Пабам, и вновь на БАМ

Пролог

Да уж, а ведь я всю жизнь верил этим греческим философам, как-то принимал всё за чистую монету. Но как сказал один принц гадский, — «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Вот, что называется заснул себе на коммутаторе. И полста лет отмахал единым сном. Узнаю родной зашарпанный вагончик и печку-буржуйку, что должны кочегарить всю ночь, дабы не окочуриться от холода. За бортом минус полста градусов. Всё мне такое родное и знакомое, досель не забытое.

А разве можно забыть юность, время тягот и мечтаний? Даже по прошествии половины века, это непросто. Сейчас в стране поют «про палаточный Братск, и кто другую найдёт Ангару»? А строки — «Слышишь время гудит БАМ! На просторах крутых БАМ! И большая тайга покоряется нам», ещё не написаны. Над словами только задумывается Роберт Рождественский.

А душу нам греет лирическая Германовская — «Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома», а ведь сколько с тоской приходилось её подвывать на ночных дежурствах. Наш коммутатор на сорок номеров — полевой[2], и ночные звонки редкость. Но покидать пост нельзя, и связист обязан быть постоянно в готовности.

Одно непонятно, и как вновь меня занесло на эти галеры? Ничего ведь не предвещало! Вот уж называется — «сходил за хлебчиком», как в том «Ералаше». Пошел в супермаркет, а оказался здесь и сейчас. Переходил через проспект на свой зелёный, и песок не то чтобы сыпался, за день проходил энное количество километров. Однако помеху слева не разглядел. Глаз с катарактой и левое ухо с детства совсем не слышит. Не заметил тот спорткар, что на предельной скорости несся не сбавляя хода, только последний миг.

Значит вот каково оно — чистилище? И что нужно сделать, чтобы добиться искупления? Ведь не просто так оказался тут, чтобы вновь пройти огонь и воду. А они точно будут. Наша речушка Чёрт, которую можно вброд перейти не набрав в сапоги воды, разольётся так, что чуть не снесёт ряд крайних палаток части, и будет плескаться в десятке метров от этого вагончика. А пешеходный мост к этим палаткам снесёт к чертовой матери напором воды.

И тайга вокруг будет гореть, а всю часть заставят срочно делать вырубку леса на двести метров вокруг жилой зоны. А если бы тогда рвануло наш склад аммонала неподалёку от перевала Дуссе-Алиньского хребта, то мало никому не показалось от складированных там десятка тонн взрывчатки. Долго над полем бы бантик летал.

Пришлось мне повидать несколько десятков взрывов меньших количеств взрывчатки, когда соседний мехбат отсыпал полку для железнодорожного полотна. Каменюки размером с домик летали высоко и далеко, и пару раз даже нас накрыло на ремонте линий связи. Олухи из мехбата на дороге выставляли оцепление, и транспорт задерживали, но на линию связи наверху не обращали внимание.

А ведь мы из-за их сраных взрывов постоянно её восстанавливали. Сколько с ними не лаялись по этому поводу, даже до их комбата доходили, но как об стенку горох. Какое-то время высылали солдатиков наверх на сопки, а потом снова плевали на оцепление по линии связи. А разлёт-то у камней немалый и линиям слишком часто доставалось. Благо если только провод перебьёт, а то и вовсе столб повалит! И тогда нам с якутом Володей приходилось по два дня мудохаться восстанавливая связь.

Эти цветочки тут ещё впереди. Ко времени тех взрывов, мы уже здание штаба возведём и коммутатор туда перетащим, как раз в комнатку напротив поста номер один. Ночью мы бедным часовым выставляли в коридор табуреточку, а то два часа стоять, как истукан, ещё то удовольствие. Чаем угощали, когда им скоро сменяться с поста.

Болтать было запрещено и двери дежурной части находились рядом, Встречались в нашей части чудаки, что оставались ночевать в дежурке. Умные оставляли на помощника дежурного, а сами отправлялись в обход по части. А на самом деле спать в один из домиков доставшихся в наследство от лагерной охраны. А если что, то мы их разыскивали так сказать в части, если неожиданно звонил дежурный по бригаде.

Так — то к полночи дежурный рапортовал дежурному в бригаду и шёл преспокойно на боковую до побудки. А к ней мы его подымали за полчаса. Всё равно в домиках у них телефоны имеются, и до части десять минут прогулочным шагом. Бегом можно за пяток добежать.

