Оракул

Не бывает тьмы без света. Когда-то я выиграл великую битву с собственной тенью, легендарную битву под материками и океанами. Он бежал, и я преследовал его, и мы до сих пор гоняемся друг за другом по небу. Я люблю его и боюсь его.

Сначала побеждает ночь, потом день.

Но вчера я был побежден какой-то другой силой. Я чувствовал удары, покрылся синяками. Я плакал, и слезы мои были водой. Это удивило меня, я собрал их в пригоршню, и долго смотрел на них, и пробовал на вкус в грязных трещинах кожи.

У них был вкус моря.

Как и предупреждала меня Царица Дождя.

Я попросил ее отыскать меня. Потому что внутри я пустой. Кто-то спрятал меня под многими слоями кожи, костей и мускулов. Кто-то пришел и похитил все мои мечты.

Их окутывает пустыня

По-моему, он сказал — сюда. — Сетис утер пот со лба и обозленно окинул взглядом выжженную солнцем пустыню. Дорога раздваивалась, хотя, быть может, это была всего лишь очередная козья тропа. Было изнуряюще жарко; дрожал раскаленный воздух, на горизонте вставал призрачный мираж — низкие подножия холмов, поросшие приземистыми оливами и кустами терна, над которыми гудели пчелы. Одна тропинка уходила вниз, налево, другая — направо, к холмам. Наверное, им надо держаться правой тропы; пастух, которого они встретили несколько часов назад, предупреждал, что дорога сужается.

Сетис обернулся.

— Да не отставай же ты!

Орфет остался далеко позади: он стоял, прислонившись к большому камню. Сетис заметил, как музыкант украдкой сунул что-то в нагрудную суму. Сетис скрипнул зубами. Он догадывался, что это такое, но понятия не имел, где Орфет раздобыл выпивку. Еду и питье в дорогу покупал отец, и он, Сетис, лично удостоверился, что там нет вина.

Музыкант неуклюже заковылял вперед.

— Думай, что говоришь, бумагомарака. — У Орфета уже слегка заплетался язык.

Сетис быстро шагнул ему навстречу.

— А ну, отдай.

— Что?

— Выпивку.

Орфет широко ухмыльнулся.

— Свою найди!

От злости, жары и усталости у Сетиса мутилось в голове. Что ему делать? Драться?! Но Орфет был намного больше и сильнее. Кроме того, писцы не дерутся. Беда в том, что до Алектро еще долгие часы пути, и, даже если они на правильной дороге, музыкант напьется допьяна задолго до того, как они туда придут. Кроме того, с небом явно творилось что-то неладное...

— Успокойся, — буркнул Орфет. — Мне так лучше думается.

Сетис тяжко зашагал дальше, словно пловец раздвигая плечами невидимые полотнища зноя. Орфет плелся следом.

— Ты уверен, что нам сюда?

— Тропа уходит вверх, верно? Надо перевалить за эти холмы. Ты, вроде бы, говорил, что бывал в Алектро.

— Я везде бывал. Везде играл. Все они одинаковы. Это было много лет назад, когда я был хорош, когда я был лучшим. — Орфет смахнул пьяную слезу. Сетис этого терпеть не мог.

Он кивнул, не сводя глаз с холмов.

— Жаль, что ты там не остался.

Желтизна. Небо медленно наливалось тошнотворной желтизной.

Орфет пропустил колкость мимо ушей. Он брел, понурив голову, и предавался жалости к себе.

— Я ходил по всему Двуземелью, и везде меня встречали с распростертыми объятиями. В любом господском доме, в любом храме. Боже, как я был хорош! Песни приходили ко мне из ниоткуда, я извлекал мелодии прямо из воздуха. У меня было все — женщины, деньги. И я был молод...

— Давненько же это было.

Орфет поднял мутные глаза Замечание, похоже, озадачило его; Сетис чуть ли не воочию увидел момент, когда недоумение переросло в обиду, затем в гнев.

— Смейся сколько хочешь! Бесхребетный маменькин сыночек, вот ты кто! Зелен, как трава. Тебе не помешает разок-другой наткнуться на острые углы, и, ей-богу, я и сам бы этому поспособствовал, не будь так жарко. — Он злобно прищурился. — Что ты понимаешь в музыке? Что ты знаешь о ее мощи, огне, о вдохновении?! Когда в тебя вселяется Бог, и дыхание перехватывает от радости? Ничего-то ты не знаешь! А вот та девчонка, мышка серенькая, она знает. — Он остановился и принялся копаться в сумке в поисках фляги. — Я это понял по ее глазам.

Сетис уныло шагал вперед.

— Я никогда не паду так низко, как ты, — в ярости пробормотал он.

Орфет отхлебнул.

— Это тебе только так кажется. — Его голос звучал хрипло.

Ветер швырнул им в лицо горсть песка. Сетис поднял глаза и с ужасом увидел, что небо нависло над самой головой, песок поднимается густыми тучами, застилая солнце.

Он в панике остановился.

Вот оно! Песчаная буря.

Орфет тоже это понял. Когда Сетис обернулся, толстяк напряженно всматривался в небо.

— Бегом! — тихо проговорил он. — Быстрее!

Но, едва они миновали следующий поворот, как мир укутала мгла, и небо навалилось на землю.

Раздался угрожающий свист, налетел горячий порыв ветра, и на путников во всю свою мощь обрушилась песчаная буря. Мельчайшая пыль хлестала непроницаемой пеленой, обжигая кожу, не давая дышать, забивая глаза и ноздри. Сетис рухнул на четвереньки. Он ничего не видел, не слышал, не чувствовал, только кашлял, жадно хватая воздух ртом. Он торопливо достал из сумки шарф, замотал лицо и с трудом поднялся на ноги.

Орфет исчез; юноша был один в ревущей, обжигающей печи, под палящим ветром; он закрывал голову руками, не помня себя от ужаса. Потом из сплошного облака пыли выделился темный сгусток; он приблизился и соткался в грузную фигуру музыканта.

— Видишь ту расселину? Давай к ней! — проревел Орфет.

Сетис посмотрел, куда показывал музыкант, но ничего не увидел. Он сделал два шага, сражаясь с яростным ветром, затем твердая рука Орфета схватила его за плечо и развернула в другую сторону.

— Иди за мной! — пророкотал великан.

