Отпуск в СССР или Назад в будущее

Сентябрь 1983 года, Коля, Люба и Дима

К вечеру приехали Дима с Любой. Герасименко встретил их на автовокзале, как и было условлено, по расписанию последнего рейса. Едва Люба вышла из салона вслед за Димой, заждавшийся Герасименко подскочил к ней и обнял её на виду у всех, и расцеловал в обе щеки.

– Люба, Любаша! Ты прости меня, ладно? – быстро начал он говорить, увлекая девушку в сторонку (Дима поплёлся за ними). – Прости, что так вышло, я ведь не хотел! Я совсем не тот, за кого они меня приняли.

– Боже мой, какая драма! – громко поиздевался идущий по пятам Кукарский. – Прямо как в кино!

– А ты помалкивай! – бросил Николай, оглянувшись.

– Я знаю, знаю, – заговорила Люба, прильнув к любимому и крепко держа его за руку. – Я всё знаю, твой друг мне всё рассказал. Но что у тебя с рукой? И что за дурацкие усики?

– Я потом объясню. И… прекрасно, что ты уже знаешь! Идёмте. – Коля опять оглянулся на товарища. – Куда мы пойдём?

– Послушайте, у меня здесь живут родственники, – слегка картавя, радостно сообщила Люба, остановилась и поглядела на обоих. – Ну, так, седьмая вода на киселе. Но переночевать можно. Я Диме уже рассказывала про них.

– Отлично, просто отлично! – искренне обрадовался Николай. – Идёмте. Только заглянем в магазин и купим всяких вкусностей. Я тут разжился деньгами. (И он незаметно подмигнул товарищу.)

И они двинулись дальше, даже не поменяв направления.

По дороге ещё Коля спросил милую, как она в тот вечер задерживала милиционера на крыльце отделения. И Люба живописно повествовала, и все смеялись, и звонкий смех разносился по окрестностям.

Дальние родственники оказались милейшими людьми. Дима, попивая выставленную на богатый стол ягодную настойку, поглядывал на них и думал. О чём он думал? Ах да! О том, что эти милейшие люди через тридцать лет станут теми самыми бабушками и дедушками, потерянными для новой жизни. Теми самыми надоедливыми, никому не нужными стариками, нудно донимающими молодых продавщиц в гипермаркетах, неприятно занимающими места в маршрутках и мешающимися в очередях в банкоматы.

«Нет, это не мы потерянное поколение! – думал он. – Не мы, дети семидесятых, возмужавшие в другой стране. А это они – потерянное поколение. Те, кто воспитывал детей на высоких идеалах ленинизма (уступай место в автобусе старикам, делай людям добро безвозмездно, бла-бла-бла), те, кто работал при соцсоревнованиях и уравниловке, а старость встретил в непонятной стране плюющих на них людей, в стране смехотворных пенсий».

То есть здесь, в 1983 году, этим родственникам уже и так стукнуло лет по сорок – муж да жена без детей. Они выставили на стол всё, что имелось в доме. Плюс к тому, Николай расщедрился и снабдил хозяев тем лучшим, что удалось купить в захолустье.

В общем, супруги из прошлого оказались простыми людьми. Они болтали обо всём, что пришло в голову в тот или иной момент.

Муж выглядел странно: его лицо так и просилось на карикатуру. Ну, вот бывают типажи, которых сразу хочется зарисовать в комичном виде – или у них зубы выпячиваются, как у лошади, либо брови так изогнуты, словно человеку с рождения дана вселенская печаль. Этот мужчина просто отличался мягко выраженной заячьей губой вкупе с оспинками на щеках.

Жена его, напротив, выглядела милой советской крошкой в платьице. Типичная брюнетка, стриженная под мальчика, правильные черты лица. Она бесконечно тараторила о всякой ерунде, а муж большей частью молчал. Он работал телемастером в госконторе, а она библиотекаршей в местной библиотеке.

Коле казалось, что он её уже видел, когда торчал у входа с томиками Дюма в ожидании подходящего клиента. Она вроде бы выглядывала в ближайшее окно, но, возможно, то была вовсе не она, Герасименко не мог дать себе точный отчёт.

Жену звали Кларой, поначалу та рассказывала про свою и Любкину многочисленную родню: кто где живёт, да кто чем занимается. Затем разговор мягко перешёл на тему телевидения. Сначала стали обсуждать Пугачёву и её очередной роман, который был в этом времени у всех на слуху, затем коснулись темы телевизоров, тут включился и молчаливый муж, Андрей. Дескать, советские телевизоры часто ломаются, а лампы нужные днём с огнем не сыщешь!

