Остров Больших Молний

ГЛАВА 6 Тысяча и одна загадка

Остальную часть пути, от места, где была брошена обреченная шхуна, до пункта назначения «Ломоносова», потерпевшие крушение провели в кают-компании теплохода.

Непосредственной причиной этого явилась излишняя, бойкость капитана Рамиреса. Он заинтересовался странным сооружением, установленным на верхнем ходовом мостике. Впервые он встречал на теплоходах такую, по его выражению, «штуковину» и бесцеремонно полез под покрывавший ее брезентовый чехол.

Но за спасенными присматривали. Вахтенный-малаец немедленно взлетел наверх и вежливо, но настойчиво пригласил участников экспедиции спуститься вниз, в кают-компанию.

О первых порывах налетевшего шквала путешественники узнали по покачиванию судна и шуму ливня. Да, на «Атоме» можно было с уверенностью поставить крест. Шквал должен был быстро доконать злосчастное имущество господина Канариаса.

А пункт назначения «Ломоносова» находился не так уж далеко. Пронесся шквал, и часа через четыре теплоход замедлил ход. Рамирес сразу заметил это по затихшему гулу машин. Он приник к иллюминатору и увидел землю. Затем тьма, падающая в этих широтах внезапно, без сумерек, скрыла все.

Покачивание судна прекратилось. Теплоход, по-видимому, вошел в гавань. Загрохотала в клюзе якорная цепь, зазвенел машинный телеграф, и двигатели стали.

Вслед за инженером Зобиара притихшие путешественники вышли на палубу, в тишь и духоту тропической ночи, изредка прорезаемой зарницами на западе. А на севере, в нескольких километрах, где-то над землей вспыхивали и гасли яркие электрические огни.

Перспектива ступить, наконец, на твердую землю настолько обрадовала потерпевших крушение, что они безропотно дали завязать себе глаза и по одному свести по сходням на берег. Где-то близко раздавался приглушенный стук автомобильных моторов.

— Где мы? — спросил Хаутон, опускаясь на мягкое сидение.

— На Острове Больших Молний, — ответил Зобиара.

— Как?

Но их спутник молчал.

— Куда нас везут? — снова задал вопрос Хаутон.

— Об этом вы узнаете позже, — ответил тот же спокойный голос. — Не волнуйтесь. Вам не причинят абсолютно никакого вреда.

Все это было так странно, так неожиданно, что гости подчинились. Когда машина остановилась, их, не снимая повязок, повели сначала по мягкой дорожке, затем по ступеням лестницы, покрытой ковром.

Сняв повязки, гости увидели просторную комнату, обставленную по-европейски.

— Прошу вас располагаться здесь, — сказал Зобиара. — Сейчас вам подадут ужин. Во избежание неприятностей я просил бы вас (эта просьба явно носила характер приказа) не покидать это помещение до утра. В комнатах направо и налево приготовлены постели.

— Но где же мы! — возопил долго сдерживавшийся Хаутон. — Что значит вся эта таинственность, эти повязки?

— Вы — на Острове Больших Молний, — повторил Зобиара. — Об остальном мы побеседуем завтра, сейчас отдыхайте.

Дверь захлопнулась, и путешественники услышали щелканье ключа, дважды повернувшегося в замке.

Потерпевшие крушение встретили, вопреки ожиданиям, обходительный прием. Утро принесло им превосходный завтрак, не была забыта даже коробка сигар.

Когда они кейфовали, развалившись в мягких креслах, и только собирались приступить к обсуждению положения, как в дверь постучали.

Это был Зобиара, как всегда собранный, подтянутый. Он пожелал путешественникам доброго утра, потом, придвинув кресло, сел и изложил решение совета островитян.

Совет, возглавляемый Рао-Сагибом, приветствовал появление на Острове Больших Молний представителей науки. «Господам ученых» предоставлялась свобода действий во все время пребывания здесь.

Они, по желанию, могли столоваться или у себя, в предоставленных им комнатах, или за общим столом.

— Покинуть остров, — сообщил Зобиара, — господа ученые смогут в ближайшее время.

— Когда? — перебил Хаутон.

— Скоро. Только, конечно, не сегодня и не завтра, так как наш теплоход требует некоторого ремонта. Словом, когда это будет возможно. Вы не будете ощущать недостатка ни в чем.

— Я ощущаю недостаток в радиосвязи, — нагловато заявил Хаутон. — У вас, конечно, есть радиостанция? Мне необходимо связаться с… с национальным географическим обществом.

— Радиостанция у нас есть. Но то, что вы просите, невозможно.

— Почему невозможно? Я не прошу, а требую!

— На этой земле вы можете только просить, но не требовать, А невозможно по очень простой причине: обитаемость этого острова является тайной.

— Вот как!

— Да. Мы не требуем благодарности за оказанную вам помощь. Мы желаем только одного: после вашего отбытия это так и должно остаться тайной в течение некоторого обусловленного срока. Ваше честное слово ученого будет нам порукой.

— А если такое слово не будет дано?

— Тогда вам и вашим коллегам придется задержаться на острове на положении гостей…

— Это что же — плен?! — прошипел Хаутон. Он поднялся, втянул голову в плечи, сунул руки в карманы и нервно зашагал по ковру, топорщась, как рассерженная птица. — Знаете ли вы, господин Зобиара, — выкрикнул он, — что мы являемся подданными великой державы, которая одним мановением может стереть ваш остров с лица земли!

Зобиара еле заметно иронически улыбнулся.

— Спокойно, спокойно! — сказал он, — Угроз, право, не нужно, они никому не страшны. Может быть поговорим нейтральные темы? Как вам понравились лангуст за завтраком и старая мадера?

…Хаутон почувствовал ощутительный толчок ногой со стороны Портера. Как-то сразу профессор отрезвел и опустился в кресло,

— Прошу извинить! — сказал он, отдуваясь. — Я вспыльчив. К тому же мадера ударила мне в голову.

Зобиара ответил невозмутимо:

— Повторяю: вам предоставляется свобода действий. Рао-Сагиб и совет островитян обращаются к вам только с тремя небольшими просьбами (в голосе Зобиара зазвучал металл): во-первых — не подниматься на плато. Во-вторых, не заходить без разрешения в лаборатории. В-третьих — не посещать «Больших юго-восточных утесов». Все, господа.

…Воспользовавшись любезным разрешением, члены экспедиции в первые же три дня ознакомились с топографией острова. Он представлял собой клочок земли, по всем данным вулканического происхождения, почти круглой формы, километров 12 в поперечнике, и напоминал пудинг, поставленный на круглое блюдо. Это был конус с пологими краями, и сходство с пудингом увеличивалось еще тем, что вершина конуса, некогда грозного вулкана, была срезана словно ножом. Геометрически правильная плоскость среза наводила на мысль о том, что это дело человеческих рук, а не природы,

Голым оставалось только это плато, а сам остров был одет буйной, могучей растительностью. В необычайно пышной и яркой зелени прятались жилые строения и лаборатории, расположенные на склонах потухшего вулкана. Все здания были выкрашены в точно подобранный цвет зелени и совершенно сливались с ней.

Узкая и длинная бухта вонзалась в лесистую часть пологого берега на юго-востоке. Бухта эта, как позже узнали путешественники, носила имя ученого Рихмана, сотрудника Ломоносова, убитого молнией во время опытов с грозовым электричеством. Все здесь: бетонная стенка, пакгаузы из волнистого огнеупорного материала баки для горючего — было окрашено все в тот же цвет тропической зелени. Барьерный риф плотным кольцом окружал остров.

Загадка следовала за загадкой. Какому государств принадлежал флаг, еще на «Ломоносове» привлекший внимание Рамиреса: багрово-дымное полотнище, перечеркнутое вкось золотой молнией? Почему теплоход, явно не советское судно, носил имя русского ученого? Какие работы производились в обширных лабораториях, скрытых в зеленой чаще и закамуфлированных под цвет тропической растительности? Что делалось на запретном плато, куда можно было попасть лишь двумя способами: простым и легким, при помощи лифта, скрытого в самой горе, и тяжелым, «физкультурным» способом, по высеченной в скалах лестнице из нескольких тысяч ступеней?

Откуда были взяты колоссальные средства, которых, несомненно, потребовало отсечение вершины горы и пре вращение плато в идеально-ровную поверхность? Кто производил затраты на оборудование порта и постройку лабораторий? Где нашлись тысячи рабочих рук, совместным трудом которых осуществлены землекопные, железобетонные, каменотесные работы? Хаутон и его спутники скоро убедились, что население острова состоит всего из сотни с небольшим человек — техников, монтеров, обслуживающего персонала и двух десятков научных работников.

И, наконец, почему избран остров со столь необычным климатом?

