От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»

«Извне»

Эта маленькая и забытая даже любителями творчества Стругацких повесть не явилась бы предметом исследования, если бы не обилие фактических материалов, служащих примером ко многим более поздним постулатам Стругацких, которые они брали на вооружение, создавая свои произведения.

«Писать надо либо о том, что хорошо знаешь, либо о том, чего не знает никто».

Повесть состоит из трех рассказов, первый и второй из них описывают по кусочку жизни каждого из братьев (с некоторыми фантастическими дополнениями, разумеется). Восхождение альпинистов-военных — это, конечно, из жизни Аркадия Натановича, служившего на Дальнем Востоке. Археологи в Средней Азии — это из жизни Бориса Натановича; он не раз в своем творчестве будет возвращаться к этому моменту.

А третья часть — это «о том, чего не знает никто». Тут уж братья дали волю своему воображению. Можно только представить себе, как это было упоительно: придумывать новые и новые формы жизни, населяющие зверинец Пришельцев; как по очереди (или перебивая друг друга) каждый старался выдумать что-нибудь более необычное; как затем каждый «вольный полет фантазии» был «испробован на прочность» (а может ли быть таковое вообще). Остается только пожалеть, что мы не присутствовали при таких вот «беседах-сражениях» или что не было с ними в то время магнитофона, записывающего все эти обсуждения, чтобы потом мы могли послушать самое интересное, наверное, в творческой кухне: обсуждение будущего меню и перечень нужных ингредиентов… Мы можем только вкушать итог этого.

«Объяснительная часть должна быть наиболее короткой; лучше, чтобы ее не было вообще».

Часть такого спора-обсуждения сохранилась в черновиках «Извне». Наверняка именно так и велись беседы за столом, «междусобойчики», в которых каждый из присутствующих отстаивал свою точку зрения, беря доказательства «с потолка» и подтверждая их тогдашними теориями. Беседы в кругу друзей-единомышленников, беседы между коллегами-научниками, беседы в студенческих компаниях. Каждый из нас наверняка может вспомнить такое же.

Сделав несколько вариантов начала «Извне», Стругацкие, вероятно, увидели: то, что так интересно в жизни (каждый помнит, какой подъем, какие пылающие души и глаза, какое воодушевление мы испытывали, обсуждая ту или иную проблему мироздания с друзьями), оказывается при изложении сего на бумаге бледным отражением, засушенным цветком, тенью, безнадежно скучной тенью… Ясна была цель: путем такого вот описания дружеской беседы за столом попытаться объяснить весь дальнейший рассказ… подвести читателя к мысли о существах иных миров… возможно, даже ввести в эту компанию спорящих человека, который точно знает (ибо видел сам), и далее уже вести рассказ от имени свидетеля… Попытка не удалась. Нам же остались несколько зарисовок тех споров… И, возможно, эти листочки, имеющие весьма далекое отношение к рассматриваемой повести, были бы отнесены к отдельному разделу данного исследования «Неизвестные рассказы», если бы не стояло в начале каждого заглавие «Извне» и (чуть ниже) цифра «1», то есть первая глава.

— Таким образом, — сказал Астроном, — основные положения нашей теории…

— Скажем, гипотезы, — проворчал Археолог, выбивая трубку.

— …нашей гипотезы, согласен, могут быть сформулированы следующим образом. Во-первых, среди миллиардов звезд в Большой Вселенной многие имеют планетные системы, сходные с нашей. Есть возражения?

— Пока нет.

— Пока… Хорошо. Известная часть этих планетных систем… а их миллионы, заметь… включает планеты, массовые и температурные характеристики которых совпадают или, по крайней мере, весьма схожи с теми, что мы имеем для Земли, Венеры и Марса.

— И ты можешь доказать это?

— Да. Доказательство довольно элементарно… для обладающих хотя бы самым примитивным понятием о теории вероятностей.

— Ну ладно, ладно. Дальше.

— Во-вторых…

— В-третьих…

— В-третьих, нет никаких оснований полагать, что эволюция материи на таких планетах идет путем, резко отличным от эволюции материи в условиях Земли, или совсем отсутствует. Согласен?

— Мгм… — Археолог снова набил трубку и зажег спичку. У него было худое нервное лицо, большой залысый лоб и всего два пальца на левой руке.

— Следовательно, — продолжал Астроном, следя за клубами голубого табачного дыма, расползающимися под потолком, — эволюция эта непременно приводит к возникновению и развитию жизни или жизнеподобных форм на указанных планетах…

— И, в конечном счете, к появлению человека, — нетерпеливо закончил Археолог. — Я понял тебя. Ну и что же?

— Не обязательно человека… Скажем, разумных существ.

— Так, ясно. Ну и что из этого?

— Погоди, не торопись. Значит, ты согласен с тем, что в разных… и достаточно многочисленных уголках Вселенной должны возникать, существовать и развиваться сообщества разумных обитателей?

— Конечно, согласен. — Археолог саркастически усмехнулся. — Согласен, тем более что все сказанное тобой я вынужден принимать на веру, и никто не докажет мне обратного.

Астроном весело засмеялся.

— Ты — изумительный негодяй. Хорошо, ты согласен. Но это еще не все. В-пятых… ведь в-пятых, кажется?

Археолог пожал плечами.

— Пусть будет в-пятых.

— В-пятых, хотя в масштабах Вселенной возраст всех существующих планет примерно одинаков — порядка пяти миллиардов лет, с точки зрения масштабов исторического развития человеческого общества — или обществ человекоподобных разумных существ — обитателей других миров — наши планеты сильно отстают или обгоняют друг друга. Здесь могут играть роль самые разнообразные факторы, их я касаться не буду, но приходится принять за истину, что человечества на различных планетах находятся на весьма разных ступенях социального развития.

Археолог отложил трубку. В глазах его блеснуло любопытство.

— И какова, по-твоему, эта разница?

Астроном пожал плечами.

— Ты, друг мой, хочешь от меня слишком многого. Но я думаю, что не ошибусь, если представлю себе в этот самый момент обитателей планеты… ну, планеты «Икс», скажем, сидящими на деревьях или пожирающими сырое мясо, а обитателей планеты «Игрек» — занятыми строительством сотого по счету термоядерного реактора…

— А обитателей планеты «Зэт» — сидящими, как вот мы с тобой, с трубочками в зубах и обсуждающими проблемы жизни во Вселенной… — подхватил Археолог.

— А обитателей еще какой-то планеты, — с расстановкой произнес Астроном, — еще в виде протоплазмы, из которой только через несколько сот миллионов лет появится что-либо, похожее на порядочное животное.

Археолог задумался.

— Но, — сказал он, слегка запинаясь, — следовательно, по-твоему, могут быть миры, человечества которых обогнали нас на многие сотни лет…

— Ага, дошло-таки! На многие сотни и на многие тысячи, десятки, сотни тысяч лет! Миллионы лет! — Астроном торжествующе поднял руку. — Какой прогресс! Ты можешь себе представить это? Можешь себе представить, чего они достигли, какая у них техника, какие отношения между собой? И все это не когда-то и не когда-нибудь, а именно теперь, сейчас, в эту самую минуту…

— Где-то… — насмешливо сказал Археолог.

— Да… где-то. Ну, что, согласен ты с этим положением нашей теории?

— Гипотезы… Согласен, пожалуй. И, опять-таки, что из этого?

— Гм… — Астроном крепко почесал затылок. — Сейчас мы подойдем к самому главному. Скажи, пожалуйста, дорогой историк, в чем, по-твоему, суть и цель развития общества индивидуумов, наделенных разумом?

— Ковар-р-рный вопрос. Попробую ответить. Суть… то есть, первооснова, как указал еще Маркс, состоит в развитии производительных сил, техники. Что касается цели, то… — Археолог подумал. — Если не брать во внимание всевозможных социальных перипетий, а начать прямо с коммунистического общества, то целью развития будет обеспечение максимального господства человека над природой.

— И это господство человек обеспечит себе, не правда ли?

— Можешь спорить на свой лучший телескоп… или что у тебя там.

— Ну, вот. Значит, суть развития общества состоит в качественном и количественном развитии производительных сил, каковые необходимы для покорения пространства и времени. Прекрасно. Следовательно, ты не станешь теперь отрицать, что человечества, далеко обогнавшие нас в своем развитии, обладают поистине гигантскими возможностями, какие нам, людям Земли, и не снились…

— Не буду отрицать.

— Что такие человечества могли уже существовать где-то еще в младенческие годы нашей планеты…

— Возможно.

— Что они уже тогда могли обладать и тем более обладают в настоящее время совершенно фантастической властью над такими силами природы, о которых наши мудрецы, друг Горацио, и понятия не имеют.

— Ну ладно, понятно. К чему ты гнешь?

— А вот к чему. В-шестых, и последних. — Астроном хитро прищурился. — Принимая во внимание пять предыдущих положений, которые мы с тобой согласились считать бесспорными… так ведь?

— Ну?

— В-шестых и последних, верхом легкомыслия было бы утверждать, что за последние сотни миллионов лет нашу планету не посещали жители других миров.

