Панктаун

Вакизаши

На стенах камеры л’льюида висели распечатки увеличенных фотографий трех его жертв. Соко разглядывал их в ожидании появления л’льюида из его контейнера. Он напоминал ленивого джинна, который терпеть не может выбираться из своей лампы.

На одном из снимков была полная молодая человеческая женщина, лежащая лицом вниз в высокой траве заброшенного уголка парка. На ней были только носки. Второй плакат демонстрировал обнаженную женщину, свернувшуюся калачиком в пещерообразном зеве дренажного туннеля в том же парке. На третьей фотографии было лишь женское лицо. Очевидно, снимок был сделан в морге. Ее глаза были открыты, а рот выглядел огромной таинственной улыбкой; она была чумом, представительницей коренного населения Оазиса. Чумы были гуманоидами, если не брать в расчет гигантские рты, напоминающие раны, идущие от уха до уха. Но ни на одной из этих женщин не было видимых ранений. Л’льюид творил свои зверства внутри их тел.

У него в камере был компьютер, он стоял на столе под плакатами. У него также был доступ в сеть, оттуда — а именно с сайта TrueCrime — он и достал фотографии своих жертв. Соко было интересно, осведомлены ли их семьи о том, что их любимые таким образом демонстрируются в камере существа, их убившего. Хотя он сомневался, что семьи смогли бы что-то предпринять, чтобы нарушить права л’льюида на получение информации и декорирование собственной камеры. Директор тюрьмы мог лишь попросить его снять плакаты добровольно, а л’льюид сказал ему, что он повесил их для того, чтобы напоминать самому себе о свершенных им ужасных деяниях, чтобы его могли тревожить призраки жертв и он мог раскаиваться в своих грехах.

Соко снова обратил внимание на контейнер заключенного, стоявший в центре комнаты. Кровати в камере не было, узник отдыхал в этом устройстве. Оно было больше чем кроватью, оно было его системой жизнеобеспечения. Когда он еще был дипломатом, жившим в посольстве своего народа, расположенным здесь, в Панктауне, напротив парка, в этом устройстве его транспортировал помощник-человек. Сейчас он находился за решеткой в этой же тюрьме за соучастие в преступлениях посла. Он таскал лампу джина в парк на своей спине и выбирал для босса подходящие жертвы.

Соко услышал тихие скрежещущие звуки. Они были механическими, такие звуки могли издавать очень старые часы перед тем, как пробить час. Контейнер состоял из центрального цилиндра и двух цилиндров поменьше, приваренных к его сторонам. Все три были сделаны из металла цвета бронзы. На главном цилиндре разошлась спиральная диафрагма. Краем глаза Соко увидел, что еще один человек, находившийся в камере, шагнул вперед в предвкушении.

Хотя Соко и сомневался, что л’льюид попробует применить насилие, он все же положил руку на пистолет в набедренной кобуре. Как и все охранники в Пакстонской тюрьме максимальной безопасности, он был вооружен личным огнестрельным оружием, которое не позволило бы выстрелить, если бы почувствовало, что его держит не тот охранник, на которого оно было выписано. (Во время одной из попыток побега заключенный отрубил руку охранника и не позволял пистолету из нее выпасть, но оружие почувствовало, что рука неживая, и, вопреки надеждам, отказалось функционировать.) Но л’льюид не стал бы пытаться украсть его оружие: он был защищен дипломатическим иммунитетом, а потому его должны были вернуть домой, как только условия позволят открыть портал, ведущий в то измерение, в котором пребывала его планета.

Заключенный начал выходить из своей камеры внутри камеры. Зрелище напоминало детскую игру в паровозик, растянутый почти до точки разрыва. Из обоих боковых сопел в воздух протянулись нити упругой материи цвета плоти. Эти ложноножки прикрепились к потолку, словно затем, чтобы поднять остальное тело. Из центрального цилиндра возникло нечто, напомнившее Соко кучу акульей икры: бесформенный кусок плоти с двумя напоминающими рога конечностями сверху и двумя снизу. Пара нижних почти целиком пребывала внутри устройства. Соко не представлял, чем они могли заканчиваться, и не знал, сколько еще существа оставалось в контейнере. Два верхних рога, явно гибкие, слегка колыхались, как усики.

