Опаляющий разум

МАШИНА ОТКРЫТИЙ Рассказ о фантастике

Человек стоял перед пультом.

На жёлтой пластмассовой панели чётко выделялись две клавиши — белая и красная. Вот и пришло время, думал человек, вот оно и пришло. Я ждал сорок лет. Ну, тридцать восемь, если быть точным. А теперь остаётся слегка нажать клавишу. Белую, с надписью «Пуск». Как старательно сделаны надписи, я только сейчас это заметил. «Пуск» и «Стоп». Смешно, разве их спутаешь? Красная клавиша, конечно, шероховатая: можно найти на ощупь…

Я расскажу о том, как возникла одна фантастическая идея и почему она не была использована.

Разумеется, фантастическая идея ещё недостаточна для создания рассказа или повести. Такую идею можно сравнить с авиационным мотором: сам по себе — даже запущенный на полную мощность — он не сдвинется с места. Для полёта нужны фюзеляж, крылья, система управления. Допустим, всё это есть. Самолёт выруливает на взлётную площадку… и полёт отменяется.

Почему?

Попытаемся провести расследование. Это не только позволит ближе познакомиться с технологией фантастики, но и поможет заглянуть в будущее.

Я сказал «расследование». Правильнее было бы применить другое слово. Речь идёт об исследовании. Без кавычек.

Всё началось с того, что я задал себе вопрос: какой будет наука далёкого будущего? Скажем, наука XXII века.

Чтобы ответить на этот вопрос, надо найти главные тенденции в развитии научного поиска и проследить, куда они ведут.

Известный советский учёный Д. И. Блохинцев приводит такую схему работы современного физика: измерение (набор фактов); обработка полученной информации (на счётной машике); выводы (построение рабочих гипотез); проверка их на счётных машинах; построение теории (предсказание на будущее).

Блохинцев называет эту схему своеобразной фабрикой идей. Как и на всякой фабрике, производство идей зависит прежде всего от оборудования.

Что ж, начнём с научного оборудования и попытаемся понять, каким оно будет лет через двести.

Нетрудно заметить главную тенденцию: размеры исследовательской аппаратуры непрерывно увеличиваются.

Первый микроскоп представлял собой небольшую трубу с линзами. Высота современного электронного микроскопа превышает десять метров, а вес измеряется тоннами. Ту же тенденцию легко проследить и в развитии телескопа. Рефлектор Ньютона имел зеркало диаметром в два с половиной сантиметра. Длина телескопа была пятнадцать сантиметров. Ньютон носил телескоп в кармане. Сейчас в Советском Союзе строится телескоп с шестиметровым зеркалом.

Быстрое увеличение размеров исследовательского оборудования-тенденция, общая для всех отраслей науки. Но особенно чётко она проявляется в авангардной области современной науки — в физике. В 1820 году Эрстеду потребовались сущие пустяки — полметра проволоки и магнитная стрелка, — чтобы поставить свой знаменитый опыт, приведший к открытию магнитного поля тока. Менее чем за полтора столетия проволока, которую держал в руках Эрстед, превратилась в циклопические термоядерные установки, в гигантские ускорители…

Размеры научного оборудования растут всё быстрее и быстрее. Приборы уже не умещаются даже в специально построенных зданиях.

«Сначала мы предполагали строить ускоритель, который придавал бы частицам энергию в 50 или 70 миллиардов электронвольт, — рассказывает академик Топчиев. — Знаменитый советский ускоритель в Дубне рассчитан на 10 миллиардов… Мы должны идти дальше. Но пяти-семикратное увеличение энергии теперь уже кажется маленьким. Нужно поднять энергию разгоняемых частиц хотя бы раз в сто. Значит, нужен ускоритель на 1000 миллиардов электронвольт!