Археолог медленно вынул изо рта трубку и спокойно сказал:

— Воистину, в огороде бузина, а в Киеве дядька. С какой стати им посещать нашу планету?

— Тебе нельзя быть историком, милый друг. Почему ты не пошел в бухгалтеры? Как ты думаешь, что предпримут люди, когда овладеют всеми планетами Солнечной системы?

— Ну, предположим, они устремятся к ближайшим звездам. Но почему именно…

— А потому, господин историк, что они неизбежно будут в первую очередь исследовать планеты, более или менее сходные с их собственной. Они будут искать жизнь вообще и разумную жизнь в особенности. Я не уверяю, что они поставят себе целью установить контакт с другими разумными обитателями Вселенной, но стараться убедиться в самом факте наличия таких обитателей они будут безусловно. Ведь это же элементарно… И ареной их поисков будут, конечно, планеты типа Земли, Венеры и так далее… а не аммиачные пузыри, вроде Юпитера или Урана.

— Это теоретически… вернее, гипотетически.

— Значит, по-твоему, на определенном этапе всякое человечество обречено на самоуспокоение, покой и деградацию?

Археолог не ответил.

— Вот то-то же. Они будут… вернее, они, конечно, уже неоднократно пересекали нашу Галактику в разных направлениях, обследовали каждую из миллионов планетных систем… Возможно, отравлялись и на соседние звездные острова…

— А расстояния? А сотни и тысячи световых лет, парсеков и что там еще есть у астрономов?

— А их супертехника?

Археолог решительно стукнул трубкой по краю пепельницы.

— Это все спекуляция. Болтовня. Можно строить какие угодно гипотезы, основываясь на умозаключениях, и все они будут выглядеть достаточно правдоподобно, чтобы ввести в заблуждение легковерного профана. А где доказательства?

— …и, разумеется, верхом легкомыслия было бы утверждать, что за несколько миллиардов лет существования Солнечной системы нашу планету не посетили жители других миров. Правда, следы их пребывания обнаружить чрезвычайно трудно… большей частью, вообще невозможно. Но это уже другое дело.

Астроном замолчал и отошел к окну. У него было худое нервное лицо, большой залысый лоб и всего два пальца на левой руке.[22] Археолог, внимательно разглядывавший крохотную статуэтку какого-то восточного божка, поднял глаза.

— Мне кажется, это разговор в пользу бедных, — сказал он.

Астроном живо повернулся к нему.

— Почему?

— Ты все равно не можешь привести доказательств. А без доказательств… ты будешь утверждать одно, я — другое, и с точки зрения присутствующих прав будет тот, у кого крепче глотка и лучше подвешен язык.

— Конечно, важно здесь не то, кто прав, а то, в чем прав… — солидно начал Андрей Андреевич, но Астроном нетерпеливо перебил его:

— Доказательства — это очень сложно в данном случае. Представь себе, кто-то высадился на Земле миллионы лет назад…

— Марсиане? — спросил, усмехаясь, Археолог.

— Пусть хотя бы марсиане. Хотя не обязательно. Даже наверняка не марсиане… и не венерианцы, и не селениты. Скажем, жители одной из планет, обращающихся вокруг ближайшей к нам звезды… или принадлежащих к более отдаленным системам… Неважно.

— Было бы, конечно, странно, если бы за несколько миллиардов лет существования Солнечной системы нашу планету не посетили обитатели других миров.

— Марсиане? — рассеянно спросил Археолог.

Он был молод. У него было худое темное лицо с высоким лбом и всего два пальца на левой руке.

— Может быть. Возможно, марсиане. Хотя и не обязательно. Вообще разумные существа с других миров — неважно, марсиане или венерианцы, или селениты… Скажем, с планетных систем ближайших звезд или даже с других галактик.

— Полагаю, мы бы знали об этом, — заметил Андрей Андреевич.

— Не обязательно. — Астроном рассмеялся. — Представьте себе, что кто-то высадился на Земле миллионы лет назад. Какие у нас шансы обнаружить следы их пребывания?

— Никаких, несколько я могу судить, — сказал Археолог.

— Никаких. Более того, мы вовсе не наверняка узнали бы о таком посещении, даже если бы оно случилось в наши дни.

— Почему?

— Очень просто. Трудно себе представить, что такие посетители извне стали бы переворачивать на Земле все вверх дном, как это описывает, скажем, Уэллс. Не исключено также и то, что они и сами не обнаружили бы на нашей планете признаков разумных обитателей.

— Очень рискованное… я бы сказал, довольно двусмысленное предположение. — Андрей Андреевич засмеялся. Археолог внимательно взглянул на него, затем повернулся к Астроному.

— Яснее, — сказал он.

— Пожалуйста.

— Да нет же, — улыбаясь, сказал Астроном. — Я хочу только сказать, что убедиться в существовании жизни на других мирах можно и не покидая Землю.

— Тогда это опять безответственные спекуляции и пустое жонглирование словами. — Археолог раздраженно постучал трубкой о край медной пепельницы. У него было узкое темное лицо с высоким лбом и всего два пальца на левой руке. — Вы можете сколько угодно наблюдать Марс, Венеру и что там еще есть в ваши телескопы, а потом кричать, что вы открыли каналы — несомненно, искусственного происхождения, углекислый газ — бесспорно, продукт выделения живых организмов, потемнение здесь и посветление там — вероятнее всего, результат цветения или увядания какой-нибудь небесной травы… потом приходит Фесенко, приходит Опарин, приходит Черт Иванович Веревкин, и они как дважды два доказывают вам, что каналы — обман зрения, что углекислый газ — продукт химических реакций… пятна — что-нибудь в этом роде… Разве не так?

— Так. — Астроном продолжал улыбаться.

— И вы будете спорить с ними до пупковой грыжи, и никто из вас не сможет убедить другого, и дело в конце концов решит большинство голосов — в лучшем случае, — а не фактическое положение вещей. Нет, чтобы убедиться, дорогие мои друзья, надо побывать там… или иметь инструменты посильнее ваших нынешних.

— Совершенно с тобой согласен, — сказал Астроном, — в том, что судить об обитаемости той или иной планеты с нашими наличными средствами и данными пока еще не представляется возможным. Во всяком случае, судить наверняка. Но вопрос о наличии жизни где-нибудь на других мирах в бесконечной Вселенной уже решен.

— А, — насмешливо проговорил Археолог. — Конечно… Я так и знал. Когда не хватает конкретных знаний, всегда обращаются к умствованию. «В противоположность идеализму, утверждающему…» и так далее. Так?

— И так тоже, — согласился Астроном. — Но я имел в виду как раз конкретные знания.

Археолог со страдальческим видом махнул рукой, а Писатель, сонно смотревший на свой стакан с вином, встрепенулся.

— Что-нибудь новенькое, э? — спросил он.

— Пожа-а-алуй, — протянул Астроном. — Ну, не совсем новенькое, но все же… Понимаете, если Магомет не может добраться до горы, то достаточно, если гора придет к Магомету, не так ли?

— Ого! — произнес Писатель, а Археолог насмешливо прищурился:

— Последние новости! Марсиане высадились на Красной Площади!

— Видишь, ты уже понял меня. — Астроном взял бутылку, покачал ее и снова поставил на стол. — Пусто… Так вот, дорогие мои слушатели. Для того, чтобы вопрос о жизни на других мирах был решен положительно, достаточно, чтобы кто-нибудь из обитателей этих миров высадился где-нибудь на Земле, и мы бы увидели их, не так ли?

— А вопрос о жизни на других мирах? — сказал Писатель. — Сколько споров, сколько бумаги!

Астроном быстро взглянул на него, но промолчал и снова углубился в рассматривание почерневшего металлического обруча, подаренного Археологом.

— Да, взять хотя бы вопрос о жизни на других мирах, — с солидным видом кивнул Андрей Андреевич. — Опять-таки, с точки зрения философии…

— Чепуха! — резко сказал Археолог. У него было узкое темное лицо с высоким лбом и всего два пальца на левой руке. Он курил большую черную трубку. — С точки зрения философии нельзя установить ни одного конкретного факта. Вернее, можно доказать все, что угодно.

Андрей Андреевич побагровел.

— Однако, вы не будете отрицать…

— Буду. Вы хотите сказать, что с точки зрения философской в пресловутой Бесконечной Вселенной непременно существуют обитаемые миры. Так?

— Так. И вы не можете…

— Правильно, я не могу это опровергнуть. С другой стороны, я буду вам доказывать — тоже философски, как вы это называете, что нигде, кроме нашей Земли, жизни нет. И вы меня не опровергнете.

— Послушайте…

— Одну минуту. Дело совсем не в этом.

— А жизнь на других мирах? — сказал Писатель. — Сколько споров, сколько бумаги! И ничего не доказано.

— Довольно естественно, — сказал Археолог. — То, что трудно доказать, всегда требует много споров и много бумаги.

Археолог был молод. У него было узкое загорелое лицо с высоким лбом и всего два пальца на правой руке. Он курил большую черную трубку.

