Осада (СИ)

Меня забила дрожь. Еле сдерживаясь, я бросился к машине, Семен куда-то отлучился, возможно, просто пошел перекурить. Я крикнул и немедленно осекся, по пустой Москве пошло гулять эхо моих страхов.

– Семен! – повторил я, уже тише. – Не могу же я оставаться тут один.

Он появился немедля, вынырнул невесть откуда, очутившись прямо передо мной.

– Едем? – просто спросил он. – Назад?

– Нет! – пустота кремлевских коридоров, где каждый заперт в своем шкафу, где шорох шагов скрадывается толстыми коврами, а появившийся вдали человек, немедля свернет, спеша по своим делам, лишь кивнет при неминуемой встрече и бесшумно исчезнет – нет, это безмолвие убивает. Я уселся на заднее сиденье и тревожно огляделся, обшаривая глазами пустую площадь.

– Подайте телефон, – немного успокаиваясь, попросил я. Семен протянул мне кирпич спутникового аппарата. Дениса Андреевича сейчас беспокоить не следовало, у него трехсторонняя встреча. Немного поколебавшись, я позвонил Пашкову. Пожалуй, тот сильно удивился моему голосу в трубке.

Вкратце я повествовал о случившемся. Премьер не перебивал, мне кажется, только лишь потому, что у него перехватило дыхание. Наконец, я услышал знакомый стук – со всего маху хлопнула ладонь о столешницу. Звук был столь ясный, что меня снова сотрясла дрожь.

– Вот ведь… зараза, – скривившись от боли, сквозь зубы произнес он, – ну надо же такому случиться. И именно сейчас. Это был мой последний козырь, последний. Теперь что прикажете, этих жополизов ставить? Его зама или… – он не закончил.

– Виктор Васильевич, Широков просил подождать с назначениями до окончания операции.

– Я понимаю, что просил… – и снова: – Вот, зараза! Ну что за человек. И ведь так глупо погиб. Так невовремя…. Торопец, завтра в три как штык. Будете говорить. Видеть не хочу генштабовских…. Отмазываться будут, паразиты, как два пальца об асфальт, дать бы им по рогатке да в мешанину. Все бы посмеялись….

И оборвал связь. Я подал «кирпич» Семену и попросил отвезти меня в Сивцев Вражек. А сам, уже с мобильного позвонил Валерии.

Мое счастье, она оказалась дома. Не в делах фирмы, не на очередной презентации, просто дома. Операция помогла, даже ее, погрузившуюся в последние дни в дела своей конторы, она заставила отдохнуть день. И принять меня, сдавленно просящего об этой услуге.

– Ты сам на себя не похож, – произнесла Валерия, впуская в свою квартиру. – Весь дерганый, лица нет. Так на работе достают?

– Работа, это как отдушина. Я… понимаешь, последние дни я столько всего пережил. Хорошо хоть ты дома. А не опять по делам фирмы невесть где ездишь. Мир рушится, а тут…

– Но ведь еще не рухнул.

– Ты просто не в курсе. И слава богу, что не в курсе. Я хоть могу немного забыться и отдохнуть.

Валерия улыбнулась.

– Как верно заметил старик Ницше: «Мужчина создан для битвы, женщина для отдыха воина».

– Спасибо, – произнес я, зарывшись лицом в ее волосы.

– За что на сей раз?

– За то, что ты есть. Мне не к кому больше бежать.

– Я одна надежда и спасение. А чем обязана такой высокой роли в твоей жизни? Если не работа, так что?

Я молчал. Не зная, не представляя, как можно рассказать все, прочувствованное сегодня и тогда – утром четвертого, и утром Константина. Когда дважды попрощался с Миленой. Как объяснить ей, что за связь была между нами, как рассказать? Да и возможно ли это – ей, сестре. Любимой девушке, говорить об измене, которая и была, и не была в ту последнюю ночь.

Наконец, я решился. Оторвав голову от ее волос, тихо произнес:

– Твоя сестра.

– Мила? Не понимаю.

– Я сам не понимаю. Не знаю, смогу ли объяснить.

– Нет уж, попробуй, – она насторожилась, но не потому, что ждала шокирующих откровений. Валя просто не понимала о чем может идти речь, и это непонимание и раздражало и тревожило ее.

– Она звонила тебе в четверг, днем или вечером? – Валерия подумала немного, потом произнесла, мелодично растягивая слоги:

– Да, звонила, кажется утром. Говорила, что от тебя. И что у вас что-то было, но ничего не было. И что она просит прощения за все это. Ты об этом мне хочешь рассказать? Я полагала, она уже напилась или в себя не пришла после вчерашнего.

– Нет, она даже у меня пить не стала. Мы говорили, слушали мои записи. Старые романсы.

– На Милу это очень не похоже. Что на нее нашло?

– Не знаю, только я тоже видел ее такой впервые. К сожалению, и в последний раз. И я… знаешь… я тоже хотел бы просить у тебя прощения за ту ночь. Даже не знаю, как сказать…

– Артем, скажи просто, было или нет? – Я покачал головой. – Тогда тебе действительно придется объясниться.

– Я пытаюсь, Валь, пытаюсь. Не знаю, просто в тот день, вернее, вечер, нам было хорошо вместе. И нам не хотелось расставаться, поэтому она осталась до утра. Что до любовных утех, их не было. Ни внезапного секса, ни обычного.

– Тогда что было? – жестко спросила она.

– Мы встретились, как в первый раз. Жаль, что так получилось, ведь первый раз оказался последним, а я… прости, Валь, но я, наверное, хотел бы продолжения. Мне не стоило бы говорить.

– Прости уж ты меня, не совсем понимаю, продолжения чего?

Мила была права. Первый раз была права насчет своей сестры. Валерия не могла понять. Впрочем, я и сам не мог понять ее – тогда.

– Продолжения этой первой встречи. Мы будто заново познакомились тогда, если я правильно пытаюсь выговорить наболевшее. И еще…

– Так ты хочешь сказать, что ты бы ушел от меня к ней?

Вопрос в лоб. Совершенно неуместный.

– Ты не поняла. Я хотел сказать, что мы заново познакомились и… я даже не представляю, что у нас могло быть впереди, что-то, совсем иное. Я изменил тебе в другом. Понимаешь, я… – и замолчал. Молчала и Валерия. Вторая попытка: – Я хотел бы продолжать встречаться с ней в том качестве, в каком она пришла ко мне.

Валерия вздохнула устало. Но на лице появилась улыбка. Едва заметно вздернулись уголки губ.

– Мне кажется, ты сам не понимаешь, что случилось. Ты потерял Милену очень давно, и неважно, слушала ли она твои романсы в тот день. Она покинула тебя много месяцев назад. Тебе просто показалось, что ты потерял ее только сейчас, и только из-за одной встречи, которая для всех стала последней. Ведь она умерла на следующий день. А ты соединил несоединимое. И наслушавшись ее, считаешь себя виновником.

– Нет, не виновником.

– Именно виновником, не спорь, я знаю тебя лучше. И мучаешься, сам не понимая, почему. Артем, ну я прошу тебя, перестань изводиться. Я понимаю, видеть Милену такой… это ужасно. Я и то не смогла приехать.

– А сегодня при мне, почти при мне, убили Широкова. Министра внутренних дел.

– Ну вот это еще. Ты как в эпицентре, столько всего случилось.

– Я как в пустоте.

– Надеюсь, не сейчас.

– Нет, что ты. Конечно, нет, – я снова зарылся лицом в ее волосы, и замолчал, уже не пытаясь продолжить разговор.

А вечером позвонили из Кремля. Денис Андреевич собирался в прямом эфире объявлять о поддержке решения парламента Крыма о присоединении к России. Я вздохнул и начал собираться. Мир покатился к своему логическому завершению, и этот снежный ком, нараставший с каждой минутой, уже невозможно, да и нежелательно было останавливать.

53.

До перевала добраться должны были еще к десятому, но не случилось. После Константина, больше пошумевшего, нежели потрепавшего Кодори, еще полдня отсиживались в схроне, и только потом выступили из-под защиты реликтового леса в сторону селения Правый Птыш. Важа больше всех стремился вперед, буквально подгонял группу.

По пустынной дороге, не патрулируемой никем, даже с воздуха, спустились к реке. Здесь снова пришлось пережидать. По дороге неспешно пылила колонна бронетехники, растянувшаяся на добрый десяток километров. Номера на бортах были чужие, они удивили даже привыкшего ко всему Ивана.

– Гости? – спросил Бахва, ткнув пальцем в головной БТР. Тот кивнул.

– Чеченцы, – буркнул Куренной мрачно, провожая взглядом технику. – Не пойму, что они здесь забыли. Вроде никто не приглашал. Разве что в Осетию в восьмом. Так тогда они сразу переброшены во Владикавказ были, еще за месяц до кампании. Здесь-то что им надо?

– Я это думал у тебя узнать. Видимо, давно выехали.

– Очень. Неделю назад, если не раньше. Нет, раньше. Сейчас по железке просто так не проедешь, учения идут одни за одним. Сплошные заторы. И кроме того, в Абхазию одна колея ведет. А тут всегда движение дай боже, благо туристический сезон. Был.

– Может, самолетами побросали где-то здесь.

– Здесь полно своих мотострелковых батальонов. Почему именно они, что из Сухума нельзя перебросить… – неожиданно он замолчал. Бахва посмотрел на разговорившегося Ивана, понял, о чем он сейчас думает.

– Сестра, подай приемник, – попросил он. Манана была ближе всех к дороге, с высоты она осматривала движущуюся колонну в прицел винтовки. Тихонько шевельнулись заросли ломоноса, насмерть обвившего облепиху. На то, чтобы продраться сквозь такую преграду почти бесшумно, группе потребовалось около часа.

– Что толку. Аккумуляторы ни к черту, «Моторола» ведь, – Бахва покрутил ручку настройки, потом, увидев полузадушенное лимонное деревце, невесть как попавшее в эти заросли, попытался оживить приемник альтернативным способом. Но незрелых плодов хватило лишь на шипение и тихий посвист. Невнятное бормотание, пришедшее было на сантиметровых волнах, вскоре стихло. Иван посоветовал ловить «Эхо Москвы», здесь, в Чхалте, его станция, но и эта затея провалилась. Слышен был лишь торопливый шепот, разобрать который, несмотря на все старания, оказалось делом бесполезным.

– А ведь что-то случилось, – заметил Иван, вслушиваясь. – Ведь как тараторит.

– Да, верно, – подхватил Бахва. – Новостная нарезка, не иначе. Вот и музыка соответствующая. Чуть не пятая симфония Шостаковича.

Они переглянулись. Важа не выдержал и отодвинулся подальше. За последнее время они странно сошлись – командир отряда и русский пленник. Сразу после того, как Иван оказался в схроне, еще тогда, перед самым приходом Константина, они будто сдружились меж собой. И теперь беседуют на равных, более того, мысль одного немедленно подхватывает другой. А Манана. Он оглянулся на сестру командира. Она будто ничего не замечает. Тоже попала под влияние русского. Или он ей нравится как мужчина. Важа покачал головой. Массовый гипноз какой-то. Ему одному повезло не оказаться пленником Ивана, только он, видимо, и был в состоянии оценить влияние русского в их группе – и по возможности, давать этому влиянию отпор. Хоть Бахва, сам плененный, и осаживал его всякий раз.

Вот как теперь, стоило ему вставить слово по поводу русских, вполне возможно, напавших на Украину, мысль немедленно была отвергнута. Иван уверил, слишком рано, до двадцатого не планировалось никаких действий. А теперь, с битвами с мертвецами, эта возможность и вовсе может быть сведена к нулю. Чистое самоубийство бросать в бой пятьдесят восьмую армию, чтобы захватить полуостров, кишащий зомби. Будто своей территории в точно таком же состоянии не хватает.

– Скорее всего, это как-то связано с прибытием чечен, – в разговор включилась и Манана.

– Об этом бы не стали твердить на «Эхе Москвы», у нас же нет свободы слова, – возразил Куренной. – Единственно, что возможно – победная реляция. После тяжелых и продолжительных боев в с грузинскими мертвяками, мы освободили какой-нибудь их город. Поти, например. Ради и нашего и их спокойствия. Хотя в подобное верится с трудом. Но с другой стороны, этот порт нашим как кость в горле, ведь через него вам все оружие поставляется, у нас под носом.

– А европейские наблюдатели вас шугают, – усмехнулся Важа. И замолчал, видя как Иван улыбается в ответ.

Тем временем, аккумуляторы в приемнике сели окончательно, никакие лимоны зарядить их не смогли. Да и колонна прошла, можно было не спеша двигаться дальше, перебираться через дорогу и перейдя на другой склон Кодори, звериными тропами перебираться вдоль до самой Сакени, правого притока, и вверх идти к перевалу Хида.

– Если только колонна не поперлась на подкрепление. Сами знаете, как чечены и абхазы дружны. Еще с времен первой войны.

– Важа, мимо нас проехал батальон. Что, все они на перевал? А бронетехнику побросают по дороге?

– Бахва, я не думаю, что следует язвить, – вмешалась сестра, – Возможно, где-то в селах выше идет заварушка. Кто знает, может мертвяки, может, наши. А может, то и другое. В десятых числах в Омаришару должна была зайти группа Кахабера Асанидзе. Возможно, задание не отменили.

– Крайне маловероятно, сестра. Но появление специально завезенных чечен в грузинских селах….

– Если чечены, то это зачистка. Помните, когда их в восьмом бросили в Гори, они же там…

– Важа, тебя там не было, – снова осадил его командир.

– Он может быть в чем-то прав, – вмешался Куренной. – Раз не за нами охотятся, возвращаться будут, посмотрим, послушаем. Пока-то что делать будем, командир?

Наконец, Бахва поморщился. Но пожал плечами в ответ на шпильку Ивана и приказал продолжать путь.

Омаришару они миновали на следующий день, вполне благополучно. Поселок, хоть и не подавал признаков жизни, но и мертвецов ни вокруг него, ни в нем самом не наблюдалось. Только усиление на блокпостах давало понять, что в самом поселке еще теплится какая-никакая, но жизнь. Чеченской колонны пока нигде видно не было, даже следов. Возможно, она проехала прямо, на Южный Приют, без задержек.