На передней части главного цилиндра располагалась решетка. Оттуда шел голос, мягкий, шепчущий, просеянный через песок статики. Это был перевод слов л’льюида:

— Здравствуйте, офицер Соко. А мой гость?..

Второй человек улыбнулся и приветственно кивнул:

— Посол Рхх, меня зовут Дэвид-Пол Фреснер, и я являюсь новоназначенным духовным посредником ПТМБ.

— Как я и надеялся, — прошептало устройство на полу. Подобия паровозика свисали над ним, словно две безжизненные виноградные лозы, растущие из медной вазы. — Очень приятно.

— Я здесь по вашей просьбе. — Фреснер улыбнулся, но из вежливости придал лицу страдальческое выражение. — Просьба непростая, но…

— У вас должна быть возможность найти кого-нибудь с неизлечимым заболеванием, кто хотел бы оставить своей семье те деньги, которые я предлагаю. Кого-нибудь, кто хотел бы прекратить свои страдания…

— Ну, вообще говоря, обсудив вопрос с директором тюрьмы, мы нашли другое решение вашей… проблемы. Ммм, в этом учреждении есть люди, которым был вынесен смертный приговор. Я сам не являюсь сторонником концепции экзекуции, но, так или иначе, они все равно ждут смерти. Директор лично опросил дюжину подобных заключенных на предмет того, не пожелают ли они… содействовать вам в проведении вашего… ритуала… в обмен на предложенные вами деньги с вашего личного счета.

— И каков результат?.. — Усики покачивались, словно водоросли.

— Ну… хм-м, вообще-то нам пришлось столкнуться с нешуточной обеспокоенностью. Естественно, большинство приговоренных надеются на смягчение наказания. Но, кроме того, присутствовало беспокойство насчет боли. Директор сказал им… ааа… сказал им, что накачать их обезболивающими будет невозможно, поскольку это ослабит… предсмертные судороги…

— Это называется «Вибрация», — поправил его л’льюид.

— Признаться честно, в этом-то я и вижу основания для мощнейшего общественного… неодобрения.

— Но вы все же нашли желающего? Выразил ли кто-нибудь из них заинтересованность?

Соко повернулся, чтобы взглянуть на лицо другого мужчины. Он не мог поверить в то, что кто-то мог согласиться быть убитым другим заключенным, особенно тем способом, которым л’льюид расправлялся со своими жертвами.

— Да… да, один нашелся. Он ваиаи. Если вы не в курсе, весьма гуманоидная раса. Его зовут Уво Ки. Он убил пятерых человеческих подростков, живших в его доме. По всей видимости, они в прачечной изнасиловали его жену, но она не смогла опознать их по лицам, потому что ваиаи слепы. То есть вместо зрения они используют что-то вроде радара. Так или иначе, акт мести мистера Ки был признан множественным убийством первой степени, отсюда и приговор. В конце концов, двум из мальчишек было всего по тринадцать лет.

— И этот человек… этот Ки… хочет, чтобы деньги достались его жене.

— Да. Он готов на это пойти. Даже без обезболивающих.

— Отважный человек, — сказал л’льюид. С чем-то, похожим на вздох, он добавил: — Я бы предпочел самку… — Его слова были полны тоски.

Соко взглянул на тягучую сущность, а потом снова на духовного посредника. В горле у него пересохло. Сглатывая слюну в попытке его увлажнить, он поперхнулся. Несколько раз громко кашлянул. Он увидел, что рога заключенного, напоминающие рожки улитки, с любопытством направлены в его сторону.

