Они появляются в полночь

Рукой, бледной и худой, как птичья лапка, он обмакнул перо в чернильницу и написал в углу листа дату 3 марта 1842.

Затем вывел заголовок:

Ох, как же ему было ненавистно его собственное второе имя, доставшееся в наследство от мелочного и нелюбимого отчима, — имя, и только! Какое-то мгновение он даже раздумывал: может, вычеркнуть его совсем? Но потом решил, что дело здесь вовсе не в имени — просто он изо всех сил пытается отложить работу писателя на потом, и это самое что ни на есть заурядное малодушие с его стороны. Писать он обязан, иначе опять голодать, ведь филадельфийская «Доллар Ньюспэйпер» настойчиво требует от него обещанного рассказа. Ну, насчет сюжета он спокоен: сюжет имеется — его сегодня теща на хвосте принесла от соседки, а с именем тещи в душе его всплыл образ той, которая всегда являлась для него предметом вечного восхищения и пламенной любви.

Он вздохнул и принялся писать аккуратным убористым почерком профессионала-газетчика:

«Есть темы, проникнутые всепокоряющим интересом, но слишком ужасные, чтобы стать законным достоянием литературы…»

Получится, скорее всего, эссе, а не рассказ, ведь он собирается отнестись к поставленной задаче серьезно и обстоятельно. Ему частенько приходило в голову, что мир, конечно, вовсе никакой не театр, а огромное, пышно разукрашенное кладбище с надгробиями, под которыми не всегда находят положенный покой их владельцы, — слишком многие из них тщетно стараются сбросить с себя пелену савана, поднять заколоченные тяжелые крышки гробов. Ну что такое, позвольте узнать, его литературный труд, как не усилия противостоять обществу, стремящемуся втиснуть его в прокрустово ложе своих норм и как следует придушить; обществу, тяжелому, унылому и бесчувственному, словно комья земли, сброшенные с лопаты могильщика?

Он прервался и пошел в кладовку за свечой (керосиновую лампу давно пришлось заложить), а для середины дня, пожалуй, темновато, несмотря на то что на дворе март. Его заботливая теща хлопотала по хозяйству в доме, из соседней комнаты доносилось тихое дыхание измученной болезнью жены. Бедняжка Вирджиния заснула и на какое-то время перестала ощущать изнурительные боли. Вернувшись обратно со свечой, он зажег ее, обмакнул перо еще раз и продолжил:

«Погребение заживо, несомненно, чудовищнее всех ужасов, какие когда-либо выпадали на долю смертного. И здравомыслящий человек едва ли станет отрицать, что это случалось часто, очень часто…»

Его воспаленный мозг и изощренная фантазия принялись перерабатывать услышанную сегодня историю. Произошло это здесь, в Филадельфии, в его же квартале, по соседству, меньше месяца назад. Вдовец спустя некоторое время после смерти жены пришел на ее могилу. Наклонившись, чтобы положить цветы на мраморный обелиск, он услышал странные звуки, доносящиеся из-под земли. Он счел, что супруга была похоронена живой, и вне себя от радости тотчас же нанял людей для произведения эксгумации тела покойной. Когда открыли гроб, оказалось, к всеобщему удивлению, что тлен не тронул ее тела. Он отвез ее домой, и ночью женщина пришла в сознание.

Так, по крайней мере, свидетельствовала людская молва. Быть может, что-то в истории было преувеличено или не соответствовало действительности, а может быть, все это было чистейшей правдой. Дом, в котором это произошло, находился совсем недалеко от жилища писателя на Спринг Гарден-стрит, где он сейчас корпел над листом бумаги.

По достал записные книжки, полистал их и принялся делать оттуда выписки, выстраивая план повествования, выискивая различные примеры: мрачная история возрождения из мертвых в Балтиморе, еще одна — на этот раз во Франции; кроме того, по-настоящему жуткая цитата из лейпцигского «Хирургического журнала», подтвержденный под присягой случай оживления мертвеца разрядами гальванической батареи в Лондоне. Подумав, он дописал, приукрасив романтическими подробностями, случай из собственного жизненного опыта, который ему запомнился с детства, проведенного в Вирджинии. Когда он уже собирался поставить точку и закончить эссе, ему пришла замечательная идея.

Почему бы не узнать подробнее об этом пресловутом филадельфийском случае заживо погребенной и о самой восставшей из мертвых? Это бы придало остроту его сочинению, он мог бы написать кульминацию, привязанную ко времени и месту, что обеспечило бы успех рукописи, уж тогда-то ее непременно напечатают. Помимо всего прочего, он бы удовлетворил наконец свое собственное любопытство, которое, чего там скрывать, терзало его так же, как и вечные муки голода. Отложив перо в сторону, По встал из-за стола, снял с крюка черную шляпу с широкими полями и видавший виды военный плащ, который он носил со времен своей неудачливой кадетской юности в Вест-Пойнте. Завернувшись в него, он открыл входную дверь и очутился на улице. Март ворвался в природу и в жизнь Филадельфии радостно, шумно и могуче. Холодная сухая пыль ударила в глаза; По крепче сжал губы под темно-русыми усами. Ноги его отчаянно мерзли под слишком легкими для погоды брюками в полоску, ботинки давно уже нуждались в по-чинке.