И тут, в пылу светлых полётов хмельной мысли, у Николая родилась гениальная идея: а что если поставлять этому мужу телевизионные лампы для ремонта? Ведь в нашем времени они совершенно бессмысленны и бесплатны (коли найдёшь), – ненужный хлам! А тут, тут этому Андрюхе можно втюхивать их за нормальные деньги, которые нужны для расходов в Союзе! Только вот где эти чёртовы лампы откапывать в две тысячи тринадцатом? Поиск ответа на данный вопрос Николай оставил на потом.

Когда хмель уже изрядно овладел некоторыми, разговор вдруг перекинулся на политику. Клара заметила возбуждённо, что Андропов наведёт порядок, что он даст ещё всем жару! А муж её тихо вставил, мол, с Андропова вообще новая эра начинается. Николай с Димой лишь загадочно улыбнулись, а Люба, в очередной раз прильнувшая к Николаю, равнодушно почесала себе нос.

В конце беседы, как при классическом застолье, принялись петь песни. Негромко, но вдохновенно. Впрочем, пьяный уже Герасименко (сказалась дневная чекушка) затягивал громче всех.

Миллион, миллион,

Миллион алых роз

Из окна, из окна,

Из окна видишь ты.

Кто влюблен, кто влюблен,

Кто влюблен и всерьез,

Свою жизнь для тебя

Превратит в цветы.

Встреча была коротка,

В ночь ее поезд увез,

Но в ее жизни была

Песня безумия роз…

Впрочем, Кукарский тоже разошёлся, хотя и напутал несколько слов. Вместо «безумия», например, он спел «безумная», но услышав других, тут же поправился.

После хорового исполнения трёх самых популярных песен 1983 года, на удивление, хорошо знакомых и Коле, и Диме, хозяин дома решил, что самодеятельность общая всё-таки скудновата. Поэтому он включил проигрыватель «Урал».

Последний, как выяснилось, представляет собой такой тёмный ящик на четырёх длинных ножках со стеклянной лицевой панелью, где расписана куча городов мира на каскадной шкале для радио, и за ней, за этой шкалой существует длинная вертикальная стрелка. Пластинку Андрей поставил большую, из огромного красивого конверта с кучей цветастых и частично усатых «Песняров». И началось.

Где же моя темноглазая, где?

В Вологде-где-где-где, в Вологде-где,

В доме, где резной палисад…

И все опять запели, невпопад перекрикивая радиолу.

А рядом с радиолой «Урал», между прочим, красовался патефон, и Николай давно приглядывался к чудной переносной технике в виде коричневого чемоданчика для проигрывания виниловых пластинок. Наконец, когда пение прекратилось, Коля осведомился:

– А этот патефон что, не работает?

– Он работает. – Клара махнула рукой в сторону антиквариата. – Но мы его давно не слушаем. Он от моего деда остался.

– Господи, какая прелесть! – женственно восхитился пьяный Герасименко. – Я таких почти не видал.

Николай, как ценитель местных вещей, а также откровенного антиквариата, приблизился к привлёкшей его технике и просто искренне восхитился отличным состоянием патефона.

– Обалдеть! – проговорил он, проведя по нему пальцами.

– А хочешь, мы тебе его подарим? – вдруг расщедрился Андрей, вставший сбоку.

При этом он осторожно покосился на супругу, чуть скривив заячью губу, но жена лишь поддержала мужа.

– Да конечно, он нам нафиг не нужен! – и добавила громче: – Мы хотим сделать гостю приятно! Теперь это наш подарок!

– Ну, спасибо большое! Я, знаете ли, не откажусь от такого презента! – обрадовался Коля и многозначительно переглянулся с Димой.

Музыкальная часть вечера закончилась чаепитием. Разговор при этом зашёл о необходимости видеться чаще. А после чаепития пришла пора отходить ко сну. Тем более, спиртное вроде бы кончилось.

У гостеприимных хозяев в частном доме оказалось много комнат. В одной разместили на ночлег хмельного Колю, прилюдно обнимавшегося со своей Любой, в другой постелили не хмелеющему Диме.