А собственно говоря наша часть совсем не боевая. Железнодорожные войска — два солдата и лопата заменяют экскаватор. Мы путейцы занимались очисткой тоннеля ото льда, и готовили насыпь к укладке рельсов. Соседний мехбат в Сулуке создавал для нас связистов геморрой своими взрывами, а в Солонях мостостроители занимались своим непосредственным делом — мост возводили.

Все при деле, и вроде бы по уму. Но вот только какой идиот распорядился части перебазировать в декабре месяце 1974 года? Когда самый короткий световой день, и самые лютые морозы. И это в местах с вечной мерзлотой, где снег в распадках залёживался до июня, а первый выпадал в конце августа?!

Ума у тех паркетных генералов — так целая палата! Безусловно воин должен стойко и мужественно выносить все тяготы службы, быть примером и так далее… Бульбомёты могут на политзанятиях ещё много чего задвинуть, и наш капитан Божедомов никогда не ленится.

Кстати я ему всю службу хотел задать нескромный вопрос, по поводу его происхождения. Да — он явный фельдкуррат, а по-нашему замполит. И фамилия у него очень говорящая сама за себя — «боже домов», и наверно предки были священниками, а он пошёл по их стопам окормлять паству ленинским учением. Тут оно уже так забронзовело, что работники идеологического отдела ЦК КПСС превратили его в новый культ.

Тут я точно не стерплю и при случае задам ему такой вопрос. Мимо связи никто ещё не проскальзывал. Всё командование знает нас, и никто не станет портить отношения. Как там было у Джордана в его «Колесе Времени», что ссора с главной горничной госпожой Харфор будет стоить больших неудобств, насколько бы знатным ни был гость дворца.

А я очень своевременно проснулся, пора бы печку раскочегарить пожарче, скоро явится Бес и к его приходу надо натопить в его половине вагончика. Блин, заявляется туда ещё до утреннего развода в части. И станет лаяться, если будет холодно и не прибрано в его части. К нему проделана своеобразная форточка в перегородке и одной стороной печка выходит в его штаб.

Когда у него собираются командиры, и начинают громко обсуждать, то мешают нам отвечать на вызовы, так как по некоторым линиям слышимость никакая. Собственно виноваты угольные микрофоны, которые постоянно приходится менять и просушивать их графитовый порошок На морозе небольшая часть влаги от дыхания, попадая внутрь делает содержимое единым куском антрацита.

И такого барахла — ТАИ-43[3] в части больше всего. Хороших ТА-57[4] лишь пару десятков, и те мы бережём для своих нужд. Идти на линию с тем здоровенным угрёбышем, весом в несколько кило, дурней немае. Потому пяток ТА-57 лежит в личной заначке связистов, для нужд линейных надсмотрщиков.

Пришлось вставать, потягиваться, и идти к печурке подбросить дровишек. Пошуровать в ней кочергой, чтобы лучше догорели предыдущие, и набить полную топку. Попала белка в колесо, кряхти, но беги без устали.

Эх, и какой же нонче месяц на дворе? Одно подфартило, что не забросило на КМБ, до сих пор ту строевщину вспоминаю с отвращением. Жизнь по уставу: от побудки — до отбоя.

Здесь тяжелее и тоскливее. Вокруг одни сопки да распадки, покрытые тайгой на десятки километров. Самоволка лишь к мишке косолапому в лапы. Но зато значительно свободнее. Все знают кому и чего положено, а на что положено ещё и сверху. Всех офицеров, и сверхсрочников (лишь недавно ставших прапорами) — знаем, как облупленных. Связь знает всё, и даже то, чего не знает командование. Служба у нас такая — всё знать и многое уметь.

Нет, мы совсем не те «молчи-молчи», но болтаем крайне редко. Разве что только дураки, а такие в нашем взводе не задерживаются. Мы — так называемая штабная рота, а на самом деле и на полный взвод не наберётся. Просто всех свалили в одну кучу, даже взвод минёров приписали. Но они долбят лёд и сверлят шурфы, чтобы микровзрывами очищать тоннель от льда. И к штабу никакого отношения не имеют.

