Охота на фейри

Мы переживали за Олэна и не слушали. Тэтчер и Бейкер унесли его домой, и матушка Хербен пошла с ними. Она была бледной, когда уходила. Я редко видела ее бледной, последний раз был, когда она принимала роды на соседней ферме и пришла к нам за козьим молоком. Мама спросила про госпожу Вивер, которая рожала той ночью, и матушка Хербен покачала головой, и когда мама спросила о малыше, она стала выглядеть так, как когда занялась Олэном. Мы помогли Виверу похоронить жену и дочь на следующий день, и мама посылала Хуланну в его дом с горячей едой каждый вечер целый месяц.

Я сглотнула от воспоминания.

Тихий треск привлек мое внимание к фейри в клетке. Злой стоящий фейри щелкал пальцами.

— Наши страдания тебя не тревожат, смертная охотница, но могла бы хоть дать воды. Мы все-таки умираем.

— Умираете? — потрясенно спросила я.

Он посмотрел на меня с жалостью, как на особо глупого ребенка, и указал на фейри, дергающегося на дне клетки.

— А как ты бы это назвала?

— Я думала, вы бессмертные, — парировала я.

— Будто ты знаешь правила Фейвальда, — прошипел он.

Я фыркнула, нащупала повязку. Она висела на шее. Я подняла ее и отправилась на поиски швейного набора мамы. Там был наперсток, куда можно было налить воду для фейри.

Наш дом был удивительно грязным. Обычно мама поддерживала чистоту и порядок, и все было на местах, но ее постельное белье было смятым, деревянная чашка лежала на столе, бочка с водой была наполовину пустой, а ее одежда для сна валялась на кровати. Странно.

Я прижала ладонь ко лбу. У меня была лихорадка. Плохо.

Может, мама проверяла Олэна. Может, ему было хуже.

Я нашла швейный набор, где были и медная брошь мамы и набор иголок, наполнила медный наперсток и деревянную кружку водой из бочки и убрала повязку, чтобы протянуть наперсток фейри.

— Вот, — я поднесла его к Лидеру. Я не сдержалась, так я думала о нем. Все-таки он вел переговоры.

— Ты можешь передать через прутья? — напряженно спросил он.

Я закатила глаза.

— То, что ты привык, что люди танцуют по твоей прихоти, не означает, что я буду тебе служить.

— Железо нас обжигает, — прошипел он. — А эта клетка окружает нас железом.

— Мне было бы жаль, — я опустила наперсток у клетки — он мог бы дотянуться, если бы захотел. — Если бы вы не украли моего отца и сестру, и не ранили лучшего друга.

— Они сами к нам пошли, — сказал он, его морок мерцал.

— И ты сам возьмешь воду, — парировала я, сделав глоток из чашки и брызнув на лицо прохладной водой.

Я вернула повязку на место, и фейри пропали. Хотя пару минут спустя я увидела наперсток в клетке, а не возле нее.

Звуки у дома стали громче, и вместе с отсутствием мамы они вызывали у меня тревогу.

Я оделась с болью и трудом. Я выбрала охотничьи кожаные штаны, высокие кожаные сапоги до середины бедра. Я не могла заплести косу по новой, так что бросила ее так. Лук брать не было смысла. Я не могла так стрелять из него. Я не могла ничего полезного.

Я сдула прядь волос с лица, фыркнув, и открыла дверь дома.

Глава двадцать третья

Когда нам было семь, мама сделала нам угощение на ночь Наступления весны.

Я ждала эту ночь месяцами. Я больше всего любила пение, а Хуланна — ее голос был как у певчей птицы — мечтала о сладостях и том, как уложит по-новому свои темно-рыжие кудри. Я мечтала о часе, когда вся деревня собиралась у колодца в центре и пела в свете свечей. Это было как хор ангелов. Один ангельский миг в году.

Мы пели, чтобы отогнать гулей от деревни, запереть их в лесу. В этом году мы уже потеряли две козы из-за гулей. Они высосали их кровь ночью, пока мы спали. Козы не могли защититься от кровососущих теней. И не только наши козы. Нам нужны были песни Наступления весны, чтобы отогнать хищников.

Я репетировала песню, пока мыла тарелки, когда мама вошла с одеялом в руках и широкой улыбкой на лице. Отец отложил лук, который смазывал, и с такой же улыбкой подошел к ней.

— У нас сюрприз, — мама почти сияла.

— Какой? — спросила Хуланна. Она замечталась, а не вытирала тарелки, ее полотенце не намокло, а стопка чистых тарелок рядом с ней росла.

Мама открыла фартук и вытащила два белых фартука с кружевом по краям, к нашей радости. Хуланна завизжала, подбежала обнять ее, мы с отцом робко улыбнулись друг другу.

— Для этой ночи, — сказала мама.

Хуланна тут же надела свой. Она выглядела мило, как гора со снежной вершиной, ее лицо сияло, как мамино.

От этого она сильнее расстроилась час спустя, когда оказалась слишком близко к костру и опалила фартук, оставив длинный коричневый след спереди. Она посмотрела на меня со слезами на глазах и показала мне фартук.

— Все хорошо, — храбро сказала я. — Мы можем поменяться. Ты можешь надеть мой этой ночью.

Она возражала, но слабо. Она хотела выглядеть идеально.

Я старалась выглядеть храбро и весело, когда мы пошли на праздник. Гордость родителей помогла ослабить боль из-за опаленного фартука, но я все равно прятала его под плащом.

Я помрачнела, только когда госпожа Алебрен громко сказала Хуланне:

— Ты — самая милая девочка в этих краях, и с таким райским голосом! Так красиво! Жаль, твоя двойняшка не полностью похожа на тебя!

Я никогда не была той, кого они хотели, потому что они хотели Хуланну. А я была всего лишь Элли.

Глава двадцать четвертая

Мой рот открылся, когда я выглянула из дома. Казалось, вся деревня собралась тут, и, к моему потрясению, Госпожа Тэтчер сжимала воротник моей мамы и почти трясла ее, крича в лицо моей матери:

— Ты заплатишь, Генда! Ты за это заплатишь! Моя Хельдра, милая моя девочка, потрясена, и это из-за твоей семьи!

Толпа согласно шепталась.

— Мы отправим Квикстеп в Низины за Рыцарями Света! — предложил кто-то. Потому что, конечно, Рыцари любили ездить в лес и успокаивать женщин в деревне. Ради этого они и жили.

Я попыталась увидеть, кто был тут, но было сложнее понять, кого не было. Я сглотнула страх, видела почти все лица, которые знала, в трепете факелов. Еще даже не наступило утро, хотя, судя по тусклой полоске света на горизонте, до него оставалось немного.

Они не смогли подождать до утра, чтобы собраться злой толпой с факелами у дома моей мамы? Мелочные глупые люди.

Словно мама не потеряла достаточно. Словно это была ее вина. Гнев кипел во мне, и я пыталась подавить его. Вдруг закаркал ворон, взлетел с дерева в ночное небо. Я решила заговорить в тот миг.

— Разве мы не заплатили? — громко спросила я. — Потерять Хуланну и Хантера мало?

— Конечно, — сказала госпожа Тэтчер, но отпустила воротник мамы и повернулась ко мне.

Мама посмотрела с предупреждением, поправляя мятый воротник. Остальная она выглядела аккуратно, несмотря на шок, что деревня была у ее двери. Шок был в доме, где она бросила вещи не на местах.

— Из-за тебя и твоей дурной сестры наша деревня лишилась охотника. И певчего! Олэн разбит, и матушка Хербен говорит, что он сможет петь только через недели. Ты понимаешь, что это значит?

— Гули, — согласилась я. Но только потому, что не хотела говорить «фейри» вслух.

Толпа шепталась вокруг нее, тревожный звук людей, чьи трудолюбивые жизни неожиданно попали в тупик. Звук людей, которые переживали, что их ждало больше работы и, что хуже, больше сложностей. Это ощущение было знакомым, как запах сосен вокруг нас, которые качал ветер, как бледность лунного света, бросающего длинные тени на загон для коз. Это было ощущение Скандтона в беде. Ледяное ощущение, которое мы разделили, когда Маттервайн разлилась две весны назад и смыла пастбище. Когда зима пять лет назад была такой сильной, что торговцы не могли пробиться сквозь бури с нужными товарами из низин.

Я сглотнула.

— Это значит, смерти наших детей будут на твоей совести, — сказала госпожа Тэтчер. — Когда мы будем голодать без мяса, и нас придут убивать, потому что тут нет охотника, это будет твоей виной.

— Забудьте об охотнике! — крикнул кто-то. — Мы позовем Рыцарей!

— Охотник тут, — спокойно сказала я. Я хотела взять толстую госпожу Тэтчер с ее красивыми фартуками и укоризненными взглядами и заткнуть дырку в крыше сарая. Я хотела кричать на всех людей, что у меня были свои проблемы. Что они должны были помогать, а не приходить сюда и винить маму и меня. Но я все это подавляла. Мне нужно было, чтобы это придавало мне сил.

Олэн пострадал. Они были правы. Без нас с ним они не были защищены от Фейвальда и трех фейри в моем доме. Они не были защищены от гулей, медведей или других ежедневных угроз. Они нуждались во мне.

— Наш охотник ушел в круг Звездных камней! — настаивала госпожа Тэтчер. — На этой неделе ни у кого не будет жареного мяса. Наш скот останется без защиты. Пастбища будут уязвимы!

— Я — охотник этого поселения, — мрачно сказала я. — И я принесу мясо и разберусь с хищниками.

— Ты? Слепая девчонка? — смех госпожи Тэтчер был резким, и за ней я видела, как Хельдра хихикала с матерью. Серьезно, Хельдра? Я могла бросить ее танцевать, пока не отвалятся ноги. Я могла уйти, но нет, я пошла и спасла жизнь этой неблагодарной козы.

— Что ты можешь? — Хельдра оскалилась.

— Смотреть и видеть, — сказала я.

Я повернулась, открыла дверь домика и ушла внутрь. Мне нужно было расставить силки, несмотря на руку. Я могла сделать это одной рукой, хоть и медленно.

Я прошла к сундуку, где отец хранил все для охоты, вытащила его силки и стала запихивать в мешок из грубой ткани. Там была проволока, и я села за стол и стала бережно проверять силки, чинить слабые места. Я начну, как только проверю все.

После долгих минут мама вошла в дом и закрыла дверь со вздохом облегчения. Звуки толпы снаружи не звучали. Они разошлись.

— Ты не можешь идти сегодня, Элли, — сказала она, пока я возилась с силками.

— Я должна.

— У тебя сломана рука, — ее голос был напряженным. Она будто боялась того, что я могла сделать.

— Я в курсе.

— У тебя температура, — в этот раз она почти умоляла.

— Это я тоже знаю, — огонь, Элли. Брось страх в огонь. Не дай ему захватить тебя. Зачем она называла очевидное?

— Эластра Хантер, ты не в состоянии быть охотником этой деревни!

Я подняла голову. Мама уперла кулаки в бока, лицо осунулось от тревоги и боли.

— Мама, — я старалась быть нежной, хоть было непросто. Это умела Хуланна. Пока не стала кровожадной Леди Фейвальда.

Я не рассказала маме об этом и не собиралась. Это точно уведет ее к Звездным камням. Она отправила папу помочь раненой или напуганной Хуланне, но если она поймет, что Хуланна нуждалась в порке, она первой побежит в тот круг ругать ее.

Я попробовала снова:

— Мама, это все моя вина. Хуланна. Отец. И я охотница, я должна это делать. Но я отведу коз на пастбище за тебя по пути.

— И выпьешь чай, который оставила тебе матушка Хербен? — спросила она, но в глазах были слезы. Она переживала. Она знала, что не могла меня остановить в такой ситуации. После всего произошедшего чудо, что она еще не сломалась.

— Да, — согласилась я. Она расплела мои волосы и стала заплетать снова, ее ладони были умелыми и быстрыми.

— Что в клетке? — она потянулась к дверце, закончив плести косу.

Я охнула и поймала ее за руку.

— Не открывай ее! — сказала я.

Она растерянно посмотрела на меня.

— Я просто наберу больше воды для твоего чая, ладно?

— Спасибо, — благодарно сказала я. Она ушла, и я кусочком проволоки обмотала дверцу. Если кто-то откроет клетку, это будет кошмаром. Но я не могла нести ее с собой, пока у меня была только одна здоровая рука.

Я осторожно отнесла клетку на швейный стол, опустила рядом со швейным набором и опустила повязку.

— Снова с нами, охотница? — спросил Лидер, приподняв бровь. Его друг уже не дергался.

Я быстро схватила платок и сунула между прутьев.

— Если так сильно жжет, используйте это, — я надела повязку и ушла.

Глава двадцать пятая

Было плохой идеей ставить силки с лихорадкой. К счастью, я взяла с собой достаточно воды, чтобы не страдать от жажды, пока я шла по лесу, проверяя обычные места для ловушек и устанавливая новые. В мешке было уже четыре зайца и куница для меха.

Я видела четырех гулей, спела песнь рассеивания, хмуро глядя на них, пока они не ушли.

Эта ловушка тоже была полной. Рыже-коричневая куница с мягким белым брюшком висела с силка, и я невольно провела ладонью по ее шерстке, осторожно забирая ее из ловушки. Куница была красивой и опасной. Как фейри в моей ловушке дома.

Я хотела завести себе куницу как питомца в детстве, но отец отругал меня.

— Диких существ нельзя сковывать, Эластра. Они должны жить и умирать свободно. Клетка раздавит их души и оставит их пустыми.

Мы не запирали ничего дикого в клетке. Наши ловушки убивали мгновенно. Отец не допустил бы страданий или плена для дикого, и я тоже этого не хотела.

Я подавила воспоминание. Отец, скорее всего, был в клетке в мире Фейвальда, а я держала в плену трех фейри дома. Три диких разумных существа. Я не знала, был мой жар лихорадкой или стыдом.

Я делала что-то не так. Что-то шло вразрез со всем. Если я не хотела давать им быструю смерть, не стоило держать их в плену. Я размяла шею, стараясь не думать об этом. Я не хотела сейчас принимать это решение.

Я села, чтобы отдохнуть, а потом поправила силки и охнула.

Между деревьев был костер. Я моргнула, и он пропал. Я с тревогой сняла повязку, чуть не сломав руку сильнее, отпрянув от увиденного.

Золотая пылающая птица пронеслась так близко, что почти задела мое лицо. Я оправилась и побежала пару шагов, чтобы видеть ее. Чудесные крылья были ни перьями, ни огнем, а их смесью. Феникс, существо из легенд и истории Фейвальда.