Они медленно пробирались вперед. Сетис видел только темный сгусток, который был спиной Орфета, да камни на земле, потревоженные ногами музыканта; он поскальзывался и спотыкался на них. Мир превратился в ревущее горнило, средоточие невообразимого воя, сквозь который смутно прорезался придушенный кашель, и звуки эти ужасно пугали Сетиса, пока он не понял, что это смеется Орфет. Сетис сердито нахмурился. Какой-то пьянчуга смеет над ним смеяться! Впрочем, он и сам понимал, что до смерти боится рева ветра: сквозь застилающую взор песчаную пелену разыгравшееся воображение услужливо рисовало картины скрытой во мраке бездонной пропасти, к которой они подойдут и, не заметив ее, свалятся, а потом будут долго лететь в темноту, кувыркаясь и вопя от ужаса.

Спокойно! Ему уже доводилось переживать песчаные бури. Правда, он видел их из Города, сидя в надежном убежище. Даже в Порту были улицы, вдоль которых можно было пробираться, знакомые дома и стены. А здесь, в пустыне, не было ничего. Ему казалось, что ревущий вихрь из раскаленного воздуха и песка уносит его прочь из этого мира, и он падает в бездонную пропасть, все глубже и глубже.

Как будто Бог забрал весь мир себе.

Орфет схватил его за руку:

— Сюда!

Темнота. Скала: высокая и надежная. Они укрылись под ней, и буря, словно в отместку за нежданное спасение, швырнула Сетису в глаза последнюю горсть песка, болезненную и обжигающую; потом каким-то чудом он сумел вздохнуть, набрать полную грудь воздуха. Здесь можно было дышать!

— Переждем здесь. — Голос Орфета звучал необыкновенно гулко. Сетис протер обожженные глаза и понял, что лежит под нависающим выступом скалы.

Все еще задыхаясь, он встал на колени. Кожа стала серой от налипшего песка. Песок был везде — в одежде, в обуви, во рту, в ушах. Он размотал шарф, и с него рекой посыпался песок; отряхнул руками лицо и почувствовал его сухость в мелких трещинах и морщинках на коже, почесал голову, и под ногти тотчас же забились жесткие колючие кристаллы. Наверняка Орфет тоже покрыт песком с ног до головы.

Музыкант забился в уголок, сел, тяжело дыша, и стал глядеть на разверзшийся снаружи ревущий ад. Потом протянул своему спутнику флягу.

— Выпей. Надо!

Сетис послушно взял флягу и отхлебнул глоток. Вино приятно согрело его. Он вернул флягу музыканту.

— Надолго мы тут застряли?

— Ты у нас ученый. Разве нет никаких записей? Статистики бурь? Сложных многовековых наблюдений? — Орфет усмехнулся и присосался к фляге.

Есть, наверно, с горечью подумал. Сетис.

— Надо подождать...

— Ничего другого не остается. Разве что поесть не помешало бы.

У них были оливки, сыр и хлеб. Орфет жевал, чавкая. Песок облепил пищу; Сетис в раздражении стряхивал его. Потом заговорил о том, что мучило его больше всего.

— Как мы узнаем его? Этого мальчика. В Алектро полным-полно мальчишек. И как заставим родителей отпустить его?

— Скажем им, вот и все. — Орфет жадно проглотил кусок сыра. — Для них это будет большая честь. Глупцы!

— Это может оказаться нелегко.

— Доверься Богу, чернильная душа. У меня есть план. Сколько у нас осталось денег?

Сетис вытащил из-под плаща кошелек и раскрыл его.

— Шестьдесят... семьдесят...

Могучая рука Орфета выхватила кошелек; не успел Сетис и рта раскрыть, как все его содержимое было высыпано на песок.

— Не дергайся — думаешь, я собираюсь тебя обокрасть? Просто нам придется кое-кого подмазать.

И тут Орфет замолчал.

Его пальцы небрежно откинули монетки и выудили из песка маленького красного скорпиона.

Некоторое время он изумленно рассматривал свою находку. Потом перевел взгляд на Сетиса:

— Да-а-а... Пожалуй, я недооценил тебя, бумагомарака.

Сетис попытался взять себя в руки.

— Я его нашел, — тихо произнес он.

— Конечно. А я — танцовщица из Спалиса.

— Это правда. — Сетис попытался выхватить скорпиона, но толстые пальцы Орфета крепко держали вещицу.

— Где?

— Внизу, под залом, где работают писцы. Наверно, его кто-нибудь забыл. Много лет назад...

— А ты, значит, взял...

Сетис молчал.

— Собирался продать его? Каким образом?

— Я знаю нужных людей.

Маленькие глазки Орфета вспыхнули.

— Знаешь, значит? Кого, например? Что за лживую игру ты ведешь, писец ?

— Дай сюда, — в гневе воскликнул Сетис.

— Он принадлежит Богу.

— Сказано тебе, я его нашел...

— Ты что, не понимаешь? Он тебе его послал! — От волнения у Орфета перехватило голос; как одержимый он вертел скорпиона в руках.

— Послушай, бумагомарака, Бог не зря посылает свои знаки — у него на это есть веские причины, и эта красивая вещица явно... — Он дернулся, вскрикнул, выронил безделушку. — Он живой!

Сетис разинул рот.

— Что?!

— Он шевельнулся! У меня в пальцах. Пополз.

Скорпион лежал на земле. Снаружи выла буря, песок медленно заносил рубиновое тельце. Сетис осторожно наклонился и поднял скорпиона.

На него внимательно глядели маленькие золотые глаза.

Он поспешно сунул скорпиона в кошелек, засыпал сверху горячими монетами и затянул шнурок. Когда он поднял глаза, музыкант прошептал:

— Эта вещица священная. Надо было рассказать о ней девчонке. Это могло бы все изменить.

Буря стихала. Ее рев слабел, сменялся жалобным плачем. Летящий песок обжигал уже не так сильно. Сетис пожал плечами.

— Расскажу, когда вернемся.

Орфет пододвинулся ближе.

— Какие еще секреты ты от нас таишь? Собираешься предать нас Аргелину?

— Нет, конечно!

— Хорошо. — Глаза толстяка были суровы. — Если бы я так считал, то своими руками придушил бы тебя и бросил в пустыне. — Толстые пальцы ухватили Сетиса за тунику, притянули ближе. — Может, оставить тебя здесь? Здесь тебя никто не найдет...

Рука Сетиса метнулась к ножу.

— Попробуй, если сможешь, — прошипел он. И тут он увидел женщину. Охнув от страха, он оттолкнул Орфета; музыкант обернулся и остолбенел.

