Очень далекий Тартесс

ГЛАВА 12
В двадцать девятой толпе

Во сне боги уводят человека куда хотят. Только что Тордул стоял на высоком корабельном носу и смотрел, как двумя косыми валами убегает, убегает синяя вода от переднего бруса. А проснулся - все та же провонявшая немытыми телами пещера, куда на ночь сгоняли двадцать девятую толпу.

Чадил факел в медном кольце на стене: в темноте рабов не сосчитаешь, не убережешь. Горгий поднялся, разминая затекшее тело, ненароком толкнул Диомеда, храпевшего рядом на соломе. Матрос вскинулся, заругался спросонок.

Подошли к выходу, попросились у стражников. Тот, что с раздвоенной бородой, - сразу в крик, сразу кулак к носу:

- Времени не знаете? А ну, назад!

А тот, что помоложе, сказал зевая:

- Да пусть… Главный велел, чтоб в пещере сырость не разводили.

Фокейцы вышли из пещеры, оборотились спиной к луне, справили нужду. По привычке Горгий посмотрел на звезды - где какая сторона света. На востоке темнели горы, врезаясь скалистыми зубцами в звездное небо. За горами, как знали фокейцы, стояли еще горы, и еще…

- Чего ты уставился в небо? - спросил Диомед, кашляя и сплевывая.

- А ну, давай обратно в пещеру! - заорал бородатый стражник.

Предрассветный ветерок тянул из ущелья, холодил обнаженные тела. Бородатый ткнул Горгия в спину тупым концом копья - не больно, а для порядка, чтобы знал время.

Солома в пещере была набросана везде, а все-таки лучше свое место, належанное. Тут на стене Горгий мелом вел счет дням, а рядом Диомед нарисовал царя Аргантония в непристойном виде, а Павлидия - еще хуже. Умелец он был, Диомед.

Была здесь и трещина в скале, заложенная камнем. Везде человек заводит хозяйство. Вот и Горгий с Диомедом припрятали кое-что в трещине: бронзовую мотыжку, снасть для добывания огня, засохшие куски ячменных лепешек. Еще бронзовый скребочек да кусок сала. Не для еды: по вечерам, после работы, натираются фокейцы салом, потом скребочком снимают его с кожи вместе с грязью - такая была у греков привычка. Конечно, протухшее сало - не то что египетский душистый жир, да что поделаешь…

Горгий лежал без сна. Ночная тоска взяла его за горло - хоть плачь, хоть головой об стенку бейся. Видно, покинули его боги. А может, просто не достигает их взор дальнего края Ойкумены? Сам же испугался этой мысли. Что ж боги - их мало, а нас вон сколько, за каждым разве усмотришь? Боги - им тоже на глаза попасть надо. А как попадешь, если днем под землей и ночью в пещере света белого не видишь?…

Ночные разбойники, бешеные псы - вот кто они, правители Тартесса! Где это видано - обвинить человека в убийстве и ни за что ни про что, без суда, без разбора, затолкать на погибельные рудники… Вот и Диомеда так же: схватили на базаре, пытали, пытали, внутренности отбили - и сюда. Разозлились, что ничего он не рассказал… А вышло, что зря Диомед, горемыка, побои терпел: все равно ведь он, Горгий, оказался на рудниках. Ладно, хоть в одну толпу угодили, встретились…

И еще думал Горгий о том, как не повезло ему: попал в самую середину раздора меж правителей Тартесса. Миликон чем-то там обидел Павлидия, Павлидий велел своим людям убить Миликона… Светозарные дерутся, а простолюдины кровью харкают…

Бежать, бежать отсюда! Лучше подохнуть с голоду в чужих горах, чем здесь, в неволе.

Сладким воспоминанием проплыла перед мысленным взором Астурда. Знать бы, как прядут Мойры нить его судьбы… сведут ли еще с Астурдой…

Стражники заколотили в медную доску, закричали:

- Выходи на работу! Во славу царя Аргантония, на работу!

Вставали рабы, потягивались, разминали наболевшие, плохо отдохнувшие мускулы. Зевали, протирали глаза, отхаркивались, по-разному молились богам, перемежая молитвы проклятиями.

Горгий с Диомедом пожевали припасенные с вечера зеленые веточки - по греческому обычаю, чтобы во рту было свежее. Вышли из пещеры.