В подобном сверхмощном ускорителе скорость частиц приблизится к скорости света… При таком разгоне частица, как и скоростной самолёт, не сможет вращаться по маленькому кольцу. Орбита, радиус «разворота» частицы поневоле возрастают. Если ускоритель в Дубне имеет радиус кольца 30 метров, то здесь он около трёх километров!»

Конечно, в развитии оборудования проявляется и тенденция к миниатюризации. Но эта тенденция типична главным образом для аппаратуры, выпускаемой в массовых масштабах. Радиоприёмники, например, становятся всё более компактными. Особенно заметна эта тенденция на приёмниках, предназначенных для широкого пользования. На переднем же крае науки господствует стремление к увеличению размеров оборудования. Неуклонно растут, например, размеры радиотелескопов. Недавно в газетах появилось сообщение о радиотелескопе, сооружаемом в Антарктиде. Длина его антенны — 21 миля. И это не предел. Английские астрономы жалуются, что Британские острова уже малы: антенны радиоинтерферометра вынесены в противоположные оконечности островов, к самым берегам…

Если иногда размеры приборов и уменьшаются, то соответственно и сверхсоответственно увеличивается количество приборов.

Это тонкая и очень интересная особенность механизма науки.

Условно изобразим какую-нибудь исследовательскую установку в виде пяти тетрадных клеточек. Миниатюризация приводит к тому, что каждая клеточка уменьшается. Но пока клеточка уменьшится вдвое, количество клеточек увеличится в десять раз. В результате наша установка изобразится теперь в виде пятидесяти «половинных» (то есть двадцати пяти «полных») клеточек.

Вот короткое журнальное сообщение ещё об одном радиотелескопе:

«Новый инструмент необычен как по конструкции, так и по величине, по точности и по чувствительности. Собственно говоря, это целый комплекс из 104 установок, каждая из которых заняла бы место в первом десятке крупнейших радиотелескопов мира. Сто три одинаковых радиотелескопа, диаметром по 30 метров, подобные знаменитому английскому телескопу в Джодрел-Бэнк, располагаются в виде двух перекрещивающихся аллей длиной по 3 километра каждая. Сто четвёртый, с зеркалом диаметром в 70 метров, то есть второй по величине в мире, располагается в стороне. Все 104 инструмента будут работать «сообща», что в огромной степени увеличивает мощь системы».

Характерная особенность: когда одно оборудование сменяется другим, принципиально новым, размеры сразу же, как бы скачком, увеличиваются.

Юные радиотелескопы были крупнее взрослых оптических телескопов. И росли радиотелескопы очень быстро. Казалось бы, дальше просто некуда… Но вот советские учёные А. Усиков, П. Блиох и некоторые иностранные исследователи выдвинули идею принципиально нового телескопа. Снова гигантский скачок в размерах: длина телескопа должна быть около миллиона километров!

Линзой телескопа будет служить… Земля. Точнее земная атмосфера. Представьте себе поток параллельных лучей, падающих на нашу планету. Земля, конечно, непрозрачна. Лучи, которые «упрутся» в неё, дальше не пойдут. Но часть лучей пройдёт по касательной к Земле — в земной атмосфере. И атмосфера сыграет роль огромной кольцевой линзы: преломит лучи, сфокусирует их в миллионе километров от Земли, где будет находиться космическая обсерватория.

Я предупреждал, что мы ведём исследование. Это работа нелёгкая. Быть может, читателю хотелось бы скорее перейти к фантастике. Скажем так:

Человек, стоявший у пульта, медленно оглядел комнату. Она была пуста. Бетонные, ничем не прикрытые стены — и больше ничего: ни стола, ни стула. Только массивная железная дверь рядом с жёлтой панелью. Из ниши в невысоком потолке светила яркая лампа.

