Оракул

Мой брат похож на меня, как отражение в тусклом зеркале.

Когда я смотрю в воду, я вижу его. Бледного и выцветшего. Без красок в лице.

Нельзя ожидать, что бог будет любить весь мир в каждом его проявлении, правда? Смерть, темнота, трещины в камнях, где прячутся скорпионы, всё это я оставил ему.

Недавно я узнал, что люблю смеяться. Над кошкой, гоняющейся за собственным хвостом, над ярким блеском золота. Над людской глупостью.

Пусть даже я их люблю. Пусть даже однажды они разобьют мне сердце.

Бог не в ответе за своих подданных

На миг все замерло.

Мирани застыла как вкопанная; Гермия, оборвав танец, вцепилась в нее, повернула лицом к себе, сорвала маску.

— Аргелин! — завизжала она.

Генерал рухнул на землю. С улицы в громадную залу хлынул народ, генеральские телохранители кулаками прокладывали себе дорогу, толпа в панике бурлила, Мирани пыталась вырваться, отыскать взглядом громадную фигуру Орфета — тот, нещадно толкаясь, пробирался к выходу. Кто-то выкрикивал приказы: закрыть двери, никого не выпускать. Но где же Алексос?!

Уходить, лихорадочно подумала она, уходить, скорее, потом громко закричала, повторяя те же самые слова, предупреждая друзей:

— Уходите! Скорее!

В клубах дыма и теней солдаты безжалостно теснили толпу, в воздухе мелькали кулаки, и тут, словно ее крик предназначался для всех, вспыхнула паника. Кто-то завопил:

— Убийство! Генерала убили! — В следующее мгновение двери оказались запружены убегающими людьми, и теперь, поняла она, никто уже их не закроет.

И тут она увидела Сетиса!

Он сжался в углу, будто тень. За его спиной стоял Алексос; мальчик прижимал к себе обезьянку и словно не замечал ничего вокруг. Потом Сетис взял его за руку и потащил за собой.

Гермия швырнула Мирани на землю и поволокла упирающуюся девушку к кучке людей, столпившихся вокруг генерала.

— Держите ее!

Один из солдат схватил Мирани за руку. Гермия, затаив дыхание, склонилась над генералом.

— Он мертв?! — Даже голос ее побледнел от ужаса.

— Нет, — главный травник поднял испуганные глаза — Кираса на груди отклонила нож в сторону.

В следующий миг послышался голос Аргелина — хриплый надтреснутый шепот.

— Закройте двери! Найдите музыканта! Живо!

Мирани вздрогнула. Она вырвалась из рук солдата, метнулась к саркофагу Архона, в разорванное кольцо Девятерых. Многие девушки уже сняли маски; на нее полными ужаса глазами взирала Крисса.

— Мирани...

— Замолчи!

Слуги Архона, впав в безмолвное оцепенение, все еще сидели на зебровых шкурах. Она вскочила на один из топчанов и заорала во весь голос:

— Слушайте! Слушайте меня!

Гул голосов на мгновение запнулся.

— Аргелин — предатель! — крикнула она морю обращенных к ней лиц. — Он с Гласительницей строят заговор против Бога! Они изберут нового Архона и сами будут им управлять! Новый Архон не будет истинным!

— Заткните ей рот! — взревел Аргелин, тяжело приподнимаясь с земли. Его люди сомкнулись тесным строем вокруг генерала, направились к ней. Она набрала полную грудь воздуха и успела еще прокричать:

— Это правда! Со мной говорил Бог! — Но тут сильные руки схватили ее, повалили, прижали к топчану; в лицо ей ощетинился частокол копий.

Она дерзко вскинула глаза.

— Вы не посмеете меня тронуть!

Аргелин медленно склонился над ней. Она увидела его гладкое лицо, побелевшее от боли, мокрые от пота волосы.

— Ей-богу, госпожа, еще одно слово, и я лично перережу тебе горло.

Во внезапно наступившей тишине солдаты с ужасом переглянулись. Гермия тронула Аргелина за плечо.

— Господин генерал!

Его глаза почернели от ярости. С громадным усилием он отвел взгляд от Мирани, поддерживая руками рваную, расстегнутую тунику, и она увидела кровь, услышала еле сдерживаемый стон боли. Гермия схватила его за локоть и повернула к себе.

— Эй, вы! — Ее голос был ровен и повелителен. — Отведите генерала в безопасное место. Четверо стражников — доставить Носительницу на Остров! Крисса, Ретия, идите с ней. Не оставлять ее одну ни на минуту! Ни на миг! Поняли?!

Крисса, побелев как полотно, кивнула.

— Где убийца?

Взмокший от ужаса сотник отдал ей честь:

— Ему удалось выбраться из Дома, госпожа, но далеко он не уйдет. Я отправил на поиски своих людей, а ворота Города охраняются непрестанно. Уже вызвано подкрепление.

Лицо Гермии перекосилось от ярости.

— Город — это лабиринт, идиот! Он может укрыться где угодно!

— Он не знает всех ходов и выходов, госпожа. Он музыкант и никогда здесь не бывал.

Она нехотя кивнула.

— А мальчишка?

— Должно быть, с ним. Никто не видел, как он уходил...

Заметив, что Мирани внимательно слушает, Гермия обернулась к стражникам.

— Уведите ее, живо! — Потом в гневе вскричала: — Клянусь, Мирани, ты пожалеешь, что родилась на свет! — На мгновение девушке показалось, что Гласительница ее ударит; но Гермия уже взяла себя в руки снова обратилась к сотнику: — Раздобудь планы Города. Я сама организую поиски!

Аргелин, поддерживаемый своими людьми, стоял у нее за спиной. Когда Мирани уводили, она обернулась и увидела, что Гласительница стоит рядом с генералом, обнимает его, склонив голову ему на грудь. Он же — через плечо Гермии — смотрел Мирани вслед.

Потом ее вывели из Дома.

Площадь уже была расчищена от толпы. Повсюду сновали солдаты. В спешке разжигали костры. Мирани огляделась. Где же Сетис? И где мальчик? Если Сетис не потерял Алексоса, то, наверное, спрятал его где-нибудь в Городе. Или все-таки выдал властям? И где Орфет, неугомонная душа? Его так легко узнать. Может, он думает, что убил генерала? Или спрятался где-нибудь и теперь бушует от ярости, обозленный неудачей?