Я так сосредоточилась на его красоте, что врезалась в дерево. Боль вспыхнула в руке и стерла мысли о фениксах. Когда я пришла в себя, птица пропала.

Я вернула повязку на глаза. Может, мне показалось. Лихорадка не помогала!

Я надеялась, что мне показалось. Я не хотела думать о других вариантах. Я уже была раздавлена новой ответственностью.

Злясь на себя и свое тело, я поправила силки и пошла в Скандтон. Я оставлю зайцев мяснику, а куницу — кожевнику. Я надеялась, что в Скандтоне разойдется весть о хорошем охотнике.

Настроение было мрачным, несмотря на небольшие успехи, и погода поддерживала, тучи собрались на небе.

Я остановилась у дома певчего перед тем, как идти в Скандтон. Поднялась по потертым деревянным ступеням и постучала в желтую дверь. Скрипнули ножки стула, и матушка Чантер выглянула из дома.

— Олэн? — спросила я.

Она мрачно покачала головой и открыла рот, но гадкий голосок крикнул изнутри:

— Кто там?

— Просто охотница, Хельдра, — отозвалась госпожа Чантер.

— Что она тут делает? — спросила Хельдра. Я слышала, как она двигалась по дому. Я не хотела иметь с ней дела. Не сейчас.

Я поспешила опустить мешок на крыльцо, вытащила зайца и неловко протянула его матушке Чантер.

— Вам на ужин, — сказала я.

Но Хельдра уже высунула голову из-за двери.

— Ничтожный заяц? Это все, что у тебя есть? — она покачала головой, словно говорила с ребенком. Она и ее мать были похожи. Их различали только тридцать лет и двенадцать детей. — Тебе тут не рады, Элли, — она не звала меня охотницей.

— Можете сказать Олэну, что я заглядывала? — спросила я у госпожи Чантер.

Она открыла рот, но Хельдра снова перебила:

— Думаю, тебе нужно знать, что мы с Олэном вместе. Ему не нужны послания от других девушек.

— Может, нужны, — рявкнула я. — Будь я в твоем обществе, я умирала бы от желания быть с кем-то еще.

— Твой острый язык не дает парням даже думать о тебе, Элли Хантер. Никто не хочет порезаться.

Ее взгляд должен был ранить, но мне было сложно не рассмеяться, когда я уходила. Пока я не вспомнила, что чувствовала, услышав Олэна в лесу с другой девушкой, смеющейся надо мной. То была Хельдра. Она говорила правду.

Если бы у меня спросили вчера, есть ли мне дело до того, с кем Олэн Чантер, я бы рассмеялась. Почему сегодня я плакала?

К счастью, тучи разразились дождем, и когда я добралась до мясника Скандтона, я так промокла, что никто не понял бы, что я плакала.

Глава двадцать шестая

Я открыла дверь дома, расстроилась при виде углей в камине вместо огня, ни одна свеча не горела. Я закончила работу в городе, вернула коз в их загоны и была с головы до пят в грязи, промокшая, а руки болели, и лихорадка стала хуже.

Я развела огонь, зажгла свечу и стала снимать мокрую одежду. Было непросто делать это со сломанной перевязанной рукой. Я не могла согнуть ее из-за наложенной шины, и пальцы на той ладони опухли. Нужно было отдыхать, а у меня не было на это времени.

Я была в нижнем белье, когда повязка съехала, когда я снимала тунику через голову. Я склонилась подобрать ее и охнула.

Без повязки я видела только клетку у швейного набора. Она все еще ярко сияла зловещим бирюзовым светом.

С клетки на потертый деревянный пол капала черная кровь, похожая на смолу. И в центре клетке лидер фейри стоял с черной кровью на одежде, испачканная черным игла была в его руке, рычание бурлило в горле. У его ног лежали павшие товарищи, иголки в их крови валялись рядом и торчали из их спин.

— Вижу, у меня появилась пара новых подушечек для иголок. Что ты делал, пока меня не было? — поразилась я.

— Убивал врагов, — сказал он, яростно изогнув губы. — А ты что ожидала?

Я склонилась, чтобы лицо было на уровне с клеткой, и мои глаза расширились, его морок показывал идеальные бессмертные черты, пока он скалился на меня.

— Не это, — я сглотнула. Сердце сжалось. Я рассчитывала, что у меня будет три фейри, чтобы отнести их в круг Звездных камней. По одному за каждого человека. Я не думала, что они станут убивать друг друга. Ну же, Элли! Сожги это разочарование!

Мои глаза жгли слезы, несмотря на мои мысли, и я полезла в клетку.

Он ткнул мою ладонь иглой.

— Ай!

Снова и снова. Его движения были слишком быстрыми, чтобы я угадала их, и они были плавными и рваными. Он словно прыгал во времени и пространстве.

Я убрала руку как можно быстрее, ругаясь.

— Ладно. Могут гнить там с тобой. Наслаждайся вонью! — я посасывала раны на пальцах.

— Выпусти меня из клетки, — мрачно сказал он. — Выпусти, и я не убью и тебя.

Я фыркнула.

— Ты держишь иголку. Ты убьешь меня этим?

Он пошевелил бровями.

— Размер — не главное.

— Говори себе это, — пробормотала я.

Я порылась в сумочке швейного набора, ладонь жгло от его уколов иглой. Я могла поклясться, что он пронзил пальцы до костей.

Вот! Я схватила распарыватель швов из сумочки и просунула его между прутьев клетки, сбила иглу из ладоней Сияющего. Она отлетела и упала на пол, где я ее подняла. Платок тоже был на полу, в пятнах черной крови. Я осторожно вытерла об него иголку и вернула в сумочку с принадлежностями.

Когда я подняла голову, в ладонях фейри были еще две иглы, лицо было яростным.

— Думаю, это мне за то, что я оставила тебя рядом с опасными швейными принадлежностями, — сухо сказала я.

— Ты не сможешь держать меня в клетке вечно, — сказал он.

— Да?

Ужас мелькнул на его лице. Он не знал, как долго клетка будет держать его. Не знала и я. Он взял себя в руки, упер одну иглу в пол, другую закинул на плечо, выглядя как крохотный и удивительно красивый ребенок божества. Его открытый камзол даже подрагивал от воображаемого ветра, и спутанные волосы отливали синевой, как перья ворона.

— Как тебя зовут? — спросила я, он оскалился.

Он склонился вперед и прошипел:

— Будто я сказал бы тебе!

— Будет сложно говорить с тобой без имени, — сухо сказала я. — Значит, нужно тебя назвать. Я давала имена козам, которые родились этой зимой, в честь цветов. Это подойдет. Будешь Ромашкой.

Он снова зашипел.

— Зачем ты выбросил платок из клетки, Ромашка? — спросила я. — Я думала, ты хотел закрыться от железных прутьев.

— Он выпал в бою, — сказал он, нахально вскинув голову. Он был невероятно мил, когда так делал. На его шее были краешки татуировок? Было сложно отвести взгляд от его красоты, хоть я и знала, что он был не таким на самом деле, и что он только что убил двух своих товарищей и стоял на их трупах. — И теперь я не могу защититься, если только не использовать тела тех, кого я убил.

— Угу, — я надела повязку на глаза и стала искать сухую одежду, которую было бы не больно надеть с переломом руки.

— А ты довольно привлекательна без одежды, — отметил он.

Я склонилась к клетке, сдвинула повязку и прорычала:

— Держи глаза при себе, Ромашка.

Он рассмеялся с горечью.

— Можешь звать меня Скуврель.

— Это твое имя?

Он сидел на телах, скрестив ноги, опустив две иголки на колени.

— В Фейвальде имена обладают силой. Я могу управлять тобой, если использую имя. Я могу подчинить твою волю. Могу сделать тебя своей игрушкой, заставить выполнять все мои прихоти, лизать сапоги, целовать мои пятки.

— Обойдешься, — буркнула я, пытаясь надеть штаны и жилетку. Я могла одеваться только одной рукой, повязка была наполовину сдвинута, чтобы следить за Скуврелем. — Можно просто соврать насчет имени.

— Я не могу врать, — сказал он, и казалось, что он шутил или пытался соблазнить меня.

— Это топит сердца?

— Правда тебя радует? — ответил он. — Я могу заставить ее плясать, но не могу ее нарушить.

Я закатила глаза.

— Тогда ты не знаешь настоящее имя.

— Хм, — он улыбнулся, словно это была новая мысль.

— Что означает Скуврель? Это связано со шрамом на твоей губе?

Я затянула пояс, опустила клетку на пол у огня и опустилась там на медвежью шкуру. Я замерзла и дрожала. Рука пылала. Лихорадка сдавила меня.

— В моем мире это шутка. Это означает «недостойный доверия».

— Я думала, ты сказал, что не можешь врать.

— Да? — он хитро ухмыльнулся. — Но разве я сказал, что не могу обманывать?

— Так ты обманываешь, — недовольно сказала я.

— Бывает, — он ухмыльнулся, удобно устроился, словно был на шелковой подушке, а не на трупах товарищей.

Я оставила его клетку в поле зрения, чтобы следить за ним, не двигаясь. Мне нужно было, чтобы он оставался жив. Мне нужны были его знания о фейри, чтобы уничтожить их.

Я закрыла глаза на миг и уснула.

Глава двадцать седьмая

— Эластру Ливото Хантер! — вопль мамы разбудил меня. Я открыла глаза.

— Я получил твое имя! — сказал Скуврель в клетке, его глаза засияли так, что мне захотелось дать ему что-нибудь еще, чтобы они снова так вспыхнули.

Я подвинула повязку на глаза.

— Мама, — застонала я. Рука была тяжелой, словно весила тонну. Я слышала хихиканье из клетки. Хоть кто-то веселился.

— Что ты делаешь на полу? Так рука не заживет!

Она осторожно усадила меня на стул.

— Давай посмотрим, — она осмотрела руку и ощупала мой лоб. — Ты пылаешь!

— Где ты была? — спросила я, опустив лоб на стол. Комната кружилась, и меня мутило.

— Все проверяла. Успокаивала людей. Убедилась, что деревня не подожжет дом, пока мы в нем, — сказала она.

Я посмотрела на ее встревоженное лицо.

— Все так плохо?

— Хуже. Мы потеряли их доверие, Элли, — она сжимала ладони, словно выжимала белье.

— Но я поймала фейри, вышедших из портала, — возразила я. — Я спасла Хельдру и Денельду! Я даже спасла Олэна.

Мама вздохнула, встала и набрала чайник.

— Люди так не думают, Элли. Они не считают твои победы. Они видят твои ошибки. И когда они решат, что ты им не нужна, они примут меры. Пока ты и твой отец боретесь, защищая семью от врагов снаружи, я буду оберегать нас от врагов внутри.

— О, — я старалась не смотреть на клетку у камина. Я не хотела приносить врагов в дом.

Фейри хихикал в клетке.

— Тебе лучше бы наладить отношения с Олэном, — сказала мама.

— Мне лучше бы открыть круг Звездных камней и вернуть отца, — парировала я.

— Возможно только одно, — возмутилась мама, готовя целебный чай. — Не оба.

— Согласна, — застенчиво сказала я. — До Олэна добраться невозможно, ведь Хельдра защищает его, как собака — щенка.

— А если я заключу с тобой сделку? — спросила мама.

— Ты заключаешь сделки, маленькая охотница? — прошептал фейри в клетке, дрожь побежала по моим рукам и спине, пока он говорил. Я удивилась, что она его не слышала. Может, это так не работало.

— Если поговоришь с Олэном, я кое-что тебе принесу. То, что тебе нужно.

— Что? — недоверчиво спросила я. Мне нужны были только исцеленная рука и способ открыть круг камней.

— Старую книгу, — сказала мама. — Скрытую. Там то, что наша деревня зовет сказками старушек, и это поможет найти способ открыть тот круг снова. Если мы этого хотим, — она не звучала воодушевленно.

— Разве ты не этого хочешь? — осведомилась я. — Вернуть отца? И Хуланну?

Она вздохнула, подняла голову. В ее глазах была боль.

— Конечно, хочу, Элли. Но если это навредит деревне еще сильнее, разве я могу так поступить?

— Если не можешь, я сделаю это за тебя, — сказала я.

Она улыбнулась.

— Может, я тайно рассчитываю на это, — сказала она, наливая мне целебный чай. Она нахмурилась. — Я не очень хороший человек.

— Конечно, хороший, мама, — сказала я и поцеловала ее в лоб.

— Пей чай, Элли, — сказала она. — А потом поговори с Олэном. Когда вернешься, я дам книгу.

Я выпила чай, накинула тяжелый шерстяной плащ на плечи, схватила клетку, лук и стрелы. Клетку я прицепила к поясу. Она неприятно била по бедру, но это было лучше, чем держать ее одной здоровой рукой. Я сунула пару чистых платков в карман, проверила стрелы — шесть острых наконечников — и вышла. Рука пылала в одной точке. Я могла это потерпеть. Если нужно.

— О, хорошо, мы вышли из той лачуги, — сказал Скуврель. — Я хотел на свежий воздух.

Я не видела его, но его тон звучал сдержанно.

— Я не могу бросить тебя одного, от тебя одни проблемы, — проворчала я, шагая мимо загона с козами. Мама закрыла их, когда я уснула. Мне придется снова вести их на пастбище, но я согласилась пойти в дом Олэна, туда я и отправилась.

— Кругом проблемы.

Я пошла по тропе по лесу. Я могла пойти по деревне, но не хотела на себе взгляды. Или чтобы меня подслушивали. Я же говорила с тем, кого никто не видел.

— Я мог бы показать тебе, как снова открыть тот портал, — сказал Скуврель.

— Я могу просто станцевать, как в прошлый раз, — бодро сказала я.

— Но разве твой танец или твоей сестры открыл портал? — спросил он бодро. — Танец работает, только если очень хочешь, чтобы Светлый народ пришел в твой мир. Ты хочешь, чтобы мы были в твоем мире, маленькая охотница?

— Я же посадила тебя в клетку? — сказала я. — Может, я хочу всех вас тут, чтобы всех поймать.

Мои слова были смелыми, но внутри меня пронзал страх. Я вспомнила, как держала отца за руку, когда мы шли по этой тропе, когда мне было пять лет.

— Я боюсь чудищ, папа, — сказала я.

— Я с тобой, Элли. Тебе не нужно бояться. Если придет монстр, я его убью.

— А если он тебя убьет? — спросила я слабым голоском.

