Обреченное королевство Четыре с половиной тысячи лет спустя


Карта Алеткара и окрестностей, созданная землемерами Его Королевского Величества Гавилара Холина примерно в 1167 году

Пролог Убить

Любовь мужчин холодна, как горный поток в трех шагах ото льда. Мы принадлежим ему. О, Отец Штормов… мы принадлежим ему. Всего тысяча дней, и придет Вечный Шторм.

Получено в первый день недели Палах месяца Шаш 1171 года, за тридцать одну секунду до смерти. Объект — темноглазая беременная женщина средних лет. Ребенок не выжил.

В тот день, когда он должен был убить короля, Сет-сын-сын-Валлано, Не-знающий-правду из Синовара, надел белую одежду, традиционную для паршенди и чуждую ему. Но он всегда делал так, как требовали его хозяева, и не просил объяснений.

Он сидел в большом каменном зале; огромные ярко горящие камины освещали вспотевших гуляк, а те танцевали, пили, кричали, пели и хлопали. Некоторые, не в силах больше пить, падали на землю с покрасневшими лицами, их животы оказались никудышными бурдюками. И они лежали как мертвые, пока друзья не относили их из пиршественного зала к заранее приготовленным кроватям.

Сет не стучал в барабаны, не пил сапфировое вино и не танцевал. Он сидел на дальней скамье, скромный слуга в белом. На праздновании подписания соглашения мало кто заметил его. Обыкновенный слуга, а на сина обычно никто не смотрел дважды. Здесь, на востоке, люди считали народ Сета послушным и безвредным. По большому счету они были правы.

Барабанщики начали новую мелодию. Удары встряхнули Сета, как будто четыре бьющихся сердца послали через зал волны невидимой крови. Хозяева Сета — в более цивилизованных королевствах их презрительно именовали дикарями — сидели за отдельными столами. Это были люди с мраморной, черно-красной кожей. Их называли паршенди — двоюродные братья народа послушных слуг, известных в большинстве стран как паршмены. Странно. Сами они не называли себя паршенди, это имя дали им алети. Оно означало нечто вроде «паршмен, который может думать». Почему-то никто не считал это оскорблением.

Паршенди привели музыкантов. Сначала светлоглазые алети колебались. Для них барабаны были инструментами темноглазых — простых — людей. Однако вино — великий убийца традиций и пристойности, и сейчас знать алети танцевала, позабыв обо всем.

Сет встал и пошел через комнату. Пиршество длилось долго, и король ушел к себе несколько часов назад. Но многие все еще праздновали. По дороге Сету пришлось пройти мимо брата короля, Далинара Холина, сидевшего за маленьким столом. Пожилой, но крепко сложенный человек изрядно выпил, но отмахивался от тех, кто пытался отвести его в кровать.

Где же Джаснах, дочь короля?

Элокар, сын и наследник короля, сидел за центральным столом, возглавляя пир в отсутствие отца. Он беседовал с двумя людьми: темнокожим азианином, на щеке которого выделялся странный лоскут бледной кожи, и вторым, более худым, похожим на алети, который постоянно оглядывался через плечо.

Пирующие собеседники принца не представляли интереса. Сет прошел далеко от Элокара, по краю зала, недалеко от барабанщиков. В воздухе носились спрены музыки. Маленькие духи приняли форму крутящихся прозрачных лент. Они заметили его, когда Сет проходил мимо барабанщиков. Они скоро уйдут вместе со всеми паршенди.

Они не казались обиженными. Они не казались рассерженными. И все же они собирались через несколько часов нарушить договор. Это было бессмысленно. Но Сет не задавал вопросов.

Он прошел мимо рядов светильников, испускавших ровный лазурный свет; они располагались в тех местах, где стены соединялись с полом. В каждом из них был сапфир, наполненный Штормсветом. Богохульники. Разве допустимо использовать этот священный камень для обыкновенного освещения? И, еще хуже, ученые-алети утверждали, что близки к созданию новых Клинков Осколков. Сет надеялся, что они просто хвастаются. Иначе мир изменится до такой степени, что во всех странах — от далекого Тайлена до высокогорного Джа Кеведа — останутся только люди, говорящие на языке алети со своими детьми.

Да, эти алети — великий народ. Даже пьяные, они излучали природное благородство. Высокие, хорошо сложенные мужчины, одетые в темные шелковые мундиры, искусно вышитые серебром или золотом, с застежками по бокам. Каждый из них казался генералом на поле боя.

Женщины выглядели еще великолепнее. Они носили прекрасные шелковые платья, выгодно облегавшие фигуру; их яркие цвета подчеркивали темную одежду мужчин. Левый рукав платья был длиннее правого и закрывал всю руку. Очень странное представление о приличиях.

Свои абсолютно черные волосы женщины красиво укладывали в виде замысловато переплетенных косичек или давали спадать свободными прядями. В них часто были вплетены золотые ленты, украшения и драгоценные камни, сияющие Штормсветом. Прекрасно. Богохульство, но прекрасно.

Сет вышел из пиршественного зала через заднюю дверь и прошел мимо двери, ведущей на Пир Нищих. Согласно традициям алети с королем и его гостями должны были пировать самые бедные мужчины и женщины города. Человек с длинной седеющей бородой стоял, прислонившись к двери, и глупо улыбался, то ли от вина, то ли от слабоумия, Сет не мог сказать наверняка.

— Ты меня видишь? — невнятно спросил он, потом засмеялся, понес какой-то бред и потянулся к бурдюку с вином. В конце концов они всегда напиваются. Сет прошмыгнул мимо, продвигаясь вдоль статуй Десяти Герольдов из древней религии Ворин. Джезере, Иши, Келек, Таленелат. Он пересчитал их — только девять. Одного явно не хватает. Почему убрали статую Шалаша? Говорили, что король Гавилар — очень набожный приверженец религии Ворин. Даже слишком набожный, по меркам некоторых.

Коридор здесь поворачивал вправо, огибая по периметру куполообразный дворец. Сет находился на втором, королевском этаже. Каменные стены, каменный потолок. Он шел по каменному полу. Очередное богохульство. Нельзя ступать по камню. Но что он мог сделать? Он — Не-знающий-правду и должен делать то, что требуют его хозяева.

Сегодня они заставили его надеть белое: свободные белые штаны, завязанные на поясе веревкой, тончайшая рубашка с длинными рукавами и разрезом на груди. Традиция паршенди — убийца должен быть одет в белое. Хотя Сет и не спрашивал, хозяева объяснили почему.

Белый означает смелость. Белый не смешивается с ночью. Белый — это предупреждение.

Если ты собираешься убить человека, жертва имеет право заглянуть тебе в глаза.

Сет повернул направо и пошел по коридору, ведущему в королевские покои. На стенах горели факелы, но их света было слишком мало — словно жидкий бульон после длинного поста. Вокруг факелов танцевали крошечные спрены пламени, похожие на насекомых из застывшего света. Да, факелы ему не помогут. Он потянулся за своим мешочком со сферами, но заколебался, увидев впереди несколько синих огней: на стене висели две лампы со Штормсветом, в их сердцевине пылали яркие сапфиры. Сет подошел к одной из них и взялся за стекло, закрывающее драгоценный камень.

— Эй, ты! — окрикнул кто-то на алети. На пересечении коридоров стояли два охранника. Удвоенная стража, потому что этой ночью в Холинаре находятся дикари. Правда, предполагалось, что эти дикари теперь будут союзниками. Но союзы бывают очень недолговечными.

Этот продержится не больше часа.

Сет смотрел, как охранники приближаются к нему. В руках копья; они не светлоглазые и, значит, не имеют права носить мечи. Однако нагрудники красные, как и шлемы, и богато украшенные. Хоть и темноглазые, но все равно: высокопоставленные граждане на почетной службе в королевской страже.

Остановившись в нескольких футах от Сета, ближний к нему стражник замахнулся копьем:

— Уходи, немедленно. Тебе здесь не место.

У него была темная кожа алети и тонкие усы, спускавшиеся по сторонам рта и переходящие в бороду.

Сет не двинулся с места.

— Ну? — сказал стражник. — Чего ты ждешь?

Сет глубоко вдохнул, втягивая Штормсвет из двух сапфировых ламп на стене. Штормсвет полился в него, начал бушевать внутри, и коридор внезапно потемнел, как погружается в тень вершина холма, когда проплывающие облака загораживают солнце.

Сет чувствовал теплоту Света, его ярость, как будто в вены впрыснули бурю. Его сила была бодрящей, но опасной. Она толкала к действию. К движению. К удару.

Сет задержал дыхание, тем самым препятствуя выходу Штормсвета, и, как всегда, чувствовал, как он вытекает. Штормсвет можно было удерживать только короткое время, самое большее — несколько минут. Он просачивался — в человеческом теле слишком много пор. Сет слышал, что Несущие Пустоту могли усмирять его бесконечно. Но разве они существовали? Его наказание означало, что нет. Честь говорила, что да.

Охваченный огнем священной энергии, Сет повернулся к охранникам. Они могли видеть струящийся из него Штормсвет, облачка которого клубились у кожи Сета, словно светящийся дым. Главный охранник прищурился, размышляя. Раньше мужчина не видел ничего подобного. Сет был уверен в этом, так как собственноручно убивал каждого ходящего по камню, которому довелось наблюдать убийцу в деле.

— Ты… ты кто? — Голос охранника потерял уверенность. — Дух или человек?

— Кто я? — прошептал Сет, и частичка Света сорвалась с его губ. Он смотрел сквозь человека вглубь длинного коридора. — Мне… очень жаль.

Сет моргнул, Сплетая себя с отдаленной точкой в глубине коридора. Штормсвет вырвался из него, холодя кожу, и в тот же миг земля перестала тянуть его вниз. Вместо этого он испытал притяжение к той отдаленной точке — для него там был низ.

Основное Сплетение, первое из трех видов Сплетения. Оно давало ему возможность управлять той силой, которая держит людей на земле (некоторые называли ее спреном или даже богом). Используя Сплетение, он мог притянуть людей или предметы к различным поверхностям и в различных направлениях.

С точки зрения Сета, коридор превратился в глубокую шахту, в которую он падал, а стражники стояли на одной из ее стен. Всей тяжестью своего тела Сет ударил их в лицо и сбил с ног. Он переместил взгляд и Сплел себя с полом. Свет струился из него. Пол коридора снова стал низом, и он приземлился между двумя стражниками. Одежда Сета покрылась хлопьями инея и потрескивала. Он поднялся, начиная вызывать Клинок Осколков.

Один из стражников ухватился за копье. Сет наклонился над ним, коснулся плеча солдата, поглядел вверх и сконцентрировался на точке над ним. Свет послушно вытек из Сета и вошел в тело стражника, Сплетя бедолагу с потолком.

Стражник вскрикнул от ужаса, для него верх стал низом. Свет брызнул из его тела, он ударился о потолок и выронил копье. Оно не было Сплетено и упало на пол рядом с Сетом.

Убить. Величайший грех. И все же Сет, Не-знающий-правду, пришел сюда именно ради этого, осквернив своей поступью камни, использовавшиеся для строения. И это еще не все. Как Не-знающему-правду, ему было дозволено забирать любую жизнь. Кроме одной.

Своей собственной.

На десятом ударе сердца Клинок Осколков материализовался в подставленной руке. Он сформировался, словно уплотнившись из тумана, с капельками влаги по всему лезвию. Его Клинок Осколков был тонким, обоюдоострым, достаточно длинным, но короче, чем другие Клинки. Сет взмахнул им, высекая линию на каменном полу и проведя им через шею второго стражника.

Как всегда, Клинок Осколков убивал странно: с легкостью прорубая камень, сталь или что-нибудь неодушевленное, металл зашипел, коснувшись живого существа. Лезвие прошло сквозь шею стражника, не оставляя следов, но глаза человека задымились и вспыхнули. Потом почернели, сморщились, и стражник резко упал вперед, мертвый. Клинок Осколков не резал живую плоть, он разрывал саму душу.

Сверху подал голос первый стражник. Ему удалось встать на ноги, хотя они приклеились к потолку коридора.

— Носитель Осколков! — завопил он. — Носитель Осколков атакует дворец! К оружию!

Наконец-то, подумал Сет. Он использовал Штормсвет для Сплетения — такого охранники никогда не видели, — но Клинок Осколков они узнали, едва увидев.

Сет наклонился и поднял упавшее сверху копье. При этом он выдохнул воздух, который держал в легких с того момента, как втянул в себя Штормсвет, он подпитывал Сета, пока сохранялся внутри него. Но в тех фонарях Света было совсем немного, поэтому Сету скоро надо будет снова пополнить силу, ведь, когда он дышал полной грудью, Свет вытекал быстрее.

Сет упер тупой конец копья в каменный пол, затем посмотрел вверх. Стражник над ним перестал кричать, и полы его рубашки заскользили вниз — земля постепенно побеждала. Свет, вытекавший из его тела, истощался.

Стражник смотрел вниз, на Сета, широко распахнутыми от ужаса глазами. И на наконечник копья, направленный прямо в его сердце. Из каменного потолка над ним выполз фиолетовый спрен страха.

Свет иссяк. Стражник рухнул вниз.

И закричал, напоровшись на копье, пронзившее его грудь. Сет выпустил древко, и копье с дергающимся на конце телом с глухим звуком упало на землю. С Клинком Осколков в руке он свернул в боковой коридор, следуя запомненной карте. Нырнув за угол, он прижался к стене как раз тогда, когда отряд стражников добрался до мертвых. Прибывшие закричали, поднимая тревогу.

Ему дали четкие указания. Убить короля, но так, чтобы его заметили. Пусть алети знают, кто убийца и кто его послал. Почему? Зачем паршенди подписали договор? Только для того, чтобы послать убийцу в ночь его заключения?

На стенах коридора сияло еще больше драгоценных камней. Король Гавилар любил пышное убранство, но он не мог знать, что оставляет для Сета источник силы. То, что делал Сет, не видели на протяжении тысячелетий. Исторических хроник о тех временах не существовало, а легенды никогда не отличались точностью.

Сет снова выглянул в коридор. Один из охранников заметил его и тут же громко закричал, показывая в его сторону. Сет удостоверился, что они хорошо разглядели его, затем нырнул обратно. На бегу он глубоко вдохнул, вытягивая Штормсвет из фонарей. Его тело ожило, скорость возросла, мышцы наполнились кипучей энергией. Внутри него Свет превратился в шторм, в ушах загрохотала кровь. Это было ужасно и прекрасно одновременно.

Два коридора, ведущих прямо, один в сторону. Он распахнул дверь кладовой, потом помедлил секунду, достаточно долго — стражник успел выбежать из-за угла и увидел его — затем заскочил в комнату. Готовясь к Полному Сплетению, он поднял руку и приказал Штормсвету наполнить ее, кожа озарилась сиянием. Затем выбросил руку в сторону рамы, обрызгав ее белым свечением, словно краской. Дверь захлопнулась в то же мгновение, как появилась стража.

Штормсвет подпер дверь силой сотни рук. Полное Сплетение связывало объекты вместе и крепко держало до тех пор, пока не кончался Штормсвет. Для его создания требовалось больше времени, да и Штормсвет истощался гораздо быстрее, чем при Основном Сплетении. Дверь задрожала, затем затрещало дерево — стражники всем весом навалились на нее. Кто-то крикнул, чтобы принесли топор.

Сет пересек комнату быстрыми шагами, проскальзывая среди хранившейся здесь мебели. Она была сделана из дорогого дерева и окутана красным сукном. Он добрался до дальней стены и, подготовив себя к очередному святотатству, поднял Клинок Осколков и сделал в сером камне горизонтальный разрез. Стена поддавалась легко — Клинком Осколков можно было разрубить любой неодушевленный предмет. Потом последовали два вертикальных разреза, затем еще один в их основании. В итоге Сет вырезал большой квадратный блок. Он прижал к нему руку, выпуская Штормсвет в камень.

Из двери позади него летели щепки. Он посмотрел через плечо и, сосредоточившись на дрожащей двери, Приплел к ней каменный блок. Его одежда покрылась инеем — для Сплетения столь больших предметов требовалось огромное количество Штормсвета. Буря внутри него утихла, как будто шторм сменился мелким дождем.

Он отошел в сторону. Очень тяжелый каменный блок содрогнулся и заскользил в сторону двери. В обычных условиях блок бы не пошевелился — гигантский вес удержал бы его на камнях. Но теперь собственный вес увлекал его вниз, а «низом» для него была дверь комнаты. С глубоким скрежещущим звуком он высвободился из стены и закувыркался в воздухе, разбивая мебель.

Солдаты наконец взломали дверь и ввалились внутрь. И в то же самое мгновение на них обрушилась огромная каменная глыба.

Сет повернулся спиной к ужасным крикам, треску раскалывающегося дерева и ломающихся костей, потом нагнулся и шагнул через новую дыру, выходя в наружный коридор.

Он шел медленно, вытягивая Штормсвет из ламп, мимо которых проходил, и разжигал внутри себя новую бурю. Лампы потускнели, в коридоре стало темнее. В конце находилась массивная деревянная дверь; он подошел к ней, и спрены страха, похожие на шарики фиолетовой слизи, начали извиваться у каменной кладки, указывая в направлении дверного проема. Их привлек ужас, который они ощущали по ту сторону двери.

Сет толкнул дверь, входя в последний коридор, ведущий в королевские покои. Вдоль его пути выстроились высокие красные вазы и возбужденные солдаты. Они стояли по обе стороны длинного узкого ковра. Красного, как река крови.

Передние копейщики не стали ждать, пока он подойдет ближе, и побежали ему навстречу, взяв на изготовку короткие метательные копья. Сет ударил рукой в сторону, выталкивая Штормсвет в раму и используя третий, последний вид Сплетения — Обратное. Оно работало не так, как два других. Дверная рама не испускала Штормсвет; напротив, казалось, поглощала его, создавая странный полумрак.

Копья полетели в цель, но Сет стоял неподвижно, прижав руку к дверному косяку. Обратное Сплетение требовало непрерывного контакта, но забирало сравнительно мало Штормсвета. И притягивало к себе все, что приближалось к нему, особенно более легкие предметы.

Копья изменили направление полета и вонзились в косяк. Почувствовав удар, Сет подпрыгнул в воздух и Сплел себя с правой стеной, ноги шлепнули по камню.

Картина немедленно изменилась. Теперь он стоял на «полу», а солдаты на «стене», кроваво-красный ковер между ними походил на длинный гобелен. Сет рванул по коридору, по дороге разрезав Клинком Осколков шеи двух из тех, кто бросил в него копья. Их глаза вспыхнули, и они упали замертво.

Среди остальных охранников в коридоре началась паника. Одни еще пытались атаковать, другие звали на помощь, а третьи пятились от него. Атакующим было тяжело — их дезориентировала необычность положения и тщетность попыток ударить того, кто бежал по стене. Сет срезал нескольких стражников, скакнул в воздух, перевернулся и опять Сплел себя с полом.

Он приземлился среди солдат. Полностью окруженный, но с Клинком Осколков в руках.

Согласно легенде, Клинками Осколков изначально владели Сияющие Рыцари, много-много лет назад. Это были дары их бога, которые он вручил им для борьбы с ужасными существами из камня и огня, ростом в дюжины футов и с полыхающими ненавистью глазами. Несущие Пустоту. Если кожа твоего врага крепка, как камень, сталь бесполезна. Требовалось нечто иное, сверхъестественное.

Сет спрыгнул со стены и встал на ноги — его свободная белая одежда заколыхалась, челюсти сжались. Грешник. Он ударил. Клинок блеснул в свете факелов. Мощные, широкие взмахи. Три, один за другим. Он не мог заткнуть уши и не слышать криков, не мог закрыть глаза и не видеть падающих людей. Они упали вокруг него, как игрушки, сбитые небрежным пинком ребенка. Если Клинок касался спины человека, тот умирал и глаза его сгорали. Если он прорезал руку или ногу, это убивало конечность. Один из солдат уковылял от Сета с бесполезно мотающейся рукой. Он никогда не сможет почувствовать ее и владеть ею.

Сет опустил Клинок Осколков, встав среди трупов с угольно-черными глазами. Здесь, в Алеткаре, часто рассказывали легенды о тяжелой победе людей над Несущими Пустоту. Но когда оружие, созданное для борьбы с кошмарами, поворачивается против обычных солдат, человеческая жизнь резко падает в цене.

Сет повернулся и пошел дальше, скользя ногами по мягкому красному ковру. Клинок Осколков был чист и блестел серебром, как всегда. Когда убиваешь Клинком, крови нет. Быть может, это знак того, что Клинок Осколков только орудие, его нельзя обвинять в убийствах.

Дверь в конце коридора распахнулась. Сет застыл, видя, как небольшая группа солдат сопровождает человека в королевских одеждах, который пригнул голову, словно вокруг свистели стрелы стрел. Солдаты носили темно-синюю одежду, цвет Королевской Стражи. Гора трупов не заставила их даже вздрогнуть. Они были готовы к тому, что мог сделать Носитель Осколков.

Монарх скрылся за боковой дверью. Стража повернула копья к Сету. А из королевских покоев вышла еще одна фигура, одетая в сверкающие доспехи из гладко перекрывающихся пластин. Но, в отличие от обычных лат, у этих не было ни кожи, ни видимых соединений — только сотни небольших пластин, прилегающих одна к другой с поразительной точностью. Прекрасные доспехи — синие, с золотой инкрустацией по краям каждой пластины; шлем украшали три волны маленьких роговидных крыльев.

Доспехи Осколков, обычное дополнение к Клинку Осколков. Новоприбывший держал в руке меч, огромный Клинок Осколков в рост человека с орнаментом, похожим на сполохи огня; серебристый металл блестел и, казалось, светился изнутри. Оружие, созданное для убийства Темных Богов, двойник того, что нес Сет, только побольше.

Сет заколебался. Он не узнал Доспехи; его не предупредили о них, и нет времени вспоминать разнообразные Доспехи и Клинки, которыми владели алети. Но с Носителем Осколков придется разобраться раньше, чем с королем. Сет не мог оставить такого противника в тылу.

Кроме того, может быть, Носитель Осколков победит и завершит его жалкую жизнь. Может быть, его Сплетения не подействуют напрямую на кого-то в Доспехах Осколков. Доспехи улучшают способности человека, делают его намного сильнее. Кодекс Чести Сета не позволяет ему предать миссию или искать смерти. Но если смерть сама найдет его, он будет это только приветствовать.

Неизвестный рыцарь ударил, и Сет, Сплетя себя со стеной коридора, кувыркнулся, приземлился на стену и протанцевал назад, держа Клинок наготове. Носитель Осколков приготовился к новой атаке, став в одну из используемых здесь, на востоке, стоек. Он двигался значительно проворнее, чем можно было ожидать от человека в столь тяжелых доспехах. Доспехи Осколков были особенными, столь же древними и магическими, как и Клинки, к которым они прилагались.

Носитель Осколков ударил опять. Сет скользнул в сторону и Сплел себя с потолком, в то время как Клинок противника рассек стену. Чувствуя возбуждение от дуэли, Сет рванулся вперед и ударил сверху вниз, пытаясь попасть в шлем Носителя Осколков. Воин упал на колено, и Клинок Сета пронзил пустой воздух.

Носитель Осколков ударил вверх, Сет мгновенно отпрыгнул назад, и Клинок пронзил потолок. У Сета не было Доспехов, да он и не хотел владеть ими. Его Сплетения конфликтовали с драгоценными камнями, которые придавали силу Доспехам, и ему приходилось выбирать — либо одно, либо другое.

Пока Носитель Осколков разворачивался, Сет бросился вперед по потолку. Как и ожидалось, рыцарь опять взмахнул Клинком, и Сет отпрыгнул в сторону, перекатился и прыгнул в воздух, Сплетая себя с полом. Он приземлился позади Носителя Осколков и обрушил Клинок на открытую спину противника.

Доспехи давали воину одно серьезное преимущество: Клинок их не пробивал, во всяком случае с первого раза. Оружие Сета ударило сильно и точно, на задней части Доспехов появилась паутина светящихся линий, через которые полился Штормсвет. Доспехи Осколков не гнулись и не сминались, как обычный металл. Сету нужно было ударить еще хотя бы раз в то же самое место, чтобы пробить их.

Сет оттанцевал назад, уходя от яростного удара Носителя Осколков, направленного в колени. Буря внутри Сета давала ему множество преимуществ, включая способность быстро восстанавливаться от небольших ран. Но и она не восстановит ног, пораженных Клинком Осколков.

Он обогнул Носителя Осколков, выбрал момент и бросился вперед. Рыцарь рубанул снова, но в тот же миг Сет Сплел себя с потолком, взлетел в воздух, пролетел над мечом и сразу же Сплел себя с полом. Приземлившись, он мгновенно атаковал, но Носитель Осколков уже восстановился и ударил в ответ, промахнувшись буквально на палец.

Человек слишком хорошо и опасно владел Клинком. Многие Носители Осколков слишком полагались на силу своего оружия и Доспехов. Этот не из таких.

Сет прыгнул к стене и атаковал Носителя Осколков быстрыми, короткими ударами, похожими на броски небоугря. Рыцарь парировал широкими, не менее быстрыми взмахами. Длина его Клинка держала Сета на расстоянии.

Слишком долго! подумал Сет. Если король ускользнет, Сет провалит миссию независимо от того, сколько людей при этом погибнет. Он пригнулся для следующего удара, но Носитель Осколков заставил его отступить. С каждой секундой король убегает все дальше и дальше.

Пора сходить с ума. Сет бросился в воздух, Сплел себя с точкой в противоположном конце коридора и стал «падать» на врага ногами вперед. Носитель Осколков ударил без раздумий, но Сет Сплел себя под другим углом и мгновенно снизился. Клинок противника разрезал воздух над ним.

Сет приземлился на корточки и, используя инерцию, бросился вперед и ударил Носителя Осколков в бок, туда, где Доспехи треснули. Пластина раскололась, частицы расплавленного металла разлетелись вокруг. Рыцарь захрипел и упал на колено, прижав ладонь к ране. Сет, собрав силу бури, бушевавшей внутри, нанес удар ногой.

Тяжеловесный Носитель Осколков отлетел к дверям в покои короля, разломал их и упал вглубь комнаты. Сет оставил его и нырнул в дверь справа, через которую вышел король. Этот коридор был застелен таким же красным ковром, а лампы со Штормсветом дали Сету возможность подпитать бурю внутри себя.

Энергия снова вспыхнула в нем, он пошел быстрее. Если он быстро расправится с королем, то сможет вернуться и завершить поединок с Носителем Осколков. Это будет непросто. Полное Сплетение на дверном проеме не остановит Носителя Осколков, а Доспехи позволят ему бежать сверхъестественно быстро. Сет оглянулся.

Его никто не преследовал. Сет мог это видеть. Носитель Осколков выглядел потрясенным, сидел в дверях, окруженный разбитыми кусками дерева. Возможно, Сет ранил его сильнее, чем думал.

Или…

Сет застыл на месте. Он вспомнил склоненную голову человека, которого вывели из покоев, и его закрытое лицо. Рыцарь и не думал пускаться в погоню. А ведь он был так искусен. Говорили, что лишь немногие могли сравниться с Гавиларом Холином в искусстве владения мечом. Быть может…

Сет развернулся и бросился назад, доверяя своим инстинктам. Носитель Осколков, увидев его, проворно поднялся на ноги. Сет побежал быстрее. Какое место безопаснее всего для короля? В окружении кучки охранников? Или под защитой Доспехов Осколков, оставшись позади, как рядовой телохранитель?

Умно, подумал Сет, глядя, как еще недавно едва двигавшийся Носитель Осколков принял боевую стойку. Сет атаковал с возрожденной силой, вращая Клинок в шквале ударов. Носитель Осколков — король — агрессивно отвечал широкими быстрыми взмахами. Сет ушел от одного из них, чувствуя ветер от меча, который пронесся в дюйме от него. Он выверил свое следующее движение и бросился вперед, проходя под следующим королевским взмахом.

Король, ожидая очередного удара в бок, изогнул руку, готовясь защитить дыру в Доспехах. Это позволило Сету прошмыгнуть мимо него в королевские покои.

Король развернулся для преследования, но Сет уже бежал сквозь богато украшенную комнату, касаясь мебели, которая попадалась ему на пути. Он вливал в них Штормсвет, Сплетая с точкой позади короля. Комнату как будто повернули набок — мебель закачалась, и все эти кресла, диваны, столы начали «падать» на изумленного короля. Гавилар допустил ошибку, решив разрубить их Клинком Осколков. Меч с легкостью рассек большой диван, но его части все равно ударились в него, заставив пошатнуться. Следующим в короля врезался стул и бросил его на пол.

Гавилар откатился с дороги мебели и бросился вперед, из дыр в его Доспехах лились потоки Света. Сет собрался и прыгнул в воздух, Сплетая себя назад и вправо от приближающегося короля. Избежав удара короля, он Переплел себя вперед двумя последовательными Основными Сплетениями. Из него вырвался Штормсвет, одежда замерзла, но он стал падать на короля с удвоенной скоростью.

Король откровенно растерялся, когда Сет сначала качнулся перед ним в воздухе, а затем крутанулся к нему и ударил. Обрушив Клинок на шлем короля, Сет сразу же Сплел себя с потолком и взмыл вверх, ударившись о каменные своды. Он Сплетал себя слишком часто и слишком быстро, его тело потеряло ориентацию, из-за чего он приземлился не слишком изящно. Он с запинкой поднялся на ноги.

Внизу король шагнул назад, пытаясь занять удобную позицию для удара. Его шлем треснул, из него струился Штормсвет, он прикрывал бок с разбитой пластиной. Король, держа меч одной рукой, взмахнул им, пытаясь достать врага, стоящего на потолке. Сет немедленно Переплел себя вниз, рассудив, что эта атака не позволит королю вернуть меч вовремя.

Сет недооценил противника. Король шагнул под удар Сета, веря, что шлем не подведет. После второго попадания шлем разбился, но Гавилар изловчился и закованным в латную перчатку кулаком свободной руки врезал Сету по лицу.

Ослепляющая боль вспыхнула в глазах Сета, лицо искривила гримаса страдания. Все вокруг расплылось, как в тумане.

Боль. Какая сильная боль!

Сет закричал. Штормсвет поспешно выходил из него, а он ударился спиной о что-то твердое. Балконные двери. Еще больше боли рвануло плечи, как будто кто-то вонзил в него сотню ножей, он упал на землю, покатился и остановился, мускулы тряслись. Обычного человека такой удар убил бы на месте.

Не думать о боли! Не думать о боли! Не думать о боли!

Он прищурился, тряся головой, мир стал темным и расплывчатым. Он ослеп? Нет. Это темнота ночи. Он на деревянном балконе — сила удара выкинула его из дверей. Что-то грохочет. Тяжелые шаги. Носитель Осколков!

Сет с трудом поднялся на ноги, мир плыл перед глазами. По лицу текла кровь, из кожи струился Штормсвет, левый глаз ничего не видел. Свет. Он исцелит его, если сможет. Его нижняя челюсть отвисла. Сломана? Он бросил Клинок Осколков.

Перед ним двигалась неуклюжая тень. Через Доспехи Осколков вытекло столько Штормсвета, что королю было трудно идти. Но он приближался.

Сет закричал, упал на колени и влил Штормсвет в деревянный балкон, Сплетая его. Воздух вокруг него замерз. Буря ревела, уходя по его рукам в дерево. Он Сплел его еще и еще раз. И в четвертый, когда на балконе появился Гавилар, шатаясь под страшным весом. Дерево треснуло.

Носитель Осколков заколебался.

Сет Сплел балкон в пятый раз. Балки, державшие балкон, разлетелись на куски, и вся конструкция отделилась от здания. Сет торжествующе закричал сквозь сломанную челюсть и последним лучиком Штормсвета Сплел себя со зданием. Он стал падать, пронесся мимо пораженного Носителя Осколков, ударился о стену и перекатился.

Балкон ухнул вниз, потрясенный король взглянул вверх, на Сета, идти он уже не мог. Падение было недолгим. В свете луны Сет мрачно, одним глазом наблюдал, как балкон с королем ударился о камень внизу. Стена дворца затряслась, треск сломанного дерева отразился от соседних зданий.

Сет, все еще Сплетенный со стеной, со стоном встал на ноги. Он чувствовал себя слабым — слишком быстро он израсходовал Штормсвет, сил не осталось. Он с трудом спустился по стене и подошел к обломкам.

Король еще шевелился. Доспехи защитили его от падения, но длинный окровавленный обломок воткнулся ему в бок в том месте, где Сет раньше сделал дыру. Сет встал на колени рядом с ним и заглянул в перекошенное болью лицо. Сильные черты, квадратный подбородок, борода соль с перцем, замечательные бледно-зеленые глаза. Гавилар Холин.

— Я… я ждал… что ты придешь, — с трудом выдохнул король.

Сет завел руку под переднюю пластину Доспехов, нащупывая ремни. Они расстегнулись, и он снял с короля грудные пластины, обнажив драгоценные камни. Два кристалла треснули и погасли, а три еще сверкали. Сет с трудом вдохнул в себя их Свет.

Опять внутри него забушевал шторм. Из лица заструился Свет, исцеляя сорванную кожу и разбитые кости. Тем не менее боль не ушла — Штормсвет исцелял не мгновенно, полностью он восстановится только через несколько часов.

Король закашлялся.

— Ты можешь сказать… Тайдакару… что он опоздал.

— Не знаю, кто это такой, — сказал Сет вставая, слова с трудом выходили из разбитого рта. Он вытянул руку, призывая Клинок Осколков.

— Тогда… кто? — Король нахмурился. — Рестарес? Садеас? Я никогда не думал…

— Мне приказали паршенди, — сказал Сет. Десять ударов сердца, и Клинок оказался в его руке, с капельками влаги по всему лезвию.

— Паршенди? Это не имеет смысла. — Гавилар опять закашлялся, его рука тряслась, но он протянул ее к груди, залез пальцами в карман и вытащил оттуда маленькую хрустальную сферу на цепочке. — Возьми. Пусть они ее не получат. — Он казался ошеломленным. — Скажи… скажи моему брату… он должен найти самые важные слова, которые может сказать мужчина.

Гавилар замолчал.

Сет заколебался, потом все-таки встал на колени и взял сферу. Очень необычная, таких он раньше не видел. Полностью темная, но светится. Черным светом.

Паршенди? Это не имеет смысла. Последние слова Гавилара.

— Больше ничто не имеет смысла, — прошептал Сет, пряча странную сферу. — Никому не распутать. Прости, король алети. Сомневаюсь, что тебя что-то волнует. Во всяком случае, не сейчас. — Он встал. — И по меньшей мере ты не увидишь, как мир исчезнет вместе со всеми нами.

Из тумана материализовался Клинок Осколков, принадлежащий Гавилару Холину. Он упал рядом с телом короля и зазвенел на камнях. Он стоит целое состояние; королевства рушились только из-за соперничества за Клинок Осколков.

Крики тревоги из дворца. Сет должен идти. Но…

Скажи моему брату…

Для народа Сета воля умирающего священна. Он взял руку короля, окунул ее в кровь и написал ею на дереве:

Брат, ты должен найти самые важные слова, которые может сказать мужчина.

И Сет исчез в ночи. Он не стал забирать королевский Клинок Осколков, нет смысла. Клинок самого Сета — вполне достаточное проклятие.

Первая часть Вверху тишины Каладин. Шаллан

Глава первая Благословленный Штормом

Вы убили меня. Ублюдки, вы убили меня! Солнце еще не остыло, а я умираю!

Получено в пятый день недели Чач месяца Бетаб, 1171 год, десять секунд до смерти. Объект — темноглазый солдат тридцати одного года от роду. Источник — сомнительный.

Пять лет спустя


— Я что, умру? — спросил Кенн.

Матерый воин, стоящий рядом, смерил его взглядом. У ветерана была окладистая, коротко постриженная борода; черные волосы на висках начали уступать место седине.

Я умру, подумал Кенн, сжимая копье, — древко стало скользким от пота. Я умру. О, Отец Штормов. Я умру

— Сколько тебе лет, сынок? — спросил ветеран. Кенн не помнил его имени. Трудно вспомнить вообще хоть что-нибудь, когда за каменистым полем выстраивается в боевой порядок чужая армия. Построение казалось каким-то штатским. Аккуратным, организованным. Солдаты с короткими копьями в передних рядах, с длинными и дротиками в задних, на флангах — лучники. Экипировка темноглазых копьеносцев была такая же, как и у Кенна: кожаный колет, юбка до колен, простой стальной шлем и такие же доспехи.

Большинство светлоглазых имело полный доспех. Они сидели верхом на конях, вокруг них теснилась их почетная гвардия, чья броня блестела бордовым и глубокой лесной зеленью. Есть ли среди них Носители Осколков? Светлорд Амарам — не Носитель Осколков. Может, кто-нибудь из его людей? И что если Кенну придется сражаться с одним из них? Обычному человеку не под силу победить Носителя Осколков. Это случалось настолько редко, что каждый такой случай становился легендой.

Это ведь по-настоящему, подумал он со все возрастающим ужасом. Не муштра в лагере. Не учения с палками в поле. Это все по-настоящему. Посмотрим фактам в лицо — сердце в груди бьется, словно испуганный зверь в клетке, ноги подкашиваются. Кенн внезапно понял, что он трус. Он не должен был бросать свои стада! Он никогда не должен был…

— Сынок? — настойчиво повторил ветеран. — Сколько тебе лет?

— Пятнадцать, сэр.

— А звать тебя как?

— Кенн, сэр.

Бородатый великан кивнул.

— А меня Даллет.

— Даллет, — повторил Кенн, не отрывая глаз от вражеской армии. Сколько же их там! Тысячи. — Я погибну, правда?

Нет. — Голос у Даллета был грубый, и это почему-то успокаивало. — С тобой все будет в порядке. Не теряй головы. Держись вместе со взводом.

— Но я и трех месяцев не тренировался! — Новобранец мог бы поклясться, что слышит слабый звон, издаваемый вражескими доспехами или щитами. — Я едва умею держать копье!

Отец Штормов, я уже покойник. Я не могу…

— Сынок, — мягко, но решительно оборвал его Даллет, положив руку на плечо Кенна. Из-за его спины сверкнул обод щита. — С тобой все будет в порядке.

— Откуда вы знаете? — Это прозвучало как мольба.

— Оттуда, парень. Ты во взводе Каладина Благословленного Штормом.

Солдаты поблизости кивнули в знак согласия.

За ними, цепь за цепью, тысяча солдат строилась в боевые порядки. Кенн был в передних рядах взвода Каладина, состоящего где-то из тридцати бойцов. Почему в самый последний момент Кенна перевели в новый отряд? Это уже из области лагерной политики.

И почему их отряд поставили на самый что ни на есть передний край, где потери будут самыми тяжелыми? Спрены страха, похожие на шарики фиолетовой слизи, начали подниматься от земли и скапливаться у его ног. В какое-то мгновение паника достигла апогея, юный воин уже был готов бросить копье и задать стрекача. Рука Даллета сжала его плечо. Посмотрев в уверенные черные глаза Даллета, Кенн заколебался.

— Не хочешь отлить, пока мы еще не построились? — спросил Даллет.

— Нет времени на…

— Давай сейчас.

— Прямо здесь?

— Не сделаешь сейчас, у тебя потечет по ноге во время боя, ты отвлечешься, тут-то тебя и убьют. Давай.

Смутившись, Кенн передал Даллету копье и облегчился прямо на камни. Закончив, он украдкой бросил взгляд на тех, кто стоял рядом. Никто из солдат Каладина не ухмыльнулся. Они спокойно стояли, держа копья сбоку, щиты заброшены за спины.

Враги почти закончили строиться. Две армии разделяла голая и плоская каменистая пустошь, удивительно гладкая, лишь кое-где на ней росли одинокие камнепочки. Здесь можно устроить неплохое пастбище. В лицо Кенну дул теплый ветер, насыщенный запахами влаги бушевавшего вчера вечером сверхшторма.

— Даллет! — окликнул чей-то голос.

Через ряды шел человек с коротким копьем в руках, к древку которого были привязаны кожаные ножны для двух кинжалов. Незнакомец был молод, возможно, года на четыре старше пятнадцатилетнего Кенна, но на несколько пальцев выше самого Даллета. На нем был обычный кожаный доспех копейщика, из-под юбки которого виднелась пара темных штанов. Вроде бы не положено.

Типичные для алети черные волосы, волнами падавшие на плечи, темно-карие глаза. На плечах куртки узлы из белого шнура — знак командира взвода.

Тридцать человек рядом с Кенном встали по стойке смирно, подняв копья в знак приветствия. И это Каладин Благословленный Штормом? недоверчиво подумал Кенн. Этот юнец?

— Даллет, сейчас подойдет новобранец, — сказал Каладин сильным голосом. — Я хочу, чтобы ты… — Он замолчал, заметив Кенна.

— Буквально несколько минут назад он нашел нас, сэр, — с улыбкой сказал Даллет. — Я поставил его в строй.

— Отлично, — сказал Каладин. — Я хорошо заплатил, чтобы забрать этого мальчика у Гара. Тот оказался настолько невежественным, что этот Кенн вполне мог бы сражаться на другой стороне.

Что? подумал Кенн. Зачем кому бы то ни было платить за меня?

— Что скажете об этом поле? — спросил Каладин. Несколько копейщиков рядом немедленно стали всматриваться в скалы, заслонив рукой глаза от солнца.

— Та ложбина между валунами на правом фланге? — спросил Даллет.

Каладин утвердительно кивнул.

— Слишком тяжело добраться.

— Да. Пожалуй. А как насчет невысокого холма вон там? Достаточно далеко, чтобы избежать первого удара, достаточно близко, чтобы не зайти слишком далеко вперед.

Каладин кивнул, хотя Кенн так и не понял, что они там увидели.

— Годится.

— Эй, оболтусы, слышали? — крикнул Даллет.

Все вскинули копья вверх.

— Присмотри за новеньким, Даллет, — сказал Каладин. — Он не знает сигналов.

— Конечно, — сказал Даллет, улыбаясь. Улыбаясь! Как мог этот человек улыбаться? Во вражеской армии протрубили рога. Значит, они готовы? Несмотря на то что Кенн облегчился, струйка мочи побежала по ноге.

— Не расслабляйтесь, — сказал Каладин и помчался вдоль линии фронта переговорить с командиром соседнего взвода. За Кенном и его новыми товарищами все еще строились дюжины шеренг. Лучники на флангах приготовились к стрельбе.

— Успокойся, сынок, — сказал Даллет. — С нами все будет в порядке. Каладину всегда везет.

Солдат, стоявший рядом с Кенном, кивнул. Долговязый, рыжий веден, с более темной, чем у алети, кожей. А он-то что забыл в армии алети?

— Точно. Каладин — Благословленный Штормом, это точно. В последнем бою мы потеряли… э-э, одного?

— Но кого-то все-таки убили, — сказал Кенн.

Даллет пожал плечами.

— Люди постоянно умирают. В нашем взводе потери меньше всего. Увидишь.

Каладин закончил совещание с другим командиром и прибежал обратно к своей команде. В одной руке он держал короткое копье — значит, в другой будет щит, — но оно было на ладонь длиннее, чем у других.

— К бою, ребята, — скомандовал Даллет. В отличие от других командиров, Каладин не затесался в шеренгу, а встал перед своим взводом.

Люди вокруг Кенна возбужденно задвигались. Те же звуки повторялись по всему войску — спокойствие уступало место нетерпению. Сотни ног шаркали, щиты звенели, пряжки щелкали. Каладин оставался неподвижным, не сводя глаз с армии противника.

— Внимание, — сказал он не оборачиваясь.

Откуда-то сзади прискакал светлоглазый офицер.

— Приготовиться к бою! Пустим им кровь, ребята! Сражайтесь и убивайте!

— Внимание, — повторил Каладин, после того как тот уехал.

— Приготовься бежать, — сказал Кенну Даллет.

— Бежать? Но нас ведь учили ходить строем! Оставаться в шеренге!

— Естественно, — сказал Даллет. — Но у большинства людей опыта не больше, чем у тебя. Тех, кто может хорошо сражаться, в конечном счете посылают на Разрушенные Равнины, сражаться с паршенди. Каладин пытается привести нас в форму, чтобы идти туда и сражаться за короля. — Даллет кивнул вдоль шеренги. — Большинство из них не выдержит и побежит в атаку, светлоглазые не такие уж хорошие командиры и не удержат их в строю. Так что оставайся с нами и беги.

— А щит мне что, не доставать? — За исключением взвода Каладина, во всех шеренгах щиты уже отцепили. Но в их отряде щиты остались за спиной.

Даллет не успел ответить — сзади загудел рог.

— Вперед! — скомандовал Даллет.

Особого выбора у Кенна не было. Вся армия задвигалась, затопали тысячи ног. Как и предсказывал Даллет, строй продержался не долго. Кое-кто начал кричать, рев подхватили другие. Светлоглазые призывали идти, бежать, сражаться. Шеренги распались.

Как только это случилось, отряд Каладина на полной скорости бросился вперед. Кенн, одуревший от дикого ужаса, старался не отставать. Земля была совсем не такой гладкой, какой казалась вначале, и он чуть не упал, споткнувшись о незамеченную им камнепочку, лозы которой спрятались в раковину.

Выпрямившись, он побежал дальше, держа копье в одной руке, щит хлопал по спине. Другая армия тоже пришла в движение, ее солдаты рассыпались по полю. Не осталось ни боевых порядков, ни шеренг. Ничего похожего на то, о чем им говорили при обучении.

Кенн даже не знал, кто их враг. Лендлорд вторгся на территорию светлорда Амарама — хотя эта земля, в конечном счете, принадлежала кронпринцу Садеасу. Это была приграничная стычка с соседним алетийским княжеством. Зачем им сражаться друг с другом? Король, возможно, положил бы этому конец, но он вел войну на Разрушенных Равнинах, стремясь отомстить за убийство короля Гавилара, произошедшее пять лет назад.

У врагов было много лучников. Как только первая волна стрел взмыла в воздух, паника Кенна достигла предела. Он снова споткнулся, у него руки чесались достать щит и укрыться за ним. Но Даллет схватил его за руку и потащил вперед.

Сотни стрел прочертили небо, затмевая собою солнце. Они достигли верхней точки и понеслись вниз, словно небоугри к добыче. Солдаты Амарама подняли щиты. Но не взвод Каладина. Щиты не для них.

Кенн закричал.

Стрелы ударили по центральным рядам армии Амарама, за его спиной. Кенн оглянулся на бегу. Кричали солдаты, стрелы ломались о щиты; лишь несколько случайных стрел упало недалеко от передних рядов.

— Почему? — крикнул он Даллету. — Откуда ты знал?

— Они стреляют туда, где больше всего людей, — ответил великан. — Где любая стрела найдет тело.

Несколько групп в авангарде опустили щиты, но большинство бежало неуклюже, подняв щиты к небу. В результате они передвигались медленнее и рисковали быть затоптанными теми, кто напирал сзади. И тем не менее Кенну очень хотелось схватить щит — бежать без него было страшно.

Ударил второй залп, люди закричали от боли. Взвод Каладина сблизился с врагом настолько, что Кенн видел, как, пораженные стрелами лучников Амарама, падают солдаты противника, слышал их боевой клич, различал отдельные лица. Внезапно взвод остановился, и солдаты встали плотной группой. Они как раз добрались до пологого склона, заранее выбранного Каладином и Даллетом.

Даллет схватил Кенна и втолкнул в самый центр группы. Люди Каладина опустили копья и прикрылись щитами в тот самый миг, как враг обрушился на них. Нападающие не успели восстановить боевой порядок — длинные копья в задних рядах, короткие в передних. Все они просто бежали вперед, крича в исступлении.

Кенн возился со щитом, пытаясь достать его из-за спины. В воздухе раздался звон копий, два отряда столкнулись. Их атаковала группа вражеских копейщиков, видимо желая занять высоту. У трех дюжин нападающих было какое-то подобие порядка, хотя они и не образовали столь плотный строй, как взвод Каладина.

Враги, казалось, решили во что бы то ни стало добраться до Кенна; с ревом и яростными криками они пошли в лобовую атаку. Однако взвод Каладина держался, оберегая Кенна, словно он светлоглазый, а они его почетная гвардия. Две силы сшиблись, металл бил по дереву, щиты ударились о щиты. Кенн испуганно съежился.

Все заняло не больше нескольких мгновений. Враг отступил, оставив на камнях двух мертвецов. В отряде Каладина потерь не было. Они продолжали держать строй в виде ощетинившейся буквы «V», хотя один из солдат шагнул назад и достал бинт, чтобы перевязать рану на бедре. Остальные сомкнули ряд. Огромный большерукий солдат сыпал проклятьями, но ранение оказалось легким. Через минуту воин был уже на ногах, но на свое место не вернулся. Вместо этого он встал в самое защищенное место — в основание клиновидного строя.

На поле боя воцарился хаос. Две армии окончательно перемешались, воздух заполнили звон, скрип и бешеные крики. Многие из отрядов распались, их бойцы вступали то в одну, то в другую случайную стычку. Они двигались как гончие, группами по три-четыре человека, выискивая одиночек, и жестоко расправлялись с ними.

Взвод Каладина не двигался с места, вступая в бой только с теми отрядами, что оказывались поблизости.

Во время битвы все так и должно происходить? При обучении Кенна готовили сражаться в длинной шеренге, где солдаты стоят плечом к плечу. Но никак не к этой бешеной мешанине, к этому кромешному аду. Почему больше никто не держит строя?

Потому что все настоящие солдаты ушли, подумал Кенн. Ушли сражаться в настоящей войне на Разрушенных Равнинах. Неудивительно, что Каладин хочет попасть туда.

Повсюду мелькали копья; трудно было отличить друга от врага, несмотря на нагрудные знаки на доспехах и цвет щитов. Армии рассыпались на сотни маленьких групп, каждая из которых вела свою собственную войну.

После нескольких первых стычек Даллет схватил Кенна за плечо и поставил в шеренгу в самом основании V-образного строя. От Кенна, однако, проку не было. Как только команда Каладина вступала в бой с вражескими отрядами, все, чему его научили, вылетало из головы. Он мог только стоять на месте, опустив копье и пытаясь выглядеть грозным.

Чуть ли не целый час взвод Каладина удерживал свою высоту, действуя отважно и слаженно. Каладин часто менял позицию и метался туда-сюда, отбивая странный ритм копьем по щиту.

Сигналы! — сообразил Кенн, когда взвод перестроился с V-образного клина в кольцо. На фоне криков тысяч сражающихся воинов, стонов умирающих было решительно невозможно услышать голос отдельного человека. А резкий лязг копья по металлической накладке щита Каладина слышался очень четко. Каждый раз, когда звучал сигнал, Даллет хватал Кенна за плечо и ставил в нужное место.

Воины Каладина не преследовали отступавших. Взвод держал оборону. Маленькие группы врага обходили их стороной, а более крупные, обменявшись несколькими ударами, убирались прочь, выискивая более легкую добычу. Хотя несколько солдат и получили ранения, никто не погиб.

В конце концов наступил перелом. Каладин все время крутился, наблюдая за приливами-отливами битвы своими проницательными карими глазами. Внезапно он поднял копье и заколотил по щиту в быстром ритме, которого до сих пор не использовал. Даллет схватил Кенна за руку и потащил прочь от холма. Почему они оставляют позицию?

И в тот же самый миг большая часть солдат армии Амарама бросилась врассыпную. Кенн не понимал, насколько плохо шли дела на этом участке, пока не оказался поблизости. Отступая, взвод Каладина повсюду натыкался на раненых и умирающих. Солдат буквально выпотрошили, их внутренности вывалились наружу. К горлу Кенна подступила тошнота.

Но ужасаться было некогда, отступление вскоре превратилось в беспорядочное бегство. Даллет выругался, а Каладин снова заколотил по щиту. Отряд повернул, направляясь на восток. Там, как увидел Кенн, еще держалась большая группа солдат Амарама.

Однако противник увидел бреши в их рядах и осмелел. Вражеские стаи бросились вперед, словно одичавшие громгончие, охотящиеся на свиней. На полпути через покрытое трупами поле команду Каладина перехватили превосходящие силы неприятеля. Каладин неохотно ударил в щит; отряд замедлил ход.

Кенн почувствовал, что сердце бьется все быстрее и быстрее. Рядом погибал отряд солдат Амарама; люди спотыкались, падали, кричали, пытались спастись бегством. Враги сбивали солдат с ног, насаживали на копья, как крэмлингов.

Люди Каладина встретили врага, загрохотали копья и щиты. Со всех сторон падали люди, и Кенн не знал, что делать. В толчее друзей и врагов, убийц и их жертв Кенн окончательно потерял своих. Столько людей носятся туда-сюда!

Он запаниковал, выискивая безопасное место. Группа солдат неподалеку носила форму Амарама. Взвод Каладина. Кенн бросился к ним, но, когда некоторые повернулись к нему, с ужасом понял, что никого не узнает. Это был не отряд Каладина, а небольшая группа незнакомых солдат, пытающихся держать неровный, изломанный строй. Раненные и испуганные, они разбежались, как только к ним приблизился вражеский отряд.

Кенн замер, держа копье потной ладонью. Вражеские солдаты мчались прямо на него. Инстинкт приказывал ему спасаться, но он уже видел, сколько народу перебили поодиночке. Он должен выстоять! Он должен встретить их лицом к лицу! Он не должен бежать, он не должен…

Он закричал, нанося удар копьем по бегущему впереди солдату. Тот небрежно отбил оружие своим щитом и вонзил короткое копье в бедро Кенна. Боль была жгучей, такой жгучей, что по сравнению с ней кровь, брызнувшая из раны, показалась холодной. Кенн охнул.

Солдат легко выдернул оружие. Кенн покачнулся и повалился назад, уронив копье и щит. Он упал на каменистую землю, орошенную чужой кровью. Его противник, смутный силуэт на фоне совершенно синего неба, высоко поднял копье, готовясь вонзить его Кенну в сердце.

И тогда пришел он.

Командир отряда. Благословленный Штормом. Копье Каладина появилось как бы из ниоткуда, отведя в сторону удар, который должен был убить Кенна. Каладин встал перед Кенном, один, лицом к лицу с шестью копейщиками. Он не дрогнул. Он напал на них.

Все произошло очень быстро. Каладин сбил с ног солдата, ранившего Кенна. Человек еще не успел упасть, как Каладин выхватил нож из привязанных к копью ножен. Нож блеснул в воздухе и вонзился в бедро второго солдата. Тот, закричав, рухнул на одно колено.

Третий застыл на месте, глядя на поверженных товарищей. Каладин оттолкнул раненого врага и воткнул копье третьему солдату в живот. Четвертый повалился с ножом в глазу. Когда Каладин его выхватил? Он закрутился между двумя последними солдатами, действуя копьем как дубиной. Копье превратилось в размытое пятно, и Кенну на мгновение показалось, что он видит нечто, окружающее командира. Какое-то искривление воздуха, как будто ветер стал видимым.

Я потерял много крови, она вытекает так быстро…

Каладин крутанулся, сделав боковые выпады, и два последних копейщика упали с бульканьем, которое, по мнению Кенна, должно было выражать удивление. Уложив всех врагов, Каладин повернулся и опустился на колени перед Кенном. Командир отложил копье, достал из кармана полоску белой материи и туго забинтовал ногу Кенна. Каладин проделал это с легкостью человека, бинтовавшего раны дюжины раз до этого.

— Осторожно, сэр! — крикнул Кенн и показал на одного из раненных Каладином солдат. Тот поднимался, держась за ногу. Но уже через секунду там оказался великан Даллет и щитом оттолкнул врага. Даллет не убил раненого, только обезоружил, и тот, хромая, заковылял прочь.

Появилась остальная часть взвода и образовала кольцо вокруг Каладина, Даллета и Кенна. Каладин встал, закинув копье на плечо, Даллет вернул ему ножи, извлеченные из убитых врагов.

— Вы заставили меня поволноваться, сэр, — сказал Даллет. — Так рванули.

— Я знал, что ты не отстанешь, — ответил Каладин. — Поднимите красный флаг. Кин, Коратер, вы пойдете с мальчиком. Даллет, останешься здесь. Линия Амарама выгибается в нашем направлении. Скоро будем в безопасности.

— А вы, сэр? — спросил Даллет.

Каладин оглядел поле. Вражеские ряды расступились, и оттуда, верхом на белом коне, выехал всадник, размахивая шипастой булавой. На нем был полный доспех, полированный и отливающий серебром.

— Носитель Осколков?! — воскликнул Кенн.

Даллет фыркнул.

— Нет, хвала Отцу Штормов. Обыкновенный светлоглазый офицер. Носители Осколков слишком ценны, чтобы использовать их в заурядном приграничном конфликте.

Каладин смотрел на светлоглазого с закипающей ненавистью. Такая же ненависть появлялась на лице отца Кенна, когда тот рассказывал о чуллокрадах, или у его матери, когда кто-нибудь упоминал Касири, сбежавшую с сыном сапожника.

— Что вы задумали, сэр? — спросил Даллет.

— Отделения два и три, построиться клешней, — сказал Каладин твердым голосом. — Скинем-ка светлорда с трона.

— Разумно ли это, сэр? У нас раненые.

Каладин повернулся к Даллету.

— Это один из офицеров Халлау. Может быть, он сам.

— Вы не знаете этого наверняка, сэр.

— В любом случае он как минимум батальонлорд. Если мы подстрелим офицера такого ранга, нас всех со следующей партией гарантированно отправят на Разрушенные Равнины. Сделаем это. — Его глаза сделались отрешенными. — Только представь себе, Даллет. Настоящие солдаты. Дисциплина в военлагере и честные светлоглазые. Место, где сражение имеет смысл.

Даллет со вздохом кивнул в знак согласия. Каладин махнул группе своих солдат, и те помчались по полю. Еще одна группа, поменьше, включая Даллета, осталась с раненым. Один из солдат — худощавый алети с черными волосами, в которых были хорошо заметны включения светлых прядей, указывающих на примесь другой крови, — достал из кармана длинную красную ленту и прикрепил ее к своему копью. Воин поднял копье повыше, и лента затрепетала на ветру.

— Это сигнал нашим посыльным вынести раненого с поля, — пояснил Даллет Кенну. — Сейчас тебя заберут. А ты смельчак, вышел один против шести.

— Бежать казалось глупо, — сказал Кенн, пытаясь отвлечься от пульсирующей в ноге боли. — На поле столько раненых, почему посыльные придут именно к нам?

— Каладин подкупает их, — сказал Даллет. — Наш командир большую часть своего жалованья тратит на взятки. Как правило, они уносят только светлоглазых, но здесь больше посыльных, чем раненых светлоглазых.

— Этот отряд не такой, как другие, — сказал Кенн, чувствуя головокружение.

— А я что говорил?

— Но не из-за везения. Из-за подготовки.

— Отчасти это так. И в известной мере потому, что знаем: если нас ранят, Каладин вынесет нас с поля боя.

Он замолчал, глядя через плечо. Как и предсказывал их командир, армия Амарама хлынула обратно, выравнивая линию фронта.

Вражеский светлоглазый всадник продолжал энергично размахивать булавой. Его почетная гвардия сместилась в сторону, вступив в бой с отделениями Каладина.

Светлоглазый развернул коня. На нем был шлем без забрала с закругленными нащечниками и большим пучком перьев сверху. Кенн не мог разглядеть цвет его глаз, но знал, что, как и подобает светлорду, избранному при рождении Герольдами и отмеченному печатью власти, глаза у него должны быть голубые или зеленые, а может, желтые или светло-серые.

Офицер бесстрастно разглядывал тех, кто сражался рядом. И тогда Каладин чудом проскользнул мимо сражающихся и прыгнул на него, подняв копье.

Светлорд закричал, падая с седла, — один из ножей Каладина вонзился ему в правый глаз.

— Да, частично из-за подготовки, — продолжил Даллет, покачав головой. — Но в основном из-за него. Он дерется как шторм, да! А думает вдвое быстрее, чем другие. И иногда движется так…

— Он перевязал мне ногу, — сказал Кенн, понимая, что из-за потери крови начинает нести чушь. Далась ему эта нога. Перевязать — это совсем просто.

Даллет кивнул.

— Он знает толк в ранах. А еще может читать глифы. Странный человек наш командир, очень странный для простого темноглазого копейщика. — Он повернулся к Кенну. — Побереги силы, сынок. Командир не обрадуется, если мы тебя потеряем, особенно если учесть, сколько он за тебя заплатил.

— Почему? — спросил Кенн. На поле боя стало тише, словно большинство умирающих уже сорвало голос от крика. Вокруг были только свои, но Даллет был настороже, опасаясь, что вражеские солдаты попытаются напасть на раненого.

— Почему, Даллет? — настойчиво повторил Кенн. — Почему он взял меня в свой взвод? Почему именно меня?

Даллет покачал головой.

— В этом он весь. Ему ненавистна сама мысль о том, что зеленых пацанов вроде тебя, едва обученных, бросают в бой. Время от времени он выискивает одного желторотика и приводит в свой взвод. Более полудюжины наших когда-то были вроде тебя. — Взгляд Даллета затуманился. — Мне кажется, вы все ему кого-то напоминаете.

Кенн осмотрел свою рану. Вокруг вились спрены боли — маленькие оранжевые ручки со слишком длинными пальцами вцепились в его ногу. Они уже начали покидать тело воина, спеша в другие места, выискивая других раненых. Боль проходила, его нога — и все тело — онемело.

Кенн перевернулся на спину, уставившись в небо. Послышался слабый звук грома. Странно. На небе ни облачка.

Даллет выругался.

Кенн повернулся, выходя из оцепенения. Прямо на них галопом несся всадник на огромном черном коне, в сияющих доспехах, которые, казалось, сами излучали свет. Доспех был сплошной — никаких швов, только небольшие, невероятно замысловатые пластинки. Полный шлем без украшений и позолоченные латы. В одной руке огромный меч, длиной в рост человека. Но не простой прямой меч, а изогнутый, с волнообразной тупой стороной клинка и гравировкой по всей длине.

Рыцарь был прекрасен. Словно произведение искусства. Кенн никогда раньше не видел Носителя Осколков, но сразу понял, что это он. Как мог он принять простого вооруженного светлоглазого за одного из этих величественных созданий?

А разве не Даллет утверждал, что Носителя Осколков не будет на поле? Ветеран вскочил на ноги, скомандовав отделению построиться. Из-за раненой ноги Кенн только и смог, что сесть.

Сильно кружилась голова. Сколько крови он потерял? Он едва мог думать.

В любом случае сражаться он был не способен. С таким врагом и биться невозможно. На латах сияло солнце. А этот великолепный, замысловатый меч! Он словно… словно Всемогущий, ступивший на поле брани.

И кому захочется скрестить меч со Всемогущим?

Кенн закрыл глаза.

Глава вторая Честь мертва

Десять орденов. Когда-то вы любили нас. О Всемогущий, почему вы забыли нас? Осколок моей души, куда вы ушли?

Получено во второй день Какаша, 1171 год, пять секунд до смерти. Объект — светлоглазая женщина не старше тридцати лет.

Восемь месяцев спустя


Каладин, с урчащим животом, протянул руку через решетку за тарелкой бурды. Он пронес свою маленькую миску — скорее чашку — обратно сквозь решетку, обнюхал и сморщился. В грязную серую баланду из пережаренной таллиевой крупы были намешаны засохшие остатки вчерашней еды. Отвратительно, но ничего другого нет.

Передвижная клетка покатилась дальше. Он начал есть, свесив ноги сквозь решетку и глядя на проносящийся мимо пейзаж. Остальные рабы прижали к себе миски, боясь, что кто-то украдет и эти крохи. В первый же день один из них попытался украсть порцию Каладина. Он едва не сломал вору руку. Сейчас все оставили его в покое.

Что его вполне устраивало.

Он ел пальцами, не обращая внимания на грязь. Он не замечал ее уже много месяцев. Воин не мог позволить паранойе одолеть себя. Многих пленников настигло помутнение разума. Но как можно остаться в полном рассудке после восьми месяцев жестоких побоев и голода?

Он победит безумство. Он не будет таким, как они. Даже если не будет надежды на побег. Но одно он сохранит. Да, он раб, но не станет думать, как раб.

Каладин быстро прикончил баланду. Рядом с ним заперхал один из рабов. В клетке их было десять, все мужчины, грязные, с всклокоченными бородами. В их караване, идущем через Ничейные Холмы, три клетки.

На горизонте горело красно-белое солнце, похожее на самое жаркое пламя кузнечного горна. Брызги света проливались сквозь облака, беспечно брошенные на небесное полотно. Холмы, покрытые однообразной зеленой травой, казались бесконечными. На самом ближнем холме танцевала маленькая фигурка, невесомая и полупрозрачная, как бабочка, порхая вокруг растений. Спрены ветра — блуждающие зловредные духи, любящие располагаться там, где они совсем не нужны. Каладин не надеялся, что этот устанет и сам улетит, поэтому, отставив в сторону свою деревянную миску, ткнул в него пальцем.

Спрен ветра, похожий на бесформенную ленточку света, засмеялся и потащил миску прочь. Каладин выругался и схватился за нее. Спрены ветра часто шалили таким образом. Наконец Каладин отобрал миску. Ворча, он бросил ее другому рабу. Тот быстро стал слизывать остатки баланды.

— Эй, — прошептал чей-то голос.

Каладин оглянулся. Раб с темными всклокоченными волосами робко подполз к нему, как будто ожидал, что Каладин разозлится.

— Ты не такой, как другие. — Черные глаза раба глядели наверх, на лоб Каладина, на котором были выжжены три глифа. Первые два образовывали клеймо, их ему выжгли восемь месяцев назад, в последний день в армии Амарама. Третий, совсем свежий, он получил от самого последнего хозяина. Шаш, вот что означал последний глиф. Опасен.

Раб прятал руку в лохмотьях. Нож? Нет, это просто смешно. Никто из рабов не мог иметь оружия. Листья, спрятанные в поясе Каладина, вот самое большее из того, чем дозволено владеть. Но не так-то легко избавиться от старых инстинктов, и Каладин все время смотрел на руку.

— Я подслушал разговор стражников, — продолжил раб, подползая ближе. У него был тик, он часто-часто мигал. — Речь шла о том, что ты уже не раз пытался бежать. И однажды тебе это удалось.

Каладин не ответил.

— Смотри, — сказал раб, вынимая руку из лохмотьев. В ней оказалась миска с баландой, наполовину полная. — В следующий побег возьми меня с собой, — прошептал он. — И я буду отдавать тебе вот половину порции до тех пор, пока не выйдет удрать. Пожалуйста.

Слетелись спрены голода. Они выглядели как маленькие, едва видные коричневые мухи, вьющиеся вокруг головы раба.

Каладин отвернулся, разглядывая бесконечные холмы и волнующуюся траву. Он положил одну руку на решетку и прижал к ней голову, ноги все еще свисали наружу.

— Ну? — спросил человек.

— Ты идиот, — прошептал Каладин. — Если ты будешь отдавать мне половину своей еды, то станешь слишком слабым и не сумеешь убежать, даже если и попытаешься. А я больше не буду пробовать. Бесполезно.

— Но…

— Десять раз, — прошептал Каладин. — Десять попыток за восемь месяцев, от пяти разных хозяев. Ну, и сколькие из них удались?

— Ну… если ты еще здесь…

Восемь месяцев. Восемь месяцев рабства, восемь месяцев баланды и побоев. Вечность. Он почти не помнил армию.

— Невольник не может спрятаться, — сказал Каладин. — Особенно раб с такими отметинами на лбу. Несколько раз я убегал. Но они всегда находили меня. И я опять оказывался здесь.

Когда-то люди называли его счастливчиком. Благословленным Штормом. Они ошибались — ему не везло никогда. Солдаты — суеверный народ, и, хотя он с самого начала возражал, они называли его так, и чем дальше, тем больше. Любой, кого он пытался защитить, умирал. Опять и опять. И вот он здесь, на дне пропасти. Лучше не сопротивляться. Это его выбор, он покорился.

И приобрел определенную свободу. Свободу ни о чем не заботиться…

Раб наконец осознал, что Каладин больше ничего не скажет, вернулся на свое место и стал доедать баланду.

Фургон с рабами катился дальше. Куда ни погляди, тянулись зеленые луга. Однако земля вокруг громыхающего фургона была абсолютно голой. Стоило фургону подъехать поближе, как трава исчезала — каждый стебелек втягивался в дырочку в камне размером с булавочную головку.

Фургон проезжал, и трава робко высовывалась снова, каждая травинка тянулась к солнцу. Выходило так, что клетки с рабами катились по безжизненной каменной дороге, расчищенной только для них.

Здесь, далеко в Ничейных Холмах, сверхштормы были невероятно сильны, и растения научились выживать. Научились делать то, что должен уметь каждый, — выживать. Держаться, несмотря на шторм.

На Каладина повеяло запахом еще одного немытого потного тела, зашаркали ноги. Он с опаской оглянулся, ожидая увидеть того же самого раба.

Но нет, это был другой человек. С длинной черной бородой, спутанной, грязной, полной крошек. Каладин держал бороду короткой, разрешая наемникам Твилаква время от времени подстригать ее. Как и Каладин, раб был одет в изодранный коричневый мешок и имел — конечно! — темные глаза, возможно темно-зеленые, трудно сказать. При этом свете они казались коричневыми или черными.

Новоприбывший сжался под взглядом Каладина. На одной из рук у него была сыпь, в виде пятака обесцвеченной кожи. Вероятно, он подошел потому, что видел, как Каладин говорил с первым. Каладин внушал рабам страх с первого же дня, но их тянуло к нему.

Каладин вздохнул и отвернулся. Раб неуверенно сел рядом.

— Ничего, если я спрошу, как ты стал рабом, друг? Не могу не поинтересоваться. Мы все хотим знать.

Черноволосый, судя по выговору, был алети, как и Каладин. Как и большинство рабов. Каладин не ответил.

— Вот я, например, похитил стадо чулл, — сказал человек хриплым голосом, как будто листы бумаги потерлись друг о друга. — Если бы я украл одну чуллу, меня бы просто побили. Но все стадо… Семнадцать голов. — Он хихикнул, восхищаясь собственной наглостью.

В дальнем конце фургона опять кто-то закашлялся.

Плачевная доля рабов. Слабые, больные, голодные. Некоторые бежали по несколько раз — хотя шаш был только у Каладина. И, по большей части, здесь находились самые дешевые из дешевых, приобретенные с большой скидкой. Скорее всего, их перепродадут куда-нибудь подальше, где не хватает рабочей силы. На окраинах Ничейных Холмов разбросано множество независимых маленьких городов, где никто и не слышал о законах Ворин по отношению к рабам.

Дорога считалась крайне опасной. Никто не владел этими землями, и, пересекая их так далеко от традиционных караванных путей, Твилакв рисковал наткнуться на банду безработных головорезов, людей без чести и совести, вполне способных убить рабовладельца и его рабов ради нескольких чулл и фургонов.

Людей без чести. А бывают ли люди, у которых она есть?

Нет, подумал Каладин. Честь умерла восемь месяцев назад.

— Ну? — спросил раб со спутанной бородой. — Почему тебя сделали рабом?

Каладин опять вцепился в решетку. Он не ответил на вопрос, но заговорил:

— Кто повинен в том, что тебя схватили?

— Женщина, конечно. Я должен был предвидеть, что она меня продаст, — сказал длиннобородый.

— Лучше бы ты не крал чулл. Они слишком медленные. Лошади намного быстрее.

Человек громко рассмеялся.

— Лошади? Ты считаешь меня сумасшедшим, да? Если бы я украл лошадей, меня бы повесили. За чулл я заработал только отметину на лбу.

Каладин искоса взглянул на него. Судя по лбу, его собеседник пребывал в неволе дольше, чем Каладин. Кожа вокруг шрама выцвела и побелела.

Что за глифпара?

Сас морон, — сказал Каладин. Название области сверхлорда, где человека заклеймили.

Раб, не веря своим ушам, посмотрел на него.

— Эй! Ты знаешь глифы? — Некоторые из рабов поблизости зашевелились, тоже потрясенные. — Друг, твоя история, наверно, еще более странная, чем я думал.

Каладин перевел взгляд на травы, колыхавшиеся под слабым ветром. Там, где ветер дул посильнее, самые чувствительные из травинок скрылись в свои убежища, образуя проплешины, как на шкуре больной лошади. Спрен ветра не улетал, по-прежнему кружился над зеленым морем травы. Как долго он следует за ним? По меньшей мере пару месяцев. Невероятно странно. Быть может, это не один и тот же. Различить их невозможно.

— Ну? — попытался подтолкнуть его раб. — Почему ты здесь?

— Очень много причин, — сказал Каладин. — Неудачи. Преступления. Предательство. Вероятно, те же самые, как и у всех нас.

Несколько человек вокруг него согласно заворчали; у одного из них ворчание перешло в частый кашель.

Постоянный кашель, подумала какая-то часть сознания Каладина, сопровождаемый горячечным ночным бредом и мокротой. Звучит как скрежет.

— Тогда, — сказал разговорчивый человек, — я задам другой вопрос. Будь конкретнее, говорила мне матушка. Говори, что имеешь в виду, и спрашивай, что хочешь узнать. За что ты получил первую отметину на лоб?

Каладин сел, чувствуя, как фургон стучит и катится под ним.

— Убил светлоглазого.

Его безымянный собеседник присвистнул, на этот раз более уважительно, чем раньше.

— Удивительно, что тебя не разорвали на месте.

— Меня сделали рабом не из-за светлоглазого, которого я убил, — сказал Каладин. — Из-за другого, которого я не убил.

— Как так?

Каладин покачал головой, не желая отвечать на вопросы не в меру любопытного раба. В конце концов тот сдался, ушел в переднюю часть фургона, уселся там, уставившись на свои босые ноги.

* * *

Прошло несколько часов, а Каладин все еще сидел на месте, бесцельно ощупывая глифы на лбу. Сейчас это его жизнь, день за днем ехать в этой проклятой клетке.

Первые ожоги исцелились давным-давно, но кожа вокруг шаша была еще красной, раздраженной и покрыта струпьями. И пульсировала, как второе сердце. Жгло намного сильнее, чем тогда, в детстве, когда он схватился за раскаленную ручку сковородки.

Голову Каладина сверлил шепот отца, повторяя давно затверженный урок. Нанеси мазь, чтобы не было заражения. Промывай каждый день.

Навевающие грусть воспоминания. У него нет ни сока четырехлиственника, ни листерового масла. И даже воды, чтобы промыть ожог.

Покрытые струпьями края раны стянули кожу, лоб сдавило. Он ничего не мог с собой сделать и каждые несколько минут чесал лоб, раздирая рану до крови. Он привык вытирать струйки крови, бегущие из трещин в корке; правое предплечье было вымазано в крови. Будь у него зеркало, он, скорее всего, увидел бы, как крошечные красные спрены горячки сгрудились вокруг раны.

Солнце село на западе, но фургон продолжал катиться. Фиолетовый Салас поднялся над восточным горизонтом, сначала неуверенно, как если бы хотел убедиться, что солнце скрылось. Стояла ясная ночь, звезды дрожали высоко в небе. В эту часть года Шрам Телна — трепещущая полоса темно-красных звезд, проступающих под мигающими белыми, — находился высоко.

Раб опять закашлялся. Плохой мокрый кашель. Каладину захотелось вскочить и броситься на помощь, но что-то внутри его изменилось. Слишком много людей, которым он пытался помочь, мертвы. Он теперь считал — довольно нелогично, — что без его вмешательства человеку будет только лучше. После потери Тьена, потом Даллета и его людей и казни десяти групп рабов, одной за другой, трудно найти в себе желание помогать.

Спустя два часа после восхода первой луны Твилакв, наконец, объявил привал. Два грубых наемника спустились со своих мест на крышах фургонов и принялись разводить костер. Долговязый Таран, мальчик-слуга, занялся чуллами. Большие ракообразные были не меньше самого фургона. Они улеглись и втянулись внутрь раковин с обычной порцией зерна в клешнях. Вскоре они превратились в три черных холма, в темноте ничем не отличавшиеся от больших валунов. Дошла очередь и до рабов. Твилакв дал каждому по ковшу воды — его имущество должно быть здоровым. Или по меньшей мере настолько здоровым, насколько возможно в таких ужасных условиях.

Твилакв начал с первого фургона, и Каладин, все еще сидевший у решетки, ощупал пальцами самодельный пояс, в котором прятал листочки. Они успокаивающе затрещали, жесткая сухая шелуха прижалась к коже. Он еще и сам не знал, что собирается с ними делать. Он собрал их так, бесцельно, во время одной из прогулок, когда им разрешили выйти из фургона и размять ноги. Он сомневался, что в караване кто-нибудь еще распознает в них блекбейн — узкие листочки на зубчатых трилистниках, — но не хотел рисковать.

Он рассеянно вынул листья и потер их между указательным и большим пальцем. Их нужно высушить — только тогда можно использовать всю их силу. Но зачем он вообще хранит их? Отомстить с их помощью Твилакву? Или на непредвиденный случай, когда дела пойдут настолько плохо, что жизнь станет невыносима?

Конечно, я не собираюсь упасть так низко, подумал он. Скорее всего инстинкт — увидел оружие, надо завладеть им, даже таким необычным. Вокруг было темно. Салас — самая маленькая и тусклая из всех лун, и ее фиолетовый свет, вдохновивший бесконечное число поэтов, не очень-то поможет вам разглядеть руку перед собственным лицом.

— О! — сказал мягкий женский голос. — А это еще что?

Полупрозрачная фигура — высотой в ладонь — всплыла над краем пола рядом с Каладином. Она карабкалась в фургон так, как если бы поднималась на высокогорное плато. Спрен ветра принял форму крохотной женщины — большие спрены могли менять форму и размер — с угловатым лицом и длинными текучими волосами, исчезавшими в тумане за ее головой. Она — Каладин поневоле стал считать спрен женщиной — переливалась бледно-голубыми и белыми цветами и носила простое белое платье, девичьего покроя, спускавшееся до середины голени. Как и волосы, его концы таяли в тумане. Ноги, руки и лицо отчетливо выделялись, у нее также были бедра и грудь грациозной стройной девушки.

Каладин, нахмурясь, глядел на духа. Спрены всегда были вокруг, и по большей части никто не обращал на них внимания. Но эта была странной. Сейчас она двигалась так, как если бы ступала по невидимой лестнице. Наконец она поднялась настолько высоко, что могла бы рассмотреть руку Каладина, поэтому он закрыл пальцами черные листья. Она обошла вокруг его кулака. Девушка-дух слабо светилась, как изображение, оставшееся на сетчатке после солнечного света, но ничего не освещала.

Она нагнулась, посмотрела на его руку под одним углом, потом под другим, как ребенок, ожидающий найти спрятанную конфету.