— Собственно, что вы хотите доказать? — спросил Философ. — Мы можем считать вполне доказанным, что жизнь существует во многих других местах во Вселенной, помимо нашей Земли. В бесконечном множестве солнечных систем хотя бы только в нашей Галактике непременно должны быть миры, условия на которых сходны с теми, которые мы имеем на Земле. А раз так — непременно и жизнь.

— Вот оно, доказательство философа. — Археолог вынул изо рта трубку и жестко засмеялся. — Те же самые приемы, которыми пользовались его предки, когда считали, сколько ангелов поместится на кончике иглы. Никакого прогресса.

Писатель рассмеялся. Философ нахмурился.

— Можете говорить что угодно, господин насмешник, но это так. Это логика. И кое-кому из присутствующих не мешало бы основательно поучиться ей…[23]

— Знаю, знаю. — Археолог отмахнулся нарочито расслабленным движением руки. — Безграмотные насмешки над праматерью всех наук, опасные аналогии и все такое… Остается только напомнить этому кое-кому о том, что за такие взгляды еще два десятка лет назад ссылали на Колыму. Но согласитесь, дорогой товарищ, что это все же не доказательство.

— Это, конечно, не доказательство, — подтвердил Писатель, с любопытством глядя на Философа.

— Больше того, — продолжал Археолог. — Вы, философы, всегда до крайности непоследовательны. Когда вы беретесь за конкретный вопрос и начинаете его обрабатывать философски, из этого почти никогда не выходит ничего путного. Вы по очереди хватаете одно и то же философское положение и дубасите им друг друга по голове, и в конце концов побеждает — заметьте, побеждает, а не доказывает — тот, у кого крепче глотка… или голова. И это было бы еще полбеды, если бы вы ограничивались рукоприкладством в своем узком кругу. Нет, вы при всем своем круглом невежестве в конкретных вопросах науки вламываетесь в самую гущу подлинно научного спора, нормальной научной дискуссии и лупите направо и налево людей, ученых, которые, занимаясь конкретными научными проблемами, не сочли нужным или просто не успели освоиться в области логики, гносеологии и других философских пустынь.

— Ну-ну-ну! — пробормотал Писатель.

— Да, да! Сбиваете их с толку, объявляете их пособниками идеализма, запугиваете их и отбиваете у них охоту к настоящей работе. Хуже того, многие из ученых вообще бросают научную работу, основанную на правильной постановке вопроса, кропотливых исследованиях и поисках практических доказательств. Они ныряют в омут умствований и занимаются бессодержательной болтовней вместо работы. Хотите доказательств? Сколько угодно… Да вот, хотя бы по нашему вопросу о жизни на других мирах.

В рукописях есть даже перечень действующих лиц этого спора (Астроном, Археолог, Писатель, Андрей Андреевич, Я) и план, по которому должна вестись беседа: [24]

1) Проблема.

2) Опозоривание философии.[25]

3) Общий взгляд на возможность жизни.

4) Однако, это одни пустяки, доказательств нет.

5) Пока не слетаем, не увидим.

6) Или пока они не прилетят.

7) Если бы было, давно бы прилетели.

8) Не обязательно за 20–30 тыс. лет истории.

9) Возможность прилета еще при ящерах.

10) Может быть, уже и на нашей истории.

11) Есть косвенные доказательства: мифы (боги спускаются с неба), драконы и т. д.

12) Это допускает множество толкований.

13) Возможно, и в наше время. — Чушь!

14) Не думаю, что их прилет произвел бы много шуму: сели в Сахаре, в океане, в Амазонке, в деревне, во льдах…

15) Рассказы жителей о-вов о том, как прибило стальную сигару со странными людьми. Их засосало в песках. Один выбрался; его съели собаки (пауки, скорпионы).

16) Странно было бы, если бы только в нецивилизованных областях.

17) Было, что и в цивилизованных. Есть один совершенно достоверный случай и много непроверенных.

18) Чушь!

19) Это так. Только нельзя быть уверенным… В общем, судите сами.

Но далее Стругацкие не пошли. Объяснительная часть оказалась незатребованной. Куда интереснее писать о приключениях, чем объяснять недалекому читателю причины, породившие эти приключения. «Отказаться от каких-либо объяснений» — на это они решатся только гораздо позднее, в «Попытке к бегству», но первая «попытка» вырваться из стандартной в то время фантастики, из канонов ее, осуществилась уже здесь.

Можно только досадовать на реалии того времени, на запрет на все яркое, необычное, нестандартное… Массовые (катастрофические или юмористические) приключения не поощрялись. А какой бы яркий, запоминающийся рассказ мы бы получили! Можно дать волю своему воображению и представить ненаписанное (что-нибудь типа «Роковых яиц» Булгакова), прочитав еще один вариант начала повести:

Около двух часов ночи с двенадцатого на тринадцатое февраля на квартире командира отдельного учебного зенитно-артиллерийского дивизиона зазвонил телефон. Звонки были непривычно громкие и длинные, и полковник, оставив безуспешные попытки нашарить в темноте под кроватью теплые домашние туфли, поспешил в кабинет босиком.

— Слушаю, — хрипло буркнул он в трубку.

— Докладывает второй. Товарищ полковник, звонят из города, секретарь райкома.

— Давайте.

Пол был холодный. Полковник переступил с ноги на ногу, затем кряхтя забрался на кресло и сел на стол. Где-то над потолком или в неплотно прикрытой печке выл и свистел ветер. Пурга мириадами колючих сухих снежинок стучала в окна. Зябко поеживаясь, командир дивизиона с недоумением и тревогой подумал о том, какие причины могли заставить хозяина района, всегда такого сдержанного и спокойного, звонить к нему в это неурочное время. В трубке трещало и посвистывало.

— Алло, Матвеев! — услышал он вдруг заглушённый расстоянием и метелью голос. — Матвеев, слушаешь?

— Да, слушаю… Это ты, Василий Сидорович?

— Я… да, я! Матвеев, срочно требуется твоя помощь…

Тиуи-и-и…

Полковник шепотом выругался, подул в микрофон.

— Ничего не слышно. Что требуется?

— Помощь требуется, говорю. Алло…

— Ага, понял. Говори громче, Василий Сидорович! Что стряслось?

— Косой Яр знаешь? Колхоз «Краснознаменец»…

— «Краснознаменец»?

— Да-да. От города по шоссе на север, потом сразу за мостом через Куршу налево по проселку километров двадцать…

— А, знаю. Мои хлопцы там позапрошлым летом работали. Ну и что?

— Нужно срочно послать туда…

Туууи-и-и… Голос секретаря потонул в визге и скрежете.

— Алло, алло!

— Да, слышишь меня?

— Нет, не разобрал. Кого в «Краснознаменец» послать? Зачем?

— Солдат пошли! Пока пошли взвод, а там видно будет…

— Да что случилось? Пожар, что ли?

— Хуже!

— Алло…

— Хуже, говорю! Непонятное что-то… Вчера утром звонил… — сельсовета… и не смогли… пауки… ломают… ловят людей…

На линии снова завыло, заверещало. Полковник сморщился, плотнее прижал трубку к правому уху, левое прикрыл ладонью. В кабинет заглянула заспанная жена:

— Тише кричи, детей разбудишь.

Он нетерпеливо отмахнулся.

— Алло… Василий Сидорович!

— Товарищ Матвеев, — послышался слабый, но более отчетливый голос телефонистки, — Василий Сидорович передает, что из рощи позади Косого Яра выползли какие-то… пауки, ломают в деревне дома и… и людей ловят и уносят…

— Алло, Матвеев, слышишь меня?

— Слышу, но ничего не понимаю. Какие пауки? Что за чушь?

— Говорят тебе, сам еще не знаю. Вчера послали наряд милиции… бежали, за ними гнались.

— Кто гнался?

— Эти… пауки.

— Ага…

Полковник озадаченно посмотрел на трубку и снова прижал ее к уху.

— …нужно срочно оказать помощь. Поднимай своих хлопцев и как можно скорее… Поедешь через город, захватишь меня.

— Да что делать-то? Какую задачу поставить?

— Задача у тебя одна. — Секретарь, видимо, начинал злиться. — Охранять жизнь и достояние советских людей. Выполняй.

— А… конкретнее?

— Конкретнее… на месте увидим. Я, брат, сам еще ничего не понимаю. Для ясности считай, что будет облава на… на волков, что ли…

— Так, это уже…

— Слушай, ручные гранаты у тебя есть?

— Что?

— Ручные гранаты, говорю… стреляли… говорят, не берет. Ну, действуй. Буду ждать.

Некоторое время полковник молча и сосредоточенно разглядывал свои босые ступни. Он был трезвый и практичный человек, и то, что он слышал, не укладывалось у него в голове. Пауки, вылезающие в метель из рощи! Пауки, которые ломают дома, хватают людей… на которых нужно проводить облаву… и еще ручные гранаты! «Впрочем, райкому виднее», — подумал он и несколько раз повернул рукоятку индуктора.

— Второй слушает.

— Дежурного по части.

— Дежурного по части вызываю.

— Дежурный? Лейтенант Петренко? Полковник Матвеев говорит. От кого сегодня дежурный взвод?