Солдаты поспешно открыли ворота, выпуская Мира ни, сотника и сопровождавших их девушек. Стражники с подозрением вглядывались в каждую тень, поблескивали наконечники копий. При свете факелов Мирани разглядела поджидавший их закрытый паланкин. Сотник раздвинул занавески.

— Входи, госпожа. Я поеду с тобой.

Мирани бросила умоляющий взгляд на Криссу, и та поспешно вмешалась:

— С ней поеду я!

— При всем уважении, госпожа, если она от тебя убежит, я поплачусь жизнью. Садись во вторые носилки.

Мирани опустилась на красные атласные подушки, отодвинувшись подальше от сотника. Он уселся напротив, крикнул что-то в окно. Носилки поднялись, качнувшись и поплыли вперед, к Мосту, хорошо знакомым ей путем.

Она сидела, съежившись, все тело напряглось, налилось болью. Мирани заставила себя расслабиться, разжала кулаки, откинулась назад в жаркой темноте, свернулась клубочком, накинула на лицо край платка.

Офицер смущенно смотрел в окно.

Попытка провалилась. Всех ее друзей поймают и убьют. А завтра ее саму ждет наказание, уготованное тем, кто предает Бога. Ее заживо замуруют в гробнице Архона. И никто ее не спасет!

Она содрогнулась от страха, покрылась холодным потом. Перед глазами снова и снова проплывали страшные картины случившегося: прыжок обезьянки, взмах ножа, свирепый хохот Орфета. А потом, как мимолетный всплеск радости, бесстрастное лицо Сетиса среди окруживших его теней.

Но если его поймают, он тоже погибнет...

И тут она и в самом деле расплакалась, спрятав лицо в ладонях, сотрясаясь всем телом, а сотник все смотрел и смотрел в проплывающую мимо ночную тьму.

— Налево. Налево! — Сетис захлопнул тяжелую дверь, задвинул оба засова, верхний и нижний. Во внезапно наступившей темноте слышалось только тяжелое дыхание Орфета, хриплый кашель, заполнявший все закоулки коридора.

Великан привалился к стене.

— Погоди... дай дух перевести...

— Вперед! — прорычал Сетис. — А то никому из нас больше не удастся вздохнуть еще раз.

Захлопали двери. Прогрохотали сапоги по каменным плитам пола, заскрипели столы, загремели расшвыриваемые гири и весы.

— Они здесь. Когда обнаружат, что дверь заперта, пойдут другой дорогой. Их очень много. — Сетис яростно сверкнул глазами. — Ну почему, ради Бога, ты не подумал как следует своей глупой башкой? Надо было подготовиться получше! Найти сторонников, разместить их в толпе. Переманить на свою сторону кого-нибудь из высоких армейских чинов; мало, что ль, таких, кто с радостью сбросит генерала?! А прежде всего, продумать пути отступления!

Сумрачная громада подняла голову. Орфет заговорил хриплым шепотом.

— Умником себя считаешь? Да у тебя духу не хватило даже...

— Не забывай, это я тебя вывел! — Сетис трясся от ярости. — И его! Ты так дрожал за свою шкуру, что бросил своего ненаглядного Архона на произвол судьбы!

— Клянусь, я...

— Заткнись! А Мирани?! Как спасется она, ты подумал? — От досады он ударил кулаком по каменной стене и аж зашипел от боли. Алексос поднял глаза и нахмурился.

— Не надо, Сетис. Ты пугаешь Эно...

Обезьянка сидела у него на руках. Казалось, ничто другое мальчика не интересует.

Выругавшись себе под нос, Сетис выпрямился и побрел дальше, даже не удостоверившись, идут ли за ним остальные. Напрасно он вернулся к ним, ох, напрасно! Ему казалось, что он тонет в песчаном море: чем сильнее барахтаешься, тем глубже погружаешься, и вот уже нечем дышать, и не видно выхода. Он остановился.

— Надо отыскать ее. И спасти!

Орфет схватился за бок.

— Ты один у нас умник. — Великан тяжело оперся на стену; из раны, полученной в драке со стражниками на площади, текла кровь. — Но мы сами еще не выкарабкались...

Где-то впереди хлопнула дверь. Сетис снова выругался, свернул направо, в проход, ведущий к комнатам художников, и побежал. В самом конце коридора он нашарил лестницу. Ступеньки были покрыты какой-то маслянистой слизью, капавшей с потолка.

Алексос у него за спиной спросил:

— Куда мы идем?

— Там, внизу, есть комната, где сжигают старые пергаменты. Большая печь. Может, если заползти туда...

Вокруг стояла непроглядная тьма, предательские ступеньки скользили под ногами. Сверху послышалось не довольное рычание Орфета.

— А вдруг они подожгут печь прямо с нами внутри? Заодно избавятся от лишних хлопот...

Сетис ничего не ответил. Он уже стоял на холодном каменном полу. Темнота вокруг пахла застоявшимся дымом и пеплом.

Тихонько залопотала обезьянка.

— Утихомирь ее! — зашипел Сетис, но Алексос остановился и тронул его за плечо.

— Она предупреждает нас, — прошептал он. — Здесь кто-то есть!

В подземелье было сыро и холодно. Высоко над их головами переплеталась паутина глиняных труб. Где-то капала вода.

Подождав секунду, Сетис спросил:

— Кто здесь?

Голос его эхом прокатился по стенам, развеялся шепотом сквозняков в дальних закоулках.

В наступившей тишине он услышал, как Орфет подошел ближе и достал тихо звякнувший кинжал.

— Оставь его, где он есть, хозяин, — послышался спокойный голос — Этот нож и так принес немало бед.

Алексос охнул и отступил на шаг. Казалось, испуганный мальчик готов кинуться бежать. Орфет схватил его за руку.

— Кто ты такой?

Но Сетис уже понял, кто это.

Она лежала на кровати и утирала слезы.

— Где ты был? Где ты теперь? Разве ты не знаешь, что у нас произошло, что пытался совершить Орфет? А если ты этого не хотел, то почему не остановил его?

«Бог не в ответе за своих подданных».

Ответ прозвучал так отчетливо, что она едва не вскрикнула. Гайя, стоявшая у окна, обернулась. Мирани поспешно закрыла глаза и притворилась спящей.

— С ними ничего не случилось? Они сумели уйти?

«Где-то в темноте. Где-то под землей. Кругом солдаты».

— Сетис с тобой?

«Мирани, мне страшно. Здесь у меня есть тень. Но у Богов ведь не бывает тени, правда?»

