Кэтрин ФИШЕР ОРАКУЛ

Первый Дом. Обитель Божественного Жала

Даже боги видят сны.

Мне снится вода. Я чувствую, как она падает, слышу тихий стук больших горячих капель по безжизненной почве, вижу ямки, которые они оставляют в песке. Иссушенная земля жадно пьет воду.

Если я — бог, то мои сны должны сбываться. Но водаона иная, она обладает собственной волей, и над нею я не властен.

Мне кажется, на моем теле есть морщины, выжженные пятна, гнойники, пылающие, как вулканы. Или как язвы. Или как пустыня.

Я — загадка для самого себя. Один я или нас двое? Кто ясвет или тень?

Туннель ведет в мир, я торопливо карабкаюсь вперед и попадаю туда, где живете вы. Главная проблема всего божественногов том, что люди ожидают от вас чего-то огромного и могучего.

Ожидают мгновенного результата...

Она разговаривает с Архоном

Процессия прошла уже полпути вниз, и только тогда Мирани перестала дрожать и смогла идти достаточно твердым шагом. Маска была велика, прорези для глаз расставлены слишком широко, и сквозь них она почти ничего не видела. А в удушливом зное, когда над дорогой клубится едкая пыль, жужжат мухи, мерцают на горизонте миражи, глаза и вовсе отказывались служить. Мирани смахнула с лица выбившуюся прядь слипшихся от пота волос. Задний ремешок сандалии начал натирать ногу, но тут Процессия остановилась. Они пришли к Оракулу.

Замолкли трещотки, стихли барабаны и цитры.

Задыхаясь от жары, Крисса прошептала:

— У меня руки обгорели.

Кожа у Криссы была необыкновенно светлая. Должно быть, много поколений назад ее предки спустились с гор.

— Ты их чем-нибудь мазала? — вполголоса спросила Мирани.

— Маслом алоэ.

— Это не поможет. — Голос Мирани дрожал. Крисса бросила на нее ласковый взгляд.

— Не бойся, Мирани. Все будет хорошо.

«Если я останусь в живых!» Она оглянулась — позади, лязгнув оружием, остановилась пехотная колонна. Блестела на солнце бронза доспехов, генерал Аргелин сурово взирал со своего белоснежного коня. Шестеро носильщиков, державших на плечах паланкин с Архоном, тоже остановились и, потирая ноющие плечи, с облегчением опустили на землю золоченый балдахин.

— Мирани! — Огромная маска Гласительницы, единственная из масок Девятерых, имела прорезь на уровне рта. Маска заглушала голос, и знакомое имя прозвучало непривычно, как хриплый потусторонний зов. Будто с ней заговорил сам Бог. Но тут Гласительница отрывисто бросила: — Иди за мной. Только ты, — и сразу же снова стала прежней Гермией, ядовитой и придирчивой. Мирани заметила, как сверкнули темным пламенем ее глаза в узких прорезях маски.

Мирани отдала свой конец гирлянды Криссе и сделала шаг вперед. Страх бился в ее теле, туманил голову. Узкая тропинка, уводящая прочь от дороги, была вымощена плотно уложенными булыжниками. Минуя арочный проход, сложенный из трех громадных камней — на гладкой плите были высечены знаки Скорпиона и Змеи, сошедшихся в своей извечной битве, — она, извиваясь, исчезала в оливковой роще... Мирани не раз доводилось проходить мимо этой арки, но внутрь она никогда не заходила. Гласительница, уже переступившая порог, обернулась и позвала нетерпеливо:

— Быстрей!

С глубоким вздохом Мирани последовала за ней. Они очутились в обители Оракула.

— Боишься? — вполголоса спросила Гермия.

— А надо? — так же шепотом ответила Мирани.

Маска резко обернулась.

— Полагаю, это действительно серьезный вопрос, а не простая непочтительность. Конечно, надо! Тебе выпала опасная честь... особенно для столь молодой девушки.

Мирани это знала. Она никогда не думала, что изберут именно ее. После смерти Аланы девушки долго перешептывались, гадая, кто станет следующей Носительницей, но когда нынче утром Гермия прислала за ней и сказала, что избрали ее, Мирани не поверила собственным ушам. Да и все остальные тоже.

Ужас пришел позже и нарастал весь день. А сейчас, несмотря на палящий зной, руки так замерзли, что она практически не чувствовала пальцев. Мирани потерла ладони и задала вопрос, ответ на который уже знала:

— Я должна сделать это сегодня? Нести Бога?..

— Если он того пожелает. — Голос Гермии звучал насмешливо.

У страха кислый вкус. Мурашки по спине, тяжелый стук сердца, тошнотворная, потная пустота... К горлу подступил горький комок. Мирани сглотнула, но комок все равно остался, не давая дышать, а багрово-золотистая маска меж тем сжимала горло мертвой безжалостной рукой.

Далеко внизу стих шум Процессии; казалось, узкая тропинка, проскользнув под каменной аркой, увела их с Острова в другой, приглушенный мир, где лишь цикады шелестят в колючих зарослях дрока. Споткнувшись, Мирани почувствовала, что липкая прядь волос, выбившись из прически, опять упала на глаза. «Конечно, боюсь. Зато я увижу Оракула» , — подумала она.

Там, в Нижнем Доме, за полночь затягивались жаркие споры. О том, что такое Оракул: говорящая статуя или источник, с журчанием выбивающийся из-под земли. Рокочет ли он громовым голосом или шелестит, как листва на ветру... Но Мирани была слишком робка, чтобы участвовать в этих спорах. Она лишь слушала да лелеяла свою тайную, запретную мысль. Теперь она наконец-то увидит... Но ей никогда не позволят рассказать об этом подругам.

Можжевельник да чахлые кусты тимьяна наполняли жаркий воздух пьянящим ароматом. Тропинка вилась и петляла, как спящая змея, а в сухой траве вокруг кипела божественная жизнь: суетились маленькие юркие создания, скользили гладкие и чешуйчатые спины, мелькали зеленые хвосты проворных ящерок.

Последний поворот — и тропинка оборвалась.

Вверх уходили круглые каменные ступени. Наступая на свою собственную тень — солнце стояло уже высоко, — Гласительница начала подниматься. Ступени были потертые: тонкими подошвами сандалий Мирани чувствовала их шелковистую гладкость, отполированную ногами многих поколений. Здесь, наверху, дул ветерок, слабый, но устойчивый: его прохладное дыхание мягко шелестело в сухих ветвях.

Лестница привела на каменную площадку. Посреди нее, покосившись под бешеным напором веками терзавших вершину штормов, высился огромный камень. С трех сторон его окружали оливковые деревья, сгорбленные, корявые, с густыми шапками пыльных крон, вид же на восток был свободен: до самого горизонта, насколько хватало глаз, простиралась поблескивающая солнечными бликами, бескрайняя ширь кобальтово-синего моря.

Мирани облизала пересохшие губы.

Гласительница сняла маску. И, отложив смеющееся лицо из золота и перьев, снова стала прежней Гермией, сердитой и раздражительной.

