Глава 8

Франция, Париж, сентябрь 1497 года.


Людовик XII Валуа за не столь и долгое время своего правления успел привыкнуть к самым разным событиям. От радующих, до откровенно пугающих, способных обрушить и так не самые прочные опоры его трона. А за последние пару недель этих самых пугающих событий случилось целых два. Именно целых, поскольку каждое из них выбивало одну из важнейших опор, причём первое уже нельзя было исправить, да и опора оказалась уничтожена по настоящему, а не в иносказательной манере.

Кардинал Жорж д'Амбуаз, верный советник, министр и просто умный, полезный королю человек, теперь покоился в своём родовом склепе. И смерть его случилась не после болезни, не в результате несчастливой случайности. Хотя… Можно ли назвать счастливой случайностью сразу три арбалетных болта, причём болта отравленных, которые настигли кардинала прямо в Париже, одним тёплым летним вечером. И совершившие это даже не пытались таиться. Не сами стрелки — которые, кстати, смогли уйти, поскольку выстрелы из арбалета бесшумны, а определить, откуда именно стреляли, получилось далеко не сразу — а те, кто за ними стоял.

Снова Храм Бездны! Тот самый культ, который уже обезглавил инквизицию Авиньонского Престола, добрался до опального испанского «великого инквизитора» Торквемады, изрядно проредил иных членов Ордена святого Доминика. Теперь же и кардинал д'Амбуаз оказался их мишенью. Очередной и явно не последней, поскольку в появившихся на окраинах города и не только приклеенных к стенам листах было начертано, что «правосудие земное настигнет безумных изуверов и их покровителей ещё до того, как те попадут на суд высших сил». А ещё добавлялось, что никто из причастных к «охоте на ведьм» и «искоренению ересей» не может чувствовать себя в безопасности. Также издевательски добавляли, что самостоятельно повеситься или заколоться будет куда менее мучительно, нежели умереть от средств, избранных культистами.

Разумеется, самоубиваться инквизиторы и близкие к ним священнослужители не думали, но вот бежать — это другое дело. Некоторые уже так поступили, другие серьёзно задумывались о подобном. Авиньонский Святой Престол лихорадило уже не первый месяц. То же, что раньше казалось проблемами, сейчас выглядело малозначащими неудобствами. Даже сам Юлий II хоронился то в одном месте, то в другом, но нигде не мог чувствовать себя в безопасности. Его братья-кардиналы и вовсе предпочитали находиться по ту сторону моря, на отвоёванных у Хафсидского султаната землях.

Был бы д'Амбуаз жив! Но подобное являлось лишь бесплодным мечтанием, да и воскрешать мёртвых мог лишь сам Господь да сын его Иисус. Самому же Людовику XII Валуа оставалось большей частью сидеть здесь, в замке-крепости, то есть в Лувре, опасаясь не столько культистов — они пока не пытались убивать светских владык, ограничиваясь духовными — а совсем иного.

Как же ему не хватало сейчас маршала де Ла Тремуйля! Увы, тот сейчас был там, на новозавоёванных землях, приводил их к полной покорности, в чём сложностей хватало… Не в пример проклятым Борджиа и их союзникам, которые избавили себя от множества неприятностей, просто изгоняя с завоёванных земель тех, в ком видели врагов изначально и даже не старались их умиротворять теми либо иными способами. А ещё напрочь отказываясь от какого бы то ни было миссионерства, с высоты своего Святого Престола объявив оное лишним и даже вредным по отношению ко всем неевропейцам. Следующие одна за другой церковные реформы и сведение в свои руки власти как светской, так и духовной очень этому помогали.

Им помогало. Ему и Франции — наоборот. Герцогство Прованс и Гиень притихли лишь до поры и то лишь из-за страха вызвать неудовольствие Борджиа и Трастамара. Но всем было ясно, что как только кончится этот Крестовый поход, так в обоих местах вновь вспыхнет мятеж. Очень уж показательным был пример Бретани, которая, уже побывав частью королевства, оказалась вновь независимой. К тому же поддерживаемой врагами Франции, а потому почти неуязвимой для завоевания. И ещё этот проклятый сын Анны Бретонской, Карл-Орлан. Ребёнок хоть и рос довольно слабым, хоть его мать и отказалась от всех прав последнего на французский престол — а ещё и от отцовства Карла VIII Валуа — но всегда можно отказаться и от отказа. Особенно если в Риме позволят, а тем более посоветуют сделать подобное.