Дверь открылась, вошла Ретия. Она коротко кивнула, и Гайя вышла, подметая пол туникой. В дверях девушки обменялись несколькими фразами. Мирани понимала, что они смотрят на нее. Не открывая глаз, она проговорила вполголоса:

— Ты должен помочь нам! Мы многое сделали для тебя, потому что ты нас попросил, а теперь все пошло не так, как надо. Ты должен нам помочь!

Она поймала себя на том, что говорит с Богом ласково, как с ребенком. Как будто он просто Алексос, а ни какой не Бог. Может, так оно и есть? Она уже ничего не понимала...

Ответа не было. Она лежала и ждала, но Бог молчал. Ретия вошла в комнату, села на подоконник, глядя вниз, на бескрайнее синее море.

Мирани облизала пересохшие губы.

Ее рука выскользнула из-под тонкой простыни, поднялась к столу, нащупала изящный фруктовый ножик.

Пальцы осторожно сомкнулись на рукоятке.

Она узнаёт свою судьбу

Креон медленно поднялся, расправляя конечности как бледный уродливый паук. Он был на голову выше их всех и поэтому смотрел сверху вниз, устреми на Алексоса взгляд странных бесцветных глаз.

— Это ты, брат? — пробормотал он. — В самом деле ты?.

Обезьянка сидела у Алексоса на плечах и крохотными ручонками дергала его за волосы.

— Я Архон, — просто сказал он.

— И не только...

Алексос испуганно взглянул на него.

— Разве я тебя знаю?

Креон криво улыбнулся. Но тут тихий шорох заставил его поднять глаза: этажом выше кто-то со стуком распахнул дверь.

— Нам нужна помощь, — быстро сказал Сетис.

Наступило молчание. Стоило альбиносу крикнуть позвать солдат... Но он только кивнул.

— Сюда. Скорее, — шепнул он.

Они пробежали через сводчатый зал, вздымая невидимые облачка пепла, кашляя, когда пыль попадала в горло. В дальнем конце зала высилась громадная печь, нелепое сооружение из кирпича, разрушенное и никому ненужное. По выщербленным плитам на ее стенках Креон ловко вскарабкался на самый верх; дальше путь преграждала глухая стена, но он коснулся невидимого выступа, и вбок скользнула потайная дверь. Приглядевшись, Сетис понял, что это деревянная створка, искусно расписанная под кирпич.

— Входите.

Один за другим они забрались внутрь. Впереди шел Сетис, сразу за ним — Алексос. В кромешной темноте обезьянка то и дело попадалась им под ноги. Как только вошел Орфет, Креон притворил дверь, потом протиснулся вперед и сказал:

— Это мое царство, писец. Поклянись, что никому не расскажешь о том, что увидишь здесь. Все поклянитесь!

— Клянусь, — нетерпеливо отмахнулся Сетис, прислушиваясь к доносящимся сверху шорохам.

— Толстяк.

Орфет вздохнул. Сетис понял, что музыкант слишком устал для споров.

— Да. Да! Клянусь Оракулом!

— Я тоже, — сказал Алексос, но Креон покачал головой:

— Боги не клянутся, мой маленький брат. Запомни это!

Он быстро зашагал вперед, и остальные двинулись следом, осторожно ощупывая руками осыпающиеся кирпичные стены. Сетис попытался сообразить, где они находятся. Судя по всему, они направлялись на восток и сейчас как раз проходили под залами, где трудятся писцы, а может быть, и под громадными казармами, где обитают рабы. В одном он был уверен абсолютно твердо: они находились очень глубоко, по меньшей мере на два уровня ниже обитаемых этажей.

Наступила тишина, нарушаемая лишь шорохом их шагов. Коридор то и дело разветвлялся; во мраке Сетис не раз замечал боковые проходы и спрашивал себя, не ведут ли они к самим гробницам. Потом дорога круто пошла вверх. Креон шагал уверенно, ощупью отыскивал знакомые повороты и ни разу не споткнулся, вовремя пригибая голову в тех местах, где потолок опускался слишком низко. Разве нужно зрение тому, кто живет в темноте, подумал Сетис, и на миг на душе у него стало почти легко, но тут на него обрушились воспоминания о Мирани, потом — о Шакале, и под конец острой болью сердце пронзила мысль об отце. Он представил себе, как тот выглядывает из дверей, смотрит на узкую улочку, спрашивает себя, почему сын никак не возвращается.

Он решительно отбросил эту мысль. Сейчас важнее всего — Мирани. Все прочее после!

Креон свернул направо, потом нырнул в сводчатый проем, такой низкий, что пришлось ползти. Орфет, естественно, застрял, его с трудом вытащили. Должно быть, дренажная штольня... Потом проход снова расширился, Сетис поднялся на ноги и почувствовал на руках что-то влажное. Неужели вода?

Миновав еще два поворота и спустившись на сорок ступенек вниз, Креон остановился и обернулся к своим спутникам.

— Пришли...

Он поднял с пола небольшую лампу, поджег фитиль. Бледный голубоватый язычок пламени выхватил из мрака его мертвенно-бледное лицо. За спиной у Креона виднелась дверь.

Дверь была огромная, ее верхняя створка терялась в темноте. На красноватой медной панели еще сохранилась облупившаяся краска древних картин: в тусклом свете лампы Сетис различил лица полузабытых богов, пейзажи, сюжеты легенд, позабытых всеми, кроме поэтов, сцены сражений и любви из давным-давно утраченных мифов.

Он протянул было руку, но альбинос мягко отстранил его и снял с шеи небольшой ключ. Криво усмехнувшись, он вставил его в замочную скважину и без малейших усилий повернул.

Потом, поднатужившись, распахнул тяжелую дверь.

— Мое царство, — сказал он.

Мирани уснула. И проспала всю ночь. Поэтому утром она чувствовала себя намного лучше. Ей по-прежнему не разрешали выходить из комнаты, даже чтобы принять ванну, и все Девятеро по очереди дежурили у ее постели Когда наступил вечер, она выпила из хрустальной чаши холодной воды с едва уловимым привкусом лимона.

На подоконнике, поджав ноги, сидела Ретия. Она хмурилась, темные волосы растрепались, обрамляя лицо спутанными прядями. Далеко над морем ослепительной синевой сияло жаркое, пустынное небо.

Почувствовав взгляд Мирани, Ретия обернулась.

— Ты, наверно, с ума сошла, — пробормотала она.