Он склонился, прижался лбом к моему лбу, опустил ладони на мои плечи. Он отодвинулся, посмотрел мне в глаза и сказал:

— Тогда ты его убьешь, Элли. Мы — охотники, не добыча. Мы ни от кого не бежим.

— Маленькая охотница? — Скуврель перебил мои мысли. — Смертная?

— Почему ты меня так зовешь? — раздраженно спросила я, повязка съехала, и я увидела, как он достал духовный нож и стал точить ногти. Я поправила повязку, потому что споткнулась.

— Потому что это ты. Это определяет человека. Ты смертная. У тебя ограничены годы. Ты увянешь и умрешь, пропадешь из этого холодного мира, не успев даже оставить след. А ты думала, что стало определяющей чертой вашего человечества?

Наглая мелочь! Он был так уверен в своем бессмертии и неуязвимости, даже когда сидел на трупах товарищей.

Я скрипнула зубами.

Такие существа забрали моего отца. Мою сестру. Зачем они проверяли смертность тех, кого я люблю? Я скрипнула зубами сильнее, подавляя вспышку гнева. Хотелось разбить клетку и фейри в ней.

— Любопытство, — процедила я. — Это определяющая черта человека. Мы так любопытны, что вызываем жутких монстров, чтобы только узнать, придут ли они.

Он засмеялся.

— Ах, но и фейри любопытны. Выбери другое качество.

— Мы мстительны, — мрачно сказала я. Это был не лучший выбор, но подходил моему настроению. — Подведешь нас, и мы заставим тебя заплатить.

Он снова рассмеялся.

— Почему, по-твоему, мертвы Нуули и Канусу? Даже я — жертва любви к мести.

К счастью, я была почти у дома певчего.

— Тебе тут лучше молчать, — сказала я, повернула на тропу к их дому. Их козы тоже были в загоне, хотя хотели на пастбище. Я ощутила укол вины. Певчий ушел из-за меня. И его семья страдала из-за этого.

— Или что? Ты мне не навредишь, маленькая охотница. Я тебе нужен, чтобы пройти в круг.

Я игнорировала его и постучала в дверь.

Глава двадцать восьмая

— Олэн Чантер, в этот раз ты меня впустишь, слышишь?

Я постучала в дверь во второй раз. Ответа не было, но дым поднимался из трубы. Кто-то там был!

Я хмуро смотрела на двух гулей, следящих из теней у края дома.

— Бу!

Они убежали.

— Я не знаю, почему он тебя избегает, ведь ты такая милая, — сказал Скуврель.

Я сдвинула повязку и недовольно посмотрела на него. Его морок мерцал мгновение.

— Как ты применяешь морок, если у тебя нет доступа к остальной магии? — спросила я.

— Кто сказал, что нет?

Я приподняла бровь.

— Если бы мог, ты бы оставался в этой клетке?

Он нахмурился, крутя нож на костяшках, словно циркач. Это было ловкий трюк. Я смотрела, как он это делал. Я так могла? Я выглядела бы опасно, если бы могла. Скуврель выглядел.

— Это обман разума, — осторожно сказал он.

— Магия, — согласилась я.

— Нет, уловка. Я предлагаю тебе видеть меня так, и если твой разум позволяет, это получается. С людьми предложения хватает. Ты любишь видеть иллюзии и верить лжи. Любишь так сильно, что в половине случаев ты создаешь морок. Мне не нужна магия, чтобы морочить тебе голову. Ты сама это делаешь.

— Может, тебе стоит просто ухаживать за собой, — я оскалилась от его потрепанного вида без морока.

— Мне не нужно это, — он улыбнулся, показывая острые зубы. — Я шикарен.

— Это просто морок. Под ним ты воняешь.

— И ты все равно целовала бы меня без остановки, пока не умерла бы от жажды, если бы я дал тебе шанс.

Я фыркнула, делая вид, что не была впечатлена. Не помогло то, что он был прав. Было это в моей голове или нет, морок заставлял меня считать его самым желанным существом из всех, что я видела.

Хватит бреда. Я надела повязку на место, постучала снова, а потом открыла дверь дома Чантера.

— Олэн? — позвала я, радуясь, что не видела Скувреля с повязкой. Я не хотела, чтобы он знал обо мне еще больше.

Музыка звучала в дальней комнате. Я осторожно разулась и пошла по дому. Огонь горел в камине. Чайник и котелок с супом стояли на камине. Дом певчего выглядел как обычно. Порванные струны, наполовину полные корзины и одежда, которую стоило аккуратно сложить, валялась везде, где могла. Место нуждалось в подметании. Но так тут было всегда.

Где была госпожа Чантер?

— Олэн?

Его мандолина была такой громкой, что он мог меня не услышать.

Я открыла дверь и увидела его на кровати. Он выглядел ужасно, мандолина лежала на коленях, торс не был прикрыт одеждой. Одеяло укрывало его до пояса, торчали босые ступни.

Он охнул, подтянул одеяло выше и опустил мандолину на колени.

— О, прости, — я ощутила, как лицо вспыхнуло.

Я слышала, как снаружи поднялся ветер, выл в дымоходе зловещим образом.

— Элли, что ты тут делаешь? — он звучал испуганно.

Смех из клетки не помогал.

— Я пришла тебя проведать.

— В мою спальню? — пропищал он.

— Ты получил свою спальню? — с интересом спросила я. В нашем доме была лишь спальня родителей. У нас с Хуланной были кровати в гостиной. Я огляделась с интересом на жилетки и штаны, висящие всюду, старые сапоги, порезанные на полоски кожи, кусочки бумаги с нотами на них, и ручку с чернилами на стуле. Огарки свеч на том же стуле показывали, что он любил читать ночью. Он потеряет так зрение, если не будет осторожен. Мой разум запнулся на этой мысли. Кто бы говорил!

— Где моя мама? — спросил он.

— И мне это интересно.

Мы смотрели друг на друга, мои щеки пылали.

— Я… — начала я, а он в тот миг сказал:

— Ты…

Мы оба утихли, и я поправила плащ, хотя это не требовалось. Как сказать: «Прости, что я испортила твою жизнь, прошу, не дай всем меня убить?».

Я неловко шагнула к стулу у его кровати, села на него раньше, чем он возразил. Он плотнее прижал к себе одеяло. Я отвязала клетку от пояса и опустила ее на пол.

— Слушай, — сказала я. — Прости.

— За что? — он был потрясен.

— За все.

Он нахмурился, качая головой, и отвел взгляд.

— Все не так просто, Элли.

Я ждала. Я знала Олэна Чантера достаточно хорошо, чтобы знать, что он не закончил. Он ждал, чтобы подобрать слова. Он взял мандолину и стал бренчать.

Я вздохнула, и повязка упала, узел ослаб, и она съехала. Я склонилась, чтобы поднять ее с пола, и охнула, увидев Скувреля в клетке, его глаза сияли, пока он смотрел на Олэна, удивленно открыв рот.

Он застыл, словно замер посреди действия. Я в ужасе посмотрела на кусочки тел вне клетки. Он разрывал товарищей и бросал их части на пол Олэна. Голова застряла между прутьев. Подавляя тошноту, я взяла край трости и убрала им голову. Я не хотела, чтобы это билось об мою ногу.

В миниатюре это пугало не так сильно. Или я стала привыкать к ужасам. Может, это было не так плохо, потому что это были мои враги.

— Может, хватит ерзать, Элли? — раздраженно прорычал Олэн.

Я села ровно, завязала шарф, чтобы видеть его.

— Это все твоя вина, — сказал он, музыка резко оборвалась.

— Ты сильно пострадал? — не было смысла отрицать свою вину, но я ничего не могла с этим поделать.

— Сильно. Я не могу встать с кровати сам. Я не могу пройти по дому без желания упасть. Мама не знает, что делать. Она в истерике. Как и Хельдра. От мужа нет проку, если он прикован к кровати.

— Есть, — сказал Скуврель с пола. — Ты удивился бы, как хорошо это могло быть.

Я пнула его клетку.

— Муж? — спросила я, губы похолодели. Я облизнула их. Это не помогло.

Он хмурился, и я не знала, почему он так злился, когда он сказал:

— Мы должны были пожениться, но я уже не знаю.

— Когда? — дыра появилась в моем животе. Он не намекал на симпатию ко мне. Просто всегда был дружелюбен. Больше других. И я начала надеяться… хотя это было сильным словом. Думать… нет, не так. Я стала воображать, что, если все сложится правильно, если я стану хорошей охотницей, когда подрасту, и он подумает обо мне.

— Когда все было правильно, — сказал он и вздохнул. — А теперь так уже не будет, Элли. Мой папа пропал навеки из-за тебя.

— Почему она?

— Ты меня слушаешь? — рявкнул он. — Ты забрала моего папу.

— Мне жаль, — ощущалось неправильно даже говорить это. Потому что этого не будет достаточно.

— Кому до этого есть дело? — едко сказал он. — От этого есть благо? Это его вернет?

— Нет, — я хотела плакать, но только сильнее подавляла слезы, стиснув зубы. Я не заплачу. Не из-за него.

Пусть это придает сил, Элли!

— Это исцелит мои раны?

— Нет.

— Это вернет мне шансы с Хельдрой? — он стал громче.

— Кому есть дело до Хельдры? Она ужасна! — слова вырвались из меня. Я не могла сдержать их. — Она говорила гадости, когда Хуланна ушла в круг!

— Мне есть дело, Элли! Мне. Она важна для меня больше, чем ты. Так что хватит сюда приходить и беспокоить меня, лучше исправь бардак, который ты натворила.

— Я не могу это исправить, — холодно сказала я. Я могла сыграть только холод. Если я сделаюсь теплее, я стану всхлипывать.

Он склонился в кровати, кашляя, словно движение вредило его легким. Он сказал ужасно низким голосом:

— Попробуй.

Я миг смотрела на него сквозь повязку, и мои глаза расширились. Он хотел невозможного. Могла ли я вообще это исправить?

— Жители не хотят, чтобы я была охотницей, — растерянно сказала я. Может, он будет переживать из-за этого, раз не переживал из-за другого.

— Да, твоя жизнь очень сложная, а мою ты испортила. Ты потеряла работу, — сухо сказал он, и слова били по моему сердцу, как топор по живому дереву.

Я встала, взяла клетку и трость, пристегнула клетку к поясу.

— Элли? — сказал Олэн, заиграв на мандолине снова.

— Да?

Его лицо было красным, он холодно смотрел на меня и сказал:

— Не возвращайся сюда без моего отца. Если не найдешь его, я не хочу тебя снова видеть.

Мое лицо пылало, я выпалила:

— Не переживай, Олэн. Не увидишь.

Я не дала себе убежать из дома, сохранила достоинство и смогла выйти, чеканя шаг, хлопнув за собой дверью.

Так ему и надо, если Хельдра отменила планы. Хельдра! Кто бы подумал?

Так ему и надо, если он обозлится и не сможет играть на глупой мандолине.

Так ему и надо, если он не увидит меня снова, если я умру где-то на холоде, одна, пытающаяся спасти его отца. Я преуспела бы только с музыкантом со мной, но он испортил свое будущее, отвернувшись от меня.

Горячая слеза катилась по лицу, и вдали раздался гром.

Кого я обманывала?

Ему это не нужно было, ведь это была не его вина. Это была моя вина. И это меня злило так, что я хотела сжечь Фейвальд. Я даже не понимала, что делала, пока ноги не оказались на тропе, ведущей к Звездным камням.

Глава двадцать девятая

Когда Хуланна была маленькой, она получала все, что хотела. Если мы шли в лес семьей, Хуланна волочила ноги, чтобы отец понес ее на плечах. Если мы были в городе, Хуланна смотрела с тоской на сладости, пока отец не покупал ей немного.

Он покупал бы их и мне, но я знала, что у родителей не хватало денег на то, что я хотела — мои лук и стрелы. Охотничьи ботинки. Толстые шерстяные вещи для холодной погоды. Хуланну всегда интересовали конфеты, ленты, а не практичные вещи. Было сложно не завидовать тому, как ей потакал отец, как тепло улыбалась ей мама, если я знала, что все в мире считали ее очаровательнее меня.

Было тяжело, когда Хуланну приглашали на ночевку к друзьям. Порой звали и меня, когда мама шепотом просила мам других девочек. И это жалило.

Обычно я сидела дома, прижавшись носом к окну, и считала гулей, представляя себя рыцарем на коне, нападающим на эти жалкие тени.

Было сложно на праздники, когда Хуланна с ее блестящими волосами и милой фигуркой танцевала со всеми мальчиками деревни, и никто не приглашал меня. Кроме Олэна, но я не хотела сейчас это вспоминать.

— Я могу быть полезной, — сказала я себе. — И когда Хуланна устаивает проблемы для семьи, влюбляя в себя всех парней, я не буду устраивать беды. Я буду разумной, охотиться и помогать семье.

Но теперь оказалось, что я была не лучше Хуланны. У меня не было ценности? Может, Олэн был прав. Может, мне стоило открыть портал и поменяться местами с его отцом или своим… или с Хуланной. С кем-нибудь. Потому что любой из них был бы тут лучше, чем Элли Хантер.

Повязка сползла с лица, и я села на бревно, чтобы перевести дыхание, хрипло кашляя и давясь всхлипами. Ярость кипела под моими слезами. Я ненавидела себя за то, что все испортила. Ненавидела Олэна за то, что заметил это. Я ненавидела деревню за то, что они навредили маме из-за этого. Я ненавидела солнце за яркий свет и дождь за то, что он лился.

Я вытащила платок и вытерла им недовольно нос.

В клетке Скуврель стоял в центре с диким взглядом. Тела пропали, осталась только кровь. Его морок мигал, и настоящий он выглядел и испуганно, и хищно.

Это было из-за того, что он бился об железные прутья?

— Прутья тебе вредят? — спросила я сдавленным голосом.

— Да, — напряженно сказал он.

— Я бы несла тебя, если бы рука так не болела.

Он закатил глаза.

— А если я соглашусь исправить твою руку, если ты согласишься дать мне перерыв от жжения железной клетки?

— Я тебя не выпущу, — я шумно высморкалась.

— Забудь это, — сухо сказал он. — Как насчет такого: ткань, чтобы защитить меня от жара прутьев. Еще иглу, как до этого. И нить.

— Звучит как список для торговца.

— А взамен я исцелю твою руку.

— Звучит слишком красиво, — сказала я. — Это уловка.

— Могу еще предложить открытие круга Звездных камней для тебя, — он смотрел на меня с надеждой.

— Нет уж.

Он сдулся.

— Но на руку ты согласишься.

— Чтобы исцелить меня, тебе нужно выйти из клетки, — с опаской сказала я. — И ты не захочешь вернуться. И у меня будут проблемы.