Потому маршалу де Ла Тремуйлю и был отдан приказ об осторожности. Не окончательно уничтожить Хафсидский султанат, а лишь завоевать немалую часть земель, после чего заключить мир, пользуясь тем, что султан податлив, мягок, труслив и больше прочего ценит собственную сладкую жизнь, ради чего готов поступиться многим. Если в Риме после объявления джихада лишь радостно потирали руки, используя его как повод для окончательного уничтожения врага как организованной силы, то вот Франция себе не могла такого позволить. Почему? Пойти на такое — значило оказаться в кильватере Италии и так ненавистных королю Борджиа, которые словно мимоходом растоптали усилия и Карла VIII и его собственные. И чем дольше они находились у власти, тем сильнее становились и тем заметнее оказывалось их превосходство над его королевством, что ещё несколько лет назад считалось чуть ли не сильнейшим в Европе. А успешно проведённый итальянский поход обещал убрать это самое «почти». Он и убрал… только не в ту сторону.

Страх. Он словно бы незримым туманом отпустился на всё королевство, проникая в души князей церкви, военачальников, аристократии… самого короля. Про армию и говорить не стоило — она радостно и с воодушевлением бросалась в бои с войсками Хафсидского султаната, готова была накинуться на мамлюков, отразить возможный натиск по стороны Священной Римской империи… Но как только речь заходила об Италии или союзной ей Испании — тут всё менялось на совершенно противоположное. В войсках хватало тех, кто сумел выбраться из «итальянской ловушки», а держать язык за зубами никто из них не собирался. Чего уж, если даже сам маршал Франции, казалось бы бесстрашный де Ла Тремуйль бледнел до состояния листа бумаги, стоило при нём завести разговор о перенесённом даже не во время сражений, а несколько позже. Слова «проклятье тамплиеров» и вовсе могли заставить маршала чувствовать себя более неуютно, чем нахождение посреди сражения с лязгом клинков и грохотом выстрелов.

Борджиа умели пугать. Для каждого находился собственный рецепт, собственный кошмар, словно вырванный из наиболее жуткого сна и воплощаемый в жизнь их воистину дьявольской фантазией. Вот и до него, Людовика XII Валуа они сумели добраться.

— Ваше Величество звали меня. Я здесь и готов служить верой и правдой… Как и всегда.

— Луи, — доброжелательно кивнул король, видя, как входит его новый протеже, успевший себя показать и в войне с хафсидами, и в управлении государством. В том числе он планировал подготовить его и как помощника д'Амбуазу, но… Сейчас времени на подготовку просто не было. — Как там наш гость?

— Дерзок, самоуверен и даже нагл, Ваше Величество. И он понимает, что мы вынуждены терпеть его неподобающее поведение, опасаясь того, что будет, если подвергнем его тому наказанию, которого он заслуживает.

Луи д'Арманьяк, граф де Гиз, в свои неполные три десятка лет уже успел много добиться. Но и назвать его полностью верным династии Валуа было бы неправильно. Например, покойного Людовика XI, отца Карла VIII, Луи д'Арманьяк ненавидел за казнь своего отца и пытки, которые были применены к нему и его брату, тогда ещё совсем детям. Да и сын Людовика XI, Карл VIII, отнюдь не мог рассчитывать на верность семейства д'Арманьяк, хотя и вернул им большую часть земель, будучи вынужден это сделать, дабы окончательно не настроить против себя большую часть аристократии.

А вот Орлеанская ветвь Валуа… тут уже иное. Луи д'Арманьяк не имел особых причин становиться врагом нынешнего короля. Более того, считал Людовика XII подходящим для своего рода монархом, а значит… стремился занять подобающее главе рода место. Именно главе. Ведь Жан, старший брат, после тех самых пыток лишился рассудка, а восстановиться сумел лишь отчасти. Оттого и всеми действительно важными делами, касающимися блага рода, занимался именно Луи.

Показав себя в войнах и в делах управления должным образом, сумев помочь кардиналу д'Амбуазу смягчить последствия отмены тальи, Луи д'Арманьяк получил довольно щедрую награду. Не землями, не золотом… возможностями. Затем некоторое время был близ Луи де Ла Тремуйля, этаким посланником от короля, при нужде могущим как отправиться обратно в Париж, так и иными способами помочь. Кому? Всем, но и о себе при том не забывая. И вот… неожиданная гибель д'Амбуаза, спустя несколько дней после которой в Париж прибыл полномочный посланник короля Италии и Египта Чезаре Борджиа. Родственник… один из немалого их количества — Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи. Тот самый, который и кардинал, и часто был именно посланником, успев научиться вести себя с разными людьми по разному. Молодой, циничный, старающийся подражать своему коронованному родичу, хоть и будучи при этом птицей более низкого полёта. Но именно что более низкого, а не низкого вообще.