Мирани допила воду. Поставила чашу, снова наполнила ее, нарочито медленно, стараясь придумать хоть какой-нибудь план. Выбраться из Дома. Сейчас это важнее всего.

— Почему? — спросила она.

Ретия резко обернулась.

— Подумать только — вступить в заговор с целью убить генерала!

— Это сделала не я.

— И что это за чепуха про Гермию?! — Ретия презрительно рассмеялась. — Согласна, она не величайшая из Гласительниц, каких знал Остров, и ее суждения иногда безнадежно глупы, но как ты могла подумать, что сумеешь занять ее место! — Она впилась взглядом в Мирани. — Но, с другой стороны, никогда бы не подумала, что у тебя хватит духу на такое...

Мирани пожала плечами, ощущая в складках туники холодную твердость ножа.

— Как я понимаю, ты рассчитываешь занять место Носительницы... когда меня не станет.

Ретия смотрела на море.

— Конечно, займу, — высокомерно заявила она. Потом оглянулась: — Хотя не понимаю, о каком расчете тут можно говорить.

— Врешь! — Мирани встала и подошла к окну. — Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Ты с самого начала шпионила для Гермии. Именно ты зашла сюда и нашла обрывки записки, которую мне передал Архон, и отнесла их к ней. Ты рассказала ей, что Орфет и Алексос прячутся в Храме! Если она велит тебе спрыгнуть с обрыва, ты и это сделаешь.

Изумленный взгляд Ретии стал ледяным. Она встала и влепила Мирани увесистую пощечину. Девушка отшатнулась, прижав ладонь к вспыхнувшей щеке.

— Для начала хватит, — презрительно бросила Ретия. — Запомни: ни для кого я не шпионю, и меньше всего — для Гермии. Я не обшариваю полы в поисках обрывков чужих писем и не опускаюсь до того, чтобы сплетничать, даже о тебе. Поэтому будь добра объяснить, с чего тебе пришла в голову такая чушь!

Мирани глубоко вздохнула. От удивления она потеряла дар речи. И больше всего ее пугало то, что горячее презрение Ретии было искренним. Совершенно искренним.

Она в замешательстве опустилась на кровать.

— Кто же это был, если не ты?! О Храме мало кто знал. Сетис...

— Тот самый писец, с которым ты ушла?

— Да. И, конечно, Крисса. Мне пришлось рассказать ей, потому что... — Она запнулась. — А она выложила все тебе, и...

Ретия расхохоталась.

— А тебе не приходило в голову, что я ни за что на свете не стану слушать эту пустозвонку?

— Значит, ты не...

— Просто не стану время терять.

Девушки долго смотрели друг на друга. Наконец Мирани еле слышно прошептала:

— Не может быть... Крисса! Она бы и не сообразила... ума не хватило бы... Просто смешливая глупышка.

— Выходит, не такая уж и глупышка. — Ретия села рядом с Мирани. — Надо же — сказала тебе, будто я тебя выдала! Ну и мерзавка!

От потрясения Мирани не находила слов. Крисса была ее подругой, единственной подругой на Острове! Неужели все это время она вела двойную игру?! Но Крисса сказала, что рассказала обо всем Ретии, а Ретия это отрицает, и с упавшим сердцем Мирани вдруг поняла, что если кто-то из них двоих и достоин доверия, то только эта высокая, гордая девушка, которую она всегда побаивалась. А это значит...

— Ты уверена... — начала она, но Ретия не дала ей договорить:

— Она всегда была на короткой ноге с Гермией.

— Правда?!

— Еще до твоего появления. Кое-кто из нас все-таки замечает, что творится прямо у них перед носом.

Мирани была оглушена известием.

— Значит, ты знала об Аргелине и Гермии? Если ты так умна, то должна была видеть, что они замышляют...

Ретия пожала плечами.

— Может быть. — Она рассеянно смотрела на свои ладони, то сжимая их в кулаки, то снова разжимая. Потом подняла глаза. — Мирани, твои слова о заговоре против Оракула...

— Это чистая правда!

— И о том, что с тобой разговаривает Бог. Я не верю.

— И это тоже правда. — Мирани хотелось вскочить закричать, но она глубоко вздохнула и заговорила как можно спокойнее: — Мальчик, которого мы нашли и есть настоящий Архон. Воплощение Бога на земле. Готовится великое святотатство, и если меня уберут с дороги, то остановить их будет некому. Разве что за это возьмешься ты.

— Я!? — Ретия холодно рассмеялась. — Даже не думай. Я стану Носительницей.

Безнадежно. Хотя какая-то крошечная нотка в этом презрительном смехе прозвучала фальшиво. Мирани привстала и с жаром воскликнула:

— Ретия, отведи меня к Оракулу!

— Ни за что!

— Отведи меня к Оракулу. И я докажу, что мои слова — правда.

Но Ретия не успела ни ответить, ни даже взглянуть на Мирани. Распахнулась дверь, и в комнату вошла Гермия.

Обе девушки торопливо вскочили.

Она была в маске, в полном облачении Гласительницы. За ней следовали остальные жрицы из Девятерых, и на каждой была подобающая званию маска.

— Ретия, возьми. — Гермия протянула ей маску Виночерпицы. Ретия заколебалась, но всего лишь на миг.

Потом надела маску и встала на свое место в полукруг. Жрицы стояли вокруг Мирани, улыбаясь золочеными лицами, и лицо Криссы было таким же золотым и улыбалось вместе со всеми. Мирани впилась в нее гневным взглядом.

— Я тебе доверяла, — прошипела она. — Считала тебя подругой!

Приглушенный голос Криссы звучал самодовольно.

— Не говори глупостей, Мирани. Я сама разберусь, что хорошо, а что плохо.

— Хорошо для кого?!

— Хватит! — Гласительница повелительно подняла руку. — Кольцо разорвано! Девятеро собрались на суд, вынесли приговор, и тебе пришло время узнать свою судьбу.

Она и так ее знала. И все остальные тоже знали. Поэтому Мирани заставила себя выпрямиться, гордо поднять голову. При мысли о том, отец сидит у них дома на Милосе и читает ее последнее письмо, она чуть не заплакала, но лишь еще крепче сжала губы.

— Ты виновна в измене Оракулу. Завтра на закате тебя уведут с Острова и похоронят заживо в вечной гробнице Архона. Без воздуха и воды ты умрешь медленной смертью, которой желает Бог. А после смерти твоя душа будет в вечных муках блуждать по пустыне, палимая солнцем, обдуваемая всеми ветрами. Ты никогда не обретешь покоя. Никогда не отведаешь воды в садах Царицы Дождя, а семья вычеркнет твое имя из своих сердец.