— Я бы хотел покинуть клетку, — его лицо было каменным.

— Я не буду слушать это, — заявила я.

— А если я выйду так, чтобы исцелить тебя, и пообещаю больше не вредить тебе или другим. И тут же вернусь? Этого хватит? Ты дашь мне тебя исцелить?

— И вещи? — спросила я, проверяя, все ли знала в нашей сделке. — Нить, игла и ткань?

— Да. И еще одно.

— Что?

— Один поцелуй.

— Всего один?

— Ты хочешь сказать, что у тебя так много поцелуев, что стоит купить дюжину?

Мои щеки пылали. Единственный парень, с которым я представляла будущее, только что сказал мне больше к нему не приходить.

— Думаешь о музыканте? — спросил он, склоняя голову с интересом.

— Не твое дело.

— О том, кто играл на красивом инструменте, тело которого извивается как украденный ветер? — его глаза сияли ярко, пока он говорил.

— Ты влюблен? — удивилась я.

— Конечно! — он вздохнул.

— Серьезно? — я прищурилась.

Я не знала…

Я не думала…

Он рассмеялся.

— В мандолину. Так ты это назвала? Мандолина?

Ох.

— Да, — поспешила согласиться я, и он ухмыльнулся.

— Ревнуешь?

— К мандолине? — сухо сказала я. Ревновала ли я? Из-за симпатии фейри? Глупости!

Он музыкально рассмеялся.

— Подумай о сделке. У тебя будет работающая рука.

Мои щеки пылали. И он будет первым, кого я поцелую. Даже не парень.

— Почему поцелуй? — осведомилась я.

— Почему нет? — он пожал плечами.

Я резко встала, надела повязку на глаза и попыталась игнорировать музыкальный смех из клетки.

Глава тридцатая

Развести костер в дождь удалось не сразу. Я не справилась бы, если бы не начала до того, как дождь стал ливнем. Теперь я сжалась у жалкого подобия костра у одного из Звездных камней, слушая едкие комментарии Скувреля, пока я пыталась сохранить огонь, игнорируя боль в руке.

Голова гудела, боль шипами впивалась в глаза. Было лучше, если я оставляла повязку, но я часто сдвигала ее и озиралась. Меня легко могли застать тут врасплох, и это приведет к катастрофе.

— Если не хочешь заключать со мной сделку, зачем мы тут?

— Кто-то должен сторожить дверь, — рявкнула я. Хотя я даже не могла сейчас выстрелить из лука. — Есть только я.

— Ты отдашь себя за отца мальчика? — он звучал искренне любопытно.

Я не ответила. Я думала об этом. Я думала об этом с тех пор, как Олэн сказал мне не возвращаться без него.

— Ты стоишь больше певчего, — Скуврель притих. — Наверное. Я не слышал, как он поет. Та мандолина — вещь рая и ада, соединенных в мелодии, которая выжигает следы в сердце.

Восхищение звенело в его голосе. Я бы убила за такую любовь.

Откуда взялась эта мысль?

— Да, я заметила, что тебе нравится, — сказала я. Я видела, почему в стишке говорилось, что музыка слепила их. Он был беспомощен, как влюбленный щенок, когда дело касалось музыки.

— Я бы заплатил рубинами и лунными камнями, чтобы снова ее услышать.

Я рассмеялась от тоски в его голосе.

— Я тебя забавляю? — казалось, его гордость можно было задеть не хуже моей.

Я кашлянула.

— Ни капли.

Я могла врать, а он — нет. Я добавила веток в костер, застыла, услышав треск ветки. Я тут же вскочила на ноги, вытянув трость, готовая ударить. Моя рука пела о боли и страданиях.

— Элли? Ты тут?

Я выдохнула с облегчением. Это была моя мама.

Она вышла из теней и деревьев с большой сумкой на спине, чайником в одной руке и длинными палками в другой.

— Я думала, что найду тебя тут, — мягко сказала она. — Тебе плохо. Поле под дождем — не место для девушки со сломанной рукой.

— В эти дни я могу быть только тут, — я не смогла скрыть горечь в словах.

— С Олэном не получилось? — она опустила чайник на круг камешков вокруг костра, сбив один из камней из круга. — Круги тут опасны, Элли. Не делай их без необходимости.

— Олэн не хочет меня больше видеть.

— Уверена, это не так, — она опустила сумку рядом со мной на камень и вытащила из нее квадрат ткани. — Нет, сиди. Ты выглядишь ужасно. Не нужно добавлять простуду к перелому. Выпей чая, когда он нагреется.

Мое лицо пылало. Мне не нравилось врать ей о своем здоровье, но если бы я сообщила ей о лихорадке, она не выпустила бы меня из дома.

— Это палатка? — спросила я.

— Я знаю, что дома тебя не удержать, — она тряхнула головой. — Ты как твой отец. Он тоже захотел бы остаться тут, чтобы следить за кругом. И он сделал бы вид, что ушел на пару часов, а прошла бы ночь, потом еще, и я сдалась бы и принесла ему палатку. Я сделала выводы. Я не буду слушать твою ложь. Я просто поставлю тебе палатку.

— Спасибо, — вяло сказала я. Было тяжело злиться перед лицом такой доброты.

— В сумке еда, там же швейный набор для штопки одежды, мешок лекарственного чая, одеяла, чашка и бутылка с водой. И сухая одежда, ты как раз промокла, — она уже почти установила палатку. Она вбила колышек молотком, прошла к другой стороне палатки, стала бить по другому колышку. — Наверное, нет смысла говорить тебе отдохнуть, пить чай и держать ту руку сухой, но я все равно говорю.

— Я это сделаю, — сказала я слабым голосом.

Она закрепила веревки на углах ткани, привязала их умело, будто делала так каждый день.

— Не удивляйся. До твоего рождения я делала так с твоим отцом почти каждые выходные. Ты же не думаешь, что я родилась старой?

— Все меня ненавидят, — сказала я, губы почти не шевелились.

Она сделала паузу.

— Ты знаешь, что я не ненавижу тебя, Элли.

— Ты не считаешься, — сказала я.

Она покачала головой.

— Ты сейчас так думаешь, но однажды ты поймешь, что родители считаются. Мы очень важны. Я тебя там прикрою, — она махнула на деревню. — Пока ты тут делаешь то, что должна. Но я хочу обещание.

— Какое? — я почти плакала. Ее любовь и забота были хуже, чем их отсутствие. Казалось, ее доброта подчеркивала все причины, почему все болело.

— Обещай, что не отбросишь жизнь, чтобы все исправить.

Я молчала. Я не решила, сделаю это или нет.

Она покачала головой, издала раздраженный звук горлом. Она убрала молоток в сумку и вытащила потрепанную книгу в кожаном переплете.

— Тебе нужно прочесть это, — сказала она. — Это книга, о которой я говорила. Матушка Хербен будет злиться, как коза с одним рогом, если поймет, что я ее взяла, но она тебе нужна, — она посмотрела на небо. — Ты знаешь, что означает роль Охотника?

Я скрыла удивление от резкой смены темы, налив чай в побитую металлическую кружку, которую она принесла.

— Я охочусь на хищников и врагов города.

— И?

Я покачала головой.

— И что?

— Ты должна охотиться на всех врагов и хищников, или ты перестанешь быть Охотником, — сказала она.

— Ладно.

Она выглядела неуютно.

— Это твой отец должен говорить тебе это.

— Что?

Она не выглядела так неуютно, когда говорила Хуланне и мне о птицах и пчелах.

— Это значит, что тебе нужно охотиться на все. Если бы, скажем, феникс был на нашей земле, ты должна была бы охотиться на него. Ты не могла бы просто дать ему летать.

— О, — это будет проблемой. — Его нужно поймать, или охотиться на него?

Она посмотрела на меня.

— Охотник в уникальных отношениях с землей. Нужно охотиться на него, если нужно. Убить, если нужно. И воздержаться, если не нужно.

Казалось, эти были не все объяснения. Это были только основы.

— Ты поймешь, — многозначительно сказала она. — И ты девочка.

Я возмутилась:

— Как и ты. Хочешь сказать, что девочки не могут быть охотниками?

Она криво улыбнулась.

— Конечно, ты так это поняла. Нет, Элли. Я о том, что женщина уже обладает связью с землей, и от этого связь Охотника сильнее. Особенно после того, как ты нашла ту клетку, — она кивнула на Клетку душ. Мне захотелось сдвинуть повязку и понять, почему Скуврель притих. Но я сдержалась. — Твоя связь может быть сильнее, чем у твоего отца. Ты можешь быть Улаг.

О таком я еще не слышала, но уловила, как Скуврель тихо охнул в клетке.

— Что это значит?

Она посмотрела на тучи над нами с недовольным видом.

— Прочти книгу. Это поможет. Я вернусь завтра с едой. И, пожалуйста, поспи.

Она обняла меня так внезапно и крепко, что я чуть не выронила чай, пострадавшая рука пылала, а потом мама ушла, пошла по мокрой траве, ее юбка промокла до колен. Она даже не оглянулась.

Что ж.

Мы все справлялись с безумием, как могли.

Я сжала книгу и решила прочесть ее, а потом поговорить с ней об этом.

Глава тридцать первая

В ночь, когда лесных гулей стало слишком много, мне было восемь. Певчий пришел в наш дом в панике. Они прогнали его с горных равнин.

— Сотни, — сказал он. — Они льются с севера как живые тени.

Он ушел так же быстро, как и пришел, шарахаясь от каждой тени.

— Этой ночью мне нужна Элли, — сказал отец, когда уходил.

Мама побледнела и прижала мою ладонь к своей груди.

— Все будет хорошо, любимая, — сказал ей отец. — Но я не справлюсь один. Мне нужна Элли.

— Может, я смогу… — начала мама, но он покачал головой, и это остановило ее.

— Нет, милая. Мне нужна Элли. Она хороша с луком, достаточно маленькая, чтобы усадить ее на дерево и согнать их к ней.

Я ощущала гордость, но мама с тревогой посмотрела мне в глаза.

— Не попади случайно по отцу, Элли.

— Хорошо, — я уже натягивала лесную одежду, отец готовил мой маленький лук и проверял стрелы.

— Не упади с дерева, — напомнила мама.

— Ладно.

— Не…

— Она знает, любимая, — сказал отец, и мы в спешке покинули дом, и вскоре он уже привязал меня к толстой ветке дерева.

— Держи стрелу наготове, но не тяни тетиву. Я убью тех, кого смогу, но будь настороже. Когда я буду гнать их мимо твоего дерева, стреляй. Даже если не метко. Они забрали прошлой ночью десять коз. А потом напугали певчего. Их стало слишком много. На юге говорят, если мы не сдержим их, сюда отправят отряд Рыцарей Света.

— А мы этого не хотим? — нервно спросила я.

— Лучше не привлекать внимания сильных, маленькая охотница. От них только беды, за ними только огонь. Пять дней тут, и они оставят поколение проблем. Месяц? Деревня больше не будет прежней. Ты готова?

Я кивнула, и он скрылся за деревьями. Однажды я смогу так красться. Однажды я буду такой же умелой, как отец.

Я держала стрелу в руке, сосредоточилась.

Я думала о задании. Я могла это сделать. Я училась. Я была готова.

Когда гули прибыли, я выпустила все свои стрелы, и руки под конец ощущались мертвыми. Отец вернулся не сразу, и я гордилась, когда он стал отвязывать меня с широкой улыбкой и зеленой кровью гулей на ладонях и одежде.

— Сколько? — выдохнула я.

— Ты попала по двенадцати, — сказал он. — Я убрал еще тридцать.

— Этого хватит?

— Пока что, маленькая охотница.

— Я хочу быть величайшей охотницей, — сонно сказала я.

— Я научу тебя жить на холоде, выживать почти без припасов и быть сильной, — прошептал он, пока нес меня домой. — Я научу тебя, как брать силы из страха и гнева. Я научу тебя охотиться.

Я не слышала его планы на Хуланну. Наверное, он шептал их ей, когда меня не было рядом.

Глава тридцать вторая

Когда мама ушла, я полезла в сумку и нашла набор для шитья и запасную веревку. Из веревки я сделала петлю для руки. Она ужасно болела, чай не помогал, и я надеялась, что, если привяжу ее, станет чуть лучше.

Когда я закончила, я сдвинула повязку и посмотрела на Скувреля.

— Как открыть портал? — спросила я, щурясь.

Он улыбнулся.

— Заключи со мной сделку, и я скажу.

Я помедлила. Он уже предлагал сделку — игла, нить, ткань и поцелуй за исцеление.

— Думаешь о другой сделке, которую я предложил? — его глаза загорелись.

Я отвела взгляд. Я обдумывала ее. Но могла ли я придумать сделку так, чтобы он остался в клетке?

— Я ощущаю, что круг слаб, — сказал он низким чарующим голосом. Я взглянула на него, он смотрел мне в глаза, соблазнительно улыбаясь. Было просто забыть, что его морок не был настоящим. — Я чувствую существ на другой стороне, которые хотят пройти. Некоторые уже прошли. Ты можешь охотиться одной рукой? Ловить одной рукой? Тебе было тяжело расставить силки, и даже сейчас голова пылает от боли. Заключи со мной сделку, и ты сможешь охотиться двумя руками.

— Если можешь исцелить руку, можешь и вернуть мне зрение, — сказала я. — Может, на такое я согласилась бы.

Если приходилось торговаться с ним, я хотела получить как можно больше выгоды.

Он рассмеялся.

— Вряд ли я хочу давать такое. Мне нравится играть с едой, и если ты не сможешь меня тут видеть, веселье закончится.

— Что толку, если ты можешь дать только часть? — спросила я, наполнила наперсток чаем для него. — Вот. Наслаждайся. Может, это что-нибудь исцелит в тебе.

Он с опаской смотрел на меня.

— Что? — спросила я.

— В чем уловка? Что ты хочешь за чай?

— Твою бессмертную дружбу, — едко сказала я, подвинув наперсток между прутьев. От боли я стала раздраженной. Я вернула повязку на глаза, открыла книгу и придвинулась к дымящемуся костру.

— Готово, — его голос звучал так, словно и он был раздражен.

Я стала читать. Это был дневник, но не для каждого дня. Порой записи разделяли дни, а иногда — месяцы или годы. На страницах много раз менялись чернила и почерк. Этот дневник вел не один человек. Я листала страницы, пытаясь сосчитать, сколько у дневника было хозяев, но потеряла счет после дюжины, отвлекшись на написанное. Я замерла и прочла несколько строк острых черных букв:

Мы бережно спрятали ключ для наших дочерей, и мы надеемся, что его найдут только они. Открытый круг выпустит в мир немыслимые ужасы. Мир будет страдать от боли, как женщина при родах. Но порой это необходимо.