Можно и нужно было отметить большее — Чезаре Борджиа не послал во Францию одного из своих тамплиеров, тем самым показывая, что желает договориться, а не целенаправленно потоптаться на гордости и без того изрядно униженного Людовика XII Валуа. Ведь то, с чем именно приехал Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи, являлось очень, очень опасным для короля Франции, а заодно и всех тех, кто был к нему близок. Особенно сейчас, во время Крестового похода, ещё не завершившегося, но уже позволившего вернуть главную по сути святыню всего христианского мира — Иерусалим. Тот самый Иерусалим, над которым теперь развевались замена всех стран, оказавшихся союзными Борджиа. И среди немалого числа знамён французских не было и быть не могло. Людовик XII сам принял такое решение, казавшееся верным, но оказавшееся… не самым мудрым, если не сказать ошибочным.

Ошибка ошибке рознь. Само по себе решение короля Франции отстраниться от возглавляемого из Рима Крестового похода в пользу собственного, пусть и не с таким громким названием, было хорошим ходом, добавляющим влияния Авиньону, который после всего случившегося находился в шатком положении. Но всё менялось, если вспомнить о том, о чём именно договаривались король Франции и султан Османской империи. Тайно договаривались, разумеется, но всё тайное порой может стать явным. Именно такие слова чёрным по белому были начертаны в переданном от Чезаре Борджиа послании. Послании, что привёз Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи, чувствовавший себя полностью уверенным и понимающий своё крайне выгодное положение на переговорах, а ещё несокрушимые предложения, от которых у Людовика XII не получилось бы отказаться. Нет, отказаться он мог, но последствия оказались бы разрушительными для всего королевства. Борджиа давно успели прославиться как жестокостью к врагам, так и неумением прощать, предварительно не устроив множество бедствий, после которых и выжить то считалось за большую удачу.

Вот и хмурился французский король, выслушивая своего придворного. Понимал, что избежать разговора с посланником Рима не получится, оттягивать его слишком долго тоже не следует. А не хотелось, очень не хотелось почувствовать себя в положении идущего в Каноссу, как Генрих IV, вынужденный склониться перед Папой Римским Григорием VII. И невелика «радость» в том, что «Каносса» сама пришла в гости, да к тому же со змеящейся улыбкой на губах очередного коварного испанца из рода Борджиа. Желая хоть немного оттянуть неизбежное, Людовик XII процедил, обращаясь к одному из слуг:

— Жильбера Бурбон-Монпансье ко мне. Незамедлительно!

Луи д'Арманьяк, услышавший это повеление монарха, удивился лишь самую малость да и то лишь на несколько мгновений. Дофин Оверни, граф де Клермон сейчас, в отсутствие маршала де Ла тремуйля, являлся, пожалуй, самым важным из французских полководцев. А ещё лучше многих знал обо всех делах, что касались французской армии, армий возможных врагов и временных союзников. Кого как не его звать в случае, когда на пороге если не очередная война, то её мрачная тень.

Ждать долго не пришлось, да и с чего бы, ведь граф де Клермон тоже находился поблизости, только и ожидая момента, когда монарх призовёт его к себе. И беспокойство аристократа также было неподдельным. Он, как и Луи д'Арманьяк, входил в число немногих, кто знал не просто о прибытии итальянского посла, но и цели визита.

— Насколько велика опасность, Жильбер? — почти сразу же, не давая Бурбон-Монпансье опомниться, задал вопрос Людовик.

— Армия?

— Политикой я займусь сам. Ты скажи про готовность войск.

— Войска всегда готовы, сир, но… — замялся военачальник. — Многие боятся повторения того, что случилось при походе в Италию. Многие ваши вассалы боятся оказаться на поле боя, где им будут противостоять Борджиа. И не прекращаются слухи о «проклятии тамплиеров». Простите, сир.

Людовику XII только и оставалось, что скрипеть зубами, слушая подобные слова. Слушая и не будучи в состоянии как-либо на это повлиять. Ведь если смотреть со стороны, то над Капетингами, к которым относились и Валуа, словно и впрямь навис злой рок, причём с того самого мгновения, как Великий магистр Ордена Храма Жак де Моле и ещё некоторые высокопоставленные тамплиеры были казнены, сам их Орден упразднён, а имущество большей частью перешло к французской короне и Святому Престолу. Борджиа, они этим умело пользовались, а ещё сами прикладывали усилия, дабы поддерживать легенду. И им это удавалось, если уж сам маршал Франции, лучший полководец королевства. Луи де ла Тремуйль по настоящему боялся. И многие об этом если не знали, то точно догадывались. Ожидать от офицеров, что они будут менее подвержены почти сакральному страху перед возродившимся из пепла Орденом Храма? Людовик Валуа не был столь наивен, потому спросил о другом.