Где-то далеко в жарком вечернем воздухе пронзительно закричала чайка.

Восемь одинаковых лиц безжалостно улыбались ей.

Когда они ушли, Мирани без сил рухнула на кровать. Руки блестели от пота, колени подкашивались.

Не говоря ни слова, она смотрела, как Ретия сняла маску и в неловком молчании остановилась у дверей. Высокая девушка заговорила, и голос ее звучал немного сердито, как будто она стеснялась своей слабости.

— Я отведу тебя к Оракулу, — бросила она — Но твое доказательство, Мирани, должно быть очень веским.

Царство отражений

Подземный чертог был огромен.

Стены уходили во тьму, и лишь возле самой двери Сетис разглядел, что они сложены из природного камня, пронизанного жилами сверкающего кварца. Тут и там на стенах поблескивали розетки кристаллов, розовых и белых, с острыми краями и ровными гранями. Казалось, что вся пещера переливается отблесками призрачного света.

Обставлена она была, как дворец.

Креон прохромал в глубину, зажег еще одну лампу, по том еще и еще, среди звездочек желтого пламени неуклюже пробираясь между диванами и кроватями, креслами и столами: позолоченными, расписными, роскошными.

Царство отражений.

— Нравится? — спросил он. — Мои творения.

Алексос выпустил обезьянку, и та, лопоча и повизгивая, принялась скакать по залу, а потом забралась в вазу с апельсинами.

Орфет устало прислонился к стене.

— Дай мне волю, неделю бы проспал. Нам здесь ничего не угрожает? Кстати, где ты все это наворовал?

— Он не воровал. — Алексос взял из вазы апельсин и бросил его Сетису. — Разве не видишь? Он сам все сделал.

Сетис поймал плод и изумленно ахнул. Он оказался легким и пустым внутри. Апельсин был сделан из папируса, размоченного в воде, измельченного и высушенного. Это была игрушка!

И внезапно он понял, что не только апельсин, но и вся сверкающая обстановка пещеры сделана из бумаги: из миллионов и миллионов обрывков, клочков, записок, отчетов, которые писцы каждый день комкали и выбрасывали в большие круглые корзины, отправляли в печь. Приглядевшись, он увидел, что столы расписаны украденными из мастерских остатками цветной туши, а картины на них — лишь грубые копии творений художников, расписывавших гробницы, что иероглифы и сложные, витиеватые буквы ничего не означают, слова полны ошибок, а позолота нанесена тончайшим, разбавленным слоем. Взяв в руки небольшую подставку для свитков, он разглядел просвечивающие сквозь краску буквы первоначального папируса — призрачный след, выдающий происхождение «строительного материала».

Креон зажег свечи в круглом канделябре и уселся в большое кресло, украшенное распростертыми крыльями грифа.

— Все это — мое, — произнес он с тихой гордостью. — Все они — копии. Тени реального мира. Мебель Архонов, предметы, ушедшие в могилы, имущество пред сказателей, жрецов, надсмотрщиков, генералов. Я их скопировал. Сотворил себе богатство из жалких, никому не ненужных обрывков.

— Невероятно! — Сетис прохаживался среди тщательно расставленных табуретов, вееров, статуэток кошек и лошадей, нырнул под громадную фигуру стражника, который вглядывался в несуществующую даль, опираясь на большой черный посох.

Алексос тоже обследовал комнату; то и дело из темноты доносился его восторженный голос:

— Смотрите, здесь вазы, кувшины, тарелки! И все из бумаги! Смотри, Сетис, иди сюда, взгляни!

Сетис осторожно пробрался по пыльному проходу между фигурами каких-то крупных птиц, похожих на аистов.

Архон стоял у подножия высокой ступени; проход загораживала изысканная ширма, расписанная золотом; хитроумный узор мягко поблескивал в свете факелов. За ширмой пылал очаг, уютно, по-домашнему потрескивая.

Сетис сглотнул слюну. Внезапно он понял, что умирает с голоду. Он обернулся, но Орфет уже был тут как тут; оттолкнув альбиноса, толстяк отыскал вход на кухню, протиснулся в него и принялся шарить среди горшков и кастрюль. Креон рассмеялся:

— Не волнуйся, толстяк. Я не часто принимаю гостей, но не собираюсь морить вас голодом.

Они подкрепились холодной бараниной и фруктами. На столе лежало несколько клубней мелкого заветренного ямса; Креон аккуратно нарезал его на равные кусочки, но все равно еды было мало, и даже после трапезы Сетису все еще хотелось есть. И пить.

Алексос уснул. Креон принес старый плащ и укрыл мальчика. Орфет лег и закинул ногу на ногу.

— Ну и устал же я. Который час?

Сетис понятия не имел.

— Уже за полночь.

— Заря близится. — Альбинос присел на корточки у очага, распустив по плечам длинные белые волосы. — Но это моя страна, и дня здесь не бывает. Спите. Вам ничто не грозит. А я пойду наверх и посмотрю, что там творится. — Креон встал, посмотрел на них сверху вниз. — Глупый был замысел, — тихо произнес он.

Его голос прозвучал глухо, как у древнего старика; тихие отзвуки эха заблудились и развеялись в темных закоулках пещеры.

Потом он ушел, скрылся в темноте. Они услышали, как тихонько скрипнули ворота.

Когда он исчез, Сетис устало сказал:

— Надо бы дежурить по очереди.

Но Орфет уже храпел. Сетис окинул его унылым взглядом.

— Значит, караулить придется мне, — вслух произнес он.

И закрыл глаза.

Проснувшись, он услышал музыку. На первый взгляд ничего не изменилось, но, судя по тому, что ему опять хотелось есть, а также по тому, как затекло тело, он понял, что проспал много часов. Он сел.

Орфет отыскал какой-то инструмент — деревянный, со струнами, Сетис никогда не видел ничего подобного — и теперь деловито настраивал его, ворча себе под нос. Алексос сидел возле него, скрестив ноги, и нетерпеливо поглядывал.

— Готово, Орфет?

— Потерпи, Архон. Почти готово.

Он начал играть. Нежный звук эхом отдавался в даль них закоулках пещеры. Сетис испугался — как бы кто не услышал. Все-таки туннели полны солдат, направленных на их поиски. Но Алексос слушал как зачарованный, и даже обезьянка притихла. Песня была ласковая, почти что колыбельная, какой матери убаюкивают маленьких детей. Орфет пел, закрыв глаза, и голос его был неузнаваем. Сетис в изумлении смотрел на великана. И этот самый человек несколько часов назад пытался убить Аргелина! Как могут люди так быстро меняться?!