Меж тем, преследование их группы окончательно прекратилось. Подобное поведение федеральных войск могло значить либо то, что группу они потеряли из виду и теперь поджидали у одного из перевалов, либо ситуация в Кодори складывалась таким образом, что не до мелких грузинских диверсантов стало. Бахва подгонял своих – ему и самому не терпелось обогнать федералов и выбраться из ущелья. К тому же они и так выбились из графика: вернутся в Кутаиси в середине августа. А должны были двенадцатого, то есть завтра. И ведь послание не отправишь через спутниковый, слишком много ушей в Омаришаре. Кутаисские боги знают только то, что группа немного задержится и приведет пленного мотострелка, данные прилагаются. Это все, что Бахва успел отправить по выходе из реликтового леса. Ответ пришел с запозданием и предупреждал о многочисленных мертвецах по дороге и о том, что данные по русскому уточняются, спасибо за работу.

Но по дороге им не встретился ни один мертвец. Возможно, спецоперация русских. Возможно, все не настолько уж плохо, как считают в Кутаиси. А возможно, в Кутаиси все куда хуже, чем здесь. В последнее Бахве, получившему послание от «батоно Ираклия» верить совсем не хотелось. К тихому и спокойному Кутаиси он давно привык, хоть и бывал последние годы урывками, но иным его представить просто не мог. Да и не желал, что тут скрывать. Потому еще это предупреждение кольнуло его сильнее, чем ожидалось. И заноза, засевшая в сердце, болела очень долго.

К ночи они подошли к селу Сакен. Вотчине того самого Эмзара Квициани, который еще в шестом году, во время наведения конституционного порядка в Кодори, отчаянно сопротивлялся занятию села правительственными войсками. А затем, после разгрома, со своей бандой ушел в Абхазию, откуда его боевики периодически тревожили абхазское правительство в изгнании налетами. О самом Квициани долгое время ничего не было известно, пока он не возвратился в село в конце прошлого года. О связях Квициани с чеченскими полевыми командирами было хорошо известно. Именно его отряд «Охотник» вместе с печально знаменитым Русланом Гелаевым в октябре первого года пытались совершить переворот в Кодори. Жаль, потерпевший неудачу. Ведь тогда Эмзар еще поддерживал правительство Шеварднадзе.

Манана отвлекла его от мыслей о ненадежном стороннике опального президента. Коснувшись пальцами плеча, она указала на белеющий при въезде в село телеграфный столб. На нем что-то висело, в темноте уже не разобрать было. Бахва навел свою инфракрасную оптику.

Человек, повешенный на телеграфном столбе, умер совсем недавно, его тело еще продолжало теплиться на фоне похолодевшей к вечеру листвы. Потемневшее от прилившей крови лицо, хоть и обросло пышной белесой бородой, было легко узнаваемо. Бахва оторвался от бинокля и подал его Важе. Тот непонимающе посмотрел на командира.

– Эмзар Квициани. Бывший хозяин всего Верхнего Кодори, – пояснил Бахва столь спокойным тоном, что у Важи мурашки пробежались вдоль спины. – Значит, чечены были здесь. Либо все, либо только часть. И поперлись они в такую даль только ради него.

– Ну, может, не только, – возразила Манана.

– Но только ради него сделали крюк, – Бахва снова взял бинокль, поводил по селу. – Да был бой. И не остывших трупов в селе полно. Многие в абхазской униформе. Похоже, его «охотники», наконец, успокоились.

Он победно оглядел свою маленькую группу.

– С чем я вас всех и поздравляю, – с нескрываемым удовольствием произнес командир.

54.

Селектор пискнул. Поскольку секретарша была в кабинете и принимала поцелуи и ласки на коленях Лаврентия, тому пришлось потянуться к трубке и отвечать самому.

– Это Глеб Львович, – прошелестело в динамике. – Лаврентий Анатольевич, надеюсь, вы не слишком заняты. Я буквально на два слова.

– Да, разумеется. Заходите, – Дзюба поднялся, стряхнув с себя секретаршу и приказав ей как можно быстрее выметаться и приводить себя в порядок в другом месте. – Я полагал, мы встретимся днем.

– Это само собой. Но мне хотелось бы поговорить предварительно. Так сказать, с глазу на глаз. Если у вас, опять-таки нет никаких неотложных дел. И вам еще не надоело стариковское бурчание.

Устюжный, конечно, манерничал, прекрасно зная, что Дзюба откроет ему свои двери в любой момент. Ведь Лаврентий его протеже, его ставленник, воспитанник, трудно даже представить, чтобы тот отказал наставнику. Посему Глеб Львович, уже находившийся на этаже, сообщил, что прибудет в кабинет «минуток через пять», а сам взял газету со стола и погрузился в изучение приемной, отделенной от него полураскрытой дверью. Через пару минут после разговора из кабинета выскочила секретарша Дзюбы, промчалась мимо Устюжного в дамскую комнату, громко хлопнув дверью. Подождав еще немного глава Межрегиональной организации «Свобода выбора» поднялся из мягкого низкого кресла, что доставило ему некоторые проблемы – ревматизм, он такой, – и потихоньку направился в кабинет Лаврентия. Дзюба его ждал.

– Присаживайтесь, – еще одно мягкое низкое кресло, Устюжный предпочел ему стул. – Что такого стряслось на сей раз?

– Как ни странно, благоприятные обстоятельства. Акио Тикусёмо, заместитель консула по особым поручениям, хотел бы побеседовать с вами сегодня. На завтра у него резко изменились планы, он просит перенести встречу на нынешний вечер. В семь часов, если вас устроит.

Дзюба помолчал немного, потер нервно пальцы рук, будто разом обморозив их.

– Полагаю, вы так же будете присутствовать, – несколько неуверенно произнес он, поглядывая на Устюжного.

– Да, разумеется, – немедля согласился тот. – Все же, именно я выразил предварительное согласие… ну и не могу я вас так просто бросить во время важных переговоров.

Оба улыбнулись невольно. Лаврентий предложил выпить, Устюжный благоразумно отказался. Дзюба же наплескал себе рюмку коньяка.

– Я надеялся, что японцы нас поддержат. Это очень удачно.

– Пока рано говорить об этом. Я хочу сказать, общественности. Она может неправильно истолковать нашу позицию. Тем более, в столь критической ситуации.

– Законодательное собрание не сегодня, завтра, должно рассмотреть проект о легализации оружия. Поскольку министр обороны только и делает заявления, а войска лишь маршируют вдоль порта, охраняя склады, нам ничего другого не остается.

– Грудень достойный человек, но видимо, на него сильно давят из Кремля. Раз все так складывается, – заметил Устюжный. – Или ему элементарно не хватает войск. Жаль, данные засекречены от нас.

– Тем более, от нас, мы же оппозиция, – хмыкнул Дзюба. – Я так вообще притча во языцех для Пашкова, кажется, он всякий раз перед сном меня поминает всуе, – он усмехнулся собственной шутке. – А вот поделать ничего не может. Как не смог задавить правый руль. Что только не делал, даже машины из Калининграда пригонял за бесценок. Но мы выстояли. И теперь можем честно сказать, остались ему единственно оппозиционной силой. А это что-то да значит. Мой профсоюз автомобилистов за прошедшее время вырос до шестидесяти тысяч человек и продолжает расти. Ваша группа так же в силе. Словом, мы реально давим на власть. Надо этим пользоваться.

Устюжный выпрямился, оторвавшись от спинки стула.

– Именно об этом я и хотел с вами переговорить. Двадцать первого, в воскресенье, я надеюсь, город сумеют очистить от зомби. Но как бы то ни было, нам надо провести акцию протеста. Подключить Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре, другие города. Но только серьезную акцию провести, так, чтобы дошло до той стороны Урала. А по большому счету и до наших европейских друзей.

– Не обольщайтесь, Глеб Львович, чтобы нас показали по российскому телевидению, сюда должен приехать как минимум сам Марков. И при нем все произойти.

– Напомню, визит президента запланирован на конец августа. Надеюсь, он хоть в какой-то мере оценит обстановку, сложившуюся в последние недели в Приморье. Но мы постараемся пошуметь и без него. Акции, спланированные сразу в нескольких городах, не пройдут незамеченными.

– Прежде проходили. Замечал нас только московский ОМОН. Или питерский, в зависимости от загруженности первого.

– На этот раз все будет куда как серьезно. Почему я и приглашаю вас поговорить с господином Тикусемо. Он озвучит предложения японского правительства, касающиеся именно нас.

– Вы затеяли игру, Глеб Львович?

– Кое-какую. Но вы сами скоро к ней подключитесь.

– В таком случае, с нетерпением жду встречи с замом консула. Впрочем, если вы хотите просто обратиться к японскому правительству с просьбой о помощи…

– Ну что вы, Лаврентий Анатольевич, это мелко. Мы будем действовать иначе. Кстати, раз уж я прибыл столь рано и прервал ваши дела, мне не хотелось бы задерживаться, – Дзюба запротестовал, но Устюжный прервал его словоизлияния взмахом руки. – Я только довел до вас предложение Акио Тикусемо. Коли вы согласны, я передам ему ответ.

– Вы с ним договорились о встрече?

– Нет, всего лишь по телефону, он просил меня перезвонить, – Устюжный сделал легкое ударение на слове «меня», так что Дзюба, собравшийся было возражать, неохотно кивнул в ответ. – Понимаете, Лаврентий Анатольевич, мы с Акио немного знакомы, а вот вы пока еще друг другу не представлены. Полагаю, мне выпадет эта честь. Вести же беседы с не представленными людьми не в традициях дипломатии, тем более страны восходящего солнца. Уж извините такую церемонность нашего гостя.

– Полагаю, он меня еще и проверяет.

– Я бы не исключил эту версию.

На этом Устюжный и откланялся. Проводив его, Дзюба щелкнул селектором и попросил соединить его с представителем профсоюза в Находке. Затем в Уссурийске. Партизанске. И напоследок в Хабаровске. Всякий раз он начинал беседу с вопроса о положении дел в городе, и как только собеседник, догадавшись о чем будет идти разговор, начинал склонять доставших жителей мертвецов, намекал на двадцать первое число. Возражений почти не было, а если и случались, Дзюба легко давил авторитетом всякий робкий отпор. Тяжелее всего ему пришлось в Комсомольске-на-Амуре, там прошедшая операция принесла самые успешные плоды, зомби на улицах были вычищены полностью еще во вторник, город сейчас потихоньку приходил в себя после случившегося. К тому же заезжие московские корреспонденты весьма благостно отражали состояние дел, мешать их работе активистам профсоюза не хотелось – они сами принимали непосредственное участие в спецоперации, и были особо отмечены лично президентом. Единственное, что напрягало оппозиционеров – небольшая группа сторожевых катеров, в полдюжины, с начала войны за Крым болтавшаяся по Амуру, от Хабаровска до Николаевска-на-Амуре. Теоретически она отлавливала зомби с воды, но за все время ее пребывания на реке, десант так и не высадился. Разве что во время остановки в портах, матросы сходили ненадолго на берег, и тут же возвращались обратно. Что это было и по какому поводу, сказать пока не представлялось возможным. Впрочем, не Дзюбе, он сумел объяснить ситуацию в свою пользу. И склонить к ее принятию собеседника.

Поставив галочку напротив Комсомольска-на-Амуре, Дзюба энергично потер ладони. Оба края, Приморский и Хабаровский, были готовы к возможной акции. Хотя до нее еще палкой не добросишь, да и ситуация в корне могла перемениться не раз, но это согласие многое значило. И прежде всего непоколебимый авторитет самого Лаврентия. На который он так рассчитывал, особенно в последнее время. Когда в рядах оппозиционеров снова наметился разброд и шатания. Одни старались не шуметь, понимая, что в битве с живыми мертвецами сейчас не до них: ни Кремлю, ни местным жителям. Другие же, напротив, именно этот момент и пытались использовать для саморекламы. А иначе как дашь о себе знать, когда эфир занят исключительно войной – то в Крыму, то с зомби.

И всех их следовало как-то сорганизовать и упорядочить. Свести воедино сызнова. Хорошо, Устюжный оставался на его стороне, незримая тень учителя, витавшая за спиной Дзюбы всякий раз, когда он общался с кем-то из «раскольников», продолжала действовать. Глеб Львович демократ старой закалки, член знаменитой Межрегиональной депутатской группы, основанной на Втором съезде народных депутатов, один из создателей Движения демократических реформ, вместе с Виктором Паупером, чья дочь… впрочем, эта история и так всем хорошо известна.

После Устюжный участвовал в первых выборах в Госдуму в девяносто третьем, хотя незадолго до этого поддерживал участников сопротивления в Белом доме, однако, вовремя вошел в состав «Партии российского единства и согласия», а после избрания, стал лидером одноименной фракции Думы. Впрочем, подобных крутых поворотов в его судьбе хватало. В девяносто пятом не попав в Думу второго созыва, открыто призывал к импичменту президента Ельцина, за развязанную войну в Чечне, вполне справедливо предполагая исходом противостояния отпадение республики от России. Однако, в следующем году уже всячески поддерживал Бориса Николаевича, – вскоре после того, как президент стал единственным кандидатом, могущем дать отпор лидеру компартии. В конце того же года в благодарность получил должность первого заместителя председателя в государственном Внешторгбанке, где проработал вплоть до миллениума. В первом случился скандал – Устюжный разоблачал руководство банка в махинациях, требовал прибытия Счетной палаты, однако, не получив ничего, ушел в отставку, пробился в Думу Владивостока и потихоньку начал собирать оппозицию обвиняя правительство и коррупции. Кто мог тогда подумать, что премьер Касьянов и он сам в итоге окажутся в одной лодке?