— Если мы исключим войну с Борджиа и их испанскими союзниками, что тогда? Сможем ли мы оградить королевство от других возможных врагов?

— Император Максимилиан и король Генрих VII? — уточнил граф де Клермон, после чего, получив подтверждение сюзерена, продолжил. — У Максимилиана такие же неприятности со швейцарцами, как у нас с Гиенью. Даже больше, потому что они уже давно не платят ни единой монеты в казну, а их подчинение императору только на словах. И слова тоже скоро закончатся. Они только потому не объявили о независимости, что идёт Крестовый поход. Но как только он закончится…

— Граф не упомянул, что и другие могут последовать за швейцарцами, должным образом воодушевившись, сир, — напомнил о себе д'Арманьяк. — Им можно будет… напомнить, помочь советом. Разрешите об этом подумать?

— Думай, Луи, — милостиво соизволил король. — А ты, Жильбер, про английского короля и его возможную попытку напасть на нас.

— Как прикажете, Ваше Величество. Генрих VII хочет вернуть себе то, что может вернуть. Гиень, этот давний очаг мятежа, он так и не покорился короне до конца. Английское золото, испанское золото, сладкие слова тем, кто хочет получить больше, чем имеет сейчас. Английский король чувствует слабость, он обязательно нападёт, как только закончится Крестовый поход и объявленное Римом общее перемирие.

— Мы выстоим?

— Да, сир, но… — тут Бурбон-Монпансье замялся, но тут же взял себя в руки и продолжил. — Только один враг, иначе не получится. Королевство истощено многолетними невзгодами и поражениями, что случились при вашем предшественнике, Карле VIII.

На этом граф де Клермон остановился, но Людовик XII понял, что осталось не произнесённым. Слуга уже второго короля явно намекал, что если на Францию нападут с нескольких сторон — королевство обречено распасться на части, что одной двумя потерянными провинциями откупиться не получится. А значит… Следовало во что бы то ни стало умилостивить посланника Рима. Не самого, конечно, а тех, кто стоит за его спиной — Чезаре Борджиа, Лукрецию и отца этих двух, Александра VI.

Задав ещё несколько уточняющих вопросов и выслушав подробные ответы, Людовик XII понял, что просто оттягивает неизбежное — встречу с тем, с кем он ну никак не хотел видеться, разговаривать и тем более соглашаться. И вместе с тем… избежать этого было нельзя.

— Пригласите посла, — вздохнул монарх, окончательно смиряясь с тем, чего изменить был не в состоянии.

Повеления короля исполняются быстро. Вот и сейчас прошло совсем немного времени перед появлением Хуана де Борджиа-Льянсоль де Романи. Никакого большого приёма, самая малость торжественности и уж точно почти никого из придворных и даже слуг. Самое малое число из необходимого, ведь Людовик XII понимал, что при таких разговорах чем меньше знают, тем спокойнее и безопаснее.

Дальний родственник итальянского короля был, как и ожидалось, преисполнен уверенности и чувства собственного достоинства. Сила, вот что ощущалось, при одном лишь взгляде на посланника Рима. Не только и не столько своя, хотя назвать Борджиа-Льянсоль де Романи бледной тенью коронованных родичей было бы неверным. Просто его собственную силу поневоле затмевала мощь тех, от чьего имени он говорил, чьи слова готов был передать уже не придворным, а самому владыке Франции.

Улыбки, поклон, вежливые туманные фразы — всё это было, но всему этому не придавал значения никто из присутствующих. Церемониал и только. Настоящее, истинное, начиналось лишь после завершения ритуального вступления, необходимого, но малосодержательного.

— Мой сюзерен, Чезаре I Борджиа, передаёт Вашему Величеству, что у него, в силу определённых причин, в гостях оказались несколько очень интересных людей. Один из них должен быть знаком вам более прочих. Это барон Клод дю Шавре, много лет тому назад покинувший Францию и ставший предателем всей Европы, всего христаинского мира, продавая знания о вашем королевстве и особенно флоте османскому султану Баязиду II.Однако после он сюда вернулся как шевалье Карл де Шарде, а на самом деле стал тайным посланником султана, чтобы договориться о… Мне продолжать, Ваше Величество, или этого достаточно?

— Довольно, — поморщился сидящий в троноподобном кресле король. — Я понял, что мой коронованный брат Чезаре успел получить от бывшего бароне да Шавре всё, что тот готов был рассказать в страхе за свою жизнь. Но верить предателю… Такие слова недорого стоят, посол.