«„Остров Больших Молний“, — записывал в своем походном дневнике Хаутон, — вполне оправдывает свое оригинальное название. Грозы здесь обычно проходят ночью. Едва стемнеет, как раздаются раскаты грома. Если же грозы нет, то зарницы сверкают до утра.

Среднее годовое число гроз здесь, надо полагать, не меньше 160, и остров можно отнести к числу самых грозовых пунктов на земном шаре. Бесчисленные молнии, как и всякая электрическая искра, озонируют воздух. Я никогда не встречал столь чистого и живительного воздуха. Благодетельным действием гроз объясняется и поражающе пышная растительность острова…»

Однажды Хаутон, Бейтс и Рамирес возвращались под вечер с прогулки по горным склонам. Поблизости от дома их захватила тропическая гроза, стремительная, словно камень, брошенный из пращи. Сразу стало темно, как в погребе, целые каскады воды низверглись на путешественников. Гром заглушал грохот прибоя, доносившегося с рифов, и казалось, что молнии разят и валят деревья где-то совсем рядом.

Компания кинулась бежать через лужайку и в мгновение ока вымокла до нитки. С лужайки хорошо было видно плато, и вдруг Бейтс остановился и крикнул:

— Глядите, глядите!

В свете молний, следующих одна за другой, все увидели на плато четыре ажурные металлические башни, поднявшиеся к небу. Кто мог воздвигнуть за такое короткое время эти мощные сооружения? Ведь два часа назад их там не было!

Утром, выйдя на лужайку, члены экспедиции протерли глаза: плато было голо, безмолвно, гладко. Не могло же это им привидеться?

— Тысяча и одна ночь! — заявил Бейтс.

— Вернее, тысяча и одна загадка, — сказал Хаутон. — И мы должны раскусить их все! Я думаю, Фред, — молвил он, обращаясь к Портеру, — что для этого нам придется сесть за общий стол с островитянами!

ГЛАВА 7 Среди островитян

Компаньоны, попав в столь необычные обстоятельства, держали себя по-разному.

Хаутон находился в состоянии непрерывного раздражения. Он считал, что ему не оказывается должного уважения как ученому, как подданному великой державы. Портер помалкивал и что-то обдумывал. Бейтс не рассуждал ибо рассуждать не любил. Он панически боялся грозы, потому каждую ночь, не взирая на духоту, с головой закутывался в простыню и, сверх того, закрывал еще голову подушкой. Рамирес сквернословил и пил отличное даровое вино.

Хаутона особенно смущало и волновало то, что члены экспедиции с момента отплытия из безымянной бухты не имели сведений о развитии событий в Гарсемале. Хаутон часами просиживал около радиоприемника в надежде вот-вот услышать вопли по поводу исчезновения экспедиции. Это могло изменить всю обстановку и отношения с островитянами. И кто знает в какую сторону?!

Но — странная вещь! — в последних известиях о Гарсемале ничего не упоминалось. Другие новости заслонили события в маленькой банановой республике. Дикторы сообщали о наводнении в штате Миссури, о находке живого экземпляра гигантского голубя Додо, который считался давным-давно вымершим, о смерти «короля джаза» Мэррея, словом, о чем угодно, только не о Гарсемале и не о судьбе экспедиции.

В один из ближайших дней путешественники появись на коллективном обеде островитян. За этим столом водился цвет научных работников острова. Хаутон без натяжки назвал компанию интернациональной. Сам Рао-Сагиб, глава этой маленькой «республики ученых», за столом пока не показывался. Роль тамады исполнял Зобиара, его ближайший помощник. Как убедились гости, это был универсально образованный инженер, к тому же отличный моряк. Он пользовался в коллективе большими симпатиями.

Рядом с Зобиарой сидел француз Декобра, блестящий физик, затем чех Гловачек, талантливый электротехник. Были здесь шотландец Кильпатрик, глубокий знаток в вопросах энергетики, суданец Кфаранги, специалист по электрохимии, человек геркулесовского сложения и беспредельного добродушия, и несколько индусов, в том числе уроженец Пенджаба Рамавани, окончивший два знаменитейших европейских университета. И хотя под одной крышей собирались представители самых различных национальностей; разговор не умолкал: каждый из присутствующих свободно владел тремя-четырьмя языками.

Гостей поражала необыкновенная спаянность этого коллектива, искренняя и непринужденная демократичность отношений. О многом говорилось за столом — об искусстве, о литературе и, конечно, больше всего и прежде всего о науке. Но напрасно искали Хаутон и Портер в застольных беседах ключ к разгадке тайны острова. Ясно было одно: островитян объединяла единая цель, они работали над решением какой-то чрезвычайно важной проблемы. Но какова именно была проблема — пришельцы понять не могли. Правда, вспыхивали порой за столом споры, но они носили такой специальный характер, что гости чувствовали себя школьниками, попавшими на заседание академии. Портер, например, впервые узнал, что существует наука, именуемая «космической электродинамикой» и изучающая электромагнитные силы Вселенной. Низенький, всегда изысканно одетый Декобра, поблескивая черными маслинами глаз и потряхивая холеной бородкой-эспаньолкой, так и сыпал научными терминами — всякими гидродинамическими волнами, протуберанцами и хромосферными вспышками.

Портер благоразумно отмалчивался. Бейтс болтал разный вздор. Впрочем с него и спрос был не велик, он сам сразу же объявил, что не является ученым. Хаутон изредка принимал участие в разговорах, когда речь шла об общих предметах. И нужно сказать, что из этого ни чего хорошего не получалось.

Как-то Гловачек, усмехаясь, сообщил, что из последнего издания «Британской энциклопедии» выброшено слово «прогресс».

— Оно и понятно! — заявил Декобра. — Нет у буржуазных социологов веры в будущее капиталистической системы. Слишком большие перемены происходят в мире возможности капитализма сужаются, перспективы блек нут день ото дня.

— А я нахожу это разумным! — вмешался Хаутон накладывая себе на тарелку рыбы. — Пора покончить с ложным культом неизбежности прогресса.

Наступило короткое, неловкое молчание. Затем все взоры обратились на Хаутона: островитяне глядели на профессора так, будто он позволил себе какую-то непристойность.

— Вы полагаете? — иронически спросил Гловачек.

— Да! — подтвердил Хаутон. И он принялся витиевато доказывать, что от понятия неизбежного прогресса следует отказаться. Прогресс, мол, означает движение вперед, но кто может сказать — какие перемены ведут человек вперед, а какие назад…

— Да-а-а! — протянул Декобра. — Не знать или делать вид, будто не знаешь, что ведет человечество вперед, что толкает его назад, это значит заблудиться в бесплодной пустыне. Чтобы утверждать подобные вещи, нужно быть завзятым реакционером…

— Вы сказали? — побагровел Хаутон.

— Я сказал! — подтвердил Декобра.

— Кого вы имели в виду, милостивый государь, под «завзятым реакционером»?

— Умный поймет! — ответил ему Декобра латинской пословицей.

Хаутон резко поднялся.

— Черт вас побери! — задыхаясь, выкрикнул профессор. — Надеюсь, за мной остается право иметь собственную точку зрения!

Теперь вскочил Зобиара. Глаза его метнули пламя.

— Наука науке, и ученый ученому — рознь! — отчеканил инженер. — Мы достаточно наслушались ваших рассуждений, господин Хаутон. Вы высказывали их, не считаясь ни с принципами, ни с самолюбием хозяев. Теперь послушайте наше мнение. Наша наука, на знамени которой написано «прогресс», нехороша для вас? Поверьте, что мы никогда не променяем ее на вашу науку, все идеи которой выкрадены у реакционеров прошлого и фашистских политиков. Мы говорим на разных языках, профессор! Для нас слишком большая честь сидеть с вами за одним столом. Я думаю, что с этого момента вам будет удобнее кушать в своих апартаментах…

Хаутон, заносчиво подняв голову, отодвинул стул и, не удостаивая более островитян взглядом, вышел. За ним солидарности ради последовали Портер и Бейтс.

Вернувшись к себе и фыркая, как разъяренный кот, Хаутон бросился в кресло и налил бокал содовой. Портер сел напротив.

— Профессор! — сказал он. — Пора поговорить серьезно.

— Что?

— Разрешите заявить вам, что вы ведете себя невыносимо глупо! — раздельно и жестко сказал Портер.

— Как?! А вы кто такой, чтобы читать мне нравоучения! — запальчиво воскликнул Хаутон. — Начальником экспедиции был и остаюсь я!

Тогда Портер, этот присяжный молчальник, вынул и. кармана маленький блокнот и вечное перо. Написав на листке несколько слов, он сложил его и передал Хаутону.

Профессор прочел. Несколько мгновений он ловил ртом воздух, словно астматик.