Не было больше ни обрыва, ни нависшей скалы. В небе над ними по-прежнему бушевала буря; но завеса песка съежилась, отступила. Они сидели среди развалин огромного храма. Высокие обрушенные колонны были так изъедены песком, что стали практически неотличимы от диких скал. Пустыня давно пожрала крышу, погребла под собой мраморный пол. Лики Бога, Царицы Дождя и других божеств, которым был посвящен храм, едва виднелись сквозь колючие побеги плюща, оплетающего высокие, некогда гордые стены.

Красивая и вероломная, Царица Дождя улыбалась им с разрисованной стены, маска у нее на лице сверкала золотом, голубая туника блестела и трепетала, словно по ней струилась вода. Сетис оттолкнул музыканта, подошел к стене и действительно ощутил под распростертыми пальцами прохладную, липкую влагу, сочащуюся из камня.

Под широко раскинутыми руками Царицы темнели два дверных проема, и сквозь них Сетис разглядел горстку жалких хижин, рассыпавшихся среди развалин храма. Буря утихла; на улицу вышли две облезлых курицы и принялись копаться в пыли, хлопнула дверь, заплакал ребенок. Воняли амбары, гудели мухи над рыночной площадью, гнилым зубом из желтых барханов песка выступал полузасыпанный колодец.

— Где мы? — прошептал Сетис.

Музыкант сплюнул.

— В Алектро.

У Сетиса упало сердце.

— Это — Алектро?!

Орфет невесело усмехнулся.

— Никто и не говорил, что оно окажется дворцом.

Спотыкаясь, они медленно брели по селению. Сетис заметил, что даже у Орфета тяжело на душе. Алектро пострадал от засухи куда сильнее, чем все виденные ими до сих пор города и деревни. Из приоткрытых дверей вслед им смотрели женщины. Навстречу, не скрывая враждебности, вышли несколько мужчин с косами и ножами в руках. Бегали дети, голодные и оборванные. Ни один не улыбался. Лишь изредка — искоса — украдкой стреляли глазами.

— Не забывай, — вполголоса произнес Орфет. — Действуем строго по плану. И прикрывай меня.

Сетис пожал плечами. План придумал Орфет, едва увидев плачевное состояние деревни. Спорить было бесполезно, хоть Сетис и считал его затею безумием.

Когда они вышли на рыночную площадь, там их уже поджидала кучка селян. Орфет поднял руку и провозгласил:

— Да пребудет над вами десница Божья!

Ответом ему было невнятное бормотание.

Сетис держался позади. Жители голодают. Это было видно по их глазам, по быстрым, расчетливым взглядам, которые они бросали на его одежду, на мешки с едой, на бурдюки с водой.

Может быть, Орфет все-таки рассчитал правильно...

Старейшина был невысок и жилист. На худых плечах болталась полинялая туника некогда красного Цвета.

— Что вам нужно, странники? — угрюмо спросил он.

Орфет распростер руки.

— Мы пришли торговать.

— У нас нет денег для покупок и нет ничего напродажу. И воды нет!

Этого и следовало ожидать.

Здесь, глубоко в пустыне, вода ценилась дороже золота. Засуха иссушила деревню. Многие дома стояли пустыми. Наверно, немало народу умерло.

— Вода нам не нужна. — Сетис не мог не восхититься выдержкой музыканта. Правда, на вид Орфет казался таким же гнусным негодяем, как и его собеседники. — Но у вас наверняка найдется то, что нас заинтересует.

Старейшина покачал головой.

— Ничего у нас нет. Ни еды, ни скота, ни соли. Иди своей дорогой, толстяк. Здесь для тебя ничего не найдется.

Орфет осклабился и подмигнул.

— У вас наверняка есть дети, — вкрадчиво произнес он.

Наступил самый опасный момент.

Сетис покрылся потом. Пальцы стиснули рукоять ножа.

Долго, очень долго лица поселян оставались непроницаемыми.

Потом старейшина выдавил кривую улыбку и кивнул.

— Конечно, есть...

Орфет скрестил руки на груди и поскреб щетинистый подбородок.

— Дети, — размышлял он вслух. — Очень много едят, всегда хотят пить. Плачут по ночам. Но в Порту, дворцах, в крепостях, на галерах дети всегда нужны. Детей легко обучить. Дети — дешевая рабочая сила.

Старейшина посмотрел на Сетиса, потом обвел взглядом своих земляков. Один из них кивнул, другой немного поколебался и пожал плечами.

Словно придя к какому-то решению, старейшина подошел к Орфету.

— Может быть, торговец, мы и придем к соглашению, — сказал он.

Времени зря не теряли.

Жители деревни быстро привели детей и выстроили их вдоль стены. Малыши глядели угрюмо, они были так измучены голодом, жаждой и болью от язв, что даже не капризничали. Кое-кто из женщин всхлипывал и ругался, но мужчины просто вырывали ребятишек у них из рук и швыряли в общую кучу.

Сетис глядел по сторонам, облизывая пересохшие губы. Что, во имя Бога, он здесь делает?! Его письменный стол в рабочем зале казался раем, далеким, манящим и недостижимым, как сады Царицы Дождя. Быть может, он никогда больше его не увидит...

Орфет же, напротив, с упоением играл свою роль. Он деловито рассматривал детей, приподнимал им подбородки, раскрывал рты, проверял зубы, ощупывал тонкие ручонки. Девчонок не надо, — прорычал он, и старейшина коротким взмахом руки велел девочкам убираться. Те, что постарше, вздохнули с явным облегчением.

Осталось пятнадцать мальчиков. Двое были слишком малы; остальным же было от семи до семнадцати лет. Точный возраст определить было трудно, до того они исхудали и зачахли.

Мало того, все они были похожи друг на друга — темноглазые, темноволосые. Казалось, все жители деревни состоят между собой в родстве, да так оно, скорее всего, и было. Один мальчик плакал, другой разговаривал сам с собой, беспрерывно бормоча что-то под нос. У всех на лицах темнели болячки. Все были невообразимо грязны.

Орфет почесал подбородок. Потом подошел к Сетису и спросил:

— Что будем делать?

— Откуда я знаю? — Сетис оглядел жителей деревни. — Все это — чистое безумие. Мы же не можем купить их всех! Если Бог привел нас сюда, пусть покажет, кто из них наш.

— Отлично, умник. А как?

Сетис облизал губы.

— Может, если мы объясним...

— Что мы ищем нового Архона? Ну да, конечно. Тогда они задерут цену раз в тридцать. Или сами отведут мальчишку к Аргелину. И сам знаешь, что тогда будет. Если у тебя нет других мыслей...

— Есть! — Сетис шагнул вперед.

