Отблески солнца на остром клинке

7. Кто мы есть

– Стой! – крикнул Римар, выбежав к роднику. – Стой!

Каннам замер почти у самого верха стены, мгновение помедлив, ухватился за её край, подтянулся, взобрался наверх и только потом посмотрел на подоспевшего к стене Римара. Тот не видел выражения его лица – на фоне занимающегося рассвета Каннам был просто чёрным силуэтом, но вся его поза казалась напряженной и выражала недружелюбие.

– А то – что? – со злой издёвкой спросил Каннам, скидывая с плеча моток толстой верёвки. – Отцу наирею скажешь?

– Не скажу, – угрюмо ответил Римар. – Слезай, и мы пойдём на ритуал. Никто ничего не узнает.

– Сдались мне эти ритуалы и эти татуировки!

– Брат Каннам. Ты же знаешь, кто ты есть. – В голос Римара против его воли пробрались просительные нотки. – Уйдя из брастеона, ты не только преступишь обеты. Ты натворишь больших бед, Каннам-сангир.

– Самая большая беда для меня – разменять свою жизнь на бесконечные молитвы, брат Римар. Молитвы, на которые ответа нет и не будет – ведь мы должны стремиться к внутренней тишине. Я не хочу тишины. Я хочу жизни со всем её грохотом. – Он принялся разматывать верёвку.

– Ты не справишься со своими силами, не совладаешь с арухом и лишишься ума. Если до сих пор его не лишился, – ещё раз воззвал к нему Римар, но Каннам лишь хмыкнул. – Я не позволю тебе уйти! – заявил Римар решительно.

– Тогда тебе придётся задержать меня, – лениво отозвался Каннам, – а без боя я не дамся. Ты прольёшь кровь, Римар – разобьёшь мне нос или губу – и потеряешь возможность стать Йамараном. Подумай хорошенько. И иди прочь.

Но Римар уже карабкался вверх по стене.

– Дурень! – фыркнул Каннам и принялся обвязывать верёвку вокруг выступающего камня, чтобы спуститься по ней по ту сторону стены. – Ты ведь тоже знаешь, кто ты есть, и стоит ли рисковать из-за меня столь желанным для тебя будущим?

– Уж лучше я не стану Йамараном, чем в Гриалии появится неусмирённый сангир! – ответил Римар.

По стене он взобрался быстро, но Каннам управился с верёвкой ещё быстрее, и когда Римар влез наверх, тот уже спускался вниз. Римар схватил верёвку и потащил на себя, втягивая Каннама назад.

– Неименуемый тебя поглоти! – процедил тот, ударившись о стену.

– Это тебя поглотит, если сбежишь! – сквозь стиснутые от натуги зубы ответил Римар.

Спуститься Каннам уже не успевал. Оставалось либо прыгать (но с такой высоты он и умеючи не сможет приземлиться так, чтобы потом ещё и убегать), либо влезть назад на стену и разобраться с помехой. С Римаром. И Каннам выбрал второе. При очередном рывке Римара он оттолкнулся ногами от стены, взлетел над ней, раскинув руки, поджав колени, словно хищная птица, готовая броситься на настигнутую дичь. Римар успел просчитать его прыжок и уйти от удара. Он кувыркнулся в сторону и подшиб едва приземлившегося Каннама под ноги. Тот изогнулся и вновь прыгнул, чтобы не потерять равновесие; упал на руки, пружинисто оттолкнулся и вновь взлетел, разворачиваясь в воздухе для удара.

Верх стены был шириной в шаг, такого пространства скетхам с десятилетней выучкой вполне хватало для драки, но эта драка больше напоминала танец: Каннам нападал, Римар уходил от ударов – утекал водой, всё ещё надеясь сдержать его, не пролив крови.

– Не вмешивайся вовсе, Римар. – Каннам остановился, едва заметно запыхавшись. – Или дерись уже! Наши силы равны. Мы застрянем здесь до голодной смерти.