Это случилось в шестом. Касьянов, тогда уже два года как в отставке, возглавил оппозиционную партию, изготовленную специально под него, для выборов в Госдуму и на должность президента. Неожиданно того поддержал и Устюжный. Владивостокская Дума взбунтовалась против своего председателя, и в спешном порядке переизбрала его. Вот тогда он и нашел себе Дзюбу. Лаврентий был лидером движения «Правый руль» – в пятом году он, в сущности, сам по себе, владелец ремонтной мастерской, провел акцию в защиту правого руля в городе, где едва не каждая машина вводилась из Японии, и который в очередной раз пытались запретить. Акция имела огромный успех и вынесла Дзюбу в ряды известных деятелей Приморья. Да и не только Приморья, через год филиалы его организации существовали во всех крупных городах на Дальнем Востоке.

Так что им заинтересовались как власти, так и оппозиция. Прежде всего Устюжный. Авторитет этого человека во Владивостоке был по-прежнему очень велик, несмотря на свои семьдесят, политиком он был весьма деятельным, его немедленное, после отставки, приглашение на должность председателя в правозащитную организацию «Свобода выбора» не оказалось случайным. Устюжный боролся за права автомобилистов, призывников, бросался на все. И лишь через несколько месяцев осознал свою чисто физическую слабость. Вот тогда он и вышел на Лаврентия, предложив тому должность руководителя профсоюза автомобилистов Приморья. А по сути, переложив большую часть весьма грязной и тяжелой работы на своего протеже. Чему Дзюба был только рад.

Четыре года минуло с той поры, многое изменилось, авторитет обоих вырос, ими обоими заинтересовались международные круги, и только одно оставалось по-прежнему. Их отношения. Учителя и ученика.

Когда Дзюба закончил обзванивать своих, он первым делом сообщил об успехах Глебу Львовичу. И был несказанно рад, как прежде, услышать слова благодарности, странно, но в присутствии Устюжного, Лаврентий всегда чувствовал себя мальчишкой. Тем более тот присоединился к нему за обедом, они еще раз обговорили подготовку к акции и план на вечер.

– Переводчик не потребуется, – уверил его Глеб Львович. – Господин Тикусемо хорошо знает русский. Впрочем, вы ведь тоже владеете японским.

– Через пень колоду. Как говорится в таких случаях, со словарем.

– Скрывать ему будет нечего и не от кого. Тикусемо прибудет один. Встреча, сами понимаете, не афишируется.

Дзюба кивнул. Их и так пасли сотрудники службы безопасности, не то провоцируя, не то предостерегая. Как в старые добрые советские времена отъявленных диссидентов. Впрочем, они таковыми и были. Пускай переменилась власть, но должны же быть люди, за которыми она охотится. Иначе как объяснить все промахи и просчеты, как не кознями таких вот оппозиционеров. Продавшихся японцам, в данном случае.

Наблюдение за ними было постоянным, почти открытым. Сотрудники, пасли их, как заблудших овец. Впрочем, обе стороны привыкли к этому. А потому одни не обращали внимания за слежкой, другие, за тем, что слежка не приносит желаемых плодов, превратившись, скорее, в традицию. Поэтому и Дзюба, и Устюжный немедля заметили серенький потертый «ниссан», проводивший их до ресторана японской кухни «Оригами», где и должна состояться встреча. Почти вместе с ними в зал вошли двое службистов. Расселись поудобнее, в разных концах зала, так, что оппозиционеры оказались под перекрестным наблюдением.

И только после этого вошел Акио Тикусемо. Типичный клерк – в черном костюме и галстуке, лысеющий грузный мужчина лет под шестьдесят. Возраст, когда у японцев, наконец, заканчивается молодость, пошутил Устюжный. По прибытии господина Тикусемо, оба встали. Устюжный представил Дзюбу. Теплое пожатие рук, японец непрерывно улыбался, верно, прекрасно понимая, что его снимают на камеру.

– Не волнуйтесь, сейчас нам приготовят кабинку, – произнес Тикусемо. – Я надеюсь, что никаких проблем при прибытии у вас не было?

Через минуту они перешли в закрытую комнатку, где им был подан соевый суп со строганиной и черная лапша с кучей приправ, до которых оба русских не дотронулись, прекрасно зная их ядовитую остроту.

– К делу перейдем, – произнес Акио-сан, оглядывая оппозиционеров. – До нашего правительства дошло, что у вас не все в порядке с обеспечением населения продуктами. Мы хотели бы вам помочь, но ваши верховные власти выступают резко против.

– В чем именно заключается ваша помощь? – решил уточнить Дзюба, хотя и так прекрасно понимал, какие слова за сим последуют, просто решил проверить заместителя консула.

– Первое. Гуманитарная помощь жителям Владивостока. Второе, – Акио-сан перечислял, трогая кончики пальцев, точно разговаривал с детьми, – финансовый поток оппозиции. Поддержка на время вашей борьбы за права. Потоки контролируются властями, поэтому завтра создайте электронный кошелек в некой платежной системе, именно какой, решать именно вам. Сообщите мне по телефону номер счета. Я переброшу средства.

– Будет тяжело их потом обналичить, – заметил Устюжный, как самый опытный в деле приема средств от иностранных организаций. Как-никак именно он был ответственен за получение денег еще Межрегиональной депутатской группой переводов из США.

– Зачем обналичить. Используйте так, их будет трудно отследить.

– Мы не вы, у нас работают больше с наличными.

– Хорошо, – произнес Тикусемо после короткой паузы. – Я передам вам средства сам лично. Или подставному лицу, на которого вы укажете. Пока только полтора миллиона долларов, но через неделю шесть миллионов. Я полагаю, этой суммы будет достаточно для подъема движения?

Оба синхронно кивнули. Дзюба невольно дернулся. Он не привык обсуждать подобные проблемы вот так, в открытую. Что-то старое заскрипело в нем, что-то вбитое еще в советские времена. Мол, не бери денег от иностранца, беду себе накликаешь. Правда, в нынешней ситуации, всему Приморью и так негде денег взять. Дума Владивостока уже договорилась с южнокорейской стороной о выделении кредита на закупку риса и свинины, на что Кремль отреагировал хоть и болезненно, но в целом, сдержанно. Взял погашение транша на себя.

– Так же наше правительство беспокоит Камчатка. Положение в этом регионе очень тяжелое. Вы знаете это лучше меня. Цены высокие, а продовольствия нет. Я слышал, что многие бегут в города Дальнего Востока.

– Да, это верно. В Петропавловске-Камчатском наступила вечная полночь, – мрачно пошутил Дзюба, и видя, что его не понимают, прибавил. – Я хотел сказать, положение там хуже некуда. Мертвецы ушли в горы и совершают набеги, а кроме того, начались ливни, с гор в город сошло несколько селей. Есть погибшие, а оставшихся без крова тысячи.

– Им ваша помощь нужна в первую голову, – добавил Устюжный.

– Японское правительство выделяет вам безвозмездный транш, на сорок миллионов долларов.

– Условие? – спросил Дзюба. И вместо собеседника ответил: – Как я понимаю, вас интересуют только Северные территории.

– Мы беседовали с жителями Итурупа, Кунашира, других островов… они не против перехода под юрисдикцию японского государства. Некоторые даже этому рады, – как ни в чем не бывало, продолжал господин Тикусемо. – У них очень много есть зомби. Жители не справляются. У вашей же страны один обычай хоронить – то есть закапывать в землю. У нас нет только такого обычая, поэтому кладбищ меньше и проблем тоже. Правительство послало Тихоокеанский флот, но этот флот только сторожит корабли нашего правительства, чтобы они не перешли линию, и не помогли, – от волнения господин Тикусемо стал еще больше коверкать русский, продолжая внешне оставаться спокойным.

– Простите, Акио-сан, что вы от нас желаете получить? – немедля спросил Устюжный.

– Понимание ситуации. И помощь вашим же гражданам. Вы сообщили мне, что планируете акцию против властей.

– С целью привлечь внимание Москвы к нашим проблемам, – уточнил Дзюба. Настырность японца начинала ему надоедать. К лапше он так и не притронулся, официант, неловко влезший в беседу, с поклоном удалился, забрав пустую посуду, и принес яблоки в карамели.

– Не только, – тут же вставил свое слово Устюжный. – Прежде всего, нам надо продемонстрировать свою сплоченность и решительность. Без вашей помощи это не будет возможным, – кажется, он начал понимать, что деньги могут уплыть, и потому очень старался угодить – к неудовольствию своего ученика. – Более того, ваша помощь будет означать, что мы не одиноки в этом мире. Жители Приморья и так благодарны вашему правительству за вмешательство в девятом году в наши проблемы. Ведь именно благодаря вам был исчерпан конфликт с правым рулем, – Тикусемо кивнул, вполне удовлетворенный.

– Разумеется, вы не одиноки и всегда можете опереться.

– Глеб Львович, нам надо поговорить, – резко произнес Лаврентий.

– Несколько позже, если вы не против.

– Против. Мне необходимо сейчас.

– Мне покинуть вас на минуту или две? – поинтересовался Тикусемо. Но Устюжный отговорил обоих от их шагов, расшаркавшись перед заместителем консула повторно и задавив авторитетом Дзюбу, в точности, как тот давил авторитетом своих коллег по профсоюзу всего несколько часов назад. Это сравнение и не дало Лаврентию подняться из-за стола. Он только покачал головой и пробурчал что-то себе под нос, не слишком приятное.

Тикусемо продолжил:

– Вы проведете массовые акции протеста в разных городах. Основное требование – это внимание к вашим проблемам и к помощи извне. Со стороны японского правительства, готового пойти навстречу…

– Нам и про северные территории тоже прикажете говорить? – резко спросил Дзюба.

– Нет, этот вопрос будет обсуждаться отдельно с правительством вашей страны. Как я надеюсь. Пока же ваша задача – обеспокоить Москву своими выступлениями и подготовить почву для вмешательства нашего правительства в дела Дальнего Востока.

– Нас просто задавят танками. Через несколько дней сюда будут переброшены два полка внутренних войск. Два полка, вы понимаете?

– На территории вашего края размещена пятая армия. Здесь, во Владивостоке и его ближайших окрестностях. Она сражается против зомби и в целом состоит из ваших же жителей. В Белогорске и окрестностях размещена тридцать пятая армия, которая делает то же самое. Таким образом, на территории Дальневосточного военного округа находится в боевой готовности больше сотни тысяч человек.

– Половина из которых еще в начале августа переброшена на Урал, и рассредоточена вдоль границы с Казахстаном и Китаем. Почему и случился прорыв. Вы понимаете ситуацию Акио-сан: да, у нас половина вооруженных сил страны сосредоточена, но их поддержки мы враз лишились по глупости командования. Что же удивляться прибытию зомби из Китая.

– Да, то, что осталось от войск, едва сдерживает натиск, а граница не закрыта до сих пор, – подтвердил с какой-то злой охотой Устюжный. – Нас же все время кормят обещаниями улучшить ситуацию. Лично министр обороны, он тут частый гость. Но на деле ничего не происходит.

– Это еще один повод пересмотреть прежние договоренности. И сообщить Москве об этом. Народное недовольство, как я успел заметить, пребывая долгое время в вашей стране, очень сильно беспокоит ваши власти. Заставляет их предпринимать шаги. Особенно массовое недовольство. Как в вашем случае. Когда вы планируете акцию?

– Двадцать первого, в воскресенье. Я обзвонил своих коллег, все согласны выступить под одним лозунгом защиты населения от живых мертвецов и обеспечения продовольствием. Не исключено, к нам добавится Якутск и Магадан – северный завоз в эти города даже не начинался.

– Очень хорошо, – первый раз лицо заместителя консула отобразило улыбку. – Значит, господину Маркову будет о чем подумать. Он собирается когда-то прибыть в ваш край?

– Пока планирует в самом конце августа.

– Будет прекрасно, если он передумает и прибудет пораньше. Этот факт может пойти на пользу и ему и вам. Если вы будете управлять ситуацией.

– Разумеется, будем, Акио-сан, – мгновенно ответил Устюжный. – Более того, президент поймет, с какой силой имеет дело. Уверяю вас. Да, мы дадим ему повод посетить наш край. Как раз перед праздником.

– О, у вас праздник. Я забыл. Это очень хорошо, – официант принес зеленый чай. Разговор, прервавшийся на мгновение, снова возобновился – господин Тикусемо интересовался деталями предстоящей акции. Беседа закончилась только через два часа после начала, когда Акио-сан обнародовал схему выделения денег на нужды оппозиции через своих людей во Владивостоке и церемонно откланялся. Оппозиционеры остались одни.

Посидев некоторое время молча, и переглянувшись, Устюжный начал первым:

– Зря вы так напирали, Лаврентий Анатольевич. У нас могло и не выгореть. Японцы народ щепетильный.

– Я заметил. Особенно, как он затрепыхался, когда я о Курилах речь завел. Просто весь из себя вылез.

– А что вы хотите, вы затронули больную тему. Все жители страны восходящего солнца уверены, что Южные Курилы по праву принадлежат им, а Советский Союз незаконно оккупировал их после Великой Отечественной.

– Мне кажется, он делает ставку именно на возврат территорий.

– Это тоже естественно. Все японцы делают на это ставку.

– И вы предлагаете нам сыграть в такую игру?

– Лаврентий Анатольевич, вы в самом деле, умом решились? – резко спросил Устюжный. – С чего нам распродавать собственную страну? Надо просто воспользоваться сложившейся ситуацией в своих интересах и заставить московские власти пошевелиться и принять наши условия.

– Их вам тоже заместитель консула сообщит.

– Решительно, с вами невозможно разговаривать. Будто вы нарочно все это говорите. Будто у нас самих проблем нет, как только торговаться с Москвой за Курилы для японцев. С чего вы так уперлись на этом вопросе.

– С того, что Тикусемо наверняка потребует помощи в этом вопросе.

Устюжный молча посмотрел в окно. Уже давно стемнело на улицах зажглись редкие фонари. Городская администрация старалась экономить на всем, и потому включала освещение только в центре города, да на причале. Спальные районы, особенно, Заря и Вторая речка, вообще погружались во тьму, и только прожекторы на блокпостах да вдоль окраинных дорог освещали дали морские и прибрежные.