Он прошел вдоль ряда ребятишек, вглядываясь в испуганные лица. Маленький мальчик в самом конце шеренги храбро встретил его взгляд. Может быть, этот?

И тут его осенило. Он втянул левую руку в рукав плата, нащупал твердое тельце скорпиона, приколотого там для пущей сохранности, и крепко сжал его в кулаке. "Скажи мне, кто из них — ты! Ужаль меня в знак снисхождения. Скажи. Скорее!"

Он снова прошелся вдоль шеренги. Мальчики в замешательстве глядели в песок, искали глаза матерей, плакали. Старейшина с нетерпением сказал:

— Можете приобрести всю партию по особой цене. Назовите.

Никакого ответа Бог не ужалил его в подтверждение.

Его здесь нет!

Сетис торопливо обернулся и спросил:

— Это все дети? Другие есть?

— Нет.

— Точно?

— Никого, кто годился бы на продажу.

Голос старейшины прозвучал неуверенно. Один из поселян угрюмо сказал:

— Калим, а где же твой приемный сын? Он должен быть здесь.

Орфет метнул на Сетиса торжествующий взгляд.

— Приведите его!

Старейшина пожал плечами.

— Мальчишка слаб на голову. Мечтатель. Никуда не годится...

— Ты что, не желаешь сделать на нем деньги? — прорычал Орфет.

Секунду Калим стоял в нерешительности, потом подошел к маленькой хижине на краю площади и рывком распахнул дверь. Сетис заметил, что замком ей служила грубая веревка.

— Выходи, — рявкнул старейшина.

Внутри было темно. Потом что-то шевельнулось во мраке.

Мальчишка. Худой, заплаканный. Волосы темные; лицо покрыто царапинами и синяками, но даже сквозь толстый слой грязи они разглядели его ослепительную красоту. Он медленно подошел, обхватив себя руками за плечи и дрожа.

Пройдя три шага, он споткнулся и упал, вскрикнув от боли. Сетис метнулся к нему, но Орфет оказался проворнее. Толстяк схватил мальчика и легко, словно пушинку поднял на руки. Темные глаза мальчика пристально взглянули на него, и он что-то укоризненно прошептал.

— Как долго ты искал меня, Орфет. Как долго!..

Лицо музыканта побелело.

— Архон! — беззвучно выдохнул он.

Они обсуждают цену, которую надо уплатить

Она услышала его за Утренним Ритуалом. Голос исходил не от статуи юного Бога; его мраморные губы не шевельнулись, а мрачная улыбка не обратилась к ней. Голос прозвучал в ее голове: «Как же долго ты меня искала!»

Голос был тихий, усталый, словно жалоба обиженного ребенка.

Мирани облизала внезапно пересохшие губы, настороженно застыла, украдкой взглянула на Гермию. Но Гласительница ничего не слышала.

И вот сейчас, когда она шла по террасе принимать послеобеденную ванну, голос зашептал снова. Мирани остановилась, сжимая в руках чистый белый халат.

«Мирани».

Из сводчатых ниш глядели на море красивые неподвижные лица давно умерших Гласительниц древности. Даже в разгар полуденной жары мраморный пол под босыми ногами оставался прохладным...

— Я здесь, — прошептала она.

«Не бойся меня. Я тебя не обижу».

— Я знаю. Ты уже говорил. — Ее голос звучал хрипло; она в тревоге обернулась. Терраса была пуста, все двери закрыты.

«Я ищу дождь, но не знаю, где они его держат. А Богу положено знать, правда? Ты знаешь, Мирани?»

Она покачала головой. Туника прилипла к спине.

— Послушай. Они тебя нашли? Они вышли в путь вчера ночью...

"Кто — они?"

— Музыкант...

«Орфет!»

И больше ничего. Только имя, как радостный шепот узнавания. Орфет.

Открылась дверь. На террасу удивленно выглянула Ретия; Мирани тотчас же зашагала дальше, спустилась во внутренний двор, где в тени оливковых деревьев скрывался бассейн, полный чистой, сверкающей морской воды. Двадцать служанок каждый день опустошали и наполняли его, таская тяжелые ведра по узкой тропинке на склоне обрыва. На поверхности воды ароматным ковром плавали белые лепестки гибискуса. Она сбросила тунику, скользнула в теплую воду, выплыла на середину бассейна, обернулась. Из Нижнего Дома вышли Крисса и Иксака. Они весело подпихивали друг друга локтями, спорили о чем-то, хихикали. Из-за горшков с розовыми цветами холодно смотрела Ретия. По спине Мирани пробежал знакомый холодок ужаса. Придется говорить с ними, снова изображать робкую серую мышку, тогда как глубоко внутри — она это чувствовала — у нее таится кто-то совсем другой.

И еще она осознала, что ей не нужно ходить к Оракулу, чтобы слышать Его. Оракул был здесь. Она сама стала Оракулом...

Крисса подбежала к бассейну и с громким визгом плюхнулась в воду, взметнув тучу брызг; вода заходила ходуном, выплеснулась через край на каменные плиты двора. Мирани лениво перевернулась на спину. В ослепительно синем небе сияло солнце. Она подумала о Сетисе и Орфете, затерянных в пустыне, и погрузила лицо в воду. Когда она вынырнула, к волосам прилипли белые лепестки. Музыкант необуздан, непредсказуем, его мстительный замысел — убить Аргелина — внушал ужас. А Сетис... Можно ли ему доверять? Она нахмурилась. Почему она вдруг решила, что нельзя?!

Крисса подплыла ближе.

— Осторожнее, — прошептала она.

— Что?

Девушка откинула назад мокрые волосы. Ее лицо стало серьезным.

— Они что-то замышляют. Ретия целыми днями секретничает с Гермией. Вчера я видела, как Аргелин вошел в Храм и сидел вместе с Гласительницей на балконе. Они смеялись и сидели слишком близко друг к другу.

Мирани снова легла на спину и поплыла, беспечно болтая ногами.

— Всем известно, что она от него без ума. Мне-то какое до этого дело?

— Потому что ты Носительница...

Крисса шлепнула ладонью по воде, взметнув фонтан лепестков. Приблизила лицо к Мирани, прошептала:

— Ты изменилась. И я знаю, Мирани, ты что-то замышляешь, что-то тайное. Может, другие и не понимают, но я-то заметила. И Гермия, она тоже знает. Она следит за тобой на Ритуале, за трапезой — я видела. Сегодня днем, когда мы были в театре, она не смотрела спектакль. Из-за веера следила за тобой.

В горло попала соленая вода; Мирани закашлялась.

