Один день Весны Броневой

Часть 1

Пааа-парапа-папара-парапа…

Музыка заполнила мир. Подхватила Вешку, закружила, понесла мимо нежно-розовых стен, мимо свечей и лиц, мимо, мимо. Небо, хорошо-то как! Уверенные, сильные и чуткие руки партнера ведут в знакомом танце под незнакомую, но такую пронзающую душу мелодию. Хочется плакать и смеяться одновременно. Но плакать и смеяться перед мелькающими лицами стыдно — витой шнур погона на правом плече обязывает. Вешка только улыбается. Всем кого видит — Девтичу, Стенке, начальнику училища, маме… Откуда здесь мама?! Она не могла!

Вешка сжимает руку партнера — остановись. Но тот продолжает танцевать, тянет ее дальше, под медное соло трубы.

— Стой, пожалуйста…

Вешке не хочется останавливаться, жалко! Но что-то неправильное творится вокруг. Она поднимает глаза на партнера и пытается заглянуть ему в лицо. Пытается. И просыпается…

Над головой в колодезном кругу открытой башни голубеет небо. Качается под Вешкой боеукладка. Стучат на стыках рельс колеса. Сигналит гудком тянущая эшелон «синичка». А за броней звучат голоса.

Вешка, еще не успев подумать, шевельнула ухом, прислушалась.

— Да, нормальный у нас командир, лучше моего прежнего… — речь прервалась тихим звяком, — Вот ты знаешь, чем хорош командир? Чем он, от нас, нешнурованных, отличается? — броня делала голос неузнаваемым, говор у обоих подчиненных был похожий, по-городскому чистый, но только старший нарядник Земелов имел манеру задавать вопросы лекторским тоном.

Вешка вздохнула, глянула на часы — стрелки отсчитывали еще ночное время —, подтянула сползшую шинель и сунула ладонь под щеку.

А мехвод меж тем, дождавшись неразборчивого ответа собеседника, продолжил:

— А тем, голубь, что нас дармоедов и портачей должен пасти и проверять. Вот не проверила бы она, как ты провод разговорного устройства кинул, что было бы?..

Ответ связиста-заряжающего она опять не расслышала. Земелов тоже заговорил тише. Вешка начала проваливаться в сон…

— А что месячные? Дурак ты, Помник…

Сон слетел, как не было. Внутренним жаром обдало щеки. Стараясь не слушать, девушка нашарила в изголовье пояс с кобурой и постучала пряжкой по окружающему ее металлу. Разговор снаружи смолк.

Вешка села. Чувствуя, как горит лицо, быстро намотала портянки, натянула ботинки и полезла наверх, в башню. Выглянула из-за брони.

Ветер обдал паровозной гарью, остудил пылающую кожу, взъерошил отросшие за месяц волосы.

— Здравия желаю, товарищ командир! — бодро приветствовал Земелов, как старший по званию. Он и связист-заряжающий Мушков по-уставному вытянулись перед самоходкой и застыли, вскинув к непокрытым головам напряженные ладони.

Вешка через силу козырнула в ответ.

— Здравствуйте. Вольно…

Глянула с высоты башни вперед, на длинную гусеницу эшелона. На чадящий далеко впереди паровозик. На поля по обе стороны железнодорожной насыпи. Прикусила губу, пересиливая себя. И обернулась к экипажу.

— Почему оба не спите? Земелов, ваша смена еще не началась.

— Не спится, товарищ командир, — старший нарядник одернул куртку. Начал тереть длинный острый нос, и так, заслоняя рот рукой, смущенно проговорил: — Простите, товарищ линком… — И прежде, чем девушка успела сообразить ответ, махнул рукой вправо от дороги, на полночь. — Там, полчаса как, самолет летел. Далеко — не разглядеть. На закат летел…

Вешка нахмурилась. Объявлять тревогу было уже поздно, да и незачем, но…

— Надо было меня разбудить сразу… Может это наш самолет. Но вы займите места. Если это разведчик был, то скоро могут прилететь…

Прилетели.

Сначала забухало впереди за горизонтом — словно кто-то начал выбивать гигантские одеяла. Визгливо, испуганно заревел паровоз. Прокатилось по вагонам тревожное разноголосое: «Воздух!» Заработал в голове состава зенитный автомат. И только тогда Вешка углядела самолеты — две жирные точки с черточками крыльев стремительно падали навстречу эшелону, будто вознамерившись таранить или напугать. К перестуку стволов зенитки присоединили свои голоса курсовые пулеметы первых танков, предусмотрительно выставленные в башенные люки.

Самолеты меж тем снизились, кажется, до уровня башен. Точки превратились в серые капли с различимыми кругами винтов. Стал слышен звон моторов.

— …Давай!.. — закричали с башни головной САУ, и тут же коротко прогрохотал единственный башенный пулемет батареи.

Вешка досадливо прикусила губу. Но прежде, чем досада успела оформиться в мысль, произошло несколько событий не оставивших места для сожаления об отсутствии своего зенитного вооружения.

За самолетами выросли вдруг клубы пыли и дыма, мгновение спустя по ушам звонко ударил сдвоенный взрыв, паровоз окутался паром, дернулся с долгим лязгом эшелон, завизжал заклиненными колесами, рванулась под линкомом Броневой самоходка. Так рванулась, что Вешка едва не кувыркнулась через борт башни. Удержалась. Но губу прокусила до крови.

Самолеты пронеслись мимо, ревя моторами. Сверкнули спинными плавниками кабин и желтыми треугольниками на длинных серо-коричневых фюзеляжах.

— Твари! — нарядник Мушков вынырнул из чрева самоходки рядом и вскинул автомат вслед самолетам. — Суки!

Оружие задергалось в руках заряжающего, сыпануло гильзами.

— Хватит! — заорала Вешка. Прокушенная губа отказалась слушаться, пропустив звук «в». — Х'атит. Не доштанете.

Самолеты действительно оказались уже далеко. Пролетели дальше над рельсами и развернулись на полночь уже черными жирными крестиками.

Эшелон встал.

Только тут линком поняла, что плачет от боли. А еще от обиды. С трудом проглотила готовое вырваться рыдание. Быстро смазала слезы рукавом.

— 'ошко ', следите за не'о'! Я к ко''ату! — перекинула себя через борт башни, спрыгнула на платформу. Глянула на открытый люк мехвода, из которого показалась голова Земелова. — 'ашину не покидать!

Насыпь оказалась слишком далеко — больно ударила в подошвы, едва не вывихнула ногу. Сзади, у следующей платформы тоже громко захрустела щебенка. Линком Бронева, не оглядываясь, потрусила вперед…

— Я к начальнику эшелона, — комбат дернул складки технического костюма под ремнем, — Старший — по порядку замещения, — уверенным движением поправил кепи с «пушкой» под звездочкой. — Машин не покидать. Будьте готовы к разгрузке… — глянул быстро на насыпь, вдоль эшелона, на платформы с самоходками. Обернулся к окружившим его командирам экипажей. Задержал взгляд на Вешке. — Все. По машинам…

— Не стоять! По машинам! — включился заместитель — линком Мячек, — Приготовиться к движению!

Есть. Есть. Есть… Ответили едва ли не хором. Потрусили, а потом побрели вдоль состава к своим платформам.

— Что с губой?!

Девушка вздрогнула, дернула ушами. Она как раз остановилась на полдороге, глядя, как из вагонов в голове состава спрыгивают и разбегаются вдоль платформ люди — танкисты и ремонтники эту ночь провели согласно инструкциям по перевозке личного состава, только самоходчиков комбат выдернул из тесного уюта теплушек.

— 'рикусила! — оглянулась на «щепоткА», как привыкли называть в училище командиров полубатарей — подразделение из трех машин один из преподавателей сравнил со щепотью. Любек Дивов получил назначение на должность, став вторым в потоке по успеваемости. После линкома Броневой, которая должности не получила. Обиды не было. — Не страшно!

Попыталась улыбнуться. Зря. Зашипела, прикрыв рот рукой.

— Ты осторожнее! — Любек, смеясь, ловко забираясь на платформу, — Этак до фронта не доедешь!

Вешка только махнула рукой: «глупая шутка». Опять посмотрела на голову состава — слабый ветер порвал пар крупными кусоками, отнес вправо, и теперь куски эти неторопливо истаивали над полем белой вервеи. А за пологой высотой поприщах в трех впереди так же неторопливо поднималось в небо еще более далекое облако дыма. Большое облако. Громадное…

Мушков помог забраться на платформу — попросту втянул за протянутую руку.

— Готовиться… Быть готовыми к разгрузке. Земелов!.. Почему без приказа?! Опять?!

Мехвод, инженерными клещами перекусывавший крепежную проволоку на транспортных петлях, поднял голову.

— Виноват, тащ командир… Готово… Все равно ж разгружаться…

Замолк увидев, как изменилось лицо начальницы.

— Земелов… Старший нарядник Земелов, три наказа вне очереди… — произнесла Вешка негромко и очень четко.

— Есть!

— Продолжайте готовить машину к разгрузке. Где зубило?

Сбивая вместе с Мушковым намотанную на петли проволоку, Вешка старалась не смотреть по сторонам — да и не получилось бы, простая вроде работа держать зубило, но требовала внимания — зато услышала перекличку соседнего экипажа с пробегающими мимо бойцами-ремонтниками.