— О, не беспокойтесь об этом, — одарил французского монарха искренней улыбкой посланник Рима. — Дю Шавре не один, есть и другие. И во Франции его видели многие, уже как шевалье де Шарде. Да и не нужны моему королю доказательства, которые убедили бы верных вам людей. Достаточно показать такие, которые найдут отклик в душе Изабеллы и Фердинанда Трастамара, Генриха VII Английского, императора Максимилиана, Анны Бретонской, наконец. Может заинтересуется и кто-то другой, но это уже не столь важно. Сношения короля Франции с османским султаном во время Крестового похода, после того как Его Святейшество и король Италии явно и недвусмысленно предостерегли христианских монархов о связях, торговых либо военных, с общим для всей Европы врагом… Как вы полагаете, сколько кусков оторвут от вашей прекрасной Франции все перечисленные монархи, у немалой части которых, а то и у всех, есть пусть не неоспоримые, но довольно весомые права на те либо иные провинции? А уж если вспомним Англию, то прежним её королям принадлежала почти вся Франция, за исключением довольно малой части земель. Поговорим про английские претензии, Ваше Величество?

Несмотря на то, что Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи чуть ли не прямо издевался, лишь самую малость не доходя до прямых оскорблений монаршей особы, Людовик XII Валуа был вынужден слушать и терпеть. Осознавал, что даже сойди он с ума и прикажи бросить наглеца в тюрьму или и вовсе отрубить голову — это ситуацию не улучшит, а лишь сделает её совсем печальной и даже трагичной. За родственника Борджиа будут мстить. За посланника тоже. А тут и одно и другое одновременно!

— Что хочет Чезаре Борджиа, чтобы Клода дю Шавре… не стало? Его и всего, что он может рассказать.

— Ему не нужна ни вся Франция, ни даже какие-то из провинций вашего королевства, — позволил себе лёгкую улыбку посол, ничуть не смущающийся обстановкой и темой разговора. — Зато как королю Италии, так и Его Святейшеству Александру VI становится невыносимо видеть, что одно из самых сильных государств Европы оказалось в стороне от общей борьбы против врага, ограничившись ударом по Хафсидскому султанату. Время которого пришло бы, но несколько позже. А ещё… Бесчинства инквизиторов давно переполнили даже самую большую чашу терпения.

— Я не понимаю желания тех, кто вас послал, — процедил Людовик Валуа. Хотя на самом деле вполне понимал, просто очень уж ему не нравилось направление, куда свернул разговор. — Свершившийся Раскол вывел паству моего королевства из-под духовной власти Рима. И речи не может идти об упразднении Святого Престола в Авиньоне.

— О, мой король и не мыслит об уничтожении Авиньонского папства, — хитро так улыбнулся Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи. — Он находит полезным для себя возможность сравнения верующими старого пути и пути нового, потому и сам готов аккуратно, осторожно, по поддерживать Авиньон в его особо выдающихся глу… то есть движениях к чистоте веры.

Оговорка? Конечно, нет. Посланник Борджиа опять издевался, но теперь совсем откровенно. Зато не над Францией, не над её королём, а над тем, кого в Риме считали даже не Антипапой, а просто безумным еретиком. Считали и не уставали напоминать об этом по всем странам через уже своих доброжелателей и союзников. И опять нельзя было выгнать этот голос Борджиа. Не переступал посол той невидимой черты, которую Людовик Валуа провёл сам для себя, понимая, что заход за неё означал бы полное крушение королевства. Иначе лучше действительно погибнуть в бою, а не на коленях.

— Выдача инквизиторов будет смертельным ударом для Авиньона, — вкрадчиво произнёс чувствующий опасность требования д'Арманьяк. Мой король не пойдёт на столь опасный для Франции поступок.

— А постепенное уничтожение псов господних Храмом Бездны разве не менее сильно бьёт по уверенности людей и самих князей церкви в силах Юлия II и его кардиналов? И сами кардиналы, они тоже становятся жертвами культа. Цвет рясы и наличие кардинальского и тем более епископского перстня не могут служить защитой. Лишь большей привлекательностью очередной жертвы для тех, кто мстит за пламя костров и крики невинных. Доминиканцев всё равно ждёт гибель или бегство. Бегство очень далеко, потому что в Европе их будут преследовать везде. И найдут. Всех, кто был хоть немного причастен. У Храма Бездны много сторонников, да и руки длинные. Ведь Templi omnium hominum pacis abbas.