Музыка смолкла.

— Твой голос чист, как весенний ручей, Орфет, — сказал Алексос.

— Спасибо, дружок. Голос, но не песни. Песни больше не приходят.

Мальчик поднял на него темные глаза.

— Когда я стану Архоном, мы отправимся в путешествие. Все вместе. Будем искать, откуда приходят песни. Пойдешь со мной, Орфет?

Музыкант взглянул на него. Потом тихо ответил:

— С удовольствием, Архон.

Они оба свихнулись! Сетис выпрямился и спросил:

— Где Креон?

Его голос прозвучал хрипло.

— Еще не вернулся. — Орфет в тревоге огляделся. — Думаешь, он нас выдаст?

— Не знаю... Вряд ли. Но оставаться здесь нельзя.

— Можно, ненадолго. Если они не...

Сетис обернулся к нему.

— Ты забыл о Мирани. Сегодня вечером ее замуруют заживо! Надо что-то делать!

Орфет пососал зуб, помолчал и наконец сказал:

— Что тут сделаешь? Кругом стражники... — Голос его был печален, и все понимали, что он прав.

— Все равно надо попытаться! — разозлился Сетис. — Это ты во всем виноват!

Орфет ничего не ответил, видимо, признавая его правоту. После неудачи в Доме Красных Цветов он притих, как-то съежился, словно постарел на глазах. Алексос обвил тонкими ручонками его шею.

— Все будет хорошо, Орфет, — прошептал он. Великан долго смотрел на него.

— Как скажешь, дружок, — пробормотал он наконец.

Их голоса раскатывались по сумрачным закоулкам подземелья и возвращались спустя долгих несколько минут, превращенные эхом в причудливый гортанный рык. Сетис нетерпеливо обернулся.

— Где он? — В темноте радостно заверещала обезьянка. Алексос вскочил.

— Эно отыскала воду!

Сетис схватил лампу и побежал на шум. В глубине зала было пусто, пещера стала темнее, стены заметно сдвинулись. По полу позади Сетиса мчалась его собственная тень, и тихий шорох, который он краем сознания улавливал уже довольно давно, раздробился на множество мелких звуков, перешел в хорошо знакомое, ныне драгоценное журчание. Миновав короткую лестницу, он обогнул край скалы и остановился, не веря своим глазам.

По стенам, покрытым бледно-оранжевой слизью вперемежку с ярко-зелеными пятнами лишайников, струилась вода. Она капала с листьев папоротника, собиралась в тонкие ручейки, стекала в горшки, кувшины и амфоры, заботливо расставленные Креоном. И повсюду — среди мха, на камнях, на мокрых выступах скал — блестело золото. Оно сверкало, переливалось, мерцало, подмигивало в тусклом свете лампы.

Столько золота!

Пораженный, Сетис попытался заговорить, но вместо слов из горла его вырвался какой-то сиплый стон. Орфет у него за спиной витиевато выругался.

Золотые украшения были мелкими, из тех, что приносят Богу в дар во исполнения обета, но их было много и много тысяч. Брошки, кольца, браслеты, кулоны...

Крохотные золотые кинжалы, амулеты, фигурки животных, птиц, быков и лебедей со сплетенными шеями. Сетис наклонился и поднял с песка целую пригоршню драгоценностей: крохотные ручки и ножки, десятки глаз, инкрустированных лазуритом, корявые буквы на тонких свинцовых листках. Развернув один из них, он прочел проклятие, призывавшее гнев божий на некоего человека по имени Ротон, и тотчас же бросил его на землю, как будто свинец обжег ему руки. Орфет черпал золото пригоршнями.

— Во имя Бога, — бормотал он, охрипнув от восторга. — Мы богаты!

Алексос расхохотался. Он выпил немного воды, а теперь надевал браслеты и ожерелья себе на руки и ноги, на шею обезьянке. Эно верещала и отбивалась.

— Не ты, Орфет. Это приношения Богу. То есть мне. — Он обернулся. — Разве не так?

Креон стоял в углу, прислонившись к стене. Никто не слышал, как он вернулся. Он подхромал своей странной, вперевалочку, походкой и встал рядом с Алексосом. К мальчику почти вернулась его былая красота, синяки поблекли, царапины зажили. Глаза у него были темные, волосы чернее вороньего крыла. Рядом с пышущим здоровьем Архоном альбинос казался призраком, бледным отражением.

— Верно говоришь, братишка. Все это — приношения Богу.

— Но где ты их взял? — спросил Сетис.

— Из Оракула. Это дары, их приносят те, кто задает Богу вопросы.

— Ты ограбил Оракул?

— Ничего я не грабил. — Он ухмыльнулся. — Мне грабить не надо. Разве ты еще не понял, писец? Я — тень Бога. Эти дары сбрасываются вниз, ко мне. Пещера лежит глубоко в недрах Острова. И — обрати внимание — под самым Оракулом. Смотри — вот он.

Он высоко, на всю длину вытянутой руки, поднял лампу. И все увидели в потолке пещеры огромную трещину, рассекавшую скалу надвое.

Сетис подошел к расселине и заглянул в нее.

Но увидел только темноту.

Ретия быстро шагала по дороге, за ней еле поспевали вспотевшие от ужаса стражники. Глядя, как они запыхались, Мирани едва удержалась от улыбки. Разрешить Носительнице выйти из комнаты будет грубейшим нарушением приказа, уверяли они. Они поплатятся за это жизнью. Ни за что на свете! И речи быть не может!

Но куда им было противостоять Ретии! Высокая девушка просто испепелила их своим презрением. И вот теперь они плелись по безлюдной дороге к Мосту и всей душой желали, чтобы навстречу им попался кто-нибудь из старших офицеров, и в то же время до смерти боялись такой встречи.

При входе в Оракул Ретия остановилась.

— Ждите здесь, — велела она стражникам — И ни под каким предлогом не входите в Оракул. Вам понятно?

Стражник повыше нервно облизал губы.

— Но госпожа...

Она пригвоздила его взглядом.

— Неужели так трудно понять?! Пусть расколется земля, пусть наступит конец света — вы ни за что не войдете в святилище!

Стражник беспомощно кивнул.

Ретия холодно кивнула.