Стражники ходили меж рабов, сбивали в полдюжины, чтобы легче было считать. Считали несколько раз в день, делали зарубки на счетных палочках, сбивались, начинали снова пересчитывать двадцать девятую толпу.

Были здесь больше иберы разных племен: цильбицены, карпетаны, илеаты. Были и вовсе дикие, обманом увезенные с далеких Касситерид - рослые, светлобородые, раскрашенные синей глиной. Рабы из тартесских горожан держались в этой пестрой толпе особняком.

Внизу, у ручейка, над кострами кипело варево. Богато живут в Тартессиде, рабам и то варят пищу в медных котлах.

Расселись вокруг котлов по полдюжине. Старшие пошли за ложками. Ложки тоже медные, со знаками двадцать девятой толпы.

Начали хлебать. Что ешь - не разберешь, и дух от варева нехороший. Что где испортится - на рудники везут. Всем известно.

Ели молча, не торопясь, хоть и покрикивали стражники. Торопливая еда силы не дает: заглотаешь по жадности кусок не разжевавши - пропал кусок без толку. Ложками черпали по строгой очереди, макали в варево черствые ячменные лепешки - свежих рабам не давали: не напасешься.

Горгий хоть и был голоден, а ел трудно: с души воротило от такой еды. А Диомед ничего. Обвыкся. Рядом шумно чавкал здоровенный горец-кантабр, весь с головы до ног обросший бурой шерстью. Ложку он, видно, не понимал, черпал из котла горстью, а ладонь у него была как лопата. Прочие едоки недовольно косились, но помалкивали: уж очень силен и свиреп был этот самый кантабр.

День начинался серенький. Клочья ночного тумана плыли над ущельем, смешивались с дымом костров.

От соседнего котла подошел молодой раб - нос крючком, глазищи горят, как у лихорадочного, левая рука обмотана тряпьем. Присел на корточки, стал оглядывать едоков. Уже не раз видел Горгий, как этот раб слоняется меж котлов, приглядываясь к людям. А сегодня увидел вблизи - и сразу припомнил: тот самый моряк, что однажды его, Горгия, в портовом погребе угощал дикарским пивом с Касситерид. Торгул… нет, Тордул - вот как его зовут…

Подбежал стражник, заругался на Тордула - мол, не путай, собака, счета, давай в свою полдюжину. Тордул поднялся, резанул стражника ненавидящим взглядом. Тот озлился.

- Как смотришь?! - заорал. - Глаза вылупил, падаль! Давай на место!

У Тордула запрыгали губы от ярости.

- Сам ты падаль! - выкрикнул в ответ.

Звяканье ложек и чавканье стихло. Такого на рудниках еще не слыхивали. Стражник ошалело уставился на строптивого раба. Потом размахнулся, с силой ударил обидчика тупым концом копья. Удар пришелся по левому плечу. Тордул взвыл, покатился по земле. На тряпке, обмотанной вокруг его руки, расплывалось томное пятно. Горгий присел над корчившимся Тордулом, стал осторожно разматывать тряпку.

- Душегубы, - пробормотал он и добавил на ломаном тартесском: - У человека больная рука, а ты бьешь…

- У человека? - с издевкой переспросил стражник. - Вот я покажу тебе человека!

Он закричал, замахал руками, сзывая других стражников. Тем временем Горгий, быстро осмотрев старую колотую рану Тордула, туго стянул над ней руку ремешком, чтобы унять кровотечение, потом вытащил из-за пазухи кожаный мешочек с мазью, с которым никогда не расставался. Он услышал над собой грубые голоса, ругань, но не поднял головы, торопливо втирал мазь в рану. Кто-то схватил его за шиворот, рывком поднял на ноги. Горгий увидел злые бородатые лица стражников - сбежалось их сюда около десятка.

- Ты тут говорил про человека? - спросил старший стражник, недобро усмехаясь и обдавая Горгия сложным запахом вина и бараньего сала.

- Ну, я…

Старший умело ударил его ногой в живот.

- Запомни: во-ню-чий раб, вот кто ты. Ну-ка повтори!

- Я не раб, - прохрипел Горгий, разгибаясь. - Я ни в чем не провинился.

Диомед проворно встал между ним и стражником и принял следующий удар на себя.

- Э, да тут бунт! - взревел старший. - Взять их!

- Что за шум? - раздался вдруг властный голос. - Па-чему задержка у котла!