— Что это? — шепотом спросила она. — Ты можешь показать мне. Я никому не скажу. Это сокровище? Ты отрезал кусок ночной рубашки своей возлюбленной и спрятал его там? Или сердце жука, крошечное, но могущественное?

Он ничего не ответил, заставив ее надуть губы. Бескрылая, она взлетела и застыла в воздухе, посмотрев ему прямо в глаза.

Каладин, почему ты не замечаешь меня?

Каладин вздрогнул.

— Что ты сказала?

Девушка-дух озорно улыбнулась, отпрыгнула, ее фигура расплылась, превратилась в длинную ленточку бело-голубого света. Она метнулась к решетке, проскочила сквозь нее — извиваясь и крутясь в воздухе, как кусочек материи, подхваченный воздухом, — и исчезла.

— Шторм тебя побери! — крикнул Каладин, вскакивая на ноги. — Дух! Что ты сказала? Повтори! — Спрены не способны были позвать его по имени, ведь у них отсутствовал разум. Те, что побольше — вроде спренов ветра или рек, — подражали голосам или копировали выражение лиц, но думать не могли. Не могли…

— Эй, кто-нибудь из вас слышал? — спросил Каладин, поворачиваясь к сокамерникам. Крыша фургона была достаточно высока, и Каладин мог стоять в полный рост. Все остальные лежали, ожидая свой ковш воды. Никто ничего не сказал, только некоторые что-то пробурчали, а больной человек в углу закашлялся. Даже «друг» Каладина не обратил на него внимания. Он вообще впал в оцепенение, безотрывно глядел на ступни ног, время от времени шевеля пальцами.

Может быть, никто и не видел спрена. Многие из больших спренов были невидимы для всех, кроме того, кого мучили. Каладин снова уселся на пол и свесил ноги наружу. Девушка-дух назвала его по имени, но, без сомнения, она только повторила то, что слышала раньше. Но… никто из людей в клетке не знал его имени.

Неужели я схожу с ума, подумал Каладин. Вижу то, чего нет. Слышу голоса.

Он глубоко вздохнул и разжал пальцы. Он слишком сильно сжал кулак и сломал несколько листьев. Нужно завернуть их, чтобы больше не…

— Очень интересные листья, — послышался тот же женский голос. — Ты их очень любишь, а?

Каладин подпрыгнул и повернулся на голос. Спрен стояла в воздухе рядом с его головой, белая одежда развевалась на ветру, которого Каладин не чувствовал.

— Откуда ты знаешь мое имя? — спросил он.

Девушка-спрен не ответила. Она неторопливо прошлась по воздуху, высунула голову сквозь решетку и какое-то время наблюдала, как в первом фургоне Твилакв раздает воду последним рабам. Потом опять посмотрела на Каладина.

— Почему ты не борешься? Раньше ты боролся. Сейчас перестал.

— А почему тебя это волнует, дух?

Она откинула голову.

— Не знаю, — сказала она, как будто удивляясь самой себе. — Но волнует. Это странно?

Более чем странно. Эта спрен не только назвала его имя, но и помнила то, что он делал несколько недель назад. Каким образом?

— Люди не едят листья, сам знаешь, Каладин, — сказала она, сложив полупрозрачные руки. Потом опять откинула голову. — Или едят? Я не помню. Ты такой странный. Твой рот набит такими странными словами, и они выходят наружу, когда ты думаешь, что тебя никто не видит.

— Откуда ты знаешь мое имя? — прошептал он.

— А откуда ты знаешь его?

— Я знаю, потому… потому что оно мое. Мои родители сказали мне его. Не знаю.

— Вот и я тоже, — кивнула она, как если бы выиграла в споре.

— Отлично, — сказал он. — А почему ты используешь мое имя?

— Потому что это вежливо. А ты очень невежливый.

— Спрены не знают, что такое вежливость!

— Вот опять, — сказала она, указывая на него. — Как невежливо.

Каладин мигнул. Ну, в конце концов он находился очень далеко от того места, где вырос, он ходит по чужим камням и ест чужую еду. Возможно, здесь живут другие спрены, не такие, как дома.

— Почему ты не отказался от борьбы? — спросила она, приземлилась на его ноги и посмотрела ему прямо в глаза. Насколько он чувствовал, она ничего не весила.

— Я не могу бороться, — тихо сказал он.

— Ты делал это раньше.

Он закрыл глаза и прижал голову к решетке.

— Я так устал.

Он не имел в виду физическую усталость, хотя восемь месяцев жизни впроголодь забрали немало его силы, которую он развил в себе во время войны. Он чувствовал себя усталым. Даже когда высыпался. Даже в те редкие дни, когда не был голоден и не закостенел от побоев.

— Раньше ты тоже уставал.

— Я потерпел поражение, дух, — ответил он, покрепче закрыв глаза. — Зачем ты мучаешь меня?

Они все погибли. Кенн и Даллет, а до них Туккс и Таккер. Еще раньше Тьен. А еще раньше… Он вспомнил кровь на руках и труп юной девушки с бледной кожей.

Некоторые из рабов рядом с ним зашептались, наверное решив, что он сошел с ума. Любой может попытаться поговорить со спреном, но все быстро убеждаются, что это бессмысленно. Сошел ли он с ума? Возможно, он должен этого хотеть — освободиться от боли. Но пока она мучит его.

Он открыл глаза. Твилакв уже подошел к их фургону с ведром воды. Полный кареглазый мужчина слегка прихрамывал, наверное когда-то сломал ногу. Он был из Тайлена, а все тайленцы имеют одинаковые белые бороды — независимо от возраста и цвета волос — и белые брови. Эти брови вырастают до невероятных размеров, и тайленцы откидывают их за уши — две белые пряди среди черных волос.

Его одежда — штаны в черную и красную полоску, темно-синий свитер и такого же цвета вязаная шапочка — когда-то была красивой, но сейчас изорвалась и истрепалась. Чем он отличается от раба? Его жизнь — повседневная продажа и покупка человеческой плоти — похоже, сильно повлияла на него. Он измучился душой, хотя и набил полные карманы денег.

Твилакв, держась подальше от Каладина, поднес масляную лампу к решетке, разглядывая кашляющего раба, потом позвал наемников. Один из них, Блут, — Каладин даже не знал, зачем выучил их имена, — вышел вперед, и Твилакв тихо что-то ему сказал, указывая на раба. Блут кивнул, на его грубое лицо набежала тень, и он снял с пояса дубину.

Спрен воздуха плавно перетекла в белую ленточку и бросилась к больному. Она несколько раз облетела его и только потом опустилась на пол, опять став девушкой. Она, похоже, изучала человека. Как любопытный ребенок.

Каладин отвернулся и закрыл глаза. И опять в голове зазвучал четкий голос отца.

Чтобы вылечить скрежещущий кашель, возьми две пригоршни кровавого плюща, разотри его и приготовь питье. Принимать каждый день. Если плюща под рукой нет, давай пациенту укрепляющее питье, желательно с сахаром. Если пациент будет пить достаточно, скорее всего выживет.

Скорее всего выживет…

Кашель не стихал. Кто-то отомкнул дверь клетки. Разве они знают, как помочь человеку? Совсем просто. Дайте ему воды, и он выживет.

Не имеет значения. Лучше не вмешиваться.

Люди умирают на поле боя. Юное лицо, такое знакомое и дорогое, глядит на Каладина в поисках спасения. Меч рассекает шею. Носитель Осколков врубился в армию Амарама.

Кровь. Смерть. Поражение. Боль.

Голос отца. Ты действительно хочешь бросить его, сынок? Дать ему умереть, хотя можешь помочь?

Шторм побери!

— Остановитесь! — крикнул Каладин, вставая.

Остальные рабы шарахнулись назад. Блут хлопнул дверью клетки и поднял дубинку. Твилакв спрятался за наемником, используя его как укрытие.

Каладин глубоко вздохнул, одной рукой крепко сжал листья, второй смахнул кровь. Потом пересек маленькую камеру — босые ноги громко протопали по деревянному полу — и встал на колени около больного. Мерцающий свет осветил вытянутое изнеможенное лицо и бескровные губы. Больной опять кашлянул; мокрота зеленоватая и густая. Каладин пощупал шею человеку, нет ли опухоли, и проверил темные карие глаза.

— Это называется скрежещущий кашель, — сказал Каладин. — Он будет жить, если в течение пяти дней каждые два часа давать ему дополнительный ковш воды. Нужно поить его насильно. Смешайте с сахаром, если он у вас есть.

Блут почесал массивный подбородок и вопросительно посмотрел на невысокого рабовладельца.

— Вытащи его, — сказал Твилакв.

Больной раб проснулся, когда Блут открыл клетку. Наемник небрежно махнул дубинкой, и Каладин неохотно отступил. Убрав дубинку, Блут схватил человека под мышки и потащил наружу, все время нервно поглядывая на Каладина. В последнем неудачном побеге Каладина участвовали двадцать вооруженных рабов. Хозяин должен был убить его, но только назвал «интриганом», заклеймил шашем и продал за жалкие гроши.

Всегда находилась причина, по которой Каладин выживал, хотя те, кому он пытался помочь, умирали. Некоторые люди могли бы назвать это благословением, а он — иронией, смешанной с пыткой. У предыдущего хозяина он какое-то время общался с человеком с запада, селайцем, который рассказал ему легенды о Старой Магии, способной околдовать людей. Быть может, это именно то, что с ним происходит?

Не дури´, сказал он себе.

Дверь клетки щелкнула, закрываясь. Клетки были необходимостью — Твилакв должен был защищать свое хрупкое имущество от сверхштормов. У клеток были деревянные стенки, которые ставили, как только начинался ураган.

Блут оттащил раба за костер и положил рядом с нераспечатанным бочонком воды. Каладин расслабился.

Возможно, ты еще можешь помочь, сказал он самому себе. Возможно, есть для чего жить.

Каладин разжал кулак и посмотрел на черные листья, лежащие в ладони. Они ему не нужны. Подсыпать их в питье Твилаква? Опасно и бесполезно. Он действительно хочет убить рабовладельца? Чего он этим добьется?

В воздухе раздался глухой треск, за ним другой, как если бы кто-то уронил мешок с зерном. Каладин вздернул голову и посмотрел туда, куда Блут положил больного раба. Наемник опять поднял дубинку, потом резко опустил вниз; оружие крушило череп раба.

Раб не издал ни звука, не закричал от боли или негодования, его тело неподвижно лежало в темноте; Блут поднял труп и перекинул через плечо.

— Нет! — закричал Каладин, прыгнул к решетке и ударил руками по прутьям. — Нет!

Твилакв отшатнулся от костра, с опаской глядя на Каладина.

— Шторм тебя забери! — проорал Каладин. — Он мог выжить, ты, ублюдок!

Твилакв посмотрел на него. Потом не спеша поправил вышитую синюю шапочку.

— Он мог бы заразить вас всех, знаешь ли, — сказал он, выговаривая слова с легким акцентом, с неправильными ударениями и склеивая слова. Каладину всегда казалось, что тайленцы не говорят, а мямлят. — Я не хочу терять весь фургон из-за одного человека.

— Он уже перестал быть заразным, — сказал Каладин, молотя ладонями по решетке. — Если бы кто-нибудь из нас подцепил от него болезнь, мы бы все уже давно кашляли.

— Теперь точно не будете. А он был безнадежен.

— Я же сказал тебе, наоборот!

— А почему я должен верить тебе, дезертир? — оживляясь, сказал Твилакв. — Почему я должен верить человеку, в глазах которого горит ненависть? Ты бы убил меня, если б мог. — Он пожал плечами. — Но мне все равно. Я хочу, чтобы ты был здоров, когда придет время тебя продавать. Да ты должен благодарить меня за то, что я спас тебя от болезни.

— Я благословлю твою погребальную пирамиду, когда вознесу на нее твой труп, — прорычал Каладин.

Твилакв усмехнулся, но отошел поближе к костру.

— Лучше побереги свои силы и ярость, дезертир. Мне за них должны хорошо заплатить.

Только в том случае, если доживешь, подумал Каладин. Твилакв, напоив рабов, всегда кипятил оставшуюся в ведре воду и делал из нее чай. Если Каладин сумеет получить воду последним, ничего не стоит бросить порошок из листьев в воду и…

Каладин застыл и посмотрел на руки. В спешке он совершенно забыл о блекбейне и выронил листья, когда бил руками по решетке. Осталось несколько кусочков, слишком мало!

Он отвернулся и посмотрел назад: пол клетки был покрыт грязью. Если листья упали на него, все, собрать их невозможно. А тут еще поднялся ветер, выдувая грязь и пыль в ночь.

И даже здесь он проиграл.

Он сел спиной к решетке и склонил голову. Поражение. Проклятая спрен воздуха металась вокруг него, выглядя сбитой с толку.

Глава третья Город Колокольчиков

Человек стоял на утесе и глядел на родную страну, упавшую в прах. Далеко внизу несся бурный поток. Он услышал, как закричал ребенок. Это были его собственные слезы.

Получено в четвертый день Таната, 1171 год, тридцать секунд до смерти. Объект — достаточно известный сапожник.


Шаллан даже представить себе не могла, что однажды окажется в Харбранте, Городе Колокольчиков. Она часто мечтала о странствиях, но была уверена, что придется провести всю юность в семейном поместье, путешествуя только с героями книг из библиотеки отца. Потом ее выдадут замуж за одного из союзников отца, и она сменит одно поместье на другое.

Ожидание чем-то похоже на хрупкую вазу — чем крепче за него держишься, тем легче оно трескается.

И вот она стоит, затаив дыхание и прижав к груди альбом для рисунков, пока портовые рабочие подтягивают корабль к пристани. Огромный город поражал воображение. Построенный на крутом склоне, Харбрант казался вбитым в широкий разлом клином, широкая сторона которого обращена к океану. Тяжеловесные здания с квадратными окнами, построенные, судя по виду, из какой-то глины. Крэм? Фасады ярко раскрашенные, чаще всего красные или оранжевые, хотя встречаются и голубые с желтым.

И колокольчики, конечно. Она уже слышала их чистые голоса. Ей пришлось вытянуть шею, чтобы увидеть самую высокую точку города — Харбрант, как гора, навис над ней. Сколько же в нем жителей? Тысячи? Десятки тысяч? Она опять поежилась — обескураженная, но вдохновленная, — потом прикрыла глаза, закрепляя в памяти увиденное.

Вокруг суетились моряки. «Удовольствие Ветра», узкое суденышко с одним парусом, с трудом вмещало ее, капитана, его жену и полудюжину матросов. С самого начала оно показалось ей слишком хрупким, но капитан Тозбек, спокойный осторожный человек, оказался великолепным моряком, хотя и язычником. Он аккуратно провел корабль вдоль побережья, всегда успевая находить укрытие от сверхштормов.

Капитан внимательно следил за ходом швартовки. Тозбек, невысокий человек, ростом с Шаллан, очень смешно зачесывал свои белые тайленские брови, и они походили на два веера, колышущиеся над глазами, каждый в фут длиной. На нем были простая вышитая шапочка и черный камзол с серебряными пуговицами. Раньше она представляла себе, что шрам на челюсти он получил в жаркой схватке с пиратами. Но вчера с разочарованием услышала, что во время непогоды его ударила по голове высвободившаяся снасть.

Его жена, Эшелв, уже спускалась по трапу, чтобы известить власти о прибытии. Капитан, заметив, что Шаллан рассматривает его, подошел к девушке. Он был старым деловым партнером их семьи, отец ему полностью доверял. И это было хорошо, потому что согласно плану, придуманному ею с помощью братьев, она не могла взять с собой фрейлину или няню.

Именно этот план заставлял Шаллан нервничать. Трепетать как лист осины на ветру. Она ненавидела лгать. Но финансовое положение их семьи… Они остро нуждались в денежных вливаниях или какой-нибудь другой поддержке веденских политиков. Иначе им не протянуть и года.

Сначала — самое главное, подумала Шаллан, заставив себя успокоиться. Найти Джаснах Холин. Предполагая, что она опять не уехала без меня.

— Я послал парня навести справки о принцессе от вашего имени, Ваша Светлость, — сказал Тозбек. — Если она здесь, мы скоро об этом узнаем.

Шаллан благодарно кивнула, по-прежнему сжимая альбом. На берегу сновали сотни людей. Некоторые носили знакомую одежду — штаны, рубашки, зашнурованные на груди, женщины щеголяли в юбках и цветных блузках. Кто-то из них мог быть из ее родной страны, Джа Кеведа. Харбрант был независимым городом-государством, хотя маленьким и слабым, и его пристани были открыты всем кораблям — никто никого не спрашивал про национальность или положение. И люди текли в него.

Море людей, подобных которым она никогда не видела. А вот эти, укутанные в один кусок материи, скорее всего мужчины — или женщины — из Ташикка, на далеком западе. А вот эти в длинных сюртуках, доходивших до щиколоток, но распахнутых на груди, как плащи… откуда? Нечасто увидишь так много паршменов, работающих на пристани и переносящих грузы на спинах. Как и те паршмены, которыми владел ее отец, это были крепкие люди с толстыми руками и ногами и странной кожей, как будто сделанной из мрамора, — некоторые куски белые или черные, другие красные. Узор никогда не повторялся от человека к человеку.

Добрую часть этих шести месяцев Шаллан охотилась за Джаснах Холин, переезжая из города в город, и уже начала думать, что никогда ее не найдет. Неужели принцесса избегает ее? Нет, не может быть — Шаллан не настолько важная персона. А Ее Светлость Джаснах Холин — одна из самых могущественных женщин в мире. И одна из самых бесчестных. Единственная еретичка среди членов почтенной королевской семьи.

Шаллан постаралась успокоиться. Скорее всего, они узнают, что Джаснах опять улизнула. «Удовольствие Ветра» останется у пристани на ночь, и ей опять придется договариваться с капитаном о цене — будем надеяться, со скидкой, потому что ее семья вложила достаточно денег в бизнес Тозбека — плавания до следующего порта.

Прошли месяцы с того времени, как Тозбек рассчитывал от нее избавиться. Но она никогда не ощущала его недовольства — честь и верность заставляли его всегда соглашаться с ее требованиями.

Однако его терпение — и ее деньги — когда-нибудь должны будут закончиться. Она уже использовала половину сфер, которые взяла с собой. Конечно, он не бросит ее одну в незнакомом городе, но, увы, может настоять, чтобы они вернулись в Веденар.

— Капитан, — крикнул моряк, взбегая по трапу. Его темную кожу человека, постоянно работающего на солнце, прикрывали только просторные штаны и жилет. — Сэр, портовый чиновник говорит, что она еще не уехала.

— Ха! — сказал капитан, поворачиваясь к Шаллан. — Охота закончена!

— Хвала Герольдам, — прошептала та.

Капитан улыбнулся, его пышные брови казались потоками света, текущими из глаз.

— Быть может, ваше прекрасное лицо принесло нам попутный ветер. Даже спрены воздуха восхищаются вами, Ваша Светлость, и привели нас сюда!

Шаллан покраснела, решив, что лучше не отвечать.

— Ага! — сказал капитан и ткнул в нее пальцем. — Я вижу, вам есть что сказать, — по глазам вижу, юная барышня! Выплюньте слова. Их нельзя держать внутри, они — свободные создания, и если им не дать волю, то расстроится желудок.

— Это будет невежливо, — запротестовала Шаллан.

Тозбек захохотал.

— Месяцы пути, но вы не изменились. В который раз я говорю вам — мы моряки! Мы забыли, что такое вежливость, в тот миг, когда впервые вступили на палубу; и нас не переделать.

Она улыбнулась. Суровые няни и учительницы приучили ее держать язык за зубами — хотя братья упивались теми минутами, когда она говорила. Она любила забавлять их колкими замечаниями, но только тогда, когда никто другой не мог услышать. Она с нежностью вспомнила о часах, проведенных рядом с потрескивающим очагом в ее комнате: младшие трое из четырех ее братьев сидят вокруг, слушая, как она издевается над последним прихлебателем отца или очередным странствующим ардентом. Она часто придумывала дурацкие монологи, которые якобы произносили известные люди. Последние, узнай, что они нечто подобное говорили, были бы весьма удивлены.

В ней укоренилось то, что няни называли «наглостью». И матросы ценили ее остроумные замечания даже больше, чем братья.

— Хорошо, — сказала Шаллан, смущаясь, но собираясь высказаться. — Вот что я подумала: вы сказали, что моя красота задобрила ветры и поэтому они так быстро принесли нас в Харбрант. Следовательно, мы все время опаздывали только потому, что мне не хватает красоты, не так ли?

— Ну… ээ…

— Значит, на самом деле вы сказали мне, что я была красива ровно шестую часть пути.

— Глупости! Юная барышня, вы прекрасны, как рассвет солнца!

— Рассвет солнца — то есть чересчур розовая? — Она дернула свои длинные темно-рыжие волосы, — и заставляю мужчин ворчать, когда они видят меня?

Он засмеялся, к нему присоединилось несколько матросов.

— Хорошо, — сказал капитан Тозбек, — вы как цветок.

— У меня аллергия на цветы, — скривилась она.

Он поднял бровь.

— Но, — призналась она, — они действительно очаровательны. Но если вы подсунете мне букет, я начну чихать с такой силой, что вам придется искать на стенах улетевшие веснушки.

— Даже если это правда, я все равно повторю, что вы красивы, как цветок.

— Тогда, как я понимаю, молодые люди моего возраста страдают аллергией на цветы и, наверно, поэтому держатся от меня подальше. — Она поморщилась. — Вот видите, я говорила вам, что это невежливо. Молодая женщина должна придерживать свой язычок за зубами.

— Ах, юная барышня, — сказал капитан, и кончик его вышитой шапочки качнулся к ней. — Мне и парням будет не хватать вашего острого язычка. Даже не знаю, что мы будем делать без вас.

— Поплывете, скорее всего, — ответила она. — И будете есть, пить, петь и глядеть на волны. Все то, что вы делаете сейчас, только у вас будет больше времени — вам не придется спотыкаться о девушку, сидящую на палубе с альбомом в руках, делающую наброски и что-то там бормочущую. Но я благодарю вас, капитан, за путешествие — оно было просто изумительное, хотя немножко длинное.

Он понимающе наклонил к ней шапочку. Шаллан усмехнулась — она сама не ожидала, что так раскрепостится. Братья беспокоились, что она слишком боязлива. Они считали ее робкой, потому что она не любила спорить и обычно молчала в присутствии большого числа людей. Возможно, она действительно должна робеть, уехав так далеко от Джа Кеведа. Но это так восхитительно. Она заполнила уже три альбома рисунками зверей и людей, и, хотя забота о финансах семьи постоянно омрачала мысли, она наслаждалась новыми событиями и переживаниями.

Тозбек занялся корабельными делами. Он хороший человек. И она, безусловно, поняла, что он восхищается ее скрытой от глаз, внутренней красотой. Хотя, конечно, он преувеличивал. У нее была белая кожа, а сейчас все без ума от загорелой кожи алети. Глаза, да, действительно были светло-голубыми, зато не слишком чистая семейная родословная наградила ее темно-рыжими волосами. Ни единого черного локона. Слава Герольдам, когда она достигла женской зрелости, почти все ее веснушки исчезли, но еще щеки и нос усеивали брызги солнца.

— Юная барышня, — сказал капитан, отдав распоряжения матросам. — Ее Светлость Джаснах, она, безусловно, в Конклаве.

— О, это там, где Паланиум?

— Да, конечно. И сам король там живет. Это же центр города, можно сказать. Только на самой вершине. — Он почесал подбородок. — В любом случае Ее Светлость Джаснах — сестра короля, она не остановится ни в каком другом месте Харбранта. Йалб покажет вам дорогу. Ваши сундуки мы пришлем позже.

— Огромное спасибо, капитан, — поблагодарила девушка и добавила традиционное пожелание счастья по-тайленски. — Шейлор мкбат нур. Пусть ветры благоприятствуют вам.

Капитан широко улыбнулся.

— Мкай бейд фортентис.

Она понятия не имела, что это значит. Она хорошо читала по-тайленски, но на слух не воспринимала почти ничего. Она улыбнулась, и это оказалось подходящим ответом, потому что он тоже улыбнулся и махнул одному из своих матросов.

— Мы пробудем у пристани еще два дня, — сказал он. — Видите ли, завтра придет сверхшторм, так что мы никак не сможем отплыть раньше. Если ваши дела с Ее Светлостью Джаснах пойдут не так, как вы надеетесь, мы сможем отвезти вас обратно в Джа Кевед.

— И еще раз спасибо.

— Не за что, юная барышня, — сказал он. — В любом случае мы должны были задержаться — закупить товары. Кроме того, в благодарность за мою каюту вы нарисовали замечательный портрет моей жены. Право, приятно.

Он подошел к Йалбу, давая ему указания. Шаллан ждала, убрав альбом в кожаную сумку. Йалб. Трудно даже произнести по-веденски. Почему тайленцы так любят собирать вместе согласные без гласных?

Йалб махнул ей рукой. Она пошла за ним.

— Будьте поосторожнее, девочка, — предупредил капитан, когда она проходила мимо. — Даже такой безопасный город, как Харбрант, скрывает много опасностей. Держите ушки на макушке.

— Я предпочитаю держать ушки под волосами, капитан, — ответила она, осторожно ступая по трапу. — Если я буду держать их «на макушке», то кто-нибудь обязательно попытается вернуть их на место дубинкой.

Капитан засмеялся, махнул на прощанье рукой, а она направилась вниз по трапу, держась правой — свободной — рукой за перила. Как и все женщины Ворин, она держала левую — безопасную — руку закрытой, выставляя только свободную. Обычные темноглазые женщины надевали перчатку, но женщина ее ранга должна выказывать больше скромности. Ее безопасную руку закрывала длинная манжета левого рукава, застегнутая на все пуговицы.

Традиционное воринское платье туго облегало грудь, плечи и талию и заканчивалось пышной юбкой. Оно было сшито из синего шелка с пуговицами из панциря чуллы по обеим сторонам. Безопасной рукой она прижимала к груди сумку, свободной держалась за перила.

Она сошла с трапа и окунулась в лихорадочную суету, царившую на пристани. Гонцы носились взад-вперед, женщины в красной одежде записывали в гроссбухи сведения о товарах. Харбрант был королевством Ворин, как Алеткар и родина Шаллан, Джа Кевед. Они вовсе не были язычниками, и умение писать входило в традиционное женское обучение; мужчины знали только глифы, оставляя буквы и чтение сестрам и женам.

Она не спрашивала, но не сомневалась, что капитан Тозбек умеет читать. Она видела, как он держал книги, и чувствовала себя неудобно. Редко какой мужчина умел читать. По меньшей мере те, кто не был ардентом.

— Хотите прокатиться? — спросил Йалб с таким кошмарным тайленским акцентом, что Шаллан с трудом поняла его.

— Да, пожалуй.

Он кивнул и помчался прочь, а она осталась на пристани, окруженная группой паршменов, которые деловито перекладывали деревянные ящики из одной груды в другую. Паршмены не отличались острым умом, но из них получались замечательные рабочие. Они никогда не жаловались и усердно делали то, что им говорили. Ее отец предпочитал их обычным рабам.

Действительно ли паршмены сражаются с алети на Разрушенных Равнинах? Шаллан это казалось таким странным. Паршмены — не воины. Они послушны и практически безобидны. Да, конечно, она слышала, что на Разрушенных Равнинах сражаются паршенди, чем-то физически отличающиеся от обычных паршменов. Сильнее, выше, умнее. Возможно, вообще не паршмены, а их далекие родственники.

К своему удивлению, на пристанях она увидела и животных. В воздухе порхало несколько небоугрей, выискивающих крыс или рыб. В трещинах настила прятались крошечные крабы, стаи хасперов висли на толстых бревнах. На улице, ведущей в город, они прятались в тени своих норок, ожидая упавшие кусочки.

Она не смогла противиться себе, открыла сумку и начала набрасывать охотящегося небоугря. Должна ли она опасаться всех этих людей? Она держала альбом с эскизами безопасной рукой, крепко сжимая его спрятанными под манжетой пальцами, и рисовала угольным карандашом. Она не успела закончить, как вернулся ее проводник вместе с человеком, запряженным в странный экипаж — два больших колеса и сидение, покрытое балдахином. Шаллан неуверенно опустила альбом. Она ожидала паланкин.

Человек, толкавший повозку, был невысок и темнокож, с широкой улыбкой и полными губами. Он жестом показал Шаллан сесть, что она и проделала, достаточно грациозно, как ее обучили няни. Возница что-то спросил на резком, отрывистом языке, который она не узнала.

— Что он сказал? — спросила она Йалба.

— Он хочет знать, везти вас коротким путем или длинным. — Йалб почесал голову. — Не вижу разницы.

— Подозреваю, что длинный стоит дороже, — ответила Шаллан.

— О, вы очень умная. — Йалб сказал что-то носильщику на том же самом резком языке. Человек что-то сказал в ответ.

— На долгом пути можно осмотреть город, — перевел Йалб. — Короткий — прямо в Конклав. Мало хороших видов, он сказал. Похоже, он заметил, что вы первый раз в городе.

— Неужели я так выделяюсь? — Шаллан покраснела.

— Э… нет, конечно нет, Ваша Светлость.

— То есть ты хочешь сказать, что я — как бородавка на носу королевы?

Йалб засмеялся.

— Ну да. Но вы не можете пойти куда-нибудь во второй раз, если не были в первый. Любой иногда выделяется, тем более такая хорошенькая девушка, как вы.

Она уже привыкла к вежливому ухаживанию матросов. Они никогда не заходили слишком далеко. Она подозревала, что жена капитана сурово поговорила с ними, когда заметила, что даже робкий флирт заставляет Шаллан краснеть. В имении отца слуги — даже полноправные граждане — боялись сказать лишнее слово.

Возница все еще ждал ответа.

— Короткий путь, пожалуйста, — сказала она Йалбу, хотя хотела бы избрать более живописный путь. Она — наконец-то! — в настоящем городе и должна выбрать короткую дорогу? Но Ее Светлость Джаснах неуловима, как дикий сонглинг, и лучше поспешить.

Основная дорога прорезала крутой склон, постоянно переваливая через маленькие горки, и даже на коротком пути ей вполне хватило времени увидеть большую часть города.

Харбрант оказался умопомрачительно богат странными людьми, достопримечательностями и звенящими колокольчиками. Шаллан, откинувшись на спинку сидения, впитывала его в себя. Магазины одного цвета стояли рядом, и, похоже, цвет обозначал то, чем они торговали: фиолетовый — одежда, зеленый — еда. В окраске домов также была своя закономерность, но Шаллан не смогла ее разгадать. Цвета были мягкие, размытые и приглушенные.

Йалб шел рядом с тележкой, возница что-то говорил ему. Йалб переводил, держа руки в карманах жилета.

— Он говорит, что здесь лайт и поэтому город такой необычный.

Шаллан кивнула. Многие города были выстроены в лайте — области, защищенной скалами от сверхшторма.

— Харбрант — один из самых безопасных городов в мире, — продолжал переводить Йалб, — и колокольчики символизируют это. По его словам, их впервые установили для того, чтобы предупреждать о приближении сверхшторма; дескать, ветер был настолько слаб, что люди не обращали на него внимания. — Йалб заколебался. — Он все это рассказывает, потому что хочет большие чаевые, Ваша Светлость. Я уже слышал эту историю и считаю ее полной ерундой. Если ветер дует настолько сильно, что колокольчики звенят, значит, и люди заметят. Кроме того, как можно что-то прозевать, когда проклятый дождь барабанит по твоей макушке?

Шаллан улыбнулась.

— Ничего, пусть продолжает.

Возница продолжал на своем рубленом языке — каком, интересно? Шаллан слушала перевод Йалба, впитывая виды, звуки и — к сожалению — запахи. С детства она привыкла к приятным запахам только что вычищенной мебели и свежеиспеченных хлебцев, готовящихся на кухне. Путешествие через океан познакомило ее с соленым и чистым морским воздухом.

Здесь не было и намека на чистоту. Из каждого переулка доносилась своя собственная отвратительная вонь. Ее сменяли острые ароматы еды, продаваемой уличными торговцами, — от такого соседства ее тошнило. К счастью, возница тащил повозку по самому центру широкой улицы, где вонь чувствовалась меньше, хотя из-за оживленного движения они продвигались не слишком быстро. Она во все глаза смотрела на тех, кто шел или проезжал мимо. Мужчины с голубоватой кожей и в перчатках были, конечно, из Натана. Но откуда эти высокие величавые люди в черной одежде? А люди с бородами, заплетенными в косички, похожие на сосульки?

Звуки, лившиеся в уши Шаллан, могли соревноваться с хором диких сонглингов около ее дома, только более разнообразные и громкие. Сотни голосов кричали друг на друга, смешивались с хлопаньем дверей, стуком колес по камню и криками небоугрей. Никогда не замолкавший звон колокольчиков составлял фон, усиливавшийся, когда дул ветер. Колокольчики виднелись в окнах, висели на стропилах, на каждом фонарном столбе и даже на каждом из четырех углов балдахина ее тележки. Она проехала полдороги, когда куранты переливчато пробили час. Тут же поднялся громкий нестройный звон маленьких колокольчиков.

Толпа поредела, когда они добрались до верхних кварталов города, и, наконец, возница остановил тележку перед массивным зданием на самом верху города. Здание было выкрашено в белый цвет и казалось скорее вырезанным из камня горы, чем построенным из кирпичей или обожженной глины. Колонны фасада вырастали из камня, а задняя сторона сливалась с утесом. Строение увенчивало несколько приземистых куполов, выкрашенных в металлические цвета. Светлоглазые женщины входили внутрь и выходили наружу, держа в руках принадлежности для письма. Они были одеты, как сама Шаллан, и их левую ладонь закрывала манжета. Мужчины носили штаны из жесткой материи и застегнутые на все пуговицы длинные воринские мундиры, заканчивающиеся жестким воротником, окружавшим всю шею. У многих из них на поясе висела шпага.

Возница что-то сказал Йалбу. Моряк, подбоченившись, начал спорить с ним. Шаллан улыбнулась, глядя на его серьезное выражение лица, и прищурилась, запомнила сцену; позже она ее нарисует.

— Он предлагает разделить разницу со мной, если я разрешу ему увеличить цену поездки, — возмущенно сказал Йалб, тряхнул головой и предложил Шаллан руку, помогая ей сойти с повозки. Она спустилась вниз и посмотрела на возницу, который смутился и глупо улыбнулся, как ребенок, пойманный во время кражи конфет.

Она сжала сумку безопасной рукой, а свободной поискала в ней мешочек с деньгами.

— Сколько я ему должна на самом деле?

— Двух осколков более чем достаточно. Я бы дал один. А этот вор хочет пять.

До этого путешествия она никогда не пользовалась деньгами — только восхищалась их красотой. Каждая сфера состояла из стеклянной бусины, немного больше ногтя, и маленького драгоценного камня в середине. Камень мог собирать Штормсвет, и это заставляло сферу светиться. Она открыла мешочек, из которого засияли обломки рубинов, изумрудов, бриллиантов и сапфиров. Она выбрала три бриллианта, стоившие меньше всего. Самыми дорогими были изумруды — с их помощью Преобразователи создавали еду.

Стеклянная часть сферы всегда была одинакового размера; стоимость определялась камнем внутри. В этих трех обломках, например, были крошечные кусочки бриллианта. Достаточно большие, чтобы заставлять сферы светиться Штормсветом, но слишком слабые для лампы. Марка — сфера средней стоимости — светилась слабее свечи, и надо было пять обломков, чтобы образовать марку.

Она привезла с собой только заряженные Штормсветом сферы, так как слышала, что темные считаются подозрительными; иногда ростовщика даже тащили в суд, если сомневались в подлинности камня. Самые ценные сферы она хранила в потайном мешочке, спрятанном в левом рукаве.

Она передала три сферы Йалбу, который вскинул голову. Она кивнула на возницу и покраснела, сообразив, что непроизвольно использовала Йалба как слугу. Не обиделся ли он?

Он засмеялся, выпрямился, словно подражая мажордому, и с мрачной усмешкой заплатил вознице. Тот засмеялся, поклонился Шаллан и потащил свою повозку прочь.

— Это тебе, — сказала Шаллан, вынимая рубин стоимостью в марку и отдавая Йалбу.

— Ваша Светлость, это слишком много!

— Частично из благодарности, — ответила она, — но главным образом для того, чтобы ты остался здесь на несколько часов, на случай если я вернусь.

— Огненная марка за несколько часов? Да это недельная зарплата матроса!

— Тогда этого вполне достаточно, чтобы тебе не хотелось куда-нибудь уйти.

— С места не сойду! — сказал Йалб, на удивление ловко поклонившись.

Шаллан глубоко вздохнула и пошла к величественному входу в Конклав. Вырезанный из камня зáмок был великолепен — художник в ней молил задержаться и изучить его, но она осталась непреклонной и вошла в огромное здание, как будто проглотившее ее. Со стен коридора свисали лампы с Штормсветом, светившие ярким белым светом.

Скорее всего, внутри каждой них находился бриллиантовый брум; большинство красивых зданий использовали Штормсвет для освещения. Брум — сфера максимальной стоимости — светила как несколько свечей.

В ровном свете ламп по коридору двигался нескончаемый поток светлоглазых, их слуг и писцов. Похоже, здание представляло из себя длинный широкий туннель, вырезанный в камне. По его сторонам находились большие комнаты и боковые коридоры. Здесь она почувствовала себя уверенней, чем снаружи. Это место — с его торопящимися слугами, низшими светлордами и светледи — было ей хорошо знакомо.

Она подняла свободную руку — знак того, что она нуждается в помощи, — и, ожидаемо, перед ней немедленно появился мажордом в хрустящей белой рубашке и черных брюках.

— Ваша Светлость? — спросил он на ее родном ведене, вероятно угадав язык по цвету волос.

— Я ищу Джаснах Холин, — сказала Шаллан. — Мне передали, что она в этих стенах.

Мажордом изысканно поклонился. Большинство дворцовых слуг могло похвастаться великолепной осанкой — той самой, которую Йалб только что пытался высмеять.

— Я немедленно вернусь с ответом, Ваша Светлость.

Он был темноглазый гражданин второго нана — очень высокий ранг. В вере Ворин выбрать Призвание — задачу, которой человек посвящал всю свою жизнь, — считалось жизненно важным. Выбрать хорошую профессию и работать не покладая рук — самый лучший способ гарантировать себе хорошее место в послежизни. Чаще всего те, кто выбрали Призвание исходя из своей природы, объединялись в особые девотарии.

Шаллан скрестила руки на груди и стала ждать. Она давно уже думала о своем собственном Призвании. Очевидно, это искусство — ей нравилось рисовать. Но кое-что привлекало ее больше, чем рисование, — изучение, вопросы, возникавшие при наблюдении. Почему небоугри боятся людей? Чем питаются хасперы? Почему крысы преуспевают в одной области и исчезают в другой? Так что она выбрала естественную историю.

Она желала стать настоящим ученым, получать трудные задачи, заниматься глубокими исследованиями. Не поэтому ли она разработала дерзкий план — найти Джаснах и стать ее подопечной? Возможно. Однако ей нужно будет постоянно оставаться настороже. Стать подопечной Джаснах — и ученицей — только первый шаг.

Она думала об этом, рассеянно подойдя к колонне и поглаживая свободной рукой полированный камень. Как почти все города Рошара — кроме некоторых районов на побережье, — Харбрант был выстроен из необработанного природного камня. Здания стояли прямо на камне, а это было вырезано в нем. Гранитная колонна, решила она, хотя и не могла похвастаться глубокими знаниями в геологии.

Пол покрывал длинный огненно-оранжевый ковер. Плотный материал должен был выглядеть богато, но износился от постоянной ходьбы по нему. Широкий прямоугольный коридор производил впечатление очень старого. Она как-то читала, что якобы Харбрант основали еще в сумрачные времена, до последнего Опустошения. Тогда, конечно, он был очень стар. Тысячи лет, ужасы Теократии — и все задолго до Измены. Во времена, когда по земле шествовали Несущие Пустоту с телами из камня.

— Ваша Светлость? — услышала она позади себя.

Шаллан повернулась и обнаружила, что слуга вернулся.

— Сюда, Ваша Светлость.

Она кивнула, и мажордом быстро повел ее по оживленному коридору. Она думала о том, как представиться Джаснах. Эта женщина уже давно превратилась в легенду. Даже Шаллан, живущая в далеком поместье в Джа Кеведе, слышала о выдающихся способностях сестры короля алети. Джаснах было только тридцать четыре года, но говорили, что она уже давно получила бы шапочку мастера-ученого, если бы не открытое поношение религии. Более точно, она яростно ругала девотарии, различные религиозные братства, в которые объединялись верующие Ворин.

Вульгарные шуточки ей сейчас не помогут. Она должна говорить чинно и благопристойно. Опека знаменитой женщины — лучший способ овладеть женскими науками: музыкой, рисованием, чтением, логикой. Точно так же для того, чтобы обрести занятие для мужчин, юноши пытались поступить в почетную гвардию какого-нибудь уважаемого светлорда.

Вначале, будучи в полном отчаянии, Шаллан написала Джаснах письмо об опекунстве — и никак не ожидала, что получит положительный ответ. И, получив его — требование через две недели прибыть в Дюмадари, — была потрясена. С тех пор она охотилась за неуловимой женщиной.

Джаснах — еретичка. Потребует ли она, чтобы Шаллан отказалась от своей веры? Очень сомнительно, что Шаллан сможет пойти на это. В те тяжелые дни, когда с ее отцом случилось самое худшее, учение Ворин, с его Славой и Сиянием, стало одним из немногих убежищ ее души.

Они свернули в более узкий коридор и принялись петлять где-то очень далеко от главного тоннеля. Наконец мажордом остановился у угла и жестом показал Шаллан, что она на месте. Из коридора справа от нее доносились голоса.

Шаллан заколебалась. Иногда она спрашивала себя, как она вообще до этого дошла. Самая робкая, самая тихая, самая младшая из всех пяти детей и единственная девочка. Всеми опекаемая и защищаемая. А теперь судьба всей семьи зависит только от нее.

Их отец умер. И было жизненно необходимо, чтобы это осталось в тайне.

Она не любила вспоминать тот день — вообще запретила себе о нем думать и приучила себя сразу сосредотачиваться на чем-нибудь другом. Но потеря отца могла обернуться катастрофой. Отец взял много ссуд — некоторые для сделок, некоторые для подкупа, маскируя последние под первые. В результате дом Давар был должен бешеные деньги большому числу людей, и без влияния отца кредиторы очень скоро набросились бы на них.

Обратиться за помощью было не к кому. Ее семью, главным образом из-за отца, ненавидели даже союзники. Кронпринц Валам — светлорд, которому ее семья присягнула на верность — болел, и никто другой не предлагал им защиту. Когда станет известно, что ее отец мертв и их семья обанкротилась, это будет концом дома Давар. Их проглотит и подчинит себе другой дом.

Они работали до изнеможения, как проклятые. Все тщетно. От отчаяния они уже подумывали о том, чтобы убить самых назойливых кредиторов. Только Шаллан могла помешать этому, и первый шаг — знакомство с Джаснах Холин.

Шаллан глубоко вздохнула и завернула за угол.

Глава четвертая Разрушенные Равнины

Я умираю, а? Эй, лекарь, почему ты выкачал из меня кровь? Кто это за тобой, с головой из линий? Я вижу далекое солнце, темное и холодное, оно светит в черном небе.

Получено в третий день Джеснана, 1172 год, одиннадцать секунд до смерти. Объект — реши, дрессировщик чулл. На пример следует обратить особое внимание.

— Почему ты не плачешь? — спросила спрен воздуха.

Каладин сидел, прислонясь спиной к углу, и глядел вниз. Планки пола перед ним были расщеплены, как если бы кто-нибудь пытался сорвать их ногтями. На расщепленной части темнели пятна — там сухое серое дерево смочила кровь. Бесполезная бредовая попытка побега.

Фургон продолжал катиться. Одно и то же, каждый день. Утром тебя будят, все болит после беспокойной ночи, проведенной на полу, без матраса и одеяла. Весь фургон будят одновременно, рабов, закованных в кандалы, выводят наружу, дают возможность размять ноги и облегчиться. Потом собирают вместе, дают утреннюю баланду, и фургон опять катится вперед, вплоть до дневной баланды. И снова вперед. Вечерняя баланда, потом ковш воды перед сном.

Шаш Каладина все еще болел и кровил. Спасибо хоть крыша клетки защищала от солнца.

Спрен воздуха возник в тумане, как маленькое облачко. Она подплыла ближе к Каладину, движение как будто выдуло из тумана ее лицо, открыв перед ним нечто более материальное. Парообразное, женское и треугольное. С очень любопытными глазами, которых он не видел ни у одного из спренов.

— Все остальные плачут по ночам, — сказала она. — Но не ты.

— Зачем плакать? — спросил он, упираясь головой в решетку. — Что это изменит?

— Не знаю. Почему-то ж люди плачут?

Каладин улыбнулся, закрывая глаза.

— Спроси Всемогущего, маленькая спрен. Не меня.

Из-за восточного мокрого лета по лбу струился пот, капли которого жгли, попадая в рану. Он надеялся, что вскоре, через несколько недель, придет очередь весны. Погода и времена года непредсказуемы — никогда не знаешь, сколько времени они продлятся, хотя обычно каждый сезон продолжается несколько недель.

Фургон катился вперед. Через какое-то время он почувствовал на лице солнце и открыл глаза. Через верхний край клетки били лучи солнца. Два или три часа после полудня. А что с дневной баландой? Каладин ухватился рукой за стальные прутья и встал. Он не мог сказать, правит ли Твилакв фургоном впереди, но плосколицый Блут точно сидел на козлах заднего фургона. На нем была грязная рубашка, зашнурованная спереди, и широкополая шляпа от солнца. Копье и дубинка лежали на скамье рядом с ним, но не меч. Меча не было даже у Твилаква.

Трава колыхалась неподалеку от дороги, исчезала перед фургонами и появлялась за ними. Там и здесь виднелись странные кусты, которых Каладин не узнал, — толстые стволы и ветки, колючие зеленые иголки. Как только фургоны подъезжали ближе, иголки втягивались в стебли, оставляя перекошенные, похожие на червей стволы с узловатыми ветками. Они усеивали холмистую местность, поднимаясь из покрытых травой камней как маленькие часовые.

Далеко за полдень, а фургоны продолжали катиться. Почему не было привала на баланду?

Наконец первый фургон остановился. Остальные два, покачиваясь, остановились за ним. Красно-панцирные чуллы волновались, их антенны ходили взад и вперед. Похожие на ящик животные таскали на себе свои раковины. Их толстые красные ноги скорее походили на бревна. Каладин слышал, что их клешни могли запросто перекусить человеческую руку. Но чуллы были послушны, особенно прирученные, и он никогда не видел солдата, получившего он них что-нибудь большее, чем слабый щипок.

Блут и Таг спустились со своих фургонов и пошли к Твилакву. Рабовладелец сидел на облучке фургона, заслонив лицо рукой от белого солнца и держа перед собой лист бумаги. Троица начала о чем-то горячо спорить. Твилакв постоянно махал рукой в том направлении, куда они ехали, указывая на лист бумаги.

— Заблудился, Твилакв? — крикнул Каладин. — Тогда молись Всемогущему, чтобы он направил тебя на верный путь. Я слышал, что он питает слабость к рабовладельцам. Даже выделил для вас особое место в Бездне.

Один из рабов слева от Каладина — длиннобородый человек, говоривший с ним несколько дней назад, — украдкой отодвинулся в сторону, не желая находиться рядом с тем, кто провоцировал рабовладельца.

Твилакв заколебался, потом резко махнул наемникам, успокаивая их. Толстый человек соскочил с фургона и подошел к Каладину.

— Послушай, дезертир, — сказал он. — Армии алети пересекают эти холмы, когда идут на войну. Ты знаешь эту местность?

— Дай посмотреть карту, — сказал Каладин.

Твилакв заколебался, но потом протянул ее Каладину.

Каладин протянул руку сквозь прутья и схватил карту. Потом, не заглянув в нее, разорвал пополам. Потом, глядя в испуганные глаза Твилаква, разорвал на сотни кусочков.

Твилакв позвал наемников, но, пока они подбегали к фургону, Каладин уже измельчил обрывки карты до размеров конфетти и подбросил их в воздух.

— Счастливого праздника середины года, ублюдки, — прокричал Каладин, пока клочки бумаги порхали вокруг наемников. Потом отвернулся, отошел к задней стенке клетки и сел.

Твилакв остолбенел и онемел от неожиданности. Затем, с налитым краской лицом, указал на Каладина и что-то прошипел наемникам. Блут шагнул было к клетке, но внезапно остановился, пожал плечами и отошел. Твилакв повернулся к Тагу, но тот только тряхнул головой и что-то тихо сказал.

Покипев несколько минут на трусливых наемников, Твилакв обошел клетку и подошел туда, где сидел Каладин, и заговорил на удивление спокойным голосом:

— Я вижу, что ты умный парень, дезертир. Ты сделал свою жизнь бесценной. Никто из других рабов не бывал здесь, и я сам никогда не ходил этим путем. Давай заключим сделку. Ты поведешь нас. Что ты хочешь в обмен? Я могу пообещать тебе дополнительную порцию еды каждый день, если буду тобой доволен.

— Ты хочешь, чтобы я вел караван?

— Я приму твои указания.

— Хорошо. Но сначала найди утес.

— С которого ты оглядишь окрестности?

— С которого я сброшу тебя вниз.

Твилакв раздраженно поправил шапочку, задев одну из своих длинных бровей.

— Ты ненавидишь меня. Отлично. Ненависть делает тебя сильным, и я получу за тебя хорошие деньги. Но ты не сможешь отомстить мне, если я не привезу тебя на рынок. Я не дам тебе убежать. А кто-нибудь другой — почему нет? Ты же хочешь, чтобы тебя продали, а?

— Я не собираюсь мстить, — сказал Каладин. Спрен воздуха вернулась — несколько минут назад она отправилась исследовать странные кусты. Она зависла в воздухе и начала ходить вокруг лица Твилаква, исследуя его. Похоже, работорговец ее не видел.

Твилакв нахмурился.

— Ты не собираешься мстить?

— Это не сработает, — ответил Каладин. — Этот урок я выучил много лет назад.

— Много лет назад? Тебе не может быть больше восемнадцати, дезертир.

Хорошая догадка. Ему было девятнадцать. Неужели всего четыре года назад он вступил в армию Амарама? Но Каладин чувствовал себя так, как если бы ему было несколько дюжин лет.

— Ты молод, — продолжал Твилакв, — и сможешь убежать от своей судьбы. Есть люди, которые спокойно живут, несмотря на рабские отметины, — ты же сможешь выкупить себя из рабства, верно? Или убедить одного из хозяев освободить тебя. Ты опять станешь свободным человеком. Такое случается.

Каладин фыркнул.

— Я никогда не освобожусь от этих отметин, Твилакв. Ты должен знать, что я десять раз пытался — и всегда неудачно — бежать. Не глифы на моей голове заставляют твоих наемников опасаться меня.

— Прошлые неудачи ничего не доказывают, в будущем тебе еще представится возможность, верно?

— Хватит с меня. Свобода меня больше не влечет. — Он в упор посмотрел на рабовладельца. — Кроме того, ты сам не веришь в свои слова. Человек вроде тебя вряд ли будет спокойно спать по ночам, если действительно верит, что однажды проданные рабы освободятся и найдут его.

Твилакв засмеялся.

— Как знать, дезертир. Возможно, ты прав. Я же уверен, что, освободившись, ты будешь охотиться на того, кто продал тебя в рабство. Светлорд Амарам, верно? Я немедленно исчезну, как только узнаю о его смерти…

Откуда он знает? Откуда он услышал об Амараме? Я найду его, подумал Каладин. Я выпотрошу его своими собственными руками. Я оторву ему голову. Я…

— Да, — сказал Твилакв, изучая лицо Каладина. — Ты тоже соврал мне, сказав, что не собираешься мстить.

— Как ты узнал об Амараме? — сердито спросил Каладин. — За это время я поменял полдюжины хозяев.

— Люди рассказали. Рабовладельцы главным образом. Мы должны дружить, видишь ли, потому что никто другой нас не переносит.

— Тогда ты знаешь, что я получил эти отметины не за дезертирство.

— Да, но мы должны притвориться, верно? Если человек виновен в ужасных преступлениях, его не продать. Да и с шашем на голове за тебя не дадут хорошую цену. Если же я не сумею продать тебя… ну, ты же этого не хочешь, верно? Давай сыграем вместе. Я буду говорить, что ты дезертир. А ты не скажешь ничего. Легкая игра, верно?

— Незаконная.

— Мы не в Алеткаре, — сказал Твилакв. — Здесь законов нет. Кроме того, официально тебя продали именно из-за дезертирства. Скажи что-нибудь другое и заработаешь репутацию лгуна.

— И головную боль для тебя.

— Минуту назад ты сказал, что не способен мстить.

— Я могу передумать.

Твилакв засмеялся.

— Если ты уже не научился этому, скорее всего и не научишься! Кроме того, разве ты не угрожал сбросить меня с обрыва? Лично я считаю, что ты уже научился. Но сейчас давай обсудим, что делать дальше. Моя карта безвременно погибла.

Каладин заколебался, потом вздохнул.

— Я не знаю этих мест, — честно сказал он. — Я никогда не ходил этим путем.

Твилакв нахмурился. Он наклонился ближе к клетке и внимательно вгляделся в Каладина, хотя и не подошел ближе. Через мгновение он покачал головой.

— Я верю тебе, дезертир. Жаль. Что ж, придется довериться собственной памяти. В любом случае эта карта врала. Я почти рад, что ты разорвал ее, иначе я бы сделал это сам. Если у меня окажутся портреты моих бывших жен, то я, наверно, устрою так, что наши пути пересекутся, и воспользуюсь твоими исключительными талантами.

Он отошел от клетки.

Каладин посмотрел, как он уходит, потом выругал себя.

— И для чего это все? — спросила спрен воздуха, подходя к нему со вздернутой головой.

— Он мне почти понравился, — сказал Каладин, опять упираясь головой о стенку клетки.

— Но… после того что он сделал…

Каладин пожал плечами.

— Я не говорю, что Твилакв не ублюдок. Но он привлекательный ублюдок. — Он заколебался, потом скривился. — Самого худшего сорта. Когда ты убиваешь таких, потом все время чувствуешь себя виноватым.

* * *

Во время сверхшторма фургон потек. Каладин не удивился — он подозревал, что Твилакв занялся работорговлей не от хорошей жизни. Он с удовольствием продавал бы другие товары, но что-то — то ли отсутствие оборотных средств, то ли необходимость побыстрей отдать долги — заставило его выбрать самую малоуважаемую работу.

Люди вроде него не могут позволить себе роскошь или даже обеспеченное существование. Они вынуждены постоянно выбираться из долгов. В данном случае это означало фургоны, которые текут. Стены могли противостоять ветрам сверхшторма, но за ними было крайне неудобно.

Этот ураган Твилакв едва не прозевал. Вероятно, карта, разорванная Каладином, была куплена у бродячих штормстражей и включала даты сверхштормов. Время очередного шторма можно было предсказать математически. Отец Каладина занимался этим как хобби. Он мог выбрать правильный день в восьми случаях из десяти.

Деревянные стенки загрохотали по прутьям клетки, когда ветер ударил по фургону, затряс его. Как неуклюжий гигант, он стал играть им, наклоняя из стороны в сторону. Дерево застонало, и через трещины хлынули потоки ледяного дождя. Ударили молнии, сопровождаемые громом, — единственный оставшийся свет.

Иногда вспыхивали молнии без грома. Рабы стонали от ужаса, думая об Отце Штормов, тенях Падших Сияющих или Несущих Пустоту — всех тех, о ком говорили, что они являются во время самых жестоких сверхштормов. Они сгрудились вместе у дальней стенки фургона, согревая друг друга. Каладин сидел один, опираясь спиной о решетку.

Каладина не страшили истории о тех, кто приходит вместе со штормами. В армии ему пришлось пару раз перенести сверхшторм, сидя под выступом утеса или в другом импровизированном укрытии. Никто не любил находиться снаружи во время сверхшторма, но иногда это было неизбежно. И кто бы там ни ходил вместе с ураганом — может быть, сам Отец Штормов, — он не был так смертельно опасен, как камни и ветки деревьев, несущиеся по воздуху. На самом деле самый первый удар воды и ветра — стена шторма — представлял наибольшую опасность. Чем дольше длился ураган, тем слабее становился ветер, и в конце он ничем не отличался от легкого дождика.

Поэтому Каладин не боялся, что появится Несущий Пустоту и решит им закусить. А вот за Твилаква он опасался. Рабовладелец пережидал ураган в потрепанном деревянном убежище, встроенном в днище фургона. Якобы самое безопасное место в караване, но — каприз судьбы! — ураган нес валуны, которые могли опрокинуть фургон. В этом случае, конечно, Твилакв бы погиб, Блут и Таг немедленно сбежали, бросив рабов в клетках, закрытых со всех сторон деревянными стенками. Люди бы умерли медленной смертью от голода и жажды, поджаренные солнцем.

Шторм продолжался, тряся фургон. Иногда эти ветры казались живыми. А кто сказал, что это не так? Быть может, с каждым порывом ветра связан спрен? Или сами спрены — порывы воздуха, кто знает? Из миллионов спренов сложилась та сила, которая так хочет уничтожить фургон Каладина.

Однако сила — разумная или нет — проиграла. Колеса фургонов были прикованы к ближайшим валунам, и буря ничего не смогла с ними сделать. Порывы ветра стали реже. Молнии прекратились, безумный грохот ветра сменился легким свистом. Только один раз за все время пути сверхшторму удалось перевернуть фургон. Однако рабы внутри отделались несколькими потерянными зубами и порезами.

Деревянная стенка справа от Каладина внезапно затряслась, потом упала — Блут расстегнул ее зажимы. Наемник, защищаясь от дождя, надел кожаное пальто, потоки воды текли с полей его шляпы. Когда он открыл решетку, потоки воды хлынули на сбившихся в кучу рабов. Было холодно, хотя не так пронизывающе, как в разгар шторма. Твилакв всегда приказывал раскрывать фургоны до того, как дождь перестанет; он говорил, что это единственный способ избавиться от вони и грязи.

Блут сунул деревянную стенку на свое место под фургоном, потом снял две другие. Только переднюю стенку, прямо за местом кучера, нельзя было снять.

— Слишком рано снял стенки, Блут, — сказал Каладин. До избавления — конца шторма, когда дождик еле брызгал, — было еще далеко. Шел проливной дождь с сильными порывами ветра.

— Сегодня хозяин хочет как следует промыть фургон.

— Почему? — спросил Каладин, вставая. Вода текла с его рваной коричневой одежды.

Блут сделал вид, что не слышит. Возможно, мы недалеко от цели, подумал Каладин и внимательно вгляделся в ландшафт.

За последние несколько дней зеленые холмы постепенно сменились неровными каменными образованиями, на которых ураганные ветры не оставили ничего, кроме раскрошенных утесов и зазубренных выступов. На каменистых склонах, где было больше солнца, росла только трава; остальные растения собрались в тени. Сразу после окончания сверхшторма земля ожила. Полипы каменных почек раскрылись, из них вылезли лозы. Другие лозы потянулись из всевозможных разломов в камне, выискивая воду. Деревья и кустарники развернули листья. Самые разнообразные крэмлинги скользили между лужами, наслаждаясь изобилием воды. В воздухе жужжали насекомые; ракообразные побольше — крабы и ноговики — выползли из убежищ. Даже камни, казалось, вернулись к жизни.

Каладин заметил полдюжины спренов воздуха, порхающих над головой; полупрозрачные фигуры гонялись — или летали наперегонки — за последними порывами сверхшторма. Растения окружили крошечные лучики света. Спрены жизни. Они выглядели как зеленые светящиеся пылинки или рои полупрозрачных насекомых.

Ноговики — с поднятыми в воздух тонкими, похожими на волоски шипами, которые предупреждали их об изменении скорости ветра, — пробегали рядом с фургоном, их длинные тела держались на дюжине пар ног. Очень знакомая картина, но он никогда не видел ноговиков с темно-фиолетовым панцирем. Куда Твилакв привел караван? Эти невозделанные склоны холмов идеально подходили для фермеров. Достаточно во время сезона более слабых штормов, следующего сразу за Плачем, разбросать семена лависа, политые соком тяждерева. И через четыре месяца вы имеете полипы больше головы человека, растущие по всему холму, готовые лопнуть и подарить вам горы зерна.

Чуллы неуклюже переминались с ноги на ногу, закусывая камнепочками, слизнями и маленькими рачками, появившимися после шторма. Таг и Блут спокойно запрягали их, пока выглядящий сердитым Твилакв вылезал из своего убежища. Глава каравана натянул шляпу и черный плащ, защищаясь от дождя. Обычно он редко выходил, пока дождь не прекращался полностью, — значит, он стремится еще сегодня добраться до цели. Неужели они так близко от побережья? Единственное место на Ничейных Холмах, где можно найти города.

Через несколько минут фургоны уже катились по неровной земле. Небо прояснилось, сверхшторм превратился в черное пятно на западном горизонте. Солнце принесло благословенное тепло, рабы грелись в его лучах, потоки воды стекали с их одежд, бежали по полу покачивающегося фургона.

Полупрозрачная полоска света метнулась к Каладину. Он дошел до того, что принимал ее присутствие как должное. На время шторма спрен воздуха исчезла, а сейчас вернулась. Как всегда.

— Я видел других твоего рода, — лениво сказал Каладин.

— Других? — спросила она, принимая облик юной женщины. Она двигалась в воздухе вокруг него, резко поворачивалась и кружилась, танцуя под неслышную мелодию.

— Других спренов ветра, — сказал Каладин. — Гонялись за штормом. Ты уверена, что не хочешь улететь с ними?

Она жадно посмотрела на запад.

— Нет, — сказала она, продолжая танцевать. — Мне больше нравится здесь.

Каладин пожал плечами. Она перестала зло подшучивать над ним, так что теперь она его не раздражала.

— Тут есть и другие, недалеко, — сказала она. — Такие как ты.

— Рабы?

— Не знаю. Люди. Не те, что здесь. Другие.

— Где?

Она указала полупрозрачным белым пальцем на восток.

— Там. Много. Много и много.

Каладин встал. Он не мог себе представить, что спрен может знать, как измерять расстояния и количества. Да… Каладин прищурился, изучая горизонт. Да, дым. От каминов? Он вдохнул порыв ветра; если бы не дождь, он почувствовал бы его раньше.

Должно ли это его волновать? Какая разница, где ты раб, — все равно ты раб. Он принял эту жизнь. Это его путь. Не обращай внимания, не беспокойся.

Тем не менее он с любопытством смотрел вперед, пока фургон карабкался на склон холма. Наконец они поднялись на гребень, и рабы увидели то, что их ждало впереди. Не город. Кое-что другое, больше и величественнее. Огромный военный лагерь.

— Великий Отец Штормов… — прошептал Каладин.

Огромная армия разбила десять военлагерей в обычном стиле алети: круглые, снаружи гражданский люд, внутри кольцо наемников, ближе к середине солдаты-граждане, в самом центре — светлоглазые офицеры. Каждый лагерь располагался в каменном кратере совершенно невероятных размеров, стены которого щетинились острыми краями. Как разбитая яичная скорлупа.

Восемь месяцев назад Каладин бросил очень похожую армию, хотя, конечно, намного меньшую. Военлагерь раскинулся на несколько миль, как на север, так и на юг. В воздухе гордо реяла тысяча стягов с глифпарами тысячи благородных родов. Кое-где, главным образом за кратерами, виднелись палатки, но большая часть армии располагалась в каменных домах. Значит, Преобразователи.

Над лагерем, находившимся прямо перед ними, развевался флаг, который Каладин видел в книгах. Темно-синий фон с белыми глифами — хох и линил, — стилизованными так, что образовывали меч, поддерживающий корону. Дом Холин. Королевский дом.

Каладин, обескураженный, поглядел вокруг. К востоку простиралась местность, описанная в дюжине самых разных историй о войне короля против предателей-паршенди. Огромная каменная равнина — такая широкая, что он не видел вторую сторону, — была изрезана отвесными бездонными расщелинами, двадцать или тридцать футов в ширину. Они превратили равнину в мозаику из зазубренных плато. Одни большие, другие крошечные. Как будто кто-то разбил тарелку и потом собрал ее, оставив маленькие дыры между кусками.

— Разрушенные Равнины, — прошептал Каладин.

— Что? — спросила спрен ветра. — Что-то не так?

Ошеломленный Каладин покачал головой.

— Я провел много лет, пытаясь попасть сюда. Именно этого хотел Тьен, по меньшей мере в конце, — попасть сюда, сражаться в королевской армии…

И вот Каладин здесь. Наконец-то. Случайно. Он едва не засмеялся.

Абсурд, подумал он. Я должен был догадаться. Я должен был понять. Мы никогда не направлялись в города на побережье. Мы направлялись сюда. На войну.

С другой стороны, это место должно управляться законами алети. Он всегда думал, что Твилакв должен избегать таких мест. Но здесь, скорее всего, он надеялся хорошо заработать.

— Разрушенные Равнины? — спросил один из рабов. — Неужели?

Остальные сгрудились вокруг, жадно глядя вперед. В возбуждении они даже забыли страх перед Каладином.

— Да, это Разрушенные Равнины! — объявил другой. — И это армия короля!

— Возможно, здесь мы найдем справедливость, — сказал третий.

— Я слышал, что в королевском доме слуги живут не хуже, чем самые богатые купцы, — сказал еще один. — И лучше быть рабом короля, чем кого-то другого. Мы в землях Ворин и должны получать плату за труд!

Вот это было правдой. Работающим рабам полагалась небольшая плата — половина той, которую получал вольный; в свою очередь вольный зачастую получал намного меньше, чем полноправный гражданин за ту же самую работу. Негусто, но кое-что, и закон алети требовал этого. Только арденты, которые в любом случае не могли ничем владеть, работали за еду. Ну, и еще паршмены, но они были больше животными, чем людьми.

Рабы могли использовать этот заработок, чтобы уменьшить свой долг и после многих лет тяжелой работы выкупить себя. Теоретически. Фургон покатился вниз по склону, остальные продолжали болтать, но Каладин отошел к задней решетке фургона. Он подозревал, что это все обман, при помощи которого людей держали в покорности. Рабу платили совсем немного, и, по мнению Каладина, выплатить огромный долг было невозможно.

Он несколько раз требовал, чтобы предыдущие хозяева заплатили ему. Но они всегда находили способ обмануть его — вычитали с него за еду, за жилье, за… И все они были светлоглазыми. Рошон, Амарам, Катаротам… Каждый светлоглазый, которого знал Каладин, раб или свободный, неважно, был испорчен изнутри, независимо от того, красив ли он был внешне. Они все походили на гниющие трупы в роскошной шелковой одежде.

Другие рабы продолжали болтать о королевской армии и справедливости.

Справедливость? думал Каладин, упираясь лбом в решетку. Не уверен, что на свете существует такая вещь.

Тем не менее он обнаружил, что колеблется. В конце концов армия короля — десять армий кронпринцев — пришла исполнить Пакт Мщения.

Если и осталось то, что он разрешил себе желать, так это возможность взять в руки копье. Сражаться и попытаться стать тем, кем он был. Человеком, которому не все равно.

Если ему и представится такая возможность, то только здесь.

Глава пятая Еретичка

Я видел конец и слышал, как его называют. Ночь Печалей, Настоящее Опустошение. Вечный Шторм.

Получено в первый день месяца Нан, 1172 год, пятнадцать секунд до смерти. Объект — темноглазый юноша неизвестного происхождения.

Шаллан не поразило, насколько же Джаснах Холин прекрасна!

Величественная, зрелая красота — такие лица запечатлены на портретах великих ученых древности. Только сейчас Шаллан сообразила, что наивно ожидала увидеть уродливую старую деву, вроде тех суровых матрон, которые учили ее в детстве. А какой еще можно представлять себе незамужнюю еретичку за тридцать?

Джаснах оказалась совсем другой. Высокая и стройная, с чистой кожей, узкими черными бровями и густыми ониксовыми волосами. Часть из них она зачесала наверх, обвив вокруг маленького золотого украшения, похожего на свиток, и скрепила двумя длинными шпильками. Остальные свободно спадали вниз, мелкими непослушными кудрями. Даже вьющиеся, они доходили Джаснах до плечей — а если их выпрямить, они были бы не короче волос самой Шаллан и спускались бы до талии.

И еще почти идеальное лицо и пронзительные бледно-лиловые глаза. Она слушала человека, одетого в огненно-оранжевую и белую одежду, цвета королевского дома Харбранта. Ее Светлость Холин была на несколько пальцев выше собеседника — значит, не зря говорят о высоком росте алети. Джаснах посмотрела на Шаллан, заметила ее и вернулась к разговору.

Отец Штормов! Эта женщина — действительно сестра короля. Сдержанная, величавая, безукоризненно одетая в синее и серебряное. Платье Джаснах с высоким воротником было застегнуто на все пуговицы и облегало намного более высокую грудь, чем у Шаллан. Его полы свободно спадали чуть ли не до пола. Длинные пышные рукава, левый застегнут на все пуговицы, чтобы спрятать безопасную руку.

Свободную руку украшали два кольца и браслет, соединенные цепочками, поддерживавшими треугольную группу драгоценных камней на тыльной стороне ладони. Преобразователь — слово, которое использовалось как для людей, выполнявших процесс, так и для фабриала, делавшего его возможным.

Шаллан неуверенно вошла в комнату, стараясь получше рассмотреть большие сияющие камни. Сердце забилось быстрее. Преобразователь как две капли воды походил на тот, который она и братья нашли в кармане отцовского мундира.

Джаснах и человек в королевских одеждах пошли в сторону Шаллан, продолжая беседу. Как отреагирует Джаснах на то, что ее подопечная все-таки догнала ее? Или разозлится на медлительность? Шаллан не виновата, но люди часто ожидают нелогичных поступков от нижестоящих.

Как и вся огромная пещера снаружи, этот коридор тоже был вырезан в камне, но значительно богаче украшен изящными люстрами, внутри которых находились камни с Штормсветом. Больше всего было фиолетовых гранатов, менее ценных камней. Однако их было столько, светивших ярко-фиолетовым светом, что каждая люстра стоила небольшое состояние. Шаллан восхитилась симметрией и красотой хрусталя, висевшего по бокам люстры.

Джаснах подошла ближе, и Шаллан услышала окончание фразы:

— …понимать, что это действие может вызвать неблагоприятную реакцию девотариев? — сказала женщина на алети. Он очень походил на родной язык Шаллан, веден, она научились говорить на нем еще в детстве.

— Да, Ваша Светлость, — ответил мужчина. Немолодой, с редкой белой бородой и бледно-серыми глазами. Открытое дружелюбное лицо казалось очень обеспокоенным. На собеседнике принцессы была приземистая цилиндрическая шляпа, цвета которой соответствовали оранжевому и белому его одежды. Богатой одежды. Королевский стюард?

Нет. Драгоценные камни на пальцах, манера себя держать, подобострастные взгляды других светлоглазых… Отец Штормов! подумала Шаллан. Да это же сам король! Не брат Джаснах, Элокар, а король Харбранта, Таравангиан.

Шаллан поспешно присела в изысканном реверансе, который заметила Джаснах.

— Как и мою, — сказал король. — Но обо мне вам не стоит беспокоиться.

— Очень хорошо, — сказала Джаснах. — Условия меня устраивают. Проводите меня на место, и я посмотрю, что можно сделать. И, вы извините меня, на ходу я должна кое с кем поговорить.

Джаснах сделала короткий шаг к Шаллан и махнула рукой, приглашая ее присоединиться к ним.

— Конечно, Ваша Светлость, — сказал король. Он, похоже, подчинялся Джаснах. Харбрант — совсем маленькое королевство, один-единственный город, а Алеткар — одно из самых больших и могущественных государств мира. На самом деле на иерархической лестнице принцесса алети стоит намного выше короля Харбранта, но протокол соблюдать необходимо.

Джаснах немного отошла от короля, который говорил со свитой. Шаллан торопливо подошла к ней.

— Ваша Светлость! Я — Шаллан Давар, которая просила о встрече с вами. Я глубоко сожалею, что не смогла застать вас в Думадари.

— Это не твоя вина, — сказала Джаснах, махнув пальцами. — Я предусмотрела, что ты не успеешь приехать вовремя. Но, посылая тебе письмо, я еще не знала, куда поеду из Думадари, и оставила записку.

Джаснах не сердилась — хороший знак. Шаллан почувствовала, как беспокойство отступает.

— Меня впечатлило твое упорство, дитя, — продолжала Джаснах. — Признаться, я не ожидала, что ты последуешь за мной так далеко. После Харбранта я больше не собиралась оставлять тебе записки — мне показалось, что ты сдалась. Большинство поступают так после нескольких первых этапов.

Большинство? Так это был экзамен? И Шаллан его сдала?

— Да, действительно, — продолжала Джаснах задумчивым голосом. — Возможно, я позволю тебе умолять меня стать твоей наставницей.

Пораженная Шаллан едва не споткнулась.

Умолять ее? А что она делала раньше?

— Ваша Светлость, — сказала Шаллан. — Я думала, что… И ваше письмо…

Джаснах поглядела на нее.

— Я разрешила тебе повстречаться со мной, мисс Давар. Я не обещала, что возьму тебя. Обучение и забота о подопечной — отвлечение от моих дел, а сейчас у меня совсем мало времени и еще меньше терпения. Но ты проделала долгий путь. Я рассмотрю твою просьбу, хотя ты должна понять, что у меня очень жесткие требования.

Шаллан скривилась.

— То, что ты не вышла из себя, — хороший знак, — заметила Джаснах.

— Вышла из себя? Я, светлоглазая девушка?

— Ты удивилась, — сухо сказала Джаснах. — Но одним самообладанием места не получишь. Скажи мне, насколько далеко ты продвинулась в науках?

— В некоторых областях достаточно далеко, — сказала Шаллан. — И совсем мало в других.

— Очень хорошо, — сказала Джаснах.

Король впереди них, казалось, очень торопился, но был настолько стар, что, несмотря на все свои усилия, шел достаточно медленно.

— Сейчас я оценю твои знания. Отвечай правду и не преувеличивай, потому что, если ты солжешь, я очень быстро это обнаружу. Однако не будь чересчур скромной. На простушку у меня не хватит терпения.

— Да, Ваша Светлость.

— Начнем с музыки. Как ты оцениваешь себя?

— У меня хороший слух, Ваша Светлость, — честно сказала Шаллан. — Лучше всего я пою, хотя училась играть на цитре и на духовых. Быть может, я далека от самых лучших образцов, но я далека и от самых худших. Большинство исторических баллад я знаю наизусть.

— Спой припев к «Песенке Арден».

— Здесь?

— Я не люблю повторять дважды, дитя.

Шаллан вспыхнула, но начала петь. Не самое лучшее выступление, но мелодию не переврала и слова не забыла.

— Хорошо, — сказала Джаснах, когда Шаллан сделала паузу, чтобы вдохнуть воздуха. — Языки?

Шаллан на мгновение замялась, отрывая себя от лихорадочной попытки вспомнить следующую строфу.

Языки?

— Я, конечно, могу говорить на вашем родном алети, — сказала Шаллан. — Сносно читаю на тайлене и хорошо говорю на азире. Селай я понимаю, но не говорю на нем.

Джаснах ничего не сказала в ответ, и Шаллан занервничала.

— Письмо? — наконец спросила Джаснах.

— Я знаю старшие, младшие и самые ходовые глифы и могу нарисовать их каллиграфически.

— Как и большинство детей.

— Те, кто знает меня, считают нарисованные мной охранные глифы достаточно выразительными.

— Охранные глифы? — сказала Джаснах. — Я-то думала, что ты хочешь стать ученым, а не распространителем суеверной чепухи.

— Я с детства веду дневник, — продолжала Шаллан, — для того чтобы практиковаться в умении писать.

— Поздравляю, — сказала Джаснах. — Если мне понадобится состряпать отчет о фаршированном пони или описать интересный булыжник, я пошлю за тобой. Можешь чем-то подтвердить свои слова?

Шаллан покраснела.

— При всем уважении, Ваша Светлость, вы получили от меня письмо, и оно было настолько убедительно, что вы решили встретиться со мной.

— Верно, — кивнула Джаснах. — Тебе, очевидно, понадобилось много времени, чтобы написать его. Как у тебя с логикой и связанными искусствами?

— Я изучила начала математики, — сказала Шаллан, все еще взволнованная, — и часто помогала отцу с подсчетами. Я прочитала полные труды Тормаса, Нашана, Ниали Справедливого и, конечно, Нохадона.

— А Пласини?

Кого? — Нет.

— Габратин, Юстара, Маналин, Сиасикк, Шаука-дочь-Хашвета?

Шаллан съежилась и покачала головой. Последнее имя, очевидно, синское. Неужели в Синоваре есть мастера-логики? Неужели Джаснах действительно ожидает, что ее подопечная изучила эти темные тексты?

— Да, поняла, — сказала Джаснах. — Что с историей?

История. Шаллан сжалась еще больше.

— Это… это как раз та область, Ваша Светлость, где мои познания недостаточны. Отец не смог найти для меня подходящего учителя. Я прочитала все исторические книги, которые у него были…

— Какие?

— «Темы» Барлеши Лана главным образом.

Джаснах пренебрежительно махнула свободной рукой.

— Пустая трата времени. В лучшем случае поверхностный обзор исторических событий.

— Прошу прощения, Ваша Светлость.

— Неприятный пробел. История — самая важная из гуманитарных наук. Твои родители должны были специально позаботиться об изучении именно этой области знания, если они надеялись когда-нибудь отправить тебя в обучение историку вроде меня.

— У меня особые обстоятельства, Ваша Светлость.

— Невежество едва ли является чем-то особым, мисс Давар. Чем дольше я живу, тем больше осознаю, что оно — естественное состояние человеческого ума. Слишком много людей сражаются изо всех сил, защищая эту святыню и ожидая, что вас впечатлят их усилия.

Шаллан опять покраснела. Она знала, что в ее образовании масса пробелов, но Джаснах ожидает от нее слишком многого. Она ничего не сказала, но продолжала идти рядом. Какова же длина этого коридора? Шаллан так волновалась, что даже не глядела на картины, мимо которых они проходили. Они завернули за угол, уходя все глубже и глубже в гору.

— Хорошо, перейдем к наукам, — сказала Джаснах недовольным тоном. — Что ты можешь сказать о себе?

— Я глубоко изучила основные положения тех наук, которые положено знать молодой женщине моего возраста, — сказала Шаллан более скованным голосом, чем ей бы хотелось.

— Что ты имеешь в виду?

