Огонь со мной

Пролог

Мы в комнате заброшенного дома, который когда-то был библиотекой. Старый диван, источающий неприятный запах сырости, нельзя назвать лучшим элементом декора, но это единственный сносный предмет мебели в комнате, на котором можно комфортно расположиться. Прижав колени к груди и положив на них голову, я продолжала следить за папой, который сегодня по не понятной мне причине вел себя как-то подозрительно.

Мама ушла два дня назад, и ничего чрезвычайного в этом не было. Она часто уходила. В первый день ее отсутствия папа был спокойным, на второй день начинал хмуриться и реже обращать на нас с Ремисом внимание, вернее, он почти переставал нас замечать. Но на третий день мама всегда возвращалась, а значит, не было повода для беспокойства. Вот и сегодня – третий день, и мама должна вернуться. Почему же тогда отец так переживает?

В этом здании было так тихо, что можно было услышать, как стрелки старых часов на противоположной стене отстукивают секунды нарастающего безумия папы. Он стоял у огромного ─ от потолка до пола ─ окна, завешанного старой простыней, и, казалось, она не могла помешать ему всматриваться в темную пустоту опустившейся на город ночи.

За окном было так темно, что я не понимала: отец смотрит сквозь темноту, которая напоминает штору, или обладает способностью видеть через ткань? Зачем отец стоит у окна, сжимая кулаки? Даже если мама приблизится к дому, отец просто не сможет различить ее силуэт. Но я не решалась подойти к нему. Когда он ждал маму, он всегда был напряжен и в такие минуты не разговаривал – ни со мной, ни с Ремисом. Сегодня же все иначе: не могу сказать, что именно не так, но волнение папы настолько велико, что передается и мне. Я тоже переживаю за маму и очень хочу, чтобы она оказалась рядом с нами как можно скорее.

– Ремис, что ты делаешь? – Отведя взгляд от папы, я перевела его на младшего братика. Он не разделял нашего волнения, а значит, мог отвлечь от мрачных мыслей. Мне хотелось, чтобы в комнате появились еще какие-нибудь звуки, кроме тиканья часов и скрипа карандаша, которым Ремис что-то размашисто вырисовывал на куске картона, тем самым заштриховывая мой страх и паническую атаку папы.

– Лисую масыну, – прошепелявил братик.

Я посмотрела в его голубые глаза: чистые и огромные глаза ребенка, в которых не отражается наш с папой ужас. Малыш просто рисует машинку. Ремис не считает дни и часы, он еще не понимает, что может скрываться за папиным отрешенным взглядом на второй и третий день отсутствия мамы. Он просто рисует и просто ждет, когда мама принесет конфеты. Почему же тогда я, наблюдая за безмятежностью брата, не уверена, что у нас все будет хорошо? Папа и Ремис рядом, а мама… она вернется. Все будет хорошо, я должна в это верить и не поддаваться папиному волнению.

Я сползла с дивана, чтобы поправить брату штанишки, которые на пару размеров больше, чем нужно, зато плюшевые и теплые, что очень важно для этого холодного города. Но мне хотелось видеть брата одетым так же, как дети за окном. На них была одежда по размеру и по погоде, а ботинки не промокали. Мы же всегда были одеты в «случайные» вещи.

Ремис немного поворчал, выражая таким образом недовольство тем, что я мешаю ему заниматься любимым делом, и продолжил рисовать. Он обожал рисовать. Когда папа рассказывал нам на ночь сказки, утром Ремис обязательно пытался изобразить героев, о которых услышал накануне, а результатом своего творчества неизменно всех нас веселил. Его уморительные каракули поначалу всех нас очень развлекали, но, надо признать, с каждым днем рисунки брата становились все лучше и лучше. Я погладила Ремиса по белокурой голове, а он, оторвавшись от рисунка, улыбнулся мне, и эта детская улыбка была такой светлой и безмятежной, что я даже немного ему позавидовала.