Стражники вытянулись при виде подходившего начальства. Это был сам Индибил, начальник всех рудников, низенький, толстый, с круглым, не лишенным приятности лицом. Серебра на нем было в меру, в руке он держал витой бич с серебряной рукояткой. Его сопровождала личная стража, угрожающе колыхались гребни на их шлемах.

- Блистательный, тут бунтуют рабы… - Стражник стал рассказывать о случившемся.

Индибил не дослушал, коротко махнул бичом, бросил:

- На голубое серебро.

Двинулся было дальше, но тут взгляд его скользнул по Тордулу, который сидел, хрипло дыша, на каменистой земле. Индибил остановился, в раздумье выпятил нижнюю губу.

Горгий воспользовался заминкой.

- Блистательный, разреши сказать… Я здесь без вины… Пусть меня поставят перед судом, у меня есть свидетели…

Но Индибил вроде бы и не слышал его слов. Он все смотрел на Тордула, и тот, встретив его взгляд, выдавил из себя:

- Что, узнал?

Индибил повернулся к старшему стражнику:

- Отменяю голубое серебро. Этого не трогать. За его жизнь ты отвечаешь головой. Понял, борода?

Старший недоуменно кивнул.

- Блистательный… - Горгий повысил голос, но Индибил даже не взглянул на него.

- Живо на работу! - распорядился он и пошел своей дорогой.

«И слушать не хотят, - со злостью подумал Горгий. - Не-ет, правды тут не найдешь…»

Он получил пинок ногой в зад.

- А ну быстрее в колонну! - заорал старший. - Радоваться должен, иноземец, что на голубое серебро не угодил!

Колонна рабов двинулась. Старшин потоптался немного над Тордулом, который все сидел, раскачиваясь и придерживая раненую руку здоровой. Потом велел одному из стражников увести Тордула в пещеру: пусть отлеживается, кто его знает, что за птица, может, он родственник блистательному Индибилу.

Тянулись по каменистым тропам нескончаемые потоки рабов. Горгий с Диомедом шли в паре, поглядывали по сторонам. Изрыты здешние невысокие горы, как муравейник. Всюду чернеют дыры рудников, новых и старых, в которых добычи уже нет, только по ночам рабов туда загоняют. Какой только руды нет в этих горах! Позаботились о Тартессе властители подземного царства Аид с Персефоной, накопили меди и серебра.

Тянулись в горы скрипучие повозки, запряженные быками: везли пищу для рабов, для стражников. Обратно в Тартесс повозки возвращались груженные слитками - там, в городе, искусные руки ремесленников сливали медь с заморским оловом, ковали оружие, делали утварь и украшения.

Видно, не суждено ему, Горгию, исполнить волю Крития, доставить в Фокею оружие. Да и вернется ли он в Фокею вообще?… Хорошо хоть Диомеда здесь встретил - все родная душа. Нетерпелив Диомед, одно у него на языке - бежать да бежать. А как убежишь, если стража кругом. Наслышался уж он рассказов о беглых рабах - почти никому не удалось далеко уйти, всех побросали на рудник голубого серебра, откуда, по слухам, и вовсе нет возврата. Там человек вскоре сам помирает непростой смертью. Отчего - знают только там…

Вот и Тордул на рудники попал. Неосторожные речи вел он тогда в портовом погребе. За это, может, и попал…

Как шел, опустив голову, так и налетел на шедшего впереди кантабра. Тот оглянулся, осклабился. Зубы у него страшенные, как у вепря. Силен кантабр, да туп. Посмеиваются над ним втихомолку рабы из городских: будто у них, у кантабров, не мужчины, а бабы всем заправляют. Что ни народ, то свой обычай…

Медленно втягивалась двадцать девятая толпа в темную дыру рудника. В свете факелов разобрали кайла, рудные ящики, кожаные мешки. Надсмотрщики с криками, с тычками развели рабов по выработкам.

Спустились по веревочной лестнице в круглый колодец, кое-где укрепленный ивовой плетенкой. Внизу от ствола в разные стороны шли ходы, а от ходов - ходки поуже, огибая рудное тело, заложенное здесь подземными духами. В одном из таких ходков разожгли костер, чтобы накалить забой, чтоб растрескалась от огня крепкая порода, - хворосту еще с вечера заготовили. Повалил дым, вытягиваясь наружу, - днем все шахты курились. Ело глаза, першило в горле. Кашляли, плевались. Пока раскалялся забой, поплелись в другую, обожженную вчера выработку.