Так в какую же сторону направиться?

Он припомнил название улицы, что-то ему еще вроде говорили о пришедшем в беспорядок садике возле дома.

Вскоре он все-таки нашел это место или то, что могло бы им быть, сад и в самом деле был совершенно запущен: кругом торчали стебли сухих прошлогодних сорняков, собравшихся в неопрятные узоры. По не без труда отворил скрипучую калитку, прошел по тропинке, вымощенной грубыми плитами, к крыльцу. На двери висела бронзовая табличка с именем владельца: Гаубер. Он взял молоток, висевший у двери, и громко постучал. В доме вроде бы послышалось какое-то движение, однако дверь оставалась запертой.

— Никто не живет там теперь, мистер По, — заметил стоявший на улице мальчик-рассыльный из бакалейной лавки с тяжелой корзиной в руках.

По сошел вниз по ступенькам. Он хорошо знал парнишку: как-никак он задолжал бакалейщику одиннадцать долларов.

— А ты уверен? — спросил он паренька.

— Как же, — словоохотливо пояснил тот, переложив тяжелую ношу из одной руки в другую. — Кабы там кто жил, так они бы покупали в нашей лавке, правда ведь? А я бы доставлял покупки, не так ли? Но я работаю здесь уже шесть месяцев, а покупки сюда ни единого разу не приносил.

По сказал парню «спасибо» и пошел по улице, но не к своему дому — нет. Он решил разыскать контору своего приятеля, некоего Пембертона, издателя по профессии, чтобы провести с ним время и, чем черт не шутит, одолжить немного денег.

Перехватить у Пембертона не удалось ни доллара, и у того наступили тяжелые времена, но он предложил глоток-другой виски, от которого По скрепя сердце отказался, однако с благодарностью разделил с хозяином трапезу из супа, галет, сыра и чесночной колбасы. Дома он был бы вынужден ограничиться хлебом с черной патокой, разве только теща что-то бы одолжила или выпросила у соседей. Солнце уже успело зайти за горизонт, на улице темнело, когда писатель с чувством пожал руку Пембертону и произнес благодарственную речь за оказанное гостеприимство. Предстоял путь домой по вечерним улицам Филадельфии.

Дождя, благодарность Небесам, не было. Грозы часто настраивали По на печальный лад. Ветер утих, и мартовское небо было чистым, если не принимать во внимание небольшой кучерявой тучки и ретировавшейся к горизонту темной полосы. Поднималась полная луна цвета замороженной сметаны. По внимательно изучал узор из пятен и теней на белом диске. А разве не мог бы он, к примеру, написать еще один рассказ о путешествии на Луну — вроде того, о Гансе Пфаале, но только на этот раз уже вполне серьезно. Размышляя, он шагал по улице в сгущавшихся сумерках, пока не оказался как раз напротив того самого дома с запущенным садом, со скрипучей калиткой и надписью на дверях «Гаубер».

Парнишка-то был, оказывается, неправ! В окне фасада виднеется какой-то водянисто-голубой свет — или нет, показалось. Нет, нет, не показалось! Определенно видна фигура в окне, вот человек наклонился, прильнул лицом к стеклу и, похоже, смотрит прямо на него.

По прошел через калитку к входной двери и, решив попытать счастья еще разок, постучал.

Ожидать ответа ему пришлось довольно долго, затем раздался скрежет открываемого старого замка. Дверь открывалась внутрь медленно и со скрипом. По успел подумать, что насчет света он, видимо, обманулся, потому что перед ним зиял черный проем двери. Из темноты прозвучал голос:

— Что вам угодно, сэр?

Голос был хриплый и тихий, как будто открывший дверь произнес эти слова при последнем дыхании. По смахнул с головы широкополую шляпу, и сделал один из своих учтивых поклонов.

— Простите великодушно за непрошеное вторжение… — По растерянно замолк, потому что не знал, к мужчине он обращается или к женщине. — Извините, здесь живут Гауберы?

— Здесь, — был ответ, тихий, хриплый и по-прежнему бесполый. — Что вам угодно, сэр?

По заговорил официально и решительно; тогда ему еще не стукнуло двадцать один, а он уже был как-никак старшим сержантом артиллерии, и уж кому как не ему знать, как следует разговаривать с людьми.

— Я по официальному заданию, — заявил он. — Я, видите ли, журналист. Мне поручено разобраться со странным отчетом.

— Журналист? — удивился его собеседник. — Странный отчет? Заходите, сэр.

По воспользовался приглашением и шагнул в темноту, услышав в тот же миг за спиной режущий ухо щелчок закрывавшегося замка. Точно такой же сразу припомнился ему: когда он как-то угодил в тюрьму, за ним точно так же резко захлопнулась дверь камеры. Не самое приятное воспоминание его жизненных передряг! Однако глаза его понемногу привыкли к слабо струившемуся через окно лунному свету.

Он стоял в темной прихожей, отделанной деревянными панелями, но не украшенной ни мебелью, ни драпировкой, ни картиной, на худой конец. Но не один, а в компании женщины в длинной юбке и завязанном под подбородком чепце с кружевами; женщина была примерно одного с ним роста, с напряженным взглядом будто бы изнутри светящихся глаз. Она стояла неподвижно и молчала, ожидая, пока он поподробнее объяснит, зачем все же пришел.