— Эй, металлисты! Че там?!

— Паровозу котел пробили! Не потянет дальше! Разгружаться будем!

В ответ послышалась ругань. Застучала кувалда.

— Дурные, — буркнул Мушков примериваясь к очередному удару по зубилу, — так промахнуться недолго.

— Не отвлекайтесь.

— Есть, тащ командир.

Управились быстро. Успели открепить шпалу под передними катками самоходки, когда услышали перекличку:

— Комполбата к комбату!

Вешка выпрямилась, смахнула пот со лба. Глянула, как спрыгивает с платформы и бежит по насыпи Любек. Тронула распухшую губу. Вздохнула.

— Давайте быстрее.

Управились и с задней шпалой.

— Ну вы даете, — прокомментировал линком Ивков. Его самоходка стояла на одной платорме с машиной Броневой, а экипаж в этот момент как раз отрывал переднюю шпалу.

Вешка промолчала — в реплике Ивкова почудилась скрытая насмешка: «Опять успела из-за своеволия мехвода».

Рядом захрустела под ботинками щебенка.

— Командиры машин, ко мне! Не спускайтесь…

Дивов стоял на насыпи подняв к ним лицо.

— Разгружаться будем в торец состава, — он махнул рукой в сторону паровоза.

За спиной тихо буркнул что-то Земелов. Комполбата этого не услышал.

— Порядок действий знаете — командир машины снаружи контролирует и направляет, водитель — исполняет. Особое внимание при переходе с платформы на платформу… Шпалы соберите, отдайте автомобилистам — на спуск впереди для нас материала хватит, а их будут отбуксировывать и спускать отдельно. Да и аппарель им надо более пологую складывать. Действуйте.

Младшие командиры козырнули: «Есть».

Опять Вешкин экипаж успел раньше. Оттого стояла она в тени самоходки, прислонясь к крутому скосу лобового листа брони, катала в ладонях отполированные кожей деревянные рукоятки сигнальных флажков, слушала, как возится на водительском месте старший нарядник. Мимо, по насыпи, протрусила пара бойцов со шпалой. Вешка дернула левым ухом — прижала его тяжелым, воняющим пропиткой, брусом во время второй ходки. Под курткой саднило плечо, ныли руки, но ухо болело сильнее. И губа болела. Но ком в горле стоял не от этого.

Все было и раньше. Тихие разговоры за спиной, скептические или, еще хуже, снисходительные взгляды командиров, насмешливые замечания в глаза. Будучи второй девушкой-выпускницей за всю историю училища, линейный командир Бронева привыкла к ним, как к постоянному недосыпу или боли в натруженных мышцах. Даже боролась с этими бедами одинаково — трудом. «Не устанешь — не отдохнешь», — говорил отец. Когда дочь-школьница жила рядом. Когда обнимал дочь в парадной серой форме с лысым погоном военной ученицы. В последнее время только писал. Часто. До начала войны. А потом за полторы недели до ускоренного выпуска пришло только одно письмо. Как всегда, в конверте без обратного адреса. Очень короткое — всего четрые столбца четким разборчивым почерком. Другие слова. Тяжесть — ма-а-аленькая доля ответственности с папиных плеч. И затаенная родительсткая тревога… Конверт с письмом теперь лежал в командирской сумке между блокнотом и фотографией мамы, сделанной незадолго до ее последней копмандировки, а сама сумка втиснулась между бортом и боеукладкой в самоходке…

Все было раньше… До рева самолетных моторов и дыма над горизонтом. Теперь… Теперь… Теперь Вешка вдруг оказалась перед лицом чего-то огромного. Безжалостного и непонятного. Перед чем остановился даже эшелон с танками, пушками, грамотными командирами. «И грамотными экипажами», — призналась она себе. «Целый эшелон… И я. Одна. Чужая для своего экипажа».

Спазм сжал горло.

— Вот чего тянут, а? — Земелов высунулся в люк, оперся локтями о броню. — Мы тут как прыщ на… кхм.

Вешка промолчала. Даже не обернулась.

— Тащ командир…

— Да?

— Вы не тужите. Справимся… Только поглядывайте, чтоб машину не заворачивало вправо — у левой гусеницы натяжение меньше.

Вешка усмехнулась — опять мехвод проявил инициативу и указывал ей, что делать. «Ну и ладно».

— Хорошо. Погляжу.

Вырвалось. Неуставное. Семейное или дворовое. До дрожи в руках. Щекам и ушам, особенно помятому левому стало горячо… «И винить некого. Сама позволила». Втянула воздух сквозь зубы.

Подошел Мушков. Оперся рядом о надгусеничную полку, замер молчаливой статуей.

Вешка вспомнила подслушанный утром разговор. «Месячные? Самая маленькая беда».

Стоило зажмуриться, и перед внутренним взором возникло лицо войскового головы Ковалева. На последнем испытании по тактике, обычно молчаливый начальник испытательной комиссии вдруг подался вперед и задал вопрос не по предмету:

— Что такое Устав?

Военная ученица Бронева, почти выпускница, почти командир, задумалась — содержание уставов едва не вбивалось в молодые головы слушателей, но что такое Устав… говорил только преподаватель строевой на первом занятии.

— Свод правил определяющих устройство вооруженных сил, порядок отношений военнослужащих и…

— Порядок отношений военнослужащих, — четко повторил ее слова Ковалев. — Правила отношений командира и подчиненных в том числе… Для Устава не важно, что у тебя под формой. Для Устава ты и твои подчиненные… детали механизма…

Взгляд старшины, кажется, что-то искал в лице Вешки. Не нашел.

— Запомни, девочка, — Вешка не возмутилась, только глаза распахнула, — Армия это не только Устав. Это… много мужчин для, которых баба… Да, баба, это мамка, жена, дочь, сестра… Для мамки молодая ты еще, сестру можно ослушаться, а жене и дочери командовать невместно. Так-то, дочка…

Запомнила она эти слова. Крепко запомнила. Потому что правду говорил Ковалев.

Вешка медленно выдохнула. Заставила себя расслабиться.

— Радек, — Мушков вдруг шагнул мимо нее, загородив солнце в закрытых глазах. — Пошарь там мой кошель…

— О! Дело! — отозвался мехвод, — Пока время есть можно по соломке сточить.

«Пусть сестра. Они меня и так не слушают — исполняют приказы раньше, чем я их отдаю».

— Товарищ командир!

Оклик Земелова заставил открыть глаза, оглянуться. «Чего вы так на меня смотрите?»

— Не волнуйтесь. Ей-боже, все у нас получится. Ходовая у нашей саушки, как у «шестерки», один в один. А «шестерку» я, как жену знаю — не первый год за рычагами. Точно вам говорю.

Четко и размеренно выговаривая слова, мехвод, кажется, пытался ее вразумить. Словно малое дитя. И одновременно шарил пальцами в матерчатом мешочке, хрустя заложенной внутрь «восковой» бумагой.

«Дожила». Вешка поняла, что улыбается — болью напомнил о себе злосчастный прикус. Невольно тронула губу воняющими пропиткой пальцами. «Радек доволен. А ты, Мушков, чего взгляд отводишь? Думаешь, я слабину показала?»

— На, — Земелов протянул заряжающему толстую палочку прессованного курута.

— Чего ты мне огрызок суешь? Там длиннее есть. Скупишь, как свое даришь.

— На тебе длиннее.

— Ага. Э! У тебя свой кошель есть!

— Я немного! И некогда за своим лезть.

Далеко впереди коротко взревел и замолк танковый двигатель. По составу пронеслась волна окриков и ругани.

— Земелов, займите место! Мушков…

— Вешка! Бронева! — Дивов в новеньком шлемофоне вместо привычной кепи перепрыгнул просвет между вагонами. Окликнул командира третьей самоходки: — Ивков! Будьте внимательны. Порядок разгрузки вы знаете, но напоминаю: во время разгрузки в машине механик-водитель, управляет спуском командир. Заряжающий следует параллельно составу своими ногами. Вы показываете готовность, — кивнул на флажки в руках командиров, — и ждете. Потом «запуск». Опять покажете готовность. Движение начинаете по отмашке разводящего в начале состава — не прозевайте. После спуска подбираете заряжающего, разворачиваетесь направо и подъезжаете ко мне. Все ясно? Вопросы есть?

— Да.

— Нет, есть, — сунулся вперед Ивков.

Любек напрягся.

— Где свинтил шлемофон, и на какой из твоих вопросов она ответила «да»? — Ёнч кивнул на Вешку, ухмыльнулся. — Люб, мы ж не хуже тебя порядок разгрузки знаем, чего ты…

— Отставить. Младший линком Ивков, по существу задачи вам все ясно?

— Да!

— Тогда иди к своей машине и делай свое дело. И не дай боже тебе сплоховать.

— Есть!

«На тебе! Утрись!»

Любек поймал ее взгляд и, вдруг, широко совершенно по-мальчишески улыбнулся, сверкнув зубами, и подмигнул.

— Удачи, — пожелал тихо, только ей. И опять пришлось трогать прокушенную губу грязными пальцами — даже боль не смогла сдержать ответной улыбки.

— И тебе.

Кивок, стремительный разворот, прыжок с платформы на платформу… «Правильно его назначили». И вслед неуместное: — «Какой же ты стал красивый».