Есть библиотекарь, пару писарей строевой, наш взвод полтора десятка, и прочих разных понемногу: от поваров с кухни и пекарей с пекарни — до кладовщиков, но это хозвзвод. А в части я как-бы самый образованный и знающий. Ещё есть библиотекарь — ара. Его загребли после института на самом излёте почти в двадцать семь лет.

Стране понадобились все сирые и убогие, чтобы строить железнодорожную магистраль. Меня тоже пару лет не трогали, с моими вычеркнутыми видами войск, кроме строительных и артиллерии. В артиллерии все такие же глухие, только уже на оба уха, а в строительных войсках слух не главное.

Во взвод связи меня не имели право брать из-за ограничения по слуху, но майор Рейн наш зампотылу не стал этим заморачиваться, когда ему пришлось распределять вновь прибывших в часть. Лишь посмотрел на запись радиомонтажник в военном билете, так отправил во взвод.

Кто я такой, чтобы с ним спорить? А мужик он неплохой, и мы с ним поддерживали очень хорошие отношения. Ему нужна была связь для своих переговоров, и мы её из-под земли добывали. Зато и ходили в яловых сапогах и полушерстяном обмундировании, а не в кирзе и Х.Б.

Правда нам это и было насущно необходимо по службе, а вовсе не для форса. По столбам в валенках не сильно полазишь, связывают движения и сверзиться запросто, а кирзовые при минус полста просто лопаются, не выдерживая тех температур. Ходить в Х.Б. и лишь при выходе на обрыв связи, облачаться в ватник и ватные штаны совсем не с руки.

Но что я об этой ерунде вспоминаю, а не о главном! Попёрло всё в голову потопом и скоро их ушей хлынет. А главный вопрос жизни, Вселенной и всего, остального: — Как себя вести? Двадцатилетним олухом — уже не получится, а умничать еще Петруша Первый запретил своим указом, «дабы разумением своим не смущать начальства».

Необходимо отыскать золотую середину, и придерживаться проверенной истины. Ну а тем временем тащить службу.

Позвонить помдежу и напомнить, что скоро утренняя побудка. И разузнать — нужно ли будить дежурного? И кто сегодня дежурит? Времени на раздумья не осталось. Людскому муравейнику пора просыпаться и работать, как те муравьи трудоголики.

Ну слава богу, сегодня пиджак в дежурных. Можно с ним нормально общаться. Двухгодичники птица редкая в наших войсках, но пяток лейтюх в части имеется. С большинством я на-ты в неформальной обстановке. Буду подымать из теплой постели, ведь должен же Коля службу тащить также, а не только нам рядовым отдуваться.

Дозвонился в их общежитие несемейных, и пришлось пару раз дополнительно наяривать вызов, пока там добрались до аппарата и сонным голосом ответили.

— Товарищ лейтенант. Половина шестого, вам пора в дежурку, и затем на обход по части при побудке. Слава богу, сегодня разумный дежурный по бригаде и пока вас не разыскивал с докладом о прошедшей ночи. — бодро отрапортовал товарищу лейтенанту, из нашей батальонной техчасти.

— Спасибо, скоро буду. — ответил полусонный голос, — А пока соедини-ка меня с помощником.

— Соединяю, — заученно проговорил в ответ, — он уже пять минут у меня висит на проводе.

Далее отключил микрофон, но прослушал весь доклад помдежа. Он сержант, значит ему положено отрабатывать свои 10 рублей 80 копеек жалования. А мне положено знать больше него, но не в данном разе. Я даже сегодняшнего числа и месяца пока не знаю. Но это не беда, выясню позже. Или в разговорах услышу, или при смене с дежурства. Но точно не март месяц. Весь март проторчал на сопке устанавливая устойчивую радиосвязь. Сперва вращали антенну, чтобы и связь и телевидение принимала оптимально, а дольше всего мудохались с электрохозяйством.

Родные движки-единички от нашей Р-605 были ещё в Шатуре убиты в хлам, хоть там использовались только на учениях. Один кое-как работал, и то мы больше его чинили. Второй полностью восстанавливали. Пришлось из части завозить троечку на движке от «Запорожца».

Спасибо нашему школьному военруку Савве Кириллычу, научил нас на уроках НВП возиться со всяческими двигателями внутреннего сгорания. С закрытыми глазами разбирали-собирали и рассказывали, что там и зачем прикручено. Без электричества ни одна радиостанция не заработает, а ламповую прокормить лепестричеством, так всем взводом пришлось бы крутить педали от рассвета и до заката.