По именно так и поступил: назвал себя и, немного покривив душой, представился редактором отдела «Доллар Ньюспэйпер», получившим задание провести в числе прочего и личную встречу.

— Итак, мадам, история, о которой идет речь, касается преждевременного захоронения…

Женщина подошла к нему почти вплотную, но он повернулся к ней лицом к лицу, и она неожиданно отшатнулась. По отметил, что от его дыхания ее отнесло словно перышко. И нечего удивляться, решил он, принимая во внимание чесночную колбасу Пембертона; его это наблюдение расстроило. Как бы в подтверждение его мыслей женщина предложила ему вина — для того, видно, чтобы перебить чесночный аромат.

— Могу ли я предложить вам бокал канарского,[4] мистер По? — проявила она любезность и открыла перед ним боковую дверь в комнату, которая, когда он вошел, оказалась оклеенной бледно-голубыми обоями. Лунный свет, поглощенный и затем повторно отраженный в них, создавал какую-то искусственную, призрачную атмосферу. Именно этот странный свет По и заметил в окне. Женщина взяла с незастеленного стола бутылку и, налив вина в металлическую чарку, протянула ему.

По страстно хотелось выпить, но совсем недавно он дал больной жене торжественное и искреннее обещание не притрагиваться к спиртному, потребление которого так часто приводило к печальным результатам. Запекшимися от внезапно обуявшей его жажды губами он через силу выдавил:

— Премного благодарен, мадам, но моим принципом является воздержание.

— А-а, — понимающе улыбнулась она.

По обратил внимание на ее белоснежные зубы.

Затем она прибавила:

— Меня зовут Эльза Гаубер, жена Джона Гаубера. Тот вопрос, о котором вы хотели со мной поговорить, не вполне ясен и мне самой, ясно только, что все произошедшее — правда. Мой муж был похоронен на Истменском лютеранском кладбище…

— Простите, миссис Гаубер, но моя информация свидетельствует как раз об обратном — похоронена была женщина.

— Нет, похоронен был мой муж. Он тяжело болел. Тело его было холодным и бесчувственным. Лечащий врач, доктор Мичем, констатировал смерть. Я похоронила мужа под мраморным обелиском в фамильном склепе.

Она говорила усталым, но твердым голосом.

— Это случилось вскоре после Нового года. На день святого Валентина, придя на его могилу с цветами, я услышала, как он шевелится и бьется под плитой. Я потребовала вскрыть могилу. И теперь он живет… если так можно выразиться.

— Он жив? — переспросил По. — Он в этом доме?

— А вам бы хотелось взглянуть на него? Переговорить с ним?

Сердце По стучало как взбесившийся паровой молот, спина похолодела. Такое ощущение всегда доставляло ему своеобразное удовлетворение.

— С превеликим удовольствием, — заверил он женщину, и та пошла к другой двери, которая вела внутрь дома.

Открывая ее, она замерла на пороге, как бы собирая всю свою волю как перед прыжком в холодную воду. Затем стала спускаться вниз по ступенькам.

По спускался вслед за ней и подсознательно, как-то автоматически прикрыл за собой дверь.

Сразу наступила полная тьма, непроглядная — как в тюрьме, как в могиле, — да, именно, как в могиле. Эльза Гаубер приглушенно вскрикнула:

— Нет… лунный свет… впустите его. — И вдруг тяжело и обессиленно упала, скатываясь по ступенькам.

Испугавшись, По быстро спустился к ней, рискуя в любую минуту свернуть себе шею. Она лежала внизу, привалившись к нижней двери, врезанной в деревянную панель. Он тронул ее — тело было холодным и уже окоченевшим, без малейших признаков жизни. Своей маленькой, худой рукой он, пошарив лихорадочно по двери, отыскал ручку и распахнул нижнюю дверь. Через проем заструился тот же странный лунный свет. Он нагнулся, чтобы оттащить женщину поближе к свету.

В то же мгновение она глубоко вздохнула, подняла голову и привстала.

— Как глупо с моей стороны, — хрипло извинилась она.

— Это я виноват, — оправдывался По. — Ваши нервы, истощенные силы, подорванное здоровье — и вот результат. Неожиданная темнота, узкое, тесное помещение — все это плохо повлияло на вас. — Он пошарил в кармане в поисках спичек. — Если не возражаете, я зажгу свет.

Она протянула руку вперед запрещающим жестом:

— Нет-нет. Достаточно лунного света.

Она подошла к продолговатому окошку в стене и ухватилась за подоконник руками, такими же худыми, как у По, но только с длинными, неопрятными ногтями, подставив лицо лунному свету и купаясь в его волнах: лицо ее становилось все спокойнее. Грудь вздымалась почти что сладострастно.

— Я вполне пришла в себя, — сказала она. — За меня не беспокойтесь. И, прошу вас, сэр, пожалуйста, не стойте так близко.

