Олаф, глупый король (СИ)

7

Полтора десятка незнакомцев в серых дорожных плащах неслышно соскользнули с коней, ни звуком, ни бряцаньем оружия не выдав себя.

— Дальше пойдем пешком. — тихо сказал Сигурд, оглядевшись.

Утро выдалось сырым, холодным и очень туманным. Тут, в северных ущельях, почти всегда так.

— Идем! Роки! Остаешься с лошадьми! — Сигурд подхватил лук, и, мягко ступая по покрытым мхом скользким камням, направился вглубь ущелья.

Дойдя до одному ему ведомого знака, Сигурд остановился, поднес хитро сложенные ладони к губам и трижды прокуковал. Лежащая неподалеку кучка замшелых камней зашевелилась, и спустя миг, приняла форму пограничного стражника в грязном плаще, с которого свисали клочья мха.

— Все спокойно?

— Да, капитан. Они устроили секрет в камнях неподалеку, но часовые из них никудышные. Говорят громко, что-то варят. Я мог бы их снять еще во время разведки.

— Хорошо. Выдвигаемся.

Цепочка воинов растянулась, и продолжила движение вглубь ущелья. Вскоре, по знаку Сигурда, все залегли, лишь четверо воинов продолжили движение в сторону небольшого укрепления.

Расположен секрет был грамотно — в небольшом углублении, под большим раскидистым кустом. Обложенный со всех сторон камнями, он вполне мог остаться незамеченным, если бы не его обитатели. Те вели себя так, как и подобает разбойникам. Из секрета время от времени слышался дружный смех четырех луженых глоток, слышался хруст веток и безбожно дымил костер.

Пограничники Сигурда подползли вплотную к секрету. Капитан показал жестами «атака на счет три», и начал отсчет на пальцах.

На «три» четверка воинов запрыгнула в секрет, сверкая большими и страшными охотничьими ножами. Приглушенные крики, звуки падения тел — и все стихло. Три секунды — четыре трупа в грязных армяках и засаленных шапках.

Снова кукование — и отряд Сигурда, пригибаясь, прячась за кустами и камнями, двинулся вперед, неслышно, подобно призракам из страшных сказок.

Показалось логовище разбойников — серое, неприметное, замаскированное мхом и кустарником, прилепившееся к скале, почти скрывшееся в ее нише. Небольшая, по грудь человеку, баррикада из наваленных камней, утыканная острыми кольями, перед баррикадой ров, неглубокий, но достаточно широкий — где-то метр, и тоже утыканный внизу кольями.

Через ров вел узкий мостик, за которым должны были, по идее, непрестанно наблюдать, но сейчас стражник стоял спиной ко рву и с кем-то громко переговаривался.

По знаку Сигурда бойцы пограничной стражи подобрались вплотную ко рву, и на счет «три» бросились вперед, сверкая ножами.

Тени в серых плащах, скользнули по мосту, сбив с ног часового, и в лагере началась резня.

Логово разбойников было как на ладони — небольшой пятачок земли, 10 на 10 метров, укрытый навесом из лапника. На земле разбросаны вещи, посуда и оружие, на лапнике лежат люди. Чуть поодаль — углубление в скале и небольшая пещерка, в которой, судя по отсвету на сырых камнях, горел костер.

Люди Сигурда стальным вихрем пронеслись по лагерю, кромсая ножами все на своем пути, и ворвались в пещеру. Раздались крики, звук бьющейся посуды, и, спустя мгновения все было кончено — стражники вышли обратно из пещеры, волоча за собой упирающееся тело с разбитым в кровь лбом.

— Атаман, господин капитан. — хмурый стражник кивком головы указал на пленника, — Бьерн. Тот самый, которого опарышем кличут.

— Во-от как… — протянул Сигурд тоном, не сулившим ничего хорошего.