Только в апреле удалось спуститься снова в часть, но тогда к нам на коммутатор приблудилась злющая сучка, и жила в нашем вагончике. Всех облаивала, кроме нас и начштаба. Нас выделяла поскольку её кормили, а с ним очевидно проявилось сродство душ. Строгий и требовательный, и фитиль может вставить по всякому поводу. С офицеров толстую стружку снимает, нимало не смущаясь нашим присутствием в соседней комнатке. Матом ни разу не слыхивал, но в остальном облаивал знатно.

Запросто такое погоняло не дадут. Правда и фамилия у него очень соответствующая — майор Бескубский. И бывали у нас в родах некогда польские шляхтичи. Так что ворон ворону глаз не выклюет, и мы с ним нормально ладили, и иногда удавалось некоторые вкусняшки у него выцыганить при случае. После нашего комвзвода — молоденького лейтюхи (только из училища), он является нашим непосредственным командиром. Там двоякая подчинённость: по связной части — начальнику связи бригады, а на месте — начштаба.

Он за нас разгильдяев отвечал, и нас с нашим коммутатором приютил в своём штабном вагончике. Так что наш отец-командир хоть и строг, но справедлив. И понапрасну дрючить не станет, а вот докладать, что в части происходит мне понадобится. Он первым делом у нас интересуется. Обзвоню-ка всех дневальных, чтобы не проспали подъём. Заодно соберу все слухи и сплетни. Определюсь чего доложить, а что отцам-командирам знать не положено.

Прозвонился по всем ротам, и вставил фитиль дневальному автороты: — отчего ещё не побежали в автопарк с паяльными лампами наперевес — греть картеры машинам. И отчего не видно молодых с канистрами кипятка заливать в радиаторы? Отчего до сих пор не таскают на жесткой сцепке по плацу, для подготовки к заводке мотора. За ночь смазка задубела и оси не провернутся, пока не протащишь машину несколько кругов. И это после прогрева паяльной лампой.

Так что первыми всегда подымали водителей, которым сегодня водить машины. Им мудохаться не менее пары часов до развоза солдатиков на работы или отправки в дальнюю дорогу. Но потому и не всех на каждый день назначают рулить. Им первыми вставать и последними ложиться. А воду нельзя забывать слить из радиатора. Так загубили с десяток машин, пока заучили эту простую истину.

В дырявые армейские радиаторы над которыми измывались поколения недошоферов заливать антифриз невозможно. Его просто не напасёшься. Да и пахнет он спиртом, а такую жидкость просто опасно давать в руки восемнадцатилетних балбесов. Итак двое солдатиков увидели бутылку оставленную гражданским на крыле Магируса и быстро стащили. Пахла спиртом, вот отвозили их из соседней части на родину. Что там было трудно сказать — быть может денатурированный спирт против замерзания конденсата в пневмосистеме тормозов, но жидкость была окрашена в красный цвет.

Но жизнь продолжается и все должны быть на своих местах и при деле. Я вон уже цельный час навожу шорох. Заодно выяснил, что сейчас на дворе февраль 1975 года, и до праздника осталось менее недели. Меня он мало касается, это наши деды ждут ста дней до приказа. А я по службе молодой и должен домашними пирожками с. ать. Но по возрасту старше всех тех дедов.

Их загребли в осьмнадцать, а я пару лет оттрубил на заводе, приобрёл большой опыт. Хотели выдать личное клеймо качества, но потом передумали. Перевели работать в наладку. Всем уже стало казаться, что меня в армию не призовут. Недолго я в наладке проработал, когда получил повестку и загремел в эти войска.

Сперва в Шатуру, а затом всю часть выперли в глухую тайгу. Спасибо предшественникам зэкам, оставили нам бараки в исправности. За двадцать лет там кое-что порушилось и появились дыры, но всё же ночевать не под чистым небом, и почивать при бодрящей температуре минус полста градусов.

Да приходилось мне во всемирной помойке почитывать высеры правдолюбцев, что часть первым делом заровняла бараки и зэковское кладбище, но вынужден их огорчить, пока мы в этих бараках обитаем, несмотря на то, что для их протопки уходит целая прорва дров.

