Око времени

18 Посланники небес

Размахивая мечом, монгол повернул голову и что-то крикнул своим сородичам. Из палаток выбежали несколько вооруженных мужчин.

«Это не палатки, – мысленно поправил себя Коля. – Это юрты».

За мужчинами последовали дети и женщины. Дети в войлочных шубах были похожи на маленькие дорожные узелки. Их раскосые глазки были полны любопытства.

«У мужчин – классические азиатские черты лица», – думал Коля.

Широкие скулы, маленькие темные глаза, черные как смоль волосы, затянутые сзади в пучок. У некоторых лбы были повязаны ткаными лентами. Все в мешковатых серо-коричневых штанах. Одни босиком, другие – в сапогах, и штаны заправлены в сапоги. Одни голые по пояс, другие – в простых легких рубахах со множеством заплат.

Грубые и сильные мужчины окружили страдающих от непривычной силы земного притяжения космонавтов. Николай пытался держаться на ногах. Он весь дрожал: обезглавленное тело Мусы все еще лежало около посадочного модуля «Союза», и из обрубка шеи вытекала последняя кровь.

Убийца Мусы подошел к Сейбл. Та встретила его возмущенным взглядом. Он без лишних слов схватил ее за грудь и сжал.

Сейбл не дрогнула, только процедила сквозь зубы:

– Мать твою, ну и воняет же от этого парня. Николай уловил дрожь в ее голосе, почувствовал под ее решимостью затаенный страх. Однако воин отступил от нее.

Мужчины начали быстро переговариваться, осматривая космонавтов, капсулу и парашютный шелк, валявшийся на пыльной степной траве.

– Знаешь, как я думаю, о чем они говорят? – прошептала Сейбл. – Что они тебя убьют. А меня изнасилуют, а потом тоже убьют.

– Постарайся не реагировать, – сказал ей Коля.

Напряженную паузу прервал детский крик. Девчушка лет пяти, с круглой, как пуговица, мордашкой, потрогала обшивку посадочного модуля и отдернула обожженную ладошку.

Тут все мужчины, как один, гневно взревели. Убийца Мусы приставил острие меча к горлу Николая. Раскрыв рот, он сузил глаза. Коля ощущал в его дыхании запахи мяса и молока. Мир вдруг словно бы ожил: звериная вонь от стоявшего перед Колей мужчины, ароматы выжженной степи, биение крови в барабанных перепонках. Неужели это будут его последние воспоминания перед тем, как он последует за Мусой во мрак смерти?

– Darughachi, – выговорил он. – Tengri. Darughachi.

Глаза мужчины округлились. Он попятился, не опуская меча. Все снова затараторили, но взгляды стали еще более тяжелыми и неприязненными.

Сейбл прошипела:

– Что ты ему сказал?

– Что помнил со школьных лет, – отозвался Коля, стараясь не повышать голос. – Наугад. Может быть, это вовсе не их язык. Мы могли приземлиться где угодно во времени.

– Какой это язык, Ник?

– Монгольский. – Сейбл фыркнула.

– Я так и знала.

– Я сказал, что мы посланцы. Посланцы Вечного Неба. Если они поверят в это, то к нам будут относиться с почтением. Может быть, передадут местным властям. Я блефую – просто блефую…

– Здорово придумал, Бэтмен, – похвалила его Сейбл. «Отведите меня к вашему вождю». В кино всегда срабатывает.

Она сдавленно, некрасиво рассмеялась.

Наконец стоявшие кольцом вокруг космонавтов люди начали расступаться, и никто не подошел, чтобы убить их. Один мужчина натянул куртку и войлочную шапку, подбежал к лошади, привязанной около юрты, растреножил ее, отвязал, вскочил верхом и быстро ускакал прочь.

Космонавтам связали руки за спиной и повели к одной из юрт. Идти было бы тяжело даже с несвязанными руками; Николаю казалось, что все его тело налилось свинцом, в ушах звенело. Вытаращившие глаза детишки, ковыряющие пальцами в носу, стояли на манер почетного караула. Один хулиганистого вида мальчуган швырнул в Николая камень и попал в плечо.

«Не самое торжественное возвращение на землю», – подумал Коля.

Но они хотя бы остались живы и выиграли немного времени.

Отбросив в сторону полотнище, закрывавшее вход в юрту, мужчина втолкнул Николая и Сейбл внутрь.

Затем их грубо усадили на войлочные коврики. В жестких герметичных скафандрах космонавты занимали в юрте много места и сидели, потешно вытянув негнущиеся ноги. Но все же сидеть было легче, чем стоять.

Дверной проем юрты выходил на юг, было видно солнце за пеленой тумана. Коля знал, что такова монгольская традиция, что в их рудиментарной религии есть элементы солнцепоклонничества. Здесь, на равнинах северной Азии, солнце вершило свой дневной путь большей частью в южной половице небосклона.

Монголы заходили и выходили: видимо, все – и кряжистые мужчины, и мускулистые, крепкие женщины – хотели рассмотреть чужаков получше. Их взгляды, особенно обращенные к Сейбл, были наполнены алчной расчетливостью.

В юрту монголы принесли некоторые вещи из посадочного модуля. Назначение таких предметов, как аптечка или самонадувающийся спасательный плот, было для них непостижимо, однако Сейбл и Николаю позволили снять громоздкие скафандры и переодеться в легкие оранжевые комбинезоны, в которых они работали на орбите. Монгольские дети изумленно пялились на нижнее белье космонавтов, на прорезиненные штаны, которые они сняли с себя. Скафандры сложили у стенки, и они стали похожи на покинутые гусеницами коконы.

Космонавтам удалось скрыть от монголов пистолеты, заткнутые за пояс.

Потом, к величайшему облегчению Николая, их на какое-то время оставили одних. Он улегся возле засаленной стенки юрты. Его руки дрожали, он старался одними лишь усилиями воли успокоить часто бьющееся сердце и развеять туман в голове. По-хорошему ему бы надо было сейчас находиться в больнице в окружении медицинской техники двадцать первого века и приступить к программе физиотерапии и реабилитации, а не валяться в вонючей юрте. Он был слаб, как дряхлый старик, и совершенно беспомощен перед грубыми и сильными монголами. Возмущение и страх смешались в нем поровну.

Он попытался поразмышлять. Окинул взглядом внутренность юрты.

Сама юрта была крепкая, хоть и потрепанная. Возможно, она принадлежала главе этого маленького сообщества. Центральной опорой служил толстый столб, более легкие деревянные распорки держали форму войлочного купола. На полу лежали коврики, на крючках висели металлические котелки и козьи шкуры. Вдоль стен стояли деревянные сундуки и кожаные баулы – мебель кочевников. Окон в юрте не было, но над сложенным из камней очагом в крыше была вырезана дыра. В очаге постоянно сгорали куски сухого кизяка.

Сначала Николай гадал, как же можно разобрать, а потом снова собрать юрту, что должно было делаться по меньшей мере дважды в год, когда кочевники перебирались с летних пастбищ на зимние и наоборот. Но вот невдалеке от юрты он увидел широкую повозку. На нее вполне можно было водрузить юрту целиком со всем ее содержимым.

– Но они не всегда так делали, – прошептал он Сейбл. – Монголы. Только в начале тринадцатого века. Потом они уже складывали свои юрты, как палатки, и перевозили в сложенном состоянии. Значит, можно определить время… Мы совершили посадку посреди Монгольской империи в годы самого ее расцвета!

– Нам повезло, что ты так много о них знаешь.

– Повезло? – буркнул Николай. – Сейбл, монголы нападали на Русь дважды. Такого не забудешь и за восемь столетий.

Через некоторое время в юрту вошла женщина и втащила большой железный котел. В котел была уложена и залита водой разрубленная на куски половина туши овцы. В готовку пошли не только кости и мясо, но также и легкие, желудок, мозги, кишки, копыта, глаза. Здесь явно ничего не выбрасывали. Кожа на лице у женщины была словно бы выдублена, а мышцы на руках мощные, как у толкательницы ядра. Спокойно разделывая мясо, она не обращала никакого внимания на гостей, будто у нее каждый день в юрте лежали мужчина и женщина из будущего.

Связанные по рукам космонавты делали все, что могли, чтобы поскорее адаптироваться к яростному земному притяжению: тайком сгибали и разгибали суставы, немного меняли положение тела, чтобы размять то одну, то другую группу мышц. Кроме этого делать им было нечего, только ждать – так думал Николай, – пока вернется всадник, ускакавший к каким-то местным властям. Вот тогда решится судьба Николая – и Коля отлично понимал, что их запросто могут убить. Но несмотря на эту мрачную перспективу, по мере того как день клонился к вечеру, вдруг стало скучно.

Мясо, потроха и прочие внутренности варились в котле пару часов. Потом в юрте собрались взрослые и дети. Некоторые из них принесли еще мяса для общего котла: тушки лисиц, мышей, кроликов – наскоро освежеванные, но явно немытые. Коля видел, что кое-где к мясу прилип песок, где-то запеклась кровь.

Когда настало время есть, монголы просто подходили к котлу, вылавливали оттуда мясо деревянными мисками и ели руками. Мясо они запивали чем-то вроде молока, которое разливали из покрытого капельками влаги бурдюка. Иногда, если кому-то не нравился на вкус кусок мяса, его швыряли обратно в котел, туда же выплевывали непрожеванные хрящи.

Сейбл наблюдала за всем этим с нескрываемым ужасом.

– И никто даже не помыл руки перед обедом!

– Для монголов вода обладает божественной чистотой, – объяснил Николай. – Пользуясь ею для мытья, ты ее оскверняешь.

– И как же они соблюдают чистоту?

– Добро пожаловать в тринадцатый век, Сейбл. Через некоторое время к космонавтам подошел молодой мужчина и принес миску с мясом. Коля хорошо разглядел его: блестевший на губах бараний жир был только верхним слоем в маске жира и грязи, покрывавшей лицо. Под носом была видна корка высушенных ветром соплей. Воняло от парня протухшим сыром. Он наклонился и отвязал от столбика одну руку Коли. Потом выудил из миски кусок мяса и протянул ему. Ногти у него были черные от грязи.

– Знаешь, – пробормотал Николай, – монголы, чтобы сделать мясо помягче, подкладывали его под седла. Так что этот кусок баранины, может быть, несколько дней пропитывался парами метана, вылетавшими из задницы какого-нибудь пастуха.

– Ешь давай, – процедила сквозь зубы Сейбл. – Нам нужны пептиды.

Коля взял кусок, закрыл глаза и впился в мясо зубами. Мясо оказалось жестким, у него был вкус животного жира и сливочного масла. Потом мальчишка принес пиалу с молоком. Оно оказалось с привкусом спиртного, и Коля вспомнил, что монголы вроде бы пили забродившее кобылье молоко. Он постарался выпить как можно меньше.

После еды космонавтам позволили по очереди сходить по нужде, и все время с них не спускали глаз.

Оказавшись снаружи, Николай не упустил возможности оглядеться. Во все стороны простиралась равнина, необъятная и пустая – непрерывное полотно желтой пыли с редкими пятнами зелени. По пепельно-серому небу плыли жирные тучи и отбрасывали на землю громадные тени, похожие на озера. Но по сравнению с просторами плоской и безликой земли даже небо казалось маленьким. Это было Монгольское плато, Коля запомнил это при навигационных маневрах перед посадкой. Равнина находилась на высоте не менее тысячи метров над уровнем моря, и от остальных районов Азии ее отделяли мощные природные преграды: с запада – горные хребты, с юга – пустыня Гоби, с севера – сибирские леса. С орбиты, как помнилось Коле, плато выглядело обширной, ровной, местами чуть сморщенной равниной, кое-где пересеченной нитями рек. Это напоминало небрежный набросок пейзажа. И вот теперь он здесь.

Посреди этого немыслимого простора ютилась деревушка. Круглые, замызганные и потрепанные юрты больше походили на обшарпанные валуны, чем на произведения человеческих рук. Но почему-то закопченный посадочный модуль «Союза» смотрелся здесь не слишком дико. Бегали и хохотали ребятишки, перекликались между собой обитатели соседних юрт. Коля видел животных – овец, коз и лошадей, передвигавшихся по степи свободно, без каких-либо загонов. Неподвижный воздух наполняло блеяние и ржание. Несмотря на то, что Коля оказался на восемь веков позади своего времени, и на то, что трудно было представить себе более разительный социальный контраст между ним и этими людьми (космонавт, представитель высокоразвитой цивилизации, и примитивные кочевники!), все же азы людского существования не изменились, и он попал на маленький островок человеческого тепла, затерянный посреди громадной, безмолвной пустоты равнины. Почему-то это вселяло надежду на лучшее.

В ту ночь Николай и Сейбл лежали рядом под одеялом, от которого удушливо пахло конским волосом. Со всех сторон храпели монголы. Но когда бы Коля ни приподнял голову, кто-то из них всегда не спал и сверкал глазами в полумраке, озаряемом отсветами очага. Николай почти совсем не спал. А Сейбл положила голову на Колино плечо и проспала несколько часов. Он просто поражался ее выдержке.

Ночью поднялся ветер. Юрта покачивалась и скрипела, как лодка посреди моря степей. Коля не спал и гадал, что стало с Кейси.

19 Дельта

Позавтракав, секретарь Евмен отпустил слуг. Набросив на плечи лиловую мантию, он оттолкнул рукой тяжелый кожаный лоскут на входе в шатер и вышел.

Тучи рассеялись и обнажили чистое голубое небо, бледное, как вылинявшая краска. Жарко палило утреннее солнце. Но посмотрев на запад, в сторону моря, Евмен увидел, как там собираются и клубятся черные тучи, и понял, что грядет непогода. Даже местные жители, льнувшие к лагерю армии и продававшие амулеты и прочие безделушки, утверждали, что сроду не помнят такой погоды.

Евмен отправился к шатру Гефестиона. Прогулка получилась нелегкой. Земля расквасилась, превратилась в мягкую желтую жижу, взбитую копытами животных и ступнями людей.

Вокруг к небу поднимались дымы тысяч костров. Из шатров выходили люди, выносили промокшую и перепачканную грязью одежду и доспехи, сушили все это у огня. Некоторые сбривали щетину: приказ чисто бриться был одним из первых, отданных царем, когда он получил под командование войско отца, павшего от руки заговорщиков. Александр упорно настаивал на этом, чтобы чужака всегда можно было отличить, чтобы убийце труднее было близко подобраться к царю. Македоняне, ясное дело, ворчали и возмущались из-за этой глупой греческой выдумки. Роптали они и из-за того, что им откровенно не нравилась премерзкая, варварская страна, в которую привел их царь.

Солдаты всегда были любителями поворчать. Но когда флот впервые вошел в дельту реки, проплыв по Инду от царского лагеря, Евмен и сам испытал нешуточное отвращение: зной, вонь, тучи мошкары над заболоченной землей. Но Евмен гордился тем, как вышколил свой разум: мудрый человек продолжает делать свое дело, невзирая на погоду.

«Богоравные цари, – думал он, – тоже мокнут под дождем».

Шатер Гефестиона был роскошен, куда красивее шатра Евмена – знак особого отношения царя к ближайшему приятелю. Жилые помещения были окружены несколькими прихожими и тамбурами и охранялись отрядом щитоносцев, составлявших элиту войсковой пехоты. Они считались лучшими пешими воинами в мире.

У шатра Евмена встретил стражник. Македонянин, конечно. Он, безусловно, знал Евмена, но загородил секретарю дорогу, выставив перед собой меч. Евмен постоял несколько секунд, не двигаясь с места и глядя на стражника немигающим взглядом. В конце концов воин сделал шаг в сторону и пропустил Евмена.

Враждебное отношение македонского воина к греку-чиновнику было таким же неизбежным, как погода, хотя основано было на невежестве: разве могли эти полуварвары представить, каким образом крутятся все колеса в огромном механизме армии, что все живы, сыты, собраны и направлены куда нужно исключительно за счет скрупулезной работы секретариата под руководством Евмена! Евмен порывисто вошел в шатер и огляделся.

В тамбуре царила суматоха. Управляющие и слуги складывали столы, собирали с пола осколки битой посуды и клочки рваных одежд, промокали пролитое вино и еще какие-то пятна, похожие на блевотину с примесью крови. Прошедшей ночью Гефестион явно принимал у себя полководцев и других «гостей».