Вдруг отец отошел от окна и стал расхаживать по комнате, что-то бормоча себе под нос. О, Боги! Это еще хуже, нежели он молча стоит у окна. Мамочка, где ты? Сущий кошмар, когда мамы нет рядом. На второй день после ее ухода папа превращается в незнакомца, который бесцельно бродит туда-сюда, а все заботы о младшем братике ложатся на меня.

Когда мне показалось, что я расслышала среди бурчания нечто вроде «нельзя было отпускать ее одну», снизу раздался шум открывающейся двери, а затем легкие и быстрые постукивания каблучков. Мама вернулась! Ее шаги я научилась различать уже давно.

– Хвала Богам! – воскликнул отец.

– Это было в последний раз! Слышишь меня? Я не отпущу тебя больше одну! – Отец говорил так каждый раз, когда мама возвращалась, и каждый раз они спорили, а спустя какое-то время мама вновь уходила.

Едва мама поднялась на этаж, который сегодня напоминал зал ожидания на вокзале, как отец подхватил ее и закружил так, что она бросила сумки и засмеялась.

Отлично! Нам с Ремисом как раз хватило времени на то, чтобы покопаться в них в поисках чего-нибудь вкусного. Родители еще какое-то время будут заняты своим разговорами, состоящими из расспросов отца и маминых ответов сквозь смех, а мы тем временем успеем поглотить сладкого столько, что даже от ужина будем готовы отказаться к неудовольствию мамы.

– Солнце, у меня отличная добыча! Ты не поверишь! Мне удалось подработать, и я даже скопила приличную сумму денег.

Видя, что ее слова не произвели на отца должного эффекта, мама добавила:

– Я принесла еды, много, нам хватит на месяц. А еще новые теплые вещи для всех!

Теплые вещи в этом городе я ценила больше всего и не понимала, почему мы не можем пойти днем в один из тех шикарных магазинов, о которых я столько слышала и которые видела по телевизору. В этом последнем месте нашего пребывания телевизора не было, но у меня отличная память!

Этому может быть только одно объяснение: мы определенно прячемся от кого-то. Это даже мне понятно. За окном нашего дома, временного дома, другого у нас никогда не было, свободно ходят по улицам люди, беззаботно и весело резвятся дети, и никто ни от кого не прячется в отличие от нас.

Если нас и выводят на улицу, то только ночью, когда там уже нет детей, с которыми мне так хочется подружиться и которые так же недосягаемы, как папа на третий день отсутствия мамы.

Вся наша жизнь связана с ночными переездами в различные города, названия которых я уже даже не пытаюсь запоминать. Места для временного проживания ─ это всегда заброшенные здания в какой-нибудь глуши. Города новые, но правило остается старым и неизменным: нам строго-настрого запрещается выходить из дома днем. Родители всегда оберегали нас от посторонних глаз, но причину такой скрытности нам никогда не пытались объяснить. Больше недели мы обычно нигде не задерживались. Однако в этом странном городе мы уже почти месяц, и я уже начала считать эту заброшенную библиотеку нашим домом.

Мне всегда было любопытно, как это – иметь свой дом, не испытывать голод или страх. С чем можно сравнить такое чувство? Хотя постоянный страх, видимо, испытывают только родители, а я просто следую за их молчаливым страхом. Страхом, причины которого мне неведомы. Надеюсь, что Ремис его не чувствует, он просто рисует и спит на кушетке. Иногда я фантазировала, что, если бы у нас был дом, наш собственный дом, тогда не было бы ни голода, ни страха. Дом в моих мечтах был небольшим, но с отдельными комнатами для меня, Ремиса и родителей. А еще гостиная, где мы вечерами пьем чай с печеньем и играем у камина. О, у нас обязательно был бы камин!