Капитан подошел ближе, и ледяным взором оглядел плененного атамана. Тот выглядел жалко — лоб разбит, волосы черные, нечесаные, грязные и завшивевшие, слипшиеся от крови с разбитого лба — видать, приложили хорошенько о камень, нос кривой, сломанный еще в незапамятные времена, спутанная курчавая борода. И глаза, в которых не было видно ничего, кроме животного страха.

— Ну здравствуй… Бьерн-опарыш. Экая важная птица у нас нынче в гостях… — Опарыш и правда был значимой персоной среди разбойников Северного ущелья. Налетал на села, резал-жег-грабил, да вот только поймать его никто пока не мог. На своем «посту» Опарыш пережил двух шерифов Северного края, и Сигурду, в свое время, письмо прислал, дескать, поздравляю со вступлением в должность, сучий сын, двух до тебя пережил, и тебя переживу.

Капитан задумался на пару секунд о том, можно ли использовать пленного атамана в каких-то своих целях, но не нашел ни единой причины оставлять того в живых.

— Повесить! — коротко бросил он пограничнику, и направился вглубь пещеры, слушая позади нечеловеческий вопль разбойника, просившего пощадить и уверявшего в собственной полезности.

— Господин капитан! — окликнул Сигурда старшина отряда — высокий, жилистый и полностью седой воин, — Может, допросить сперва? Вдруг, знает что. Где сокровища прячет, или еще что.

— Да что он может знать, песий сын… — скривился Сигруд, — Сокровищ тут на тыщу верст к югу не сыщешь, даже в казне ничего нет. Медяки одни, пиво ворованное, да шкуры медвежьи — вот и всё его богатство. Сам знаешь, что весь месяц последний сидел он тут безвылазно, рану зализывал… Нет, старшина, вешай этого прохвоста, и дело с концом.

Старшина ушел выполнять приказание, а Сигурд зашел осмотреть пещеру.

В нос шибанул запах крови, нестиранной одежды, немытых тел, кислого пива и квашенной капусты.

Постояв пару секунд, и привыкая к этому букету (вот же ж, старый хрыч, по дворцам засиделся, от запаха портянок отвык) Сигурд все же прошел внутрь, и осмотрел пещеру. Ничего особенного в ней не было — логово, как логово — бочонки пива, какие-то миски, осколки, черепки, шкуры, на которых спали «лесные братья» Бьерна. Ничего важного или особенно ценного.

Когда капитан вышел из пещеры, то застал деловую суету.

Кто-то собирал по лагерю оружие мертвых разбойников (ножи, дрянные луки, самодельные копья), кто-то вешал Опарыша (тот еще болтался в петле, выпучив глаза и обгадившись), кто-то рубил головы мертвецам и выставлял рядком на баррикаде, а специально обученные люди готовились гримировать покойников.

Пока что капитану делать было решительно нечего, все были при деле.

— Господин капитан, уши урезаем? — спросил один из воинов, держа за волосы отрезанную голову разбойника-бородача и показывая ножом, тому на ухо.

— Да. Чтоб острые были. — буркнул Сигурд и уселся на камне, раскуривая трубку.

Пока он курил, его молодцы справились со всеми делами в лагере, стащили вещи разбойников в одну кучу, и эту самую кучу подожгли. Вонь стояла немилосердная.

— Фу, гадость… — брезгливо морщился воин, тащивший в костер медвежью шкуру, с которой осыпались вши.

«Гримеры» закончили свою жуткую работу, и, в конце концов, головы разбойников окончательно потеряли человеческий облик. Кожа из почернела от дегтя и сажи, волосы и бороды были сбриты, остались лишь редкие пучки на висках и затылке, глаза лишились век, и жутко пялились в никуда, уши заострены, в них вставлены заранее приготовленные стальные кольца-серьги, языки разрезаны наподобие змеиных. Жуть.

— Все готово, господин капитан.