Напрасно я здесь остался, подумал человек. Дурацкий у меня сейчас вид на телеэкранах: приготовился торжественно ткнуть пальцем клавишу… Как же, исторический момент! Куда спокойнее было бы там, на Ганимеде. Или на Тефии. Нет, чепуха, я должен быть здесь. «Пуск» сработает наверняка, а «Стоп» может и не сработать, и тогда произойдёт то, о чём все эти годы твердили противники Проекта…

Мы действительно скоро перейдём к фантастике. Пока же, коль скоро о ней зашла речь, отметим любопытное обстоятельство.

Стремительный рост научного оборудования почти не замечен фантастами. Как известно, герой романа Уэллса «Человек-невидимка» сделал своё открытие в домашней лаборатории. «Я пользовался двумя небольшими динамо-машинами, — рассказывает невидимка, — которые я приводил в движение при помощи дешёвого газового двигателя». Шестьдесят с лишним лет спустя герой повести А. Днепрова «Суэма» точно в таких же условиях создал электронное разумное существо: «Я начал работу над своей Суэмой дома… Я стал приобретать материалы для будущей машины… по моему проекту была изготовлена многолучевая электронная трубка в форме шара диаметром в один метр…»

Фантастика здесь похожа на историческое повествование. Создатель сложнейшей кибернетической машины работал так, как, например, работал в конце прошлого века Рентген. «Для всего исследования, — писал об открытии рентгеновских лучей А. Иоффе, — почти не потребовалось сколько-нибудь сложных приборов: электроскопы, кусочки металлов, стеклянные трубки…»

Трудно поверить, что через пятьдесят, сто или двести лет учёные будут работать так, как они работали во времена Рентгена.

Вместе с увеличением размеров научной аппаратуры растёт и исследовательское поле — минимальная «жилплощадь», необходимая для размещения всего комплекса оборудования. Ещё в конце прошлого века исследовательским полем был стол учёного. Через двадцать — тридцать лет физику требовалась уже лаборатория, состоящая из нескольких комнат и мастерских. Ныне исследовательское поле выросло до размеров настоящего поля (в первоначальном значении этого слова).

Здание, в котором размещён синхрофазонтрон на 10 млрд. электронвольт, имеет объём в 335000 куб. метров. Эрстед получал ток от химического элемента, уместившегося в бокале. Синхрофазонтрон питает электростанция, способная обеспечить энергией целый город!

Исследовательское поле (в физике) растёт — если сравнивать с ростом оборудования — непропорционально быстро. Тут проявляется тенденция к использованию всё более и более высоких потенциалов. Исследователю уже небезопасно оставаться рядом с прибором. Электронный микроскоп, например, создаёт сильнейшее рентгеновское излучение: поэтому управляют прибором на расстоянии, а изображение рассматривают на телеэкране.

Быстро увеличивается и производительность научной аппаратуры (количество опытов, наблюдений, замеров в единицу времени). В своё время Гершель направлял телескоп, пользуясь громоздкими лестницами, системой скрипящих катков и блоков. Рассказывают, что сестра Гершеля однажды упала с этих лестниц и сломала ногу. Современными телескопами-гигантами астрономы управляют, нажимая на кнопки.

Увеличение производительности научного оборудования, естественно, вызывает сокращение времени, затрачиваемого на один эсперимент.

Обычно эксперимент представляет собой цепь последовательных операций. Каждая такая операция раньше проводилась вручную или шла «сама по себе». Требовалось, например, несколько недель, чтобы отстоялись мелкие частицы, взвешенные в жидкости. С помощью современной ультрацентрифуги это осуществляется в течение минуты.

И ещё одна — исключительно важная — тенденция. Во времена Галилея нужны были десятки лет, чтобы новое открытие стало известным широкому кругу учёных и в свою очередь было использовано для следующего шага вперёд.

К началу XX века период освоения новых открытий уменьшился примерно до года. В наше время этот период измеряется днями, а в наиболее важных случаях даже часами. Развитие телевидения и радио, укрепление контактов между творческими коллективами позволяют в принципе уже в самое ближайшее время сократить период освоения до нескольких минут.

Остаётся сделать полшага: вообще говоря, фантастическая идея уже наметилась.