Вид огня меня всегда завораживал, даже незначительная вспышка пламени на спичке буквально приковывала мой взгляд. Папа как-то заметил такую мою странную реакцию, и на его лице отразилось нечто похожее на панику. Я тогда подумала, может быть, он так же сильно любит огонь, и спросила, видит ли он все его оттенки: от холодного голубого – когда огонь только зарождается, он слаб, невинен и хрупок, как младенец, до огненно-красного – этот огонь уже достиг своей полной силы и готов поглотить все вокруг. Такой огонь не знает пощады, он верит в свою силу и мощь. Раз вы позволили прожить огню так долго, теперь вы должны смириться с тем, что победить его у вас нет возможности. Папа лишь покачал головой и сказал, что очень сильно меня любит и беспокоится обо мне. Больше я не стала его расспрашивать, поскольку это был как раз второй день маминого отсутствия, а это не время для разговоров с папочкой.

А сегодня вместо камина мы использовали уже повидавшую виды старую горелку. Кажется, она осталось у мамы от набора для приготовления фондю. Печенье и тортолини, которые мама приносила, когда возвращалась, она выдавала нам с братом через день, чтобы мы не расправились со сладостями за пару часов. Но, заглянув сегодня в ее сумки, я поняла, что сладкого у нас много и мы с Ремисом не сможем съесть все конфеты и за месяц.

Когда папа наконец-то успокоился, а мама приготовила ужин, настало время для очередных историй. Наша жизнь вернулась в прежнее русло – к заброшенным зданиям и непонятным городам, а папа принялся рассказывать нам о магах и акритах. Об акритах Ремис любил слушать больше всего. А меня все эти истории не то чтобы пугали, но в моем воображении все эти персонажи выглядели какими-то страшными, я не хотела бы сидеть с ними у камина в своем доме. Поэтому, взяв стакан молока, я направилась к мамочке на диван. Я тоже по ней сильно скучала. Папа был рядом, да, но в то же время он был таким напряженным и отстраненным, что мне казалось, будто мы с братиком одни. Я прижалась к мамочке и обняла ее.

– Я скучала по тебе.

Прижимаясь к маме, я чуть не разлила молоко.

– Чем занимались? – мамочка прислонила щеку к моей макушке. Так она делала всегда, когда была уставшая, но очень хотела поговорить со мной.

– Мы бегали на верхнем этаже, там так много книг! Ты знала об этом? Вот только их язык я не знаю, так что мы просто играли там в прятки, а еще Ремис кинул в меня книгой! – Пожаловалась я маме.

– Книги скорее всего на русском языке, я тебя потом этому языку научу, а насчет Ремиса… Милая, он еще маленький, не обижайся на него. Он тебя любит.

Мама накинула на меня плед и прижала к себе еще крепче.

Я глянула на Ремиса, да, он и впрямь еще маленький, но ведь он специально кинул в меня книгу, и любви в его поступке я что-то не заметила. Но говорить об этом маме я не стала.

Ремис же тем временем слушал папины истории завороженно, как и всегда, уютно расположившись на его коленях. Глаза Ремиса были широко распахнуты, рот немного приоткрыт, и, когда история переходила в нечто захватывающее, он кивал. В руках он держал печенье, а папа периодически подносил молоко к губам Ремиса, чтобы он не забывал запивать сладости.

– Мама, мы еще останемся тут?

Я немного отодвинулась от мамы и посмотрела в ее почему-то грустные глаза. Ее взгляд был устремлен на Ремиса.

– Мне этот дом нравится больше, чем предыдущие.

– Это не наш дом, малышка, – мама начала гладить меня по голове, и на ее лице появилась моя любимая улыбка, та, которая говорит, что мы тут задержимся на какое-то время, а еще, что она очень и очень любит меня и гордится мной. – Как бы я хотела, чтобы у нас был свой дом! Безопасный дом.

Последние слова мама произнесла очень тихо. Но я смогла их расслышать и была полностью с ней согласна. Я тоже хочу свой дом.

– Ты же больше не уйдешь?

Отсутствие дома и постоянные уходы мамы делали наше существование просто невыносимым.

– Кто-то же должен ходить… по магазинам, милая. – Мама мне улыбнулась еще нежнее и подмигнула. – Но скажи мне, вы с Ремисом не снимали цепочки, которые я подарила вам в прошлый раз?