— Я разбираюсь в географии, геологии, физике и химии. Особенно глубоко я изучила биологию и ботанику, благодаря относительной свободе, которой пользовалась в поместье отца. Но если вы ожидаете от меня, что я взмахом руки решу Головоломку Фабрисана, то вы будете разочарованы.

— Разве я не вправе выдвигать разумные требования к моим потенциальным ученицам, мисс Давар?

— Разумные?! Ваши требования не более разумны, чем требования Десяти Герольдов в Судный День! При всем уважении, Ваша Светлость, вы хотите, чтобы ваши потенциальные подопечные уже были настоящими учеными. Быть может, я и найду в городе пару восьмидесятилетних ардентов, которые вам подойдут. Быть может, их ответы вас удовлетворят, если, конечно, они смогут расслышать вопросы.

— Да, — сказала Джаснах, — я вижу. Со своими родителями ты говоришь так же дерзко?

Шаллан вздрогнула. Во время путешествия на корабле она привыкла говорить слишком свободно. Неужели она проделала весь этот путь только для того, чтобы Джаснах ее прогнала? Она вспомнила о братьях, обедневших, изо всех сил державших прогнивший фасад дома. Неужели она вернется к ним, не использовав эту возможность?

— Я не говорю так с ними, Ваша Светлость. И не должна была так говорить с вами. Прошу прощения.

— Ну, по меньшей мере ты умеешь признавать ошибки. Тем не менее я разочарована. Твоя мать считает, что ты созрела для опекунства?

— Моя мать покинула этот мир, когда я была ребенком, Ваша Светлость.

— И твой отец вскоре женился повторно. На Мализе Гевельмар, если я не ошибаюсь.

Шаллан изумленно посмотрела на нее. Дом Давар мог похвастаться древностью, но по богатству и влиянию был весьма и весьма средним. То, что Джаснах знала имя приемной матери Шаллан, говорило о многом.

— Моя приемная мать тоже ушла, совсем недавно. Не она послала меня в опекунство. Я решила так сама.

— Мои соболезнования, — сказала Джаснах. — Возможно, ты должна была остаться с отцом, утешать его и присматривать за имением, а не напрасно тратить мое время.

Человек, шедший впереди, свернул в очередной боковой проход. Джаснах и Шаллан последовали за ним и вошли в совсем маленький коридор, пол которого украшали красные и желтые ковры, а на стенах висели зеркала.

Шаллан повернулась к Джаснах.

— Отец не нуждается во мне. — Вот это точно правда. — Но я очень нуждаюсь в вас, что и доказал наш разговор. Если невежество так раздражает вас, можете ли вы с чистым сердцем упустить возможность избавить меня от него?

— Я уже не раз делала так, мисс Давар. В этом году уже одиннадцать юных женщин просили меня взять под опеку. Ты — двенадцатая.

Двенадцать? подумала Шаллан. В один год?

И она еще предполагала, что женщины стараются держаться подальше от Джаснах из-за ее неприязни к девотариям.

Группа достигла конца узкого прохода, повернула за угол и — в большому удивлению Шаллан — наткнулась на огромную каменную глыбу, упавшую с потолка. Около нее стояла дюжина обеспокоенных слуг. Что происходит?

Более мелкие камни уже убрали, но в потолке зловеще зияла огромная выемка. Неба, однако, видно не было — они, скорее всего, находились глубоко под землей. Огромный камень, больше человеческого роста, упал в проход слева от нее и загородил вход в комнату. Шаллан показалось, что она слышит крики с той стороны. Король подошел к камню и что-то сказал утешительным голосом. Потом вынул платок и вытер пот со лба.

— Опасности жизни в здании, вырезанном в камне, — пояснила Джаснах, шагнув вперед. — Когда это произошло?

Вероятно, ее вызвали в город не специально для этого. Король просто воспользовался ее присутствием.

— Во время последнего сверхшторма, Ваша Светлость, — ответил король. Он тряхнул головой, его редкая поникшая борода затряслась. — Быть может, придворный архитектор способен пробить ход в комнату, но это потребует много времени, а следующий сверхшторм ожидается через несколько дней. Кроме того, тогда потолок просядет еще больше.

— Я думала, что Харбрант защищен от сверхштормов, Ваше Величество, — сказала Шаллан, заставив Джаснах удивленно посмотреть на нее.

— Город действительно защищен, юная дама, — сказал король. — Но за нами скала. Иногда на той стороне случаются обвалы, которые заставляют сотрясаться всю гору. — Он посмотрел на потолок. — Внутренние камнепады крайне редки, и мы считали эту область достаточно безопасной, но…

— Но это камень, — сказала Джаснах, — и невозможно сказать, не прячется ли под поверхностью слабая жила. — Она оглядела монолит, упавший с потолка. — Это будет трудно. Скорее всего, я потеряю очень ценный фокальный камень.

— Я… — начал король, опять вытирая лоб. — Если бы у нас был Клинок Осколков…

Джаснах остановила его, махнув рукой.

— Я не собираюсь снова обсуждать условия нашей сделки, Ваше Величество. Доступ в Паланиум очень дорог. Пошлите слуг за мокрыми тряпками. Пускай все перейдут на другую сторону коридора. Вам я тоже рекомендую подождать там.

— Я останусь здесь, — сказал король, заставив свиту запротестовать, в том числе огромного человека в черной кожаной кирасе, возможно телохранителя. Король приказал им замолчать, подняв морщинистую руку. — Я не буду прятаться как трус, когда в ловушку попала моя внучка.

Ничего удивительного, что он так волнуется. Джаснах не стала спорить, и, судя по ее глазам, ее вообще не тревожила жизнь короля. И самой Шаллан тоже, судя по тому, что она не отослала ее. Подошли слуги с кусками мокрой материи и раздали их каждому. Джаснах отказалась. Король и телохранитель поднесли свои к лицам, закрыв рот и нос.

Шаллан взяла свою. В чем смысл всего этого? В промежуток между камнем и стеной слуги просунули мокрые тряпки тем, кто был внутри. Потом все слуги бросились вниз по коридору.

Джаснах пощупала валун.

— Мисс Давар, — сказала она, — какой метод ты бы выбрала, чтобы определить массу камня?

Шаллан моргнула.

— Я бы спросила Его Величество. Его архитекторы скорее всего уже вычислили ее.

Джаснах вздернула голову.

— Элегантный ответ. Они действительно уже сделали это, Ваше Величество?

— Да, Ваша Светлость Холин, — сказал король. — Около пятнадцати тысяч кавалов.

Джаснах поглядела на Шаллан.

— Очко в твою пользу, мисс Давар. Ученые не должны тратить время на открытие того, что и так известно. Но я постоянно забываю этот урок.

При этих словах Шаллан почувствовала, как ее распирает. Она уже поняла, что Джаснах не раздает такие похвалы направо и налево. Но значит ли это, что высокородная дама все еще рассматривает ее в качестве будущей подопечной?

Джаснах вытянула вперед свободную руку, сверкнул Преобразователь. Шаллан почувствовала, как сердце забилось быстрее. Она еще никогда не видела, как происходит Преобразование. Арденты использовали свои фабриалы в глубокой тайне, и она даже не знала, что у отца есть Преобразователь, пока братья не обнаружили его. Конечно, они не смогли заставить его работать. Одна из основных причин ее появления здесь.

В Преобразователь Джаснах были вставлены огромные драгоценные камни — каждый из них должен был стоить много сфер. Первый — дымчатый кварц, чистый, черный, гладкий. Второй — бриллиант, третий — рубин. Все были огранены — ограненный камень мог содержать больше Штормсвета — в сверкающие овалы.

Джаснах закрыла глаза, прижала руку к упавшему валуну, подняла голову и глубоко вздохнула. Камни на тыльной стороне ее ладони засияли ярче, а на дымчатый кварц стало просто невозможно глядеть.

Шаллан замерла, даже забыв дышать. Единственное, на что она осмелилась, — прищуриться, чтобы запомнить сцену. Длинное напряженное мгновение… и ничего не произошло.

А потом внезапно Шаллан услышала звук. Низкое гудение, как будто далекие голоса вместе напевали одну-единственную чистую ноту.

Рука Джаснах погрузилась в валун.

И камень исчез.

Клубы плотного черного дыма наполнили коридор. Вполне достаточно, чтобы ослепить Шаллан, — как будто одновременно задымили тысячи костров, пахнуло горелым деревом. Она поднесла мокрую тряпку к лицу и упала на колени. Странно, но у нее заложило уши, как если бы она спрыгнула с большой высоты. Пришлось сглотнуть, чтобы их отпустило.

Из глаз текли слезы, она зажмурилась и задержала дыхание. В ушах гудело.

Наконец все прошло. Она приоткрыла глаза и увидела короля и его телохранителя, жавшихся к стене рядом с ней. Дым поднялся к потолку, его запах пропитал весь коридор. Джаснах стояла с закрытыми глазами, наверное из-за дыма, — сажа покрывала ее лицо и одежду. И оставила отметины на стенах.

Шаллан читала об этом, но все равно с благоговейным ужасом глядела на Джаснах, которая только что преобразовала валун в дым. Поскольку плотность дыма меньше, он взорвался и расползся по всему коридору.

Итак, слухи не солгали — у Джаснах действительно есть действующий Преобразователь. И очень мощный. Девять из десяти Преобразователей были способны к весьма ограниченным действиям: создать воду или зерно из камня или примитивный однокомнатный дом из воздуха или тряпок. Однако мощные, вроде этого, могли выполнить практически любое преобразование. Буквально превратить одно вещество в другое. Арденты наверняка скрипят зубами, видя эту священную могущественную реликвию в руках человека не из их ордена. И еще еретички!

Шаллан с трудом поднялась на ноги, с тряпкой, прижатой ко рту, тяжело дыша сырым, но сравнительно чистым воздухом. Она сглотнула, уши опять отпустило, когда давление воздуха в коридоре вернулось к нормальному. В следующее мгновение король бросился к освобожденному от завала входу в комнату. Маленькая девочка — а также несколько нянь и служанок — сидели там, кашляя и чихая. Король прижал девочку к груди. Она была еще слишком мала, чтобы иметь рукав скромности.

Джаснах открыла глаза и прищурилась, словно пытаясь понять, где находится. Потом глубоко вздохнула и не закашлялась. На самом деле она даже улыбнулась, как бы наслаждаясь запахом дыма.

Потом повернулась к Шаллан и внимательно поглядела на нее:

— Ты все еще ждешь ответа. Боюсь, он тебе не понравится.

— Но вы еще не закончили экзамен, — сказала Шаллан, стараясь казаться уверенной в себе. — Конечно, вы не можете поставить отметку, пока не дослушали до конца.

— Я не закончила? — Джаснах нахмурилась.

— Вы не спросили меня о женских искусствах. Рисовании и живописи.

— Я никогда не видела в них смысла.

— Но это же искусство, — возразила доведенная до отчаяния Шаллан. Ее главные достижения! — Многие считают их самыми изящными искусствами из всех. Я принесла с собой альбом с рисунками.

Джаснах поджала губы.

— Изобразительные искусства граничат с легкомыслием. Я взвесила все, дитя. Я не могу принять тебя. Мне очень жаль.

Сердце Шаллан упало.

— Ваше Величество, — сказала Джаснах королю. — Я бы хотела пойти в Паланиум.

— Сейчас? — спросил король, прижимая к себе внучку. — Но мы собирались устроить пир…

— Я очень ценю ваше предложение, — перебила его Джаснах, — но у меня есть все на свете, кроме времени.

— Конечно-конечно, — согласился король. — Я лично провожу вас туда. Спасибо за внучку. Как только я узнал, что вы попросили разрешение на вход… — Продолжая болтать, он пошел по коридору.

Джаснах молча последовала за ним.

Не в силах сдвинуться с места, Шаллан отрешенно глядела им вслед.

Она прижала сумку к груди и опустила руку с тряпкой. Шесть месяцев погони, и вот… Она в отчаянии сжала тряпку, грязная вода побежала по пальцам. Ей хотелось реветь. Шесть месяцев назад, когда она была ребенком, она бы так и поступила.

Но все изменилось. Она изменилась. Если она потерпит поражение, дом Давар падет. Шаллан чувствовала, что ее решимость удвоилась, хотя она и не сумела удержать несколько слез разочарования, выкатившихся из уголков глаз. Она не сдастся, пока Джаснах не закует ее в цепи и не прикажет солдатам уволочь ее прочь.

На удивление твердым шагом она пошла в том же направлении, что и Джаснах. Шесть месяцев назад она рассказала братьям свой отчаянный план. Она станет ученицей Джаснах Холин, ученой, еретички. Но не для обучения. Не для престижа. Но для того, чтобы узнать, где она хранит Преобразователь.

И украсть его.

Глава шестая Четвертый Мост

Холодно. Мама, мне холодно. Мама? Почему я еще слышу дождь? Он остановится?

Получено на Вевиш, 1172 год, тридцать две секунды до смерти. Объект — светлоглазая девочка, примерно шесть лет.


Нарисованная углем карта военлагеря Садеаса выполнена безвестным копейщиком. Потом была выцарапана на раковине крэмлинга размером в ладонь. Надписи чернилами сделаны неизвестным ученым алети. Примерно 1173 год


Наконец Твилакв выпустил рабов из клеток. Сейчас он не боялся побегов или восстаний: позади дикая местность, впереди — сотни тысяч вооруженных солдат.

Каладин спустился на землю. Фургон стоял в одном из кратеров, зазубренная стена которого поднималась прямо на востоке. Голые ноги Каладина стояли на гладком камне, никаких растений. Во впадинах еще виднелись лужи с дождевой водой. Свежий и чистый воздух, солнце прямо над головой, хотя из-за всей этой восточной сырости он всегда чувствовал себя мокрым.

Все вокруг них говорило о давно расположившейся здесь армии — война шла со дня смерти старого короля, уже почти шесть лет. Любой мог рассказать о той ночи, когда паршенди убили короля Гавилара.

Мимо маршировали взводы солдат; они шли по направлениям, указанным на нарисованных кругах, стоявшим на каждом перекрестке. Невероятное число длинных каменных убежищ и палаток, намного больше, чем Каладин увидел сверху. Никакие Преобразователи не смогли бы создать столько укрытий. После вони рабского каравана, воздух был до краев наполнен замечательными знакомыми запахами обработанной кожи и смазанного оружия. Однако многие из солдат выглядели не слишком опрятно. Нет, они казались не грязными, скорее недисциплинированными. Они бродили по лагерю в незастегнутой форме, указывали пальцами на рабов и зубоскалили. И это армия кронпринца? Элитные отряды, сражающиеся за честь Алеткара? Та, в которую Каладин стремился вступить?

Блут и Таг настороженно глядели, как Каладин присоединился к цепочке остальных рабов, но он не собирался ничего предпринимать. Сейчас не время для провокаций — Каладин видел, как действовали наемники в окружении настоящих солдат. Сейчас они шли, как на параде, гордо выпятив грудь и положив руки на оружие. Они толкнули несколько человек на место, а одного, хрипло выругав, огрели дубинкой по животу.

И держались подальше от Каладина.

— Королевская армия, — сказал раб рядом с ним. Тот самый темнокожий человек, который говорил Каладину о побеге. — Я думал, что нас продадут на шахту. Но это совсем не так плохо. Мы будет чистить отхожие места или ремонтировать дороги.

Странно, предвкушать чистку уборных или работу под палящим солнцем. Каладин надеялся на что-то другое. Надеялся. Да, он обнаружил, что все еще надеется. На копье в руках. На врага перед собой. Да, вот так он бы мог жить.

Твилакв разговаривал с важного вида светлоглазой женщиной. Черные волосы уложены в сложную прическу и сверкают аметистами, темно-малиновое платье. Она выглядела как Ларал во время их последней встречи. Вероятно, четвертый или пятый дан, жена и писец одного из офицеров.

Твилакв начал расхваливать свой товар, но женщина подняла тонкую руку.

— У меня есть глаза, работорговец, — сказала она с аристократическим выговором. — Я сама проверю их.

Она пошла вдоль цепочки, сопровождаемая несколькими солдатами. Ее платье было сшито по моде благородных домов алети — строгая шелковая блузка, облегающая тело, приталенная юбка. Оно было застегнуто по бокам от талии до шеи и кончалось маленьким, вышитым золотом воротником. Длинная манжета левого рукава покрывала безопасную руку. Мать Каладина всегда носила перчатку, намного более практично, с его точки зрения.

Судя по лицу, увиденное не слишком впечатлило ее.

— Эти мужчины умирают от голода и крайне слабы, — сказала она, беря из рук юной помощницы тонкий жезл. С его помощью она откинула волосы со лба одного из рабов и проверила отметину. — И ты хочешь по два брума изумрудами за голову?

Твилаква бросило в пот.

— Возможно, полтора?

— И что я буду делать с ними? Таких грязнуль около еды не поставишь, а большинство остальных работ делают паршмены.

— Если Вашей Светлости они не нужны, я могу обратиться к другим кронпринцам…

— Нет, — сказала она, шлепая жезлом раба, который испуганно отшатнулся от нее. — Один с четвертью. Они смогут рубить деревья в северных лесах… — Она подошла к Каладину. — Вот это другое дело. Этот намного крепче, чем другие.

— Я так и думал, что он вам понравится, — сказал Твилакв, подходя к ней. — Он довольно…

Она подняла жезл, заставив работорговца замолчать. На ее нижней губе была небольшая ранка. Немного корня куссвида, и все пройдет.

— Сними верхнюю одежду, раб, — скомандовала она.

Каладин посмотрел в голубые глаза и испытал почти неодолимое желание плюнуть в них. Нет. Нет, он не может себе этого позволить. Не сейчас. Он вынул руки из своей мешкоподобной рубашки, дал ей упасть на пояс и обнажил грудь.

Несмотря на восемь месяцев рабства, его мускулы были значительно лучше, чем у остальных.

— Такой молодой, и так много шрамов, — задумчиво сказала аристократка. — Ты военный?

— Да.

Спрен ветра кружил вокруг женщины, изучая ее лицо.

— Наемник?

— Нет, армия Амарама. Гражданин, второй нан.

Бывший гражданин, — быстро вмешался Твилакв. — Он был…

Она опять махнула жезлом, заставив Твилаква замолчать. Потом откинула волосы Каладина и осмотрела лоб.

Шаш, — сказала она, цокнув языком. Некоторые из солдат шагнули ближе, держа руки на мечах. — Там, откуда я родом, рабов, заслуживших такое, убивают.

— Значит, им везет, — сказал Каладин.

— И как ты заслужил его?

— Убил кое-кого, — сказал Каладин заранее подготовленную ложь. Пожалуйста, вознес он мольбу к Герольдам. Пожалуйста. Он давно не молил никого ни о чем.

Женщина подняла бровь.

— Я убийца, Ваша Светлость, — сказал Каладин. — Напился, наделал ошибок. Но я владею копьем не хуже любого другого. Возьмите меня в армию вашего светлорда. Разрешите мне сражаться.

Было так странно лгать, наговаривать на себя, но женщина никогда не разрешит Каладину сражаться, если подумает, что он дезертир. Пусть лучше думает, что он убил по неосторожности.

Пожалуйста… подумал он. Опять стать солдатом. На мгновение ему показалось, что ничего на свете он не хотел с такой силой. Насколько лучше умереть на поле боя, чем всю жизнь чистить горшки.

Твилакв подошел и встал рядом со светлоглазой женщиной. Он посмотрел на Каладина и вздохнул:

— Он дезертир, Ваша Светлость. Не слушайте его.

Нет! Каладин почувствовал, как обжигающая вспышка гнева пожирает все его надежды. Он поднял руки к Твилакву, чтобы придушить крысу, но тут что-то ударило его по спине. Он застонал, споткнулся и упал на колено. Аристократка отступила назад, в тревоге прижав безопасную руку к груди. Один из солдат схватил Каладина и вздернул на ноги.

— Да, — в конце концов сказала она. — Очень неудачно.

— Я могу сражаться, — выдохнул Каладин, не обращая внимания на боль. — Дайте мне копье. Разрешите мне…

Она подняла жезл, оборвав его на полуслове.

— Ваша Светлость, — сказал Твилакв, отводя от Каладина глаза. — Я бы не доверил ему оружие. Да, правда, он убийца, но он также известен своим непокорным нравом. Однажды он возглавил бунт рабов против хозяина. Я не могу продать его вам как солдата. Совесть не позволяет. — Он заколебался. — Рабы, которые ехали с ним в одном фургоне, он мог испортить их всех разговорами о побеге. Моя честь требует, чтобы я вам это рассказал.

Каладин заскрежетал зубами. Ему хотелось оттолкнуть солдата, державшего его, схватить оружие и провести последние мгновения жизни, вколачивая копье в толстый живот Твилаква. Почему? Какая этому ублюдку разница, в качестве кого его раба будут использовать в армии?

Проклятие! И зачем я порвал ту карту! подумал Каладин. Зачастую жестокость вознаграждается лучше, чем доброта. Одно из изречений отца.

Женщина кивнула и пошла дальше.

— Покажи мне тех, из его фургона, — сказала она. — Я все равно возьму их, из-за твоей честности. Нам нужны новые мостовики.

Твилакв энергично кивнул. Прежде чем идти дальше, он помедлил и наклонился к Каладину.

— Я не знал, как ты себя поведешь. Эти армейские, они обвинят торговца, если он не расскажет все, что знает. Мне… мне очень жаль.

И торговец скрылся.

Каладин что-то хмыкнул, вырвался из рук солдат, но остался в цепочке. Пусть так и будет. Рубить деревья и строить мосты или биться в рядах воинов. Какая разница. Он продолжит жить. У него отняли свободу, семью, друзей и — самое дорогое — мечты. Больше взять с него нечего.

Осмотрев всех рабов, женщина взяла у своей помощницы доску для письма и сделала на бумаге несколько коротких заметок. Твилакв дал ей свой гроссбух, где был отмечено, сколько каждый раб списал со своего долга. Каладин мельком взглянул на цифры; судя по прочеркам, ни один раб не списал ничего. Возможно, Твилакв подделал записи. Скорее всего.

Отныне пускай вся его зарплата идет на погашение долга. Посмотрим, как они заерзают, если он разоблачит их обман. Что они сделают, если он будет близок к тому, чтобы погасить долг? Скорее всего, он даже не узнает об этом — в зависимости от того, сколько зарабатывают эти мостовики, ему потребуется от десяти до пятидесяти лет.

Большинство людей светлоглазая женщина послала на лесоповал. Полудюжину самых худых отправила в армейскую столовую, несмотря на все то что говорила раньше.

— А этих, — сказала она, указав жезлом на Каладина и других рабов из его фургона, — отправьте к мостовикам. Скажите Ламарилу и Газу, что за высоким нужно присматривать особо.

Солдаты засмеялись, один из них вытолкнул группу Каладина на дорогу. Каладин стерпел. Да и с какой стати им с ним быть вежливыми, и он не собирался дать им повод быть еще более жестокими. Больше, чем наемников, солдаты ненавидели только дезертиров.

По дороге он не мог не обратить внимания на флаг, реявший над лагерем. Этот же символ украшал форму солдат: желтая глифпара в форме башни и молот на темно-зеленом поле. Флаг кронпринца Садеаса, Верховного правителя родного округа Каладина. Насмешка или подарок судьбы, кто из них заставил его очутиться здесь?

По улицам лагеря лениво бродили солдаты, даже те, которые, судя по внешнему виду, находились на дежурстве. Повсюду валялся мусор и отходы. Множество штатских: шлюхи, работающие женщины, бондари, лавочники и погонщики скота. Даже дети носились по улицам этого полугорода-полулагеря.

Были здесь и паршмены. Они носили воду, рыли траншеи, таскали мешки. Вот это удивило его по-настоящему. Разве они не воюют с паршменами? Или их не волнуют те, кто восстал? По-видимому, не волнуют. Паршмены работали с той же покорностью, как и в Хартстоуне. Возможно, это имеет смысл. Дома алети сражались с алети, почему бы и паршменам не быть среди обеих воюющих сторон?

Солдаты провели Каладина вокруг северо-восточной четверти города. Путешествие заняло много времени. Старые привычки заставили Каладина запоминать дорогу. Казармы, возведенные с помощью Преобразователей, выглядели совершенно одинаково. Кромка лагеря напоминала зазубренные вершины. Бесчисленные сверхштормы изъели высокую круговую стену, поэтому открывался отличный вид на восток. Простирающаяся на восток огромная площадка казалась великолепным местом для построения армии перед рейдом внутрь Разрушенных Равнин.

На северном краю поля располагался лагерь поменьше — всего несколько дюжин бараков. В его центре навалены кучи со стволами приземистых деревьев, которые Каладин видел по дороге. Их обрабатывала одна группа плотников. Они очищали бревна от тягучей коры и распиливали их на доски. Другая группа сколачивала из досок громоздкие конструкции.

— Мы будем плотниками? — спросил Каладин.

Один из солдат грубо засмеялся.

— Нет, вы будете мостовиками.

Он показал на группу жалко выглядящих людей, которые сидели на камне в тени барака и ели пальцами из деревянных мисок. Внешне еда была ужасно похожа на баланду, которой их кормил Твилакв.

Солдат так сильно толкнул Каладина, что тот едва не упал на пологом склоне и поторопился вперед. Остальные девять рабов последовали за ним, подгоняемые солдатами. Ни один из тех, кто сидел на камнях, даже не взглянул на них. Все они носили кожаные жилеты и простые штаны. Лишь на некоторых были грязные зашнурованные спереди рубашки на голое тело. Мостовики выглядели ненамного лучше рабов, хотя и не были такими тощими.

— Эй, Газ, принимай пополнение, — крикнул один из солдат.

Человек, лениво стоявший в тени, на некотором расстоянии от тех, кто ел, повернул к ним голову; его лицо было настолько усеяно шрамами, что борода росла лоскутами. Одного глаза не хватало — он не позаботился прикрыть его повязкой, уцелевший был коричневым. Белые узелки на плечах указывали на сержанта, и в нем чувствовалась упругая сила, которую Каладин привык связывать с тем, кто знает дорогу на поле боя.

— Эти заморыши? — отозвался Газ, что-то жуя и неторопливо шагая к ним. — Да они и стрелу не остановят.

Солдат позади Каладина как следует толкнул его вперед.

— Ее Светлость Хашаль сказала, чтобы ты специально занялся вот этим. Остальные — обычное быдло. — Солдат кивнул на подходивших рабов.

Газ оглядел их, потом перевел взгляд на Каладина.

— Я воевал, — сказал Каладин. — В армии светлорда Амарама.

— А мне плевать, — отрезал Газ и сплюнул.

Каладин заколебался.

— Когда Амарам…

— Ты опять упомянул это имя, — рявкнул Газ. — Служил какому-то безвестному лендлорду, а? И жаждешь меня впечатлить?

Каладин вздохнул. Он уже встречал таких людей, младших сержантов без надежды на повышение. Обычно у них одно удовольствие в жизни — издеваться над теми, кто еще несчастнее их. Что ж, так тому и быть.

— У тебя отметина раба, — фыркнул Газ. — Я сомневаюсь, что ты вообще держал в руках копье. Твоей светлости придется снизойти и присоединиться к нам.

Хорошо знакомая Каладину девушка-спрен спустилась вниз и внимательно осмотрела Газа, потом закрыла один глаз, изображая одноглазого. Каладин, видя ее ужимки, улыбнулся. Газ неправильно понял его улыбку. Он засопел и шагнул к Каладину.

В это мгновение лагерь наполнили звуки рогов. Плотники посмотрели вверх, а солдаты, которые привели Каладина, бросились к центру лагеря. Рабы рядом с Каладином испуганно оглянулись.

— Отец Штормов! — выругался Газ. — Мостовики! Поднимайте задницы, вы, деревенщина! — Он начал пинать ногами тех, кто ел. Они, роняя миски, вскочили на ноги. На них были простые сандалии, а не сапоги.

— Давай, светлость, — приказал Газ, указывая на Каладина.

— Я не говорил…

— Клянусь Бездной, мне плевать, что ты говорил! Ты — с ними на Четвертый Мост. — Он указал на группу уходящих мостовиков. — Остальные — ждать здесь. Я распределю вас позже. А ты шевели ногами или я вздерну тебя на ближайшей балке!

Каладин пожал плечами и поспешил за группой. Множество таких же бригад выбежало из бараков и узких улиц. Хм, сколько же их? Около пятидесяти бараков, в каждом человек двадцать-тридцать… значит, в армии кронпринца одних мостовиков больше, чем солдат у Амарама.

Бригада Каладина, лавируя среди досок и куч опилок, подошла к большому деревянному сооружению. Оно, казалось, крепко пострадало от сверхштормов и сражений. По всей его длине виднелись выбоины и дыры, как от стрел. Это и есть мост, а?

Да, подумал Каладин. Деревянный мост, тридцать футов в длину, восемь в ширину. Слегка скошенный спереди и сзади, без перил. Каркас из толстых прочных бревен, в середине прибиты самые широкие доски. Мостов было сорок-пятьдесят, примерно столько же, сколько бараков. Каждый барак обслуживает один мост? Около каждого моста собралось человек по двадцать.

Появился Газ, вооруженный деревянным щитом и сверкающей булавой; больше ни у кого оружия не было. Он быстро стал проверять каждую бригаду. Дойдя до Четвертого Моста, он остановился.

— Где ваш бригадир? — спросил он.

— Мертв, — ответил один из мостовиков. — Прошлой ночью бросился в Расщелину Чести.

Газ выругался.

— Неужели вы не можете сохранить бригадира хотя бы на неделю? Шторм вас побери! Вперед, я буду недалеко от вас. Слушайте мои команды. Вечером мы выберем другого бригадира из тех, кто выживет. — Он ткнул пальцем в Каладина. — Ты, лордишка, к задней части. Остальные, вперед! Шторм вас побери, я не собираюсь получать выговоры из-за вашей глупости. Давай, двигайте!

Все встали. Делать нечего, Каладин подошел к открытой прорези в хвосте моста. Он ошибся в своей оценке: около каждого моста собралось человек тридцать пять — сорок. Восемь рядов, в каждый могло встать пять человек — трое снизу под мостом и по одному с каждого бока. В его бригаде людей не хватало, чтобы заполнить все ряды.

Каладин застонал, поднимая проклятую штормом тяжесть вверх и заходя под нее. Вероятно, применялось очень легкое дерево, но все равно штука была жутко тяжелая. Он помог поднять мост в воздух. Люди заполнили прорези по всей длине и потом медленно опустили мост себе на плечи. В днище по меньшей мере были стержни, которые можно было использовать как опоры для рук.

Многие подложили на плечи поверх жилетов подушки и распределили их так, чтобы смягчить давление. У Каладина жилета не было, так что деревянные опоры впились ему прямо в кожу. Он ничего не видел — голова находилась в выемке, дерево закрывало вид на все вокруг. Наверняка у людей по бокам лучший обзор; он подозревал, что все стремились встать сбоку.

Дерево пахло маслом и потом.

— Вперед! — послышался приглушенный голос Газа.

Каладин застонал, когда бригада медленно побежала. Он не видел, куда идет, и старался не споткнуться, пока бригада спускалась на восточный склон Разрушенных Равнин. Очень скоро Каладин вспотел и начал тихо ругаться, дерево терло и вгрызалось в кожу на плечах. Уже начала течь кровь.

— Бедолага, — сказал голос сбоку.

Каладин посмотрел направо, но деревянные опоры закрывали обзор.

— Ты… — выдохнул Каладин. — Ты говоришь со мной?

— Ты не должен был оскорблять Газа, — отозвался человек. Его голос прозвучал глухо. — Иногда он ставит новичка в наружный ряд. Иногда.

Каладин попытался было ответить, но не хватило дыхания. Он считал, что находится в неплохой форме, но вот уже восемь месяцев он ел баланду, его постоянно били, и он пережидал сверхштормы в дырявых погребах, грязных сараях или клетках. Едва ли он станет тем, кем был.

— Поглубже вдыхай и выдыхай, — сказал приглушенный голос. — Сосредоточься на шагах. Считай их. Это помогает.

Каладин последовал совету. Он слышал, как рядом бежали другие бригады. Позади слышались знакомые звуки марширующих солдат и удары подков по камню. За ними шла армия.

Под ноги постоянно попадались камнепочки и маленькие побеги сланцекорника, угрожая сбить его с ног. Земля Разрушенных Равнин была неровной и изрезанной трещинами, покрытой осыпями и каменными полками. Это объясняло, почему не использовали колеса, — по такой тяжелой местности носильщики двигались намного быстрее любой повозки.

Очень скоро он сбил и изрезал ноги. Они не могли дать ему обувь? Он сжал зубы от боли и продолжал идти. Просто еще одна работа. Он продолжит и выживет.

Тяжелый стук сапог. Он почувствовал под ногами дерево. Мост, постоянный, пересекающий расщелину между плато. Бригада за секунды пересекла его, и он опять почувствовал под ногами камень.

— Вперед, вперед! — ревел Газ. — Вперед, шторм вас подери!

Они продолжали бежать, а армия пересекла мост за ними, сотни сапог ударили по дереву. По плечам текла кровь, каждый вздох казался пыткой, бока сжимала тугая боль. Он слышал, как дышат другие, звуки проносились в ограниченном пространстве под мостом. Во всяком случае, он не один. Будем надеяться, что они быстро достигнут цели.

Напрасная надежда.

Следующий час стал настоящей пыткой. Намного худшей, чем побои рабовладельцев, намного хуже любой раны на поле боя. Марш казался бесконечным. Каладин смутно припомнил, что, глядя вниз на равнины из фургона, видел постоянные мосты. Они связывали плато там, где было легче перекрыть трещины, но не там, где легче идти. Очень часто приходилось идти в обход, поворачивать на север или юг, прежде чем возвращаться на восток.

Мостовики стонали, ругались, ворчали и постепенно замолкали. Каладин ни разу не глянул ни в одну из трещин. Он бежал. И бежал. И бежал. Ног он больше не чувствовал. Он знал, что, если остановится, его побьют. Он чувствовал себя так, как если бы его плечи протерлись до костей. Он попытался считать шаги, но от усталости не смог.

Но он не останавливался.

В конце концов, слава Герольдам, Газ скомандовал «стоп». Каладин вздрогнул, запнулся и едва не упал.

— Поднять! — проревел Газ.

Люди подняли мост, руки Каладина свело — слишком долго они оставались в одном положении. Мостовики, находившиеся внизу, шагнули в сторону и схватили рукоятки по бокам.

— Опустить!

Очень неудобно и трудно, но у этих людей был большой опыт. Мост не перевернулся, и они поставили его на землю.

— Толкай!

Каладин растерянно отступил назад, а остальные налегли на боковые и задние рукоятки моста. Они находились на краю трещины, через которую не было постоянного моста. По краям от них другие бригады тоже толкали мосты вперед.

Каладин оглянулся. Армия, две тысячи человек в лесном зеленом и чистом белом. Двенадцать сотен темноглазых копейщиков, несколько сотен кавалеристов на редкой породы, дорогих лошадях. За ними большая группа тяжеловооруженных светлоглазых людей в сверкающей броне, с большими палицами и квадратными стальными щитами в руках.

Похоже, они специально выбрали точку, где расщелина была поуже и первое плато было выше второго. Мост оказался вдвое длиннее, чем ширина расщелины. Газ обругал Каладина, и тот присоединился к остальным, со скрипом толкавшим мост по земле. Когда мост с глухим стуком опустился на другую сторону, мостовики отступили в сторону и дали возможность кавалерии проскакать через пропасть.

Каладин настолько выбился из сил, что не хотел ничего видеть. Он рухнул на камни, перевернулся на спину и лежал, слушая топот солдат, движущихся по мосту. Другие мостовики лежали рядом. Газ, со щитом за спиной, ходил среди бригад, качал головой и называл их бездельниками.

Каладин хотел только одного — лежать, глядеть в небо и забыть обо всем на свете. Однако военная выучка подсказала, что у него может начать сводить мышцы. И тогда обратная дорога будет еще хуже. Выучка… она принадлежала другому человеку, из другого времени. Почти из сумрачных времен. Каладин больше не был им, но все еще нуждался в его опыте.

Застонав, Каладин заставил себя сесть и начал разминать мышцы. Солдаты пересекали Четвертый Мост, высоко держа копья, со щитами в руке. Газ смотрел на них с очевидной завистью, и спрен Каладина танцевала вокруг головы сержанта. Несмотря на усталость, Каладин почувствовал укол ревности. Почему она танцует вокруг этого хвастуна?

Спустя несколько минут Газ заметил Каладина и хмуро посмотрел на него.

— Он спрашивает себя, почему ты не лежишь? — сказал знакомый голос. Человек, который шел рядом с Каладином, лежал недалеко от него и глядел в небо. Старше Каладина, с тронутыми сединой волосами и длинным выдубленным лицом, дополнявшим его дружеский голос. Он выглядел таким же истощенным, как и Каладин.

Каладин продолжал растирать мышцы, не обращая внимания на взгляд Газа. Оторвав куски от своей мешковатой одежды, он перевязал руки и ноги. К счастью, он привык ходить босиком, так что ноги не очень пострадали.

Едва он закончил, как последний из пеших солдат перешел через мост. За ними последовало несколько конных светлоглазых, в блестящей броне. Посреди ехал человек в красных полированных Доспехах Осколков. Они не походили на те, которые Каладин как-то видел — каждые Доспехи были уникальным произведением искусства, — но были сделаны в том же стиле. Богато украшенные латы, соединенные без швов, великолепный шлем с открытым забралом.

В них чувствовалось что-то чужое. Их создали в другую эпоху, когда боги еще ходили по Рошару.

— Король? — спросил Каладин.

Морщинистый мостовик устало улыбнулся.

— Мы можем только гадать.

Каладин повернулся к нему.

— Если бы это был король, — объяснил мостовик, — мы были бы в армии светлорда Далинара.

Имя было смутно знакомо Каладину.

— Он кронпринц, верно? Дядя короля?

— Да. Самый лучший человек и самый достойный Носитель Осколков в королевской армии. Говорят, что он всегда держит свое слово.

Каладин презрительно хмыкнул. То же самое говорили об Амараме.

— Тебе надо было оказаться в армии кронпринца Далинара, парень, — сказал мостовик. — Он не использует людей, чтобы переносить мосты. Не любит использовать по меньшей мере.

— Эй вы, крэмлинги! — заорал Газ. — Подъем!

Мостовики заворчали, но встали. Каладин вздохнул. Короткого отдыха хватило, чтобы понять, насколько он устал.

— Я с удовольствием вернусь назад, — пробормотал он.

— Назад? — удивился морщинистый мостовик.

— Мы что, не возвращаемся?

Его друг горько хихикнул.

— Парень, мы еще не начали. И радуйся, что не начали. Худшее впереди.

И ночной кошмар вступил во вторую фазу. Они перешли по мосту, затащили его на ту сторону и опять подняли на израненные плечи. Потом пересекли плато. На той стороне опустили его на землю и перекинули через следующую пропасть. Армия прошла, и все повторилось сначала.

Не меньше дюжины раз. В промежутках они отдыхали, но Каладин был настолько истощен и утомлен, что короткого перерыва не хватало. Он едва успевал восстановить дыхание, а нужно уже было опять нести.

И от них ожидали, что они будут двигаться быстро. Мостовики отдыхали, пока армия переходила, но потом они должны были обогнать солдат и оказаться перед следующей пропастью раньше армии. Новый знакомый предупредил Каладина, что если они не будут ставить мост на место достаточно быстро, в лагере их выпорют.

Газ отдавал приказы, ругался, бил ногами мостовиков, если они двигались медленнее, и ни разу не дотронулся до моста. Очень скоро Каладин возненавидел костлявого, покрытого шрамами сержанта. Странно, но к другим сержантам он не чувствовал ненависти. В конце концов это их работа — ругать людей и заставлять их двигаться.

Вовсе не это жгло Каладина. Газ послал его на работу без жилета и сандалий. Несмотря на все свои повязки, завтра Каладин будет покрыт шрамами с ног до головы. Он будет настолько изранен и изнеможен, что не сможет ходить.

Газ — просто мелкая душонка. Он рисковал потерять носильщика и не выполнить свою задачу, и только из-за скороспелой злобы.

Проклятый штормом урод! подумал Каладин, черпая у ненависти силу, чтобы выдержать все испытания. Несколько раз, затолкнув мост на место, Каладин падал, чувствуя себя не в состоянии встать снова. Но когда Газ командовал подъем, Каладин каким-то образом заставлял себя встать на ноги. Иначе Газ победит.

Но почему они все время идут? В чем смысл? Почему так далеко? Они должны защищать этот мост, этот драгоценный груз. Они должны остановить небо и идти, они должны…

У него начался бред. Ноги, бежать, один, два, один, два, один, два…

— Стой!

Он остановился.

— Поднять!

Он поднял руки вверх.

— Опустить!

Он шагнул назад и опустил мост.

— Толкай!

Он толкнул мост.

Умирай.

Последнюю команду он отдавал себе сам, каждый раз. Он упал на камень, камнепочка поторопилась втянуть лозы, когда он коснулся их. Он закрыл глаза, больше не думая о сведенных мышцах, и впал в транс, полусон-полуявь, который, казалось, продлился один удар сердца.

— Встать!

Он встал, качаясь на кровоточащих ногах.

— Перейти!

Он перешел, не потрудившись взглянуть на смертоносный провал на другой стороне.

— Тащи!

Он схватился за рукоятку и потянул на себя мост.

— Поменяться!

Каладин молча застыл. Он не понял команды; Газ никогда не давал ее раньше. Солдаты образовывали ряды, двигаясь со смесью робости и вынужденной расслабленности, как люди часто движутся перед боем. Несколько спренов предчувствия — похожие на красные струйки пара, выросшие из земли и вьющиеся по ветру, — отделились от камней и закружились между солдатами.

Битва?

Газ схватил Каладина за плечо и толкнул в начало бригады.

— Эту часть новички проходят первыми, светлость. — Сержант зло усмехнулся.

Каладин молча поднял мост над головой, вместе с остальными. Те же самые рукоятки, но в первом ряду были отверстия, прямо перед лицом, и он мог смотреть перед собой. Все мостовики поменялись местами; те, которые шли впереди, встали назад, а задние — включая Каладина и его морщинистого друга, — вперед.

Каладин не стал спрашивать почему. Его это не волновало. Однако, видя ландшафт перед собой, бежать будет легче.

Плато представляло из себя дикую штормземлю; кое-где росли пучки травы, но камень был настолько крепок, что их семена не могли укорениться в нем. Часто встречались камнепочки, росшие повсюду. На вид они казались камнем размером в голову человека. Многие из почек раскрылись, выпустив наружу зеленые толстые языки лоз. А некоторые даже цвели.

После стольких часов в тесном пространстве под мостом бежать впереди было почти приятно. Почему они отдали такую замечательную позицию новичку?

— Таленел'Элин, носитель всех мук! — испуганно вскрикнул человек справа от него. — Похоже, этот будет очень плохой. Они уже выстроились! Этот будет очень плохой!

Каладин прищурился и посмотрел на ближайшую расщелину. По другую сторону пропасти стояли ряды людей с черно-красной мраморной кожей. На них были странные рыже-оранжевые доспехи, закрывавшие предплечья, грудь, голову и ноги. Его оцепенелому сознанию потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить.

Паршенди.

Они не походили на обычных рабочих-паршменов. Значительно более мускулистые и статные. Крепко сложенные солдаты, с оружием на спине. Некоторые носили темно-рыжие и черные бороды, с вплетенными в них кусочками драгоценных камней, другие были чисто выбриты.

Пока Каладин рассматривал их, первый ряд паршенди опустился на одно колено. Воины взяли на изготовку короткие луки, наложили стрелы. Не длинные луки, предназначенные стрелять высоко и далеко. Нет, короткие и изогнутые, чтобы стрелять прямо, быстро и метко. Замечательное оружие, чтобы убить группу мостовиков до того, как они перекинут мост через пропасть.

Похоже, начинается худшая часть…

И действительно, начался кошмар наяву.

— Вперед! — заорал Газ, предусмотрительно отбежав назад.

Инстинкты Каладина кричали в полный голос, требуя уйти с линии огня, но инерция моста гнала его вперед. В нем пробудился зверь, зубы оскалились, готовые укусить.

Усталость и боль Каладина куда-то исчезли. Потрясенный, он приготовился. Мосты бросились вперед, люди под ними кричали и бежали. Бежали к смерти.

Лучники дали залп.

Первая же волна убила морщинистого друга Каладина — он получил три стрелы в лицо. Человек слева тоже упал — Каладин даже не видел его лицо. Падая, он успел закричать и умер не сразу, но по нему прошла вся бригада. Люди умирали, и мост становился все тяжелее.

Паршенди спокойно наложили новые стрелы и выстрелили снова. Каладин мельком увидал, что где-то сбоку с трудом идет еще одна бригада мостовиков. Похоже, паршенди сосредоточили огонь на некоторых бригадах, и эта получила на полную катушку по меньшей мере от дюжины лучников — три первых ряда мостовиков упали; те, кто позади, спотыкались об них. Мост накренился, ударился об землю и с отвратительным скрежетом заскользил вперед.

Мимо Каладина свистели стрелы, из всего первого ряда в живых остался он один. Несколько стрел вонзились в дерево рядом, одна содрала кожу со щеки.

Он закричал. От ужаса, от боли, от потрясения, но больше от полного бессилия. Никогда раньше во время сражения он не чувствовал себя таким беспомощным. Он штурмовал укрепления врага, бежал в атаку под градом стрел, но всегда управлял ситуацией. Копье в одной руке, щит в другой — он мог дать отпор любому врагу.

Но не сейчас. Мостовики напоминали свиней, со всех ног бегущих к мяснику.

Третий залп, и упала еще одна из двадцати бригад. Из рядов алети тоже полетели стрелы, несколько паршенди упало. Мост Каладина почти достиг пропасти. Он уже видел черные глаза паршенди на той стороне, даже различал черты их мраморных лиц. Вокруг него мостовики кричали от боли, стрелы попадали им в ноги. Страшный грохот — еще один мост упал, вся его бригада погибла.

Газ сзади заорал:

— Поднимайте и опускайте, идиоты!

Бригада остановилась именно в то мгновение, когда паршенди опять выстрелили. Люди за Каладином закричали. Огонь паршенди прервался — алети опять выстрелили. Каладин, не думая ни о чем, действовал рефлекторно: опустить мост, взяться за рукоятку.

Но это обнажило мостовиков, до сих пор безопасно стоявших в задних рядах. Лучники паршенди ждали, когда это произойдет. Они дали последний залп. Стрелы обрушились на людей, сразив полдюжины человек, их кровь брызнула на темное дерево. Спрены страха — извивающиеся, фиолетовые — отделились от дерева и закрутились в воздухе. Мост накренился, стал намного тяжелее.

Каладин покачнулся, руки заскользили. Он упал на колени, и его потащило вперед, в пропасть. Он едва успел удержаться.

Качаясь, он стоял на самом краю, одна рука болталась над пустотой, но вторая схватилась за рукоятку. Он посмотрел вниз, через край отвесной пропасти, в темноту. Голова кружилась, измотанное сознание хотело только покоя. Какая восхитительная высота! Он любил карабкаться вверх по горам вместе с Тьеном.

Рефлекторно он отпрянул от расщелины и пополз назад. Группа пехотинцев, защищенная щитами, встала у рукояток. Пока лучники алети обменивались стрелами с паршенди, солдаты перекинули мост через пропасть, по нему прошла тяжелая кавалерия и обрушилась на врага. Четыре моста упали по дороге, но шестнадцать пересекли пропасть, дав армии возможность эффективно атаковать.

Каладин попытался отползти подальше от моста. Но не смог двинуться с места, тело отказалось повиноваться. Он даже не сумел перевернуться на спину.

Я должен идти, обессиленно подумал он. Посмотреть, быть может, мостовик с морщинистым лицом еще жив… Перевязать его раны… Спасти…

Но он не мог. Не мог двигаться. Не мог думать. К своему стыду, он смог только закрыть глаза и соскользнуть в беспамятство.

* * *

— Каладин.

Он не хотел открывать глаза. Не хотел возвращаться в этот ужасный мир боли. Мир, в котором истощенные беззащитные люди атакуют линию лучников.

В ночной кошмар.

— Каладин. — Женский голос, мягкий как шепот, но настойчивый. — Они собираются бросить тебя здесь. Вставай! Ты умрешь!

Я не хочу… не хочу возвращаться…

Дай мне умереть.

Что-то щелкнуло его по лицу, легкая пощечина, с жалом внутри. Он напрягся. Эта была не боль, по сравнению с другими, но значительно более требовательная. Он поднял руку и отмахнулся. Движение унесло с собой последние следы оцепенения.

Он попытался открыть глаза. Один отказался — кровь, натекшая из раны на щеке, запеклась вокруг века. Солнце стояло намного ниже. Прошли часы. Он застонал и сел, оттирая высохшую кровь с глаза. Вокруг него лежали тела. Много тел. В воздухе пахло кровью и чем-то еще худшим.

Пара печальных мостовиков встряхивала каждого человека, проверяя, жив ли он. Убедившись, что человек мертв, они снимали с него сандалии и жилет, отгоняя прочь крэмлингов, уже начавших поедать тела. Эти люди не проверили Каладина. С него нечего брать. Они оставили его лежать среди трупов на плато.

Спрен Каладина беспокойно витал в воздухе над ним. Каладин потер челюсть, в которую она его ужалила. Большие спрены могли двигать маленькие предметы и слегка щипаться. Это делало их более надоедливыми.

На этот раз, однако, она спасла ему жизнь. Он простонал, вспомнив, сколько у него ран.

— У тебя есть имя, дух? — спросил он, заставив себя встать на избитые ноги.

На том плато, куда перешла армия, солдаты бродили среди мертвых паршенди и что-то искали. Оружие? Похоже, что армия Садеаса победила. По меньшей мере живых паршенди поблизости не было. Либо их убили, либо они убежали.

Плато, на котором произошло сражение, выглядело точно так же, как и все остальные. Только в середине возвышалась большая глыба… чего-то, напоминая огромную камнепочку. Быть может, какая-то куколка или раковина, двадцати футов в высоту. Одна сторона была взломана, открывая отвратительные липкие внутренности. Он не заметил ее во время первой атаки, так как глядел только на лучников.

— Имя? — отозвалась спрен далеким голосом. — Да, у меня есть имя. — Она удивленно посмотрела на Каладина. — Почему у меня есть имя?

— Откуда я знаю? — сказал Каладин, заставив себя сделать шаг. Нога взорвалась болью. Он мог только хромать.

Ближайшие мостовики удивленно посмотрели на него, но Каладин, не обращая на них внимания, хромал по плато, пока не нашел труп, с которого не успели снять жилет и сандалии. Тот самый человек с морщинистым лицом, который был так добр к нему. Стрела попала ему в шею. Каладин, не обращая внимания на потрясенные глаза, слепо глядящие в небо, снял с него жилет, сандалии и рубашку со шнуровкой, запятнанную кровью. Каладин ненавидел самого себя, но он не собирался просить Газа дать ему одежду.

Сев, Каладин разорвал рубашку и сменил свои самодельные повязки, потом надел жилет и сандалии, стараясь поменьше двигаться. Задул ветер, унося запахи крови и крики солдат, звавших друг друга. Кавалерия строилась, собираясь уходить.

— Имя, — сказала спрен, проходя по воздуху и становясь рядом с его лицом. Она приняла вид молодой женщины с изящными ножками, одетой в развевающуюся юбку. — Сильфрена.

— Сильфрена, — повторил Каладин, завязывая сандалии.

— Сил, — сказала спрен. Она вздернула голову. — Как забавно. Похоже, у меня есть и прозвище.

— Поздравляю. — Каладин, пошатываясь, встал на ноги.

Недалеко стоял Газ, уперев руки в бока, щит привязан к спине.

— Ты, — сказал он, указывая на Каладина. Потом кивнул на мост.

— Ты шутишь, — сказал Каладин, глядя, как остатки бригады — меньше половины прежнего состава — собираются вокруг моста.

— Или неси, или оставайся, — сказал Газ, который казался очень злым.

Мне полагается быть мертвым, сообразил Каладин. Вот почему он не дал мне ни жилета, ни сандалий. Я был в первом ряду. И единственный, кто остался жив.

Каладину очень хотелось сесть и остаться здесь. Но смерть от жажды на пустом плато — не тот путь, который он выбрал для себя. Он захромал к мосту.

— Не беспокойся, — сказал один из мостовиков. — На этот раз они дадут нам идти медленно, со множеством остановок. И нам помогут солдаты — требуется по меньшей мере двадцать пять человек, чтобы поднять мост.

Каладин вздохнул и встал на место, пока к ним присоединялись несколько неудачливых солдат. Вместе они подняли мост в воздух. Ужасно тяжелый, но они каким-то образом справились.

Каладин шел, чувствуя себя онемелым. Он-то считал, что жизнь больше ничего не может сделать с ним. Что может быть хуже, чем шаш раба, чем потеря возможности сражаться, чем смерть всех тех, кого он поклялся защищать?

Оказывается, он ошибался. Есть еще кое-что. Последняя пытка, которую судьба приберегла специально для Каладина.

И она называется Четвертый Мост.

Глава седьмая Любое разумное

Они объяты пламенем. Они горят. Они принесли с собой тьму, и все-таки, видите, их кожа горит. Горит, горит, горит…

Получено на Палахишев, 1172 год, двадцать одна секунда до смерти. Объект — ученик пекаря.

Шаллан шла по коридору, ярко-оранжевая роспись которого — а также потолок и стены — были усеяны пятнами черного дыма, оставшимися после Преобразования Джаснах. Будем надеяться, картины не пострадали.

Впереди появилась маленькая группа паршменов с тряпками, ведрами и стремянками — они собирались чистить коридор от сажи. Они поклонились ей, но не произнесли ни слова. Паршмены могли говорить, но делали это крайне редко. Многие казались немыми. Когда-то, в детстве, их мраморная кожа казалась ей восхитительной. До того, как отец запретил ей проводить с ними время.

Она опять подумала о задаче. Как ей убедить Джаснах Холин, одну из самых могущественных женщин в мире, передумать и взять ее в ученицы? Очевидно, что Джаснах упряма — она много лет сопротивляется попыткам девотариев примириться.

Она опять вошла в широкую главную пещеру, с ее высоким потолком и суетливыми разряженными обитателями. Она чувствовала себя обескураженной, но мельком увиденный Преобразователь манил ее. Ее семья, дом Давар, процветала много лет, поднявшись из безвестности — главным образом из-за политического искусства отца. Многие ненавидели его, но жестокость и целеустремленность дали ему возможность подняться очень высоко. Он создал себе состояние, открывая новые залежи мрамора на землях Давар.

Шаллан мало что знала о делах отца и ничего не подозревала. Каждый раз, когда очередной карьер истощался, отец уезжал с землемером и открывал новое месторождение. Только расспросив землемера, Шаллан и братья узнали правду: отец, используя запрещенный Преобразователь, создавал новое месторождение. Он делал это не слишком часто, чтобы не вызвать подозрений, — только тогда, когда нуждался в деньгах для достижения политических целей.

Никто не знал, где он достал фабриал, который сейчас был с ней, в тайном кармашке. Он не работал — сломался в тот самый ужасный вечер, когда отец умер. Не думай об этом, жестко сказала она себе.

Они наняли ювелира починить сломанный Преобразователь, но это не помогло. Их дворецкий, Льюиш, — один из самых доверенных людей отца, — умел пользоваться устройством, но не смог заставить его работать.

Долги и посулы отца превосходили всякое разумение. У них не было другого выбора. У семьи было время — примерно год — до того мгновения, когда отсутствие платежей станет угрожающим, а отсутствие отца — очевидным. А пока семья замкнулась в имении, расположенном очень далеко от столицы, что давало возможность ни с кем не общаться. Братья боролись, писали письма от имени отца, иногда появлялись на публике и распространяли слухи, что светлорд Давар готовит нечто грандиозное.

И все только для того, чтобы дать ей время выполнить свой дерзкий план. Найти Джаснах Холин. Стать ее подопечной. Узнать, где она хранит Преобразователь. Потом заменить его на испорченный.

С фабриалом в руках они смогут открывать новые месторождения и восстановить состояние. Создавать еду и кормить солдат. Заплатить кредиторам и дать взятки. И, наконец, объявить о смерти отца и не разориться.

Шаллан помедлила в главном коридоре, обдумывая следующий ход. Очень рискованный ход. После завершения дела она должна исчезнуть, но так, чтобы никто и не заподозрил ее в воровстве. Она очень долго обдумывала это, но до сих пор ничего не придумала. Но все знали, что у Джаснах много врагов. Быть может, найдется способ свалить на них «поломку» фабриала.

Впрочем, до этого еще далеко. Сейчас надо убедить Джаснах взять ее. Все остальное неприемлемо.

Шаллан нервно изобразила знак «нужда» — локоть прикрытой безопасной руки касается поднятой свободной, пальцы растопырены.

Немедленно появилась женщина в накрахмаленной белой блузке и черной юбке, универсальной одежде мажордомов.

— Ваша Светлость? — присела плотная женщина.

— Паланиум, — сказала Шаллан.

Женщина поклонилась и повела Шаллан дальше, в глубины длинного коридора. Большинство из женщин, включая служанок, завязывали волосы в узел, и Шаллан чувствовала, что ее распущенные сразу бросаются в глаза. А их ярко-рыжий цвет выделял ее еще больше.

Вскоре коридор резко пошел вниз. Тем не менее она услышала за спиной колокольчики, отбивавшие очередные полчаса. Возможно, именно поэтому горожане так любят их — даже в глубинах Конклава можно услышать окружающий мир.

Служанка довела Шаллан до пары больших стальных дверей и поклонилась. Шаллан кивнула и отпустила ее. И поневоле восхитилась красотой дверей; снаружи на них был вырезан замысловатый геометрический узор из кругов, линий и глифов. К сожалению, не было времени изучать детали, и она вошла.

За дверями оказалось на удивление огромное помещение. Стены из гладкого камня поднимались к невидимому из-за приглушенного освещения потолку; тем не менее она увидела несколько далеких вспышек света. На стенах находились дюжины маленьких балконов, очень похожие на личные ложи в театрах. Из многих лился мягкий свет. Стояла почти полная тишина, слышался только шелест перевертываемых страниц и тихие шепотки. Шаллан прижала безопасную руку к груди, подавленная великолепным залом.

— Ваша Светлость? — сказал незаметно подошедший молодой мужчина-мажордом. — Что вас заинтересовало?

— Вероятно, новое чувство перспективы, — рассеянно сказала Шаллан. — Как…

— Этот зал называется Вуаль, — тихо объяснил слуга. — Он находится прямо перед самим Паланиумом. Оба уже были, когда город был основан. Некоторые полагают, что эти комнаты вырезали в камне сами Певцы Зари.

— Где книги?

— В Паланиуме. Сюда, пожалуйста.

Слуга провел ее к дверям в противоположном конце зала. Пройдя через них, она вошла в зал поменьше, разделенный перегородками из толстого хрусталя. Шаллан подошла к ближайшей и пощупала. Поверхность оказалась шершавой, как у вырубленного камня.

— Преобразователь? — спросила она.

Слуга кивнул. За его спиной другой слуга сопровождал престарелого ардента с бритой головой и длинной бородой, как почти у них всех. Его простая серая одежда была подпоясана коричневым поясом. Они завернули за угол, и Шаллан смутно увидела на другой стороне их силуэты, просочившиеся через хрусталь.

Она шагнула вперед, но тут слуга прочистил горло.

— Вам нужно приобрести разрешение на вход, Ваша Светлость.

— И сколько оно стоит? — с сомнением спросила Шаллан.

— Тысячу сапфировых брумов.

— Так дорого?

— Король содержит множество больниц, а это очень недешево, — извиняющимся тоном сказал слуга. — А Харбрант может предложить только три вида товаров: рыбу, колокольчики и информацию. Первые два трудно назвать уникальными. Но третье… Паланиум — лучшее собрание книг и свитков на Рошаре. В нем больше томов, чем даже в Святом Анклаве Волата. Согласно последним подсчетам в нашем архиве есть почти семьсот тысяч текстов.

У ее отца было ровно восемьдесят семь книг. Шаллан перечитала их все, по несколько раз. Сколько же всего содержится в семистах тысячах? Невероятное количество информации. Она жаждала поглядеть на невидимые полки. Она могла провести месяцы, только читая обложки.

Но не сейчас. Возможно, однажды, когда состояние семьи восстановится — и братья будут в безопасности, — она вернется. Возможно.

Шаллан чувствовала себя, как голодная, которая не может даже притронуться к теплому фруктовому пирогу.

— Где я могу подождать? — спросила она. — Внутри находится одна из моих знакомых.

— В одном из альковов для чтения, — ответил слуга, расслабляясь. Возможно, он боялся, что она устроит скандал. — Там можно сидеть без разрешения. Если захотите, носильщики-паршмены поднимут вас на более высокий уровень.

— Спасибо, — сказала Шаллан, поворачиваясь спиной к Паланиуму. Она опять вернулась в детство, ее заперли в комнате и не разрешали выйти в сад из-за параноидальных страхов отца. — Ее Светлость Джаснах, она все еще в алькове?

— Я могу спросить, — ответил юный мажордом, вводя ее обратно в Вуаль с ее далеким невидимым потолком.

Он поспешил прочь, оставив ее перед дверью в Паланиум.

Она могла вбежать внутрь. Проскользнуть. Нет. Братья вечно дразнили ее, называя робкой. Но ее удержала не робость. Там, несомненно, стража. А скандал разрушит все ее планы и лишит последнего шанса переубедить Джаснах.

Переубедить Джаснах, настоять на своем. Ее чуть не затошнило. Она ненавидела споры и стычки. В юности она чувствовала себя куском изысканного и хрупкого хрусталя, который держат запертым в шкафу — любой может посмотреть, но не дотронуться. Единственная дочь, последнее воспоминание о любимой жене светлорда Давара. Она до сих пор поражалась тому, что именно ей пришлось взять на себя ответственность после… После происшествия… После…

Нахлынули воспоминания. Нан Балат, раненый, в изодранном камзоле. В ее руке длинный серебряный меч, достаточно острый, чтобы резать камни, как воду.

Нет, сказала себе Шаллан, прислоняясь к каменной стене и крепче хватаясь за сумку. Нет. Не думать о прошлом.

Необходимо успокоиться. Пальцы потянулась к сумке, чтобы достать бумагу и карандаш. Однако в это мгновение вернулся слуга.

— Ее Светлость Джаснах Холин действительно заказала альков, — сказал он. — Вы можете подождать ее там.

— Да, я так и сделаю, — сказала Шаллан. — Спасибо.

Слуга подвел ее к темной загородке, внутри которой на крепкой деревянной платформе стояли четыре паршмена. Мажордом и Шаллан тоже встали на платформу, паршмены потянули веревки, перекинутые через шкив где-то наверху, и платформа стала подниматься по каменной шахте. В каждом уголке потолка находилась аметистовая сфера, стоимостью в брум, из которой лился мягкий фиолетовый свет — единственное освещение лифта.

Ей нужен план. Джаснах Холин не из тех людей, которых можно легко переубедить. Шаллан должна удивить ее, потрясти ее.

Они поднялись футов на сорок над полом, когда слуга махнул рукой и паршмены остановили платформу. Шаллан вслед за мажордомом прошла по темному коридору на один из балкончиков, продолжавших Вуаль. Он был круглый, как башенка, с каменной оградой по пояс и деревянными перилами. Занятые альковы светились различными цветами в зависимости от того, какие сферы освещали их; казалось, что они висят над огромной темной пустотой.

В этом алькове находился длинный изогнутый каменный стол, соединявшийся с оградой балкона. Еще был один стул и хрустальная ваза, скорее похожая на кубок. Шаллан кивком поблагодарила слугу и, когда он вышел, вытащила из сумки пригоршню сфер и всыпала в вазу, осветив альков.

Потом вздохнула, уселась и положила на стол сумку. Следует придумать что-нибудь этакое, чем можно убедить Джаснах.

Во-первых, решила она, необходимо очистить рассудок.

Распустив завязки, Шаллан достала из сумки толстую стопку бумаги, набор карандашей разной твердости, кисточки и стальные перья, чернила и акварельные краски. Последним она вытащила небольшой блокнот, переплетенный как манускрипт, — в нем находились рисунки, сделанные во время путешествия на «Удовольствии Ветра».

Очень простые вещи, да, но для нее они стоили намного дороже шкатулки, наполненной сферами. Взяв из пачки верхний лист, она выбрала тонко очиненный угольный карандаш, покатала его между пальцами и закрыла глаза. В воображении возник Харбрант, такой, каким она увидела его сразу после швартовки у пристани. Волны набегают на деревянные столбы, соленый запах, мужчины, карабкающиеся на мачты, весело окликают друг друга. И сам город, взбирающийся по склону холма, дома, стоящие один на другом, ни одного пятнышка неиспользованной земли. Тихо позвякивают далекие колокольчики.

Она открыла глаза и начала рисовать. Пальцы двигалась сами, рисуя широкие линии. Расколотая долина, в которой находится город. Порт. Здесь квадраты для домов, здесь пустота, отмечающая главную улицу, ведущую к Конклаву. Медленно, кусочек за кусочком, она добавляла детали. Тени — окна. Линии, чтобы наполнить улицы. Намеки на людей и повозки, чтобы показать хаотическое движение.

Она читала, как работают скульпторы. Многие берут каменный блок и высекают грубую фигуру, вначале. Потом проходят второй раз, вырезая детали. Потом еще и еще. Так же и в рисовании. Сначала широкие линии, потом детали, еще и еще, вплоть до самых маленьких. Ее никто не учил рисовать — она делала то, что считала правильным.

Под ее пальцами возник город. Она побуждала его появиться, линия за линией, штрих за штрихом. Что бы бы она делала без этого? Напряжение вытекало из тела, текло через кончики пальцев и уходило по карандашу.

Работая, она забывала о времени. Иногда она чувствовала себя так, как если бы впадала в транс, все исчезло. Пальцы, казалось, рисовали сами по себе. И, рисуя, было намного легче думать.

Не прошло много времени, а она уже перенесла Воспоминание на страницу. Она взяла лист, удовлетворенная, с ясной головой. Картина Харбранта исчезла из памяти и возникла на бумаге. И вот тут она по-настоящему расслабилась. Как если бы ее сознание не могло избавиться от напряжения, пока Воспоминание оставалось неиспользованным.

Следующим она изобразила Йалба, стоявшего без рубашки, в одном жилете и говорившего с невысоким возницей, довезшим ее до Конклава. Работая, она улыбнулась, вспомнив приветливый голос Йалба. Скорее всего, он уже вернулся на «Удовольствие Ветра». Прошло часа два? Возможно.

Она всегда больше возбуждалась, рисуя людей и животных, чем предметы. Как будто живое существо, возникающее на бумаге, заряжало ее энергией. Город состоял из линий и квадратов, но человек — из кругов и кривых. Сможет ли она передать ухмылку на лице Йалба? Его ленивое самодовольство, то, как он пытается ухаживать за женщиной, стоящей намного выше его? А носильщик, тонкие пальцы и ноги в сандалиях, длинное пальто и мешковатые штаны! Странный язык, острые глаза, замысел увеличить плату, предложив не поездку, а экскурсию.

Рисуя, она не чувствовала, что работает угольным карандашом и бумагой. Она рисовала портреты не ими, а душой. Есть растения, у которых можно что-то отрезать — лист или маленький кусочек ствола, — потом посадить и вырастить точно такое же. Запоминая человека, она отрезала от него кусочек души, маленькую почку, из которой выращивала его на странице. Уголь для сухожилий, бумажная масса для костей, чернила для крови, структура бумаги для кожи. А ритм и царапанье карандаша звучали как дыхание тех, кого она рисовала.

Вокруг ее блокнота собрались спрены творчества, наблюдая за работой. Как и остальные спрены, они всегда были вокруг, но невидимые. Иногда вы притягиваете их. Иногда нет. В рисовании, похоже, дело зависело от мастерства.

Спрены творчества были среднего размера, с ее палец, и светились слабым серебряным светом. Они непрерывно менялись, принимая новую форму. Обычно они становились тем, что только что видели. Ваза, человек, колесо, гвоздь. Но всегда тот же самый серебристый цвет, те же самые крохотные размеры. Они абсолютно точно имитировали форму, но потом предмет двигался самым странным образом. Стол крутился как колесо, ваза разбивалась и немедленно чинилась.

Ее рисунок собрал около полудюжины спренов, акт творения привлекал их к себе, как яркое пламя притягивает спренов огня. Она научилась не обращать на них внимания. Они были нематериальны — если она проводила рукой через одного из них, он размазывался, как разбросанный песок, потом восстанавливался. И она ничего не чувствовала, касаясь их.

Наконец, удовлетворенная, она подняла страницу. Рисунок изображал Йалба и носильщика, с намеками на оживленный город за ними. Она схватила выражение их глаз. Самое важное. Каждая из Десяти Сущностей воплотилась в какой-то части человеческого тела — жидкость в крови, дерево в волосах и так далее. Глаза связывали с хрусталем и стеклом — окнами в душу человека.

Она отложила лист. Некоторые люди собирали трофеи. Другие оружие или щиты. Многие коллекционировали сферы.

А Шаллан собирала людей. Люди очень интересовали ее. Возможно, потому, что в юности она жила как в тюрьме, почти ни с кем не общаясь. Вот она и развила в себе привычку запоминать лица, а потом их зарисовывать, и как-то раз отец обнаружил портреты садовников. Его дочь? Рисует портреты темноглазых? Он пришел в ярость — один из тех нечастых случаев, когда его приводящий в ужас многих гнев обрушился на собственную дочь.

После этого случая она рисовала людей только тогда, когда ее никто не видел, а открыто рисовала насекомых, раков и садовые растения. Против этого отец не возражал — зоология и ботаника были традиционными женскими занятиями — и подталкивал ее выбрать Призванием естествознание.

Она взяла третий чистый лист. Похоже, он умолял заполнить его. Чистый лист — только возможность, бесполезная, пока ее не используют. Как полностью заряженная сфера, заточенная в мешочке, препятствующем ей изливать в мир свет.

Заполни меня.

Спрены творчества собрались вокруг листа. Они все еще здесь, любопытствующие, как будто предвидящие.

Шаллан закрыла глаза и представила себе Джаснах Холин, стоящую перед огромной глыбой, загородившей дверь; в ее руке сверкает Преобразователь. В коридоре тихо, слышны только детские всхлипывания. Присутствующие затаили дыхание. Волнующийся король. Всеобщее внимание.

Шаллан открыла глаза и начала неистово рисовать, полностью забыв о себе. Чем меньше она была здесь и чем больше там, тем лучше будет рисунок. Первые два рисунка были разминкой, этот будет шедевром дня. Безопасная рука прижимала бумагу к столу, а свободная летала над листом, иногда меняя карандаши. Мягкие угольные карандаши для толстых черных линий, вроде прекрасных волос Джаснах, твердые для светло-серых, вроде могущественных волн света, выходивших из камней Преобразователя.

Несколько длинных мгновений, и Шаллан снова очутилась в коридоре, наблюдая за тем, чего быть не должно: еретичку, владеющую одной из самых священных сил в мире. Силой, при помощи которой Всемогущий сотворил Рошар. У Всемогущего есть и другое имя, которое могут произносить только арденты. Элитанатил. Тот, Кто Преобразовывает.

Шаллан могла вдыхать запах заплесневелого коридора, слышать хныканье детей, чувствовать, как ее сердце забилось в предвкушении. Валун скоро преобразится. Унесенный прочь Штормсветом из гемм Джаснах, он изменит свою сущность, став чем-то другим. У Шаллан перехватило дыхание.

А потом воспоминание растаяло, и она вернулась в полутемный тихий альков. На листе возникло великолепное черно-белое изображение той сцены. Гордая принцесса подчиняет своей воле и сокрушает упавший камень. Это она. Шаллан знала, безошибочной интуицией художника, что это один из ее лучших рисунков. Она сумела по-своему познать Джаснах Холин — то, что никогда не получалось у девотариев. Она пришла в эйфорический восторг. Даже если знатная дама опять отвергнет Шаллан, одно она не изменит: Джаснах Холин присоединилась к коллекции Шаллан.

Она вытерла пальцы о тряпочку для чистки, подняла лист бумаги и рассеянно заметила себе, что на этот раз собрала две дюжины спренов творчества. Теперь она должна отлакировать рисунки соком сгибдерева, чтобы защитить их от пятен и дать углю впитаться. В сумке есть бутылочка. Но сначала она захотела изучить рисунок и фигуру на нем. Кто такая Джаснах Холин? Не та, кого можно запугать. Да, она, мастер в женских искусствах, женщина до мозга костей, но ни в коем случае не слабая.

Такая оценит решительность Шаллан и выслушает еще одну просьбу об ученичестве, если ее правильно представить.

Кроме того, Джаснах была рационалистом, женщиной, имевшей смелость, основываясь на своих собственных умозаключениях, отрицать существование Всемогущего. Джаснах оценит силу, но только в том случае, если она будет основана на логике.

Шаллан кивнула себе, взяла четвертый лист бумаги и самое тонкое кистьперо, потом тряхнула и открыла бутылочку с чернилами. Надо доказать Джаснах, что она умеет логически мыслить и хорошо писать. И какой же способ может быть лучше, чем написать ей письмо?

Ваша Светлость Джаснах Холин, написала Шаллан, рисуя буквы так чисто и красиво, как только могла. Она могла бы использовать тростниковое перо, но кистьпером можно было создавать произведения искусства. Она надеялась, что этот лист будет чем-то вроде этого. Вы отвергли мою просьбу. Я принимаю ваше решение. Тем не менее всякий, изучавший формальную логику, знает, что никакое предположение не может считаться аксиомой. В действительности обычно говорили, что «никакое предположение — за исключением существования Всемогущего — не может считаться аксиомой». Но в письме Джаснах эти слова лучше исключить.

Ученый должен иметь смелость изменить свои теории, если эксперимент опровергает их. Я надеюсь, что вы принимаете свои решения в сходной манере: как предварительные результаты, ждущие дополнительной информации.

Судя по нашей краткой встрече, вы цените упорство. Вы высоко оценили то, что я не перестала искать вас после того, как вы исчезли. Поэтому, я полагаю, вы не станете рассматривать это письмо как нарушение правил приличия. Примите его как доказательство моего страстного желания стать вашей подопечной, а не как пренебрежение к высказанному вами решению.

Шаллан подняла конец кистьпера к губам, обдумывая следующий шаг. Спрены творчества медленно таяли в воздухе, исчезая. Говорили, что существуют спрены логики — в форме крошечных штормовых облаков, — которых привлекают великие рассуждения, но Шаллан никогда не видела их.

Вы ожидаете доказательств моей полезности, продолжила Шаллан. Я бы хотела продемонстрировать вам, что получила лучшее образование, чем то, которое открылось во время нашей беседы. К сожалению, у меня нет оснований для подобного утверждения. У меня есть слабости и недостатки. Это совершенно ясно и не является объектом обсуждения.

Но жизнь мужчин и женщин является чем-то большим, чем логические загадки; невозможно принять верное решение, не используя бесценный жизненный опыт. Быть может, мои познания в логике не соответствуют вашим стандартам, но даже я знаю закон, которым руководствуются рационалисты: невозможно использовать логику там, где идет речь о человеческих существах. Мы состоим не только из мыслей.

Поэтому суть моего рассуждения — дать объяснение моему невежеству. Не оправдать, а объяснить. Вы выразили недовольство тем, что меня подготовили совершенно недостаточно. Что с моей приемной матерью? Что с моими учителями? Почему мое образование настолько плохо?

Факты удручают. У меня было очень мало учителей, которые, в сущности, ничему не научили меня. Моя приемная мать пыталась, но она сама была необразованной. Быть может, это тщательно скрываемый секрет, но большинство веденских сельских домов не дают женщинам надлежащего обучения.

В раннем детстве у меня было три разных учительницы, и каждая из них продержалась не более нескольких месяцев, ссылаясь на характер или грубость отца, как на причину ухода. Я была вынуждена составить себе собственный план обучения. Я изучила все, что могла, читая книги и заполняя дыры, воспользовавшись преимуществами моей собственной любознательной натуры. Но, конечно, я не в состоянии соревноваться с теми, кто получил формальное — и дорогостоящее! — образование.

Действительно ли это довод в мою пользу? Действительно ли только на этом основании вы можете принять меня? Да, ибо все, что я знаю, я выучила самостоятельно, сражаясь за каждый факт, каждое рассуждение. Другим все давали в руки, мне же приходилось охотиться. Мне представляется, что уже поэтому мое образование — хотя и ограниченное, — достойно уважения. Я, в свою очередь, уважаю ваши решения, но прошу вас подумать еще раз. Какую подопечную вы предпочитаете? Способную повторить правильные ответы, вбитые в нее высокооплачиваемыми учителями, или ту, которая боролась и сражалась за все, что знает?

Уверяю вас, что только одна из этих двоих по-настоящему оценит обучение у вас.

Шаллан подняла кистьперо. Теперь, изложенные на бумаге, ее аргументы казались несовершенными. Она объяснила причины своего невежества и ждет, что Джаснах примет ее с распростертыми объятиями? Тем не менее ей казалось, что она все правильно делает. Хотя на самом деле это письмо — большая ложь. Ложь, построенная на правде. Она пришла не для того, чтобы вкусить мудрости Джаснах. Она пришла украсть.

Совесть неприятно зудела, и она почти протянула руку, чтобы смять письмо. Шаги в наружном коридоре заставили ее застыть. Она вскочила на ноги и повернулась, прижав безопасную руку к груди. Что она скажет Джаснах Холин? Как объяснит свое присутствие? В коридоре задрожали свет и тени, и в альков неуверенно вошел человек, освещая себе дорогу одной-единственной белой сферой. Не Джаснах. Молодой, лет двадцати пяти, в простой серой одежде. Ардент. Шаллан расслабилась.

Молодой ардент заметил ее. Узкое лицо, голубые проницательные глаза. Голова чисто выбрита, борода аккуратно подстрижена. Он заговорил, очень вежливо.

— Прошу меня извинить, Ваша Светлость. Я думал, что это альков Джаснах Холин.

— Да, — сказала Шаллан.

— А. Вы тоже ждете ее?

— Да.

— Вы не будете особенно возражать, если я подожду вместе с вами? — Он говорил со слабым хердазианским акцентом.

— Конечно не буду, уважаемый ардент. — Она уважительно кивнула и быстро собрала вещи, очистив для него стул.

— Мне не нужен этот стул, Ваша Светлость, я принесу другой.

Она подняла руку в знак протеста, но он уже исчез. Через несколько секунд он вернулся, неся с собой стул, взятый из другого алькова. Высокий, стройный и — с легким замешательством решила она — довольно симпатичный. У его отца было только три ардента, все довольно старые. Они путешествовали по его землям, навещали деревни и проповедовали, помогая людям найти свою Славу и Призвание. В своей коллекции она хранила и их лица.