Допустим, прошло полтораста-двести лет. Исследовательское поле выросло настолько, что занимает всю поверхность планеты. Не Земли — она населена. И не Марса — оставим Марс для фантастических приключений. Выберем Ганимед, спутник Юпитера, по размерам лишь немногим уступающий Марсу.

На поверхности Ганимеда расположены комплексы исследовательских установок. Размеры установок измеряются километрами и десятками километров, а каждый комплекс (он включает «набор» установок, вычислительные центры, вспомогательное оборудование и электронные управляющие устройства) занимает площадь, равную, скажем, Московской области.

Кроме исследовательских комплексов, на Ганимеде находятся и производственные центры. Это громадные автоматизированные мастерские, способные при необходимости быстро изготовить любое новое оборудование.

Единая всепланетная энергетическая система обеспечивает энергией исследовательские комплексы и производственные центры. В складах хранятся запасы сырья (в частности, все химические элементы), металлов, пластмасс, стекла, типовых электродвигателей и т. п.

«Командует» всем главный электронный центр. В его блоках памяти содержатся сведения, накопленные данной отраслью науки (и смежными отраслями). Он координирует работу системы взаимосвязанных исследовательских комплексов, вычислительных, производственных и энергетических центров.

Будущее науки обычно рисуется по такой схеме: сейчас учёные сидят у сравнительно небольших и не очень совершенных машин, через сто лет они будут сидеть у машин побольше и получше, через тысячу — у колоссальных и шикарных машин…

В тени остаётся главное: с какого-то момента самым важным будет не рост машин (и не увеличение их числа), а образование и развитие связей между ними. Иными словами — превращение исследовательского оборудования из набора отдельных объектов в единую систему.

Мысленно превратим атом водорода в атом урана. «Конструкция» атома станет сложнее, размеры увеличатся, появятся новые качества. Но атом останется атомом. А теперь пойдём по другому пути: будем соединять атомы водорода с другими атомами в новые молекулы. Этот путь ведёт к созданию сложнейших белковых молекул, к жизни…

Вероятно, эта аналогия поможет сильнее почувствовать своеобразие и новизну идеи Машины Открытий.

Итак, на поверхности Ганимеда создана гигантская Машина Открытий.

В сущности, эта машина представляет собой кибернетический аналог целой отрасли науки, скажем физики. Надо добавить: физики будущего. Оснащённая мощнейшим исследовательским оборудованием, не разделённая ведомствами и иными барьерами, способная к молниеносному обмену информацией, лишённая присущей человеку инерции мышления и работающая круглосуточно, машина эта приобретает новое качество — динамичность. Путь, который физика проходит за десятилетия, Машина Открытий проскочит в течение нескольких часов или дней.

Работать Машина Открытий будет так.

Главный электронный центр (назовём его «мозг» — так проще) получит задание с указанием направления и желаемых результатов. Например: исследовать явления при температурах, близких к абсолютному нулю, собрать новые данные о строении вещества и найти практически пригодные способы хранения энергии без потерь. «Мозг» выработает программу первого цикла исследований.

Характерная особенность Машины Открытий состоит в том, что она работает по одной программе. Поэтому Машина Открытий сможет одновременно ставить большое число разных вариантов одного опыта. При таких условиях цикл исследования — от имеющегося уровня знаний до первого следующего открытия — будет весьма непродолжительным.

Машина сделает новое открытие и на этой основе (тут очень важный момент в цепи наших рассуждений) сама скорректирует программу исследований: повернёт исследования в наиболее интересном, неожиданном направлении. Второй цикл пойдёт по программе, которую человек, не зная сделанного в первом цикле открытия, мог бы и не предусмотреть.