Он вспомнил о запахе чесночной колбасы и, полный раскаяния, отошел подальше. Вот ведь какая чувствительная на запахи дама оказалась эта Эльза Гаубер! Что твои — как их там? — да кто же, черт возьми, еще такой восприимчивый? Кого-то ведь даже отгоняют запахом чеснока? По не мог припомнить, а тем временем, оглядываясь по сторонам, примечал, что они находились в полуподвальном помещении, с каменными стенами и земляным полом. В одном углу с потолка капала вода, собираясь на полу в грязную лужу. Неподалеку от этой лужи в стене виднелась закрытая на щеколду, сколоченная из толстых досок, расположенных крест-накрест, дверь в подвал. В общем-то и на дверь она была не слишком похожа. Быть может, это ставня на окне? Но кто же будет делать окно столь близко к земле? Сырой землей в этом полуподвале пахло так сильно, да и воздух был здесь настолько спертый, будто помещение не проветривали не один десяток лет.

— И ваш муж находится здесь? — с невольным удивлением осведомился По.

— Да, — она кивнула в ответ и прошла именно к той странной дверце, открыла щеколду и распахнула ее.

Взору По открылся зияющий чернотой проем, и из него слышалось слабое бормотание. По подошел поближе и, напрягая зрение, вгляделся: в этой конуре из камня-плитняка стояла кровать, на которой лежал мужчина, почти полностью обнаженный. Кожа его была цвета слоновой кости, и только глаза, когда он их открыл, выдавали в нем жизнь, еще теплящуюся в теле. Он уставился на Эльзу Гаубер, потом перевел взгляд на По, задержался на нем, но не выказал удивления.

— Уходи прочь, — еле слышно пробормотал он.

— Сэр, — обратился к нему По официальным тоном, — я пришел сюда, чтобы узнать, каким образом вам удалось возвратиться к жизни из самой могилы…

— Это ложь! — прервал его тираду человек, лежавший на убогом ложе. Он с трудом повернулся на бок и, напрягая силы, сел. В слабом освещении лунного света было отчетливо видно, насколько он худ и изможден. Глаза его ввалились, тонкие губы едва прикрывали зубы — то был оскал черепа.

— Ложь, говорю я! — закричал он с неожиданной для такого живого скелета силой, быть может, вкладывая в этот крик последнюю свою жизненную энергию. — Это ложь, которую распространяет это чудовище… она… не жена мне…

Дверца захлопнулась, заглушив крики. Эльза Гаубер повернулась к По, отступив на шаг от чесночного запаха.

— Вы видели моего мужа, — сказала она. — Зрелище не из самых приятных, не правда ли?

Он не ответил, и женщина проследовала по земляному полу к двери, ведущей на лестницу.

— Не могли бы вы пойти впереди? — попросила она. — И там, наверху, держите, пожалуйста, дверь открытой, чтобы я не… — Она сказала не то «упала», не то «умерла». По был не уверен, какое из двух слов она употребила.

По было ясно как день, что, хотя она поначалу так любезно пригласила его войти в дом, несмотря на поздний час, теперь она явно тяготилась его присутствием и торопилась выпроводить непрошеного посетителя. Глаза ее, неумолимые и повелевающие, смотрели на него. По подчинился ей.

Он послушно взобрался по ступенькам и, распахнув верхнюю дверь, придерживал ее, пока Эльза Гаубер поднималась вслед за ним. Когда она оказалась в комнате наверху, она взглянула ему прямо в глаза, и в тот же миг По вдруг более чем когда-либо осознал, что на самом деле представляют собой те «месмерические озарения», о которых он так любил писать.

— Надеюсь, — проговорила она ровным тоном, тщательно взвешивая слова, — ваш визит не оказался бесплодным для исполнения вашей миссии. Я живу здесь одна, ни с кем не вижусь, целиком посвятив себя заботам о бедном создании, которое когда-то было моим мужем, Джоном Гаубером. Рассудок мой не в лучшем состоянии. Возможно, и манеры страдают тем же недугом. Что ж, извините, если я произвела на вас неблагоприятное впечатление, и позвольте попрощаться.

По почувствовал, что его вежливо выпроваживают, и через минуту оказался на улице. Входная дверь захлопнулась за ним, проскрежетал замок.

Свежий воздух, хлещущий по лицу ветер и освобождение от настойчивого завораживающего взгляда Эльзы Гаубер вернули его к реальному мироощущению. До него наконец дошло, что бы могло с ним произойти, останься он в этом проклятом доме подольше.

В этот непогожий мартовский вечер он вышел из дому с единственной целью: опровергнуть или, наоборот, получить подтверждение слухам о захоронении заживо. И встретил на своем пути это мрачное болезненное существо, назвавшее слухи ложью. И затем, так или иначе, ему не дали исследовать более глубоко происшествие, которое могло бы составить одно из самых экзотических приключений, когда-либо выпадавших на писательскую долю. Так почему же он должен бросать это дело на полпути, так и не раскрыв до конца тайны, связанной с этим домом и его обитателями?

И он решил: будь что будет, но он просто обязан разузнать всю правду.

Единожды приняв решение, он быстро разработал план дальнейших действий. Сойдя с крыльца, он дошел до калитки, продемонстрировав на всякий случай, что уходит, а сам быстро обогнул дом и отыскал окошко продолговатой формы, расположенное у самой земли.