— Чаша. Позади тебя, — бросила она через плечо. На земле стоял широкий бронзовый сосуд. Мирани опустилась на колени, ее тень затмила жертвенную чашу, и она увидела изображение корабля Царицы Дождя, выгравированное тонкими линиями по ее краю. Чтобы поднять чашу, пришлось обхватить ее обеими руками: металл раскалился на солнце. Чаша оказалась на удивление легкой: как-никак, она была еще пуста...

— Поставь сюда.

Мирани водрузила чашу на алтарь. Горячий металл тихонько звякнул. Внизу, там, где под палящим полуденным солнцем нетерпеливо ожидала Процессия, будто в ответ, гулко ухнули барабаны.

Рядом с камнем, прячась в его тени, глубокой и зловещей, зияла узкая расселина. Мирани сразу поняла, что это и есть Оракул. Узкая трещина уходила в темноту — сквозь всю толщу Острова, сквозь каменные недра и морские глубины — туда, где обитал Бог. Это были уста, которыми он говорил с людьми.

Как завороженная Мирани приблизилась к расселине. Трудно было понять, пуста она или заполнена темной маслянистой жидкостью: такая беспросветная чернота царила внутри. Чернота эта поглощала яркий солнечный свет, казалась воплощенным Ничто. Над трещиной висело едва заметное облачко дымных паров.

— Делай приношение, — велела Гермия.

Мирани отколола брошь — скорпиона с тельцем, вырезанным из алого рубина. Эту брошь подарил ей отец в тот день, когда она приплыла с Милоса; девушка запомнила прикосновение его пальцев, когда он вложил подарок ей в ладонь.

— Я тобой горжусь, — сказал тогда отец. И лицо его было счастливым.

Гласительница пристально следила за ней. Задыхаясь от жары, Мирани держала приношение над Оракулом.

— Тебе, Ярчайший, — еле слышно прошептала она и разжала пальцы. Скорпион сверкнул в лучах солнечного света и канул в темноту. Далеко внизу послышался слабый стук: ударяясь о камни, брошь падала все ниже и ниже.

Гермия опять надела маску, воздела руки к небу, и Мирани торопливо опустилась на колени, распростерла ладони по шершавому камню и, низко склонившись, коснулась земли лбом своей маски. Прикосновение было обжигающе горячим.

Гермия заговорила.

Бог разговаривал на своем собственном языке. Прислушиваясь к плавным созвучиям, вылетающим изо рта Гласительницы, Мирани думала: почему? Вряд ли Бог не знает обычных слов. Но в таком случае все понимали бы, о чем он говорит, а так, естественно, не годится. В первую очередь это не устраивало бы саму Гермию...

Впрочем, Мирани и так понимала, о чем Гласительница просит Бога. Дождя не было уже целых четыре месяца, и вся страна жаждала только одного. Об этом думали все жители, с той минуты, когда просыпались по утрам с пересохшим горлом, и до тех пор, пока, мучимые жаждой, не отходили ко сну.

Вода...

Мирани беззвучно прошептала: «Вода. Вода». Это слово текло, журчало, несло исцеление и прохладу. В нем была и пытка, и отрада. Божественная мечта. Она падала с неба, и если в ближайшие дни оттуда ничего не падет, то везде, по всей стране, погибнут и люди, и стада. Никого не останется в живых, даже на Острове. Двуземелье на грани гибели. Мирани надеялась, что Гермия сумеет разъяснить это Богу. Но ведь Бог и сам обо всем должен знать... если он есть. Уткнувшись лицом в горячий камень, Мирани содрогнулась от ужаса. «Ярчайший, прости мне глупость мою! — взмолилась она, сглатывая подступивший к горлу комок. — Я сама не знаю, что говорю!»

Гермия закончила свою речь. Снова навалилась тишина; лишь жаркий ветер шелестел в ветвях. Склонившись к земле, Мирани разглядывала трещины в каменной плите у себя под пальцами и ждала. Сейчас свершится чудо иупадет с небес горячая капля, потом еще и еще одна... Соберутся тучи, загрохочет гром, подует свежий ветер...

Но небо оставалось голубым, жарким и ясным — каким было и каким будет вовеки.

Потом в глубокой черноте расселины что-то шевельнулось.

По краю каменной плиты зашарила маленькая острая клешня. Дрогнули и покатились в бездну крохотные песчинки.

У Мирани волосы встали дыбом, по взмокшим рукам поползли мурашки.

— Гласительница! — выдохнула она.

— Лежи смирно! Гермия все видела.

Уже две клешни настойчиво скребли горячую поверхность каменной плиты. Мирани в испуге отшатнулась: из расселины показались восемь ног, песочно-желтое туловище и свернутый кольцом членистый хвост с высоко поднятым смертоносным жалом. Скорпион выполз из трещины и проворно спрятался в тени чаши.

— Пора! — шепнула Гласительница.

Мирани покосилась на нее. Сквозь прорези маски сверкали темные безжалостные глаза.

Потому что настал решающий момент. Миг, когда выяснится, способна ли она стать Носительницей или Бог уничтожит ее.

«То, что тебя нет... Я глупа, я это не всерьез!» Скорпион метнулся к ней. Мирани схватила чашу, осторожно наклонила, и скорпион скользнул внутрь. Оцепенев от ужаса, она спросила:

— Что дальше?

Голос Гермии, доносящийся из-под маски, был полон язвительной, холодной издевки.

— Жди, — тихо сказала она. — Мы не знаем, в котором из них поселился Бог.

Из расселины один за другим выползло еще девять скорпионов. Несколько мелких, желтых, один большой красной породы, три крохотные черные твари не крупнее жуков — самые ядовитые. Они суетливо бегали по дну чаши, поскальзывались, натыкались друг на друга. Один желтый уже лежал мертвым; так они и будут жалить друг друга, пока не останется только один. Если раньше, конечно, не переберутся через край чаши и не нападут на нее, Мирани... Ей потребуется совсем немного: всего одно легкое прикосновение. Один укол...

Руки стали такими холодными, что, казалось, еще секунда — и пальцы примерзнут к бронзе. Наконец Гермия промолвила: «Достаточно», — и по телу Мирани, словно волна обжигающего пота, прокатилось облегчение. Она чувствовала, что Гласительница следит за ней и злорадствует. Мирани не понимала, почему Гермия выбрала именно ее. Разве что она читала потаенные мысли девушки. Быть может, Бог все-таки существует и рассказал ей обо всем...

Настоящий кошмар начался на обратном пути. Каждый шаг по иссушенной зноем тропе обращался в чудовищную муку. Мирани старалась держать чашу как можно дальше от себя, осторожно обхватив пальцами бронзовый обод, но чаша была невероятно тяжелой и с каждой минутой становилась все тяжелее. Один раз Мирани споткнулась и чуть не упала. Она знала, что каждый неверный шаг грозит ей мучительной смертью.

Достигнув арочного проема, Гласительница остановилась и звонко воскликнула:

— Он с нами!