— В других учреждениях есть женщины, приговоренные к смерти, — сказал Фреснер, — но мы были озабочены тем, что протест общественности будет еще сильнее. Смертная казнь — это выражение воли большинства, иначе она не практиковалась бы. Но те, кто выступает против, поднимают очень много шума, и их неодобрение будет малоприятным, поэтому мы надеемся избежать широкой огласки. Директор тюрьмы уже побеседовал на эту тему с Колониальным управлением в Миниозисе, просто для того, чтобы увериться в наличии юридической почвы под ногами. К счастью, в свете вашего дипломатического статуса нам дали зеленый свет. Протесты мы постараемся заглушить. Директор уведомил все участвующие стороны о том, что нельзя терять время… о том, что, согласно вашим верованиям, вы должны принять жертву в течение двух недель, чтобы… духовно укрепиться.

— Превосходно, — одобрил человека посол Рхх. — Вы проделали прекрасную работу в определенно непростой ситуации, мистер Фреснер. Уверен, что вы прекрасно проявите себя на вашей новой должности.

— Благодарю вас. — Соко показалось, что Фреснер выглядит искренне польщенным. — Что ж, ммм, тогда мы начнем подготовку. Постараемся устроить все как можно быстрее, пока не возникли какие-либо сложности. Пока мистер Ки, хм… не передумает или протесты не станут слишком… докучливыми. Надеюсь, это займет не больше недели. Чем быстрее мы это провернем, тем меньше вероятность того, что кто-то найдет юридический способ нам помешать. Если нам очень повезет, все будет позади еще до того, как общественность прослышит об этом. Так что… буду держать вас в курсе.

— Я вам признателен, — промурлыкал л’льюид.

— Ну и чудесно. Что ж, я… я полагаю, это все, до встречи…

— Приятно было познакомиться, мистер Фреснер, — прозвучал голос из контейнера. Одна из эластичных конечностей, прикрепившихся к потолку, отошла со звуком, напоминающим отдираемую изоленту, и, опускаясь, протянулась в направлении духовного посредника. Ее конец начал сплющиваться в листообразную форму, более пригодную для человеческого рукопожатия.

До того как отросток закончил свою трансформацию, Соко достал из кобуры пистолет и нацелил его не на само существо, но на звуковоспроизводящее устройство на его системе жизнеобеспечения.

— Посол, не прикасайтесь к мистеру Фреснеру.

Конечность замерла в воздухе в нескольких сантиметрах от посредника. Она начала отходить назад, ее конец принял свой обычный вид.

— Я лишь желал выразить свою благодарность традицией вашего вида, офицер Соко, но как вам будет угодно. До встречи, мистер Фреснер, и еще раз спасибо. — Центральная часть л’льюида снова опустилась в контейнер, будто бы сжавшись по ходу погружения. Покачивающиеся рожки исчезли последними. Две гибкие конечности скользнули обратно в свои сопла, которые затем втянулись в свои цилиндры с лязгом и звоном. Отверстие в центральном цилиндре с жужжанием закрылось. Л’льюид исчез настолько основательно, что казалось, будто он вернулся в родное измерение, а не скрылся, подобно кобре, в своей корзине.

Соко машинально провел рукой по затылку, ощущая под ладонью грубую щетину своего аккуратного черного ежика. Кофе испускал ароматный пар, контрастирующий с морозным видом из окон кафетерия. Небо резало глаза яркой голубизной и выглядело синтетическим. Околотюремная земля сверкала заплатами отражающего солнечный свет снега. Тот снег, что не растаял после бури на прошлой неделе, теперь, с наступлением настоящей зимы, замерз настолько, что казалось, будто он уже никогда не растопится. В поле зрения Соко попадал весь угол крыла В, мощно врезавшийся в пейзаж, подобно краю огромного замка. Его белая, лишенная каких-либо деталей стена добавляла пейзажу унылости, хотя большая ее часть и была накрыта синей тенью. Над каждым углом тюрьмы возвышалось по гигантской абстрактной шишке. Вероятно, они служили для того, чтобы тюрьма не казалась жителям Панктауна такой угрожающей, такой воинственной. Однако Соко считал их весьма жалкой заменой тому хвойному лесу, который окружал городок чумов до земной колонизации. Пар из огромной вентиляционной трубы проходил мимо окна неровными облаками и озарялся золотом, как только поднимался над стеной и наполнялся солнечным светом.