— Просто спектакль был скучный, — тихо сказала она.

Крисса сверкнула глазами.

— Да что на тебя нашло! Я просто стараюсь предупредить тебя...

— Знаю. Спасибо. Но послушай, Крисса, все в порядке, правда. Ничего не происходит. Просто Ретия исходит злобой. Ты же ее знаешь...

Крисса, казалось, была уязвлена. Некоторое время она хранила молчание, лишь солнечные блики весело играли на воде. Потом сказала:

— Я всегда считала тебя подругой, Мирани. — И отплыла.

Сетис сжал кулаки; он сдерживал изумление, как будто оно было живым существом, рвущимся на волю.

— Говори тише. Вытащи его отсюда, — прошептал он.

Потом обернулся и громко сказал:

— Отведите его к остальным. — И бодро зашагал к собравшимся на площади селянам.

Ему нужно было привлечь к себе их внимание и в то же время постараться сохранять спокойствие. Поэтому он с ходу назвал нелепо низкую цену:

— Семьдесят золотых... За всех!

— Сто пятьдесят.

Сетис издевательски расхохотался. Старейшина ухмыльнулся, обнажив кривые зубы, и указал на один из темных дверных проемов.

— Давай уйдем с солнцепека, господин. И поговорим.

Сетис взглянул на Орфета. Тот уже пришел в себя, вид у него был мрачный и грозный.

— Очень хорошо, — Сетис хотел, чтобы его услышала вся деревня. — Мой... партнер подготовит мальчиков в путь.

— В путь?! Нет, господин, только не нынче вечером — Старейшина протестующе всплеснул руками. — Вы нас обидите! Темнота спускается, а вы, наши гости, должны подкрепиться и переночевать у нас в деревне. Завтра спозаранку, по холодку, и отправитесь.

Этого Сетис боялся больше всего. Все его инстинкты кричали: уходи, убирайся скорее. Путешественники то и дело исчезали в пустыне со всеми своими деньгами а если эти люди готовы продать собственных детей, значит, от них можно ожидать чего угодно. Но Орфет проворчал: «Неплохая мысль», — и, обернувшись к мальчику, подтолкнул его к остальным. Кипя от возмущения Сетис как можно высокомернее пожал плечами, прошагал мимо собравшихся и нырнул под низкую дверную притолоку. Как его угораздило в это впутаться?! Как сумела эта робкая девчонка втянуть его в такое приключение?

В доме было голо. Утоптанный земляной пол, потертые ковры, тюфяки на полу. Жарко было почти так же, как снаружи, а москиты кусались еще злее. В углу над какой-то тухлятиной кружились мухи. Вздохнув, Сетис смахнул пыль с низкой скамейки и сел. Деревенский люд уселся напротив, лицом к нему. Ну, торговаться-то он умеет. До тех пор, пока ему доверяют...

После долгих торгов, переговоров, покачиваний головами и презрительных смешков цена была установлена в одну сотню золотых за всю команду ребятишек, на что, видимо, и рассчитывали деревенские жители с самого начала. Старейшина поплевал на ладонь, и они с Сетисом пожали друг другу руки. Потом женщина принесла чашки и небольшой кувшин. Она вошла торопливо, словно все это время ждала за дверью и подслушивала. Плеснула на самое дно чашек по глотку мутного горячего напитка; на какой-то миг их глаза встретились.

Вид у нее был жалкий. Сетис поспешно отвел взор. Должно быть, это мать мальчика...

— Удачная сделка — Один из мужчин поднял чашку. Сетис с улыбкой кивнул.

— Для всех нас.

Они выпили. Напиток не только на вид, но и на вкус отдавал глиной.

Вошел Орфет, волоча за собой вещевой мешок. Сетис усадил толстяка рядом. Тот взмахнул чашкой, требуя воды, и осушил ее одним торопливым глотком. Не было никакой возможности поговорить с глазу на глаз, поэтому им пришлось просидеть в хижине весь вечер, выслушивая нескончаемую болтовню деревенских обитателей, их жалобы, рассказы, расспросы о контрабанде и опиумных притонах Порта. Наконец принесли еду — жалкие крохи в выщербленных чашках. Сетис брезгливо ковырялся в щедро наперченном мясе, спрашивая себя, что это за животное и давно ли оно мертво. Орфет же уплетал за обе щеки, быстро и неопрятно, разговаривал с набитым ртом, пылал скрытым торжеством, которое, казалось Сетису, должны были ощущать все присутствующие. Когда музыкант достал бутылку и пустил ее по кругу, жители засмеялись, кто-то хлопнул его по спине. Беседа оживилась, стала шумной. Когда очередь дошла до Сетиса, он понюхал горлышко. Не вино. Крепче. Самогон какой-то... Как раз то, что нужно этим людям.

Но, присмотревшись, он понял, что Орфет едва прикасается к бутыли, тогда как деревенские жители шумят и спорят все громче. Бутыль ходила по кругу, кто-то сбегал и принес вина из своих собственных запасов, и вот уже один из деревенских уснул, привалившись к соседу, опьянев от непривычной огненной жидкости. Орфет встал, отряхнул крошки и песок, шагнул к женщине, собиравшей тарелки, и что-то тихо сказал ей. Кивнув, женщина вышла.

Старейшина следил за ними.

— Сколько дашь за нее, торговец? — спросил он заплетающимся языком. — Если интересуешься...

— У меня и в мыслях не было обидеть вас, — серьезно ответил Орфет.

Женщина вернулась, неся деревянную лиру. Она протянула ее музыканту, тот взял инструмент, сел рядом с Сетисом и принялся настраивать.

— Ты умеешь играть на этой штуковине? — пальцы старейшины потянулись за бутылкой. Он приложился к горлышку, не сводя глаз с Орфета.

— Так, учился когда-то... — Натягивались и ослаблялись струны, дрожали в воздухе слетавшие с них ноты. — Смазать бы надо, — проворчал Орфет. Потом, не сказав больше ни слова, начал играть.

Сетис сидел и не верил своим ушам. Потому что грязный, шумный, мстительный толстяк с жирными щеками и крохотными глазками оказался великим музыкантом. Под его пальцами ритмично дрожали струны, ноты складывались в мелодию, становились музыкой, звуки кружились в воздухе, и жалкая хижина превратилась в темную, благословенную гавань, и среди трепещущих бликов единственной масляной лампы суровые лица селян покрылись мягкими тенями. Наступила ночь, внезапно, как всегда в пустыне, и мир преобразился. На людей снизошла божественная благодать.