В наступившей тишине прогудел протяжно отходивший катер, требуя освободить дорогу. Устюжный отвернулся и задернул штору. Моря он никогда не любил. Еще с детства. Приезжая сюда, рассчитывал пробыть в городе года два как максимум, а потом, на крыльях, вернуться в Москву. Но не случилось, он по-прежнему здесь, по-прежнему живет в старом доме на улице Льва Толстого, откуда не видно и не слышно моря, и старается во время прогулок не приближаться к берегу. Все, как и в почти десять лет назад. Ничего не изменилось, кроме него самого.

А вот Дзюба стал другим, вальяжным, уверенным в себе. Пока еще он не мнит себя главным, но, кажется, все к тому идет. Еще бы, Лаврентий проделал такой путь. Выбился в люди. Научился командовать, принимать решения и отвергать их. Обвинять и призывать. Научился быть услышанным. Ему это далось просто, в отличие от его учителя. Образ которого, как ни печально, все больше блекнет, становясь лишь навязчивой тенью за розовощеким крепким здоровяком, готовым горы свернуть – и сворачивающим их по мере надобности. Придет время… Устюжный вздохнул и поднялся.

– Давайте перенесем наши споры на светлое время суток. С утра голова лучше думает. Особенно у меня, знаете ли, я ведь не сова, – Устюжный попрощался и вышел из ресторана. Поймал такси, краем глаза отмечая присутствие у входа человека в темном костюме. И отправился домой, поминутно оглядываясь. Но на сей раз привычной слежки не было. Старею, подумал он, действительно старею. Становлюсь никчемным. И устало согнувшись, зашел в подъезд.

55.

Вечер начался с того, что кто-то потрогал колючую проволоку. Андрей Кузьмич, сидевший у торшера, немедленно выключил свет и подошел к окну. Выглянул и побледнел. Обернулся к Татьяне.

Жена уже легла; Иволгин подошел к ней, кажется, заснула. Он спустился в подвал, достал ружье, и долго возился, ища заветный коробок с патронами. Наконец, вышел во двор.

У калитки стояло трое мертвых. С вечера Иволгин привалил ее бревном, так что открыть, даже навалившись, невозможно было. Кажется, они это поняли, и потому один упорно тряс колючку, не обращая внимания на осыпающиеся подгнившие пальцы, а когда тех перестало хватать, отошел и стукнулся в забор.

Андрей Кузьмич долго наблюдал за его действиями. Словно завороженный следил с крыльца, как мертвец упорно стучит в забор, расшатывая его. Забор изредка потрескивал, словно подзуживая зомби, но пока держался стойко. Наконец, Иволгин уговорил себя и сошел во двор, двинулся, поминутно вскидывая ружье, словно снова попал на охоту, обходя дом, выискивал следы. Но ничего не находилось.

Когда он вернулся, Татьяна встала. Должно быть, разбудил шум, производимый мертвецами, к тому времени, как он вернулся, их собралось пятеро. Трое стучались в забор, двое пытались сорвать колючку.

– Андрей, что это? – тихо позвала его Татьяна. Он велел ей отойти от окна на всякий случай и посмотреть, как там Лиза. Через минуту она вернулась, все в порядке. – Как ты думаешь, они прорвутся?

– Я жду, – коротко ответил он. – Боюсь, что выстрелы напугают девочку, – машинально Иволгин сжал в кармане куртки коробок с патронами.

– Ты так спокойно об этом говоришь…

Он хотел сказать, что уже переборол страх, что стоит здесь почти час, наблюдая, как мертвецы пытаются прорваться к живым. Хорошо, что у них не штакетник, как у большинства соседей, а добротный прочный забор. Те, кто строил его, строили на долгие десятилетия, будто воздвигали первый рубеж обороны. Хотя дом возведен был в шестьдесят первом, когда и страхов-то никаких не могло быть, парочки гуляли по ночам, забывая напрочь о времени, а хулиганы лишь приставали к девушкам, навязывая свою компанию.

Одним из таких «хулиганов» был его отец, именно так он и познакомился со своей половинкой. Настойчиво преследовал первую красавицу поселка, в модной хулиганской кепке, клетчатом пиджаке и расклешенных брюках. Да, еще в огромных солнцезащитных очках, отчего его вид был устрашающе прекрасен, по выражению мамы, а вот самому отцу приходилось тяжко почти в полной темноте бродить по поселку. Или пробираться к дому культуры, где каждое воскресенье устраивались танцульки. Куда таких стиляг, как он, естественно не пускали. Только правильно одетых молодых людей в строгие костюмы и девушек, нарядившихся в аккуратные блузки без выреза и юбки ниже колен. Этот строгий запрет был отменен только после фестиваля молодежи и студентов в шестьдесят восьмом. Впрочем, тогда мода снова изменилась, равно как изменились и его родители, ставшие молодой семьей.

Забор скрипнул и подался. Татьяна вскрикнула. Иволгин очнулся от воспоминаний и вскинул ружье. Колючка зашевелилась, затряслась, сорвавшись с гвоздя. Он сделал несколько шагов по направлению к мертвецам, теперь уже всей компанией навалившихся на выламываемую секцию.

– Стой! – воскликнула его жена. Он остановился. Поднял ружье. Только в этот момент обратив внимание, какая в поселке стоит тишина. Ни выстрелов, ни суетных перемещений машин военных или милиции. Ни приглушенных команд и топота множества шагов в тяжелых ботинках. Все это ушло в прошлое. Остались только они втроем. Вчетвером. И те четверо милиционеров на другом конце поселка. Если еще остались. Кажется, это все, если не считать встреченных днем пацанов – но они, скорее всего, уже убрались в первопрестольную. Поселок остался во власти мертвых.

Тишина стояла оглушительная, если бы не треск разрушаемой секции, то и просто как в глухом лесу. Словно, он и в самом деле ушел с отцом на охоту, как делал это в незапамятные времена, далеко от этих мест, близ Егорьевска. Там жил отцов приятель, тоже страстный любитель выслеживать дичь. И хотя большею частью им приходилось возвращаться ни с чем, само ощущение глухого леса, с его почти первозданной природой, тишины, наваливавшейся каждую ночь и не дававшей спать редкими таинственными шорохами, ощущение полной оторванности от всего живого, манило, затягивало, заставляло приезжать снова и снова.

Иволгин обернулся к жене, попросил пойти к Лизе. От выстрелов она может проснуться, пусть хоть не испугается.

– Только ничего ей не рассказывай. Я потом, сам поговорю, – жена кивнула, исчезла в черном проеме окна. Он подошел еще ближе – мерные раскачивания забора, с каждым разом набиравшего чуть большую амплитуду, завораживали. Иволгин сделал еще один шаг, вскинул ружье, стал выцеливать свою добычу.

В прошлой жизни ему удалось попасть только два раза, оба в кабана, молодого, годовалого поросенка первый раз, жалобно завизжавшего от ранения в голень, и серьезного матерого вепря лет эдак пяти. В последний раз он не промахнулся, вогнав пулю в хребет, но здоровенная зверюга поперла прямо на него, не обратив малейшего внимание на рану. Он вскрикнул, прицелился из другого ствола, но никак не мог справиться с волнением, мушка тряслась, не в силах замереть напротив ощерившейся клыками морды. В этот момент отец прикончил зверя выстрелом в голову.

Теперь то же предстояло сделать ему самому. Сколько лет он не охотился, наверное, двенадцать, нет, пятнадцать. Последний раз ходил на банду секачей, разорявших колхозные поля здесь, рядом с поселком, вместе с еще тремя добровольцами, они ночь стояли в дозоре, но не повезло, ту банду уложили профессиональные охотники, вызванные администрацией, и устроившие засаду в нужное время в нужном месте.

Он взвел курки, один за одним. Прицелился, взяв на мушку крайнего, бывшего молодого человека без пальцев, оборвавших их об колючку.

– Я стреляю, – крикнул он, не оборачиваясь. Молодой человек словно поняв его, разом остановился. Посмотрел пустыми глазами, пытаясь отыскать его взгляд.

В этот момент Андрей Кузьмич выстрелил.

Пуля раздробила череп молодого человека, мертвец рухнул на забор, секция подалась еще сильнее, оставшиеся четверо, не заметив потери бойца, продолжили свое дело. Незамедлительно, он выстрелил снова, в старика, обращенного совсем недавно. И так же не слишком удачно: тот тоже рухнул на секцию. Колючка оторвалась вовсе, повиснув так, что в образовавшуюся брешь можно было пролезть даже столь неуклюжему созданию как восставший. А такой был, мужчина с черным лицом, стоявший за спиной у ломившихся, видимо, только что подошедший. Минуту назад Иволгин не видел его. И вот теперь их стало снова четверо. Он торопливо перезарядил ружье и прицелился. Подушечка указательного пальца легла на правый крючок. В ружье стволы были расположены горизонтально, оба чоки, что не совсем привычно для охотничьего ружья, но давало большую точность стрельбы. Не обыденный ИЖ, а «Йозеф Вениш», старая пражская ружейная фирма. Отец где-то достал это оружие, еще когда служил в составе Западной группы войск.

Когда он получил ружье от отца, серьезно слегшего с двусторонней пневмонией, гордость и горечь смешались воедино. И сейчас вот отдались в нем, когда он уткнулся в щеку орехового приклада ружья. Палец чуть дернулся, мушка уткнулась в голову женщины без возраста в цветастом сарафане, секунду помедлив, он выстрелил. Женщина упала. На этот раз он учел ошибки и выстрелил в тот миг, когда она отклонилась назад, чтобы совместно с двумя мужчинами его лет, ударить в забор. Едва только ее мертвое тело коснулось земли, оба оставшихся мертвеца остановились. Посмотрели на него, переводившего левый ствол с одного на другого, смотрели так, словно он нарушил некую условность, пытались его устыдить. Ведь он стрелял в женщину, всего несколько дней назад еще живую.

Иволгин и сам знал это, знал лучше них, может, потому столь долго медлил, прежде чем совершить выстрел. Оказавшийся в эту ночь последним. Мертвецы, словно укоряя его, посмевшего убить их подружку, развернулись и ушли, все трое. А может, потому, что их осталось всего трое? Ведь в новостях передавали, что мертвые меньше трех не ходят. Почему? – пока ни науке, ни религии не известно.

Тяжело дыша, он опустил ружье. Вытер пот со лба. Отложив оружие, медленно подошел к забору, поднял его. И едва успел отпрянуть от распрямившейся колючки. Снова взял в руки ружье и обошел забор, проверяя, не ломились ли еще где. Только сейчас поняв, что если бы и ломились, он не услышал бы, целиком поглощенный стрельбой по мишеням. Они могли проломить дыру и пройти в сад, подойти сзади или, хуже того, напасть на Татьяну и Лизу, застав их врасплох.

Он остановил разгулявшиеся мысли. Зашел в дом, выпил воды, вытер разгоряченный лоб посудным полотенцем.

– Как там? Ушли? – подошла Татьяна, осторожно коснулась его, забирая ружье. Он не пошевелился, просто кивнул. – Знаешь, я до сих пор не могу поверить в то, что давно умершие люди вдруг снова ожили и бродят по улицам, а мы вынуждены от них хорониться по домам, бежать незнамо куда и отстреливаться.

Иволгин кивнул.

– Я тоже с трудом убеждаю себя в том… – на память снова пришла женщина в цветастом сарафане, – в том, что надо стрелять. Особенно в обращенных. В женщин, – и помолчав, прибавил, не желая развивать больную тему, – Утром надо починить забор, они здорово его покорежили. Я посижу тут, пока не начнет светать… часа три, а потом займусь.

– Сегодня они не вернутся, – произнесла Татьяна, без особой, впрочем, уверенности, в голосе.

– Наверное. Но я все равно. Как Лиза? – вдруг резко выпрямившись спросил он, коря себя за то, что только сейчас задает этот вопрос.

– Спит. Устала за день да и к выстрелам привыкла.

– Ночь была очень тихой. Если бы не я… – на ум полезли мысли о том, какую глупость он едва не совершил, вернее, совершил, но мертвые ей не воспользовались. Он прикусил язык, чтобы только не рассказать.

– Ты лучше поспи. Отдохни немного. Если они придут, я…

– О, господи, ведь ты… подожди, – он поднялся и пошел к вешалке. Подал ей пистолет. – Вот. Он заряжен. Предохранитель здесь. Восемь патронов. Прежде чем стрелять, передерни ствол, вот так. Справишься?

Она молча кивнула, внимательно разглядывая вороненую сталь резинострела. Потом задала вопрос, услышать который он не ожидал:

– Череп пробьет?

– Да, – медленно ответил Андрей Кузьмич. – С пяти метров с гарантией. А раньше стрелять не надо, только когда будешь уверена…. Но я надеюсь, до этого не дойдет. Мы уедем раньше. Или нас освободят, скорее всего. В новостях ведь передавали – со дня на день, – она кивнула. Иволгину вдруг стало немного проще от этого вот простого кивка любящей его женщины. Он сам не понимал, насколько ждал его.

– Это еще и от него зависит, – Татьяна осторожно погладила живот.

– Как он там? – оба были уверены, что родится непременно мальчик.

– Шевелится. Устраивается поудобнее. Сейчас уже меньше. Вот сегодня почти ни разу, а на прошлой неделе так ножками бил… – она враз замолчала, прислушиваясь. Нет, показалось. Последнее время ей мерещатся всякие шумы и шорохи, подозрительные и пугающие неизвестностью своего происхождения. Доктор сказал, что это нормально, что она просто переживает за своего малыша. Но Татьяне не верилось. Казалось все время, что-то должно произойти. И все шумы эти – вестники грядущих событий, предзнаменования, которые только надо научиться правильно распознать, чтобы встретить во всеоружии.