— От третьей батареи, товарищ…

— Поднять третью по боевой тревоге.

— По боевой?

— Слушайте, что вам говорят, и не имейте привычки перебивать. Поднять третью батарею по боевой тревоге. Дежурному взводу приготовиться к выходу. Вызвать в штаб заместителя по учебной части, замполита, командиров батарей… и начальника боепитания. Я сейчас приду.

Через полчаса из ворот военного городка, подминая сугробы и шаря лучами фар по черно-белой завесе ночной пурги выполз гусеничный тягач. Командир дивизиона в полушубке и с кобурой на поясе расположился рядом с водителем. За его спиной в крытом брезентом кузове сидели в два ряда друг против друга двадцать четыре солдата с карабинами и автоматами между колен. Некоторые осторожно ощупывали подвешенные у пояса холщовые сумки. В сумках были гранаты — по две на каждого.

За тридцать три часа до этого, в шесть часов вечера одиннадцатого февраля фельдшер села Косоярское Алексей Фомич Курочкин возвращался из города. [Далее текст отсутствует.]

Опубликованный текст «Извне» изменился по сравнению с рукописными вариантами мало. Есть какие-то отрывки, которые не попали в окончательный вариант. Есть какие-то моменты, которые были исправлены уже редакторами или цензорами. Есть места, которые изменялись только в какой-то из публикаций повести. Наиболее интересные, с точки зрения данного исследования, отрывки приводятся ниже.

Первый рассказ повести «Извне» в окончательном тексте имеет подзаголовок: «РАССКАЗ ОФИЦЕРА ШТАБА Н-ской ЧАСТИ МАЙОРА КУЗНЕЦОВА». Первоначально же подзаголовок содержал больше информации как по времени, так и по местонахождению излагаемого: «РАССКАЗ ПЕРВЫЙ, любезно предоставленный в распоряжение Сталинабадской комиссии офицером разведки [слово „разведки“ позже вычеркнуто] штаба Н-ской бригады майором Кузнецовым и повествующий о странном происшествии, которое имело место у отрогов Караканского хребта на Дальнем Востоке нашей страны в сентябре 196.. года».

… Если же брать географические реалии, то вначале они были именно реальными, а не вымышленными (с тем, однако же, минимальным изменением, за которым легко угадывается прототип): Абакан (позднее — Алакан), Петропавловск (позднее — Павлопетровск и даже Павлодемьянск), Караканский — Калаканский, и Кановская — Адаидская — Адаирская сопка.

Вообще же, черновик этого рассказа проникнут «армейским духом» (более грубыми, более обидными, более «мужскими» шуточками), чем причесанный позднее для печати. Наши советские военные предстают в черновике более реальными, более жесткими… объемными.

Майор Перышкин «всегда радовался случаю, когда можно было забросить сводки и инструкции и поразмять ноги на настоящей работе». Строкулев не вывихивал ногу в танцевальном зале деревенского клуба — его «посадили на гауптвахту».

«Тактические занятия», проводимые на лавовом поле, в рукописи назывались проще: «прицельное бомбометание». «Малодушная перестраховочка», упоминаемая Строкулевым в отношении Гинзбурга, была «недостойным отсутствием несокрушимого мужества у некоторых военных».

Строкулев в окончательном варианте за тайное проникновение в сверток с едой получает звонкий щелчок в лоб от Перышкина. В черновике с ним обходятся более жестко: «Майор ткнул сигаретой в руку Строкулева».

В окончательной редакции Кузнецов не знает «ни одного населенного пункта, где бы у Строкулева не было „одной знакомой девушки“». В первоначальном варианте: «На девятнадцатом километре, правда, есть хутор, где такой знакомой Витька не имеет. Впрочем, недавно Коле Гинзбургу пришлось там заночевать, и оказалось, что на хуторе живут только старик со старухой и несколько свиней, так что Витька здесь ни при чем».

В объяснение случившемуся «майор Перышкин, он же Тартарен из Абакана, туманно намекал на какие-то данные конфиденциального свойства, коими якобы осчастливил его приятель из пограничников, но мы не поверили. <…> Во всяком случае, мнение пограничного приятеля майора Перышкина (если таковое мнение совокупно с самым приятелем не было плодом довольно бедного воображения нашего Тартарена) о том, что человек в сетчатой майке оказался тем самым растратчиком, которого уже полгода разыскивала местная милиция, очевидно, не состоятельно».

Поднявшись на вершину, Гинзбург заявляет:

— Хорошо бы найти записку Швандина…

— Ну и что?

— Я бы ее сжег, — мстительно сказал Коля. Майор Швандин, сухой и не очень умный человек, был ярым противником нашего содружества.

— Это не по-спортсменски, — деловито сказал Перышкин.

Мелкие добавки оживляют действие:

Мы обогнули лавовую стену и увидели, что Строкулев прыгает вокруг банки, дуя в растопыренные ладони и выкрикивая антирелигиозные лозунги. Оказывается, он («мать моя богородица!») истратил полкоробка спичек, пытаясь зажечь хотя бы одну. Спички на ветру гасли. Тогда он взял все остальные сразу и чиркнул по коробку. Спички разгорелись очень охотно, но (в бога, сына и святаго духа!..) при этом обожгли ему ладони.

Из запасов, припасенных в дорогу, изменялось количество взятого коньяка: три бутылки, две бутылки… просто «коньяк» (без указания количества). [26] Просто «консервы», упомянутые в окончательном тексте, атрибутировались более конкретно: несколько банок «лосося в собственном поту», после чего сразу вспоминается другой набор продуктов — для Дмитрия Малянова.

Во второй главе действующие лица в процессе написания меняли имена, фамилии, национальность.

Борис Янович Лозовский в рукописях значился: Борис Яковлевич Стависский (первый и второй черновики), Борис Янович Ковалев (третий черновик), Стронский (последний черновик и первая публикация в журнале «Техника — молодежи»). Его прозвище «пан шеф» ранее имело более разнообразные варианты: «(он же „пан шеф-отец“, он же „пан маршал“, он же „дядя Боря“)». В третьей главе повести «Извне» «пан шеф» получает еще одно имя: Борис Янович Каневский.

Старинный друг рассказчика второй главы таджик Джамил Каримов так и был в рукописях «старинным другом», но «с пятнадцатилетним стажем» и имел русское происхождение: «Володя Луконин (он же Лукончик, он же „ако Володьков“)» — это в первых черновиках, затем: Володя Лукнин, Володя Чегодарь. Рассказчик вспоминает: «…именно он устроил меня — астронома по специальности — в экспедицию, где я и вкушал все прелести положения человека, без которого можно обойтись, то есть мыл керамику, готовил обед и снимал по мере надобности план раскопок». Въедливые читатели могут поразмышлять о взаимопроникновении жизни автора и жизни его персонажей, вспомнив два романа С. Витицкого (главы об экспедициях) и перечитав «Комментарии» Б. Стругацкого к «Извне». И об этом же говорит исчезнувшее из окончательного текста дополнение к описанию дневника, который утащил Пришелец: «…дневник с последним (лучшим) вариантом экспедиционного гимна… <…> „С-с-скоти-на!“ — произнес Володя с выражением, а то, что было сказано мной (на последний вариант гимна я убил два дня напряженной творческой работы), окончательно убедило его в том, что его друг находится в трезвом уме и ясной памяти».

В черновиках указаны другие направления и расстояния. Этого, вероятно, потребовали цензоры (что странно для нас сегодняшних, но было привычно для того времени). Замок Апида, в окончательном варианте располагавшийся в пятидесяти километрах к юго-востоку от Пенджикента, перемещался в разных направлениях («к северо-западу», — к «юго-западу») и находился в ста километрах от Пенджикента.

Даты тоже менялись. «Пан шеф» должен был вернуться 14 августа. Это в окончательной версии. Первоначально же эта дата (и все последующие соответственно ей) была смещена — 23 июля.

А теперь немного смешных подробностей из черновиков:

…Понятие «таджикский замок третьего века» не имеет ни чего общего с зубчатыми стенами, железными воротами и подземельями, забитыми скелетами замученных узников…

…Здесь можно найти горелое дерево, обломки глиняных сосудов шестнадцативековой давности, абсолютно современных скорпионов, полных самых ядовитых намерений, и, если повезет, старую позеленевшую монету, с точки зрения непосвященных похожую на монету в той же степени, как и на что-нибудь другое…

….рейсы по ужасным горным дорогам, которые «пан шеф» называл «отнюдь не творением человеческих рук, но пятой стихией и шестым чувством»….

…Глаза у меня были белые, и я встретил их странной фразой: «Без примуса гораздо хуже, чем с оным» и туманно пояснил свою мысль: «Я понимаю — консервы, но зачем ему примус?» — «Кому?» — спросил потрясенный Луконин. «Пауку», — ответил я и грустно засмеялся…

Почему такие мелкие юмористические замечания изымались при печати — непонятно. Как непонятно и то, почему было убрано дополнение к сноске: «Биштокутар — таджикская карточная игра. У нас она называется „английский дурак[27]“». Или, к примеру, в рукописях «ГАЗ-69», автомобиль экспедиции, назывался «ГАЗ-51» (и «ГАЗ-151»). То есть экспедиция в рукописях перемещалась не на джипе, а на грузовике.