— Хорошо. — Сигурд поднялся и осмотрел работу, — Сойдет для сельской местности. На копья их. Волчьи головы — к седлам.

Пограничники вернулись к коням и начали доставать из седельных сум волчьи головы, густо вымазанные светящейся мазью, изобретенной на скорую руку союзом науки и алхимии. Приторочив их к седлам на видном месте, воины взлетели на коней и, порысили к ближайшей деревне.

Добрались туда уже хорошо за полночь. Несмотря на поздний час, деревня не спала, повсюду горели факелы, а в центре — это было хорошо слышно, — собралась целая толпа народу.

Сигурд подъехал к воротам и крикнул зычно:

— Эй там! Пограничная стража! Открывайте!

В двери открылось маленькое окошко, из которого взглянули колюче, недоверчиво, чьи-то глаза. Сигурд достал из-под плаща бляху Пограничной Стражи и поднял факел повыше, дабы было видно, что не разбойники пожаловали.

— Рады видеть, ваша светлость, рады видеть! — затараторили по другую сторону ворот, и те вскоре распахнулись, — А у нас, изволите видеть, праздник. МедведЯ, значт, благородный господин убили… Горящего… — рядом с воротами ломал шапку здоровый детина с не менее здоровенной секирой. Рядом стоял еще один такой же, — «Братья, небось.» — подумал Сигурд, а вслух молвил:

— У нас тут добыча покрупнее будет. — и гордо показал голову, глубоко насаженную на копье.

Братья затряслись мелкой дрожью:

— Эт, стыло быть… Эт самое… Они нам посевы пожгли?…

— Да кто его знает? Этих тварей там тьма. Старосту веди немедля, а то плетей всыплю! Дело важное, беда грядет.

Один из братьев оставил секиру у частокола и припустил в направлении площади, что-то на ходу выкрикивая.

— С коней не слезать. — приказал Сигурд, — Ворота запри, дубина! — это он уже сказал второму брату, — А то набегут сейчас…

«Набежать» действительно могли, но не орки, а светящиеся звери (отловленные пограничными стражниками, вымазанные светящейся мазью, и выпущенные на волю), которые, отчаявшись найти добычу в лесу, шли к человеческому жилью.

Спустя несколько минут появился староста деревни — древний, но все еще крепкий старик с умными колючими глазами. За ним шла толпа разномастного сельского люда с факелами.

Сигурд без слов показал старосте копье с головой «орка».

Старик охнул, и, оглядев воинство Сигурда и их ношу, едва не сел прямо в грязь, но, к счастью, быстро взял себя в руки.

— Что ж такое делается, ваша милость… — потрясенно проговорил он, — МедведЯ горящие на нас сами из леса выходют, так теперь еще и эти… Слава Всесоздавшему, убили вы это отродие черное…

— Убили, староста, да не всех. Проводи-ка меня в дом. Говорить будем.

Сигурд спешился и направился вслед за старостой.

По пути он увидел огромный костер, возле которого столпился народ. На лавке возле костра восседал юнец, смутно отчего-то знакомый Сигурду. Какой-то бородатый мужик едва ли не насильно вливал в него пиво из огромной кружки… Ах да, это же тот самый парень, который вызывал его величество короля Олафа на дуэль, а потом сам же из замка сбежал — только пятки сверкали. Во дела, а малец-то неплох оказался, раз уж зверюгу такую сам завалил, да не побоялся того, что она «огнем горяше».

Сигурд и староста деревни зашли в большой старый бревенчатый дом, над крыльцом которого висела доска с затейливой резьбой, что, по поверьям, должна не пускать в дом злых духов. На толпу народу, следовавшую за капитаном, Сигурд рявкнул, чтобы те расходились и не мешали разговор разговаривать.

— Проходите, ваша милость, проходите… — суетливо залопотал старик.