Ардент поставил стул и собрался сесть, но тут взглянул на стол и заколебался.

— Ого! — с удивлением сказал он.

На мгновение Шаллан решила, что он увидел ее письмо, и на нее нахлынула иррациональная волна паники. Ардент, однако, разглядывал три рисунка, ожидавшие лакировки.

— Это вы сделали их, Ваша Светлость? — спросил он.

— Да, уважаемый ардент, — ответила Шаллан, потупив глаза.

— Зачем такой формальный тон! — сказал ардент, наклоняясь вперед и поправляя очки, чтобы лучше изучить ее работу. — Пожалуйста, я брат Кабзал, или просто Кабзал. Но это великолепно! А вы?..

— Шаллан Давар.

— Клянусь золотыми ключами Веделедев, Ваша Светлость! — воскликнул брат Кабзал, присаживаясь. — Это Джаснах Холин научила вас так рисовать?

— Нет, уважаемый ардент, — ответила она, все еще пребывая на ногах.

— Опять формальности, — улыбаясь, сказал он. — Скажите мне, я такой страшный?

— Меня приучили выказывать ардентам максимум уважения.

— Да, а я считаю, что уважение — как навоз. Используй его только там, где необходим, и получишь хороший урожай. Внеси его слишком много, и вещи начнут вонять. — Его глаза сверкнули.

Неужели ардент — слуга Всемогущего — упомянул навоз?

— Ардент представляет самого Всемогущего, — сказала она. — Если я не выкажу должного уважения к нему, значит, я не уважаю Всемогущего.

— Хорошо. И как вы будете говорить, если сам Всемогущий внезапно появится здесь? Тоже со всеми формальностями и поклонами?

Она задумалась.

— Ну, наверно нет.

— Ага, и как?

— Наверно, закричу от боли, — сказала она, слишком честно высказав свою мысль. — Ведь, как известно, Всемогущий так ярко сияет, что достаточно только взглянуть на него — и обратишься в пепел.

Ардент засмеялся.

— Мудро сказано. Пожалуйста, садитесь.

Она неуверенно села.

— Кажется, вы все еще боитесь, — сказал он, поднимая портрет Джаснах. — Ну что мне сделать, чтобы заставить вас расслабиться? Быть может, запрыгнуть на стол и начать танцевать?

Она удивленно мигнула.

— Нет возражений? — сказал брат Кабзал. — Тогда… — Он убрал портрет и залез на стул.

— Нет, пожалуйста! — взмолилась Шаллан, вытягивая свободную руку.

— Ты уверена? — Он оценивающе разглядывал стол.

— Да, — сказала Шаллан, представив себе ардента, покачнувшегося и запнувшегося, а потом падающего с балкона вниз с высоты в дюжины футов. — Пожалуйста, я обещаю больше не говорить с вами — с тобой — с таким почтением.

Он хихикнул, спрыгнул со стула и уселся. Потом наклонился к ней и сказал заговорщическим тоном:

— Угроза сплясать на столе срабатывает всегда. Ну, почти всегда. Однажды мне действительно пришлось станцевать — проиграл пари брату Ланину. Настоятель нашего монастыря едва не потерял сознание от потрясения.

Шаллан обнаружила, что улыбается.

— Ты же ардент, а вам запрещено иметь собственность. На что же можно спорить?

— На два глубоких вдоха аромата зимней розы, — сказал брат Кабзал, — или тепло солнечных лучей на коже. — Он улыбнулся. — Иногда мы показываем себя весьма творческими людьми. Годы, в течение которых тебя маринуют в монастыре, могут сделать с человеком и не такое. А теперь объясни мне, где это ты научилась так рисовать.

— Упорные занятия, — ответила Шаллан. — Я подозреваю, что таким образом можно выучить все.

— И опять мудрые слова. Я уже начинаю спрашивать себя, кто из нас ардент. Но, конечно, у тебя был учитель.

— Дандос Старомаз.

— А, настоящий мастер карандаша, если мы говорим об одном и том же человеке. Не то чтобы я сомневался в твоих словах, но мне все-таки интересно, как Дандос Геральдин мог обучать тебя рисованию, если — насколько я знаю — он страдает от довольно-таки неприятной болезни. От смерти. Последние триста лет.

Шаллан покраснела.

— У моего отца была книга с его указаниями.

— То есть ты хочешь сказать, что научилась делать вот это, — сказал Кабзал, поднимая рисунок Шаллан, — по книге?

— Да. А что?

Он еще раз посмотрел на рисунок.

— Похоже, мне надо еще раз перечитать ее.

Шаллан не могла не засмеяться, глядя на потрясенное выражение лица ардента, а потом прищурилась, запоминая: он сидит за столом, на лице восхищение и замешательство одновременно, он изучает рисунок, потирая пальцем бородатый подбородок.

Он весело улыбнулся и положил рисунок.

— У тебя есть лак?

— Да, — сказала она, доставая из сумки маленькую бутылочку такого типа, в которых обычно хранили духи.

Он взял флакон, открыл зажим впереди, тряхнул бутылочку и выдавил каплю лака на заднюю сторону ладони. Потом удовлетворенно кивнул и взял в руку рисунок.

— Нельзя рисковать таким шедевром.

— Я сама могу отлакировать его, — сказала Шаллан. — Тебе не стоит беспокоиться.

— Какое же это беспокойство? — сказал он. — Это честь. Кроме того, я ардент. Мы сами не знаем, что с собой делать, когда не можем чем-нибудь помочь другим. Самый лучший способ ублажить меня — дать помочь тебе.

Он начал лакировать рисунок, аккуратно прыская на него. Ей пришлось бороться с желанием отдернуть лист. К счастью, он, очевидно, делал это не в первый раз, и лак ложился ровным слоем.

— Ты из Джа Кеведа, верно? — спросил он.

— По волосам? — спросила она в ответ, поднимая руку к рыжим завиткам. — Или по акценту?

— По тому, как ты относишься к ардентам. Церковь веден придерживается древних традиций, не то что другие. Мне дважды приходилось бывать в вашей прелестной стране; и хотя ваша еда пришлась по нраву моему желудку, бесконечные поклоны и приседания выводили меня из себя.

— Возможно, тебе следовало станцевать на нескольких столах.

— Я думал об этом, — сказал он, — но мои братья и сестры арденты из вашей страны могли бы умереть от смущения, и их смерть была бы на моей совести. Всемогущий не любит тех, кто убивает его священников.

— Мне кажется, что он вообще не одобряет убийства, — ответила Шаллан, не отводя взгляда от его рук. Очень странное чувство — кто-то другой работает над твоими рисунками.

— А что Ее Светлость Джаснах думает о твоем искусстве? — спросил он.

— Оно ее не заинтересовало, — скривившись, сказала Шаллан, вспомнив разговор с принцессой. — Похоже, она вообще не ценит изобразительные искусства.

— Да, я тоже это слышал. Один из ее недостатков, к сожалению.

— Но маленький, по сравнению с ее ересью?

— Действительно, — улыбнувшись, сказал Кабзал. — Должен признаться, я вошел, ожидая встретить скорее неуважение, чем уважение. Каким образом ты оказалась частью ее свиты?

Шаллан вздрогнула, сообразив, что брат Кабзал принял ее за одну из светледи Джаснах Холин. Возможно, за подопечную.

— Зануда, — прошептала она себе.

— Хмм?

— Похоже, я ненароком сбила тебя с толку, брат Кабзал. Я никак не связана с Джаснах Холин. Во всяком случае пока. Я пытаюсь убедить ее взять меня в ученицы.

— А, — сказал он, закончив лакировать лист.

— Прошу прощения.

— За что? Ты не сделала ничего плохого.

Он дунул на рисунок, потом показал ей. Идеально отлакировано, ни единого пятнышка.

— Не сделаешь ли мне одолжение, дитя? — сказал он, отложив лист в сторону.

— Любое.

Он поднял бровь.

— Любое разумное, — поправила она себя.

— По какой причине?

— Моей собственной.

— Жаль, — сказал он, вставая. — Тогда я ограничу себя. Не могла бы ты передать Ее Светлости Джаснах, что я искал ее?

— Она знает тебя? — Какие дела могут быть у хердазианского ардента с Джаснах, убежденной атеисткой?

— О, я бы так не сказал, — ответил он. — Хотя, надеюсь, она слышала мое имя, потому что я несколько раз просил у нее аудиенции.

Шаллан кивнула, вставая.

— Ты хочешь обратить ее в веру, верно?

— Она — единственный в своем роде вызов. Не думаю, что смогу жить в мире с самим собой, если по меньшей мере не попытаюсь убедить ее.

— А я бы не хотела, чтобы ты воевал с самим собой, — заметила Шаллан. — Ведь тогда ты вернешься к отвратительной привычке рисковать жизнью ардентов.

— В точности. В любом случае, как мне кажется, личное послание из твоих губок поможет мне больше, чем десяток писем, на которые не обратили никакого внимания.

— Я… очень сомневаюсь.

— Ну, если она откажется, это будет значить только то, что я еще вернусь. — Он улыбнулся. — А также и то, что мы с тобой снова встретимся. Так что я с надеждой гляжу вперед.

— Как и я. И еще раз прошу извинить меня за недоразумение.

— Светлость! Пожалуйста! Не бери на себя ответственность за мои предположения.

Она улыбнулась.

— Вряд ли я бы взяла на себя хоть какую-нибудь ответственность за тебя, брат Кабзал. Но я все еще чувствую себя неловко.

— Это пройдет, — пообещал он, его глаза блеснули. — Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты почувствовала себя хорошо. Что ты любишь? Кроме как уважать ардентов и рисовать потрясающие рисунки?

— Варенье.

Он вздернул голову.

— Я люблю его, — сказала она, пожимая плечами. — Ты спросил, что я люблю. Варенье.

— Так тому и быть.

Он вышел в темный коридор, на ходу вынимая из кармана сферу, чтобы осветить дорогу. Через пару секунд он исчез.

Почему он не дождался возвращения Джаснах? Шаллан покачала головой, потом отлакировала оставшиеся два рисунка. Едва она закончила, высушила и убрала их в сумку, как в коридоре послышались шаги и она узнала голос Джаснах.

Шаллан торопливо собрала вещи, оставив письмо на столе, потом отошла к стене алькова и стала ждать. Мгновением позже, сопровождаемая маленькой группой слуг, вошла Джаснах Холин.

Очень недовольная Джаснах Холин.

Глава восьмая В объятиях пламени

Победа! Это наш звездный час! Мы рассеяли их! Их дома станут нашими убежищами, их земли — нашими фермами. А они будут гореть, как когда-то мы, в пустом и печальном месте.

Получено на Ишашан, 1172 год, восемнадцать секунд до смерти. Объект — светлоглазая старая дева восьмого дана.

Страхи Шаллан подтвердились. Джаснах поглядела прямо на нее и прижала безопасную руку к боку — знак разочарования.

— Так это ты.

Шаллан сжалась.

— Слуги сказали, да?

— Неужели ты думаешь, что они оставят кого-нибудь в моем алькове и не предупредят меня? — За спиной Джаснах переминалась с ноги на ногу группа паршменов, каждый из которых держал в руках охапку книг.

— Ваша Светлость Джаснах, — начала Шаллан, — я…

— Я уже потратила на тебя достаточно времени, — сказала Джаснах, в ее глазах горела ярость. — Сейчас ты уйдешь, мисс Давар. И, пока я здесь, я не хочу видеть тебя. Понятно?

Все надежды Шаллан рассыпались в прах. Она отшатнулась. Трудно иметь дело с Джаснах Холин — никто не в состоянии противиться ей. Достаточно поглядеть в эти глаза.

— Простите, что побеспокоила вас, — прошептала Шаллан, крепко сжала в руках сумку и вышла, пытаясь, насколько это было возможно, сохранить достоинство. Едва сдерживая слезы разочарования и замешательства, она поторопилась вниз по коридору, чувствуя себя полной дурой.

Она добралась до лифта, но носильщики, поднявшие Джаснах, уже спустились. Шаллан не стала звонить в колокольчик, чтобы вызвать их. Вместо этого она прижалась спиной к стене, сползла на пол и села, прижав сумку коленями к груди. Ровно дыша, она обхватила руками ноги, вцепившись безопасной рукой в свободную прямо через материю манжеты.

Чей-нибудь гнев всегда выбивал ее из колеи. Она поневоле вспомнила отца и его тирады, поневоле услышала крики, рев и хныканье. Неужели она так ослабла из-за волнения после стычки с Джаснах? Она чувствовала, что так оно и есть.

Дура, идиотка, подумала она. Из стены рядом с ее головой выполз спрен боли. Почему ты решила, что можешь победить? Да за всю свою жизнь ты не больше полудюжины раз вылезала из имения родителей. Идиотка, идиотка, идиотка…

Она убедила братьев поверить ей, понадеяться на ее смешной план. И что она сделала? Потратила шесть месяцев, в течение которых их враги подобрались совсем близко.

— Ваша Светлость Давар? — спросил неуверенный голос.

Шаллан взглянула вверх, сообразив, что горе полностью поглотило ее и она даже не услышала приближения слуги. Это был молодой человек в черной униформе, без всяких эмблем на груди. Не мажордом, но, возможно, на обучении.

— Ее Светлость Холин хотела бы поговорить с вами, — юный слуга кивнул в сторону алькова.

Чтобы выругать меня еще раз, подумала Шаллан и поморщилась. Но принцессы вроде Джаснах обычно получают то, что хотят. Шаллан заставила себя перестать трястись и встала. По меньшей мере она удержала слезы в себе и они не уничтожили ее макияж. Вслед за слугой он вернулась в ярко освещенный альков, держа перед собой сумку, как щит на поле боя.

Джаснах Холин сидела на том самом стуле, что и Шаллан, перед ней на столе лежала стопка книг. Свободной рукой она терла лоб. Преобразователь по-прежнему находился на тыльной стороне ладони, однако дымчатый кварц треснул и потемнел. Джаснах выглядела усталой, однако ее осанка осталась безупречной, тонкое шелковое платье закрывало ноги, безопасная рука лежала на коленях.

Заметив Шаллан, Джаснах опустила безопасную руку.

— Я не должна была так кричать на тебя, мисс Давар, — сказала она усталым голосом. — Ты проявила настойчивость, обычно я поощряю в людях эту черту характера. Светлый шторм, да я сама часто виню себя в упрямстве. Иногда нам трудно принять в других то, что мы охотно прощаем себе. Но ты должна простить меня — в последнее время на меня обрушилось слишком много испытаний.

Шаллан с признательностью кивнула, хотя по-прежнему чувствовала себя крайне неудобно.

Джаснах отвернулась и посмотрела в темную пустоту Вуали.

— Я знаю, что люди говорят обо мне. Надеюсь, я не такая жесткая, как считают некоторые, но приобрести репутацию решительного человека — не самое плохое, что может случиться с женщиной. А иногда это очень помогает.

Шаллан заставила себя не ерзать. Должна ли она уйти?

Джаснах покачала головой, недовольная сама собой, но Шаллан не могла догадаться, какие мысли вызвали этот непроизвольный жест. В конце концов принцесса опять повернулась к Шаллан и махнула рукой в сторону хрустальной вазы, в которой лежало около дюжины сфер Шаллан.

Шаллан, потрясенная, подняла свободную руку к губам. Она полностью забыла о деньгах. Благодарно поклонившись Джаснах, она быстро собрала сферы.

— Ваша Светлость, пока я не забыла. Приходил ардент, брат Кабзал. Он попросил передать, что хотел бы увидеться с вами.

— Ничего удивительного, — сказала Джаснах. — Вот ты меня удивила, мисс Давар. Я считала, что ты ждешь снаружи, чтобы забрать сферы. Ты действительно задерживалась, но не для этого, верно?

— Да, Ваша Светлость. Я пыталась успокоиться.

— А.

Шаллан закусила губу. Принцесса, кажется, уже сожалеет о своих первоначальных словах. Возможно…

— Ваша Светлость, — сказала она, съеживаясь от собственной смелости, — что вы думаете о моем письме?

— Письме?

— Я… — Шаллан взглянула на стол. — Под стопкой книг, Ваша Светлость.

Слуга быстро шагнул вперед и передвинул книги. Наверное, паршмены поставили их на стол, не заметив письма. Джаснах, подняв бровь, взяла письмо, а Шаллан торопливо раскрыла сумку и убрала деньги в мешочек. И выругала себя за спешку, потому что больше занять себя было нечем; теперь она должна стоять и ждать, пока Джаснах не закончит читать.

— Неужели это правда? — сказала Джаснах, отрываясь от листа бумаги. — Неужели ты сама выучила то, что знаешь?

— Да, Ваша Светлость.

— Это замечательно.

— Спасибо, Ваша Светлость.

— И это письмо — очень умный ход. Ты правильно предположила, что на письменную просьбу я отвечу обязательно. Заодно ты показала умение писать, знание риторики и доказала, что умеешь логически мыслить.

— Благодарю, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, чувствуя волну надежды, смешанную с усталостью. Сегодня ее швыряло вперед и назад, как веревку в перетягивании каната.

— Ты должна была оставить мне письмо и уйти до того, как я вернулась.

— Но тогда оно могло бы затеряться под грудой книг.

Джаснах опять подняла бровь, как бы показывая, что не одобряет, когда ее поправляют.

— Очень хорошо. Конечно, обстоятельства жизни человека очень важны. Твои обстоятельства не извиняют отсутствие знаний в области истории и философии, но позволяют относиться к ним терпимее. Я разрешаю тебе обратиться ко мне позднее, и я еще никогда не разрешала это тем, кто просил меня о наставничестве. Как только ты заложишь основу в этих двух науках, приходи ко мне. Если твои познания значительно улучшатся, я возьму тебя.

Внутри Шаллан все рухнуло. Предложение Джаснах казалось очень щедрым, но потребуются годы учебы, прежде чем она сможет сделать то, чего просит принцесса. За это время дом Давар падет, земли семьи разделят между кредиторами, а братьев и ее саму лишат титула и, скорее всего, продадут в рабство.

— Благодарю, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, наклоняя голову.

Джаснах кивнула, видимо считая вопрос закрытым. Шаллан вышла, тихо прошла по коридору и дернула за веревку колокольчика, вызывая носильщиков.

Джаснах пообещала принять ее позже. Для большинства это было бы великой победой. Получить образование у Джаснах Холин, которую многие считали самой лучшей из ныне живущих ученых, означало обеспечить себе блестящее будущее. Тогда Шаллан могла бы очень хорошо выйти замуж — например за сына кронпринца, — и ей открылись бы все социальные круги. На самом деле, если бы у Шаллан было время на обучение у Джаснах, одно то, что она связана с домом Холин, могло бы спасти ее собственный дом.

Если бы.

В конце концов Шаллан вышла из Конклава: ворот не было, только ряд колонн прикрывал разверстую пасть пещеры. Снаружи оказалось на удивление темно. Она спустилась по большой лестнице, а потом пошла по боковой дорожке, более ухоженной, где она не мешалась ни у кого под ногами.

Вдоль тропинки росли маленькие декоративные сланцекорники, некоторые из которых разрешили своим веерообразным усикам высунуться и развеваться под вечерним ветром. Несколько ленивых спренов жизни — похожих на пятна зеленой светящейся пыли, — порхали с одного листа на другой. Шаллан наклонилась над похожим на камень растением — усики втянулись и исчезли. Она посмотрела вниз, на Харбрант, огни которого сверкали под ней как каскад огненной реки, бегущей по склону утеса. Что остается делать ей и братьям? Бежать? Бросить семейное имение в Джа Кеведе и искать убежище. Где? Существуют ли в природе старые друзья отца, еще не отвернувшиеся от него?

А еще есть странное собрание карт, которое они нашли в его кабинете. Что они означают? Отец редко говорил о своих планах с детьми. Даже его советники мало что знали. Хеларан — ее самый старший брат — знал больше, но он исчез год назад, и отец объявил его мертвым.

Как всегда, мысль об отце заставила ее почувствовать боль, которая сжала грудь. Она подняла свободную руку к голове, внезапно раздавленная тяжестью положения дома Давар, своей частью в нем и тайной, которую она носила с собой, спрятанную десятью улетевшими ударами сердца.

— Эй, юная мисс! — позвал чей-то голос. Она повернулась и с удивлением обнаружила Йалба, стоявшего на каменной полке недалеко от входа в Конклав. Вокруг него сидело несколько людей в мундирах городской стражи.

— Йалб? — сказала она, пораженная до глубины души. Он должен был вернуться на корабль несколько часов назад. Она быстро спустилась к нему, на короткий каменный выступ. — Почему ты еще здесь?

— О, — ухмыляясь, сказал он. — Я обнаружил, что эти замечательные достойные господа из городской стражи играют в кабер. Поскольку люди закона скорее всего не станут обманывать меня, я решил, ожидая вас, войти в игру.

— Но ты не был обязан ждать меня!

— Как и выигрывать восемь обломков у этих парней, — сказал со смехом Йалб. — Но я сделал и то, и другое!

Люди, сидевшие на камнях вокруг него, похоже, не разделяли его восторга. На них была форма городской стражи — оранжевые накидки и белые пояса.

— Ну, судя по вашему виду, я должен проводить вас обратно на корабль, — сказал Йалб, неохотно собирая сферы, горкой лежавшие у его ног. Они сверкали самыми разными оттенками, хотя светились довольно слабо — все-таки обломки, — но это был вполне впечатляющий выигрыш.

Шаллан отступила слегка назад, когда Йалб спрыгнул с каменной полки. Его компаньоны было запротестовали, но он показал на Шаллан.

— Неужели вы думаете, что я оставлю такую светлоглазую женщину одну и она будет сама добираться до корабля? Я считал вас людьми чести!

Они замолчали, не посмев протестовать.

Йалб хихикнул, поклонился Шаллан и повел ее вниз по дороге. В его глазах светился веселый огонек.

— Отец Штормов! До чего приятно выигрывать у людей закона! Случись это на пристани, мне бы поставили бесплатную выпивку.

— Ты не должен рисковать, Йалб, — сказала Шаллан. — Не должен пытаться угадать будущее. Я бы не дала тебе сферы, если бы знала, что ты их потратишь на азартные игры.

Йалб засмеялся.

— Никакого риска, если ты заранее знаешь, что выиграешь, юная мисс.

— Так ты жульничал? — в ужасе прошипела она и оглянулась назад, на стражников, которые уже играли, освещенные сиянием сфер, стоявших на камнях перед ними.

— Не так громко! — прошептал Йалб. Однако он казался очень довольным собой. — Обмануть четырех стражников, вот это фокус! Я едва верю сам себе!

— Я разочаровалась в тебе. Это недостойный поступок.

— Но не для моряка, юная мисс. — Он пожал плечами. — Это то, что они вправе ожидать от меня. Они смотрят на меня как дрессировщика ядовитых небоугрей. Игра идет не в карты — они пытаются сообразить, как я жульничаю, а я пытаюсь не дать им поймать меня. Мне кажется, что я бы не ушел оттуда целый и невредимый, если бы вы не появились! — Хотя, похоже, его это не слишком волновало.

Дорога до пристани уже не была такой оживленной, как раньше, но все равно удивительно много людей шло и ехало в обеих направлениях. Улицу освещали масляные лампы — сферы обязательно очутились бы в чьем-либо кармане — но большинство пешеходов несло с собой фонари со сферами, которые бросали разноцветные лучи на дорогу.

— Итак, юная мисс, — сказал Йалб, — вы действительно хотите вернуться на корабль? Стражникам я сказал об этом только потому, что искал способ вырваться оттуда.

— Да, я действительно хочу вернуться, пожалуйста.

— А ваша принцесса?

Шаллан скривилась.

— Встреча оказалась… непродуктивной.

— То есть она не взяла вас. С ней что-то не так?

— Хроническая удачливость, я бы сказала. Она настолько успешна в жизни, что ждет от других настоящих чудес.

Йалб задумался, обводя Шаллан вокруг гуляк, пьяно развалившихся на дороге. Вроде бы еще рано для людей такого сорта? Йалб прошел несколько шагов, потом повернулся и пошел спиной вперед, глядя на нее.

— Это не имеет смысла, юная мисс. Неужели она хочет кого-то лучше вас?

— Много лучше.

— Но вы же само совершенство! Простите мою смелость. Я всегда иду только вперед.

— Вперед спиной.

— Тогда простите мою спину. А вы, юная мисс, хорошо выглядите с любой стороны.

Она обнаружила, что улыбается. Моряки Тозбека были о ней слишком высокого мнения.

— Вы — идеальная подопечная, — продолжал он. — Благородная, прекрасная, утонченная и все такое. Да, вы высказали нелестное мнение об игре, но его можно было ожидать. Разве может приличная женщина не поворчать на парня за игру? Все равно что солнце откажется вставать или море станет белым.

— Или Джаснах Холин улыбнется.

— Точно! Вы совершенны, как ни посмотри.

— Очень мило с твоей стороны.

— Ну, это правда, — сказал он, останавливаясь и подбочениваясь. — А что теперь? Вы собираетесь сдаться?

Она ошеломленно посмотрела на него. Он стоял здесь, на оживленной улице, освещенный желто-оранжевым светом фонаря, уперев руки в бока, его белые тайленские брови спускались по краям лица, из-под жилета виднелась голая грудь. В поместье отца темногоглазые граждане — даже самого высокого ранга — никогда не стояли в такой позе.

— Я попыталась убедить ее еще раз, — вспыхнув, сказала Шаллан. — Я пошла к ней, и она опять отвергла меня.

— Два раза, э? В картах всегда делаешь третий заход. И чаще всего выигрываешь.

Шаллан нахмурилась.

— Нет, это не так. Согласно законам теории вероятности и статистики…

— Ничего не понимаю в этой проклятой математике, — сказал Йалб, скрестив руки на груди, — но я знаю, что такое Страсти. Ты всегда выигрываешь, когда тебе позарез нужно.

Страсти. Языческое суеверие. Конечно, Джаснах тоже отнеслась к охранным глифам как к суеверию, так что, возможно, в перспективе все сходится.

Попробовать в третий раз… Шаллан содрогнулась, представив себе гнев разозлившейся Джаснах. Тогда она точно возьмет обратно свои слова об обучении в будущем.

Но Шаллан в любом случае не воспользуется ее предложением. Оно — как стеклянная сфера без драгоценного камня в середине. Красивая, но ничего не стоящая. Не лучше ли воспользоваться последней возможностью получить то, что ей надо сейчас?

Нет, не получится. Джаснах достаточно ясно заявила, что Шаллан недостаточно образованна.

Недостаточно образованна…

В голове Шаллан мелькнула идея.

Продолжая стоять на дороге, она подняла безопасную руку к груди, удивляясь собственной дерзости. Скорее всего, ее вышвырнут из города по требованию Джаснах.

Да, но если она вернется домой, не попробовав каждую тропинку, сможет ли она посмотреть в глаза братьям? Они зависят от нее. Первый раз в ее жизни кто-то нуждается в ней. Ответственность возбуждала Шаллан. И пугала.

— Мне нужен продавец книг, — сказала она слегка дрогнувшим голосом.

Йалб поднял бровь.

— Третий заход чаще всего выигрывает. Ты сможешь найти книжную лавку, открытую в это время?

— Харбрант — большой порт, юная мисс, — с улыбкой сказал он. — Лавки открыты допоздна. Ждите здесь.

И он ввинтился в вечернюю толпу, оставив ее с невысказанным протестом на губах.

Она вздохнула, потом уселась на каменное основание осветительного шеста, в как можно более скромной позе. Здесь должно быть безопасно. Она видела, как другие светлоглазые женщины проходят по улице, хотя их чаще всего несли в паланкинах или в этих маленьких, толкаемых руками тележках. Она даже видела настоящую карету, хотя только очень богатые люди могли себе позволить иметь лошадей.

Несколько минут спустя из ниоткуда возник Йалб и махнул ей рукой. Она встала и поторопилась за ним.

— Не нужно ли взять носильщика? — спросила она, пока он вел ее по большой боковой улице, бегущей поперек склона холма. Она шла достаточно осторожно; юбка была очень длинной и ей не хотелось изорвать ее края о камни. Впрочем, как раз кайму было легко заменить, но Шаллан не собиралась тратить сферы на такую ерунду.

— Не-а, — сказал Йалб. — Это здесь.

Он указал на еще одну поперечную улицу, на которой находился ряд лавок, взбиравшийся вверх по крутому склону. На каждой висел знак книжной лавки — глифпара, стилизованная в виде книги. Даже неграмотные слуги, которых посылали за книгами, были способны узнать их.

— Торговцы одним товаром часто собираются вместе, — сказал Йалб, потирая подбородок. — По-моему, довольно глупо, но торгаши, они как рыбы — где один, там и все.

— То же самое можно сказать об идеях, — заметила Шаллан, считая. Шесть разных лавок. И окна всех освещены Штормсветом, холодным и ровным.

— Третья слева, — сказал Йалб, указывая пальцем. — Торговца зовут Артмирн. Мне сказали, что он лучший.

Тайленское имя. Скорее всего, Йалб расспрашивал своих земляков, и они направили его сюда.

Она кивнула Йалбу, и они поднялись по крутой каменной улице к магазину. Йалб не пошел внутрь; она часто замечала, что многие мужчины чувствовали себя неуютно среди книг, даже те, которые не исповедовали Ворин.

Она толкнула прочную деревянную дверь, украшенную двумя хрустальными панелями, и вошла в теплую комнату, не зная точно, что ее ждет. Она еще никогда не бывала в лавках — всегда либо посылала слуг, либо торговец приходил к ней.

Комната внутри выглядела очень привлекательно — горящий камин, рядом большие удобные стулья. На поленьях танцевали спрены огня, пол был из дерева. Ни одного шва — скорее всего Преобразователь сделал его из каменного склона под домом. Очень расточительно.

За прилавком у задней стены стояла женщина, одетая в вышитую юбку и блузку, а не в гладкую шелковую хаву, как сама Шаллан. Темноглазая, но, очевидно, богатая. В королевствах Ворин она имела бы первый, в крайнем случае второй нан. Но у тайленцев была своя собственная система рангов. По меньшей мере они были не совсем язычники — уважали цвет глаз и женщину, носившую перчатку на безопасной руке.

В магазине было на удивление мало книг — несколько на прилавке, одна на полке за стойкой. На стене тикали часы, с их низа свешивалась дюжина мерцающих серебряных колокольчиков. Скорее чей-то дом, чем книжная лавка.

Женщина вставила закладку в одну из книг и улыбнулась Шаллан. Заискивающая вкрадчивая улыбка. Почти хищная.

— Садитесь, Ваша Светлость, пожалуйста, — сказала она, указывая на стул.

Свои длинные тайленские брови она завивала, и они свисали по бокам ее лица как завитки ее челки.

Шаллан неуверенно села, а женщина позвонила в колокольчик под прилавком. Очень скоро в комнату вразвалочку вошел толстый человек в жилете, который, казалось, готов был в любое мгновение лопнуть от усилия сдержать свое брюхо. Седые волосы, брови зачесаны назад, за уши.

— А, — сказал он, хлопая пухлыми ладошками, — юная прелестная дама. Ищете какой-нибудь великолепный роман? Который поможет вам провести жестокие часы разлуки с любимым? Или, возможно, книгу по географии, с описанием экзотических стран? — Он говорил слегка снисходительным тоном, на ее родном ведене.

— Н-нет, спасибо. Мне нужен ряд книг по истории и три по философии. — Она замялась, вспоминая имена, названные Джаснах. — Что-нибудь Пласини, Габратина, Юстары, Маналина или Шауки-дочь-Хашвета.

— Трудное чтение для такой юной особы, — сказал человек, кивнув женщине, скорее всего его жене. Та нырнула в заднюю комнату. Он должен использовать ее для чтения; если умел читать сам, но не хотел отпугнуть покупателей, делая это в их присутствии. Его дело коммерция — по большей части мужское искусство.

— И почему юный цветок вроде вас интересуется такими скучными предметами? — спросил торговец, садясь на стул напротив нее. — Не смогу ли я прельстить вас каким-нибудь любовным романом? Они моя специальность, видите ли. Все юные дамы города приходят ко мне, и я всегда привожу им самое лучшее.

Его тон заставил ее рассердиться. И так достаточно неприятно знать, что ты была домашним ребенком. Неужели необходимо напоминать ей об этом?

— Любовный роман? — сказала она, прижав сумку к груди. — Да, пожалуй, это было бы мило. Быть может, у вас есть экземпляр «В объятиях пламени»?

Торговец мигнул. Книга «В объятиях пламени» была написана с точки зрения человека, который медленно погружался в безумие после того, как от голода умерли его дети.

— Вы уверены, что хотите настолько… э… амбициозную книгу?

— А что, юной даме неприлично иметь амбиции?

— Нет, конечно нет. — Он опять широко улыбнулся, показав все зубы, — улыбка торговца, пытающегося вручить покупателю залежалый товар. — Похоже, вы женщина с исключительным вкусом.

— Так и есть, — сказала Шаллан твердым голосом, не обращая внимания на прыгающее в груди сердце. Неужели она должна спорить со всеми встречными и поперечными? — Я люблю есть тщательно приготовленную еду, и у меня исключительный вкус.

— Прошу прощения. Я имел в виду исключительный вкус в книгах.

— Никогда не ела ни одной.

— Ваша Светлость, похоже, вы насмехаетесь надо мной.

— Нет. Я еще даже не начала.

— Я…

— А теперь, — сказала она, — вы были совершенно правы, сравнив чтение и еду, ум и желудок.

— Но…

— У слишком многих из нас, — неумолимо продолжала она, — то, что входит через рот, вызывает намного более сильную боль, чем то, что мы впитываем через глаза и уши. Вы согласны?

Он кивнул, возможно еще не веря, что она разрешила ему говорить. Шаллан, однако, в глубине души понимала, что позволила себе зайти слишком далеко, и только потому, что расстроилась после разговоров с Джаснах.

Впрочем, сейчас это ее не волновало.

— Исключительный, — сказала она, как бы пробуя слово на вкус. — Не уверена, что одобряю выбор слова. Исключительность означает, что вы предубеждены. Вы исключаете все остальное. Не важно, говорим ли мы о еде или о мыслях, может ли человек позволить себе исключить что-то из того, что поглощает?

— Мне кажется, может, — сказал торговец. — Разве вы сами не сказали это, только что?

— Я сказала, что мы должны всегда думать, прежде чем съесть — или прочитать — что-нибудь. Скажите мне, что произойдет с человеком, который ест только сладости?

— О, я хорошо знаю это, — ответил Артмирн. — Моя невестка ест только конфеты и пирожные и время от времени страдает от расстройства желудка.

— Вот видите, значит, она тоже исключительная. Телу нужна сама разнообразная еда, чтобы оставаться здоровым. А уму нужны самые разнообразные идеи, чтобы оставаться острым. Согласны? И если бы я читала только глупые романы, которые, как вы предполагаете, удовлетворят мои амбиции, мой ум стал бы болен, как и желудок вашей невестки. Да, мне нравится эта метафора. Вы довольно умны, мастер Артмирн.

На его лицо вернулась улыбка.

— Конечно, — заметила она, не улыбнувшись в ответ, — иногда бывают одновременное расстройство желудка и ума. Как мило с вашей стороны, что вы сопроводили выразительным примером из жизни вашу замечательную метафору. Вы всегда так разговариваете с покупателями?

— Ваша Светлость… Похоже, вы свернули на сарказм.

— Очень странно. А мне казалось, что я бегу совершенно прямо, крича во всю силу своих легких.

Торговец покраснел и встал.

— Я помогу жене, — сказал он и поторопился уйти.

Она откинулась на спинку стула, осознав, что злится на саму себя — она разрешила своему раздражению вылиться наружу. Именно об этом и предупреждали ее няни. Юная женщина должна следить за своим язычком. Невоздержанный язык отца заработал их дому прискорбную репутацию; неужели она добавит еще?

Она успокоилась, наслаждаясь теплом, и смотрела на танцующих спренов огня до тех пор, пока торговец и его жена не вернулись, неся в руках стопки книг.

Торговец опять уселся на стул. Его жена положила книги на пол, села на табуретку и показывала том, о котором говорил муж.

— История. Здесь у нас выбор из двух книг, — дружески-снисходительно начал торговец. — «Времена и События» Ренкалта — один том, краткое изложение истории Рошара, начиная с Теократии. — Его жена подняла переплетенный в красную материю том. — Я сказал жене, что вас, скорее всего, оскорбит такой поверхностный материал, но она настаивала.

— Спасибо, — сказала Шаллан. — Я не оскорблена, но мне действительно нужно что-нибудь более подробное.

— Тогда, возможно, вам подойдет Этернатис, — сказал он, и его жена подняла набор из четырех серо-голубых томов. — Это философский труд, который, однако, тщательно рассматривает тот же самый период времени, сосредоточившись главным образом на пяти королевствах Ворин. Как вы увидите, исчерпывающее изложение.

Четыре тома. Очень толстые. Пять королевств Ворин? Она знала только четыре: Джа Кевед, Алеткар, Харбрант и Натан. Объединенные религией, они все поддерживали друг друга во время лет, последовавших за Изменой. Что за пятое королевство?

Тома заинтересовали ее.

— Я возьму их.

— Замечательно, — сказал торговец, в его глаза вернулся огонек. — Из философских работ, которые вы перечислили, у нас нет только Юстары. Зато есть все произведения Пласини и Маналина, включая собрание цитат из самых знаменитых их работ. Мне прочитали книгу Пласини — весьма хорошо.

Шаллан кивнула.

— Что касается Габратина, — продолжал он, — у нас есть четыре разных тома. Клянусь Всемогущим, это плодовитый писатель! Да, и у нас есть одна-единственная книга Шауки-дочь-Хашвета. — Жена подняла тонкий зеленый том. — Должен признаться, мне никогда не читали ни одной из ее работ. Я даже не знал, что в Сине вообще есть философы, на которых стоит обратить внимание.

Шаллан посмотрела на четыре книги Габратина. Она понятия не имела, какую из них взять, поэтому решила не покупать ни одной, указав на две коллекции, которые торговец упомянул раньше, и единственный том Шауки-дочь-Хашвета. Философ из далекой страны Син, где люди живут в грязи и поклоняются камням? Человек, шесть лет назад убивший отца Джаснах — и вызвавший войну против паршенди в Натане, — был из Сина. Сейчас его называли Убийца в Белом.

— Я возьму эти три, — сказала Шаллан, — вместе с историей.

— Замечательно, — повторил торговец. — Вы покупаете очень много, поэтому я сделаю вам хорошую скидку. Ну, скажем, десять брумов изумрудами?

Шаллан с трудом сохранила спокойствие. Изумрудный брум — самая дорогая сфера — стоила тысячу бриллиантовых обломков. Десять их стоили в несколько раз больше, чем вся ее поездка в Харбрант!

Она открыла сумку и заглянула в потайной мешочек. Осталось всего восемь изумрудных брумов. Придется взять меньше книг, но какие?

Внезапно дверь открылась. Шаллан подпрыгнула, увидев Йалба, с шляпой в руках, очень нервничающего. Он бросился к ее стулу и опустился на колено. Она была так поражена, что не смогла ничего сказать. Почему он такой озабоченный?

— Ваша Светлость, — сказал он, наклоняя голову. — Мой хозяин просит вас вернуться. Он обдумал ваше предложение. Откровенно говоря, мы согласны на вашу цену.

Шаллан открыла рот, но не смогла сказать ни слова.

Йалб посмотрел на торговца.

— Ваша Светлость, не покупайте у этого человека. Он лжец и обманщик. Мой хозяин пришлет вам намного более замечательные книги и намного дешевле.

— Да что это такое! — взорвался Артмирн, вскакивая на ноги. — Как ты только осмелился! Кто твой хозяин?

— Бармест, — защищаясь, сказал Йалб.

— Эта крыса. И он послал мальчишку в мой магазин, чтобы украсть покупателя? Возмутительно!

— Она сначала пришла в наш! — возразил Йалб.

Шаллан наконец-то обрела присутствие духа. Отец Штормов! Да он настоящий актер!

— У вас была возможность, — сказала она Йалбу. — Беги и скажи своему хозяину, что я не люблю, когда меня надувают. Я побываю в каждом магазине города и обязательно найду кого-нибудь разумного.

— Артмирн вовсе не разумный, — сказал Йалб, сплевывая.

От ярости глаза торговца стали как блюдца.

— Посмотрим, — сказала Шаллан.

— Ваша Светлость, — сказал Артмирн, его щеки уже пылали. — Вы, конечно, не поверили ни одному из этих наветов!

— И сколько вы собираетесь заплатить ему? — спросил Йалб.

— Десять изумрудных брумов за эти семь книг.

Йалб засмеялся.

— И вы не встали и не ушли? Мой хозяин практически влюбился в вас и предложил вам намного лучшую сделку. Пожалуйста, Ваша Светлость, вернемся со мной. Мы готовы на…

— Это только начальная цифра, — перебил Артмирн. — Я и не ожидал, что вы примете ее. — Он посмотрел на Шаллан. — Конечно, восемь

Йалб опять захохотал.

— Я уверен, Ваша Светлость, что у нас есть все эти книги. Держу пари, что хозяин отдаст их за два.

Все лицо Артмирна покраснело, он глухо заворчал.

— Ваша Светлость, вы, конечно, не станете слушать слова человека, который настолько невоспитан, что посылает слуг в чужие магазины и крадет покупателей!

— Возможно, и стану, — возразила Шаллан. — По меньшей мере он не оскорбляет мой интеллектуальный вкус.

Жена Артмирна поглядела на мужа, лицо торговца пылало.

— Два изумруда, три сапфира. Ниже я не могу. Если вы хотите подешевле, покупайте у этого негодяя Барместа. Хотя в его книгах, скорее всего, не хватает страниц.

Шаллан, колеблясь, взглянула на Йалба; он по-прежнему играл роль, кланялся и шаркал ногами. Она поймала его взгляд, и он едва заметно пожал плечами.

— Хорошо, я беру, — сказала она Артмирну, вызвав недовольный стон Йалба. Он улизнул, сопровождаемый ругательствами жены Артмирна. Шаллан встала и отсчитала сферы; изумрудные брумы она взяла из потайного мешочка.

Вскоре она вышла из лавки, неся в руках полотняный мешок, и, пройдя вниз по улице, обнаружила Йалба, подпирающего фонарный столб. Она улыбнулась, и он взял у нее мешок.

— Откуда ты знаешь справедливую цену на книги? — спросила она.

— Справедливую цену? — удивился он, закидывая мешок на плечо. — На книги? Понятия не имею. Но я сообразил, что он попытается содрать с вас так много, как только сможет. Вот почему я поспрашивал, кто его самый большой соперник, и вернулся, чтобы помочь ему стать более разумным.

— Неужели было так ясно, что я позволю себя обмануть? — спросила она, краснея, пока они оба возвращались на главную улицу.

Йалб хихикнул.

— Немножко. В любом случае надуть человека вроде него — это все равно что обжулить стражу. Лучше всего вам было уйти со мной, вернуться попозже и дать ему еще одну возможность.

— Слишком сложно.

— Торговцы чем-то похожи на наемников, всегда говорила моя мамаша. Разница только одна: торговцы, снимая с тебя голову, утверждают, что остаются твоим другом на всю жизнь.

И это сказал человек, который провел вечер, обманывая группу стражников в карты.

— В любом случае я должна поблагодарить тебя, ты мне очень помог.

— Ерунда. Я здорово развлекся, хотя до сих пор не могу поверить, что вы заплатили столько денег за сук дерева. Я могу найти щепку и нарисовать на ней какие-нибудь смешные значки. Вы тоже заплатите за нее чистую сферу?

— Не могу обещать, — сказала она, роясь в своей сумке. Найдя рисунок с Йалбом и возницей, она протянула его юноше. — Вот, возьми, с моими благодарностями.

Йалб взял рисунок и поторопился к ближайшему фонарю. Потом засмеялся, вздернул голову и широко улыбнулся.

— Отец Штормов! Разве это не что-то? Как будто вижу себя в полированной тарелке, чесслово. Я не могу взять это, Ваша Светлость!

— Пожалуйста. Я настаиваю.

Она прищурилась, запоминая его, стоящего здесь, с одной рукой на подбородке, изучающего рисунок самого себя. Она опять нарисует его, позже. После всего того, что он сделал для нее, она обязана иметь его в своей коллекции.

Йалб аккуратно положил рисунок между страницами книги, поднял мешок и пошел дальше. Наконец они достигли главной улицы. Номон — средняя луна — начала вставать, омывая город бледно-голубым светом. В доме отца ей крайне редко разрешали оставаться снаружи в такое время, но жители города, похоже, даже не замечали, насколько сейчас поздно. Что за странное место!

— Обратно на корабль? — спросил Йалб.

— Нет, — сказала Шаллан, глубоко вздохнув. — Обратно в Конклав.

Он поднял бровь, но повел ее обратно. У входа во дворец она простилась с ним и напомнила, что надо взять рисунок. Он так и сделал, пожелал ей удачи и поторопился прочь, вероятно опасаясь встречи со стражниками, которых обманул раньше.

Шаллан подозвала слугу, который понес ее книги, и по коридору вернулась к Вуали. Она не успела войти в украшенные железные двери, как к ней подошел мажордом.

— Да, Ваша Светлость? — спросил он. Большинство альковов погрузились в темноту, и теперь терпеливые слуги возвращали тома за хрустальные стены.

Шатаясь от усталости, Шаллан поглядела вверх. Альков Джаснах все еще светился.

— Я бы хотела использовать вон тот альков, — сказала она, указывая на соседний балкон.

— У вас есть разрешение на вход?

— Боюсь, что нет.

— Тогда вы можете снять место, если собираетесь использовать его регулярно. Две небесные марки.

Поморщившись от цены, Шаллан достала сферы и заплатила. Ее денежные мешочки выглядели ужасающе плоскими. Носильщики подняли ее на соответствующий уровень. Она тихо прошла в свой альков, достала все оставшиеся сферы и наполнила лампу-кубок. Она использовала девять цветов и все три стоимости, так что получилось пестрое и достаточно сильное освещение.

Шаллан перегнулась через перила своего балкона и заглянула на соседний. Джаснах, не обращая внимания на поздний час, сидела, погрузившись в чтение; ее кубок наполняли до краев чистые бриллиантовые брумы, дававшие самый лучший свет, но менее полезные для Преобразования и поэтому не такие ценные.

Шаллан вернулась обратно и села у самого края стола, где стена скрывала ее от Джаснах. Возможно, следовало выбрать альков на другом уровне, но она хотела присматривать за знатной дамой. Будем надеяться, что Джаснах проведет здесь несколько недель. Вполне достаточно, чтобы посвятить себя ожесточенной зубрежке. Да, тексты ей давались хуже, чем картины и сцены, тем не менее она могла запоминать факты и перечни с такой скоростью, которую ее преподавательницы называли поразительной.

Она поудобнее устроилась на стуле, достала книги и разложила на столе. Потерла глаза. Хотелось спать, но она не могла терять времени. Джаснах сказала, что Шаллан сможет обратиться к ней еще раз, когда заполнит дыры в образовании. Хорошо, она сделает это очень быстро, а потом опять попросит об ученичестве. Главное, сделать это до того, как Джаснах покинет Харбрант.

Последняя, отчаянная надежда, такая хрупкая, что ее способна опрокинуть любая случайность. Глубоко вздохнув, Шаллан открыла первую книгу по истории.

— Я никогда не избавлюсь от тебя, а? — спросил мягкий женский голос.

Шаллан подпрыгнула, едва не сбросив на землю свои книги, и повернулась к двери. Там стояла Джаснах Холин: темно-синее шелковое платье обшито серебром, его шелк отражает свет сфер Шаллан. Преобразователь спрятан под черной перчаткой без пальцев.

— Ваша Светлость, — сказала Шаллан, вставая и неловко приседая. — Я не хотела мешать вам. Я…

Джаснах остановила ее взмахом руки. Она отошла в сторону, в альков вошел паршмен, неся в руках стул. Он поставил его рядом со столом, Джаснах немедленно уселась на него.

Шаллан попыталась определить настроение принцессы, но лицо той было непроницаемым.

— Я действительно не хотела мешать вам.

— Я подкупила слуг, и, как только ты вернулась в Вуаль, они сообщили мне, — рассеянно сказала Джаснах, перебирая тома Шаллан и читая заголовки. — Я не хотела, чтобы меня опять прервали.

— Я… — Шаллан уставилась на пол и залилась краской.

— Не извиняйся, — сказала Джаснах. На вид она устала даже больше, чем Шаллан. Джаснах провела руками по книгам. — Прекрасный выбор.

— Я не выбирала. Это то, что было у торговца.

— Насколько я поняла, ты собираешься быстро изучить содержимое этих книг, верно? — задумчиво сказала Джаснах. — И, пока я не уехала из Харбранта, попытаться в последний раз произвести на меня впечатление.

Шаллан заколебалась, потом кивнула.

— Очень неплохая затея. Я должна была назвать срок и запретить тебе появляться раньше него. — Она оглядела Шаллан сверху донизу. — Ты очень целеустремленная девушка, Шаллан Давар. Это хорошо. И я знаю, почему ты так отчаянно стремишься стать моей подопечной.

Шаллан вздрогнула.

Она знает?

— У дома Давар много врагов, — продолжала Джаснах, — а твой отец живет затворником. Тебе будет весьма трудно хорошо выйти замуж без временного союза с кем-нибудь по-настоящему знатным…

Шаллан расслабилась, хотя и постаралась этого не показать.

— Дай мне посмотреть твою сумку, — сказала Джаснах.

Шаллан нахмурилась, сопротивляясь желанию прижать сумку к груди.

— Ваша Светлость?

Джаснах протянула руку.

— Ты помнишь, что я говорила тебе о повторениях?

Шаллан неохотно протянула ей сумку. Джаснах стала аккуратно выкладывать на стол все ее содержимое, выстраивая в линию кистьперья, карандаши, перья, флакон с лаком, чернила и растворитель. За ними последовали стопки бумаги, блокноты и законченные рисунки. На столе появились и денежные мешочки Шаллан, блистая пустотой. Джаснах взглянула на вазу-лампу, сосчитала сферы и подняла бровь.

Потом она просмотрела рисунки Шаллан, задержавшись над своим портретом. Шаллан изо всех сил всматривалась в лицо знатной дамы. Довольна? Удивлена? Недовольна тем, сколько времени Шаллан проводит, рисуя моряков и служанок?

Наконец Джаснах перешла к блокноту, наполненному рисунками растений и насекомых, которых Шаллан видела во время путешествия. Здесь Джаснах опять задержалась, рассматривая каждый рисунок и читая примечания.

— С какой целью ты сделала эти наброски? — спросила она, просмотрев все.

— С какой целью, Ваша Светлость? Ну, потому что мне захотелось.

Она скривилась. Быть может, надо было сказать что-нибудь более умное?

Джаснах медленно кивнула и встала.

— Король предоставил мне несколько комнат. Собирай свои вещи и иди туда. Ты выглядишь очень усталой.

— Ваша Светлость? — спросила Шаллан, тоже вставая.

По телу пробежал трепет радостного предчувствия.

Джаснах остановилась у двери.

— Во время нашей первой встречи я приняла тебя за карьеристку из провинции, собирающуюся добиться состояния с помощью моего имени.

— Сейчас вы думаете иначе?

— Нет, — сказала Джаснах, — в тебе, без сомнения, есть и это. Но в каждом из нас смешались самые разные черты, и можно много сказать о человеке по тому, что он носит с собой. Этот блокнот говорит о том, что в свободное время ты занимаешься наукой ради самой себя. Это обнадеживает. И, возможно, лучший аргумент в защиту самой себя. Уж если я не в состоянии избавиться от тебя, быть может, я смогу тебя использовать. Иди спать. Завтра мы начнем рано; ты будешь заниматься самообразованием и одновременно помогать мне в моих исследованиях.

И Джаснах вышла.

Шаллан села, ошеломленная, прищурив усталые глаза. Она взяла лист бумаги и написала короткую благодарственную молитву. Позже она ее сожгла. Потом поспешно собрала книги и отправилась на поиски слуги, которого послала в «Удовольствие Ветра» за сундуками.

Это был долгий, очень долгий день. Но она победила. Первый шаг сделан.

Теперь начинается настоящая работа.

Глава девятая Бездна

Десять человек, с Клинками Осколков наголо, стоят перед стеной — черной, белой и красной.

Получено в Джесашев, 1173 год, двенадцать секунд до смерти. Объект — один из наших собственных ардентов, подслушано в последние мгновения его жизни.


Каладина послали в Четвертый Мост совсем не случайно. Раз за разом именно в нем всегда было больше всех убитых и раненых. Он выделялся даже на фоне других бригад, которые теряли от трети до половины людей за один раз.

Каладин сидел снаружи, спиной к стене барака, на него падал мелкий дождик. Не сверхшторм. Обыкновенный весенний дождь. Тихий. Робкий родственник великих штормов.

На плече Каладина сидела Сил. Или порхала. Не имеет значения. Она ничего не весила. Каладин ссутулился, уперся подбородком в грудь и глядел на дыру в камне, медленно заполнявшуюся водой.

Он должен уйти в барак Четвертого Моста. Там холодно, мебели нет, но нет и дождя. Но ему… ему все равно. Сколько времени он здесь? Две недели? Три? Вечность?

Из двадцати пяти человек, переживших первую переноску моста, двадцать три погибло. Двоих перевели в другие бригады, потому что они чем-то понравились Газу, но они умерли там. Остались только Каладин и еще один человек. Двое из почти сорока.

За это время бригаду несколько раз пополняли другими неудачниками, и большинство из них тоже погибло. Их заменили, но и большинство новичков погибло. Бригадир менялся за бригадиром. Предполагалось, что он находится на самой безопасной позиции в бригаде, на самой защищенной. Для Четвертого Моста это не имело значения.

Несколько раз обошлось без жертв. Если алети приходили раньше паршенди, никто из мостовиков не погибал. А если они приходили слишком поздно, иногда там уже оказывался кто-то из кронпринцев. В таких случаях Садеас не помогал, а уводил свою армию обратно в лагерь. И даже в плохих забегах паршенди часто сосредотачивались на некоторых бригадах, стремясь убить всех и помешать поставить мост. Бывало, что погибали дюжины мостовиков и никто из Четвертого Моста.

Но крайне редко. Четвертый Мост почему-то обстреливали почти всегда. Каладин даже не трудился узнавать имена своих товарищей. Зачем? Узнаешь имя человека, а не пройдет и недели, как он умрет. Скорее всего, вы оба умрете. Но, может быть, ему следовало спросить их имена. Тогда будет с кем поговорить в Бездне. Встретившись там, они вспомнят, насколько ужасен был Четвертый Мост, и согласятся, что адские муки куда приятнее.

Он тупо ухмыльнулся, все еще глядя на камень перед собой. Скоро придет Газ и пошлет их на работу. Скрести сортиры, чистить улицы, убирать навоз в конюшнях, собирать камни. Все что угодно, лишь бы они не думали о своей судьбе.

Он все еще не понимал, зачем они сражаются на этих проклятых плато. Как-то это связано с большими куколками. Вероятно, в их сердцах есть драгоценные камни. Но причем здесь Пакт Мщения?

Еще один мостовик — молодой веден со светло-рыжими волосами — лежал рядом, уставившись в сочащееся дождем небо. Вода собралась в уголках его карих глаз, текла по лицу. Он не мигал.

Бежать они не в состоянии. Военлагерь одновременно был и тюрьмой. Мостовики могли пойти к торговцам и потратить скудный заработок на дешевое вино или шлюх, но выбраться из лагеря было невозможно. Периметр надежно охранялся. Частично, чтобы не дать схлестнуться солдатам из разных армий, — драки возникали всегда, стоило им только встретиться; но главным образом чтобы не дать убежать рабам и мостовикам.

Зачем? Зачем превращать все это в кошмар? Почему не поставить несколько мостовиков со щитами перед бригадой и не защитить остальных от стрел? Он спросил, и ему сказали, что это слишком замедлит их. Он спросил опять, и ему сказали, что его вздернут на солнышке, если он не закроет пасть.

Светлоглазые действовали так, как если бы весь этот кавардак был чем-то вроде большой игры. Если это так, ее правила скрыты от мостовиков — фигуры на доске понятия не имеют о стратегии игрока.

— Каладин? — спросила Сил, слетая вниз и приземляясь ему на ногу. Сейчас она была девушкой в длинном платье, сливавшемся с туманом. — Каладин? Ты уже несколько дней не разговариваешь.

Он по-прежнему горбился, глядя в небо. Была единственная возможность вырваться. Дойти до пропасти в двух шагах от лагеря. Правила запрещали, но стражники смотрели на это сквозь пальцы. Великая милость, дарованная мостовикам!

Тот, кто решался на это, никогда не возвращался.

— Каладин? — озабоченно сказала Сил мягким голосом.

— Мой отец говорил, что в этом мире есть два вида людей, — хрипло прошептал Каладин. — Те, которые забирают чужие жизни. И те, которые спасают жизни.

Сил нахмурилась и вздернула головку. Такие разговоры смущали ее — абстрактные понятия ей давались с трудом.

— Раньше я думал, что он ошибался. Что бывает третья группа. Люди, которые убивают для того, чтобы спасать. — Он покачал головой. — Полный дурак. Есть третья группа, довольно большая, но совсем не та, о которой я думал.

— Что за группа? — спросил она, садясь ему на колено и от напряжения наморщив лоб.

— Люди, которые существуют, чтобы их либо спасли, либо убили. Средняя. Те, кто ничего не может сделать, только умереть или спастись с чьей-то помощью. Жертвы. Как я.

Он посмотрел на мокрый склад леса. Плотники ушли, набросив брезент на необработанное дерево и унеся с собой инструменты, которые могли заржаветь. Бараки мостовиков находились на западе и на севере от склада. Четвертый Мост стоял в стороне от других, как если бы невезение было заразной болезнью. Инфекционная близость, как обычно говорил отец Каладина.

— Мы живет для того, чтобы нас убили, — сказал Каладин. Он прищурился, глядя на других бригадников Четвертого Моста, апатично сидевших под дождем. — Если мы уже не мертвы.

* * *

— Я не люблю видеть тебя таким, — сказала Сил, жужжа вокруг головы Каладина, пока его бригада тащила бревна на склад. Паршенди часто поджигали самые дальние постоянные мосты, так что у инженеров и плотников кронпринца Садеаса всегда хватало работы.

Старый Каладин обязательно спросил бы себя, почему бы армии не охранять мосты. Что-то здесь не так! сказал голос внутри него. Ты видишь только часть головоломки. Они тратят без счета ресурсы и жизнь мостовиков. И совершенно не собираются идти дальше и убивать паршенди. Они сражаются на плато, потом возвращаются и празднуют. Почему? ПОЧЕМУ?

Он не обратил внимания на этот голос. Он принадлежал человеку, которого больше нет.

— Раньше ты весь трепетал, — сказала Сил. — В тебе видели образец воина и командира, Каладин. Твой взвод солдат. Враги, с которыми ты сражался. Другие рабы. Даже некоторые светлоглазые.

Скоро принесут баланду. И он сможет поспать, пока бригадир не разбудит его пинками.

— Раньше я любовалась тем, как ты сражаешься, — сказала Сил. — Сейчас я едва помню это. Мои воспоминания, они какие-то спутанные. Как будто гляжу на тебя сквозь дождь.

Погоди. Очень странно. Сил последовала за ним только тогда, когда его вышвырнули из армии. И она действовала как обычный спрен ветра. Он замешкался, заработав ругательство и удар хлыстом от бригадира. Он потащил опять. Тех мостовиков, кто медленно работал, пороли; тех, кто не слишком быстро бежал в атаку, вешали. В армии на это смотрели строго. Откажись атаковать паршенди, попытайся задержаться, по сравнению с другими мостами, — и тебе отрубят голову. Впрочем, такая судьба ждала тебя именно за это специфическое преступление.

На деле мостовиков наказывали самыми разными способами. Можно было получить дополнительную работу, тебя могли выпороть или уменьшить зарплату. Если ты делал что-то действительно плохое, могли оставить на суд Отца Штормов, привязав к шесту или стене во время сверхшторма. Но голову рубили только за отказ бежать на паршенди.

Каладин и его команда затащили свое бревно в кучу, потом отцепили веревки и побрели туда, где их ждали другие колоды.

— Газ! — позвал чей-то голос. Высокий солдат с желто-черными волосами стоял на краю лагеря мостовиков, за ним теснилась группа жалко выглядящих людей. Это был Лареш — один из солдат, работавших в шатре по приему живого товара. Он привел новых мостовиков, на место убитых.

Стоял ясный день, на небе не было и намеков на тучи, солнце жгло спину Каладина. Газ торопился увидать новых рекрутов, а Каладин и остальные шли в том же направлении за новым бревном.

— Что за жалкий сброд, — сказал Газ, оглядывая рекрутов. — Но, конечно, иначе бы их не прислали сюда.

— Точно, — сказал Лареш. — Вот эти десять впереди занимались контрабандой. Ты знаешь, что надо делать.

Новые мостовики требовались постоянно, но народу хватало. Чаще всего рабы, но в лагерь попадали воры и другие преступники. Паршмены — никогда. Они были слишком ценными и, кроме того, приходились какими-то там родственниками паршенди. Лучше не давать рабочим-паршменам видеть, как сражаются их двоюродные братья.

Иногда мостовиком делали даже солдата. Конечно, только в том случае, если он совершил тяжкое преступление, например ударил офицера. То, что в большинстве армий кончалось виселицей, здесь приводило тебя в бригаду мостовиков. Предполагалось, что, если ты переживешь сто забегов, тебя освободят. Говорили, что пару раз так и произошло. Скорее всего легенда, предназначенная для того, чтобы дать таким мостовикам крошечную надежду.

Каладин и остальные прошли мимо новичков, глядя в землю, и накинули веревки на следующее бревно.

— Четвертому Мосту нужны люди, — сказал Газ, потирая подбородок.

— Четвертому всегда нужны люди, — ответил Лареш. — Не беспокойся. Я привел для тебя специальную партию.

Он кивнул в сторону другой группы людей, значительно более оборванных.

Каладин медленно выпрямился. Одним из пленников был мальчик, лет четырнадцати или пятнадцати. Невысокий и тонкий, с круглым лицом.

— Тьен? — прошептал он, делая шаг вперед.

Он остановился, тряхнув головой. Обознался. Тьен давно мертв. Но новичок, со своими испуганными черными глазами, был так похож на него! Каладину сразу захотелось защитить мальчика. Взять под свою опеку.

Но… он не сумел. Все, кого он пытался защитить — от Тьена до Кенна, — умирали. Тогда в чем смысл?

— Каладин, — сказала Сил, приземляясь на бревно, — я собираюсь улететь.

Потрясенный, он мигнул. Сил. Улететь. Но… она была последним, что у него было.

— Нет, — прошептал он. Скорее прокаркал.

— Я постараюсь вернуться, — сказала она. — И не знаю, что произойдет, когда я брошу тебя. Все очень странно. Странные воспоминания. Нет, большинство даже не воспоминания. Инстинкты. Один из них говорит мне, что, если я оставлю тебя, я могу потерять себя.

— Тогда не уходи, — сказал он с возрастающим ужасом.

— Я должна, — сказала она, съеживаясь. — Я не могу больше смотреть на это. Я постараюсь вернуться. — Она печально посмотрела на него. — До свидания.

И она взвилась в воздух, превратившись в крошечную группу полупрозрачных облаков.

Каладин, застыв, глядел на нее.

Потом повернулся и потащил бревно дальше. Что еще он мог сделать?

* * *

Юноша, так похожий на Тьена, умер во время следующего забега.

Этот был плохой. Паршенди стояли наготове, поджидая Садеаса. Каладин бежал к пропасти, даже не вздрагивая, когда люди вокруг него падали. Его гнала не храбрость; нежелание получить стрелу в лицо и покончить с этим. Он просто бежал. Это то, что он делал. Как камень, падающий с горы. Или дождь, льющийся с неба. У них нет выбора. Как и у него. Он не человек, он вещь, и вещи делают то, что должны.

Мостовики выложили мосты в линию. Четыре бригады были уничтожены целиком. Бригада Каладина потеряла столько людей, что с трудом дотащила мост до края.

Поставив мост на место, Каладин вернулся обратно, армия перешла на ту сторону, и началось настоящее сражение. Он похромал по плато и через несколько секунд обнаружил тело мальчика.

Ветер развевал волосы Каладина, а он стоял и глядел на труп. Тот лежал в маленькой впадине в камне, лицом вверх. Каладин вспомнил, как он сам лежал в такой же впадине, держа в руках такое же тело.

Рядом, истыканный стрелами, лежал еще один мостовик. Последний из тех, кто выжил во время первого бега с мостом, неделю назад. Его тело лежало на боку, на каменной осыпи в футе от тела мальчика. С кончика стрелы, торчавшей из его спины, капала кровь, капля за каплей, прямо на безжизненный открытый глаз мальчика. Маленькая красная черточка бежала от глаза вниз по лицу. Как багровые слезы.

Этой ночью о стены барака бился сверхшторм. Каладин, свернувшись на холодном камне, слушал гром, раскалывавший небо.

Я больше не могу, подумал он. Я мертв изнутри, как если бы получил копье в шею.

Шторм продолжал гневные тирады. И в первый раз за этот год Каладин заплакал.

Глава десятая Истории хирурга

Девять лет назад


Кал ввалился в операционную, открыв дверь яркому солнечному свету. Ему было десять лет, и, судя по всем признакам, он должен вырасти высоким и гибким. Он предпочитал, чтобы его называли коротко: Кал, а не полностью, Каладин. Более короткое имя было ему по душе. А Каладин звучало как имя какого-нибудь светлоглазого.

— Прости, отец, — сказал он.

Отец Кала, Лирин, аккуратно закреплял ремень вокруг руки юной женщины, лежавшей на операционном столе. Ее глаза были закрыты; Кал пропустил введение наркотика.

— Твое опоздание мы обсудим позже, — сказал Лирин, привязывая другую руку женщины. — Закрой дверь.

Кал сжался и закрыл дверь. Из-за ставен не пробивалось ни луча, свет шел только от большого глобуса, наполненного сферами со Штормсветом. Каждая из этих сфер стоила брум, что в целом давало совершенно невообразимую сумму, и отец снимал их у лендлорда Хартстоуна. Отец говорил, что фонари мигают, а Штормсвет — никогда, и это может спасти чью-то жизнь.

Кал, сильно волнуясь, подошел к столу. У юной женщины, Сани, были лоснящиеся черные волосы, не испорченные ни единой коричневой или белой прядью. Ей было пятнадцать. Свободная рука девушки была перевязана окровавленной изодранной тряпкой. Кал скривил лицо, увидев неуклюжую повязку, — похоже, кусок материи оторвали от чьей-то юбки и наскоро перевязали.

Голова Сани перекатилась набок, она что-то бормотала под действием наркотика. На ней была только белая хлопковая рубашка, оставлявшая безопасную руку обнаженной. Мальчишки постарше с хихиканьем говорили о возможности увидеть девочек в одной рубашке — или хвастались, что видели, — но Кал не понимал, почему это их так возбуждало. Однако он переживал за Сани. Он всегда переживал за раненых.

К счастью, эта рана не выглядела такой страшной. Если бы она угрожала жизни Сани, отец уже начал бы работать над ней с помощью мамы Кала, Хесины.

Лирин подошел к стене комнаты и выбрал несколько маленьких бутылочек. Он был невысоким человеком, полностью лысым, несмотря на сравнительную молодость. Он носил очки, которые называл самым ценным даром, когда-нибудь полученным им. Он надевал их только во время операций, потому что они были слишком дороги, чтобы носить их в другое время. А что, если они разобьются или поцарапаются? Хартстоун был большим городом, но находился на самом севере Алеткара, и заменить очки будет не так-то легко.

Комната сверкала чистотой, полки и столы мыли каждое утро, все находилось на своем месте. Лирин говорил, что о человеке можно судить по тому, как он относится к своему рабочему месту. Содержит ли он его грязным или чистым? Уважает ли он орудия труда или бросает как попало?

На специальном столике стояли единственные в городе часы с фабриалом. Маленькое устройство с циферблатом посередине и сверкающим дымчатым кварцем в центре. Никто в городе не заботился так о минутах и часах, как Лирин.

Кал встал на табуретку, чтобы получше видеть. Скоро она ему не понадобится — с каждым днем он становится выше. Он проверил руку Сани. Она выздоровеет, сказал он себе, как учил отец. Хирург должен быть спокоен. Беспокойство только зря тратит время.

Следовать этому совету крайне тяжело.

— Руки, — сказал Лирин не оборачиваясь и продолжил собирать инструменты.

Кал вздохнул, спрыгнул с табуретки и поторопился к тазу с теплой мыльной водой, стоящему у двери.

— Почему это так важно? — Он хотел начать работу, помочь Сани.

— Мудрость Герольдов, — рассеянно сказал Лирин, повторяя лекцию, прочитанную много раз. — Спрены смерти и горячки ненавидят воду. Она отпугивает их.

— Хемми говорит, что это чушь, — ответил Кал. — По его словам, спрены смерти настолько сильны, что могут убить человека, с чего это им бояться мягкой воды?

— Нам не понять мудрость Герольдов.

Кал скривил лицо.

— Герольды — демоны, папа. Я слышал это от ардента, который приходил учить прошлой весной.

— Он говорил о Сияющих, — резко сказал Лирин. — Ты опять смешал их.

Кал вздохнул.

— Герольдов послали обучать человечество, — сказал Лирин. — После того как нас сбросили с небес, они вели нас против Несущих Пустоту. Сияющие — рыцарский орден, который они основали.

— А кто такие демоны?

— Те, кто предал нас, как только Герольды ушли. — Лирин поднял палец. — Они были не демонами, но людьми, которые имели слишком много силы и слишком мало разума. В любом случае ты всегда должен мыть руки. Ты сам видел, как это влияет на спрены горячки, даже если спренов смерти нет и в помине.

Кал вздохнул и стал мыть руки. Лирин подошел к столу, держа в руках поднос с ножами и маленькими стеклянными бутылочками.

Отец всегда был странным; с одной стороны, он хотел быть уверенным, что его сын не путает Герольдов с Падшими Сияющими, но с другой стороны — по его же словам, — Несущих Пустоту вообще не существовало. Смешно. Кого же тогда обвинять в том, что по ночам пропадают вещи или на урожай нападают черви-копатели?

Все остальные жители города считали, что Лирин проводит слишком много времени с книгами и больными и это делает его таким странным. Обыватели чувствовали себя неловко рядом с ним — и с Калом, за компанию. Кал только начал осознавать, насколько болезненно быть другим, непохожим.

Вымыв руки, Кал опять забрался на табуретку. И нервничал, но надеялся, что не произойдет ничего плохого. Отец, при помощи зеркала, сфокусировал Штормсвет на руке Сани. Потом осторожно срезал самодельную повязку хирургическим ножом. Рана действительно не угрожала жизни, но рука была довольно сильно изуродована. Два года назад, когда отец только начал обучать Кала, ему стало бы плохо от этого зрелища. Теперь он привык к истерзанной плоти.

И это хорошо. Кал решил, что ему это пригодится, когда однажды он пойдет на войну, сражаться за кронпринцев и светлоглазых.

Три пальца Сани были сломаны, кожа на ладони — содрана и вспорота, в рану попали веточки и грязь. Хуже всего дело обстояло с третьим пальцем, он был раздроблен и изогнут, осколки костей проткнули кожу. Кал оценил его длину, отметил раздробленные кости и почерневшую кожу. При помощи мокрой тряпки он тщательно удалил засохшую кровь и грязь, выковырял мелкие камешки и веточки, пока отец обрезал нитку для шитья.

— Третий палец надо убрать, да? — сказал Кал, крепко перевязывая основание пальца, чтобы избежать потери крови.

Отец кивнул, с намеком на улыбку на лице. Он надеялся, что Кал сам поймет это. Мудрый хирург должен знать, что удалить, а что сохранить, повторял Лирин. Если бы этот третий палец был такой же, как первый, но… нет, его восстановить невозможно. Если его зашить, он обязательно загноится и Сани умрет.

И отец ампутировал палец, четкими уверенными движениями. Подготовка хирурга занимала десять лет, и должно пройти еще немало времени, прежде чем Лирин разрешит Калу взять в руки нож. Кал вытер кровь, убрал ножи и, пока отец шил, держал сухожилия, чтобы они не перепутались. Они восстановили руку настолько, насколько это было возможно, работая неторопливо и обдуманно.

Отец закончил последний шов, очевидно довольный тем, что сумел спасти четыре пальца из пяти. Однако родители Сани вряд ли обрадуются. Они будут разочарованы тем, что у их красавицы дочери будет исковерканная рука. Так случалось почти всегда — сначала ужас от раны, а потом гнев на врача за неспособность творить чудеса. Сам Лирин говорил, что жители слишком привыкли иметь в городе хирурга. Для них исцеление превратилось в привычное ожидание и перестало удивлять.

Но родители Сани — добрые люди. Они отблагодарят их, чтобы семья Кала — он сам, родители и младший брат Тьен — могла поесть. Странно, но они зарабатывали на несчастьях других. Может быть, поэтому часть людей ненавидит их.

Лирин прижег маленьким горячим цилиндром те места, где, по его мнению, стежков было недостаточно. И наконец, смазал руку пациентки острым листеровым маслом, чтобы помешать инфекции, — это отгоняло спренов горячки даже лучше, чем вода и мыло. Кал наложил новую, чистую повязку, стараясь не потревожить швы.

Лирин выбросил палец, и Кал расслабился. Она выздоровеет.

— Тебе все еще надо поработать над своими нервами, сынок, — тихо сказал Лирин, смывая кровь с ладоней.

Кал потупил взор в пол.

— Совсем неплохо беспокоиться о ком-нибудь, — продолжал Лирин. — Но беспокойство — как и многое другое — может тебе помешать во время операции.

Слишком беспокоиться плохо? Кал подумал об отце. А как насчет того, чтобы быть настолько бескорыстным, что не брать деньги за свою работу? Но он не осмелился сказать ни слова.

Дальше было необходимо навести порядок. Иногда Калу казалось, что полжизни он только и занимается тем, что убирает комнату, но Лирин не разрешал ему уйти, пока операционная не блестела как стекло. Наконец он открыл ставни, впуская внутрь солнечный свет. Сани продолжала дремать. Зимний корень продержит ее без сознания еще несколько часов.

— Где ты был? — спросил Лирин, бутылочки со спиртом и маслом звякнули, возвращаясь на место.

— С Джемом.

— Джем старше тебя на два года, — сказал Лирин. — Очень сомневаюсь, что ему нравится проводить время с тем, кто младше его.

— Его отец начал обучать его бою на дубинах, — быстро ответил Кал. — Тьен и я пошли посмотреть, как его учат.

Кал сжался, ожидая очередную нотацию. Однако отец продолжил протирать каждый нож спиртом и маслом, как велели древние традиции, и не повернулся к Калу.

— Отец Джема был солдатом в армии светлорда Амарама, — неуверенно сказал Кал. Светлорд Амарам! Благородный светлоглазый генерал, надзирающий за северным Алеткаром. Кал хотел бы увидеть настоящих светлоглазых, а не этого скучного старого Уистиоу. Солдат, как об этом говорили все, любил рассказывать истории о подвигах светлорда.

— Я знаю отца Джема, — сказал Лирин. — Я уже три раза оперировал его хромую ногу. Подарок от того славного времени, когда он был солдатом.

— Нам нужны солдаты, папа. Ты же знаешь, что на наши границы постоянно нападают тайленцы!

— Тайлен — островное королевство, — спокойно возразил Лирин. — У нас нет общей границы.

— Да, но они могут нападать с моря!

— По большей части они купцы и торговцы. Каждый тайленец, которого я встречал, пытался обмануть меня, а не завоевать.

Все мальчики любят рассказывать истории о далеких местах. Но Кал не помнил, чтобы его отец — единственный в городе человек второго нана — рассказывал о путешествии в Харбрант во времена своей молодости.

— Тогда мы должны сражаться с кем-нибудь другим, — продолжал Кал, отскребая пол.

— Да, — сказал отец, немного помолчав. — Король Гавилар всегда найдет, с кем подраться. Так что ты, безусловно, прав.

— И нам нужны солдаты, как я и сказал.

— Нам нужно больше хирургов, — громко вздохнул Лирин, отворачиваясь от шкафчика с лекарствами. — Сынок, ты почти плачешь каждый раз, когда к нам кого-нибудь приносят; ты беспокойно скрежещешь зубами во время самых простых процедур. Почему ты думаешь, что сможешь кого-нибудь убить?

— Я стану сильнее.

— Глупости. И кто только вбил их тебе в голову? Почему ты хочешь научиться бить палкой других мальчиков?

— Ради славы, папа, — сказал Кал. — Клянусь Герольдами, никто не рассказывает историй о хирургах!

— Кроме детей тех мужчин и женщин, которых мы спасли, — спокойно сказал Лирин, встречая взгляд Кала.

Кал покраснел и сжался, потом продолжил скрести.

— В этом мире есть два вида людей, сынок, — сказал Лирин. — Те, которые забирают чужие жизни. И те, которые спасают чужие жизни.

— А те, кто защищает? Те, кто спасает жизни, забирая другие?

Отец фыркнул.

— Все равно что дуть посильнее, пытаясь остановить шторм. Смешно. Ты не можешь защищать, убивая.

Кал продолжал тереть пол.

В конце концов отец вздохнул, подошел к нему, опустился на колени и стал помогать.

— Каковы свойства зимнего корня?

— Горький вкус, — немедленно ответил Кал, — благодаря которому его легче хранить, потому что никто не съест его по ошибке. Разотри в порошок и залей маслом, используй одну полную ложку на десять бриков веса человека, которого хочешь усыпить. Гарантирует глубокий сон на пять часов.

— Признаки лжечумы?

— Нервное возбуждение, — сказал Кал, — жажда, плохой сон, опухоли под мышками.

— Сынок, ты очень умный, — мягко сказал Лирин. — Ты выучил за месяцы то, на что мне понадобились годы. Я накопил немного денег и, когда тебе исполнится шестнадцать, пошлю тебя в Харбрант, где из тебя сделают настоящего хирурга.

Кал почувствовал легкий всплеск возбуждения. Харбрант? Это же совсем другое королевство! Отец Кала ездил туда курьером, но совсем не там учился быть хирургом. Его учил старый Вате в Шорсбруне, ближайшем к Хартстоуну городе.

— Сами Герольды послали тебе этот дар, — сказал Лирин, кладя руку на плечо Кала. — Ты можешь стать намного лучшим хирургом, чем я. И не думай о никчемных мечтах других людей. Наши деды заработали нам второй нан, чтобы мы могли иметь полное гражданство и право путешествовать. Не потрать его на убийства.