Неподалёку возводится ряд палаток, но не простых. А бревенчатый сруб. на который потом натянут брезент внутри и снаружи и только полог останется матерчатым простёганным войлоком, и станет крышей наших палаток. Печка тоже особой конструкции с большой металлической трубой посредине между кирпичными кладками, на которой мы станем развешивать портянки и ставить под неё обувь на просушку.

Но покамест эти роскошества ещё только строятся и живём в близлежащих бараках. Что же, придётся мне после дежурства идти и заваливаться на те же зэковские нары. Ничего и там достаточно тепло. А дневальный проследит за подбрасыванием в печурку дров.

По ночам ещё не спит истопник, но его функция — грамотно топить печку. Чтобы все не угорели и было тепло, а больше ничего иного. Ему и этого за глаза достаточно. Прожорлива печь не в меру.

А мне коль вновь выпало на нары — значит на нары. Не привыкать. Два года отдай и не чирикай. Это как в школе учили — почётный долг каждого гражданина Союза Советских Социалистических Республик. И я на призывном пункте своему врачу так и заявил, что хочу служить родине. А ведь свободно мог отмазаться, все медицинские показания были. Самуил Захарович так напрямую и спросил моё пожелание.

Ему ли не знать, ведь сам меня оперировал более шести часов и даже постарался хоть краешек барабанной перепонки сохранить. Мне тогда было всего одиннадцать лет от роду. Так что белый билет выдали бы без проблем.

Но взыграла поколениями привитая обязанность служить стране. казацкие корни прорезались. Хотя и рос в городе, а на родину выбирался лишь на каникулах. Все предки служили и сам был обязан. Кто-то назовёт глупостью, а кто-то и дикостью. Да, скифы мы, да азиаты мы, с раскосыми и жадными очами. Это наши корни и они глубоко в нашей земле.

Конечно с моими познаниями в науках — это словно пушкой по воробьям, но кто меня от срочной службы освободить сможет? Даже господу не по силам. Косить под дурачка и аттестоваться в дурке совсем не выход, да и не по нутру. Это какой-нибудь Копчёный мог отсиживаться в тылу со своей липовой грыжей, а мой отец тогда служил.

И остался на службе даже после того, что в 42-ом хотели подчистую комиссовать, когда разбился, прыгая с парашютом на недопустимо малой высоте. Главное, что до своих дотянул, а то у немцев в тылу лучше было и не прыгать, так мучений меньше. Не любили гансы летчиков-штурмовиков, что только недавно поливали их огнём из пушек, пулемётов и закидывали авиабомбами.

Но как известно: мы не только то, что сами из себя представляем, но ещё и целый ряд предков, что до нас защищали родные края от набегов крымчаков. Южная засека славянских земель, а позднее Малороссия. Скучать им не приходилось и набеги происходили часто, пока Крым не окоротили при князе Потемкине Таврическом. Не зря в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» говорилось: «Куда тебе царь! Это же сам Потёмкин!»

Вот и понесло меня служить, и кто же знал, что попадём прямо на ударную комсомольскую стройку века — БАМ. Да ещё в самые морозы. Теперь-то осталось немного потерпеть и в апреле наступит теплынь, температура не будет опускаться ниже минус двадцати.

В любом случае два года мне здесь обретаться, и в том я присягу давал. Придется крутиться, а писать письма на «деревню дедушке», занятие сверхглупое. Могут даже комиссовать за их содержимое, но с ежедневными инъекциями галоперидола с аминазином многого ли добьюсь?

Дорогому Леониду Ильичу не достучаться, даже если врачи ещё не успели подсадить его на барбитураты, и он верно движется к «сосискам сраным» и маразму. Клепать на коленке персоналку, при ламповых радиостанциях в нашем связном хозяйстве тоже не получится.

Так что с этой проблемой нужно переспать и далее думать, что, как и почему. Знаний вагон и малая тележка, но применить их в тайге негде. Был бы в Звёздном городке, куда часто ездили наладчики с нашего завода, то мог бы многое рассказать и подсказать космонавтам и инженерам. Приходилось мне в дальнейшем работать на космос, авиацию и оборонку.

Но здесь и сейчас письма от рядового железнодорожных войск по проблемам космонавтики не вызовут нужного отклика. Так что — был вечер, и будет утро: день один.