И пошли вгрызаться чернобронзовыми кайлами в породу. Отвалят глыбу, разобьют на куски помельче, потащат ящик с рудой к колодцу.

Так и шли день за днем - от утренней нищи до вечерней, после которой только и мог Горгий, что натереться салом, соскрести с себя грязь и копоть да повалиться на слежавшуюся солому.

Сегодня Горгию не повезло: велели таскать руду в заспинном кожаном мешке наверх. Уж лучше бить кайлом в забое (можно ведь там разок-другой и не в полную силу ударить), чем мотаться вверх-вниз по веревочной лестнице. Кантабр приволок очередной ящик. Утирался волосатой ручищей, отдыхал, пока Горгий перекидывал куски породы в мешок. Вдруг наклонился, загудел что-то Горгию в ухо. Тот отшатнулся, испуганно посмотрел на заросшее шерстью лицо кантабра: чего нужно этому медведю?

- Я - с тобой - говорить, - сказал кантабр, медленно подбирая слова. - Ночь. Понимать? Ночь.

Горгий кивнул. Взвалил мешок за спину, полез по раскачивающейся лестнице. Его мутило от дыма, от усталости, от безысходности.

Вечером в пещере к Горгию подполз кантабр, вклинился огромным туловищем между ним и Диомедом. Зачесался, заговорил, мешая тартесские слова со своими, непонятными:

- Ты сильный - я сильный - он (кивнул на Диомеда) тоже сильный. Еще есть - наши горцы. Понимать?

- Дальше что?

- С работы идти - темно - каждый наш одного стражника быстро-быстро задушить - бежать наверх - горы.

Он замолчал, уставился на Горгия немигающими глазами.

Горгий долго не отвечал, думал. Чувствовал - не только кантабр, но и Диомед жадно ждет ответа.

- Правильно говорит волосатый, - не выдержал Диомед. - Если накинемся разом…

- А дальше что? - хмуро спросил Горгий. - Куда бежать?

- Наши горы, - зашептал кантабр. - Половина луна быстро-быстро ходить - наше племя - много желуди - сыр - от коза - много коза у нас. Хорошо!

- Нет, - сказал Горгий. - Нам с тобой не по дороге, кантабр. У нас в Тартессе корабль, люди ждут. Нам туда надо.

- Тартесс! - услыхав это слово, кантабр затряс кулачищами, глаза его налились кровью…

Так и не сговорились. А через день Диомед отозвал Горгия в дальний закоулок шахты и возбужденно зашептал:

- Беда, хозяин! Один городской из нашей толпы грузил слитки и разговорился со знакомым возчиком. И тот ему такое сказал… Слух прошел по Тартессу, что греки Миллиона убили. Накинулась толпа на наших, и до одного всех перебили, в воду побросали…

Горгий тупо уставился на огонь факела, долго молчал. Потом спросил:

- А корабль?

- Корабль хотели сжечь. Уже огня подложили, да стражники потушили, разогнали всех. По слухам, корабль наш купцу Амбону казна продала…

Несколько дней Горгий ходил сам не свой. Будто потухло у него что-то внутри, будто лишили его боги слова и мысли. Диомед шептался по вечерам с кантабром, пытался и хозяину растолковать подробности замышляемого побега, но Горгий не то чтобы не слушал его, а не слышал. Уж Диомед не на шутку стал тревожиться. Однажды, повозившись в углу пещеры, выкатился вдруг семенящей походочкой на середину - под рубищем на животе набита солома, глазки прищурены, нижняя губа презрительно выпячена. «Па-чему задержка у котла? - гаркнул на всю пещеру. - Ж-живо на работу!» Рабы испуганно повскакали, услышав знакомый голос. В дыру просунулась голова стражника. Диомед простер к нему руку, заорал: «На голубое серебро!» Стражник юркнул обратно - чуть не помер со страху. Долго гоготали рабы в пещере, требовали от Диомеда повторить представление. А он все посматривал в угол, где лежал Горгий. Заметил усмешечку на лице хозяина - и давай дальше выламываться. Чуть ли не все свои штуки показал. Вдруг схватился за грудь, задергался в кашле, с трудом отполз к лежанке. Горгий положил ладонь ему на горячий, потный лоб. Диомед затих, час-то дыша.