– Нас найдут раньше, – ответил Римар.

– Так вот что ты задумал? Время потянуть?

Каннам развернулся и пошёл к своей верёвке, Римар бросился за ним, но тот предугадал его манёвр и с разворота треснул ему кулаком в лицо. На камни брызнула чёрная в тусклом рассвете кровь, Римар отпрянул.

– Не быть мне Йамараном, – злорадно заметил Каннам, – Я пролил твою кровь. Теперь-то отстанешь?

Но Римар лишь больше нахмурился, и тогда Каннам снова ударил. Римар успел блокировать и ударил в ответ. Он бил, стараясь вырубить Каннама, но не разбить в кровь, а вот Каннам его не жалел и к тем точкам, тычок в которые может лишить сознания, подобраться не давал. Пока Римар осторожничал и просчитывал в голове все манёвры, Каннам бил без жалости – когда дотягивался – и пытался скинуть его со стены. Но смог только повалить на бок, а потом, ударив ещё несколько раз, навалиться и перевернуть Римара вниз лицом. Ухватив его за основание косы, он колотил его лбом о неровные камни до тех пор, пока чувствовал сопротивление. Когда Римар затих, Каннам поднялся на ноги, вытер о штаны испачканные ладони.

– Ты даже не пролил моей крови, только свою, а своя не в счёт, – запыхавшись, прошептал он. – Надеюсь, ты останешься жив. Если нет… я просил тебя уйти. Ты не послушал. Это твой выбор, а я лишь орудие.

Перешагнув через Римара, Каннам заново перевязал вокруг камня поослабшую верёвку, подёргал её, проверяя крепость узла. Римар приоткрыл залитые кровью глаза. И как только Каннам скинул конец верёвки со стены, приготовившись спускаться, Римар рванулся, ухватил его за лодыжки и перекатился, нырнув за внутренний край стены, увлекая Каннама за собой. Он прольёт кровь и, скорее всего, разобьётся сам – ведь уже избит до полусмерти. Но сангир останется в брастеоне, под присмотром скетхов, и никому больше не навредит…

***

– Теперь доволен? – рыкнул Каннам из другого угла маленькой кельи.

Римар повернул к нему лицо – затылок перекатился по гладким плитам пола, в голове гулко перекатились камни вперемешку с острыми рыбьими костями, десяток из которых тут же вонзились изнутри под верхние веки. Затошнило. На этот случай рядом стояла глиняная плошка, но если будет рвать, придётся хотя бы приподняться, а это слишком больно. Поэтому Римар просто сделал глубокий медленный вдох и медленно же выдохнул. «Слава тебе, Первовечный, за жизнь, что тобою ниспослана, и не приведи нас растратить её впустую». Ладно. Каннаму, пусть даже через боль, но и вовсе не приподняться. Если начнёт рвать Каннама, Римару придётся проползти через всю келью и помочь ему. «…и да не приведи неблагодарно отринуть ежедневные дары твои…» Он что-то спрашивал… Ах, да… Римар, насколько мог, приоткрыл веки, но Каннам всё равно виделся ему размытым тёмным пятном, – настолько заплыли теперь непрерывно слезящиеся глаза и опухло переносье. «…и да не приведи дрогнуть пред лицом испытаний, ниспосланных тобой, заслуженных нами…»

– Ты никогда не превоплотишься, – вновь выплюнул Каннам. – Оно того стоило?

– Я удержал тебя, – едва слышно прохрипел Римар.

– Но не в моём теле, брат. Не в моём теле!

Больше Каннам не произнёс ни слова. Ушёл в глубокое сосредоточение, понял Римар. А потом и вовсе ушёл – арухом во внетелесное путешествие. Да-а, братьям скетхам ещё придётся за него побороться! Даже со сломанной спиной Каннам не собирался оставаться в стенах Варнармура. Хотя бы арухом.