Я передала стакан с молоком маме и освободившейся рукой потянулась за ворот кофты. Достав длинную цепочку со странным амулетом, я протянула ее маме.

– Нет, моя цепочка на мне. А почему я должна ее носить? Она не очень-то красивая.

– Просто пообещай, что не снимешь ее.

Мама поцеловала меня в лоб и спрятала цепочку с амулетом обратно, взяв меня за руку.

– Ремис хотел ее снять, но папа его отругал.

Брат иногда ведет себя так, словно желает кому-то насолить просто из вредности, чаще именно мне. Когда я сказала, что цепочку надо носить всегда, он нарочно решил ее снять. Но папа ему помешал.

– О! Но… хорошо, просто пообещай, что вы не будете их снимать.

– Ладно. Но Ремис…

– Алика, я серьезно. Проследи, чтобы Ремис ее не порвал или не снял.

– Почему я должна следить за Ремисом? Он…

– Он твой младший брат, – мама немного отодвинулась, и все следы улыбки исчезли с ее лица. – Малышка, когда меня нет, просто пообещай, что ты будешь о нем заботиться.

– Обещаю.

Я глубоко вздохнула. Следить за Ремисом – это худшее наказание. Но я старалась делать все, о чем бы меня ни попросила мама. Наверное, так я надеялась, что она сочтет меня достаточно взрослой и не будет покидать меня так надолго. Знаю, что она уходит не из-за меня, но так мамочка будет знать, что я уже взрослая, и когда-нибудь она обязательно возьмет меня с собой, а не оставит присматривать за глупым Ремисом.

– Иди ко мне, красавица. – Мама опять крепко прижала меня к себе и стала поправлять плед на моей спине.

– Мама, я…

– Что это? – Мама, вскрикнув, вскочила с дивана, и, когда я пришла в себя после испуга, смогла понять, что ее так встревожило.

– Ремис это нашел сегодня…

– Вы выходили из здания?

Мама уже стояла у дивана, а в руке сжимала полупрозрачный камень.

– Я нет, но Ремис…

– Что случилось? – Отец подлетел к нам так быстро, что Ремис от неожиданности упал.

– Ты обновлял… – мама чуть ли не перед носом папы трясла камнем, – пожалуйста, скажи, что ты обновил… сигнализацию!

Ремис остался сидеть на полу, а я начала сползать с дивана. Мама была так напугана, словно она держала в руках не просто камень, а хвост дракона, непонятно откуда взявшийся в этой комнате.

– Что? Откуда… – папа выхватил камень из рук мамы и на его лице отразился тот же ужас, что и на лице мамы.

– Мы должны…

Мама не успела закончить фразу, как где-то внизу раздался грохот, похожий на взрыв. А дальше все произошло так быстро, что я даже не успела спросить: а что случилось? Папа накинул на Ремиса свою рубашку и приказал застегнуть ее, я была все еще закутана в плед, и, хотя на улице было очень холодно, мама все же схватила нас с Ремисом за руки и повела к лестнице.

– Я их отвлеку, – крикнул папа. – Прячь детей!

– Не смей показывать…

– Я знаю!

Папа прокричал, что постарается отвлечь их и увести от здания. Я не понимала, кого он имел в виду. Убегая, он посмотрел на меня и Ремиса таким взглядом, которого я не видела никогда. В нем была и огромная любовь ко всем нам, и страх за нас. Подобных эмоций на лице папы не было, даже когда мама уходила на неделю.

На минуту мне показалось, что он куда-то уезжает, словно он, как и мама, хочет оставить нас на некоторое время. По маминым щекам текли слезы, и она одними губами произнесла: «Я люблю тебя».