Кал заколебался, но вскоре обнаружил, что кивает.

Глава одиннадцатая Капельки

Правили три из шестнадцати, но сейчас царствует Сломанный.

Получено: Чачанан, 1173 год, восемьдесят четыре секунды до смерти. Объект — вор, с запущенной болезнью, по происхождению частично ириали.

Сверхшторм наконец ослабел. Стояли сумерки того дня, когда умер мальчик, когда его бросила Сил. Каладин скользнул в сандалии — те самые, которые он взял у погибшего морщинистого человека в самый первый день, — встал и пошел через запруженный барак.

Кроватей не было, каждому мостовику выдавалось по тонкому одеялу. Можно было подложить его под голову, можно было им накрыться. Каждый выбирал для себя, мерзнуть ли ночью или вставать с болью в шее. Впрочем, некоторые нашли третий способ. Они обматывали его вокруг головы, чтобы ничего не видеть, не слышать и не чувствовать. Спрятаться от мира.

Но мир в любом случае находил их. Таковы законы игры.

Снаружи лил дождь и все еще дул сильный ветер. Вспышки освещали западный горизонт, куда сдвинулся центр шторма. До избавления еще около часа, слишком рано для того, чтобы идти наружу.

Никто не хотел оставаться снаружи во время сверхшторма. Тем не менее сейчас это ничем не грозило: молнии ушли далеко, ветер можно было перенести.

Согнувшись под напором ветра, он прошел через темный склад леса. Ветки были разбросаны, как кости в логове белоспинника. Дождь прилепил листья к грубым стенам бараков. Каладин шлепал по лужам, приятно холодившим ноги и остужавшим раны, оставшиеся после предыдущих забегов с мостом.

Волны ледяного дождя окатывали его, текли по мокрым волосам, по лицу и по неряшливой бороде, которую он ненавидел, частично из-за усов, благодаря которым уголки рта зудились. Бороды, они как щенки громгончей. Мальчишки мечтали обзавестись ими, не понимая, насколько это может надоесть.

— Вышел прогуляться, светлость? — сказал чей-то голос.

Каладин взглянул и обнаружил Газа, сгорбившегося в щели между двумя бараками. Он-то что делает под дождем?

А Газ откреплял от подветренной стороны барака маленькую металлическую коробку, из которой лился мягкий свет. Он оставил сферы шторму и вышел, чтобы забрать их.

Рискованное дело. Даже укрытая коробка может разбиться. Некоторые верили, что тени Падших Сияющих приходят вместе со штормами и крадут сферы. Возможно. Но, находясь в армии Амарама, Каладин не раз видел людей, искавших сферы во время полного шторма и едва оставшихся в живых. Несомненно, суеверие родилось благодаря опытным ворам.

Были и более безопасные способы зарядить сферы. Менялы меняли тусклые сферы на светящиеся или, за небольшие деньги, заряжали ваши сферы в своих безопасных убежищах.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Газ. Невысокий одноглазый человек прижал коробку к груди. — Я повешу тебя, если ты украдешь хотя бы одну сферу!

Каладин отвернулся от него.

— Шторм тебя побери! Я в любом случае повешу тебя! Не думай, что сможешь убежать — кругом стражники. Ты…

— Я иду к Расщелине Чести, — спокойно сказал Каладин еле слышным голосом.

Газ замолчал. Расщелина Чести. Он опустил металлическую коробку, не возражая. Эта дорога давала человеку определенное уважение.

Каладин пошел дальше.

— Эй, лордишка, — окликнул Газ.

Каладин обернулся.

— Оставь сандалии и жилет. Я не хочу посылать за ними кого-нибудь вниз.

Каладин снял через голову кожаный жилет и бросил его в лужу, за ним последовали сандалии. Он остался в одной грязной рубашке и жестких коричневых штанах, тоже снятых с мертвеца.

Каладин пошел через шторм к восточной стороне склада. С запада доносилось низкое урчание. Теперь он хорошо знал дорогу к Разрушенным Равнинам; не меньше дюжины раз он пробежал ее с бригадой. Сражение происходило не каждый день — возможно раз в два-три дня, — и не все бригады бежали каждый раз. Но многие из забегов настолько опустошали и ужасали людей, что в промежутке они ходили как потерянные и ни на что не реагировали.

Многим мостовикам было трудно принять решение. Как будто их оглушили во время сражения. Каладин чувствовал это на себе. Решиться идти к расщелине оказалось довольно трудно.

Но его преследовали залитые кровью глаза этого мальчика. Он не мог заставить себя еще раз пройти через нечто подобное. Не мог.

Он добрался до основания откоса, проливной дождь бил в лицо, как будто пытался затолкать его обратно в лагерь. Он продолжал идти к ближайшей пропасти. Мостовики называли ее Расщелина Чести, потому что там они выбирали последнее, что им оставалось. «Честное» решение. Смерть.

Они были неестественны, эти расщелины. Эта, вначале узкая, бежала на восток, невероятно быстро становясь шире и глубже. Через десять футов от начала она настолько расширялась, что перепрыгнуть ее было почти невозможно. Здесь висело шесть веревочных лестниц с деревянными ступеньками, прикрепленных шипами к камню; с их помощью мостовики спускались и собирали имущество тех, кто падал в пропасть во время забегов.

Каладин взглянул на равнины. Через темноту и дождь мало что было видно. Нет, это место сотворила не природа. Землю кто-то расколол. И расколол людей, которые пришли сюда. Каладин прошел мимо лестниц, вдоль края расщелины. Потом уселся, перекинул ноги через край и посмотрел вниз; шел проливной дождь, его капельки уносились в темные глубины.

Рядом с ним суетились самые смелые крэмлинги, отважившиеся покинуть уютные норы и наброситься на растения, жадно пившие дождевую воду. Однажды Лирин объяснил, что сверхшторма богаты питательными веществами. Штормстражи в Холинаре и Веденаре доказали, что растения, пьющие штормовую воду, растут быстрее, чем те, кого поливают речной или озерной водой. И почему ученые так всполошились, узнав то, что фермеры знают уже много поколений?

Каладин смотрел, как капли воды скатываются в забвение пропасти. Маленькие самоубийцы. Тысячи тысяч. Миллионы миллионов. Кто знает, что ожидает их в темноте? Ты не можешь узнать это, не можешь увидеть, пока не присоединишься к ним. Спрыгнуть в пустоту и дать ветру унести тебя вниз.

— Ты был прав, отец, — прошептал Каладин. — Нельзя остановить шторм, сильно подув. Ты не можешь спасти одних, убивая других. Мы все должны стать хирургами. Каждый из нас…

Он нес чушь. Хотя, странно, голова была легкой. Возможно, из-за того, что его будущее было не таким ясным. Большинство людей всю жизнь беспокоятся о будущем. Ну, а его будущее пусто. Он отвернулся, думая об отце, Тьене, о былом.

Сейчас прошлая жизнь казалась очень простой. До того, как он потерял брата, до того, как его предали в армии Амарама. Вернулся бы Каладин в те невинные дни, если бы мог? И продолжил бы делать вид, что все так просто?

Нет. Он не так просто упал, как эти капли. Он заработал свои шрамы. Он прыгал на стены, бился в них лицом и руками. Он убивал невинных людей, случайно. Он шел за людьми с сердцами из черного угля и обожал их. Он полз, карабкался, падал и спотыкался.

И вот он здесь. В конце всего. Понимающий намного больше, но почему-то не ставший умнее. Он встал на ноги на самом краю пропасти и почувствовал, как разочарование отца нависло над ним, как грозовые облака.

Он занес одну ногу над пустотой.

— Каладин!

Он застыл, услышав этот мягкий, но пронзительный голос. Полупрозрачная фигурка колыхалась в воздухе, приближаясь через слабеющий дождь. Каладин отдернул ногу назад и вытянул руку. Сил бесцеремонно приземлилась на нее, выглядя как небоугорь, держащий во рту что-то темное.

Через какое-то время она вернулась к знакомой форме юной женщины, одетой в порхающее вокруг ног платье. В руках она держала узкий темно-зеленый листик, в одной точке разделившийся натрое. Блекбейн.

— Что это? — спросил Каладин.

Она выглядела очень усталой.

— Он такой тяжелый! — Она подняла лист. — Я принесла его для тебя.

Он взял лист двумя пальцами. Блекбейн. Яд.

— Почему ты принесла его мне? — резко спросил он.

— Я думала… — Сил отшатнулась. — Ты так тщательно хранил эти листья. А потом потерял, когда пытался помочь человеку в клетке с рабами. Я и подумала, что ты будешь счастлив иметь другой такой.

Каладин почти засмеялся. Она не имела понятия, что сделала, принеся ему лист с самым смертельным натуральным ядом Рошара. Она только хотела сделать его счастливым. Смешно. И трогательно.

— Как только ты потерял лист, все пошло плохо, — мягко сказала Сил. — До этого ты боролся.

— Я потерпел поражение.

Она съежилась, встала на колени на его ладони, туманная юбка крутилась вокруг ее ног, капли дождя проносились сквозь нее, покрывая рябью ее фигуру.

— Он тебе не понравился? Я летала так далеко… Я почти забыла себя. Но я вернулась. Я вернулась, Каладин.

— Почему? — взмолился он. — Почему ты переживаешь за меня?

— Потому, — сказала она, вскидывая голову. — Я наблюдаю за тобой, ты же знаешь. Еще с армии. Ты всегда находил молодых необученных людей и защищал их, хотя сам оказывался в опасности. Я это помню. С трудом. Но помню.

— Я потерпел поражение. Они все мертвы.

— Без тебя они бы умерли быстрее. Ты сделал так, что у них была семья в армии. Я помню их благодарность. Это главное, что привлекло меня к тебе, главным образом. Ты помог им.

— Нет, — сказал он, сжимая блекбейн пальцами. — Все, чего я касаюсь, вянет и умирает. — Он покачался на краю пропасти.

Вдалеке проворчал гром.

— Эти люди, мостовики, — прошептала Сил. — Ты можешь помочь им.

— Слишком поздно. — Он закрыл глаза, вспомнив сегодняшнего мертвого мальчика. — Слишком поздно. Я потерпел поражение. Они все мертвы. Они все умрут, и нет никакой возможности спасти их.

— Почему бы не попытаться еще раз? — спросила она нежным голосом, тем не менее заглушив шторм. — Разве это повредит?

Он помедлил.

— На этот раз ты не потерпишь поражение, Каладин. Они умрут в любом случае. Ты сам сказал.

Он подумал о Тьене, и его мертвые глаза посмотрели вверх.

— Часто я не понимаю того, что ты говоришь, — сказала она. — В моей голове все покрыто туманом. Но мне кажется, что, если раньше ты заботился о страдающих людях, ты не должен бояться помочь мостовикам. Что еще они могут сделать тебе?

— Я…

— Еще одна попытка, Каладин, — прошептала Сил. — Пожалуйста.

Еще одна попытка…

Люди, сгрудившиеся в бараке; укрывшиеся единственным тонким одеялом, даже не принадлежащим им. Боящиеся шторма. Ненавидящие друг друга. С ужасом ожидающие того, что принесет следующий день.

Еще одна попытка…

Он вспомнил себя, плачущего над телом мальчика, которого не знал. Мальчика, которому он даже не попытался помочь.

Еще одна попытка.

Каладин открыл глаза. Он замерз и промок, но чувствовал, как внутри зажегся крошечный огонек решимости. Он сжал пальцы, давя лист, и перебросил его через край расщелины. Потом опустил другую руку, на которой сидела Сил.

Она обеспокоенно взвилась в воздух.

— Каладин?

Он отошел от пропасти, голые ноги шлепали по лужам и беспечно наступали на лозы каменных почек. Склон, по которому он спустился, покрывали плоские сланцевые растения, открывшие себя дождю как книги; сморщенное кружево красных и зеленых листьев связывало обе половины. Спрены жизни — зеленые точки света, более яркие, чем Сил, но маленькие, как споры, — танцевали среди них, увертываясь от капель дождя.

Каладин шел, крошечные ручейки журчали вокруг его ног. Поднявшись, он повернул к баракам. Было пусто, и только Газ пытался вернуть на место разорванный брезент.

Каладин почти приблизился, когда Газ заметил его. Жилистый сержант нахмурился.

— Слишком труслив, а, светлость? Ну, если ты думаешь, что я верну тебе…

Каладин прыгнул вперед и схватил Газа за шею. Газ захрипел и поднял руки, но Каладин, заплетя ему ноги, толкнул его назад. Газ упал на каменистую землю, в воздух полетели брызги. Глаза Газа широко открылись от боли и изумления, он начал задыхаться под давлением железных пальцев Каладина на горле.

— Мир изменился, Газ, — сказал Каладин, наклоняясь к нему поближе. — Я умер в той пропасти. И мой мстительный дух вернулся, чтобы разобраться с тобой.

Газ, извиваясь, отчаянно искал взглядом кого-нибудь, чтобы позвать на помощь, но вокруг было пусто. Каладин легко держал его. В забегах с мостами было кое-что полезное: если ты ухитрился прожить достаточно долго, у тебя появлялись крепкие мышцы.

Каладин слегка разжал пальцы, дав возможность Газу вздохнуть. Потом наклонился к нему еще ближе.

— Мы начнем заново, ты и я. С чистого листа. И я хочу, чтобы ты кое-что понял, с самого начала. Я уже мертв. Ты не можешь повредить мне. Понял?

Газ медленно кивнул, и Каладин еще раз дал ему вздохнуть холодного влажного воздуха.

— Четвертый Мост — мой, — сказал Каладин. — Ты можешь назначать задачи, но я — бригадир. Предыдущий сегодня умер, и ты выбрал меня новым. Понял?

Газ опять кивнул.

— Ты быстро учишься, — сказал Каладин, отпуская сержанта. Он отступил назад, и Газ неуверенно поднялся на ноги. В его глазах полыхала ненависть, но чем-то прикрытая. Как если бы он волновался о чем-то другом, больше, чем об угрозах Каладина.

— Я хочу перестать выплачивать мой долг раба, — сказал Каладин. — Сколько получают мостовики?

— Две чистмарки в день, — ответил Газ, хмурясь и потирая шею.

А на руки раб получает половину. Одну бриллиантовую марку. Жалкие гроши, но они ему нужны. И еще ему нужно сохранить Газа.

— Я буду получать заработанные деньги, — сказал Каладин, — но ты можешь удержать для себя одну марку из каждых пяти.

Газ вздрогнул и сквозь мутную мглу непонимающе посмотрел на него.

— За твои усилия, — сказал Каладин.

— Какие усилия?

Каладин шагнул к нему.

— За твои усилия, во имя Бездны, держаться от меня подальше.

Газ снова кивнул. Каладин отвернулся и пошел прочь. Он ненавидел тратить деньги на подкуп, но Газу нужно было все время напоминать о том, что ему не выгодно убивать Каладина. Одна марка в пять дней — не слишком много, но для человека, рискнувшего выйти в сверхшторм, чтобы защитить свои сферы, этого, быть может, хватит.

Каладин, толкнув тяжелую деревянную дверь, вошел в маленький барак Четвертого Моста. Мостовики точно так же жались внутри. Но что-то изменилось. Неужели они всегда выглядели такими жалкими?

Да. Всегда. Изменился Каладин, не они. Он почувствовал себя странно перемещенным, как если бы разрешил себе забыть — хотя бы частично — последние девять месяцев. Он вернулся назад во времени и начал изучать человека, которым был. Человека, который сражался, и сражался хорошо.

Он не мог стать этим человеком, не мог стереть шрамы, но мог учиться у этого человека, как новый командир взвода учится у победоносных генералов прошлого. Каладин Благословленный Штормом умер, но он был одной крови с Каладином Мостовиком. Потомок с потенциалом.

Каладин подошел к первой сгорбленной фигуре. Человек не спал — кто может спать в сверхшторм? Он сжался, когда Каладин встал на колени рядом с ним.

— Как тебя зовут? — спросил Каладин. Сил слетела вниз, изучая лицо мостовика. Впрочем, он не мог ее видеть.

Человек был старше Каладина, с ввалившимися щеками, карими глазами и коротко остриженными белыми волосами. Короткая борода, метки раба нет.

— Как тебя зовут? — твердо повторил Каладин.

— Пошел ты к шторму, — сказал человек, сворачиваясь в клубок.

Каладин заколебался, потом наклонился к человеку и тихо прошептал:

— Смотри, приятель. Или ты скажешь свое имя, или я буду надоедать тебе. Если и в этом случае ты не скажешь — тогда я вытащу тебя наружу, в шторм, и ты будешь висеть над пропастью на одной ноге, пока не расколешься.

— Тефт, — наконец сказал человек. — Меня зовут Тефт.

— Не так сложно, а? — сказал Каладин, протягивая руку. — Я Каладин. Твой бригадир.

Человек заколебался, потом все-таки пожал руку Каладина, растерянно наморщив лоб. Каладин смутно помнил его. Вроде бы он в бригаде довольно давно, по меньшей мере несколько недель. А до этого был в другой бригаде. Одно из наказаний для мостовика, совершившего мелкое преступление, — перевод в Четвертый Мост.

— Отдыхай, — сказал Каладин, отпуская руку Тефта. — Завтра у нас тяжелый день.

— Откуда ты знаешь? — спросил Тефт, потирая бородатый подбородок.

— Мы — мостовики, — сказал Каладин. — У нас не бывает легких дней.

Тефт заколебался, потом слабо улыбнулся.

— Клянусь Келеком, это правда.

Каладин оставил его и пошел вдоль линии сгорбленных фигур. Он поговорил с каждым, подталкивая или угрожая человеку до тех пор, пока тот не называл своего имени. Все сопротивлялись. Как если бы кроме имен у них ничего не было, и никто не хотел отдавать их за здорово живешь, хотя все казались удивленными — или даже слегка обрадованными, — что кому-то понадобились их имена.

Он хватался за очередное имя, мысленно повторял несколько раз и держал, как драгоценный камень. Имена имели значение. Каждый человек имел значение. Возможно, Каладин умрет во время следующего забега, возможно, сломается под тяжестью моста, и Амарам наконец победит. Но он подготовил все для выполнения своего плана и чувствовал, как крошечный теплый огонек горит в нем.

Огонек от принятого решения и найденной цели. Ответственность.

Он сел, шепча имена людей; Сил опустилась ему на ногу. Она выглядела приободренной. Более яркой. Счастливой. А он чувствовал себя мрачным, усталым и мокрым. И ответственным. Ответственным за этих людей. Он вцепился в ответственность, как горовосходитель, висящий на краю утеса, цепляется за последнюю скальную полку.

Он найдет способ защитить их.

Интерлюдия Ишикк. Нан Балат. Сет

И-1 Ишикк

Ишикк шлепал по воде, направляясь на встречу со странными чужеземцами; он весело насвистывал, на плечах лежал шест с корзиной на каждом конце. Озерные сандалии на погруженных в воду ногах, пара штанов по колено. Никакой рубашки! Ну Ралик не разрешает! Хороший чистозерник никогда не закроет плечи от солнца. Человек, который не получает достаточно солнечного света, может заболеть.

Он свистел, но не потому, что день выдался удачным. Напротив. Сегодняшний день, волей Ну Ралика, был близок к кошмару. Только пять рыб плескалось в корзинах Ишикка, и четверо из них ничего из себя не представляли — самые обычные скучные рыбы. Приливы приходили когда хотели, как если бы Чистозеро пришло в ужасное настроение. Настали плохие дни; это было так же верно, как солнце и прилив.

Чистозеро простиралось во всех направлениях, на сотни миль в ширину, совершенно прозрачная гладкая поверхность.

В самом глубоком месте от мерцающей поверхности до дна было не больше шести футов — а по большей части медленно текущая теплая вода доходила только до середины икры. В озере водились крошечные рыбки, ярко раскрашенные крэмлинги и похожие на угрей спрены реки.

Чистозеро было самой жизнью. Когда-то один король утверждал, что эта земля принадлежит ему. Села Тейлс — так называлось то королевство, и все это было в Эпоху Королевств. Да, короли могут утверждать что хотят, но — Ну Ралик знает — природные границы намного важнее государственных. Ишикк — чистозерник. В первую очередь. Во имя солнца и прилива, он — чистозерник.

Он уверенно шел по воде, хотя иногда это бывало опасно. Приятная теплая вода ласкала его ноги чуть ниже колен, и он почти не поднимал брызг. Однако двигаться надо медленно, и он не делал следующего шага, пока не был уверен, что не наступит на шипогривника или на острый камень.

Впереди гладкую поверхность разбивала деревня Фу Абра, группа домов, стоявших на подводных основаниях. Благодаря куполообразным крышам они походили на камнепочки, выросшие из земли, и на много миль вокруг оставались единственными рукотворными творениями, нарушавшими идеальную гладкость поверхности Чистозера.

Вокруг ходили другие люди, тем же медленным шагом. Можно было и бежать по воде, но зачем? Что может быть такого важного и неотложного, чтобы бежать, шумя и расплескивая воду?

Ишикк покачал головой. Торопятся только иноземцы. Он кивнул Таспику, темнокожему человеку, который шел мимо, толкая маленький плот с несколькими кучами одежды. Скорее всего, он возвращался после стирки.

— Привет, Ишикк, — сказал костлявый человек. — Как рыбалка?

— Ужасно, — отозвался тот. — Вун Макак испортил мне весь день. А как ты?

— Потерял одну рубашку, пока стирал, — приятным голосом отозвался Таспик.

— А. Так уж устроен мир. Мои чужеземцы здесь?

— Конечно. У Мейб.

— Да ниспошлет Вун Макак и они съедят все, что есть в ее доме, — сказал Ишикк, продолжая идти. — Или заразят ее постоянным беспокойством.

— Да ниспошлют это солнце и приливы, — со смешком поддержал его Таспик, не останавливаясь.

Дом Мейб находился неподалеку от центра деревни. Ишикк не знал точно, что заставило ее жить в четырех стенах. Он сам большинство ночей прекрасно спал на плоту. На Чистозере никогда не бывает холодно, разве что во время сверхшторма, который можно легко выдержать. Ну Ралик всегда посылает способ.

Когда приходил сверхшторм, дно Чистозера обнажалось, и ты мог воткнуть свой плот в трещину между двумя каменными грядами и спрятаться за ним, защищаясь от ярости бури. Здесь штормы не такие плохие, как на востоке, где они несут камни и рушат огромные дома. О, он слышал истории о такой жизни. Да ниспошлет ему Ну Ралик никогда не оказаться в таком ужасном месте.

Кроме того, там, скорее всего, холодно. Ишикк всегда жалел тех, кто живет в холоде. Почему они не приходят на Чистозеро?

Да ниспошлет Ну Ралик, чтобы они не захотели, подумал он, идя к дому Мейб. Знай они, насколько прекрасно Чистозеро, все бы ринулись сюда, и нельзя было бы пройти, не наткнувшись на чужеземца!

Он вошел внутрь, его икры оказались на воздухе. Пол покрывал тонкий слой воды, в несколько дюймов. Чистозерники любили строить именно так. Однако иногда, во время отлива, дом становился сухим.

Вокруг его ног прыгали пескари. Обыкновенные мелкие рыбешки, ничего стоящего. Мейб стояла внутри, наблюдая за горшком с рыбным супом. Она кивнула ему. Тучная женщина, она уже несколько лет гонялась за Ишикком, пытаясь поймать его на крючок своей весьма вкусной стряпней. Быть может, однажды ей это удастся.

Иноземцы собрались в углу, за столом, выбрав единственное место в доме, в котором находились подставки для ног, и их ноги не стояли в воде. Ну Ралик, что за дураки! весело подумал он. Внутри, где нет солнца, и еще надели рубашки, защищаясь от его тепла. И ноги не в воде! Ничего удивительного, что у них такие странные мысли.

Он поставил корзины на пол, кивнув Мейб.

Она посмотрела на него.

— Как рыбалка?

— Ужасно.

— Твой суп, сегодня бесплатно, Ишикк. И пускай Вун Макак ругается сколько хочет.

— Большое спасибо, — сказал он, беря из ее рук дымящуюся миску. Она улыбнулась. Теперь он ее. Еще несколько мисок, и он женится на ней.

— В корзине есть колгрил, для тебя, — сказал он. — Поймал рано утром.

На ее полном лице появилась растерянность. Колгрил был очень счастливой рыбой. Суставы не болели добрый месяц после того, как ты его съел, и иногда он давал тебе возможность по форме облаков прочитать, когда друзья собираются посетить тебя. Один колгрил стоил двух недель супа, и теперь она в долгу перед ним.

— Вун Макак смотрит на тебя, — с досадой прошептала она, проверив корзину. — Все в порядке. Как же мне поймать тебя, парень?

— Я рыбак, Мейб, — сказал он, хлюпая супом. Эта миска была предназначена для того, чтобы легко хлюпать. — Трудно поймать рыбака. Сама знаешь.

Он хихикнул и пошел к иноземцам, оставив ее заниматься колгрилом.

Их было трое. Два темнокожих макабаки, хотя и самые странные макабаки, каких он видел за всю жизнь. Один полностью лысый, но с толстыми руками, а ведь большинство их были маленькими и тонкокостными. Второй повыше, с короткими черными волосами, гибкими мышцами и широкими плечами. Мысленно Ишикк назвал одного Брюзга, а второго — Грубиян, по их персональным чертам внешности.

Третий имел светлую, хотя и загорелую кожу, как у алети. Хотя и не очень походил на них, однако. Глаза не такие, и акцент другой. Он говорил по-селайски хуже, чем первые два, чаще всего молчал и казался задумчивым. Ишикк назвал его Мыслителем.

Интересно, как он заработал этот шрам на лице, подумал Ишикк. Жизнь за Чистозером полна опасностей. Много войн, особенно на востоке.

— Ты опоздал, путешественник, — сказал высокий жесткий Грубиян. Видом и сложением он напоминал солдата, хотя никто из них не носил оружия.

Ишикк нахмурился, сел и недовольно вынул ноги из воды.

— Разве сегодня не варли?

— Да, день тот, — сказал Брюзга. — Но мы договорились встретиться в полдень. Понял? — Обычно он говорил больше всех.

— Мы не так далеко от него, — сказал Ишикк. Честно. Кто вообще обращает внимание на час? Только иноземцы. Всегда торопятся.

Брюзга только покачал головой, когда Мейб принесла им суп. Ее дом больше всего походил на то, что в других деревнях называли гостиницей. Она поставила Ишикку мягкую салфетку и стакан сладкого вина, стараясь как можно быстрее расплатиться за колгрила.

— Очень хорошо, — сказал Брюзга. — Рассказывай, приятель.

— За этот месяц я побывал в Фу Ралис, Фу Намир, Фу Альбаст и Фу Морин, — сказал Ишикк, прихлебывая суп. — Никто не видел человека, которого вы ищете.

— Ты задавал правильные вопросы? — спросил Грубиян. — Ты уверен?

— Конечно, я уверен, — ответил Ишикк. — Я занимаюсь этим давным-давно.

— Пять месяцев, — поправил его Грубиян. — И все без толку.

Ишикк пожал плечами.

— Вы хотите, чтобы я рассказывал вам сказки? Вун Макаку это могло бы понравиться.

— Нет, никаких сказок, приятель, — сказал Брюзга. — Только правда.

— Ну, я вам ее уже дал.

— И ты клянешься в этом Ну Раликом, вашим богом?

— Тише! — шикнул на него Ишикк. — Не произносите его имя вслух. Вы что, идиоты?

Брюзга нахмурился.

— Но он же ваш бог, верно? Или его имя настолько свято, что его нельзя произносить?

Эти иноземцы такие дураки! Конечно, Ну Ралик бог их народа, но сам он всегда утверждает, что нет. Всегда нужно обманывать Вун Макака — юного зловредного брата Ну Ралика — и говорить, что ты поклоняешься только ему, иначе он будет ревновать. А вообще о таких вещах можно безопасно говорить только в священном гроте.

— Клянусь Вун Макаком, — многозначительно сказал Ишикк. — Может быть, он сейчас глядит на меня и ругается, если ему так хочется. Я глядел очень внимательно. И не видел ни одного иноземца, похожего на того, кого ты мне описал, — белые волосы, умный язык, стреловидное лицо.

— Иногда он перекрашивает волосы, — сказал Брюзга. — И переодевается.

— Я спрашивал, используя имя, которое ты дал мне, — сказал Ишикк. — Никто не видел его. Но, возможно, я смогу выловить рыбу, которая поможет найти его. — Ишикк потер щетинистый подбородок. — Держу пари, коренастый корт способен на это. Но мне потребуется время, чтобы поймать его, однако.

Все трое посмотрели на него.

— Может быть, в этой рыбе что-то есть, — сказал Грубиян.

— Суеверие, — возразил Брюзга. — Ты всегда был суеверным, Вао.

Грубияна звали не Вао; Ишикк был уверен, что они используют лживые имена. Они назывались ему лживыми именами, и он дал им взамен лживые имена.

— А ты, Тему? — рявкнул Грубиян. — Мы не можем быть уверены, что…

— Господа, — сказал Мыслитель и кивнул на Ишикка, который все еще хлюпал супом. Все трое перешли на другой язык и продолжили яростно спорить.

Ишикк слушал вполуха, пытаясь определить, на каком языке они разговаривали. Языки ему плохо давались. Да и зачем они ему? Разве они помогут ловить или продавать рыбу?

Он искал их человека. Он исходил все вокруг, побывал во многих деревнях Чистозера. Одна из причин, почему он не хочет, чтобы Мейб поймала его. Придется осесть, и будет трудно ловить рыбу. Редкую по меньшей мере.

Его не волновало, почему они ищут этого Хойда, кем бы он ни был. Чужестранцы всегда ищут то, чего у них нет. Ишикк откинулся назад и опустил ноги в воду. Вот так хорошо. Иноземцы, тем временем, закончили спорить. Они сказали ему, что делать, вручили мешочек со сферами и пошлепали по воде.

Как и большинство иноземцев, они носили толстые сапоги, доходящие до колен. И расплескивали воду, когда шли ко входу. Ишикк пошел за ними, кивнул Мейб и подобрал свои корзины. Он вернется позже, поужинать.

Может быть, я должен дать ей поймать меня, подумал он, выходя на солнечный свет и облегченно вздыхая. Ну Ралик знает, что я старею. Может быть, будет приятно расслабиться.

Иноземцы шлепали по Чистозеру. Брюзга на мгновение остановился. Он казался очень разочарованным.

— Где же ты, Бродяга? Что за дурацкий поиск! — И добавил на собственном языке: — Алаванта камалу кайана.

И зашлепал за остальными.

— Ну, насчет «дурака» ты совершенно прав, — хихикнул Ишикк, поворачивая к дому — нужно было проверить ловушки.

И-2 Нан Балат

Нан Балат любил убивать.

Но не людей. Никогда он не трогал людей. Он может убивать только животных.

Главным образом маленьких. Непонятно почему, это позволяло ему чувствовать себя лучше. Просто лучше.

Он сидел на крыльце своего особняка и выдергивал ноги маленькому крабу — одну за другой. Сначала он тянул легко, и животное замирало. Потом он тянул сильнее, и краб начинал извиваться. Связки сопротивлялись, но потом с громким треском лопались. Краб какое-то время еще дергался, но Нан Балат держал его ногу, проткнув тварь двумя пальцами другой руки. Он с удовлетворением вздохнул. Отрывание ног успокаивало его, заставляло отступить боль, терзающую искалеченное тело. Выдранную ногу он швырял через плечо и переходил к следующей.

Он никому не рассказывал о своей привычке. Тем более Эйлите. Каким-то образом ему надо поддерживать душевное равновесие, верно?

Закончив с ногами, он встал, опираясь на палку, и окинул взглядом сад имения Давар. Его окружали каменные стены, по которым вились самые разнообразные лозы. Великолепные лозы, хотя только Шаллан по-настоящему ценила их. В этой высокогорной области Джа Кеведа, лежавшей на запад и юг от Алеткара, рядом с Пиками Рогоедов, росло множество лоз. Они вились повсюду, оплетая особняки, стены, лестницы. Снаружи, в дикой природе, они свисали с деревьев, покрывали каменистые пустоши, такие же вездесущие, как трава в других областях Рошара.

Балат подошел к краю крыльца. Вдали пели дикие сонглинги, скребя свои остроконечные раковины. Каждый играл разные ноты в собственном ритме, это никак нельзя было назвать мелодией.

Мелодии создают люди, не животные. Но животные действительно пели, и, как казалось иногда, пели друг другу.

Балат спустился с крыльца, осторожно шагая со ступеньки на ступеньку, лозы качались и убегали из-под его ног. Шаллан уехала почти шесть месяцев назад. Этим утром самоперо сообщило, что она сумела выполнить первую часть плана — стать подопечной Джаснах Холин. Таким образом его сестра-ребенок, никогда раньше не покидавшая поместье, готовится ограбить самую влиятельную женщину в мире.

Спускаться по ступенькам — унылая тяжелая работа. Двадцать три года, подумал он, и уже калека. Он чувствовал постоянную скрытую боль. Очень тяжелый перелом, и хирург уж было решил отнять всю ногу. Возможно, он должен быть благодарен судьбе, что этого не потребовалось, но теперь он всегда должен ходить с палкой.

Скрак играла с чем-то в посаженной зелени, месте, где росла трава и не было лоз. Большая громгончая крутилась и грызла предмет, прижав антенны к голове.

— Скрак, — позвал Балат, ковыляя вперед. — Что ты там нашла, девочка?

Громгончая посмотрела на хозяина, подняв антенны вверх. Потом затрубила двумя голосами, перекрывающими друг друга, и опять принялась играть.

Проклятая тварь, ласково подумал Балат. Никогда не добиться от нее полного подчинения. Он выращивал громгончих с юности и обнаружил — как и многие до него — что чем умнее они становятся, тем меньше слушаются приказов. О, Скрак, конечно, была предана ему, но в мелких делах не обращала на него внимания. Как маленькая девочка, пытающаяся доказать свою независимость.

Подойдя ближе, он увидел, что Скрак сумела поймать сонглинга. Создание, размером с кулак, выглядело как остроконечный диск с четырьмя руками, которые торчали из боков и скребли по верхушке. Снизу четыре короткие ноги, с помощью которых сонглинг держался на каменной стене, но Скрак уже сжевала две из них. И две руки тоже и сумела расколоть раковину. Балат едва не забрал животное у нее, чтобы оторвать две оставшиеся ноги, но решил, что будет лучше, если Скрак тоже повеселится.

Скрак опустила сонглинга на землю и посмотрела на Балата, ее антенны вопросительно поднялись. Ее тело было узкое и упругое, сидя на ляжках, она вытягивала перед собой все шесть ног. У громгончих не было ни панциря, ни кожи. Их тело покрывало нечто промежуточное, гладкое на ощупь, и, в отличие от панциря, оно было тверже кожи и состояло из переплетающихся секций. Треугольное лицо громгончей излучало любопытство, ее глубокие черные глаза глядели на Балата. Она негромко затрубила.

Балат улыбнулся и почесал за ушной раковиной гончей. Скрак прислонилась к нему — а весила она, наверно, не меньше его. Самые большие громгончие были человеку по пояс, но Скрак принадлежала к более маленькой и быстрой породе.

Сонглинг задергался, и Скрак яростно обрушилась на него, дробя его панцирь сильными наружными жвалами.

— Как ты думаешь, я трус, Скрак? — спросил Балат, садясь на скамью. Он отставил палку в сторону и схватил маленького краба, прятавшегося рядом со скамьей и сделавшего свою раковину белой, под цвет камня.

Он держал извивающееся животное. Зеленая трава, которую он выращивал, стала уже не такой робкой и высовывалась из камня буквально через несколько мгновений после того, как он проходил. Другие экзотические растения тоже высунулись из раковин или ям в земле, и вскоре ветер колыхал вокруг него красные, оранжевые и голубые полосы цветов. Но, конечно, вокруг громгончей оставался голый камень. Скрак слишком любила поиграть с добычей, и даже прирученные растения скрывались от нее в своих убежищах.

— Я не в состоянии охотиться за Джаснах, — сказал Балат, начиная отрывать ноги крабу. — Только женщина может подобраться к ней настолько близко, чтобы украсть Преобразователь. Мы так решили. Кроме того, кто-то же должен оставаться здесь и заботиться о доме.

Слабые оправдания. Он чувствовал себя трусом. Он оторвал еще несколько ног, но не успокоился. Слишком маленький краб, слишком легко отрывать.

— Скорее всего, план не сработает, — сказал он, отрывая последнюю. Без ног создание выглядело очень странно. Краб был еще жив, однако. Но как вы узнаете это? Без ерзающих ног животное казалось мертвым, как камень.

Руки, подумал он. Мы машем ими и чувствуем себя живыми. Вот для чего они нужны. Он вставил пальцы между половинок раковины краба и начал разрывать ее. По крайней мере приятное чувство сопротивления.

Семья разбита. После многолетних страданий от деспотичного характера отца Тет Виким впал в отчаяние, а Аша Джушу ударился в разврат.

Только Балат остался невредимым. Балат и Шаллан. Ее-то всегда оставляли в покое и никогда не били. Иногда Балат даже ненавидел ее за это, но можно ли по-настоящему ненавидеть такую как Шаллан? Робкую, спокойную, нежную.

Я бы никогда не разрешил ей идти, подумал он. Должен быть другой путь.

Она не справится; скорее всего, она ужасно напугана. Просто чудо, что она зашла так далеко.

Он бросил куски краба через плечо. Если бы Хеларан был жив.

Их старший брат — известный как Нан Хеларан, первый сын, — постоянно восставал против отца. Ну, а сейчас он мертв, как и отец. Они оставили за собой семью калек.

— Балат! — крикнул чей-то голос. На крыльце появился Виким. Похоже, юноша преодолел последний приступ меланхолии.

— Что там? — крикнул Балат, вставая.

Виким скатился по ступенькам, торопясь к нему. Лозы и трава прятались под его ногами.

— У нас неприятность.

— Большая?

— Достаточно большая, я бы сказал. Пошли.

И-3 Благословление безвестности

Сет-сын-сын-Валлано, Не-знающий-правду из Синовара, сидел на деревянном полу таверны, пиво из лависа медленно просачивалось через его коричневые штаны.

Грязная, рваная и протертая, его одежда совсем не напоминала простое, но элегантное белое одеяние, в котором пять лет назад он убил короля Алеткара.

Голова склонена, руки на коленях, оружия нет. Уже несколько лет он не вызывал Клинок Осколков и чувствовал себя так, как если бы столько же лет не мылся. Но он не жаловался. Если ты выглядишь как горемыка, люди будут считать тебя горемыкой. И никто не попросит горемыку убивать людей.

— То есть он сделает все, что ты скажешь? — сказал один из шахтеров, сидевших у стола. Его одежда почти ничем не отличалась от одежды Сета: грязь и пыль покрывали ее настолько плотно, что было почти невозможно отличить грязную кожу от грязной одежды. За столом сидело четверо шахтеров, державших глиняные кружки с пивом. Комната пропахла потом и грязью. Низкий потолок, окна — только с подветренной стороны — простые щели. Стол опасно держался на нескольких кожаных ремнях, дерево в центре треснуло.

Тук — нынешний хозяин Сета — поставил свою кружку на наклонную сторону стола. Она просела под тяжестью его руки.

— Да, сделает. Эй, курп, погляди на меня.

Сет поглядел вверх. На местом бавлендском диалекте «курп» означало ребенок. Сет привык к этому унизительному прозвищу. Хотя ему уже исполнилось тридцать пять — и прошло семь лет с того времени, как его назвали Не-знающим-правду, — большие круглые глаза его народа, невысокий рост и склонность к облысению заставляли восточников говорить, что они выглядят, как дети.

— Встань, — приказал Тук.

Сет встал.

— Прыгни вверх и вниз.

Сет прыгнул.

— Вылей пиво Тона себе на голову.

Сет протянул руку.

— Эй, — сказал Тон, поспешно убирая кружку с пивом. — Нет, только не это. Я не дам.

— Если ты не дашь, — сказал Тук, — он не сможет вылить себе на голову, ну?

— Прикажи чего другое, Тук, — проворчал Тон.

— Лады. — Тук вынул из-за отворота сапога нож и бросил его Сету. — Курп, отрежь себе кисть руки.

— Тук, — сказал один из шахтеров, простуженный человек по имени Амарк. — Это подло, ты знаешь.

Тук, однако, не отменил приказ, и Сет начал его выполнять, вонзив нож в плоть руки. С грязного лезвия закапала кровь.

— Перережь себе горло, — сказал Тук.

— Тук, — сказал Амарк, вставая. — Это не…

— Заткнись, — сказал Тук. Несколько групп людей с других столов глядели на них. — Ты увидишь. Курп, перережь себе горло.

— Мне запрещено забирать собственную жизнь, — тихо сказал Сет по-бавлендски. — Я Не-знающий-правду, и природа моих страданий не дозволяет мне вкусить смерть от своей руки.

Амарк опять уселся, выглядя глупо.

— Мать всей пыли, — воскликнул Тон. — Он всегда так говорит?

— Как так? — спросил Тук, делая глубокий глоток из кружки.

— Гладкие слова, мудреные и правильные. Как у светлоглазого.

— Да, — сказал Тук. — Он раб, нет, лучше, чем раб, потому как из Сина. Он не убегает, не возражает и все такое. И ему не надо платить. Он как паршмен, только умнее. Стоит много сфер, шоб я пропал. — Он посмотрел на остальных. — Можешь взять его на шахту, он будет работать, а деньги будешь получать ты. Он сделает все, что захочешь. Уберет навоз из уборной, вымоет дом. Всякое полезное, ну, ты знаешь.

— Как же ты его добыл, а? — спросил другой человек, потирая подбородок.

Тук был сезонным рабочим, бродившим из города в город. Он показывал Сета, чтобы побыстрее завести друзей.

— О, эт целая история, — сказал Тук. — Иду эт я раз через горы на юг, ты знаешь, и вдруг слышу странный вой. Ну, не ветра, ты знаешь, и тута я…

Вся эта история была сплошной выдумкой. Предыдущий хозяин Сета — фермер в соседней деревне — продал его Туку за мешок с семенами. Фермер, в свою очередь, получил его от бродячего торговца, а тот от сапожника, выигравшего его в нелегальной игре в карты. А до них еще дюжина.

Сначала темноглазые простолюдины наслаждались, обладая рабом.

Большинству людей рабы были не по карману, а паршмены стоили еще дороже. Поэтому иметь кого-то вроде Сета было новым и интересным. Он чистил полы, пилил дрова, помогал на полях и носил тяжести. Некоторые обращались с ним хорошо, другие — нет.

Но всегда избавлялись от него.

Возможно, они чувствовали, что он способен на много большее, чем они осмеливались потребовать. Одно дело иметь раба. А что, если раб говорит как светлоглазый и знает намного больше тебя? И они чувствовали себя неуютно.

Сет пытался играть свою роль, заставить себя стать более грубым. Очень трудно, практически невозможно. Что сказали бы эти люди, узнай они, что человек, опустошающий их ночной горшок, — Носитель Осколков и Волноплет? Ветробегун, как Сияющие в старину? В то мгновение, когда он призывал Клинок, его глаза из темно-зеленых становились бледно-сапфировыми и почти сияли — эффект его особого оружия.

Как хорошо, что никто из них не знал. Сет благословлял свое униженное положение; каждый день, когда он не убивал, а чистил или копал, был победой. Тот вечер, пять лет назад, все еще являлся ему во снах. До этого ему тоже приказывали убивать, но всегда тайно, по-тихому. Никогда раньше ему не отдавали таких ужасных приказов.

«Убей, уничтожь и проруби себе дорогу к королю. И пусть тебя увидят. Оставь свидетелей. Раненых, но живых».

— …вот тут он и поклялся служить мне всю жизнь, — закончил Тук. — С тех пор он со мной.

Слушатели повернулись к Сету.

— Это правда, — сказал Сет, как ему приказали раньше. — До последнего слова.

Тук улыбнулся. Сет не доставлял ему беспокойства; вероятно, он считал естественным, что Сет повинуется ему. Возможно, поэтому он оставался хозяином Сета дольше других.

— Ну, — сказал Тук, — пора идтить. Завтра рано вставать. Много новых мест и новых дорог….

Он любил думать о себе как о бывалом путешественнике, хотя, насколько Сет мог судить, ходил по широкому кругу. В этой части Бавленда находилось много мелких шахт — и мелких деревень. Скорее всего, год за годом Тук бывал в одних и тех же деревнях, но на шахтах работало множество временных рабочих. Никто не помнил его, если, конечно, кто-то не обратил внимание на его рассказы, приправленные ужасными преувеличениями.

Ужасными или нет, но шахтеры хотели еще. Они предлагали ему пиво и требовали от него новых рассказов, и он скромно соглашался.

Сет сидел тихо, ноги подогнуты, руки на коленях, по руке стекает кровь. Знали ли паршенди, убегая из Холинара той ночью, на что они обрекают его, выбросив Клятвенный Камень? Сету понадобилось время, чтобы найти его, а потом он стоял у дороги, спрашивая себя, найдут ли его и казнят — надеясь, что его найдут и казнят, — пока проезжавший мимо торговец не заинтересовался им. И Сет стоял в одной набедренной повязке. Честь заставила его сбросить с себя белые одежды, по которым его было легко узнать. Он должен был сохранить себя, чтобы подольше страдать.

Короткое объяснение — без подробностей преступления — и Сет уже ехал на задке тележки торговца. Торговец, человек по имени Авадо, оказался достаточно умен и мгновенно сообразил, что из-за смерти короля на всех иностранцев будут смотреть косо. И он отправился в Джа Кевед, не подозревая, что укрывает убийцу Гавилара.

Алети не искали его. Они предположили, что он, печально знаменитый «Убийца в Белом», сбежал вместе с паршенди. Скорее всего, они собирались встретить его где-нибудь на Разрушенных Равнинах.

Наконец шахтеры устали от историй Тука, которые он рассказывал все более заплетающимся языком. Они распрощались с ним, не обращая внимания на ясный намек на то, что еще одна кружка пива помогла бы ему вспомнить самую интересную историю: однажды он увидел саму Смотрящую в Ночи и украл у нее сверкающие сферы. Этот рассказ всегда беспокоил Сета, потому что напоминал о странной сфере, которую ему дал Гавилар. Он спрятал ее в Джа Кеведе. Странная непонятная вещь, но он не хотел рисковать, зная, что в любую минуту хозяин может найти ее.

Никто не предложил Туку еще одну кружку пива; он неохотно встал со стула, махнул Сету и, спотыкаясь, вышел из таверны. Снаружи царила темнота. В этом городке, Железнодоле, было несколько сотен домов и три разных таверны. Его можно было назвать столицей Бавленда — маленькой, почти никому не ведомой области к югу от Пиков Рогоедов. Географически область принадлежала Джа Кеведу, но даже ее кронпринц держался от нее подальше.

Вслед за хозяином Сет пошел по улице, которая вела в самый жалкий район города. Тук был слишком беден, чтобы снимать комнату в хорошем — или даже просто приличном — районе. Сет оглянулся, желая, чтобы Вторая Сестра, которую восточники называли Номон, поднялась над горизонтом и дала хоть чуть-чуть света.

Тук пьяно брел впереди, потом внезапно упал. Сет вздохнул. Не в первый раз ему придется тащить хозяина домой. Он встал на колени, собираясь поднять Тука.

И застыл. Из-под тела хозяина вытекала теплая струйка. И только сейчас он заметил нож, вонзившийся в шею Тука.

Сет насторожился. Из переулка появилась группа бандитов. Один из них поднял руку, свет звезд осветил нож, который он собирался бросить в Сета. Сет напрягся. В мешочке у Тука было несколько заряженных сфер, из которых он мог вытянуть Штормсвет.

— Погоди, — прошипел один из бандитов.

Человек с ножом замер. Другой бандит подошел ближе и внимательно оглядел Сета.

— Он из Сина. Мы не охотимся на крэмлингов.

Остальные оттащили труп в переулок. Человек с ножом опять поднял свое оружие.

— Может заорать.

— Тогда почему молчит как рыба? Секи, они безвредны. Почти как паршмены. Мы можем продать его.

— Может быть, — сказал другой. — Он испуган. Только посмотри на его рожу.

— Иди сюда, — сказал первый бандит, махнув Сету рукой.

Он подчинился и вошел в переулок, который внезапно осветился — бандиты открыли мешочек Тука.

— Келек, — сказал один из них, — не стоило усилий. Пригоршня обломков и две марки. Ни одного брума.

— А что я вам говорю, — сказал первый. — Мы можем продать этого урода. Людям нравятся рабы из Сина.

— Да он еще пацан.

— Не-а. Это они так выглядят. Эй, а эт чо? — Он выхватил из руки человека, пересчитывающего сферы, мерцающий кусок камня. Совершенно обычный камень, немного кристаллов кварца и ржавая железная прожилка сбоку. — Эт чо?

— Какое-то дерьмо, — сказал один из бандитов.

— Я должен заявить тебе, — тихо сказал Сет, — что ты держишь мой Клятвенный Камень. Пока ты обладаешь им, ты — мой хозяин.

— Чо, чо? — спросил другой бандит, вставая.

Первый, зажав камень в кулаке, бросил острожный взгляд на остальных. Потом посмотрел на Сета.

— Твой хозяин? Что это значит? Поясни!

— Я должен подчиняться тебе, — сказал Сет, — во всем, хотя я не выполню приказ убить самого себя.

Он также не мог отдать Клинок, но сейчас об этом лучше было не вспоминать.

— Будешь подчиняться мне? — спросил бандит. — Типа делать все, чо я скажу?

— Да.

Все?

Сет закрыл глаза.

— Да.

— Ну, эт интересно, — задумчиво сказал бандит. — Очень интересно…

Вторая часть Освещающие Шторма Далинар. Каладин. Адолин


Главная карта Разрушенных равнин. На востоке можно ясно различить Башню, самое большое плато. На западе видны военлагеря. Глифы и номера плато удалены, чтобы сохранить ясность изображения. Это более мелкое воспроизведение оригинала, висящего в картографическом кабинете Его Величества короля Элокара

Глава двенадцатая Объедини их…

Старый друг, я надеюсь, что это послание найдет вас здоровым. Хотя вы, в сущности, бессмертны, мне представляется, что в вашем положении хорошее здоровье не помешает.

— Сегодня, — объявил король Элокар, выезжая под ясное безоблачное небо, — великолепный день, чтобы убить бога. Что скажете?

— Несомненно, Ваше Величество, — быстро и гладко ответил Садеас с понимающей улыбкой. — Можно сказать, что боги, как правило, боятся аристократов Алеткара. По меньшей мере большинства из нас.

Адолин покрепче сжал поводья. Он всегда напрягался, когда кронпринц Садеас начинал говорить.

— Быть может, нам лучше поехать впереди? — прошептал Ринарин.

— Я хочу послушать, — тихо ответил Адолин.

Он и его брат ехали в авангарде колонны, рядом с королем и кронпринцами. За ними шла величественная процессия: тысяча солдат в синих мундирах Холина, толпа слуг и даже женщины в паланкинах, которые должны были посмотреть на охоту. Адолин поглядел на них, протягивая руку к фляге.

Он надел Доспехи Осколков и теперь должен брать ее очень осторожно, если не хочет раздавить. Мышцы реагировали слишком быстро и сильно, и нужен был немалый опыт, чтобы правильно пользоваться ими. Время от времени Адолин все еще допускал промахи, хотя владел Доспехами — унаследованными от родственника со стороны матери, — с шестнадцатого дня рождения. С того времени прошло уже семь лет.

Он повернулся и сделал большой глоток тепловатой воды. Садеас ехал слева от короля, а Далинар — еще крепкий отец Адолина — справа. Последним кронпринцем на охоте был Вама, не Носитель Осколков.

Король блистал в золотых Доспехах Осколков, хотя в Доспехах кто угодно выглядел королем. Даже Садеас смотрелся весьма внушительно в красных Доспехах, хотя багровое лицо-луковица портило впечатление. Садеас и король гордо выставляли Доспехи напоказ. И… да, возможно, сам Адолин. Его были раскрашены в синее, к шлему прикреплено несколько украшений, и еще полдроны, благодаря которым он выглядел куда более устрашающе. Как можно не выставлять себя напоказ, если носишь нечто столь величественное, как Доспехи Осколков?

Адолин сделал еще один глоток, слушая, как король рассказывает о возбуждении, охватывающем его во время охоты. Только один Носитель Осколков в этом шествии — да что там, во всех десяти армиях — никак не украшал свои Доспехи. Далинар Холин. Отец оставил Доспехам их естественный синевато-серый цвет.

Далинар, с мрачным лицом, ехал рядом с королем. Шлем он привязал к седлу, открыв квадратное лицо с короткими черными волосами, побелевшими на висках. Мало кто из женщин назвал бы Далинара Холина симпатичным: неправильный нос, крупные и жесткие черты лица. Лица воина.

Он ехал на огромном ришадиумском жеребце по кличке Кавалер, одном из самых крупных коней, которых Адолин видел за всю жизнь, — и если король и Садеас выглядели как цари, Далинар каким-то образом ухитрился выглядеть солдатом. Для него Доспехи были не украшением, а рабочим инструментом. И он никогда не ошибался в расчете силы или скорости, которые Доспехи ему давали. Для него, Далинара Холина, носить Доспехи было нормальным состоянием — скорее без них он чувствовал себя как без кожи. Возможно, именно поэтому он заработал репутацию одного из самых великих воинов и генералов, когда-либо живших на Рошаре.

Адолин страстно желал, чтобы внешне отец чуть побольше соответствовал своей репутации.

Он думает о видениях, догадался Адолин, перехватив отсутствующее выражение и тревогу в глазах отца.

— Прошлой ночью опять, — шепнул он Ринарину. — Во время сверхшторма.

— Знаю, — ответил Ринарин взвешенным размеренным голосом. Он всегда отвечал с задержкой, как если бы взвешивал слова в уме. Некоторые женщины признавались, что манера разговора Ринарина заставляла их чувствовать себя так, как если бы их мысленно разбирали на части. Они дрожали, разговаривая с ним, хотя сам Адолин никогда не находил младшего брата даже на чуточку неприятным.

— И что, по-твоему, они означают? — спросил Адолин, говоря так тихо, что только Ринарин мог его слышать. — Отцовские… приступы?

— Не знаю.

— Ринарин, мы не можем делать вид, что их не существует. Солдаты болтают. Все десять армий полны слухами!

Далинар Холин сходил с ума. Во время сверхшторма он валился на пол, его била дрожь. Потом начинал нести чушь. Часто вспрыгивал на ноги и молотил руками по воздуху; в голубых глазах плескалось безумие. Адолин должен был держать его, иначе он мог ранить себя или других.

— Он видит вещи, — сказал Адолин. — Или думает, что видит.

От галлюцинаций страдал еще дед Адолина. Состарившись, он решил, что вернулся на войну. Быть может, то же самое происходит с Далинаром? Быть может, он снова переживает первые битвы, дни, когда он заслужил славу? А может быть, он опять и опять видит ту ужасную ночь, когда Убийца в Белом убил его брата? Но почему после приступов он так часто упоминает Сияющих Рыцарей?

В результате сам Адолин чувствовал себя больным. Далинар, по кличке Терновник, был гением боя и живой легендой. Он и его брат, вместе, сумели объединить кронпринцев Алеткара, которые столетиями враждовали друг с другом. Он победил на дуэлях множество людей, выиграл дюжины сражений. Все королевство глядело на него. И сейчас тоже.

И что я должен сделать, когда человек, которого я люблю, — величайший человек из всех живущих, — сходит с ума?

Садеас рассказывал о недавней победе. Два дня назад он добыл еще одно гемсердце, и король вроде бы еще не слышал об этом. Адолин напрягся, слушая его похвальбу.

— Мы должны перейти назад, — сказал Ринарин.

— У нас достаточно высокий ранг, — ответил Адолин.

— Мне не нравится, как ты себя ведешь, когда Садеас рядом.

Мы должны не спускать глаз с этого человека, Ринарин, подумал Адолин. Садеас знает, что отец слабеет. Он обязательно попытается ударить. Адолин, однако, заставил себя улыбнуться и постарался расслабиться, чтобы перед Ринарином выглядеть уверенным в себе. В целом совсем не трудно. Он всю жизнь дрался на дуэлях, бездельничал и приударял за любой симпатичной девушкой. Последнее время, однако, жизнь противилась тому, чтобы он продолжал радоваться таким простым удовольствиям.

— …в последнее время примером храбрости, Садеас, — говорил король. — Ты храбро себя вел, захватывая гемсердце. Ты заслуживаешь похвалы.

— Спасибо, Ваше Величество. Однако соревнование становится все менее захватывающим, потому что в последнее время кое-кто перестал участвовать. Мне кажется, что со временем даже лучшее оружие тупеет.

Далинар, который раньше обязательно ответил бы на завуалированный намек, не сказал ни слова. Адолин стиснул зубы. Совершенно бесчестно со стороны Садеаса выпускать стрелы в отца в его нынешнем состоянии. Быть может, Адолин должен вызвать на дуэль высокомерного ублюдка. Кронпринцам не бросают вызов — если вы не готовы к страшному шторму взамен. Но, может быть, он решится. Может быть…

— Адолин, — предостерегающе сказал Ринарин.

Адолин посмотрел в сторону. Оказывается, он вытянул руку, как если бы хотел призвать Клинок. Вместо этого он ухватился за поводья. Проклятый штормом, подумал он. Оставь отца в покое.

— Почему бы нам не поговорить об охоте? — сказал Ринарин. Как обычно, самый младший Холин ехал с абсолютно прямой спиной, совершенная посадка, глаза спрятаны за очками, образец благопристойности и серьезности. — Почему она тебя не возбуждает?

— Ба! — сказал Адолин. — Все почему-то считают охоту интересным занятием, но не я. И мне не важно, насколько велико животное, — в конце концов это бойня, и никак иначе.

Дуэль — вот это действительно возбуждает. Клинок Осколков в руке, а перед тобой соперник, умелый, искусный и осторожный. Мужчина против мужчины, сила против силы, ум против ума. С этим не сравнится никакая охота на глупого зверя.

— Может быть, тебе стоило пригласить Джаналу, — сказал Ринарин.

— Она бы не пошла, — сказал Адолин. — Не после… ну, ты знаешь. Вчера Рилла была в голосе. Лучше всего было просто уйти.

— Ты должен был вести себя с ней поумнее, — неодобрительно заметил Ринарин.

Адолин промямлил что-то неразборчивое. Не он виноват в том, что его чувства так быстро сгорают. Ну, технически, в этот раз ошибся именно он. Но так происходило редко. Так, случайность.

Король начал на что-то жаловаться. Ринарин и Адолин отстали, и Адолин не слышал слов короля.

— Подъедем ближе, — сказал Адолин, посылая жеребца вперед.

Ринарин округлил глаза, но последовал за ним.

* * *

«Объедини их…»

Слова гремели в мозгу Далинара. Он не мог избавиться от них. Они пожирали его, пока он вел Кавалера по каменистому, усыпанному булыжниками плато Разрушенных Равнин.

— Мы еще не приехали? — спросил король.

— Мы в двух или трех плато от места охоты, Ваше Величество, — рассеянно сказал Далинар. — Еще примерно час, если соблюдать надлежащий темп. Если бы был наблюдательный пункт, мы бы уже могли увидеть охотничий павильон и…

— Наблюдательный пункт? А что ты скажешь вот о том каменном холме впереди?

— Возможно, — сказал Далинар, внимательно оглядывая башнеподобный холм. — Можно послать разведчиков и проверить…

— Разведчиков? Ба, мне нужно размять ноги, дядя. Ставлю пять полных брумов, что я доберусь до вершины быстрее тебя.

И король под грохот копыт помчался прочь, оставив за спиной пораженную группу светлоглазых, слуг и стражей.

— Шторм побери! — выругался Далинар, ударяя жеребца. — Адолин, принимай командование. Проверь следующее плато на всякий случай.

Сын, ехавший сзади, кивнул. Далинар галопом помчался за фигурой в золотой броне и длинном голубом плаще. Копыта стучали по камню, мимо проносились причудливые каменные холмы. Впереди, у самого края плато, поднималась крутая, похожая на шпиль скала. Здесь, на Разрушенных Равнинах, их хоть пруд пруди.

Проклятый мальчишка. Далинар все еще думал об Элокаре как о мальчике, хотя королю уже исполнилось двадцать семь. Но иногда он вел себя и действовал как мальчишка. Почему он никогда не предупреждает, когда выкидывает такие фокусы?

Тем не менее Далинар признался себе, что чувствует себя хорошо, скача вот так, свободно, без шлема, ветер в лицо. Пульс бился так, как если бы он участвовал в скачках и пропустил буйное начало. На мгновение Далинар забыл о всех своих неприятностях и словах, звучавших в голове.

Король хочет гонку? Что ж, он ее получит.

Он проскакал мимо короля. Даже чистопородный жеребец Элокара не мог состязаться с Кавалером, чистокровным ришадиумом, на две ладони выше и много сильнее любой обыкновенной лошади. Эти животные сами выбирают себе наездников, и повезло только дюжине людей во всех лагерях, в том числе Далинару и Адолину.

Через несколько секунд Далинар оказался у подножия скалы. Кавалер еще скакал, а Далинар уже выпрыгнул из седла. Он сильно ударился, но Доспехи Осколков смягчили удар, под металлическими сапогами захрустел камень, он заскользил и остановился. Люди, никогда не носившие Доспехи — и привыкшие к их младшим двоюродным братьям, обычным кольчугам и латам, — даже не понимали разницу. Доспехи Осколков не просто вооружение — это нечто намного большее.

Он побежал к подножию скалы, Элокар скакал сзади. Далинар прыгнул — усиленные Доспехами ноги унесли его вверх на восемь футов — и схватился за каменную полку. Он начал подниматься, Доспехи давали ему силу многих людей. Внутри поднялась Дрожь соревнования. Не такая острая, как Дрожь битвы, но достойная замена.

Внизу заскрипел камень, Элокар тоже лез вверх. Далинар не стал глядеть вниз. Он сосредоточил взгляд на маленькой естественной платформе на самой вершине сорокафутовой скалы. Он ощупал камень закованными в металл пальцами, ища зацепку. Латные перчатки полностью покрывали руки, но каким-то образом древнее оружие передавало ощущения на пальцы. Как если бы он надел тонкие кожаные перчатки.

Скрип раздался сбоку, потом послышалось негромкое ругательство. Элокар выбрал другой путь, надеясь обогнать Далинара, но оказался на абсолютно отвесном склоне, без зацепок, и застрял.

Король посмотрел на Далинара, его золотой панцирь сверкнул. Он напряг челюсть, посмотрел вверх и резко прыгнул на осыпь.

Глупый мальчишка, подумал Далинар, когда король на мгновение завис в воздухе, потом сумел ухватиться за торчащий камень и повис, болтая ногами. Потом король подтянулся вверх и продолжил подниматься.

Далинар бешено полез вверх, камень крошился под его железными пальцами, осколки падали вниз. Он напрягался, тянулся и сумел оказаться прямо перед королем. До вершины оставалось несколько футов. Внутри пела Дрожь. Он достигнет цели, победит. Он не может проиграть. Он должен…

«Объедини их».

Он остановился, сам не зная почему, и племянник вырвался вперед.

Элокар встал на ноги на маленькой вершине скалы и победоносно засмеялся. Повернувшись к Далинару, он протянул ему руку.

— Ветра Штормов, дядя, ну и гонка! А в конце я был уверен, что ты меня сделаешь!

Далинар улыбнулся, видя триумф и радость на лице Элокара. Молодому человеку нужны победы. Даже такие маленькие. Спрены славы — крошечные золотые шары света — стали возникать вокруг него, привлеченные чувством победы. Благословив свое колебание, Далинар взял руку короля, позволив Элокару вытащить себя наверх. На вершине естественной башни хватало места как раз для двоих.

Тяжело дыша, Далинар хлопнул короля по спине, металл лязгнул об металл.

— Прекрасная гонка, Ваше Величество. Вы великолепно сыграли.

Король лучезарно улыбнулся. Золотые Доспехи сверкали под лучами полуденного солнца, он поднял забрало, открыв светло-желтые глаза, сильный нос и чисто выбритое лицо, даже слишком красивое — полные губы, широкий лоб и твердый подбородок. Он очень напоминал Гавилара, но у того был сломанный нос и ужасный шрам на подбородке.

Под ними скакала Кобальтовая Гвардия и свита Элокара, включая Садеаса, который тоже носил Доспехи, красные, но не являлся полным Носителем — Клинка у него не было.

Далинар осмотрелся. С такой высоты он мог видеть достаточно большую часть Разрушенных Равнин, и на мгновение его захлестнуло странное чувство узнаваемости. Как будто он уже стоял на этом же месте раньше, глядя на разрушенный ландшафт.

Удар сердца, и мгновение ушло.

— Там, — сказал Элокар, указывая золотой перчаткой. — Я вижу нашу цель.

Далинар заслонил глаза от слепящего солнца и увидел большой крытый павильон в трех плато отсюда; над ним развевался королевский флаг. Туда вели широкие постоянные мосты, и он находился относительно близко к той части Разрушенных Равнин, которой владели алети. Это плато удерживал сам Далинар. Сегодня король будет охотиться на живущего здесь взрослого скального демона; его сердце — лакомая добыча.

— Ты опять оказался прав, дядя, — сказал Элокар.

— Пытаюсь не изменять этой привычке.

— Не могу обвинить тебя в этом, как мне кажется. Хотя могу побить тебя в гонке, сейчас и потом.

Далинар улыбнулся.

— Я чувствовал себя так, как если бы вернулся в юность и гнался за Гавиларом в очередном пустяшном соревновании.

Губы Элокара сжались в тонкую линию, спрены славы скользнули прочь. Упоминание имени отца не обрадовало его; он постоянно чувствовал, как другие сравнивают его со старым королем, и не в его пользу. К сожалению, чаще всего они были правы.

— Наверно, мы выглядели как десять дураков, когда лезли наверх, — быстро сказал Далинар. — Я бы хотел, чтобы вы заранее сообщали мне о своих намерениях. Тогда я сумел бы подготовить вашу почетную гвардию. Все-таки военная зона.

— Ба. Ты слишком беспокоишься, дядя. За все эти годы паршенди никогда не нападали так близко к нашей части Равнин.

— Ну, а что было две ночи назад?

Элокар громко вздохнул.

— Сколько раз я должен повторять одно и то же, дядя? С Клинком в руке я могу сразиться хоть с тысячей солдат врага. Поэтому они могут послать кого-нибудь ночью, когда темно и тихо, и вот от этого ты должен защищать меня.

Далинар не ответил. Элокар панически — нет, параноидально — боялся наемных убийц. Но кто может обвинить его в этом, учитывая то, что случилось с его отцом?

Прости, брат, подумал он, как делал каждый раз, когда вспоминал ту ночь. Гавилар умер, один, и рядом не было брата, который защитил бы его.

— Я расследовал дело, как вы и просили, — сказал Далинар, отгоняя прочь ужасные воспоминания.

— И что нашел?

— Боюсь, немного. На вашем балконе не было и следа посторонних, и никто из слуг не заметил поблизости никого чужого.

— И тем не менее кто-то смотрел на меня из темноты.

— Может быть, но они не вернулись. И не оставили следов.

Элокар казался разочарованным, между ними повисло тяжелое молчание. Ниже, на плато, Адолин говорил с разведчиками и готовил войска для прохода по мосту. Элокар не хотел, чтобы Далинар брал с собой такой большой отряд. И действительно, большинство из них никак не могло помочь на охоте — только Носители Осколков могли убить тварь. Но Далинар хотел, чтобы племянник чувствовал себя в безопасности. После долгих лет сражений рейды паршенди стали намного менее опасными — писцы алети считали, что от армии паршенди осталось меньше четверти, хотя, конечно, точно знать было невозможно — но одно присутствие короля могло подтолкнуть их к безрассудной атаке.

Ветры обдували Далинара, его опять охватило странное ощущение, что он уже был здесь. Стоял на вершине, глядел на разрушения. Видел это величественное и потрясающее зрелище.

Точно, подумал он. Я стоял на похожей скале. Во время…

Во время видения. Самого первого.

«Ты должен объединить их, сказал странный гулкий голос. Ты должен подготовить их. Выстрой из своего народа крепость силы и мира, стену, которая сможет противостоять ветрам. Перестаньте ссориться из-за пустяков. Объединитесь. Идет Вечный Шторм».

— Ваше Величество… — Далинар обнаружил, что говорит. — Я… — Он замолчал так же быстро, как начал.

Что он может сказать? Что видел видения? Что — вопреки всем доктринам и здравому смыслу — они посланы Всемогущим? Что надо немедленно кончать с войной и возвращаться в Алеткар?

Чистейшая глупость.

— Дядя? — спросил король. — Ты что-то сказал?

— Ничего. Пойдемте, вернемся к остальным.

* * *

Адолин намотал поводья из свиной кожи на палец и сидел верхом, ожидая отчета еще одной группы разведчиков. Он сумел выбросить из головы отца и Садеаса и прикидывал, как должен объяснить свои отношения с Риллой так, чтобы заслужить симпатию Джаналы.

Джанала любила старинные эпические поэмы; быть может, следует объясниться в возвышенном стиле? Он улыбнулся, вспомнив роскошные черные волосы и лукавую улыбку. Бесстрашная девица, дразнившая его всякий раз, когда он ухаживал за кем-то другим. Это тоже надо использовать. Может быть, Ринарин прав и он должен был пригласить ее на охоту. Намного интереснее ждать сражения с большепанцирником, когда на тебя глядит прекрасная девушка с длинными волосами…

— Получены новые донесения разведчиков, светлорд Адолин, — сказал Тарилар, подбегая к нему.

Адолин со вздохом вернулся к делу. Вместе с Кобальтовой Гвардией он находился у подножия утеса, на вершине которого все еще стояли его отец и король. Тарилар, глава разведчиков, был мрачным человеком с мощной грудью и толстыми руками. При взгляде с некоторых направлений его голова казалась слишком маленькой по сравнению с телом, как если бы была вдавлена.

— Давай, — сказал Адолин.

— Гонцы встретились с главным егерем и вернулись. На соседних плато никакого признака паршенди. Восемнадцатая и двадцать первая рота заняли свои позиции, остальные на подходе.

Адолин кивнул.

— Пускай двадцать первая рота вышлет верховых на четырнадцатое и шестнадцатое плато. И еще двоих на шестое и восьмое.

— Шестое и восьмое? За нами?

— Если бы я собирался устроить ловушку, — сказал Адолин, — я бы отрезал путь назад. Выполняй.

Тарилар отдал честь.

— Есть, светлорд. — Он побежал выполнять приказы.

— Ты действительно думаешь, что это необходимо? — спросил Ринарин.

— Нет. Но отец так всегда делает. Сам знаешь.

Вверху что-то задвигалось. Адолин посмотрел на верхушку утеса как раз тогда, когда король с него спрыгнул. Он летел вниз с высоты сорока футов на каменную землю, за его спиной развевался плащ. Отец стоял на краю обрыва, и Адолин мог себе представить, как он ругается, глядя на безрассудно-храбрый прыжок. Доспехи Осколков должны были смягчить удар, но все равно прыгать с такой высоты очень опасно.

Элокар приземлился с громким треском, вверх брызнули осколки камней и лучи Штормсвета. Он не сумел устоять на ногах. Отец, наоборот, выбрал безопасный путь, спустился на самую нижнюю полку и только потом прыгнул.

В последнее время он все чаще и чаще выбирает более безопасные пути, рассеянно подумал Адолин. И находит причины, чтобы передать мне командование. Адолин, задумавшись, вывел коня из тени скалы. Надо получить донесение от арьергарда — отец обязательно захочет его услышать.

Он проехал мимо группы светлоглазых из команды Садеаса. Короля, Садеаса и Ваму сопровождали целые толпы слуг, помощников и подхалимов. Увидев их, одетых в удобные шелковые камзолы с открытой грудью, сидевших в тенистых паланкинах, Адолин ощутил собственную потную громоздкую броню. Под горячим солнцем любой человек захотел бы что-нибудь менее тесное, чем Доспехи Осколков, какими бы замечательными они ни были.

Но, конечно, он не мог одеваться как штатский. Он должен был носить мундир, даже на охоте. Так требовал Военный Кодекс алети. Не имеет значения, что уже столетия никто не чтит Кодекс. Никто, кроме Далинара Холина и, естественно, его сыновей.

Адолин проехал мимо пары светлоглазых бездельников, Вартиана и Ломарда, двух прихлебателей Садеаса. Они громко разговаривали между собой. Вероятно, специально, чтобы Адолин мог услышать.

— Опять плетется за королем, — сказал Вартиан, качая головой. — Как щенок громгончей, щиплющий пятки хозяина.

— Позор, — поддержал его Ломард. — Когда Далинар в последний раз добыл гемсердце? Он сможет получить его только тогда, когда король разрешит ему охотиться без соперников.

Адолин сжал зубы и проехал мимо. Кодекс, по мнению отца, запрещал Адолину вызвать кого-то на дуэль, пока он на дежурстве или командует хоть чем-нибудь. Адолина раздражали эти бесполезные ограничения, но Далинар, как командир, отдал приказ, а приказы не обсуждаются. Ничего, в другой обстановке он найдет способ вызвать обоих идиотов на дуэль и поставит их на место. К сожалению, невозможно вызвать всех, кто говорит против отца.

Однако хуже всего то, что в их словах немало правды. Княжества алети очень походили на королевства и управлялись собственными законами, хотя и признавали Гавилара королем. Элокар унаследовал трон, и Далинар по праву взял себе княжество Холин.

Однако большинство кронпринцев признавали власть короля только на словах. Так что Элокар остался без земли, которая принадлежала бы только ему. И он был склонен действовать как кронпринц Холинара, активно занимаясь повседневными делами. Далинар же, вместо того чтобы управлять княжеством, выполнял все капризы Элокара и всеми силами защищал племянника. И в глазах многих других выглядел слабаком — кем-то вроде почетного телохранителя.

Когда-то Далинар внушал всем страх, и люди не осмеливались даже шептаться о таких делах. А сейчас? Далинар все меньше и меньше участвовал в сражениях на плато, и его армия перестала добывать драгоценные гемсердца. Другие сражались и побеждали, а Далинар и его сыновья тратили время на бесконечные бюрократические проблемы.

Адолин хотел сражаться и убивать паршенди. Что толку следовать Военному Кодексу, если ты редко бываешь на войне? Во всем виноваты эти галлюцинации! Далинар не слаб и, конечно, не трус, кто бы что ни болтал. Он просто… неспокоен.

Капитаны арьергарда еще не заняли свои места, и Адолин решил доложить королю. Он подскакал в его сторону — и присоединился к Садеасу, который делал то же самое. Садеас нахмурился, увидя его. Чего и следовало ожидать. Кронпринц ненавидел его, хотя бы за то, что у Адолина был Клинок Осколков. Сам Садеас долгие годы желал его, но увы…

Адолин улыбнулся, встретив ненавидящий взгляд кронпринца. Если ты хочешь сразиться со мной за Клинок, Садеас, иди и пробуй. Но Адолин не надеялся заманить этого угря в образе человека в дуэльный круг.

Далинар и король сели на коней, и Адолин быстро заговорил, опережая Садеаса.

— Ваше Величество, у меня есть донесения разведчиков.

Король вздохнул.

— Много и ни о чем, я полагаю. Дядя, неужели мы должны знать все об армии, даже самые маленькие детали?

— Мы на войне, Ваше Величество, — ответил Далинар.

Элокар страдальчески вздохнул.

Ты странный человек, кузен, подумал Адолин. Элокар видел убийцу в каждой тени, но часто не обращал внимания на угрозу со стороны паршенди. Он мог, как сегодня, поскакать вперед, бросив почетную гвардию, и прыгнуть с высоты сорок футов. И он же не спал ночами, опасаясь убийц.

— Доложи, сын, — сказал Далинар.

Адолин заколебался, чувствуя себя глупо, ведь докладывать было почти не о чем.

— Разведчики не нашли ни малейшего следа паршенди. Они повстречались с главным егерем. Две роты заняли следующее плато, остальные восемь сейчас пересекают мост. Мы близко к месту охоты.

— Да, мы видели сверху, — сказал Элокар. — Возможно, кое-кто может поскакать вперед…

— Ваше Величество, — сказал Далинар. — Если вы поскачете вперед, то зачем я привел с собой войска?

Глаза Элокара округлились, но Далинар не поддался, его лицо осталось неподвижно, как окружающий камень. Его вид — твердый, неуступчивый, даже вызывающий — заставил Адолина гордо улыбнуться. Почему он не может быть таким всегда? Почему он так часто отступает перед угрозой или вызовом?

— Очень хорошо, — сказал король. — Мы подождем, пока пройдет армия.

Королевская свита немедленно отреагировала: мужчины спешились, женщины приказали поставить на землю их паланкины. Адолин отправился за рапортами арьергарда. К тому времени, как он вернулся, Элокар практически устроил прием. Одни слуги установили навес, другие подали вино. Охлажденное при помощи новых фабриалов, которые могли делать вещи холодными.

Адолин снял шлем и вытер лоб платком, тоже желая присоединиться к остальным и немного насладиться вином. Вместо этого он слез с лошади и отправился на поиски отца. Далинар стоял за шатром, сложив руки в латных перчатках за спиной, и глядел на восток, в сторону Источника — далекого невидимого места, в котором зарождались сверхштормы. Рядом с ним стоял Ринарин и тоже смотрел на восток, как если бы хотел понять, что интересного нашел там отец.

Адолин положил руку на плечо брату, и тот улыбнулся ему. Адолин знал, что брат, которому недавно исполнилось девятнадцать лет, чувствовал себя не в своей тарелке. Да, на его боку висел меч, но пользоваться им он не умел. Слабое здоровье не позволяло ему проводить достаточно много времени, занимаясь с оружием.

— Отец, — сказал Адолин, — может быть, король прав. И мы можем двигаться быстрее. Я бы хотел, чтобы вся эта охота поскорее кончилась.

Далинар посмотрел на него.

— Когда мне было столько же, сколько тебе теперь, я искал такие охоты. В те годы любой молодой человек мечтал добыть большепанцирника.

Опять! подумал Адолин. Почему все обижаются, когда я говорю, что не люблю охоту? — Это просто чулла-переросток, отец.

— Эта «чулла-переросток» вырастает до высоты пятидесяти футов и способна сокрушить даже человека в Доспехах Осколков.

— Да, — сказал Адолин, — и мы будем подманивать ее несколько часов, потея на солнце. Наконец она соизволит показаться, и мы издалека утыкаем ее стрелами; когда же она ослабеет настолько, что не сможет сопротивляться, вот тут мы с торжествующими криками изрубим ее Клинками Осколков. Очень благородно.

