Остров Таусена

Глава 17. Опять у Миронова

В колхозе «Победа» уже знали из радиопередач, что Цветков и Гущин нашлись живыми и невредимыми на неведомом острове и летят к ним вместе с академиком Таусеном, который считался давно умершим. Шумная толпа собралась на берегу.

Ракетоплан сел в гавани, подрулил к самому берегу, ярко освещенному электрическими фонарями.

Первым вышел из машины Таусен, медленно, осторожно ступая по мягкому песку.

— Шагай смелее! — крикнул кто-то из толпы. — Сухая вода!

Таусен остановился.

— Не понимаю! — громко сказал он. — Как это сухая вода?

— Сухой водой у нас отлив называют, — объяснил кто-то.

— Товарищи, а ведь это и есть академик Таусен! — сказал другой голос.

Из толпы вышел невысокий человек. Он потряс руку Таусена и представился:

— Председатель колхоза Миронов.

Таусен молча ответил крепким пожатием.

К Миронову уже подходили Цветков и Гущин.

— Живые, живые! — говорил Миронов, обнимая их поочередно и целуя в щеки.

Москвичи почувствовали при этом объятия угловатость и твердость его искусственной левой руки.

— Живые, живые! — повторяли они, обнимая Миронова.

Вышли и два последних пассажира ракетоплана.

Вдруг толпа в ужасе шарахнулась: из машины большим прыжком выскочил Отто и остановился, рассматривая незнакомое общество.

И без того страшный по размерам, да еще без левого глаза, пес казался чудовищем.

— Ай, — завизжала какая-то женщина, — что же вы его не держите?

— Это медведь! — крикнул кто-то из мужчин.

Еще одна женщина взвизгнула.

— Тише! — сказал Миронов громким, хотя и дрогнувшим голосом. — Не бойтесь, он наверняка ручной, а то бы разве взяли его?

— Конечно! И притом это вовсе не медведь, а просто собака, — объяснил Таусен.

— Ну да, как бы не так! — возразил кто-то из колхозников.

Но Отто, словно подтверждая слова своего хозяина, залаял так оглушительно, что поморы сперва испугались, а потом весело расхохотались.

— И впрямь собака! — воскликнул тот же колхозник, который принял Отто за медведя.

Кнуд нес в руках клетку с крошечным оленем. Но всех так ошеломил Отто, что на клетку никто не обратил внимания, как и на банку с тюленем в руках Иринина.

Цветков с беспокойством оглядывался кругом: а где же Рашков?

В это время кто-то положил руку ему на плечо. Цветков обернулся и увидел своего учителя.

— Простите, Юрий Михайлович, я задержался у телефона — говорил с институтом…

Рокочущий басок звучал ласково, и Цветкову стало вдруг неловко, что всемирно известный ученый, пожилой человек, такой занятой, оставил институт, свою работу — пусть на неделю, — чтобы встретить его, что он, Юрий, причинил столько волнений и ему, и матери, и всем…

«Но он же не меня одного встречает», — думал, оправдываясь перед самим собой, Цветков.

К Рашкову подошел Таусен.

Они познакомились.

— Второй раз я в России, — глухо сказал Таусен. — И в этот раз после того, как она спасла мир… А у вас, господин Рашков, я должен просить извинения.

— Да за что же? — удивился Рашков.

— За то, что я плохо подумал о вас… Ну, хорошо, теперь все будет ясно, — засмеялся он.

Гущин и Цветков впервые услышали его смех; он был какой-то отрывистый, непривычный.

Прибывших засыпали расспросами, им пожимали руки, их обнимали.

Наконец Миронов скомандовал:

— Пошли к жилу! Это что за порядок — гостей у воды держать?

Рашков отыскал Гущина и крепко пожал ему руку.

Все направились к поселку.

По дороге Таусен обратился с просьбой к Миронову устроить привезенных животных.

— Это собаку?

— Не только.

Таусен подозвал Кнуда и Иринина и показал Миронову оленя в клетке и тюленя в банке. Председатель ахнул:

— Вот так чудо! Рогатая мышка! А лягушка к чему?