Приникнув к окошку, он обнаружил, что легко может разглядеть все, что происходит внутри: по всей вероятности, полуподвальное помещение освещается изнутри. Он мгновенно установил местонахождение источника света: открытая дверь на лестницу. Он различал и ее, и грязную лужу в углу помещения, и открытую дверцу, ведущую в каменную конуру, вход в которую что-то заслоняло — какая-то согбенная фигура, приникшая к бледному худому телу Джона Гаубера.

Длинная юбка в складку, чепец — это была Эльза Гаубер. Она нагнулась вперед, лицо ее касалось то ли лица, то ли правого плеча несчастного мужа.

Сердце писателя, и без того никогда не отличавшееся особым здоровьем, колотилось сейчас как сумасшедшее — до звона в ушах. Он подвинулся поближе к своему смотровому окошку, но, вероятно, слишком переусердствовал, заслонив свет, потому что в этот момент Эльза Гаубер обернулась.

Лицо ее было столь же бледным, как лунный диск. И так же, как луна, было испещрено темными пятнами неправильной формы. Она быстро подошла, если не сказать подбежала, к окошку, за которым, согнувшись в три погибели, скорчился наблюдатель. По увидел ее совсем ясно и настолько близко, что смог разглядеть все до мельчайших деталей.

По ее губам и щекам было размазано что-то темное, блестящее и липкое, женщина высунула язык, облизывая губы…

Кровь!

По вскочил на ноги и побежал к входной двери дома. Дрожащими пальцами схватился он за молоток и начал колотить в дверь. Никакого ответа. Тогда он попытался выбить плечом дверь, приналег всем своим хрупким телом — дверь не поддавалась. Он бросился к окну, постучал в него, приник к стеклу, но не сумел ничего разглядеть внутри комнаты. Снова поднял кулак, намереваясь, за неимением лучшего выхода, разбить стекло.

За окном появился силуэт женщины, она взялась за раму и подняла ее вверх. Прежде чем он успел отпрянуть назад, в образовавшийся проем метнулось к нему, как нападающая кобра, что-то белое, пальцы схватили его за лацканы плаща, смяли их и вцепились, скрюченные, мертвой хваткой. Горящие глаза Эльзы Гаубер впились в его собственные с неописуемой яростью.

Чепец ее упал с головы, темные волосы неряшливо разметались по плечам. Кровь каплями и размазанными пятнами ярко выделялась на губах и скулах.

— Твое вынюхивание и подглядывание зашли слишком далеко, — произнесла она голосом столь же размеренным и холодным, как капли, падающие с сосулек. — Я не собиралась трогать тебя, потому что запах чеснока мне не по душе. Я показала тебе то немногое, чего было бы достаточно, чтобы навеки отвадить от этого дома любого здравомыслящего человека, я отпустила тебя. Но теперь…

По отчаянно старался освободиться от ее мертвой хватки, но как ни бился — все было тщетно. Пальцы ее держали писателя не хуже стального капкана. На лице женщины застыла презрительная победная ухмылка.

— Гляди мне в глаза, — увещевала она. — Гляди, ты не в силах отказаться, ты не можешь убежать. Ты умрешь, умрешь вместе с Джоном, а затем вы оба, мертвые, подниметесь из могилы такими же, как я. У меня будет два живительных источника, пока вы живы, и два товарища, когда вы умрете.

— Женщина! — вскричал По, стараясь не поддаваться ее неистовому гипнотизирующему его взгляду, — женщина, ты сошла с ума!

Она фыркнула и тихо рассмеялась.

— Я в своем уме, так же как и ты. Мы оба знаем, что я говорю правду, мы оба знаем, что все твои попытки избежать своей участи обречены на провал. — Голос ее окреп и звучал сильнее — Через щелку в склепе проник лучик лунного света и ударил мне в глаза. Я проснулась. Я боролась. Меня освободили. Сегодня ночью светит луна. Ах! Какая луна! Не дыши этой дрянью мне в лицо!

Она отвернулась от чесночного запаха. И в тот же момент По показалось, что опустился занавес полной темноты, а вместе с ним скользнула вниз и фигура Эльзы Гаубер.

Тьма лишила ее жизненных сил, и теперь ее тело было перекинуто через подоконник, словно небрежно брошенная после представления марионетка. Ее рука все так же сжимала борт его плаща, и он, пытаясь высвободиться от цепкой хватки, отрывал один скрюченный, холодный и негнущийся палец за другим. Наконец ему это удалось, и он повернулся к ней спиной, чтобы обратиться в бегство: бежать, бежать прочь из этого заклятого места, где подвергается смертельной опасности живая плоть и кровь.

Взглянув в мглистое небо, он увидел, откуда взялась неожиданная помощь. Туча, которую он заметил у горизонта, еще когда выходил из дома Пембертона, теперь переместилась на середину неба. Край этой черной как сажа тучи затмил луну. По остановился, разглядывая черный небосвод и размышляя.