Личный слуга Гефестиона был суетливый толстяк-коротышка со светлыми волосами, имевшими необычный земляничный оттенок. Продержав Евмена на пороге ровно столько времени, сколько было нужно слуге для пущей важности, он поклонился и, махнув рукой, показал, что секретарь может войти в покои Гефестиона.

Гефестион в ночной сорочке возлежал на ложе, небрежно укрытый простыней. Он служил центром бурной деятельности: слуги раскладывали перед ним одежды, подавали еду, кувшины с водой. Сам же Гефестион, подперев голову согнутой в локте рукой, лениво жевал поданное ему на подносе мясо.

Простыня заходила ходуном. Из-под нее выбрался мальчик с опухшими спросонья глазами и с оторопевшим видом сел. Гефестион улыбнулся ему, прижал пальцы к своим губам, к губам мальчика и потрепал его по плечу.

– Ступай.

Обнаженный мальчик слез с кровати. Слуга набросил ему на плечи накидку и вывел из покоев.

Евмен, ожидавший у входа, старался не выказать отвращения при виде всего этого. Он жил и трудился рядом с македонянами достаточно долго и научился их понимать. Под управлением царей они объединились в силу, способную завоевать весь мир, но по сути они были выходцами из горных племен, и всего-то пара поколений отделяла их от обычаев предков. Евмен даже заставлял себя участвовать в их буйных пирах, когда это было оправдано с политической точки зрения. И все же… Некоторые из слуг были сыновьями македонской знати, их послали прислуживать военачальникам царя, дабы они тем самым завершили свое образование. Евмен мог только вообразить себе, какое впечатление производила на этих юношей работа по утрам, когда им приходилось выметать и смывать вонючую блевотину смертельно надравшегося накануне воина-варвара. А ведь некоторым доводилось оказывать своим господам и услуги иного рода.

Наконец Гефестион заметил Евмена.

– Ты сегодня рано, секретарь.

– Не думаю, что так уж рано. Не раньше, чем солнце снова взмыло в небо.

– Значит, я проспал. Ах! – Он помахал небольшим вертелом, на который были нанизаны кусочки мяса. – Отведай немного. Никогда бы не подумал, что дохлый верблюд окажется таким вкусным.

– Индусы добавляют к пище так много специй, – объяснил Евмен, – потому что едят протухшее мясо. Я предпочитаю фрукты и баранину.

– Ты ужасный зануда, Евмен, – натянуто выговорил Гефестион.

Евмен ничем не выдал раздражения. Несмотря на бесконечные препирательства с Гефестионом, он, скорее всего, понимал настроение македонянина.

– А ты скучаешь по царю. Насколько я понимаю, вестей от него нет.

– Половина разведчиков вообще не вернулись.

– И ты находишь успокоение в утехах с пажом?

– Ты слишком хорошо знаешь меня, секретарь. – Гефестион бросил вертел на блюдо. – Пожалуй, ты прав насчет специй. Они прошлись по моим кишкам, словно конница союзников сквозь ряды персов…

Он слез с постели, снял ночную сорочку и облачился в чистую тунику.

«Этот македонянин не похож на других», – всегда думал о нем Евмен.

Гефестион был выше многих ростом. Правильные черты лица (только нос чуть длинноват), ярко-синие глаза, коротко остриженные черные волосы, хорошая осанка. Не приходилось сомневаться в том, что он воин, это подтверждали многочисленные шрамы на теле – следы ранений.

Все знали, что Гефестион – самый близкий друг царя еще с детства и что с подросткового возраста он стал его возлюбленным. С тех пор царь брал себе жен, имел наложниц и других любовников, последним из которых был юркий, как червь, евнух-перс Багоас, но как-то раз, будучи сильно пьян, он признался Евмену, что Гефестион – его единственный верный друг и единственная любовь всей его жизни. Царь, неглупый человек даже в выборе друзей, поставил Гефестиона во главе части войска, а до этого назначил его своим килиархом. У персов это равнялось должности визиря. А для Гефестиона никто не был равен царю – и пажи, и все прочие наложники служили только для того, чтобы согревать его тело, пока рядом не было царя.

Одеваясь, Гефестион осведомился:

– А ты радуешься, видя, как я горюю по царю?

– Нет, – ответил Евмен. – Я тоже боюсь за него, Гефестион. И не только потому, что он – мой царь, не потому, что, если мы его утратим, наша жизнь превратится в сущий хаос. Я боюсь за него самого. Хочешь – верь, хочешь – нет, но это правда.

Гефестион пристально глянул на него. Он подошел к ванне, взял влажную тряпицу и протер ею лицо.

– Я не сомневаюсь в тебе, Евмен. Если на то пошло, мы многое вместе пережили, проделали огромный путь вместе с царем.

– До края света, – негромко уточнил Евмен.

– Верно, до края света. А теперь, кто знает, может быть, и дальше пройдем… Подожди еще немного. Прошу тебя, садись. Вот вода, вино, фрукты…

Евмен сел и съел несколько сушеных ягод инжира.

«И верно, поход получился очень долгий, – думал он. – И как странно, как обидно будет, если он закончится здесь, в этом унылом месте, так далеко от дома».

Бисеза, Сесил де Морган, капрал Бэтсон и несколько сипаев взобрались на вершину последней гряды холмов. Позади них стояли воины из Железного века, приставившие к их спинам острия копий. Внизу лежала дельта Инда – равнина, пересеченная мерцающей поверхностью широкой медленной реки. На западе, ближе к морю, у линии горизонта, Бисеза разглядела силуэты кораблей, затянутые плотной пеленой тумана.

«Похожи на триремы», – изумленно подумала Бисеза.

На равнине раскинулся походный лагерь огромного войска. Шатры стояли вдоль берегов реки, утренний воздух был наполнен дымом бесчисленных костров. Некоторые шатры были очень велики и, будучи спереди раскрыты, походили на купеческие лавки. Повсюду царило движение – толпа равномерно кипела и бурлила, будто варево в котле. Здесь были не только воины: медленно ходили женщины, многие из них перетаскивали тяжелую поклажу, по расквашенной дождями земле носились ребятишки, по грязным проходам между шатрами бродили собаки, куры и даже свиньи. Дальше, в больших загонах находились лошади, верблюды и мулы, на болотистых прибрежных лугах паслись стада овец и коз. Все и вся были выпачканы грязью – от самых высокорослых верблюдов до самых маленьких детей.

Де Морган, невзирая на грязь и усталость, пребывал в приподнятом расположении духа. Благодаря «зря истраченному» образованию он знал о происходящем здесь намного больше Бисезы. Он указал на раскрытые шатры.

– Видите? Воины должны были покупать себе еду, поэтому здесь эти торговцы – большинство из них финикийцы, если я правильно помню. Они всюду следуют за войском. Так что тут есть и всевозможные рынки, и передвижные театры, и даже суды, дабы вершить правосудие… И не забывайте, эта армия провела в походе не один год. Многие мужчины по пути обзавелись наложницами, женами и даже детьми. Воистину, это – странствующий большой город…

В спину Бисезы ткнулось острие длинного македонского копья с железным наконечником – де Морган сказал, что оно называется сарисса. Пора идти дальше. Все начали спускаться по склону к лагерю.

Бисеза старалась не показывать, как она устала. По просьбе капитана Гроува она отправилась с отрядом, чтобы попытаться установить контакт с армией македонян. Несколько дней отряд шел по долине Инда, и этим утром, на рассвете, они сдались македонским дозорным в надежде, что те отведут их к своим командирам. После этого они шли еще километров десять.

Вскоре они оказались посреди шатров, и Бисезе пришлось пробираться по расквашенной грязи и навозу; нестерпимо воняло животными, как будто это был не военный лагерь, а скотный двор.

Довольно быстро незнакомцев окружил народ. Люди изумленно таращились на летный комбинезон Бисезы, на костюм-визитку де Моргана, на ярко-красные шерстяные мундиры британских солдат. Большинство людей были невысокого роста, даже ниже сипаев, но при этом мужчины были широкоплечими, мускулистыми и явно очень сильными. Туники у воинов были не раз перекроенные и залатанные. Даже кожаные шатры местами явно износились и претерпели починку – но при этом позолоченные щиты сверкали, а загубники у лошадей были серебряными. Вот такая странная смесь обшарпанности и роскоши. Бисеза видела: это войско давно ушло из дома, но поход оказался удачным и принес трофеи, о которых воины и мечтать не могли.

Де Моргана, похоже, больше интересовали не сами македоняне, а то, какое впечатление они производили на Бисезу.

– О чем вы думаете?

– Стараюсь убедить себя в том, что я на самом деле здесь, – медленно выговорила она. – Я действительно это вижу – и двадцать три столетия сняты с истории, словно кожура. И еще я думаю о тех моих современниках, которые мечтали бы здесь оказаться и все это увидеть.

– Понятно. Но хотя бы мы здесь, а это уже кое-что. Бисеза споткнулась и была вознаграждена за это еще одним тычком сариссы в спину. Она тихо проговорила:

– Между прочим, у меня в кобуре пистолет. – Как и предполагали Бисеза и ее спутники, македоняне не поняли назначения ручного огнестрельного оружия и позволили чужакам оставить его при себе, но при этом отобрали у солдат ножи и штыки. – И меня так и подмывает снять его с предохранителя и заставить этого гада вогнать это копье себе в свою доисторическую задницу.

– Не советую, – примирительно отозвался де Морган.

Когда Гефестион был готов начать новый день, Евмен велел своему слуге принести свитки, в которых было означено количество людей в лагере на сегодняшний день, и дисциплинарные списки. Бумаги Евмен разложил на невысоком столе. Чаще всего именно так начинались дни: Евмен и Гефестион прорабатывали бесконечные подробности управления армией, состоящей из нескольких десятков тысяч человек. Они обсуждали то, насколько крепки те или иные подразделения войска, кому сколько положено жалованья, куда надо послать подкрепление, оружие, доспехи, одежду, вьючных животных. Эта работа продолжалась и тогда, когда армия на протяжении многих недель стояла лагерем, как сейчас. На самом деле сейчас все было сложнее, чем обычно, поскольку прибавились требования от флота, стоявшего на приколе в устье реки.

Как всегда, самым тревожным оказался отчет секретаря по положению дел в кавалерии. Лошади умирали в огромных количествах, и обязанность губернаторов провинций по всей империи состояла в том, чтобы собирать лошадей взамен павших, доставлять их в разные отдаленные места, откуда затем они попадали в армию. Однако уже некоторое время из-за того, что ухудшилась связь с провинциями, новые лошади не поступали, и секретарь кавалерии, обеспокоенный создавшимся положением, советовал приступить к конфискации лошадей у местного населения.

– Если удастся найти лошадей где-либо, кроме котлов, в которых варится конина, – мрачно пошутил Гефестион.

Гефестион командовал этой частью армии. Но Евмен, будучи секретарем царя, располагал собственной «службой», существовавшей наравне со структурой командования армией. У него имелись секретари, приписанные к каждому из главных подразделений войска – к пехоте, кавалерии, отрядам наемных воинов и прочим частям, и каждому из этих секретарей помогали инспекторы, делавшие массу работы по сбору сведений. Евмен гордился тем, что всегда располагает точными и свежими сведениями: это можно было считать важным достижением на службе у македонян, большинство из которых (даже знатные особы) не умели читать, писать и считать.

Но к своей работе Евмен был хорошо подготовлен. Будучи старше большинства людей из ближнего окружения царя, он служил еще отцу Александра, Филиппу.

Филипп захватил власть в Македонии за три года до рождения своего сына и наследника. В те дни царство представляло собой раздробленную коалицию княжеств, которым угрожали варварские племена с севера и коварные греческие города-государства с юга. Во время правления Филиппа северные племена были вскоре покорены. Конфронтация с греками была неизбежна, и когда это произошло, Филиппу очень помогло сделанное им нововведение: прекрасно обученный и необыкновенно быстрый отряд кавалеристов, называющих себя соратниками, просто-таки рассек тяжелую и медлительную греческую пехоту – гоплитов.

Евмен, грек из города-государства Кардия, понимал, что его соотечественники никогда не смирятся с тем, что их покорили завоеватели-варвары. Но в такое время, когда цивилизация ютилась на нескольких, образно говоря, островках посреди моря варварства и неизвестности, наиболее политически дальновидные из греков осознавали, что сильная Македония оберегала их от этих опасностей. Они поддержали амбициозные планы Филиппа завоевать громадную Персидскую империю – большей частью ради того, чтобы отомстить за прежние набеги персов на греческие города. А обучение царского сына учителями-греками, среди которых был и знаменитый Аристотель, ученик Платона, послужило тому, что многие сильнее уверились в эллинистических настроениях Филиппа.

Но вышло так, что как раз тогда, когда Филипп готовился к грандиозному походу против Персии, его убили заговорщики.

Новому царю тогда исполнилось всего двадцать лет, но он смело продолжил все то, что досталось ему от отца. Несколько коротких успешных военных кампаний укрепили положение Александра в Македонии и Греции. Затем он устремил свой взор на ту добычу, которая была почти что в руках у Филиппа. Персидская империя раскинулась от Турции до Египта и Пакистана, и ее великий царь мог собрать войско числом в миллион воинов. Но миновали шесть лет жестокой и блестящей войны – и царь Македонии воссел на престоле в Персеполе.

Этот царь желал не просто покорять земли, но править на них. Он хотел распространить греческую культуру по Азии: по всей своей империи он закладывал или восстанавливал города по греческому образцу. И, что было гораздо более противоречиво, он пытался сплавить воедино самые разные народы, которыми правил. Он стал носить персидские одежды, перенял персидский образ жизни, он повергал в ужас своих приближенных, целуя в губы у них на глазах евнуха Багоаса.

Между тем Евмен продвигался по своей карьерной лестнице рядом с царем. Его старательность, ум и политическая гибкость обеспечили ему безраздельное доверие царя. Империя все возрастала в размерах, а вместе с ней возрастала и ответственность, лежащая на плечах Евмена, и в конце концов ему стало казаться, что на его плечах – тяжесть всего мира.

Но этому царю было мало просто империи. Покорив Персию, он повел свое окрепшее в боях войско – все пятьдесят тысяч воинов – на юг и на восток, к богатейшему и таинственному трофею – Индии. Они шли и шли на восток по неизведанной и не нанесенной на карты стране и продвигались к побережью океана, который, как думал царь, омывает весь мир. Странные это были края: в здешних реках водились крокодилы, леса кишели гигантскими змеями, здесь поговаривали о других неслыханных империях. Но царь не желал останавливаться.

Почему он продолжал свой поход? Одни говорили, что он бог, воплотившийся в тело смертного человека, а боги всегда желали большего, нежели люди. Другие говорили, что он жаждет превзойти в подвигах великого героя Греции Ахилла. Кроме того, было еще и любопытство: человек, воспитанный Аристотелем, не мог усмирить в себе страстное желание познать мир. Но Евмен подозревал, что истина гораздо проще. Александр был творением своего прославленного отца, и не стоило дивиться тому, что молодой царь жаждал затмить его славу и доказать, что он – еще более великий человек.

Наконец у реки Беас войска, уставшие от многолетнего похода, взбунтовались, и даже богоподобный царь не смог двигаться дальше. Евмен полагал, что у Александра достаточно здравого смысла. Хватало и того, что есть, – удержать бы то, что имели.

Кроме того, Евмен уже тайком подумывал о своих перспективах. Он не раз сталкивался с соперничеством при дворе. Македоняне презрительно относились к грекам – это была заносчивость воинов перед простыми «писцами», и самих талантов Евмена хватало для того, чтобы он нажил себе множество врагов. К примеру, Гефестион жутко ревновал к своему возлюбленному царю всех, кому тот оказывал доверие. Порой распри между приближенными царя заканчивались гибелью кого-то из них. Но Евмен уцелел – и у него тоже имелись собственные амбиции. Как только царская власть сместится от завоеваний в сторону политического и хозяйственного укрепления империи, смогут пригодиться все способности Евмена, и он намеревался обеспечить себе должность повыше какого-то там секретаря.

После подавления мятежа у реки Беас у царя сохранилась еще одна великая мечта. Находясь в самом сердце Индии, он велел выстроить огромный флот, чтобы на кораблях проплыть по Инду, а затем вдоль побережья Персидского залива, дабы открыть новый торговый путь, за счет которого можно было бы еще более сплотить империю. Александр разделил свое войско: Гефестиону он поручил отвести флот к дельте. За ним по берегу следовал обоз с поклажей и драгоценные царские слоны. Евмен и его подчиненные отправились в путь с флотом. Сам царь задержался, дабы усмирить бунтующие племена в своей новой провинции – Индии.

