Орел и грифон

Эпилог

некоторое время спустя

Фустат горел.

Огни пожарищ отражались в черных водах Нила, над берегом которого, с хохотом и воплями, носились всадники пустыни — убивая, грабя, насилуя. Свирепая лихость арабов и берберов уступала лишь дикарской жажде крови чернокожих зинджей, творивших невообразимое с каждой женщиной и ребенком, попавшим им в руки. Мольбы и жалобные крики разносились по гибнущему городу, но в ответ им слышался только гортанный хохот победителей. И над всем этим, как зловещий символ грядущего, реяло черное знамя с четырьмя белыми крылами.

Пророк и Бог, Яхья ибн Йакуб, в белоснежном бурнусе, неспешно прошел меж рядов стражников выстроившихся у входа во дворец эмира Мисра. Позади него шел подросток, лет двенадцати, одетый на манер берберов, но со светлыми глазами и волосами уроженца куда более северных краев. Оба поднялись по узорчатым ступеням и оказались в большом зале, облицованным зеленым мрамором с куфическим надписями. На полу перед вошедшими стоял испуганный толстяк с жидкой черной бородкой и в разорванном шелковом наряде, усыпанном золотом и драгоценными камнями. Над ними возвышались два могучих негра, с занесенными мечами над жирной шеей. Слезящиеся темные глаза с мольбой уставились на халифа, но тот лишь презрительно усмехнулся в ответ.

— Такова кара для тех, кто не принял истинного Халифа, — сказал он, — ты мог бы спастись, если бы преклонил колени перед потомком Пророка и не препятствовал воле Аллаха. Но не бойся — тебя не коснется крыло Исрафила. На путь в Ад тебя направит отрок, познавший величайшую из истин.

Яхья снял с пояса слегка изогнутый кинжал, с рукоятью украшенной драгоценными камнями и вложил его в руку мальчика.

— Не бойся, мой мальчик, — сказал он, — сделай то, что должно.

Обернувшись на Пророка, мальчик, некогда носивший имя Титмар и Иаков, а ныне звавшийся Йакубом, нерешительно шагнул вперед. Рослый зиндж ухватил за волосы эмира, задирая его голову, и мальчик, представив, что он режет горло барану, что есть силы полоснул ножом. Алая кровь брызнула ему на лицо и руки и в тот же миг позади послышался довольный смех Пророка.

— Все правильно, отрок, — сказал он, — но тебя ждет еще одно испытание.

Исполинской горой посреди пустыни высилась пирамида — наследие незапамятно древних времен, о которых забыли и самые знающие из мудрецов. Песок и известковая крошка осыпались под ногами, холодный ветер пустыни стегал будто бичом и сердце Титмара-Йакуба замирало от страха, когда он представлял какая бездна осталась позади и что от него останется, если он оступится. Но, несмотря на это, он упорно карабкался, упершись взглядом в спину Яхьи. Сам же Пророк спокойно поднимался, как по огромной лестнице, уверенно ставя ногу на каменные блоки и ни разу не оглянувшись.

Вот, наконец, и вершина. Отсюда видно, что она вовсе не остроконечная, какой видится с земли, а с небольшой платформой. Из последних сил Йакуб перевалился через нее и упал на холодный камень, пытаясь перевести дух. Стайка летучих мышей выпорхнула из щели между блоками и, промахав крыльями перед лицом мальчика, растворилась в ночи.

Яхья не пытался помочь своему воспитаннику, даже не смотрел в его сторону — вместо этого он, застыв словно черная статуя, смотрел на стоявший на берегу Нила огромный город, видевшийся с вышины как на ладони.

— Древнейшее из всех царств земных, — задумчиво сказал он, — и величайшее из строений, когда-либо возведенных руками человеческими. Вот я, Пророк и Бог, говорю тебе, мальчик мой — отсюда видны все царства земные и все они падут предо мной, как предначертано в великом Коране. Ибо нет Бога кроме Аллаха и нет человека в Яхье ибн Йакубе, но лишь Бог един во всем...

Он обернулся — как раз затем, чтобы увидеть слепую ненависть в голубых глазах мальчика, подошедшего совсем близко. В его руке блеснула сталь — и кинжал по рукоять вонзился в живот Яхьи. Необыкновенное изумление отразилось в лице Пророка, когда он переводил неверящий взгляд со своего воспитанника на кинжал.

— Это тебе за мать! — сказал подросток.

Яхья хотел еще что-то сказать, но вместо слов из его рта выплеснулась алая кровь. Титмар дернул клинок — и поток крови хлынул и на него, залив руки и весь наряд. Яхья вцепился в его запястье, но окровавленные пальцы соскользнули — и пророк, покачнувшись, рухнул с вершины пирамиды.

— Никакой ты не Бог, — сказал мальчик, сплюнув вслед канувшему в ночи телу. Он хотел еще что-то сказать, когда вдруг почувствовал нарастающее жжение на ладони, там, где перед смертью ее стиснул Яхья. Титмар поднес руку к глазам и невольно вскрикнул от страха и изумления.

Кровь, залившая его руки, исчезла без следа — вместо нее на ладони чернел, словно въевшись в кожу, зловещий символ в виде четырех распахнутых крыльев.