Музыка была такой притягательной, что разговоры замедлились, потом и вовсе прекратились. Устало смолкнув, все слушали музыку, и казалось, дневная энергия покидает людей. Даже Сетис, утомленный тяжелым ходом, стал клевать носом и не сразу осознал, что Орфет запел.

Голос у него был низкий, чуть хрипловатый, он смешивался с залетавшим снаружи дымом костров, на которых готовили пищу. Песня, которую он пел, была во славу Царицы Дождя, она восхваляла ее сады далеко на западе, где плещут фонтаны, где озера глубоки и полны чистой воды, а на плодородной почве растут зеленые деревья и цветы. Музыка сплеталась со словами, и в ней слышались всплески и журчание ручейков. Погруженному в дремоту Сетису чудилось, что темная хижина растворяется в воде, он чувствовал ее вкус на пересохших губах, вода капала с листьев, собиралась в лужи, стекала по ступеням, будто мягкое полотно, из которого соткано прозрачное платье, струящийся наряд Царицы, прохлада, промелькнувшая в воздухе...

Потом кто-то тронул его за плечо, рывком выдернул из сладостных грез, и он понял, что деревенские жители расходятся, прощаясь, поддерживая друг друга, шатаясь в дверях.

Когда они остались одни, Орфет прислонил лиру к скамье и пристально посмотрел на Сетиса.

— Сколько?

— Сто. Мы можем себе это позволить, Мирани дала золота. Отпустим остальных ребят завтра утром, через несколько миль. Или позволим им сбежать. — Он устало подошел к тюфяку и, стянув грязную простыню, брезгливо ее осмотрел.

— Боже мой! Вши!

Орфет ничего не сказал.

Сетис зевнул.

— Ну и устал же я. Долгий выдался денек.

Он перевернул соломенный матрац, застелил его собственным плащом, лег и закрыл глаза.

— День еще не закончился. — Голос Орфета был тих и весел, словно музыка смягчила что-то внутри этого страшного человека. — Потому что, насколько я могу судить, как только сядет луна, кое-кто из наших новых друзей придет нас навестить. Но на этот раз пиршества не будет. Они придут перерезать нам глотки.

В лунном свете ступени Оракула призрачно белели, под ногами скрипел песок. Факел в руках у Гермии отбрасывал на каменную платформу неверные тени, его отблески плясали на краю бронзовой чаши, наполняли ее движением, бликами, таинственными силуэтами. Мирани подошла к чаше, присела на корточки.

У себя за спиной она ощущала высокую фигуру Гласительницы, чувствовала ее ледяную улыбку.

— Будет ли Бог с нами сегодня ночью? — Даже голос ее был холодным.

Мирани сглотнула подступивший к горлу комок. Коснулась чаши кончиками пальцев и подняла, ощутив грозную тяжесть. Сквозь прорези в маске она, оцепенев от ужаса, смотрела на ее содержимое — скользкое, свернувшееся кольцами тело.

— Он с нами, — прошептала она.

Я знаю тех, кто, принадлежит мне

Сетис медленно поднялся.

— Что?!

— Сам слышал. Может, эти люди и дошли до последней черты, но они не собираются продавать своих детей.

— Но они же торговались!

— Обманывали. Чтобы задержать нас до темноты. — Он задумчиво пососал зуб. — С тобой, вижу, этот фокус сработал. Надо сказать, я удивлен. Думал, ты слишком хитер, чтобы дать охмурить себя какой-то деревенщине.

Сетис вскочил с тюфяка.

— Уходим, — сказал он, стараясь не выдать своего страха.

— Да, забираем мальчишку и уходим. Он заперт в сарае. Похоже, отчим его избивает. Не сумел я с ним поговорить, все время кто-нибудь вертелся рядом. — Он склонился, чтобы завязать сандалии, и без того прочно застегнутые, потом помолчал. — Он меня знает. Ты сам слышал...

Сетис пожал плечами.

— А чего ты ждал?

— Не этого. — Маленькие глазки Орфета вглядывались в пустоту. — Он был стар. Старше меня.

— А теперь молод. — Сетис подхватил сумки, запихнул в них плащ, драгоценный запас воды, остатки ужина. — Поторапливайся же! Заберем его и смотаемся. Пошли!

Музыкант язвительно усмехнулся.

— Мне казалось, ты очень устал.

Снаружи никого не было. Полузасыпанная песком деревня в безмолвии раскинулась под низкой луной, лишь знойный ветер хлопал незапертой дверью, да копошились в груде вонючей соломы голодные крысы. Прижавшись к стене, Сетис дал глазам привыкнуть к темноте; постепенно из зыбкой мглы проявились очертания домов под плоскими крышами, а вдалеке на утесе — разрушенный храм. Обтесанные камни скатились по склону холма, жители соорудили из них стены домов и укрытия для скота. Над темным зевом колодца порхала летучая мышь.

— Иди первым. — На него надвинулась массивная фигура Орфета: от музыканта пахло потом, дыхание разило перегаром. — На случай, если кто-нибудь стоит на страже...

Сетис протер глаза. Ему захотелось сказать: «Нет, иди лучше ты», — но он не позволил этим словам сорваться с языка. Если уж кому-нибудь из деревенских суждено погибнуть от ножа, пусть его прикончит Орфет. А он — писец. Грязную работу он оставляет другим.

И прежде чем музыкант успел сказать еще хоть слово он скользнул в сторону и побежал, пригнувшись, прячась в тени. Между домами лежали широкие полосы лунного света, где он был как на ладони, а вокруг деревни простиралась озаренная луной голая, призрачная пустыня.

Он остановился под закрытым ставнями окном, перевел дыхание. Внутри хижины кто-то разговаривал. Он прислушался, но сердце, грозя выскочить из груди, колотилось слишком громко. Сетис глубоко вздохнул и побежал дальше. Он свернул за хижину, миновал колодец, обогнул по краю пустынную рыночную площадь.

У сарая он присел, хватая ртом воздух.

Деревня была соткана из белых и черных клочков. Возле запертых дверей клубилась пыль.

Сетис размотал толстую веревку. Дверь отворилась; он скользнул внутрь.

— Ты здесь? — прошептал он.

В темноте что-то зашуршало.

— Да.

В хижине было темно и тесно. Ноги колола солома. Укусила блоха, он выругался вполголоса. Потом его руки коснулись головы мальчика; он ощупью отыскал его плечи, потом руки, достал нож и перерезал веревки.

— Не бойся, Орфет ждет снаружи. Мы заберем тебя отсюда. Ты ведь знаешь Орфета, правда?