— Зря вы шлемофоны сдать приказали, — вернул в реальность голос Мушкова. — Комполбата вон в неуставном…

«Зря», — согласилась про себя Вешка. Глупо настояла на соблюдении предписания, когда при формировании Земелов выпросил у снабженцев ей и заряжающему шлемофоны вместо положенных, но не найденных на складе, стальных шлемов. «Зря».

— Отставить, — вздернула подбородок. — Заряжающий, займите свое место.

— Есть… Э-эх.

Помник шагнул к краю настила.

— Поговорю со снарядником, — сказала в обиженную спину, употребив неуставное сокращение звания начальника хозяйственной части. И добавила честное. — Вы были правы, ребята.

Мушков обернулся коротко, показав удивленно поднятые брови, и, уже расправив плечи, легко спрыгнул на насыпь.

— Во, ожила командир, — донеслось из люка мехвода. Вешка решительно шагнула к краю платформы и, не оборачиваясь — все внимание на фигурки в голове состава, неожиданно для себя, показала Земелову кулак.

Далеко впереди человечек отделился от плотно стоящей группки. Поднял руку с желтым, почти белым флажком. Дождался ответных сигналов и раскрутил желтый лоскут над головой.

— Запуск!

Кричали вдоль всего состава. Едва не хором. Но конец команды утонул вместе с остальными звуками мира в грубом и гневном рыке моторов. «У меня теща так ругается — весь двор глохнет», — мимолетно вспомнилась подслушанная недавно болтовня Радека. Выхлопные трубы впередистоящей самоходки выкашляли черный тяжелый дым плохо прогоревшего топлива — пришлось задержать дыхание — не прогретые двигатели сжатия, придуманные полста лет назад вальским немцем Жено, на холостом ходу чадили страшно.

Меж тем, с первой платформы четверо бойцов спустили штабной мотоцикл с коляской. Вокруг него сразу стало тесно, но не надолго. Вскоре мотоцикл с тремя седоками неуклюже запрыгал по невидимым ухабам к лесу на полуночи. А под насыпь сполз танк — Т-20 командира колонны, заворочался, уродуя темно-коричневыми ранами белизну поля почти созревшей вервеи. Замер, приняв на носатую голову-башню человека с флажками. «Первый», — посчитала зачем-то Вешка.

«Второй». Следующая «двадцатка» — колонного воспитателя — лихо слетела на поле, круто развернулась на месте, замерла — на броню прыгнули несколько фигурок — и сверкая траками понеслась вдоль насыпи в хвост эшелона.

«Третий». «Четвертый». «Пятый»… Танки скатывались с чугунки на поле, жались около машины командира колонны — один, двое — и, дождавшись третьего, звеньями ползли к опушке. Раз за разом ожидание становилось дольше — каждый следующий танк должен был проползти по платформам, перескакивая с одной на другую, большее расстояние, но разгрузка, все равно, шла быстро… «Девятый». «Десятый». «Одиннадцатый»… Последняя машина первой полуколонны. Резво запрыгали по настилам к съезду легкие Т-6 второй полуколонны. «Восемнадцать». «Девятнадцать»…

Когда после очередной отмашки желтыми флажками дернулась и покатилась вперед самоходка комбата, Вешка бросила счет, забыв на чем остановилась. Ладони вспотели… На миг показалось — опрокинется на спуске — высокая из-за увеличенной башни сушка слишком сильно накренилась… И быстро сползла на рельсы. Крутанулась на пятачке, двинулась к крутому склону насыпи. Вешка задержала выдох… Головастая машина легко сбежала на поле и остановилась шагов через тридцать. Комбат побежал не к ней — к «двадцатке» командира колонны, а тот уже отмахивал следующему экипажу. «Второй», — счет пошел заново. «Третий». Взревела, обдала вонью сгоревшего газоля машина Любека, заскребла траками по деревянному настилу, устремилась за ушедшим вперед комполбата, как верная псина за хозяином. Вешка стояла затаив дыхание — мир сузился до рыже-серой ленты платформ, спешащей по ней самоходке и фигуре человека с желтым флажком… Вот желтый лоскут взлетел вверх: «Внимание!» Линком Бронева вскинула руку в ответ. «Да! Да! Вижу! Готова!»

«Пошел!» — упало вниз желтое пятнышко.

— Пошел! — заорала Вешка в рев газующего мотора. Себе заорала. Засовывая скрученные флажки за пояс, прыгнула на соседнюю платформу, встала лицом к своей машине, поймала взгляд мехвода — глаза в глаза, подняла согнутые в локтях руки и шевельнула ладонями: «Пошел»…

Расслабилась только, когда траки спустившейся по собранному из шпал скату сушки заскребли по рельсам. Невыносимо даже для измученного ревом мотора слуха. А еще захотелось отлепить от спины и груди пропотевшую воейнерку. Остро почувствовала недостачу женского белья — единственный комплект хранился сейчас в машине снарядника колонны, в чемоданчике вместе с парадной формой. Но пришлось терпеть — надо было еще показать Земелову поворот — мехвод со своего места спуска не видел. И уже сбегая с насыпи рядом с катящейся вниз машиной, отодрала от груди мокрый кутон. Бесполезно — ткань прилипла опять, да еще складками! Вновь захотелось прикусить губу, да куда ее кусать прокушенную? Еще и на бегу, прыгая то по густым зарослям вервеи, то по комьям перепаханной танками земли. Мушков тоже скакал, по другую сторону самоходки, и то хорошо.

Добежала. Вытянулась перед головным танком колонны, пока заряжающий карабкается на броню заглушившей двигатель машины. И замерла, оценивая обстановку: старший командир — голова Щелов — напряженно следил за движением последней самоходки, рядом, из башенного люка высунулся его заряжающий, сбоку, над башней самоходки Дивова торчал сам Любек — сидел на борту и… улыбался, гад — и его заряжающий. Тоже в танковом шлеме… Решилась, кинула ладонь к виску:

— Тащ голова, линком Бронева разгрузку закончила!

Комколонны глянул коротко, кивнул.

— В машину.

Потом, посмотрев почему-то в небо поверх состава, приказал уже в сторону Дивова:

— Дуйте на опушку и маскируйтесь, похоже по нашу душу летят… Давай, дочка, быстрее.

Только сейчас Вешка услышала за отдаленным тарахтеньем танкового двигателя зудящий, волнами накатывающий гул. Его забило ревом запущенного мотора дивовской самоходки. Вешку второй раз за день обдало вонючим выхлопом, но на этот раз задержать дыхание она не смогла. Хватанула на бегу, на вдохе, широко раскрытым ртом, и захлебываясь кашлем до слез, почти ничего не видя, полезла на броню. За куртку схватили и потянули вверх:

— Давай, командир, — голос Мушкова над ухом.

Сквозь слезы она разглядела поручень, уже сама подтянулась и перекинула себя через борт башни, больно ударившись грудью. Вдохнула, чтобы отдать команду и опять закашлялась.

— Радек, заводи и к лесу, нас щас бомбить будут! — заорал заряжающий.

«Помник, молодец, спасибо тебе».

Наушники с ПУ на месте. «Мать-командирша» одним движением сцапала их, зато потеряла время, вставляя каждое ухо в матерчатый чехол. «Надо было сразу их надеть, еще на платформе», — пришло запоздалое. Земелов, меж тем, успел запустить двигатель, заглушив его грохотом вой авиамоторов. На миг показалось — нет никаких самолетов. «Да, и разгрузка в поле мне приснилась», — мысленно оскалилась на саму себя Вешка. Нажала контакт переговорного устройства:

— Радек, двигайся в лес по готовности! Как окажемся под деревьями — стой! — сама порадовалась деловитости и спокойствию приказа, и едва не сверзлась с сидения — самоходка, взрыкнув, дернулась и понеслась вперед к невидимой за броней опушке.

Привычно ухватившись за борт башенной брони, Вешка подтянулась и высунула голову наружу — так ориентироваться было проще. «Пока не стреляют», — напомнила себе.

Самоходка Дивова неслась чуть впереди шагах в тридцати, заметно забирая влево — над башней торчала голова Любека в танкошлеме. «Надо было оставить шлемофоны, дура».

Сзади все еще стояла командирская «двадцатка» — голова сидел на краю командирской башенки, спустив ноги в люк, наблюдал, как ведет по последней платформе свою машину Ивков. «Успеют».

Стала искать глазами самолеты. Нашла не сразу, те заходили почему-то с восхода. Несколько длинных черт. «Как рябь на воде рисуют», — подумала и нырнула за броню — сушка вломилась в лес, ломая колючие заросли межника и тонкие белые стволы молодой берестяны. На голову посыпались листья-сердечки и хвоя. Небо заслонили пушистые сосновые лапы.

— Стой! Радек, стой!

Чуть не врезалась лицом в прицел — Земелов резко остановил самоходку и заглушил двигатель. Мир затопило гулом бомбардировщиков. Еще трещали и шуршали распрямляясь ветви, тарахтели на поле отставшие машины. Этакими островками в назойливом саднящем вое. Аж зубы заныли.