Причина некоторых изменений понятна. К примеру, в описании подъема космического корабля Пришельцев для большей фантастичности первоначальное «Почти без шума, но из-под днища бил огонь» было изменено на «Ни шума, ни огня, никаких признаков работы двигателей».

Первое появление Пришельца в рукописи сопровождалось комментариями рассказчика, перекликающимися с размышлениями Саши Привалова о столкновении с неведомым:

Я думаю, нелегко было бы сосчитать все романы и рассказы, которые были написаны о Пришельцах извне. Я читал очень много таких романов. Во многих из них пришельцы выглядели гораздо страшнее, чем тот, что стоял передо мной, но мне всегда было досадно за поведение тех людей, которые в романах сталкивались с гостями из Вселенной, мне казалось, что уж я бы, наверное, все сделал не так, как они. Но кто мог думать, что, сталкиваясь с Пришельцами, ты чувствуешь себя дурак дураком! Если бы мне сказали, что это — Пришелец, я, может быть, вел бы себя иначе, но ведь я даже не знал, что это! <…> В первый момент я был убежден, что мне померещилось, потом сильно перепугался, решив, что это какое-то неизвестное животное, хотя, откровенно говоря, здравомыслящий человек сразу бы понял, что это не так. Но у меня не было времени рассуждать здраво.

Некоторые подробности не вошли в окончательный текст по вине тогдашних идеологов (и не только, от литературы).

Рассуждения о «телемеханических диверсантах» и «кремнийорганических чудовищах» дополнялись в черновиках рассуждениями о «космической водородной базе» и «межпланетном шпионском центре».

«Шуточки парней из авиаклуба» первоначально именовались «военные шуточки шутят» и даже «шуточки господ военных».

В окончательном варианте рабочие были просто разочарованы («чая нет и не будет»), первоначально же: «Их выражения были ужасны. Назревала революция, но потом все как-то обошлось». О волнениях рабочих утром: «Володя попытался их успокоить, обещая к вечеру Стависского с консервами и керосином. Что он имел в виду, говоря о керосине, я не понял, но рабочие несколько успокоились и согласились ждать».

Шофер Коля первоначально попал не в милицию, а в больницу, «лежал на койке и страдал от каких-то уколов». Коля сетовал, что после его рассказа о происшедшем «доктора подозревают, что он напился, а в его положении (он только что закончил серию прививок против бешенства) это могло привести и не к таким последствиям. Но как он мог напиться, если сам отлично понимает, что после „бешеных уколов“ пить нельзя. Все было вот так как он говорит, и никто не верит, и права отобрали, и посадили сюда — колют ежечасно и грозятся сумасшедшим домом…

Начинался второй этап наших приключений — последствия. <…> я б этом рассказывать не хочу и не стану. Тут были и перекрестные допросы, и намеки, и врачебные освидетельствования, и подписки о невыезде, и прочие знаки внимания со стороны общественности». Впрочем, в одном из вариантов черновика в начале второй главы об этом все же рассказывается:

Об этом, собственно, уже писал какой-то Ж. Астанкинд в одном из прошлогодних номеров «Юного техника». Не знаю, где он взял материал. Отчет комиссии еще не закончен, а настоящих очевидцев было всего двое — я и Володя Луконин. У меня Ж. Астанкинд интервью не брал. Может быть, Володька? Надо будет его спросить. Этот Астанкинд все переврал, на самом деле события разворачивались одновременно и гораздо проще, и гораздо сложнее. Взять хотя бы историю с исчезновением Стависского — ведь нас обвиняли в убийстве! Сначала в неумышленном, а потом, поскольку мы настаивали на своей версии и говорили только правду, то и в злонамеренном. «Что вы сделали с трупом убитого?» Месяц нас держали в Самарканде, взяв подписку о невыезде, пока не приехала комиссия и не нашли дневник «убитого». За создание этой комиссии я должен благодарить профессора Никитина. Он был, пожалуй, первым человеком, который поверил правде, хотя мне и пришлось для этого написать ему четыре письма на десяти страницах каждое. Очень трудно в таких случаях убедить человека, что ты не сошел с ума и не пьешь запоем. Даже такого человека, который знает тебя восемь лет и, смею надеяться, только с хорошей стороны (у Никитина я пять лет учился в университете, три года в аспирантуре и год работал в его отделе). Правда, как я потом узнал, и в суде нашелся человек, который говорил, что все это слишком необыкновенно, чтобы быть ложью. Он говорил, что если бы мы с Володей действительно убили своего начальника (что само по себе сомнительно), то в оправдание придумали бы историю попроще. Только благодаря этому члену суда мы не попали в КПЗ и отделались только подпиской о невыезде. Шоферам пропавших машин пришлось хуже. По крайней мере, один их них, Джамил, — я его знал, он у нас в экспедиции водил машину недели две, — под перекрестным допросом, сознавая, по-видимому, всю фантастичность правды, «признался», что «машина на яма пошел», то есть свалилась в пропасть. А когда его спросили, где остатки, он горько сообщил: «Очень большой яма был. Машина совсем тамом шудакиски[28] стал. И сто пятьдесят грамм пили остался».

Всего пропало, насколько я знаю, четыре машины: два грузовика (один с грузом муки), ГАЗ-69, приписанный к одной из геологических партий, и наш ГАЗ-51. Пропала корова у одной колхозницы-таджички. Пропал без вести шофер (о нем пишет в своем дневнике Стависский; я думаю, что парень просто скрылся, испугавшись ответственности за машину). Стависский пишет еще об овцах, но я об этом ничего не слыхал. Колхозница, та заявила о пропаже коровы, и Ливанов (председатель комиссии) обещал ей устроить компенсацию.

Вообще Пришельцы оставили после себя довольно много следов — хватило бы и одной пропажи Стависского. Например, летательные аппараты, так похожие на современные вертолеты, несомненно должны были видеть очень многие. Я не говорю уже о насмерть перепуганных шоферах, но их видели колхозники в Фольминдаре, Фарабе и Могиане. Их видели туристы на Маргузорских озерах. И, конечно, мы с Володей и наши рабочие. Пока я был членом Комиссии, мне пришлось разговаривать даже с людьми, которые подробно описывали эти машины, а потом оказывалось, что они их не видели никогда, просто потому что не могли видеть. А один из членов Комиссии как-то смущенно признался, что в нем нарастает уверенность в том, что и ему довелось наблюдать вертолеты Пришельцев, хотя он и прибыл из Москвы через полтора месяца после окончания всех событий.

Здесь дело, я думаю, просто в том, что таинственные летательные аппараты внешне, действительно, поразительно напоминали современные вертолеты. Неискушенный человек не смог бы их различить, а искушенный подумал бы, что это новая модель. Поэтому, в частности, совершенно невозможно установить, долетели ли Пришельцы до крупных городов, до Самарканда, например. Там на них просто могли не обратить внимания — вертолеты в городах теперь не редкость и не событие. В этой связи, между прочим, возникает один очень интересный вопрос. Насколько мне удалось установить, исходя из записей Стависского и собственных впечатлений, Пришельцы пробыли на Земле (точнее, у нас в горах) не более трех дней. Что они успели узнать? Как далеко достигли их вертолеты? На эти вопросы дать ответ невозможно. Этого пока не знает никто.

Два слова о самих Пришельцах. Их видели только двое — я и Стависский. Видел их также пропавший шофер, но, к сожалению, я не знаю людей, которые видели этого шофера. Так что практически все сведения имеют только два источника, и этого, по-моему, достаточно, тем более что описания Стависского целиком совпадают с моими личными впечатлениями.

Об этом пропавшем шофере рассказывает в своем дневнике «пан шеф» (рукопись и первая публикация «Извне» в журнале «Техника — молодежи», 1958 год; опубликована только 2-я глава):

Четвертая машина, опять ГАЗ-151, ЖД 73–98. Шофер Кондратьев. Очень испуган, говорит, что спал, а потом проснулся от гула винтов. Я ему объяснил, как сумел. Машину погрузили. Кондратьев бегал вокруг корабля, ругался, плакал, приставал к Пришельцам. Хотел бить их камнями, но я его удержал. Нельзя обострять отношений. Он выпил мой спирт и лег спать в тени. Его Пришельцы не осматривали, как меня… <…> Кондратьев ушел. Я хотел передать ему этот дневник, но он отказался: подальше от энтих делов. Говорил, что «махнет» на Дальний Восток, боится, что за машину его посадят. Уговаривал идти вместе, я отказался. Он ушел без всяких помех, мог бы даже взять ГАЗ, который почему-то не погрузили, но здесь на машине не проехать.

Выделенные слова в журнальном варианте, конечно, отсутствуют.

В этом черновике в конце главы снова вспоминается журналист Ж. Астанкинд:

От Стависского пока нет никаких вестей. Его жена не верит в эту историю. Она раньше очень хорошо относилась ко мне, а теперь терпеть не может. Она говорит, что здесь что-то не чисто, и требует правды, «даже самой страшной». Что делать — всех не убедишь. Наша комиссия кончает свою работу. Отчет появится в ближайшее время отдельной монографией. Это должно убедить многих.