Мальчик ответил не сразу. Потом тихо сказал:

— Я помню его музыку. Пустые комнаты и его музыка. Мне кажется, это было во сне...

Сетис поднял его на ноги.

— Да. Теперь слушай. Не шуми.....

Скрипнула дверь.

Он вскочил, выставив перед собой нож.

В дверном проеме мелькнула тень — маленькая и проворная.

— Я вооружен, — прошептал Сетис, приближаясь к двери. — У меня нож!

Мальчик поймал его за руку.

— Не надо. Это моя мама...

Теперь он увидел ее. Худое испуганное лицо, руки сжимают жалкую корку хлеба, крошечную флягу с водой.

— Чего вы хотите? — еле слышно прошептала она — Вы его забираете!

— Нет. Послушай...

Она отступила на шаг. Он понял, что сейчас она завизжит. Ее вдох прозвучал как крик отчаяния, как вопль ужаса; он не мог шелохнуться, понимая, что погиб.

В этот миг толстая рука обхватила ее сзади и зажала рот.

— Неудачная мысль, госпожа. — Орфет втолкнул ее в хижину и закрыл ногой дверь. — Хочешь, чтобы она знала, что происходит?

— Нет, — пробормотал Сетис и тут же понял, что вопрос был адресован не ему. Мальчик отстранил его и сказал:

— Конечно, хочу. Я сам расскажу.

Великан выпустил женщину, и она с ужасом всхлипнула:

— Алексос...

— Нет, я ведь тебе говорил. Меня так больше не зовут. Теперь мое имя — Тайна. — Его голос звучал чуть хрипло, он обнял мать, и сквозь затопляющий хижину мрак Сетис увидел, что мальчик улыбается. — Не волнуйся. Я должен уйти с ними. Я ведь тебе говорил, что такое случится. Говорил?

Женщина прильнула к нему, потом с побелевшим лицом обернулась к Сетису.

— Незнакомцы, выслушайте меня. Мой сын сошел с ума. Он всегда был странноват. Мечтатель... Отец частенько бил его, теперь вот отчим бьет. Работу свою никогда не выполняет, козы у него разбегаются, только и делает, что глядит в небо, напевает да блуждает мыслями неведомо где. Его мучают кошмары; сколько бессонных ночей я провела в детстве у его кроватки, обнимала его, отгоняла колыбельными его страхи.

Мальчик слушал, едва заметно улыбаясь, — словно то была глупая болтовня несмышленого ребенка.

— Женщина! — прорычал Орфет.

— Но теперь стало еще хуже. На прошлой неделе разум совсем покинул его. Иногда он меня не узнает, делает вид, что я для него чужая. Рассказывает о глубоких туннелях, о подземельях под Городом, поет песни для Царицы Дождя, и так все время. Он сошел с ума! Какой вам от него прок? Оставьте его, оставьте здесь, чтобы я могла присматривать за ним. Что вам за прибыль от чокнутого мальчишки? Кто его купит? Он кончит нищим, будет просить милостыню под палящим солнцем будет жить среди собак и шакалов, его станут проклинать, забрасывать камнями. — Она схватила Орфета за рукав. — Смилуйся, торговец...

— Хватит! — Великан отступил на шаг, дрожа всем телом.

Мальчик смотрел на нее. Его худощавый темный силуэт был высок, покрытое синяками лицо заострилось.

— Скажи ей, Орфет, — прошептал он.

Орфет бросил взгляд на дверь.

— Мальчик — новый Архон. — Его голос был тих, как дыхание. — А мы... Искатели, посланные Аргелином. Вся история с работорговлей — лишь прикрытие. Нам не нужны другие дети, только новый Архон. Он должен уйти. И как можно скорее, прежде, чем мужчины наберутся храбрости и явятся отнимать у нас деньги. Быстрее!

Он протянул руку, но мальчик не шелохнулся. Он смотрел на женщину, а она, сквозь мрак, — на него.

— Архон?! Но он Алексос! Мой сын! Я вытирала ему нос, шлепала за проказы. Какой же он Архон?!

Алексос спокойно кивнул.

— Все верно. Но внутри себя, очень глубоко, я ощущаю Бога. Как реку. Как песню. Как свернувшуюся кольцами змею. — Он улыбнулся, пальцы нащупали ее руку и сомкнулись, он крепко обнял мать. — Я всегда знал, что он здесь, но в последние дни он явился ко мне во плоти, поднялся из подземных ручьев, из каналов и трещин в скалах, все выше и выше, к солнцу пока оно меня не обожгло, сквозь темноту, к звездам. Сражался со своей тенью, и мы с ней будем вечно следовать друг за другом, и Царица Дождя смотрит на нас а дождя все нет и нет!

С мгновение она смотрела на него. Потом вырвала руку и отпрянула назад.

— Вы ошиблись, незнакомцы, — глухо произнесла она — Мой сын сошел с ума!

— Некогда спорить. — Орфет схватил мальчика. — Ты готов?

— Да.

— Мы пойдем к побережью и найдем лодку. — Он подтолкнул мальчика к двери и коротко бросил: — О нем будут хорошо заботиться. У Архона есть все, чего он пожелает. Когда все уладится, мы пошлем за тобой; у тебя будет собственный дворец. Горничные, драгоценности — все, что пожелаешь. Ты не сможешь поговорить с ним. Но ты его увидишь.

Снаружи послышался шорох. Сетис распахнул дверь, оглядел безмолвные дома. Потом сказал:

— Кажется, нас подслушивали...

— Тогда пошли, быстро. — Орфет отстранил его и вышел; в дверях мальчик обернулся и печально взглянул на мать. Его силуэт темнел на фоне усыпанного звездами неба.

— Живи с миром, матушка, — прошептал он. — Не забывай меня.

— Мы за ним приглядим. — Сетис почувствовал, как жгучая краска стыда заливает его лицо. — Никому не рассказывай. Просто скажи, что мы его забрали. Пожалуйста...

По ее щекам струились слезы.

На миг Сетису показалось, что она плюнет ему в лицо, выцарапает глаза. Но женщина лишь отвернулась.

Он пригнулся и шагнул за дверь, в темноту. Орфет шепнул ему на ухо:

— Пойдем на юг. Они этого не ожидают. Потом перевалим через холмы и спустимся через Стеклянную Долину в Пресцию, найдем лодку и доплывем до Порта. Один день и одна ночь пути.

Не дожидаясь ответа, он побежал, подталкивая мальчика перед собой. Сетис нахмурился, закинул на спину вещевой мешок и поспешил следом.