— Вот и хорошо. Потому что иначе возмездие Бога будет сильнее самой страшной казни. А что касается госпожи Мирани, она на моем попечении, и я за нее отвечаю.

Стражник опять кивнул. Он не знал, куда деваться. Оба понимали: если Мирани убежит, отвечать придется солдатам.

Ретия развернулась и быстро зашагала по узкой извилистой тропе.

Торопливо следуя за ней, Мирани подумала: Ретия держится очень уверенно, особенно если учесть, что она попала внутрь Оракула в первый раз в жизни. Но такова уж Ретия. Мирани впервые увидела ее с неожиданной стороны. Как жаль, что она раньше не потрудилась узнать ее получше, вместо того чтобы дружить с этой глупой хохотушкой Криссой. Хотя, если Крисса и в самом деле шпионка, вряд ли ее можно назвать глупой. Выходит, она никогда не знала Криссу как следует...

У подножия лестницы Ретия остановилась, внезапно заколебавшись, нерешительно посмотрела вверх. Поэтому Мирани обогнала ее и сказала:

— Пошли. Ты ведь скоро станешь Носительницей, значит, тебе можно...

Они поднялись по гладким, вытертым ступеням. Легкий ветерок, уже давно колышущий легкую ткань туник на вершине посвежел; теперь он налетал прохладными, бодрящими порывами. Здесь, наверху, пожалуй, единственное место, где не страдаешь от жары, подумала Мирани, с наслаждением подставляя лицо свежему ветру.

Но море по-прежнему было зеркально гладким, лишь кое-где на нем белели крохотные барашки, а небо над головой превратилось в безжалостный огненный купол, до самого горизонта налитый раскаленной синевой.

— Это и есть он? — Ретия настороженно отступила на шаг.

Мирани подошла поближе.

— Да.

В тени среди камней зияла черная расселина. Воздух возле ее устья дрожал и переливался всеми цветами радуги. Камни вокруг Оракула посверкивали мелкими прозрачными кристалликами, рядом с расселиной не росло ни травинки.

Мирани опустилась на колени, и Ретия, поколебавшись, последовала ее примеру. Пытаясь выиграть время, Мирани сказала:

— Ты должна сделать приношение. Таков обычай. — И внутри у нее поднялась волна знакомого ужаса, та кого же, какой она испытала, придя сюда впервые.

"Ты здесь? — беззвучно позвала она. — Мы должны убедить ее, что я тебя слышу. Прошу тебя, отзовись!"

Ретия сняла с руки браслет и теперь держала его над расселиной. Серебряная цепочка была усеяна мелким жемчугом. Браслет, видимо, был очень дорогой, но девушка не колебалась ни секунды. Склонившись над пропастью, она проговорила:

— Тебе, Ярчайший! — И разжала пальцы.

Браслет канул в темноту. Несколько секунд они слушали, как он ударяется о камни, соскальзывает и летит дальше. Потом наступила тишина.

Ретия оглянулась, поправляя растрепавшиеся на ветру волосы.

— А ты?

Мирани пожала плечами, потом вспомнила про брошь со скорпионом. Отстегнула ее от платья. Может быть, на этот раз Бог ее примет... Она молча бросила украшение в расселину.

— Ну, Мирани? Мы пришли в Оракул. Ты утверждала, что Бог разговаривает с тобой и ты можешь это доказать. Где же твое доказательство?

Мирани облизала губы. Всю дорогу наверх она изо всех сил пыталась придумать, но так и не придумала, что ей сделать, что сказать. Она села, отряхнула пыль с рук и с туники, поглядела вдаль, на море. Что бы ни случилось, ни когда ей больше не увидеть этой бескрайней синевы, не ощутить солнечного тепла. В любом случае ее жизни на Острове пришел конец.

— Ретия, — начала она. — Послушай, Ретия...

Девушка нахмурилась.

— Если ты солгала...

— Я не лгала. Просто... ну как доказать, что ты разговариваешь с Богом?! Как доказать это самой себе? Может быть, Гермия и вправду слышит голос. Может, ей, как и мне, кажется, что она поступает правильно Да, как и мне. Как и Орфету...

Камни у них под коленями раскалились под лучами жаркого солнца. Ретия побледнела от гнева. Она вскочила на ноги, схватила Мирани за руку и рывком подняла.

— Раз так, — прошипела она, — сейчас же возвращаемся!

И тут глубоко в мозгу у Мирани прозвучал тихий голос:

"Я здесь , — произнес он. — Мы все здесь" .

Сетис вскочил на ноги. Послышался тихий шорох, сверху на него просыпался дождик из песка, следом упал потревоженный скорпион. Сетис ахнул и поспешно отпрыгнул в сторону. Мелкая тварь юркнула в трещину между камней; Креон ухмыльнулся:

— Их тут тысячи. То и дело ползают туда-сюда.

Потом сверху упало что-то еще. Оно скользнуло по камням, перевернулось, звякнуло о камни, блеснуло в свете горящего факела. Алексос протянул руки и подхватил странный предмет.

К нему тут же подошел Орфет.

— Приношение? Наверху кто-то есть?!

На руке у мальчика лежал серебряный, усыпанный жемчугом браслет.

Сетис поднял глаза.

— Они нас слышат?

Креон рассмеялся.

— Хороший вопрос. Я не раз пытался разговаривать с теми, кто наверху, но понятия не имею, слышат они меня или нет. Камень искажает звуки. Сам послушай...

Сверху доносились голоса, но смысл слов терялся. До дна пещеры доносилась лишь причудливая мелодия из певуче растянутых слогов. Язык, процеженный через многометровую толщу песка и камня, потерял смысл, окутался тайной. Из расселины, позвякивая о камни, летело что-то еще. Оно упало на песок к ногам Сетиса, тот опустился на колени и изумленно вытаращил глаза.

— Там Мирани!

— Что?! — удивился Орфет. — Ты уверен?

— Она ждет от нас помощи, — тихо произнес Алексос. — Надо вытащить ее из беды.

Откуда-то издалека прилетел его голос:

«Поговори со мной. Попроси дать тебе знак. Попроси воды, Мирани, и я пришлю ее. Скорее! Аргелин идет. Аргелин все знает!»

Она выдернула руку.

— Хорошо. Тебе нужны доказательства? Ты их получишь!