Римар вздохнул – слишком резко и оттого тоже больно. Его Первовечный сберёг: несколько переломов, которые срастутся. Он сможет ходить, выполнять послушания и даже тренироваться. Он останется скетхом Варнармура до конца своих дней, которых теперь впереди и неожиданно много, и неизвестно – сколько точно, и это… пугает? Обескураживает? Это непривычно и кажется неправильным. Возможно, он станет одним из наставников. Или, кто знает, спустя десятилетия – даже отцом наиреем. Это уж как потрудится и чего удостоится. А Каннам? Что будет с ним? Он ведь даже ходить не сможет. Никогда!

***

Ни Каннам, ни Римар на ритуале татуирования не появились, отец наирей и наставники вели себя как обычно, спокойно и собранно, но Ярдис чувствовал: что-то не так, и они знают, что именно. Ритуал длился очень долго, от скетхов требовалось сосредоточение на молитве, но мысли Ярдиса постоянно срывались с заученных фраз в беспокойный полёт, и даже уколы иглы для нанесения подкожных рисунков от этого не отвлекали. Что-то случилось с его другом, и сердце подсказывало, что случилась беда.

«А если он сбежал? – размышлял Ярдис. – Это очень, очень плохо. Это, наверное, и есть беда…» Но почему-то при мысли о побеге его сердце не холодело от ужаса, а начинало биться чуть сильнее обычного: оно не верило в то, что твёрдо знал разум: побег из брастеона – хуже смерти.

Если Каннам не сбежал, то тогда что? Пытался и не преуспел? Пойман и теперь наказан? Сидит в глубоком колодце уединения, из которого видно только кружок неба размером с монету, один пред взором Первовечного, и размышляет о содеянном? Если так, то завтра он должен вернуться. В крайнем случае, через три дня – это самый долгий срок наказания в колодце уединения – и то если скетх не желает признавать свои ошибки и возносить Первовечному молитвы о прощении и клятвы об исправлении. Но отсутствие Римара ещё более странно, ведь он из них самый верный и старательный…

Ярдис плотнее смежил веки, пытаясь перевести мысли на молитву, но те всё равно блуждали где-то далеко. Нужно набраться терпения, и он всё узнает. Не далее, чем через три дня правда откроется, нужно просто подождать, а пока успокоить мятущийся ум молитвой. Вот только как – если эти метания так сильны, что на молитве не сосредоточишься?

Ярдис прождал три дня, но ничего не изменилось. Всё в брастеоне шло своим чередом, только Каннам и Римар так и не появились. Один из наставников упомянул, что юноши заболели и пока им лучше побыть взаперти, чтобы не разнести заразу по всему брастеону. Такое в Варнармуре случалось, хоть и очень редко; для остальных этого объяснения хватило. Но не для Ярдиса. В конце концов, на пятую ночь он, не в силах заснуть после отбоя, спустился к кабинету отца наирея. Решил: если тот ещё не спит, то наверняка будет там, и тогда Ярдис попросит позволения задать ему свои вопросы. Если отца наирея в кабинете уже нет, то в его келье Ярдис, конечно же, не станет его беспокоить, и вопросы придётся отложить до следующего вечера.

Прежде чем постучать в дверь, Ярдис прислушался. Отец наирей был там, и не один: из кабинета доносились голоса. Ясно, он занят, сейчас не время. Ярдис хотел уже уйти, как вдруг услышал знакомое имя и прижался ухом к дверной щели раньше, чем успел сообразить, что он сейчас делает.

– Арух брата Каннама очень сильный, – отвечал голос старшего наставника. – Очень сильный, отец наирей. И сангир из него выйдет опаснейший. Самое страшное – то, что Каннам не желает быть скетхом. Он дни напролёт проводит во внетелесных путешествиях, и эти путешествия явно не невинны. Он учится, он тренирует свой арух, и мы не можем ему воспрепятствовать. А очень скоро не сможем его контролировать.

Повисла пауза.

– Ты полагаешь, брат Сойр, что мальчик для нас слишком опасен? – спросил голос отца наирея.