Она не могла не беспокоиться за Андрея. Знала, он только хорохорится, выказывая из себя бесстрашного защитника, а на деле жутко переживает и из-за своей дальнозоркости, и высокого глазного давления. Он далеко не столь уверен в себе, как хотелось бы. Порой настолько, что не смеет спросить, боится сказать, чтобы не обеспокоить. Особенно последний месяц. Да, конец беременности, сложное время, ей нелегко, но она сможет принять удар, способна разделить ношу. А он боится каким-либо образом передать ей хоть малую толику груза, и все носит в себе и мучается, плохо спит и запивает рваные сны корвалолом. И не ему с ней, а ей с ним приходится порой нелегко, когда он замирает в кресле и молчит, пережевывая одни и те же мысли, некий вопрос, давно мучающий его, снова пришедший в голову и неспособный к изречению. Уста запечатаны под предлогом ее беременности.

– Что-то не так? – тут же спросил он. Татьяна покачала головой.

– Все в порядке. Спасибо, Андрюш, я справлюсь. Сам меня учил, еще когда у нас банда завелась, – то был газовый пистолет, стрелявший мелкими свинцовыми шариками, который в итоге кто-то свистнул вместе с сумочкой пять лет назад. – Я ничего не забыла. Патронов у нас много?

– Да, коробок.

– Тогда точно справлюсь. Пойди поспи, я немножко подежурю. А когда рассветет, разбужу, – он хотел возражать, но Татьяна сослалась на то, что ей не спится. Такое было не впервой, он поверил и ушел к себе. Она разбудила его только в девять. И только потому, что мимо дома неспешно прошествовала троица мертвецов. Она действительно испугалась, увидев их рваную дерганую походку, все трое были восставшими, еще и потому, что давно не видела выбравшихся из могил, ее замутило, она резко поднялась, только тут поняв, что под утро и ее веки смежил беспокойный сон и подошла к мужу. Он буквально подскочил в кровати от ее прикосновения. Значит, так и не смог расслабиться, успокоиться во время сна. – Андрюш, я вот что подумала, – тихонько произнесла она, раздвигая шторы. – Надо позвонить доктору, спросить, как у него и что. А то ведь может на него тоже могли напасть. Ему бы лучше к нам переехать, чего одному мытариться.

– Ты права, – но только до Суровцева дозвониться он так и не смог. Телефон не брали. – Наверное, кто-то вызвал. Значит, не мы одни в поселке.

– Конечно, не одни. Я с самого начала тебе об этом говорила. Наверное, остались такие, как мы. Ведь войска-то должны придти.

Иволгин кивнул, и после завтрака пошел чинить покосившийся забор. Вытащил мертвецов подальше, на перекресток, облил бензином и поджег. Затем снова занялся забором, поправил его и в других местах, подпер бревнами. Она смотрела за его работой из окна, постепенно вид участка, прежде показавшегося ей концлагерем на четверых, перестал быть столь пугающим. Татьяна успокоилась и решила сама позвонить Суровцеву, предложить переехать к ним. Но телефон снова не отвечал. На сей раз абонент оказался недоступен.

Недоступен он был и вечером. И на следующее утро, ночь оказалась настолько тихой, что поневоле он провалился в глубокий сон без сновидений, и проспал до самого утра, о чем так и не признался проснувшейся в восемь и собравшейся его сменить Татьяне. Суровцев снова оказался вне зоны доступа, жена заволновалась.

– Может, случилось что. Ты бы сбегал, Андрюш. А я тут подежурю.

Иволгин посопротивлялся для вида, он и сам был обеспокоен столь долгим отсутствием доктора. Потому взяв ружье и накинув на плечи плащ, на улице моросил незаметный и какой-то необязательный дождик, он поспешил к доктору. Вернулся через полчаса. Татьяна увидела его, медленно бредущего к дому с ничего не выражающим лицом, с опустевшими глазами, увидела и вздрогнула. На мгновение ей почудилось самое страшное.

Андрей Кузьмич вошел в калитку, прислонился к забору. Долго мялся, прежде чем рассказать.

– Тань, прости, но его нет больше. Совсем. Я понимаю, тебе лучше бы не знать, а мне бы лучше сбегать еще вчера. Только он… обратился. Я встретил его по дороге, он как раз шел к нам. Мне пришлось его… – он вспомнил и снова вздрогнул всем телом. В наступившей тиши, снова услышал хлопки тех выстрелов. Три патрона, два промаха. Он никак не смел попасть в доктора, никак.

Она замерла. И схватившись за низ живота, ойкнула и прошептала:

– Андрюш, началось. Ничего не поделаешь. Началось.

Иволгин растерянно, как-то беспомощно обернулся по сторонам, не представляя, что надо делать. Помялся и пошел к ней, пытаясь хоть чем-то помочь. Татьяна судорожно схватилась за него, в это мгновение оба были похожи на утопающих, тщетно цеплявшихся друг за друга.

56.

– Село пусто, – доложила Манана, вернувшись с наблюдательного поста. – Одни мертвяки. Можем проходить беспрепятственно.

В этом месте дорога вгрызалась в горы настолько, что возможности карабкаться по почти отвесным склонам не было. Да и склоны эти стали голы и безлесны, всюду, куда ни падал взгляд, леса уступали места альпийским лугам; сказывалась высота. До перевала оставалось немногим больше километра вверх. И примерно пятнадцать по извилистым пастушьим тропам.

– Очень рискованно все это, – заметил Важа. – Мы шатаемся по туристическим маршрутам. Тут любой не только пройти, проехать может.

Он обернулся. Вокруг высились горы, сколько хватало глаз. Рядом с близкими и низкими Западной и Восточной Гарва, высился Ходжал, покрытый ледниками, позади врастала в небо Хутиа, впереди высилась Могуаширха, убеленная снегом и Аремуа, лишенная глетчеров. Кодорский хребет здесь преломлялся одним из самых низких перевалов, ниже только Каламра, где стоят усиленные посты пограничников.

Он до сих пор не мог поверить, что им удастся вот так просто взойти на перевал. Что он не охраняется, как зеница ока, теми же абхазами. Что все, рассказанное русским, правда. А, даже если и правда, не напорются ли они в самом конце пути, у Ингури, на тщательно подготовленную засаду. Ведь их же искали, в первый день, с особым тщанием, почему же теперь бросили? Наверняка ждут, и именно там, где они должны были почувствовать себя свободнее. После Хиды, когда перевал останется позади, самое время дать понять группе, что они еще находятся на территории России, захватить их на самом последнем рубеже, когда, кажется, до страны желанной останется совсем чуть-чуть.

– Когда-то здесь проходили туристические тропы, я слышал, – заметил Бахва. – Только теперь тут война и надолго. Так что если мы надумали не ждать рассвета, то давайте быстро пробираться. Нам еще на той стороне надо добраться до одного коша, а оттуда послать весточку центру.

Важа опустил глаза и кивнул. Манана поднялась, увлекая за собой остальных. Поселок, оставшийся в стороне от дороги, встретил их пустыми глазами убитых жителей. Большинство носило форму, впрочем, кто в последние десятилетия ее не носил на сопредельных территориях? Видимо, в селении шел бой, группе встретились несколько мертвецов в форме чеченского ОМОНа, того самого, что отправился на зачистку села. Зачистка, судя по всему, была проведена под ноль, ни одного не только горящего окна, человеческого голоса они не услышали. Только мертвецы бродили по Сакену неустанно, не обращая внимания на проходящих. И только диверсанты и русский пленник косились на них настороженно, ожидая малейшего подвоха. Но те не спешили нападать на небольшую группу, будто ждали чего-то. Или кого-то другого, непременно обязанного прибыть в поселок.

Когда они были уже на дороге от Сакена к мосту через одноименную речку, позади них послышалось гулкое эхо мотора одинокой машины, скорее всего, внедорожника. Манана подняла винтовку, остальные спешно сбежали с дороги, укрываясь в кустах рододендрона. Она продолжала стоять, даже когда машина, выскочив неожиданно из-за поворота, полоснула фарами по дороге. Иван спешно выскочил из кустов и утащил не сопротивлявшуюся Манану в рододендрон. Отпустил, лишь когда за ней схлестнулись тугие ветви. Она обернулась на пленника, но ничего не сказала.

Машина остановилась возле телеграфного столба. Из нее выскочило сразу трое, кто-то включил фонарик, освещая повешенного. Стоящий рядом выругался на чеченском. Иван, услышав его речь, хмыкнул и покачал головой, пробормотав что-то неразборчивое. Бахва обернулся к нему.

– Ты понимаешь, о чем они говорят?

– Конечно. Я с чеченцами сталкиваюсь уж не знаю сколько лет.

– Какие еще ты знаешь? – тут же спросил Важа.

– Абхазский и ваш. Немного осетинский.

– Как-то слишком уж много для мотострелка.

– Только не на Кавказе, – парировал Иван незамедлительно.

– Так о чем они? – вмешалась в диалог Манана. Она находилась рядом с Иваном, плечом касалась его плеча. Бахва заметил, что сестра, по обыкновению своему, не отправилась снова следить за дорогой и подумал, сколько ж еще секретов таит в себе эта светловолосая коробочка, которую им удалось пленить. В Кутаиси непременно найдут способ, чтобы вытащить из нее все ее тайны и загадки, уж там есть мастера….

Мысль ушла, на прощание обдав Бахву морозом. Он поморщился и буркнул: «мы слушаем».

– Немедленно доложите, что произошло и не дурите. Это точно он? Он самый? Я свяжусь с президентом, а вы… вы у меня землю жрать будете, но найдете того, кто все это устроил. Кто-то из моих людей здесь, я же понимаю. И вы оба это знаете. Я не собираюсь второй раз подставляться. После Додаева этого мне не простят. Дайте телефон. Живо, я сказал.

Иван переводил, как заправский транслятор. Словно, не в первый раз. Все трое слушали его тихий голос, слегка оцепенев от той легкости, с которой он складывал доносившиеся до них лающие обрывки речи в связные фразы. Что-то здесь было не так, даже Манана почувствовала это. Осторожно отодвинулась от Куренного и приблизилась к брату, не отводя глаз от пленного. Наконец, Иван замолчал. Почти одновременно с говорившим.

– Это хозяин архаровцев, которые тут все разнесли, – пояснил он. Глаза Ивана горели. Он добавил на всякий случай: – Главный по Чечне. Президент.

– Я поняла.

– Манана, у тебя уникальный шанс, – все трое повернулись к нему. Иван продолжил все тем же шепотом, от которого пробирала дрожь. – Вот так вот запросто покончить с ним. Один выстрел, и мы уйдем. Пока он не вызвал авиацию, и пока тут не началась новая заварушка.

– Ты… ты в своем уме? – произнес Бахва, ошарашенный не меньше других словами Куренного.

– В своем. Осталось секунд пятнадцать, пока не дадут телефон. Манана, шевелись. Или дай мне винтовку, – она не двигалась. Телефон подали хозяину. Тот стал торопливо набирать номер. – Дай немедленно! – неожиданно резко приказал Куренной. И вырвал М-16 из ее рук.

Тотчас к его голове был приставлен пистолет Важи. Но Иван не обратил на это ни малейшего внимания. Вскинув винтовку, он лишь глянул в прицел и выстрелил – как на стенде. Хозяин по Чечне вскинул руки, телефон отлетел куда-то в сторону, и рухнул на капот внедорожника. Охрана немедля ожила. К двоим, шебуршившимся вокруг начальника, прибавился еще двое, все четверо немедля выхватили пистолеты и ослепив фарами кусты подле поселка, открыли суматошную, беспорядочную стрельбу в никуда. Когда магазин закончился, кто-то вытащил из багажника автомат и зарядил долгой очередью по дуге, рассчитывая хоть в кого-то да попасть. Пули свистели мимо кустов рододендрона, Бахва приказал отступать, но риск нарваться на шальной свинец был слишком велик, они подождали, пока патроны не кончатся, и охрана не начнет перезаряжать автоматы.

– Они вызывают вертолеты, – шепнул Иван.

– Кретин! Ты зачем выстрелил в грудь? Ты же не убил…

Ответ последовал не от него. Хозяин медленно вставал, все четверо оглянулись. Кто-то их охраны навел автомат на своего начальника, но тот лишь жалко щелкнул в ответ – патроны кончились. Вскрик, не то боли, не то отчаяния. Новая очередь, в упор.

– Быстро отсюда, – приказал Бахва. И тут же Ивану: – Для чего тебе понадобилось все это, немедля объясни.

– Наш шанс вырваться, – ответил Куренной, уже лишенный оружия, Манана незамедлительно после выстрела отобрала у него винтовку, вцепившись в нее, как в дитя, отобранное поласкать недобрым человеком.

Едва стрельба усилилась, Бахва выскочил из зарослей рододендрона и бросился к мосту. Манана успела проверить, ни на дороге к нему, ни на самом пролете, никого не было. Она так и бежала, держа винтовку наготове, изредка посматривая в прицел. Миновав мост, они бросились наверх, по глинистой тропе, петлями уходящей к перевалу. Редкие кустарники, еще могущие служить защитой, уже через час сменились просторными лугами, луна, с восьми вечера выкатившаяся матовым кругом из-за гор, ярко, в полную силу освещала склоны.

– Как на ладони, – буркнул Важа, когда они бежали по широкой тропе, буквально светящейся под полной луной, к перевалу. Здесь еще можно было проехать на машине, но вот дальше склон круто полез вверх. Тропа измельчала, расходясь в стороны тонкими извивами. Иван, видимо, действительно хорошо знавший эти места, приказал брать вправо, затем еще правее, Бахва без единого слова последовал за ним и даже Важа не стал спорить. Впрочем, он уже заметно выдохся и сил возражать просто не было.

Луна стояла в самом зените, когда они добрались до перевала. Отсюда открывался удивительный вид как на оставленный Кодори, так и на близящуюся Сванетию. Величественные горы и долины открылись их глазам, освещенные вековечным светом соседней планеты, пребывающей с ними миллиарды лет и столько же еще и пребудущей. Весь маршрут их разом оказался охваченным одним взглядом, как на карте: вот с перевала они проследуют вниз, до окрестностей разрушенного в ходе боевых действий поселка Квемо-Марги, затем, переправившись через Ненскру, доберутся до Джорквали, там находятся европейские миротворцы, и уже мимо них, по броду через обмелевшую донельзя Ингури, окажутся в Мухашуре, откуда вела прямая дорога в Большую Грузию.