Сигурд без приглашения ногой пододвинул к длинному, укрытому белой скатертью, столу табурет, и усевшись на него потребовал:

— Поесть бы. Мы не евши весь день, к вам торопились, не останавливались по дороге. И седельные сумки моим ребятам прикажи заполнить до отказа. Да не мешкай!

Старейшина покосился, было, на Сигурда, да хотел сказануть грубость, но, взвесив все «за» и «против» решил не связываться с вооруженным отрядом.

Старейшина отдал необходимые приказания, его жена принесла и поставила на стол миски с горячей мясной похлебкой, каравай хлеба и большую кружку пива. Сигурд отодвинул кружку, отказываясь, и пиво тут же ухватил староста, присосавшийся к нему, как к материнской груди.

— Значит так, староста… Как-бишь тебя звать?

— Атли, ваша милость.

— …Атли. Новости плохие, такие, что хуже некуда. — Сигурд принялся рассказывать, попутно вылавливая из миски куски мяса и брезгуя жижей, — Те орки, которых мы перебили — это не все, это так… Мелочь. В северных ущельях целые полчища этих тварей. Откуда взялись — никто не знает, а самих их допросить мы не можем — молчат, отродье мерзкое, хоть железом их жги. Сам видел я, староста — плохи дела. Все ущелья ими кишат, ходят, в стаи сбиваются. А жрать им, уважамый Атли, нечего… Понимаешь, к чему клоню?

Старейшину аж передернуло, если бы лучина давала больше света, то капитан увидел бы, как тот побледнел от страха.

«Так тебе и надо, предатель.» — со злым удовлетворением подумал Сигурд, — «Как бунт затевать, так молодцы, а как угрожать стали, так обделался. Тьфу, погань.»

— Понимаю, ваша милость… Что же делать-то? Никто ж на нас не нападал серьезно, в лесах-то только разбойнички шастали, да и те повывелись при короле Харальде, упокой Всесоздавший душу его.

— Ополчение собирать надо. — мотнул головой Сигурд, задумчиво глядя в миску и высматривая, не осталось ли там еще что-нибудь съедобное.

— Так хватит ли его, ваша милость?…

— Не один ты будешь ополчение собирать. По всем деревням поедем, народ собирать будем, тут ведь, понимаешь, страх такой, что и другие к нам могут на помощь прийти. В другие города пошлем. Нас ведь ежели сомнут — так за других возьмутся…

Старейшина молча слушал и кивал, а Сигурд был доволен.

Купился, как маленький, прав был шут-барон — народ здешний ой как темен да суеверен…

— Ты вот что… Клич по деревне кидай. Что хошь делай, но чтоб пятьдесят мужиков поздоровее к утру нашлись, и к дороге готовы были! Оружие им дай, да не то, что поплоше, — тебя защищать пойдут, не дядю чужого. Еды дня на три… Да телег штук пять с лошадьми.

Старейшина, было, заохал да заныл, мол, в деревне ни того, ни другого, ни третьего нету, да что будет, коли орки пожалуют, да нельзя ли требования смягчить, но Сигурд стукнул кулаком по столу, состроил рожу пострашнее, да рявкнул:

— Ты что это, сукин кот, против приказа капитана гвардии идешь? Забыл, кто тебя защищает? Или с орками договориться хошь? Смотри у меня, поганец, я ж тебя сейчас во двор выволоку, да на первом суку повешу, как предателя короны! Мы ж тебя же, паскуду, защищать будем, а ты хочешь и рыбку съесть и ног не замочить?

Атли мелко затрясся и заскулил пуще прежнего:

— Ой, не губите, ваша милость! Не губите! Дурман на голову мою нашел, совсем рассудок потерял, старый хрыч, не губите! Найдем. Все найдем!..

— Вот иди и найди. И не гневай меня боле.

Атли запричитал, крикнул из сеней какого-то мужика, да отправил его по домам ходить, о поручении рассказывать.

— Опочивать изволите, ваша милость? — у вернувшегося Атли слишком уж сладенький был голосок, — Так я вам свою постель отдам, как гостю дорогому.