Он внимательно изучил размеры тучи и вычислил примерную ее скорость передвижения по небу. Она будет скрывать луну еще… еще каких-нибудь минут десять. И на протяжении всех этих десяти минут Эльза Гаубер будет лежать неподвижно. Как она сама признала, лунный свет служит источником ее жизненных сил. Разве она не упала как подкошенная и не покатилась по ступенькам, когда он прекратил доступ лунного света? По быстро сводил воедино все известные ему обстоятельства.

В действительности умерла и была похоронена в семейном склепе Эльза Гаубер, а не ее муж Джон. Она была возвращена к жизни, или к подобию жизни, жалкому и противоестественному, проникшим в склеп лучом лунного света. Не раз обращали внимание на то, что свет луны, порой каким-то особым образом влияет на живые существа: заставляет собак выть на луну; вызывает буйствование у сумасшедших; приносит с собой страх, черную тоску или же, наоборот, вдохновенный экстаз. В древних легендах под лунным светом рождались феи, меняли свой облик с человеческого на звериный оборотни, под луной летали на свой шабаш ведьмы. Несомненно, именно он был источником и движущей силой всех злодеяний Вампиров, которые точно так же, как труп Эльзы Гаубер, пробуждались при его лучах. И он, Эдгар По, не должен сейчас стоять и попусту, рассуждать — надо быстро действовать.

Он собрал все свое мужество и вскарабкался на подоконник, через который лежало, перекинувшись, бессильное и бесчувственное женское тело, прошел на ощупь по комнате до двери, ведущей в подпол, спустился по ступенькам к нижней двери, открыл ее и очутился в каменном полуподвальном помещении.

Здесь было совершенно темно: луна пока еще не выглянула из-за тучи. По на мгновение остановился, вынул из кармана коробку спичек и запалил туго свернутый из льняного полотна жгут, который давал слабый свет, — его, однако, оказалось достаточно, чтобы ориентироваться в пространстве. Он отыскал дверцу, открыл ее и тронул худое обнаженное плечо Джона Гаубера.

— Вставайте, — сказал он. — Я пришел, чтобы спасти вас.

Похожая на череп голова несчастного слегка повернулась в его сторону, Гаубер с трудом простонал:

— Все бесполезно. Я не могу сам уйти отсюда — только если она мне позволит. Она держит меня в плену дьявольского взгляда своих глаз вот таким — полуживым-полутрупом. Лучше бы я умер, чем такое, но…

По вспомнился паук, пораженный жалом осы, парализованный, беспомощно лежавший в ее тесном гнезде и ожидающий смертного часа. Писатель нагнулся ниже, держа перед собой ярко горящую спичку, и осмотрел шею Гаубера: она вся была покрыта мельчайшими следами укусов, на некоторых из них виднелись капельки крови — свежей и засохшей. По вздрогнул от отвращения, но остался тверд в своем намерении.

— Позвольте мне изложить свои соображения, — торопливо сказал он. — С кладбища вашу жену привезли домой, где она вновь обрела некое подобие жизни. Она сумела вас околдовать или выкинула еще какой-то трюк, с тем чтобы превратить вас в беспомощного пленника. Вот это последнее, уверяю вас, вовсе не противоречит законам природы. Я изучал месмеризм,[5] я знаю, о чем говорю.

— Да, все правда, — пробормотал Джон Гаубер.

— И каждую ночь она приходит пить вашу кровь?

Гаубер слабо кивнул:

— Да. Сегодня она только приступила к своей трапезе, но потом убежала наверх. Она скоро вернется.

— Вот и прекрасно, — мрачно отметил По. — Вероятно, она, вернувшись, обнаружит нечто большее, чем то, на что рассчитывает. Приходилось вам слышать о Вампирах? Возможно, и не приходилось, но я изучал также и это явление. Первые догадки на ее счет у меня зародились, как мне кажется, когда выяснилось, что она совершенно не переносит запаха чеснока. Вампиры в течение дня лежат неподвижно, а оживают только ночью, тогда же они и питаются. Они создания подлунные, а их пища — кровь. Ну все, идемте.

По закончил свою маленькую лекцию, осветил напоследок комнату, хорошенько запомнил расположение дверей и, загасив спичку, с легкостью подхватил Гаубера на руки: тот был не тяжелее ребенка. Он отнес свою ношу в то место, где бы Гаубер был прикрыт открытой дверью лестницы, усадил у стены и накрыл своим военным плащом. В темноте серый плащ практически сливался с серыми стенами полуподвала. Бедняга был упрятан от глаз жены-Вампира вполне надежно.

Затем По скинул пиджак, жилетку и рубаху; сложив одежду, он спрятал ее под лестницу. Закончив приготовления, он встал у жалкого ложа, обнаженный до пояса. Его кожа была почти такой же бледной и бескровной, как у несчастного Гаубера, грудь и руки такими же худыми. Он рассчитывал, что на первый взгляд сойдет за бедолагу.

Погреб снова залил лунный свет. Туча, видимо, у плыла. Время у По истекало, следовало поторопиться. Он прислушался. Наверху послышалось неясное движение, будто что-то тащили, затем раздался звук шагов.

Эльза Гаубер, ночной Вампир, вернулась к жизни.

Ну вот, теперь самое время, подумал писатель. Он попробовал свое новое ложе и закрыл за собой дверь.