Только Иван, шедший первым, остановился, полюбоваться открывающимся величественным зрелищем. Остальные лишь бросили взгляд, на мгновение подняв головы, оглядели далекие горы, покрытые ледниками и низины, одетые реликтовыми лесами, и снова отправились в путь. К утру им надо переправиться через пограничную Ненскру. Если все пойдет без приключений. В любом случае, засматриваться некогда, главное определить, как быстрее и безопаснее пересечь рубеж. Благо до него, от перевала, оставалось всего ничего.

Перевал Хида давно служил негласной границей России, и хотя номинально селения в долине пограничной Ненскры до самого впадения в Ингури считались абхазскими территориями, они, большею частью, контролировались смешанной контрольной комиссией по поддержанию шаткого мира между двумя странами, вот уже три года находящимися в состоянии перманентной войны. Именно поэтому абхазские ополченцы обычно обосновывались на тропах самого перевала, в пастушьих кошах возле крупных поселков, контролируя все перемещения по ним и давая понять, что и здесь, на левом берегу, и тем паче, за Кодорским хребтом находится именно их вотчина. Сейчас же перевал действительно, как и предсказывал Иван, пустовал.

Ненадолго остановившись, они огляделись, Манана пристально вглядывалась в уходившие вниз пологие склоны перевала, какой-то шорох, слышный только ей, не давал покоя. Она попросила тишины, и снова стала вглядываться, но недолго, Бахва призвал сестру не затягивать продвижения, времени до восхода у них и так мало.

В этот момент шорох услышал и Важа и так же остановился, подняв руку. А затем указал на соседнюю тропу, петлявшую метрах в полутораста от них. Все четверо пригнулись и стараясь скрыться за редкими кустарниками, стали внимательно вглядываться – шум шел именно оттуда.

Через несколько минут они увидели.

По исполненной лунным светом тропе шли люди. Бывшие люди, раз их не мог отследить инфракрасный прицел Мананы. Один за одним, а то и по двое, где позволяла самая широкая из троп перевала, они медленно поднимались на Хиду, шествуя в гробовой тиши полуночи. И только шорох бесчисленных ног, услышанный издали востроухой Мананой, выдавал их тайное продвижение из долин Сванетии в Кодори.

Сколько их было, сотня или две, в первое время трудно было сказать. Они шли и шли, не останавливаясь и не обращая внимания на группу, находившуюся от них совсем рядом. Поднимались и поднимались к вершине перевала, и поток никак не заканчивался. Важа, пытавшийся считать, давно уже сбился, лишь про себя отмечая условные десятки прошедших. После третьей сотни, он бросил и это занятие.

Бахва приказал медленно, осторожно, спускаться по тропе. Там, дальше, тропы сходились, им пришлось идти по сланцам, стараясь не столкнуться с массой мертвых, пришедшей в движение. Они спустились с перевала, добравшись почти до самой Ненскры, но поток не ослабевал. И конца ему видно не было. Уж светало понемногу, а мертвые продолжали движение. Все больше восставшие, но среди них встречались и обращенные: грузинские спецназовцы, европейские миротворцы, российские и абхазские пограничники, но больше было мирных жителей, спавших вечным сном, и пробудившись, нежданно отправившихся в дальний переход.

– Мы видим историю, – неожиданно произнес Важа. К нему обернулись. – Я так понимаю, это наши беженцы, некогда изгнанные русскими и абхазами из Кодори. Теперь они возвращаются домой. Иного объяснения я предложить не могу.

Бахва взглянул на поток, кажется, не одна тысяча бывших человек прошла в нем. И не одна тысяча, наверное, пройдет.

– Нам надо спешить, пока не рассвело, и сюда не прилетела авиация. Разносить в клочья этих беженцев. Как в Мели. Так что давайте пошевеливаться, размышлять о репатриации мертвых после будем.

– Бахва, это же их месть абхазам, изгнавшим наших земляков…

– Важа, я бы не стал бросаться словами. Если бы мы были еще в Сакене, то встретили бы их совсем в ином качестве. Так что винтовку на плечо и пошли. До поселка еще километров шесть, а солнце почти встало.

Важа ничего не ответил. Еще раз посмотрев на двигавшуюся колонну, он пошел вслед за группой, сам себе тихонько улыбаясь.

57.

Первые дни после объявления войны слились в один – заседания Совбеза, пресс-конференции, выступления перед журналистами самых разных изданий чертовой прорвы стран. Всем оказалась интересна начавшаяся война, особенно тем, кто находился от нее далеко.

Денис Андреевич дважды выступил перед разного рода россиянами, сперва просто обратился к народу, затем собрал депутатов Федерального собрания, которые автоматически, в тот же день, подтвердили участие пятьдесят восьмой армии в «освобождении Крыма от украинских националистов». Или в исправлении давней исторической несправедливости. В ночь на одиннадцатое кто-то проник на уже никем не охраняемое Новодевичье кладбище и взорвал могилу Хрущева. Несколько гранат той же ночью полетело и в посольство Украины, вроде бы обошлось минимальным количеством пострадавших, благо, страна уже вывезла свое посольство.

Интересный факт, сразу после полуночного вызова посла соседней державы Остапа Лазаренко, тот тоже долго не мог поверить словам президента, как-то не по протокольному мялся, когда перед телекамерами получал от Дениса Андреевича акт diffidatio, причем как в устной, так и в письменной форме. Получив сей манифест, Лазаренко, не выдержав, спросил Маркова: «Так вы это всерьез?», за что заработал дружный закадровый смех издерганной съемочной группы, среди которых был и украинский телеканал.

Ближе к утру, когда обстановка стала более-менее ясной, собрался первый в военное время, Совбез. Место Широкова в нем занял пока исполняющий обязанности министра внутренних дел Яковлев Юрий Семенович. Президент его кандидатуру утверждать не спешил, посему генерал-полковник чувствовал себя явно не в своей тарелке. Пока на южном фронте бои только начались, обсуждать их не имело смысла. Заседание началось с минуты молчания по погибшему министру, чей автомобиль попал под шквальный перекрестный огонь частей внутренних войск и армии. Что они не поделили, предстояло разобраться следствию, на тот момент стало уже очевидным, что подобное продолжаться не может. В «дружественном огне» погибли больше двух тысяч человек, не считая Владивостока, где под кассетные бомбы угодило еще почти столько же. В последние сутки, по подсчетам спецов из ФСБ, дружественный огонь унес едва ли не столько жизней, сколько и живые мертвецы. Леонид Никитич был прав, говоря в последние минуты жизни о необходимости скорейшего разведения армии и милиции, жаль только, что прислушались к его словам, во многом оттого только, что произнес он их перед кончиной и завещал выполнить.

О смерти Широкова, сразу как заседавшие сели на свои места, решил сказать несколько слов премьер. И вроде бы воздать хвалу хотел, да вышло у него это довольно странно.

– Леонид Никитич, – сказал Пашков, – стал для нас неожиданным воплощением экранных героев, столь старательно пропагандируемых голливудским кино. Он был умным, дальновидным, предусмотрительным и очень ответственным человеком, и оттого его смерть стала высшим аккордом его жизни. И последние свои минуты он посвятил своей работе, своим обязанностям, не став растрачивать их понапрасну. Жаль, его срок оказался столь короток, а дело, в сущности, передать-то некому. И еще жаль, что он не подумал о семье, прежде чем лихо мчаться в самое пекло, в прошлом месяце он стал дедушкой, – Пашков помолчал, обведя глазами собравшихся в немом изумлении смотрящих на него. И закончил: – Нам будет не хватать его. Мне уже его не хватает. И его бездумного геройства и остроты его ума. Всего.

Он сел, опустив взгляд и надолго замолчал. После короткой паузы президент попросил министра обороны отчитаться о последствиях проведенной операции по зачистке городов, сегодня как раз истекал ее срок.

Грудень доложил, что к утру десятого всего по России истреблено около семи с половиной миллионов мертвецов, потери – пятьдесят тысяч человек безвозвратными, как внутренних войск, так и армии, спецназа ФСБ, ГРУ, и всех задействованных в операции, включая потери пятьдесят восьмой армии, случившиеся во время очистки Тамани.

– Мы не можем подсчитать точно, поскольку нам до сих пор неизвестно не только потери, но даже точная численность православных дружин, которые собрала церковь. После того, как вчера армия штурмом взяла Елоховский собор и уничтожила всех, находившихся там мертвецов, включая Алексия Второго, попы напрочь перестали с нами контачить. Они и прежде не особо шли на переговоры, но теперь стали сами по себе. Я вам докладывал, Денис Андреевич, что результатом дискуссий последних дней стал шишок под носок. Если бы вы могли повлиять на патриарха.

– Я беседовал с ним вчера, – вместо президента ответил Пашков. – Он обещал содействие, но ровно в том случае, если войска перестанут лезть в святые обители.

– Это уже не святые обители, – заметил Нефедов. – Вам прекрасно известно, Виктор Васильевич, сколько святых мертвецов восстало. И сколько церквей нам пришлось зачищать, чтобы обеспечить безопасность близлежащего населения. Особенно это касается Москвы и Питера. РПЦ всего этого признавать никак не желает, что бы мы ни говорили, вот и сейчас Собор занимается тем, что решает, стоит ли вводить новые правила чтения канона по усопшим или нет. Восставших святых пока в регламенте нет.

– Я сам переговорю с патриархом. Принесу извинения.

– За Алексия? – недовольно поморщился Грудень. – Они бы его все равно не угрохали. Он же как свет в окошке.

– Валерий Григорьевич, прошу вас, перестаньте кощунствовать, – Грудень извинился, и, помолчав минутку, продолжил отчет.

– В настоящее время число восставших мертвецов сокращается стремительно, уничтожать их много легче, чем обращенных. Поэтому пока процент восставших среди уничтоженных доходит до сорока. Дальше будет сложнее, мы и так в отдельно взятых случаях напороли, частью со смертельным исходом, что греха таить. Как минимум это несколько десятков ни в чем не повинных граждан, в основном преклонного возраста. По этому поводу в народе уже анекдот сочинили: «Министерство обороны сообщает, что за прошедшие сутки было уничтожено полтора миллиона живых мертвецов, из них девяносто процентов обращенных. Если мы опять ничего не напутали».

Анекдот встретили гробовой тишиной. Грудень тоже не улыбнулся. Госпожа Паупер пристально смотрела на него, почти все заседание Совбеза, как смотрела и прежде. Ведь теперь они были одной крови. Вот только Грудень потерял всю свою семью: жену и двоих сыновей. Самолет, на котором семья перебиралась из Перми в первопрестольную, разбился через минуту после взлета. Говорят, попал в след предыдущего самолета. Впрочем, это мало кого могло утешить.

– Продолжайте, Валерий Григорьевич, – попросил президент.

– Особенные неприятности у нас со срочниками. Дисциплина, очень слаба. Да и конфликтов с местным населением не удается избежать. Ведь те тоже вооружились, дай бог. Чуть что, сразу в штыки. Только за последние сутки зафиксировано больше сотни столкновений, к сожалению, не обошлось без жертв, – впрочем, словами Грудень это никак не отобразил. Он словно читал чужой текст по бумажке.

– Вы, я так понимаю, решили не церемониться ни с нами, ни с ними, – неожиданно резко заметил секретарь Совбеза. – Понимаете, что коней на переправе не меняют, что вас заменят только в случае потери, и…

– Сергей Сергеевич… – призвал Белова к порядку президент.

– Если угодно, я режу правду-матку только потому, что… впрочем, вы знаете, почему. Кроме меня, больше вам никто ничего не скажет. Даже Владислав Георгиевич, – почему-то в этот момент все разом посмотрели на Нефедова. Генерал смутился, опустил глаза. Словно был связан некой тайной, закрывшей ему платком рот, от которой не мог отступиться. – И в заключение скажу вот еще. После того, как министр сельского хозяйства, к нашему общему сожалению, уже никогда не вернется из поездки на Кубань, предлагаю ввести на эту должность человека, так или иначе связанного с одним из силовых ведомств, еще лучше, из силового ведомства. Сейчас на Кубани, да на всем западе Северного Кавказа, жарко, там недовольство крестьян выражается особенно остро. Я бы не стал посылать туда срочников вообще, но вы, Денис Андреевич, настояли. А там народ дюжий, за себя здорово стоит, еще с Гражданской. Без пятьдесят восьмой там никто ничего даром не отдаст. Им урожай собирать надо. А нам Крым от кого-то освобождать приспичило.

Все молчали. Мне почему-то некстати вспомнился анекдот, вчера появившийся в «Комсомольской правде». «На расширенном заседании правительства, было принято решение о слиянии министерства обороны и сельского хозяйства в министерство обороны сельского хозяйства». Грудень едва ли не дословно озвучил его.

Госпожа Паупер незамедлительно поддержала Груденя. Напомнила, что упоминала о наличии у крестьянства незаконного оружия. Яковлев попытался создать им фронду, но его остудили разом и Нефедов и Лаврентьев. Силовики заняли непреклонную позицию и уломать их едва ли представлялось возможным. К ним примкнул и министр финансов. Роберт Романович просто заявил, что экономически выгоднее оставить крестьян в покое, а полпред в Центральном округе Ольга Константиновна предложила перебросить срочников к ней.

– Нам еще Подмосковье очищать надо, – напомнила Жиркевич. – Поля заброшены, урожай фактически не собирается. Полмиллиона тонн, это кот наплакал. И за целых две недели. Такого никогда не было.

Тандем правителей, наконец, сдался. Денис Андреевич отозвал свое распоряжение, Пашков поломался, но согласился.

– Хорошо, – добавил премьер, – но как мы это населению объясним. Как волю богов?

– Как обычно, – отрезала Юлия Марковна. – Ничего никому не объясняйте. Сами догадаются. Южане народ такой, сами с кем хочешь справятся. Если б можно было узнать только, как долго эта катавасия продлится. Владислав Георгиевич?