Вешка опять высунулась над краем башни. Оглядываясь вспомнила голос преподавателя: «Танку страшно только прямое попадание. И добиться такого попадания сложно даже по открыто стоящим целям. Очень большой разброс. А попасть в замаскированный танк или танк стоящий под деревьями вообще почти невозможно…»

— Близко встали, — громко, едва не в ухо, проговорил заряжающий. Вешка едва не шикнула на него, тише мол — подспудно желание остаться невидимым связалось и с необходимостью тишины. Глянула влево — в четырех шагах, за толстым стволом сосны застыла «двадцатка» первой полуколонны. Люк на командирской башенке был открыт, из него торчала голова в танкошлеме. Пялилась на самоходчиков сверху вниз, светила зубами ухмылки.

Вешка демонстративно отвернулась: «Знакомая физиономия, фамилию не помню, кто-то из второго звена». Опять попыталась углядеть самолеты.

«Чтобы определить положение самолета на слух, нужен навык вырабатываемый опытом и знанием каждого типа самолетов — у них не только различное звучание, но и разные скорости уже сравнимые со скоростью звука…» — опять вспомнилось слышанное.

На чугунке вдруг часто застучала зенитная спарка. Только тогда Вешка увидела в просвете ветвей над головой темный ширококрылый двухмоторный самолет. И почти одновременно в уши вонзился, заставляя вжать голову в плечи, спрятаться за броней, визг падающих бомб. Это еще не был страх — Вешка не успела испугаться. Страх пришел, когда одновременно с оглушающим громом вздрогнула самоходка, и, кажется, земля под ней — животный, древний, темный, заставляющий замереть сердце. Взрывы ударили шагах в ста, дюжина штук, один за другим…

— …ки драные, — вернулся вдруг слух. Рядом белели круглые глаза Мушкова. «Ему тоже страшно. Он ругается потому, что боится…»

Узкие зрачки заряжающего встретились с ее взглядом. И Вешка вдруг поняла — он увидел в ней то же, что и она в нем. Сердце опять замерло. От стыда.

— Страшно только прямое попадание! — голос едва слушался на первом слове, но к концу фразы набрал силу. — Танку страшно только прямое попадание!

И дрожащими пальцами нашла контакт ПУ:

— Радек! Страшно только прямое попадание!

— Знаю, командир, — неожиданно четко ответил измененный проводами голос мехвода, — Бомбленный…

Ужас сбежал под натиском стыда, а стыд смыло спокойным голосом Земелова. Осталась кристально чистое, яркое до боли ощущение перенапряженного тела, холодного липкого пота, звенящего гула самолетов над головой… Вешка поймала себя на том, что бездумно и счастливо улыбается глядя на свою трясущуюся руку.

— Зенитка молчит…

— Что? — она нехотя оторвала взгляд от ладони.

— Зенитку накрыли, — связки едва слушались Помника.

— …

Вой падающих бомб вонзился в неоформленную еще мысль. Убил ее. Вместо нее родилась иная: «Другой звук! Другой! В нас! Господи! Мама!»

Вешка едва успела зажмуриться, как мир вздрогнул, шатнулся… и еще раз… и еще… Устоял. А потом наполнился шорохом листьев, скрипом ломающегося ствола, стуком мусора о броню, радостным ревом самолетных двигателей избавившихся от груза… «Господи, они ведь улетают. Да?»

— Хорошо, что попить не успел! — проорал снизу Радек. — Уссался бы!

Рядом прыснул, захихикал, и тут же сорвался в хохот Помник.

Вешка тоже засмеялась, совершенно по-бабьи, мелко и дробно. А потом вдруг икнула. И икала, мучительно сотрясаясь всем телом, плача и смеясь, пока в зубы не сунули горлышко фляги…

Вдоль теплушек бредет человек в черной железнодорожной робе. Медленно. Шатаясь. Почти дошел до последнего вагона и… мешковато сел, почти упал на насыпь, подвернув под себя ногу…

— А не попали ж ни разу! — пробасил за спиной давешний улыбчивый сосед-танкист. Тоже выбрался на опушку — сейчас из леса, словно, грибники, перекликаясь выбираются командиры машин. — В эшелон не попали ни разу, говорю, — весело повторил танкист.

«Груздёв», — вдруг вспомнила Вешка его фамилию. Не оборачиваясь согласно махнула ушами, слышу, мол. Не до разговоров — своих найти надо.

Машину Ивкова увидела почти сразу — сушка уткнулась в сломанную сосну шагах в ста слева, порвав гусеницу. Экипаж в полном составе копошился вокруг поврежденной машины. «Опять отличились», — шевельнулось злорадное и пропало — после пережитого сил осталось чуть, хотелось упасть в густые заросли помятого гусеницами межника, закрыть глаза и забыться, спрятаться от всех и вся. «Соберись. Соберись! Нельзя расслабляться!»

Посмотрела вправо, увидела, как машет кому-то рукой и срывается в бег, придерживая кобуру, Груздёв. Вдоль всего леса люди высматривают друг друга, собираются тройками-звеньями, и уже кое-где от этих троек отделяются и торопятся к своим начальникам командиры звеньев. Вон и комбат виден, а около него двое из первого полубата. «Где же Любек? Он въехал в лес справа шагах тридцати-сорока. Что такое?»

Именно там, шагах в сорока, Груздёв что-то обсуждал с другим танкистом, а третий только показался из леса и опять скрылся в зарослях. Туда же нырнул и второй, а «грибной» сосед оглянулся на Вешку. Без следа улыбки.

— Эй, самоходчица! Сюда давай!

Ноги сами понесли ее на зов. Даже мыслей еще не появилось. Только в груди что-то сжалось…

— Что?!

— Там ваших разбомбило…

И уже в спину:

— Бомба рядом легла!

Три слова и жизнь. Три человеческих жизни! «Танку страшно только прямое попадание!»

Кустарник расступился перед Вешкой — она пролетела сквозь него. Только что похоронившая троих, и Люба Дивова среди них. А сейчас счастливая: «Танку страшно только прямое попадание!»

Пригнулась под сосновой лапой, проломилась сквозь ломкие ветви упавшей берестяны и выскочила на свет, в пустоту неожиданной прогалины. В удушливый кислый смрад сгоревшей взрывчатки.

«Танку страшно только прямое попадание…»

…

Осыпалась из-под ботинка земля. Скатилась в серую круглую яму — три шага от края до края. И самоходка в еще в двух шагах за ней… Разрубленная лента гусеницы на непривычно голом заднем катке. Почти сорванная и искореженная полоса металла над гусеницами. Башня с глубокими царапинами, бесстыдно сереющей обнаженной сталью…

Горло свело судорогой.

«Танку страшно только прямое попадание», — все еще звучало. Эхом. Виноватое.

— Грушик, аккуратно! Поднимай! — стоящий на изувеченной надгусеничной полке танкист потянул что-то из башни, — Осторожно тяни! Не за ткань! — прикрикнул на второго, стоящего с другой стороны башни.

— Ремнем надо было! Подмышки продеть…

— Тяни! Умник!

Сначала она увидела плечи. И локти. Черные почему-то…

Ее шатнуло на ослабевших ногах. И пришлось смотреть на землю между носков ботинок. Заставляя ее остановиться. Замереть… Пока пальцы стискивали, мяли саднящее горло…

Потом она что-то делала. Нужное. Вроде бы, помогала опускать и укладывать… Память сохранила только пронзительные в своей противоестественности переживания. То тяжелые ноги в новых ботинках легко гнутся в суставах и норовят выскользнуть из рук. А чуть позже, они же, эти самые ноги, уложенные на землю, выворачиваются носками ботинок наружу. Живому человеку было бы больно…

Когда увидела торчащие из черно-красного месива белые обломки зубов, земля шатнулась опять. Взбрыкнула, кинула на самоходку, больно ушибла плечо. Эта боль и помогла… протрезветь.

Нет, слабость никуда не делась. И тошнота с головокружением тоже. Зато сознание вернулось. Ясное и безжалостное. До слез. До рвоты. Скрутило спазмом, обожгло пустым желудочным соком… Вешка отплевалась густой вязкой слюной и подняла голову к ставшему рядом танкисту. Встретила его взгляд, готовая к осуждению, презрению… чему угодно. А увидела… жалость и боль в глазах мальчишки-линкома. И не удержалась от всхлипа — неожиданная злость на себя прорвалась слезами. Стерла их рукавом.

— Вот… твое.

Парень протянул ей командирскую сумку и пистолет без кобуры. Новенький, маслянисто-черный СС. «Сомов самозарядный»… Такой же как у нее на поясе.

Приняла в дрожащие ладони груз. Опять шатнулась.

— Ты это… в карман его сунь… — парень заговорил торопливо, старательно заглядывая в глаза. — И свою портупею сними, чтоб не цеплялась в танке…

Вешка кивнула — во рту словно пробка из вязкой слюны. Сглотнула трудно. И смогла спросить:

— Остальные… где?

Голос не смог продраться через саднящее, обожженное рвотой горло. Получился сиплый шепот.

— Там, — танкист махнул рукой, и ей представились еще два тела с неестественно развернутыми носками ботинок. Опять накатила слабость. — За машиной. Мехвод цел. А заряжающего комком земли в голову стукнуло — жив, но глаза разбегаются, и… блюет.

Вешка только моргнула, настолько неожиданной и сокрушительной оказалась добрая весть.

— Все… держись, мне к своим пора, — повинился парень.