Все шло хорошо до тех пор, пока царю не встретился народ, называемый маллои, и их укрепленный город Мултан. Царь, со свойственной ему отвагой, сам возглавил атаку – и был ранен стрелой в грудь. В последнем донесении, полученном Гефестионом, сообщалось о том, что раненого царя должны перенести на корабль и что этот корабль поплывет по реке вслед за остальным флотом, а войско прибудет позднее.

Но это случилось несколько дней назад. И ощущение было такое, словно оставшаяся выше по течению реки армия завоевателей мира бесследно исчезла. А в небе происходили немыслимо странные знамения; люди шептались о том, что видели якобы, как солнце скачет по небу. Такие необычные знаки могли говорить о страшном и ужасном событии – о каком же еще, как не о смерти богоцаря? Евмен больше верил доподлинным фактам, чем любым недобрым знамениям, но ему было трудно объяснить эти вести – вернее, отсутствие вестей, и чем дальше, тем сильнее он нервничал.

Как бы то ни было, непрестанные заботы по управлению войском отвлекали от мыслей о нарастающей неопределенности сложившегося положения. Евмену и Гефестиону приходилось разбирать спорные вопросы, которые невозможно было решить на более низких бюрократических уровнях. Сегодня они разбирали проступок командира дивизиона пехотинцев. Он, обнаружив свою любимую проститутку в постели своего друга, тоже военачальника, отрубил ему кинжалом нос.

– Проступок не слишком серьезный, – заключил Евмен, – но это очень плохой пример для других.

– Все гораздо сложнее. Это постыдный поступок. – Так оно и было. За обезображивание другого человека по приказу царя воинов карали – например, был наказан убийца побежденного Дария, великого царя Персии. – И ведь я знаю этих мужчин, – продолжал Гефестион. – По слухам, они были любовниками! Эта девица решила вклиниться между ними – наверное, рассчитывала что-то выиграть для себя, рассорив их. – Он потер кончик длинного носа. – А что за девица, кстати говоря?

Это был серьезный вопрос. Представителям народов, которые оказывали войску Александра сопротивление, но потом были покорены, не позволялось проникать в высшие круги командования, дабы они не смогли причинить кому-то вред. Евмен принялся перебирать пергаментные свитки.

Но прежде чем он смог дать ответ, вбежал слуга Гефестиона.

– Господин! Ты должен пойти и посмотреть… Там люди… Они такие странные и удивительные!

Гефестион сердито осведомился:

– Это вести о царе?

– Я не знаю, господин! О, пойди же, пойди и посмотри!

Гефестион и Евмен переглянулись. Затем оба резко поднялись, опрокинули стол со свитками и поспешили к выходу из шатра. Гефестион выхватил из ножен меч.

Бисезу и де Моргана привели к более роскошным шатрам, хотя грязью они были перепачканы не меньше всех прочих. У входа в большой шатер стояли свирепого вида стражники, они встретили чужаков недобрыми взглядами. Тот воин, что сопровождал Бисезу, шагнул вперед и затараторил по-гречески. Один из стражников резко кивнул, вошел в шатер и что-то кому-то сказал.

Де Морган был напряжен и взволнован – Бисеза уже знала, что в такое состояние он впадает, когда предвкушает благоприятное для себя развитие событий. Она всеми силами старалась сохранять спокойствие.

Из шатра один за другим посыпались стражники, одетые немного иначе. Они окружили Бисезу и всех остальных и выставили перед собой мечи. Затем появились двое – явно выше остальных по званию. Они тоже были в боевого покроя туниках и плащах, но одежда у обоих была чистая. Один из командиров, помоложе, растолкал стражу. Широкоскулый, длинноносый, темноволосый, с коротко остриженными волосами. Он смерил чужаков взглядом с головы до ног, всмотрелся в их лица. Как и его подчиненные, ростом он был ниже любого из современных людей. Бисезе показалось, что он нервничает, что на душе у него нелегко, но его мимика и жесты были настолько чужими для нее, что она ни в чем не могла быть уверена.

Командир остановился перед де Морганом и что-то прокричал ему в лицо. Де Морган дрогнул и зажмурился, политый дождем слюны, однако все же, запинаясь, выговорил ответ.

Бисеза прошептала:

– Чего он хочет?

Де Морган сосредоточенно сдвинул брови.

– Узнать, кто мы такие… кажется. У него ужасный акцент. Его зовут Гефестион. Я попросил его говорить помедленнее. Я сказал, что плохо говорю по-гречески – и это чистая правда: то, что меня учили, как попугая, повторять в Винчестере, мало походило на это.

Тут вперед вышел второй командир. Этот был явно старше. Лысина, венчик седых волос, черты мягче, овал лица – уже.

«У него проницательный взгляд», – подумала Бисеза.

Мужчина положил руку на плечо Гефестиона и заговорил с де Морганом более сдержанно.

Де Морган просиял:

– Ну, слава богу! Настоящий грек! Речь у него архаичная, но по крайней мере он говорит правильно, в отличие от этих македонян…

Наконец, с помощью двойного перевода де Моргана и мужчины постарше, которого звали Евмен, Бисеза смогла объясниться. Она назвала свое имя и имена своих спутников и указала вверх по течению Инда.

– Мы находимся с частью армии, – сказала она. – Там, в долине…

– Если бы это было так, мы бы всех вас видели раньше, – оборвал ее Евмен.

Бисеза не знала, что сказать. За всю жизнь с ней не случалось ничего, что могло бы подготовить ее к подобному случаю. Все было странно – положительно все в этих людях из глубин времени. Маленького роста, чумазые, рассерженные, необыкновенно крепко сложенные – они, казалось, больше походили на зверей, чем на людей.

«А я – какой кажусь им я?» – подумала Бисеза.

Евмен шагнул ближе. Он обошел вокруг Бисезы, пощупал ее одежду. Кончики его пальцев скользнули по рукоятке пистолета. Бисеза насторожилась, но, к счастью, Евмен не стал трогать оружие.

– В тебе нет ничего знакомого, – признался грек.

– Но теперь все по-другому. – Она указала на небо. – Наверняка вы заметили. Солнце, погода. Ничто не осталось, как было. Нас отправили в путешествие против нашей воли, не дав нам ничего понять. Как и вам. И все же случилось так, что мы встретились. Вероятно, мы можем… помочь друг другу.

Евмен улыбнулся.

– Вместе с войском богоцаря я уже шесть лет странствую и вижу много странного и необычного, и все, с чем бы мы ни встречались, мы покоряли. Какая бы странная сила ни зародилась в мире, сомневаюсь, что нас она может испугать…

Но тут поднялся крик и волной пронесся по лагерю. Люди сорвались с места и побежали к реке – тысячи и тысячи, словно порыв ветра прошелся по поросшему травой полю. Подбежал гонец и стал что-то быстро рассказывать Евмену и Гефестиону. Бисеза спросила де Моргана:

– В чем дело?

– Он прибыл, – ответил снабженец. – Он наконец прибыл.

– Кто?

– Царь…

По реке плыла небольшая флотилия. Больше всего в ней было плоскодонных барж и величественных трирем с развевающимися лиловыми парусами. Но корабль, возглавлявший флотилию, был меньше и без паруса. Он продвигался вперед благодаря стараниям пятнадцати пар гребцов. На корме стоял навес из лиловой ткани, вышитой серебром. Корабль причалил к берегу, где стоял лагерь, занавески раздернулись, и стал виден человек, лежавший на золоченом ложе в окружении своих приближенных.

По толпе, собравшейся на берегу, прокатилась волна ропота. Бисезу и де Моргана, забытых всеми, кроме стражников, вместе с остальными людьми потеснили к берегу.

– Что они теперь говорят? – спросила Бисеза.

– Что их обманули, – ответил ей де Морган. – Что царь мертв, что сюда привезли для погребения его тело.

Корабль ткнулся носом в берег. По приказу Гефестиона несколько воинов сбежали к воде с чем-то вроде носилок. Но к всеобщему изумлению, человек, лежавший на ложе, вдруг пошевелился, знаком отослал носильщиков прочь, после чего медленно, превозмогая боль, поднялся на ноги. Приближенные в белых одеждах поддерживали его. Толпы народа, собравшиеся на берегу, затаив дыхание, наблюдали за мучительными стараниями этого человека. Он был одет в тунику с длинными рукавами, лиловую мантию и тяжелый доспех-кирасу. Мантия изнутри была выткана, а снаружи оторочена золотом, тунику украшала вышивка в виде орнамента из солнечных лучей и человеческих фигур.

Он был невысокого роста, приземистый, как большинство македонян. Чисто выбрит, каштановые волосы – длинные, почти до плеч – расчесаны на пробор и откинуты назад. Лицо обветренное, широкоскулое, черты сильные и красивые, взгляд спокойный и проницательный. Когда он повернулся лицом к стоявшей на берегу толпе, он странно запрокинул голову, чуть склонив ее влево, и разжал губы.

– Он выглядит, как рок-звезда, – прошептала Бисеза. – А голову держит, как принцесса Диана. Не удивительно, что они его любят…

По толпе снова волной прокатился ропот.

– Это он, – шепнул де Морган. – Они так говорят. Бисеза глянула на него и с изумлением увидела слезы в его глазах. – Это он! Это Александр! Боже мой, боже мой.

Толпа приветственно взревела, крики распространились, будто пламя по сухой траве, мужчины стали потрясать кулаками, мечами и копьями. Женщины бросали цветы, и на корабль посыпался нежный дождь из цветочных лепестков.

20 Шатровый город

На заре через два дня вернулся монгол-гонец. Судя по всему, судьба космонавтов решилась.

Сейбл крепко спала, ее пришлось растолкать. А Николай давно не спал, от бессонницы у него так болели и слезились глаза, словно в них попал песок. В дымном сумраке юрты, где в своих загородках тихо сопели спящие дети, космонавтам дали на завтрак немного пресного хлеба и по пиале травяного чая – ароматного и необыкновенно бодрящего.

Передвигались космонавты пока скованно. Они довольно быстро адаптировались после долгого пребывания на орбите, но Коле мучительно хотелось встать под горячий душ или хотя бы умыться с мылом.

Их вывели из юрты и разрешили справить нужду. Небо светлело, привычный купол туч и пепла сегодня был не таким мрачным. Некоторые кочевники выказывали свое поклонение перед зарей, стоя на коленях и кланяясь на юг и на восток. Это было одно из немногих публичных проявлений религиозного чувства; такие ритуалы, как прорицание, изгнание злых духов и демонстрация чудес, монголы обычно проводили у себя в юртах, вдали от посторонних глаз.

Космонавтов подвели к небольшой группе людей. Те оседлали полдюжины лошадей, а еще двоих запрягли в небольшую повозку с деревянными колесами. Лошади были невысокие и с виду непослушные, резкие, совсем как их хозяева. Они нетерпеливо поглядывали по сторонам, будто им хотелось поскорее избавиться от этой обузы.

– Наконец нас увезут отсюда, – проворчала Сейбл. – Та еще цивилизация.

– Есть одна русская пословица, – предупредил ее Николай. – «Из огня да…»

– Пусть русские пословицы идут в задницу. Космонавтов подтолкнули к повозке. Им пришлось забираться в нее со связанными за спиной руками. Как только они уселись на голые доски, к повозке подошел монгол очень крепкого телосложения даже по здешним меркам и начал что-то громко выкрикивать, обращаясь к Николаю и Сейбл. Выдубленная ветром кожа на его лице была вся в глубоких морщинах, как объемная карта рельефа местности. Сейбл спросила:

– Что он говорит?

– Понятия не имею. Но мы уже видели его раньше, помнишь? По-моему, это вождь. И зовут его Скакатай.

Вождь заходил в юрту в первые часы, чтобы осмотреть пленников.

– Этот дрянной коротышка хочет на нас нажиться. Какие слова ты произносил?

– Darughachi. Tengri.

Сейбл сердито зыркнула на Скакатая.

– Понял? Tengri, tengri. Мы посланцы Бога. И я не собираюсь ехать в Царство Радости со связанными руками. Развяжи нас, а не то я поджарю твою несчастную задницу ударом молнии.

Скакатай, ясное дело, не понял ни слова, кроме tengri, но интонация Сейбл сделала свое дело. Он ответил еще одной непонятной тирадой, Сейбл надерзила ему, но затем Скакатай кивнул одному из своих сыновей, и тот разрезал ножом путы на руках у Коли и Сейбл.

– Молодчина, – похвалил спутницу Николай, потирая затекшие запястья.

– Ерунда, – самодовольно отозвалась Сейбл. – Это еще не все. – Она стала тыкать пальцем в ту сторону, где на траве стоял посадочный модуль «Союза», потом указала на парашютный шелк, сваленный около одной из юрт. – Я хочу, чтобы мне отдали то, что принадлежит мне. Принесите этот шелк в повозку. И все, что вы украли из «Союза»…

Эти слова ей пришлось втолковывать дольше и сопровождать жестами, но в конце концов Скакатай, ворча и ругаясь, велел своим людям уложить в повозку парашют. Из юрты вынесли кое-что из вещей, вынутых из модуля. Вскоре на повозке возникла целая гора: парашют, скафандры и прочее оборудование. Коля удостоверился в том, что среди всего этого имеется аптечка первой помощи и пистолеты-ракетницы, а также детали радиопередатчика – их единственной возможности выйти на связь с внешним миром, с Кейси и его товарищами в Индии.

Сейбл порылась в вещах, достала спасательный плот и торжественно протянула Скакатаю.

– Вот, – сказала она. – Дар Небес. Когда мы уедем, потяни вот за эту штучку. Врубился?

Она несколько раз показала пантомимой, что надо сделать, пока не стало ясно, что монгол все уразумел. Тогда Сейбл торжественно поклонилась, Николай последовал ее примеру, и они снова забрались в повозку.

Всадники тронулись с места. Один монгол повел под уздцы лошадей, запряженных в повозку, ее колеса завертелись.

– Спасибо за баранинку, приятель, – крикнула Сейбл, обернувшись назад.

Коля внимательно смотрел на нее. Мало-помалу, начиная с полной слабости и уязвимости, она стала овладевать ситуацией. За дни, прошедшие после приземления, Сейбл словно бы усилием воли выжгла из себя страх – но от ее целеустремленности Коле стало не по себе.

– В самообладании тебе не откажешь, Сейбл. – она усмехнулась.

– Женщина ни за что не добьется успехов в отряде астронавтов, если не научится жесткости. И кроме того, приятно хотя бы отчалить более стильно, чем мы прибыли…

Послышался громкий хлопок и хор изумленных голосов. Скакатай дернул за канатик в уголке надувного плота. Раскрыв от удивления рты, монголы таращили глаза на ярко-оранжевое чудо, невесть откуда взявшееся. Пока деревня еще не скрылась из глаз, космонавты успели увидеть, как на плот взобрались детишки и принялись на нем скакать.

Всадники и повозка очень быстро продвигались вперед. Несколько часов подряд конники гнали лошадей рысью, и Николай не сомневался в том, что такой аллюр быстро утомит животных, но они явно привыкли к такому бегу. Монголы перекусывали, не спешиваясь, и полагали, что космонавты должны вести себя так же. Они не останавливались даже для того, чтобы справить нужду, и Сейбл с Колей приноровились пригибать голову или отстраняться, когда по ветру летела струя мочи всадника.

Пока они ехали, Николай несколько раз замечал вдалеке огоньки, безмолвно парящие над землей.

«Не такие ли это шары, как Око в Индии, о котором рассказывал Кейси? – гадал Коля. – И если да, то не по всему ли миру парят эти Очи?»

Николай с большим удовольствием занялся бы исследованием одного из этих шаров, но дорога ни разу не пролегала вблизи от них, а монголы никакого любопытства не выказывали.

Солнце еще не добралось до зенита, когда отряд сделал остановку на постоялом дворе. Это была всего-навсего горстка юрт, затерянных посреди бескрайней пустоты степей. Однако возле одной из юрт стояли на привязи несколько лошадей, а чуть поодаль тихо и мирно пасся целый табун. Всадники позвонили в колокольчик, выбежали хозяева постоялого двора. Быстрые переговоры – и всадники сменили лошадей и продолжили путь.

Сейбл проворчала:

– Я бы не отказалась хоть немного отдохнуть. Все-таки жестковато трястись в этой гадской повозке.

Николай оглянулся на постоялый двор.

– Это, наверное, ям.

– Что-что?