Удар кинжалом. Неожиданно, в стык доспехов, да ещё с нанесённым на лезвие ядом. Именно такое впечатление создалось у французского короля, как только прозвучали многое объясняющие слова посланца Рима. По существу Борджиа-Льянсоль де Романи почти прямо сказал, что в Риме не просто знают о Храме Бездны, но и направляют культ. А если пойти ещё дальше и как следует подумать, то последние слова, произнесённые на латыни, протягивали нить между Орденом Храма и Храмом Бездны. Просто так подобное не говорят. Значит, его, короля Франции, ставили перед печальной реальностью. Не согласен отдать инквизиторов, тем самым сильно ограничив духовную власть Авиньона и показав силу Рима? Тогда будет почти то же самое, но более кроваво, с нагнетанием ещё более жуткого страха, убийствами клириков ядом и отравленными же арбалетными болтами. Выбора Людовику XII просто не оставляли. Приходилось, предварительно приказав Бурдону-Монпансье и д'Арманьяку молчать, посыпать голову пеплом, соглашаясь на ещё недавно немыслимое.

— Орден святого Доминика будет распущен, а братия изгнана за пределы Франции. Но… куда они смогут податься?

— Раз инквизиторы так любят нести «свет истинной веры», особенно через костры и дыбы, — с явно ощутимым ядом в словах процедил Борджиа-Льянсоль де Романи, — пускай отправляются насаждать свои взгляды на мир куда-нибудь к магометанам или африканским неграм. Лучше к неграм. Или они их сожгут, или же их самих сожрут. Тамошние дикари любят человечину, потому не побрезгуют и плотью «псов господних». Моему королю не жалко ни тех, ни других.

— Это всё?

— Не совсем, Ваше Величество, — хитро сверкнул глазами посол Италии. — Вы ведь знаете, что происходит в Османской империи?

О да, Людовик XII Валуа знал! Да и как не знать, если уже всем становилось ясно, что ещё недавно могучее государство разрывалось на куски от внутренних противоречий, разрешить которые у Баязида II уже никак не получалось. Покушение на Чезаре Борджиа и Катарину Сфорца, оно не осталось без последствий. Королю Италии удалось собрать более чем достаточное количество доказательств, чтобы обвинить в случившемся сына османского султана, Шехзаде Ахмета. Быть может этого не было достаточно для османов — да и не стали бы те просто так слушать неверных, которых и так ненавидели, а в последнее время тем более — но вот для правителей стран, участвующих в Крестовом походе и просто поддерживающих оный… тут совсем иное дело. Вдобавок живые и почти здоровые участники покушения, говорящие взахлёб, охотно, подробно, да к тому же в присутствии всех желающих это услышать.

В общем, Баязид II получил недвусмысленный ультиматум, ничуть не скрываемый — выдать головой своего сына ну или самому решить вопрос с виновником в том самом коварном и неудачном покушении сразу на двух монарших особ. Тем самым султан оказался поставлен перед развилкой, оба пути коей вели к пропасти. Тихо или наглядно избавиться от сына? Так тот не пойдёт на заклание, словно блеющий агнец. Шехзаде Ахмет, опирающийся на фанатичных мулл, чернь стамбульскую и не только, а также наиболее ревностных сторонников реванша, последние месяцы вообще не показывался в Стамбуле, смотря на отца как на врага и соперника. Обычное дело у османов, конечно, но сейчас это стало совсем очевидно и не скрыто. Если же султан попробует использовать силу… начнётся война внутри империи, кровопролитная и окончательно повергающая остатки мощи под очередной грудой трупов.

Отказаться и тем самым показать единство Дома Османа? Это значило навлечь на себя новое нашествие крестоносцев, к которому в Стамбуле просто не были готовы, понимая неравенство сил. Да и сильных союзников у Османской империи почти не осталось. Разве что Крымское ханство, но Менглы-Гирей был занят своими делами, а на как бы сюзерена смотрел с этакой снисходительной высокомерностью. Возможно, надеялся, что после падения Дома Османа уже его род, род Гиреев сможет занять место столпа всего магометанского мира.

Выбор из двух путей и оба плохие. Но Баязид II, понимая, что угроза его трону идёт не только извне, но и изнутри, решился всё же на первое. Попробовал избавиться от уже примеривающегося к трону сына — уже второго, тут вспоминался уже покойный Селим, истинная причина смерти которого многим была понятна — но без лишнего шума, тихо, с помощью яда. Попробовал, но недооценил уже собственную слабость и идею джихада, находящую отклик в душах слишком многих османов.

Шехзаде Ахмета предупредили, отравление сорвалось. Зато шум поднялся до небес! Вроде бы известия об этом дошли до Франции совсем недавно, но было ясно — Османская империя вот-вот погрузится в междоусобную войну. И не только между Баязидом II и его сыном, который Шехзаде Ахмет. Другие сыновья султана также не собирались оставаться в стороне. Просто у каждого были собственные замыслы, до конца ещё не понятные или просто не раскрытые.