— Да, — выдохнула она.

Не глядя вслед танкисту, перебросила через голову ремень сумки. Сунула в карман пистолет. И оперлась о покореженную надгусеничную полку. «Собраться. Собраться. Делать то, что положено старшему по званию в случае гибели командира»…

— Бронева!

Комбат Плещев. Уже здесь. Она и не слышала как подошел. Смотрит тяжело, кривится.

— Тащ комбат, — левая ладонь к виску. Качнуло опять, и пришлось схватиться правой рукой за покореженное железо самоходки. — Линком Дивов убит, — голос так и не появился, сип вместо него, — Механик-водитель и связист-заряжающий… живы… Состояние техники выясняю…

Комбат стиснул челюсти. Послышалось — зубы хрустят.

— Вижу… В глаза смотри.

Посмотрела. Мгновений хватило — увидел, что высматривал. Кивнул.

— Ясно… Выясняй, что с техникой… И приведи себя в порядок, пока никто не видит. Не вдова на погосте, а командир. Тебя слушаться должны, а не жалеть… Выполняй. Я к экипажу.

Плещев глянул мельком на лежащее у катков тело и шагнул за самоходку…

«Ушел». Вот и всех мыслей. Зато чувств — лопатой не раскидать. И самые сильные, вернее, самые яркие — стыд и благодарность. Горе сильнее, но затаилось тяжестью где-то там, где зарождается дыхание. Главное, что отступило. «Отпустило».

Вешка нащупала пуговку воротника. Застегнута. Шмыгнула носом, мокро и жалко. Резко и зло стерла слезы, — «и сопли», — рукавом. Как наждаком по и так пылающей коже. «Вот и привела себя в порядок», — усмехнулась сама себе, не сомневаясь — все всё увидят. Даже нарочито отвернутся, но увидят. «Вдова на погосте…»

Впервые прямо и осознанно взглянула на Любека, на то, что с ним стало… Заставила себя смотреть, запомнить. «Такое еще будет. Не раз». Едва сдержала новый поток слез. «Не вдова…». Поймала себя на самооправдании. «Прости, Люб»…

— Встать! — комбат успел обойти покалеченную машину и, судя по голосу, увидел что-то непотребное. — Встать! И доложить!

— Я… — вялое и испуганное, прерванное звонкой оплеухой. Вешка аж вздрогнула. Только сейчас сообразила — пока помогала вытаскивать и опускать тело Дивова, пока приходила в себя и получала нагоняй, мехвод целый и невредимый, был там, с той стороны самоходки. Где его и нашел Плещев, и теперь хрипел что-то яростно и тихо, так что не разобрать было испорченным постоянными шумами слухом. Да и разбирать не хотелось — в мешанину чувств едва толкнулось осуждение, но тут же сбежало, видимо, испугалось.

«Выясняй, что с техникой». Одного взгляда хватило — катки на месте, амортизаторы в тележках целы под коричневой крошкой лесной земли. Только гусеницу перебило, один конец свернулся под ленивцем, а второй свисал со второго поддерживающего катка. Диск заглушки ленивца пересекла глубокая свежая царапина. Бортовая броня выдержала, да и немного ей было выдерживать — центр воронки был скорее сзади, чем сбоку от СУшки. Но даже этого хватило, чтобы частично оторвать и скрутить стальную полосу надгусеничной полки.

Несколько шагов, и виден стал задний броневой лист, и слышнее стала «проповедь» командира.

— …за тебя делает. В глаза смотри, мерин… В глаза, гнида… Вот теперь говори. Говори, а не мекай.

— Есть. Да…

Мехвод что-то еще говорил, тихо и торопливо. А Вешка осторожно трогала кончиками пальцев края пролома в броне, и уже понимала — придется подниматься на моторный отсек и открывать люки обслуживания, но то, что она там увидит, здесь в лесу не исправить.

Когда она полезла на машину, мехвод уже замолчал. Зато комбат буркнул:

— Вот так. На человека стал похож. Выполняй.

Вешка носком ботинка сдвинула ручку замка и ухватилась за скобу люка. Рядом, с другого борта резво вскарабкался красный лицом механик. Пряча взгляд, цапнул ту же скобу и не дожидаясь Вешкиного усилия потянул на себя, вверх.

— Что там, Бронева?

Плещев встал под кормой самоходки. Наверняка успел увидеть пробоину, оттого в голосе его сквозила злая, безнадежная какая-то уверенность. Вешка сглотнула. Описывать все повреждения? Чувствовала — время поджимает.

— Вдребезги. Заводской ремонт нужен, — ответила деловито, хоть и сипло. И тут же закаменела лицом — из зарослей к воронке выбрался Мушков. Увидел комбата и замер. «Гад!»

— Ясно, — кивнул Плещев и обернулся, проследив ее взгляд. — Ясно… — Опять развернулся к ней.

— Времени мало. Подгоняй свою машину и быстро снимай, что успеете. Главное, бронебойные себе перегрузите. Тело в креп заверните, сейчас похоронить не успеем. Сдадим по пути мирянам… И принимай полубат.

— Есть!

— Все. Действуй…

Мушкову за самоуправство она ни словом не попеняла. Раздала скупые указания прячущим глаза бойцам и отправилась выполнять командирские обязанности.

Стоило отойти, оказаться в окружении веток, душу схватило. Не страх даже! Невыразимое! То, что недавно, до бомбежки, целую жизнь назад, встревожило сердце эхом своей неумолимой безмерной силы, а сейчас мимолетно коснулось, тронуло кончиками крыльев.

Жмурясь, закрывая лицо от веток, Вешка вылетела на опушку и слепо ткнулась в кого-то…

— Акх!.. Заши…бла… — Ёнч отступил на шаг, потирая грудь — локтем она попала ощутимо. — Ну ты… за что хоть?

Вешка едва не выпалила слова извинения, но замерла — Ивков, училищная язва и скоморох, растягивал губы улыбкой. Узил глаза смешливо! Здесь, в десяти шагах от смерти!..

— Прости, — увидел, понял «гордый сын народа разбойников и торгашей». Смех ушел с лица. Осталась судорога. Эту судорогу он растер черной от смазки рукой…

— Ты… — недавнее смятение вдруг сменилось обидой и гневом. Аж задохнулась. Уши прижались к голове, а лицо перекосило так, что Ёнч изумленно распахнул глаза и дернулся. — Младший… линком… — фамилия в этот миг вылетела из памяти, все силы ушли на борьбу с голосом, — доложи… потери… о готовности…

Выговорила и поняла — трясется вся от напряжения.

Ёнч шатнулся, переступил назад и опустил руки почти по швам. Втянул воздух сквозь сжатые зубы. Сдвинул каблуки ботинок и четко, чеканя каждое слово, выговорил:

— При въезде в лес наскочил на пенек и порвал гусеницу. Повреждение устранено. Потерь в экипаже нет.

Ей понадобилось несколько раз вдохнуть-выдохнуть, чтобы прийти в себя, собрать мысли.

— Подгоняй самоходку сюда и загоняй в лес, к… подбитой машине… Бегом.

— Есть.

Даже не кивнув, развернулась и потрусила вдоль опушки, придерживая рукой командирскую сумку. Пистолет Люба в кармане на каждом шаге тяжело толкался в бедро.

Земелов топтался у левого борта. Разглядывал задумчиво переднюю тележку сблокированных колес. Услышав ее обернулся.

— Заводи! — крикнула. И с разбегу попыталась взобраться на броню. Не получилось. Вскарабкалась уже, когда взревел двигатель. Перекинула себя через борт башни, стукнулась ягодицами о сидение, нещадно сминая уши, надела гарнитуру переговорного устройства и прижала ларингофон к шее. — Радек, выезд смотрел?

— Да, прямо, как и заезжал, так и выбираться буду, — отозвался мехвод.

— Тогда до следующей команды медленно подавай назад. Я смотрю дорогу.

— Есть.

Приподнялась над броней, высматривая путь. Тут же нырнула назад, вниз, уклоняясь от сосновой ветки. И опять высунулась, став на время глазами водителя.

И ни слова не произнесла — не понадобилось, пока не выкатились на грунтовку.

— Стой! Влево. Вдоль опушки пока не скажу поворачивать!

— Есть! — сушка, закончив поворот, резво покатила по дороге.

Мельком оглянувшись, Вешка заметила пристраивающуюся им в хвост самоходку Ивкова. «Успела». Зажала контакт ПУ:

— Радек… Мушкова ты отправил?

— … Я.

— Спасибо.

Завертелось — ни продохнуть, ни погоревать. Даже не ругнуться — некогда. Да и незачем. Едва не своротив бортом хлипкий автофургон «лекарки» с большим красным треугольником в белом круге, Земелов вкатил СУшку слева от разбитой самоходки. Вешка белкой выскочила наружу — распоряжаться. Хорошо, что Ивков сам сообразил показывать путь своему мехводу, девушке оставалось шугать санитаров с контуженным заряжающим на носилках (те норовили сунуться под самые гусеницы), спрашивать Мушкова о повреждениях. Выставляла цепочку из людей для перегрузки снарядов. Сама передавала тяжелые маслянистые цилиндры с острыми наконечниками. Орала, слушала ответный ор через рык мотора и лязг гусениц сначала ивковской машины, потом — соседних танков, выползающих к опушке. Впрочем, ревел, казалось, весь лес.