— Знаете, это было вовсе не обязательно, — сказал Фреснер, намазывая маргарином кончик круассана. — Ну, с пистолетом…

Соко поднял свой кофе, сделал глоток.

— Вы знаете, как л’льюид убил тех женщин?

— Да, знаю. Я изучил его дело. Но он с легкостью пошел на сотрудничество и…

— Его отправят домой независимо от того, что он сделает. Он здесь лишь затем, чтобы мы за ним присматривали, пока этого не случится, и чтобы разыгрывать представление для публики, но он отправится домой, даже если появится четвертая жертва. Даже если этой жертвой станет его духовный посредник. Он может и не дождаться того момента, когда… состоится жертвоприношение.

— Пожалуйста, не думайте, — сказал Фреснер мрачно, подняв на Соко выразительный взгляд, — что я одобряю эту просьбу. Но л’льюид не лжет… такова религиозная практика его вида. А потому нашей обязанностью является ее уважать и обеспечить ему возможность отправления его культа. Он имеет на это право.

Соко опустил глаза на свою кружку с кофе.

— Эти существа, которых его вид приносит в жертву… Вы видели их фотографии?

— Да, — ответил Фреснер, снова занявшись круассаном.

— И? Похожи они на людей?

— Эти создания едва ли выглядят… гуманоидами. Скорее похожи… на обезьян. Только безволосые. У них нет ни цивилизации, ни культуры, они используют лишь несколько примитивных инструментов. Л’льюиды впервые столкнулись с ними на планете соседней системы почти век назад. Они завезли их к себе на планету и, как вы знаете, стали разводить в качестве жертв.

— Милый народец, — пробурчал Соко.

— Мистер Соко, все культуры кажутся друг дружке странными. Нужно радоваться такому многообразию. Ваши предки, очевидно, из Японии. Разве у вас дома нет вещей, которые озадачили бы л’льюидов, чумов, тиккихотто? Быть может, вставленная в оправу маска кабуки? Расписанная ширма биобу? Катана и вакизаши на стойке для мечей?

— У меня ничего этого нет, — пробормотал Соко, снова взявшись за кружку.

— А зря. Ваш народ обладает чудесной древней культурой. Очень странной. Чудесно странной.

— Я польщен тем, что вы так считаете. И я понимаю, что выпускание собственных кишок может казаться вам прелестным, или восхитительным, или чудесным… но этот л’льюид убил трех женщин. Какие бы религии эти женщины ни исповедовали, они уже никогда их не будут исповедовать, потому что другое существо проскользнуло в них через горла и удушило их до смерти…

— Мистер Соко, я знаю… я знаю…

— …И получало удовольствие от их конвульсий, от их предсмертной агонии, потому что это называется «Вибрация». С ее помощью жертва передает свою жизненную силу л’льюиду, который возрожденным появляется из… заднего прохода жертвы. Как вы и сказали… чудесно странно.

— Послушайте, мы все знаем, что это было ошибкой. Да, это было преступлением. Чем-то ужасным. Те женщины были не животными, разводимыми для жертвоприношений, а разумными существами, желающими жить. Я согласен. Потому мистер Рхх и пребывает в заключении, потому и подлежит экстрадиции…

— По возвращении его не станут наказывать.

— Этого мы не знаем.

— По возвращении его не станут наказывать. А на его место пришлют другого.

— Я слышал, что следующий посол привезет с собой большее количество жертвенных животных. Вообще-то, отношения между л’льюидами и Землей развиваются настолько успешно, что их животных собираются выращивать в некоторых из наших колоний. Чтобы они всегда были под рукой.

— Как мило. Полагаю, Рхх недорассчитал свои потребности.

— Ему пришлось задержаться здесь дольше, чем он рассчитывал. Вы должны понять… если они слишком долгое время проводят без жертвы, если они проходят определенную точку, они начинают считать себя нечистыми. Неисправимыми до конца своих жизней.

— У него кончились животные. И он решил, что сойдут и люди? Люди для наших новых друзей — просто животные?