В ответ по рядам Процессии, будто эхо, прокатился хриплый крик, вырвавшийся из сотен пересохших глоток, крик неистовый и отчаянный. Солдаты стучали копьями по огромным щитам, храмовые слуги и писцы орали во весь голос. Носильщики подняли раскачивающийся паланкин Архона и снова водрузили его на натертые плечи, прикрытые бархатными подушечками. Вслед за остальными Девятерыми, глянув на Мирани широко распахнутыми прорезями синей маски, ушла прочь Крисса. За ней последовали сто маленьких девочек: белели тонкие руки, разбрасывающие бледные лепестки роз, тотчас же сминаемые сотнями ног; проходя мимо Мирани, все они поворачивали головы и с любопытством смотрели на нее, даже Ретия, которая — Мирани это знала — хотела быть на ее месте.

Мирани стояла, окаменев от напряжения. По лицу ручьями стекал пот. Глаза были устремлены на скорпионов, неугомонно ползающих по дну сосуда; наклоняя и поворачивая чашу, она удерживала хрупкое равновесие, не выпускающее их с широкого дна. Мышцы рук болезненно ныли.

Следом за ста девочками проплыл Архон в своем паланкине. Носильщики медленно вышагивали по неровной дороге, и паланкин покачивался в такт их шагам. Специальные рабы с опахалами отгоняли тучи назойливых мух; по их лицам, покрытым коркой засохшей пыли, струился пот.

Мирани попыталась сглотнуть, но у нее ничего не вышло. Горло пересохло от жажды.

На взмыленном коне подъехал генерал Аргелин. Он бросил на Гермию вопросительный взгляд; та коротко кивнула в ответ. Спешившись, он жестом подозвал Мирани; оба встали позади паланкина и двинулись в путь.

Наверное, такова будет и дорога в Загробное Царство. Капли горячего пота туманили глаза; оглушительная какофония труб, барабанов и священных трещоток, несмолкаемый ритмичный перестук копий по щитам болезненно резали слух, а далеко впереди, как призрачное эхо, без устали хлопали в ладоши люди, собравшиеся в ожидании на мосту и вдоль обочин извилистой дороги, ведущей через пустыню к Городу Мертвых.

Скорпионы сердито сновали по дну чаши, соскальзывали по полированной бронзе и со стуком падали на спины, их подрагивающие хвосты извивались в буйном водовороте смертоносной ярости. Крохотные капельки яда забрызгали стенки чаши. Мирани шла, не поднимая глаз, ноги спотыкались о выбоины на дороге, напряженное тело превратилось в сгусток чистейшей энергии, сосредоточившейся в глазах, руках да в покачивающейся чаше. И на мгновение Бог вселился в нее, она ощутила в себе великую силу, она держала в руках полушарие мира, населенное мириадами жалких, суетливых созданий; одних она, повелительница жизни и смерти, возносила, других сбрасывала вниз. А потом две мерзкие твари одновременно вскарабкались на противоположные края чаши; она подавила крик, стряхнула их обратно и снова превратилась в Мирани, напуганную до безумия девочку, стоящую на пороге смерти.

Когда Процессия добралась до моста, она узнала об этом только потому, что впереди гулко забухал под тысячами ног деревянный настил; потом вместо неровностей каменной дороги подошвы ее сандалий ощутили гладкую поверхность досок, и, бросив молниеносный взгляд в сторону от чаши, она — сквозь щели между досками — увидела море: далеко внизу мертвые волны мертвенно бились о мертвый камень.

Теперь уже недалеко! Половина скорпионов казались мертвыми, они лежали неподвижно, но когда имеешь дело с этими тварями, ничего нельзя сказать наверняка. И действительно: время от времени кто-нибудь из них внезапно оживал и вновь принимался кидаться на стенки, а чаша была такая тяжелая, что ее приходилось прижимать к груди, и руки скользили, и чаша подымалась и опускалась в такт ее взволнованному дыханию...

Пустыня! Песок на дороге, и вдоль обочин по обе стороны — люди. Много, очень много людей. Они ритмично хлопали в ладоши в такт движению Процессии, бросали цветы и травы, тут же сминавшиеся тяжелой поступью сотен ног, закидывали паланкин Архона гирляндами из лавровых листьев. Отважившись поднять глаза, Мирани увидела сквозь занавески паланкина древнего старца.

Архон внимательно следил за ней. В прорезях красивой маски, скрывающей его лицо, Мирани разглядела устремленные на нее глаза; на миг они обменялись взглядами, и у обоих в глазах стоял ужас.

Потом Архон отвернулся и раздвинул занавеси. Золотисто-багровая маска обвела взглядом свой народ и воздела руки в молчаливом благословении. Люди взвыли, заплакали, побежали вдоль дороги, солдаты оттеснили их, где-то вдалеке заблеяла коза. Палило солнце, в душном воздухе клубилась пыль.

Один из скорпионов вскарабкался на ободок чаши; его клешня нежно коснулась ее руки. С трудом сдерживая рвущийся из горла крик, Мирани стряхнула его обратно на дно и подняла глаза.

Город Мертвых.

Сразу за входными вратами, на громадной пустой площади, высился зиккурат.

Священная гора с высокими ступенями, вырубленными в камне. Лестница уходила вверх так круто, что при одной мысли о том, что ее сейчас ждет, Мирани содрогнулась. "Дозволь мне донести тебя, — беззвучно взмолилась она — Не допусти тебя уронить!"

Бог поселился в черном скорпионе, в самом маленьком. Мирани убедилась в этом, когда он переполз через мертвое тело своего красного сородича.

Архон выбрался из паланкина. На нем была белая туника. Он воздел руки к небу, и все стихло.

— Сегодня, — провозгласил он, — я, воплощенный Бог, покину вас. Сегодня я буду пить воду в садах Царицы Дождя. Буду говорить с ней. Сегодня мой разум и ее станут едины. Вот для чего я пришел к вам ребенком, вот для чего вы одевали и кормили меня все эти годы. Вы долго страдали. Гибли ваши стада, болели дети, но небеса оставались пусты. Но если я попрошу ее, то ради меня она пошлет вам дождь. Потому что во мне живет Бог. Я пошлю вам дождь!

Никто не издал ни единого приветственного крика. Лишь зарокотали в назойливом ритме барабаны и трещотки. Тогда Архон повернулся и начал карабкаться на зиккурат. Гласительница подтолкнула Мирани и сама двинулась вслед за стариком.

Ноги ныли, дышать было трудно. Все выше и выше, одна крутая ступенька за другой, все ближе к небу, к суровой синеве, в которой, описывая постепенно сужающиеся круги, уже парили коршуны. Мышцы готовы были разорваться от мучительной боли. Казалось, она никогда больше не сможет распрямить сведенные судорогой руки.

Но вот и вершина! Грудь тяжело вздымалась, перед глазами плыли огненные круги, руки судорожно сжимали чашу...