– Я полагаю, что он из тех сангиров, которые смогут не только временно подселять свой арух в чужое тело, но и однажды завладеть этим телом безраздельно, вытеснив из него амрану. И нам с наставнической братией кажется, что увечье лишь укрепило его арух. И укрепило во зле его ум. Все наши усилия, все разговоры – тщетны. Он лишь больше озлобляется.

– Мы можем попробовать что-то ещё, пока не потеряли его окончательно?

– Боюсь, отец наирей, – это уже голос другого наставника, – мы его уже потеряли. Он укрепился в намерении следовать путём сангира. Сейчас мы можем только пытаться сдерживать его. Но скоро не сможем и этого.

– А если вернуть его в семью? – вновь заговорил брат Сойр. – Возможно, это сможет смягчить его.

– У него не осталось семьи, – возразил отец наирей. – Мать почила, отец спился. Даже не будь он сангиром, никто из посторонних вне Варнармура не стал бы ухаживать за калекой – недоученным амарганом, это слишком опасно. Все знают, чем может закончить тот амарган, который не выучен контролировать свой арух. У нас же, как вы понимаете, сангир: случай ещё более серьёзный.

Кто-то тяжко вздохнул, судя по силе вздоха – возможно, все разом.

– Мы должны превоплотить его, – упавшим голосом сказал брат Сойр. – Другого выхода нет.

– Превоплотить необученного амаргана в Йамаран? Ты бредишь, брат! – возмутился второй наставник.

– Брат Сойр говорит не о Йамаране, – задумчиво ответил отец наирей. – Тот же ритуал, то же снадобье, связывающее арух, чтобы он не мог покинуть тело самостоятельно или истаять при извлечении, те же действия превоплощающего. Вот только молитвы читаются другие, и арух направляется не в клинок, а в живое дерево, проходит от его корней к ветвям – и чрез листья, как сквозь сито, мельчайшими частицами переходит из Бытия в Небытие, сливаясь со светом Первовечного.

– Как красиво вы описали убийство. – Ярдис едва расслышал голос второго наставника, настолько он стал тих.

– Арух бессмертен, брат мой, он есть часть света Первовечного. А тело… У всех амарганов в ритуале Превоплощения оно погибает, верно? У брата Каннама оно парализовано ниже пояса. Но дело даже не в этом. Вы возьмёте на себя ответственность за те беды, которые может натворить – и обязательно натворит, учитывая его настрой, – сильнейший сангир? К этому ритуалу прибегают лишь в крайних случаях, но всё-таки он мне знаком…

Дальше Ярдис уже не слушал. Он зажал рот ладонью, чтобы не издать ни звука, и, дыша прерывисто и хрипло, нетвёрдой походкой двинулся прочь от кабинета отца наирея.

Он всю ночь бессмысленно бродил коридорами брастеона, словно заплутавший, ещё не осознавший собственной смерти призрак. В одном из самых глухих коридоров, кельи в котором обычно пустовали, ему послышался слабый стон. Ярдис словно проснулся, прислушался. Стон повторился, он ему не померещился и явно доносился из-за дальней двери. Ярдис подошёл к ней, бесшумно приоткрыл и скользнул в тёмную келью. В разных её углах лежали двое: Римар и Каннам. Ярдис бросился к другу, упал на колени и замер, не решаясь прикоснуться к сложенным на груди рукам, в лунном свете голубовато-бледным, с синими жилками. Каннам открыл глаза, светящиеся той же мёртвой голубизной, что и его кожа. Кривая ухмылка расколола его рот, сверкнули голубовато-белые зубы.

– Сам меня нашёл или подсказал кто? – хрипло, едва слышно спросил он.

– Тебя убьют, Каннам! – горячо зашептал Ярдис. – Они убьют тебя, если ты не остановишься!

Но тот лишь ещё раз усмехнулся:

– Арух бессмертен.

Ярдис понял: Каннам был в кабинете отца наирея своим арухом в очередном внетелесном путешествии и всё слышал.