– Было время, когда монголы владели всей Евразией – от Венгрии до Южно-Китайского моря. Единство громадной империи им помогала поддерживать система быстрого перемещения – сеть дорог и станций, где можно было сменить лошадей. Подобная система была и у римлян. Гонец мог за день проделать путь в двести, а то и в триста километров.

– Какая же это дорога? Мы просто едем по безлюдной степи. Как же эти парни узнали, как разыскать эту станцию?

– Монголы учатся ездить верхом раньше, чем ходить, – объяснил Николай. – Разъезжая по этим просторам, они становятся очень опытны в плане ориентирования. Возможно, им даже не приходится задумываться об этом.

Наступила ночь, но монголы все скакали вперед. Они засыпали в седлах – но один или двое брали на привязь остальных лошадей. Сейбл не могла уснуть из-за тряски. А Коля, измученный бессонными ночами, переживший столько страданий, надышался свежим степным воздухом и проспал от заката до рассвета.

Все-таки время от времени всадниками овладевала растерянность. Им приходилось пересекать особые, ровные, как по линейке вычерченные, линии – границы между выжженной степью и участками, где росла ярко-зеленая трава, и другими местами, где кое-где пестрели увядающие цветы. Но еще более странно выглядели места, где в тени лежали полурастаявшие снежные сугробы. Николай прекрасно понимал, что эти подозрительно прямые границы – не что иное, как линии, ограничивающие разные по хронологии участки планеты, что эта степь скроена из мириадов фрагментов, взятых из разных времен года – и даже из различных эпох. Но точно так же, как снег таял под солнцем, так же быстро увядали весенние цветы, а летняя поросль травы желтела, бурела и сохла.

«Возможно, – думал Николай, – пройдет полный цикл времен года, и природа оправится от потрясения, разрозненные клочья срастутся межу собой».

Но он подозревал, что одного года будет мало для того, чтобы из этих смещенных относительно друг друга во времени участков сформировалась новая экология.

Монгольские кочевники во всем этом, конечно, ничего не понимали. Даже лошади вставали на дыбы и испуганно ржали, пересекая странные и неприятные линии перехода от одной территории к другой.

Как-то раз всадники, явно сильно обескураженные, остановились посреди степи.

«Наверное, – решил Коля, – тут когда-то был постоялый двор, и монголы не могут понять, куда он подевался».

Место, где они прежде сменяли лошадей, потерялось – но не в пространстве, а во времени. Кочевники, люди, безусловно, практичные, в итоге приняли это как данность. После недолгого обсуждения, во время которого монголы то и дело пожимали плечами, они, по всей вероятности, решили, что, раз уж нельзя рассчитывать на постоялые дворы, стоит поберечь лошадей.

Во второй половине следующего дня характер местности начал меняться, появились овраги и холмы. Ехали по неглубоким долинам, порой пересекали вброд речушки, миновали купы лиственницы и сосны. Такой пейзаж выглядел гораздо более человечно, и Коля радовался тому, что наконец осталась позади угнетающе неизменная бескрайность степи. Даже монголы вроде бы повеселели. Когда они проезжали через небольшую рощицу, один парень с грубым лицом наклонился, сорвал несколько пучков дикой герани и украсил цветами свое седло.

Эта область была относительно плотно заселена. Часто попадались деревни, составленные из юрт, и некоторые из них были большими. Над юртами поднимались струи дыма и клонились в ту сторону, куда дул ветер. Здесь имелось и что-то вроде дорог – по крайней мере, глубокие наезженные колеи. Казалось, эта часть монгольской империи пережила Разрыв в почти нетронутом виде – лишь кое-где встречались вкрапления земли из иных времен.

Подъехали к широкой медленной реке. На другой берег можно было перебраться на пароме. На большом деревянном плоту, который управлялся с помощью канатов, хватило места и для всадников, и для космонавтов, и для лошадей, и даже для повозки.

На другом берегу повернули к югу и поехали вдоль реки. Николай заметил, что в стороне по земле змеилась и сверкала еще одна большая река; они, видимо, направлялись к месту слияния двух могучих водных потоков. Кочевники явно знали, куда едут.

Но вот у подножия холма, неподалеку от большой излучины одной из двух рек, перед ними предстала каменная глыба, густо покрытая письменами. Монголы придержали лошадей и в изумлении уставились на камень.

Николай мрачновато изрек:

– Они этого раньше не видели, дело ясное. А вот я видел.

– Ты здесь бывал?

– Нет. Но видел снимки. Если я прав, то это место слияния рек Онон и Балдж. А этот монумент был воздвигнут в шестидесятых годах двадцатого века.

– Значит, здесь вклинился участочек из иного времени. Неудивительно, что эти парни так таращатся.

– Текст, по идее, должен быть написан на древне-монгольском языке. Но никто не знает наверняка, все ли здесь правильно.

– Думаешь, сопровождающие нас монголы смогут это прочитать?

– Скорее, нет. Большинство монголов были неграмотны.

– Значит, это мемориал? Мемориал в честь чего?

– В честь восьмисотлетия со дня рождения[14]…

Тут они поехали дальше и оказались на гребне последней гряды холмов. Внизу раскинулась чудесная зеленая равнина, а на ней стояла деревня из юрт. «Это не деревня, – подумал Николай. – Это настоящий город».

Несколько тысяч шатров стояли ровными рядами, сходящимися под прямым углом. Некоторые юрты были такими же замызганными, как те, что космонавты видели в степной деревне Скакатая, но в самом центре возвышалась более впечатляющая постройка – большой комплекс соединяющихся между собой павильонов. Комплекс был обнесен стеной, к которой примыкали «окраины» – нечто вроде посадского городка из более скромных юрт.

Со всех сторон сбегались проселочные дороги и вели к воротам в стене. По дорогам передвигалось множество конных и пеших, а над юртами поднимались столбики дыма и вливались в бледно-коричневую пелену смога, нависшую над городом.

– Господи! – вырвалось у Сейбл. – Да это просто шатровый Манхэттен!

Наверное, можно было и так сказать. Но на зеленых лугах за городом Николай увидел огромные стада мирно пасущихся овец и коз и табуны лошадей.

– В точности так, как описано в преданиях, – пробормотал Коля. – Они всегда были только кочевниками. Они правили миром, но заботились лишь о том, чтобы было где пасти стада. А когда приходит время перебираться на зимние пастбища, весь этот город снимается с места и движется к югу.

У ворот всадников остановил стражник в синем, расшитом звездами кафтане и войлочной шапке. Сейбл спросила:

– Как думаешь, эти парни хотят продать нас?

– Скорее, они хотят кого-то подкупить. В этой империи все принадлежит правящей знати – Золотому роду. Люди Скакатая не могут продать нас – мы уже принадлежим правителю.

Наконец им разрешили следовать дальше. Начальник стражи послал с ними несколько воинов. Сейбл, Колю и только одного из монголов вместе с повозкой, нагруженной вещами космонавтов, пропустили в город.

Повозка покатилась по широкой улице, ведущей прямо к большому шатровому комплексу в центре. Под колесами чавкала расквашенная глина. Юрты здесь стояли большие, некоторые из них были украшены лоскутами дорогих тканей. Но главное впечатление на Николая произвела мерзкая вонь – пахло, как в деревне Скакатая, только в тысячу раз сильнее. Коля с трудом сдерживал тошноту.

Однако, невзирая на запахи, на улицах было полно народа – и не только монголов. Китайцы и, похоже, японцы, выходцы с Ближнего Востока – то ли персы, то ли армяне, арабы и даже круглоглазые жители Западной Европы. Носили здесь красиво скроенные рубахи, сапоги и шапки, многие надевали тяжелые ожерелья, браслеты и кольца. Яркие комбинезоны космонавтов порой привлекали взгляды, так же как и их скафандры и прочий скарб, уложенный на повозку, однако жгучего интереса все это ни у кого не вызвало.

– Они привыкли к чужакам, – заключил Николай. – Если мы не ошибаемся насчет нашего местонахождения во времени, то это – столица континентальной империи. Мы ни в коем случае не должны недооценивать этих людей.

– Не бойся, не буду, – мрачно буркнула в ответ Сейбл.

По мере того как они приближались к центральной постройке, им встречалось все больше и больше воинов. Николай замечал лучников и мечников, державших оружие наготове. Даже те из воинов, что не стояли на страже, отрывались от еды или игры в кости и одаривали чужаков пристальными недобрыми взглядами. Наверное, этот громадный шатер окружало около тысячи стражников.

Подъехали к входному павильону – такому большому, что в него без труда поместилась бы юрта Скакатая и еще осталось бы место. Над входом висел бунчук из нескольких белых хвостов яка. Здесь тоже произошли какие-то переговоры, и внутрь шатрового комплекса отправился посыльный.

Он вернулся вместе с человеком довольно высокого роста. Черты лица у него были азиатские, но при этом – удивительно голубые глаза. Одет он был в роскошные, украшенные богатой вышивкой жилет и штаны до колен. С этим человеком прибыла целая команда советников. Он осмотрел космонавтов и их вещи, пощупал ткань, из которой был сшит комбинезон Сейбл, и удивленно прищурился. Затем о чем-то быстро переговорил со своими советниками. Потом щелкнул пальцами, отвернулся и собрался уходить. Слуги принялись сгружать с повозки вещи космонавтов.

– Нет, – громко и решительно произнесла Сейбл. Николай мысленно содрогнулся, но она не желала уступать. Высокий мужчина обернулся и, широко раскрыв от удивления глаза, воззрился на незнакомку.

Она подошла к повозке, захватила руками парашютный шелк и расправила его перед высокопоставленным человеком.

– Это все – наше имущество. Darughachi tengri. Понимаешь? Это останется у нас. А вот эта ткань – это наш дар императору. Дар с небес.

Николай нервно проговорил:

– Сейбл…

– На самом деле нам почти нечего терять, Николай. Эти слова насчет небес ты первый произнес.

Высокий мужчина растерялся. Но вот его губы разъехались в широкой улыбке. Он отрывисто выговорил какое-то приказание, и один из его советников опрометью умчался вглубь шатрового комплекса.

– Он понимает, что мы блефуем, – заключила Сейбл. – Но он не знает, как к нам относиться. Сообразительный малый.

– Если он слишком сообразительный, нам с ним надо быть поосторожнее.

Советник возвратился и привел с собой европейца – щуплого мужчину невысокого роста, лет, наверное, около тридцати – точнее трудно было сказать, поскольку лицо его, как у всех здесь, было покрыто изрядным слоем грязи, а волосы и бороду он явно давно не стриг. Он смерил Колю и Сейбл резким пытливым взглядом, после чего быстро заговорил.

– Похоже на французский, – заметила Сейбл. Так оно и было. Его звали Базиль, и он был родом из Парижа.

В помещении типа приемной девушка-служанка подала им еду и питье – нарезанное кусочками и приправленное специями мясо и напиток вроде лимонада. Девушка была пухленькая, не старше четырнадцати-пятнадцати лет, из одежды на ней было всего лишь несколько полупрозрачных накидок. Коле показалось, что и в ее жилах течет какая-то европейская кровь. Взгляд пустой, отрешенный. Откуда же ее сюда привезли?

Цель высокорослого вельможи вскоре стала ясна. Базиль неплохо знал монгольский язык и должен был послужить переводчиком.

– Они думают, что все европейцы говорят на одном и том же языке, – объяснил Базиль, – от Урала до Атлантики. Но в такой дали от Парижа подобную ошибку легко понять…

Николай говорил по-французски довольно сносно – на самом деле лучше, чем по-английски. Он изучал французский в школе. Но французскую речь Базиля, происходившую из времен, отделенных всего несколькими веками от зарождения этой нации, понять было не так просто.

– Это примерно то же самое, что встретиться с Чосером[15], – объяснил Николай Сейбл. – Представь, как изменился с тех пор английский язык… а Базиль, похоже, родился века на полтора раньше Чосера.

А Сейбл, оказывается, даже не слышала о Чосере.

Базиль отличался гибким умом – Николай предполагал, что в противном случае этот человек не забрался бы в такую даль, – и всего лишь через пару часов они уже стали довольно сносно понимать друг друга.

Базиль рассказал, что он торговец, что он прибыл в столицу мира для того, чтобы здесь разбогатеть.

– Торговцы любят монголов, – сказал он. – Они открыли для нас Восток! Китай, Корея… – Последовал длинный перечень стран. – Конечно, тут большинство купцов мусульмане и арабы, а во Франции большинство людей вообще не знает, что монголы существуют!

Тут в Базиле проснулся торговец, и он начал задавать вопросы: откуда прибыли, что им нужно, что с собой привезли.

Сейбл прервала его.

– Послушай, парень, нам не нужен агент. Твое дело – передать наши слова этому… высокому.

– Йе-Лю, – сказал Базиль. – Его зовут Йе-Лю Чу-Тсай. Он хитанец.

– Отведи нас к нему, – без лишних слов потребовала Сейбл.

Базиль не стал ждать перевода, приказной тон он уловил. Француз хлопнул в ладоши, явился дворецкий, и их сопроводили в покои Йе-Лю.

Идя по войлочным коридорам, приходилось пригибать голову – крыши здесь не были рассчитаны на людей такого роста.

В небольшой угловой комнате этого шатрового дворца Йе-Лю полулежал на низкой кушетке. Вокруг него хлопотали слуги. На полу рядом с кушеткой вельможа разложил выцветшие рисунки, похожие на карты, нечто наподобие компаса, резные деревянные фигурки, напоминающие изображения буддистских божеств, горку мелких предметов – украшений, монет. Николай понял: все это – арсенал астролога. Изящным жестом Йе-Лю предложил им садиться, и они опустились на еще более низкие кушетки.

Йе-Лю вел себя терпеливо. Вынужденный переговариваться с чужаками через Базиля, он спросил, как зовут космонавтов и откуда они прибыли. Услышав, что они прибыли с tengri, то есть – с неба, он сделал большие глаза. Пусть он был астрологом, но дураком он точно не был.

– Нужно придумать что-то получше, – сказал Коля.

– Но что эти люди знают о географии? – хмыкнула Сейбл. – Они хотя бы знают, какой формы Земля?

– Понятия не имею.

Сейбл быстро опустилась на колени, отбросила в сторону войлочный коврик и стала пальцем рисовать на пыльной земле примитивную карту: Азия, Европа, Индия, Африка. Затем она ткнула пальцем в середину рисунка.

– Мы – вот здесь…

Коля вспомнил, что у монголов главным направлением системы координат всегда был юг. А у карты, нарисованной Сейбл, сверху оказался север. За счет этого небольшого перевертыша все становилось намного яснее.

– Вот, – продолжала Сейбл, – это – Мировой океан. – Она провела пальцем по пыли между контурами материков и замкнула в круг ломаную линию. – Мы издалека – наша страна далеко за Мировым океаном. Мы летели над ним, как птицы, на наших оранжевых крыльях…

Это было не совсем так, но все же довольно близко к истине, и Йе-Лю, похоже, в такой вариант был более склонен поверить.

Базиль сообщил:

– Йе-Лю спрашивает про ям. Он разослал всадников по всем главным дорогам. Но некоторые из них как бы прервались. Он говорит, что знает о том, что мир пережил большое потрясение. Он желает знать, что вы понимаете в этих странных событиях, и что это означает для империи.

– Мы не знаем, – ответила Сейбл. – Это правда. Мы точно такие же жертвы случившегося, как и вы.

Этот ответ вроде бы удовлетворил Йе-Лю. Он плавно поднялся с кушетки и что-то произнес. Базиль с волнением выпалил:

– Правителю понравился ваш дар – оранжевая ткань, и он хочет вас видеть.

Взгляд Сейбл стал чуть более суровым.

– Ну наконец хоть чего-то добились.

Они встали. Первым пошел Йе-Лю. Сейбл, Николай и Базиль – посередине, а по обе стороны от них – группа свирепого вида стражников.

Страх сковал Колю, он еле передвигал ноги.

– Сейбл, нам надо вести себя осторожнее. Мы – собственность правителя, не забывай об этом. Он разговаривает только с членами своего семейства и, может быть, еще с вельможами из самого ближнего окружения, типа Йе-Лю. Все остальные просто не считаются, они недостойны его высочайшего внимания.