Втроем они стояли на венчающей зиккурат широкой площадке — одни под высоким безжалостным небом. Архон снял маску. Мирани впервые увидела его лицо и удивилась — таким необычно гладким оно было, совсем без морщин, и бледным, словно лучи солнца никогда не касались его своим безмолвным дыханием. Старик был дряблым, хорошо упитанным, а лицо его — суровым и одновременно добрым. Мирани подумала, что он похож на заботливого дядюшку. Потом, так и не произнеся ни единого слова, старик тяжело лег на горячие голые камни и закрыл глаза.

Мирани опустилась на корточки и поставила возле него чашу. У нее за спиной Гласительница поспешно отошла к краю площадки.

В этот миг глаза Архона широко распахнулись, и его ладонь, горячая и влажная, легла на руку Мирани.

— Возьми, — едва слышно прошептал он, невнятно, но настойчиво. — Держи в тайне. — В ладонь Мирани легла измятая полоска папируса; пальцы инстинктивно стиснули ее. Его глаза были бледно-голубыми. — Остров полон предательства, — шепнул он. — Будь осторожна. Останься в живых!

Когда Гермия обернулась, он уже снова лежал, плотно закрыв глаза. Потом, прежде, чем Мирани успела встать, Архон поднял руку и рассчитанным движением опустил ее в чашу.

Барабаны внизу смолкли.

На мир опустилась тишина.

* * *

Они не заметили момента, когда он умер. Это произошло тихо, беззвучно. Просто через некоторое время Мирани, задыхаясь от ужаса, увидела маленького черного скорпиона; он вскарабкался вверх по стариковской руке, размахивая в воздухе острыми клешнями, на мгновение коснулся его лица, потом переполз на тунику, не удержался, свалился на землю, юркнул в трещину между камнями и исчез.

Земля застыла в безмолвном ожидании.

И пустыня, и безжалостное море, и Остров...

И люди, стоявшие внизу. Изнемогающие под жарким солнцем солдаты генерала Аргелина выстроились в длинную шеренгу на площади у подножия зиккурата. Лишь жужжали мухи, облепившие лицо Архона. Мирани наклонилась и отогнала их.

Гермия подошла ближе, опустилась на колени, посмотрела на мертвых скорпионов в чаше, коснулась шеи старика, склонилась, прислушиваясь, пытаясь уловить дыхание.

Потом, не глядя на Мирани, она встала и крикнула собравшимся внизу людям:

— Бог покинул нас!

По толпе прокатился ропот, он перерос в оглушительный рев, загремели гонги, колокола, трещотки, барабаны. Послышались горестные стоны.

Мирани едва не падала от изнеможения и мучительной боли в мышцах. Она дрожала, горела, страдала от жажды, но не разжимала кулак с мятым клочком папируса.

Кто-то закричал. По толпе, подобно раскатам грома, пронесся радостный вопль. Гермия торопливо обернулась, и Мирани проследила за ее взглядом.

Далеко на западе, на самом краю мира, собирались серые облака.

Она вступает в Верхний Дом

В тот день небеса потемнели; над морем собрались темные тучи, подул промозглый ветер, раздувая брезентовые навесы и палатки торговцев в крутых извилистых переулках Порта. Вернулись на берег рыбацкие лодки; последний запоздалый парусник, рассекая белые гребешки волн, спешил поскорее укрыться в гавани. В небе раздавались тревожные крики чаек.

Ветер ворвался в общую спальню, когда Мирани бережно складывала и убирала в дорожный мешок свои немногочисленные туники. Сквозняк раздул тонкие полотняные занавеси вокруг кроватей, зашелестел одеждами девушек, внимательно следивших за подругой.

Говорили мало. Мирани знала, что ей завидуют и при этом радуются, что не очутились на ее месте. Вдруг Крисса глянула на небо и радостно подскочила.

— Дождь пошел! Смотрите, дождь!

Она подбежала к окну, свесилась через подоконник, вытянула руки. На землю, оставляя в пыли темные кляксы, упало несколько крупных капель.

«Не слишком-то много за смерть старого человека», — подумала Мирани.

И тут, к ее ужасу, на нее накинулась Ретия.

— Думаешь, наверно, что это ты вызвала дождь? — презрительно сказала она. — Не понимаю, почему Бог выбрал тебя ! Из всех нас ввести в Верхний Дом именно тебя! Жалкую мямлю Мирани, слишком пугливую, чтобы вымолвить хоть слово!

Кто-то хихикнул. Мирани стянула мешок веревкой. Ей хотелось пригвоздить Ретию хлестким, блестящим ответом. Но вместо этого она выдавила из себя лишь жалкую улыбку.

— Думаю, есть и более легкие пути служения...

— Конечно, есть! — воскликнула Ретия, все больше распаляясь. — И ты долго не протянешь! Еще никто не выдерживал дольше шести месяцев — столько продержалась Кастия, много лет назад, а она, говорят, была крепка как железо. Не такая серенькая мышка, как ты.

Мирани взглянула на Криссу — та лишь подняла брови. Обе знали, что Ретия происходит из лучшей семьи Двуземелья и мечтает рано или поздно занять пост Гласительницы. Она жила в Нижнем Доме два года и уже стала Виночерпицей. Именно она должна была переселиться Наверх. Ретия кипела от ярости.

— Госпожа Мирани! — В дверях возник Корет, слуга. Не угодно ли тебе проследовать за мной?

Она взяла мешок. У Криссы в глазах стояли слезы; остальные хмуро потупились.

— До свидания, девочки, — прошептала Мирани и вышла вслед за слугой, радуясь, что все наконец закончилось.

Где-то далеко над морем, там, где от него не было никакого проку, моросил мелкий дождик.

Спускаясь вслед за Коретом по лестнице, ведущей во внутренний двор, Мирани думала о том, что Ретия, как всегда, права. Их в Храме всего только девять — пять в Нижнем Доме, четыре в Верхнем, и все остальные были намного старше нее. Каждая из Девятерых имела свой титул, и переместиться на ступеньку вверх можно было лишь после того, как кто-нибудь умрет или уйдет, ибо те, кому исполнялось тридцать, покидали Храм. Таков был незыблемый порядок — так, по крайней мере, казалось ей раньше. Сначала девочка становилась Той, Кто Вышивает Одежды, потом Той, Кто Вкушает Божественную Пищу, потом Той, Кто Обмывает Бога, потом Хранительницей Огня, потом Виночерпицей, потом Той, Кто Умащивает Бога. К этому времени девушке обычно переваливало за двадцать, и она становилась слишком стара для дальнейшего продвижения, но, если повезет, можно было стать Той, Кто Наблюдает За Звездами, и научиться вычислять точное время восхода солнца, захода луны и многое другое. Впрочем, оставались еще Носительница Бога и Гласительница.