Продолжительность циклов самая различная: от миллионных долей секунды до недель и месяцев. В основном это зависит от соответствия оборудования направлению исследования. И ещё от того, насколько быстро Машина Открытий сможет собирать новое оборудование, необходимое «по ходу дела». Иногда в течение нескольких секунд Машина Открытий будет проходить путь, на который «обычной» физике потребовались бы десятки лет. Иногда она будет останавливаться, поджидая, пока автоматы (сами или с участием людей) соберут оборудование, «заказанное» для очередного цикла.

Быть может, через какое-то количество циклов Машина Открытий зайдёт в тупик: исчерпаются принципы, заложенные в её основе. Если бы машина, например, начала с опыта Эрстеда, она легко бы открыла и освоила явления магнитной индукции, вывела закон Ленца и пришла к уравнению Максвелла. Но, обнаружив внешний фотоэффект и вплотную подойдя к понятию квантов, Машина Открытий, построенная на основе классической механики, не смогла бы вступить в «сферу действия» теории относительности. Таким образом, время от времени людям придётся переналаживать машину, в частности — учитывать достижения других наук.

Однако это идеальный случай — мирная остановка машины, исчерпавшей свои возможности. Не исключено и другое: машина придёт к «взрывоопасным» открытиям.

Допустим (в порядке мысленного эксперимента), что Машина Открытий имеет сведения, соответствующие физике начала XX века. Известна естественная радиоактивность. Открыты электроны и рентгеновские лучи. В блоках памяти Мозга есть информация о квантах и специальной теории относительности. Программа первых циклов сформулирована в самом общем виде: исследовать радиоактивные свойства химических элементов и попытаться получить искусственную радиоактивность.

Человек нажал кнопку.

Машина Открытий начала работать. Оборудование на первых порах несложное — циклы стремительно следуют один за другим. Машина открывает изотопы у нерадиоактивных элементов.

Она воспроизводит опыт Резерфорда и расщепляет атомное ядро…

Логика открытий при этом не обязательно совпадает с тем, что было в «обычной» физике. Например, позитроны обнаружены физиками при исследовании космических лучей. Машина Открытий, не имеющая понятия о космических лучах, скорее всего обнаружит позитроны при бомбардировке лёгких элементов альфа-частицами. Мезоны «обычная» физика также открыла, изучая космические лучи. Машина найдёт мезоны с помощью ускорителей…

Наступит время, когда Машина Открытий осуществит цепную реакцию деления ядер урана. «Обычная» физика шла к этому более тридцати лет. Я не знаю, во сколько времени пройдёт этот путь Машина Открытий. В фантастическом рассказе можно было бы, например, упомянуть о двух неделях. Этот срок вряд ли вызвал бы внутренний протест читателя.

Но если говорить «без фантастики», я думаю, что Машина Открытий проскочит этот этап за несколько секунд.

А вот что произойдёт дальше, трудно, даже невозможно сказать.

Машина Открытий не имеет систем защиты от не открытых ещё явлений. Тут принципиально немыслима защита.

Нажимая кнопку, исследователь не знает, с какой скоростью и куда придёт Машина Открытий.

Можно, конечно, время от времени прерывать работу Машины Открытий и, так сказать, вручную контролировать безопасность. Перед первым паровозом шёл человек, помахивая флажком, и дудел в трубу: «Берегись!..» Это плохой метод.

Видимо, Машине Открытий предстоит работать без тормозов.

Это последнее обстоятельство, казалось бы, создаёт все условия для «организации» научно-фантастического сюжета. Ведь не так просто решиться и впервые пустить в ход Машину Открытий.

Время, подумал он. Сигналу нужно ещё пятьдесят две минуты, чтобы дойти до Ганимеда. Мы могли бы начать Опыт лет двенадцать назад. Но тогда не было этой красной клавиши с надписью «Стоп». Мы могли начать и восемь лет назад: система выключения уже была, но мы ещё не знали, что делать, если она не сработает. Теперь мы готовы, хотя на это ушло двенадцать лет. Двенадцать долгих лет.