— Нет, староста, благодарствую. Я к своим пойду. — ответил Сигурд, отставляя миску, а про себя подумал: «Эдак ты, старый хрыч, ты мне ночью глотку перережешь, да молодцов моих перебьешь. Знаем мы такое гостеприимство.»

Староста поник.

— А ну как оставайтесь, ваша милость! Жинка моя постелит вам, на перине выспитесь, не все ж государеву человеку на камнях спать, плащом укрываясь! Оставайтесь! — и глядит, стервец, честными-честными глазами.

— Благодарю, уважамый, но нет. Командиру со своими воинами быть должно. И никак иначе. Служба.

— Ну да, ну да… — пробормотал погрустневший Атли.

Сигурд вернулся к воротам, где его молодцы уже обустроили целый походный лагерь.

— Спать вполглаза. — приказал он своим, — Будьте готовы отбиваться и бежать, мало ли, что этим, — Сигурд покосился в сторону крестьянских изб, — В голову взбредет. Будьте готовы ко всему.

Последним, что за эту ночь увидел капитан гвардейцев короля Сигурд, было то, как пьяного в дым Фроди два дюжих мужика заносили в чью-то избу.

Тем временем, в королевском дворце происходило не менее важное событие.

Олафу впервые предстояло выступить перед дворянским собранием, и готовился он к этому с таким же удовольствием, с каким собирался бы на собственную казнь.

В назначенный час (кстати, именно тогда, когда Сигурд резал разбойников Опарыша), Олаф торжественно, насколько позволяла так и не ушитая мантия, о которую его величество постоянно спотыкался, в сопровождении двух гвардейцев (как того требовал этикет) и шута (он напросился с Олафом сам), вошел в Зал Собраний, где за длинным столом уже восседал цвет Мнмортского дворянства.

В воздухе пахло изысканными духами и чванством.

Пятнадцать человек, чудом избежавшие казни во время правления Харальда, сейчас все до одного участвовали в заговоре против Олафа — так, по крайней мере, утверждал глава Тайного Кабинета. Перед выступлением, Асгрим проинструктировал Олафа по поводу того, как себя вести, и дал для ознакомления досье на каждого из участников собрания, так что иллюзий по поводу мирного решения налоговой проблемы Олаф не питал.

— Король входит! — стоящий у дверей герольд в ярко-желтом наряде звонко стукнул золоченым посохом об пол.

Никакой реакции. Собрание должно было подняться и поприветствовать короля, но этого не произошло, наверняка, это было спланировано заранее.

Олаф, ни капли не смутившись, сел на положенное ему место, развернул пергамент-подсказку (кто-то фыркнул: «Он умеет читать, надо же.») и приступил:

— Благородные господа и дамы! — держался Олаф уверенно, но лишь Всесоздавший знает, какой ценой, — Я собрал вас всех здесь для того, чтобы обсудить очень важный для Мнморта вопрос. — Олаф косился взглядом на шпаргалку, и это забавляло присутствующих, — Вопрос налогов. Мне докладывали, что поступления в казну от благородных господ полностью прекратились, и хотел бы узнать причи…

— А зачем он привел сюда шута?… — перебил короля хлыщеватый молодой человек в дорогой на вид белой рубашке с золотыми запонками, — Или Харальд оставил ему няньку?

Дворяне заулыбались. Дама стервозного вида в роскошном платье, расшитом жемчугами и шляпке с тончайшей вуалью нашлась с ответом:

— А вы разве не знали, мой дорогой Капитоль? Целых четырех.

Послышались смешки.

Олаф попробовал продолжить свою речь, но его постоянно перебивали, злобно шутили и смеялись, будто короля в зале не было. Олаф налился краской, и сидел, как ударенный пыльным мешком по голове, борясь с укоренившимся страхом перед благородными.