Он улыбнулся: из уст в уста, из поколения в поколение передавались легендарные способы уничтожения Вампиров — протыкание их кольями, сожжение на костре, святая вода и молитва и прочие, прочие; но он, Эдгар Аллан По, придумал свой, не похожий ни на какой другой способ. Многочисленные предания повествовали об исчадиях Ада, терпеливо поджидающих в засаде ничего не подозревающих людей, но кому, скажите на милость, приходилось слышать, чтобы нормальный человек поджидал в засаде Вампира? А себя он почитал за человека вполне нормального — и по духу, и по умственному развитию, и по привязанностям, и по вкусам, наконец.

Он вытянулся, ноги вместе, руки скрещены на голой груди. Вот так, наверное, и в могиле придется лежать, подумалось ему. На память пришла строчка из стихотворения Брайанта, опубликованного в каком-то давнишнем литературном журнале Новой Англии: «Душная темнота и узкая домовина». В этой дыре и вправду было темно, хоть глаз выколи, и довольно душно — это уж не говоря о том, что негде повернуться приличному человеку. Но он усиленно гнал от себя эти идиотские аналогии: нет, он не похоронен заживо! Чтобы страшные глаза Эльзы Гаубер не возымели на него своего месмерического воздействия, он перевернулся на бок, лицом к стене, и положил обнаженную руку на голову, прикрывая щеку и висок.

Когда его ухо коснулось затхлого тюфяка, он снова услышал шаги, вернее, эхо шагов Вампира. Она спускалась по лестнице. Шаги была размеренными, уверенными. Эльза шла к желанной добыче. Она шла закончить прерванную трапезу.

Теперь шаги раздавались по земляному полу. Она ни разу не остановилась, не свернула в сторону. Значит, не заметила мужа, укрытого его старым кадетских времен плащом, спрятанного за дверью в тени. Эльза приблизилась к дверце, ведущей в его конуру. Он слышал, как она возится с щеколдой. Что-то подозрительно долго.

Нет, все в порядке: конуру тотчас же залил голубой, как снятое молоко, свет. Прямо посредине четырехугольника света стояла зловещая фигура. Воображение писателя, часто опережающее и трансформирующее саму действительность, шепнуло ему, что сама тень эта материальна, она тяжела как свинец, она имеет свой нрав — злобный, агрессивный.

— Джон, — произнесла Эльза Гаубер ему на ухо, — я вернулась. Ты хорошо знаешь почему, знаешь с какой целью. — В голосе ее звучали нетерпеливые нотки, он даже представил себе, как она сейчас стоит с жаждущими крови трясущимися губами. — Ты теперь мой единственный источник жизненных сил. Сегодня ночью я надеялась, что появится еще один — посторонний пришелец, но он сумел ускользнуть от меня. И потом от него так воняло проклятым чесноком.

Ее рука ощупывала шею По, выискивая на коже лакомый кусочек. «Господи, да она меня щупает, как мясник выбирает обреченную на убой скотину», — подумал он.

— Ну же, не отворачивайся от меня, дорогой. Не будь таким застенчивым. — Она командовала по-хозяйски, с грубоватым налетом насмешки над беспомощной жертвой. — Ничего у тебя не получится, и ты это прекрасно знаешь. Эта ночь полнолуния, и я могу позволить себе все, все, что только захочу! — Она старалась оторвать его ладонь, прикрывающую лицо. — Своим сопротивлением ты ничего не… — Она вдруг замолкла на полуслове, осознав, что тут что-то не так. А потом издала дикий хриплый вопль:

— Ты не Джон!

По рывком перевернулся на спину, выкинул вперед обе худые, как птичьи лапки, руки и схватил ее: одну руку он запустил в ее разметавшиеся волосы, похожие на клубок змей, а другой вцепился в холодную плоть предплечья.

Ее дикий вопль превратился в ужасные хрипы. По, стараясь не обращать внимания на эти леденящие душу звуки, с силой рванул ее на себя, собрав в этом усилии всю мощь, заключенную в его тщедушном теле. Ноги ее оторвались от земли, и она влетела в узкую клетушку за лежащим на постели писателем, голова ее врезалась в камни внутренней стены ниши с треском ломающихся черепных костей. И она бы, без сомнения, упала на него, но По в тот же миг соскользнул из каменной конуры на земляной пол подземелья.

С лихорадочной поспешностью По схватился за край дверцы и налег на него всем телом. Эльза Гаубер упала на опустевшее вонючее ложе и сейчас барахталась меж дырявых простынь, а По тем временем захлопнул дверцу и налег на нее.

Она бросалась на дверцу с внутренней стороны, крича и завывая подобно зверю, попавшему в ловушку. Она обладала силой не меньшей, чем он, и на какую-то секунду в его душу закралось сомнение: а не победит ли она в их единоборстве? Но, пыхтя и потея, он удерживал дверцу плечом, упираясь ногами в земляной пол, и одновременно нашаривал крепкую щеколду. Вот пальцы его нашли спасительный запор и установили его на место. Все, теперь она никуда, голубушка, не денется.

— Темно! — стонала внутри ловушки Эльза Гаубер. — Темно… нет луны, луны… — Голос ее постепенно затих.