Он вспомнил своих друзей: многие не дожили до начала Опыта. Приди они сюда, в эту комнату, здесь сразу стало бы шумно и тесно. Да, подумал он, двенадцать очень долгих лет, давших право не колебаться.

Время, теперь как раз время! Он нажал белую клавишу — уверенно, до отказа.

Люди не отступят. Они примут меры предосторожности (например, будут управлять Машиной Открытий на расстоянии), но ничто не остановит человечество в его извечном стремлении к познанию тайн природы.

Логично (разумеется, это особая логика — фантастическая) возникает другой вариант: пусть это будут не люди.

Предположим, на какой-то далёкой планете космонавты обнаружили систему полуразрушенных машин. Они ещё не знают, что это такое. Сначала они надеются найти обитателей планеты. Но планета «заселена» лишь гигантскими исследовательскими установками, многие из которых неизвестны людям. Изучая чужой мир, космонавты постепенно приходят к мысли, что перед ними — Машина Открытий. Её создатели не решились нажать кнопку. А люди решаются!

Пожалуй, это один из наиболее удачных вариантов. Большая и нешаблонная тайна, постепенное её раскрытие и связанные с этим приключения — всё это интересно. Подводит, в сущности, «пустяк»: можно не сомневаться, что наука придёт к Машине Открытий задолго до первого межзвёздного перелёта.

Значит, надо всё-таки говорить о Машине Открытий, которую построят люди.

Быть может, просто приключения?

Здесь множество вариантов, ведь машина способна делать самые различные открытия. Приключения могут быть и весёлые, и страшные. Получив, например, безобидное задание исследовать свойства кристаллов, машина после каких-то промежуточных открытий вдруг свернёт в сторону и начнёт управлять ходом реакций в недрах Солнца…

Признаться, я даже начал писать фантастико-приключенческий рассказ. Дело в том, что у меня давно простаивала интересная идея, которую с удивительным единодушием отвергли рецензенты трёх журналов. Идея относилась к использованию животных в далёком будущем. В книге Д. Томсона «Предвидимое будущее» говорится, в частности, о применении труда обезьян. Развивая эту мысль, я пришёл к любопытной картине широкого использования умных животных (ум обеспечивался искусственными фантастическими средствами). Так вот, рецензентов эта милая идея почему-то приводила в ужас. Они не возражали, например, против подводных исследований, проводимых перевоспитанными и интеллигентными акулами. Но стоило упомянуть об ослах, как начиналась буря.

Машина Открытий избавляла меня от необходимости обосновывать идею использования умных животных. Допустим, машина нашла способ форсирования умственных способностей (разве это не величайшее открытие?), и, естественно, новый способ сначала пробуют на животных…

Я начал писать, разогнался… и споткнулся о некий барьер.

Жюль Верн чётко разграничивал достоверное от фантастики. Скажем, трое путешественников подлетают к Луне.

И так далее. Казалось бы, при чём здесь Юлиус Шмит? Ведь путешественники должны видеть то, что никто до них не видел: им не мешает земная атмосфера, они летят на высоте менее десяти километров и у них есть телескоп! Но Жюль Верн «выключает» фантастику и добросовестно, суховато излагает научно достоверные сведения.

В современной фантастике такие сведения либо вообще отсутствуют, либо находятся как бы в растворе — они замаскированы. Уже нельзя отличить, где кончаются данные науки и начинается фантазия автора.

Вот сценка из современной повести. Герои разговаривают о Венере. Они крупные учёные, и им, конечно, незачем делиться сведениями, имеющимися в школьных учебниках астрономии. Разговор ведётся «на читателя». Автор снабжает читателя познавательными сведениями и одновременно «конструирует» такую планету, которая нужна для дальнейшего развития сюжета.