– Вы про «батарейки» у мертвецов? – Нефедов покачал головой. – Пока ничего нового. Восставшие, конечно, продержатся меньше, чем обращенные, но поскольку скоро обращенных будет большинство, хотя бы путем естественного отбора… трудно сказать. Пока наши спецы работают в поте лица. Я упоминал, что высокая радиоактивность им во вред?

– Да, – подтвердил Пашков. – И уже давно. Что-то еще раскопали?

Нефедов принялся перечислять, но по лицу собравшихся понял, насколько все сказанное фантастично к применению, и заметил только, что мертвецов доконает естественная амортизация.

После этого замечания Владислава Георгиевича, всем как-то захотелось разделаться с проблемой поскорее и порешительнее. Смешанное управление войсковой операцией было прекращено, все нити управления отдавались Груденю, который уже сам обязан был создать аппарат, долженствующий как обеспечить максимальные потери мертвецов, так и развести милицию и армию. Денис Андреевич попросил как можно скорее начать переброску войск в области с целью наведения порядка там, а тогда мы их уже погоним.

– Гнать некуда. К нам бы кто не погнал. Игорь Лукич, как там Китай? – Лаврентьев покачал головой.

– КПК объявила частичную мобилизацию, но даже их армии не хватает. Большая часть переброшена на юг, где дела совсем плохи, нам достанутся резервисты в лучшем случае.

– Я беседовал с председателем КНР, как раз по этому поводу, – заметил премьер. – Он меня понял с полуслова, все же русский знает. Особенно тот, на котором я с ним говорил.

На сей раз Пашкову удалось вызвать если не смех, то хотя бы его подобие. И все кончилось бы хорошо, кабы я некстати не напомнил об Исландии. Улыбки немедля погасли, все взоры оборотились ко мне.

– Харальссона мы просто подставили, – заметил я. – Честное слово, неудобно перед стариком, он и так для нас в свое время много сделал. В том числе и на международной арене.

– Мы для него сделали гораздо больше, – ответил Пашков, после долгой паузы. – Но вот Макдуф не согласился предоставить плацдарм для наших Ан-70. И вы знаете, Торопец, почему. Аэропорты Шотландии беспрестанно подвергаются атакам мертвецов. Это же касается даже военных посадочных площадок под Глазго. Плюс Англия продолжает наращивать военное присутствие вокруг Шотландии, справиться с ним будет тяжеловато. Блокаде не помешало даже то, что Аргентина под шумок отхватила Фолклендские острова. Но несмотря на это английский премьер приказал выслать к Рейкьявику два сторожевых судна.

– Виктор Васильевич, вы прекрасно понимаете, что на острове остаются несколько десятков тысяч наших соотечественников.

– Многие из которых проходят по статьям, – неожиданно влез Яковлев. – И я, как министр внутренних дел, обязан получить их. В то время как Макдуф публично пообещал не выдавать эмигрантов со статьями нашим органам правопорядка.

– Подождите, Юрий Семенович, – президент поднял руку, Яковлев умолк, как по приказу гипнотизера. – Артем, вы не в курсе всех дел, а дела эти очень… щекотливые, по меньшей мере. Сейчас близ Рейкьявика в нейтральных водах находятся суда шести держав: Норвегии, Ирландии, Шотландии, Англии, и США. Вскоре к ним присоединится Германия и Франция, а, вполне вероятно, Испания.

– Только Бургундии не хватало.

– Простите?

– Короля Бургундии Гюнтера, его сводного брата Хагена и Зигфрида короля Зантана…. Простите.

– Да, Артем, вашей мифологии тут самое место. Вся эта честная компания требует допуска на территорию нашей базы, а так же статуса наблюдателей. Как-никак, Юрий Семенович вам все объяснил. Пока мы вынуждены ждать подкрепления. «Петр Великий» прибудет не раньше следующих выходных. Северный Ледовитый океан сейчас сильно штормит.

– Из Североморска вышли еще три судна, – добавил Грудень. – Вдогонку к посланной эскадре. Два эсминца типа «Сарыч» и БПК «Адмирал Левченко». Надеюсь, их мощи будет достаточно.

Напоследок поговорили о закрытии бирж, о потерях на каждой, падении внутренней стоимости рубля, борьбе с инфляцией – но это была уже не беседа, а так, заклинания. По прогнозам Эггера, себестоимость рубля в августе упадет на двадцать пять процентов, и это в лучшем случае. Дальше все будет зависеть исключительно от мертвецов, успехов Крымской кампании и, конечно же, настроения в народных массах.

Через несколько дней усиленной пропаганды россияне все восприняли, как полагается. Рейтинг президента резко возрос, с пятидесяти восьми процентов девятого числа до шестидесяти девяти двенадцатого. Совбез по этому поводу собрали сызнова, тем же днем, но уже без госпожи Паупер, ее срочно вызвали в Абхазию. Юлия Марковна позвонила мне сама в тот же день. У меня оказался перерыв в делах, я успел на занятие по фехтованию, которые давно запустил, и потом, как раз перед поездкой в Кремль, принял у себя Валерию. Именно в тот момент, когда моя возлюбленная позволила расстегнуть крючки бюстгальтера, раздался телефонный звонок. Я долго не подходил, но телефон упорствовал, наконец, я взял трубку.

– Артем, ты явно не торопишься. У тебя кто-то есть?

Голос госпожи Паупер был непривычно взволнован. К тому же в трубке то и дело возникали помехи, оттого казалось, что голос вот-вот сорвется.

– Юлия Марковна? Что-то случилось? Вы где?

Валерия, стоявшая рядом, немедленно вышла из комнаты. Словно само присутствие с говорящим с ее матерью, являлось для девушки чем-то неприличным. Хлопнула дверь в ванную комнату.

– Я первой спросила, – немедленно сказала она. И не дав мне ответить, продолжила сама. – Я в Абхазии, в Кодорском ущелье. Село Сакен, ну ты не знаешь, где это. Я почему звоню… понимаешь, его убили.

– Кого? – не понял сразу я, но тут же догадался.

– Да, именно его, чеченского президента. Не знаю, кто это сделал, мне сообщают, что вчера вечером, перед вступлением орды мертвецов в село со стороны Грузии. Возможно, он попал в засаду, может быть, его прикончили свои. Ну, доигрался, милок. Добегался по чужим территориям.

Последние слова прозвучали совсем глухо. Голос то пропадал, то возвращался.

– Связь ни к черту, – продолжила госпожа Паупер. – Ты то и дело пропадаешь. Ну да ладно. Скажу, пока совсем не накрылось. Я стою над его трупом. Он убит, кажется своими. Вернее, сперва снайпером, эксперты, они тут еще шуруют, предполагают американскую М-16, видимо, мстил кто-то из местных, Сакен – грузинское село с непростой историей. Вот его староста висит на столбе рядом со мной… – снова помехи и на сей раз надолго. Когда шум пропал, я не узнал голос. – Когда мне сообщили, что он умер, я немедленно поехала сюда. Не раздумывая. Я молилась за того, кто его убил, я благословляла его, я желала ему здоровья и долгих лет и… много чего я желала этому человеку. По дороге заскочила в храм, поставила свечку перед Николаем-чудотворцем. Правда, не похоже на меня? – я молчал. – Совсем не похоже. А только потом перед Богородицей за Милену. И… – снова статические разряды. Затем ее голос.

Ночью батальон чеченских мотострелков в нарушение задания – он направлялся в Южный приют, – по дороге заскочил в село Сакен, вырезав все местное население. И их предводителя в том числе. А затем отправилась на место выполнения основной работы. Ночью их срочно сорвали из поселка обратно: с территории Грузии, через перевал Хида, двигается колонна в несколько тысяч зомби. Их обнаружили, лишь когда те уже подходили к Омаришаре. По тревоге подняли всех.

Мертвецов удалось остановить и почти всех уничтожить. Не выдержав плотности огня, многие разбрелись по звериным тропам, рассосались на местности, вернулись в Сакен. В ночь их никто не преследовал. Утром, когда остатки батальона выдвинулись в Сакен, проводить зачистку, там они и наткнулись на своего президента. Одной из первых неведомым образом обо всем этом узнала госпожа Паупер. И немедленно вылетела в Абхазию, посмотреть на поверженный труп врага.

– Когда я прибыла на место, я… ничего не почувствовала из того, что ощущала прежде. Пустота, только пустота. Помнишь, я обещала рассказать тебе, какого это быть отомщенной?

– Да, я помню. Но я…

– Ты был прав, Артем, – она вздохнула. Долгая пауза, уже не прерываемая ничем, потянулась через эфир. Мне слышны были голоса на той стороне, кто-то просил передать рулетку. – Пустота. И ничего больше. Я… даже не знаю, как сказать. Я как будто перегорела. Меня выключили. Словно все, к чему я стремилась прежде, достигнуто, а все остальное время, что мне осталось… не имеет никакого значения. Совсем никакого. Страшное ощущение, Артем, очень страшное. Не дай бог тебе его пережить…. Тем более, Милена все равно не оставила меня. Она и сейчас со мной. Больше того, мы теперь с ней как одно целое. Скажи, а как там Валька?

– Она здесь. Может, вы хотите с ней переговорить?

Молчание. Я понимал, о чем думала госпожа Паупер. Но все же рискнула и согласилась. Я позвал Валерию. Но та молчала. Я подошел, открыл дверь ванной, выходить она не пожелала.

– Она убила кого-то, да? В отместку за Милену, я правильно поняла? – она почти кричала и старательно вырывалась из рук.

– Нет, он умер сам. Его убили другие. Она не при чем. Послушай, она просто хочет с тобой поговорить. Ну я тебя прошу, поговори. Что тебе стоит?

– Что мне стоит? Да многое! – я только сейчас понял, что госпожа Паупер прекрасно слышит нашу перебранку. – Отцепись от меня. Я в жизни не подойду к ней, хоть она на коленях стоять будет. Мне не о чем с ней разговаривать. Все давно уже кончилось. Лет двадцать назад. А теперь мне тем более ей сказать нечего. Она там над трупом стоит и радуется, ну так пусть радуется, пусть меня в это не втягивает, пусти меня немедля, я сказала, пусти, придурок! – она вырвалась и вошла в спальню, стала спешно одеваться. И тут заметила работающую трубку.

– Пусть радуется, но без меня. Мне нечего ей сказать, – она произносила четко каждое слово, торопливо застегивая рубашку. – И ей мне сказать давно уже нечего. Пусть поймет наконец, что она потеряла всех. Что она давно всех потеряла, что она одна, что она…

– Валя, но она об этом и хотела поговорить, пойми.

– Уйди, – она снова вырвалась. – Еще раз притронешься, получишь. И больше меня не увидишь, понял. Раз ты с ней заодно, я ухожу. Я видеть тебя не могу. Запомни, либо ты с ней, либо со мной. И третьего не дано. Я ясно сказала. Все меня поняли, все?

Она вышла в коридор, спешно надела «лодочки» и грохнув дверью, покинула квартиру. Я сел на постель взял в руки трубку.

– Юлия Марковна…

– Молчи Артем. Прости, что я…. Береги Вальку. Она… она еще ничего не понимает в жизни. А вам через такое еще придется вместе пройти. Нет, не надо говорить. Завтра она утихнет, ты придешь и покаешься. Ты будешь с ней, обещай, что будешь. А я… я вам никогда больше не позвоню. В самом деле, ни к чему это. Она права, поздно, а я, как дура…

Разговор прервался. Я все ждал, что госпожа Паупер перезвонит, но минуты текли, а телефон молчал. Когда перезвонил я, то услышал лишь, что «абонент временно недоступен». Я медленно положил трубку на смятые простыни и долго, очень долго сидел без движения. Телефон звонил несколько раз, но я, видя номер Администрации, не брал трубку. И только по прошествии долгого времени, снял, выслушав, ответил, немедленно еду, и стал собираться.

57.

Первые часы операции «Перекоп» прошли даже с опережением графика. Без сучка, без задоринки. Утром десятого, когда авиация вернулась на аэродромы, проутюжив цели в Керчи и на Тузле, сорок вторая дивизия быстро переправилась на вражескую территорию. Весь переход через пролив занял у нее чуть больше двух часов, никто не мешал, разве что живые мертвецы, скопившиеся на месте дислокации погранпостов. Но их уничтожение – это две минуты задержки, не более, после чего вся армада, так и не развернувшись, колонной, двинулась на Керчь. Передовые части не встретили никакого сопротивления. В Керченской бухте догорали остатки патрульных судов и рыбацких баркасов, на месте разрушенных зданий керченской механизированной бригады красовались барханы колотого кирпича, засыпанные бетонной пылью. Чтобы не вдаваться в подробности, авиация использовала кассетные бомбы.

В это же время наземные и авиационные службы радиоэлектронного подавления выключили большую часть ПВО противника. Тяжело груженые Ту-95 и Ту-160 потерь при подходе к целям не понесли. «Сухие» и «МиГи» вступили в бой с поднявшимися с киевских и харьковских аэродромов теми же «Сухими» и «МиГами», разве чуть постарше да поменьше числом: большая часть аэродромов Малороссии, разом оказавшихся прифронтовыми, была уничтожена тактическими ракетами «Искандер» еще до того, как украинская авиация успела подняться в воздух. Переброску этих ракет в пограничные округа, украинский Генштаб откровенно прохлопал. После завершения операции первой фазы операции, российские ВВС потеряли сбитыми шестнадцать истребителей и перехватчиков, два бомбардировщика средней дальности и один сверхзвуковой бомбардировщик – самолет рухнул где-то под Курском, так и не вернувшись на базу в Энгельсе. К этому времени около девяноста процентов украинской авиации, порядка трехсот пятидесяти самолетов, было уничтожено. Непосредственно в крымской кампании во время налетов на Симферополь и Феодосию ПВО было сбито три «Су-24», еще один из-за неполадок в системе ориентирования упал в Черном море. Итого, за первый день войны пятьдесят восьмая потеряла двоих убитых и семнадцать раненых. Еще семеро летчиков были взяты в плен. Шестеро считались пропавшими без вести.