В первые минуты в одиночестве к Дмитрию вернулись угрызения совести. С тех пор, как он освободился от кагэбэшника, Кукарского периодически беспокоило чувство вины перед Николаем. Впрочем, хмель взял своё, и Дима не заметил, как уснул.

А вот в комнате Коли долго шептались.

– Значит, ты учёный с секретной миссией? – тихо говорила Люба, лёжа на нем и гладя его по голове. – Твой Димка мне всё рассказал… Подумать только!

– Да, представь, всё гораздо сложнее, чем… чем можно было подумать… И, блин… Я, понимаешь, не могу раскрыть секрет миссии. Не могу даже вообще ничего пока… Ну, подробностей никаких сказать.

– А поцеловать-то ты меня можешь?

– Это конечно да!

И после продолжительной паузы, сдобренной шорохами:

– Ой, Колюш, остановись ты! Ну, здесь же нельзя баловать! Мы же в гостях, неприлично как-то.

– Тогда давай спать. А то что-то пьяный я совсем.

– Только просто обними меня.

– Иди сюда. Вот так.

– Ты отклеил свои усики?

– Да, похоже, они мне это… блин. Больше не понадобятся. Ой, только не спрашивай, зачем я их… Так нужно было для работы.

– Ладно-ладно. А с рукой у тебя что было? Тоже из-за работы?

– Да-да. Ты молодец, киска, всё понимаешь!

– Угу… А что будет завтра?

– Завтра? Хм. Завтра мы с Димкой уедем на важное задание. Но, может, уже к вечеру вернёмся. А ты жди. Как только мы вернёмся, Димка сразу тебя найдёт.

– Угу, он, значит, у тебя теперь связной… Ну ладно, хорошо. Я буду ждать. Я буду всегда тебя ждать!

– Вот и умничка. Я тебя люблю!

– И я тебя… Очень люблю.

Потом опять продлились, довольно надолго продлились шорохи, и, видимо, всё же что-то случилось. Но, наконец, в комнате стихло, а через несколько минут стал доноситься из комнаты негромкий храп.

На рассвете Диму растолкал Герасименко. Первое, что отметил Дима, как ни странно, у Коли похмелья – ни в одном глазу! Товарищ одет, трезв и бодр. И когда только успел проспаться?

– Чего ты дрыхнешь? Валим быстрее! – возбуждённо прошептал Николай.

– Куда? – спросонья удивился Кукарский.

– Как куда? Домой! В наше время. Или ты передумал идти на работу?

Говоря это, Коля демонстративно достал револьвер из кармана брюк и стал проверять барабан.

– Ах да! – Дима потянулся и вдруг спохватился: – А как же Люба?

– Ничего. Я её ночью уже предупредил. Идём, пока все спят! – Герасименко засунул оружие обратно в карман.

Кукарский, протерев глаза, слез с широкой постели и быстро засобирался.

Затем они вышли из Диминой спальни. Большая гостевая зала пустовала. По дороге Коля не забыл прихватить патефон, причём, еще и пораненной рукой.

– Да зачем тебе этот скарб! – громким шёпотом одёрнул Кукарский.

– Ты что! Это ж антиквариат! Мало ли, пригодится. Может, себе оставлю. Или продам, – вполголоса проговорил Николай.

Дима в отчаянии махнул рукой.

А дальше им удалось тихо выйти из дома. Собака во дворе – они узнали ещё вчера – прослыла молодой и глупой, поэтому звука не подала, а только хвостом повиляла. Аккуратно прикрыв калитку, они побрели в направлении пещер. Солнце едва выкатилось из-за горизонта. Лёгкий ветерок обдал их серьёзные лица. Где-то закукарекал петух. Поодаль засеменила бабулька в коровник.

По дороге Коля ещё похвастал украденным у кого-то паспортом.

– Видал?

– Какого чёрта?! – удивился Дима. – Как ты умудрился?

– А вот. Уметь надо! – усмехнулся Герасименко и тут же раздобрился: – Ладно, в первую очередь на тебя его переделаем. Ты же у нас теперь главный мой агент.

Дима лишь повёл плечом.

– Хотя, ты ж тоже преступник – дом-то тот поджёг? – вспомнил Коля.

– Да спалил я его! Горел как факел, как раз когда я за Любой уже поехал, – сознался Дмитрий, поёживаясь от утренней прохлады.

– Ух ты, молодец! – похвалил Коля. – Посмотришь теперь, что изменилось, – и тут же товарищ хитро улыбнулся: – Надеюсь, люди там не пострадали?