Из этого шума и вышагнул злой, блестящий потным лицом, Плещев. Оперся о лобовой лист дивовской СУшки и положил на броню раскрытую тетрадь.

— Бронева! — перекричал окружающий гам, и, не дожидаясь, пока девушка сунет снаряд в подставленные руки Земелова, опять рявкнул: — Бронева! Бегом ко мне!

Вешка спрыгнула с надгусеничной полки и подскочила к комбату.

— Линком! Совсем охренела?! — брови Плещева взлетели под козырек в гневном изумлении. — Кроки на ладони выцарапывать будешь?!

— Виновата!

Пять прыжков-шагов, и командирская сумка, снятая на время погрузочных работ, в руках. На бегу выхватила толстую тетрадь и карандаш.

— В последний раз… Что по самоходке? Что я не знаю.

— Прицел разбит, осколком заклинило башню. Больше повреждений в боевом отделении нет. Двигательная часть…

— Не надо. Снаряды? — Плещев кивнул на бойцов занятых перегрузкой.

— Бронебойные по три на борт. Остальные осколочные. Но больше десяти взять не получится — сверх комплекта заряжающие втискивают.

— Значит десяток. Итого двадцать. Восемьдесят снарядов остается, — комбата аж перекосило от досады. — Ладно, деваться некуда. На самоходке остается мехвод. Пусть охраняет, пока со станции транспорт не пришлют… Сейчас ремонтники подойдут, токонакопитель снимут. Может еще чего подберут… Перерисовывай, — придвинул Вешке раскрытую тетрадь с наброском карты. — И слушай. Сейчас выдвигаются танкисты, колонну выстраивают. Сначала легкие «шестерки». За ними «двадцатки». Потом мы. Здесь, — палец комбата уперся в значок моста и неровный контур населенного пункта. «Заречное», — прочитала Вешка. — Здесь мост. Легкие танки точно пройдут, а для средних, может, придется укреплять. Хорошо если только настил. Разведка вернется, будет ясно. Если что, средних развернут прямо в деревне на полночь. Там верст пять до брода… Мы в любом случае идем на мост… Зарисовала. Теперь так. Выкатываешься на опушку и пропускаешь всех. Пристраиваешься в хвост за моими. Дистанция 30 шагов. В лесу можно ближе. Главное не терять из виду соседние машины. При налете сигналишь флагом, сворачиваешь в лес в обратную сторону от впереди идущей машины и останавливаешься. Все ясно?

— Да.

Плещев обернулся на подошедшего Ивкова. Опять глянул на Вешку. Вздохнул.

— Вот что… голуби мои. Смотрите в оба, нет, в четыре глаза. И ушами шевелите живче. Запомните, самоходка не танк. Броня вас только от пуль спасет… А теперь заканчивайте тут и выдвигайтесь на опушку. Все. Шевелитесь!

И полубегом-полушагом рванул прочь.

— Чего это он? — Ивков кивнул вслед комбату и глянул на Вешкины «рисунки».

— Не знаю, — буркнула равнодушно, думала о другом. Но все же отвлеклась на миг. — Вчера заставил переселиться в самоходки из теплушек. Сегодня, — она пожала печами. — Может, знает чего. Или чувствует. Погрузку закончил?

— Да, — вытянулся Ёнч.

— Тогда выезжай к дороге.

— Есть!

Вешка вздохнула и пошла к дивовскому мехводу, ставить задачу. Парень слушал ее хмуро, упершись взглядом в мятую траву у носков ботинок. Только кивал на ее слова…

Осталось еще одно дело, подступать к которому Вешка… боялась. Завернутое в тентовую ткань тело у колес подбитой самоходки.

— Командир, отойди, мы сами, — Земелов сиганул с борта и встал рядом, за плечом. Заряжающий простучал каблуками по броне и спрыгнул следом. Замерли, ожидая.

— Нет… вместе.

Сверток бережно подняли на надгусеничную полку и захлестнули ремнями своей штатной скатки. Пока ребята крепили, Вешка отошла в сторону и отвернулась — губы и руки дрожали.

Уже забравшись на свое место в самоходке, заметила, что Мушков обзавелся танкошлемом.

Собирались, выстраивали колонну, трогались один за другим танки — время тянулось, а вместе с ним сжималась пружина напряжения: «Сейчас прилетят!». Пронесло.

Стоило грунтовке свернуть вглубь леса, и сосны с берестянами пропали, как не было. Над дорогой протянули свои руки дубы с буками — солнечный свет пробивался сквозь дырявую крышу листвы и клинками вонзался в клубы пыли и дыма, яркими, почти белыми пятнами бежал по броне Вешкиной машины и по корме впереди идущей самоходки.

— Радек, не отставай! Держи дистанцию!

Передняя машина почти пропала из виду — только пятна и остались.

— Радек! Спишь?! — прокричала Вешка сквозь гул двигателей и лязг гусениц, прижав к горлу ларингофон.

— Сейчас, командир, догоним! — отозвались с хрипом наушники.

Самоходка взревела — стук мотора отозвался даже в теле — дернулась, качнулась назад, разгоняясь, больно ударила в поясницу краем крыши башенной ниши. Девушка ухватилась за пенек шкворня так и не установленного зенитного пулемета. Скривилась — рывок машины толкнул не только ее. Справа на борту, невидимое ей, болталось в сбруе привязных ремней тело Дивова. И даже от мысли об этом было больно. До хруста зубов.

— Погано в колонне на наших кадках! — Мушков высунул голову над броней и смачно сплюнул на дорогу. — На зубах хрустит! В закрытой башне пыли меньше! Командир, может очки наденешь?!

Вешка мотнула головой. Стекло, часто необходимое, крало цвет, словно жизнь выпивало из мира. Сейчас жизни и так стало мало. А закрытая башня… Да, в танках пыли действительно меньше, но и там хватало. До черных пробок в носу, до того же скрипа на зубах. А еще было душно и тесно. Отчего курсанты в училище радовались возможности покомандовать экипажем. Не из-за честолюбия, нет. Хотя и из-за него тоже. Важнее было то, что командиры вырывались из жаркой тесноты на пыльный и дымный воздух, лихими всадниками сидели на башнях, прикрываясь от встречного ветра и веток стальными прямоугольниками люков. И сверкали счастливыми улыбками на чумазых лицах. Даже «трое неразлучных» постоянно соревновались за это назначение между собой.

Душу сжало. Весна вдруг вспомнила, как они познакомились. Не представились — это случилось позже, не увиделись впервые — то было на общем построении. Познакомились, себя проявили в коротком и яростном столкновении парней перед лицом затесавшейся среди курсантов-первогодок девушки. Равноправие равноправием, но одинокая юбка мужскую толпу взбаламутила. Грубое слово и сальная шутка прозвучали. Она была к этому готова. Знала, как дать отпор, знала что найдутся защитники. Они, действительно, нашлись. И младотрядовцы, и герои-ухажеры. Вот только дружить с молодежной организацией… это, как дружить с паровозом. Можно, конечно… А со второй категорией защитников дружить вообще невозможно.

Только двое вступились за Вешку как братья, как друзья. Ёнч потом с мягкой улыбкой пояснил — трех сестер вырастил, тогда и научился девичьи беды понимать. А Люб честно и гордо показал серую фотокарточку с надписью: «Любимому Любу от Леси»…

Карточка эта сейчас лежала в сумке с документами Дивова.

Вешка пригнулась, избегая низкой ветви.

— Радек! Отстаешь!

Оглянулась — позади за дымом самоходка Ивкова едва угадывалась по тем же солнечным пятнам.

«Только б не отстал. Только бы не потерялся».

Ей вдруг стало холодно от этой мысли. И жарко одновременно. Пришло, рухнуло на сердце понимание — Ёнча могут убить. Так же легко и случайно, как и Люба. Как и ее. Любого в колонне.

«Папка!»

Вопль души помог прогнать страх.

Самоходка опять дернулась, набирая скорость. Выкашляла облако газолевого дыма, смрадного и жирного — хоть меж пальцев размазывай. Киданулась комьями земли из-под гусениц. Взбила и так взбаламученную пыль. И все равно Вешка отыскала глазами мелькание пятен на Ивковской машине.

«Ёнч, не теряйся. Пожалуйста. Нас уже только двое осталось».

Деревня открылась неожиданно. Был лес вокруг дороги, серый от пыли, стали дома, плодовые деревья и решетки заборов. Белые от солнца и той же пыли.

Самоходка впереди вдруг встала. Качнулась на ее башне фигура командира, резко махнула вниз поднятой на уровень плеча рукой: «Стой!»

— Радек, стой!

Встали — Вешка чуть не слетела вперед, внутрь башни. Привычно удержалась. Пока кричала, хватанула ртом пыли, и пришлось отплевываться — едва не пропустила новую отмашку.

— Радек, глуши мотор!

Движок стукнул и замолк… Как пробки из ушей вытащили. Стал слышен шелест листвы, птичий гомон, людские голоса, встревоженный крик кочетов. И далекий рокот самолетных моторов.

Первым отреагировал Помник:

— Летят, лешья борода! Командир!

— Воздух! — понеслось над колонной.

Внизу коротко ругнулся Земелов.