Идя через внутренний двор, где в своих нишах бестолково суетились и хлопали крыльями голуби, Мирани воскресила в памяти весь проведенный здесь год. Начало было малообещающим. На какие только козни и подкупы не шел ее отец, чтобы определить сюда свою единственную дочку! Ее имя было занесено в списки с самого рождения, но даже когда пришло письмо с известием о том, что в Храме освободилось место, и отец с радостными возгласами метался по ветхим колоннадам их полуразрушенного дома, она чувствовала только страх. Боялась, что на нее будут смотреть. Что люди будут кланяться ей и называть госпожой. Что придется с ними говорить.

На самом деле все оказалось не так уж плохо. Обязанности были легкими. Она числилась Той, Кто Вышивает Одежды, но совсем не умела шить: всю работу за нее делали служанки. Жизнь протекала беззаботно: она читала книги, играла с подругами, купалась в потайном бассейне у подножия извилистой лестницы в саду. Лучшая пища, изобилие воды — Храм ни в чем не знал недостатка. Но она была всего лишь Вышивальщицей.

Пока на прошлой неделе Алана не испытала прикосновение Бога.

Все произошло очень быстро. Еще минуту назад темноволосая девушка твердо стояла на ногах, и вдруг чаша с лязгом выпала у нее из рук. Все вздрогнули. В чаше оставался всего один скорпион. Девушка съежилась и осела на землю. Внезапно. Мгновенно. Совсем недавно, вспомнилось Мирани, Алана одолжила ей белую столу. А теперь ее нет в живых. Так Мирани стала Носительницей.

Это была огромная честь, невероятная, пугающая. Но почему, почему именно она?

Корет отворил дверь в Верхний Дом и почтительно отошел в сторону, пропуская ее. Это был высокий, молчаливый мужчина с обритой наголо головой; его мощную шею украшал широкий воротник из золота и ляпис-лазури со знаком Бога, выложенным гранатами. Девушки, бывало, подшучивали над ним, но только тогда, когда он их не слышал.

Здесь, Наверху, терраса была широкой, а полы вымощены крапчатым мрамором. Справа в белой стене, увитой виноградными лозами, темнели сводчатые лоджии. Стуча сандалиями по холодному камню, Мирани шла мимо вереницы статуй на высоких постаментах. Гласительницы предыдущих поколений стояли, устремив в море невидящий взгляд бледных каменных глаз.

— Последняя дверь, госпожа, — сказал Корет.

Она знала. На этой двери было золотое изображение Бога и слово:

НОСИТЕЛЬНИЦА

Слуга вежливо склонился перед ней, поднял щеколду и распахнул дверь. Мирани вошла.

Комната была просторная, гораздо больше, чем внизу, белая и пустая, если не считать кровати, укутанной москитной сеткой, единственного стола и стула.

Все, что осталось от вещей Аланы, было в спешке убрано. Как будто ее и не существовало на свете.

Мирани обернулась и выдавила: «Спасибо», с трудом не сбившись при этом на шепот. Тут она заметила, что задняя стена комнаты расписана изображениями великих Зверей пустыни: обезьяны, крокодила и ибиса. В глазницах Зверей сверкали красные гранаты. Стеклянные взоры пристально следили за девушкой.

Корет поклонился.

— Когда зазвонит гонг, госпожа Гермия пригласит тебя навестить ее. — Он помолчал, его глаза метнули на нее быстрый взгляд исподлобья. Потом слуга вышел и закрыл за собой дверь.

Мирани села на кровать. Девушки поговаривали, что Корет шпионит для Гермии. Она не была в этом уверена.

«Остров полон предательства...»

Она торопливо огляделась, встала и подошла к окнам. Одно из них выходило в храмовый сад с увядшими без воды цветами. Другое окно, в боковой стене, удивило девушку: встав на длинную каменную скамью, она словно очутилась на вершине отвесного, обрывистого утеса. Далеко внизу суетилась и галдела колония морских птиц; к выступам скал лепились кусты, некоторые из них — чахлые лимонные деревца с мелкими пепельно-желтыми плодами — отважно свесили свои ветви прямо над пропастью. По невидимым выбоинам в камнях тонкой ниточкой петляла козья тропа. Высота была такой огромной, что у Мирани закружилась голова. Внизу вековечно шумело море; она глядела на затянутый облаками горизонт и думала, что в ясную погоду отсюда наверняка виден ее родной Милос; она увидит его, когда тучи рассеются, или ночью, когда на острове зажгутся маяки.

Она отвернулась от окна, села на прохладную скамью. Достала из внутреннего кармана туники измятый клочок папируса. Ей впервые выдался случай рассмотреть его внимательно; папирус был такой старый, что, едва она развернула его, он тут же развалился надвое у нее в руках. Листок был исписан торопливым, мелким почерком — Мирани с трудом разбирала выведенные блеклыми чернилами слова:

«Я видел тебя из окна. Я знаю, ты с Милоса; это и мой остров, оттуда меня привезли и сделали Aрхоном. Поэтому я тебе доверюсь. Больше некому, и скоро я все равно умру».

Снаружи на террасе послышались чьи-то шаги.

Она торопливо вскочила. Сердце отчаянно колотилось в груди. Выждав минуту, подошла к двери, приоткрыла ее и выглянула на террасу. На Мирани глядели только статуи; двери в другие комнаты были закрыты.

Она затворила дверь и привалилась к ней спиной.

"Послушай, девочка. Гласительница обманывает нас. Бог разговаривает с нами, но она его не слышит. И говорит нам совсем не то, что сообщает ей Бог. Он рассердился и поэтому не посылает дождя. Оракула предали.

Ты должна сделать два дела. Найди нового Архона. Гласительница и Аргелин назначат того, кто им удобен, но не он избран Богом. Ты должна им помешать. А второе: у меня во дворце живет музыкант. Орфей. Поговори с ним. Он знает.

Не бойся Бога. Он не причинит тебе зла. Он избрал тебя. Сожги это. Останься в живых".

В смятении Мирани перечитывала записку снова и снова. Где-то вдалеке послышался тихий, трепещущий звук гонга.

Она вскочила, разожгла на столе курительницу для благовоний, открыла крышку. Задыхаясь от ужаса, положила внутрь папирус, торопливо прижала его к огненно-красному угольку и держала, пока с краю не вспыхнул маленький язычок бледно-голубого пламени. Потом повернула так, чтобы загорелся весь листок. Папирус горел медленно, словно нехотя... Снова зазвонил гонг.

Мирани в панике бросила записку на пол, растоптала ее, собрала обгоревшие клочки и выбросила их в окно, выходящее на обрыв. Пальцы стали черными. Она торопливо вытерла руки, поправила прическу и подошла к двери.

Закрывая за собой дверь, она заметила на полу несколько обрывков папируса, обугленных, но не догоревших. Их шевелил ветер. Но убирать их не было времени.

* * *

У Гермии были личные апартаменты в Верхнем Доме, с внутренним двориком, заросшим вьющимися розами. Мирани приоткрыла дверь из кедрового дерева и робко заглянула в покои. В лицо ей пахнуло сладким ароматом цветов. В комнате никого не было, лишь с подставки возле незажженной жаровни улыбалась пустыми глазницами золотая маска Гласительницы.