По данным разведки, в городах Крыма по-прежнему продолжались столкновения украинской милиции и татарских националистов с повстанческими отрядами, теперь, после объявления войны, они переросли в городские сражения. Черноморский флот с рейда Севастополя уничтожил вроде бы согласившийся бежать в Симферополь украинский гарнизон, ну да это дело десятое, не все ли равно, где его уничтожать. После чего флагман «Москва» отправился в Евпаторию, где на рейде дежурил украинский флот. Битвы так и не случилось, все, что осталось от Черноморского флота Украины к августу одиннадцатого года было затоплено на входе в порт, лишив возможности кораблям с ходу штурмовать город. При помощи подлодок частично удалось разрушить затопленные в заливе корабли но только к середине одиннадцатого числа. Вокруг города и без того украинцами оказалось насажено минных полей на километры моря. Десант пришлось высаживать возле Мойнакского озера, и озера Сасык, где располагались лагеря боевиков. Так что морпехи с ходу вступили в бой. Двенадцатого дамба, отделяющая соляные разработки на озере Сасык от моря, была взорвана, боевиков удалось оттеснить в город интенсивным палубным огнем и налетами бортовой авиации «Москвы». Битва за город только начиналась. А в это время с другой стороны войска, миновав Керчь, успешно продвигались к Феодосии.

После почти бескровного взятия города, дивизии разделились – девятнадцатая устремилась вдоль берега к Севастополю, с попутным заходом в порты, а сорок вторая, окончательно зачистив от мертвецов город и оставив батальон про запас, с шестнадцати по Москве отправилась напрямую к Симферополю, все это время подвергавшемуся интенсивному ракетно-бомбовому обстрелу. Одиннадцатого утром в Керчь прибыл сам командующий Корнеев.

Город был пуст и безлюден. Окраины разрушены авиацией, но в целом, Керчь почти не пострадала. Тихие пляжи, волны ласково шумя, накатываются на песчаный берег. На высоте виднеется памятник защитникам города, странно, что местные власти в антирусском раже его так и не демонтировали. Дальше, за горой, с западной стороны города, развалины Пантикапея. Корнеев несколько раз предупреждал летчиков лично, чтобы в этот угол карты они не совались, пусть уж лучше глушат рыбу, чем ссыпают бомбы на поля, где виднеются колонны и развалины ионийских храмов: все, что осталось ныне от Пантикапея. А ведь еще Страбон писал….

С времени Страбона прошло две с половиной тысячи лет. Войны проносились через пролив который, как считали строители Пантикапея, соединяет Европу и Азию, отделяя дальние ионийские, а затем и греческие колонии от варварских земель востока, где лишь скифы, тавры, синды, кого он еще учил по истории в пятом классе? Войны проносились, сколько их было, но вот пришла еще одна, хочется верить, последняя. Впрочем, когда предположения о войне сбывались? – всякий раз планы рушились, в спешном порядке менялись, подстраиваясь под новые реалии. Вот и теперь. Пятьдесят восьмая ведет битвы не только с украинскими войсками, даже пока не столько с ними, живыми, сколько с собственными мертвыми – и потерь от мертвых понесла куда больше, нежели от живых.

Накануне войны, вечером девятого в его штаб прибыл спецназ ФСБ, тот самый батальон, присланный, дабы оградить Тамань и особенно дороги от живых мертвецов. Батальон составлял всего шестьсот пятьдесят три человека. Понимая, что этого числа явно не хватит на поддержание порядка на Тамани, Корнеев отделил от сорок второй батальон в помощь. Тот самый, что прежде освобождал Кучугуры и окрестности от скоплений мертвецов, тот, кого он считал наиболее подходящим для выжидательной, действующей на нервы, изматывающей, сводящей с ума войны с мертвецами. В итоге пятьдесят восьмая, и так ослабленная отсутствием частей, расквартированных в Чечне и Ингушетии, отправилась воевать Крым числом, лишь немного превышающим сорок тысяч. Сперва ему отказали в псковских десантниках, потом начавшаяся раньше времени война стала выгрызать своих. Вот и в день перед убытием с Тамани, двое покончили с собой, еще десятеро бежали в море. В год беглецов в российской армии насчитывалось до ста тысяч, Корнеев вздохнул, нынешняя война будет покруче той, что он провел в Чечне. Уже по тому только, что пока его войска, не встретили достойного сопротивления не только регулярной армии, но и мертвецов. Которые, как и все прочие, в большинстве своем тоже покинули город. К моменту прибытия в Керчь штаба армии, зомби удалось уничтожить всего шестьсот штук. И освободить около шести тысяч русских жителей. Которые благодарили Корнеева лично, пытались целовать руки, и не понимали еще, куда их тащат товарищи в строгих черных костюмах от «Боско ди Чильеджи».

На следующий день из допросов службистов, проводимых той ночью над местными жителями, Корнеев узнал, что большая часть татар и вся регулярная армия покинули город за два дня до штурма – не исключено, узнав точную дату. Вполне возможно, и от бесчисленных перебежчиков так и сыпавшихся через Керченский пролив на крымскую землю. И предоставить сперва разбираться с армией вторжения мертвецам. А большую часть жителей забрав с собой в качестве живого щита.

Корнеев стоял у самого берега, босые ноги омывали нежные, ласковые волны. Сейчас казалось, война это миф, придуманный правителями, чтобы в страхе держать свое население. А ее служители не люди – фантомы. Приходящие и уходящие в безвестность. И он чувствовал себя именно таковым, призраком, который легко сгинет, стоит только ему выйти из спасительной тени пляжного домика, построенного у самой воды. В Керчи было жарко, температура опять зашкалила за тридцать.

Мимо проехала БМД, нещадно чадя мотором, негромкий хлопок, и машину обуяло пламя. Слишком жарко для техники, сколько ее вот так погорело в Южной Осетии.

Корнеев встрепенулся, прогнал прочь досужие мысли, и бросился к остановившейся машине. Из нее выбегали солдаты, кое-кто немедля падал на асфальт, бросался к пляжу, на песок, гася разгоравшееся на гимнастерках пламя. Внутри БМД защелкало, затрещало, словно масло капнули на раскаленную сковородку. Корнеев подбежал к машине, не соображая, что делает, сунулся внутрь, рванул за чей-то рукав, вытаскивая наружу солдата. Вытащив, бросился прочь, к морю, нежному, ласковому. Ему кто-то помогал, он не разобрался в спешке. Кто-то кричал о взрыве, пытаясь закрыть телом не солдата, вытащенного из машины, но его, невредимого.

В этот момент и ухнуло. Картинка потеряла звук, Корнеева бросило на песок, рядом упал солдат, весь в крови, и еще один, закрывавший его своим телом. Корнеев поднялся, оглянулся. Нет, с ним все в порядке, но с этими двумя…

– Поздно, – кто-то сказал ему, знакомый голос, прорезавший ватную тишину. Корнеев поднял глаза, да, Петренко. Со вчерашнего дня его заместитель. – Отойдите, Владимир Алексеевич. Дайте руку. Быстрее.

Корнеев поднялся сам, охнул от внезапной боли в плече. Оглянулся. Солдаты вставали тоже, несуразно, тяжело. Петренко нацелился. Корнеев отвел его пистолет, а затем, неожиданно перехватил.

– Это моя работа, Тарас Михайлович.

И тщательно прицелившись, выстрелил в поднимавшихся солдат. А затем, не оглядываясь, ушел в гостиницу. Заперся в номере. Выпил коньяку. Закурил. Вторую, третью, четвертую сигарету. Голова опустела.

Он потянулся за пятой, но пачка оказалась пустой. Смяв резко бычок в пепельнице, он поднялся. Вышел из номера. Побродил по коридору.

– Ну вот и ты тоже. Приобщился. С крещением, – пробормотал едва слышно Корнеев, осторожно прижимаясь холодным лбом к раскаленному гостиничному стеклу.

58.

Трейлер подъехал к заправке поздним вечером. Тяжело отфыркиваясь, машина остановилась, водитель устало выпрыгнул из кабины мощного тягача «Исудзу» и направился к окошку. В стеклянной будке сидела раздраженная тетка, значит, опять толком поговорить не удастся. Но он все же сделал попытку.

– Красавица, поищи, пожалуйста, дизелёк, литров пятьдесят, хотя бы. А то соседи что-то одичали, не хотят давать.

Она подняла голову, отвлекаясь от расчетов.

– О, господи, да сколько вам раз говорить, мертвяков выводят. Ничего нет и не будет. Понаехали тут на мою голову.

– Так не на танки все ушло, они ж на соляре.

– У меня не то внутренние войска заправлялись, не то внешние, уж не разберешь, все к трем часам высосали. Хочешь, могу солярку дать, у меня ее десять тонн. А больше ничего последние два дня не завозят…. А ты вообще, из каких краев прибыл, красавец?

– Из Владика, – он не стал скрывать. Она изумлено распахнула неловко подведенные тушью глаза..

– Что, серьезно? Да, ты видать, вообще не в курсе, что в стране творится. Сколько едешь?

– С тридцатого. Я в курсе, что творится. То дорогу перекроют, то мертвяки наскочат. Хоть из кабины вообще не выходи.

– Постой, так ты один, что ли, едешь, без напарника? – он кивнул. – Ну… у вас и порядки. Вы все точно там с ума посходили.

– Я уж пятнадцать лет баранку кручу, красавица, так что попривык.

– Сам из Владивостока, поди.

– Да, в Европу редко выбираюсь. Все больше там.

– А что за груз такой бесценный, что его поездом нельзя было? – он пожал плечами.

– Да ничего особенного. Китайские мягкие игрушки. Нет, не контрабанда, – усмехнулся он. – Для одной благотворительной организации.

– Что ж назад-то не повернули, когда припекать стало? – он только плечами пожал, сам не зная ответа. Вроде бы разговор с шефом был, но последний еще в Набережных Челнах, он стоял в пробке, ждал, когда очистят от мертвяков дорогу, а потом очень хорошо проехался до Нижнего с колонной БТРов. После и связь забарахлила и вроде уж совсем близко было. А в самом деле, он даже не заикнулся, чтобы развернуться. Никогда такого не было прежде, наверное, в том причина. Да и сам груз… он ведь важен получателю. Сам глава благотворительной организации говорил с ним перед выездом. Как его… Ширван Додаев. Тоже последние дни с ним не свяжешься никак. Телефон заблокирован. А может, номер сменили, всякое возможно в такой неразберихе.

– Да уж поди от этих детских домов не осталось ничего, – продолжала она. – Если слышал, что у нас по областям творится, знаешь, небось: всю глухомань жители побросали, в города ломанулись. О детях в таких случаях думают в последнюю очередь, – она вздохнула. – Сам, небось, неженатый, коль напросился в такую даль.

– Холостой, – кивнул он. – Можно сказать и напросился. Меня сам Дзюба послал, Лаврентий Дзюба, глава нашего профсоюза, слышала, может.

– Это который у вас там главный по бузе? Тогда слышала.

– У вас есть тут сход-развал? – вспомнил он. – Мне бы провериться.

– Ага, щас сходим, развалим. До утра придется ждать по-любому. Раньше никто сюда не придет. Даже мертвяки, – хоть она и пыталась шутить, но губы все равно плотно сжались, побелев. – Поздновато приехал, я вот уже и то закрываюсь. Еще б немножко и все…. Слышь, красавец, ты может, есть хочешь, у меня осталось кое-что на вечер. Так, лапша, но все-таки. На нас двоих как раз хватит.

Он секунду раздумывал, соглашаться или нет, но в последний момент его отвлекли. Вкрадчивый девичий голосок за спиной.

– Дядь, хочешь отдохнуть немного? Недорого возьму, – он резко обернулся. Перед ним стояла невысокая худенькая девица в зеленом топике и черной юбочке до колен. В пупке смешно топорщилось кольцо, лицо покрыто толстым слоем косметики, который можно смело называть гримом. Чтобы казаться чуть старше, чем есть.

Он улыбнулся чему-то своему. Вроде бы незаметно, но тетка за стеклом заприметила сразу. Глаза посерели, выцвели. Она сухо спросила:

– Будешь брать? Две сотни мне. Не боись, она чистая….

Он вытащил бумажник, выложил две замусоленных купюры на лоток, тетка немедля сложила деньги в карман рубашки. И буркнула вслед:

– Ну жеребись, жеребись, красавец.

Он сделал вид, что не расслышал. Девица прижалась к нему, изображая предвкушение, не очень умело, но ему и того довольно было.

– Тебя звать-то как? – зачем-то спросил он.

– Ангелина. А тебя?

– Егор. Красивое имя. Жаль, не настоящее.

– Не нравится, придумай другое. Мне все равно.

– Куда пойдем?

– К тебе, наверное. Не в подворотнях же перепихиваться, – оба синхронно оглянулись по сторонам. Самый край города, промзона. Интересно, подумалось ему, где живет эта Ангелина. – Ну, ты как?

– Да, пошли, – они прошли до трейлера, Егор подсадил хрупкую девчушку на сиденье. Откинул кровать.

– Лучше отгони фуру подальше, – посоветовала Ангелина. – А то утром нарвешься на обход, а они у нас лютуют последние дни. Оружие у тебя есть? – он кивнул. – Тогда тем более.

Интересно, подумал он, чем ближе к Москве, тем суровее становятся нравы у военизированных стражей порядка. Еще в той же Казани он парковался где бог на душу положит. Что-то будет в столице.

Пока Егор парковал фуру, у складов торгового центра Ангелина раздевалась. И сразу же набросилась на него, стоило ему поставить «Исудзу» на ручник. Все произошло стремительно, но он и не ждал подробностей. Ведь для нее это не просто работа, а еще и способ выживания. Кто знает, что стало с ее родителями, родственниками, подругами, друзьями в последние дни, раз она вышла зарабатывать тем, чему никогда не обучалась, но чем только единственно и владела. Не слишком умело, видимо опыта еще не было, так и он не привередлив.

И все время норовит всех оправдать. Он покачал головой. Ангелина пристально посмотрела на него.

– Нормально? – спросила она. И все же, в вопросе прозвучала тревога.

– Да все в порядке. Спасибо, – наверное, совсем неуместное слово, но она зарделась. Егор стал доставать консервы, неожиданно Ангелина остановила его.