И еще запись:

Глубоко иди в кольцо,

Там, где ветер не дует в лицо,

Глубоко, но не в земле,

Не дыши, там смерть везде.

Вот. Я вспомнила, как Хуланна спрятала свои монеты — и мои — в месте, которое она звала надежным, а потом забыла, где оно было. Мы всю весну искали их, пока я не нашла их утром в гнезде малиновки под навесом сарая. Я отругала ее, а она рассмеялась.

— Но они же сбереглись, да? — ответила она.

У наших предков был тот же подход к хранению.

Я листала страницы, пока не нашла интересный список. Список правил Фейвальда.

Правила Фейвальда:

Один входит, один выходит.

Фейри не может врать. Если смертный врет фейри, он платит за это.

Не ешьте и не пейте у них, не добавив соли.

Сделка — это все.

Никто не может помешать суженой паре.

Никаких песен и музыки в Фейвальде.

Никакого железа в Фейвальде.

Никто не может вмешиваться в игру.

Рядом со мной раздался писк, и я вздрогнула, сорвала повязку и потеряла, где читала.

— Что ты делаешь? — заорала я, отскакивая от дергающейся мыши на земле у клетки.

Скуврель свернул зверьку шею.

— Оно собиралось меня убить, — спокойно сказал он.

— Мышь, — сухо сказала я.

— Конечно. Они ненавидят меня.

— Это мышь. Она не ненавидит тебя, — я посмотрела на мышь. У нее были маленькие уши и короткий хвостик. Такие жили в высокой траве равнин в горах.

— Эта ненавидит, как и все смертные существа, ведь знает, что я хочу ее съесть.

— Ты хочешь съесть мышь, — сухо сказала я. Он пытался получить реакцию, потому что любил драму. Я почти видела блеск его глаз. — Ты отчасти сова?

— Я все хочу съесть, — его улыбка была хищной. — Я хочу съесть целый мир как головку сыра. Ощутить, как он крошится на языке и тает во рту.

— От такого количества сыра тебе станет плохо, — сказала я, но страх пронзил меня.

Было просто забыть, каким был Скуврель, пока он крохой сидел в клетке. Было просто забыть, что он был опасен. Он убил мышь, прошедшую мимо. Он убил бы меня, если бы мог. Мне нужно быть осторожной, если я хотела заключать с ним сделки. Стоило все продумывать.

Дождь стал мелкой моросью, солнце садилось. Я читала, пока могла.

Я подбросила хвороста в костер, собрала еще про запас и вытащила еду, которую сложила мама. Козий сыр и хлеб. Я намазала сыр на хлеб и отломила кусочек для Скувреля, сдвинула повязку и осторожно протянула ему угощение.

— Может, вместо мира тебя устроит козий сыр.

— В обмен на что? — с опаской спросил он.

Я покачала головой. Не все должно быть сделкой, да?

— О, не знаю, — раздраженно сказала я. — Когда я проголодаюсь, ты меня покормишь? Справедливо? — он долго мешкал, и я рассмеялась. — Слишком много? А я думала, что фейри были храбрыми.

— Храбрость ни при чем. Если я соглашусь на это, я не смогу заморить тебя голодом, — его голос был бархатным, хотя он был в моем плену.

Я склонилась ближе, но не так, чтобы он мог схватить. Я сделала выводы из смерти мыши.

— Думаю, ты ошибаешься насчет своих сил, маленький фейри. Ты в моей клетке.

Он закатил глаза.

— Жизнь может пошутить. Сегодня я у тебя в плену. Может, завтра ты будешь в моем. Лучше думать о будущем, или прошлое съест кости.

Я хотела ответить умно, но тут ветер налетел на долину, обрушился на мой костер. Я с воплем вскочила на ноги и стала топтать костер. Воздух пронзил звук, будто кто-то трубил в рог.

Глава тридцать третья

Я забыла надеть повязку.

Как я видела костер духовным зрением? Но он был там, ярко горел у клетки Скувреля. И вокруг нас тьма ночи оживала криками и воплями, существа фейри хлынули из круга Звездных камней, понеслись галопом и полетели на полной скорости.

Существо, похожее на молочно-белую лошадь с огромным рогом на лбу направилось ко мне, и я бросилась на землю, крича от боли, когда падение пришлось на сломанную руку. Я потянулась слепо за тростью и нащупала палку из запаса хвороста. Сердце колотилось в груди.

Единорог пропал из виду, во все стороны летели серебристые существа, помеси котов и сов, создания с клыками и из ветра, которых я не узнавала, и прыгающие существа когтей и смерти.

Я смотрела им вслед, а сердце сжималось. Их были десятки. Десятки существ фейри, которых я должна была убрать как охотница. Я не могла уберечь Скандтон от всех них.

Я ругалась, а Скуврель хохотал.

— Ты ни одного не поймаешь со сломанной рукой.

Я не знала, с чего начала бы с обеими здоровыми руками. У меня с собой была лишь дюжина стрел.

— Заключи со мной сделку, — проворковал Скуврель. Мое сердце таяло от звука. Я боролась с этим теплом, но почти безрезультатно.

Я с ворчанием села у его клетки и попыталась собраться с мыслями. Других вариантов не было. Только я могла решить эту проблему, и мне нужны были обе руки.

Нужно было осторожно составить условия сделки.

— Я дам тебе, — начала я, глядя, как он взволнованно встал на носочки, глаза сияли от моих слов, крылья из дыма появились за ним. — Набор для шитья и ткань. Иглу и поцелуй, как и обещалось, — я старалась не дрожать от мысли о поцелуе с ним, зная, кем он был, или желая узнать его ближе в его мороке. — Если ты… — я запнулась.

— Продолжай, — прошептал он пылко. Он смотрел на меня как на мандолину, когда Олэн играл на ней.

— Если ты, — я кашлянула. — Исцелишь мою руку, не навредишь мне и не попытаешься как-то убить меня, не сбежишь и не позовешь никого помочь тебе сбежать, пока ты вне клетки, и не заставишь меня помочь тебе сбежать, не станешь убивать себя или кого-то еще вне клетки и не попытаешься уничтожить клетку, убежать в портал или как-то еще не дать вернуть тебя в клетку, и что ты сразу же вернешься в плен клетки, как только моя рука будет исцелена, и не будешь искать лазейки, чтобы избежать своей судьбы.

Он рассмеялся.

— Думаю, мне понравится играть с тобой, Эластру. Ты хорошо придумываешь игры.

Я ощутила холодок на спине.

— Я принимаю условия, — сказал он с широкой улыбкой. — Тебе нужно сказать: «Мы договорились».

— Мы договорились.

Я ощутила холодный пот на лбу и между лопаток, сглотнула и приготовилась открыть клетку.

— Сделка — это сделка, — напомнил он мне, хитро улыбаясь, словно у него была тайна. Может, так и было.

Я осторожно убрала проволоку, он в предвкушении приоткрыл рот.

Я открыла дверцу клетки и выпустила его.

Он вырвался вихрем, из крохотного и духовного стал вдруг в полный рост и осязаемым, как я. Его крылья из черного дыма развернулись вокруг него, и зеленые, как трава, глаза хитро блестели, от этого мое сердце колотилось.

Он был хитростью во плоти, искушением в физическом обличье, воплощением разрушения. Мое сердце предательски трепетало. Как глупый мотылек, оно хотело подлететь близко к огню, который сожжет крылья.

Он был выше меня. Я забыла это.

И он стоял так близко, что мне пришлось задрать голову, чтобы видеть его лицо.

Его убийственная улыбка стала шире, он окинул меня взглядом, прикусил губу, глядя на мою грудь, где сердце и легкие выдавали мои эмоции. Я скрывала их на лице.

— Переживаешь, маленькая охотница? — проворковал он.

— Не больше тебя, крохотный фейри, — ответила я, стараясь звучать бойко, но голос дрогнул.

— Эластру Ливото Хантер, — четко произнес он мое имя. — Иди в палатку и жди меня.

Я рассмеялась.

— Уже наглеешь?

Его глаза потрясенно расширились.

— Твое имя… разве это не оно?

— Конечно, оно, — я ехидно улыбнулась. — Ты слышал, как меня так звала мама.

— Но это не работает, — он выглядел потрясенно.

— Работает? Оно указывает, что ты обратился ко мне. Что еще он делало бы?

— Это твое имя? — снова спросил он, шагнув вперед, его лоб чуть не касался моего. Его крылья окружили меня дымом. Я переминалась, как заяц, гадающий, в какую сторону побежать. — Твое настоящее имя?

— Да, — я совладала с тоном. Я не думала, что он будет таким… неотразимым. Таким сильным. Таким непреклонным. Я выпустила его, не помня, каким сильным он был. А теперь я не знала, могла ли заставить его выполнить сделку. Могла ли вернуть его в ту клетку.

Часть меня не знала, стоило ли. Было ли правильно запирать живое существо? Но я видела, что он сделал с другими фейри в клетке. И они были ранены. Я видела, что он сделал с мышью.

Его лицо было в дюймах от моего, он заглядывал в мои глаза своими ярко-зелеными глазами. Я пискнула как мышь.

Он рассмеялся бархатным голосом.

— Сделка, — выдавила я. — Придерживайся сделки.

— О, конечно, — его улыбка стала дразнящей. — Ты меня боишься, маленькая охотница? Или хочешь меня? Жаждешь поцелуя?

Он растянул слово «поцелуй» так, что все нервы в моем теле встали дыбом. Он не ошибался.

— Я видела твою истинную природу, — напомнила я ему… и себе.

Он цокнул языком.

— То не моя истинная природа.

— Ты сказал, что исцелишь мою руку.

Он улыбнулся шире.

— Да, маленькая охотница, но я не сказал, когда.

Я ощутила, как кровь отлила от лица, но он рассмеялся и покачал головой.

Он нежно обхватил мою руку ладонями, размотал повязку на шине. Я вздрогнула от вспышки боли, скрипнула зубами, рука пылала.

— Я думала, правило один за одного, — процедила я, стараясь отвлечься от боли. — Как выбрались те существа?

— Один за одного для людей и фейри, — бодро сказал он. — Существа служат фейри. Они не скованы теми правилами.

И фейри могли посылать столько, сколько хотели. И мне придется на всех охотиться.

— Твоя сестра знает прекрасно, что такое количество зверей тебя отвлечет, — он приподнял брови, словно это было забавно. Он сиял бирюзовым светом для моего духовного видения, и это подчеркивало его идеальные черты. Он снял шину и цокнул языком при виде опухшей руки. Он коснулся кожи, я подавила вопль, и он прошипел. — Горячее. Хуже, чем ты думала.

— Как моя сестра связана с существами фейри? — я подавляла слезы боли.

— Она же послала нас сюда? — он взглянул мне в глаза, проверяя, что я знала. — Двое других были у нее при дворе. Я был пленником. Три фейри, чтобы поймать одну смертную девушку. Это звучало просто.

— Зачем ей посылать пленника? — спросила я.

— Может, она думала, что ты убьешь меня.

— Тогда зачем убивать двух других? Видимо, это были ее союзники, раз ты их убил.

— Может, ей все равно, что умрет.

— Это на нее не похоже.

— Может, ты плохо ее знаешь.

Я нахмурилась, недовольная этими «может», но боль стерла эмоции с лица, ослепила меня и наполнила агонией. Я хотела кричать, рыдать, бежать.

Прошло много времени, и боль убежала как раненая лань. Я моргнула и увидела его перед собой. Он все еще сжимал мою руку, склонив голову.

— Что это было? — охнула я.

— Цена. Магия не бесплатна.

— Я думала, ценой были набор для шитья и поцелуй! — мое лицо пылало не только от стыда. Тело покалывало от отчаянного желания ударить его.

Он рассмеялся.

— Это была цена за мою помощь. Магия берет свою цену. Она ускорила исцеление. Ты испытала недели боли в мгновении. Хороший обмен, да?

Вот. Это делало Светлый народец опасным. Я сглотнула желчь. Сделки, которые они считали «хорошими», были жестокими.

Я не стала отвечать, показывать слабость. Вместо этого я проверила руку, двигая в стороны, проверяя, что она зажила правильно. К моему удивлению, мои руки обвивало зеленое сияние в форме шипов. Я охнула.

— Что ты со мной сделал?

— Это не я. Ты ничего не знаешь о цене магии?

Я хмуро посмотрела на него.

Я видела, что он подавлял смех, когда он сказал:

— Первое прикосновение магии оставляет осадок. В соответствии с твоей природой. Этот осадок говорит мне, что ты будешь колючей и склонной проливать кровь.

— Дай угадаю, — я чуть не сплевывала слова. — Твоим осадком магии были змеи.

Он рассмеялся и показал мне руки, и впервые я поняла, что то, что я приняла за татуировки, было чернильным узором тьмы, не-света. Они были в форме перьев.

— Ты — шипы, охотница. Я — легкий, как перышко.

Я закатила глаза от его смеха.

— Для тебя это смешно.

— А ты не веришь, — его глаза невинно расширились, улыбка стала ангельской. — Разве не удобно, что мое развлечение исцелило тебя?

Я не могла отрицать этого, так что и не пыталась.

— Ты сказал, что вернешься в клетку, когда закончишь.

— Я жду плату, — сказал он, глаза стали дикими, и я от этого нервничала. Сердце забилось быстрее. — Вижу, и ты этого хочешь.

Я облизнула губы. Поцелуй. Он говорил о поцелуе.

Я не могла забыть, как он выглядел без морока — хищный взгляд, спутанные волосы, острые зубы, ладони в крови и обрывки плоти на скелетах крыльев.

И я не могла перестать смотреть на него в мороке. Идеального во всем. Идеальное зло.

И я не знала, боялась или восторгалась. Хотела ли отчаянно, чтобы сделка завершилась, или жалела, что он не попросил больше.

Я уже почти ощущала его вкус, прикосновение его губ. Он укусит? Это пугало?

Он отпустил мою исцеленную руку и шагнул ближе, склонился лбом и моему лбу.

Мое сердце стучало отрывистым ритмом.

— Не будет поцелуя, в клетку я не вернусь, — прошептал он.

Я могла прогнать его туда.

— Меня будет не так просто поймать во второй раз.

Я подняла голову, принимая и боясь одновременно. Я не знала, поцеловал меня он, или это сделала я. Губы не встретились нежно. Это был не милый поцелуй влюбленных. Его поцелуй был диким, он настойчиво прижимался губами к моим, сжал мою талию и притянул меня к себе. Он ощущался голодно, словно на самом деле хотел проглотить весь мир.