- Тебе нужно беречь силы, - сказал Горгий.

- А чего беречь, если бежать не хочешь…

Горгий не ответил, но матрос уже и тому был рад, что расшевелил немного хозяина.

А утром, когда шли на рудник, Горгий шепнул Диомеду:

- Послушай… Не дожидайся меня, беги, если хочешь…

Матрос покачал головой. Горгий пристально посмотрел на его изможденное лицо. Впервые заметил в его рыжих всклокоченных волосах седые нити.

Как-то поздним вечером, когда пещера храпела, бредила, вскрикивала в беспокойном сне, Горгий сжал плечо Диомеда, горячо зашептал:

- Теперь нам терять нечего… Говори, что с кантабром порешили?

Побег назначили на один из вечеров, когда только-только зарождалась новая луна.

Колонна устало брела с рудника. Мотались на ветру, разбрызгивая искры, огни факелов. Стражники с копьями на плече шли по Сокам колонны. Горгий и Диомед присматривались к «своему» стражнику - был он высок, но узкоплеч, справиться с таким не составило бы труда, не будь они так изнурены тяжелой работой и голодом. Горгий еще ничего, держался, а вот Диомед плох, с кровью кашляет, отбили ему внутренности люди Павлидия.

Горгий нашарил за пазухой острый камень, прихваченный с рудника. Как подойдет колония к повороту (там скалы громоздятся у самой дороги) - по крику кантабра враз кинутся они на стражников: греки на «своего», кантабр, что шел впереди - на другого, еще два горца-соплеменника - на третьего. Камнями по голове, мечи из ножен, - пока подоспеют прочие стражники, бежать со всех ног наверх, по скалам, бежать и бежать в горное бездорожье, а там будь что будет…

Диомед хрипло дышит рядом, пальцы мертвой хваткой вцепились в шершавый камень. Не видно луны за облаками, мотаются факелы на ветру…

Поравнялись с поворотом. Ну вот, сейчас…

Горгий не спускает глаз со стражника, примеривается к прыжку.

Дикий гортанный вскрик… Диомед рванулся из колонны, но тут же рухнул наземь, задыхаясь в приступе кашля. Горгий растерянно склонился над ним. Шум, крики, пляска факелов… Позади двое горцев кинулись на стражника, один сразу напоролся на копье, упал, захрипев, а второй начал было карабкаться на скалу, да споткнулся, подбежали стражники, навалились на беднягу… А впереди кантабр мощным ударом свалил «своего» с ног, дикой кошкой метнулся к скалам. Прыжок. Еще… Стражники полезли за ним, ругаясь… Опоздали! Уже издали донесся победный рев кантабра, и эхо повторило его.

Бегали стражники вдоль остановившейся колонны. Молча, понуро стояли рабы. А Диомед все корчился на земле от кашля. Горгий опустился рядом на колени, приподнял пылающую голову матроса.

Рана у Тордула стала заживать. В руднике он теперь не работал: сидел наверху, подсчитывал да на дощечках записывал, сколько ящиков руды выдает в день двадцать девятая толпа. Чистая была у него работа. И стражники не задирали Тордула: кому охота навлекать на себя гнев блистательного Индибила?

Не знали они, стражники, почему начальник рудников отличал перед другими этого строптивого раба. Да и не полагалось им знать.

А было вот как.

Не отказался Тордул от своего слова - решил разделить судьбу с товарищами - и был вместе с ними отправлен на рудники. Измученные, связанные попарно, тащились неудачливые мятежники по горным дорогам, по ущельям, мимо курившихся шахт. Тордула мучила рана, томила жажда, он заметно ослабел и еле волочил опухшие ноги. Ретобон, рябой и долговязый, поддерживал друга, но и у Ретобона силы были на исходе.

На шестой или седьмой день пути сумрачная колонна миновала ущелье, в котором дымила горнами плавильня, и, медленно одолев подъем, по накатанной повозками дороге вышла к желто-серой скалистой горе. Стояла эта гора особняком, была невысока и лишена растительности - по крайней мере склон ее, открытый взглядам, выглядел голо и как-то безрадостно.