Вдруг здание содрогнулось так, что старая штукатурка с потолка осыпала нас с Ремисом, и мне показалось, что нам на голову вот-вот свалится и сам потолок. Затем раздался звук разбивающегося стекла, снизу доносились крики на непонятном языке. Я даже подумала, что это полиция пришла нас арестовывать. Я читала в газетах, что такое случается с теми, кто незаконно находится в чужом доме. Мы ведь не одни из этих преступников, правда? Но мне некому было задать этот вопрос. Ни мамы, ни папы рядом уже не было. Причем не знаю как, но я понимала, что папы нет даже в доме, я чувствовала это. А мы с Ремисом все еще в этом заброшенном здании. Не знаю, может ли полиция арестовать детей… А если может, что нам с Ремисом делать?

Все, что я могу сейчас сделать, ─ это прижаться к братику. Хотя, если закрыть глаза, тогда не так страшно.

Прошло чуть больше тридцати минут с тех пор, как раздался первый взрыв.

Мама схватила меня и Ремиса, бросив перед этим нам какие-то вещи, и спрятала нас на лестничном пролете. Она поставила перед нами несколько коробок, укутала нас в одеяло, а после этого крепко обняла. Она обнимала меня и Ремиса, всхлипывала и шептала, как сильно она и папа нас любят, чтобы мы никогда не забывали об этом. В этот момент я не плакала, просто не понимала, почему она нам это говорит сейчас, словно я их больше никогда не увижу. Словно они с папой прощаются с нами. Ведь это неправда! Мы просто опять прячемся, а завтра соберем вещи и покинем это место в поисках другого. Ведь все, как обычно? Ну да, взрыв – это не совсем обычное явление, но ведь все будет хорошо, как всегда, разве нет?

Спустя какое-то время мама поцеловала меня и Ремиса, обняла нас так крепко, что мне даже пришлось задержать дыхание. Да что происходит?! Затем она немного отстранилась и стала нас осматривать, словно пыталась запомнить, будто впитывала нас в свои будущие воспоминания. Не знаю, откуда у меня взялись такие мысли, но было очень жутко. Почему мне кажется, что я никогда больше ее не увижу? Почему мне кажется, что грустные глаза мамы излучают тревогу не за нее или папу, а только за меня и Ремиса? Почему я теперь думаю, что эта ночь будет отличаться от всех, что были прежде, и что у нас все изменится?

Мама еще раз окинула нас взглядом, потом зачем-то подняла руки, а спустя секунду побежала вниз по лестнице, оставив нас одних. Все последующие минуты, которые тянулись мучительно долго, мы, вернее точно я, слышали крики, стоны и еще я чувствовала вибрацию, такую, как будто под землей проезжает поезд метро. Мы сидели на широком лестничном пролете, а Ремис вжимался своим маленьким тельцем в стену, вздрагивая и все сильнее плача при каждом новом взрыве.

Место, где мы находились, было темное, мрачное и совсем не освещалось. Мысленно я проговаривала и проговаривала все, что родители сказали нам, но в памяти всплывали только последние слова мамы: «Сидите тихо и не высовывайтесь, что бы ни происходило вокруг! Если кого-то увидите, то не произносите ни звука. Просто сидите тут как мышки!». Ах, да, еще она сказала, чтобы мы с Ремисом не забывали, кто мы. Но это мама прошептала уже мне на ухо, когда уходила. Больше я ничего не могла осмыслить из сказанного ею каких-то десять минут назад. Только чтобы мы прятались и скрывались от посторонних глаз.

Это огромное здание, которое при свете дня мне еще очень нравилось, теперь после взрывов, криков и из-за пронизывающего холода кажется абсолютно чужим и неприятным.

Мы сидим на темной лестнице между этажами, где ужасно пахнет и очень холодно. Почему родители нас тут оставили одних? Что нам делать, где прятаться? Прямо тут на лестнице? Просто продолжать тут сидеть? Папа сказал, что в этой заброшенной библиотеке тридцатых годов нас никто не будет искать, и это было ровно до того, как в здание с ярким светом и звуком, похожим на падение целого дома, кто-то ворвался, значит, нас кто-то все-таки нашел. И почему мама настаивала, чтобы мы оставались среди этих коробок?