— Ладно, — сказал Хаутон, отдышавшись. — Ладно Фред. Прошу извинить, я не знал, что вы облечены такими полномочиями!

Смысл этой сцены остался непонятен Бейтсу и Рамиресу. Но они сообразили, что на шахматной доске произошла перестановка фигур и руководящая роль переходит к Портеру. Молчаливый, бесцветный соглядатаи вдруг высказал характер и волю. Внезапно он обрел дар речи, повелительность интонаций, а Хаутон даже не пытался ему прекословить.

У Портера оказалась чрезвычайно неприятная манера говорить: не глядя в глаза собеседника, отрывисто выплевывая куски фраз и вколачивая гвоздь за каждые куском.

— Кому нужна ваша амбиция? — отчитывал Портер профессора. — О ваших непростительных промахах я поставлю в известность кого следует — в свое время. (Хаутон поежился). Я считал вас умнее! (Хаутон проглотил и это). Нужно поправлять положение. Перед нами находится нечто затмевающее всю гарсемальскую авантюру. Понимаете ли вы это? Здесь может быть пахнет миллиардами! А вы ведете себя, как мальчишка. Не рваться отсюда следует, а подольше пробыть на острове. Но вы основательно испортили дело. Теперь придется искать другие пути…

Хаутон только кивал головой. Сказать было нечего, Фред целиком был прав. «Гарсемальская авантюра» и все связанное с ней отходило на задний план. На первый выступали тайны острова.

ГЛАВА 8 Пленники

Бесшумно откинулся в потолке люк белого металла, и две фигуры в скафандрах из прозрачного пластиката спустились по узкой алюминиевой лесенке вниз. Помещение, в котором они очутились, имело форму правильного круга и было совершенно пусто. По стене с интервалами располагались дверцы, какие делают на платяных шкафах. Люди в скафандрах открыли дверцы — каждый свою — и скрылись в кабинах, чтобы через минуту появиться снова, уже в обычной своей одежде.

Первым вышел Зобиара в белом халате, вторым — очень высокий ростом и не по годам стройный старик. Характерные и выразительные черты лица его, будто отлитого из темной бронзы, складом и цветом своим свидетельствовали, что человек этот — сын Индии. Лицо окаймляла длинная, закрывающая половину груди, борода, такие же серебряные седины ниспадали на высокий, выпуклый без морщин лоб. Одеяние его состояло из просторной куртки светло-кремового шелка, широкого пояса и таких же шаровар в бесчисленных складках, На лице старого индуса отражалось радостное возбуждение.

— Ну вот, Виценте! — сказал он, кладя руку на плечо инженера. — Еще немного, возможно, еще одна ступень — и мы достигнем вершины…

— Какой шаг, учитель! — отвечал Зобиара. — Я, признаюсь, не ожидал такого успеха нынешнего, эксперимента. Как близка стала цель!

— Еще ступень, — продолжал индус, — в наших руках будет ключ к заветной кладовой природы. «Сигма-лучи»! Не напрасно я возлагал на них такие надежды. Ах, Виценте! Труд всей жизни подходит к завершению. И только сейчас я ощущаю, насколько устал…

Он слегка пошатнулся.

— Вам нужно отдохнуть, учитель! — сказал Зобиара. поддерживая его под локоть. — Вы не спите уже вторые сутки.

— Разве? Эти часы пролетели, как минуты. Но могу ли я спать сейчас… Я хочу навестить Декобра, Гловачека — пусть порадуются с нами…

Индус провел рукой по лбу, и весь облик его выразил глубочайшее утомление.

— Вам необходимо отдохнуть! — настойчиво повторил инженер. — Берегите себя. Я соберу совет, чтобы сообщить о результатах сегодняшней работы. Кстати, нужно решить еще кое-что…

— Что именно?

— У меня вызывают серьезное опасение эти, янки, которых мы сняли со шхуны. Они ведут себя вызывающе.

— Возьмите с них честное слово, Виценте, и отправьте их домой.

— Глава экспедиции профессор Хаутон наотрез отказался дать такое слово. Да если бы он и дал его надобно еще подумать. Им трудно довериться.

— Я прошу, Виценте, обходиться с ними мягко. Ведь это наши коллеги.

— Вы ошибаетесь, учитель. Кто они? Этот Портер именует себя доктором зоологии. Но я не нашел его имени ни в одном из справочников и указателей. Толстяк Бейтс — только хозяйственник. Капитан — морской бродяга и проходимец. А сам профессор Хаутон представляет науку, не имеющую ничего общего с той, которой вы отдали всю свою жизнь. Я рассказывал вам об этой нашумевшей истории с Ноевым ковчегом? Подозреваю, что их экспедиция в Гарсемалу имеет какие-то другие, темные цели. Этих людей нужно опасаться, учитель. Особенно сейчас.

— Хорошо, Виценте, — устало сказал старый индус. — Собирай совет. Я полагаюсь на тебя… Но только помни, что я противник крутых мер.

Поутру Портер вместе с Хаутоном отправились на прогулку в сторону юго-восточных утесов. У лаборатории «С» их остановил малаец, одетый в широкую рубаху и такие же шаровары, вооруженный новехонькой скорострельной винтовкой. Ругаясь сквозь зубы, гости свернули на дорожку, ведущую к лаборатории «А». Не успели они сделать сотни шагов, как такой же страж, взяв винтовку наперевес, преградил им путь.

Хаутон, выпятив грудь, решительно двинулся на часового: «Ну, ну, коричневая обезьяна!» — и добродушное выражение лица малайца внезапно сменилось злым и настороженным. Хаутон услышал короткое «клинг-кланг!» затвора и предостерегающий гортанный возглас.

— Бросьте! Пойдемте назад! — скомандовал Портер.

Они вернулись домой. Пообедав, Портер проспал до вечера. С наступлением темноты он исчез. Наделенный кошачьим зрением Портер легко ориентировался на дороге, ведущей к лаборатории «А». Часовой стоял на месте. Портер лег и пополз, не шевеля, казалось, травинки:

Густая растительность по сторонам дорожки скрывала его. Предусмотрительно одетый в темное платье, Портер передвигался чрезвычайно медленно. Для того чтобы преодолеть сотню метров, ему потребовалось около часа. Раза два малаец проходил совсем близко, мурлыкая под нос какой-то монотонный мотив. Наконец, Портер оказался позади часового.

Скользнув в дверь и притаившись за распределительным щитом, Портер разглядывал внутренность лаборатории «А». По объему помещение можно было сравнить с ангаром. Пол, устланный цветными плитками, пересекали дорожки из резиновой ткани. Многочисленные столы вдоль стен, количество рабочих мест, разнообразие электроизмерительных приборов — все говорило о крупном размахе производимых здесь опытов.

Людей в зале не было. Внимание Портера приковала установка в центре зала. Все приборы здесь имели какие-то непомерные, преувеличенные размеры. Все смотревшись, Портер почувствовал себя лилипутом, попавшим в электрохозяйство великанов. Яркие блики лежали на поверхности двух громадных полированных шаров, выкованных будто из чистого золота. Шары покоились на высоких, мощных колоннах.

И колонны, и площадка, на которой они были установлены, представляли, собой какой-то особый диэлектрик из нежно-голубой прозрачной пластмассы. Частая медная сетка окружала установку и обрывалась, не доходя полметра до пола.

Из двери в другом конце помещения вышел лаборант и полез под сетку. Посвистывая, он поднял легкую деревянную лесенку, лежавшую у подножия колонны, и приставил ее к шару.

Портер увидел, что поверхность шара снабжена люком. Человек скрылся внутри. Тогда Портер осмелел и подобрался к сетке. Резиновая ткань заглушала его шаги.

Скользнуть под сетку было для Портера делом одной секунды. Он принялся рассматривать колонну. Сквозь пластмассу был отчетливо виден серебристый стержень в центре.

…Раздался звонок. Стрелка на большом вольтметре качнулась и пошла вправо, регистрируя растущее напряжение. 2… 6… 8… наконец, 10 миллионов вольт. Все пространство внутри сетки засветилось странным сиянием, как будто сам воздух приобрел способность лучиться. Фосфоресцирующие голубые, розовые и нежно-зеленые столбы заходили, качаясь, вокруг Портера. Разведчик с любопытством наблюдал это явление, напоминающее северное сияние.

В этот момент на пороге лаборатории появился Зобиара.

— Опять «корона»,[9] — услышал Портер недовольный возглас инженера.

Вслед за тем стрелка вольтметра, словно подстегнутая этим выражением досады, рванулась к цифре «12». Широкая, извилистая лента молнии связала оба шара. Нестерпимый блеск ослепил Портера, громовый удар потряс все клетки его организма. Незваный гость упал навзничь.