— Это не дуэль, — пожал плечами Далинар. — Это охота.

Адолин поднял бровь.

— Да, — добавил Далинар. — Это действительно может быть скучным. Но король настаивал.

— Ты просто запутался в своих отношениях с Риллой, Адолин, — сказал Ринарин. — Еще неделю назад ты так горел. А сейчас… Тебе надо было пригласить Джаналу.

— Джанала ненавидит охоту. Она считает, что это варварство.

Далинар нахмурился.

— Джанала? Это еще кто?

— Дочь светлорда Люстоу, — сказал Адолин.

— Ты ухаживаешь за ней?

— Еще нет, но собираюсь.

— А что с другой девушкой? Такой невысокой, которая любит вплетать в волосы серебряные ленточки?

— Дили? — удивился Адолин. — Но, папа, мы расстались с ней два месяца назад!

— Неужели?

— Да.

Далинар потер подбородок.

— И между ней и Джаналой было еще две девушки, — добавил Адолин. — Отец, ты действительно должен быть повнимательнее.

— Помоги Всемогущий тому человеку, который попытается отследить все твои запутанные ухаживания, сын.

— Самой последней была Рилла, — подсказал Ринарин.

Далинар опять нахмурился.

— И вы оба…

— Ну, вчера между нами кое-что произошло, — сказал Адолин и кашлянул, решив сменить тему. — Тебе не кажется странным, что король так настойчиво хочет сам охотиться на скального демона?

— Не особенно. Совсем не часто попадаются твари такого размера, даже здесь, и король редко бывает на плато. Для него это способ сражаться.

— Но он же параноик! Почему он вообще хочет идти и охотиться, выставляя себя напоказ?

Далинар посмотрел на королевский шатер.

— Я знаю, он кажется странным, сын. Но король — значительно более сложный человек, чем считает большинство. Ему очень не нравится, что подданные считают его трусом — из-за страха перед наемными убийцами — и он ищет способы доказать свою храбрость. Я знал многих людей, храбро сражавшихся в бою, лицом к лицу с врагом, и дрожавших от ужаса при одной мысли о ножах в темноте. Отличительная черта такой неуверенности в себе — показная смелость.

Король учится руководить. Ему нужна эта охота. Он должен доказать себе — и остальным! — что по-прежнему силен и способен управлять королевством во время войны. Вот почему я согласился помочь ему. В нынешних обстоятельствах успешная охота укрепит и его репутацию, и уверенность в себе.

Адолин медленно закрыл рот, все жалобы как отрезало. Странно, но после слов отца действия короля действительно приобрели глубокий смысл. Адолин посмотрел на Далинара. Как кто-то может шептать, что он трус? Неужели люди не видят его мудрость?

— Да, — сказал Далинар с отсутствующим взглядом. — Твой кузен намного лучше, чем о нем думают, и более сильный король. По меньшей мере должен быть. Мне только надо найти способ убедить его уйти с Разрушенных Равнин.

Адолин вздрогнул.

Что?

— Вначале я не понимал, — продолжал Далинар. — «Объедини их». Предполагалось, что я должен объединить их. Но разве они уже не объединены? Мы сражаемся вместе здесь, на Разрушенных Равнинах. У нас общий враг — паршенди. Но я начинаю понимать, что мы объединились только на словах. Кронпринцы лишь на словах служат Элокару, но эта война — эта осада — для них не более чем игра. Соревнование друг с другом.

Здесь мы не можем объединить их. Нам нужно вернуться в Алеткар и обустроить родную страну, научиться жить друг с другом как один народ. Разрушенные Равнины разделили нас. Все слишком заботятся о материальном благополучии и престиже.

— Но материальное благополучие и престиж — основа существования алети, отец! — вспыхнул Адолин. Неужели слух не обманул его? — А что с Пактом Мщения? Кронпринцы поклялись отомстить паршенди.

— Мы уже отомстили. — Далинар посмотрел на Адолина. — Я понимаю, насколько кощунственно это звучит, но некоторые вещи важнее мщения. Я любил Гавилара. Я тоскую по нему день и ночь и ненавижу паршенди за все, что они сделали. Но Гавилар посвятил всю свою жизнь объединению алети, и я лучше отправлюсь в Бездну, чем дам опять разорвать страну.

— Отец, — произнес Адолин с болью в душе, — в этой войне нам недостает упорства и решительности. Ты считаешь, что кронпринцы забавляются, играют в игрушки? Хорошо, покажи им, как нужно действовать! Нужно говорить не об отступлении, а о нападении, не об осаде, а о штурме.

— Возможно.

— В любом случае об отступлении не может быть и речи, — сказал Адолин. Люди уже говорят, что Далинар утратил храбрость. А что они скажут, если услышат это? — Ты еще не пытался поговорить об этом с королем?

— Нет, не пытался. Еще не нашел правильные слова.

— Пожалуйста, не говори с ним об этом. Никогда.

— Посмотрим. — Далинар повернулся к Разрушенным Равнинам, его глаза опять уставились в никуда.

— Отец…

— Ты высказал свою точку зрения, сын, и я тебе ответил. Больше говорить не о чем. Ты получил донесения из арьергарда?

— Да.

— А что с авангардом?

— Я только что проверил и… — Он умолк. Шторм побери! Скорее всего, пришло время королевскому отряду двигаться вперед. Остаток армии останется на плато, пока король не окажется в безопасности на другой стороне.

Адолин вздохнул и отправился за донесениями. Вскоре они пересекли пропасть и поскакали по следующему плато. Ринарин подъехал к Адолину и попытался с ним заговорить, но Адолин отвечал неохотно и односложно.

Он чувствовал в себе странное желание. Большинство опытных солдат и офицеров — некоторые всего на несколько лет старше него — сражались рядом с отцом в те славные времена. Адолин завидовал всем тем, кто знал отца и сражался вместе с ним, когда тот еще не был скован по рукам и ногам Кодексом.

Перемены в Далинаре начались после смерти брата. С того ужасного дня все пошло наперекосяк. Потеря Гавилара едва не сокрушила Далинара, и Адолин никогда не забудет, что паршенди причинили отцу такую боль. Никогда. Люди сражались на Равнинах по самым разным причинам, но Адолин именно поэтому. Может быть, если они разобьют паршенди, отец опять станет тем человеком, каким был. Возможно, исчезнут мучающие его галлюцинации.

Впереди Далинар разговаривал с Садеасом. Оба хмурились. Они едва выносили друг друга, хотя когда-то были друзьями. И это изменилось в ночь смерти Гавилара. Что же произошло между ними?

Наконец они добрались до места охоты. Два плато, на одно из которых предполагалось заманить зверя, а другое — на безопасном расстоянии — для зрителей. Эти плато ничем не отличались от остальных — такие же неровные каменные поверхности, населенные растениями, привыкшими к регулярным штормам. Каменные полки, впадины, шероховатая поверхность — охота обещала быть опасной.

Адолин подъехал к отцу, который ждал за последним мостом, пока король перейдет на плато для зрителей, вместе с ротой солдат. За ними должна будет пройти свита.

— Ты хорошо командовал ими, сын, — сказал Далинар, кивая на группу солдат, которые проходили мимо и отдавали честь.

— Это опытные воины, отец. Вряд ли вообще надо отдавать им команды во время марша с плато на плато.

— Да, — сказал Далинар. — Но ты должен набраться опыта командовать людьми, а они должны научиться видеть в тебе командира.

К ним подъехал Ринарин; пришло время переехать на плато для зрителей. Далинар кивнул сыновьям, приказывая ехать первыми.

Адолин повернулся, собираясь ехать, но заколебался, заметив движение на плато за собой. Всадник, быстро догоняющий охотничью партию и ехавший из лагеря.

— Отец, — сказал Адолин, указывая на всадника.

Далинар тоже повернулся и всмотрелся. Но Адолин уже узнал новоприбывшего. Не гонец, как он ожидал.

— Эй, Шут! — позвал Адолин, махая рукой.

Новоприбывший подъехал к ним. Высокий и тонкий, королевский шут уверенно сидел на черном мерине. На нем были жесткая черная куртка и черные штаны, так подходившие к его густым ониксовым волосам. На поясе висела длинная тонкая шпага, но, насколько Адолин знал, он никогда не вынимал ее из ножен. Дуэльная рапира, а не боевой клинок — очень символично.

Подъехав к ним, Шут улыбнулся одной из своих проницательных улыбок. Голубоглазый, да, но не светлоглазый. И не темноглазый. Он… он, гм, шут короля. Своя собственная категория.

— А, юный князь Адолин, — воскликнул Шут. — Неужели ты действительно сумел оторвать себя от юных женщин лагеря и присоединиться к охоте? Я впечатлен.

Адолин неуверенно хихикнул.

— Ну, может быть, мы обсудим это позже…

Шут поднял бровь.

Адолин вздохнул. Шут всегда все узнавал, и было совершенно невозможно скрыть от него хоть что-нибудь.

— Вчера я договорился пообедать с одной женщиной, но… ну да, увлекся другой. А первая оказалась очень ревнивой. И сегодня не хочет говорить со мной.

— Меня постоянно изумляет, что ты каждый раз попадаешь в такие переделки, Адолин. И каждая следующая более волнительная, чем предыдущая.

— Э, да. Волнение. Именно это я и чувствую.

Шут опять засмеялся, продолжая, однако, сидеть на коне с чувством собственного достоинства. Королевский шут вовсе не был обычным дурачком, вроде тех, которые заполняли дворы других королей. Он был мечом, рукоятку которого держал король. Король не может терять свое достоинство, оскорбляя других, и — как используют перчатку, чтобы взять в руку какую-нибудь гадость, — Элокар использовал шута, не опускаясь до грубостей и открытых оскорблений.

Этот новый шут находился при дворе уже несколько месяцев, и было в нем что-то… особенное. Казалось, он всегда знал о событиях, о которых ему не полагалось знать. Важных событиях. Полезных событиях.

Шут кивнул Далинару.

— Светлорд.

— Шут, — сухо сказал Далинар.

— И юный князь Ринарин!

Ринарин по-прежнему глядел в землю.

— Ты не хочешь поприветствовать меня, Ринарин? — спросил Шут, откровенно забавляясь.

Ринарин промолчал.

— Он думает, что ты высмеешь его, если он заговорит с тобой, Шут, — сказал Адолин. — Сегодня утром он сказал мне, что решил молчать в твоем присутствии.

— Замечательно! — воскликнул Шут. — Значит, я могу говорить все, что заблагорассудится, и он не будет возражать.

Ринарин заколебался.

Шут наклонился к Адолину.

— И я могу рассказать тебе, что две ночи назад князь Ринарин и я шли по улицам военлагеря. И наткнулись на двух сестер, одна голубоглазая, а вторая…

— Это ложь! — не выдержал Ринарин и покраснел.

— Очень хорошо, — подхватил Шут, не задумываясь ни на секунду. — Признаюсь, на самом деле было три сестры, но князь Ринарин достаточно нечестно уволок за собой сразу двух, и я, не желая умалить свою репутацию…

— Шут, — жестко сказал Далинар, вмешиваясь в разговор.

Одетый в черное человек посмотрел на него.

— Возможно, тебе стоит приберечь свои насмешки для тех, кто их заслужил.

— Светлорд Далинар, именно этим я и занимаюсь.

Далинар нахмурился еще больше. Шут никогда ему не нравился, и насмешка над Ринарином была надежным способом вызвать его гнев. Адолин всегда знал это, но обычно Шут не издевался над Ринарином.

Шут повернулся и поскакал вслед за королем, проехав мимо Далинара. Адолин с трудом расслышал то, что он прошептал, наклонившись к Далинару.

— Моих насмешек «заслуживают» те, кто может извлечь из них выгоду, светлорд Далинар. Этот парень значительно менее хрупок, чем вы думаете.

Он подмигнул, повернул лошадь и поехал по мосту.

— Клянусь всеми штормовыми ветрами, но он мне нравится, — сказал Адолин. — Лучший шут за много лет!

— Мне он действует на нервы, — сказал Ринарин.

— Так это уже половина удовольствия!

Далинар не сказал ничего. Они пересекли мост и проехали мимо Шута, мучившего группу светлоглазых офицеров настолько низкого ранга, что они вынуждены были служить в армии за жалованье. Некоторые из них смеялись, когда Шут высмеивал других.

Все трое присоединились к королю, и к ним немедленно подошел главный егерь.

Башин, невысокий человек с немаленьким брюхом, носил грубую прочную одежду, кожаную куртку и широкополую шляпу. Он был темноглазым первого, самого престижного нана, и даже имел право жениться на девушке из светлоглазой семьи.

Башин поклонился королю.

— Ваше Величество! Вы прибыли как раз вовремя. Мы только что закинули приманку.

— Великолепно, — сказал Элокар, спрыгивая на землю.

Адолин и Далинар последовали его примеру. Доспехи тихо звякнули.

Далинар отвязал шлем от седла.

— Сколько понадобится времени?

— Скорее всего, часа два-три, — сказал Башин, беря поводья королевской лошади.

Конюхи взяли поводья обоих ришадиумов.

— Мы поставили ее вон там.

Башин указал на плато поменьше, где должно было развернуться настоящее сражение, подальше от слуг и солдат. Группа егерей вела вдоль периметра неуклюжую чуллу, тащившую за собой веревку, перекинутую через край утеса. На конце веревки была привязана наживка.

— Мы используем свиные туши, — объяснил Башин. — И вылили в расщелину свиную кровь. Патрули видели в этом месте скального демона добрую дюжину раз. Где-то здесь у него гнездо — и он будет окукливаться не здесь. Он слишком большой и слишком долго остается в этом районе. Так что охота будет замечательной! Как только он появится, мы сразу освободим группу диких свиней, для его отвлечения, а вы достанете его стрелами.

Егеря привезли с собой сверхлуки: огромные стальные луки с толстыми тетивами, такие тугие, что только человек в Доспехах Осколков мог стрелять из них стрелами толщиной в три пальца. Инженеры алети создали их сравнительно недавно, используя науку о фабриалах, и каждый требовал небольшого заряженного камня, который не давал силе натяжения деформировать металл. Навани, тетя Адолина — вдова короля Гавилара и мать Элокара и Джаснах, — возглавляла группу исследователей, разработавших эти луки.

Было бы намного веселее, если бы она не уехала, рассеянно подумал Адолин. Навани интересная женщина. С ней никогда не скучно.

Некоторые называли эти луки Луками Осколков, но Адолин не любил этот термин. Клинки Осколков и Доспехи Осколков были чем-то особым. Реликвиями из другого времени, времени, когда по Рошару ходили Сияющие. Никогда наука о фабриалах даже не приблизится к воссозданию их.

Башин привел короля и кронпринцев к павильону в середине наблюдательного плато. Адолин подошел к отцу, собираясь отдать рапорт о переходе. Примерно половина солдат уже заняли свое место, но остальные еще переходили большой постоянный мост, ведущий на наблюдательное плато. Над павильоном трепетал королевский флаг, рядом был раскинут стол с закусками и питьем. За ним стоял солдат, охранявший стеллаж с четырьмя сверкающими сверхлуками. Рядом с каждым находился колчан с толстыми черными стрелами.

— Прекрасный день для охоты, — сказал Башин Далинару. — Судя по донесениям, зверь очень большой. Больше любого из тех, которых убили вы, светлорд.

— Гавилар всегда мечтал убить одного, — с тоской сказал Далинар. — Он очень любил охотиться на большепанцирников, хотя так ни разу и не добыл скального демона. Странно, что я убил так много.

Издали послышалось блеяние чуллы.

— Вы должны будете прорваться к ногам этого монстра, светлорд, — сказал Башин. Советы перед охотой были одной из его обязанностей, и он относился к ним очень серьезно. — Вы привыкли иметь с ними дело, когда они уже окуклились. Но, не забудьте, этот еще нет. С таким большим надо использовать отвлечение и… — Он замолчал, потом тихо выругался. — Шторм побери эту тварь. Клянусь, ее обучал какой-то глупец.

Его взгляд был прикован к соседнему плато. Адолин невольно посмотрел туда же. Похожая на краба чулла, которую должны были использовать в качестве приманки, медленно и неуклюже, но решительно уходила от пропасти. Ее погонщики, крича, бежали за ней.

— Прошу прошения, светлорд, — сказал Башин. — Сегодня весь день так.

Чулла хрипло блеяла.

Что-то не так, подумал Адолин.

— Мы можем послать за другой, — сказал Элокар. — Это не займет много времени…

— Башин! — прервал его Далинар встревоженным голосом. — Разве не должно быть приманки на конце веревки?

Главный егерь застыл на месте. Веревка, которую тащила чулла, была изъедена на конце.

Что-то темное — и поразительно огромное — поднималось из пропасти на толстых хитиновых ногах. Оно выбралось на плато — но не на охотничье, где, как предполагалось, должна была происходить охота, а на наблюдательное, где находились Далинар и Адолин. Плато со свитой, невооруженными гостями, женщинами-писцами и неготовыми солдатами.

— О, клянусь Бездной! — закричал Башин.

Глава тринадцатая Десять ударов сердца

Я осознал, что ты все еще сердишься. Очень приятно сознавать. Я привык скорей опираться не на твое вечное здоровье, а на недовольство мною. Я склонен считать, что это одна из основных постоянных космера.

Десять ударов сердца.

Первый.

Ровно столько потребовалось, чтобы призвать Клинок Осколков. Когда сердце Далинара билось с такой силой, время ускоряло свой бег. Если он расслаблялся — замедлялось.

Второй.

На поле боя между этими двумя ударами прошла вечность. Он уже бежал, надевая шлем.

Третий.

Скальный демон махнул передней лапой, круша мост, на котором было полным-полно слуг и солдат.

Крики ужаса. Летящие в пропасть беззащитные люди. Далинар бросился вперед, Доспехи влили силу в его ноги. Король за ним.

Четвертый.

Скальный демон выпрямился, став похожим на гору соединенных между собой темно-фиолетовых панцирей. Теперь Далинар понял, почему паршенди называли эти существа богами. У демона было перекошенное, похожее на наконечник стрелы лицо и рот, полный колючих жвал. Будучи ракообразным, он и близко не походил на неуклюжих безобидных чулл. От широких плеч отходили четыре передние лапы с когтями, величиной с лошадь, и еще дюжина ног, вцепившихся в камень плато.

Пятый.

Хитин скрипел, измельчая камень, зверь, наконец, полностью выбрался на плато и мгновенно схватил чуллу, запряженную в повозку.

Шестой.

— К оружию, к оружию! — ревел Элокар за спиной Далинара. — Лучники, огонь!

Седьмой.

— Отвлеките его от невооруженных! — крикнул Далинар солдатам.

Тварь расколола панцирь чуллы — на плато посыпались осколки размером с большое блюдо — потом засунула ее в рот и посмотрела вниз на мятущихся писцов и слуг. Чулла перестала блеять, чудовище перекусило ее пополам.

Восьмой.

Далинар прыгнул на каменную полку и пролетел пять ярдов, прежде чем ударился о землю, выбросив вверх осколки камня.

Девятый.

Скальный демон заревел, на четыре голоса, перекрывающих друг друга.

Лучники натянули луки. Элокар бежал, выкрикивая приказы, его голубой плащ хлопал прямо перед Далинаром.

Руку Далинара закололо от предчувствия.

Десятый!

Его Клинок Осколков — Носитель Присяги — сформировался в руке, сгустившись из тумана ровно на десятый удар сердца в груди. Шесть футов в длину от кончика до рукоятки, тяжелый и громоздкий для любого человека без Доспехов Осколков. Далинар чувствовал себя с ним замечательно. Он владел Носителем Присяги с юности, Связавшись с ним в возрасте двадцати Плачей.

Длинный и слегка выгнутый, шириной с ладонь, с волнообразными зубцами около рукоятки, он изгибался на конце, как крючок рыбака; как всегда, лезвие покрывала холодная роса.

Этот меч был частью его существа. Далинар ощущал, как энергия бежит по Клинку, рвется наружу. Человек никогда не узнает, что такое жизнь, пока не ринется в бой с Клинком и Доспехами.

— Разозлите его! — проревел Элокар, его Клинок Осколков — Поднимающий Солнце — прыгнул из тумана к нему в руку. Длинный и тонкий, с большой гардой и выгравированными по бокам десятью основными глифами. Король не хотел, чтобы чудовище убежало; Далинар слышал его голос. Далинар больше боялся за слуг и солдат; для них охота обернулась кошмаром. Возможно, воинам достаточно только надолго отвлечь монстра, чтобы дать всем убежать, потом отступить самим и дать демону пообедать чуллами и свиньями.

Чудовище снова завопило во все свои голоса и ударило лапой солдат. Люди закричали, захрустели кости, разорванные тела посыпались на землю.

Выстрелили лучники, целясь в голову. В воздух взвилась сотня стрел, но только несколько вонзилось в мягкие мускулы между хитиновыми пластинами. За их спиной Садеас кричал, чтобы ему принесли сверхлук. Далинар не мог ждать — чудовище уже убивало его людей. Лук — слишком долго. Это работа для Клинка.

Мимо проскакал Адолин, погоняя Чистокровного. Парень предпочел атаковать на лошади, а не пешком, как Элокар. Далинар заставил себя остаться с королем. Другие лошади — даже военные — запаниковали, но белый ришадиум Адолина остался непоколебим. Вслед за ним прискакал Кавалер и встал рядом с хозяином. Далинар схватил поводья, взлетел в воздух и прыгнул в седло. Сила, с которой он приземлился, могла переломать спину любому коню, но Кавалер был крепче камня.

Элокар закрыл забрало, бока шлема затуманились.

— Держитесь сзади, Ваше Величество, — крикнул Далинар, обгоняя его. — Ждите, пока Адолин и я ослабим его.

Он опустил свое забрало. Бока затуманились, закрываясь, и в ту же секунду шлем стал прозрачным. Глазные прорези были необходимы — сквозь шлем ты смотрел на мир как сквозь грязное стекло — но прозрачность являлась одной из самых замечательных особенностей Доспехов Осколков.

Далинар заехал в гигантскую тень, отбрасываемую чудовищем, с которым бились солдаты с копьями в руках. Их не готовили сражаться с тридцатифутовыми монстрами, тем не менее они сформировали боевой порядок, стараясь отвлечь внимание от лучников и бегущих слуг.

Стрелы сыпались градом, смертельно опасные скорее для стоящих внизу, чем для скального демона. Далинар поднял свободную руку, защищая глазную прорезь, и в ту же секунду по шлему звякнула стрела.

Конь Адолина отпрыгнул назад, когда тварь ударила по группе стрелков, раздавив их одним ударом лапы.

— Я зайду слева, — крикнул он приглушенным из-за шлема голосом.

Далинар кивнул, повернул направо и, проскакав мимо группы ошеломленных солдат, опять оказался на солнце. Зверь поднял переднюю лапу, собираясь ударить. Далинар проскакал под ней, переместил Носитель Присяги в левую руку и, держа меч лезвием наружу, прорезал им одну из древоподобных ног демона.

Клинок прошел через жесткий хитин, даже не почувствовав сопротивления. Как всегда, он не отсек живую плоть, хотя убил ногу так, как если бы отрезал ее. Огромная нога повисла, став оцепенелой и бесполезной.

Монстр заорал всеми своими трубными голосами. На другой стороне Адолин прорезал вторую ногу.

Животное вздрогнуло и повернулось к Далинару. Две ноги безжизненно волочились сзади. Чудовище оказалось длинным и узким, как у лангуста, имело сплющенный хвост и шло на оставшихся четырнадцати ногах. Сколько их надо вывести из строя, прежде чем оно упадет?

Далинар развернул Кавалера, на мгновение встретившись с Адолином; синие Доспехи Осколков парня сверкали, плащ развевался. Они поменялись сторонами и, описав широкую дугу, направились к другим ногам.

— Встречай своего врага, урод, — проревел Элокар.

Далинар оглянулся. Король оседлал своего жеребца и ухитрился успокоить его. Мститель не был ришадиумом, но происходил из лучшей синской породы. Элокар, верхом на жеребце, атаковал, держа Клинок над головой.

Теперь удержать его от боя невозможно. Доспехи предохранят его до тех пор, пока он движется.

— Ноги, Элокар! — крикнул Далинар.

Элокар, не обращая внимания на его слова, поскакал прямо к груди скального демона. Далинар выругался и осадил Кавалера, когда монстр ударил. В последний момент Элокар повернул и, низко пригнувшись, уклонился от удара. Лапа скального демона раскрошила камень. Он заревел от гнева, эхо понеслось по расщелинам.

Король направил коня к Далинару и промчался мимо него.

— Я отвлекаю его, дурак. Нападай!

— У меня ришадиум, — проревел в ответ Далинар. — Я отвлеку его — я быстрее!

Элокар опять не обратил на него внимания. Далинар вздохнул. Элокар, типично для него, не мог сдерживаться. Спорить с ним — напрасно терять время и жизни, так что Далинар подчинился приказу. Он развернулся для новой атаки, копыта Кавалера зацокали по твердому камню. Король отвлек внимание монстра лобовой атакой, и Далинар, объехав его, подсек Клинком еще одну ногу.

Зверь завыл на все четыре голоса и опять повернулся к Далинару. Но в это мгновение Адолин ловким ударом перерезал еще одну ногу. Нога подвернулась, стрелы продолжали падать вниз, лучники не прекращали огонь.

Тварь зашаталась, поставленная в тупик атаками, следовавшими со всех сторон. Она явно ослабела, и Далинар поднял руку, прокричав оставшимся пешим солдатам, чтобы они вернулись в павильон. Отдав приказ, он кинулся в бой и отсек еще одну ногу. Уже пять. Быть может, лучше дать зверю уйти на оставшихся ногах, не рискуя жизнями других?

Он позвал короля, который, подняв Клинок, готовился к новой атаке. Король взглянул на него, но, очевидно, ничего не услышал. Скальный демон возвышался впереди, и король развернул Мстителя.

Мягкое крак — и внезапно король вместе с седлом взвился в воздух. От быстрого поворота лопнула подпруга; человек в тяжелых Доспехах Осколков слишком серьезный груз как для жеребца, так и для седла.

Далинар почувствовал укол страха и придержал Кавалера. Элокар ударился о землю и выпустил меч, который немедленно растаял, превратившись в туман. Так работала защита, не позволяя врагам завладеть Клинком, — он исчезал, если вы специально не хотели сохранить его.

— Элокар! — проревел Далинар. Король покатился, плащ обвился вокруг тела, потом остановился. Какое-то мгновение он лежал оглушенный; панцирь треснул на плече, оттуда полился Штормсвет. Доспех смягчил падение. С ним ничего не произойдет.

Если не…

Над королем возник коготь.

Далинар, на мгновение запаниковав, стал поворачивать Кавалера, чтобы броситься к королю. Слишком медленно! Сейчас тварь…

Огромная стрела ударила в голову скального демона, хитин треснул. Брызнула фиолетовая кровь, зверь заорал от нестерпимой боли. Далинар обернулся в седле.

Слуга подавал новую стрелу человеку в красных Доспехах Осколков. Он снова выстрелил, толстый болт с треском вошел в плечо зверя.

Далинар поднял Носитель Присяги, приветствуя Садеаса. Тот ответил, подняв лук. Они не были друзьями и не любили друг друга.

Но они обязаны защищать короля. Вот узы, которые объединяли их.

— Уходи! — крикнул Далинар королю, пролетая мимо. Элокар неуверенно поднялся на ноги и кивнул.

Далинар бросился на тварь. Он обязан отвлекать ее, пока король не окажется в безопасности. Большинство стрел Садеаса попадали в цель, но монстр, похоже, перестал обращать на них внимание. Его медлительность исчезла, а рев стал злым, диким и безумным. Похоже, он разъярился по-настоящему.

Началась самая опасная часть; теперь нельзя отступать, иначе он будет гнаться за ними до тех пор, пока не убьет их — или они его.

Коготь ударил в землю рядом с Кавалером, в воздух полетели осколки камня. Далинар низко пригнулся, держа Клинок лезвием наружу, и перерезал еще одну ногу. Адолин сделал то же самое с другой стороны. Семь ног готовы, половина. Когда же он свалится? Обычно на этой стадии в зверя выпускали еще несколько дюжин стрел и он ослабевал. Но сейчас было совершенно невозможно предугадать, что произойдет, — и, кроме того, он никогда не сражался со скальным демоном таких размеров.

Он повернул Кавалера, пытаясь привлечь внимание монстра. Будем надеяться, что Элокар уже…

— Эй, бог! — проревел Элокар.

Далинар застонал и посмотрел через плечо. Король не убежал. Он шел к зверю, прижимая руку к боку.

— Я бросаю тебе вызов, тварь! — крикнул Элокар. — Я требую твою жизнь! Они увидят, как я сокрушу их бога, и они увидят труп своего короля у моих ног! Я вызываю тебя!

Проклятый дурак! подумал Далинар, поворачивая Кавалера.

В руках Элокара опять возник Клинок, и король бросился к груди чудовища. Из треснувшего на плече панциря лился Штормсвет. Король сделал выпад вперед и срезал с тела зверя кусок хитина — Клинок справился с этим легко, как будто это были волосы или ногти. Вторым ударом Элокар вонзил меч в грудь монстра, надеясь попасть в сердце.

Зверь взревел и затрясся, сбив Элокара с ног. Король едва успел выдернуть меч. Монстр повернулся и занес хвост над Далинаром. Тот выругался и натянул поводья, пытаясь повернуть Кавалера, но, к сожалению, хвост ударил слишком быстро. Он попал в Кавалера, и в следующее мгновение Далинар обнаружил, что катится по земле. Носитель Присяги вывалился из его пальцев и, успев прорезать камень, превратился в туман.

— Отец! — позвал далекий голос.

Далинар перестал катиться и, ошеломленный, распластался на камнях. Подняв голову, он увидел, как Кавалер встает на ноги. Слава Всемогущему, жеребец не сломал ноги, хотя из порезов хлестала кровь и он прихрамывал на одну ногу.

— Прочь! — скомандовал Далинар коню и отправился в безопасное место. В отличие от Элокара, Кавалер подчинился.

Далинар неуверенно поднялся на ноги. Слева послышался скрип. Далинар повернулся и в тот же миг ударом хвоста в грудь был отброшен назад.

Мир снова зашатался, металл ударился о камень, в ушах загремели трубы, и Далинар заскользил по земле.

Нет! подумал он, оттолкнулся руками в латных перчатках от земли и, используя инерцию движения, бросил себя вверх. Небо перевернулось и встало правильно, как если бы Доспехи сами знали, где верх и низ. Восстановив равновесие, он бросился к королю, вызвав Клинок Осколков. Десять ударов сердца. Вечность.

Лучники продолжали вести огонь, и уже довольно много стрел торчало из отвратительного лица скального демона. Он не обращал на них внимания, хотя стрелы Садеаса, похоже, ему досаждали. Адолин сумел отсечь еще одну ногу, и тварь неуклюже двинулась с места, волоча за собой восемь из четырнадцати ног.

— Отец!

Далинар повернулся и увидел Ринарина, одетого в строгий синий мундир армии Холин, застегнутый на все пуговицы; он скакал по каменистой земле.

— Отец! Как ты? Я могу помочь?

— Глупый мальчишка! — крикнул Далинар и махнул рукой. — Уходи!

— Но…

— Ты не вооружен и ничем не защищен, — проревел Далинар. — Убирайся прочь, пока тебя не убили.

Ринарин, натянув поводья, остановил лошадь.

— УХОДИ!

Ринарин ускакал прочь. Далинар повернулся и побежал к Элокару, в его руке возник Носитель Присяги. Элокар продолжал рубить тело чудовища, куски плоти чернели и умирали после ударов Клинка Осколков. Если бы он сумел проникнуть достаточно глубоко, то смог бы остановить сердце или легкие, но, пока зверь стоял прямо, они были слишком далеко.

Адолин — непоколебимый, как всегда, — спрыгнул с коня рядом с королем.

Он пытался отрубить когти, ударяя по ним каждый раз, когда они падали. К сожалению, когтя было четыре, а Адолин — один. Два ударили одновременно, и, хотя Адолин отсек кусок одного, второй полоснул его по спине.

Далинар предупреждающе закричал, но слишком поздно. Доспехи Осколков треснули, Адолин взлетел в воздух. Слава Герольдам, Доспехи не рассыпались, но на груди и боках образовались широкие трещины, из которых повалил белый дым.

Адолин покатился по земле, но руки двигались. Он был жив.

Нет времени на размышления. Элокар один.

Зверь опять ударил, вздыбив землю рядом с королем и сбив того с ног. Меч из руки короля исчез, и он повалился ничком на камни.

Что-то взорвалось внутри Далинара. Сомнения исчезли. Все опасения потеряли смысл. Сын его брата в опасности.

Он потерял Гавилара, потому что валялся пьяным, пока его брат сражался не на жизнь, а на смерть. Далинар должен был находиться рядом, должен был защитить его. После его любимого брата остались только королевство и сын. Лишь защищая их, Далинар мог надеяться заработать искупление.

Элокар один и в опасности.

Остальное не имеет значения.

* * *

Адолин тряхнул головой, приходя в себя. Хлопнув по забралу, он поднял его и глотнул свежего воздуха, чтобы в голове прояснилось.

Сражение. Они сражаются. Он услышал крики людей и невероятной силы блеяние, от которого тряслись камни. Запах гнили. Запах крови большепанцирника.

Скальный демон! вспомнил он. Еще не полностью придя в себя, Адолин призвал Клинок и заставил себя встать на четвереньки.

Монстр находился совсем недалеко, темная тень на сияющем небе. Адолин упал недалеко от его правого бока. В глазах прояснилось, и он увидел короля, лежащего ничком, его Доспехи треснули от удара, полученного раньше.

Скальный демон поднял огромный коготь, собираясь ударить им вниз. Адолин внезапно осознал, что сейчас произойдет величайшее несчастье. Короля убьют на самой обыкновенной охоте. Королевство рассыплется, кронпринцы разделятся, тонкая ниточка, которая еще держала их вместе, будет перерезана.

Нет! подумал Адолин, потрясенный и еще не отошедший от удара, и попытался вскочить на ноги.

И тут он увидел отца. Далинар бросился к королю, двигаясь со скоростью и грацией, с которыми человек — даже в Доспехах Осколков — двигаться не способен. Он перепрыгнул каменную полку, потом пригнулся, уворачиваясь от когтя. Быть может, другие воины считают, что в совершенстве владеют Клинком и Доспехами Осколков, но Далинар Холин… да, иногда он доказывал им, что они еще дети.

Далинар выпрямился и прыгнул — все еще двигаясь вперед, — и пролетел в дюймах от второго когтя, который разнес на куски каменную полку за ним.

Все заняло мгновение. Один вздох. Третий коготь неотвратимо падал на короля, и Далинар заревел, прыгая вперед. Он выронил меч — тот ударился о землю и растаял, — скользнул под падающий коготь, поднял руки и…

И поймал его. Он согнулся под ударом, упал на колено, воздух зазвенел от удара хитина о Доспехи.

Но он поймал его.

Отец Штормов! подумал Адолин, видя отца, стоявшего над королем и согнувшегося под огромным весом чудовища, намного большего его самого. Потрясенные лучники и Садеас опустили сверхлук. У Адолина перехватило дыхание.

Далинар держал коготь, не уступая силой чудовищу, маленькая фигура в темном серебристом металле, который, казалось почти светился. Зверь над ним заревел, и Далинар издал в ответ могучий вызывающий рев.

И в это мгновение Адолин сообразил, что видит его, Терновника, того самого человека, рядом с которым он всегда хотел сражаться. Броня на перчатках и плечах Далинара начала трескаться, паутинка света побежала по древнему металлу. Адолин наконец-то сумел заставить себя двигаться. Я должен помочь.

Клинок Осколков возник в руке, он пополз в сторону и полоснул по ближайшей ноге. Воздух разорвал треск. Оставшиеся ноги не смогли удержать гигантский вес, особенно сейчас, когда зверь так хотел раздавить Далинара. Все правые ноги треснули с отвратительным хрустом, брызнул фиолетовый ихор, и монстр завалился на бок.

Земля задрожала, Адолин едва не упал с колен. Далинар отбросил в сторону безвольный коготь, из трещин в Доспехах лился Штормсвет. Рядом с ним с земли вскочил король — он упал буквально несколько секунд назад.

Элокар, качаясь, постоял на ногах, глядя на упавшего демона. Потом повернулся к дяде, Терновнику.

Далинар благодарно кивнул Адолину, потом резко указал на то, что заменяло чудовищу шею. Элокар кивнул, призвал Клинок и глубоко вонзил его в плоть скального демона. Зеленые глаза твари потемнели и съежились, в воздухе поплыли клубы дыма.

Адолин подошел к отцу, глядя, как Элокар погружает меч в грудь скального демона. Теперь, когда зверь умер, Клинок мог отрезать его плоть. Фиолетовый ихор хлынул струей, Элокар бросил меч и и сунул руку в рану, разыскивая что-то усиленными Доспехами руками.

Наконец он вырвал гемсердце зверя — огромный драгоценный камень, росший внутри всех скальных демонов. Комковатый и неограненный, но совершенно чистый изумруд величиной с голову человека. Самое большое гемсердце из всех, которые видел Адолин, а ведь даже маленькое стоило целого состояния.

Элокар поднял ужасный трофей в воздух, вокруг него появились золотые спрены славы, и солдаты разразились триумфальными криками.

Глава четырнадцатая День получки

Вначале я хочу уверить тебя, что элемент находится в безопасности. Я нашел для него хороший дом. И, как ты мог бы сказать, защищаю его как собственную шкуру.

На следующий день после решения, принятого в сверхшторм, Каладин позаботился о том, чтобы встать раньше остальных. Он сбросил одеяло и пошел по помещению, наполненному завернутыми в одеяла телами. Он чувствовал не возбуждение, а решимость. Решимость сражаться снова.

Сражение он начал с того, что открыл дверь солнечному свету. За спиной послышались стоны и проклятия, проснулись голодные мостовики. Каладин повернулся к ним, уперев руки в бока. Сейчас в Четвертом Мосту насчитывалось тридцать четыре человека. Число менялось, но, чтобы нести мост, требовалось по меньшей мере двадцать пять мостовиков. Одним человеком меньше, и мост завалится. Иногда такое происходило и с большим числом.

— Встать и выстроиться, — крикнул Каладин командирским голосом. И сам поразился властности, прозвучавшей в нем.

Люди замигали затуманенными глазами.

— Это означает, — проревел Каладин, — выйти из барака и построиться в ряд. Вы сейчас сделаете это, шторм вас побери, или я вытащу наружу каждого, одного за другим!

Сил слетела вниз, уселась на плече и с интересом наблюдала. Некоторые из мостовиков сели, озадаченно глядя на него. Другие опять завернулись в одеяло и повернулись к нему спиной.

Каладин глубоко вздохнул.

— Значит, так тому и быть.

Он вошел в барак и выбрал жилистого и сильного алети по имени Моаш. Каладину нужен был пример, и исхудалые мостовики вроде Данни или Нарна не годились. Моаш как раз завернулся в одеяло, собираясь уснуть.

Каладин схватил Моаша одной рукой и поставил на ноги. Моаш закачался, едва не упав. Он был еще молод, примерно одногодок с Каладином, с ястребиным лицом.

— Шторм тебя побери! — рявкнул Моаш, освобождаясь от захвата.

Каладин ударил Моаша в живот, не очень сильно, но точно, выбивая из него воздух. Потрясенный Моаш задохнулся и сложился вдвое, и Каладин, шагнув вперед, закинул его себе на плечо.

Каладин едва не упал под такой тяжестью. К счастью, носить мосты было тяжелой, но эффективной тренировкой. Конечно, мало кто из мостовиков проживал так долго, чтобы воспользоваться ее плодами. Не способствовало закалке и то, что между забегами бывали непредвиденные перерывы. И это было очень плохо — бригады проводили время, разглядывая свои ноги или занимаясь случайной работой, а потом бежали многие мили с мостом.

Он выволок пораженного Моаша наружу и положил на камень. Весь лагерь уже встал, плотники стучали топорами в плотницкой, солдаты ели или тренировались. Остальные бригады мостовиков еще спали. Им часто разрешали поспать, если не надо было нести мост прямо с утра.

Каладин оставил Моаша и опять вошел в низкий барак.

— Если понадобится, я сделаю то же самое с каждым из вас.

Не понадобилось. Потрясенные мостовики вывалились на свет, мигая и щурясь. Большинство было обнажено по пояс, только в штанах по колено. Моаш поднялся на ноги, потирая живот и глядя на Каладина.

— В Четвертом Мосту начинается новая жизнь, — сказал Каладин. — Во-первых, никто не будет спать слишком много.

— И что мы будем делать взамен? — спросил Сигзил. Темно-коричневая кожа и черные волосы — значит, он макабаки, из юго-западного Рошара. Единственный безбородый мостовик, и, судя по акценту, из Азира или Имули. Иностранцы часто попадали в бригады мостовиков — те, кто не сумел устроиться, часто становились крэмом армии.

— Замечательный вопрос, — ответил Каладин. — Мы будем тренироваться. Каждое утро, перед дневной работой, мы будем бегать с мостом и вырабатывать выносливость.

Большинство членов бригады помрачнели.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Каладин. — Разве наша жизнь и так не тяжела? Разве мы не должны расслабиться в те короткие мгновения, когда это возможно?

— Да, — сказал Лейтен, высокий толстый человек с курчавыми волосами. — Так оно и есть.

Нет, — рявкнул Каладин. — Забеги с мостом изнуряют нас только потому, что мы бездельничаем большую часть времени. Да, я знаю, нам дают случайную работу — обыскать расщелины, почистить сортиры или выскрести полы. Но солдаты не ожидают, что мы будем усердно работать, они хотят, чтобы мы были заняты. Работая, мы помогаем им, но не себе.

— Мой главный долг, как бригадира, помочь вам остаться в живых. Я ничего не могу сделать со стрелами паршенди, но я кое-что могу сделать с вами. Я могу сделать вас сильнее, и, когда мы побежим последний отрезок, под стрелами, вы сможете бежать быстро. — Он встретился глазами с каждым человеком в линии, один за другим. — Я собираюсь сделать так, чтобы Четвертый Мост больше не потерял ни одного человека.

Люди недоверчиво глядели на него. Наконец здоровенный человек из заднего ряда захохотал. Коричневая кожа, огненно-рыжие волосы, почти семь футов роста, могучая грудь, большие руки и ноги. Ункалаки — обычно называемые рогоедами, — группа людей из середины Рошара, около Джа Кеведа. Прошлой ночью он назвался Камнем.

— Да ты сумасшедший! — сказал рогоед. — Безумец, который вообразил, что он наш главарь.

Он снова зашелся животным смехом. Остальные присоединились к нему, покачивая головами в ответ на речь Каладина. Несколько спренов смеха — серебристых, похожих на мелкие рыбешки, — начали кругами носиться вокруг них.

— Эй, Газ, — позвал Моаш, прикладывая ладони рупором ко рту.

Невысокий одноглазый сержант недалеко болтал с солдатами.

— Что там еще? — недовольно прокричал он в ответ.

— Вот этот хочет, чтобы мы тренировались в переноске мостов, — крикнул Моаш. — Должны ли мы делать то, что он говорит?

— Да ну, — Газ махнул рукой. — Бригадир может отдавать приказы только в поле.

Моаш посмотрел на Каладина.

— Похоже, что ты можешь идти штормом, приятель. Если, конечно, не собираешься избить всех тех, кто тебя не слушается.

Строй распался, одни вернулись в барак, другие потащились в столовую. Каладин остался один.

— Не слишком хорошо прошло, а? — сказала Сил с его плеча.

— Да, не слишком.

— Ты выглядишь удивленным.

— Нет, только разочарованным. — Он посмотрел на Газа. Сержант подчеркнуто отвернулся от него. — В армии Амарама я брал к себе необученных людей, но никогда тех, кто открыто отказывался подчиняться.

— А какая разница? — спросила Сил. Ответ казался очевидным, и все-таки она смущенно вскинула голову.

— В армии Амарама люди знали, что могут оказаться в намного худшем месте. Я мог наказать их. Эти мостовики уже на дне. — Вздохнув, он разрешил напряжению схлынуть. — Мне еще повезло, что я вывел их из барака.

— И что ты будешь делать теперь?

— Не знаю. — Каладин посмотрел туда, где стоял Газ, продолжая болтать с солдатами. — Нет, знаю.

Газ заметил подходящего Каладина, и на его лице появилось выражение настоящего ужаса. Он оборвал разговор и быстро пошел прочь, огибая кучи с бревнами.

— Сил, можешь выследить его, для меня?

Она улыбнулась, превратилась в тусклую белую линию и помчалась по воздуху, оставляя за собой медленно исчезающий след. Каладин остановился там, где только что стоял Газ.

Через какое-то время Сил примчалась обратно и вновь обернулась девушкой.

— Он прячется между двумя бараками. — Она показала где. — Он скорчился, ожидая, когда ты пройдешь мимо.

Улыбнувшись, Каладин неторопливо обошел бараки. В переулке он нашел скорчившуюся в тени фигуру, глядевшую в другом направлении. Каладин подкрался к нему и схватил Газа за плечо. Газ взвизгнул, повернулся и замахнулся. Каладин легко перехватил его кулак.

Газ с ужасом смотрел на Каладина.

— Я не собираюсь врать! Шторм тебя побери, но у тебя нет власти нигде, кроме как в поле! Если ты опять придушишь меня, клянусь, я…

— Успокойся, Газ, — сказал Каладин, освобождая сержанта. — Я не собираюсь бить тебя. По меньшей мере пока.

Низкий человек отскочил назад, потирая плечо, и поглядел на Каладина.

— Сегодня третий день недели, — сказал Каладин. — День получки.

— Ты получишь свои деньги через час, как и все.

— Нет. Они уже у тебя, я видел, как ты говорил с курьером.

Он протянул руку.

Газ заворчал, но вынул из кармана мешочек и отсчитал сферы. Крошечные, с неуверенным светом в середине. Бриллиантовые марки, каждая стоит пять бриллиантовых обломков. На один осколок можно купить ломоть хлеба.

Газ взял четыре марки, хотя в неделе было пять дней, и протянул их Каладину, но Каладин оставил руку открытой, ладонью вперед. — Еще одну, Газ.

— Ты сказал…

Сейчас.

Газ подпрыгнул, потом протянул еще одну сферу.

— У тебя странный способ держать свое слово, лордишка. Ты обещал мне…

Он замолчал, когда Каладин взял протянутую им сферу и вернул обратно.

Газ от удивления промолчал.

— Не забывай, откуда она берется, Газ. Я сдержу свое слово, но не ты оставляешь себе часть моей зарплаты. Я даю ее тебе. Понял?

Газ смутился, но взял сферу у Каладина.

— Эти деньги перестанут доставаться тебе, как только со мной что-нибудь случится, — сказал Каладин, пряча остальные четыре сферы в карман. Потом шагнул вперед и навис, как башня, над низеньким сержантом. — И помни о нашей сделке, Газ. Не переходи мне дорогу.

Однако Газ не собирался сдаваться. Он сплюнул в сторону, темный плевок повис на каменной стене и странно медленно потек вниз.

— И не подумаю врать ради тебя. Если ты думаешь, что одна паршивая марка в неделю дает тебе…

— Я ожидаю от тебя только то, что сказал. Какие работы сегодня у Четвертого Моста?

— Ужин. Чистить и вылизывать.

— А мост?

— Послеполуденная смена.

Значит, утром делать нечего. Бригада займется тем, чем всегда: потратят полученные деньги на игру или шлюх, возможно для того, чтобы на пару часов забыть свою несчастную жизнь. Они вернутся после обеда и будут ждать на складе, не понадобится ли бежать с мостом. А после ужина будут скрести горшки.

Еще один потерянный день. Каладин повернулся и пошел к складу.

— Ты не сможешь ничего изменить, — крикнул Газ ему вслед. — Эти ублюдки стали мостовиками не просто так.

Каладин продолжал идти. Сил слетела с крыши и приземлилась ему на плечо.

— У тебя нет власти, — продолжал орать Газ. — Ты не какой-нибудь командир взвода в поле. Ты — проклятый штормом мостовик. Слышишь меня? Если у тебя нет ранга, у тебя нет и власти!

Каладин вышел из переулка.

— Он ошибается.

Сил прошла по воздуху и повисла перед его лицом, он продолжал идти. Она вздернула голову и внимательно посмотрела на него.

— Власть не идет от ранга, — сказал Каладин, ощупывая сферы в кармане.

— А откуда?

— От человека, который дает ее тебе. Это единственный способ получить ее. — Он оглянулся назад. Газ еще оставался в переулке. — Сил, ты ведь никогда не спишь, верно?

— Спать? Спрен? — Она поразилась самой идее.

— Не присмотришь ли за мной по ночам? Я хочу быть уверен, что Газ не прокрадется ночью в барак и не попытается что-нибудь сделать. Например, убить меня.

— Ты думаешь, что он решится?

Каладин задумался.

— Нет, скорее всего нет. Я знал дюжину людей вроде него — мелкая душонка, имеющая каплю власти и упивающаяся ею. Газ — негодяй, но не хладнокровный убийца. Кроме того, ему и не нужно ничего со мной делать — он подождет, когда меня убьют во время забега с мостом. Тем не менее осторожность не помешает. Приглядывай за мной, если можешь. И буди, если мне будет угрожать опасность.

— Конечно. А что, если он обратится к более важным людям? Скажет им убить тебя?

Каладин скривился.

— Тут я ничего не могу поделать. Но не думаю, что он осмелится. Тогда он будет выглядеть слабаком перед своими начальниками.

Кроме того, головы рубили только тем мостовикам, кто отказывался бежать на паршенди. Если ты бежал, тебя не убивали. На самом деле предводители армии, похоже, колебались, надо ли вообще убивать мостовиков. Только один человек был осужден на смерть за то время, пока Каладин был мостовиком, и они привязали дурака к столбу, оставив его сверхшторму. Нескольких человек лишили зарплаты за потасовку, а пару высекли за то, что они слишком медленно бежали.

Минимальные наказания. Похоже, предводители наконец что-то сообразили. Мостовики живут настолько безнадежной жизнью, что, толкни их немного сильнее, — они перестанут носить и дадут себя убить.

К сожалению, отсюда следует, что, даже получив власть, Каладин не сможет никого наказать. Он должен подтолкнуть их как-то иначе. Он пересек склад леса, где плотники строили новые мосты. Поискав, Каладин нашел то, что хотел, — толстую перекладину, ожидавшую, когда ее присоединят к переносному мосту. К одной из ее сторон уже была прибита рукоятка для мостовика.

— Могу я занять ее? — спросил Каладин у проходящего мимо столяра.

Человек почесал облепленную опилками голову.

— Занять?

— Я останусь на складе, — объяснил Каладин, поднимая перекладину и кладя ее на плечо. Она оказалась тяжелее, чем он ожидал, и он мысленно поблагодарил свой плотный кожаный жилет.

— Они постоянно нужны нам… — сказал столяр, но не слишком уверенно и не остановил Каладина, который ушел с перекладиной.

Он выбрал ровную каменную аллею прямо перед бараками и стал ходить из одного конца склада в другой, неся доску на плече и чувствуя, как поднимающееся солнце припекает кожу. Он ходил вперед и назад, назад и вперед. Он бежал, шел и опять бежал трусцой. Он занимался с перекладиной на плече, поднимал ее в воздух, нес на вытянутых руках.

Он гонял себя до седьмого пота и несколько раз чуть не упал, но всегда находил в себе силы и продолжал. И он шел и бегал, стиснув зубы от боли и усталости, и считал шаги, чтобы сконцентрироваться. Помощник плотника, с которым он разговаривал, привел надсмотрщика. Тот поскреб голову под шапкой и какое-то время глядел на Каладина. Потом пожал плечами, и оба ушли.

Вскоре он привлек маленькую толпу. Рабочие со склада, несколько солдат и много мостовиков. Некоторые из других бригад хихикали и отпускали шуточки, но члены бригады Четвертого Моста держались более сдержанно. Многие не обращали на него внимания. Другие — седой Тефт, юный Данни и еще кое-кто — стояли открыв рот, как если бы не верили собственным глазам.

Их взгляды — потрясенные и враждебные — поддерживали Каладина, помогали ему продолжать. Он должен выплеснуть из себя раздражение, кипящий внутри горшок злости. Злости на себя, потерявшего Тьена. Злости на Всемогущего, сотворившего этот мир, в котором одни купаются в роскоши, а другие умирают, перенося мосты.

На удивление он чувствовал себя хорошо, гоняя себя до изнеможения. Так же как и первые несколько месяцев после смерти Тьена, когда тренировался с копьем, стараясь забыться. Только когда колокол пробил полдень, призывая солдат на обед, Каладин остановился и положил тяжелую перекладину на землю. Он повел плечами. Он бегал несколько часов. Откуда только он черпал силы?

Он медленно подошел к плотникам — пот капал на камни — и сделал длинный глоток из бочки с водой. Плотники обычно гоняли мостовиков, пьющих из бочки, но сейчас никто не сказал ни слова, когда Каладин зачерпнул два полных ковша отдававшей ржавчиной воды. Он вернул ковш подмастерьям, кивнул им и вернулся туда, где оставил перекладину.

Камень — огромный светло-коричневый рогоед — приподнял ее и нахмурился.

Тефт, заметив Каладина, кивнул в сторону Камня.

— Он проиграл кое-кому из нас по обломку. Он утверждал, будто ты используешь легкую доску, чтобы впечатлить нас.

Знай они его усталость, вряд ли так легко заключили бы пари. Он заставил себя взять перекладину у Камня. Великан с озадаченным взглядом отдал ее и потрясенно смотрел, как Каладин бежит с ней к плотницкой. Каладин благодарно кивнул подмастерью и, не снижая темпа, вернулся к небольшой группе мостовиков. Камень неохотно выплатил проигрыш.

— Вы можете идти на обед, — сказал Каладин. — После обеда у нас дежурство, так что возвращайтесь через час. С последним предзакатным колоколом собираемся в столовой. Сегодня мы чистим ее после ужина. Пришедший последним будет чистить горшки.

Они озадаченно посмотрели на него, а он трусцой побежал от склада. Миновав две улицы, он свернул в переулок и оперся о стену. Потом, тяжело дыша, рухнул вниз и растянулся на земле.

Он чувствовал себя так, как если бы у него свело каждый мускул в теле. Ноги горели, а пальцы не могли сжаться в кулак. Он с трудом дышал, натужно кашляя. Проходивший мимо солдат заглянул внутрь, но, увидев мостовика, ушел, не сказав ни слова.

Наконец Каладин почувствовал, что груди коснулся свет. Он открыл глаза и увидел Сил, лежавшую на воздухе, лицом к нему. Ногами она упиралась в стену, а ее поза — или скорее платье — заставляла подумать, что она стоит прямо, не лицом в землю.

— Каладин, — сказала она. — Я должна кое-что сказать тебе.

Он опять закрыл глаза.

— Каладин, это важно! — Он почувствовал, как в его веко ударил слабый заряд энергии. Очень странное ощущение. Он застонал, открыл глаза и заставил себя сесть. Она прошлась по воздуху, как бы огибая невидимую сферу, пока не встала в правильном направлении.

— Я решила, — сказала Сил, — что очень рада. Ты сдержал слово, данное Газу, хотя он противный.

Каладину потребовалось время, чтобы понять, о чем она говорит.

— Сферы?

Она кивнула.

— Я думала, что ты не сдержишь слово, и очень обрадовалась, когда ты отдал ему осколок.

— Все в порядке. Хорошо, спасибо, что сказала мне.

— Каладин, — с обидой сказала она и уперла кулачки в бока. — Это очень важно.

— Я… — Он замолчал, потом прислонился головой к стене. — Сил, я едва могу дышать, не то что думать. Пожалуйста. Скажи, что беспокоит тебя.

— Я знаю, что такое ложь, — сказала она, слетая ему на колено. — Несколько недель назад я даже не понимала концепцию лжи. А сейчас я счастлива, что ты не солгал. Понимаешь?

— Нет.

— Я меняюсь. — Она поежилась — наверное специально, потому что вся ее фигурка на мгновение разлетелась. — Я знаю вещи, которые не знала несколько недель назад. Это очень странно.

— Ну, как мне кажется, это неплохо. Я хочу сказать, чем больше ты понимаешь, тем лучше. Верно?

Она посмотрела вниз.

— Вчера, после сверхшторма, я нашла тебя около пропасти, — прошептала она. — Ты собирался покончить с собой, да?

Каладин не ответил.

Вчера.

Целую вечность назад.

— Я дала тебе лист. Ядовитый лист. Ты мог использовать его, убить себя или кого-то другого. Так ты, вероятно, собирался там, в фургоне. — Она посмотрела ему прямо в глаза, ее голос изменился, стал испуганным. — Сегодня я знаю, что такое смерть. Откуда я знаю, что такое смерть, Каладин?

Каладин нахмурился.

— Ты всегда была странной для спрена. С самого начала.

— С самого начала?

Он заколебался, подумав еще раз. Нет, сначала, когда она появилась, она вела себя как обыкновенный спрен ветра. Подшучивала над ним, сдувала обувь на пол, потом прятала. И даже в первые несколько месяцев рабства она походила на любой другой спрен. Быстро теряла интерес к вещам, носилась вокруг.

— Еще вчера я не знала, что такое смерть. Сегодня знаю. Месяцы назад я не знала, что действую странно для спрена, но не сейчас. Но откуда я знаю, как положено действовать спрену? — Она сжалась, стала меньше. — Что произошло со мной? Кто я?

— Не знаю. Это важно?

— А разве нет?

— Я тоже не знаю, кто я. Мостовик? Хирург? Солдат? Раб? Это все ярлыки. Внутри я — это я. Совсем другой, чем был год назад, но я как-то не тревожусь об этом, просто иду вперед и надеюсь, что мои ноги приведут меня туда, где я должен быть.

— Ты не злишься на меня за то, что я принесла тебе тот лист?

— Сил, если бы ты не прервала меня, я бы прыгнул в расщелину. Этот лист, он был мне необходим. Правильная вещь.

Она улыбнулась и стала смотреть, как Каладин разминает мышцы. Закончив, он встал и вышел на улицу, почти придя в себя. Она метнулась в воздухе и приземлилась на плечо, сложила руки назад и свесила ноги, как девочка, сидящая на краю обрыва.

— Я рада, что ты не сердишься. Хотя именно ты виноват во всем, что произошло со мной. Пока я не встретила тебя, я никогда не думала о смерти или лжи.

— Да, из-за меня, — сухо сказал он. — Я приношу смерть и ложь туда, куда иду. Я и Смотрящая в Ночи.

Она помрачнела.

— Это… — начал он.

— Да, — сказала она. — Сарказм. — Она вздернула голову. — Я знаю, что такое сарказм. — Она лукаво улыбнулась. — Я знаю, что такое сарказм!

Отец Штормов, подумал Каладин, глядя в ее маленькие ликующие глаза. Очень зловещий знак.

— Подожди, — сказал он. — Неужели ничего такого с тобой раньше не происходило?

— Не знаю. Я не помню ничего, что произошло раньше чем год назад, когда я увидела тебя.

— Неужели?

— Вот это не странно, — сказала Сил, пожимая просвечивающимися плечами. — У большинства спренов короткая память. — Она заколебалась. — Не знаю, откуда я знаю это.

— Ну, может быть, это как раз нормально. Ты могла пройти через этот цикл раньше, но забыла.

— Не слишком утешительно. Мне не нравится идея забывания.

— Но тебе нехорошо не только от смерти и лжи, верно?

— От них тоже. Но если я потеряю и эти воспоминания… — Она посмотрела в воздух. Каладин проследил ее взгляд и увидел пару проносящихся по небу спренов ветра, свободных и беззаботных.

— Ты боишься идти не только вперед, — сказал Каладин, — но и назад, боишься стать тем, кем была.

Она кивнула.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — сказал он. — Идем. Мне надо поесть, и после обеда я должен еще кое-что сделать.

Глава пятнадцатая Приманка

Я не согласен с моим путешествием. Хотя и понимаю его, насколько можно понять кого-то, с кем полностью не согласен.

Прошло уже четыре часа после атаки скального демона, а Адолин все еще приглядывал за ликвидацией последствий. За время сражения монстр уничтожил мост, который вел обратно в военлагеря. К счастью, несколько солдат остались на той стороне и уже отправились за бригадой мостовиков.

Адолин ходил среди солдат, собирая донесения, пока послеполуденное солнце медленно клонилось к горизонту. В воздухе стоял затхлый тошнотворный запах. Запах крови большепанцирника. Само чудовище лежало там, где упало, со вспоротой грудью. Некоторые солдаты рылись под панцирем, вместе с крэмлингами, явившимися на пир. Слева от Адолина, на вздыбленной поверхности плато, лежали на плащах или рубашках люди, в ряд, несколько длинных линий. Ими занимались хирурги из армии Далинара. Адолин мысленно поблагодарил отца, всегда бравшего с собой хирургов, даже на обычные экспедиции, вроде этой.

Он пошел дальше, все еще не снимая Доспехов Осколков. Войска могли бы вернуться другой дорогой — на противоположной стороне плато был еще один мост, ведущий дальше на Равнины. Они могли бы повернуть на восток, а потом вернуться обратно. Далинар, однако, решил — к неудовольствию Садеаса — подождать, пока не принесут мост, заняться ранеными и отдохнуть несколько часов.

Адолин взглянул на павильон, из которого доносились взрывы смеха. На верхушках шестов, удерживаемые на месте золотыми зубцами, ярко сияли большие рубины. Фабриалы давали тепло, хотя внутри них не было никакого огня. Он не понимал, как работают фабриалы, хотя догадывался, что, как и в большинстве этих замечательных устройств, там использовались геммы.

Опять одно и то же. Другие светлоглазые радуются жизни, а он работает. Впрочем, сейчас он не возражал. Ему было бы трудно веселиться после такого несчастья. Кошмарного несчастья. Младший светлоглазый офицер подошел к нему с окончательным списком потерь. Жена офицера зачитала список, супруги оставили ему лист и ушли.

Почти пятьдесят человек погибли, вдвое больше были ранены. Многих из них Адолин знал лично. Когда королю сообщили предварительные оценки, он отмел в сторону все, что омрачало его триумф, заявив, что за свою доблесть они будут вознаграждены наверху и взяты в Армию Герольдов. Очень удобно! Вполне мог бы оказаться в списке, если бы не Далинар.

Адолин поискал глазами отца. Его Величество быстро запамятовал. Далинар стоял на краю плато, глядя на восток. Что он ищет там? Не в первый раз Адолин стал свидетелем героического поступка отца, но этот особенно впечатлял. Воин, стоящий в сверкающих Доспехах под огромным скальным демоном, собирающимся убить его племянника. Теперь эта картина намертво врезана в память Адолина.

Сейчас остальные светлоглазые держались более свободно рядом с Далинаром, и за последние несколько часов Адолин не слышал, чтобы кто-то заикнулся об его слабости, даже люди Садеаса прикусили язык. Однако он опасался, что это ненадолго. Далинар бывал героем, но редко. Пройдет несколько недель, отважный поступок Далинара забудется, и герой-воин станет «героем» сплетен о том, что он редко выходит на плато и растерял свою храбрость.

Адолин обнаружил, что жаждет продлить этот день. Сегодня, когда отец бросился защищать Элокара, он действовал, как тот бесстрашный рыцарь Далинар, о боевой юности которого народ слагал легенды. Адолин хотел, чтобы этот человек вернулся. Королевство нуждается в нем.

Адолин вздохнул и отвернулся. Он должен подать королю окончательный список потерь. Возможно, над докладом о гибели простых солдат посмеются. Но представится случай послушать, что скажет Садеас. Адолин чувствовал: он что-то не знает об этом человеке. Но это «что-то» известно его отцу.

И, приготовившись к колючкам, он направился к павильону.

* * *

Далинар стоял, скрестив руки в латных перчатках за спиной, и глядел на восток. Где-то там, в середине Равнин, находился базовый лагерь паршенди.

Вот уже шесть лет Алеткар вел длительную осаду. Эту стратегию предложил сам Далинар: надо было расположиться на Разрушенных Равнинах, выдержать сверхштормы, используя переносные мосты, наносить удары по базе паршенди. Одно проигранное сражение — и алети окажутся в ловушке, без всякого пути обратно на укрепленные позиции.

Но Разрушенные Равнины могли стать последним приютом и для паршенди. Восточный и южный края были совершенно непроходимы — плато зачастую сужались до маленькой площадки, много меньшей верхушки шпиля, и даже паршенди не могли перепрыгнуть с одной на другую. Равнины окаймляли горы, где рыскали стаи скальных демонов, огромных и опасных.

Армия алети постоянно наносила удары с запада и севера — на юге и востоке находились только разведчики, на всякий случай, — и паршенди некуда было бежать. Далинар мог поклясться, что силы врага истощены до предела. Они должны были или попытаться вырваться с Равнин, или напасть на военлагеря алети.

Замечательный план. Но, увы, Далинар не предвидел гемсердца.

Он отвернулся от пропасти и пошел по плато. Ему очень хотелось лично проверить своих людей, но нужно было показать, что он доверяет Адолину. Его старший сын командует армией и должен делать это хорошо. На самом деле он, похоже, уже передает окончательный отчет Элокару.

Далинар улыбнулся, посмотрев на сына. Адолин был ниже его ростом, в белых волосах попадались черные пряди. Белые волосы он унаследовал от матери, во всяком случае так сказали Далинару. Сам он не помнил эту женщину, ее вычеркнули из его памяти, оставив странные дыры и туманные области. Иногда в его голове возникали четкие и ясные картины прошлого, но она расплывалась. Он даже не помнил ее имени. И когда его произносили другие, оно немедленно ускользало из его памяти, как масло с горячего ножа.

Он оставил Адолина докладывать королю, а сам подошел к телу скального демона. Оно лежало, завалившись на бок, с выжженными глазами и открытой пастью. Языка у большепанцирника не было, только необычные зубы со сложной сетью челюстей. Плоские, похожие на тарелки зубы предназначались для того, чтобы давить и перемалывать раковины; другие жвалы, поменьше, — разрывать плоть и проталкивать ее дальше в горло. Рядом со зверем раскрылись камнепочки, их лозы высунулись наружу и пили кровь скального демона. Между человеком и зверем, на которого он охотится, всегда возникает мистическая связь, и Далинар чувствовал странную тоску, убив такое величественное животное.

Обычно гемсердца добывали совсем не так, как сегодня. В определенный период своего странного жизненного цикла скальные демоны собирались на западной стороне Равнин, где плато были пошире. Там они карабкались на возвышенности и превращались в каменные куколки, ожидая прихода сверхшторма.

И в эти мгновения они были уязвимы. Требовалось только забраться на плато, разбить куколку молотком или Клинком Осколков и вырезать гемсердце. Легко заработать состояние. Звери появлялись часто, несколько раз в неделю, пока не становилось слишком холодно.

Далинар посмотрел на огромное тело. Рядом с ним в воздухе плавали крошечные, почти невидимые спрены. Они выглядели как струйки дыма, поднимающиеся со свечи после того, как снять нагар. Никто не знал, что это за спрены; их видели только около свежих трупов большепанцирников.

Он тряхнул головой. Эти гемсердца изменили всю войну. Паршенди тоже добывали их и готовы были сражаться за них. Стычки за гемсердце большепанцирника стали основными тактическими операциями для воюющих сторон. Победитель достигал двух целей одновременно: военной и коммерческой. Паршенди, в отличие от их противника, неоткуда было ждать пополнения, поэтому сражения, истощающие их силы, приближали победу алети в этой войне.

Настал вечер, на Равнинах замигали огоньки. На башнях, с которых люди наблюдали за скальными демонами, пришедшими окукливаться. Они всматривались во тьму, хотя звери редко появлялись вечером или ночью. Разведчики пересекали трещины при помощи шестов, прыгая с плато на плато без всяких мостов. Как только разведчики замечали скальных демонов, они посылали предупреждение, и начиналось состязание — паршенди против алети. Захватить плато и удержать его достаточно долго, добыть гемсердце, напасть на врага, если тот пришел первым.

Каждый кронпринц хотел добыть гемсердца. Содержать и кормить тысячи солдат совсем недешево, но одно гемсердце покрывало все расходы на несколько месяцев. Кроме того, чем большее гемсердце использовал Преобразователь, тем реже оно разбивалось. Огромное гемсердце, вроде этого, предлагало почти неограниченную силу. И кронпринцы соревновались еще и между собой. Однако первый добравшийся до цели должен был сражаться с паршенди.

Разумным выходом была бы очередь, но для алети этот путь был неприемлем. Борьба — основа их жизни. Воринизм учил, что самые лучшие воины после смерти присоединятся к Герольдам и будут сражаться в священной войне с Несущими Пустоту за Залы Спокойствия. Кронпринцы были не только союзниками, но и соперниками. Уступить гемсердце другому — ни за что на свете! Борьба намного лучше. В результате война превратилась в самый лучший вид спорта — смертельный.

Далинар обошел мертвого скального демона. Он понимал каждый шаг процесса, который шел уже шесть лет. Он сам ускорил некоторые из них. И только сейчас забеспокоился. Им удалось уменьшить число паршенди, но почти никто не помнил первоначальную цель — месть за смерть Гавилара. Алети бездельничали, играли и снова бездельничали.

Для того чтобы выкосить четверть всех сил паршенди, потребовалась осада в шесть лет. Война могла продлиться еще столько же. И это его беспокоило. Конечно, паршенди ждали, что их осадят. Они заготовили горы запасов и были готовы перевести все население на Разрушенные Равнины, где проклятые Герольдами трещины и плато служили естественными укреплениями.

Элокар посылал к паршенди гонцов, требуя ответа на вопрос, зачем они убили его отца. Ответа он не получил. Они взяли на себя ответственность за преступление, но так и не сказали зачем. Впрочем, сейчас в Алеткаре остался только один-единственный человек, который хотел знать ответ на этот вопрос. Он сам.

Далинар повернулся в сторону павильона, в котором пировала свита Элокара, наслаждаясь вином и закусками. Большой открытый павильон был выкрашен в фиолетовый и желтый, легкий ветер шевелил полотно. Штормстражи сообщили, что сегодня ночью сверхшторма, скорее всего, не будет. Пусть Всемогущий пошлет армию обратно в лагерь, если он все-таки придет.

Сверхштормы. Видения.

«Объедини их…»

Неужели он действительно верит в то, что видит? Неужели думает, что сам Всемогущий говорит с ним? Он, сам Далинар Холин, сам Терновник, бесстрашный воин?

«Объедини их…»

Садеас вышел из павильона в ночь. Сейчас, когда он был без шлема, густая грива черных вьющихся волос распалась по его плечам. В Доспехах он выглядел очень импозантно, значительно лучше, чем сейчас, когда он надел эти смехотворные кружевные одежды из шелка, так модные сейчас.

Садеас кивнул Далинару. Я выполнил свою часть, вот что говорил этот кивок. Какое-то время он прохаживался взад и вперед, потом вернулся в павильон.

Итак. Садеас дал знак, что Ваму пора ввести в игру. Самое время Далинару повстречаться с Вамой. Он пошел к павильону. Адолин и Ринарин держались недалеко от короля, стараясь не попадаться ему на глаза. Парень доложил или нет? Скорее Адолин попытается, в который раз, подслушать разговор Садеаса с королем. С этим надо что-то делать; парень, понятное дело, хочет соревноваться с Садеасом, но добром это не кончится.

Далинар шевельнулся, собираясь подойти к Ваме — тот стоял около задней стенки павильона, — но король перехватил его.

— Далинар, — позвал король, — иди сюда. Садеас сказал мне, что за последние несколько недель он один добыл три гемсердца!

— Да, так оно и есть, — подтвердил Далинар, подходя к королю.

— А сколько добыл ты?

— Включая сегодняшнее?

— Нет, — сказал король. — До того.

— Ни одного, Ваше Величество, — признался Далинар.

— Это все мосты Садеаса, — сказал Элокар. — Они более эффективны, чем твои.

— Я вообще не сражался в последние несколько недель, — сухо сказал Далинар, — но в прошлом моя армия часто участвовала в стычках.

И пускай все гемсердца идут в Бездну, шторм их побери!

— Возможно, — сказал Элокар. — Но чем ты занимался в последнее время?

— Другими важными вещами.

Садеас поднял бровь.

— Более важными, чем война? Более важными, чем мщение? Разве это возможно? Или вы ищете извинений?

Далинар бросил на кронпринца убийственный взгляд. Садеас только пожал плечами. Они были союзниками, но не друзьями. Уже давно.

— Ты должен переключиться на переносные мосты, — сказал Элокар.

— Ваше Величество, — ответил Далинар, — мосты Садеаса уносят слишком много жизней.

— Зато они очень быстры, — вкрадчиво сказал Садеас. — А вы полагаетесь на мосты с колесами, Далинар. Это глупость. На плато они очень медленны, и ими трудно управлять.

— Согласно Кодексу генерал не должен требовать от людей делать то, что он не готов сделать сам. Скажите мне, Садеас, вы побежите перед мостом?

— Я также не ем баланду мостовиков, — сухо сказал Садеас. — И не копаю рвы.

— Но сможете, если потребуется, — возразил Далинар. — Мосты — совсем другое дело. Отец Штормов, да вы даже не разрешаете им использовать щиты или доспехи! Вы выйдете в бой без Доспехов?

— Мостовики выполняют важную функцию, — рявкнул Садеас. — Они отвлекают паршенди от моих солдат. В самом начале я пытался дать им щиты. И что? Паршенди, не обращая внимания на мостовиков, поливали стрелами солдат и лошадей. Я обнаружил, что, если удвоить число мостов и облегчить мостовиков — никаких доспехов и щитов, — они работают намного лучше.

— Понимаете, Далинар? Паршенди соблазняются полуголыми мостовиками и не стреляют по солдатам! Да, во время каждой атаки мы теряем несколько бригад, но редко настолько много, чтобы замедлить движение. Паршенди продолжают стрелять по ним — насколько я понимаю, они почему-то думают, что, убивая мостовиков, вредят нам. Словно невооруженный человек, несущий мост, важнее для армии, чем конный рыцарь в Доспехах. — Садеас от удивления тряхнул головой.

Далинар нахмурился.

Брат, написал Гавилар. Ты должен найти самые важные слова, которые может сказать мужчина… Цитата из древней книги «Путь Королей». И полностью не соответствовала тому, что подразумевал Садеас.

— Не имеет значения, — продолжал Садеас. — Безусловно, вы не будете спорить, что мой метод весьма эффективен.

— Иногда, — ответил Далинар, — приз не стоит затрат. То есть путь к победе не менее важен, чем сама победа.

Садеас недоверчиво посмотрел на Далинара. Даже на лицах Адолина и Ринарина, подошедших ближе, появилась растерянность. Алети обычно так не думают.

Но со всеми этими видениями и словами из книги, в последнее время только и крутившимися в его сознании, Далинар больше не чувствовал себя алети.

— Приз стоит любых затрат, светлорд Далинар, — изрек Садеас. — Победа в соревновании дороже любых издержек.

— Это война, — сказал Далинар. — Не соревнование.

— Все в мире соревнование, — сказал Садеас, махнув рукой. — Любая сделка — соревнование, в котором одни выигрывают, а другие проигрывают. И кое-кто проигрывает весьма впечатляюще.

— Мой отец — один из самых прославленных воинов Алеткара! — рявкнул Адолин, врываясь в группу. Король поднял бровь, но ничего не сказал. — Вы видели, что он сделал сегодня, Садеас, пока вы прятались у павильона с вашим луком. Мой отец сдержал чудовище. Вы — тр…

— Адолин! — прервал его Далинар. Это зашло слишком далеко. — Умерь свой пыл.

Адолин скрипнул зубами и прижал руку к боку, как если бы собирался призвать Клинок Осколков. Ринарин шагнул вперед и мягко положил руку на плечо Адолина, который неохотно отступил назад.

Садеас, ухмыляясь, повернулся к Далинару.

— Один сын едва способен контролировать себя, второй слишком слаб. Это и есть ваши наследники, старый друг?

— Я горжусь обоими, что бы вы ни думали.

— Этого смутьяна я могу понять, — сказал Садеас. — Когда-то вы были таким же пылким, как и он. Но второй? Все видели, как сегодня он сбежал с поля боя. Он даже забыл обнажить меч или взять в руки лук! Как воин — он бесполезен!

Ринарин покраснел и уставился в землю. Адолин резко вздернул голову. Он выбросил руку в сторону и шагнул к Садеасу.

— Адолин! — сказал Далинар. — Я позабочусь об этом.

Адолин взглянул на отца, в его голубых глазах горела ярость, но он не призвал Клинок.

Далинар повернулся к Садеасу и заговорил, очень тихо и отчетливо.

— Садеас, безусловно, я плохо расслышал ваши слова, но мне показалось, что вы — в присутствии короля — назвали моего сына бесполезным. Конечно же, вы этого не говорили, потому что такое оскорбление требует, чтобы я призвал мой Клинок и увидел вашу кровь. Нарушил Пакт Мщения. И тогда два величайших союзника короля убьют один другого. Безусловно, вы не делали такой глупости. А я просто плохо расслышал ваши слова.

Все замерли. Садеас заколебался. Он не отступил назад, только взглянул в глаза Далинару. Но заколебался.

— Возможно, — наконец сказал он, — вы действительно услышали неправильные слова. Я не хотел оскорбить вашего сына. Это было… глупо с моей стороны.

Между ними проскочило понимание, взгляды встретились, и Далинар кивнул. Садеас ответил тем же — короткий наклон головы. Они не могли дать их взаимной ненависти стать кинжалом, направленным на короля. Словесные перепалки — это одно, но оскорбление, которое может привести к дуэли, — совсем другое. Так рисковать они не могли.

— Хорошо, — сказал Элокар. Он не вмешивался в ссоры кронпринцев, напротив — он поощрял соревнование между ними за статус и влияние. Он верил, что так они станут с большим рвением добиваться их. Мало кто винил короля — таков был его метод правления. Он все больше и больше не нравился Далинару.

«Объедини их…»

— Мне кажется, на этом можно закончить, — сказал Элокар.

Адолин, со своей стороны, казался недовольным, как если бы действительно надеялся, что Далинар вызовет Клинок и бросит вызов Садеасу. Собственная кровь Далинара кипела, Дрожь искушала его, но он оттолкнул ее прочь. Нет. Не здесь. Не сейчас. Элокар нуждается в них обоих.

— Возможно, мы можем закончить, Ваше Величество, — сказал Садеас. — Но я сомневаюсь, что спор между мной и Далинаром когда-нибудь исчерпает себя. По меньшей мере пока он вновь не научится вести себя как мужчина.

— Я сказал хватит, Садеас, — сказал Элокар.