Из-под ног разбегались ночные ящерицы.

Позади, в деревне, забрехала собака.

Она прошла уже очень много. До самого Четвертого Дома, и змея в бронзовой чаше не развернула кольца, даже не шелохнулась, только один раз, когда девушка споткнулась, взглянула на нее белыми немигающими глазами.

Она так устала, что, казалось, не может больше удерживать чашу в трясущихся руках, не сможет донести ее обратно. Промокшая от пота одежда прилипла к телу, соленые струйки стекали по липу под невыносимо душной маской, и гладкая бронза превратилась в скользкий кошмар. И в ней все сильнее росла уверенность в том, что это не Бог.

Он с ней не говорил!

Он появлялся во многих обличьях, представал в виде множества юрких, проворных пустынных существ, но эта змея выла не такая. В ней ощущалась неправда.

«Они что-то замышляют», — сказала Крисса. Мирани облизала пересохшие губы, из последних сил пытаясь удержать тяжелую чашу, и даже сквозь прорези в маске чувствовала, как волнуется Гермия, произнося слова Указания Пути.

Ибо это была Обитель Указания Пути, и все ее стены сверху донизу были испещрены письменами, красочными рисунками, списками, разъяснениями. Эти тайные заклинания должны были провести душу Архона глубоко в Загробное Царство, через Черные Залы, к Свету, вдоль Серебристой Реки, которая течет меж звезд, в сады Царицы Дождя. И с громким щелчком тяжелая позолоченная маска Архона опустилась на его лицо, и изможденные рабы развязали веревки и отступили на шаг, и вытащили наружу большой деревянный журавль, и вошли Девятеро, и встали вокруг отполированного до блеска золотого саркофага.

Снизу вверх им улыбалось красивое, умиротворенное лицо. Оно не имеет ничего общего с настоящим Архоном, подумала Мирани.

Потом змея, как будто подслушав ее мысли, начала распускать кольца.

Содрогнувшись от ужаса, она тихо ахнула. Крисса, стоявшая рядом, обернулась и тоже вскрикнула от страха; Гермия прервала молитву, умолкла на полуслове. Змея текла, как струйка воды, она поднялась над краем бронзовой чаши, покачиваясь, поблескивая гладкими мускулами, и перелилась через край, на руку, на локоть стремясь вверх — к лицу.

Мирани оцепенела. Малейшее движение означало смерть.

Как же она тяжела! Мелкие чешуйки были твердыми и холодными, их зеленоватый блеск казался чужеродным среди тусклого мерцания тонких свечей и масляных ламп.

Змея откинула голову назад и тихо зашипела. Затрепетал раздвоенный язык.

Сверкнули клыки, на них поблескивали капельки яда.

Никто не шелохнулся. Руки Гермии, распростертые для молитвы, застыли в воздухе. Рабы в ужасе глядели на змею; солдаты в дверях обливались холодным потом.

"Это ты? — мысленно закричала Мирани. — Это ты? Отзовись!"

С медленной, томной чувственностью змея скользила по ее плечам. Она была толста и тяжела, как громадный канат, и Мирани даже сквозь тунику ощущала движение твердых чешуек, вдыхала едва уловимый мускусный запах. Она не осмеливалась повернуть голову.

Потом он сказал: «Это не я».

«Что?!»

«Эта просто змея, Мирани, это не я. Она опасна. Ее одурманили травами, и теперь она пробуждается. Они положили ее сюда, чтобы убить тебя, потому что ты знаешь об их предательстве. Ты мне доверяешь?»

— Да.

Наверное, она сказала это вслух. Крисса всхипнула; змея зашипела и приподнялась, и Мирани увидела как взметнулась ее голова, как хлестнула она по прикрывавшей лицо маске.

«Отнеси чашу к треножнику и оставь ее там».

— Если я шевельнусь...

«Я не допущу, чтобы ты пострадала. Доверъся мне».

Безумие! Это всего лишь голос в твоей голове. Бога нет! Она разговаривает сама с собой.

Она шевельнулась, осторожно ступила одной ногой.

— Стой смирно, Мирани! — в ужасе завопила Крисса. И, как ни странно, это крик вселил в нее мужество, и она медленно двинулась вперед, сделала еще один шаг к треножнику, стоящему в сумрачном углу, и змея раскачивалась над ней, скользя по плечам, оплетая руки, спустилась по платью, обвилась вокруг талии, подергивая узкой продолговатой головой. Мирани закрыла глаза и вздохнула, и тут — лязг! — острые клыки ударили в алое золото маски. Брызнул яд. Крисса завизжала. Мирани услышала раздраженное шипение, свистящий взмах головы для следующей атаки; она побежала, споткнулась, ощупью отыскала треножник, опустила на него тяжелую чашу, корчась под лихорадочно извивающимся змеиным телом, чувствуя, как скользит по рукам омерзительно гладкое туловище; содрогнулась, съежилась, и в этот миг змея вывернулась, скрутилась на полу в одно громадное кольцо и обвилась вокруг ее ног.

И укусила.

Алексос остановился. Задыхаясь, он упал на холодный песок; Орфет безжалостной рукой поднял его на ноги.

— Пошли!

Луна уже села. Ночь опустилась на них полушарием темноты, усеянным звездами. Где-то в горах завыли шакалы.

— Напрасно я пошел. — Мальчик скорчился от боли. Его пальцы скребли песок; когда Орфет поднял его, песчинки посыпались из горсти, будто прах.

— С ней ничего не случится. Я тебя понесу.

— Она умрет. Когда они узнают, что меня нет, ее убьют.

— Поздно жалеть. — Сетис вскарабкался на вершину следующей дюны и оглянулся. Издалека, со стороны деревни, покачиваясь и мигая, приближалась вереница дрожащих огоньков. — Они уже узнали...

Боль, как огонь, обожгла щиколотку. Мирани вскрикнула и упала на колени, привалилась к треножнику, с грохотом опрокинув его на землю. Чьи-то руки схватили ее за плечи; зазвучали крики, незнакомые, отдающиеся эхом голоса, раскрашенные фигуры сошли со стен и склонились над ней, в отчаянии взывая, указывая путь, путь, ведущий вниз, к прохладе и дождю.

С нее сорвали маску. Хватая воздух ртом, Мирани увидела, как змея метнулась в угол, затрепетав, скользнула и исчезла, скрылась глубоко под землей, там, где обитает Оракул, где царит мрак и безмолвие, где проходит дорога, в сады Царицы Дождя.

Оставив на земле распростертое тело, Мирани встала пошла следом за змеей.