Вешка взмокла и похолодела сразу. Голой себя ощутила на широкой деревенской улице. Оглянулась — дома, деревья, заборы, маковка храма, заборы…

— Радек, заводи! — и только в грохоте запущенного мотора додумала решение, — Поворачивай вправо! Стоп! Вперед, под марэльку!

Самоходка, кажется, прыгнула на обочину, легко снесла ладный забор (из под которого порскнули рыжий хвостатый кошак и мелкая рябушка), влетела в тень раскидистого дерева почти под самой стеной дома.

— Стой! Глуши!

Вешка представила желто-серые от пыли машины, неподвижные, открытые небу и бомбам. Задохнулась от ужаса. Слепого и почему-то белого. Как полуденное солнце… Дыхание со стоном прорвалось сквозь зубы. «Ненавижу!»

— Ёнч! Где Енч?! — заставила себя развернуться, едва не с ломая сжатое страхом тело.

Самоходка Ивкова чуть виднелась из-за угла дома на другой стороне улицы. От этого стало немного легче. Совсем немного.

Самолеты выли совсем уже близко. В деревне застучали пулеметы. Вешка готовая спрятаться за броню (ненадежную, но броню!) оглянулась на звук, но увидела лишь деревянную черепицу крыши, стену с дверным проемом и светлый фигуристый силуэт женщины на фоне черноты. И, забыв о себе, замахала на нее руками: — Ложись! Ложись! На пол!

Дух-дух-дух-дух-дух!.. Грохот авиационных пушек и двигателей перекрыл все звуки. Самолеты пронеслись, показалось, сквозь листву дерева и над опушкой резко ушли вверх, сверкнув солнцем от стекол кабин. На дороге кто-то кричал, захлебывались пулеметы. А Вешка смотрела, как в вышине крылатые одномоторные разбойники сделали плавный слаженный разворот и опять понеслись к земле.

— Командир, вниз! — Мушков дернул ее за штанину.

Вешка опять глянула на женщину в дверях. Та все так же стояла на крыльце и смотрела на самолеты широко распахнутыми глазами.

— Ложись!!!

Как отцепила провод наушников и оказалась на земле, Вешка и не запомнила. Врезалась в женщину, роняя ее вглубь сеней, рухнула сверху. Больно стукнулась во что-то коленом.

Дух-дух-дух-дух…

— Не торопись, помалу пей…

Вешка дернула ухом: «слышу». Ушам хорошо, чехлы с них сняты — серое от пыли переговорное устройство лежит на серой от пыли надгусеничной полке — нынче здесь все серое. Кроме ушей. И неба. Раскаленно-синего. Пустого. Пока…

Не торопясь, хлебнула еще чуть-чуть из ковша. Не потому, что над душой встал хмурый Мушков. Нравится. Пить маленькими глотками ледяную колодезную воду нравится. Та сначала выстуживает губы и десны до бесчувствия, потом растекается сладостью по языку и небу. Почти счастье… Первые глотки пришлось сплевывать — горло, словно, глина залепила. Залепила и высушила. До того, что свой голос не узнавала: точно птичий грай, надсадный и резкий. А под конец так и вообще пропал. Голос. И пришлось Вешке после рапортов и команд вернувшейся к своей самоходке стучать по броне сначала кулаком, а потом и рукоятью пистолета, призывая к себе экипаж.

— Полей, — она сунула ковш Мошкову. Усмехнулась: голос вернулся, но годился старику, не девушке.

В сложенные ковшиком серые ладони плеснулась сверкающая чистота воды. И тут же потемнела, выбирая в себя грязь и тепло. Пальцы быстро заколодели. Но Вешка продолжала тереть их под ледяной струей, пока цвет кожи не возобладал над чернотой. Только тогда принялась за лицо.

Воды не хватило, и Мошков убежал наполнять ковш. А Весна уперлась лопатками в металл самоходки, слепила веки и замерла прислушиваясь. К себе. К миру. В первый раз после налета. Сразу не получилось, некогда было. Да и не могла она тогда думать. Колотилась, стучала зубами, сердцем и исполняла вбитые училищем обязанности командира. Дрожь и сейчас жила где-то в глубине колен и ладонях. Неприятно. Но терпимо, как многое другое…

Что-то поменялось в ней. Умерло убитое пролетевшими мимо снарядами. Что-то появилось новое. Наверное, впервые, осознавая себя, Вешка не пыталась подобрать определения происходящему в ней. Слушала себя… вплетая услышанное в бессловесное знание себя… Так тусклый звяк цепи рождает знание о колодце…

Земелов закончил возиться внутри, стукнул ботинками по броне и подойдя привалился к борту самоходки рядом. Хрустнул соломкой курута.

Вешка улыбнулась. Подняла лицо к солнцу — недосмытая грязь на лице быстро схватывалась панцирем. Это чувство, как и боль в пораненной губе, были приятны — ощущением жизни. И тогда девушка улыбнулась шире, ломая образовывающуюся корку и наслаждаясь каждой трещинкой…

— Командир, — привлек к себе внимание мехвод. — Чего там?

Там. Вешка прислушалась к шуму с улицы и, словно, опять окунулась в горячую тучу пыли, газолевой копоти, лязга и командной ругани…

— Одну машину подбили в голове клонны. «Шестерку». И, вроде, никого не убило, — просипела вновь обретенным голосом. — Танкисты мост укрепляют. Для легких и для нас. А средние сейчас завернут на брод.

Радек хмыкнул.

— Будем подкатывать в хвост легкачам? Или здесь подождем?

— Здесь… Нечего толпиться в одном месте…

— Эт хорошо, — протянул Земелов.

Расслабиться решил. Вот только не все еще сделано.

— Хозяйка где? — Вешка прислушалась — у колодца стих звон цепи и забубнили приглушенные голоса.

— Девчушка? А ее дед в лес услал со скотиной. Почти сразу после налета прискакал. Внучку за косу и…

— … А за вядром тяжко зайти?!. — донеслось от колодца громкое старчески-звенящее…

— Так не в дом же… — последнее слово Помник проговорил тихо, но Вешка поняла: «ломиться».

— В ограду вломились, могли и в дом!

Мушков что-то пробурчал в ответ. Вешка сжала зубы.

У колодца отчетливо звякнуло. Прозвучали сдвоенные шаги.

— Командир, вода, — Помник брякнул ведро едва не под ноги девушке. Плеснуло шумно и сердито.

Прежде, чем открыть глаза, Вешка сколупнула грязь с ресниц.

«Девка».

Дед стоящий перед ней не произнес ни слова. Но все сказал. Лицом. Сухими сжатыми губами и резкими морщинами вокруг них. В бесцветных глазах под длинным кожаным козырьком древней чугуночной фуражки стремительно вытаивала ядовитая злость, оставляя после себя безысходность.

Вешка сморгнула. Жалеть деда сил не осталось. Но и сказать сразу в лоб, в эти тоскующие зрачки свою просьбу не смогла.

— Здравствуйте…

Ничего лучше не придумалось. Нет, слова-то были. Но что-то мешало… Как-то чувство неловкой досады, что задерживало дыхание, когда Вешка проходила по раздавленному, белеющему щепой забору.

Старик вздохнул, дернув ушами и седыми усами. Вздрогнули коричневые пальцы опущенных рук. Справился с тоской. Загнал ее куда-то, опять отгородившись злостью.

— Здравствуй… те… — последний слог выдался резким, нарочитым. Вместе с этим слогом рыжие носки стариковских сапог развернулись наружу, хозяйски утверждаясь на земле. Дед забросил и сцепил руки за спиной и ссутулился, став похожим на цаплю (только сейчас Вешка поняла, что он выше ее больше чем на голову). С присвистом выдавил: — Защитнички, да.

Сразу пропала преграда, мешавшая говорить. Вешка толкнулась лопатками от брони, подняла ладонь к виску. Прокаркала:

— Линком Бронева. Прошу оказать помощь в захоронении нашего боевого товарища…

И едва дождавшись кивка принялась за дело.

Молча, в четыре руки Вешка и Радек отстегнули сверток с телом. Уже вместе с Помником сняли с брони и положили под стеной дома. «Прости, Люб, нам дальше надо». Опять заболела прокушенная утром губа… Вешка развернулась к старику — подошел и стоял рядом, молча кусал ус все так же сцепив руки за спиной.

— Сейчас командир старосту приведет, — смотреть на селянина не хотелось. — Оформим. Похороните по-человечески.

Дед вдруг расслабил плечи. Ссутулился еще больше. Кивнул.

— Как звать-то?

— Линком Люб Дивов.

Узловатые пальцы ткнулись в лоб и плечи: «Во имя Отца, Сына и Духа».

— Похороним, будьте покойны…

Когда старик поднял на нее взгляд, что-то мелькнуло в тусклых глазах, напряженной морщиной пролегло меж белых бровей. Незнакомое еще Вешке. Не пережитое.

— Прости, дочка. Сделаем, — и буднично спросил: — Голодные, небось?

По тому, как замедлила с ответом Вешка все понял. Нырнул в темный проем двери, оставив самоходчиков одних. И в повисшем молчании за гомоном голосов и шумом с улицы Вешка выцепила пронзительный женский голос, поливающий кого-то последними словами.

— Ивкову достается, — остро глянул на девушку Радек.