– Ну да, да. Пусть так. Все равно мы с тобой молодцы, Ник. Мы провели здесь всего-то несколько дней, а уже столького добились… Теперь нужно только обходить острые углы…

Их привели в гораздо более роскошные покои. Стены здесь были завешаны дорогими вышивками и гобеленами, на полу в несколько слоев лежали кошмы и ковры – такие толстые, что в них утопали ступни. Здесь было многолюдно. Толпились придворные, вдоль стен стояли воины-здоровяки, вооруженные до зубов, и сверлили глазами космонавтов и всех прочих – даже друг дружку. Около стенки юрты сидели красивые юные девушки и негромко играли на струнных инструментах, похожих на лютни.

«И все же несмотря на всю роскошь, юрта есть юрта», – подумал Николай.

Здесь точно так же противно пахло немытым телом и прокисшим молоком, как в жалком жилище Скакатая.

– Варвары, – негромко проговорил Николай. – Они ведь даже не понимали, для чего нужны города и крестьянские хозяйства. Для них все это было только источником добычи. Они ограбили весь мир и все равно живут, как пастухи, набившие свои шатры сокровищами. А в наши дни их потомки станут последними кочевниками в мире – все еще дают себя знать варварские корни…

– Заткнись лучше, – прошипела Сейбл.

Следом за Ие-Лю они медленно прошествовали к середине огромной юрты. Центром обширного пространства служил трон, вокруг которого стояло несколько круглолицых молодых людей, очень похожих внешне.

«Наверное, это сыновья правителя», – подумал Николай.

Тут находилось много женщин, они сидели на коврах перед троном. Все хороши собой, хотя некоторым на вид можно было дать хорошо за пятьдесят. А вот молодые были просто ослепительно красивы. Жены или наложницы?

Ие-Лю отступил в сторону, и космонавты предстали перед правителем.

Мужчина лет шестидесяти на вид, невысокого роста, сидел на резном троне. Он был поджар и держался настороженно. Лицо круглое, мясистое, черты лица мелкие, чисто азиатские, волосы чуть тронуты сединой, бородка ухожена и аккуратно подстрижена. В руке он держал лоскут парашютного шелка и пристально глядел на космонавтов. Но вот он повернул голову и что-то негромко сказал одному из своих советников.

– Глаза как у кота, – прошептала Сейбл.

– Сейбл, ты ведь знаешь, кто это такой?

– Конечно.

К изумлению Коли, она усмехнулась, и в этой усмешке совсем не было страха, только волнение.

Чингисхан смотрел на гостей из будущего непроницаемыми черными глазами.

21 Возвращение в Джамруд

На заре Бисезу разбудило пение труб. Когда она вышла из шатра и потянулась, окрестности были окутаны голубовато-серой пеленой. По всей дельте реки звуки труб сливались с дымом горевших всю ночь костров.

Она и в самом деле находилась в лагере Александра Великого; это ей не казалось и не приснилось в страшном сне. Но именно по утрам она больше всего тосковала по Майре. Даже здесь, в этом удивительном месте, Бисезе до боли не хватало дочери.

Пока царь и его советники решали, как быть, Бисеза, де Морган и их спутники провели ночь в лагере, стоящем в дельте Инда. К людям из будущего была приставлена стража, но им выделили отдельный шатер. Шатер был кожаный. Потертый и задубевший, он ужасно вонял – лошадьми, едой, дымом, солдатским потом. И все же это был офицерский шатер, и только Александр и самые главные военачальники имели жилища лучше этого. Кроме того, Бисеза и ее спутники сами были военнослужащими и привыкли к тяготам походной жизни – все, кроме де Моргана, но ему хватало ума не жаловаться.

Де Морган на самом деле всю ночь промолчал, но лежал с открытыми глазами, и глаза у него возбужденно сверкали. Бисеза подозревала, что он подсчитывал в уме, какой может сколотить капиталец, выступая в роли незаменимого переводчика. Однако он то и дело ворчал по поводу «варварского» акцента македонян: «Они ch произносят как д, a th как d. Когда они говорят: „Филипп“, это звучит как „Билипп“».

Через несколько часов Евмен, секретарь царя, отправил к шатру, выделенному для Бисезы и ее спутников, посыльного с вестью о решении Александра. Основную часть войска было решено оставить здесь, а тысячу воинов (всего тысячу) отправить вверх по долине Инда к Джамруду. В основном в поход отправлялись щитоносцы – опытнейшие и закаленные в боях воины, привыкшие к ночным вылазкам и вынужденным переходам. Им предполагалось доверить безопасность самого Александра. Да, царь сам собрался в поход, а также Евмен и царский фаворит и любовник – Гефестион. Александра явно заинтриговала перспектива увидеть воинов из будущего и их крепость.

Войско Александра, закаленное годами боев и походов, было на редкость вышколенным, и всего за пару часов приготовления к маршу были закончены и прозвучал приказ к выступлению.

Выстроились в колонну пехотинцы с оружием и легкими дорожными узлами за спиной. Каждому отряду, называемому dekas, хотя обычно в нем состояло шестнадцать человек, полагался слуга и вьючное животное для перевозки скарба. Поклажу грузили большей частью на мулов, но попадались и весьма дурно пахнущие верблюды. С пехотинцами в поход отправлялось две-три сотни македонян-кавалеристов. Лошади у них были на удивление низкорослые. Телефон сообщил Бисезе, что эти лошади, скорее всего, европейских или среднеазиатских пород, поэтому и выглядят так нелепо в глазах тех, кто привык к арабским коням. На копыта лошадей были надеты кожаные чехлы, и, конечно, эти чехлы должны были очень скоро изорваться от ходьбы по каменистой и неровной местности. Македоняне ездили без стремян. Эти невысокие и мускулистые воины крепко обхватывали бока своих скакунов ногами и управляли лошадьми с помощью весьма зловещего вида удил.

Бисеза и британцы должны были выступить вместе с македонянами-командирами, а те, как их воины, шли пешком. Между прочим, пешком шли даже приближенные царя и военачальники. Только царь из-за своих ранений был вынужден ехать на повозке, запряженной несколькими лошадьми. Его личный лекарь, грек по имени Филипп, ехал вместе с ним.

Но только после того, как колонна тронулась с места, Бисеза поняла, что тысяча воинов, их поклажа, их слуги, вьючные животные и командиры составляли только ядро процессии. За колонной потянулись женщины и дети, торговцы с нагруженными повозками и даже пара-тройка пастухов, гнавших стадо унылых овец.

Через несколько часов марша этот разрозненный и пестрый обоз растянулся на полкилометра.

Вести такую армию со всей поклажей по пересеченной местности было невероятно трудно, но никто не жаловался. А через какое-то время в марше наметился ритм, и пехотинцы, среди которых находились и те, которые прошли вместе с Александром тысячи километров, безропотно переставляли натруженные ноги, как пешие воины всех времен и народов. Для Бисезы и британцев пеший поход не представлял собой ничего неожиданного, и даже де Морган все терпел с достоинством и решительностью, вызывавшими у Бисезы неохотное восхищение. Порой македоняне пели странные тоскливые песни, и гармонический лад этих песен для слуха Бисезы казался нестройным. Эти люди из далекого прошлого все еще казались ей необычными: маленького роста, приземистые, на редкость быстрые и подвижные – они словно бы принадлежали к другому виду.

Когда выпадала такая возможность, Бисеза разглядывала царя.

Сидевший на роскошном и очень тяжелом на вид золоченом троне, который везли по Индии лошади, Александр был одет в подпоясанную полосатую тунику, на голове его блестела золотая диадема, надетая поверх лиловой македонской шапки. В руке он держал золотой скипетр. В нем не было почти ничего греческого. Возможно, он перенял многое у персов не только из дипломатических соображений; вероятно, его покорило великолепие и могущество этой империи.

В пути рядом с царем сидел придворный прорицатель Аристандр – бородатый старик в грязной белой тунике. Взгляд у прорицателя был острый и расчетливый. Бисеза догадывалась, что этот закулисный политик наверняка гадает, как может сказаться присутствие людей из будущего на его положении при царе. Евнух-перс по имени Багоас стоял, небрежно облокотившись о спинку трона. Это был миловидный полноватый молодой человек, одетый во что-то вроде прозрачной тоги. Время от времени он ласково поглаживал затылок царя. Бисезу забавляло то, какие свирепые взгляды бросает на Багоаса Гефестион.

Александр сидел на троне в усталой, понурой позе. С помощью своего безотказного телефона Бисеза без особого труда выяснила, в какое именно время карьеры Александра он встретился ей. Сейчас царю было тридцать два года, и хотя его тело еще сохраняло силу, вид у него был изможденный. После многолетнего похода, за время которого он не раз водил своих воинов в самую гущу боя с жертвенной отвагой, порой граничащей с глупостью, теперь Александр страдал от результатов нескольких сильных ранений. Казалось, он даже дышал с трудом, а если и поднимался с трона, то только с помощью чудовищных усилий воли.

Непривычно было думать о том, что этот еще такой молодой человек уже сумел покорить территорию более двух миллионов квадратных километров, что по мановению его руки вершилась история – и еще более непривычно было помнить о том, что к этому моменту его кампания уже миновала пик своего успеха. До его гибели оставалось всего несколько месяцев, и его гордые и верные военачальники уже сейчас начинали рвать на части владения Александра. Бисеза гадала, какая новая судьба ожидала царя теперь.

Ближе к вечеру колонна остановилась, и странствующее войско быстро встало шатровым лагерем – миниатюрной копией того лагеря, что раскинулся в дельте Инда.

Приготовление пищи представляло собой медленный и сложный процесс. Далеко не сразу загорелись походные костры, чуть позже над ними забулькали котлы и котелки. Но тем временем воины много пили, звучала музыка, затевались танцы и даже импровизированные театральные представления. Торговцы выставляли лотки, по лагерю стали расхаживать проститутки, вскоре они исчезали в шатрах простых воинов. И все же большинство женщин здесь являлись женами или постоянными любовницами солдат. Помимо индианок, встречались македонянки, гречанки, персиянки, египтянки. Попадались и женщины редких, экзотических типов, о происхождении которых Бисеза могла только догадываться – например, уроженки Скифии и Бактрии. Многие из них имели детей лет пяти-шести. Оттенок кожи и цвет волос детишек выдавал их смешанное происхождение. Лагерь оглашался детским визгом и плачем.

Ночью Бисеза лежала в шатре и пыталась заснуть, слыша детское хныканье, смех любовников и унылые пьяные песни тоскующих по родине македонян. Бисеза имела опыт выполнения заданий, когда через несколько часов полета она оказывалась вдалеке от базы, и все же она возвращалась назад не более чем через сутки. Но воины Александра, выйдя из Македонии, прошествовали по Евразии и добрались до современной северо-западной границы Индии с Пакистаном. Бисеза пробовала представить себе, каково это: идти за Александром несколько лет, попадать в места столь далекие и неизведанные, что с таким же успехом это войско-город могло шествовать маршем по Луне.

Миновало несколько дней похода, и македоняне и их спутники стали жаловаться на необычные хворобы. Инфекции протекали очень тяжело, несколько человек умерли, но скромных познаний Бисезы и британцев в полевой медицине хватило для того, чтобы поставить диагноз и провести хоть какое-то лечение. Бисеза понимала, что они с британцами принесли с собой из будущего микробы, против которых у македонян не было иммунитета. За время своей одиссеи македонянам пришлось столкнуться с множеством болезней, которых они прежде не ведали, но в далекое будущее даже они, прошедшие по половине мира, не вторгались. К счастью для всех, вспыхнувшие инфекции быстро угасли. Не заразились ничем ужасным и британцы от македонян. Бисеза живо представила себе, как какой-нибудь эпидемиолог строчит академический труд о хронологической асимметрии распространения инфекционных заболеваний.

День за днем поход продолжался. Личные разведчики Александра хорошо исполняли свою работу, царю и его военачальникам была знакома долина Инда, и к Джамруду колонна македонян двигалась другой дорогой – не той, какой пришли к их лагерю Бисеза с ее спутниками.

Однажды, когда до Джамруда оставалось не более двух дней пути, перед ними предстал город, которого никто из них не узнал. Колонна остановилась, и Александр выслал вперед отряд разведчиков в сопровождении Бисезы, де Моргана и нескольких сипаев.

Город имел явно выраженную планировку. Имея размеры большого торгового центра, он стоял на двух земляных холмах, и оба эти холма окружали массивные стены, выстроенные из обожженных глиняных кирпичей. Широкие ровные улицы пересекались под прямым углом, и впечатление было такое, словно здесь совсем недавно жили люди. Но когда разведчики осторожно вошли в ворота, они не увидели в городе никого, ни единого человека.

Назвать эти постройки руинами язык не поворачивался – для этого город слишком хорошо сохранился. Остались целыми и нетронутыми деревянные крыши. Но люди покинули город не в последние дни, а достаточно давно. Немногочисленные предметы мебели и посуда были сломаны и разбиты. Если и оставалась какая-то пища, ее давно растащили собаки и склевали птицы. Все вокруг было покрыто слоем тонкой красно-коричневой пыли.

Де Морган обратил внимание на сложную систему канализации и колодцев.

– Надо будет обязательно рассказать Киплингу, – проговорил он с суховатой насмешливостью. – Он обожает канализацию, наш Редди. Говорит, это признак цивилизованности[16].

Земля была сильно вытоптана и изборождена. Бисеза зачерпнула пригоршню пыли и обнаружила у себя на ладони множество мелких обломков глиняной посуды и статуэток, терракотовые бусины, глиняные шарики, кусочки металла, похожие на разновесы, которыми могли пользоваться торговцы, а еще – обломки глиняных табличек с надписями на незнакомом языке. Всем этим был щедро сдобрен каждый квадратный сантиметр земли. Бисеза шагала по вековым культурным слоям. Наверняка этот город был очень стар – старше форта Джам-руд, даже старше империи Александра Македонского. Настолько стар, что к двадцать первому веку его могла окончательно погрести под собой пыль столетий. Это было напоминанием о том, что этот район мира был обитаем и цивилизован в полном смысле этого слова долгое, долгое время – и о том, что глубины времени, потревоженные Разрывом, таили в себе много неизведанного.

Но город был брошен, словно его население собрало пожитки и ушло куда-то по каменистой равнине. Евмен заговорил о том, не изменилось ли течение рек вследствие Разрыва и не могли ли люди уйти в поисках воды. Но выглядело все так, словно город покинут давным-давно.

Быстрых ответов ждать не приходилось. Воинов-македонян, как и британцев, напугали эти руины, среди которых гуляло гулкое эхо.

«Город – «Мария Селеста»[17], – подумала Бисеза.

Ночевать здесь не стали, продолжили путь.

После нескольких дней похода колонна Александра Македонского добралась до Джамруда, к всеобщему изумлению и ужасу как той, так и другой стороны.

Кейси, все еще передвигавшийся на костылях, подковылял к Бисезе и обнял ее.

– Ни за что бы не поверил. Ох, ну и несет же от тебя! Она усмехнулась.

– Вот что бывает, если две недели подряд лопать карри в кожаном шатре. Странно: Джамруд для меня стал почти домом, вместе с Редьярдом Киплингом и всем прочим.

– Знаешь, – ворчливо отозвался Кейси, – есть у меня смутное подозрение, что какое-то время эта дыра еще будет нашим домом. Пока никаких признаков возможности вернуться назад. Добро пожаловать в форт! Попробуй угадать, что смастерил Абдыкадыр. Не догадываешься? Душ! И от язычников, оказывается, порой есть польза – от тех, что посообразительнее, в смысле…

В форте Бисезу сразу окружили Абдыкадыр, Редди и Джош. Они жаждали, чтобы она поделилась с ними впечатлениями. Джош, конечно, был особенно рад встрече с Бисезой – он улыбался от уха до уха. А она была счастлива видеть этого искреннего и неуклюжего парня.

Он спросил:

– Ну, что ты думаешь о нашем новом друге Александре Македонском?

Бисеза невесело ответила:

– Придется как-то с ним договариваться и уживаться. Его войско сильно превосходит по численности наше – я имею в виду гарнизон под командованием капитана Гроува. Сто к одному, не меньше. Пока, как говорится, у Александра нет конкурентов.

– А еще, – лукаво проговорил Редди, – Бисеза наверняка считает, что Александр просто бесподобный красавчик, у которого глаза с поволокой и золотые волосы, струящиеся по плечам…

Джош яростно покраснел.

Редди спросил:

– А ты что скажешь, Абди? Не каждому выпадает счастье встретиться с персонажем стародавних фамильных преданий.

Абдыкадыр улыбнулся и пригладил свои светлые волосы.