И я была голодна.

Потребовалась вся сила воли, чтобы остановиться. Перестать целовать его, пробовать его, желать его.

Как только голова прояснилась, я оттолкнула его как можно сильнее. Триумф на его лице убивал.

— Сделка завершена, — сказала я.

Триумф пропал, сменился уязвимостью и отчаянием, а потом он пропал.

Не исчез. Он вернулся в клетку в миниатюрном облике, и его лицо выражало гнев и горькое разочарование.

Я тоже это ощущала.

Я быстро надела на глаза повязку, чтобы не видеть его. Я не хотела представлять иной исход. Я не хотела видеть его отчаянное желание того, что я не дала ему. Я обвила проволокой дверцу, надежно закрыв ее, просунула в клетку набор для шитья и ткань. Вот. Я свою роль выполнила. Я не снимала повязку — не осмелилась.

Но я шепнула ему:

— Это был худший поцелуй в моей жизни.

— Я готов спорить на десять корон, что это был твой первый поцелуй, — бодро сказал он, но укол вины подсказал мне, что бодрый тон скрывал боль.

Зачем я жалела Сияющего? Я была дурой, если сочувствовала ему.

Одно я знала точно. Я не собиралась больше выпускать его из той клетки. У него было слишком много сил. И убийственные способности.

Глава тридцать четвертая

С тяжелым сердцем я прикрепила клетку к поясу. Я обещала, что понесу ее в руках, если они будут здоровыми, но руки были мне нужны для лука. Я забросала костер землей, но оставила палатку. Если все пройдет хорошо, я вернусь сторожить деревню у круга Звездных камней. Мне нужны были все припасы. Подумав миг, я убрала запасной хворост в палатку. Будет проще развести огонь на сухом хворосте, хотя дождь закончился.

Яркие звезды усеяли ясное небо, пока я шла по высокой траве с луком в руке. Боль меня уже не отвлекала, и я ощущала легкость и оптимизм, каких не было днями. Странно было осознавать, как сильно меня подавляла боль — словно бремя на спине.

Я не давала думать о другом, что теперь давило на меня. Вина. Не только за судьбы отца, певчего, Олэна и Хуланны — я была виновата — но и за судьбу Скувреля. Я старалась, но не могла распутать клубок эмоций и понять, ощущала вину за то, что заперла его, или за то, что выпустила. За поцелуй или то, что мне это понравилось. И я ненавидела себя за стыд. Ненавидела сильнее, потому что не могла решить, стоило ли ощущать вину еще сильнее.

Я давала этому гневу толкать меня по тропе. Не тони в нем, Элли! Пусть придаст сил.

Мне придется снять повязку. Я не подумала взять лампу, и хоть звезды светили ярко над долинами, их свет не проникал в лес. Придется слепо блуждать и в мире духов, и в реальном мире. Я фыркнула, пытаясь что-нибудь увидеть в тусклом свете. Я не хотела снимать повязку. Не хотела сталкиваться с тем, что скажет или сделает Скуврель.

Я провела ладонью по волосам и посмотрела на ладонь, удивляясь, что на ней не было темно-зеленых лоз с шипами. Татуировку магии было видно только в мире духов. Я стиснула зубы. Мне не нравилось, что это оставило след. И что Скуврель сделал это, не предупредив меня. И эта ненависть еще скажется на мне.

Но через пару шагов от тропы я врезалась в дерево и замерла. Придется снять повязку. Я с неохотой сдвинула ее, дала глазам привыкнуть к миру духов. И увидела сияние зеленых татуировок. Я поежилась от этого, любой фейри сразу увидит, что я была колючей и сложной. И что? Лучше быть нежной, как цветок, который просто раздавить? Как Хуланна? Нет уж.

Существа фейри выжгли следы в лесу. Клетка Скувреля ярко сияла посреди них, и он в ней тщательно мылся кусочком ткани и водой из наперстка.

Я игнорировала процесс. Он не был скромным.

— Пытаешься решить, какое существо поймать и убить? — игриво спросил он. — Я могу подсказать, но за цену.

— Хватит сделок, — буркнула я.

— Не нравятся мои игры?

— Я не играю в игры, — фыркнула я.

— О, играешь. Ты плетешь игры, как паук — паутину, и ты даже не знаешь, что делаешь это. Как очаровательно.

Летающие существа были маленькими. Я могла оставить их на потом. Меня больше волновали существа на земле, которые явно были хищниками. И единорог. Лошади были вспыльчивыми. А лошадь с рогом была еще хуже.

Я прикусила губу, пытаясь решить, какой из сияющих следов был его. Какой заставлял думать о единороге?

— Так обиделась из-за татуировки? — невинно спросил Скуврель. — Она почти идет тебе.

— Я могу жить с татуировкой, — парировала я, выбрав лиловый след. Он вызвал мысль о единороге. Он ощущался сильно, непредсказуемо и немного безумно. — Меня мутит после поцелуя.

Он рассмеялся, словно я хорошо пошутила. Я не слушала его, шла по следу, но медленно, чтобы не споткнуться об упавшие деревья и пни. Я могла избегать деревья, держась следа — единорог не мог проходить сквозь деревья, но он легко перешагивал спутанные кусты, которые я обходила минуты.

— Ты выбрала единорога, — Скуврель изобразил интерес. — Ты хоть знаешь, что единороги прокляты?

— Да, я — проклятие, — пробормотала я. Я продвигалась медленно. Если существо фейри выпустили навредить, оно легко могло это сделать.

— Если убьешь единорога, придется платить за голову.

— В смысле? — я пыталась отвлечься от страха, который возник от мысли, что я убью существо, которое видела. Оно было большим и прекрасным. Разве такое нужно убивать?

— Разные единороги из разных Дворов, — сказал Скуврель, голос был приглушен, словно что-то было на его голове. Я не смотрела. Это было не мое дело, он мог делать, что хотел, с тем, что получил в сделке. — Убьешь одного, заплатишь Двору то, что там попросят.

— Как налог?

— Да, — согласился он. — Но они могут попросить не монеты. Например, дни. Или пользоваться твоей ладонью. Или твое чудесное чувство юмора. Ты будешь ужасно скучной без него.

— Да, это страшнее всего, — я перебралась через бревно. — Быть скучной.

— Это ужасно, — сказал Скуврель и сделал паузу. — Хотя я не знаю. Я не бываю скучным.

— Угу, — сказала я, но я не слушала. Я что-то уловила. Шорох и приглушенный крик.

Я поспешила, насколько могла, не спотыкаясь. Лиловый след стал ярче, огибал призрачную версию леса.

Первым делом я увидела мертвого мужчину.

Он был смазанным призраком, словно его дух оставил после себя только шепот.

Над ним гордо стоял единорог, подняв рог в воздух. Он мерцал, будто тысяча звезд слетала с его кожи, будто пар от настоящей лошади. Он стоял на задних ногах, передними бил по воздуху, фыркая. Его дух был острым, угловатым, словно волк переродился конем.

От ужаса во рту пересохло, сердце запнулось. Он был огромным. И стоял тут.

Он уже кого-то убил. Наверное. Или мужчина был уже мертв до прибытия единорога.

Я проверила тетиву лука, глядя на сцену передо мной.

Я уловила скуление мужчины, увидела второго на дереве над единорогом. Но то дерево не могло выдержать его вес, и он свисал с гнущейся ивы, его голая спина была в дюймах от рога единорога, все еще бьющего передними ногами воздух. Ива не выдержит. Она сломается от его веса.

Я сглотнула, вытащила стрелу из колчана, ощупала перья, проверяя, что она не повреждена.

Шанс был один. Один выстрел, и единорог заметит меня.

Я забыла обо всем, кроме меня и добычи. Я осторожно и тихо поправила стойку и вложила стрелу в лук. Я поправила повязку, чтобы она закрыла один глаз. От этого мутило, но я уже так делала. Смогу еще раз.

Стрелять придется, стоя на ногах. Движение привлечет внимание. Я подняла лук, руки болели от давления, но исцеленной руке хватало сил. Я натянула тетиву до носа, до правильного места.

Единорог застыл, пылающие глаза смотрели на меня. Он видел, как я натянула тетиву.

Один шанс.

Мое сердце колотилось, я выбрала место. Единорог был чуть отвернут от меня. Не идеально, но сойдет. Я попаду за его плечом.

Один шанс.

Я подавила головокружение от двойного зрения, сглотнула и выпустила стрелу.

— Бу! — сказал Скуврель.

Единорог вздрогнул от его голоса.

Я услышала свое ругательство, стрела попала… далеко. Я не видела, куда, но это мог быть круп. Я снова выругалась, он прыгнул к деревьям, я потянулась за второй стрелой.

— Зачем ты это сделал? — я посмотрела на Скувреля двойным зрением. Мне пришлось сглотнуть тошноту, а он лишь скрестил триумфально руки на груди, его морок скрывал фейри чище и опрятнее, но все же дикого под его напускной красотой.

— Охотница? — спросил дрожащий голос с дерева. — Это ты?

Глава тридцать пятая

Хуже было бы, только если бы я попала во Флетчера вместо единорога. Хотя и это не было бы самым худшим вариантом.

— Ты будешь оттуда спускаться? — грубо спросила я, подняв повязку, чтобы осмотреть мертвого мужчину на земле.

— С таким милым поведением удивительно, как у тебя нет пары, — сказал Скуврель, но я игнорировала его. Я это уже слышала. Больше раз, чем могла сосчитать, и от тех, кто мог задеть меня больше, чем он.

Мертвым был Вудривер. Судя по дыре в груди — шире моего кулака — он умер мгновенно, но это не помешало желчи подступить к горлу, жжение намекало, что меня стошнит, если я не возьму себя в руки.

Я всю жизнь имела дело с мертвыми животными, даже крохой сидела с папой, пока он зачищал куропаток, открывал их зобы, чтобы я видела листья и шишки, которые они ели, а в семь я получила от него первую куницу, чтобы я распотрошила и зачистила ее, сказав:

— Хорошо постараешься, монету за шкурку можешь оставить себе.

Но у меня не было опыта с мертвыми людьми. Это было совсем не близко. Было что-то ужасно неправильное в виде Вудривера, которого я знала всю жизнь, бледного и без жизни в луже его крови. Я была от этого рада, что потеряла зрение. Я могла сорвать повязку и перестать видеть. Но мне казалось, что стереть этот вид из головы не удастся. Он всплывет в темные часы, или когда гули выйдут поиграть.

На южной окраине деревне в маленьком домике женщина с тремя детьми больше не услышат голос Вудривера. Я знала их всех. Я буду видеть месяцами и годами, как они будут мириться с этой ночью.

Горло болело от мысли. Что-то ревело в ушах.

Я кашлянула.

— Мы просто гуляли, — заикался Флетчер. Он был вдвое меня старше, а то и больше. Ближе к сорока. Как и Вудривер.

Я смотрела на него, щурясь. Что они делали в лесу посреди ночи? Точно не рубили дерево и не собирали перья для стрел.

Я скрестила руки на груди.

— Ночью. В лесу.

Он взглянул на меня.

— Это не то, что ты думаешь.

Но мне было всего семнадцать, я была защищенной дочерью охотника. Я видела, что он имел в виду нечто важное, но не могла понять, что. Он думал, что я подозревала его в чем-то постыдном? Я сделала лицо холодным. Сделала вид, что знала, пока не выясню.

— Тогда что это было?

Он нервничал. Отчасти это было интересным. Я еще недавно была ребенком. Разве он не должен спрашивать, что я тут делала? Но это так не работало. Вина была сильным оружием, и она не давала подумать, что делали другие, а вдавливала человека в землю.

Я это понимала.

— Просто… — его голос утих, и мои глаза расширились под повязкой от запаха его дыхания.

— Вы пили, — я вспомнила, как отец ворчал зимой пару лет назад маме. В лесу горел костер. Зимой. Странное дело — даже неслыханное. Он говорил что-то о дураках и напитках, а мама шептала о самогоне. Я не знала тогда, что это значило, а они мне не рассказали. — Вы прячете самогон в лесу.

Я сказала это наугад, но попала, и он кивнул.

— Этот лес сейчас полон созданий фейри, — мрачно сказала я. — Пока что самогон в лесу — непозволительная роскошь. Помоги с Вудривером. Он слишком тяжелый для меня одной.

Флетчер кивнул, двигался быстро от облегчения, помогая мне поднять Вудривера.

Мы понесли его в деревню. Я едва справлялась. Если бы Флетчера не было, я бы его не дотащила.

Я тяжело дышала и устала, когда мы миновали первые окна, сияющие светом. Я сосредоточилась на своих ногах, каждый шаг давался с трудом, сил почти не осталось.

Он был слишком тяжелым. Руки и грудь болели от усилий.

Дорога тянулась с севера на юг, озаренная светом луны, и я боролась с болью в теле, пытаясь подстроиться под шаги Флетчера. Мы миновали кузню и постоялый двор, свет горел, несмотря на поздний час, и добрались до площади.

Я так сосредоточилась на грузе, что не заметила там толпу. Шепот тревожил.

— …жуткая с этой повязкой, но ходит так, будто видит…

А потом в ужасе:

— О, звезды, это Вудривер!

— Кто-нибудь, приведите его жену!

— И матушку Хербрен. Скорее!

— …пронзен!

Мы опустили его, и я подняла голову и увидела, что собрались почти все взрослые в деревне. Они оделись в спешке — ночные сорочки были заправлены в штаны. Шали поверх ночных рубашек, хотя вечер ранней осенью был теплым.

Их лица были мрачными, пока они смотрели на труп Вудривера на площади. Его лицо уже не было человеческим, стало незнакомым.

Флетчер сел рядом с другом и зарыдал. Мое сердце сдавило. Я не знала, стал он таким беспомощным от горя или выпивки, но эти люди уже злились на меня. Уже винили меня в потере певчего и охотника. Что они сделают теперь, когда я принесла Вудривера к их двери? Особенно, когда единственным свидетелем был пьяница?

— Что тут случилось? — спросил ледяной голос. Алебрен, хозяин постоялого двора. Он скрестил руки на груди.

— Осторожно, маленькая охотница, — прошептал Скуврель. — Это толпа. Я люблю толпы. Они чудесно слепы, и игры с ними заманчивы, но ты готова играть?

— Я нашла его в лесу. Мертвого, — я не слушала Скувреля. Правда была моим единственным оружием тут.