Очнулся он уже за сеткой. Зобиара приподнял его за ворот одной рукой, как щенка, встряхнул и поставил на ноги.

— Молитесь своему богу, что остались живы! — процедил инженер сквозь зубы. — Кто просил вас соваться туда, где в вас меньше всего нуждаются!?

Он с такой силой стиснул руки Портера выше локтя, что кровь бросилась в лицо мнимого ученого, оно стало пурпурным.

— Идите! — сказал Зобиара, не особенно вежливо подталкивая разведчика к выходу. — И помните, что в другой раз так дешево не отделаетесь, если даже уцелеете!

Портер вылетел из лаборатории с самочувствием школяра, пойманного на проказе и жестоко высеченного.

Чашу терпения островитян переполнил еще один некрасивый эпизод. «Героем дня» на сей раз явился Рамирес. Слуга, подавая капитану какое-то мясное блюдо, нечаянно облил соусом лацкан его белого пиджака.

Взбешенный Рамирес вскочил. Портер не успел удержать капитана. В следующий миг слуга получил прямой удар в нижнюю челюсть, отлетел и хлопнулся об стену. Он с трудом поднялся, обтер окровавленные губы и, бросив на Рамиреса гневный взгляд, выбежал вон.

— Позволяете себе лишнее, капитан! — недовольно зарычал Портер. — Вы не на «Амазонке»! Поймите, нам сейчас следует держаться тише воды, ниже травы.

Перед ужином снова появился Зобиара. Он объявил путешественникам решение совета островитян:

«Обитатели Острова Больших Молний встретили поддевших крушение гостеприимно. Однако люди, которым островитяне спасли жизнь, не проявили достаточного уважения к достоинству хозяев острова. Пришельцы нарушили запрет, наложенный на отдельные объекты, позволили себе угрожать островитянам, оскорбляли их словами и даже действием.

Люди, не уважающие чужого достоинства, не уважают и чужих тайн. Само существование острова и производимые на нем работы являются тайной, разглашение которой до времени нежелательно. Поэтому принято решение: задержать пришельцев на острове.

Господа Хаутон, Бейтс и Портер будут содержаться на положении пленников до тех пор, пока это будет необходимо. Что касается капитана Рамиреса, то он, если пожелает, может принять участие в работах по текущему ремонту „Ломоносова“».

Зобиара повернулся и вышел.

— Ну-с?! — пробормотал Бейтс. Портер молча, крупными шагами мерил комнату из угла в угол.

— До тех пор, пока совет островитян сочтет необходимым! — фыркнул Хаутон. — А может быть Рао-Сагиб и его компания ищут «философский камень»[10] и мы будем торчать в этой дыре до самой смерти?

— Я предупреждал вас! — бросил Портер.

— А вы-то сами хороши! — огрызнулся Рамирес. — Нужно вам было лезть в лабораторию…

Но тут Портер смерил его таким взглядом, что Рамирес только съежился и зашипел, как хищник под хлыстом укротителя.

— Нужно действовать! — сказал Портер.

— Как и в каком направлении? — спросил Хаутон.

— Бежать.

— Каким образом? — простонал Бейтс.

— Возможности есть. Смотрите, что я нашел за обедом в булочке.

Портер бросил на стол записку.

Четыре головы склонились над небольшим листком бумаги. Мелким угловатым почерком на клочке было выведено по-английски: «Ждите меня завтра в три час? ночи. Очень важно. Доброжелатель».

ГЛАВА 9 Заговор пяти

Компаньонов перевели в небольшой, из пяти комнат, изолированный домик, уютно обставленный и совсем не похожий на тюрьму. Не так уж много изменилось в их положении; обращались с ними по-прежнему, вежливо, только теперь членам экспедиции уже не приходилось встречаться с островитянами, да прогулочная площадь была ограничена радиусом в пятьсот метров.

О том, что они отныне зачислены в пленники, путешественникам напоминали также два вооруженных стража (обычно это были индусы или малайцы), бессменны дежурившие у дверей их обиталища. Винтовок не было, зато на поясах «телохранителей» болтались массивные пистолеты в расстегнутых кобурах, немые свидетели того, что добрым отношением пришел конец.

Пока пленники терялись в догадках о намерениях неведомого «доброжелателя», пролетел день и наступила желанная ночь.

— Очередная гроза! — сказал Хаутон, распахивая окно.

Над Островом Больших Молний в эту полночь нависли тяжелые, дымно-багровые тучи. Зарницы, вспыхивающие на востоке, свидетельствовали о том, что скоро хлынет ливень и засверкают молнии.

Нервное напряжение, охватившее пленников, усугублялось давящим предгрозовым ожиданием. Насыщенный электричеством, сгустившийся воздух, казалось, веял близкой бедой.

Как и откуда придет «он»? Как минует часовых? Было решено не ложиться. Бейтс и Рамирес подремывали в креслах, Хаутон полулежал на диване у окна. Только Портера никакая сила не заставила бы присесть в эти томительные часы. Он метался из угла в угол.

В половине третьего раздался первый удар грома. Затем «небесная артиллерия» начала свою работу с такой старательностью, будто намеревалась расколоть плато, гору и сам остров. В три часа Хаутон услышал звук скользящей по стеклу руки, скрип, отодвигаемой рамы и при мгновенной вспышке увидел в черном провале окна лицо европейца с падающими на лоб слипшимися прядями волос.

Пришелец приложил палец к губам и ловким движением соскользнул на пол.

— Тс-с-с! — шепнул он. — Узнали меня?

Да, Хаутон узнал его. Франц Бок, белобрысый, веснушчатый, прилизанный бельгиец с птичьим лицом, по специальности инженер-портовик, был его неизменным соседом в столовой.

— Тс-с-с! — повторил мокрый и возбужденный Бок. — В нашем распоряжении час, до смены караула. А Зобиара и все научные работники сейчас в лабораториях.

Бейтс и Рамирес стали на дежурство у дверей. Бок схватил Хаутона и Портера за руки и увлек в соседнюю комнату, из окон которой открывался вид на плато.

— Не спрашивайте, — сказал Бок, — что привело меня на этот остров и почему я имею причины ненавидеть Рао-Сагиба. Это мое личное дело. Скажу одно: я ваш доброжелатель и хочу предложить план совместных действий.

— Если вы не хотите сообщить ничего о себе, — не терпеливо прервал его Хаутон, — то скажите хотя бы кто такой этот Рао-Сагиб? Мы плутаем в лесу догадок…

— Времени немного, — ответил Бок, — но достаточно для того, чтобы пролить свет на кое-какие любопытные вещи. Дайте сигару…

Затянувшись душистым дымом, он начал:

— В первом десятилетии нынешнего века в одном крупнейших европейских университетов появился молодой индус Рао Чандра Синг. Подобно Майклу Фарадею, он прислуживает в университетских кабинетах, слушает геологию у Рэя Ланкастера, ботанику у Френсиса Дарвина, физику у Рэлея. Заинтересовавшись электромагнитными волнами двадцатипятилетний ученый самостоятельно ставит ряд замечательных опытов.

Рао Чандра Сингу пророчат блестящее будущее и уговаривают остаться в Европе. Индус не соглашается и уезжает на родину, чтобы доказать, как заявил он, что «наука может твориться не только высоколобыми господами на Темзе и Шпрее, но и смуглокожими людьми на берегах Ганга».

— И?

— И с тех пор исчезает след человека, в котором ожидали увидеть чуть ли не нового Франклина. Теперь познакомлю вас с любопытным фактом, который был обнародован в одной из английских газет лет тридцать с лишком назад. Заголовок: «Ущелье серебристых дикобразов». Подзаголовок: «Приключения летчика в горах Ассама».

Содержание таково: в мае 1920 года английский летчик Крауфорд поднялся с военного аэродрома в Калькутте, в Индии, и вылетел в направлении провинции Ассам. Крауфорд летел на двухместном спортивном самолете. Над горами Ассама он попал в грозовой фронт, попытался подняться выше его, но так как «потолок» его самолета не превышал трех тысяч метров, был вынужден снизиться и искать в горах более или менее сносное место для посадки.

Пролетая мимо отрогов горы Черрапунджа, он, к великому своему удивлению, заметил в ущелье нечто напоминавшее площадку. Крауфорд пошел на посадку — и…

Бок откинулся на спинку кресла и пососал потухшую сигару.

— И что бы вы думали? Под ним открылся небольшой аэродром с выложенным из полотнищ посадочным знаком.

Несмотря на то, что быстро темнело, Крауфорд сел очень чисто. Существование аэродрома в этих местах поразило его до чрезвычайности. Ведь он по роду своей службы знал все посадочные площадки Британской Индии, как свои пять пальцев. Выскочив из самолета, Крауфорд побежал к краю площадки. Параллельно ей шло гигантское ущелье. И здесь Крауфорд увидел картину, заставившую его оцепенеть. То, что увидел он, было фантастично, необычайно, необъяснимо… Впрочем, слушайте!