— Нет. Но ведь потому он и здесь, верно? Он сделал ужасный выбор. Этого не отрицает никто, даже он сам. Он говорит, что был в отчаянии.

— Достаточно плохо уже то, что они делают с этими животными, — проворчал Соко.

Фреснер указал своим ножом на тарелку Соко. На его нетронутую еду.

— Эти полоски, мистер Соко? Настоящее мясо? Мясо живого существа?

— Я этим не горжусь. Мне нравится вкус. Но если бы я увидел, что то же животное пинает на улице пара подонков, я бы раскроил им головы.

— Ну разве это не мило? — Фриснер вздохнул. — Мистер Соко… Кен… вам поручили сопровождать меня на встречах с заключенными, чьи духовные нужды я удовлетворяю. Моя работа очень важна. Религия дает людям надежду, какой-то фундамент… смысл. Она может отвратить их от собственных ошибок, дать им новую жизнь. Вы тоже должны чувствовать себя привилегированным оттого, что являетесь частью этой задачи. Как я и сказал… нам придется проводить какое-то время вместе. Потому я и захотел позавтракать с вами, поболтать, узнать вас немного.

— Я это ценю, — сказал Соко любезно.

Фреснер вздохнул еще раз. Покачав головой, он ножом и вилкой разделал кусок дыни. На его тарелке не было мяса, он был вегетарианцем. А Соко съел со своей тарелки лишь тост, почти такой же вкусный, как и запах мяса.

В гостиной маленькой и аккуратной квартиры Соко стоял подсвеченный застекленный ящик. А внутри него на скобах возлежал японский короткий меч вакизаши, выкованный на Земле в восемнадцатом веке.

На него Соко сейчас и смотрел. Свет из ящика был единственным освещением в комнате. Соко никогда не осмеливался вынуть меч, чтобы взять его в руки. Он вообще не касался его с тех пор, как был мальчишкой и отец передал меч ему. Он принадлежал семье отца многие поколения. Рассказывали, что когда-то он был оружием предка-самурая. Но как он мог признаться Фреснеру, насколько тот был прав? Он всегда считал историю о предке-самурае клише, стереотипом, чем-то постыдным, а вовсе не предметом гордости. Теперь, после того как Фреснер упомянул вакизаши, он чувствовал себя еще более нелепо из-за того, что вот так держал его… хотя он и не видел обнаженного клинка уже пятнадцать лет.

Экспонат был скорее данью отцу, которому меч принадлежал по-настоящему. Он не знал ни самурая из преданий, ни кого-либо другого из тех людей, что оставляли меч по наследству, а теперь обратились в пыль. Только своего отца. Он знал, что меч стоил целое состояние. Но он никогда не помышлял о том, чтобы расстаться с ним. Не то чтобы он боялся, что проснется однажды, а у подножия кровати будет маячить призрак злого самурая в шлеме кабуто и боевой маске менпо. Это было проявление уважения к тому прямому предку, что был его отцом.

На ножнах черного лакированного дерева, называемых сайя, был изображен рак. Соко не знал значение этого символа. Эфес был тоже из дерева и покрыт рыбьей чешуей, а затем оплетен шнурком. Гарда меча, цуба, сама по себе была замысловатым произведением искусства. А в этих черных ножнах покоился клинок из мягкого железа, покрытого сталью, вероятно все еще сверкающий после пятнадцати лет, прошедших со смерти отца… после всех тех столетий, что минули со смерти самурая…

Соко думал, что одержимость своей культурой, как и религия, разделяет людей. Сияние подсветки освещало его мрачное лицо, делая похожим на маску. И то и другое культивировало ненависть, предрассудки. Разные языки, разные молитвы. Его отец умел говорить по-японски. Соко восхищался его усердием в изучении языка, но он так же восхищался бы им, если бы тот выучил родной язык ваиаи.

Было поздно. С утра на работу. Он дотянулся до кнопки в основании ящика и погрузил его в темноту.