Алебрен оглядел кольцо жителей деревни, и я не понимала выражение его лица. Но, пока госпожа Тэтчер улыбалась ему, это не обещало ничего хорошего. Я искала в толпе маму, но не видела ее. Как и госпожу Чантер. Во рту пересохло.

— Об этом мы говорили, когда вы выбрали меня мэром пару часов назад.

Мэром? В этой деревушке никогда не было мэра.

— Жадные до власти обожают конфликты. Как весело, — слова Скувреля вызвали во мне холод. Я сжала его клетку, еще привязанную к моему поясу, свободной рукой, сглотнула, нервничая.

— Ты убила существо, убившее его, Эластра Хантер? — спросил новый мэр.

— Нет, — сказала я. — Я вернусь…

Он поднял руку и перебил меня:

— Ты не тронешь существо фейри. Никто не тронет, пока не прибудут Рыцари Света.

— Но оно убило Вудривера, — возмутилась я. — У него в крупе моя стрела.

Мэр цокнул.

— Охотники всюду ищут жестокость. Во что ты превратила нашу мирную деревню?

Он указал на труп Вудривера. На краю толпы послышался шум, и вой жены Вудривера разбил ночь, она растолкала людей и рухнула на грудь мертвого мужа.

Моя голова кружилась, горло обжигала рвота.

— Твоя семья принесла трагедию, — строго сказал мэр. — Охотник — старая работа. Старая, как зимние бури, и такая же ненужная. Мы встретились и решили, что в деревне больше не будет охотника. Такая работа нам не нужна. Мы не будем провоцировать их. Мы дождемся Рыцарей, они решат, как справиться с проблемой. Может, великий лорд или леди сжалятся над Скандтоном и возьмут нас под свое крыло.

Мой рот раскрылся. Я резко закрыла его.

— А что с единорогом, сделавшим это? — спросила я в ужасе, указывая на Вудривера.

— Ты сказала, что попала в него стрелой, — тихо сказал мэр.

— Но…

Он поднял руку.

— Она выстрелила до того, как его пронзили, или после, Флетчер?

Флетчер встряхнулся, пьяные рыдания утихли на миг.

— Не знаю.

— Думай, — попросил мэр Алебрен, и впервые в жизни я увидела жадный блеск в его обычно скромных глазах.

— Я… это могло быть до, — сказал Флетчер. Предатель.

— Нет, — возразила я. — Если его не остановить, он пронзит больше людей. Рыцари будут ехать неделями. За эти недели все мы падем жертвами существ фейри, если я их не остановлю!

— Хватит, Элли, — сказал новый мэр. — Мы не будем беспокоить существ фейри, и они не тронут нас.

Но это так не работало. Хищники охотились. Такими они были созданы. Люди выживали, если охотились лучше. Я открыла рот, но он заговорил громко, чтобы все слышали:

— Ты уберешь силки охотников, — громко заявил он. — И перестанешь тут охотиться. До решения Рыцарей Света все ловушки и охота отменены. Это наше решение для Скандтона.

— А если я откажусь? — спросила я, толпа притихла. Они не ожидали такого от меня. Так могла бы сделать Хуланна, смелая и красивая, но не Эластра с ее едкими замечаниями и молчаливой натурой.

Мэр вздохнул.

— Ты подвергнешь всех нас опасности. Мы достаточно страдали.

Он махнул на жену Вудривера, лежащую на муже, ее всхлипы сотрясали обоих. Мое сердце болело. Вудриверы не нравились мне, но их боль почти калечила меня. И так больно было бы за любого из деревни. Я знала только это место, знала его хорошо — каждого человека, каждого зверя, каждую тропу и каждое укрытие.

Я должна найти ключ к порталу. Я должна была уже решить ту загадку и освободить отца и сестру. Если бы я это сделала, трагедия не произошла бы.

— Твоя мать у Тэтчеров, — сказал мэр Алебрен, и я охнула. Мама не пошла бы к Тэтчерам по своей воле. Я была в этом уверена. Он продолжил стальным тоном. — Принеси силки и оружие завтра на постоялый двор, и вы сможете вернуться в дом и растить коз. Но больше никаких убийств. Никаких смертей.

Я ощутила грубые ладони на спине, попыталась развернуться, но с меня уже сняли колчан. Я не ожидала нападения, никогда не боялась, что жители деревни мне навредят. Я не думала, что такое было возможно.

— Это мои лук и стрелы, — мои губы онемели, словно не могли признать это предательство.

— Они теперь тебе не понадобятся, — сказал властно мэр. — Мы — мирная деревня. И я повешу того, кто нарушит покой.

Охнула не я одна. Он повернулся и позвал мужчину в конце толпы:

— Могильщик!

Могильщик прошел вперед с женой. Она с жалостью посмотрела на меня, этот взгляд пронзал. Я поняла в тот миг, что, даже если не все были согласны с новым мэром, никто не выступит против. Никто не вернет мне лук или титул охотницы. Это было все, что у меня было. И я лишилась этого.

Я смотрела, онемев, как они забрали Вудривера, новый мэр ушел на постоялый двор. Я смотрела, онемев, как народ Скандтона расходится по домам.

Мое сердце смертельно похолодело.

А потом, словно мир ощутил ту же ледяную боль, снег пошел над деревней. Снег во время сбора урожая.

Мне не хватило тепла, чтобы удивиться.

Глава тридцать шестая

— Я вижу, почему эта деревня популярна, — сказал едко Скуврель, когда я села на край колодца в центре деревни. — Люди тут очаровательны, как лорд Кубков.

— Надеюсь, я его не встречу, — прорычала я.

Я сняла повязку и посмотрела на него впервые с нашей сделки. Он стал еще милее? Темные волосы идеально обрамляли лицо, а крылья будто из дыма сильнее оттеняли голую грудь и спину, татуировки из перьев тянулись по рукам, и его ладони будто пропадали в ночи, но в одной он сжимал иглу, как меч. Его камзол был чистым и свисал на нити с одного из прутьев — наверное, сушился.

— Тебе не холодно? — спросила я, чтобы убрать молчание, а не из переживаний. Он развернул под собой ткань, края поднимались у прутьев, чтобы, если я буду двигаться, он съехал по полу клетки и ударился об ткань, а не железо.

— Нет, — он сверкнул улыбкой. — Но некоторые говорят, что мое сердце изо льда.

— Я запомню это, — сказала я, но думала о другом. Мне нужно было принять решение. Отдавать деревне луки, стрелы и силки отца ради свободы матери или попытаться пройти в круг Звездных камней и вернуть его?

Я могла представить жизнь без него или Хуланны — мы с мамой в домике и козы. Мы могли так жить. Но это разобьет ее. И ненависть, уже проросшая в моем сердце, поглотит меня, и одной черной ночью…

— Ты знаешь, что мы порой слышим злые мысли? Твои — черные, — сказал Скуврель.

— Тебе какое дело?

Он пожал плечами.

— Пока я у тебя в плену, я не хотел бы, чтобы ты погибла. Кто знает, что тогда будет со мной?

Я хмыкнула.

Я решила, что меня устраивал только поход в круг. Мама поймет. И она найдет способ освободиться. Она лучше договаривалась с людьми, чем я.

— Но мне понадобится ключ. Мог ли тот стишок из книги помочь его найти? Я произнесла его вслух, вспоминая каждое слово.

— Глубоко иди в кольцо, — пробормотала я.

Скуврель рассмеялся.

— Там, где ветер не дует в лицо.

Его улыбка стала хитрой, и он смотрел на меня так, словно хотел и меня сделать такой.

— Глубоко, но не в земле.

Он облизнул губы.

— Не дыши, там смерть везде.

— Очаровательно, — он растянул слово, словно пробовал его на вкус впервые. — Ты — поэтесса. Ты всегда сочиняешь стихи о том, на чем сидишь? Можешь сесть на меня. Я был бы рад еще одной поэме о своей доблести.

— Еще одной? — сухо спросила я. — Ага, обойдешься.

Но я думала о его словах и блеске его глаз.

Стихи о том, на чем я сидела.

Колодец.

Он был старее деревни, первым был построен тут.

Я обдумала строчки стишка. Он был прав. Это мог быть колодец. И ключ мог быть спрятан под водой. Придется задержать дыхание, чтобы достать его. И спускаться придется долго, так что пытаться достать его было опасно.

— Там будет темно, — пробормотала я.

— Как насчет игры? — сказал Скуврель.

— А похоже, что я в настроении для игр? — прошипела я, глядя на площадь. Огни в домах угасали, пока не остались только в постоялом дворе. Лучи оранжевого света падали на площадь, но не внутрь колодца. Я поежилась от мысли, что окажусь под водой, куда еще и сыплется снег.

— Я всегда готов к хорошей игре, — сказал Скуврель. — А эта тебе поможет.

— Как? — я постаралась вложить весь яд в одно слово.

— Под водой не будет приятно. Игра может тебя отвлечь. И, если ты найдешь, что ищешь. Тебе понадоблюсь я, чтобы это использовать. Почему не сыграть? Если ты победишь, я научу тебя использовать ключ.

— А если ты победишь?

— Возьму еще поцелуй.

— Кто бы думал, что ты так желаешь капли симпатии, — пробормотала я, но меня обеспокоило то, как загорелись его глаза, словно я попала по больному. — Что за игра? — я отвязала клетку от пояса. Он следил за мной, а я опустила клетку на сверкающий снег.

— Правда или ложь, — сказал он с улыбкой.

— Я думала, ты мог говорить только правду.

Я не могла лезть в колодец в одежде. Она будет тянуть на дно, и если я всплыву в мокрой одежде, могу замерзнуть и умереть. Я с неохотой стала раздеваться, сложила сначала шерстяной плащ так, чтобы внутренняя сторона осталась без снега, а потом сняла сапоги и пояс.

— Или мы можем поиграть в Соблазнение, — сказал Скуврель, пока я раздевалась. — Я люблю эту игру.

Я огляделась, надеясь, что никто не смотрел в окно.

— Заткнись.

— Тогда правда или ложь, — широко улыбнулся он.

Я старалась не смотреть на него, снимая остальное, но надела повязку для последнего шага. Я неловко опустила ведро в колодец, чтобы вся веревка размоталась. А потом дважды проверила узел на конце. Он выдержит мой вес? Должен.

— Правда или ложь — ты мило смотришься обнаженной в снегу, — сказал он.

— Я не голая, я в нижнем белье.

Он рассмеялся.

Я сняла повязку и оставила ее на груде вещей, убийственно посмотрела на Скувреля. — Почему тебе не придерживаться менее личных тем?

В этот раз он хохотал задорно. Ему это нравилось.

— Тогда ты заплатишь?

— Почему нет? — сказала я. — Но награда будет уточнена в конце.

— Обещаю, — он поднял руку, — что ты можешь добавить все условия, чтобы вернуть меня в клетку, если дашь мне поцелуй.

Я закатила глаза и сунула петлю клетки в рот. Я не осмелилась оставить ее тут, пока буду в колодце. А если ее украдут? А если откроют дверцу?

Я нашла вслепую пояс, продела его в петлю и закрепила. Я смогу привязать его к веревке по пути вниз.

Было сложно отыскать веревку. Я боялась потерять равновесие, потянувшись слишком далеко, но не видела веревку.

— Чуть правее, — подсказал Скуврель.

Я ничего не сказала. Рот был занят.

Я поймала веревку, сжала ее обеими руками, не дала себе испугаться и бросила на нее вес, замерла во тьме над пропастью.

Вперед.

Лучше бы это сработало.

Глава тридцать седьмая

Мои ладони уже онемели от холода, пока я спускалась по шершавой веревке. Я не спешила. Я не хотела порвать кожу ладоней, съезжая, так что использовала метод, которому меня давно научил отец — спускалась ладонями и ступнями, веревка была хитро намотана на левой голени на всякий случай.

Осторожно, Элли. Глубоко дыши. Двигайся осторожно. На голой коже выступили мурашки от холода. Я не видела в темноте, узнать, что добралась до воды, могла, только когда ноги коснутся ее, и тогда станет еще холоднее.

Я хотела бы тут духовный след, и меня беспокоило, что его не было. Может, просто колодец так часто использовали, что он рассеялся, а пещера, где была клетка, использовалась периодически. Или я просто зря гналась за этой догадкой. Я гонялась с отцом за дикими гусями в горах, отбиваясь от гулей, бежала, смеясь, к огромным стаям. Отец любил рагу из гуся. Все любили. Обычно мы продавали это на Зимнюю ночь.

Я старалась не думать о Зимней ночи, зубы стучали.

— Правда или ложь, — сказал Скуврель из клетки. — Я танцевал на этих землях во снах и видел тебя там.

— Глупая игра, — сказала я со стуком зубов. — Ты не можешь врать.

— Может, это ложь — что мы не можем врать. Может, так только люди говорят о нас.

— Правда, — я стиснула зубы. Веревка казалась длиннее, чем я помнила. Все фейри говорили «О, ты мне снилась» и ждали, что девушки станут маслом в их руках? Если я была маслом, то только маслом зимой — холодным и твердым. — Это правда.

— Да. Твоя очередь.

— Правда или ложь, — сказала я. — Я хотела убить тебя, когда посадила в клетку.

— Правда, — сказал он. — Попробуй спрашивать что-нибудь сложнее.

— Ты знал это и не боялся?

— Правда или ложь? — спросил он, игнорируя вопрос. — Тебе понравилось целоваться со мной.

Его глаза сияли ярче, когда он это спросил. Словно он хотел узнать ответ. Но он его не получит.

— Любой ответ ты назовешь неправильным, — сказала я. — Ты жульничаешь.

Я вздрогнула, зашипев сквозь зубы — пальцы ног коснулись холодной воды. Осторожно, стараясь удержаться на веревке ногами, я привязала к ней пояс.

— Я не жульничаю. Я добываю информацию. Что лучше игры? — Скуврель подмигнул, и я нахмурилась во тьме. Я хотя бы видела его.

— Надеюсь, узел выдержит, и ты не утонешь, пока я не вернусь, — сказала я.

— Я очарован твоими переживаниями.

— Не стоит.

Я спрыгнула с веревки, не дав ему ответить, резко вдохнув при падении, скривившись, когда я рухнула в воду. Как только я погрузилась, я увидела золотой след в воде. Я повернулась в тесноте колодца и поплыла за следом. Я хотя бы знала, что тут что-то было. Я не гналась за тенями. Грубая веревка задевала ногу — только она связывала меня с воздухом и небом.

Как далеко плыть? Я могла представить склизкие стены вокруг, грубые камни сгладились за века. Я видела это в годы, когда воды было мало, когда уровень воды был в тысяче лиг от вершины. Мы не знали, как глубоко он тянулся, но вода в колодце была всегда, какой бы ни была засуха.