По колонне пополз тревожный слух: будто именно в этой горе находится таинственный рудник голубого серебра. В голове колонны произошла заминка. Конные стражники поскакали туда, раздались проклятия, глухие удары, стоны. Колонна поползла дальше и вскоре уперлась в подножие скалы, где зияло отверстие локтя в два высотой. Туда-то и начали спешившиеся стражники загонять одного за другим своих узников. Тех, кто упирался, заталкивали силой. С гоготом, с бранью били несчастных древками копий куда ни попадя.

Подошла очередь Тордула и Ретобона. Тордул, смертельно бледный, поднял голову - в последний раз взглянуть на голубое небо…

- Этот, что ли? - донеслось до его слуха. - Эй ты, носатый, как зовут? Тебе говорю!

Тупой конец копья уперся Тордулу в грудь. Отшатнувшись, Тордул уставился на пожилого стражника с нечесаной бородой и подслеповатыми свирепыми глазками.

- Спятил, что ли? Как звать тебя, спрашиваю!

- Тордул его зовут, - ответил за друга Ретобон.

- Он самый, - подтвердил другой стражник, вглядываясь в Тордула. - Его и показал нам гремящий, когда из Тартесса выходили.

- Не перепутать бы, - буркнул пожилой. - Все они вроде на одну морду стали… Чего глаза выкатил? - заорал он на Тордула. - Отойди в сторону!

Второй стражник рассек ножом веревку, связывавшую друзей, и оттолкнул Тордула. Тот, охнув, упал. Ретобон шагнул было к нему, но тут накинулись стражники, пинками и толчками швырнули Ретобона к зиявшему чернотой лазу, подтолкнули древком копья. На миг оглянулся долговязый, перед тем как поглотила его гора, на миг скрестился его недоуменный взгляд с растерянным взглядом Тордула…

А спустя час Тордула доставили в домик у речки, в котором жил начальник всех рудников. Пожилой стражник вытащил из-за пазухи свернутый в трубку пергамент, почтительно вручил его Индибилу. Морщась от запаха, подрыгивая коротенькой ножкой, начальник прочел пергамент. Взмахом руки отпустил стражу, с интересом посмотрел на Тордула.

- Сядь, - сказал он затем. - Выпей вина, подкрепи свои силы.

Тордул покачал головой. Глаза его блуждали, он с трудом сдерживал икоту.

- Полагаю, - продолжал Индибил, разглаживая на столе пергамент, - что с тебя достаточно того, что ты видел. Если хочешь, я немедленно отправлю тебя домой… к твоему родителю.

- Нет, - прохрипел Тордул.

- Не упрямься, подумай как следует. Твои сообщники никогда уже не вернутся, и ты можешь…

- Отправь меня к ним.

Тордул еле шевелил языком. Невыносимо болело раненое плечо.

Индибил иронически усмехнулся.

- К ним я тебя не отправлю. Мне пока что дорога своя голова. - Он еще раз прочел пергамент, постучал по нему твердым ногтем. - Но раз ты упорствуешь - пойдешь на медные рудники. А теперь выпей вина и поешь.

Не погнушался, сам поднес Тордулу чашу. Строптивец оттолкнул чашу, вино выплеснулось на пергамент, на сандалии Индибила. Начальник рудников побагровел, страшным взглядом посмотрел на Тордула. Приоткрыл дверь, вполголоса отдал стражникам короткое распоряжение.

«Вот и все, - устало подумал Тордул. - Сейчас схватят… накинут петлю на шею, удавят…»

Вошел человек мрачного вида, с длинными волосатыми ручищами. Однако не палачом оказался он, а лекарем. Быстро, умело размотал одеревеневшие от крови и грязи тряпки на тордуловом плече, промыл рану кисло пахнущим настоем, наложил повязку. Тордул но сопротивлялся. Сидел на скамье, понурившись, безразличный ко всему.

Перед тем как кликнуть стражу и отправить Тордула в двадцать девятую толпу, Индибил промолвил сухо:

- Запомни: как только пожелаешь, ты будешь доставлен к своему родителю.

Прошло полмесяца или немногим больше, и Тордул второй раз предстал перед начальником рудников. Это было в тот день, когда прибрел он утром к чужому котлу, встретил Горгия и сцепился со стражниками.

Как и в первый раз, Индибил предложил беспокойному рабу еду и питье. Тордул поколебался немного. Потом решительно придвинул к себе блюдо с мясом, налил в чашу вина до краев, жадно выпил. Был он очень голоден, это верно. Но не от голода набросился на еду. Задуманное дело требовало свежих сил. Так говорил он самому себе, утверждаясь в этой мысли.