Попробуйте угадать, что здесь научно, а что придумано! По ходу повести героям придётся переносить тяжёлые грузы, поэтому сила тяжести на Венере заведомо снижена. Данные о температуре — совсем уже чистая фантастика. А вот углекислого газа на Венере действительно много…

Писатель, разумеется, имеет право создавать условия, необходимые для воплощения его замысла. Алексей Толстой, например, «создал» на Марсе почти земную атмосферу. Он знал, что атмосфера там разрежённая, но не мог надеть на Лося и Гусева скафандры, это всё бы испортило.

Нет средств, которыми современный фантаст может «просигнализировать» читателю: вот здесь точные данные, а отсюда начинается фантастика.

Подчёркиваю ещё раз: в большинстве случаев этого и не требуется. Но как быть с идеей Машины Открытий?

Читатель, привыкший к свободному обращению фантастов с научными данными и фактами, может принять за выдумку даже совершенно достоверные соображения о росте исследовательского оборудования. А когда зайдёт речь о самой Машине Открытий, даже искушённый читатель отнесётся к этому как к чистейшей выдумке.

В рассказе или повести Машина Открытий невольно начнёт играть роль условного приёма. Главным (и куда более правдоподобным) покажутся интеллигентные акулы, склонные к философии тюлени, вдумчивые обезьяны и рассудительные ослы.

Между тем Машина Открытий при всей своей кажущейся фантастичности — точное предвидение будущего. Единственное произвольное допущение — это сроки. Но и сроки можно уточнить.

Я попытался, основываясь на фактических данных о росте научного оборудования, подсчитать, через какое время наука придёт к Машине Открытий. Получилось, что машина займёт площадь, равную поверхности Ганимеда, не через 150–200 лет, а куда быстрее — уже через полстолетия!

Плюс-минус десять лет…

Несколько слов о любви.

Я люблю фантастику. Люблю по многим причинам, и прежде всего — за силу и смелость мысли.

И я бы просто махнул рукой на идею Машины Открытий, если бы не был уверен, что эта идея нужна фантастике.

Почти столетие фантастика работала по принципу «от идеи фантаста к гипотезе учёного». Так, идея Жюля Верна о полёте в снаряде на Луну дала толчок работам К. Циолковского по ракетным полётам. Теперь положение изменилось. Сначала учёный выдвигает гипотезу, а потом фантаст основывает на этой гипотезе свои идеи. Впрочем, слово «идеи» тут уже не подходит. Не идеи, а иллюстрации. Сначала, например, появилась идея профессора И. Шкловского об искусственном происхождении спутников Марса, а потом — иллюстрирующие её рассказы и повести. Они не развивали первоначальную идею, просто рисовали картинки «на заданную тему».

Перемена колоссальная. Почти столетие учёные, инженеры, изобретатели черпали идеи из «20 000 лье под водой» Жюля Верна. Гиперболоид, придуманный А. Толстым, заставлял изобретателей спорить с физиками. Машина времени Г. Уэллса взрывала привычные представления о пространстве и времени. Вообще основная масса фантастических идей работала на новое: звала вперёд, воспитывала неверие в так называемые несокрушимые истины, учила самостоятельно думать и тем, кто начинал так думать, дарила способность видеть будущее.

Теперь фантастика в большинстве случаев иллюстративна. Она иллюстративна даже тогда, когда «прокручивает» фантастическую идею машины времени: от бесконечных повторов фантастичность этой идеи давно испарилась. Осталась своего рода литературная игра.

Чтобы представить, насколько позади науки оказалась современная фантастика, сравним, например, самые оригинальные фантастические идеи последних, лет с идеей профессора Г. Покровского о «лучевых трубах», создаваемых с помощью квантовых генераторов.

Световые туннели между планетами — эта идея подобна Гулливеру среди лилипутских идей, которых, к сожалению, немало в современной фантастике.

Догнать и обогнать современную науку, мыслящую подобными проектами и гипотезами, трудно. Учёные это знают. Не случайно академик А. Берг сказал, обращаясь к писателям и журналистам: «Фантазируйте сколько угодно — мы вас перегоним!»