— То, что я делаю, я делаю по собственной воле, — сказал Уво Ки в камеру. — Я ценю заботу тех, кто опротестует мое решение. Но вы должны плакать не обо мне, а о моей жене, которой придется жить в бесчестье…

Заявление было не для прессы — журналистам еще предстояло узнать о соглашении. Заявление готовилось на тот случай, если Ки подвергнется своей неортодоксальной экзекуции до того, как его успеют проинтервьюировать… а на это и надеялись. Это было не последнее слово заключенного, но своего рода прикрытие для тюрьмы, юридическое отречение.

Дежурство Соко закончилось. Он заранее попросил о встрече с ваиаи. Ки согласился. Фреснер не присутствовал. Он предложил удовлетворить духовные нужды ваиаи. Ки заявил, что у его народа нет веры.

Соко подождал до тех пор, пока с заявлением не было покончено. Съемочную аппаратуру убрали еще до того, как он приблизился к камере приговоренного. Разделявшее их поле имело легкий фиолетовый оттенок — только для того, чтобы быть видимым. Камера выглядела спартански: ни картин, ни календарей, ни, конечно, фотографий жены. Ваиаи стоял к барьеру спиной, но, должно быть, услышал, как подошел Соко, поскольку тут же обернулся. У ваиаи был замечательный слух — слуховые отверстия полукольцом окружали заднюю часть его головы, проходя от одной стороны черепа до другой. А когда Ки повернулся к Соко лицом, тот убедился в полном отсутствии зрения у ваиаи. Даже если бы у него и были глаза, казалось, они были бы раздавлены тяжестью огромного безволосого купола лба, который напомнил Соко голову дельфина. Из отверстия в центре этого купола ваиаи испускали инфразвуковые волны, которые отражались от предметов и работали как своего рода радар, формирующий образы в сознании. Не беря в расчет канареечно-желтую кожу, отсутствие глаз и обилие ушей, существо можно было назвать одним из самых человекоподобных нелюдей, каких только возможно было встретить. Его улыбка была сдержанно дружелюбной — любезной и полностью человеческой.

— Офицер Соко. Мы еще не встречались. Чем обязан такому удовольствию? — В его словах не было сарказма.

— Я работаю с Фреснером, — ответил Соко, приблизившись к барьеру так близко, что мог расслышать его слабое жужжание. — Я был… вы стали мне любопытны, — «заинтригован» было для Соко слишком сильным словом.

— Догадываюсь, что вскоре и другим станет любопытно. Они заговорят обо мне. А затем они меня позабудут. И это меня устраивает. Важно лишь, чтобы меня помнила жена.

Его голос был высоким и скрипучим, словно горло его было из винила. Его слова будто выдавливались из воздушного шарика. Дельфиний голос.

— Вы преданы своей жене, — отметил Соко.

— Она — моя жизнь. Мы были очень счастливы. Нам не терпелось приехать сюда… разделить все это множество культур. Мы никому не причиняли вреда. Мы были пацифистами.

— У вас был пистолет, — заметил Соко.

Очень человеческий рот скривился под давлением черепа.

— Не с самого начала. Мы не имели никакого представления… о том, как здесь обстоят дела. А потом мы поняли. Нам стало страшно. В последнее время мы даже заговаривали о том, чтобы вернуться домой…

— Так и следовало поступить, — сказал Соко скорее себе, чем существу напротив.

Ваиаи начал расхаживать по своей камере, опустив голову, словно для того, чтобы постукивать по полу перед собой невидимой тростью.

— Теперь я это знаю. Но я не жалею о том, что убил тех молодых людей, мистер Соко. Если бы в суде я сказал, что раскаиваюсь, они, вероятно, пощадили бы меня. Но я не лжец. Мне не стыдно за то, что я защитил честь своей жены. — Он остановился, поднял голову. — Я горжусь тем, что сделал.

— Вам надо было продолжать попытки добиться своего легальными методами…

— Вы нас не понимаете, офицер Соко. — Ваиаи так близко подошел к разделяющему их полю, что фиолетовые отблески заиграли на его огромном лбу. — Наши женщины для нас священны. Они даруют жизнь. Они питают эту жизнь. Когда они кровоточат в детстве, мы называем это Жертвоприношением. Боль… агония, через которую они проходят, даруя жизнь… Жертвоприношение. Женщины переносят Жертвоприношение, и жизнь продолжается. И если бы у нас было больше времени… моя жена… моя жена и я…

Ваиаи очень медленно отвернулся, словно вес его головы стал слишком тяжкой ношей.