– А жить в таком теле, и уж тем более – здесь, в брастеоне, мне тошно.

– Нет, нет, Каннам! Ты не должен, не должен слушать Неименуемого, ведь это он велит тебе делать запретное, это он ведёт тебя путём сангира, который уходит во мрак, это…

– Я сам этого хочу, – жёстко прервал его Каннам. – Я сам так решил. Путь скетха лишает нас всего, путь сангира открывает мне весь мир.

– Тебя убьют!..

– Тебя тоже, но позже. А я пока поживу вне этого тела, сколько ещё смогу, – отрезал Каннам и закрыл глаза.

Он так быстро вошёл в состояние внутреннего сосредоточения, что Ярдис даже ответить ничего не успел. Хлопнул ресницами, затряс друга за руку.

– Вернись, Каннам! Вернись! Зачем, зачем ты так?! Почему?

– Бесполезно, – прошептал от другой стены Римар. – Он так силён, что даже братья наставники не всегда могут вернуть его арух в тело. Приходится дожидаться, пока он устанет. С каждым разом всё дольше. Он очень силён и очень зол, Ярдис.

– Это он с тобой сделал? – спросил Ярдис, подойдя поближе и окинув взглядом избитого Римара.

– Я пытался его остановить. Ему нельзя было сбегать, понимаешь? – Он горько усмехнулся и добавил: – Ему достаточно было пролить чужую кровь, чтобы не превоплощаться. Жил бы в брастеоне скетхом, стал бы наставником…

– Он не хочет быть скетхом, – упавшим голосом ответил Ярдис.

Римар кивнул, поморщился от боли.

– Я не смог его переубедить. Ему хочется свободы. Он уверен, что она – за стенами Варнармура. А она внутри каждого из нас.

– Для него слишком ценна жизнь в человеческом теле.

– И поэтому он так запросто ею рискнул, а теперь даже не пытается сохранить то, что осталось? Нет, Ярдис, дело не в этом. Он думает, что свобода – это следование любым своим желаниям. Но разве ты свободен, будучи не в силах сопротивляться собственным прихотям, когда они ведут тебя к гибели?

«Зачем, зачем ты это сделал, Каннам?!»

Ярдис сел возле Римара, скрестил ноги и привалился спиной к холодной каменной стене.

– Мне жаль, что с тобой так вышло, – сказал он, немного помолчав. – Ты, наверное, зол.

– Нет, – спокойно отозвался Римар. – Я знал, что так может случиться. И я сделал выбор.

– Но, получается, зря. Ты не спас Каннама. Никто теперь не спасёт, разве только Первовечный…

– И тот не спасёт, пока Каннам сам спасения не ищет. Я хотя бы попытался и сделал всё, что мог. Пусть многое потерял, но это лучше, чем если бы я мог, а не сделал. – Римар помолчал, облизнул пересохшие губы, и Ярдис передал ему стоящую неподалёку чашку с водой. – А Каннам… Без воли самого человека даже Первовечный не сможет ему помочь. Знаешь, это как в трактатах пишут: «Отдавай благому делу все силы свои, и успех его – воля Первовечного, и да вознаграждён будет старательный и верный. Работая же вполсилы, не полагай, что Первовечный доделает твоё за тебя. Не работая вовсе, не ожидай, что Первовечный заставит тебя трудиться. Не он выбирает твой путь, а ты сам. Первовечный же помогает тем, кто не жалеет сил своих, дабы придерживаться пути света». Так что без собственного труда не выйдет ни спастись, ни погибнуть. Мы сами решаем, к чему прилагать свои силы. И сами выбираем, кто мы есть.

***

Каннама не стало тихо и незаметно, как будто никогда и не было. Мальчикам сказали, что его жизнь унесла болезнь. Римара связали клятвой не рассказывать того, что он знал. Он продолжил тренировки, но уже не столь насыщенные, которые требовались для будущих Йамаранов. Чуть сбавив нагрузку в физических упражнениях, ему увеличили нагрузку в упражнениях молитвенных, чтобы он смог ещё лучше контролировать свой арух, а спустя несколько месяцев ему назначили основное послушание вместо разных, по жребию выпадавших на неделю. Римар стал учеником скетха-кузнеца, который ковал стальные тела для Йамаранов. Казалось, будущее рыжего мальчишки определено, и оно ему даже нравилось.