Теперь Ремис после каждого грохота и звука разбитого стекла все сильнее сжимает мою руку. Еще пара взрывов, и он точно оторвет мне ее по самое плечо. Но это вся реакция брата на происходящее. Я не могу его сейчас винить, его ужас мне понятен. Странно только то, что он молчит. Его огромные глаза заполнены слезами, которые тихо без всхлипов маленького избалованного ребенка стекают по его пухлым щечкам. Заметив, что он по-прежнему сжимает в своей крошечной ладошке печенье, которое не успел съесть вместе с вечерней порцией молока и папиных сказок, я поправила на нем огромную отцовскую фланелевую рубашку, в которой он буквально утопал.

Одежды у нас было мало: то, что нам кинула мама, мы уже нацепили на себя, но это не сильно спасало от холода. Оба тряслись, хотя сейчас сложно сказать, это от страха или от ледяного воздуха.

Каждый раз, когда что-то взрывалось, одной, свободной от хватки Ремиса рукой я прижимала голову братика к себе, чтобы хоть немного заглушить шум от битвы, которая разворачивается где-то. Сейчас я уже не уверена, на первом этаже здания или где-то еще. Вскоре стало очевидно, что все мои попытки защитить брата от шума тщетны, он продолжает плакать, а от того, что он не отвечает на мои вопросы, мне становится еще страшнее, ведь я единственная, кто может ему помочь, но понятия не имею, как это сделать. Я все плотнее прижимаюсь к Ремису, но с тем же успехом могу, например, начать танцевать, потому что Ремис словно оцепенел, он никак не реагирует на меня и мои попытки до него достучаться. Мама всегда могла его успокоить, мне это не по силам.

Брат продолжал цепляться за меня мертвой хваткой, будто собака, которая, защищая хозяина, закусила руку врага и отпустит, только если ее убьют. Я шепчу Ремису, что он должен меня отпустить, и тогда мы сможем спрятаться в другом месте. Но он меня явно не слышит. Зато я отлично расслышала приближающиеся к нам шаги. Скоро кто-то нас тут найдет. Я начинаю трясти Ремиса изо всех сил:

– Ремис, вставай! Нам надо уйти и найти другое место!

Сюда точно кто-то идет, и это не родители, это кто-то чужой. Вначале шаги были еле различимые и приглушенные, но по мере приближения становились все громче и громче. Времени на то, чтобы убежать, почти не осталось.

– Пожалуйста, Ремис! Хочешь, я отдам тебе свою подушку? Ты ведь считаешь, что она лучше твоей? Хочешь?

Мне показалось, что он пошевелил губами, но невозможно разобрать, что он говорит.

– Ремис, пожалуйста, отпусти меня, и давай спрячемся, ладно?

– Мама сказала, что мы должны сидеть тут!

Только мой навык шептаться с ним под одеялом с фонариком помог мне понять, что он сказал.

– Да, Ремис, верно! Но ты же слышишь, кто-то идет сюда, а еще мама сказала, что мы должны все время прятаться, помнишь? Давай, скорее, пойдем поищем безопасное место, где нас никто не найдет! Пожалуйста, Ремис? – Едва ли уже не рыдая, прошептала я на ухо брату.

Когда я почувствовала, что хватка Ремиса ослабевает, не стала терять ни секунды и, не успев полностью освободиться от объятий брата, схватила его за рубашку, плюхнула одеяло на его плечи и, резко поставив братика на его крошечные ножки, рванула, кажется, на четвертый этаж.

Открыв дверь, я почувствовала запах плесени. Она, собственно, была во всем этом темном и сыром здании. Зато я заметила, что на этаже много шкафов. Это как раз то, что нам нужно, решила я. Пробежав с братом немного вглубь, я нашла огромный деревянный шкаф с приоткрытой дверью. Старый и немного покосившийся, замка на нем нет, а значит, можно скрыться внутри.