Хватит ли мне дыхания, чтобы добраться до ключа и вернуться с ним? Как глубоко предки его спрятали?

Я старалась не паниковать. Это только все ухудшило бы.

Ощущалось как в стишке — я играла со смертью, спустившись сюда. Словно я была в могиле. Если бы мама знала, что я делала, упала бы в обморок от страха.

Мама. Отец. Хуланна. Я должна преуспеть ради них.

Я старалась направить страх в силу для себя, пока плыла в чернильной глубине.

Может, Хуланна не была моим врагом. Может, так показалось, когда она появилась в круге. Может, это был только морок.

Я двигала ногами сильнее. Легкие начали гореть, но золотой след вел все глубже.

Я не смогу. Воздуха не хватало.

Я думала уже только о том, как болели легкие. Они кричали, когда золотой след, наконец, закончился в небольшой нише в стене колодца. Я сунула ладонь во тьму — там просто не хватало камня. Внутри был вонзен ключ. Я недовольно потянула его, дергала его.

Время было на исходе.

Я умру так.

Ярость наполнила меня от несправедливости. Я — Эластра Хантер — умру в дурацком колодце со злорадствующим фейри, пока я пыталась забрать ключ, который никто и не должен был тут прятать!

Ключ подвинулся.

Я повернула ладонь, и он освободился.

Времени не хватит!

Я направилась к поверхности, боль ослепляла, пока я отчаянно отталкивалась ногами. Я не успею.

Я ощущала, как угасало сознание.

Заставь это стать твоей силой, Элли!

Мне нужно было вдохнуть.

Паника наполнила меня, я двигала ногами сильнее, ударялась ступнями и ладонями об камни до синяков.

Я набрала в легкие воду, задыхалась, тонула, умирала.

А потом моя голова вырвалась из воды, и я кашляла, сплевывала воду. Меня стошнило ею, пока я сжимала веревку. Я сомневалась, что удержусь. Я выпущу ее и утону.

— А ты говорила, что мне нужно за собой следить. А сама плаваешь в своей рвоте.

Злость из-за его насмешки закипела во мне, и я обвила дрожащей ногой веревку и поднялась к клетке.

— Поразительно, но я все еще был бы рад поцеловать тебя, — дразнил фейри.

— Ты ужасен, — прохрипела я, сняла пояс с веревки и прикрепила к своей талии. Я не могла сейчас нести клетку в зубах — я едва могла дышать ртом. Я прислонилась головой к веревке, цеплялась, но забраться сил не было.

Если я не начну подниматься, я ослабею и умру тут от холода или утону.

И загрязню колодец хуже, чем уже сделала.

— Сказала девушка, пристегнувшая меня к телу почти без одежды, — Скуврель напомнил мне, что тонкое промокшее нижнее белье прилипало к коже.

Он не должен был смотреть! Это было унизительно! Гнев придал мне силы карабкаться. Я забиралась все выше, пока он болтал:

— Знаю, невозможно найти в твоем мире мужчину моей красоты, но если тебе приходится держать любовников в клетке и привязывать их к почти обнаженному телу, ты делаешь что-то не так.

— Я тебя ненавижу, — выдавила я. Горло болело, и в легких будто еще осталась вода. Я будто тонула в ней. Но ярость от его слов гнала меня наверх, пока я не добралась до перекладины, с которой свисала веревка. Еще порыв гнева, и я перебралась через каменный бортик и рухнула на тонкий слой снега.

Клетка ударилась об камень, и Скуврель громко выругался.

— Так тебе и надо, — простонала я в снегу. — За твои слова.

— Ты должна меня благодарить, — прошипел он. — Я только что спас тебе жизнь.

Глава тридцать восьмая

Когда мне было четырнадцать, я думала, что Олэн будет танцевать со мной на празднике Небесных огней. Вся деревня радовалась, потому что королеву Анабету короновали в городе Фарамор, и ночные вспышки послали во все деревни в честь празднования ее коронации. Видимо, Скандтон входил в ее границы, нашу ночную вспышку днем принес торговец.

— Гулей в лесу не будет месяцами, когда мы это запустим, — пообещал он нам.

Я робко намекнула Олэну, что хотела бы танцевать в этом году, и он улыбнулся своей загадочной улыбкой, намекая, что мог исполнить это желание.

Но той ночью, пока я ждала в стороне от танца, надеясь на шанс, подошла Хельдра.

— Я решила танцевать с Олэном всю ночь, — заявила она, улыбаясь Хуланне. — Разве не мило с моей стороны, когда многие могли отказать из-за его хромоты?

Я взглянула на Олэна, где он стоял последние десять минут, нервно глядя на свои ладони. Он посмотрел на меня, покраснел, а потом увидел Хельдру и не сводил с нее взгляда всю ночь. Я должна была уже тогда знать, что это были не просто издевки Хельдры.

— Жаль, тут нет таких хороших парней, как я, да, Элли? — спросила Хельдра. — Тогда один из них мог станцевать с простой девушкой, и тебе не пришлось бы стоять тут и увядать.

Гнев наполнил меня, но заговорила Хуланна, склонившись ближе, с ее привычным милым и мечтательным видом:

— Я слышала, сын Бранчтриммера женится на Лейси Тернхилл.

Хельдра побелела и ушла прочь. Все знали, что она встречалась с Дэленом Брантриммером до прошлого месяца, когда он стал встречаться с Лейси.

— Это было жестоко, — медленно сказала я.

— Нельзя угрожать моей сестре, — тихо сказала Хуланна и посмотрела на меня. — Не танцуй с Олэном. У него две левые ноги.

Я танцевала бы с ним, даже если бы у него были деревяшки вместо ног, как у старого Майнбашера. Но я не смогла в ту ночь и все ночи после нее.

Глава тридцать девятая

Я с трудом добралась до палатки на горной равнине и развела костер. Это заняло в пять раз больше времени, чем должно было. Пальцы были толстыми и неуклюжими, разум затуманился, каждая часть меня устала. Если бы не замечания Скувреля, я сдалась бы и потеряла сознание по пути. Я могла бы умереть от холода. Я не могла заставить себя переживать.

Я подумала, что видела галлюцинации, когда то, что Скуврель назвал совогрифином, пролетело мимо и опустилось за костром, устроилось спать в высокой траве и снеге, когда я смогла заставить дерево загореться. Я даже не помнила, как взяла одеяло из палатки и украл им клетку Скувреля и свое уставшее тело.

Когда я проснулась, рассвет давно прошел. Кто-то звал меня.

— Элли? Ты там?

Я охнула. Олэн!

Я вскочила на ноги, ничего не осознав, коснулась спутанных волос, замерзших, с кусочками травы там, где голова лежала на холодной земле. Я убрала пряди с глаз, попыталась как можно быстрее убрать лед с пальцев и заплести привычную косу, лежащую на плече.

— Ты можешь хоть снять одеяло с клетки? — пожаловался Скуврель.

Я надела повязку на глаза и осторожно убрала одеяло с его клетки.

— Элли? — позвал Олэн.

— Я тут! — мой голос был хриплым. Я закашлялась, легкие болели. Я вдохнула воду прошлой ночью. Я должна была умереть.

Я хотела заплакать, вспомнив это, но девочки, которые находили второй артефакт для спасения своего народа, не плакали. Я выпрямила спину и сожгла этот… эту эмоцию… питая свой огонь внутри.

Олэн оказался передо мной раньше, чем я стала чистой. Я потерла глаза и лицо, убирая замерзшую траву и хвою. Я, наверное, выглядела ужасно. Я ощущала себя комком надежд и боли.

Он не спешил, шагал с болью, судя по тому, как кривился.

— Я заварю чай, — сдавленно сказала я, но он покачал головой. Он не сел. Просто смотрел на меня, пока мое лицо не покраснело.

— Так ты ушла, — сказал он.

Я окинула взглядом долину. Я не спала под крышей.

— Видимо, да.

— То есть, ты больше не охотница. Ты ушла с работы.

Я думала, Скуврель разозлил меня прошлой ночью, но это не могло сравниться с яростью от его холодных слов тут. Ему было все равно. Я увидела мандолину на ремешки на его спине.

— Ты пришел поиграть? — спросила я, лед покрывал каждое слово.

Ему было плевать, что у меня забрали мой мир.

— Никому уже нет дела до этого глупого круга, Элли, — он покачал головой.

Тогда почему он поднялся сюда, если ему было больно ходить по дому?

— Я думала, ты переживал. Ты настаивал на его защите, — сказала я с вызовом.

«Помоги мне! — думала я в его сторону. — Помоги сторожить его! Спасти их!».

Он пнул замерзшую траву.

— Я был дураком. Мэр прав. Угроза тут появилась из-за нашего вмешательства. Мы сделали хуже. Если мы так оставим, угроза пропадет.

— А твой отец? — я уперла руку в бедро.

— Он пропал, — резко и с болью сказал Олэн.

Я фыркнула, качая головой.

— Тогда что ты тут делаешь?

— Я слышал, что тебе сказали в деревне. Я помогу тебе убрать силки и отдать луки. Я переживаю за тебя, Элли. Я не хочу видеть тебя в беде.

Голова гудела, будто гнев сжигал логичные мысли. Он пришел свергнуть меня? Разобрать по кусочкам, и он считал, что помогал мне?

— Я думала, тебе нравилась Хельдра, — я сделала свои слова сталью.

Он отвел взгляд, его щеки покраснели.

— Ты тоже важна для меня.

Я громко фыркнула, он посмотрел на меня, сделал шаг, обвил рукой мою талию и поцеловал меня. Это было так неожиданно, что я не сразу отреагировала.

Мне всегда нравился Олэн. Я думала о поцелуе с ним. Думала о многом.

Но…

Не так. Не когда он не доверял мне.

Мне не понравилось. Казалось, он делал это, чтобы получить что-то от меня.

Хуже, я невольно сравнивала это с вчерашним поцелуем со Скуврелем.

Он хотел поцеловать меня. Это была награда, а не способ получить награду. Тот поцелуй был… я все еще думала о нем, все покалывало, и я краснела от мыслей о нем. Но не тут. Этот поцелуй был безжизненным. Я должна была хотеть его, ведь мечтала о нем годами, но он был пустым.

Олэн закончил и отодвинулся, его глаза пылали не страстью, а раздражением.

— И зачем это было? — возмутилась я.

— Ты можешь вернуться, Элли. Вернись в Скандтон, и все будет как всегда. Мы будем друзьями. Будем сидеть в стороне и смотреть, как люди болтают. Мы будем наедаться козьим сыром с медом на танцах и помогать матерям носить хворост, и мы оставим эту… травму… позади. Вернись со мной.

— И что? — спросила я, голос был резче, чем я хотела прозвучать, потому что мне это не казалось счастливым будущим. В нем не было отца или Хуланны. И я не была там охотницей деревни. И там не учитывали, что будет, если круг откроется снова. Это было будущее людей, сунувших головы в сугроб. Будущее для идиотов. Холодный ветер бросил кусочки льда в наши лица, и я укуталась в плащ. — А потом? Ты женишься на Хельдре?

Он отвел взгляд.

— Тогда зачем целовал меня? — я не сдержалась от колкости в словах. Поцелуй был горьким на моих губах.

Он сказал с болью:

— Идем, Элли.

— Твоя мама послала тебя?

Он прикусил губу и раздраженно покачал головой.

— Твоя мама несчастна у Тэтчеров. Но она может жить с нами, если ты сдашься и перестанешь упрямиться. Моя мама… хочет вернуть подругу.

— Твоя мама послала тебя поцеловать меня? — я еще не слышала свой голос таким высоким. Ему хватило наглости смутиться еще сильнее. — А твой отец? Его она вернуть не хочет?

Дыхание вырвалось из него с шипением.

— Конечно, хочет!

— Если сдаться, этого не будет, Олэн! Нужно бороться! Нужно найти способ пройти в круг и забрать его!

— Ты не можешь просто уйти, Элли? — закричал он, лицо исказил гнев.

Мой гнев присоединился к нему, бил по моему самоконтролю с той же силой, что ветер, воющий вокруг нас.

— Ты — идиот, Олэн Чантер. И трус. Почему нельзя хоть раз попробовать?

Он склонился, слова были кинжалами:

— Почему нельзя хоть раз быть обычной девушкой, а не злым фриком?

— О чем ты? — что-то холодное и неприятное разбило мой гнев. Что-то, что шептало, что я знала, о чем он говорил, хоть делала вид, что нет. Что я всегда знала, что люди так меня видели. Что это было правдой.

— Тебе всегда нужно решить проблему, Элли. Ты всегда злишься из-за чего-то, что решила исправить. Ты никому не доверяешь. Ты не можешь быть счастлива. А теперь хочешь сделать всех нас несчастными с тобой.

— Ты не должен был приходить, — отчеканила я слова, чтобы не было ошибки. Я заставила губы перестать дрожать, дала ярости наполнить меня. Но ничего не могла поделать с дрожью тела. Гнев делал так с человеком.

Они думали, что я буду хорошей и просто сдамся? Тогда они меня не знали.

Я никогда не сдавалась.

И я не была хорошей девочкой.

— Ты права, — скованно сказал Олэн. — Я зря потратил время.

Он бросился прочь, и я не успела ничего сказать. Ветер трепал плащ, чуть не сорвал его с Олэна. Я дала себе расплакаться. Было приятно плакать, когда меня никто не видел. И никто не мог узнать мои слабости.

Слезы пропитали повязку, я пробралась в палатку, опустила клетку у маленького матраца и села на него со стуком. Ледяной ветер терзал палатку снаружи. Внутри я замерзла не только физически. Лед полз по венам, что-то затвердело во мне.

Завтра я поймаю того единорога. А потом использую ключ и уйду в круг, чтобы освободить отца и сестру. И никто меня не остановит. Ни Олэн. Ни вся деревня.

— Правда или ложь, — спросил Скуврель во тьме. — Ты влюблена в того человеческого мальчишку.

— Ложь, — прошипела я. Но настоящей ложью был мой ответ.

Глава сороковая

Я не плакала, пока собирала вещи в сумку, которую мне дала мама. Сдаться — признать, что отказ деревни и всех, кроме моей семьи, оставил раны, которые я чувствовала, а я не собиралась так их радовать. Особенно Олэна.

Когда я закончила собираться, я развела костер. Я поставила клетку у огня, когда он разгорелся. Только потом я сняла повязку и осмотрела ключ.

— Правда или ложь, — сказал Скуврель. — Это самое красивое, что ты видела.