— Я вообще не могу понять, зачем мы здесь собрались. — сказал сухой седовласый старик, как понял Олаф из досье — богатейший человек Мнморта — герцог Вольки, по словам Асгрима, возглавлявший заговор против короля, — Чтобы послушать, как какой-то смерд требует с нас денег? Я ухожу.

— Сядьте, Вольки! — раздался из-за спинки кресла Олафа неожиданно жесткий голос шута, — Сядьте, и будьте любезны дослушать его величество.

— Отлично. Мне приказывает еще и шут. — презрительно скривился Вольки, — Я не собираюсь подчиняться кому-либо в этом зале. Денег у нас нет. По-крайней мере, для вашего нелепого короля.

— Деньги не для короля. — послышался вдруг тихий голос Олафа, смотрящего куда-то вниз невидящими глазами

Все затихли, а Олаф продолжил:

— Деньги для Мнморта. — король поднял взгляд и смотрел на Вольки так, будто собирался прожечь в нем дыру, — Вы все здесь предаете не меня, вы — предатели Мнморта. Королевству нужно золото. Вы же знаете это. Без него Мнморт сожрут соседи!

— Сожрут… — фыркнула дама, обращавшаяся ранее к Капитолю, — Я решительно не вижу ничего плохого. Даже если Мнморт и захватят — у нас будет нормальный король. Который уважает вольности дворянства, который ценит его. И король с нормальной родословной, а не какой-то немытый крестьянин!

— Когда нам понадобится мнение придворной шлюхи, баронесса, — язвительно заметил шут, — Мы его спросим. До тех пор предлагаю вам молчать.

Присутствующие взвились. Разговор пошел на повышенных тонах, больше всего возмущалась, разумеется, обозванная шлюхой баронесса Брук.

— Нам не нужен такой король! Мужлан! — кричала она.

— Я никогда! Слышите, никогда не буду ничего платить смерду! Я обязан платить лишь королю! — это уже Вольки потрясает в воздухе кулаком.

— Не заплатите по закону — все отдадите! Все заберу, до последнего медяка! — угрожал Олаф, на что его обозвали трепачом и пустозвоном, отчего король едва не полез в драку.

Дело запахло жареным, и шут, отпускавший до этого колкости в адрес всех присутствующих благородных господ, внезапно крикнул «Стража!».

В тот же миг комната наполнилась гвардейцами, что скрутили все дворянское собрание, несмотря на их протесты и угрозы, и вытолкали за дверь.

В зале мгновенно воцарилась тишина, слышно было лишь тяжелое дыхание разъяренного Олафа, который едва не начистил нюх Вольки.

— Какие скоты, подумать только… Какие же скоты… — бормотал он, с перекошенным от ярости лицом, — Это ж надо, барон… «Смерд немытый», «крестьянин вонючий», «нелепый король», «пустозвон»… Я им покажу, ох, я покажу им… Барон! — обратился он к шуту, — Придумайте что-нибудь такое, чтоб также как я себя чувствовали! Налоги новые введите, правила какие-нибудь. Чтоб все-все отобрать у этих… — Олаф завернул длинную тираду, в три этажа, да с загибом.

Шут, улыбнувшись, посмотрел на Олафа (а король-то, оказывается, не такой уж и рохля!):

— Стало быть, ваше величество, я теперь главный хранитель казны Мнморта?

— Да. Называйте себя как хотите, какую угодно должность берите, только чтоб эти сволочи у меня света не взвидели. — Олаф поднялся, и быстрыми дергаными шагами покинул зал. За дверями его ожидал советник.

— Напомните мне, милсдарь, за что старый король не любил это сборище подонков?

— Интриганство, лень, бездарность, моральное разложение, полнейшая бесполезность для Мнморта при огромном количестве прав и вольностей. — без запинки оттарабанил советник.

— Вот-вот… — пробурчал Олаф себе под нос, — И я о том же…