Я постаралась очень тихо открыть дверцу, но из-за сырости она предательски заскрипела, противясь малейшим движениям. С грустью я увидела, что внутри много старых, отсыревших и позабытых людьми книг. Мне придется вытащить хотя бы часть из них, чтобы спрятаться в этом шкафу. Но искать другой подходящий шкаф уже нет времени, поэтому надо просто освободить немного места для меня и Ремиса. К тому же я подумала, что раз люди потеряли эти книги, то и нас тут не найдут. Таков был мой план, и я аккуратно начала вытаскивать книги.

Ремис же мне совсем не помогал, он лишь стоял рядом, крепко держал одеяло, которым нас укутали родители, и смотрел на входную дверь. Главное, что не цепляется за меня и не мешает.

Освободив достаточно места, я впихнула брата и себя на вторую снизу полку, тихонько прикрыла дверцу шкафа, хотя полностью она не закрывалась. Надеюсь, полка нас выдержит и не рухнет, шкаф-то совсем старый. Мне оставалось только молиться богам, чтобы в такой темноте наше ненадежное убежище оказалось достаточным для нашего укрытия от тех, кто вторгся в наш дом. «Это не наш дом», ─ пришлось мысленно напомнить себе.

Взглянув на Ремиса, я поняла, что ему страшно как никогда, я попыталась его обнять, но в тесноте шкафа это было почти невозможно. Тогда я решила его немного отвлечь, нашептывая слова поддержки, от которой я и сама бы сейчас не отказалась. Но я ведь обещала маме, что буду хорошо присматривать за Ремисом в ее отсутствие, а я всегда сдерживаю свои обещания. Если, конечно, они не касаются сладостей.

В момент, когда я, вспомнив любимую историю Ремиса, уже сделала рваный вдох и собралась начать увлекательный для брата рассказ, услышала крик мамы, а мгновенье спустя и надрывный голос отца.

Вздох застрял в моей груди, выдохнуть из-за охватившего меня ужаса никак не получалось. Я окаменела, по спине побежали мурашки, а в горле пересохло настолько, что я даже побоялась сглотнуть, казалось, мне просто будет больно.

Мне никогда раньше не приходилось слышать крика родителей, и сейчас он вызвал во мне ужас.

Если папа не просто ходит по комнате и ворчит, а громко кричит, значит, он действительно сильно напуган. Чуть позже я услышала, как отец закричал, и это уже не просто крик, это явная мольба. Мольба отпустить… маму. Мамочка! Что происходит с мамочкой? Что вынудило моего папу так кричать и молить о пощаде?

Внутри меня все сжалось. Я начала всхлипывать. Что мои родители могли сделать такого ужасного? Что значит «отпустить маму»? Кого они так сильно оскорбили или обидели?

В этот момент я взглянула на Ремиса. Если до этого он вздрагивал от взрывов и цеплялся за мою руку, то теперь он словно был в другом месте и перестал слышать то, что происходит вокруг нас. Он больше ничего не слышит! Он что, оглох? Ремис сидел, уткнувшись головой в поджатые коленки, слезы высохли на его щечках, а глаза уставились в одну точку, он даже моргал редко. Но об этом я подумаю позже, сейчас все мое внимание было приковано к происходящему с родителями.

– Вам никогда их не найти! Их тут нет! Их нет даже в этой стране, я позаботился об этом! Убейте меня, но отпустите мою жену, будьте милосердны! – Услышала я надрывный голос отца.

О ком он говорит? Кого не найти? Нас? Эти люди пришли за мной и Ремисом? Но почему? Боги, они хотят убить моего отца? Или нас всех?

Кто бы там ни был, он не должен так мучить моих родителей. Мы же просто жили в этом здании, как и во многих других. Мы не причиняли никому вреда! Зачем так поступать с нашей семьей?

Ответом на просьбы отца и стоны мамы был лишь леденящий душу смех. Не думаю, что когда-нибудь смогу забыть этот смех. На миг меня словно сковало в ужасном предчувствии событий, которые навсегда изменят мою жизнь. Я даже забыла, где нахожусь, поскольку перед глазами проплывали образы родителей, картинки наших многочисленных переездов из одного места в другое. И если я не любила переезды, то теперь была бы рада уехать отсюда как можно дальше, только бы с родителями и братом.