Выждав немного, Мирани прошла через комнату и встала возле маски.

«Бог разговаривает с нами, но она его не слышит».

Мирани прикусила губу. Старик так наивен! Гермия слушает Оракула, но оттуда не доносится ни звука. Поэтому она говорит то, что нужно ей. И все происходит так, как она того захочет. Гласительница правит Островом, а Остров правит всем Двуземельем, от Восхода до Лунных гор.

Потому что в Оракуле нет никакого Бога!

Маска глядела на нее. Мирани подошла ближе.

Маска была сделана из чистого золота, с алым тиснением и перьями ибиса поверху, и украшена маленькими золотыми дисками, подвешенными на тонюсеньких проволочных петлях. На щеках были искусно вычеканены две свернувшиеся змеи. Черные брови изгибались идеальными дугами, овальный рот зиял пустотой; он был открыт — прохладный морской ветерок, проходя сквозь него, издавал что-то вроде тихого, свистящего шепота.

Мирани невольно прислушалась. Приблизила ухо к губам маски.

Тихий, слабый, сухой шепот.

Ничего не произносящий.

В сияющей позолоте возникло лицо Гермии, искаженное, спокойное, неулыбчивое. Та бесшумно подошла сзади и теперь наблюдала за девушкой.

Мирани обернулась так быстро, что маска звякнула и чуть не свалилась с подставки; в последний момент она подхватила ее и чудом удержала. Сердце бешено колотилось. Щеки зарделись.

— Вот как, — сказала Гермия. — Все еще подскакиваешь, как испуганная кошка.

Это была высокая женщина с длинным прямым носом. Волосы она укладывала в элегантную прическу и закалывала десятком золотых шпилек. Ее красная туника, доходящая до пола, шелестела вокруг босых ног сотнями мелких складок.

Мирани стояла неподвижно, обливаясь потом.

— Ты хотела меня видеть.

Гласительница непринужденно села на стул у окна и расправила одежды. Без всяких предисловий заявила:

— Я была удивлена, когда Бог назвал твое имя. Впрочем, удивлена — не то слово, я поразилась. Ты самая низшая из Девятерых, не умеешь себя показать лицом, неуверенная. Но когда Оракул приказывает, сомнениям нет места. В первый свой год ты проявила себя далеко не лучшим образом, и эта тоска по дому...

Мирани облизала пересохшие губы.

— ... которая, похоже, снедала тебя неделями, и твоя робость... — Она передернула плечами. — Я ожидала кого угодно. Даже Криссу.

"Криссу! Дата умерла бы от ужаса!" Набравшись храбрости, Мирани посмотрела на Гермию в упор. Она лжет! Наверняка лжет. Холодно и обдуманно. Ее выбрала сама Гласительница, а не Бог. И в этот миг девушку пронзила неожиданная мысль, острая, как сама истина Им нужен был человек робкий, такой, с которым не будет хлопот. Вот почему они назначили ее, а не Ретию!

Гермия взяла из вазы гранат и принялась неторопливо чистить его.

— Хотя должна признать, ты вела себя намного лучше, чем я ожидала Многие девушки падают в обморок, у некоторых случаются истерики. Ты обошлась без этого.

— Спасибо, — прошептала Мирани.

— Твои обязанности. Сегодня, со смертью Архона, начинается древний погребальный обряд. Его тело будет сопровождено через все Девять Домов и найдет последнее упокоение в Городе Мертвых. Это займет девять дней. Каждый день все Девятеро должны присутствовать при обряде, и Бог, если он представит себя в каком-нибудь облике, будет с нами. — Она бросила в вазу обрывок кожуры. — У тебя будет много забот.

Мирани постаралась унять нервную дрожь в пальцах.

— На Девятый день будет назначен новый Архон. Мальчик десяти лет, без изъяна и греха, здоровый телом, крепкий разумом. В момент смерти старого Архона Бог вселился в его душу, ибо Бог не умирает. Поиски мальчика начнутся немедленно; генерал Аргелин пошлет свои отряды туда, куда укажет Оракул. А мы тем временем должны исполнить свой долг перед мертвыми. Завтра ты и Ретия пойдете во Дворец, возьмете одежды, приготовленные для тела усопшего, после чего солдаты опечатают покои Архона. — Она отстранение улыбнулась. — Справишься?

Мирани кивнула.

— Хорошо. Это все.

* * *

Прогуливаясь по террасе, Мирани остановилась, облокотилась о мраморную балюстраду и поглядела на море. Мелкий дождик перестал. Облака уже рассеивались; вода блестела в угасающем свете дня, гребешки волн розовели в лучах заходящего солнца, пробивающихся из-за гор. Дождя почти что и не было. Ничего не изменилось. Завтра снова наступит жара и сушь.

С болью и печалью она подумала о старике. Он был таким спокойным, таким безропотным. Он умер, и ради чего?! Всю жизнь он провел под маской, в святилище, никогда ни с кем не разговаривая, почти не покидая пределы дворца, словно пожизненный заключенный, а теперь его убили, и что проку?! Его смерть не принесла дождя.

Все это было неправильно, и она это понимала. Мирани вернулась к себе в комнату и принялась распаковывать вещи.

И только тогда, обернувшись к кровати, она вспомнила про несгоревшие обрывки папируса и поняла, что они исчезли. Она опустилась на колени и, в отчаянии шаря руками по полу, принялась их искать.

Тщетно!

Кто-то побывал у нее в комнате.

Кто-то нашел обгоревшие клочки и унес их с собой!

Он встречается с дикими зверями

В темном переулке стояла ужасная вонь. Этот узкий проем меж сумрачными глыбами высоких глинобитных домов вел в такой квартал Порта, куда ни один человек в здравом уме ни за что не сунется после наступления темноты.

Разве что ему нечего терять.

Стоя там, куда падало хоть немного лунного света, Сетис украдкой огляделся по сторонам. Мимо прошмыгнула какая-то черная тень — должно быть, пес, в доме на противоположном конце переулка мелькнул в зарешеченном окошке тусклый огонек лампады. Больше ничего. И никого.

Может, они решили, что у него не хватит духу прийти сюда?! Ошибаются!..

Он поднял голову, расправил плечи и вошел в переулок.

И очутился в полной темноте. С пронзительным писком прыснула из-под ног крыса; моросивший днем дождик не смог размягчить толстый слой засохшего навоза под ногами и не смыл отбросов, которые местные жители выплескивали прямо из окон; груды гниющих овощей, какое-то тряпье, облепленная мухами дохлая кошка.

«Головорезы», — подумал он, вытянул из-за голенища сапога длинный нож и крепко сжал его в руке. Острое как бритва лезвие под большим пальцем немного успокоило его. Ночь была жаркая, ветер запутывался в тесном лабиринте крутых улочек и трущоб, тяжелый воздух был пропитан самыми разнообразными запахами — пряностей, жасмина, гниющих отбросов, верблюжьего навоза и дыма.

Высоко над городом, во дворце какого-то богатого купца, едва слышно играла музыка.