По отошел к грязной луже в углу. Вода была протухшей, глинистой — именно такой, какая сейчас нужна. Он опустил в лужу сложенные пригоршней ладони и, набрав грязи, с силой швырнул ее на дверцу. Одна пригоршня, другая, третья и еще, еще… Пользуясь ладонями как мастерком, он методично залепил все щели и трещины, покрывая доски толстым слоем грязи.

— Гаубер, — позвал он, переводя дыхание, — как вы?

— В порядке, как мне кажется.

Голос его удивительным образом окреп и звучал вполне нормально. Оглянувшись через плечо, По увидел, что Гаубер сам, без посторонней помощи, сумел подняться на ноги. Был он, конечно, неимоверно худ и бледен, но на ногах стоял твердо.

— А чем это вы заняты? — поинтересовался Гаубер.

— Законопачиваю ее, — пошутил писатель, снова и снова набирая полные пригоршни жидкой грязи. — Замуровываю ее навечно — и ее, и зло, которое она несет людям.

В голове его вдруг как искра пронеслась вдохновенная сцена, символическое зерно будущего рассказа: в нем мужчина замуровывает в простенок или в нишу, вроде этой, женщину. И вместе с ней — воплощение вселенского зла, принявшего обличье, скажем, черного кота.

Закончив наконец свой нелегкий труд, он выпрямился, глубоко вдохнул полной грудью затхлый воздух подземелья и улыбнулся. Даже в моменты смертельной опасности, в минуты труда, минуты невзгод и отчаянной нужды он всегда умудрялся придумывать сюжеты для все новых и новых рассказов. С ним всегда так и будет.

— Я не знаю, как мне вас благодарить, — бормотал Гаубер, сам не свой от счастью. — Я думаю, теперь все будет хорошо, если… если только она не выберется оттуда.

По прислушался к тому, что происходит внутри ниши, приблизив к дверце ухо.

— Ни шороха, ни единого звука, сэр. Пока она лишена лунного света, она лишена и своей силы и способности жить. Не могли бы вы помочь мне одеться? Я страшно замерз.

Теща встретила его на пороге дома, когда он вернулся на Спринг Гарден-стрит. Под белым вдовьим чепцом на ее костистой физиономии легко читалось выражение беспокойства за него. Она даже осунулась от волнения за беспутного зятя.

— Эдди, ты нездоров?

В такой форме она пыталась узнать у По, не пил ли он сегодня. Приглядевшись и принюхавшись, она установила, что худшие ее опасения оказались на этот раз напрасными:

— Нет, слава Богу! Но тебя так долго не было дома. А как ты выглядишь? Нет, ты на себя, посмотри: на кого ты похож! Грязный, чумазый, как не знаю кто. Ты обязан помыться сейчас же.

Он позволил ей провести себя на кухню, где она налила в таз теплой воды. И пока он отскребался, в голове его складывались самые банальные оправдания, вроде того, что, мол, отправился на длительную прогулку, чтобы набраться на свежем воздухе вдохновения, голова, мол, внезапно закружилась, она же знает, что это с ним случается, оступился, мол, в луже и так далее, и тому подобное.

— Я приготовлю тебе хорошего горячего кофе, ладно, Эдди? — заглянула на кухню проверить, как у него идут дела, заботливая теща.

— Да, если можно, — ответил По и отправился в свою комнату. Он зажег свечу, сел за стол и взял в руки перо.

Мозг его в этот момент напряженно работал: он придумывал и разрабатывал различные художественные ходы нового рассказа, зерно которого уже сложилось в голове в минуту вдохновения, которое посетило писателя в полуподвальном помещении дома Гаубера. Нет, это он отложит на завтра, чтобы поработать на свежую голову. Он надеется, что «Юнайтед Стэйтс Сэттердэй Пост» купит у него такую вещь. Название? Он назовет рассказ просто, без причуд: «Черный кот».

Да, но необходимо закончить сегодняшнюю работу! Как, с чего начать? И чем закончить? Если он напишет и опубликует все то, что с ним сегодня приключилось, то как ему оправдываться перед публикой и критиками, перед все более громкой молвой о его, видите ли, безумии? Ситуация, надо сказать, не из приятных.

Он решил, что забудет все, что с ним произошло, — если сможет. Постарается искать спокойной компании, житейского благополучия и покоя, может быть, напишет немного легкой поэзии, какие-нибудь юмористические статьи, рассказы. В первый раз за всю свою жизнь он чувствовал, что сыт по горло зловещими темами.

Он быстро дописал последний абзац эссе:

«Бывают мгновения, когда даже бесстрастному взору Разума печальное Бытие человеческое представляется подобным Аду, но нашему воображению не дано безнаказанно проникать в сокровенные глубины. Увы! Зловещий легион могильных ужасов нельзя считать лишь пустым вымыслом; но подобные демонам, которые сопутствовали Афрасиабу в его плавании по Оксусу, они должны спать, иначе растерзают нас, — а мы не должны посягать на их сон, иначе нам не миновать погибели».

Вот этого для публики будет вполне достаточно, решил Эдгар Аллан По. В любом случае этого хватит для филадельфийской «Доллар Ньюспэйпер».

Теща принесла ему кофе.