Бок вытащил из кармана бумажник, а из бумажника ветхий, обсыпавшийся на сгибах, газетный листок.

«…Из ущелья поднимались тысячи круглых существ, которые сначала показались мне висящими в воздухе серебряными дикобразами. В восходящем токе воздуха они шевелились, как живые. Это были большие, метра три в диаметре, шары, сплошь усеянные длинными блестящими иглами. Трудно представить себе странное, даже жуткое, впечатление, производимое этим лесом иглокожих, медленно поднимающихся из мрака бездонного ущелья в сумерки безлюдных гор, к черным склонам озаренным первой молнией начинающейся грозы…»

— Ничего не понимаю, — сказал Хаутон,

— Так вот, — продолжал Бок — уехав в Индию, Рао Чандра Синг приступил к своим экспериментам в горах Ассама. Он начал с извлечения из воздуха атмосферного электричества, того вида энергии, который в технике называют «оранжевым углем». Короче говоря, он пошел по пути Франклина. Помните надпись на его могиле: «Здесь лежит человек, который похитил молнию неба[11]».

Франклин «похищал» молнию при помощи примитивного детского змея, проволоки и ключа. В данном случае змей был заменен шаром из легчайшего сплава, наполненного газом. Поднявшись к грозовому фронту эти шары остриями своих игл собирают атмосферное электричество, оно стекает по проволоке вниз в специальные токоприемники.

— Ага! — воскликнул Хаутон. — Так Рао-Сагиб и есть.

— Рао Чандра Синг, — подтвердил Бок. — А работы, которые проводятся тут, — логическое продолжение опыта с «серебряными дикобразами», как картинно назвал их Крауфорд. Только в неизмеримо более крупных и широких масштабах.

— В чем же их суть?

— Глядите! — Бок подошел к окну, выходящему на плато, и отдернул занавеску.

Путешественники снова увидели башни, которые до сих пор склонны были счесть за мираж. На фоне ночного неба они поднимали ввысь свои ажурные серебристые колонны и казались нарисованными тонким мелком на черной бумаге. А наверху каждой из них медленно вращалось нечто вроде глобуса, тоже ажурного, с отходящими в стороны длинными блестящими усиками.

Ветвистая зеленоватая молния сорвалась с неба и упарила в один из этих глобусов. Последовавший спустя несколько секунд чудовищный залп потряс всех столпившихся у окна.

Молнии следовали одна за другой, и большинство разрядов шло тем же путем. Башни улавливали их своими вращающимися навершиями и уводили куда-то в таинственные недра плато.

Точно завеса спала с глаз Хаутона и его коллег. Вот она — тайна Острова Больших Молний!..

— Теперь ясно? — хладнокровно бросил Бок. — Они ловят молнии.

— А велика мощность молнии? — спросил Портер.

— Напряжение до 100 миллионов вольт, сила тока до 200 тысяч ампер. Продолжительность молнии исчисляется ничтожными долями секунды, но мгновенная мощность ее колоссальна.

— Заманчиво — сказал Портер. Еще с минуту собеседники задержались у окна, наблюдая необычайное зрелище.

Бок взглянул на часы.

— Чтобы закончить, так сказать, «историческую справку», могу сообщить вам, господа, что после визита Крауфорда Рао-Сагиб вынужден был перенести опыты на этот остров, не отмеченный на картах.

— Что вы говорите? — поднял брови Портер. — В наш век авиации возможно существование неоткрытых земель?!

— Спросите профессора, — кивнул Бок в сторону Хаутона. — Он географ, он должен знать.

— Конечно, возможно! — докторально подтвердил профессор. — Я полагаю, что в одном только Тихом океане имеются десятки неоткрытых островов. Они удалены от больших пароходных линий. Этим и объясняется их «неизвестность».

— Остров, действительно, со стороны представляется необитаемым, — продолжал Бок. — Постройки отлично камуфлирует зелень, вы уже, конечно, обратили на это внимание. Башни на плато опускаются в специальные шахты и поднимаются лишь при надобности, во время гроз. Это делается опять-таки для того, чтобы не демаскировать остров. Кругом сплошное кольцо непроходимых рифов. Что же касается авиации, то здесь нет ни одной посадочной площадки. Практически, остров неприступен. Разве только вертолет…

— А здесь есть вертолеты? — живо поинтересовался Портер.

— Есть. Два. Но время идет, давайте говорить по существу. Должен сознаться, что я не посвящен во все секреты Рао-Сагиба. Что он улавливает молнии для использования их в качестве энергетического ресурса, это я понял сразу. Весь остров освещается этой энергией, на ней работают все механизмы, но мы расходуем ничтожно малую часть полученного. Для того, чтобы хранить молнии «впрок», необходимы гигантские кладовые или, выражаясь языком электротехники, гигантские конденсаторы емкости. Но на острове я пока не видел ничего подобного. А конденсатор, рассчитанный на такое сказочное количество киловольтампер, в карман не спрячешь?

Как индус добился того, что девять молний из десяти сами идут к нему в руки, ума не приложу. Ясно одно: ловля молний не самоцель, а только средство.

— А что вы скажете об этом… — Портер рассказал о своих похождениях в лаборатории «А».

— Я сам не был в этом здании, — сказал Бок. — Учтите, господа, что я заведую на острове только портовым хозяйством. Однако, кое-что в электротехнике смыслю, я взялся за изучение ее здесь. Прибор, о котором вы рассказываете, по всей видимости, генератор искусственных молний.

— Я получил потрясающий удар, — заметил Портер. — А человек внутри шара был испепелен?

— Нет, — рассмеялся Бок. — Вы попали в ионизированное поле. А пребывание внутри шаров не сопряжено с опасностью, весь электрический заряд сосредоточен на их поверхности. Установка в лаборатории «А» лишний раз подтверждает мои догадки: здесь дело не в энергетике, а в чем-то более важном, из ряда вон выходящем, таком, что поставит вверх дном всю современную технику.

Главный секрет — в кратере потухшего вулкана. Там помещена гигантская сфера из какого-то особого сплава, полая внутри. Но о назначении ее мне пока не удалось узнать абсолютно ничего.

На какие деньги создавалось все это, спросите вы, господа? Так знайте: Рао Чандра Синг обладает неисчерпаемыми средствами. Происхождение их мне также неизвестно, но именно на них создавались «серебристые дикобразы» и аэродром в горах Черрапунджа, плато на этом острове, молниеприемники, «Ломоносов» и многое другое.

— Что вы предлагаете? — спросил Портер.

— Я угадал ваше желание бежать, не правда ли господа? — ответил вопросом Бок. — Я пришел к вам как единомышленник, с предложением овладеть тайнами индуса и его богатствами. Я знаю, как найти доступ к ним.

— Рао-Сагиб — коммунист? — спросил Портер.

— Нет! — Бок покачал головой. — Опасаться нужно прежде всего инженера Зобиара. Это стопроцентный, коммунист, прямо сказать — опаснейший, несгибаемый человек. К тому же имеет большое влияние на Рао-Сагиба. А сам Рао, хотя и не коммунист, но тоже «красный» какого-то особого толка… — Бок с видимым трудом подбирал определение. — Он вообще странный человек, философ, фантаст… Мне доподлинно известно, что Зобиара уговаривал Рао-Сагиба передать свои открытия социалистическому лагерю, но старик находит, что конечная задача островитянами еще не решена.

Итак, нужно спешить, пока в отношении вас не приняты какие-нибудь новые решения, которые могут связать нас по рукам и ногам. Вертолетом никто из присутствующих управлять не умеет? Нет? Значит остается теплоход. Как только научная документация и ценности окажутся в наших руках, мы должны во что бы то ни стало овладеть судном. Капитану Рамиресу нужно немедленно согласиться на сделанное ему предложение и принять участие в ремонте «Ломоносова». Пусть он там вербует людей. Вывести перед уходом из строя вертолеты, во избежание погони, помочь Рамиресу провести судно через секретный проход в рифах — это я беру на себя.

Портер и Хаутон согласились, не колеблясь. Когда Рамиреса посвятили в этот план, он сказал коротко и решительно:

— Согласен.

Один Бейтс мямлил что-то неопределенное, отлично понимая всю рискованность затеи.

— Отставать невозможно, — заявил ему Портер. Бейтс даже позеленел.

— Пя-пя-теро против всех островитян! — простонал он. — Но ведь нас мо-могут у-убить!

— Это еще вопрос: убьют ли вас островитяне, — сказал Рамирес. бросая на Бейтса зловещий взгляд. — А вот если вы струсите, то я сам задушу вас, как котенка, вот этими самыми руками.