Соко подумал о древних культурах Земли. Во многих из них менструация считалась проклятьем, если не страшным злом. Мужчины заставляли своих женщин принимать символические очищающие ванны. Днями мужчины не касались своих женщин, не разрешали им готовить еду. Кровь пугала, а не радовала.

— Эти люди заставили кровоточить мою жену, — пропищал ваиаи настолько близко к шепоту, насколько мог к нему приблизиться. — Они ее осквернили. Они ее запятнали. — Внезапно он поднял голову. — Но не думайте, будто я считаю ее запачканной… будто я от нее отрекаюсь. Мы не отворачиваемся от униженных женщин. Мы мстим за их честь. Это меньшее из того, что мы можем для них сделать. Умереть за мою женщину… это будет честь. Потому что я умру за всех наших женщин, дарующих нам жизни.

— Вашей жене вы были нужны живым.

— Ей действительно нужна моя помощь, — признал Ки. — Ей необходимы эти деньги. Я хочу, чтобы, получив их, она вернулась в наш родной мир. Я рассказал ей о своем желании… и она клянется, что исполнит его.

— Л’льюид, — произнес Соко, — то, как он убивает… это будет болезненно.

— Не более болезненно, чем Жертвоприношение, — ответил Ки.

Соко посмотрел на существо и медленно кивнул, зная, что Ки увидит это движение в виде силуэта или голограммы, что проецируется внутри его черепа. Это был знак молчаливого понимания.

— Мне было… очень приятно, — сказал ему Соко.

— Приходите поговорить со мной еще, офицер Соко, — сказал ваиаи, мягко улыбаясь.

— Может быть, приду. Удачи вам. И вашей жене. — Соко отвернулся от заключенного и направился прочь по коридору. За одним из тех барьеров, которые он миновал, на кровати лежал полуприкрытый одеялом тучный и, очевидно, обнаженный человек, а с обеих его сторон возлежало по прекрасной женщине. Это были голограммы — заключенным разрешалось иметь собственные игровые системы и системы виреальности. Толстяк посмотрел на Соко так, словно приглашал поучаствовать в веселье. Соко торопливо отвернулся в отвращении… не желая, чтобы какая-то раздутая человеческая личинка затмила в его сознании слепое изящество существа, с которым он провел несколько минут.

Два дня спустя во время ежедневной часовой прогулки заключенный-человек, тоже приговоренный к смерти, вогнал самодельный кинжал глубоко в кишки Уво Ки.

К тому времени, как Соко узнал об этом и добрался до лазарета, ваиаи уже был мертв. Его убийца, которому было нечего терять, что-то вопил о том, что гуманоид был расистом… с предубеждениями против людей… поскольку так безжалостно расправился с пятерыми из них. Кто-то сказал Соко, что ненависть убийцы разбудило внимание, которое Ки получал от тюремного начальства.

В тот день Соко хотел взять больничный. За все время работы он ни разу не брал больничный. Вместо этого он разыскал Дэвида-Пола Фреснера… и обнаружил, что тот уже передает катастрофические новости послу Рхх.

Фреснер вряд ли заметил Соко, продолжая умолять л’льюида сохранять спокойствие:

— Сэр, время все еще есть… нам может что-нибудь подвернуться… другой заключенный… кто-то вне тюрьмы, со смертельной болезнью… эээ, ээ… кто-то, ищущий содействия в самоубийстве…

— Времени не хватит! — шипел шепчущий голос л’льюида из решетки в центральном цилиндре лампы джинна. Его эластичные ложноножки, прикрепившиеся к потолку, были натянуты, как стальные тросы, а усики на его центральной части корчились, словно в мучениях. — Только подумайте, сколько времени было потрачено на подготовку с ваиаи! Вы не понимаете, что со мной станет! Моя душа!