– Может быть, придется-таки пристрелить своего прадедушку в энной степени и доказать, что все эти хронологические парадоксы, в конце концов, сущая дребедень… – Однако Абдыкадыру хотелось поговорить о более серьезных вещах. Он хотел кое-что показать Бисезе – и не только свой патентованный душ. – Я совершил вылазку в тот обрывок двадцать первого века, из-за которого мы оказались здесь, Бисеза. Я хотел осмотреть одну пещеру…

Он привел ее в кладовую в форте и протянул ей оружие, завернутое в грязные тряпки, но отлично смазанное и блестящее.

– Согласно данным разведки, такое оружие находилось в этом районе, – рассказывал Абдыкадыр. – Это был один из пунктов задания, полученного нами перед вылетом на «Пташке» в тот день. Речь шла о противотанковых ружьях, о старых гранатах из советских времен. – Он наклонился и поднял с пола одну гранату. Она была похожа на консервную банку, насаженную на палку. – Их не так много там, где я побывал, но все-таки они там есть.

Джош осторожно прикоснулся к дулу.

– Это автомат Калашникова, – объяснил Абдыкадыр. – В мои дни он считался антиквариатом – оружие, оставшееся после вторжения советских войск в Афганистан, то есть за пятьдесят лет до нашего времени. Но судя по всему, стреляет до сих пор неплохо. Те, кто сражался в горах, всегда любили свои «Калашниковы». Говорили, что нет автомата надежнее. Его даже чистить не надо, чего многие и не делали.

– Машины-убийцы из двадцать первого века, – с неприязнью выговорил Редди. – Потрясающе.

– Вопрос в том, – задумчиво произнесла Бисеза, – что со всем этим делать. Оправдано ли, скажем, применять огнестрельное оружие из двадцать первого века против армии из века Железного, невзирая ни на что?

Редди пристально уставился на автомат.

– Бисеза, мы понятия не имеем о том, что нас ожидает. Мы такого положения дел не выбирали. Кто бы и что бы ни забросило нас сюда – этому существу или катаклизму явно было на нас наплевать. Я бы так сказал: вопросы морали и нравственности к делу не относятся, на повестке дня – здравый смысл и прагматизм. Разве не глупо будет не сохранить эти мышцы из стали и пороха?

Джош вздохнул.

– Ты, как обычно, излишне помпезен, Редди, друг мой. Но я вынужден с тобой согласиться.

Войско Александра встало лагерем в полукилометре от Джамруда. Вскоре загорелись костры и образовалась странная помесь военной базы с бродячим цирком. В первый вечер с той и с другой стороны проявлялась осторожность и подозрительность, вдоль установленной по договоренности границы ходили британские и македонские часовые.

А вот на второй день лед начал таять. На самом деле все началось с Кейси. Он провел какое-то время вблизи от пограничной зоны. Поглазев сверху вниз на невысокого, но крепкого ветерана-македонянина лет пятидесяти, Кейси жестами втолковал тому, что хочет вызвать его на рукопашный поединок. Бисеза знала, что это такое: такая традиция существовала в некоторых воинских подразделениях. Сходились и дрались одну минуту без правил – кто кого.

Невзирая на агрессивность, всем было ясно, что одноногий Кейси совершенно не в форме для такой схватки, и между ним и македонянином встал капрал Бэтсон. Оставшись в подштанниках с подтяжками, он занял позицию напротив македонянина, более или менее соответствовавшего ему по росту и весовой категории. Быстро собралась толпа, и как только поединок начался, болельщики с обеих сторон принялись выкрикивать:

– Задай ему, Джо!

– А-ла-ла-ла-ла-лай!

Судил схватку Кейси и по истечении минуты поединок прервал. За это время Бэтсон успел получить немало ударов по туловищу, а у македонянина, судя по всему, был сломан нос. Явного победителя не было, но Бисеза заметила, что бойцы обеих сторон зауважали друг друга – а именно этого и добивался Кейси.

Охотников вступить в следующий поединок оказалось хоть отбавляй. Когда одному из сипаев сломали руку, вмешались офицеры. Но тут по предложению македонян было начато новое спортивное соревнование – игра под названием spharia. Игра с кожаным мячом чем-то походила на английское регби или на американский футбол, но была намного более жестокой. И снова Кейси не остался в стороне. Он разметил площадку, договорился о правилах и выступил в роли судьи.

Потом некоторые из томми[18] попробовали обучить македонян правилам крикета. Боулеры прогоняли видавший виды жесткий пробковый мяч по полоске земли, на которой стояли сделанные из чего попало воротца, а подающие отчаянно размахивали самодельными битами. Бисеза и Редди остановились посмотреть. Игра шла неплохо, хотя правило «заступа» не очень нравилось британцам.

Все это происходило прямо под парящим в воздухе Оком. Редди фыркнул:

– У человеческого разума невероятная способность поглощать всякие странности.

Кто-то из игроков с такой силой ударил битой по мячу, что он взлетел вверх и ударился об Око. Звук получился такой, словно пробковый мячик налетел на скалу. Мяч отлетел, его поймал полевой игрок и победно поднял руки в знак того, что обыграл подающего. Бисеза обратила внимание на то, что все это никоим образом не отразилось на Оке.

Игроки сбились в кучу и принялись спорить. Редди потеребил кончик носа.

– Насколько я догадываюсь, они спорят о том, можно ли приравнять отскок от Ока к тому, что мяч как бы поймал игрок.

Бисеза покачала головой.

– Я никогда не могла уяснить правил крикета. Благодаря всем этим инициативам, к концу второго дня напряжение и взаимная враждебность почти растаяли, и Бисеза совсем не удивилась тому, что в лагерь македонян потянулись томми и сипаи. Македоняне с охотой менялись с британскими солдатами едой, вином и даже сувенирами типа сандалий, шлемов и оружия Железного века на стеклянные бусы, губные гармошки, фотографии и прочие безделушки. А некоторые из проституток, прибывших с македонянами, были совсем не прочь оказать услуги этим большеглазым парням из будущего – и причем задаром.

На третий день Евмен отправил в форт посыльного, который пригласил капитана Гроува и его ближайших советников прибыть к царю.

22 Карта

Сильнее всего Николай ненавидел грязь. Через пару дней в шатровом городе он казался себе таким же потным и чумазым, как монголы, и таким же завшивленным – на самом деле ему казалось, что вши просто-таки облюбовали его, как источник новой, еще неиспробованной плоти.

«Если я не отравлюсь здешней едой, – думал Коля, – то эти паразиты высосут из меня всю кровь».

А Сейбл считала, что нужно притерпеться.

– Посмотри на Йе-Лю, – говорила она. – Он – цивилизованный человек. Думаешь, он вырос по уши в грязи? Конечно же нет. А если он может это терпеть, значит, и ты сможешь.

Безусловно, она была права. Но из-за этого жизнь среди монголов не становилась легче.

Чингисхан, судя по всему, был человеком редкого спокойствия.

С миром случилось нечто необъяснимое. Что бы это ни было, из-за этого раскололась Монгольская империя, что стало ясно на примере целого ряда исчезнувших ямов – обеспечивавших действие обширной сети путевых станций, между которыми перемещались, в частности, гонцы. Что ж, Чингисхан однажды построил свою империю, и в каком бы состоянии ни находился мир, он мог построить свою империю вновь – а если не он сам, так его неглупые сыновья. Йе-Лю, однако, советовал хану подождать. Монголы всегда имели привычку собирать побольше сведений, а уж потом решали, каким образом нанести удар. Чингисхан прислушивался к мнению своих советников.

Покуда тянулось ожидание и осмысливание сложившегося положения дел, Чингисхан, осознавая необходимость поддерживать своих воинов в хорошей форме и не давать им бездельничать, учинил войскам нешуточную подготовку, включавшую долгие переходы и конные вылазки. И еще он велел устроить battue. Под этим словом подразумевалась грандиозная охота на территории в несколько квадратных километров, поэтому на приготовления должно было уйти не меньше недели. Во время охоты можно было проверить войско на маневренность, сохранение дисциплины, владение оружием, умение поддерживать связь и выносить трудности. Охота считалась значительным событием, она, как и методы ведения войны, лежала в основе самосознания монголов.

Покуда шла подготовка, Сейбл обследовала город, составленный из юрт. Особое внимание она уделяла воинам – надеялась узнать их боевые приемы.

У монгольских воинов Сейбл вызывала раздражение. Коля уже знал, что обычный ритуал ухаживания здесь заключается в том, чтобы похитить свою будущую жену из юрты соседа, и поэтому женщины пользовались в монгольском обществе удивительным влиянием – по крайней мере, те из них, что входили в Золотой род. Голос первой жены Чингисхана, Борте, почти ровесницы императора, был главным при принятии решений ханского двора. Но женщины не воевали. И воины с опаской смотрели на странную Женщину с Небес в диковинных оранжевых одеждах и вовсе не собирались что-то ей показывать.

Неприятность случилась в тот день, когда один конник, напившись рисового вина, совсем забыл о могуществе Небес и попытался сорвать с Сейбл комбинезон. Это был крепко сложенный и необычайно сильный мужчина, ветеран первого похода Чингисхана на Русь – а стало быть, на его совести были сотни отнятых жизней. Но он не мог оказать достойного сопротивления человеку, подкованному в боевых искусствах на уровне двадцать первого века. Комбинезон расстегнулся, обнажилась одна бледная грудь Сейбл, но ее обидчик мгновенно рухнул на землю с двойным переломом ноги и завопил от боли.

После этого к Сейбл стали относиться с почтением и страхом. Ей позволяли ходить, где ей вздумается. Шел день за днем, и она дерзко пересекала одну преграду за другой и вела себя все увереннее и решительнее. Казалось, из-за того, что она очутилась в тринадцатом веке, в ней пробудились какие-то первобытные инстинкты.

Коля, между тем, проводил время в обществе Йе-Лю, главного чиновника империи.

Йе-Лю принадлежал к одному из народов, с землями которого граничила империя монголов, его привезли в монгольский лагерь пленником. Будучи по роду своих занятий астрологом, в империи безграмотных он быстро сделал карьеру. Дальновидный Чингисхан поручал управление растущей империей Йе-Лю и другим образованным придворным.

В качестве модели для нового государства Йе-Лю использовал Китай. Он отбирал самых способных и талантливых людей из числа пленных, которых монголы приводили из своих набегов на северные районы Китая, он находил книги и лекарственные снадобья в награбленной добыче. Однажды, скромно признался он, с помощью китайских лекарств и методов лечения ему удалось спасти много жизней во время вспыхнувшей в Монголии эпидемии.

Йе-Лю пытался усмирить жестокость монголов, взывая к их более высоким притязаниям. На самом деле Чингисхан хотел истребить все население Китая, дабы иметь больше пастбищ для своих коней, но Йе-Лю сумел его отговорить.

«Мертвые не платят дань», – сказал он.

Николай подозревал, что далеко идущие планы Йе-Лю состоят в том, чтобы окультурить монголов, позволив покоренным ими оседлым цивилизациям ассимилировать их – точно так же, как Китай в свое время поглотил и окультурил предыдущие волны захватчиков, приходивших с пустынного севера.

Коля не представлял себе, как закончится это приключение лично для него.

«Но уж если придется застрять здесь, на Мире, – думал он, – то лучшая надежда на будущее – в таких людях, как Йе-Лю».

Поэтому он с большим удовольствием разговаривал с Йе-Лю о сущности нового мира, размышлял о том, как быть.

Йе-Лю очень заинтересовала первая попытка Сейбл нарисовать на земляном полу карту мира. Теперь они с Николаем составили подробную карту планеты – по воспоминаниям Коли и снимкам, сделанным с борта «Союза». Йе-Лю был умным человеком и без труда воспринял понятие о том, что Земля представляет собой шар: как и древние греки, китайские ученые давно обратили внимание на кривизну тени Земли, падающей на Луну во время лунных затмений. Также Йе-Лю довольно легко воспринял проекцию шара на плоскости.

После того как были сделаны предварительные наброски, Йе-Лю собрал нескольких китайских художников-каллиграфов, и они начали рисовать огромную карту мира на шелке. В завершенном виде эта карта должна была стать украшением стены в одной из юрт дворцового павильона.

Постепенно появлявшееся изображение зачаровывало Йе-Лю. Он был поражен тем, как мало осталось в Евразии земель, еще не покоренных монголами. Им, мыслившим в масштабах материков, казалось, что от России до побережья Атлантики – всего один маленький шаг через страны Западной Европы. Но Йе-Лю волновало то, как он покажет карту Чингисхану. Так много земель в Новом Свете, на Дальнем Востоке, в Австралии и Океании, в Южной Африке и Антарктике – и обо всех этих землях Чингисхан не ведал.

На взгляд Коли, каллиграфы работали превосходно. Полярные шапки они вышивали тонкими белыми нитями, течение крупных рек – золотыми, большие города обозначали драгоценными камнями и всюду ставили аккуратные надписи монгольскими буквами. Правда, к своему изумлению, Николай узнал, что до начала правления Чингисхана у монголов вообще не было письменности, а он позаимствовал буквы у соседнего племени уйгуров.

Трудившиеся не покладая рук каллиграфы явно гордились своей работой. Йе-Лю относился к ним очень хорошо и хвалил их. Но они, как выяснилось, были рабами, захваченными в ходе набегов монголов на Китай. Раньше Николай никогда не видел рабов и поэтому смотрел на них с интересом и удивлением. Они все время держались скованно, сутулились и опускали глаза. Женщины-рабыни всеми силами старались сторониться монголов. Возможно, всем им нравилось общество Йе-Лю, но все равно они вели себя как люди побежденные, являющиеся собственностью победителей.

Коля тосковал по дому: по жене, по детям, потерявшимся в потоках времени. А ведь каждая из этих несчастных рабынь была оторвана от своего дома, ее жизнь была разбита – и вовсе не чьими-то грандиозными манипуляциями со временем и пространством, а жестокостью других людей. Горе рабов не убивало в Коле горечь потери, но глядя на них, он удерживался от жалости к себе.

Если ему становилось не по себе в обществе рабов-каллиграфов и вышивальщиц, Коля находил утешение в общении с цивилизованным и умным Йе-Лю. Через некоторое время он стал ловить себя на том, что ему легче доверять Йе-Лю, человеку из тринадцатого века, чем Сейбл, женщине из своего времени.

Скрупулезная подготовка карты нервировала Сейбл. Ее совсем не радовали те планы, которые Йе-Лю разрабатывал с такой осторожностью, чтобы затем представить их Чингисхану.

Важнее всего, по мнению Йе-Лю, сейчас было объединение. Монголы стали зависеть от ввоза зерна, тканей и многих других товаров первой необходимости, поэтому для них была важна торговля. Поскольку налаженных линий связи с Китаем осталось очень мало, прежде всего нужно было обследовать эту, первейшую и богатейшую часть азиатской империи Чингисхана. Николай же настаивал на том, что одновременно желательно отправить отряд в долину Инда, чтобы разыскать там Кейси и других его уцелевших современников.

Но для Сейбл во всем этом было мало смелости и быстроты. Миновала неделя, и она стремительно вошла в покои Йе-Лю и вонзила нож в карту мира. Рабы-каллиграфы разлетелись в стороны, как стайка перепуганных птиц. Йе-Лю устремил на Сейбл взгляд, наполненный холодным интересом.

Николай негромко проговорил:

– Сейбл, мы все еще чужие здесь…

– Вавилон, – не слушая его, объявила она и указала на свой нож, покачивающийся в самой середине Ирака. – Вот куда хану нужно направить свои силы. Житницы, торговые пути, жалкое блеяние китайских крестьян – все это пыль под ногами в сравнении с этим. Вавилон – вот где сосредоточена та сила, которая способна разрывать пространство и время. Ты не хуже меня знаешь о том, Ник, что сила, правящая новым миром, находится именно там. Если хан сумеет овладеть Вавилоном, если он победит эту силу, то его мечта стать властелином всего мира сбудется при его жизни.

– Такая чудовищная сила – в руках Чингисхана? Сейбл, да ты с ума сошла.

Сейбл смотрела на него сверкающими от волнения глазами.

– Мы – на восемь веков впереди них, не забывай об этом. Мы сможем приструнить этих монголов. – Она махнула рукой над картой мира, словно бы показывая, что мир принадлежит ей. – Для того чтобы создать современную цивилизацию на обломках истории, доставшихся нам, потребуется несколько столетий. Но опиревшись на монголов, мы сократим этот срок настолько, что уже следующее поколение будет жить так, как жили мы. Коля, мы сумеем это сделать. На самом деле это не просто шанс. Это наш долг.