Переулок вывел его на небольшую площадь, на которой он никогда прежде не бывал. Полная луна заливала своим призрачным светом покосившиеся домишки. Другая сторона площади была погружена в беспросветную тьму, лишь в темном провале дверного проема мерцал крохотный огонек.

Из проема выглядывало лицо.

Сетис замер. Возможно, незнакомец его не видит, но в этих трущобах в этот самый момент за ним могут незаметно наблюдать еще десятеро. К тому же ему показалось, что, когда он выходил из Города, за ним следили.

Он натянул на голову длинный плащ, запахнул его на лице так, что остались видны только глаза, и подошел к двери.

Через решетку настороженно выглядывало бородатое лицо.

— Ты кто такой?

— Не твое дело. Я ищу человека по прозвищу Шакал.

Лицо привратника исказило некое подобие усмешки.

— Его ищет половина солдат в этом городе. Его здесь нет. Проваливай.

Сетис кивнул.

— Да, но солдаты не знают слова «Сострис».

Это меняло дело. Ухмылка на лице бородача погасла; он оглянулся, сказал что-то через плечо, выслушал ответ. Сетис услышал лязг отодвигаемых засовов.

Он торопливо сунул нож обратно в сапог. Здесь он не поможет, скорее наоборот.

Когда дверь открылась, в лицо ему пахнуло жарким ветром, будто суховеем из пустыни. В воздухе стоял сладковатый аромат воскуренного опиума. Радуясь, что его лицо закрыто, Сетис проскользнул мимо привратника, спустился на две ступеньки, завернул за угол и очутился в притоне.

Здесь было душно и мрачно. Жирным был даже голубоватый свет развешанных по стенам масляных ламп. В углах виднелись распростертые фигуры; кто-то курил длинные изогнутые трубки, другие поедали из глиняных мисок какую-то невообразимую снедь. Посреди комнаты со стропил свисал огромный медный котел. Над ним поднимался пар, его клубы сливались с облачками дыма из курительных трубок и повисали густой пеленой, сквозь которую не было видно потолка. Из-за рваных занавесок выглянуло несколько женщин — одна или две почти хорошенькие. В зале стоял неумолчный гул, громкие споры сливались с дурманным бормотанием курильщиков: они безостановочно, в полный голос разговаривали сами с собой, словно пытаясь заглушить разум, и без того затуманенный опиумом и истерзанный непрестанно терзавшей их жаждой.

Все, кто еще был способен сфокусировать взгляд, уставились на Сетиса.

Он облизал губы, медленно огляделся по сторонам.

Заметить их было нетрудно. Их было двое: они сидели за столом в углу и казались единственными среди этого притона людьми в здравом рассудке. Они тоже следили за ним. Тот, кто был поменьше ростом, помахал рукой.

Сетис подошел, переступая через безжизненные тела курильщиков опиума.

— Зачем ты пришел?

— Сострис.

Двое переглянулись. Низенький похлопал рукой до свободной табуретке, и Сетис настороженно сел.

— Откройся.

Это была не просьба — приказ. Сетис нехотя откинул плащ с лица. Низенький хмыкнул:

— Хорошенький мальчик.

— Не могу сказать того же о тебе, — огрызнулся Сетис.

Низенький был рыжебород, с выбитыми во множестве драк передними зубами и сломанным носом. Дышал он шумно, говорил неразборчиво. Из-за пояса полосатого кафтана торчали три ножа — подлиннее, чем у Сетиса. На шее висела толстая золотая цепь.

— Ты Шакал?

Рыжебородый рассмеялся и сплюнул на пол.

— Шакал — я, — тихо произнес другой.

Сетис обернулся и тотчас же понял свою ошибку. На высоком человеке не было золота. Одежда его была темная, кожа — ровного оливкового цвета. Он был ничем не примечателен, если не считать глаз. Узкие, продолговатые, они отличались странной миндалевидной формой, совсем как у зверей, и, заглянув в них, Сетис содрогнулся. Лицо человека наполовину скрывал низко опущенный капюшон, но он казался моложе и ухоженнее своего спутника. На высокий лоб упала прядь волос, длинных и прямых. Светлых.

Сетис откинулся назад, вытянул ноги и в упор посмотрел на Шакала. Если он выкажет страх, его убьют. Этому человеку не раз доводилось убивать. В этом он не сомневался.

Шакал взмахнул рукой, к Сетису подошла женщина и налила в помятую металлическую чашу какой-то прозрачный жидкости. Сетис осторожно попробовал, потом, не удержавшись, залпом выпил всё до последней капли. Это была вода. Чистая и холодная. Бесценная в разгар засухи.

— Вот мой товар. — Человек склонился к столу, положил подбородок на скрещенные руки. — Теперь расскажи о Сострисе. Много ли тебе известно?

— Все, что вам нужно. — Сетис взял у женщины кувшин, налил полную чашу и одним глотком осушил ее до дна. Он и не подозревал, насколько глубоко въелась в него неутолимая жажда. Внутри он пересох, как песок в пустыне, и, казалось, никогда не сможет напиться досыта. Потом он отставил чашу и посмотрел на свои руки. Они дрожали; он осторожно положил их на стол ладонями вниз.

— Я работаю в Городе Мертвых четвертым помощником архивариуса, в Палате Планов.

— Важная птица, — прошепелявил рыжебородый, ковыряя в зубах.

Сетис пронзил его яростным взглядом.

— Для вас достаточно. Я имею доступ к планам захоронений Архонов Двенадцатой династии, от северных ворот мавзолея Хитемхеба в углу у юго-западного колодца. Я могу принести вам планы туннелей, составленные их строителями сотни лет назад. Могу достать тексты, где описываются все ловушки и западни, устроенные для... воров.

Шакал улыбнулся.

— Предложение заманчивое. А цена?

— Вода. Большая амфора каждый день, оставлять у ворот дома в квартале горшечников. Красный дом на углу Прямой улицы. Начиная с завтрашнего дня, без перерыва, до конца засухи. Чистая колодезная вода, не мутная жижа. — Он слишком поздно понял, что выдал им, где живут отец и Телия. Теперь они будут знать, как добраться до него, если что-то пойдет не так. Но Шакал лишь тихо рассмеялся.

— Лучше бы ты, друг мой, попросил бирюзы или золота. В эти дни их найти легче, чем воду.

— Вы знаете, где ее достать...

— Ты думаешь, я добываю воду с неба? Это занятие для Царицы Дождя. А она, как все женщины, переменчива. Но я все-таки могу снабжать тебя водой... За счет других.

Это означало, что воду будут красть. Сетис поспешил согнать с лица виноватое выражение. У Телии будет вода, все остальное неважно. Внезапно ему остро захотелось поскорее выбраться отсюда. Если он останется еще хоть ненадолго, уверенность покинет его, и они поймут, что он напуган до смерти и не может мыслить здраво.

Он снова запахнул плащ.

— Тогда договорились. Гробница Состриса.