Только и имеющихся у Людовика XII знаний хватало, чтобы ответить итальянскому посланнику.

— Султан делит власть с сыновьями и после этого дележа от империи немного останется.

— Верно, Ваше Величество, — радостно произнёс Борджиа-Льянсоль де Романи. — А достойным завершением Крестового похода будет, кроме уже взятого Иерусалима, захваченный Константинополь и образование на месте империи нескольких небольших эмиратов, очередь которых придёт несколько позже. Но перед тем, как крестоносцы отправятся морем и сущей в некогда великий город, а ныне всего лишь Стамбул… Король Италии и Великий магистр Ордена Храма хочет встретиться в Риме с теми, кто вершит судьбы всей Европы. Ведь все дороги с давних пор ведут именно в Рим.

В Рим? Людовик XII понимал, что тут не Рим, а скорее Каносса. Осиянные славой победителей Османской Империи. Мамлюкского султаната и освободителей Иерусалима Борджиа решили устроить себе триумф в традициях ещё того, имперского Рима. Но не просто так, а с целью окончательно утвердиться как освободители от магометанского владычества всей Европы, для чего им оставалось лишь вернуть в лоно христианства второй город-символ, который уже давно находился под властью магометан — Константинополь. И собрать перед завершающим походом всех или по крайней мере многих европейских государей в одном месте — это было умным решением. Вдвойне умным, если там появятся не только остающиеся под духовной властью Рима, но и те, кто теперь смотрел в сторону Авиньона. А если будет заранее известно, что в Рим приедет и король Франции, тогда… Тогда уже никто не осмелится остаться в стороне от этого сбора государей.

— Безопасность моя и свиты? — нехотя выдавил из себя король.

— Чезаре Борджиа ни разу не нарушал данное им обещание. Так было, так и будет впредь, — отчеканил дальний, но всё же родственник упомянутого. — Великий магистр уже пять лет выстраивает свою репутацию и не намерен её лишаться. То же самое передайте и Папе Авиньонскому, которого тоже желают видеть в Риме. Сильно желают. И хотят дать несколько советов устроителю Раскола исключительно из милосердия. Иначе… Кто знает, как быстро до него доберутся адепты Храма Бездны. Всё же Юлий II слишком явно и громко поддерживал инквизиторов. А посему его могут счесть одним из них, пускай и не формально.

Людовик XII посмотрел сперва на Бурбон-Монпансье, затем на д'Арманьяка. Первый лишь ошарашено хлопал глазами а вот второй отрицательно помотал головой. Дескать, вот это никак не получится. Удивляться не стоило, поскольку французский король и сам был такого мнения. Юлий II, он же Джулиано делла Ровере, ни за что не отправится в пасть к своим злейшим врагам, к Борджиа. Ссориться с Авиньоном, столь сейчас важным для короны, Людовик XII точно не намеревался, потому и возразил посланцу Рима, упирая на неразрешимость противоречий между Борджиа и делла Ровере.

— Папа Юлий II из-за случившихся в прошлом… недоразумений с моим братом Чезаре вряд ли согласится прибыть в Рим. Любые обещания не покажутся ему достаточно убедительными.

— Хорошо, — вопреки ожиданиям, почти мгновенно согласился Борджиа-Льянсоль де Романи. — Тогда пусть пришлёт двух… Нет, лучше трёх своих кардиналов, один из которых будет являться его родственником. Великому магистру это окажется достаточным. Но в таком случае будет ещё одно условие, позволяющее моему сюзерену закрыть глаза на упрямство Джулиано делла Ровере.

— И что же это?

— Сущий пустяк, Ваше Величество, — тут посланник Рима улыбнулся так, что королю Франции стало малость не по себе. — Тампль как резиденция посольства Италии. Разумеется, замок будет выкуплен за очень большую сумму золотом.

Вот и пощёчина. Очередная, но тоже очень болезненная. Или тащи, король, Авиньонского Папу при абсолютном нежелании последнего, либо… отдавай Тампль, этот символ того ещё, первоначального Ордена Храма. Что одно звучало ужасно, что другое. А выбор делать всё равно придётся, отмолчаться не получится и отказаться тоже. Словно видя это, Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи в очередной раз улыбнулся и снова заговорил:

— Как жест доброй воли, мы добавим к выкупу Тампля одну очень важную для вашего королевства вещь. В Тампль будут перевезены останки Орлеанской девы, Жанны д'Арк, признанной Папой Римским Александром VI святой.

— Пепел был развеян над Сеной, — вытолкнул слова сквозь зубы Людовик XII, уже осознавая, что предложение такое, от которого если и отказаться, то потеряешь слишком многое. Простые шевалье не поймут, да и высшая аристократия тоже — не вся, так большая её часть.