— Это не мышь и не лягушка, — сказал Таусен. — Я потом все объясню. Так обещаете устроить?

— Сейчас все будет в порядке, — ответил Миронов и, подозвав из толпы колхозников парнишку, что-то сказал ему, а потом обратился к Таусену: — Не беспокойтесь, всех устроим, как кому полагается.

Пока дошли, успели продрогнуть. В большой избе Миронова их встретило уютное тепло. Стол был уставлен закусками и вином. Высокая худощавая хозяйка, в платке, плотно закрывающем волосы, кланяясь, говорила нараспев:

— Добро пожаловать, гости дорогие, жданные, званые! Не порато богат ужин, порато рады вам!

— А я думал, я хорошо знаю русский язык, — растерянно сказал Таусен. — Что это за «порато»?

— Знаете, академик, — успокоил его Миронов, — иных наших поморских словечек и в России не знают. «Порато рады» значит «очень рады».

В избу вошли еще несколько колхозников. Все уселись за стол, стало шумно и весело. Цветкова и Гущина попросили рассказать подробно обо всем, что с ними произошло после их отъезда на катере.

Все слушали, затаив дыхание, лишь изредка тихо вскрикивали женщины.

Один Кнуд не понимал рассказа. Но он не чувствовал себя одиноким. Он сидел рядом с хозяйкой, она подкладывала ему на тарелку лучшие куски. Хозяйка вспомнила своего сына, убитого на войне; она с нежностью гладила Кнуда по коротко остриженным волосам, приговаривая:

— Ничего, ничего, зуек! Не скучай, хороший! Мамка далеко — ну, ничего.

Мальчику было хорошо, тепло. Голос Гущина звучал в его ушах уже нечленораздельно, лампа мигала, гасла… И Кнуд задремал, сидя за столом.

Хозяйке пришлось увести его в соседнюю комнату и уложить спать.

На следующее утро около сарая, в котором по распоряжению Миронова поместили животных Таусена, толпилась кучка колхозников и колхозниц. Отто и олень мирно сидели, наслаждаясь нещедрым солнечным теплом погожего осеннего дня.

Юный сторож, которому Миронов поручил уход за животными, исполненный чувства собственного достоинства, энергично отстранял любопытных ребятишек, когда они слишком близко лезли к чудным животным.

— Чистый медведь, — говорила пожилая женщина, недоверчиво поглядывая на Отто.

Девочка лет десяти, закутанная до пят в большую теплую шаль, смело вышла из толпы и положила перед собакой сайку. Отто лениво разинул гигантскую пасть — и сайка мигом исчезла. Пес облизнулся огромным красным языком, завилял хвостом.

В толпе засмеялись:

— Ему не сайку, целую булочную подавай!

Впрочем, Отто, по-видимому, не был голоден. Около него валялось немало разгрызенных крупных костей.

Олень-малютка, не обращая никакого внимания на любопытных, жевал ягель в своей клетке.

Крошечный тюлень опять был на приволье в открытом тазу: он быстрыми кругами носился в воде, потом выбрался на деревянную подставку и начал умильно раскрывать рот.

Парнишка-сторож, сохраняя невозмутимо важное выражение лица, стал кормить животное мелкими ломтиками свежей рыбы. Тюлень раскрывал рот и ловко подхватывал брошенный кусочек, а затем опять просительно уставлялся на парнишку.

— И зачем такую собаку вырастили? — сказал кто-то из колхозников. — Собака и так хороша, а как она с медведя, ее не прокормишь.

— А оленей и тюленей зачем уменьшать? К чему это? — заметил другой.

В это время к толпе любопытных подошли Миронов, Гущин и Цветков. Гущин вынул блокнот и начал что-то быстро записывать. Цветков с недоумением спросил приятеля:

— В чем дело, Сурок?

— Столько интересного, а я еще ничего не записал! Мне редактор голову оторвет, если не будет очерка!

— Какой там очерк! — возразил Цветков. — Ты же сам правильно сказал: материала хватит на целый роман.

Миронов поглядел на забавных зверей, на собравшихся вокруг зрителей и подумал: «Обязательно в рыболовецком городе зоопарк организуем».