А что касается статьи Ж. Астанкинда, то ей доверять нельзя. Автор все перепутал. У него там не кибернетические пилоты, как было на самом деле, а чудища неаппетитного вида, похитившие (как вам это нравится?) нашего пана шефа-отца. Для него кибернетическая природа Пришельцев — только одна из наиболее фантастических гипотез, видите ли. В комиссии работают два довольно крупных кибернетика (один из них — академик Тенин), я говорил с ними. Такие киберпилоты уже не фантастика. Нечто подобное создает наша промышленность для первых полетов вокруг Луны и на Луну. Это роботы, способные выполнять целый ряд вполне сознательных операций. Они, например, могут производить химический анализ и радировать результаты на Землю. Я, знаете ли, этого не смог бы сделать, да и товарищ Астанкинд, пожалуй, тоже.

Разительно отличаются начало и окончание второй главы в черновике, приведенные выше, и в первом опубликованном варианте. Жесткая действительность и розово-оптимистическое описание ее. Воистину, на этом примере можно убедиться, как «лакировали действительность». Даже выдуманную действительность. Здесь не упрек Стругацким, здесь, скорее, сочувствие людям того времени.

Начало опубликованного варианта звучало так:

Сейчас, когда весь мир, затаив дыхание, слушает пеленги Девятнадцатого спутника, а экипажи «Советского Союза» и «Вэйдады Ю-и» готовятся в Гоби к старту на миллион километров, интересно вспомнить о странных событиях, имевших место год назад в окрестностях Сталинабада.

И окончание его:

В середине сентября прибыла комиссия, созданная по инициативе Академии наук СССР. Всех нас, как очевидцев, направили к председателю комиссии профессору Никитину. Мы пробыли в распоряжении комиссии около недели и затем вернулись в Москву. А в ноябре…

Некоторые читатели знают об этом, может быть, не хуже меня. Восьмого ноября во все включенные радиоприемники и телевизоры и во все трансляционные сети на земном шаре ворвался громкий, дрожащий от волнения голос нашего дорогого Бориса Яновича Стронского. Мощность передаточного устройства должна была быть огромна, и действовало оно в необычайно широком диапазоне частот.

Стронский по-русски, по-немецки, по-таджикски и по-латыни три раза сообщил, что уже месяц находится на борту исполинского космического корабля, прибывшего, по его мнению, из другой планетной системы и ставшего временным спутником Земли в затененном ее телом пространстве. Стронский с большим энтузиазмом рассказал о тех, кто управляет кораблем и является творцами изумительных паукообразных машин.

— Они… весьма достойные и интеллигентные существа.

По словам Стронского, космический корабль летает вокруг Земли уже почти полтора года. Сами хозяева корабля слишком слабы физически, чтобы рискнуть высадиться на незнакомой планете с ее огромным притяжением, зато их автоматический разведчик совершал перелеты на Землю несколько раз.

— Людям Земли будет интересно узнать, — говорил Стронский, — что механические «пауки» и Черные Вертолеты появлялись в Антарктиде, в северо-восточной Канаде, в Норвегии. Их дебют в Таджикистане был первой высадкой в низких широтах.

Торопясь, вероятно, перейти к главному, Стронский больше не останавливался на подробностях своего пребывания на корабле. Он передал, что гости из космоса выражают желание познакомиться и с другими представителями человечества, «более компетентными, чем я», для чего предлагают встречу в любой точке орбиты корабля-спутника. Наблюдая за искусственными спутниками и автоматическими ракетами, запускаемыми с Земли, они прониклись уверенностью, что такой перелет не выходит за пределы технических возможностей людей.

В заключение Борис Янович передал привет жене, друзьям и «всем, кто меня знает», и поздравил соотечественников с пятидесятой годовщиной Великого Октября.

Через несколько дней Девятнадцатый спутник начал передавать свои пеленги. Гости делали все, чтобы облегчить нашим ученым подготовку к перелету.

Когда по пеленгам были определены параметры орбиты корабля, выяснилось одно любопытное обстоятельство. Оказалось, что Девятнадцатый был впервые обнаружен в апреле, за четыре месяца до появления в Таджикистане Пришельцев. Его наблюдала Тер-Марукян, молодая сотрудница Симеизской обсерватории. Тер-Марукян решила, что это обломок английской ракеты-носителя, взорвавшейся незадолго до того в верхних слоях стратосферы.

Остальное известно. На совместном совещании представителей президиумов Академии наук СССР и Китайской Народной Республики было решено принять предложение гостей и послать на рандеву «Советский Союз» и «Вэйдады Ю-и», первые в истории земного человечества пилотируемые атомные межпланетные корабли. Эти корабли готовились к рейсу вокруг Луны, но изменение маршрута не вызвало у экипажей возражений. Соединенные Штаты посылают одну беспилотную ракету, снаряженную автоматическими телепередатчиками.

Пройдет немного времени, и мы узнаем о природе наших гостей Извне и об устройстве их звездолета и необыкновенных механизмов, которые они посылали на Землю. Но кое-какие выводы можно сделать уже теперь.

Далее в тексте идут уже известные нам предположения и раз мышления о паукообразных машинах, и — как апофеоз:

Через неделю стальные гиганты, созданные гением Человека, устремятся в ледяную пропасть Вселенной для встречи с Разумом Другого Мира. Нельзя без волнения думать об этой встрече, открывающей новую страницу в истории нашей планеты.

3-я глава первоначально называлась: «РАССКАЗ ТРЕТИЙ, записанный, в основном, со слов Б. Я. Каневского его другом археологом Владимиром Литвиненко и названный здесь БОРИС ЯНОВИЧ КАНЕВСКИЙ („На борту Летучего Голландца“)», — и имела тот же строй повествования, что и измененная глава в «Стране багровых туч» «Лев Вальцев объясняет», а именно — дружеская беседа за столом. Не получилось тогда опубликовать «междусобойчик», не получилось и здесь. Удалось только С. Ярославцеву в «Подробностях жизни Никиты Воронцова»…

Сохранив, в основном, факты, рассказанные «паном шефом», Авторы убрали все отступления, размышления и шуточки, нужные, вероятно, для того, чтобы хоть немного разрядить сухой отчет о событиях… Сначала, как водится, надо было рассказать о самом рассказчике.

Сейчас, когда крупнейшие газеты мира регулярно публикуют на своих страницах эфемериду Девятнадцатого спутника, когда в далеком Гоби готовятся к старту на полмиллиона[29] километров огромные звездолеты «Советский Союз» и «Вэй дады Ю-и», когда имя Бориса Яновича Каневского, окруженное ослепительным ореолом славы, прогремело по всему свету, когда, наконец, всем уже ясна связь между удивительными и необъяснимыми порознь событиями последних двух лет (я имею в виду, во-первых, прошедшее два с половиной года назад незамеченным сообщение наблюдателей Афинской обсерватории об открытии странного тела овальной формы, обнаруженного в созвездии Ориона, наблюдавшегося в течение двух ночей и затем потерянного; во-вторых, таинственное исчезновение ИСЗ-11, появившегося вновь только через пять суток и на совершенно иной орбите, — факт, оставшийся известным только астрономам и никем в свое время не объясненный; в-третьих, открытие Девятнадцатого спутника, принятого астрономами Бюраканской обсерватории за осколок английской ракеты-носителя; и, наконец, поразительные приключения Бориса Яновича — его удивительное исчезновение при весьма необычных обстоятельствах в районе Пенджикента в Таджикистане и столь же удивительное появление через полторы недели где-то на Дальнем Востоке), — так вот, именно сейчас я никак не чувствую себя уверенным в том, что настоящее повествование способно представить сколько-нибудь значительный интерес. Однако меня побуждают к действию как вполне на мой взгляд естественные досада и раздражение Бориса Яновича (моего, смею заметить, близкого друга), вызванные причинами, излагаемыми ниже, так и тот факт, что в моем распоряжении находится целый ряд замечательных подробностей, связанных с необычайными приключениями моего друга и по тем или иным причинам до сих пор еще не известных широкому кругу читателей. И только вышеизложенным соображениям будет обязан этот рассказ своим возможным появлением в печати.

Уже чувствуется характер рассказчика, правда? Тут хотелось бы поговорить о яркой особенности Стругацких показывать характер… да всю внутреннюю сущность персонажа посредством его же размышлений. Ярче эта особенность проявилась позднее, но заметна она уже здесь… Однако продолжаем:

Впервые он зашел ко мне только через месяц после своего возвращения в Ленинград. По словам очевидцев, мы долго стояли обнявшись в прихожей, время от времени с силой ударяя друг друга по спинам. Конечно, я уже знал о его возвращении. Я читал потрясший меня короткий и скупой рассказ о его приключениях, напечатанный прежде всего в «Смене» и центральной «Правде» и появившийся затем почти во всех наших газетах. Я читал очерки о нем в «Огоньке», в «Советском Союзе» и еще в десятке толстых и тонких журналов. Я слыхал об овации, устроенной ему сотрудниками в Эрмитаже. Я успел даже составить подборку по иностранным газетам, где верили и не верили, ругали и восхищались, славословили и мешали с грязью и даже объявляли коммунистической пропагандой его удивительные приключения. Одним словом, мне следовало бы быть подготовленным к этой встрече, но, откровенно говоря, я пришел в себя окончательно только когда мы ввалились в мой кабинет и Борис Янович с привычной непринужденностью рухнул на мой диван, задрав длинные ноги в желтых ботинках и сразу напомнив мне прежние спокойные времена академических споров о способах датировки памятников по керамике или о преимуществах крюшона перед глинтвейном.