Блистательный Индибил полулежал в кресле, с насмешливой улыбочкой поглядывал на бурно насыщавшегося Тордула.

- Ну как? - спросил. - Еще не хочешь домой?

Тордул взглянул исподлобья, вытер ладонью жирные губы.

- Не засоряй моего слуха ненужными вопросами, - сказал он резко.

Побагровел Индибил, дрыгнул ножкой, однако и на этот раз стерпел неслыханную дерзость.

- Послушай, - сказал Тордул как ни в чем не бывало. - С больной рукой мне трудно управляться с кайлом. Переведи на другую работу.

Охотнее всего Индибил перевел бы этого наглеца туда, откуда никто не выходил, - на рудник голубого серебра.

- Хорошо, - процедил он сквозь зубы. - А теперь если ты насытился, то отправляйся в свою вонючую толпу.

Велел, чтобы посадили Тордула на чистую работу - подсчитывать ящики с рудой.

Иногда Горгий работал наверху - таскал ящики для подсчета. Тордул приветливо ему улыбался, усаживал рядом, заводил разговоры про целебную мазь - из чего, мол, ее делают, да всякий раз совал греку то пол-лепешки, то кусок сыру. Стражник хмурился, гнал Горгия работать, но словесно, без пинков и зуботычин.

А потом Тордул перевелся в ту пещеру, где жили Горгий с Диомедом. Все ему удавалось, счастливчику этакому. Ну, может, и не совсем счастливчик, как-никак тоже в неволе, но чистая работа и сытный харч - тут все равно что счастье.

Однажды после работы притащил Тордул целого жареного кролика.

- Где ты добываешь такую еду? - удивился Горгий.

Тордул не ответил, только рукой махнул.

Пока греки с жадностью обгладывали хрусткие кости, он приглядывался к рисункам на стене.

- Кто рисовал?

- Он. - Горгий кивнул на Диомеда. - Не узнаешь? Ваш царь Аргантоний.

Тордул засмеялся, покачал головой: ну и ну!

- А это кто?

- Павлидий, чтоб собаки его кишки по базарной площади растаскали, - с полным ртом ответил Диомед.

Тордул помолчал, потом сказал:

- Слыхали? Того раба, что третьего дня бежал, поймали у реки. Жажда, видно, замучила его, спустился к реке, а там кругом засады. С полдюжины стражников, говорят, он положил на месте, прежде чем его скрутили.

- Что ж с ним теперь будет? - с печалью спросил Горгий.

- Изведает высшее счастье, - Тордул усмехнулся, - будет добывать для царя Аргантония голубое серебро… пока не издохнет.

Знал Горгий, что не полагается в Тартессе допытываться, для чего нужно голубое серебро, но теперь-то ему было все равно.

- Мы, греки, привыкли жить по-простому, - задумчиво сказал Горгий. - Дерево есть дерево, собака есть собака. Всему свое назначение: людям одно, богам другое. А у вас все не просто… Ума не приложу, что это за голубое серебро и что из него делают…

- Никто не знает, - ответил Тордул, поджав острые колени к подбородку. - Тысячи рабов долбят гору, мрут, как мухи, для того, чтобы отправить в Сокровенную кладовую два-три пирима голубого серебра за месяц. А знаешь, сколько это - пирим? Вот, на кончике ногтя поместится.

- Для какой же все-таки надобности его добывают? - допытывался Горгий. - Делают что-нибудь из него?

- Делают, а как же. Лет сорок копят, потом глядишь - щит сделают. Потом на другой начинают копить.

- А щит-то для чего? - не унимался Горгий.

- Все тебе знать надо. Вроде так завещано предками, сынами Океана… В году один раз, на праздник Нетона, верховный жрец повесит щит на грудь, покажется людям, а они радуются, ликуют.

- Чего же тут радоваться?

- Велено - и радуются. - Тордул помолчал, потом вскинул на Горгия сердитый взгляд. - Чего ко мне привязался? У вас разве богам не поклоняются?

- Так то - боги, дело понятное. А у вас…

Тордул заворочался, зашуршал соломой.

- Менять надо все в Тартессе, - с силой сказал он. - Законы менять. А первым делом - царя!