— Вы сказали хватит? — раздался новый голос. — А мне кажется, что «хватит» — единственное слово, которое Садеас говорит другим.

Через группу придворных протиснулся Шут, держа в руке кубок с вином; серебряный меч болтался на поясе.

— Шут! — воскликнул Элокар. — Когда ты приехал?

— Я догнал вашу охотничью партию прямо перед битвой, Ваше Величество, — сказал Шут, кланяясь. — Я собирался поговорить с вами, но скальный демон слегка меня опередил. Я видел, что ваша беседа прошла довольно бурно.

— То есть ты приехал несколько часов назад! И что ты делал? Почему я тебя не видел?

— Я… я занимался разными делами, — сказал Шут. — Но я не мог пропустить охоту. Я не мог допустить, чтобы, когда вам понадобится помощь, меня не оказалось под рукой.

— До сих пор как-то справлялся.

— И, тем не менее, вы были бесшутным, — заметил Шут.

Далинар изучал одетого в черное человека. Что о нем можно было сказать? Он умен. Но не считает необходимым сдерживать свой язык, как это было сегодня с Ринарином. Вокруг него всегда какой-то странный воздух, и Далинар не мог понять какой.

— Светлорд Садеас, — сказал Шут, делая глоток. — Мне ужасно жаль видеть тебя здесь.

— А я подумал, — сухо ответил Садеас, — что, наоборот, ты счастлив видеть меня здесь. Я всегда даю тебе возможность поразвлечься за мой счет.

— К сожалению, это чистая правда, — сказал Шут.

— К сожалению?

— Как знать, может, он так же свободен в мыслях. Необразованный полоумный слуга, пьяный в доску, вполне может поиздеваться над тобой. С тобой мне не приходится напрягаться, и сама твоя натура хохочет над моими насмешками. Так что благодаря твоей непроходимой глупости я выгляжу таким неумелым.

— Элокар, на самом деле, — сказал Садеас, — мы что, должны смириться с этим… созданием?

— Мне он нравится, — улыбнулся Элокар. — Он потешает меня.

— За счет тех, кто верен вам.

— За счет? — вмешался Шут. — Садеас, мне кажется, ты никогда не давал мне ни одной сферы. Хотя нет, не предлагай. Я не могу взять твои деньги; я знаю, скольким людям ты должен заплатить, чтобы получить от них то, чего хочешь.

Садеас вспыхнул, но сдержался.

— Шутка шлюхи, Шут. Это лучшее, что ты в состоянии придумать?

Шут пожал плечами.

— Я говорю правду, когда вижу ее, светлорд Садеас. Каждый человек занимает предназначенное ему место. Мое — найти шлюхе клиента. Твое — слушать шутки шлюхи.

Садеас застыл, потом его лицо стало красным.

— Ты дурак.

— Если шут дурак, это крайне печально. У меня есть предложение для тебя, Садеас. Если ты поднатужишься и изречешь что-нибудь не смехотворное, я оставлю тебя в покое до конца недели.

— Ну, я думаю, что это не должно быть очень трудно.

— И ты уже проиграл, — вздохнул Шут. — Ты сказал «я думаю», и я не могу себе представить что-нибудь более смехотворное, чем то, что ты умеешь думать. А ты, молодой князь Ринарин? Твой отец хочет, чтобы я оставил тебя в покое. Можешь ли ты сказать что-нибудь не смехотворное?

Все повернулись к Ринарину, который стоял позади брата. Ринарин заколебался, глаза широко открылись. Далинар напрягся.

— Что-нибудь не смехотворное… — медленно проговорил Ринарин.

Шут засмеялся.

— Да, полагаю, я удовлетворен. Очень умно. Если светлорд Садеас потеряет контроль над собой и убьет меня, возможно, ты займешь мое место и станешь королевским шутом.

Ринарин гордо вздернул голову, что еще ухудшило настроение Садеаса. Далинар посмотрел на кронпринца. Рука Садеаса легла на рукоять. Не на Клинок Осколков, у Садеаса его не было. Но он носил на поясе обыкновенную шпагу светлоглазых. Вполне себе смертоносную. Далинар много раз сражался рядом с Садеасом — кронпринц был искусным фехтовальщиком.

Шут шагнул вперед.

— Так что, Садеас? — спросил он тихо. — Ты собираешься помочь Алеткару и избавиться от нас обоих?

Закон не запрещал убивать королевского шута. Однако тогда Садеас лишился бы титула и земель. Мало кто решился бы променять одно на другое. Конечно, можно было бы нанять убийцу, но это совсем другая песня.

Садеас медленно снял руку с рукоятки, коротко кивнул королю и вышел.

— Шут, — сказал король. — Садеас пользуется моей благосклонностью. Нет нужды мучить его.

— Не согласен, — сказал Шут. — Королевская благосклонность может быть пыткой для многих людей, но не для него.

Король вздохнул и поглядел на Далинара.

— Я должен пойти и утешить Садеаса. Но прежде ответь мне. Что ты думаешь о вопросе, который я задал тебе раньше?

Далинар покачал головой.

— Я был занят нуждами армии. Но я займусь им немедленно, Ваше Величество.

Король кивнул и поспешил за Садеасом.

— Что это, отец? — спросил Адолин. — Он говорил о людях, которые шпионят за ним?

— Нет, — ответил Далинар. — Кое-что новое. Я очень скоро покажу тебе.

Далинар посмотрел на Шута. Одетый в черное человек хрустел суставами, одним за другим, задумчиво глядя на Садеаса. Заметив взгляд Далинара, он подмигнул и пошел прочь.

— Мне он нравится, — повторил Адолин.

— Может быть, ты и меня убедишь согласиться с тобой, — сказал Далинар, потирая подбородок. — Ринарин, иди и подготовь отчет о раненых. Адолин, пойдешь со мной. Мы займемся тем, о чем говорил король.

Оба молодых человека казались смущенными, но подчинились без возражений. Далинар пошел по плато туда, где лежал труп скального демона.

Посмотрим, куда на этот раз приведут нас твои опасения, племянник, подумал он.

* * *

Адолин вертел в руках длинный кожаный ремень. Почти в ладонь шириной и в палец толщиной, ремень заканчивался неровным оборванным краем. Подпруга королевского седла, проходившая под брюхом лошади. Во время боя она лопнула, и король упал с лошади.

— Что ты думаешь? — спросил Далинар.

— Даже не знаю, — ответил Адолин. — Она не выглядит изношенной, хотя и должна, иначе она бы не лопнула, верно?

Далинар взял ремень и задумчиво посмотрел на него. Небо уже темнело, а солдаты, посланные за мостом, еще не вернулись.

— Отец, — сказал Адолин. — Почему Элокар попросил нас осмотреть его? Ведь он не ожидает от нас, что мы будет обучать конюхов, как правильно ухаживать за его седлом? Значит… — Адолин замолчал и внезапно понял колебания отца. — Уж не думает ли король, что подпругу перерезали?

Далинар кивнул. Он покрутил ремень пальцами, о чем-то напряженно думая. Изношенная подпруга запросто могла лопнуть под весом человека в Доспехах Осколков. Она разорвалась в точке, которая прилегала к седлу, и конюхи легко могли не заметить потертость. Самое рациональное объяснение. Однако если посмотреть на это с другой стороны, могло показаться, что произошло нечто ужасное.

— Отец, — сказал Адолин. — Он все больше и больше сходит с ума. Ты сам знаешь, он уже параноик.

Далинар не ответил.

— Он видит убийцу в каждой тени, — продолжал Адолин. — Ремень лопнул. Это же не означает, что кто-то пытался убить его.

— Если король так волнуется, — сказал Далинар, — мы должны все проверить. С одной стороны разрыв более ровный, как если ремень надрезали так, чтобы он лопнул под нагрузкой.

Адолин помрачнел.

— Может быть. — Он не обратил на эту деталь внимания. — Но, папа, подумай сам. Зачем кому-то перерезать подпругу? Падение с лошади ничего не сделает человеку в Доспехах Осколков. Если это действительно попытка убийства, то крайне неумелая.

— Если это попытка убийства, — сказал Далинар, — даже такая неумелая, мы должны заняться ею. Она произошла у нас на глазах, и эта лошадь находится на попечении у наших конюхов.

Адолин тяжело вздохнул, его недовольство вырвалось наружу.

— Люди и так шепчутся, что мы стали телохранителями и игрушками в руках короля. А если они узнают, что мы бегаем, проверяя каждое его параноидальное опасение, быть может вообще безумное, то…

— Меня никогда не заботило, что говорят люди.

— Мы проводим время, занимаясь скучной канцелярской работой, в то время как другие завоевывают славу и богатство. Мы так редко ходим на плато именно потому, что заняты этими скучными подсчетами. Нам нужно сражаться, если мы хотим соревноваться с Садеасом!

Далинар, глубоко нахмурившись, посмотрел на него, и Адолин сжал зубы, ожидая очередной вспышки.

— Кажется, мы ушли очень далеко от лопнувшей подпруги, — наконец сказал Далинар.

— Я… прости, отец. Просто сказал не подумав.

— Возможно. Но, тем не менее, я должен был это услышать. Тебе, как я заметил, очень не понравилось, что я удержал тебя от стычки с Садеасом.

— Я знаю, что ты тоже ненавидишь его, папа.

— Ты знаешь не так много, как тебе кажется, — сказал Далинар. — Мы еще поговорим об этом. Но сейчас, клянусь… этот ремень выглядит так, как если бы его перерезали. Или мы чего-то не понимаем. Быть может, это часть чего-то большего, не сработавшая нужным образом.

Адолин заколебался. Это казалось слишком сложным, но если и есть группа людей, которая любит сверхсложные заговоры, это светлоглазые алети.

— Ты думаешь, это дело рук одного из кронпринцев?

— Не исключено, — ответил Далинар. — Но очень сомневаюсь, что кто-то из них хочет его смерти. Пока правит Элокар, кронпринцы сражаются как хотят и набивают свои кошельки. Он не требует от них многого и как король их вполне устраивает.

— Люди могут домогаться трона.

— Верно. Когда вернемся в лагерь, спрашивай, не похвалялся ли кто-нибудь в последнее время. Выясни, злится ли до сих пор Ройон из-за оскорблений Шута на последнем пиру, и пускай Талата проверит контракты, которые кронпринц Бетаб предложил королю за использование его чулл. В предыдущие контракты он пытался незаметно вставить предложение, которое бы подтвердило его притязания на место в очереди престолонаследия. После отъезда Навани он слишком осмелел.

Адолин кивнул.

— И попробуй найти следы истории с ремнем, — сказал Далинар. — Пускай шорник осмотрит его и скажет, что он думает о разрезе. Опроси конюхов, быть может, они что-нибудь заметили, и узнай, не разбогател ли кто-нибудь из них в последнее время. — Он заколебался. — И удвой королевскую стражу.

Адолин повернулся, глядя на павильон. Из него вышел Садеас. Адолин сузил глаза.

— Быть может…

— Нет, — прервал его Далинар.

— Садеас — он как угорь.

— Сын, ты все время думаешь о нем. Перестань. Он любит Элокара, чего не скажешь о большинстве других. Он один из немногих, кому я могу доверить безопасность короля.

— Я бы не стал, отец.

Далинар на мгновение замолчал.

— Пойдем со мной. — Он протянул Адолину кожаный ремень и пошел к павильону. — Я хочу кое-что тебе показать.

Адолин, вздохнув, последовал за ним. Они прошли мимо освещенного павильона. Внутри темноглазые подавали еду и напитки, женщины сидели и писали отчеты о сражении. Светлоглазые многословно говорили друг с другом, шумно восхваляя храбрость короля. Мужчины надели одежду темных, мужественных цветов: бордового, синего, зеленого.

Далинар подошел к кронпринцу Ваме, который стоял снаружи с собственной светлоглазой свитой. Он надел модный коричневый мундир, сквозь вырезы которого виднелась блестящая шелковая рубашка. Восстанавливать шелк наружу считалось нескромным. Адолин решил, что это выглядит вполне пристойно.

Вама был круглолицым лысеющим человеком со светло-серыми глазами; оставшиеся короткие черные волосы стояли дыбом. Обычно он глядел прищурясь, что и сделал, когда подошли Далинар и Адолин.

А с ним-то что? спросил себя Адолин.

— Светлорд, — обратился Далинар к Ваме. — Я пришел, чтобы посмотреть, достаточно ли удобно вы себя чувствуете.

— Я буду чувствовать себя удобно, когда мы окажемся на пути домой. — Вама поглядел на заходящее солнце, как если бы упрекал его в каком-то преступлении. Столь отвратительное настроение посещало кронпринца не так часто.

— Я уверен, что мои люди движутся так быстро, как только могут, — сказал Далинар.

— Мы бы так не задержались, если бы вы не замедлили нас на пути сюда.

— Я люблю осторожность, — сказал Далинар. — И, говоря об осторожности, есть кое-что, о чем я бы хотел поговорить с вами. Вы не против, если мы отойдем в сторонку?

Вама засопел, но позволил Далинару увести себя от свиты. Адолин пошел за ними, все больше и больше недоумевая.

— Эта тварь была очень большой, — сказал Далинар Ваме, кивая на мертвого скального демона. — Самая большая из всех, которых я видел.

— Еще бы.

— Я слышал, что во время последних сражений на плато вам повезло убить несколько закуклившихся скальных демонов. Поздравляю.

Вама пожал плечами.

— Да, мы добыли несколько, очень маленьких. Ничего похожего на гемсердце, взятое сегодня Элокаром.

— Даже маленькое гемсердце лучше, чем ничего, — вежливо сказал Далинар. — Я слышал, что вы собираетесь отремонтировать стены вашего лагеря.

— Хмм? Да. Заполнить несколько проломов, улучшить укрепления.

— Значит, я могу сказать Его Величеству, что вы намереваетесь купить дополнительный доступ к Преобразователям.

Вама, нахмурившись, повернулся к нему.

— Преобразователям?

— Древесина, — ровно сказал Далинар. — Или вы собираетесь заделать проломы в стенах, не используя строительные леса? Здесь, на разрушенных равнинах, мы можем добыть материалы вроде древесины только при помощи Преобразователей, верно?

— Э, да, — сказал Вама, еще больше мрачнея. Адолин перевел взгляд с него на отца. В этом разговоре был какой-то подтекст. Далинар говорил не только о лесе для стен — Преобразователи были способом, при помощи которого кронпринцы кормили свои армии.

— Король очень щедр, давая доступ к Преобразователям, — сказал Далинар. — Вы согласны, светлорд Вама?

— Я понял вас, Далинар, — сухо сказал Вама. — Нет необходимости бросать камни мне в лицо.

— Я никогда не считал вас хитроумным человеком, Вама, — сказал Далинар. — Скорее полезным.

Он пошел прочь, махнув Адолину идти следом. Адолин так и сделал, поглядев на кронпринца через плечо.

— Он прилюдно жаловался на цены, которые Элокар установил за использование Преобразователей, — тихо сказал Далинар. Фактически таким образом король взимал с кронпринцев налоги. Сам Элокар не сражался за гемсердца, разве что на редких охотах. Он никогда не участвовал в боях, как и подобало королю.

— И..? — спросил Адолин.

— Я напомнил Ваме, как он зависит от короля.

— Полагаю, это важно. Но причем здесь Садеас?

Далинар не ответил. Он продолжал идти по плато и подошел к краю пропасти. Адолин встал рядом и стал ждать.

Спустя несколько секунд к ним подошел еще кто-то, звякая Доспехами Осколков. Это был Садеас. Адолин сузил глаза на кронпринца. Садеас поднял бровь, но не стал возражать против его присутствия.

— Далинар, — сказал Садеас, отворачиваясь от Адолина и глядя вперед, на Равнины.

— Садеас, — отрывисто сказал Далинар.

— Вы поговорили с Вамой?

— Он понял то, о чем я ему хотел сказать.

— Еще бы. — В голосе Садеаса проскочила легкая ирония. — Я не ожидал ничего другого.

— Вы сказали ему, что увеличили цену за древесину?

Садеас владел единственным большим лесом в регионе.

— Удвоил, — усмехнулся Садеас.

Адолин оглянулся. Вама смотрел на них, стоя у павильона, и выражение его лица было мрачнее, чем самый мрачный сверхшторм, спрены гнева кипели на земле вокруг него, как маленькие озерца пузырящейся крови. Далинар и Садеас ясно дали ему понять, что произойдет, если… О, скорее всего именно поэтому они и пригласили его на охоту, осознал Адолин. Теперь они могут управлять им.

— Это сработает? — спросил Далинар.

— Полностью уверен, — ответил Садеас. — Вама достаточно понятливый парень, особенно если его ткнуть носом — он быстро сообразит, что лучше использовать Преобразователи, чем тратить состояние, доставляя запасы из Алеткара.

— Возможно, мы должны рассказывать королю о таких делах, — сказал Далинар, глядя на Элокара, стоявшего около павильона и, очевидно, забывшего обо всем.

Садеас вздохнул.

— Я пытался. Он не хочет даже слышать о такого рода делах. Оставьте мальчика его заботам, Далинар. Он полон высоких идеалов справедливости и думает только о том, чтобы повыше поднять меч и поскакать против врагов отца.

— В последнее время он все меньше думает о паршенди и все больше об убийцах, рыщущих в ночи, — сказал Далинар. — Его паранойя всерьез пугает меня. Я не знаю, откуда он ее взял.

Садеас засмеялся.

— Далинар, вы серьезно?

— Я всегда серьезен.

— Знаю, знаю. Но вы, конечно, понимаете, откуда взялась паранойя у мальчишки!

— Из-за того, как убили его отца?

— Из-за того, как его дядя обходится с ним! Тысяча стражников? Остановки на каждом плато, чтобы дать солдатам «обезопасить» следующее? Неужели, Далинар?

— Я люблю осторожность.

— Другие называют это паранойей.

— Кодекс…

— Кодекс — пачка идеализированных нелепостей, — сказал Садеас, — придуманных поэтами; он описывает то, как, по их мнению, дела должны происходить.

— Гавилар верил в него.

— И посмотрите, куда это его привело.

— А где вы были, Садеас, когда он сражался за свою жизнь?

Глаза Садеаса сузились.

— Мы что, опять собираемся ворошить былое? Как старые любовники, неожиданно встретившиеся на пиру?

Отец не ответил, и Адолин в очередной раз подивился отношениям Далинара с Садеасом. Они вполне по-настоящему жалили друг друга; достаточно было посмотреть в их глаза и понять, что эти мужчины едва переносят друг друга.

И, тем не менее, вместе они ловко управляли остальными кронпринцами.

— Я защищаю мальчика своими способами, — сказал Садеас. — Вы — своими. Но не жалуйтесь мне на его паранойю, если заставляете его, ложась в кровать, надевать броню на случай, если паршенди — вопреки всем доводам рассудка! — нападут на военлагеря. «Я не знаю, откуда он ее взял», действительно!

— Идем, Адолин, — сказал Далинар, повернулся и пошел прочь. Адолин за ним.

— Далинар, — позвал его Садеас.

Далинар заколебался, остановился и посмотрел назад.

— Вы еще не нашли? — спросил Садеас. — Почему он написал эти слова?

Далинар покачал головой.

— И не найдете, — убежденно сказал Садеас. — Это глупые поиски, мой старый друг. Они только мучают вас. Мне известно, что происходит с вами во время штормов. Ваш рассудок выплескивает из себя все напряжение, которое вы взяли на себя.

Далинар молча отвернулся и пошел дальше. Адолин поторопился за ним. Что означали последние слова? Почему «он» написал? Мужчины не пишут. Адолин открыл было рот, но почувствовал настроение отца. Сейчас не время для вопросов.

Вместе с Далинаром он дошел до небольшого холмика в середине плато. Они забрались на верхушку и оттуда посмотрели на мертвого скального демона. Люди Далинара продолжали добывать из него мясо и обломки хитиновой брони.

Отец и сын какое-то время стояли там. Вопросы наполняли Адолина до краев, но он не мог найти способ задать их.

Наконец Далинар заговорил.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе о последних словах Гавилара?

— Нет, хотя я не раз спрашивал себя о том, что произошло той ночью.

— «Брат, ночью следуй Кодексу. Сегодня странный ветер». Вот его последние слова перед тем, как мы начали праздновать подписание договора.

— Я и не знал, что дядя Гавилар следовал Кодексу.

— Он первым показал его мне. Он нашел его, когда мы только что объединились, и считал реликвией древнего Алеткара. Он начал следовать ему незадолго до смерти. — Далинар заколебался. — То были странные времена. Джаснах и я не знали, что и думать об изменениях в Гавиларе. Тогда я считал Кодекс глупостью, например то место, которое требует от офицера не пить крепких напитков во время войны. Особенно это место. — Его голос стал тише. — Я был пьян вусмерть, когда убивали Гавилара. Я мог слышать голоса, пытался встать, но слишком перебрал с вином. Я должен был быть там, с ним.

Он посмотрел на Адолина.

— Я не могу жить с этим. Это глупо. Я обвиняю себя в смерти Гавилара, но ничего не могу сделать для него сейчас.

Адолин кивнул.

— Сын, я продолжаю надеяться, что, если ты сможешь следовать Кодексу достаточно долго, ты увидишь — как я, — его важность. Надеюсь, для этого тебе не понадобится такой впечатляющий пример, как мне. Тем не менее ты должен понять. Ты говоришь с Садеасом, ругаешься с ним, соревнуешься с ним. Ты знаешь, какую роль сыграл Садеас в смерти брата?

— Он был приманкой, — сказал Адолин. Садеас, Гавилар и Далинар — вплоть до смерти короля — были добрыми друзьями. Все это знали. Они вместе завоевали Алеткар.

— Да. Тогда он был с королем и слышал, как солдаты кричали, что приближается Носитель Осколков, убивая всех на своем пути. Садеас сам вызвался стать приманкой — надеть одежду короля и бежать под видом Гавилара. Чистой воды самоубийство. Без Доспехов, без Клинка пытаться уйти от преследования Носителя Осколков. Такой отчаянной храбрости я не встречал…

— Но у него не получилось.

— Да. И какая-то часть меня никак не может простить Садеасу, что он остался жив. Я знаю, это глупо, но он должен был быть там, вместе с Гавиларом. Как и я. Мы оба потерпели поражение и не можем простить друг другу. Но мы все еще едины в одном. В тот день мы поклялись защищать сына Гавилара, любой ценой. И теперь не имеет значения, что происходит между нами. Мы защитим Элокара.

Вот почему я здесь, на Равнинах. Не из-за богатства или славы. Они больше не волнуют мою кровь. Я пришел сюда ради погибшего брата, которого любил, и ради племянника, которого я люблю, ради него самого. И, кстати, именно это объединяет и одновременно разделяет нас. Садеас считает, что лучший способ защищать Элокара — уничтожать паршенди. Он и его люди рвутся на плато, стремясь убивать, любой ценой. И, по-моему, часть из них считает, что я нарушаю свою клятву, поступая иначе.

Но так Элокара не защитишь. Ему нужен надежный трон и верные союзники, а не ссорящиеся между собой кронпринцы. Сделав Алеткар сильнее, мы защитим парня куда лучше, чем перебив всех врагов. Это было дело жизни Гавилара — объединить кронпринцев…

Он замолчал. Адолин ждал продолжения, но не дождался.

— Садеас, — наконец сказал Адолин. — Я… я удивился, услышав, что ты назвал его храбрым.

— Он очень храбрый человек. И очень коварный. Временами я сам ошибаюсь и — из-за его экстравагантной одежды и манер — недооцениваю его. Но внутри он хороший человек, сын. И ни в коем случае не наш враг. Иногда мы можем слегка поцапаться. Но он защищает Элокара, и я прошу тебя уважать его.

И что я должен ответить? Ты ненавидишь его и просишь меня уважать его?

— Хорошо, — сказал Адолин. — Теперь я буду сдерживаться в его присутствии. Но, отец, я все еще не доверяю ему. Возможно, он не так предан королю и играет тобой; пожалуйста, помни об этом.

— Очень хорошо, — сказал Далинар. — Буду помнить.

Адолин кивнул. Уже кое-что.

— А что ты сказал в конце? О том, что он написал…

Далинар заколебался.

— Это тайна, которую знают Садеас и я. Кроме нас, только Джаснах и Элокар. Какое-то время я раздумывал, должен ли я рассказать о ней тебе, ведь со временем ты займешь мое место. Я уже говорил тебе, что последние слова моего брата были…

— Следовать Кодексу…

— Да, но есть еще кое-что, что он передал мне, умирая. Эти слова… он написал их.

— Гавилар умел писать?

— Тело короля нашел Садеас, и он же обнаружил обломок доски, на котором собственной кровью Гавилара было написано: «Брат, ты должен найти самые важные слова, которые может сказать мужчина». Садеас спрятал обломок, и потом Джаснах прочитала нам. Если Гавилар действительно умел писать — а все остальное кажется невероятным, — это позорный секрет, который он тщательно скрывал. Я тебе уже говорил, что в конце жизни он совершал очень странные поступки.

— А что она означает? Эта надпись?

— Это слова из старинной книги, которая называется «Путь Королей». Гавилар любил, чтобы ему читали ее. Я не знал, что это цитата. Джаснах наткнулась на строку в книге. Несколько раз мне прочитали текст, но я так и не понял, почему он написал ее. — Он на мгновение остановился. — Сияющие Рыцари использовали эту книгу как сборник советов — как жить и действовать в жизни.

Сияющие? Отец Штормов! подумал Адолин. Видения отца… Часто в них присутствовали Сияющие. Значит, эти видения — почти наверняка! — возникли из-за того, что Далинар обвиняет себя в смерти брата.

И чем может помочь Адолин?

Сзади раздался стук металла о камень. Адолин повернулся и тут же почтительно поклонился, увидев подходящего короля в золотых Доспехах. Шлем он снял, обнажив смелое лицо с крупным носом. Уже несколько лет Элокар был сувереном Алеткара. Некоторые говорили, что у него по-настоящему королевский вид и осанка, и женщины, которым Адолин доверял, признавались, что находят короля достаточно симпатичным.

Не таким красавцем, как сам Адолин, конечно. Но все-таки приятным.

Король был женат, хоть королева осталась управлять всеми делами в Алеткаре.

— Дядя, — сказал Элокар. — Быть может, стоит вернуться в лагерь самим? Я уверен, что мы, Носители Осколков, сможем перепрыгнуть пропасть. И очень скоро ты и я будем в лагере.

— Я не оставлю своих людей, Ваше Величество, — ответил Далинар. — И я сомневаюсь, что вы захотите бегать по плато несколько часов в одиночку, без надлежащей защиты.

— Да, понимаю, — согласился король. — Кстати, я хочу поблагодарить тебя за сегодняшнюю храбрость. Похоже, я опять обязан тебе жизнью.

— Спасать вашу жизнь вошло у меня в привычку, Ваше Величество.

— И я этому очень рад. Ты осмотрел эту штуку? — И он кивнул на подпругу, которую, как сообразил Адолин, он все еще держал в руке.

— Да, — ответил Далинар.

— И?

— Мы не пришли к окончательному решению, Ваше Величество, — сказал Далинар, беря в руки кожаный ремень и передавая его королю. — Возможно, она действительно была умышленно повреждена. С одной стороны край более ровный. Как если бы подпругу надрезали для того, чтобы она разорвалась.

— Я так и знал! — Элокар взял ремень и внимательно осмотрел его.

— Мы не шорники, Ваше Величество, — сказал Далинар. — Надо отдать обе части подпруги мастерам и выслушать их мнение. Я уже приказал Адолину заняться этим делом.

— Она была перерезана, — сказал Элокар. — Я вижу это совершенно ясно. И я говорю тебе, дядя, — кто-то покушался на меня. Они хотят убить меня, как отца.

— Но, конечно, вы же не думаете, что это сделали паршенди, — сказал потрясенный Далинар.

— Я не знаю, кто это сделал. Возможно, кто-то на охоте.

Адолин нахмурился. Что имеет в виду Элокар? Большинство из тех, кто находится здесь, — люди Далинара.

— Ваше Величество, — открыто сказал Далинар, — мы расследуем дело. Но приготовьтесь принять, что это может быть обыкновенной случайностью.

— Ты не веришь мне, — невыразительно сказал Элокар. — И никогда не верил.

Далинар глубоко вздохнул, и Адолин понял, что отец сражается со своим характером.

— Я так не говорю. Даже потенциальная угроза вашей жизни очень беспокоит меня. Но я предлагаю не делать поспешных выводов. Адолин заметил, что даже если это действительно попытка убить вас, то ужасно неуклюжая. Падение с лошади ничем не грозит человеку в Доспехах Осколков.

— Да, но во время охоты? Возможно, они хотели, чтобы скальный демон убил меня.

— Предполагалось, что во время охоты мы будем в полной безопасности, — сказал Далинар. — Предполагалось, что мы нашпигуем его издали стрелами, а потом прискачем и прикончим.

Элокар сузил глаза и посмотрел на Далинара, потом перевел взгляд на Адолина. Как если бы король подозревал их. Через мгновение отвел взгляд. Неужели Отец Штормов придумал его? подумал Адолин.

Сзади закричал Вама, призывая короля. Элокар посмотрел на него и кивнул.

— Это еще не кончено, дядя, — сказал он Далинару. — Исследуй ремень.

— Конечно.

Король вернул ремень и, звякая Доспехами, ушел.

— Отец, — сказал Адолин, — ты видел…

— Я поговорю с ним об этом, — сказал Далинар. — Когда он немного успокоится.

— Но…

— Я поговорю с ним, Адолин. А ты займись ремнем. И собери своих людей. — Он кивнул на что-то, появившееся далеко на западе. — Мне кажется, я вижу мост.

Наконец-то, подумал Адолин, проследив за его взглядом. Вдали небольшая группа людей с флагом Далинара пересекала плато, ведя за собой бригаду мостовиков, которая несла один из передвижных мостов Садеаса. Далинар послал за одним из них, потому что они двигались быстрее, чем его собственные большие мосты, которые волокли чуллы.

Адолин поторопился выкрикнуть приказы, хотя у него из головы не выходили слова отца, последнее послание Гавилара и подозрительный взгляд короля. Да, будет о чем подумать во время долгого пути в лагерь.

* * *

Далинар глядел, как Адолин побежал выполнять его приказ. Сеть трещин все еще покрывала нагрудные Доспехи парня, хотя Штормсвет уже перестал литься. Доспехи со временем полностью восстанавливали сами себя, даже полностью разрушенные.

Парень мог возразить отцу, но о таком сыне можно только мечтать. Преданный, инициативный, умеющий командовать. Солдаты любят его. Возможно, он ведет себя с ними слишком по-дружески, но это можно простить. Даже его горячность можно простить, при условии, что он научится обуздывать ее.

Далинар оставил сына заниматься своим делом и пошел проведать Кавалера. Оказалось, что ришадиумом занимались конюхи, которые соорудили лошадиный загон на южной части плато. Они перевязали его раны, и он больше не хромал.

Далинар потрепал огромного жеребца по шее и взглянул в бездонные черные глаза. Конь казался пристыженным.

— Ты ни в чем не виноват, Кавалер, — сказал Далинар успокаивающим голосом. — Я очень рад, что ты не сильно пострадал.

Он повернулся к ближайшему конюху.

— Дайте ему дополнительный еды и две хрустдыни.

— Да, светлорд. Но он не ест дополнительной еды. Мы несколько раз пытались дать ему ее раньше.

— Сегодня ночью он поест, — сказал Далинар, погладив шею жеребца. — Сынок, он станет есть ее только тогда, когда почувствует, что заслужил.

Парень смутился. Как и большинство людей, он считал, что ришадиум просто одна из пород лошадей. Человек не в состоянии понять их, пока конь не примет его как всадника. Очень похоже на Доспехи Осколков — невозможно понять их, пока не наденешь.

— Ты съешь обе хрустдыни, — сказал Далинар лошади. — Ты их заслужил.

Кавалер всхрапнул.

— Ты должен, — сказал ему Далинар.

Конь заржал, довольный. Далинар проверил ногу, потом кивнул конюху.

— Позаботься о нем, сынок. Я поеду на другой лошади.

— Да, светлорд.

Ему привели другую лошадь — сильную кобылу пыльно-серого цвета. Он очень осторожно сел в седло. Обычные лошади часто оказывались слишком хрупкими.

Король ехал за первым взводом, Шут рядом с ним. Садеас, как заметил Далинар, ехал сзади, чтобы не встречаться с Шутом.

Бригада мостовиков молча отдыхала, пока король и все остальные пересекали мост. Как и большинство бригад Садеаса, она состояла из отбросов человеческого общества. Иностранцы, дезертиры, воры, убийцы и рабы. Большинство, вероятно, заслужило свое наказание, но Садеас обходился с ними настолько ужасно, что Далинар почувствовал себя неуютно. Как долго он еще сможет пополнять бригады при таких потерях? Неужели человек — даже убийца! — заслуживает такой судьбы?

Неожиданно в голове Далинара возник отрывок из «Пути Королей». Он настолько часто слушал эту книгу, что смог пересказать его Адолину:


Однажды узрел я худого человека, несущего на спине камень больше своей головы. Он качался под его весом, и солнце жгло обнаженное тело, прикрытое только набедренной повязкой. Он волочил ноги по оживленной улице. Люди уступали ему дорогу. Не потому, что сочувствовали ему, но лишь из страха инерции его движения. Вы не осмелитесь встать на пути такого человека.

Монарх подобен сему человеку, ибо он шествует, колеблясь под тяжестью королевства, лежащего на его плечах. Многие уступают ему дорогу, но мало кто хочет подойти и помочь нести камень. Они не желают привязываться к сему тяжкому труду, а еще меньше хотят осудить себя на жизнь, полную дополнительного бремени.

В тот день вышел я из кареты, подошел к человеку и взвалил камень на свои плечи. Все стражи мои были в растерянности. Можно не обращать внимание на полуголого человека, делающего такую работу, но нельзя не заметить короля, несущего такую ношу. Возможно, мы должны почаще меняться местами. Возможно, если увидят короля, несущего бремя беднейшего из людей, найдутся те, кто поможет ему нести его ношу, невидимую, но такую устрашающую.


Далинар был потрясен до глубины души тем, что помнил рассказ слово в слово. Последние несколько месяцев он, надеясь найти значение последнего послания Гавилара, слушал книгу почти каждый день.

И с разочарованием обнаружил, что у него не было четкого и ясного понимания значения цитаты, которую оставил Гавилар. Тем не менее он продолжал слушать, хотя и старался, чтобы никто не узнал о его интересе к этой книге. Книга имела плохую репутацию, и не только потому, что ее обычно связывали с Падшими Сияющими. Истории о короле, выполняющем работу слуги, были далеко не самыми неприятными. В других местах, например, открыто говорилось о том, что светлоглазые находились под темноглазыми. А это противоречило воринизму.

Да, лучше, чтобы об этом никто не узнал. Далинар не лгал, говоря Адолину, что его не волнуют слухи, которые распускают о нем. Но если слухи помешают его способности защитить короля, они могут стать опасны. Поэтому он должен быть очень аккуратным.

Он повернул кобылу и въехал на мост, потом кивнул, благодаря мостовиков. Они занимали самое последнее место в армии и тем не менее несли вес королей.

Глава шестнадцатая Коконы

Семь с половиной лет назад


— Он хочет послать меня в Харбрант, — сказал Кал, устраиваясь на верхушке камня. — Учиться на хирурга.

— В самом деле? — спросила Ларал, которая шла по краю скалы прямо перед ним. В ее черных волосах блестели золотые жилки. Она не зачесывала их, и черно-золотая волна струилась за ней, развеваемая ветром, пока она шла, широко раскинув руки для равновесия.

Да, ее волосы — это нечто особенное. И, конечно, глаза. Блестящие, бледно-зеленые. Такие непохожие на коричневые и черные глаза горожан. Да, в светлоглазых действительно есть что-то особенное.

— В самом деле, — хрюкнул Кал. — Он уже пару лет талдычит об этом.

— И ты не говорил мне?

Кал пожал плечами. Он и Ларал находились на вершине невысокой каменной гряды к востоку от Хартстоуна. Тьен, младший брат, пробирался через камни у подножья. Справа от Кала уходили на восток невысокие холмы, обильно посыпанные наполовину выросшими полипами лависа.

Он чувствовал странную печаль, глядя на склоны холмов, людей, работающих на них. Темно-коричневые полипы походили на дыни, наполненные зерном. Скоро их соберут, плод высушат, а зерном накормят целый город и еще армии кронпринцев. Арденты, проходившие через город, учили, что Призвание фермера — очень благородное, одно из самых высших, не считая Призвания солдата. Отец Кала на это тихонько сказал, что кормить людей — значительно более благородное занятие, чем сражаться и умирать в бессмысленных войнах.

— Кал? — настойчиво спросила Ларал. — Почему ты скрыл от меня?

— Извини, — сказал он. — Я не знал, серьезно говорит отец или нет. Поэтому и не говорил ничего.

Ложь в чистом виде. Отец всегда говорил серьезно. Но Кал не хотел никому рассказывать о том, что уезжает учиться на хирурга. Особенно Ларал.

Она подбоченилась.

— А я думала, что ты собираешься стать солдатом.

Кал пожал плечами.

Она округлила глаза и ловко спрыгнула с края обрыва на камень перед ним.

— Разве не ты хотел стать светлоглазым? Завоевать Клинок Осколков?

— Отец говорит, что это случается не слишком часто.

Она опустилась перед ним на колени.

— Я уверена, что сможешь.

Ах, эти глаза, такие блестящие, мерцающие зеленым, цветом самой жизни!

Калу все больше и больше нравилось смотреть на Ларал. Кал знал, что с ним произошло, с точки зрения логики. Отец объяснил ему процесс взросления с точностью хирурга. Но было слишком много чувств, эмоций, которые стерильное описание отца не объясняло. А иногда, совершенно неожиданно, его окутывало одеяло невыразимой тоски.

— Я… — начал Кал.

— Смотри, — сказала Ларал, вставая и забираясь на верхушку камня. Ее тонкое желтое платье развевалось на ветру. Еще один год, и она наденет перчатку на левую руку: знак, что девочка стала девушкой. — Поднимайся. Смотри.

Кал вскочил на ноги и посмотрел на восток. Там росли плотные кусты рыкщеток, из которых торчали кряжистые стволы маркелового дерева.

— Что ты там видишь? — спросила Ларал.

— Коричневые рыкщетки. Выглядят так, как будто умерли.

— Там Источник. — Она вытянула руку. — Это — страна штормов. Отец говорит, что мы защищаем от ветра более робкие западные страны. — Она повернулась к нему. — Вот наше благородное наследство, Кал, темноглазых и светлоглазых, вместе. Вот почему лучшие воины родились в Алеткаре. Кронпринц Садеас, генерал Амарам… И сам король Гавилар.

— Допустим.

Она вздохнула.

— Я ненавижу, когда ты говоришь вот так.

— Как так?

— Как сейчас. Грустишь, вздыхаешь.

— Это ты вздыхаешь, Ларал.

— Сам знаешь, что я имею в виду.

Она спрыгнула с камня и ушла, надув губы. Иногда она так делала. Кал остался стоять, глядя на восток. Его переполняли чувства, которых он не понимал. Отец на самом деле хотел, чтобы он стал хирургом, но Кал колебался. И не только из-за историй, очаровавших и восхищавших его. Он чувствовал, что, став солдатом, сможет изменить мир. По-настоящему. Часть его хотела сражаться на войне, защищать Алеткар, сражаться рядом с героическими светлоглазыми. Делать добро в другом месте, а не в маленьком городке, в котором никогда не бывает важных людей.

Он опять уселся. Иногда он мечтал, как сейчас. А иногда ему было наплевать на все. Тьма, похожая на черного угря, свернулась внутри него. Рыкщетки переживали штормы только потому, что росли все вместе у основания стволов могучих маркеловых деревьев. Их кору покрывал камень, ветки были толщиной в руку человека. Но сейчас они умерли. Похоже, держаться вместе недостаточно.

— Каладин? — окликнул голос за его спиной.

Он повернулся и обнаружил Тьена. Брату было десять, на два года младше Кала, а выглядел он совсем малышом. Дети дразнили его коротышкой, но Лирин сказал, что Тьен еще вырастет. Быть может, но сейчас, с круглыми румяными щеками и хрупким сложением, Тьен выглядел лет на пять, самое большее.

— Каладин, — сказал он, широко открыв глаза и сложив ладони в чашечку. — Что ты там высматриваешь?

— Мертвые кусты.

— А. Ты должен посмотреть на это.

— На что?

Тьен открыл ладонь и показал маленький камень, выветрившийся со всех концов, но с плоским основанием. Кал взял его и осмотрел. И не увидел ничего интересного. Скучный камень.

— Обычный камень, — сказал Кал.

— Нет, не обычный, — возразил Тьен, беря камень обратно.

Он смочил водой из фляжки большой палец и потер им по плоской стороне камня. Камень потемнел, и стали видны белые прожилки, бегущие по поверхности.

— Видишь? — спросил Тьен, передавая его обратно.

Слои белого, коричневого и черного чередовались между собой. Замечательный узор. Но, конечно, камень остался обыкновенным камнем. Кал обнаружил, что улыбается, сам не зная почему.

— Очень красиво, Тьен. — Он протянул руку, чтобы вернуть камень.

Тьен покачал головой.

— Я нашел его для тебя. Чтобы ты чувствовал себя лучше.

— Я… — Обычный глупый камень. Но Кал вдруг ощутил, что действительно чувствует себя лучше. — Спасибо. Эй, ты знаешь что? Держу пари, парочка лургов прячется в тех камнях. Хочешь, мы вместе поищем?

— Да, да, да! — Тьен засмеялся и побежал к камням.

Кал шевельнулся, чтобы бежать за ним, но остановился, вспомнив когда-то сказанные отцом слова. Он накапал в руку немного воды из своей фляжки и сбрызнул коричневый куст рыкщетки. Там, куда попала вода, куст мгновенно стал зеленым, как если бы Кал брызнул краской. Растение не умерло, только высохло, ожидая прихода шторма. Кал смотрел, как клочки зеленого постепенно снова становятся коричневыми — растение впитывало воду.

— Каладин! — крикнул Тьен. Он часто использовал полное имя Кала. — Это он?

Кал побежал между валунов, положив камень в карман. И наткнулся на Ларал. Она стояла, глядя на запад, на отцовский особняк. Ее отец был лорд-мэром Хартстоуна. Кал обнаружил, что не может оторвать от нее глаз. Наверно, из-за замечательных двухцветных волос.

Она повернулась к Калу и нахмурилась.

— Мы собираемся поохотиться на лургов, — объяснил он, улыбаясь и кивая на Тьена. — Пошли с нами.

— Внезапно ты повеселел.

— Не знаю. Почувствовал себя лучше.

— Как это у него получается? Хотела бы я знать.

— У кого? И что?

— У твоего брата, — сказал Ларал, глядя на Тьена. — Он изменяет тебя.

Голова Тьена появилась из-за больших камней, он замахал руками, возбужденно подпрыгивая.

— Трудно быть мрачным, когда он носится поблизости, — сказал Кал. — Пошли. Ты хочешь посмотреть на лургов или нет?

— Давай, — вздохнула Ларал. Она протянула к нему руку.

— Это еще для чего? — спросил Кал, глядя на нее.

— Поможешь мне спуститься.

— Ларал, ты лучше лазаешь по скалам, чем я или Тьен. Тебе не нужна никакая помощь.

— Это вежливость, глупый, — сказала она, более настойчиво предлагая руку. Кал вздохнул и взял ее, а потом она спрыгнула вниз, не опираясь на нее и вообще без его помощи. В последнее время, подумал Кал, она ведет себя очень странно.

Оба присоединились к Тьену, который спрыгнул в дыру между двумя валунами. Мальчишка яростно тыкал пальцем. В трещине камня висело шелковистое белое образование. Крошечные нити сплелись вместе в шар размером с кулак Тьена.

— Я прав, а? — спросил Тьен. — Это он?

Кал поднял фляжку и брызнул на камень, прямо на белый шар. Поддельная дождевая вода растворила нити, и кокон растаял, открыв маленькое создание с гладкой коричнево-зеленой кожей. У лурга было шесть ног, которыми он цеплялся за камень, глаза находились на спине. Он подпрыгнул вверх, выискивая насекомых. Тьен засмеялся, глядя, как лург прыгает с камня на камень, прилипая к камням. Там, где он приземлялся, оставались пятна слизи.

Кал оперся о камень и посмотрел на брата, вспоминая время — не слишком далекое, — когда охота на лургов была намного более захватывающим занятием.

— Ну, — сказала Ларал, скрестив руки на груди. — Что ты собираешься делать, если отец попытается послать тебя в Харбрант?

— Не знаю, — сказал Кал. — Учиться на хирурга не берут до шестнадцатого Плача, так что у меня есть время подумать. — Самые лучшие хирурги и целители проходили обучение в Харбранте. Это знают все. Говорили, что в городе больше больниц, чем таверн.

— Звучит так, как если отец заставляет тебя делать то, что хочет он, а не ты, — подметила Ларал.

— Так поступают все, — смутился Кал, почесывая голову. — Другие мальчики не прочь стать фермерами, ведь их отцы фермеры, а Рал только что стал новым городским плотником, а ведь его отец тоже плотник. Почему я должен не хотеть стать хирургом?

— Просто… — Ларал выглядела сердитой. — Если ты пойдешь на войну и найдешь Клинок Осколков, ты сможешь стать светлоглазым… Я хотела сказать… О, бесполезно.

Она шагнула назад, еще сильнее сжав руки.

Кал почесал голову. Она действительно вела себя весьма странно.

— Я не прочь пойти на войну, завоевать славу и все такое. И я бы хотел попутешествовать. Посмотреть, на что похожи другие страны.

Он слышал рассказы об экзотических животных, вроде огромных раков или поющих угрей. О Ралл Элориме, городе Теней, и Курте, городе Молний.

За последние несколько лет он посвятил уйму времени учебе. Мама Кала говорила, что ему надо разрешить побыть ребенком, а не готовиться к будущему. Лирин же утверждал, что для того, чтобы изучать хирургию в Харбранте, надо сдать очень тяжелые экзамены. Если Кал хочет стать хирургом, надо начинать учиться уже сейчас.

И все-таки, стать солдатом… Другие мальчики мечтали попасть в армию, сражаться под знаменем короля Гавилара. Говорили об окончательной войне с Джа Кеведом. Каково это, увидеть некоторых из легендарных героев? Сражаться вместе с кронпринцем Садеасом или Далинаром Терновником?

В конце концов лург сообразил, что его обманули. Он приклеился к камню и начал плести кокон. Кал поднял с земли маленький обветренный камень и положил руку на плечо Тьена, не давая ему мучить дальше усталую амфибию. Потом шагнул вперед и двумя пальцами подтолкнул лурга, заставив его залезть на камень, который тут же отдал Тьену. Мальчик с расширившимися глазами глядел на лурга, выплевывавшего из себя мокрый шелк и крошечными лапками сплетавшего из него кокон. Кокон был водонепроницаем изнутри и запечатан высохшей слизью, но дождь растворял его в доли секунды.

Кал улыбнулся, потом поднял фляжку и выпил. Холодная чистая вода, уже без крэма. От крэма — грязного коричневого вещества, выпадавшего вместе с дождем, — можно было заболеть. Все это знали, не только хирурги. Надо дать воде день отстояться, потом перелить свежую воду, собиравшуюся наверху, а крэм использовать в гончарном деле.

Наконец лург закончил кокон. Тьен немедленно потянулся за фляжкой.

Кал поднял фляжку повыше.

— Он устал, Тьен. И не сможет больше прыгать.

— А.

Кал опустил фляжку и потрепал брата по плечу.

— Я специально посадил его на камень, и ты можешь носить его с собой. И полить водой позже. — Он улыбнулся. — Или бросить через окно в ванну папы.

Тьен ухмыльнулся, представив себе картину. Кал взъерошил темные волосы брата.

— Пойдем, может быть, ты сумеешь найти еще один кокон. Если у тебя будет два, ты сможешь играть с одним и пустить в ванну другой.

Они аккуратно убрали камень, потом помчались к валунам. Несколько месяцев назад в этом месте сверхшторм расколол склон холма. Разбил на куски, как если бы какое-то огромное создание ударило по нему кулаком. Люди говорили, что здесь был дом высвободившейся твари. Они сжигали молитвы Всемогущему, а тайком шептались об опасных созданиях, движущихся в темноте в разгар шторма. Быть может, Несущие Пустоту или тени Падших Сияющих?

Ларал опять посмотрела в сторону особняка. И нервно пригладила платье — в последнее время она стала куда более аккуратной и старалась не пачкать одежду, как раньше.

— Ты все еще думаешь о войне? — спросил Кал.

— А? Да.

— Имеет смысл, — сказал он. Армия начала набирать людей всего несколько недель назад, и уже взяли несколько мальчиков постарше, хотя только после того, как лорд-мэр города, Уистиоу, дал разрешение. — Как ты считаешь, кто сломал эти камни во время сверхшторма?

— Не знаю.

Кал посмотрел на восток. Кто посылает шторма? Отец говорил, что ни один корабль еще не смог добраться до Источника Штормов и вернуться обратно. Мало кто вообще осмеливался уходить далеко от берега. Истории говорили, что оказаться в открытом море во время шторма означало верную смерть.

Он еще раз глотнул из фляжки, закрыл ее и убрал, на случай если Тьен найдет еще одного лурга. Вдали работали люди в широких штанах, зашнурованных рубашках и тяжелых сапогах. Сейчас как раз сезон червей, и один червь мог уничтожить целый полип с зерном. Он постепенно рос внутри, медленно поедая зерно. И когда осенью открывали полип, то находили большого жирного червя размером в два кулака. Так что каждую весну крестьяне тщательно осматривали каждый полип. Находя ход, они совали туда тростинку, конец которой смачивали в сахаре. Червяк прилипал к ней, его вытаскивали наружу и давили, а дыру заделывали крэмом.

Требовалось несколько недель, чтобы обработать все поле, и фермеры обычно приходили на свои холмы три-четыре раза, заодно удобряя землю. Кал сотни раз слышал, как описывали процесс. Нельзя жить в городке вроде Хартстоуна и избежать того, чтобы тебе все уши прожужжали про червей.

Странно, но он заметил группу мальчиков постарше, собравшихся у подножия одного из холмов. Он, конечно, знал всех. Джост и Джест, братья. Морд, Тифт, Хав и другие. У каждого было солидное темноглазое имя. Не то что имя Каладин. Совсем не такое.

— Почему они не работают?

— Не знаю, — ответила Ларал, только сейчас заметившая их. — Идем посмотрим.

И она побежала вниз прежде, чем Кал успел возразить.

Он почесал голову и крикнул Тьену:

— Мы будем внизу, вон там.

Голова Тьена высунулась из-за валунов, он энергично кивнул и продолжил поиски. Кал соскользнул с валуна и пошел за Ларал вниз по склону. Она уже присоединилась к мальчикам, и они смущенно глядели на нее. Она проводила с ними не так много времени, не то что с Калом и Тьеном. Лирин дружил с отцом Ларал, насколько темноглазый может дружить со светлоглазым.

Не говоря ни слова, Ларал уселась на ближайший камень и стала ждать. Подошел Кал. Почему она захотела спуститься, но не хочет говорить с другими мальчиками?

— Привет, Джост, — сказал Кал.

Джост был самый старший из всех, ему уже исполнилось четырнадцать, почти взрослый, даже на вид. Широкая грудь, толстые и сильные ноги, как у отца. В руке он держал палку, обструганную так, что отдаленно напоминала дубину.

— Почему ты не собираешь червей?

И тут же Кал сообразил, что сказал не то. Некоторые из мальчиков помрачнели. Их больно ранило то, что Кал никогда не работал на холмах. Он протестовал — он проводил час за часом, запоминая названия костей, мышц и лекарств, — но его никто не слушал. Они видели только мальчика, который прохлаждается в тени, пока они жарятся на солнце.

— Старик Тарн нашел несколько полипов, которые растут неправильно, — наконец сказал Джост, бросив взгляд на Ларал. — И нас отпустили, а они остались обсуждать, надо ли сажать новые или дать старым вырасти и посмотреть, что будет.

Кал кивнул, чувствуя себя неудобно. Все девять мальчиков были покрыты потом, колени штанов запачканы крэмом и истерты камнями. А он был чистым и носил замечательные штаны, которые мать купила несколько недель назад.

Отец отпустил Кала на день, пока сам занимался неизвестно чем в особняке лорд-мэра. Вечером Кал должен будет отработать за перерыв и до ночи изучать Штормсвет, но бессмысленно рассказывать об этом.

— И о чем вы говорили? — спросил Кал.

Вместо ответа Наджет — самый высокий из всех, с темными волосами, — сказал:

— Кал, ты знаешь всякую всячину, верно? О мире и все такое?

— Да, — сказал Кал, почесывая голову. — Кое-что.

— Ты слышал о том, что темноглазые могут стать светлоглазыми? — спросил Наджет.

— Точно, — ответил Кал. — Иногда такое происходит, так сказал отец. Богатые темноглазые торговцы женятся на светлоглазых, конечно не самых благородных, и присоединяются к их семье. Их дети могут родиться светлоглазыми.

— Нет, не то, — сказал Хав, мальчик с низкими бровями и вечной усмешкой на лице. — Ты знаешь. Настоящие темноглазые. Как мы.

Не как ты, вот что он имел в виду. Семья Кала, единственная в городе, имела второй нан. Все остальные были четвертого или пятого, и ранг Кала заставлял их чувствовать себя неудобно. Странная профессия отца еще ухудшала дело.

И заставляла Кала чувствовать себя не в своей тарелке.

— Сам знаешь, как это может произойти, — сказал Кал. — Спроси Ларал. Она только что говорила об этом. Если солдат завоюет в бою Клинок Осколков, его глаза могут стать светлыми.

— Это правда, — сказала Ларал. Все это знают. Даже раб может стать светлоглазым, если добудет Клинок Осколков.

Мальчики кивнули. У всех них были коричневые, черные и другие темные цвета глаз. Завоевать Клинок Осколков — одна из основных причин, из-за которых люди шли на войну. В королевствах Ворин у каждого был шанс подняться. Фундаментальный догмат их общества, как говорил отец.

— Да, — нетерпеливо сказал Наджет. — Но ты когда-нибудь слышал, что это произошло? Не в сказках, я хочу сказать. На самом деле?

— Конечно, — сказал Кал. — Должно происходить. Иначе зачем люди идут на войну?

— А затем, что мы готовим людей, которые будут сражаться за Залы Спокойствия. Мы, того, посылаем солдат Герольдам. Арденты всегда только и говорят об этом.

— И вечно талдычат, как хорошо быть фермерами, — сказал Хав. — Типа того, что фермерство на почетном втором месте и всякое такое.

— Эй, — сказал Тифт. — Мой па фермер, и хороший. Это благородное Призвание! И твои предки фермеры.

— Да, замечательно, — сказал Джост. — Но мы-то толкуем о другом. О Носителях Осколков. Дескать, пойдешь на войну — сможешь добыть Клинок и стать светлоглазым. Мой па должен был добыть Клинок. Но он достался человеку, который был с ним, пока па валялся в отключке. Сказал офицеру, что именно он убил Носителя Осколков и получил Клинок, а па…

Его прервал звонкий смех Ларал. Кал нахмурился. Обычно она смеялась совсем по-другому, не так презрительно.

— Джост, ты хочешь сказать, что твой отец добыл Клинок Осколков? — сказала она.

— Нет. Его увели у него из рук, — сказал более взрослый мальчик.

— Твой отец сражался в этих ничтожных стычках на севере, верно? — сказала Ларал. — Расскажи им, Каладин.

— Она права, Джост. Там не было Носителей Осколков — только бандиты из Реши, которые хотели пограбить, думая, что после смерти старого короля у нас нет порядка. У них в жизни не бывало Клинков Осколков. И если твой отец видел его, у него что-то с памятью.

— С памятью? — угрожающе переспросил Джост.

— Э, точно, — быстро сказал Кал. — Я не говорю, что он врет, Джост. Быть может, у него галлюцинации, вызванные травмой, или еще что-то в этом роде.

Мальчики замолчали и посмотрели на Кала. Один почесал голову.

Джост сплюнул. Он, казалось, краем глаза смотрел на Ларал. А она поглядела на Кала и улыбнулась ему.

— Тебе нравится заставить человека почувствовать себя идиотом, а, Кал? — сказал Джост.

— Что? Нет, я…

— Ты хочешь сказать, что мой отец походит на идиота, — сказал Джост, покраснев. — И я тоже. Ну, кое-кто из нас не лежит весь день в холодке и жрет фрукты. Мы должны работать.

— Я не…

Джост бросил свою дубину Калу. Тот неловко поймал. Сам Джост взял вторую, у брата.

— Ты оскорбил моего па и должен драться. Это честь. У тебя есть честь, лордишка?

— Я никакой не лордишка, — сплюнул Кал. — Отец Штормов, Джост, я только на пару нанов выше тебя.

Услышав о нанах, Джост окончательно разозлился и поднял дубину.

— Ты собираешься драться или нет? — В лужах у его ног появились блестяще-красные спрены гнева.

Кал знал, что движет Джостом. Обычно мальчики не задирались, доказывая, что они лучше его. Отец как-то сказал, что таким образом они выдают свою неуверенность. Он бы посоветовал Калу бросить дубину и уйти.

Но здесь сидела Ларал, улыбаясь ему. И люди не становятся героями, сбегая от опасности.

— Хорошо. Сам напросился. — Кал тоже поднял дубинку, держа ее обеими руками.

Джост ударил немедленно, даже быстрее, чем ожидал Кал. Другие мальчики глядели на них со смесью потрясения, изумления и радости. Кал едва успел подставить дубину. Куски дерева столкнулись, руки Кала затряслись от силы удара.

Кал потерял равновесие. Джост быстро шагнул в сторону и ударил дубинкой вниз. Кал вскрикнул, когда резкая боль обожгла ногу, выпустил дубинку из левой руки и согнулся.

Джост замахнулся и ударил Кала в бок. Кал тяжело вздохнул, упал на колени и схватился за бок, его дубинка покатилась по камням. Потом с трудом выдохнул, корчась от боли. Маленькие веретенообразные спрены боли — по форме похожие на сверкающие бледно-оранжевые стрелки, как вытянутые мышцы или сухожилия, — поползли из камней вокруг него.

Одной рукой Кал оперся о камни, вторую прижал к боку. Лучше бы тебе не ломать мои ребра, крэмлинг, подумал он.

Ларал поджала губы. Кал почувствовал неодолимый стыд.

Джост, сконфуженный, опустил дубинку.

— Ну, — сказал он. — Теперь ты видишь, что мой па хорошо обучил меня. Может быть, это послужит тебе уроком. Па говорит только правду и…

Кал взвыл от гнева и боли, схватил с земли палку и прыгнул на Джоста. Старший мальчик выругался, отступил назад и поднял свое оружие. Кал заревел, кидаясь с оружием вперед.

В это мгновение что-то изменилось. Кал почувствовал волну энергии, смывшую боль, дубинка стала легче перышка. Он крутанулся и ударил дубинкой Джоста по руке.

Джост закричал, его рука повисла. Кал перевернул дубинку и ударил ею мальчика в бок. Он никогда не держал ни этого, ни любого другого оружия раньше и никогда не сражался в поединках, разве что боролся с Тьеном. Но сейчас его пальцы чувствовали всю длину оружия. Удивительное мгновение!

Джост застонал и отступил. Кал поднял оружие, собираясь размозжить Джосту лицо. И застыл. Из руки Джоста шла кровь. Немного, но шла.

Кал ранил его.

Джост зарычал и ринулся вперед. Прежде чем Кал успел отреагировать, более массивный Джост сбил его с ног. Кал упал, выбив из легких весь воздух, в боку опять полыхнуло пламенем; спрены боли, как оранжевый поток, помчались по земле, наслаждаясь болью Кала.

Джост отступил назад. Кал лежал на спине и тяжело дышал. Это было незнакомое ему чувство, но в то мгновение держать дубинку было чудесно. Невероятно. Одновременно он увидел Ларал. Она встала и, не собираясь помогать ему подняться, повернулась и пошла прочь, к особняку отца.

На лице Кала появились слезы. С криком он перевернулся на живот и дотянулся до дубинки. Он не сдастся!

— Не сейчас, — сказал голос сзади.

Кал почувствовал, как в спину уперся сапог Джоста и придавил его к камню. Джост забрал дубинку из рук Кала.

Я проиграл. Я потерпел поражение… Он ненавидел это чувство, ненавидел больше, чем боль.

— Ты хорошо сражался, — нехотя сказал Джост. — Но на сегодня хватит с тебя. Я не хочу избивать тебя по-настоящему.

Кал наклонил голову, уткнувшись лбом в теплый, освещенный солнцем камень. Джост убрал ногу, и мальчики ушли, переговариваясь, их сапоги скрипели по камню. Кал заставил себя встать на четвереньки, потом поднялся на ноги.

Джост настороженно повернулся, держа дубинку одной рукой.

— Научи меня, — сказал Кал.

Джост от удивления мигнул. Потом посмотрел на брата.

— Научи меня, — взмолился Кал, шагнув вперед. — Я буду собирать червей вместо тебя. Отец дает мне два свободных часа после обеда. Я буду работать вместо тебя, если вечером, когда твой отец учит тебя, ты будешь учить меня.

Он должен научиться. Должен опять почувствовать оружие в руках. Должен понять, было ли то мгновение случайной удачей.

Джост какое-то время думал, потом покачал головой.

— Нет. Твой па убьет меня. Покрыть мозолями эти руки хирурга? Нет, это будет неправильно. — Он отвернулся. — Ты будешь тем, кем ты есть, Кал. А я тем, кто я есть.

Кал долго стоял, глядя, как они уходят.

Потом сел на камень. Вдалеке виднелась фигурка Ларал. По склону холма спускалось несколько служанок, чтобы помочь ей. Должен ли он побежать за ней? Бок болит, и он наверняка рассердил ее, приведя вниз к остальным. И, самое главное, он до сих пор в замешательстве.

Он лег на спину, переполненный противоречивыми чувствами, в которых не мог разобраться.

— Каладин?

Он повернулся, со стыдом ощущая слезы в глазах, и увидел Тьена, сидевшего на земле рядом с ним.

— Давно ты здесь? — рявкнул Кал.

Тьен улыбнулся и положил камень на землю. Потом встал и побежал куда-то, не остановившись даже тогда, когда Кал позвал его. Недовольно бурча, Кал встал на ноги и подобрал камень.

Обыкновенный скучный камень. Тьен любил находить их и думать, что они невероятно драгоценны. Дома он хранил целую коллекцию. Он знал, где нашел каждый, и мог сказать, что особенного было в любом из них.

Вздохнув, Кал пошел к городу.

Ты будешь тем, кем ты есть. А я тем, кто я есть.

Бок жгло. Почему он не ударил Джоста, когда была возможность? Сможет ли он обучиться не застывать в сражении? Он может научиться ранить людей. Или нет?

А он хочет?

Ты будешь тем, кем ты есть.

А что делать человеку, который не знает, кто он такой? Или кем он хочет быть?

Наконец он добрался до Хартстоуна. Около сотни зданий стояло в ряд, каждое напоминало клин, направленный в штормсторону. Крыши из толстого дерева, просмоленные из-за дождей. На северной и южной стороне окон обычно не делали, зато фасад — находившийся на западной стороне, противоположной штормам, — был сплошным окном. В штормстранах жизнью как людей, так и растений, управляли сверхшторма.

Дом Кала стоял почти на окраине. Он был больше других из-за пристройки с операционной, имевшей отдельный вход. Дверь была приоткрыта, и Кал заглянул внутрь. Он ожидал увидеть мать, убирающую дом, но нашел отца, уже вернувшегося из особняка светлорда Уистиоу. Лирин сидел на краю операционного стола, сложив руки на коленях и склонив лысую голову. Очки он держал в руке и выглядел очень усталым.

— Отец? — спросил Кал. — Почему ты сидишь в темноте?

Лирин с мрачным отрешенным лицом взглянул на него.

— Отец? — озабоченно спросил Кал.

— Светлорда Уистиоу унесли ветра.

Умер? — Кал настолько поразился, что забыл о своем боке. Уистиоу всегда был здесь. Он не мог уйти. И что будет с Ларал? — Еще неделю назад он был здоров!

— Он всегда был нездоров, Кал, — сказал Лирин. — И, наконец, Всемогущий призвал его в Духовное Королевство.

— И ты ничего не сумел сделать? — выпалил Кал и немедленно пожалел о своих словах.

— Я сделал все, что мог, — сказал отец и встал. — Возможно, более знающий человек мог бы… Сейчас уже поздно сожалеть. И бесполезно.

Он прошелся по комнате и снял черное покрывало с лампы, наполненной бриллиантовыми сферами. Лампа засияла, как маленькое солнце, в комнате немедленно стало светло.

— Теперь у нас нет лорд-мэра, — сказал Кал, подняв руку к голове. — У него нет сына…

— Из Холинара нам пришлют нового лорда, — сказал Лирин. — Пусть Всемогущий поможет им сделать мудрый выбор.

Он посмотрел на лампу. Все эти сферы принадлежали Уистиоу. Небольшое состояние.

Отец Кала опять накрыл лампу-кубок тканью, как если бы только что не убирал ее. Комната погрузилась во тьму, и Кал заморгал, привыкая к ней.

— Он завещал их нам, — сказал отец.

Кал вздрогнул.

Что?

— Как только тебе исполнится шестнадцать, я буду должен послать тебя в Харбрант. Эти сферы оплатят твою дорогу — светлорд Уистиоу потребовал, чтобы это было сделано, последний акт заботы о своем городе. Ты поедешь и станешь настоящим мастером-хирургом, а потом вернешься в Хартстоун.

И в это мгновение Кал понял, что его судьба решена. Если уж светлорд Уистиоу потребовал, Кал должен ехать в Харбрант. Он повернулся и вышел из операционной на яркий свет, не сказав отцу ни слова.

Он присел на ступеньки. А что он хочет? Он не знал. Главная проблема. Слава, честь, все, о чем говорила Ларал… ничего не имело значения для него. Но когда Кал держал в руках дубинку, он почувствовал что-то. И внезапно решимость покинула его.

Камни, которые дал ему Тьен, все еще лежали в кармане. Он вытащил их, потом снял с пояса фляжку и смочил их водой. На первом немедленно появились белые завитки и прожилки. И другой, как оказалось, тоже имел скрытый рисунок, который выглядел как улыбающееся лицо, сделанное из белых кусочков камня. Кал улыбнулся, против своей воли, но очень быстро опять помрачнел. Камень не может решить его проблемы.

Он долго сидел, думая, и с сожалением понял, что не может найти ответов на вопросы, которые его мучили. Он не знал, хочет ли он стать хирургом, но жизнь внезапно сузилась и не оставила ему выбора.

Но в нем пело то единственное мгновение, когда он держал в руках дубинку. Единственный момент ясности в этом непонятном мире.

Глава семнадцатая Кроваво-красный закат

Могу ли я быть предельно откровенным? Раньше ты спрашивал, почему я так волнуюсь. Вот тебе причина.

— Он стар, — с восхищением сказала Сил, порхая вокруг аптекаря. — На самом деле стар. Я и не знала, что человек может быть настолько древним. Ты уверен, что он не спрен разложения, надевший человеческую кожу?

Каладин улыбнулся, когда аптекарь прошаркал вперед, опираясь на палку и не подозревая о невидимом спрене ветра. На его лице было не меньше расщелин, чем на Разрушенных Равнинах. Морщины причудливо переплетались в сложный узор, в который были вписаны глубоко посаженные глаза. На кончике носа красовались очки с толстыми линзами, и он был одет во все черное.

Отец Каладина рассказывал ему об аптекарях — людях, которые занимали положение между травниками и хирургами. Обычные люди глядели на искусство исцеления настолько суеверно, что аптекарям было очень просто казаться загадочными и таинственными. С деревянных стен свисали драпировки с символами охранных глифов, стилизованными под мистические узоры, за прилавком располагались полки с рядами кувшинов. В дальнем углу находился полный человеческий скелет, кости которого скреплялись проволокой. Комнату без окон освещали несколько гранатовых сфер на потолке.

На удивление, место было чистое и опрятное. Пахло антисептиками, знакомый запах, неразрывно связанный с отцовской хирургией.

— А, юный мостовик. — Невысокий аптекарь поправил очки. Он сгорбился и пробежал пальцами по редкой белой бороде. — Пришел за оберегом против опасности, а? Или, может быть, твой взгляд привлекла юная уборщица? У меня есть зелье, которое, если подлить его в питье, заставит ее благосклонно посмотреть на тебя.

Каладин поднял бровь.

Сил, однако, удивленно открыла рот.

— Ты должен дать его Газу, Каладин. Вот будет здорово, если он полюбит тебя еще больше.

Очень сомневаюсь, что оно для этого предназначено, с улыбкой подумал Каладин.

— Юный мостовик? — спросил аптекарь. — Быть может, ты желаешь заклинание от сглаза?

Отец Каладина рассказывал о всех этих вещах. Многие аптекари готовили предполагаемые любовные заклинания или зелья, вылечивающие любые болезни. Обычно они содержали немного сахара и несколько щепоток самых обычных растений, усыплявших или возбуждавших человека, в зависимости от цели. Все это была полная чушь, хотя мать Каладина хранила огромные запасы охранных глифов. Отец всегда с разочарованием говорил о ее упорном «пристрастье к суевериям».

— Мне нужны бинты, — сказал Каладин. — И фляжка с листеровым маслом или соком черного василька. А также игла и кишки для шитья, если они у вас есть.

Глаза аптекаря от удивления широко раскрылись.

— Я сын хирурга, — объяснил Каладин. — И он сам обучал меня. А его обучал человек, учившийся в Великой Харбрантской Академии.

— О, — сказал аптекарь. Он как-то выпрямился, отставил в сторону палку и поправил одежду. — Бинты, ты сказал? И немного антисептика? Давай посмотрим…

Он стал рыться под прилавком.

Каладин прищурился. Аптекарь не стал моложе, но уже не казался таким дряхлым. Твердый шаг, из голоса исчез дребезжащий шепот. Он внимательно проверял свои бутылки, бормоча про себя, как если бы читал этикетки.

— Ты должен пойти в зал для хирургов. Там с тебя возьмут намного меньше.

— Не для мостовика, — сказал Каладин, скривившись. Там ему отказали, заявив, что эти запасы для настоящих солдат.

— Да, — согласился аптекарь, ставя на прилавок бутылочку. Потом наклонился и стал рыться в каких-то ящиках.

Сил вилась вокруг Каладина.

— Каждый раз, когда он наклоняется, мне кажется, что сейчас он треснет, как высохший сучок. — Она все лучше и быстрее понимала абстрактные понятия.

Я знаю, что такое смерть… Он все еще не знал, жалеть ли ее или нет.

Каладин взял маленькую бутылку, развинтил крышку и понюхал.

— Слизь лармиса? — Он опять скривился, почувствовал противный запах. — Она совсем не так эффективна, как те две, которые я просил.

— Но намного дешевле, — сказал старик, выпрямляясь с большим ящиком в руках. Открыв крышку, он вынул оттуда несколько стерильных бинтов. — А ты, как ты сам заметил, мостовик.

— И сколько стоит слизь? — забеспокоился Каладин; отец никогда не говорил о цене лекарств.

— Две кровьмарки за бутылку.

— И это ты называешь дешевле?

— Листеровое масло стоит две сапфировые марки.

— А сок черного василька? Я сам видел растущий за лагерем тростник. Он не может быть редким!

— А ты знаешь, сколько сока дает один стебель? — спросил аптекарь.

Каладин задумался. Из стеблей выжимали не сок, но молочно-белую субстанцию. Во всяком случае, так говорил отец.

— Нет, — признался Каладин.

— Одну каплю, — ответил аптекарь. — И то, если повезет. Дешевле, чем листеровое масло, конечно, но намного дороже слизи. Даже если слизь воняет, как задница Смотрящей в Ночи.

— У меня столько нет, — сказал Каладин. Одна гранатово-красная марка стоила пять бриллиантовых. Десять дней работы за маленькую бутылочку антисептика. Отец Штормов!

Аптекарь презрительно хмыкнул.

— Игла и кишки стоят две чистмарки. Это ты можешь себе позволить?

— С трудом. А сколько стоят бинты? Два полных изумруда?

— Это старые, уже использованные. Я вычистил их и прокипятил. Два чистых обломка за бинт длиной в руку.

— Даю марку за весь ящик.

— Идет. — Каладин потянулся в карман за сферами, а старый аптекарь продолжал:

— Вы, хирурги, все одинаковые. Даже не думаете, откуда берутся ваши запасы. Только используете их, да так, как будто они бесконечны.

— Человеческая жизнь не имеет цены, — ответил Каладин.

Одно из изречений отца. И главная причина, по которой Лирин не брал деньги за свои услуги.

Каладин вынул свои четыре марки. И заколебался, внимательно оглядев их. Только одна еще светилась мягким хрустальным светом. Остальные три погасли, внутри едва виднелся кусочек бриллианта.

— Ого, — сказал аптекарь, прищурившись. — И ты пытаешься всучить мне погасшие сферы?

Прежде чем Каладин успел что-то сказать, он выхватил одну из сфер, пошарил рукой под прилавком и вытащил ювелирную лупу. Сняв очки, он поднял сферу на свет.

— Ага. Нет, камень настоящий. Ты должен зарядить их, юный мостовик. Не всякий поверит тебе, как я.

— Еще утром они светились, — запротестовал Каладин. — Наверно, Газ заплатил мне истощенными сферами.

Аптекарь убрал лупу и вернул на место очки. Он выбрал три марки, включая светящуюся.

— Могу я эту оставить себе? — спросил Каладин.

Аптекарь нахмурился.

— В кармане всегда должна быть светящаяся сфера, — сказал Каладин. — На счастье.

— Ты уверен, что не хочешь любовного зелья?

— Если тебя схватят в темноте, у тебя будет свет, — коротко ответил Каладин. — Кроме того, как ты и сказал, большинство людей не так доверчивы, как ты.

Аптекарь неохотно заменил светящуюся сферу тусклой — хотя и осмотрел ее через лупу. Тусклая сфера стоила столько же, сколько и светящаяся — надо было только оставить ее сверхшторму, и потом она могла светиться около недели.

Каладин убрал заряженную сферу в карман и собрал покупки. Кивнув на прощанье аптекарю, он вышел наружу вместе с Сил.

После обеда он задержался в столовой и, внимательно послушав разговоры солдат, узнал много нового о военлагерях. Все то, что узнал бы несколько недель назад, если бы не был так подавлен. О куколках на плато, гемсердцах, находившихся в них, и о соревнованиях между кронпринцами. Только теперь он понял, почему Садеас так подгоняет своих людей, но отступает, когда приходит позже другой армии. Однако Садеас отступал не часто. Гораздо чаще он приходил первым, и другие армии алети вынуждены были поворачивать назад.

Военлагеря оказались невероятно огромны. Все говорили, что здесь было больше ста тысяч солдат, население сотен городов вроде Хартстоуна. И это не считая штатских. Передвижные лагеря кишели маркитантами; в постоянных их было еще больше.

Кратер каждого из десяти постоянных военлагерей наполняла невообразимая смесь созданных Преобразователями зданий, лачуг и палаток. Некоторые торговцы — вроде аптекаря — могли позволить себе даже деревянные дома. Те же, кто жил в палатках, сворачивали их на время шторма и платили за убежище. Даже внутри кратера дул по-настоящему сильный ветер, особенно там, где внешняя стена была низкой или сломанной. А некоторые места, например склад леса, вообще ничего не защищало.

На улицах кишела обычная толпа. Женщины в юбках и блузах — жены, сестры или дочери солдат, торговцев и ремесленников; рабочие в штанах или комбинезонах; солдаты в коже, все с копьем и щитом. И все это были люди Садеаса. Солдаты одного лагеря не смешивались с солдатами другого, да и штатские старались держаться подальше от кратера другого светлорда, если не было каких-то важных дел.

Каладин с тревогой покачал головой.

— Что? — спросила Сил, сидевшая у него на плече.

— Я не ожидал, что люди одного кронпринца так ненавидят людей другого. Мне казалось, что это одна армия, объединенная.

— Там, где люди, — всегда разлад, — сказала Сил.

— Что ты имеешь в виду?

— Каждый человек действует и думает по-своему. Других таких нет. Животные всегда действуют одинаково, а спрены, в некотором смысле, вообще одна личность. У нас есть гармония. Но не у вас — любые два никогда ни о чем не договорятся. Весь мир делает то, что должен, кроме людей. Может быть, именно поэтому люди так часто убивают друг друга.

— Не все спрены похожи друг на друга, — заметил Каладин, открывая ящик и засовывая некоторые из бинтов во внутренний карман, который он пришил к своему кожаному жилету. — Ты, например.

— Знаю, — тихо сказала она. — Теперь ты понимаешь, почему я так обеспокоена.

Каладин не знал, что ответить. Наконец он добрался до склада леса. Кое-кто из бригады Четвертого Моста развалился в тени около восточной стены их барака. Было бы интересно посмотреть, как Преобразователи создавали эти каменные бараки — прямо из воздуха. К сожалению, Преобразователи использовали по ночам, окружая место сильной стражей: видеть священный ритуал могли только арденты или очень высокопоставленные светлоглазые.

Первый послеполуденный колокол прозвенел, когда Каладин подходил к бараку, и Газ недовольно посмотрел на него — на дежурство опаздывать не полагалось. Впрочем, обычно «дежурство» состояло в том, что они сидели на складе, ожидая рога. Хорошо, но Каладин не собирался терять время. Носить перекладину и изнурять себя нельзя, во всяком случае не сейчас, когда в любую минуту может потребоваться бежать с мостом, но можно размять мышцы или…

В свежем и чистом воздухе прозвучал сигнал, чем-то похожий на звуки того мистического рога, который ведет души храбрецов на небесную битву. Каладин застыл на месте. Как всегда, он подождал второго, нелогичная часть его нуждалась в повторении. И повторение пришло, указывая местонахождение окукливавшегося скального демона.

Одни солдаты бросились к месту построения, находившемуся рядом со складом леса; другие помчались в лагерь за оружием.

— Становись! — проорал Каладин, подбегая к мостовикам. — Шторм вас побери! Все в линию!

Никто не обратил на него внимания. Те, кто не надел жилеты, рвались в дверь барака, пытаясь попасть внутрь. Остальные побежали к мосту. Разочарованный Каладин пошел за ними.

Люди стали на заранее определенные места вокруг моста. В порядке очереди каждый получал возможность занять самую лучшую позицию: бежать впереди вплоть до пропасти, а потом, в последнем забеге, двигаться сзади, в относительной безопасности.