Николай чувствовал себя слабаком рядом с этой страстной и яростной женщиной.

– Но ты собираешься оседлать дикого коня… Йе-Лю наклонился к Базилю, и тот перевел его слова:

– Вы будете говорить на понятном языке.

Коля и Сейбл извинились, и Николай пересказал в усеченном виде их разговор.

Йе-Лю осторожно извлек нож из шелковой карты, подержал в пальцах порванные нити. Обратившись к Сейбл, он сказал:

– Ты меня не убедила. Возможно, мы могли бы прибрать к рукам бьющееся сердце этого нового мира. Но удержать его надолго мы не сможем, если будем голодать.

Она покачала головой.

– Я пойду с этим к хану. Он не станет трусить и не упустит такую возможность.

Впервые за все время Николай увидел на лице Йе-Лю выражение, хоть сколько-то похожее на гнев.

– Посланница Небес, – сказал Йе-Лю. – Тебе пока недоступен слух Чингисхана.

– Погоди, скоро будет доступен, – проговорила Сейбл по-английски и нагло и бесстрашно ухмыльнулась.

23 Переговоры

По зову Александра к его шатру отправились капитан Гроув и офицеры – Бисеза и Абдыкадыр, а также Сесил де Морган в роли переводчика и Редди с Джошем, взявшие на себя труд записать все, что будет сказано на этих необычных переговорах, в свои блокноты. С македонской стороны должны были присутствовать сам Александр, Евмен, Гефестион, царский лекарь Филипп и немыслимое число придворной челяди, советников и слуг.

Обставлено все было грандиозно. Огромный шатер Александра, который сюда привезли из дельты Инда, был сшит из ткани, украшенной звездами, и покоился на золотых столбах. Для гостей перед золотым троном царя были поставлены сиденья с серебряными ножками. Между тем атмосфера была напряженная: всего в шатре, помимо участников переговоров, находилось не меньше ста вооруженных и готовых к бою воинов, называемых щитоносцами и одетых в алые с голубым туники, а также Бессмертные из Персии в чудесно вышитых, но совершенно непрактичных одеждах.

Евмен, пытаясь избежать ненужных трений, предварительно ознакомил Бисезу с тем, как полагается вести себя в присутствии царя. Поэтому все гости из будущего, войдя, приветствовали Александра, исполняя prosky-nesis. Так по-гречески именовался персидский обряд, заключавшийся в том, чтобы послать царю воздушный поцелуй и поклониться[19]. Ясное дело, это не очень понравилось Абдыкадыру, а вот капитан Гроув и его подчиненные все сделали как надо, не моргнув глазом. Видимо, эти британцы, волею судеб оказавшиеся на задворках своей империи и окруженные всевозможными князьками, раджами и эмирами, научились уважать необычные местные традиции.

Но только этот обряд и вызвал у Абдыкадыра внутренний протест, а в остальном, как видела Бисеза, он получал от происходящего огромное удовольствие. Бисеза знала мало таких здравомыслящих людей, как Абдыкадыр, но сейчас он явно окунулся в приятные фантазии, представляя себе, что эти потрясающие македоняне – и в самом деле его предки.

Гости расселись по красивым сиденьям, пажи и слуги обошли всех с блюдами, уставленными угощеньями и напитками, и переговоры начались. Перевод, который вели греческие ученые и де Морган, шел медленно и порой обескураживал и раздражал и ту, и другую сторону. Но все же мало-помалу переговорщики продвигались вперед с помощью карт, рисунков или даже надписей на македонских восковых табличках или на листках бумаги, которые Джош и Редди вырывали из своих блокнотов.

Начали с обмена имеющимися сведениями. Людей Александра совсем не удивило Око Зла, повисшее в воздухе над плацем около крепости Джамруд. С того самого дня, когда, по выражению македонян, «солнце скакнуло по небу», их разведчики видели подобные шары по всей долине Инда. Как и британцы, македоняне быстро привыкли к этим безмолвным и неподвижным «соглядатаям» и относились к ним без всякого почтения.

Весьма практичного и здравомыслящего секретаря Евмена гораздо меньше интересовали эти безмолвные загадки. Более ему была интересна политика, проводимая в будущем и заставившая этих людей оказаться здесь. Некоторое время ушло на то, чтобы втолковать Евмену и всем остальным, что британцы под командованием капитана Гроува и группа Бисезы на самом деле – из разных времен, что между ними пропасть примерно в сто пятьдесят лет. Правда, такое расстояние во времени выглядело крошечным в сравнении с двадцатью четырьмя столетиями, отделявшими время Александра от времени Бисезы. И все же Евмен довольно-таки быстро уяснил картину событий века девятнадцатого, когда капитан Гроув вкратце обрисовал обстановку.

Бисеза ожидала, что конфликтная ситуация двадцать первого века будет менее понятна македонянам, но когда Абдыкадыр упомянул о запасах нефти в Средней Азии, в разговор вступил Евмен. Он вспомнил о том, что на берегах реки в некоей стране (как поняла Бисеза, это было на территории современного ей Ирана) прямо рядом с тем местом, где поставили царский шатер, в земле было два источника, из которых вытекала странная жидкость.

– По вкусу и цвету эта жидкость ничем не отличалась от оливкового масла, – объяснил Евмен, – но тамошняя почва вовсе не годилась для оливковых деревьев.

Но все же, по его словам, Александр размышлял о том, какую выгоду можно извлечь из таких запасов этой странной жидкости, если они окажутся большими. Правда, придворный прорицатель объявил, что это масло – предвестие больших грядущих трудов.

– Мы пришли сюда в разные времена, и привели нас разные цели, – сказал Евмен. – Возможно, здесь сосредоточены стремления мира к вечности.

Сам Александр говорил мало. Он восседал на троне, подперев подбородок кулаком и полуприкрыв глаза. Лишь изредка он приоткрывал их и смотрел на собравшихся чуть искоса с непонятным, обманчивым смущением. Ведение переговоров он практически целиком отдал на откуп Евмену, который представлялся Бисезе человеком дальновидным и умным, а также Гефестиону, а этот время от времени прерывал Евмена и просил разъяснить ему что-то или принимался спорить с секретарем царя. Было совершенно ясно, что отношения у Евмена с Гефестионом напряженные.

«Но наверное, – подумала Бисеза, – Александр доволен тем, что эти двое потенциальных соперников вот так разделены».

Постепенно разговор перешел на то, что произошло со всеми сразу, – каким образом история могла распасться на куски и почему.

На взгляд Бисезы, случившееся должно было бы повергнуть македонян в ужас, но это оказалось не так. Они были твердо убеждены в том, что все происходящее – деяния богов, замыслы которых неисповедимы: мировоззрение этих людей, не имевшее ничего общего с наукой, для Бисезы было абсолютно чуждым, но между тем мыслили македоняне достаточно гибко для того, чтобы принимать подобные загадки как данность и не шарахаться от них в страхе. Это были закаленные и решительные воины, прошагавшие по неведомым землям не одну тысячу километров. Они, как и их греческие советники-ученые, были далеко не дураки.

Александра явно занимали философские вопросы.

– Могут ли умершие жить снова? – негромко вопросил он гортанным баритоном. – Ведь я для вас давным-давно мертв… И можно ли воссоздать прошлое – вернуться туда, где ты еще не совершил будущих прегрешений и не испытал горечи утрат?

Абдыкадыр шепнул Бисезе:

– Человеку, на руках у которого столько крови, как у этого парня, мысль о том, что прошлое можно подправить, должна казаться весьма привлекательной…

Гефестион сказал:

– Большинство философов смотрят на время как на циклы повторений. Как биение сердца, как прохождение времен года, как прибывание и убывание Луны. В Вавилоне астрономы создали календарь, высчитав движение планет, они говорят о Великом Годе, который длится, если я не ошибаюсь, четыреста тысяч лет. Когда планеты собираются в одно, особенное созвездие, происходит большой пожар, а когда планеты собираются воедино в другом месте, наступает «зима» и приходят потопы… Некоторые даже утверждают, что события прошлого повторяются в точности от одного цикла до другого…

– Однако эта мысль не давала покоя Аристотелю, – вставил Александр, и Бисеза вспомнила, что он действительно был учеником этого философа. – Если я живу за столько же лет до падения Трои, на сколько и после ее падения, то что же вызвало эту войну?

– Но все же, – продолжал Гефестион, – если в понятии повторяемости циклов есть что-то верное, то можно объяснить немало странных вещей. К примеру, оракулы и пророки… Если время построено из циклов, то, возможно, предсказание будущего не только видение будущего, но и память о прошедшем. Если так, то странная смесь времен, которой мы теперь стали свидетелями, не так уж необъяснима. Ты согласен со мною, Аристандр?

Старик-прорицатель склонил голову.

Тут Александр, Гефестион и Аристандр начали переговариваться между собой. Порой – слишком взволнованно и быстро, и толмачи не успевали за ними.

Редди был зачарован происходящим.

– Как удивительны эти люди! – шептал он.

– Довольно философии, – вмешался прагматик Евмен и призвал собравшихся решить, что предпринять в дальнейшем.

Капитан Гроув сообщил, что у него имеется предложение. Британский офицер захватил с собой атлас – книгу довольно древнюю даже по его меркам. Наверное, ею пользовались школьники викторианских времен.

С картами и их составлением македоняне были знакомы. На самом деле в свои походы Александр всегда брал греков, искушенных в искусстве изучения местности и рисования карт. Они и составляли карты покоренных Александром и до тех пор почти неведомых древним грекам земель. Поэтому македоняне очень заинтересовались атласом и взволнованно сгрудились вокруг небольшой книжицы. Их поразило качество печати, точность повторения изображения одних и тех же стран на разных страницах, яркие краски. Они без особого труда восприняли тот факт, что мир с центром в Средиземноморье, знакомый им, – всего лишь малая часть планеты, что сама планета представляет собой шар, о чем говорил Пифагор за несколько столетий до рождения Александра. На самом деле Аристотель, учитель Александра, написал отдельную книгу об этом. А Бисезу довольно сильно удивили обширнейшие территории, закрашенные розовым цветом и обозначавшие земли, принадлежавшие Британии в пору ее расцвета.

Наконец Александр с некоторой долей недовольства потребовал, чтобы атлас поднесли к его трону. Однако он сильно разочаровался, когда увидел, что его империя была обозначена карандашом на карте мира.

– Я полагал, что оставил могущественный след в мире, – сказал он. – Но сколь многого я даже не увидел.

Пользуясь атласом, капитан Гроув объяснил, что его предложение состоит в том, чтобы, объединив силы, выступить маршем на Вавилон.

Абдыкадыр попробовал рассказать о радиосигналах, пойманных космонавтами с борта «Союза». Это, естественно, вконец обескуражило греков и македонян, но, на счастье, Джош и Редди сумели подыскать подходящие красочные выражения.

– Это – как звук неслышимых труб, – сказал Редди. – Или как вспышка солнца в невидимых зеркалах…

Абдыкадыр продолжал:

– И единственный сигнал, услышанный нами, исходил вот отсюда. – Он указал на Вавилон. – Именно здесь мы, скорее всего, сумеем понять, что случилось со всеми нами и со всем миром.

Все это было переведено Александру.

При упоминании о Вавилоне македоняне заволновались. Уже много дней они не имели никаких вестей ни из Македонии, ни откуда бы то ни было еще за пределами долины Инда – да и британцы давно не получали весточек из дома, из своего времени. И всем было понятно, куда надо двигаться, если все так и будет продолжаться: Александр всегда намеревался превратить Вавилон в столицу империи, протянувшейся от Средиземного моря до Индии – империи, где земли были бы соединены между собой морскими и речными путями. Возможно, именно теперь его мечта могла осуществиться даже с помощью тех сил, что были сосредоточены в его руках, и даже при том, что весь прочий ведомый ему мир исчез.

Исходя из всего этого, наилучший путь был ясен. Как только было достигнуто согласие, Редди ужасно разволновался.

– Вавилон! Боже мой, куда же заведут нас все эти приключения?

Переговоры быстро скатились к обсуждению практических вопросов – времени начала похода, снабжению продовольствием. Свет за стенами шатра потускнел. Слуги подносили и подносили вино. Собравшиеся все более расслаблялись, встреча становилась все более шумной.

Отойдя в сторону от македонян, Джош, Абдыкадыр, Бисеза и Редди собрались вчетвером.

Бисеза сказала:

– Нужно что-то оставить для Сейбл и Коли на тот случай, если они все-таки доберутся сюда.

Стали обсуждать такие ориентиры, как большие стрелы на земле, выложенные из камней, каменные пирамидки, внутри которых лежали бы записки. Было даже предложение оставить для космонавтов рации.

– Скажите, а вам нравится то, – осведомился Абдыкадыр, – что мы доверяем свою судьбу Александру и его войску?

– Да, – без раздумий отозвался Редди. – Аристотель учил этих парней открытости ума и сердца, учил любознательному отношению к миру. Поход Александра был настолько же завоевательской кампанией, насколько и исследовательской экспедицией…

– Капитан Кук с армией в пятьдесят тысяч человек, – проворчал Абдыкадыр.

– И конечно же, – продолжал свою мысль Редди, – именно эта открытость позволила им воспринять традиции незнакомых народов и так спаять воедино империю, что, если бы не безвременная смерть Александра, это громадное государство просуществовало бы не одно столетие, опережая остальные цивилизаций.

– Но здесь, – заметил Джош, – Александр пока не мертв.

Бисеза видела, что Александр наблюдает за ними. Вот он запрокинул голову и что-то негромко сказал евнуху.

«Уж не услышал ли он то, о чем мы говорили? – подумала Бисеза.

Редди закончил свою мысль:

– Мне не приходит на ум лучшей идеи, чем основать «Британскую империю» в Азии и Европе за две тысячи лет до того времени, когда она возникла!

– Но империя Александра, – возразил Джош, – не имеет ничего общего с демократией и духовными ценностями древних греков. Он совершал отвратительные зверства – например, сжег город Персеполь. Каждый новый этап его бесконечного похода оплачивался добром, награбленным за время предыдущего этапа. Он бросался чужими жизнями, как спичками. По некоторым оценкам, на его совести три четверти миллиона погибших.

– Он был человеком своего времени, – заявил Редди так упрямо и цинично, словно лет ему было в два раза больше, чем на самом деле. – Чего тут ожидать? В его мире порядок исходил только от империи. Внутри границ империи существовали культура, порядок, возможность развития цивилизации. За ее границами – только варварство и хаос. И не было другого способа управлять миром! И между прочим, достижения Александра его пережили, хотя самой империи это было не суждено. Он распространил греческий язык от Александрии до Сирии так гладко, будто варенье на хлеб намазал. Когда римляне двинулись на восток, они обнаружили там не варваров, а людей, говорящих по-гречески. Если бы не это греческое наследие, христианство из Иудеи распространялось бы с гораздо большим трудом.

– Возможно, – не стал спорить Абдыкадыр. – Но не забывай, Киплинг, – добавил он с усмешкой, – я – не христианин!

К ним подошел капитан Гроув.

– Полагаю, мы свое дело сделали, – негромко произнес он. – Я необыкновенно рад тому, что нам удалось так быстро достигнуть соглашения, и просто поразительно, как много у нас общего. Получается, что когда дело доходит до того, что нужно переместить войско из одного места в другое, за две тысячи лет ничего так уж сильно не изменилось… Но послушайте: я заметил, что встреча стала носить не самый деловой характер… Я слышал об Александре и том разврате, который его окружал, – с печальной усмешкой заметил капитан. – И я бы, несомненно, предпочел ретироваться отсюда, но боюсь, с точки зрения политики надо еще немного тут послоняться и свести с этими ребятами знакомство поближе. Не волнуйтесь: с вином я не переусердствую! Мои парни тоже побудут тут со мной, но если вы хотите удалиться…

Бисеза воспользовалась этим предложением. Редди и Джош тоже решили уйти. Правда, на выходе Редди с некоторой завистью оглянулся на мерцающий интерьер царского шатра, где перед троном начала танцевать весьма недурственная собой девица в легкой накидке.

Снаружи, у входа в шатер, Бисезу поджидал Филипп, грек, лекарь Александра. Бисеза поспешно позвала де Моргана. Снабженец был полупьян, но переводить еще мог.

Филипп сказал:

– Царь знает, что ты говорила о его смерти.

– О… Мне очень жаль.

– И он хочет, чтобы ты сказала ему, как он умрет. Бисеза растерялась.