- Кого ж ты вместо Аргантония хочешь? - спросил Горгий без особого интереса.

Тордул огляделся. Час был поздний, все в пещере спали. Спал и Диомед, подложив под щеку кулак.

- Аргантоний - незаконный царь. - Тордул понизил голос. - Он заточил истинного царя… Томит его здесь, на рудниках, уже много лет…

Горгию вдруг вспомнилось, как Тордул бродил от костра к костру, заглядывая рабам в лица.

- Да ты что, знаешь его в лицо?

- Нет. - Тордул со вздохом откинулся на солому. - Знаю только - зовут его Эхиар. Старый старик он… если только жив…

- Ну, а если жив? - спросил Горгий. - Как ты его опознаешь?

- Есть одна примета, - неохотно ответил Тордул.

На Горгия напала зевота. Он улегся, прикрылся гиматием, огорченно подумал, что дыр в нем, гиматии, становится все больше, и месяца через два будет нечем прикрыть наготу, а ведь скоро, говорят, начнутся зимние холода… Вспомнилась ему далекая Фокея, каменный дом купца Крития, где была у Горгия своя каморка. Вспомнился хитрый мидянин, искусный человек, который вышил Горгию на этом самом гиматии красивый меандровый узор. Вышил, верно, хорошо, но содрал, мошенник, по крайней мере лишних полмины. До сих пор обидно. Шутка ли - полмины! И Горгий стал прикидывать, чего и сколько можно было бы купить за эти деньги, но тут Тордул зашептал ему в ухо:

- Послушай, я не успокоюсь, пока не найду Эхиара или не узнаю точно, что его нет в живых. Хочешь ты мне помочь?

«Только и забот у меня, что подыскивать для Тартесса нового царя», - подумал Горгий.

- Еще не все потеряно, - шептал Тордул. - Нам нужны верные люди. Слышишь?

- Слышу… У Павлидия целое войско, а сколько ты наберешь? Полдюжины?

- Ты слишком расчетлив, грек. Видно, тебя не привлекает свобода.

Горгий приподнялся на локте, смерил злым взглядом Тордула, этого наглого мальчишку.

- Убирайся отсюда… щенок!

Тордул вспыхнул. Но против обыкновения не полез драться. Твердые губы его разжались, он коротко засмеялся: «гы-гы-гы», будто костью подавился.

- Мне нравится твоя злость, грек. Так вот: давай соединим две наши злости. Помоги мне, и ты получишь свободу.

Быстрым шепотом он стал излагать Горгию свой план.

- Мне кажется, Тордул прав: слишком уж расчетлив Горгий и прижимист. Знаю, знаю, сейчас вы скажете, что он торговец, а не гладиатор. Дело не в профессии, а в характере. Не люблю чрезмерную расчетливость в человеке, которого хотел бы уважать.

- А вы заметили, что при всей своей расчетливости он неудачлив и несчастлив?

- Трудно не заметить. Обстоятельства оказались сильнее его расчетов. Но хочется видеть в положительном герое…

- Горгий вовсе не положительный герой.

- А какой же он - отрицательный?

- И не отрицательный. Просто он сын своего времени.

- Позвольте. Вот я слежу за трудной судьбой Горгия, и она мне, пожалуй, не безразлична. Да и вы сами, наверное, хотели вызвать сочувствие к Горгию. Так почему бы не усилить то хорошее, что есть в его характере?

- В жестоком мире, в котором жил Горгий, ему приходилось всячески изворачиваться, чтобы завоевать себе место под солнцем.

- По-моему, он очень пассивен. Покорно следует своей судьбе.

- Не забудьте, что ему в Фокее все-таки удалось выбиться из рабов. Он боролся с враждебными обстоятельствами как умел. Он был один. Вернее, сам за себя. В этом вся беда.

- Знаете, вы бы взяли и предпослали повествованию развернутую анкету героя.

- Представьте себе, это было бы вполне в духе того времени. Помните, в «Одиссее» прибывшим чужеземцам всегда предлагали целый перечень вопросов: «Кто ты? Какого ты племени? Где ты живешь? Кто отец твой? Кто твоя мать? На каком корабле и какою дорогою прибыл? Кто были твои корабельщики?…» Анкета - довольно старинное установление.

- И все-таки я предпочел бы видеть в герое с такой сложной судьбой натуру сильную, широкую.

- Что ж, это ваше право, читатель.