На тропинке послышался шум, приближающиеся голоса, но Мирани не обращала на них внимания. Она широко раскинула руки и заговорила:

— Услышь меня, Оракул. Услышь, Ярчайший. Пошли мне воды. Пошли скорее, в знак того, что я говорю, с тобой, а ты со мной. В знак того, что я — Носительница. Пошли мне воды, скорее!

Топот бегущих ног. Не стражники, шаги более легкие. Она обернулась — на верхней ступеньке лестницы стояла запыхавшаяся Крисса, и Гайя, и все остальные. Последней на площадку ворвалась Гермия, раскрасневшаяся от гнева и быстрого бега.

Гласительница яростно завопила:

— А ну, встать!

И тут Оракул заговорил. Он задрожал, заскрежетал, вниз посыпались мелкие камушки. В странном, тягучем, гулком шепоте ясно расслышались три слога:

«Ми-ра-ни».

Крисса тихо вскрикнула, зажала ладонями уши; Ретия изумленно отпрянула.

Внутри темной пасти расселины что-то зашевелилось. Мирани шагнула к краю пропасти, и ее, как ножом, резанул гневный вопль Гласительницы:

— Стоять! Замри! — Она рванулась к Мирани, побледнев от ярости. — Это обман! Гласителъница — я!

Из расселины высунулась лапка. Маленькая и грациозная, она зашарила по камням, вслед за ней показалась крохотная головка с горящими черными глазами, затем с пронзительным писком, от которого все вздрогнули, из провала выскочила маленькая обезьянка с приколотым к ошейнику рубиновым скорпионом. В лапках она сжимала золотую чашу.

Гермия отпрянула. На ее лице напрягся каждый мускул; она словно постарела сразу на несколько лет.

Девятеро торопливо опустились на колени, но обезьянка не обратила на них внимания. Она подскочила к Мирани и, вереща, сунула чашу ей в руки. Содержимое пролилось, и тогда все увидели, что в чаше плещется вода: свежая и на удивление холодная.

В первый безмолвный миг в воде отразилось изумленное лицо Мирани. Потом Гермия схватила ее за руку; Ретия вскочила и бросилась на выручку, кто-то закричал. Мирани сорвала с ошейника брошь, обезьянка вырвалась и ускакала прочь. Гермия отняла у нее чашу, бросила ее оземь, расплескав воду по горячим камням. От гнева Гласительница потеряла человеческий облик, в ее глазах полыхало бешенство. Она толкнула Мирани на тропу и разразилась потоком проклятий, грозя страшной местью за измену, за предательство, за осквернение Оракула лживыми уловками. Потом она обернулась к остальным.

— Вы ничего не видели, — визжала она. — Ничего не слышали!

Возле каменных врат во главе фаланги солдат их ждал Аргелин. Гермия швырнула Мирани к его ногам.

— Сейчас же отведи ее в гробницу, — прошипела она. — Пока я сама ее не убила!

Алексос беззвучно плакал. По его лицу текли слезы.

Он сидел, обхватив голову руками.

Сетис вскочил.

— Мне надо идти. Нужно что-то сделать!

— И на что же ты рассчитываешь? — Орфет положил руку юноше на плечо.

— Сам не знаю на что. — Сетис прокладывал себе дорогу через груды бумажной мебели. — Оставайтесь здесь! Береги Архона, и если я не вернусь...

— Погоди. — Креон встал и сложил руки на груди. — Снаружи уже садится солнце. Тот огромный пылающий костер, которого вы так боитесь, опускается за Лунные горы — Он шагнул вперед. Исчезла хромота, исчезла неуклюжесть, угловатый альбинос стал стройным, изящным юношей.

Сетис попятился.

— Кто ты такой? — в ужасе прошептал он.

— Тень. И тень спрашивает: ты покидаешь нас ради Мирани или ради Состриса?

Сетис оторопело уставился на него.

— Что?!

С лица альбиноса исчезла улыбка.

— Сострис, — повторил он.

Орфет нахмурился, встал, угрожающе нависая над Сетисом.

— Какой еще, к дьяволу, Сострис?

Маски на ней не было. Ее крепко держали двое стражников. Восьмой Дом был выкрашен в черный цвет и лишен каких-либо украшений. Внутри было пусто, горела лишь одна лампа. Весь день напролет рабы трудились в поте лица, перенося в тайные глубины Архоновой гробницы его мебель, саркофаг, амфоры с пищей и напитками, мумии кошек и собак, гробы с телами слуг, кувшины с зерном, веера, доски для игр, платье, свитки, носилки баночки с духами и притираниями, винные бочонки, драгоценности и прочие пожитки.

Глубоко в подземных коридорах и туннелях Города Мертвых черные туники Девятерых медленно волочились по пыли и свежему гравию.

Все жрицы были в масках; Мирани решила, что маску Носительницы надела Ретия, а место Виночерпицы занял кто-то другой, но различить девушек было трудно. Ее заставили выпить какое-то снадобье, от которого туманился взор и наливались свинцом ноги. Стражники поддерживали ее под руки, и она понимала: если они ее отпустят, она упадет и уснет прямо на дороге.

Ей не было страшно. "Я не боюсь ", — сказала она, и Бог ответил: «Я знаю. Мы найдем тебя, Мирани». При этих словах она мечтательно улыбнулась. Лоб и руки ей на мазали какой-то вонючей мазью, произнося заклинания на непонятном языке вокруг нее, и над ее головой, и за спиной, но она ни капельки не волновалась: ей было все равно, какое ей до всего этого дело... Две девушки сняли с нее платье и надели другое: короткое, серое, грубое и рваное. Потом ее остригли несколькими взмахами ножниц, и она увидела, как ее волосы, падают к ногам, на каменный пол, и чуть не рассмеялась, такой нелепый у них был вид, у длинных и красивых прядей в пыли.

— Ты теперь изгнанница, — нараспев провозгласила Гермия. — Тебя изгоняют в темноту, в царство теней, туда, где нет ни надежды, ни времени, ни света — И это было правдой, да, наверное, так оно и было, потому что вокруг становилось все темнее, и стражники отпусти ли ее, и она села на пол. Золотые лица Девятерых улыбались сквозь мрак, а позади них стоял Аргелин — на миг она увидела его довольно отчетливо, генерал ухмылялся перекошенным ртом, щека подергивалась, он смотрел на нее, держа руку на эфесе меча. Потом мир сомкнулся, захлопнулся, огромный камень со скрежетом преградил ему путь. Свет стал гаснуть, словно закрывающийся глаз, яркая щелка делалась все уже и уже и наконец исчезла совсем.

Она осталась одна, в темноте.