Бок хотел уходить, но Хаутон задержал его, чтобы задать вопрос, давно вертевшийся на языке:

— Скажите, Бок, вы слышали что-нибудь в последнее время о гарсемальских событиях?

— Как же! За день до вашего прибытия было сообщение, что мятеж подавлен. Правительственные войска взяли верх, генерал Эстрада сдался на милость победителей.

Рамирес совершил роковую ошибку, заключив Крюкова в трюм. Иначе охотники за Ноевым ковчегом получили бы шифрованную радиограмму, искавшую их в эфире: «Операция „Джунгли“ бесперспективна. Немедленно возвращайтесь».

Уже став на подоконник, Бок обернулся.

— Да, кстати, весточка о вашем «Атоме». Два дня назад шхуну выбросило на рифы с южной стороны острова.

Известие заинтересовало всех. Как? «Атом» цел?

— Кажется, еще цел! — ухмыльнулся Бок. — Посудина довольно прочно сидела на рифах до нынешнего вечера. Но если вы хотите послать вашей шхуне последнее «прости», то сделайте это поскорее, до первого шторма… И он исчез в темном прямоугольнике окна так же бесшумно, как появился.

ГЛАВА 10 Тсунами

Крюков очнулся много спустя после того, как члены экспедиции покинули «Атом». Он долго, бесчувственный, перекатывался по полу рубки, которая ходила ходуном вверх и вниз. Несколько раз радист сильно ударился о ножки стола, и. это привело его в чувство.

Снаружи свистело, ревело, грохотало. Крюков сел, потрогал затылок. На волосах запеклась кровь. Начал припоминать, как в рубку ворвался капитан Рамирес, как он боролся с ним. Потом в памяти был провал.

…Рамирес оглушил радиста ударом пистолетной рукоятки по голове. Подняв табурет и прикинув его на руке, он в два удара разбил рацию. Потом покинул рубку и замкнул ее на ключ.

Табурет был массивный, из какого-то тяжелого дерева, и Крюков, выбил им дверь рубки. На палубе был полный разгром. Две мачты срезало словно ножом. Антенна исчезла. Третья мачта лежала вдоль палубы, расщепленная у основания. Упади она иначе, «Атом» лег бы набок. Остервенелый ветер нес над палубой низкие черные облака, трепал обрывки парусов и такелажа, толок дождь, как в ступе. Цепляясь за дверь рубки. Крюков с горестью глядел на все эти разрушения.

Циклон, центр которого прошел далеко от «Атома», задел шхуну только краем, иначе бы судну не сдобровать.

Скоро над океаном снова засияло безмятежное небо и только крупные волны, продолжавшие ходить по поверхности, напоминали о том, что здесь недавно бушевала стихия.

Крюков начал с того, что наведался в трюм. Вода заполняла его наполовину. Просто непостижимо было, но «Атом» еще держался. Однако такие казусы редко, но случаются. Человек с тяжелым ранением сердца продолжает жить минуты, даже часы, ставя в тупик врачей, опрокидывая все прогнозы. Торпедированное судно, как это не раз случалось во время последних двух мировых войн, не хочет умирать, несмотря на чудовищные пробоины. Так и «Атом» упорно не хотел идти на дно, словно набитый пробкой.

Крюков разыскал топор, обрубил и скинул за борт рваные снасти.

Он умел ходить на шлюпке, понимал судовождение, но самый приблизительный осмотр доказал ему, что шхуну вести дальше невозможно.

Крюков вернулся к осмотру рации, которая сперва показалась ему поврежденной безнадежно. Мобилизуя всю свою изобретательность, он попытался привести ее в порядок. В ящике стола нашлись инструменты. В течение нескольких часов Крюков, забыв про боль, усталость и голод, возился с аппаратурой, переделывал схему, переставлял лампы, устраивал лучевую антенну.

Терпение и навык взяли своё, рация начала действовать.

Сперва он попробовал работать на средних волнах, но ничего не выходило. Тогда Крюков устремился в эфир на коротких, разыскивая родные голоса. Ему удалось поймать позывные «УА3ВН». О, радость! — пятизначная комбинация цифры и букв означала, что это советская любительская станция.

— Кто зовет? — спрашивал «морзянкой» далекий соотечественник.

— Слушайте, слушайте! — застучал Крюков. — Я, советский моряк Крюков с теплохода «Памир», обманом завлечен на иностранное судно и брошен в океане на гибнущей шхуне. Кто вы?

— Московский радиолюбитель, учащийся 9 класса 237 школы Прокошин. Не теряйтесь, товарищ моряк, давайте ваши координаты. Перехожу на прием!

— Я нахожусь (Крюков передавал координаты, которые слышал от Рамиреса) — нахожусь в Тихом океане между 130 градусом и 140 градусом западной долготы и экватором и 10 градусом южной широты. Могу продержаться еще сутки, может, быть двое. Прошу учесть, что меня непрерывно…

Чудо кончилось. Крохотная, затерянная в океане радиостанция, связавшаяся через огромные пространства с родной землей, перестала работать. Батареи иссякли.

Радиограмма, переданная Крюковым, осталась незаконченной. Сообщив координаты, он не успел добавить: «Учтите, что меня непрерывно сносит течением на юго-восток».

Это явление Крюков заметил сразу, едва шквал сменился штилем. Шхуна двигалась в полосе ярко-зеленой воды, резко отделявшейся от темно-синей поверхности океана.

«Великий или Тихий» равнодушно и размеренно катил свои волны, и, казалось, никому во всей вселенной не было дела до комсомольца, брошенного на плавучем гробу в безмерной шири океана.

Неправда! Множество людей были заинтересованы и обеспокоены судьбой радиста, и прежде всего это были советские люди.

Крюкова хватились перед самым отходом судна (рация на стоянках, как обычно, не работала). Капитан «Памира» Афанасьев посетил начальника полиции Кальяо синьора Маркинеса.

Маркинес только руками разводил:

— Моряки любят покутить, посещают разные притоны. А в Кальяо есть места, где выпивший человек исчезает бесследно.

— Наши моряки по притонам не ходят, — сказал Афанасьев. — А пропавший Крюков — человек совершенно непьющий. Здесь что-то другое.

— Все возможно, все возможно, — заохал, закатил глаза Маркинес. — Может быть, синьор Кри…Кру… Криу-ков, — с трудом выговорил он и осклабился, — не пожелал возвращаться в Советскую Россию и решил остаться в Южной Америке?

Но тут Афанасьев так посмотрел на него, что начальник полиции осекся.

— Если вы не желаете заняться поисками нашего члена экипажа, — сказал Афанасьев, — я буду вынужден сейчас телеграфировать министру внутренних дел. Здесь, несомненно, имеет место преступление.

Маркинес встал. Эта старая полицейская лиса знала: самое легкое — давать обещания, еще легче не выполнять их.

— Синьор Аффанасьеу! — воскликнул он, ударяя себя в грудь. — Клянусь, что ваш радист будет найден. Я поставлю на ноги весь мой аппарат! В течение, трех дней ваш консул будет иметь результаты!

«Памир» ушел вечером. Маркинес действительно поставил на ноги всех своих сыщиков и узнал, что советского моряка Крюкова подпоил капитан Рамирес и увез к себе на судно. Но так как значительную часть бюджета Маркинеса составляли деньги, получаемые от компании «Канариас и Эквидо», то начальник полиции не дал хода этому делу и агентурные сведения были похоронены в сейфе синьора Маркинеса.

Некоторые из репортеров местных газет поддержали версию начальника полиции. Они утверждали, что Крюков бежал в Штаты с американкой, вдовой миллионера, и намерен открыть в Бостоне фабрику радиоаппаратуры.

Все это, конечно, было неизвестно Крюкову. Но он знал одно: его не бросят. Течение увлекало шхуну на юго-восток. Крюков вел себя, как Робинзон, готовый при первых признаках земли высадиться на твердую почву. Он обшарил все уголки судна, нашел хороший бинокль, оружие, патроны, продукты. Начал разбирать рубку и сооружать из нее плот. Вплавь пускаться было опасно, он не раз замечал около шхуны черные треугольные плавники акул.

На четвертый день дрейфа перед ним показался туманный признак земли. Крюков долго рассматривал его в бинокль. Да, это была земля! Остров, в центре которого возвышалась гора с горизонтально срезанной вершиной, был одет зеленью и окружен ожерельем рифов, о которые разбивался прибой. Течение, видимо, обходило рифы и устремлялось куда-то дальше в океан.

Крюков начал с удвоенной энергией собирать плот. Согнувшись, радист вбивал в доски непослушные, гнущиеся гвозди, и неожиданно стал свидетелем необычайного явления, какого никогда не доводилось ему видеть в жизни.