— У нас есть почти неделя до…

— Неделя! Неделя! Времени больше нет! — причитал, казалось бы, бестелесный голос, а эктоплазменное тело сотрясали спазмы. — Я буду нечистым! Изгоем для своего народа!

На этом Соко их оставил, ускользнув незамеченным. Уходя, он отметил про себя, что, в отличие от прошлого визита к послу, в этот раз духовный посредник оставался на безопасной стороне фиолетового оградительного поля.

Сверив его голос по интеркому — тот же голос, что говорил с ней по видеофону, дисплей которого был для нее бесполезен, — Иаэа Ки открыла дверь квартиры, чтобы впустить своего гостя Кена Соко.

— Спасибо за то, что смогли увидеться… встретиться со мной, — сказал Соко женщине с мягкой, уважительной интонацией.

Она была почти неотличима от своего мужа. Высокой, стройной, с громадой черепа, ярко-желтой плотью и кроткой, приятной улыбкой:

— Могу я предложить вам чаю?

— Нет, благодарю вас.

— Проходите и присаживайтесь.

Он прошел за ней в гостиную, уютную, несмотря на пустые стены. Здесь и там были расставлены скульптуры изумительных форм и текстур. Соко не удержался и дотронулся до нескольких по пути к потертому дивану.

— Вы… хорошо знали моего мужа? — поинтересовалась миссис Ки.

— Нет. Мы встречались лишь раз. Но я был… поражен его любовью к вам. Меня впечатлила ваша культура.

— Я польщена, — стеснительно пропищала она.

— Я с собой кое-что принес. Вещь, которую я хотел бы подарить вам.

— Вы очень добры. Это принадлежало моему мужу?

— Мне. — Он наклонился вперед, передавая ей предмет, завернутый в тряпку. Она почувствовала движение и приготовилась его принять. — Открывайте осторожнее, — предупредил он. — Он очень острый.

Женщина-ваиаи размотала тряпку. Почувствовала гладкие лакированные ножны. Сомкнула руку на оплетенной рукояти. Вынула на несколько сантиметров лезвие. Она не могла видеть, как ярко сияет на нем полуденное солнце, словно выплавляя его заново.

— Оружие? Для моей защиты?

Соко улыбнулся.

— В каком-то смысле. Я собираюсь отвести вас в место, где вам заплатят за этот меч. Заплатят больше денег, чем вы когда-либо имели или мечтали иметь. И я хочу, чтобы вы использовали эти деньги на исполнение желания вашего мужа. Я хочу, чтобы вы вернулись в свой родной мир.

Теперь робкий маленький рот создания скривился в смущении, смятении.

— Я не могу принять это от вас, мистер Соко! Если он настолько ценен, насколько вы говорите…

— Настолько. И вы должны принять его. Если вы этого не сделаете… вы меня обесчестите.

— Но как я могу? Как вы можете расстаться с такой вещью? Столько денег…

— Если бы я использовал эти деньги, я бы обесчестил своего отца, миссис Ки. У меня нет сына, которому я мог бы передать меч. Я не знаю, что ждет этот меч после меня. Это единственная достойная судьба, которую я смог для него придумать. Я хотел бы, чтобы этот меч был тем оружием, которым были убиты люди, надругавшиеся над вами. Я хочу, чтобы этот меч… защитил вас.

Ваиаи опустила голову. У нее не было глаз, которыми можно было бы плакать, но она стала издавать странный мягкий свист. Он не мог сказать, исходил ли он изо рта или из отверстия во лбу.

— Вы оказываете мне великую честь, мистер Соко, — сказала она ему. — Я принимаю ваш дар.

Соко встал и протянул свою руку к ее руке, чтобы отвести ее к торговцу.

Хотя она и не нуждалась в том, чтобы он вел ее, она, встав, дала ему свою руку.

— Благодарю вас, — сказала она с подрагивающей улыбкой.

— Это я вас благодарю, миссис Ки, — сказал ей Соко, коротко и резко поклонившись — такова была традиция его народа.