Он был всё такой же или почти такой же: толстый, добродушный и очкастый. Только черную шевелюру пересекала серебристая полоска седины, да на правой руке темнел рваный, давно заживший шрам.

О начале разговора у меня сохранились самые отрывочные воспоминания. Мы хохотали, обменивались междометиями, пили чай, потом водку, потом снова чай, потом какое-то вино. Я рассказал ему про конгресс в Копенгагене. Он сообщил новый анекдот об археологе и кактусе. Мы чего-то выпили и принялись снова хлопать друг друга по спинам. Я включил приемник, и мы с большим вниманием прослушали песенку о «гармонисте хоть куда» и сводку погоды на шестнадцатое августа. Потом я сварил кофе, притащил банку варенья и показал Борису Яновичу толстую папку с газетными и журнальными вырезками. Я хотел сделать ему приятное, но он с явным отвращением перебросал заметки и с наслаждением чертыхнулся. Это меня несколько изумило.

— Ты чем-нибудь недоволен, Яныч? — спросил я.

— А ты доволен?

— Вполне. Некоторые очерки написаны отлично. Вдохновляют и зовут.

— Именно. — Он снова перебросал вырезки. — Зовут… Этакие перлы.

И он зачел вслух и с выражением:

— «Зловещая дыра люка манила и звала его неведомыми тайнами. Его ожидали мучения голода и жажды, может быть, смерть, может быть, потеря навеки всего близкого, дорогого — Родины, друзей, Земли, — всего того, что вело его на этот подвиг. Но ни один мускул не дрогнул на мужественном лице Человека, когда он шагнул в черный люк…»

Он отбросил вырезку и сказал хмуро:

— Очерк называется «Человек и Неведомое». Меня там величают не иначе, как Человек — с большой буквы…

— Подожди, — начал я, но он не стал слушать.

— Мне присылают сейчас очень много писем, буквально со всего света. Позавчера пришло письмо из Зулуланда, адресовано «СССР, Каневскому». Письма попадаются ну просто чудесные — теплые, дружеские, написанные зачастую такими замечательными людьми. И во всех письмах — ты понимаешь, во всех! — этакое странное ко мне отношение, этакое отношение типа «снизу вверх»… Будто я какой-то сверхчеловек, супермен, черт всё побрал!

— Естественно… — снова попытался я вставить слово.

— Конечно, естественно! Еще бы! Ведь «мужественное лицо его не дрогнуло»!.. А я не хочу быть сверхчеловеком! Если бы я действительно поступал так, как это расписывают, — тогда пожалуйста! Это должно было бы выглядеть очень эффектно, хотя наблюдать сие шествие Человека все равно было некому, кроме пары «пауков», которым было наплевать. Но на самом-то деле! — Борис Янович закурил, со злобой ломая спички. — На самом-то деле все выглядело, мягко выражаясь, гораздо более обыденно. О мучениях голода и жажды я вообще не думал. И дурак, что не думал! Испортил своей глупостью половину дела. Трап, который теперь все очеркисты именуют как «дорога в неведомое», подо мной раскачивался, и я испытывал совершенно необоримое желание стать на четвереньки, что в конце концов и сделал, стыдливо озираясь. Вот тебе и шествие: нелепая четвероногая фигура, обвисшие шаровары, оттопыренная майка, под которую я засунул консервы и фонарик, и вдобавок застывшая улыбочка на небритой физиономии! Видал супермена? Ну посуди сам, что может дрогнуть на моем лице?..

Я пожал плечами, но в душе не мог с ним не согласиться: лицо у него, действительно, было не мускулистое и скорее полное, чем мужественное.

— А что до моих чувств, — продолжал он, — то мне запомнилось только жуткое ощущение непоправимости моего поступка и страх. Перед трапом я стоял минут десять. То мне казалось, что возившиеся под конусом «пауки» имеют что-то против моего намерения, то вдруг взбрело в голову, что надо разыскать на площадке куртку, которую я сбросил, когда солнце поднялось высоко. Неловко, видите ли, представлять земную цивилизацию в таком легкомысленном виде: штопаные фланелевые шаровары и сетчатая майка цвета весеннего снега! Так и стоял в раздумье, пока меня не укусил слепень и не заставил двинуться вперед… Я очень боялся потерять Землю, а утро было такое чудное, — добавил он, словно оправдываясь.

Так Борис Янович начал свой удивительный рассказ. За окном уже дремала темная августовская ночь, где-то далеко-далеко вскрикивали паровозы, я курил и слушал Каневского, а он, развалившись на диване, дымил сигаретами, шумно отхлебывал горячий кофе и говорил, говорил, говорил…

Отправляясь в полет, он захватил с собой только флягу с водой, две банки мясных консервов и электрический фонарик с запасной батарейкой. Он рассчитывал найти внутри конуса-звездолета помещение, отведенное для коров, и отсидеться там все время перелета.

— Они захватили корма для скота не более, чем на неделю.

Через неделю я уже рассчитывал быть там — на другой планете… Как я ошибся, Володенька, как я ошибся!.. Забравшись в звездолет, он попал в абсолютно темное помещение, представлявшее собою, по-видимому, огромный склад паукообразных машин. Они лежали там штабелями, разобранные, неподвижные, лишенные конечностей — только плоские круглые диски, уложенные в образцовом порядке один на другой. Воздух здесь был горяч и сух, металлический пол обжигал ноги сквозь тапки, как городской асфальт в жаркий день. В этой знойной темноте Борису Яновичу предстояло провести несколько очень неприятных часов. Звездолет скоро поднялся, Борис Янович узнал об этом по резкому увеличению своего веса:

— Мне было очень плохо, милый. Вес увеличился раза в два, а я вешу, слава богу, все девяносто…

Далее текст идет, практически не отличаясь от опубликованного, но в строках о невесомости снова идет отступление:

В этом положении Каневский провисел около двух часов, борясь с неистовыми приступами рвоты, головокружением и изнуряющим чувством затравленного зверя, попавшего в капкан.

— Я вполне мог бы сойти с ума, — рассказывал он, глядя расширенными глазами сквозь меня, — тем более что очень скоро вспомнил о консервном ноже. У меня не было консервного ножа, а свой пчок я, вероятно, потерял на раскопе, когда меня похитил вертолет. Мысль о том, что мне, возможно, неделю придется вот так провисеть между полом и потолком без еды, почти без питья, в гробовой тишине этого черного металлического склепа и беспомощно следить, как медленно тускнеет огонек фонарика… И ждать полной тьмы… Жуткая мысль. Я так отчетливо представлял себе, как Пришельцы, живые Пришельцы, входят в эту камеру, останавливаются и с недоумением рассматривают мой полуистлевший труп!.. Погибнуть так глупо, так никчемно… Я вполне мог бы сойти с ума, но все это, к счастью, кончилось довольно скоро, гораздо скорее, чем я ожидал. Я сказал — к счастью: тогда я еще не знал, что это только начало.

Ниже даются только отрывки главы, которые в черновиках значительно отличаются от опубликованных:

Я ожидал увидеть небо с незнакомым рисунком звезд, огромный темный пустырь ракетодрома, наконец, живых пришельцев, встречающих свой звездолет… Черта с два! Я брел по коридору минут десять, а ему все не было конца, и я начал уже сомневаться, к выходу ли направляюсь, как вдруг очутился в очень большом зале. Я почувствовал это инстинктивно. Впереди была непроглядная тьма, позади стена, чуть шероховатая и, по-видимому, очень высокая — до потолка свет моего фонарика не доставал. Выбора у меня не было. Я подтянул проклятые штаны и двинулся прямо вперед. Но скоро мне пришлось вернуться…

Борис Янович с кряхтением перевернулся на спину и задумчиво уставился в потолок.

— Поставь-ка еще кофейку, — проговорил он.

Я, разумеется, повиновался и, вернувшись с кухни, обнаружил его все в той же позе.

— Ты представить себе не можешь, — сказал он, — что такое полная тьма. Стоило мне выключить фонарик, и я ощущал ее всем телом, как ветер на морском берегу. Она была плотная, знойная и вонючая, и чем дальше я уходил от стены вглубь зала, тем труднее становилось дышать. Наконец я не выдержал и вернулся. Добрался до стены и, помню, долго сидел в темноте (я сразу принялся экономить батарейки), обдумывая ситуацию. Потом я неоднократно пытался добраться до центра этого зала — мне почему-то казалось, что там я найду разгадку всех тайн или по крайней мере воду, — но ни разу мне это не удалось. Я не выдерживал и поворачивал к спасительной стенке. До сих пор не знаю, что там было… Так вот, сидел я и думал.