Где-то на западе над океаном поднялось пламя, какой-то могущественный проблеск, окрасивший тропическое небо в белый, как снег, цвет. Это было подобно вспышке магния в полной тьме, только на зажигалке космического фотографа вспыхнул не магний, а казалось, сама звездная материя.

Задумываться сейчас над причинами этого явления Крюкову было некогда. Закат приближался, шхуну могло пронести мимо острова, который обозначался все явственнее. В бинокль можно было уже различить верхушки кокосовых пальм на берегу.

у Крюкова все было приготовлено. В небольшой резиновый мешок он положил пистолет и несколько обойм патронов, складной нож, сухарей, полдюжины плиток шоколада, алюминиевую фляжку с водой. Настроение было бодрое, он даже запел вполголоса: «Увидел на миг ослепительный свет…»

Закат внезапно окрасился странными, густо-зелеными тонами. Крюков поднял голову, взглянул на горизонт и похолодел. Там, где океан сливался с небом, еще очень далеко, но явственно, зримо поднимался колоссальный вал. Крюков понял, что это такое: тсунами! — грозное явление природы, страшнее смерча и циклона, одна из тех разрушительных волн, что возникают в результате моретрясений.

Огненный пояс подводных вулканов пересекает Тихий океан. Рожденные подводными извержениями тсунами несутся иногда со скоростью самолета. Одна из таких волн пересекла за полсуток два океана.

Крюков интересовался океанографией и память подсказывала ему впечатляющие цифры: та «тсунами» имела в длину 500 с лишним километров и 35 метров вышины. У острова Ява она подхватила стоявшую, в порту канонерку и забросила ее на несколько километров в глубь суши.

Теперь такое чудовище угрожало ему воочию. Оно восставало все ближе и ближе — зеленое, опененное белокружевной каймой.

— Метров 25 вышины! — прикинул Крюков. — Ну, давай!

Знание помогало ему, а он знал, что как бы ни, была велика волна в открытом океане, она не так уж опасна судну, находящемуся на плаву.

Оставались считанные минуты. Крюков погрозил кулаком волне, привязал к поясу резиновый мешок и лег навзничь на плот. Ремень он захлестнул за скобу, вбитую в доски, и закрыл глаза. Волна приближалась.

Шхуна, стоявшая носом к ней, начала медленно подниматься, скользя вверх по крутому откосу.

Подняв на самый гребень утлое суденышко, обглоданное штормом, тсунами с безумной скоростью несла его на рифы, опоясывающие Остров Больших Молний.

ГЛАВА 11 Бегство

Бок еще раз тайком навестил пленников, и план бегства был уточнен во всех деталях. В нем видели заговорщики путь к свободе, к тайнам Острова Больших Молний, к сокровищам Рао-Сагиба.

Все сулило успех. Замыслам беглецов способствовало и то напряженное состояние, в котором последнее время находились островитяне. В лабораториях день и ночь кипела работа. Все внимание островитян было приковано к готовящемуся открытию, и о пленниках как будто забыли.

План действий был построен так: ночь, гроза. Рао-Сагиб, Зобиара и остальные заняты своим делом. Заговорщики разоружают часовых, проникают в личный кабинет Рао-Сагиба, берут научную документацию. Затем возможно быстрее спускаются вниз и достигают места, где хранятся ценности. Из хранилища есть потайной выход на южный берег, левее «Больших юго-восточных утесов». Таков первый этап.

К этому моменту (все было рассчитано по часам, как во всяком порядочном заговоре) Рамирес овладевает «Ломоносовым» и выводит его из гавани. С теплохода спускают моторный бот, грузят на него ценности. Рамирес проводит теплоход через секретный проход в рифах, и — доброго пути!

В руках пленников находилось три автоматических пистолета, доставленных Боком, еще два пистолета должно дать разоружение малайцев.

Решающий момент приближался, и каждый из заговорщиков переживал это по-своему.

Для Хаутона деньги стояли на последнем месте. Он жаждал выступить в роли первооткрывателя Острова Больших Молний и его тайн.

Бейтс трусил до трясения в ногах. Но он понимал, что на попятный идти нельзя, к тому же трепетал перед Рамиресом.

Портер. Это существо, взращенное в недрах разведки, было готово на все. Портер относился к тому разряду людей, по сравнению с которыми профессиональные разбойники выглядят истинными джентльменами. Фред Портер прошел долгий и подлый путь от штрейкбрехера до осведомителя частного сыскного агентства, затем стал штатным сотрудником разведки. Он и Рамирес, авантюрист по призванию, не дали бы отступить никому из заговорщиков.

Что касается Бока, которого Зобиара подобрал умирающим от голода на панели Антверпена, то его интересовали деньги и только деньги. Изверившийся и циничный, несмотря на свою молодость, ради денег он был готов на все. Боком руководили алчность и зависть. Он завидовал всему: сокровищам Рао-Сагиба, талантам Зобиара и других островитян, их открытиям. Бок ненавидел труд и мечтал о жизни богатого бездельника. Родная сестра зависти — подлость, толкала его на преступление.

Остальной актив путча составили несколько даяков[12] с «Ломоносова», людей простодушных, еле коснувшихся культуры. Рамирес соблазнил их посулами огромных денег.

Гроза разразилась с неистовой силой. Начало путча было назначено на два часа ночи. Но задолго до этого срока распахнулась дверь, и на пороге появился Бок взволнованный, с горящими глазами.

— Где Бейтс?

— Бейтс?! — ахнули заговорщики.

Бейтса не было. Только в комнате, выходящей на плато, хлопала на ветру оконная рама.

— Он предал нас! — заскрежетал Бок. — Тогда скорее!

Бок был одет в синюю парусиновую куртку и такие же штаны. В руке он держал пистолет, за поясом торчал кривой нож. Обозревая его одеяние, заговорщики опустили глаза к ногам, и увидели на них сапоги с высокими голенищами. Сзади виднелось тело малайца, лежащее с запрокинутой головой.

— Часовые готовы! — хрипло сказал Бок. — Скорей! Сейчас или никогда!

Портер и Хаутон кинулись за ним. Из кобуры часового, валявшегося у порога, вынули еще один пистолет. Взять «Штейер» у второго стража не удалось, он так стиснул рукоятку, что разогнуть мертвые пальцы оказалось невозможным.

Цепочкой, короткими перебежками, заговорщики понеслись к зданию, где находился кабинет Рао-Сагиба.

На лестнице, как и предвидел Бок, никого не было. Они поднялись на второй этаж, и Бок распахнул дверь кабинета. Заговорщики увидели просторную, светлую, очень просто обставленную комнату: диван, письменный стол, два книжных шкафа, а на стенах портреты Ломоносова, Франклина, Пьера и Марии Кюри.

Высокое бамбуковое кресло у стола оказалось пустым. Окно было затянуто кисеей, и проникающий сквозь нее свежий воздух шевелил страницы развернутого тома бессмертного творения Сервантеса. Рао-Сагиб, видимо, только что вышел отсюда.

У письменного стола ящиков не было. Где же хранил Рао-Сагиб документы? В следующей комнате стояла только большая персидская тахта, застланная ковром, и. низенький столик с графином прозрачной воды.

Стена над тахтой была завешена ковром.

— Здесь! — сказал Бок и рванул ковер. За ним находилась дверь несгораемого шкафа, вделанного в стену. Ручек и замочных скважин на ней не было, но посредине поблескивали четыре концентрических никелированных кольца с нанесенными на них буквами.

Лица заговорщиков вытянулись: замок с шифром? Такую дверь можно было открыть разве с помощью динамита.

— Но где же Рао? — задыхаясь сказал Бок. — Он у Зобиара или… или не знаю где… Может быть, индус знает способ становиться невидимым? Он только что сидел здесь!

Не было Рао-Сагиба и в лаборатории Зобиара. Зато сам инженер находился у себя. Он склонился над счетчиком Гейгера, удивленный и заинтересованный странным явлением: этот прибор, регистрирующий проявление радиоактивности, сходил с ума. Где-то неподалеку от острова возникло радиоактивное излучение необычайной мощности.

Шумное вторжение заговорщиков заставило его оторваться от занятий. Зобиара, нетерпеливо выпрямившись, сунул руки в карманы белого халата. Яркая электрическая лампа озаряла его профиль, с правильными смуглыми чертами и резкой складкой, прорезавшейся у туго сжатых губ. Центр стола, у которого стоял инженер, занимали сложнейшие весы, вокруг них группировались блистающие латунью и никелем измерительные приборы.

— В чем дело, Бок? — удивленно спросил Зобиара.

Впрочем, одного взгляда на оружие в руках неожиданных посетителей было достаточно, чтобы он сообразил все.