— Странно тогда, что у нас в Риме есть сосуды с пеплом, которые признаны чудодейственными коллегией опытных теологов. Ну вы же знаете, как ведут себя священные реликвии, Ваше Величество, — посланец Борджиа с нарочитым лицемерием вздохнул и перекрестился. — Можем ли мы, скромные, но истинно верующие люди, отрицать знамения, данные нам свыше? А знамения были и неоднократно. Но мы можем оставить пепел Орлеанской девы и в Риме, нам это не составит труда. Только вот нужно ли это вам, нужно ли Франции? Орден Храма и так уже подумывает о использовании реликвии себе на пользу… Не во Франции.

Все присутствующие отлично понимали, что такое разного рода мощи и прочие «святые реликвии», но об этом принято было деликатно помалкивать. Да и попытайся Авиньон объявить о собственных останках Орлеанской девы — веры этому будет мало. Как-никак, посмертно оправдал Жанну д'Арк Папа Калликст III, он же Альфонсо Борджиа. Ну а другой Борджиа, Родриго, недавно сделал Орлеанскую деву святой. Кому как не Борджиа говорить об обнаружении останков великой француженки? Нет, тут не было смысла пытаться перехватить принадлежность символа. Только договариваться, то есть отдавать Тампль.

Тампль! Само значение этого замка было малым, почти ничтожным, но вот как символ он многого стоил. Символ падения ордена Храма, причём напоминающий. Что храмовников сокрушил именно французский король. И тут вдруг… возрождение и тут. Символическое, с этим не поспорить, ведь Людовик XII лёг бы костьми, но не позволил Ордену Храма вновь распространиться по королевству. И всё равно…

— Пепел Орлеанской девы должен быть оставлен в Тампле навечно, — прохрипел король. — И число этих… тамплиеров не должно превышать полусотни.

— И слуги, Ваше Величество, — дополнил посланник Борджиа. — Сугубо мирные, не пригодные ни для чего, помимо мирного служения. Назначенный вами человек может проверять это, но не чаще, чем раз в месяц. Орден не любит присутствие посторонних, кого они не рады видеть в своих замках.

— Хорошо. Таково моё слово. Когда я должен буду появиться в Риме?

— Время ещё не назначено, но Чезаре Борджиа, его супруга, отец, сестра и прочие, они всегда рады видеть вас в Вечном городе. И предоставят самый роскошный приём такому яркому представителю рода Валуа. К тому же в Рим наверняка съедутся и невесты. Насколько нам известно, Ваше Величество ещё не остановили свой выбор на ком-то конкретном. Если что — Его Святейшество будет только рад лично соединить два любящих сердца. Рим — прекрасное для этого место.

Подобного Людовику Валуа точно не требовалось. Потому, решив, что аудиенция закончена и видеть посланника Рима он уже не в силах… В общем, уже через две минуты Хуана Борджиа-Льянсоль де Романи в помещении уже не было. Зато остался разъярённый король, прорычавший:

— Как бы я хотел бросить его посреди леса и спустить на него псов, натасканных на самую разную дичь!

— Мы бы охотно поучаствовали в этом, сир.

— С большой охотой, — вторил графу де Клермон Д'Арманьяк. — Может быть потом случай представится?

— Я буду ждать. Я готов ждать, — прошипел Валуа, лишь с огромным усилием беря себя в руки и успокаивая бурлящую внутри ненависть. — А пока отправляйте людей в Авиньон. Пусть Юлий II немедленно едет сюда, в Париж. Нам есть о чём поговорить.

Да, разговор французскому королю предстоял сложный. Тяжёлый, болезненный для всех. Он понимал, как сложно будет заставить Папу Авиньонского принять решения, столь сильно роняющие влияние Святого Престола. Однако… иного выхода не было. Лучше потерять часть, нежели всё. А к тому же та самая встреча в Вечном городе, она могла пойти на пользу и ему, если, конечно, удастся договориться. Не с Борджиа и их союзниками, тут Людовик XII надежд не питал. Его интересовали другие, кто и сохранял независимость от Рима, и в то же время расходился с этим центром силы в важных вопросах. К примеру, император Максимилиан имел сразу несколько причин быть недовольным политикой Борджиа. Король Польши, Великий князь Литвы, иные. Нужно было лишь постараться, объяснить им выгоды союза. Только осторожно до поры, чтобы не вызвать даже тени подозрений у тех, кто был хозяевами Рима. А необходимость ждать… Он постарается, он научится. Ведь если его предок один раз сокрушил Орден Храма, то почему бы такому не случиться снова?

Загрузка...