<…>

Тут Каневский перевернулся на живот и потребовал кофе. Кофе он пил долго и с видимым наслаждением. Съедал ложечку варенья, отпивал кофе и затягивался сигаретой. Это было так аппетитно, что, несмотря на вполне понятное нетерпение, я не выдержал и последовал его примеру, тем более что он на мои понукания ответил, что не скажет ни слова, пока не выпьет еще чашечку «этого чарующего напитка». Он выпил три чашечки этого чарующего напитка, повалился на подушки и продолжал рассказ, а я слушал.

<…>

— Потом я узнал, — рассказывал Борис Янович, — что таких коридоров было несколько. Я насчитал их шесть и еще два ненаселенных…

— Что значит ненаселенных? — изумился я.

— Подожди, — строго молвил он, подымая палец, — не обгоняй естественного хода событий. Формой своего рассказа я избрал повествование по порядку, события должны, следовательно, идти как солдаты на марше — колонной! Вот так. В этих коридорах я провел большую часть времени своего пребывания в другом мире, и, черт побери, там было на что полюбоваться, уверяю тебя!..

Он помолчал, раздумывая.

<…>

— Кончилось тем, что я озверел, — сказал Борис Янович, — я стал рвать жесть ногтями, переломал все ногти и разодрал руку — вот. — Он показал извилистый шрам на правой ладони. — Но в конце концов мне удалось вскрыть банку и я поел.[30] Кровь текла страшно. Мне пришлось снять ремень и перетянуть руку в запястье. Так начались мои настоящие мучения…

<…>

Для меня это было начало конца… До сих пор не понимаю, почему я не бросился в колодец… Это была моя последняя мысль в этом жутком тоннеле. Потом все смешалось у меня в мозгу. Я помню чьи-то крики во тьме: «Воды, воды! Люди!»; тени пауков, скользящие в луче фонарика; огромный зал, полный каких-то сложных блестящих машин, распространяющих волны горячего отравленного воздуха… Помню, как ломился в стену камеры, где сидели коровы, размахивая длинным и страшно тяжелым металлическим обломком, неведомо как попавшим ко мне в руки…

<…>

Спасибо врачам — вытащили меня из лап Старухи Безносой… Ну, полтора месяца назад я пришел в себя окончательно и поднял шум — я не понимал, где нахожусь и как сюда попал. Мне кое-что рассказали, и я вспомнил… Вот, пожалуй, и все.

На этом кончилась наша беседа. Он взглянул на часы, ахнул и сорвался с дивана с криком: «Жена не простит!..»

Но позже мы встречались неоднократно и много говорили обо всем этом.

Фантастические существа в космическом зверинце в черновиках были другими… Вместо слоноподобных бронированных тараканов — слоноподобные жабы. Вместо полурыб-полуптиц ростом с автомобиль — гусеницы ростом с автомобиль. Что-то невероятно расцвеченное, зубастое и крылатое — что-то крылатое и безногое…

Некоторых чудищ он пытался изобразить на бумаге. Я храню эти рисунки. Я буду показывать их своим детишкам (или детишкам своих друзей) с приговором: «Вот что будет с тобой, мальчуган, если ты не будешь чистить зубы по утрам и не станешь пить кипяченое молоко с пенками».

<…>

У некоторых чудищ во время невесомости внутренности вываливались через рот и болтались этаким гнойно-желтым клубком — бр-р-р… Не знаю, как они обходились, но в общем и целом такие изменения в их организме как-то мало влияли на их самочувствие уже через два-три часа…

Интересны варианты какого-либо термина или слова, встречающиеся у Стругацких в рукописях довольно часто. Они как бы пробуют слово на вкус. К примеру, предложение: «Мне ужасно захотелось пожать плечами, повернуться и неторопливо двинуться обратно к выходу с выражением благородной горечи на лице, как делает солидный человек, огромным усилием воли заставивший себя зайти с больным зубом в поликлинику и узнавший, что зубной врач сегодня не принимает». Сначала: «…как делает гражданин…», потом: «…как делает всякий уважающий себя мужчина…» и уже потом: «…как делает солидный человек…».

Первые наработки сюжета (как это потом часто встречается в творчестве Стругацких) весьма отличаются от окончательного текста. Один из первых «рабочих скелетов» «Извне» выглядел так:

I. Жители планеты х-звезды не солнечного типа. Цивилизация ушла на десятки тысяч лет против нашей. Коммунизм, световые корабли. Имеют связь с менее высокими цивилизациями своих соседей. От нашего района отгорожены черным облаком. Корабль, вышедший за пределы облака, принял сигналы, истолкованные как сигналы бедствия от цивилизации, мало отстающей от них (или от другого корабля). Принято решение лететь на помощь. Облако непробиваемо для сигналов этого рода, поэтому спасательная база строится перед облаком. Солнце находится в конусе вероятного направления сигналов, недалеко от края. Запущены тысячи кораблей, снабженных кибернетическими лодками-автоматами.

II. Задачи кораблей: подойдя к любому солнцу, имеющему планеты, обследовать эти планеты одну за другой путем приземления и исследования условий на этих планетах на предмет сличения оных с таковыми, указанными в сигнале. Делается это так: корабль становится спутником планеты, двигаясь по сильно вытянутой орбите, и сбрасывает на планету несколько (от двух до десяти) киберлодок с кибервертолетами и киберпилотами. Разведчики доставляют на корабль образцы природных условий. Брать гуманоидов воспрещено.

III. Одна из двух-трех киберлодок, посланных на Землю, приземляется у Пенджикента. Далее см. рассказ. Пришельцы (живые) имеют власть над пространством, так что часть объемов их емкостей находится вне чувственных восприятий человека.

IV. К тому моменту, как С. попадает на корабль, корабль успел уже побывать на нескольких десятках других планет. Приш. не затрудняются таскать за собой весь этот груз целиком, но по внимательном рассмотрении наименее интересные экспонаты выбрасывают. Остальные, наиболее ценные, выводятся из лодок и размещаются в стеклянных клетках в специальном отсеке корабля, в каковых отсеках для них искусственно созданы соответствующие им условия, вплоть до синтезированной пищи или других источников жизненной энергии. А после того как киберслуги вытряхнули его в одну из таких клеток, выбирается из клетки еще до прибытия инспектирующих пришельцев. Ходит по коридору и рассматривает зверинец.

V. Корабль, выполнив свое задание, возвращается обратно.

Далее, разрабатывая цели посещения Земли Пришельцами, Стругацкие изменяют причину их появления:

Пришельцы страдают от «х-болезни», вызванной свойствами некоторых участков пространства, нам неизвестными. Плачутся, что человек — неуязвим, а они, бедные, очень плохи. Им все грозит.

Они используют для своих передвижений и энергии именно эти неизвестные для нас свойства пространства, которые не даны нам в ощущениях и даже пока в формулах.

И вот они ищут места, где нет «х-болезни». У них цивилизация на десятки тысяч лет обогнала нашу, у них превосходные машины, они не знают ограничений, связанных ни с объемами, ни со скоростями, ни со временем. Несчастная, жалкая группа сверхмозгов, ищущая спокойного убежища для безопасной жизни. Может быть, они используют энергию вращения? Стронский этого не понимает, как и мы, но опишет в тех же словах.

Установили свои посты в радиусе нескольких парсеков от своей планеты, обшаривают систему за системой. Сами боятся летать, чтобы не попасть в зону «х-болезни», посылают роботов, которые и приносят им всякое барахло с других планет. После одного из таких туров занесли инфекцию, многие погибли. Стали осторожнее (раньше у них микробов не было), держат экспонаты под колпаками.

Слепые, все познание основано на звуковых колебаниях.

Их планета обращается вокруг красного карлика.

Видели другие цивилизации, более красивых людей (мумии), видели планеты, разрушенные войнами, видели цветущие цивилизации на безвоздушных планетах. Все описать. И глазами Стронского.

2-я часть — описание путешествия, что увидел Стронский.

3-я часть — возвращение Стронского, его рассказ от своего имени и выводы.

Неизвестно, явилась ли информация из астрономического реферативного журнала основополагающей (натолкнувшей на идею «Извне») или фактической (связывающей выдуманный сюжет и реальную жизнь), но данная выписка хранится в папке с черновиками «Извне» не случайно:

Аббот (Афинская обсерватория) сообщает, что 24.6.54 в 20 ч. всемирного времени он увидел объект 9^m яйцевидной формы в приближенном положении а = 14^h05^m,b = —10^.05^m. Из последующих наблюдений получено суточное движение m_a = —46^w, m_b = —8^w. Позднее Аббот сообщил новое положение этого объекта 1954.6.30 а = 14^h 05^m, В = —8^.40^m^(9^m зв. вел.). Это положение не согласуется с полученным ранее суточным движением («Peculiar Object Near Saturn», Vinter Hansen). РЖА, стр. 718, 1955.