Ярдис горевал по погибшему другу, по его напрасно потраченной жизни, но ни с кем, кроме Римара, не мог об этом поговорить. Он частенько стал заглядывать к нему в кузню в единственный свободный час перед сном. Постепенно они сблизились – их роднила тоска. Оба оплакивали ту судьбу, которая не принадлежала одному, но принадлежала другому, потому и находили утешение в разговорах. Римар скорбел по утраченной возможности превоплотиться в Йамаран. Ярдис тосковал по непрожитой жизни, по тем её радостям и горестям, запахам и вкусам, ощущениям и переживаниям, которые, как он сначала думал, так хотелось, но не довелось узнать Каннаму, а потом понял: так хочется, но не суждено узнать ему самому.

Когда скетхи встречали свою двадцатую осень, над ними исполнялся ритуал наречения: каждый получал имя, которым будет назван Йамаран, и новые чётки, которые станут темляком на его рукояти. Близость Превоплощения ещё никогда не была столь ощутимой, столь реальной, хоть до неё ещё и оставалось пять лет.

Ярдис долго привыкал к тому, что он теперь не Ярдис, а Верд, и видел, с какой нежной тоской Римар смотрел на его новые чётки-темляк, повязанные на запястье. Так старики, чей век почти истаял, смотрят на молодых, едва вступающих в жизнь.

Сам же Верд всё чаще ловил за хвост незваную мысль, тихомолком проскакивающую в его молитвы, особенно в те вечера, когда от красоты заката перехватывало дыхание, а в уголках глаз едва не вскипали слёзы. Эта мысль пугала его настолько, что однажды он сам попросился в колодец уединения и не желал покидать его даже спустя три дня – потому что так и не смог изгнать из головы крамольные думы. Правильным было бы поделиться своей бедой с наставником, с отцом наиреем или хотя бы с Римаром, но и этого Верд сделать не мог: слов не находилось, а горло словно забивалось смесью извести, земли и глины.

«Единый и вездесущий Первовечный, ты одарил меня великой благодатью – силой аруха, и я должен послужить тебе, став Йамараном. Но ты сотворил столь прекрасный мир! Быть его частью, видеть этот мир глазами, слышать ушами, осязать кожей, познавать его грани всем человеческим существом – а не только арухом, закованным в Йамаран, – это желание столь сильно во мне, что я дерзаю просить, чтобы ты не требовал от меня становления, позволив просто быть. Быть тем, кто я есть…»

«Но Первовечный создал тебя амарганом, – вмешивался голос разума, прерывая молитву. – Не полагаешь ли ты, что твоя человеческая жизнь ценнее, чем служение в Йамаране?» И память тут же услужливо подсовывала страницы исторических книг с описанием кровопролитных войн, в которых Гриалия выживала и сохраняла свою независимость, не став чьей-то колонией только благодаря непобедимым Чёрным Вассалам, вооружённым Йамаранами. А следом шли мысли о том, что настоящих войн не было уже тридцать лет – только набеги кочевников. Гриалию стали побаиваться, отложив захватнические амбиции и наладив с нею торговые связи. Численность Чёрного Братства заметно сократилась, и так ли благословенна теперь служба Йамаранов, как тогда, когда они действительно стояли на защите своей страны от захватчиков? Но Йамаран в среднем живёт в три раза дольше человека, за это время может случиться и не одна война.

«Первовечный создал амарганов, но в Йамараны их превоплотил человек. Чья на то была воля – Первовечного или только человеческая?» – острой булавкой колола ещё одна страшная мысль, почти ересь.

«Но мы сами выбираем, кто мы есть».