Да, наука лихорадочно открывает новое, пристально всматривается в проблемы будущего мира, пытается осмыслить перспективы человечества.

А фантастика?

Иногда иллюстрирует мысли учёных. Иногда применяется «как метод», то есть как условный литературный приём. А чаще всего повторяет одни и те же сюжеты, ситуации.

Вот, например, повесть Г. Голубева «Огненный пояс». Страница за страницей идёт подробнейшее описание спуска батискафа. За последние годы вышло несколько книг, написанных гидронавтами: «На глубине морей в батискафе» О. Пиккара, «На глубине 4000 метров» Ж. Гуо и П. Вильма, «Глубина семь миль» Ж. Пиккара и Р. Литца. Прочитав о тридцати погружениях, нетрудно описать тридцать первое, составив его из отдельных чёрточек реальных погружений. Так и сделано в повести Г. Голубева. Всё почти как в книгах гидронавтов… и всё совсем не то!

Представьте себе, что некто взял книги наших космонавтов и написал на их основе рассказ ещё об одном полёте. Всё было бы очень похоже… и вместе с тем лишено жизни. Примерно такое соотношение между манекеном в витрине магазина и живым человеком.

Трудно, очень трудно фантазировать созвучно современному уровню науки. Отсюда фантастика «как метод», отсюда бесконечные повторы и производство манекенов.

Всё чаще и чаще говорят, что действительность обгоняет фантастику.

Вот несколько типичных в этом отношении строк из книги В. Ильина «На грани двух стихий»:

А вот упрёк посерьёзнее. Г. Покровский и Ю. Моралевич пишут в своей книге «На переднем крае смелой мечты»:

И ещё один упрёк. Говорит академик А. Колмогоров:

Подобные высказывания можно цитировать бесконечно. Но количество, как известно, имеет свойство переходить в качество. И на фоне великого множества частных упрёков закономерно вырисовывается общий вопрос: «А не исчерпалась ли фантастика?»

Писатель В. Лацис, например, высказал предположение, что «рано или поздно придётся переименовать писателям этот жанр из научно-фантастического в научно-реалистический».

Фантастика сегодня — как авиация накануне штурма звукового барьера.

Авиация не могла тогда жить старыми скоростями. Она должна была обрести новые крылья. Фантастика, по самому существу своему устремлённая в будущее, не может летать «на буксире у науки». Фантастике нужны новые крылья.

Фантастика не прекратится, не исчерпается. Но ей придётся стать серьёзнее. Чуть-чуть поумнеть.

Коммунизм — мир, построенный по законам науки. Ни одно явление этого мира, ни одна его чёрточка не будут понятны в отрыве от науки. Чтобы заглянуть в будущее, нужно самостоятельно мыслить «на полном серьёзе». Не рисовать (а тем паче — не срисовывать) картинки, а мыслить. От фантаста сейчас требуется логика исследователя и искусство художника.

Бурное развитие науки отнюдь не подавляет фантастику. Нельзя представить себе границу фантастики, как нельзя представить границу Вселенной.

Фантасты всегда смогут ответить учёным:

Чтобы это не прозвучало слишком голословно, я и рассказал о Машине Открытий.

Прошло почти два часа, пока ответный сигнал вернулся с Ганимеда на Землю. Машина Физических Открытий работала, и люди на Земле, Марсе, Луне и шести космических станциях следили за её работой. Задание было простое: исследовать кристаллическое состояние вещества.

Двое суток производственные центры на Ганимеде готовили аппаратуру. Затем начался первый цикл — он продолжался 11,3 секунды. Четыре минуты на подготовку нового оборудования — и второй цикл.

После седьмого цикла машина послала сигналы на Титан, спутник Сатурна. Включилась расположенная там Машина Астрономических Открытий. Четыре секунды спустя новые сигналы были посланы Машинам Открытий на Япет и Тефию.

Начался первый опыт совместной работы всей Большой Системы…