– Да ты что, за идиота меня принимаешь? Нет, конечно! На парадной висел замок, – хмуро известил Дима. – Иначе я бы не стал…

Да, он всё же осуществил свой первоначальный план! Кукарский выпросил у доброго мужичка на «Москвиче-412» литр бензина, а затем вычеркнул полгода из своей жизни. Полгода, которые проработал в этом доме. И то была сущая правда. Неправдой оставалось то, о чём Дима умолчал – встреча с кагэбэшником. Ибо молчание тоже ложь!

Его опять начала терзать совесть. Но сказать про кагэбэшника он не мог. Если уж вчера пьяный не раскололся, то сегодня утром, с похмелья, и подавно язык на замке.

– Тебя похмелье не мучает? – взамен спросил Кукарский, двигаясь вперёд.

– Мучает немного. – Коля на ходу посмотрел по сторонам. – Но я знаю отличное средство!

– Интересно, какое? – покосился на друга Дима.

– А вон, видишь – магазинчик небольшой. – Коля указал свободной рукой. – Написано: соки, воды, мороженое. Наверно, уже открылся. Идём, хапнем по мороженке?

– А, ну да, мороженка – лучшее средство с похмелья, – насмешливо согласился Дима.

Коля выдал Дмитрию часть неистраченных денег, вырученных за книги Дюма, и друзья вскладчину взяли два бумажных стаканчика, наполненных чудесным сливочным мороженым советского времени. Кушать пришлось прилагаемыми деревянными палочками. Ребята в очередной раз вспомнили своё детство.

Обмотанный ветровкой патефон стоял на асфальте. Коля держал стаканчик в здоровой руке. Надорванный рукав куртки с пятнами крови больше никому не мозолил глаза. Коля освободился от ветровки и обмотал ею патефон. Опять же, чтоб старинный агрегат никому не мозолил глаза. К тому же, холода Герасименко никогда не чувствовал.

– А что, классное, между прочим, мороженое, – заключил Николай, быстро опустошая картонный стаканчик. – В наше время такого не делают.

– Точно! – охотно согласился Дима, облизывая деревянную палочку. – У нас всё больше на растительных да пальмовых маслах. А тут на натуральном молоке.

– На натуральных сливках, – поправил Коля.

– Ну да, на сливках. – Дима как-то странно посмотрел на товарища.

Покончив с мороженым, они выбросили пустые стаканчики в ближайшую урну и взяли ещё по стакану сока. В СССР сок наливали из огромных стеклянных колб в виде конуса. Причём, суженная часть колбы направлялась вниз, а завершалась краником. Через него-то и струился настоящий, а не наполовину разведённый сок. Товарищи, пока осушали стеклянные стаканчики, полюбовались этими колбами.

Наконец, они двинулись по направлению к пещерам. Идти оставалось совсем немного.

Дима согласился поднести патефон, так как Коля пожаловался на нытьё в подстреленной руке и на то, что ему ещё оттягивает шею фотоаппарат «Зенит» в чехле.

– Кстати, – добавил он, – я здесь кое-что нафоткал. Дома попробую раздобыть бачок и увеличитель, чтобы проявить кадры.

Но Дима лишь равнодушно пожал плечами и промолчал.

Чемодан патефона слегка раскрылся и большая фигуристая игла для виниловых пластинок покачивалась на ходу. Дима шёл вслед за другом и думал. Мысли его одолевали невесёлые.

Можно ли считать тайный сговор с кагэбэшником Кирычем предательством по отношению к товарищу? Нет, чёрт возьми, нет! Потом, потом, как-нибудь наступит подходящий момент и… Удобно станет признаться Коле. А пока не время. Да и сам Коля? Разве он всегда честно поступает? А как он тут обходится с местными? Ворует паспорта без зазрения совести! Меж тем, Дима Кукарский ничего такого не делает. У него вообще цели святые – изменять к лучшему будущее как можно большей массы людей!

На этой мысли Дима успокоился. Точнее, он переключился на свои наполеоновские планы, которые, впрочем, находились ещё в зачаточной стадии разработки.

Через десять минут друзья оказались на месте. Дальше – всё по избитому сценарию. Купили билеты, погрузились в пещеры, затёрлись в третьем гроте. Вышли в две тысячи тринадцатый год. Но здесь их уже ждали.