– У нас есть только предание. Рассказ о том, что с ним случилось…

– Он скоро умрет, – выдохнул Филипп.

– Да. Ничего не поделаешь.

– Где?

Она вновь растерялась, но ответила:

– В Вавилоне.

– Значит, он умрет молодым, как Ахилл, его любимый герой. Как это похоже на Александра! – Филипп оглянулся на царский шатер, где, судя по доносящемуся шуму, пирушка набирала обороты. Вид у лекаря был встревоженный, но решительный. – Что ж, дивиться нечему. Он пьет, как и дерется, за десятерых. И ему в легкое вонзилась стрела, он чуть не погиб. Боюсь, он не даст себе времени на выздоровление, но…

– Он не станет слушать своего лекаря. – Филипп улыбнулся.

– Кое-что остается без перемен.

Бисеза быстро приняла решение. Она сунула руку во внутренний карман комбинезона, где у нее лежала аптечка первой помощи, и вынула пластиковую упаковку таблеток от малярии. Она показала Филиппу, как выдавливать таблетки из пластиковых лунок.

– Пусть твой царь примет это, – сказала она. – На самом деле никто точно не знает, как все было. Истина была окружена слухами, ссорами и враньем. Но некоторые верят, что все вышло из-за той болезни, от которой помогают эти таблетки.

Филипп нахмурил брови.

– Зачем ты даешь мне это?

– Потому что я думаю, что твой царь очень важен для будущего всех нас. Если он умрет, то хотя бы не так…

Филипп сжал в кулаке упаковку таблеток и улыбнулся.

– Благодарю тебя, госпожа. Но скажи мне…

– Да?

– Будут ли помнить о нем – в будущем?

И снова она возникла, эта странная дилемма – стоит ли рассказывать слишком много. А Бисеза успела довольно многое узнать об Александре и его эпохе из рассказов своего телефона.

– Да, будут. Будут помнить даже о его коне! – Буцефал погиб в битве у реки Джелум[20]. – За тысячу лет до нынешнего времени в стране за Оксусом[21] правители будут утверждать, что у их коней на голове когда-то росли рога и что они – потомки Буцефала, некогда прошедшего по этим краям вместе с Александром.

Филипп был в полном восторге.

– Александр велел изготовить для Буцефала шлем с золотыми рогами и надевал его на голову своего коня перед битвами. Госпожа… если царь будет при смерти…

– Тогда расскажи ему об этом.

Когда лекарь ушел, Бисеза строго сказала де Моргану:

– А вы об этом помалкивайте. – Он развел руками.

– Конечно, конечно. Мы должны сохранить Александру жизнь – ведь если уж мы тут застряли, он наша надежда хоть на какое-то будущее. Но заклинаю вас всеми богами, Бисеза! Почему вы просто так отдали этому врачу таблетки? Почему не продали? Александр в тысячу раз богаче любого из людей его времени! Какая расточительность…

Но она, смеясь, ушла прочь.

24 Охота

Наконец все было готово к началу battue.

Для охоты, представлявшей собой одновременно и упражнение в воинском искусстве, была отведена огромная территория в степи. Части войска развертывались широкими кордонами, и каждой из этих частей командовал один из главных полководцев. Загонщики направились к центру, передвигаясь будто на маневрах. Впереди и по обе стороны от каждой группировки двигались разведчики. Части войска перекликались между собой с помощью труб. В конце концов образовался очень точный круг.

Как только загонщики приступили к делу, Чингисхан сам возглавил царскую процессию и вывел ее на гряду невысоких холмов, откуда открывался хороший вид на всю окружающую местность. На охоте обязаны были присутствовать все члены Золотого рода – жены, наложницы, слуги. Йе-Лю также отправился с царской процессией и взял с собой Колю, Сейбл и толмачей.

Масштаб учений потрясал воображение. Заняв место на вершине холма, Николай увидел только два-три полка, выстроившихся на равнине внизу. Реяли яркие вымпелы, взволнованно переступали с ноги на ногу лошади. Остальные полки находились далеко, где-то за линией горизонта. Для царской семьи и сопровождающих ее лиц было приготовлено обильное и роскошное угощение.

Покуда работали загонщики, членов Золотого рода развлекали сокольники. Один монгол вынес большого орла, сидевшего поверх толстой рукавицы. Когда орел расправил крылья, оказалось, что их размах больше роста охотника. Выпустили ягненка, и огромная птица догнала его и набросилась с такой страстью, что сокольничий, державший орла на длинном ремешке, не удержался на ногах и упал, что весьма развеселило хана и его окружение.

После соколиной охоты начались конные скачки. Маршрут растянулся на несколько километров, и оттуда, где стоял Николай, было видно только место финиша. Наездники не старше семи-восьми лет скакали на взрослых лошадях без седла и босиком. Скорость скачки была просто бешеная. В густом облаке пыли всадники приближались к финишу. Члены Золотого рода бросали победителям золотые монеты и драгоценные камни.

На взгляд Коли, все это было еще одним примером монгольской смеси варварства с вульгарной показухой. Сейбл об этом отзывалась по-своему.

«У этих людей совсем нет вкуса», – ворчала она.

Однако Николай не мог не восхищаться удивительным хладнокровием Чингисхана.

Вышколенный воин, твердый политик, целеустремленный и неподкупный человек, Чингисхан родился в семье вождя одного из монгольских кланов. При рождении ему было дано имя Темучин, что означает «кузнец», а впоследствии он взял себе имя Чингисхан, то есть «властелин мира». Около десяти лет длился братоубийственный конфликт, но в конце концов Темучину впервые за много столетий удалось сплотить монголов в единый народ, и он стал «правителем всех племен, живущих в войлочных шатрах».

Монгольские войска состояли почти поголовно из кавалерии, отличавшейся удивительной быстротой перемещения и строжайшей дисциплиной. Стиль ведения боя монголы оттачивали на протяжении жизни многих поколений, занимаясь охотой и ведя войны на равнинах. Для оседлых народов, имевших крестьянские хозяйства и города по краям степей, монголы были трудными соседями, но не только они. На бескрайних как океан просторах Азии несколько столетий бесчинствовали орды конников-грабителей. Монголы просто оказались последними в этой долгой кровавой цепочке. А под властью Чингисхана они стали поистине страшной силой.

Свои боевые походы Чингисхан начал с покорения трех народов, обитавших на территории Китая. Быстро богатея за счет грабежей, монголы затем обратили свое внимание на запад и напали на Хорезм – древнее и богатое государство, простиравшееся от Ирана до Каспийского моря. После этого прошли по Кавказу на территорию нынешней Украины, в Крым, а потом совершили страшный набег на север, на Русь. Ко времени смерти Чингисхана его империя, созданная при его жизни, уже в четыре раза превышала по площади государство Александра Македонского и в два раза – Римскую империю.

Но при этом Чингисхан оставался варваром, и его единственной целью было усиление власти и обогащение Золотого рода. К тому же монголы были безжалостными убийцами. Их жестокость объяснялась их собственными традициями: безграмотные кочевники, они не понимали, зачем нужно сельское хозяйство. Города для них представляли смысл только как источники добычи, а человеческую жизнь они не ценили вовсе. С этими принципами они и осуществляли каждое очередное завоевание.

И вот теперь Коля чудесным образом оказался в самом сердце монгольской империи. Здесь преимущества имперского строя были видны более ярко, чем на страницах любого из учебников истории, написанных потомками покоренных народов. Впервые за все свое существование Азия была объединена – от границ с Европой до Южно-Китайского моря: на гобеленах, украшавших шатры Чингисхана, китайские драконы соседствовали с персидскими фениксами. И несмотря на то что все связи прервались после упадка монгольской империи, на смену мифам о народах Востока пришли воспоминания – воспоминания, которые в один прекрасный день вдохновят Христофора Колумба пуститься в плавание через Атлантический океан в поисках нового пути в Индию.

Наконец на горизонте показались отряды загонщиков. С воплями и улюлюканьем они пересекли границу охотничьих угодий. Бегуны протянули между отдельно стоящими частями войска веревки и создали кордон. Загнанные звери валились наземь или метались из стороны в сторону, едва различимые в облаках пыли.

Николай щурился и всматривался в пелену пыли.

– Интересно, кого они поймали. Вижу лошадей… еще вроде бы там есть дикие ослы… волки, гиены, лисы, верблюды, зайцы. И все жутко перепуганы.

Сейбл указала в сторону.

– Посмотри-ка туда.

Сквозь пыль там проглядывал силуэт какого-то крупного животного. Поначалу оно показалось Коле похожим на огромный валун. Словно бы вылепленный из глины, зверь был намного выше человека ростом. Он передвигался тяжело и мощно, было видно, как шевелятся его могучие плечи, как поблескивает ржаво-коричневая шерсть. А когда зверь запрокинул голову, Николай увидел выгнутый дугой хобот и извитые спиралью бивни и услышал звук, подобный пению басовых труб органа.

– Мамонт, – прошептал Николай в ужасе и изумлении. – Охотники Чингиса пересекли границу между территориями из разных эпох, наткнулись на такую добычу, на какую и не рассчитывали. Много веков можно было только мечтать об этом. Ну почему у нас нет видеокамеры!

Но Сейбл смотрела на мамонта совершенно равнодушно.

Чингисхан сел верхом на своего коня и поехал навстречу загонщикам, сопровождаемый с обеих сторон парой телохранителей. Ему предоставлялось право первым убить загнанного зверя. Правитель остановил коня метрах в двадцати от холма и стал ждать, когда на него выгонят жертву.

Неожиданно послышались крики. Некоторые из кордонщиков покинули ряды и обратились в бегство, невзирая на ругань командиров. В туче пыли прямо перед Чингисханом Коля увидел летящую по воздуху красную тряпку – но нет, это была не тряпка, а человек – монгольский воин с вспоротыми животом и грудью и болтающимися внутренностями.

Чингисхан не двигался с места. Он пришпоривал коня и держал наготове копье и ятаган.

Николай увидел бегущего зверя, появившегося из-за пыльной завесы. Он двигался крадучись, припадая к земле, как лев, но при этом был гораздо массивнее льва и статью больше походил на медведя. А когда зверь раскрыл пасть, всем стали видны клыки – такие же кривые и длинные, как ятаган Чингисхана. Еще мгновение – и в мертвенном безмолвии император и саблезубый тигр замерли, глядя друг на друга.

А потом раздался единственный выстрел – будто неожиданный гром грянул с ясных небес. Выстрел прозвучал так близко от Коли, что у того зазвенело в ушах, а еще он услышал свист летящей пули. Вокруг закричали, забегали, запричитали приближенные хана. А гигантская кошка вдруг рухнула на землю, ее задние лапы задергались, а голова превратилась в кровавое месиво. Конь Чингисхана пятился, а сам он даже не побледнел.

Это, конечно сделала Сейбл. Но свой пистолет она уже успела спрятать.

Она развела руками.

– Tengri! Я – посланница небес, присланная, чтобы спасти тебя, великий владыка, ибо ты должен жить вечно и править миром! – Она резко обернулась к дрожащему с головы до ног Базилю. – Переведи все точно, пес, а не то ты будешь следующим, кому я разнесу башку.

Чингисхан пристально смотрел на нее.

Убийство животных внутри кордона продолжалось несколько дней. По традиции некоторых животных отпускали на волю, но на этот раз, из-за того что жизни правителя грозила опасность, никого не пощадили.

Николай с любопытством осматривал останки. В дар Чингисхану принесли головы и бивни нескольких мамонтов, а также целую стаю убитых львов – таких громадных, каких прежде никто из охотников не видел, и еще лисиц с чудесным снежно-белым мехом.

Угодили в монгольские сети и очень странные люди. Обнаженные, умеющие быстро бегать, но не сумевшие спастись. Небольшая семья – мужчина, женщина и мальчик. Мужчину прикончили на месте, а женщину с ребенком в цепях привели в ханские покои. Они были нагие и грязные и, судя по всему, не умели членораздельно разговаривать. Женщину отдали на поругание воинам, а ребенка несколько дней держали в клетке. Без родителей малыш отказывался есть и слабел на глазах.

Только однажды Николай рассмотрел его вблизи. Мальчик, сидевший на корточках в своей клетке, был высокого роста – выше монголов, даже выше Коли, но при этом лицо его сохраняло детскую неоформленность. Кожа на лице у него была обветренная, ступни омозолевшие. Ни капли жира нигде на теле, а мышцы жесткие, крепкие. Казалось, он способен пробежать весь день без отдыха. Он повернул голову и посмотрел на Колю поразительно синими и ясными, как небо, глазами. В этом взгляде был ум, но то не был ум человека, а некое вселенское понимание всего мира, не сосредоточенного внутри самого себя. Так смотрят львы.

Николай хотел поговорить об этом с Сейбл. Возможно, это было какое-то доисторическое существо – Homo erectus, к примеру, нечаянно захваченный во время Разрыва. Но он нигде не мог разыскать Сейбл.

Когда Николай вернулся, клетка исчезла. Ему сказали, что мальчик умер, что его тело забрали и сожгли вместе с останками зверей.

Сейбл появилась около полудня на следующий день. Йе-Лю и Николай в это время в очередной раз обсуждали стратегию дальнейших действий.

Сейбл была одета в монгольское платье из дорогой, украшенной вышивкой ткани, какие носили только женщины из Золотого рода. Однако то, что она к этому роду не принадлежала, подчеркивалось вплетенной в ее волосы и обернутой вокруг шеи лентой из оранжевого парашютного шелка. Вид у нее был какой-то диковатый, взбудораженный.

Йе-Лю откинулся на подушки и устремил на нее пристальный, встревоженный и расчетливый взгляд.

– Что с тобой случилось? – спросил Коля по-английски. – Я тебя не видел с того момента, как ты выпалила из пистолета.

– А скажи, эффектно получилось? – выдохнула Сейбл. – И, что самое главное, сработало.

– Что значит «сработало»? Чингис мог тебя убить за то, что ты помешала ему реализовать право первенства на охоте.

– Но он этого не сделал. Он позвал меня к себе в юрту. Он прогнал всех – даже толмачей, и мы остались наедине. Думаю, теперь он и вправду верит, что я спустилась с этого самого tengri. Знаешь, когда я к нему пришла, он уже пил несколько часов подряд, так я его вылечила от похмелья. Поцеловала его кубок с вином, представляешь? У меня за щекой было припрятано несколько таблеток аспирина, и я их в кубок выплюнула. Все так просто вышло… Говорю тебе, Ник…

– Что ты ему предложила, Сейбл?

– То, чего он хочет. Давным-давно шаман сказал ему, что боги избрали его своим орудием. Чингис – наместник tengri на земле, посланный, чтобы править всеми нами. Он знает, что его миссия еще не окончена, что Разрыв на самом деле отбросил его назад. И еще он знает, что стареет. Этот ваш коммунистический памятник с датой его смерти жутко его огорчил. Он хочет, чтобы ему было дано время завершить миссию – он жаждет бессмертия. Именно это я ему и предложила. Я ему сказала, что в Вавилоне он найдет философский камень.

Николай ахнул.

– Ты чокнулась.

– Как знать, Ник. Мы же понятия не имеем о том, что ждет нас в Вавилоне. Что там может быть? И кто нас остановит? – процедила она сквозь зубы. – Кейси? Или эти тупоголовые британцы, застрявшие в Индии?

Коля растерялся.

– Чингис переспал с тобой? – Она улыбнулась.

– Я знала, что моя чисто вымытая кожа ему будет отвратительна. Поэтому я взяла немного навоза от его любимого коня и втерла себе в волосы. И еще немного покаталась по грязи. И знаешь, как ему понравилась моя кожа? Она гладкая, на ней нет оспин, нет рубцов от прыщей. Пусть ему не по нраву гигиена, зато он по достоинству оценил ее результаты. – Она помрачнела. – Он пристроился ко мне со спины. Любовью монголы занимаются примерно так же тонко, как ведут войны. Но в один прекрасный день этот краснорожий ублюдок заплатит за все.

– Сейбл…

– Но не сегодня. Он получил, что хотел, и я тоже. – Она пальцем поманила к себе Базиля. – Эй, французишка. Скажи Ие-Лю, что Чингисхан принял решение. Монголы, так или иначе, доберутся до Ирака – лет через сто примерно, так что ничего сверхъестественного в этом походе для них не будет. Курултай – военный совет – уже созван.

Она выхватила из-за края ботинка кинжал и вонзила его в карту – в то самое место, куда уже втыкала. В Вавилон. И на этот раз никто не осмелился выдернуть кинжал.