Вешка чуть не застонала. Но сдержалась, обошлась только вздохом. Отошла обратно к ведру, поискала глазами ковш. И когда Помник торопливо черпнул воды, подставила ладони под струю.

На шаги хозяина обернулась уже не чувствуя корки грязи на лице. Углядела в руках у него корзину и молча дождалась, наслаждаясь холодом стекающих по шее капель, пока дед не поставил свою ношу на землю рядом с ведром.

— Ешьте… К столу не кличу, знаю, скоро дальше тронетесь. И машину не оставите… — в крепких, дубленых солнцем, руках блеснуло короткое лезвие ножа. Широкие ломти коричневого, почти черного хлеба легли на полотенце. Их запах и аромат копченого сала наполнили рот слюной, и Вешка только кивнула на вопросительные взгляды экипажа. Дальше все звуки заслонил шум собственных жующих челюстей. А дед стоял рядом и смотрел, изредка подергивая ушами.

Комбат появился, когда линком Бронева старательно стряхивала крошки с ладони в рот. Зацепил глазами пустую корзину (Радек копошился, устраивая почти уполовиненную буханку и шмат сала в тесноте боевого отделения), дернул бровями на вытирающего рот Помника.

— Подзапарвились уже? Молодцы. Остатки поделить с батареей, — кинул Вешке. И, сняв кепи, провел грязной рукой по мокрым волосам лысеющей головы. Кивнул деду: — Здравия желаю.

— И вам здоровья, — дед отошедший в тень дома уже не сутулился, прямился напряженно. — И тебе здоровья, Добря, — обратился к подошедшей с Плещевым женщине. Та, невысокая, плотная, подвижная, блестя потом не молодого уже лица, кажется, вкатилась во двор, быстро отстрелялась глазами, рассмотрев все и всех. Чуть задержала взгляд на девушке в форме.

— Та, Влас Гневич, здравкалися же, — сыпанула горохом слов. Голос ее оказался высоким и таким знакомо пронзительным, что Весна с Помником оглянулись на двор, в который въехала самоходка Ивкова. Оттуда все еще неслась ругань.

А женщина уже остановилась над длинным свертком у стены. Страдальчески вздернула брови и закусила большой палец правой руки. — Ох… Я-то ж надеялась, обойдет нас. Это утром вас на чугунке бонбили?.. А с уездом с самой раницы связи-то нет. Как бухать начали, я в правление, а на линии только шуршит… — зачастила она, успевая покусывать палец. Левой рукой в это время привычно поправляла выбившиеся из-под платка светлые волосы. — Похороним, не хвалюйтеся.

Опять зыркнула на Вешку. Коротко вздохнула — нимало не сбавив потока слов.

— Ох, час то какой. В перший раз до нас долетели-то. И что делать-то, не подскажете? — она уже переключилась на Плещева. И тот, видимо, уже утомленный общением болезненно сморщился.

— Не знаю. Ничего не знаю, — выдавил сквозь зубы. — Я вам все написал про погибшего. А про эвакуацию ничего не знаю. Это мимо нас.

— Пора уже, Добря, — буркнул из тени дед. — Эти, которые прилетали, они накоротке летают. Так ведь, товарищ командир?

— Да, — хмуро согласился Плещев и глянул на Вешку. Чуть мотнул головой: «отойдем».

— И что с того-то? — зачастила Добря.

— Фронт близко, вот что, — ответил дед. — Трэба живелу и зерно готовить к эва…

— Из уезда лист должен быть! Куда скотину собирать-то?!.

Они заспорили, а Весна прошагала за угол дома вслед за комбатом. Плещев, глядя на колонну «двадцаток» впереди, покривился.

— Прав дед. У этих охотников, что нас здесь причесали, дальность маленькая. Верст двести, может. Из них полсотни от аэродрома до фронта.

Вешка промолчала ожидая продолжения.

— А у нас место разгрузки по расписанию как раз верст через двести и будет… В тылу у них, получается, — кивнул комбат на закат. — Не может такого быть. Не может. В общем, голуба, смотри не только за небом.

Плещев опять снял кепи и стеганул им по углу дома, выбивая пыль. Решительно нахлобучил опять на голову обеими руками.

— Слушай приказ. Пропускаем колонну обеспечения за легкими, потом идем замыкающими. Арьергардное охранение… И спасай Ивкова. — Комбат глянул через улицу: со двора где встал Ивков, все еще доносился злой женский ор. — Только попроси старостиху помочь.

Последние слова потонули в нарастающем грохоте двигателей танковой колонны.

— Долго, — выдохнул Ёнч. Он стоял рядом с Весной и смотрел на первые выезжающие из леса машины. Вспаханная гусеницами песчаная отсыпка улицы расступалась под колесами, проскальзывала, словом, вела себя подобно воде. Оттого машины шли медленно, часто пробуксовывая, переваливаясь на оползающих ухабах. Из кабины следовавшей за штабным автобусом автомастерской временами доносился крепкий мат.

Вешка обернулась, уловив в голосе друга напряжение.

— Страшно, ага, — понял он ее взгляд. Смахнул со своего выдающегося носа каплю пота. Ухмыльнулся криво. — Если бомберы налетят, не отстреляемся. Деревню в щепки. Нас… — мокрые брови его болезненно выгнулись. От гнева хозяйки раздавленного забора старостиха его спасла (линком Бронева в это время скромно стояла за углом дома), но на умыться времени не осталось, и сейчас все, что не поместилось под шлем и очки, представляло из себя серо-черную маску исполосованную струйками пота. Лишь вокруг рта было чуть чище, на грязной бледной коже неестественно ярко выделялись розовые губы…

Ответить было нечего. Только… в девушке росла не надежда даже, уверенность: не прилетят.

— Если бы могли отбомбиться, не штурмовали бы истребителями…

Ёнч диковато глянул на нее. Оскалился в напряженной ухмылке. Промолчал, переключился на проползающую мимо колонну. На улицу выехали уже почти все, где-то в тени леса еще прятались заправщик и кухня.

— Странная ты… стала, — проговорил Ивков. Вздохнул. Сунул руки в карманы. — Хотя все мы странные стали… Ребята в экипаже… на взводе… Самого потряхивает. Х-хех, — он пнул траву, подняв облачко пыли…

— На взводе и смотри. По сторонам. Не только на небо… — Вешка отвернулась к улице. — Вовремя нас комбат из теплушек в машины вчера переселил.

— Тьфу на вас обоих. Предсказатели… Один ничего не объясняет, тебя, вообще, понять невозможно.

— Хватит жалиться, — оборвала его девушка. — Всё, комбат сигналит «поход»… На мосту осторожнее.

— Ага.

Вешка махнула своему заряжающему — Помник, недавно занесший с дедом тело Дивова в дом, залез на самоходку, уселся на кормовую нишу башни, свесил ноги внутрь и поглядывал на нее, ждал команды. Сейчас, увидев ее жесты, он проорал внутрь боевого отделения:

— Заводи!

Саушка вздрогнула, выбросила струю сизого дыма, который быстро заполнил двор прозрачными, неторопливыми в жарком безветрии клубами. В эти клубы и нырнула девушка, перебежав улицу за замыкавшей колонну обеспечения кухней…

Опять пыль и газолевая сажа в лицо. Только на этот раз лишь матерчатый козырек кепи защищает от солнца. А мгновенно раскалившаяся сталь обжигает пальцы.

— Радек, не зевай! И не дергай так! — собственный голос двоится, крошится помехами в наушниках.

Внизу Помник, спрятавшийся от солнца за броней, шипит от боли — ощутимо приложился плечом, когда самоходка, выскочив на взлобье посреди деревни, резко подвернула влево.

Кольнула случайная мысль: «Сало расплавится в этой печке!» А взор разом охватил открывшийся простор. «Красиво!»

Улица, одна из двух, плавно забирала к полудню, спускаясь к широкой, ярко-зеленой пойменной низине. В этой зелени серебрилась, сверкала река, через которую перекинулся длинный деревянный мост. А за ними горбился лесистыми холмами высокий правый берег, по которому протянулась пыльной лентой дорога к станции.

— Радек! На мост заезжаешь только по команде!

— Да, командир…

Обочь переправы, чуть накренившись в сточной канаве, застыл подбитый легкий танк. На его цилиндрической башне, обняв одной рукой направленный в зенит пулемет, устроился кто-то из экипажа. Вертел головой, глядя на заезжающие на деревянный настил грузовики. Вот тут, рядышком, самоходки и встали, дожидаясь окончания переправы автоколонны.

— В жалюзи попали, — Помник рассмотрел повреждения танка.

Вешка кивнула. Ее больше занимали две глубокие борозды на башне. Снаряды авиапушки только царапнули, но не пробили броню.

— Комбат пошел! — опять подал голос заряжающий.

— Стоим! — и на всякий случай повторила в ПУ: — Стоим…

И только, когда самоходки перед ней оказались на другом берегу, «сделала ручкой» ревниво-завистливому взгляду танкиста поврежденной «шестерки» и опять прижала ларингофон к шее:

— Давай, Радек. Не торопись. Аккуратно. Но и не мешкай, мост широкий.

— Сделаю, командир!

Под гусеницами гулко отозвалось дерево. А за холмом правого берега, там, где скрылись переправившиеся первыми танки, вдруг часто застучали пушки.