Заговорщики, бросившиеся на него во главе с Боком, недоучли важного момента: Зобиара был человеком большой физической силы и неплохим боксером. В течение нескольких минут он молча рассыпал направо и налево сокрушительные удары. Но эта была только отчаянная борьба одного против трех.

— Чертежи? — прохрипел Бок, стискивая его горло.

Зобиара покачал головой и усмехнулся.

— Смеешься? — и взбешенный Бок, не владея собой, вскинул пистолет с ясным намерением выстрелить в грудь инженера.

Палец его не успел нажать гашетку. Бока опередил выстрел со стороны окна. Пуля попала в руку предателя, и Бок со стоном выронил оружие из раздробленной кисти.

В следующий миг Портер ударил Зобиара сзади под основание черепа. Голова инженера, закидываясь, упала на край стола, и тело, оседая, сползло на пол.

…Так начался провал. Бейтс сбежал, Рао-Сагиба не было, чертежей не было, с минуты на минуту все островитяне поднимутся на ноги…

— За мной! — крикнул Бок, наскоро заматывая руку платком и устремляясь вперед. Через несколько минут он вывел Хаутона и Портера к каким-то скалам, потащил их за собой по низкому подземному лабиринту. Наконец, заговорщики натолкнулись на каменную стену. Бок достал из кармана электрический фонарь.

— Волшебная лампа Аладдина! — сказал он с усмешкой, вручая его Портеру. В горячке бегства Бок забыл, казалось, о ранении и не ощущал боли.

В осветившейся нише беглецы увидели совершенно гладкую, тесанную из вулканического туфа дверь, метра два вышины.

— Если нам не удалось взять чертежи, возьмем сокровища индуса! — бросил Бок. Левой, здоровой рукой он шарил где-то сбоку ниши, отыскивая невидимую для глаза пружину.

— Сезам, откройся!

Массивная плита медленно повернулась на стержне, открывая вход в пещеру.

Заговорщики шагнули вперед и оцепенели. То, что представилось их глазам, превосходило всякую фантазию. Каждый из них почувствовал себя действительно Алладином, сходящим в блистающее алмазами подземелье джиннов. Ожили в памяти Хаутона сказки, читанные в далеком детстве, где на раскрашенных картинках великолепный Али-Баба в вышитом тюрбане, в туфлях с загнутыми носками проникает в пещеру и меряет мешком золото.

Помещение освещалось плафонами, вделанными в потолок. Потоки света падали на груды драгоценностей, сложенные на низких, массивных столах, на великолепное оружие, развешанное по стенам. На первом столе справа высились стопой золотые блюда, стояли чаши орнаментом поразительной тонкости.

На столе слева пантера, вырезанная из нефрита, изумрудными глазами, сторожила запястья, браслеты нагрудные цепи. Груду увенчивало огромное, литого золота, изображение солнца.

Как загипнотизированные продвигались вперед Хаутон и Портер, не в силах оторвать глаз от ценностей накопленных веками. Их внимание привлекли кожаные мешки, прислоненные к стенам. Они развязали один — оттуда хлынули старинные монеты. В углу штабелем в человеческий рост были сложены желтые бруски. Но разве могли они унести такую тяжесть? Золото в изделиях было куда заманчивее. Почти каждый предмет был отделан драгоценными камнями и представлял собор старинную художественную редкость, а это увеличивал стоимость их во много раз.

Первым перевел дух Хаутон.

— Откуда? Откуда все это? Я не представлял себе, что на свете может существовать что-либо подобное…

— Откуда? — ответил Бок. — Это тайна Рао-Сагиба.

В это время раздался спокойный, звучный голос: «Кто звал Рао-Сагиба? Я — здесь!»

Зобиара ощутил прикосновение ко лбу холодной ткани и открыл глаза.

Воротник сорочки и пояс инженера были расстегнуты. Склонившись над ним, молодой парень, в потрепанных брюках и тельняшке, смачивал инженеру лоб и виски. Приятное лицо незнакомца, обросшее русой курчавой бородкой, освещалось улыбкой серых глаз, голова была перевязана окровавленной тряпкой.

— Кто вы? — прошептал Зобиара.

— Я? Советский моряк, — сказал парень на хорошем английском языке.

— Кто?

— Друг.

— Откуда вы?

— С «Атома». Знаете — потерпевшая крушение шхуна. Но я не из «тех», — Крюков кивнул головой в сторону двери. — Они бросили меня на судне.

— Как вы попали на остров?

— Это я расскажу потом. А сейчас, если хотите разделаться с этими бандитами, попробуйте встать…

— Это вы стреляли в окно?

— Я.

— Вы спасли мне жизнь, знаете ли вы это? Руку! — поднимаясь, сказал Зобиара. — А теперь…

Начатая им фраза была прервана резким металлическим звуком.

Зобиара схватил Крюкова за плечо:

— Слышите! Сигнал тревоги из «Сезама!» Куда они побежали?

— Пересекли лужайку и направились к утесам, на юго-восток отсюда.

— Тогда — скорей!

— Куда?

— К утесам! Там сейчас Рао-Сагиб… Полчаса назад он ушел в хранилище… — взволнованно говорил Зобиара, забывая, что Крюкову неизвестно, кто такой Рао-Сагиб и о каком хранилище идет речь. — Бок, видимо разнюхал вход в «Сезам». Может произойти непоправимое!

Звонок смолк. Зобиара сделал нетерпеливый жест:

— Скорее! На помощь Рао-Сагибу!

Перед заговорщиками стоял высокий, не по годам прямой старик с гордой осанкой Спадающее свободны ми складками одеяние из светлого шелка и седая борода оттеняли темную бронзу его лица и блеск живых темных глаз В них не отражалось и тени страха.

Старый индус шагнул вперед и просто сказал:

— Кто искал меня?

Бок ответил ему визгливым хохотом. Протиснувшись вперед между Хаутоном и Портером, он закричал:

— К чему нам чертежи Вот они — сокровища И вот он сам, в наших руках — этот кладезь тайн, главный кудесник и скупой рыцарь Острова Больших Молний. Друзья — обратился он к спутникам. Берите шкатулки с самоцветами — вот что нам нужно! Вяжите старика!

Повадки и тон Бока исполненные болезненного возбуждения заставили заговорщиков вздрогнуть: «Уж не помешался ли он?».

Рао-Сагиб останов и Бока движением руки.

— Я давно подозревал тебя, предатель! Тебе не уйти!

С этими словами Рао-Сагиб сделал шаг вперед и сорвал со стены кривую дамасскую саблю.

— Стреляйте в него — истерически взвизгнул Бок. — Живой или мертвый он должен уйти с нами…

— Рао-Сагиб не уйдет с вами, — спокойно продолжал индус — Да и вы сами не покинете острова. Я дал уже сигнал на плато. Наши люди, вероятно, уже окружают утесы.

Тогда Бок с воплем отчаяния и бешенства кинулся к Рао-Сагибу. Заговорщики увидели лишь блеск ножа и слышали сдавленный стон индуса. Правой, замотанной платком рукой, Бок отвел клинок Рао-Сагиба, а левой нанес ему удар.

— За мной — заревел предатель, бросаясь к выходу. — Пусть он остается здесь сторожить свое золото.

Еще в лабиринте до беглецов донеслись голоса, лай собаки, вой сирены с моторного бота.

Затем они услышали три выстрела подряд и голос Рамиреса:

— Гей, Портер! Бросайте все…

Преследователи были где-то совсем близко. «Окружайте утесы» — командовал голос Кфаранги.

Несколько минут строительного, захватывающего дух бега, и заговорщики оказались на берегу.

— Еще немного, и я ушел бы, не дожидаясь вас! — закричал Рамирес, затыкая пистолет за пояс. — Дорог каждый миг.

По плечи в воде добрались Хаутон и Портер до моторного бота Рамирес за шиворот втащил Бока на борт. Правая рука предателя висела, как плеть.

На плато вспыхнул и взлетел к небу голубоватый меч прожектора. Опустившись, луч скользнул по утесам и остановился на боте. Пуля с берега сорвала с Рамиреса фуражку. Моторный бот несся к стоящему на внутреннем рейде «Ломоносову».

… Автомашина, полная вооруженных островитян, быстро достигла юго-восточных утесов. Еще в пути Зобиара разделил людей на три небольших летучих отряда, а сам вместе с Крюковым бросился в «Сезам».

Рао-Сагиб лежал на полу без сознания. Правая сторона его одеяния и край седой бороды были залиты кровью. В руке индус сжимал эфес старинной сабли.

Разрезав блузу, Зобиара увидел рану. Она была невелика по размерам, и не страшна на вид, но, нанесенная в область живота, могла оказаться смертельной.

— Учитель! — печально позвал он, осторожно приподнимая седую голову Рао-Сагиба.