Смех! Я вновь услышала его, который был теперь еще громче. Так ужасно смеялся не один человек, а как минимум трое. Это был даже не смех, а рык разъяренного зверя, перед которым жертве остается только замереть, прикинувшись мертвой и не интересной хищнику добычей.

Незнакомец, продолжая смеяться, что-то ответил моему папе, но я не смогла понять, что. Я не понимаю языка, на котором говорят эти люди. Но мне очень хотелось, чтобы они отпустили мамочку и папочку. Я закрыла глаза и начала мысленно умолять их об этом. Мне бы хотелось услышать, что люди, которые сейчас заставляют моих родителей страдать, неудачно пошутили и папа с мамой могут уходить, захватив с собой меня и брата.

Но вместо этого воздух, пропитанный плесенью, страхом и слезами, прорезал крик папы: «НЕЕЕЕЕЕТ!»

Одно слово. Одно громкое, пронзительное слово, способное перевернуть весь мир. Я не знаю, что именно случилось, но этот крик папы отражал самую сильную боль в его жизни. Я начала плакать, стараясь заглушить рукой вырывавшиеся из груди рыдания, чтобы не привлекать к нам с Ремисом внимание.

Мне никогда по-настоящему не было так больно или страшно, как сейчас. Я жила в любви и, хотя у меня не было друзей, а все мои игрушки вмещались в пакет из супермаркета, мне всегда было весело с моими родителями и даже с братом. А сейчас мое желание закричать было настолько сильным, что я не могла совладать с собой.

Слезы стали меня душить, дышать было невообразимо тяжело, от отчаяния и беспомощности я прижалась к брату. Вряд ли Ремис сможет мне помочь, но одно лишь его присутствие действовало на меня, как легкое успокоительное.

Маму больше не было слышно, а вскоре и папин голос стих. Совсем. В здании воцарилась тишина, странная и пугающая. Казалось, даже Ремис перестал дышать, а я ─ всхлипывать. Вместо этого я начала вслушиваться в жуткую тишину, воцарившуюся сразу после последнего крика отца. И не могла ничего услышать. Ничего. Только абсолютная зловещая тишина.

Куда все подевалось: люди, говорящие на непонятном языке, скрип полов этого старого здания, взрывы, крики? Ничего не было. Даже непонятная вибрация прекратилась. Только я, брат и наше с ним дыхание в покосившемся шкафу.

Это только я ничего не слышу или Ремис тоже? Может быть, я тоже оглохла? Замерев, я продолжала вслушиваться в тишину, но оказалось, что с последним криком папы весь мир замер: никаких голосов, шагов, даже открытые окна перестали стучать от ветра. Тишина, которая не успокаивала, а, наоборот, не давала дышать, как будто впитала в себя весь воздух. Первым моим желанием было выскочить из шкафа и выбежать на улицу, но страх сковал меня по рукам и ногам, все, что я могла, – смотреть на Ремиса в надежде, что он ничего не понимает. Я молилась всем богам, чтобы он ничего не понимал именно сейчас!

Я беззвучно открывала и закрывала рот, ловя необходимый мне воздух, пытаясь выдавить из себя хотя бы приглушенный звук, чтобы нарушить эту мерзкую тишину. Кажется, я забыла, как говорить. Не знаю, что и кому я должна сказать, нужно просто что-то сделать. Нужно понять, что все хорошо, мы живы и родители к нам придут, найдут нас. И когда я подумала, что и сама растворилась в этой тишине и даже, может быть, умерла, Ремис медленно поднял голову и встретился со мной глазами. Его маленькие пересохшие губы медленно зашевелились.

– Алика, мама и папа умерли, да? – спросил Ремис без слез.

Он впервые четко произнес букву «р», и в этот момент я осознала, что теперь никто, кроме меня, уже не сможет похвалить его за это.