— Самая богатая могила из всех Архонов. — Странные узкие глаза с любопытством шарили по его лицу. — Все сокровища Ранней династии. По слухам, полные комнаты золота, тысяча сундуков серебра и тысяча вьюков слоновой кости. — Говорил он шепотом, но даже в этом притоне, полном гомона, стонов и горячечного бреда, его голос звучал резко и отчетливо. Слова были остры, как грани алмаза. — Хороший товар на продажу для верного слуги мертвых. Ты не боишься их возмездия?

Сетис встал.

— Я сказал, что достану планы.

Бородач ядовито рассмеялся, его взгляд блуждал по сторонам. Шакал тоже поднялся. Он оказался высок — на полголовы выше Сетиса — и худощав.

— Я хищник, — прошептал он, встряхнув гривой густых светлых волос, — Тот, кто ночами рыщет среди могил. Я провожаю мертвецов в загробную жизнь. В темноте, среди теней, я играю костями, черепами и покрывалами призраков. У меня нет врагов, кроме мертвых. Понятно?

Еще бы не понятно. Сетис кивнул.

— Отлично. Значит, через два дня, когда тело почившего Архона будет доставлено в Третий дом, ты принесешь планы. Не сюда. Мы тебе сообщим.

— Как?

— Как это делают дикие звери. Втайне.

Не сказав больше ни слова, Сетис прошел через притон и у дверей обернулся, посмотрел назад сквозь удушающий опиумный дым. За столом, где только что сидели двое грабителей, никого не было.

* * *

Выйдя на улицу, он, кашляя и задыхаясь, принялся жадно глотать прохладный ночной воздух. Даже гнилая вонь смрадного переулка казалась живительной свежестью. Потом он побежал со всех ног, и его скачущая тень мчалась вслед за ним по стенам домов. Он свернул в узкую щель между домами, обогнул пустую рыночную площадь, юркнул в лабиринт тесных улочек, спускающихся к берегу. Ветхие стены домов почти смыкались над его головой.

Здесь народу было больше. Чтобы не привлекать лишнего внимания, он замедлил бег, потом перешел на шаг, втиснулся в дверной проем, пропуская мимо процессию с носилками и факельщиками, пробрался в квартал горшечников и постучался в маленькую покосившуюся дверь. Ему открыл отец.

— Ну как?

— Раздобыл немного. Начнут приносить завтра. Забирай пораньше, чтобы соседи не увидели.

— Как ты ее достал? — На изможденном лице отца не было радости.

— Дружеская услуга. Не спрашивай...

Отец, высохший от горя и тревог, лишь кивнул. Казалось, способность радоваться давно уже оставила его.

— Как она?

— Спит. Заходи, посмотри...

Сетис поколебался, потом сказал:

— Только на минутку. Я и так опаздываю.

Телия спала на полу в задней комнате, на матрасе, который когда-то давным-давно принадлежал ему. Четырехлетняя девочка была мелка для своего возраста, черные волосы падали на глаза. Спала она беспокойно. На лбу блестели капельки пота. Сетис склонился над ней, погладил по голове, потом вышел.

— Мог бы и остаться, — язвительно заметил отец.

— Я же сказал, надо возвращаться. После смерти Архона работы невпроворот. Девять дней траура! Надо подготовить гробницу, переписать все ее содержимое, проверить и перепроверить...

Дверь захлопнулась у него перед носом. На подходе к Западным воротам он на всякий случай завернулся в плащ и начал старательно пошатываться.

— Ну и набрался же ты! — Дежурный солдат из портовой стражи встретил Сетиса издевательским смехом. — Пропуск!

Сетис долго рылся в складках одежды, но неграмотный стражник, разглядев знак Бога в верхнем правом углу, удовлетворился одним-единственным взглядом. Он хлопнул Сетиса по спине так, что тот чуть не упал. — То-то проку от тебя будет завтра. Держись дороги, не выходи за обочину. Кругом полно шакалов...

Сетис только рукой махнул и пошел, не оглядываясь. По спине катился холодный пот. «Бог все знает», — подумал он.

В пустыне воздух был прохладнее. Отойдя подальше от города, он остановился и вдохнул полной грудью. По обе стороны от мощеной дороги тянулись мрачные, безмолвные холмы, темные склоны и впадины из песка и камня. Облака рассеялись; полная луна стояла высоко, он видел ее отражение на безмятежной поверхности далекого моря, видел лунные блики на высоких башнях Дома Девятерых на Острове. Но не в Городе Мертвых.

Перед ним черной стеной вздымался некрополь: средоточие тьмы, пронзенное бесконечными рядами зловещих колонн и огромной зияющей пастью Змея, служившей входом. Гребень стены венчали изваяния умерших Архонов; мирно сложив руки на каменных коленях, они неизменно глядели, вдаль, на восток — туда, где всходило солнце.

Изнутри эту громадную цитадель пронизывал целый лабиринт келий, в которых ютились строители гробниц, златокузнецы, скульпторы, резчики по слоновой кости, каменотесы, ювелиры, изготавливавшие украшения из мрамора, халцедона и ляпис-лазури. В грязных каморках жили двадцать тысяч рабов, которые денно и нощно копали могилы, рыли туннели и умирали в своем вечном служении мертвым. Располагались там и тайные палаты бальзамировщиков, травников, хирургов на службе у смерти; в тамошних коридорах стоял запах притираний и мазей, такой едкий, что непривычные гости падали в обморок. Словно пчелиные соты, в стену были встроены кладовые, мебельные мастерские, сушилки для папируса, заляпанные краской ниши художников, бочки с запасами воды. Жили там и тысячи писцов, таких же, как он, маловажных и никому не нужных; они вели записи, составляли платежные документы, списки жалованья, контракты, счета, расписки, отчеты; всю жизнь добросовестно переписывали исторические хроники и священные тексты, которые каждый Архон после смерти забирал в свою личную библиотеку в загробном мире.

Усталый Сетис с трудом передвигал ноги. Кто он такой? Никто. Ему приходится хитрить и изворачиваться, чтобы пробиться наверх, чтобы в один прекрасный день стать Смотрителем, а, может, подняться еще выше. Добраться до самой вершины. До Острова!

Если только никто не узнает о Шакале. Грабителей могил изгоняют в пустыню на съедение грифам и муравьям. Но его самого накажут еще суровее. Ему выколют глаза и отведут в самые темные закоулки нижнего уровня — ниже гробниц, в места такие древние, что о них забыли задолго до появления первых Архонов.

И оставят там одного, чтобы Смерть совершила свое праведное возмездие...

Когда он добрался до ворот Змея, на востоке уже занималась заря. Небо побледнело, базальтовое лицо первого Архона высоко на стене зарделось под розовыми лучами солнца.

— Хорошо провел ночь? — спросил привратник, посасывая камушек, чтобы хоть немного увлажнить пересохший рот.

Сетис бросил на него неприязненный взгляд.

— Не твое дело.

И вошел, высоко подняв голову.

Охранник плюнул на его тень.

— Наглый сопляк, — проворчал он.

Загрузка...