Все постоянно чередовались, ошибки не допускались. В бригадах была установлена жесткая система самоконтроля: того, кто пытался обмануть, заставляли бежать впереди, под стрелами паршенди. В принципе это запрещалось, но Газ поворачивался к обманщикам слепым глазом. И отказывался брать взятки, если кто-нибудь пытался изменить свое положение в очереди. Возможно, он знал, что постоянство в чередовании — единственная надежда мостовиков. Жизнь — далеко не праздник, жизнь мостовика больше похожа на ад, но по меньшей мере если ты бежал впереди и выжил, в следующий раз ты побежишь сзади.

Было и исключение — бригадир. Большую часть пути Каладин бежал впереди, во время атаки перемещался назад. Он занимал самую безопасную позицию, хотя, конечно, погибнуть мог любой. Что-то вроде заплесневелой корки на блюде умирающего от голода человека — не первый укус, но рано или поздно все равно съедят.

Он занял свое место. Подбежали последние — Йейк, Данни и Малоп. Как только они встали, Каладин приказал поднять. Наполовину удивив его, они подчинились, но бригадир всегда отдавал команды во время бега. Голос другой, команды те же. Поднять, бежать, опустить.

Двадцать мостов побежали к Разрушенным Равнинам. Каладин заметил, что бригада Седьмого Моста с облегчением провожает их взглядом. Их дежурство закончилось до первого послеобеденного колокола; буквально несколько мгновений, возможно, спасли им жизнь.

Бригады напрягались изо всех сил. И не только из-за угрозы наказания — все хотели оказаться на плато до паршенди. Если удавалось, не было ни стрел, ни смерти. Так что во время бега бригады работали на полную катушку. Многие проклинали свою жизнь, но все равно с побелевшими от напряжения пальцами цеплялись за нее.

Они протопали через первый из постоянных мостов. Мышцы Каладина стонали от необходимости напрягаться вновь, и так быстро, но он пытался не поддаваться усталости. После ночного сверхшторма большинство растений были все еще открыты, из каменных почек выбрались лозы, цветущие жесткотрубы выпустили к небу похожие на когти ветви. Время от времени попадались и иглотаки: колючие невысокие кусты с каменными ветками, на которые Каладин обратил внимание, как только попал сюда. В многочисленных трещинах и неровностях плато поблескивала вода.

Газ выкрикивал направления, указывая, куда идти. Многие из ближайших плато имели по три-четыре моста, так что здесь Равнины были покрыты сетью дорог.

Бег стал чисто механическим. Он истощал, да, но был привычен, и было приятно бежать впереди и видеть куда. Каладин привычно считал шаги — прием, которому его обучил безымянный мостовик, чьи сандалии он носил до сих пор.

Наконец они достигли последнего из постоянных мостов и пересекли короткое плато, подойдя к дымящимся развалинам моста, который паршенди уничтожили прошлой ночью. Как это у них получается, во время сверхшторма? Сегодня, слушая солдат, он понял, что они говорят о паршенди с ненавистью, гневом и немалым уважением. Паршенди совсем не походили на ленивых и недалеких, почти немых паршменов, работавших по всему Рошару. Паршенди — воины, и достаточно умелые. Нелепость происходящего в очередной раз ударила Каладина. Паршмены? Сражающиеся? В голове не укладывалось.

Четвертый Мост и все остальные опустили ношу на землю и перекрыли пропасть в самом узком месте. Его люди упали на землю рядом с мостом, отдыхая, пока армия шла вперед. Каладин почти присоединился к ним — колени уже согнулись в ожидании.

Нет, решил он, выпрямляясь. Я буду стоять.

Глупый жест. Почти никто из бригадников даже не заметил его. А один, Моаш, выругался. Но Каладин принял решение и упрямо держался его, сцепив руки за спиной и стоя как на параде, пока армия пересекала пропасть.

— Эй, маленький мостовик! — крикнул солдат, ожидавший своей очереди. — Хочешь выглядеть как настоящий солдат, а?

Каладин повернулся к нему, крепкому человеку с темно-коричневыми глазами и руками толщиной с бедро обычного человека. Командир взвода, судя по узлам на плечах кожаного жилета. Когда-то у Каладина тоже были такие узлы.

— Эй, командир взвода, ты заботишься о своих копье и щите? — крикнул он в ответ.

Мужчина нахмурился, но Каладин знал, о чем он думает. Оружие — жизнь солдата; за оружием ухаживали как за детьми, первым делом заботясь о нем и только потом о еде и отдыхе.

Каладин кивнул на мост.

— Это мой мост, — сказал он громко. — Мое оружие, единственное, которое мне разрешено. Обходись с ним хорошо.

— Или что ты сделаешь? — крикнул другой солдат, вызвав смех в их рядах. Но командир взвода не сказал ничего. Он выглядел встревоженным.

Конечно, слова Каладина были бравадой. Он ненавидел мост. Но остался стоять.

Спустя несколько мгновений мост Каладина пересек сам кронпринц Садеас. Светлорд Амарам всегда казался таким героем, кем-то особенным. Генерал-джентльмен. Садеас был совсем другим. Круглое лицо, курчавые волосы, надменное выражение лица. Он ехал как на параде, одной рукой легко касаясь поводьев, а другой держа под мышкой шлем. Красные доспехи, на шлеме легкомысленные кисточки. Так много бессмысленной роскоши, что она почти полностью затеняла чудесный древний артефакт.

Каладин забыл об усталости, руки невольно сжались в кулаки. Вот светлоглазый, которого он ненавидел больше всего, вот бессердечный человек, который каждый месяц отправлял на верную погибель сотни мостовиков. Человек, который по непонятным причинам специально запретил мостовикам иметь щиты.

Вскоре Садеас и его почетная гвардия проехали, и только тут Каладин сообразил, что должен был поклониться. Садеас не обратил внимания, но если бы заметил, то… Тряхнув головой, Каладин поднял свою бригаду, хотя понадобилось специально подтолкнуть Камня — огромного рогоеда — встать и двигаться. Перейдя через пропасть, его люди подхватили мост и побежали к следующей расщелине.

Процесс повторялся столько раз, что Каладин потерял счет. Но при каждом пересечении он отказывался ложиться. Он стоял с руками за спиной и смотрел, как армия переходит. Все больше солдат замечали его и зубоскалили. Он не обращал на них внимания, и на пятый или шестой раз шуточки прекратились. Однажды, увидев светлорда Садеаса, он поклонился, хотя желудок скрутился в трубочку. Он не служит этому человеку. Он ни в коем случае не верен ему. Но он служит своим людям, он служит Четвертому Мосту. Он должен спасти их, и его не должны наказывать за наглость.

— Поменяться! — скомандовал Газ. — Задние — вперед.

Каладин резко повернулся. Следующее пересечение — атака. Он прищурился, глядя вдаль, и с трудом различил линию темных фигур, собравшихся на другом плато. Паршенди уже там и строятся. За ними группа вскрывает куколку.

Каладин почувствовал разочарование. Они бежали недостаточно быстро. И — хотя они и устали — Садеас хочет атаковать как можно быстрее, прежде чем паршенди достанут сердце из раковины.

Мостовики встали, молчаливые и испуганные. Они знали, что будет сейчас.

Они пересекли пропасть, перетащили мост и выстроились около него в обратном порядке. Солдаты встали в боевом порядке. Они тоже молчали, как люди, приготовившиеся нести погребальный гроб на костер.

Мостовики оставили для Каладина место сзади, защищенное и сравнительно безопасное. Сил приземлилась на мост и поглядела на место. Каладин подошел к нему, усталый морально и физически. Он слишком сильно гонял себя сегодня утром, потом стоял и не отдыхал. Что заставило его все это сделать? Он с трудом ходит.

Он посмотрел на мостовиков. Его люди безропотны, унылы и напуганы. Если они откажутся бежать, их убьют. Если побегут, на них обрушится дождь стрел. Они не смотрят на далекую линию лучников-паршенди. Они смотрят вниз.

Это твои люди, сказал себе Каладин. Сами того не зная, они нуждаются в тебе. Ты должен повести их.

Но разве можно вести их сзади?

Он вышел из линии и обогнул мост. Двое из его людей — Дрехи и Тефт — потрясенно глядели, как он шел мимо. В точке смерти — самом центре первого ряда — стоял Камень, здоровенный светло-коричневый рогоед. Каладин коснулся его плеча.

— Иди на мое место, Камень.

Удивленный здоровяк посмотрел на него.

— Но…

— Иди назад.

Камень задумался. Еще никто не стремился занять самое опасное место впереди.

— Ты опьяненный воздухом низинник, — сказал он с сильным акцентом. — Хочешь подохнуть? Тогда прыгай в пропасть. Так оно легче.

— Я бригадир. Моя привилегия — бежать впереди. Иди.

Камень пожал плечами, но сделал, как ему сказали, заняв место Каладина сзади. Никто не сказал ни слова. Если Каладин хочет, чтобы его убили, кто будет протестовать?

Каладин поглядел на мостовиков.

— Чем дольше этот мост лежит, тем больше стрел они обрушат на нас. Будьте тверже, решительней и быстрее. Поднять!

Люди подняли, внутренние ряды зашли под него и расположились по пять человек в ряд. Каладин встал в самом центре, высокий плотный человек по имени Лейтен — слева, худой и длинный Мерк справа, Адис и Корл по краям. Пять человек в ряд. Смертельный ряд.

Как только все бригады приготовились, Газ скомандовал:

— Атака!

Они побежали, пронесясь мимо солдат, державших копья и щиты. Некоторые из солдат изумленно смотрели на презренных мостовиков, так храбро бегущих к смерти. Остальные отвернулись, возможно стыдясь встречаться глазами с теми, кто заплатит жизнью за то, чтобы они могли пересечь пропасть.

Каладин глядел вперед, заставив замолчать недоверчивый внутренний голос, только что кричавший о его непроходимой глупости. На полной скорости он мчался к последней пропасти, сосредоточившись на линии паршенди. Черно-красные пальцы крепко держали луки.

Сил, превратившаяся в полоску света, неслась прямо перед Каладином.

Луки пошли вверх. Каладин не бежал в атаку в этой — смертельной — линии с того плохого первого дня в бригаде. Всегда были новые люди, которых ставили в точку смерти. И если их убивали, не надо было заботиться об их обучении.

Лучники натянули тетивы, выбрав в качестве целей пять или шесть бригад. В том числе и Четвертый Мост.

Луки выстрелили.

— Тьен! — крикнул Каладин, почти обезумев от усталости и разочарования. Он проревел имя вслух — сам не понимая почему, — и стена стрел рванулась к нему. Каладин почувствовал прилив энергии, внезапную волну, неожиданную и необъяснимую.

Стрелы долетели до цели.

Мерк упал без звука, в него попали четыре или пять стрел, кровь брызнула на камень. И Лейтен упал, вместе с Адисом и Корлом. Стрелы ударились о землю перед Каладином, и еще добрых полдюжины вонзились в дерево вокруг его головы и рук.

Каладин не знал, попали в него или нет. Энергия и тревога текли через него. Он продолжал бежать, крича и держа мост на плечах. И по какой-то причине группа лучников-паршенди опустила луки. Он увидел их мраморную кожу, странные красноватые — или оранжевые — шлемы, коричневую одежду. Они казались смущенными.

Так или иначе, они подарили Четвертому Мосту несколько драгоценных мгновений. К тому времени, когда они опять подняли луки, бригада Каладина уже достигла пропасти. Осталось пятнадцать бригад — и его в том числе. Пять погибли.

Они стали закрывать дыру.

Каладин закричал, когда на его бригаду обрушился следующий залп. Одна стрела вскрыла ему кожу до ребер, обнажив кость. Он почувствовал, как она ударила, но не ощутил боли. Он прополз вдоль моста и стал помогать толкать его. Бригада Каладина сумела поставить мост, пока лучники алети отвлекали паршенди, обрушив на них волну стрел.

Через мост помчалась кавалерия, и о мостовиках все забыли. Каладин стоял на коленях за мостом, а все остальные члены его бригады хромали прочь, раненые и окровавленные; свою часть работы они выполнили.

Каладин прижал руку к боку, чувствуя, как между пальцами капает кровь. Простая рваная рана, около дюйма в длину, недостаточно широкая, чтобы угрожать жизни.

Голос отца.

Каладин выдохнул.

Нужно уйти в безопасное место.

Стрелы так и летали над головой, выпущенные лучниками алети.

«Некоторые люди забирают жизни. Другие — спасают».

Он еще не кончил. Каладин поднялся на ноги и захромал туда, где около моста лежал человек. Член его бригады по имени Хоббер. В его ноге торчала стрела. Человек мычал, держась за бедро.

Каладин подхватил его под руки и потащил подальше от моста. Человек, ругавшийся от боли, потрясенно замолчал, когда Каладин затащил его в выемку за маленьким каменным бугорком, в которой укрылись Камень и остальные члены бригады.

Оставив там Хоббера — стрела не задела никаких важных артерий, скоро он выздоровеет — Каладин повернулся и попытался вернуться на поле боя. Однако он настолько устал, что, поскользнувшись, не сумел удержаться на ногах. Он тяжело ударился о землю и застонал от боли.

«Некоторые люди забирают жизни. Другие — спасают».

Он заставил себя встать — пот градом катился по лбу — и захромать к мосту, голос отца гремел в ушах. Следующим он нашел человека по имени Курм, мертвого.

У Гадоля была глубокая рана в боку; стрела прошла насквозь. Из раны на виске капала кровь, заливая лицо, но он сумел немного отползти от моста. Он глядел вверх бешеными черными глазами, вокруг него вились спрены боли. Каладин схватил его под руки и уволок прочь, за несколько мгновений до того, как по тому месту, где он лежал, промчалась кавалерия.

Каладин притащил Гадоля в выемку, заметив по дороге еще два трупа. Он быстро сделал подсчет. Двадцать девять, включая мертвых. Пятерых не хватало. Каладин потащился обратно, на поле боя.

Солдаты сбились в кучу за задней частью моста. Лучники стояли по бокам и стреляли в линии паршенди, пока тяжелая кавалерия — во главе с самим кронпринцем Садеасом, неуязвимым в Доспехах Осколков, — старалась отогнать врага.

Каладин заколебался, его голова кружилась, он перепугался при виде такого большого количества людей, кричащих, стреляющих из луков и бросающих копья. Скорее всего, пять мостовиков погибли, пропали в…

Он заметил фигуру, съежившуюся рядом с краем пропасти, над его головой со свистом пролетали стрелы. Даббид, один из его бригады. Он свернулся клубком, рука вывернута под неестественным углом.

Каладин бросился на землю и пополз под мелькающими стрелами, надеясь, что паршенди не обратят внимания на двух безоружных мостовиков. Даббид даже не заметил, когда Каладин добрался до него. У него был шок; глаза помутились, губы беззвучно двигались. Каладин неловко схватил его, боясь привстать, чтобы не получить стрелу.

Он попытался на коленях оттащить Даббида от края. Он скользил в крови и падал, обдирая руки о камень и ударяясь лицом о землю. Но не отступил и в конце концов сумел оттащить юношу настолько далеко, что рискнул встать. Он попытался поднять Даббида, но не смог — мышцы слишком ослабли. Он напрягся, поскользнулся и упал.

Он лежал, не в силах шевельнуться, боль в боку наконец захлестнула его.

Я так устал…

Немного отдохнув, он опять встал, качаясь, и попытался схватить Даббида. На глазах от разочарования появились слезы — слишком ослаб.

— Опьяненный воздухом низинник, — проворчал чей-то голос.

Каладин повернулся и увидел Камня. Громадный рогоед подхватил Даббида под руки.

— Сумасшедший, — проворчал он Каладину, но легко поднял раненого и потащил его к выемке.

Каладин пошел за ним. Подойдя к укрытию, он рухнул на землю и оперся спиной о камень. Выжившие мостовики собрались вокруг и глядели на него испуганными глазами. Камень положил Даббида.

— Еще четверо, — сквозь боль сказал Каладин. — Мы должны найти их.

— Мерк и Лейтен, — сказал Тефт. Во время бега пожилой мостовик находился сзади и не пострадал. — И еще Адис и Корл. Они были спереди.

Точно, утомленно подумал Каладин. Как я мог забыть.

— Мерк мертв, — сказал он. — Остальные, быть может, живы. — Он попытался встать на ноги.

— Идиот, — сказал Камень. — Оставайся здесь. Сам сделаю. — Он заколебался. — Похоже, я тоже идиот. — Он засопел и вернулся на поле битвы. Тефт, немного поколебавшись, отправился за ним.

Каладин тяжело дышал, держась за бок. И не мог решить, действительно ли боль от удара стрелы должна быть такой сильной.

«Спасти жизни…»

Он пополз к трем раненым. Хоббер — со стрелой в ноге — может подождать, у Даббида просто сломана рука. Хуже всех выглядел Гадоль, с дырой в боку. Каладин оглядел рану. У него нет операционного стола. И даже антисептика. Что он может сделать?

Он отбросил сомнения.

— Кто-нибудь принесите мне нож, — сказал он мостовикам. — Возьмите с тела мертвого солдата. И разожгите костер!

Бригадники поглядели друг на друга.

— Данни, принеси нож, — сказал Каладин, держа руку на ране и стараясь остановить кровь. — Нарм, сможешь разжечь костер?

— Из чего? — спросил Нарм.

Каладин снял жилет, потом рубашку и протянул ее Нарму.

— Используй как трут и собери стрелы, они из дерева. У кого-нибудь есть кремень и огниво?

Моаш кивнул, удача. Все более-менее ценное мостовики носили с собой; иначе другие украдут все, пока тебя нет.

— Быстрее, — сказал Каладин. — И пусть кто-нибудь вскроет камнепочку и принесет мне ее водяную тыкву.

Несколько мгновений все растерянно глядели друг на друга. К счастью, потом подчинились. Возможно, настолько удивились, что не сумели возразить. Каладин разорвал рубашку Гадоля, обнажив рану. Плохая, ужасающе плохая. А если задеты кишки или другие внутренние органы…

Он приказал одному из мостовиков прижать повязку к ране на лбу и остановить струйку крови — все, что он мог здесь сделать. Каладин быстро, как его научил отец, проверил раненый бок. Данни вернулся с ножом. Нарм, однако, никак не мог развести огонь. Он, ругаясь, пытался опять и опять.

Гадоль конвульсивно дернулся. Каладин прижал бинт к ране, чувствуя себя беспомощным. Не было места, куда можно наложить жгут. Он ничего не мог сделать, кроме…

Гадоль выплюнул кровь и закашлялся.

— Они ломают саму землю! — прошептал он, дико глядя на Каладина. — Они хотят ее, но их гнев уничтожит ее. Как ревнивый человек, который жжет свое богатство, лишь бы не отдать врагам. Они идут!

Он выдохнул и замер, его мертвые глаза уставились вверх, кровавый ручеек струился по щеке. Его последние мистические слова все еще висели в воздухе. Недалеко от них солдаты сражались и кричали, но мостовики погрузились в молчание.

Каладин сел, потрясенный — как всегда — болью от потери больного. Отец всегда говорил, что время притупит его чувствительность.

Лирин ошибался.

Он чувствовал себя таким уставшим. Камень и Тефт вернулись обратно, таща за собой тело.

Только бы они не принесли с собой труп, сказал себе Каладин. Думай о тех, кому можешь помочь.

— Поддерживай огонь! — сказал он Нарму. — Не дай ему потухнуть. И пускай кто-нибудь раскалит на огне клинок.

Нарм отдернул руку, обнаружив, что костер разгорелся. Каладин отвернулся от мертвого Гадоля и показал Камню и Тефту, куда положить окровавленного Лейтена. Тот неглубоко дышал; одна стрела торчала из плеча, вторая — из противоположной руки. Еще одна слегка коснулась живота, и при каждом движении рана расширялась. Левая нога выглядела так, как если бы по ней потопталась лошадь; она была сломана, и еще глубокая рана на месте перелома.

— Остальные трое — покойники, — сказал Тефт. — Этот тоже, почти. Мы ничего не могли сделать. Но ты сказал принести его…

Каладин немедленно встал на колени, работая быстро и четко. Он прижал бинт к ране и, удерживая его коленом, быстро и туго перевязал ногу, приказав одному из мостовиков крепко держать ее.

— Где этот нож! — крикнул Каладин, быстро укрепляя жгут на руке. Сейчас самое главное остановить кровь; о том, чтобы спасти руку, он позаботится позже.

Молодой Данни прибежал с раскаленным ножом. Каладин поднял повязку на боку и быстро прижег рану. Лейтен был без сознания и дышал все менее глубоко.

— Ты не умрешь, — пробормотал Каладин. — Ты не умрешь!

Разум Каладина оцепенел, но пальцы сами знали, что надо делать. На несколько мгновений он вернулся в операционную отца, слушая подробные указания. Он вырезал стрелу из руки Лейтена, но оставил в плече и послал нож на подогрев.

Наконец вернулся Пит с водяной тыквой. Каладин схватил ее и промыл водой ногу, которая была ужасно загрязнена. Вернулся нож. Каладин вытащил стрелу из плеча и прижег рану, как только смог, потом перевязал рану. Бинты стремительно подходили к концу.

Потом наложил на ногу шину из древков стрел — единственного, что у него было. Скривившись, он прижег и эту рану. Он не любил делать так много шрамов, но не мог позволить, чтобы раненый потерял много крови. Нужен антисептик. Очень нужен! Когда же удастся получить хоть немного этой слизи?

— Ты не осмелишься умереть! — прошептал Каладин, не осознавая, что говорит. Он быстро перевязал раненую ногу, потом зашил рану на руке. Перевязав ее, он ослабил жгут.

В конце концов он уселся, глядя на раненого, полностью истощенный. Лейтен все еще дышал. Сколько он протянет? Вокруг него проходили странные вещи.

Бригадники сидели или стояли вокруг Каладина, глядя на него странно почтительно. Каладин устало подошел к Хобберу и оглядел рану на ноге. Нет, прижигать не надо. Каладин промыл ее, зашил и наложил шину. Рядом с человеком появились спрены боли, крошечные оранжевые руки, вытянувшиеся из земли.

Каладин отрезал самую чистую часть бинта, который он потратил на Гадоля, и перевязал рану Хоббера. Он очень не любил использовать неочищенные бинты, но другого выхода не было. Потом приложил к руке Даббида стрелы, принесенные мостовиками, и при помощи рубашки Даббида закрепил их. И только потом уселся, оперся спиной о камень и устало выдохнул.

Сзади металл гремел о металл, кричали солдаты. Он так устал, что даже не мог закрыть глаз. Он хотел только сидеть и глядеть в землю, всегда.

Рядом с ним устроился Тефт. Седой человек держал в руках водяную тыкву, на дне которой еще оставалось немного воды.

— Выпей, парень. Ты должен.

— Мы должны промыть раны других, — оцепенело сказал Каладин. — Я видел, у них царапины, и они должны…

— Пей, — настойчивым скрипучим голосом сказал Тефт.

Каладин заколебался, потом выпил воду, горькую, как растение, из которого ее добыли.

— Где это ты научился лечить людей? — спросил Тефт. Некоторые из рядом сидевших мостовиков повернулись к ним.

— Я не всегда был рабом, — прошептал Каладин.

— То, что ты сделал, ничего не изменит, — сказал подошедший Камень. Массивный рогоед присел на корточки рядом с ним.

— Газ всегда заставляет нас оставлять раненых, которые не могут идти. Ссылается на приказ свыше.

— С Газом я справлюсь, — сказал Каладин, опираясь головой о камень. — Верните нож телу, с которого его сняли. Я не хочу, чтобы нас обвинили в воровстве. Потом, когда придет время возвращаться, я хочу, чтобы двое присматривали за Лейтеном, и двое — за Хоббером. Мы привяжем раненых к верхушке моста и понесем. Когда будем устанавливать мост над пропастью, надо будет быстро отвязать их, пропустить армию и потом опять привязать. И кто-нибудь должен будет вести Даббида, если его шок не пройдет.

— Газ не даст, — сказал Камень.

Каладин закрыл глаза, не желая больше спорить.

В этот день сражение длилось долго, и только вечером паршенди обратились в бегство, перепрыгивая пропасти на своих невероятно сильных ногах. Солдаты алети радостно заорали — они победили. Куколку, твердую как камень, еще не открыли, но ему нужно было заранее договориться с сержантом. Каладин заставил себя подняться на ноги и пошел искать Газа.

Газ выглядывал из укрытия за боевыми линиями. Он поглядел на Каладина одним глазом.

— Сколько из этой крови твоей? — спросил он.

Каладин оглядел себя, в первый раз сообразив, что весь покрыт коркой из темной шелушащейся крови, главным образом принадлежавшей тем, с кем он работал.

— Мы возьмем с собой раненых, — сказал он, не отвечая на вопрос.

Газ покачал головой.

— Те, кто не могут идти, остаются здесь. Приказ свыше. Не я это придумал.

— Мы возьмем их с собой, — сказал Каладин, не более громко и не более твердо.

— Светлорд Ламарил не согласится.

Ламарил был непосредственным начальником Газа.

— Ты пошлешь Четвертый Мост последним, вместе с ранеными солдатами. Ламарил не пойдет с арьергардом; он поедет впереди, чтобы не пропустить праздничный пир Садеаса.

Газ открыл рот.

— Мои люди пойдут очень быстро, — сказал Каладин, прерывая его. — И никого не задержат. — Он вынул из кармана последнюю сферу и протянул ее сержанту. — А ты ничего не скажешь, никому.

Газ, хмыкнув, взял сферу.

— Одна чистмарка? Ты думаешь, что это заставит меня так рисковать?

— Если ты не согласишься, — спокойно ответил Каладин, — я тебя убью и дам им убить меня.

Газ замигал от удивления.

— Ты никогда…

Каладин шагнул вперед и взглянул Газу в глаза. Наверное, покрытый кровью, он выглядел страшно. Газ побледнел, потом выругался, держа в руках сферу.

— Тусклая.

Каладин нахмурился. Он был уверен, что до начала бега сфера светилась.

— Твоя вина. Ее дал мне ты.

— Прошлой ночью эти сферы зарядили, — сказал Газ. — И их прислал казначей светлорда Садеаса. Что ты сделал с ними?

Каладин потряс головой, не в силах даже думать. Сил приземлилась ему на плечо, и он повернулся, чтобы идти обратно.

— Кто они тебе? — крикнул вслед ему Газ. — Почему ты заботишься о них?

— Это мои люди.

Он ушел, оставив за собой растерянного сержанта.

— Я не верю ему, — сказала Сил, оглядываясь через плечо. — Он может сказать, что ты угрожал ему, и пошлет людей, которые арестуют тебя.

— Может быть, — сказал Каладин. — Но я рассчитываю на то, что он хочет получить от меня больше взяток.

Каладин продолжал идти, слыша победные крики солдат и стоны раненых. Плато было усеяно трупами, лежавшими главным образом у края пропасти, около мостов, центров сражения. Паршенди — как всегда — бросили своих мертвых. Говорили, что, даже одержав победу, они не забирали убитых. Люди привозили назад тела мостовиков и солдат и сжигали их, посылая их души в послежизнь, где лучшие из них будут сражаться в армии Герольдов.

— Сферы, — сказала Сил, все еще глядевшая на Газа. — Непохоже, что можно рассчитывать на них.

— Может быть, да. Но может быть, и нет. Я видел, как он смотрит на них. Ему нужны деньги, которые я даю ему. Возможно, я ошибаюсь, давая ему возможность оставаться на плаву. — Каладин тряхнул головой. — То, что ты сказала раньше, чистая правда — во многих делах на людей нельзя положиться. Но если и есть что-то, на что можно рассчитывать, то это жадность.

Горькая мысль. И горький день. Такое яркое радостное начало, и такой кроваво-красный закат.

Как и в любой другой день.

Глава восемнадцатая Кронпринц войны

Когда-то Ати был добрым и щедрым человеком, и посмотрите, что с ним произошло. А Рейз, с другой стороны, был одним из самых отвратительных и опасных личностей, которые я встречал.


Карта военлагерей алети. Выполнена художницей Вандонас, которая однажды посетила военлагеря и нарисовала их, возможно слегка идеализировав


— Да, пожалуй, перерезан, — сказал дородный шорник, держа в руках ремень. — А ты что скажешь, Йиз?

Второй шорник, желтоглазый ириали с золотыми волосами, кивнул. Его волосы были не белыми, а именно золотыми и даже отсвечивали металлом. Он коротко стриг их и носил шапку. Очевидно, не хотел привлекать внимание. Слишком многие считали клок волос ириали счастливым амулетом.

Его товарищ, Аваран, темноглазый алети, поверх рубашки носил фартук. Как правило, один занимался более грубыми и большими вещами, вроде седел, а другой специализировался на более тонкой работе. Рядом трудилась группа подмастерьев, усердно обрезая или сшивая свиную кожу.

— Обрезан, — подтвердил Йиз, беря у Аварана ремень. — Согласен.

— Провалиться мне в Бездну, — пробормотал Адолин. — Неужели Элокар прав?

— Адолин, — позвал его сзади женский голос. — Ты сказал, что мы собираемся прогуляться.

— Да, мы так и делаем, — сказал он, поворачиваясь и улыбаясь.

Джанала стояла со сложенными на груди руками, одетая в модное желтое платье, застегнутое по бокам; жесткий воротник, расшитый алыми нитями, обнимал ее шею.

— Мне всегда казалось, — сказала она, — что прогулка включает больше… прогулки.

— Хмм, — сказал он. — Да. Скоро мы этим и займемся. Это будет великолепно. Много скакать, гулять и э…

— Фланировать? — предложил Йиз.

— Гмм, разве это не то же самое, что пить? — удивился Адолин.

— Нет, светлорд. Я совершенно уверен, что это еще одно слово, сходное по значению с «прогуливаться».

— Хорошо, — сказал Адолин. — Тогда мы будем много э… фланировать. Я всегда любил хорошо фланировать. — Он потер подбородок и забрал ремень. — Ты уверен насчет этого ремня?

— Светлорд, нет никаких сомнений, — сказал Аваран. — Этот ремень не оборвался сам. Вы должны быть более осторожны.

— Осторожен?

— Да, — сказал Аваран. — Всегда проверяйте, чтобы никакая незастегнутая пряжка не царапала кожу. Этот ремень является частью седла. Иногда люди, седлая лошадь ночью, дают ремню перекрутиться, и его защемляет внизу, под лошадью. Похоже, именно это и вызвало разрыв.

— А, — сказал Адолин. — Ты хочешь сказать, что никто ее не резал?

— Ну, может быть, и так, — ответил Аваран. — Но зачем кому-то резать подпругу?

Действительно, зачем, подумал Адолин.

Он попрощался с двумя шорниками, сунул ремень в карман и предложил локоть Джанале. Она взяла ее свободной рукой, очевидно радуясь, что скучные дела в мастерской шорников закончились. Там чувствовался слабый запах, хотя и не идущий ни в какое сравнение с вонью дубильни. Он видел, как она несколько раз вынимала платок, как если бы хотела приложить его к носу.

Они вышли под полуденное солнце. Тибон и Маркс — два светлоглазых из Кобальтовой Гвардии — ждали снаружи, вместе со служанкой Джаналы, Фалкси, юной темноглазой уроженкой Азира. Эта троица шла за спиной Адолина и Джаналы, пока те бродили по улицам лагеря, причем Фалкси непрерывно тихо ворчала, что непристойно госпоже передвигаться без паланкина.

Джанала, однако, ее не слушала. Она глубоко вдыхала свежий воздух и липла к руке Адолина. Она была достаточно красива, хотя слишком любила говорить о себе. Говорливость — нормальное женское качество, которое ему обычно даже нравилось, но сегодня ему было трудно делать вид, что его интересуют последние лагерные сплетни.

Ремень перерезан, но оба шорника дружно предположили, что, скорее всего, случайно. Значит, они уже видели такие порезы. Незастегнутую пряжку или еще какую-нибудь ерунду, перерезавшую кожу.

Только на этот раз порез сбросил короля на землю в разгар сражения. Есть в этом что-то или нет?

— …что ты скажешь, Адолин? — спросила Джанала.

— Несомненно, — ответил он, хотя и слушал вполуха.

— И ты поговоришь с ним?

— Хмм?

— С твоим отцом. Попросишь его разрешить офицерам снимать эти ужасные немодные мундиры, хотя бы на время?

— Ну, откровенно говоря, ему эта идея не понравится, — сказал Адолин. — Кроме того, я не считаю, что они такие уж немодные.

Джанала изумленно посмотрела на него.

— Хорошо, хорошо, — согласился он. — Немного скучные.

Как и все остальные высшие офицеры в армии Далинара, Адолин носил простую синюю форму. Длинный темно-синий мундир — никакой вышивки! — и строгие штаны, хотя сейчас модники щеголяли в куртках, отделанных серебром, и шарфах. На спине и груди была вытеснена глифпара его отца, по бокам серебряные пуговицы. Просто, узнаваемо и очень невзрачно.

— Люди твоего отца любят его, Адолин, — сказала Джанала. — Но иногда его требовательность утомляет.

— Да, знаю. Поверь мне. Но, как мне кажется, он не передумает. — И как объяснить? Шесть лет войны, а Далинар и не думает перестать следовать Кодексу. Наоборот, следует ему еще более рьяно.

По меньшей мере Адолин теперь кое-что понимал. Последнее требование любимого брата Далинара — следовать Кодексу. Да, требование относилось только к одному событию, но, как известно, отец всегда доводил все до крайности.

Адолин бы хотел, чтобы требование отца относилось только к нему самому. Каждое из требований Кодекса было не такое уж неприятное — на публике быть в мундире, не пить, избегать дуэлей. Но, собранные вместе, они были крайне обременительными.

Но не успел он сказать и слова, как по лагерю разнеслись звуки рога. Адолин вздернул голову, крутанулся и посмотрел на восток, в сторону Разрушенных Равнин. Рога затрубили опять. Куколка замечена на плато один-сорок-семь. В пределах досягаемости!

Он затаил дыхание, ожидая следующую серию, которая должна призвать армию Далинара на бой. Конечно, рога протрубят только в том случае, если отец решит сражаться.

Часть его знала, что рога больше не затрубят. Один-сорок-семь слишком близко к лагерю Садеаса, и другие кронпринцы вряд ли даже попытаются.

Давай, отец, подумал Адолин. Мы сможем обогнать его.

Тишина.

Адолин поглядел на Джаналу. Она выбрала своим Призванием музыку и не обращала внимания на войну, хотя ее отец был одним из кавалерийских офицеров Далинара. Однако, судя по выражению ее лица, даже она понимала, что означает отсутствие третьего рога.

Далинар Холин выбрал — опять! — не сражаться.

— Пошли, — сказал Адолин, поворачиваясь в противоположном направлении и практически утаскивая за собой Джаналу. — Есть еще кое-что, что я должен проверить.

* * *

Далинар стоял, сцепив руки за спиной, и глядел на Разрушенные Равнины. Он находился на одной из нижних террас, окружавших высокий дворец Элокара, — королевская резиденция располагалась не в одном из десяти военлагерей, а отдельно, на склоне небольшого холма. Звуки рога застали Далинара на подъеме к дворцу, когда его прервали.

Он постоял достаточно долго, глядя, как армия Садеаса выдвигается для сражения. Далинар мог послать солдата и поднять по тревоге собственную армию. Он был достаточно близко.

— Светлорд? — спросил чей-то голос рядом. — Вы желаете идти дальше?

Ты защищаешь его по-твоему, подумал Далинар. А я защищу его по-своему.

— Да, Тешав, — сказал он, повернулся и стал подниматься.

Тешав присоединилась к нему. В ее черных волосах алети отчетливо выделялись белые пряди, создавая сложный переплетающийся узор. Фиалковые глаза и озабоченное выражение морщинистого лица. Казалось, как всегда, что она чем-то озабочена.

Тешав и ее помощница-писец были женами его офицеров. Далинар доверял им. По большей части. Трудно доверять кому-либо полностью.

Хватит, сказал он себе. Ты уже становишься таким же параноиком, как король.

В любом случае он будет очень рад, когда Джаснах вернется. Если она решит вернуться. Некоторые из высших офицеров намекали, что он опять должен жениться, хотя бы для того, чтобы иметь личную женщину-писца. Они думали, что он отказывается только из-за любви к первой жене. Они не знали, что она ушла, исчезла из его памяти, как белое пятнышко тумана. Хотя, кстати, офицеры были правы. Он ненавидел саму мысль о том, что кто-то может заменить ее. У него забрали все воспоминания о собственной жене. Осталась дыра, и заполнить ее ради писца казалось бессердечным.

Далинар пошел дальше. Кроме двух женщин, его сопровождали Ринарин и трое из Кобальтовой Гвардии. Плащи, накинутые на серебряные латы, темно-синие штаны и такого же цвета шлемы. Светлоглазые низкого ранга, способные, однако, носить мечи.

— Светлорд, — сказала Тешав, — светлорд Адолин просил передать о продвижении в деле с подпругой. Как раз сейчас он разговаривает с шорниками, но, кроме этого, говорить не о чем. Никто не видел, чтобы неизвестные подходили к коню Его Величества. Наши шпионы сообщают, что в других лагерях никто не хвастался, и, по нашим сведениям, никто не получал больших денежных сумм.

— Конюхи?

— Сначала утверждали, что проверили седло, но, когда на них нажали, признались, что не помнят, как проверяли именно эту подпругу. — Она тряхнула головой. — Носители Осколков очень напрягают как лошадь, так и седло. Вот если бы приручить побольше ришадиумов…

— Скорее вы приручите сверхшторм, Ваша Светлость. Хорошо, добрые новости. Самое лучшее для нас — если это дело с ремнем окажется пустышкой. Однако есть еще кое-что, о чем я хочу поговорить.

— Рада служить вам, светлорд.

— Кронпринц Аладар заговорил о коротком отпуске в Алеткаре. Я хочу знать, насколько серьезны его намерения.

— Да, светлорд, — кивнула Тешав. — Это чем-то грозит?

— Откровенно говоря, пока не знаю.

Далинар не доверял кронпринцам, но, пока они здесь, он мог присматривать за ними. Если один из них вернется в Алеткар, нельзя будет контролировать его действия. Не исключено, что отпуск необходим Аладару, чтобы, например, привести в порядок дела в своих владениях.

И что важнее? Стабильность или возможность наблюдать за ним?

Кровь предков, подумал он. Я не создан для интриг и политики. Я создан, чтобы носить меч и мчаться на врагов.

Но он делает то, что необходимо делать.

— Кажется, вы сказали, что есть кое-что интересное о счетах короля, Тешав?

— Да, — сказала она, наслаждаясь прогулкой. — Вы были правы, предложив мне покопаться в гроссбухах. Оказалось, что три кронпринца — Танадал, Хатам и Вама — задолжали казне достаточно большие суммы. На самом деле только вы и кронпринц Садеас заплатили столько, сколько требуется, согласно требованиям военного времени.

Далинар кивнул.

— Чем дольше будет длиться эта война, тем свободнее будут чувствовать себя кронпринцы. Они уже начали спрашивать. Почему так дороги услуги Преобразователей? Почему бы не перевести сюда фермеров? Пусть они выращивают еду.

— Простите, светлорд, — сказала Тешав, обходя очередной бугор. Ее помощница шла сзади, неся в сумке несколько гроссбухов. — Но мы действительно должны отговорить их? Дополнительный источник еды был бы очень ценен.

— У нас уже есть дополнительный источник, — сказал Далинар. — Торговцы. Именно поэтому я не гоню их. Но есть и еще кое-что. Преобразователи — единственная узда, которой мы можем держать кронпринцев. — Далинар сузил глаза. — Это жизненно важно, Тешав. Вы прочитали истории, которые я дал вам?

— Да, светлорд.

— Тогда вы знаете, что самый непрочный период жизни королевства — первые годы правления сына основателя династии. Пока на троне человек вроде Гавилара, люди остаются верными хотя бы из уважения к нему. Должны пройти десятилетия, чтобы люди начали считать себя частью королевства, частью объединенной силы, которая, по традиции, держит их вместе. Но царствование сына… очень опасный момент. Гавилара нет, некому держать всех вместе железной рукой, и еще нет традиции считать Алеткар королевством. И мы обязаны продержаться достаточно долго для того, чтобы кронпринцы привыкли считать себя частью большого целого.

— Да, светлорд.

Она не задавала вопросов. Тешав была предана ему, как и большинство его офицеров. И они не спрашивали, почему так важно, чтобы десять княжеств считали себя одной нацией. Возможно, они думали, что из-за Гавилара. Действительно, брат мечтал об объединении Алеткара. Но есть и еще кое-что.

Идет Вечный Шторм. Настоящее Опустошение. Ночь Печалей.

Он подавил дрожь. Видения говорили, что у него осталось очень мало времени.

— Подготовьте королевский указ, — сказал Далинар. — Цена услуг Преобразователей будет уменьшена для тех, кто вовремя платит налоги. Это должно расшевелить кронпринцев. Передайте его писцам Элокара и объясните ситуацию. Надеюсь, король согласится, что это необходимо.

— Да, светлорд, — сказала Тешав. — Я осмелюсь заметить, что меня очень удивила ваша просьба прочитать эти истории. В прошлом такие вещи вас не очень интересовали.

— Сейчас я делаю многое из того, что меня не интересовало раньше или было вне сферы моих талантов. — Далинар скривился. — Отсутствие у меня способностей не может отменить нужды королевства. Вы собрали отчеты о действии бандитов в этой области?

— Да, светлорд. — Она заколебалась. — Рост внушает тревогу.

— Скажите вашему мужу, что я назначаю его командиром Четвертого батальона, — сказал Далинар. — Я хочу, чтобы вы оба выслали усиленные патрули на Ничейные Холмы. Пока здесь находится монарх алети, я не хочу, чтобы на этой земле царило беззаконие.

— Да, светлорд, — с сомнением сказала Тешав. — Но вы понимаете, что будет, если целых два батальона займутся патрулированием?

— Да, — сказал Далинар. Придется просить помощь у других кронпринцев. Одни будут поражены, другие развеселятся. Но никто не даст ему ни одного солдата.

— Не забудьте и батальон, который наблюдает за порядком в областях между военлагерями и внешними рынками торговцев, — добавила Тешав. — Вместе это более четверти ваших сил, светлорд.

— Приказ остается в силе, Тешав, — сказал он. — Имейте это в виду. Но сначала я хотел бы обсудить с вами гроссбухи. Идите в комнату гроссбухов и ждите меня там.

Она почтительно кивнула.

— Конечно, светлорд.

И она ушла вместе с охраной.

К Далинару подошел Ринарин.

— Она не выглядит довольной, отец.

— Она хочет, чтобы ее муж сражался, — сказал Далинар. — Они все надеются, что я раздобуду еще один Клинок Осколков и отдам его им.

У паршенди были Клинки. Не много, но и один уже показал себя. Трудно объяснить, откуда они их взяли. Далинар сумел добыть один Клинок и Доспехи в первый же год войны и отдал их Элокару, чтобы тот наградил ими воина, принесшего больше всего пользы Алеткару в этой войне.

Далинар повернулся и отправился во дворец. Стражники у двери приветствовали как его, так и Ринарина. Молодой человек глядел вперед, в никуда. Кое-кто считал его бесчувственным, но Далинар знал, что он просто поглощен своими мыслями.

— Я хочу поговорить с тобой, сын, — сказал Далинар. — Об охоте на прошлой неделе.

Ринарин опустил взгляд, от стыда, края рта отодвинулись назад, на лице появилась гримаса. Да, у него есть чувства, но их не часто увидишь.

— Ты понимаешь, что не должен был бросаться в битву? — сурово сказал Далинар. — Скальный демон мог убить тебя.

— А что бы ты сделал, отец, если бы увидел меня в опасности?

— Я не осуждаю твою храбрость; я осуждаю твою глупость. Что, если бы у тебя случился припадок?

— Тогда, возможно, монстр смел бы меня с плато, — горько сказал Ринарин, — и я бы больше не был бесполезным для королевства.

— Никогда не говори такого! Даже в шутку.

— Какие там шутки? Папа, я не обучен военному делу.

— Сражаться — вовсе не единственная стоящая вещь, которую может делать мужчина.

Арденты были твердо убеждены в этом. Да, высшее Призвание человека — присоединиться в послежизни к битве за Залы Спокойствия, но Всемогущий принимает лучших мужчин или женщин независимо от того, что они делали.

Ты делаешь все, что в твоих силах, и выбираешь профессию и атрибут, подражая Всемогущему. Призвание и Слава, так это называется. Ты работаешь изо всех сил и проводишь жизнь, пытаясь жить в соответствии с идеалом. И Всемогущий принимает это — особенно если ты светлоглазый: чем более благородна твоя кровь, тем больше в тебе врожденной Славы.

Призвание Далинара — руководить, вести за собой людей, а его Слава — решимость. Он выбрал их в юности, хотя сейчас видел их совсем по-другому, чем тогда.

— Ты прав, отец, — сказал Ринарин. — Я не первый сын героя, от рождения не получивший таланта воина. Все остальные с этим живут. И я проживу. Скорее всего, стану лорд-мэром маленького города. Если, конечно, не уйду в какой-нибудь девотарий. — Мальчик опять уставился вперед.

Я все еще думаю о нем как о мальчике, подумал Далинар. Хотя ему уже двадцатый год. Шут прав. Я недооцениваю Ринарина. И как бы я отреагировал, если бы мне запретили сражаться? Приказали оставаться с женщинами и купцами?

Как отец, он бывал слишком резок с сыновьями, особенно с Адолином. По правде говоря, в детстве Далинар часто завидовал своему брату — Гавилару. Ринарин, однако, всегда поддерживал Адолина. Он буквально боготворил старшего брата. И оказался достаточно храбр, бросившись в битву, в которой чудовище из ночных кошмаров сокрушило копейщиков и разбросало Носителей Осколков.

Далинар прочистил горло.

— Быть может, ты попробуешь тренироваться с мечом…

— Но моя кровь слаба…

— Это не будет иметь значения, если мы наденем на тебя Доспехи и дадим в руку Клинок, — сказал Далинар. — Доспехи сделают сильным любого, а Клинок Осколков не тяжелее перышка.

— Отец, — решительно возразил Ринарин. — Я никогда не буду Носителем Осколков. Ты сам говорил, что Доспехи и Клинки, которые мы добудем на плато, должны достаться самым искусным воинам.

— Никто из кронпринцев не отдает свои трофеи королю, — сказал Далинар. — И кто меня осудит, если я подарю что-нибудь собственному сыну?

Ринарин остановился в коридоре, на его лице отразилось необычное волнение, глаза широко открылись.

— Ты серьезно?

— Даю тебе клятву, сын. Если я добуду еще одни Доспехи и Клинок, они будут твои. — Он улыбнулся. — Откровенно признаться, я с радостью посмотрю на лицо Садеаса, когда ты станешь полным Носителем Осколков. Кроме того, я надеюсь, что, если ты сравняешься силой с остальными, засияет твой врожденный талант.

Ринарин улыбнулся. Доспехи Осколков дадут ему возможность на другую жизнь, хотя, конечно, не решат всех проблем. И Далинар проследит за этим.

Я знаю, что это такое — быть младшим сыном, подумал он, продолжая идти к комнате короля. Всегда находиться в тени старшего брата, которого любишь и которому завидуешь одновременно. Отец Штормов, это же я.

И я такой до сих пор.

* * *

— А, мой дорогой светлорд Адолин, — сказал ардент, идя навстречу с распростертыми объятиями. Кадаш был высоким пожилым человеком с лысой головой и квадратной бородой, символами его Призвания. По темени бежал извилистый шрам, напоминание о том времени, когда он был армейским офицером.

Такие люди — светлоглазые, бывшие воины — не часто встречались в ордене ардентов. На самом деле, каким бы странным это ни казалось, человеку не запрещалось изменить свое Призвание, и Кадаш поднялся высоко в ардентии, несмотря на поздний старт. Далинар говорил, что это свидетельство либо веры, либо настойчивости. Возможно, и того, и другого.

Вначале храм лагеря был обыкновенным большим куполом, сделанным Преобразователями, но Далинар выделил большую сумму, и каменщики переделали его в нечто более приличествующее дому для верующих. На внутренних стенах появились сцены с Герольдами, с подветренной стороны вырезали стеклянные окна, через которые лился солнечный свет. Бриллиантовые сферы свисали с высокого потолка, и еще стояли деревянные кабинки, в которых верующие получали наставления, молились и практиковались в различных искусствах.

Сейчас в храме находилось множество женщин, беседующих с ардентами. И очень мало мужчин. На войне в мужских искусствах практиковались главным образом на плато.

Джанала сложила руки и с явным недовольством оглядела храм.

— Сначала вонючая мастерская шорника, а теперь храм? Я-то думала, что мы пойдем в какое-нибудь романтическое место.

— Религия романтична, — сказал Адолин, почесав голову. — Вечная любовь и все такое, верно?

Она изумленно посмотрела на него.

— Я подожду снаружи. — Она повернулась и пошла к выходу вместе со служанкой. — И пускай кто-нибудь принесет мне проклятый паланкин.

Адолин, нахмурясь, глядел, как она уходит.

— Теперь, чтобы искупить вину, я должен подарить ей что-нибудь достаточно дорогое.

— Я не понимаю, что произошло, — сказал Кадаш. — Религия действительно романтична.

— Вы ардент, — уныло сказал Адолин. — Кроме того, этот шрам делает вас слегка неприглядным для моих девушек. — Он вздохнул. — Не храм заставил ее взорваться, а отсутствие внимания с моей стороны. Сегодня я не слишком хорошая компания.

— Все ваши мысли заняты чем-то другим, верно, светлорд? — спросил Кадаш. — Вы беспокоитесь о своем Призвании? В последнее время вы в нем не продвинулись.

Адолин скривился. Его Призванием был поединок. Работая с ардентом, он должен был доказать Всемогущему, что достоин его. Увы, во время войны Кодекс запрещал поединки, ибо на дуэли можно было легкомысленно ранить офицера, который мог понадобиться в сражении.

Но отец Адолина избегал сражений, и чем дальше, тем больше. Какой смысл избегать битвы?

— Святой, — сказал Адолин, — нам надо поговорить там, где нас никто не услышит.

Кадаш поднял бровь и повел Адолина вокруг центрального холма. Все храмы Ворин были круглыми строениями, в центре которых находился покатый холм, иногда достигавший высоты в десять футов. Храм, посвященный Всемогущему, поддерживался Далинаром и ардентами, жившими в его лагере. Конечно, им могли пользоваться все девотарии, но большинство имело свои собственные капитулы в одном из военлагерей.

— Итак, что вы хотите спросить у меня, светлорд? — спросил ардент, когда они оказались в более уединенной части зала. — Кадаш обращался к Адолину очень почтительно, хотя в детстве сам обучал его сражаться.

— Мой отец, он сходит с ума? — спросил Адолин. — Или, как он считает, его видения действительно посланы Всемогущим?

— Достаточно прямой вопрос.

— Вы осведомлены лучше, чем другие, Кадаш, и я не сомневаюсь, что вы верны отцу. Я знаю и то, что вы держите уши открытыми и, я уверен, замечаете и слышите все. — Адолин пожал плечами. — Если и бывают времена, когда надо говорить открыто, то это сейчас.

— Гмм, значит, в слухах есть доля правды.

— Увы. Это происходит во время каждого сверхшторма. Он бредит, его всего трясет, и потом он заявляет, что у него были видения.

— Какого рода?

— В точности не знаю, — скривился Адолин, — но что-то о Сияющих. И… о том, что что-то приближается.

Кадаш встревоженно посмотрел на него.

— Опасная область, светлорд. Вы просите меня нарушить свои клятвы. Я ардент, преданный и благорасположенный к вашему отцу.

— Но, в конце концов, он не ваш настоятель.

— Да. Но Всемогущий поставил его охранять свой народ, он должен наблюдать за мной и быть уверенным, что я не поднимусь над моим положением. — Кадаш поджал губы. — Мы идем по тонкой нити, светлорд. Что вы знаете о Теократии, Войне Потерь?

— Церковь решила захватить власть, — сказал Адолин, пожимая плечами. — Священники попытались завоевать мир — ради его собственного блага, так они утверждали.

— Это только часть того, что тогда происходило, — уточнил Кадаш. — То, о чем говорят чаще всего. Но не это было самое главное. В то время церковь ограничила знание. Людям не разрешали идти своими религиозными путями, священники диктовали, во что верить. И только некоторые члены Церкви имели право знать теологию. Всех принуждали делать только то, что говорят священники. Не Всемогущий, не Герольды. Священники.

Он зашагал вдоль задней стены храма, ведя за собой Адолина. Они прошли мимо статуй Герольдов, пяти мужчин, пяти женщин. Откровенно говоря, Адолин почти ничего не знал о том времени. Он никогда не интересовался историей, если она не была связана напрямую с командованием армиями.

— Мистицизм, вот что победило тогда, — продолжал Кадаш. — Священники утверждали, что простые люди не в состоянии понять религию или Всемогущего. На смену открытости пришли слухи и недомолвки. Священники начали утверждать, что их посещают видения и пророчества, хотя в свое время сами Герольды осудили такую практику. Связывание Пустоты — темное и злое дело, и в ее основе лежит попытка угадать будущее.

Адолин застыл.

— Вы хотите сказать…

— Не забегайте вперед, светлорд, пожалуйста, — сказал Кадаш, поворачиваясь к нему. — Когда Теократию свергли, Солнцетворец заставил расследовать все такие случаи и все, что с ними связано. И было установлено, что не было никаких пророчеств. Никаких мистических обещаний от Всемогущего. Священники сфабриковали все эти «пророчества», и только для того, чтобы умиротворить народ и управлять им.

Адолин нахмурился.

— Куда вы ведете, Кадаш?

— К правде, так близко, как только осмелюсь, — сказал ардент. — И я не могу быть таким прямым как вы, светлорд.

— То есть вы считаете видения моего отца подделкой.

— Я никогда не обвиню моего кронпринца во лжи, — сказал Кадаш. — И даже в слабости. Но я не могу мириться с мистицизмом или пророчествами, в любой форме. Ибо поступать так — отвергать учение Ворин. Время тех священников давно прошло. Время обмана народа, царство тьмы. Сейчас каждый выбирает свой собственный путь, и арденты помогают им подойти к Всемогущему так близко, как только возможно. Вместо темных пророчеств и власти немногих, у нас есть люди, верующие сознательно и ощущающие свою связь с Богом.

Он подошел ближе и заговорил, очень тихо.

— Над вашим отцом грешно смеяться, его величие невозможно затмить. Если эти видения правда, это между ним и Всемогущим. И вот то, что я могу сказать: я знаю кое-что о том, как себя чувствуешь, когда тебя посещают призраки смерти и войны. В глазах вашего отца я вижу то, что чувствовал когда-то сам, только намного хуже. Лично я считаю, что эти видения — скорее отражения его прошлого, но не какой-то мистический опыт.

— То есть он сходит с ума, — прошептал Адолин.

— Я ничего такого не сказал.

— Однако вы подразумеваете, что, скорее всего, не Всемогущий посылает такие видения.

— Да.

— И эти видения — продукт его собственного ума.

Вероятно, — сказал ардент, поднимая палец. — Тонкая нить, вы видите. Очень трудно идти по ней, особенно в разговоре с сыном моего кронпринца. — Он порывисто схватил Адолина за руку. — Если кто-то и может помочь ему, то только вы. И нет места ни для кого другого, даже для меня.

Адолин медленно кивнул.

— Спасибо.

— Теперь вам лучше пойти к этой молодой девушке.

— Да, — вздохнул Адолин. — Но, боюсь, несмотря ни на какие подарки, мои ухаживания продлятся недолго. И Ринарин опять будет надо мной издеваться.

Кадаш улыбнулся.

— Не сдавайтесь так легко, светлорд. Сейчас идите. Но обязательно возвращайтесь, и мы поговорим о ваших целях и о вашем Призвании. С момента вашего Возвышения прошло слишком много времени.

Адолин кивнул и поторопился наружу.

* * *

Далинар и Ринарин, проведя несколько часов над гроссбухами вместе с Тешав, отправились к королю. Они молча шли по коридорам, эхо от стука подошв их сапог по мраморному полу отражалось от каменных стен.

За последнее время коридоры королевского дворца стали зримо богаче. Когда-то этот был обычным туннелем, сделанным Преобразователем. Потом во дворце поселился Элокар и приказал его украсить. С подветренной стороны прорезали окна, пол покрыли мрамором. На стенах появились вырезанные изображения, обложенные мозаикой. Далинар и Ринарин прошли мимо группы мастеров по камню, вырезавших сцену с Налан'Элином, поднявшим над головой ярко светящийся меч возмездия.

Вскоре они оказались в прихожей королевских покоев, большой открытой комнате, охраняемой десятью воинами Королевской Гвардии, одетыми в синее и золотое. Каждого из них Далинар знал в лицо — он сам тщательно подбирал их.

Кроме них в прихожей находился кронпринц Рутар, ждущий аудиенции. У него была короткая черная борода, свои мускулистые руки он сложил на груди. Он надел красный шелковый пиджак без пуговиц, очень похожий на традиционный мундир алети. Из-под него виднелась белая рубашка с манжетами; свободные синие штаны с широкими обшлагами.

Рутар заметил Далинара и кивнул ему — минимальный знак уважения — потом повернулся и продолжил прерванный разговор с одним из своих людей. Однако тут же замолчал и раздраженно засопел, увидев, что стражники у двери отошли в сторону, разрешая Далинару войти. Свободный доступ Далинара к королю раздражал остальных кронпринцев.

Короля в комнате не было, но дверь на балкон была широко распахнута. Стража Далинара осталась в комнате, а он сам пошел на балкон. Ринарин, слегка поколебавшись, последовал за ним. Смеркалось, солнце уже садилось. Разместить дворец так высоко казалось тактически грамотно, но означало, что его безжалостно продувают ветра. Старая как мир дилемма: защищаться от штормов или занять позицию повыше?

Чаще всего выбирали второе, хотя, например, военлагеря на краю Разрушенных Равнин построили пониже, потому что атака паршенди казалась маловероятной. Но короли предпочитали высоту. И, кстати, в данном случае Далинар поддержал Элокара.

Сам балкон — толстая каменная платформа, вырезанная на верхушке маленького холма, — был огражден железными перилами. Королевские покои — созданный Преобразователями купол — находились на естественном основании, из которого вниз, по склону холма, шли многочисленные лестницы и крытые коридоры, ведущие на нижние уровни дворца. Там жила свита: охранники, штормстражи, арденты и дальние родственники семьи Холин. Жилище Далинара находилось в лагере. Он отказывался называть его дворцом.

Король перегнулся через перила, издали за ним наблюдали два стражника. Далинар жестом приказал Ринарину присоединиться к стражникам, потому что хотел поговорить с королем наедине.

Свежий холодный воздух — на этот раз весна началась вовремя — наполняли сладкие вечерние запахи цветущих камнепочек и мокрых камней. Военлагеря уже зажглись — десять искрящихся кругов, наполненных светом сторожевых костров, кухонь, ламп и ровным сиянием заряженных гемм. Элокар, однако, глядел поверх лагерей, в сторону Разрушенных Равнин. Там царила темнота, и только изредка мерцали огоньки сторожевых постов.

— Смотрят ли они на нас? — спросил Элокар, когда Далинар подошел к нему.

— Мы знаем, что их банды рыщут в ночи, Ваше Величество, — сказал Далинар, кладя руку на железный поручень. — Я поневоле думаю, что они смотрят на нас.

Король был в традиционной форме алети — длинном мундире с пуговицами по бокам, со свободным и незастегнутым воротником и манжетами, обшитыми галунами. Синих штанах, таких же свободных, как у Рутара. Для Далинара он выглядел почти как штатский. И все чаще и чаще именно такие расхлябанные франты, одетые как на праздник, вели солдат в бой.

Именно это и предвидел Гавилар, подумал Далинар. Вот почему он так настаивал, чтобы мы следовали Кодексу.

— Дядя, ты выглядишь задумчивым, — сказал Элокар.

— Думаю о прошлом, Ваше Величество.

— Прошлое неуместно. Я смотрю только в будущее.

Не уверен, что согласен, подумал Далинар.

— Иногда мне кажется, что я вижу паршенди, — сказал король. — Я чувствую, что, если бы посмотрел подольше, нашел бы их и пригвоздил к месту, чтобы бросить вызов. Я очень хочу, чтобы они сразились со мной так, как сражаются люди чести.

— Если бы они были людьми чести, — возразил Далинар, сцепив руки за спиной, — они бы не убили вашего отца.

— И почему они сделали это, как ты считаешь?

Далинар тряхнул головой.

— Вот вопрос, который постоянно вертится в моей голове, как булыжник, катящийся вниз по склону. Быть может, мы задели их честь? Или какое-то культурное недопонимание?

— Культурное недопонимание? У них же нет культуры. Примитивные животные. Кто знает, почему лошадь лягается или громгончая кусается? Я бы не спрашивал.

Далинар не ответил. Такие же презрение и гнев он чувствовал в первые месяцы после убийства Гавилара. И понимал желание Элокара глядеть на этих странных диких паршменов, как на животных.

Но он видел их в те ранние дни. Общался с ними. Они были примитивны, да, но не звери. И не идиоты.

Мы никогда не поймем их, подумал он. В этом-то все и дело.

— Элокар, — мягко сказал он. — Быть может, пришло время задать себе несколько трудных вопросов.

— Например?

— Например, насколько долго мы собираемся продолжать войну.

Элокар встрепенулся. Он повернулся и посмотрел на Далинара.

— Мы будем сражаться, пока не отомстим за моего отца и не выполним Пакт Мщения!

— Благородные слова, — сказал Далинар. — Но мы уже шесть лет как покинули Алеткар. Сейчас у королевства два центра управления, находящихся очень далеко друг от друга. Очень нехорошо.

— Короли часто уходят на длительные войны, дядя.

— Но редко на настолько длительные, — сказал Далинар, — и почти никогда не забирают с собой всех Носителей Осколков и кронпринцев. Наши ресурсы на пределе, а из дома пишут, что вторжения реши становятся все более наглыми. Мы все еще разделены, мало доверяем друг другу, и сущность этой продолжительной войны — нет ясного пути к победе, сражение идет за ценности, а не земли — совсем не помогает нам.

Элокар фыркнул, с вершины горы в них ударил порыв ветра.

— Ты говоришь, что нет ясного пути к победе? Мы побеждаем! Рейды паршенди становятся все менее частыми, и мы сражаемся намного восточнее, чем вначале. Мы убили тысячи этих дикарей.

— Недостаточно, — сказал Далинар. — Их все еще много. И эта осада напрягает нас так же, если не больше, чем их.

— Но разве не ты предложил эту тактическую идею?

— Тогда я был другим человеком, переполненным горем и гневом.

— И что, больше ты не испытываешь этих чувств? — недоверчиво спросил Элокар. — Дядя, я не верю своим ушам! Неужели ты всерьез предлагаешь сдаться и уйти? Убежать домой, как побитая громгончая?

— Я же сказал, что это трудные вопросы, Ваше Величество, — ответил Далинар, сдерживая гнев. Это плата. — Но их необходимо рассмотреть.

Элокар раздраженно выдохнул.

— Так значит то, о чем шепчутся Садеас и остальные, правда. Ты изменился, дядя. Это как-то связано с тем, что с тобой происходит, да?

— Не имеет значения, Элокар. Выслушайте меня! Что мы готовы отдать для того, чтобы отомстить?

— Все!

— Все, ради чего работал ваш отец? Неужели, разрушая его мечту о едином Алеткаре, мы мстим за него?

Король задумался.

— Вы гоняетесь за паршенди, — продолжал Далинар. — Это похвально. Но мы не можем разрешить вашей мести закрыть вам глаза на нужды королевства. Пакт Мщения держит кронпринцев здесь, но что произойдет, как только мы победим? Мы сразу разбежимся? Я считаю, что мы должны закалить их, объединить. В этой войне мы сражаемся как десять разных народов, рядом друг с другом, но не вместе.

Король ответил не сразу. Похоже, эта мысль наконец-то дошла до него. Он был хороший человек и походил на своего отца больше, чем думали другие.

Отвернувшись от Далинара, он оперся на перила.

— Ты полагаешь, что я слабый король, дядя?

— Что? Конечно нет!

— Ты всегда говоришь, что я должен сделать и где я промахнулся. Скажи мне правду, дядя. Ты действительно видишь лицо отца, когда глядишь на меня?

— Конечно, — сказал Далинар.

Элокар потемнел.

Далинар положил руку на плечо племянника.

— Я был бы плохим братом, если бы не хотел, чтобы Гавилар остался жив. Я потерял его — самая ужасная потеря в моей жизни. — Элокар повернулся к нему, и Далинар, удерживая его взгляд, поднял палец. — Но то, что я люблю вашего отца, вовсе не означает, что вы — его бледная копия. И что я не могу любить вас, как человека и короля. Алеткар мог развалиться после смерти Гавилара, но вы собрали все княжества в единый кулак и повели на битву. Вы замечательный король.

Король медленно кивнул.

— Ты опять слушал эту книгу, а?

— Да.

— Ты говоришь, как он, — сказал Элокар, опять поворачиваясь на восток. — Ближе к концу. Когда он действовал… странно.

— Конечно же, я не так плох.

— Возможно. Но очень похоже. Говорил о конце всех войн, восхищался Падшими Сияющими, настаивал на соблюдении Кодекса…

Далинар вспомнил те дни и свои споры с Гавиларом.

«Какую честь мы можем найти на поле боя, если наш народ голодает? однажды спросил его король. Разве честь состоит в том, что наши светлоглазые строят заговоры, вьются, как угри в корзине, пытаются укусить друг друга за хвост

Далинар плохо отреагировал на эти слова. Примерно как Элокар на его. Отец Штормов! Я действительно говорю, как он!

Да, это тревожило и одновременно ободряло. В любом случае кое-что Далинар понял. Адолин был прав. Элокар и кронпринцы никогда не примут предложение отступить. Далинар направил разговор по ложному пути.

Да будет благословен Всемогущий, пославший мне сына, говорящего как они.

— Возможно, вы правы, Ваше Величество, — сказал Далинар. — Закончить войну? Оставить поле боля врагу? Это опозорит нас.

Элокар обрадованно кивнул.

— Я рад, что ты это понял.

— Но мы должны что-то изменить. Нам нужна более эффективная тактика боя.

— Садеас уже нашел ее. Я говорю о его мостах. Они очень хорошо работают, и он сумел добыть много гемсердец.

— Гемсердца ничего не значат, — возразил Далинар. — Все бессмысленно, если мы не найдем способ отомстить. Вы не можете заставить меня радоваться, глядя на мелкие ссоры кронпринцев, практически забывших нашу главную цель.

Элокар промолчал, но выглядел недовольным.

«Объедини их».

Он помнил слова, гудевшие в голове. Вдруг его осенило.

— Элокар, — сказал он, — вы помните, что сказали вам я и Садеас, когда впервые появились здесь? О специализации кронпринцев?

— Да, — сказал Элокар. В далеком прошлом каждый из десяти кронпринцев Алеткара отвечал за какую-то часть управления государством. Один, например, занимался всеми купцами, и его войска охраняли дороги всех десяти княжеств. Другой распоряжался судьями и магистратами.

Гавилар горел этой идеей. Он утверждал, что это очень хорошая мысль и побудит всех кронпринцев работать сообща. Кроме того, эта система заставит их примириться друг с другом. Однако система рухнула много столетий назад, когда Алеткар распался на десять независимых княжеств.

— Элокар, а что если вы назовете меня кронпринцем войны? — спросил Далинар.

Элокар не засмеялся; хороший знак.

— Вроде бы ты и Садеас согласились, что остальные восстанут, если мы попробуем что-то в этом роде.

— Возможно, я и в этом ошибся.

Элокар какое-то время обдумывал идею. Наконец король покачал головой.

— Нет. Они едва терпят мою власть. Если я сделаю такое, они убьют меня.

— Я защищу вас.

— Ба! Да ты не относишься серьезно к нынешним покушениям на мою жизнь.

Далинар вздохнул.

— Ваше Величество, я очень серьезно отношусь к покушениям на вашу жизнь. Мои писцы и помощники расследуют дело с ремнем.

— И что они нашли?

— Ну, пока мы далеки от заключения. Никто не собирался убивать вас, нет даже слухов. Никто не видел ничего подозрительного. Но Адолин говорил с шорниками. Возможно, он расскажет что-нибудь более интересное.

— Он был перерезан, дядя.

— Увидим.

— Ты не веришь мне, — сказал Элокар, наливаясь краской. — Ты должен попытаться раскрыть план убийц, а не надоедать мне самонадеянным предложением стать Главнокомандующим армии!

Далинар стиснул зубы.

— Я делаю это для вас, Элокар.

Их взгляды встретились, и в голубых глазах сверкнуло подозрение, как и неделю назад.

Кровь предков! подумал Далинар. С каждым днем все хуже.

В следующее мгновение выражение лица Элокара смягчилось, он, похоже, расслабился. Быть может, он увидел в глазах Далинара что-то успокаивающее.

— Дядя, я знаю, ты хочешь как лучше. Но ты сам должен согласиться, что в последнее время действуешь довольно странно. То, как ты реагируешь на шторма, твое внимание к последним словам отца…

— Я пытаюсь понять его.

— К концу он ослаб, — сказал Элокар. — Все это знают. Я не хочу повторять его ошибки, и ты тоже должен избегать их, а не слушать книги, которые утверждают, что светлоглазые должны быть рабами темноглазых.

— Там такого нет, — сказал Далинар. — Люди неправильно понимают ее. По большей части это истории, которые учат предводителя руководить теми, кого он ведет за собой.

— Ба! Эту книгу написали Падшие Сияющие.

— Они ее не писали. Они ее вдохновляли. Нохадон, ее автор, был обычным смертным.

Элокар посмотрел на него, подняв бровь. Как будто хотел сказать: «Видишь! Ты ее защищаешь».

— Ты слабеешь, дядя. Я не хочу использовать твою слабость. Но другие захотят.

— Я не слабею. — Далинар заставил себя оставаться спокойным. Этот разговор пошел не в ту сторону. Кронпринцам нужен предводитель, который заставит их работать вместе. — Клянусь, что если вы назовете меня кронпринцем войны, я защищу вас.

— Так, как ты защитил моего отца?

Рот Далинара с треском захлопнулся.

Элокар отвернулся.

— Я не должен был говорить так. Это совершенно неуместно.

— Нет, — ответил Далинар. — Нет, Элокар, вы сказали чистую правду. Возможно, вы правы, не доверяя моей защите.

Элокар удивленно посмотрел на него.

— Почему ты ведешь себя так?

— Как так?

— Когда-то, если бы кто-нибудь сказал тебе такое, ты бы немедленно вызвал Клинок и потребовал бы дуэли. А сейчас ты соглашаешься.

— Я…

— Ближе к концу отец стал отказываться от дуэлей. — Элокар опять облокотился на перила. — Я понимаю, для чего нужен кронпринц войны, и, быть может, ты прав. Но остальных нынешнее положение дел вполне устраивает.

— Да, потому что им хорошо и удобно. Если мы действительно хотим победить, надо встряхнуть их. — Далинар шагнул вперед. — Элокар, мы ждали достаточно долго. Шесть лет назад назначение кронпринца войны было бы ошибкой. Но сейчас? Мы лучше знаем друг друга, мы вместе сражались против паршенди. Возможно, пришло время сделать следующий шаг.

— Возможно, — сказал король. — Ты думаешь, они готовы? Докажи. Если ты убедишь меня, что они готовы работать с тобой, дядя, я еще раз обдумаю твою мысль. Согласен?

Хороший компромисс.

— Согласен.

— Отлично. — Король выпрямился. — На этом кончим. Уже поздно, а я еще должен услышать, чего от меня хочет Рутар.

Далинар кивнул, прощаясь, и вышел из королевских покоев, Ринарин за ним.

Чем больше он думал, тем больше чувствовал, что кронпринц войны — удачная мысль. Алети не отступят, по меньшей мере с нынешним образом мыслей. Но — если их как следует встряхнуть — можно заставить их действовать более агрессивно.

Он все еще обдумывал эту идею, когда они вышли из дворца и стали спускаться по склону туда, где их ждали лошади. Он сел верхом на Кавалера, кивнув в знак благодарности конюху, ухаживавшему за ришадиумом. Конь уже выздоровел после падения во время охоты, его ноги снова были сильными и крепкими.

Во время пути до своего лагеря Далинар молчал.

К кому я должен обратиться в первую очередь? спросил он себя. К Садеасу?

Нет. Он и Садеас и так достаточно часто работали вместе. Если другие кронпринцы почуют запах сильного союза, они все немедленно повернутся против него. Сначала надо выбрать менее сильного кронпринца и посмотреть, можно ли работать с ним вместе. Может быть, совместная атака на плато?

В конце концов все равно придется договариваться с Садеасом. Ему эта мысль не понравилась. Все намного проще, когда они работают достаточно далеко друг от друга. Он…

— Отец, — испуганно сказал Ринарин.

Далинар выпрямился и огляделся, рука пошла в сторону, как если бы он собирался призвать Клинок Осколков. Ринарин указал на восток.

Горизонт стал совершенно темным. Предупреждение о шторме.

— Сегодня ожидается сверхшторм? — встревоженно спросил Далинар.

— Элтебар сказал, что маловероятно, — ответил Ринарин. — Но он уже не раз ошибался.

Любой может ошибиться со сверхштормом. Можно попытаться предсказать, но точно знать невозможно. Далинар сузил глаза, сердце застучало. Да, вот теперь он чувствует. Пыль свивалась столбом, запахи изменились, стало стремительно темнеть. В воздухе разлилось безумие.

— Быть может, в лагерь Аладара? — крикнул Ринарин. Они были очень близко от лагеря кронпринца Аладара, а до лагеря самого Далинара еще по меньшей мере четверть часа езды.

Конечно, люди Аладара примут его. Никто не откажется приютить кронпринца во время сверхшторма. Но Далинар содрогнулся, представив себя в незнакомом месте, окруженным людьми другого кронпринца, дрожащим от сверхшторма. Они увидят его во время видений. Как только это произойдет, слухи полетят, как стрелы по полю боя.

— Вперед! — крикнул он, пуская Кавалера галопом. Ринарин и охрана понеслись следом.

Загрохотал гром, предвещая надвигающийся сверхшторм. Далинар пригнулся ниже. Пыль и летящие перед стеной шторма листья заволокли серое небо, воздух сгустился. На горизонте появились облака, темнеющие с каждой секундой. Далинар и остальные промчались мимо стражников, стоявших на периметре лагеря Аладара; те торопливо прятались, придерживая плащи и мундиры, раздуваемые ветром.

— Отец? Ты?..

— Еще есть время! — крикнул Далинар.

Наконец они поравнялись с неровной стеной лагеря Холин. Оставшиеся на посту солдаты в белом и синем отсалютовали Далинару. Однако большинство уже спряталось в убежищах. Он должен замедлить ход, проскакать через ворота и успеть добраться до казарм. Далинар повернул Кавалера.

— Отец! — крикнул Ринарин, указывая на восток.

На лагерь неслась стена шторма — массивное серебряно-серое полотно дождя, над ним ониксово-черные облака, освещенные вспышками молний. Стражники, приветствовавшие его, уже бежали в ближайшее укрытие.

— Мы сможем, — сказал Далинар. — Мы…

— Отец! — крикнул Ринарин, подскакивая к нему и хватая за руку. — Извини.

Ветер стегнул их, и Далинар, стиснув зубы, поглядел на сына. Глаза Ринарина, прикрытые очками, широко раскрылись от беспокойства.

Далинар опять посмотрел на налетающую стену. Осталось несколько мгновений.

Сын прав.

Он отдал поводья Кавалера обеспокоенному солдату, который взял и поводья жеребца Ринарина. Отец и сын спешились.

Конюх умчался в каменную конюшню, уводя за собой лошадей. Далинар едва не пошел за ним — мало кто увидит его там, — но из открытой двери ближайшей казармы ему призывно махали. Там будет безопаснее.

Сдавшись, Далинар побежал в каменную казарму, вслед за Ринарином. Солдаты освободили им место; внутри расположились и слуги. В лагере Далинара никто не должен был пережидать шторм в палатках или неуклюжих деревянных хижинах, и никто не должен был платить за убежище.

Обитатели казармы поразились, увидев своего кронпринца и его сына, а некоторые побледнели, когда дверь с грохотом закрылась. Единственный свет шел из двух гранатов, висевших на стене. Кто-то закашлялся, и тут волна мелких камней, принесенных штормом, ударила по стенам. Далинар старался не обращать внимания на любопытные глаза вокруг. Снаружи выл ветер. Возможно, ничего не произойдет. Возможно, на этот раз…

Шторм ударил.

Началось.

Глава девятнадцатая Звездопад

Он обладает самым ужасным из всех Осколков. Подумай об этом, старая ящерица, и скажи мне, твердо ли твое решение не вмешиваться. Ибо, уверяю тебя, Райза подобные мысли не тревожат.

Далинар мигнул. Душная, плохо освещенная казарма исчезла. Он стоял в темноте. Воздух пах высушенным зерном, и, протянув левую руку, он коснулся деревянной стены. Какой-то амбар.

Спокойная свежая ночь, никакого шторма. Он осторожно ощупал себя. Шпага с пояса исчезла, вместе с мундиром. На нем грубая подпоясанная туника и пара сандалий. Вроде бы такую одежду он видел на некоторых древних статуях.

Ветра штормов, куда вы закинули меня на этот раз? Каждое новое видение было другим. Это — двенадцатое. Только двенадцатое? подумал он. Казалось, что их намного больше, но, в конце концов, видения начались всего несколько месяцев назад.

В темноте что-то зашевелилось. Он изумленно вздрогнул, когда в него уткнулось что-то живое. Он едва не ударил его, но вовремя остановился, услышав хныканье. Опустив руку, он ощупал спину существа. Тонкая и маленькая — ребенок, девочка, трясущаяся всем телом.

— Папа! — Ее голос дрожал. — Папа, что случилось?

Как и обычно, он был кем-то, принадлежащим тому месту и времени. Ребенок, явно напуганный, ухватился за его тунику. Было слишком темно, и он не видел спренов страха, которые, скорее всего, выбрались из земли.

Далинар успокаивающе погладил ее по спине.

— Тише. Все будет хорошо.

Похоже, это были подходящие слова.

— Мама…

— С ней все будет хорошо.

Девочка притиснулась к нему еще крепче. Он молчал. Что-то не так. Здание потрескивало под порывами ветра. Это было непрочное строение; доска ниже руки Далинара шаталась, и ему захотелось вообще оторвать ее и выглянуть наружу. Но тишина, испуганный ребенок… И странный мерзкий запах в воздухе.

Что-то негромко поскреблось в заднюю стену амбара. Как будто по деревянному столу провели ногтем.

Девочка хныкнула, и все стихло. Далинар задержал дыхание, сердце билось как сумасшедшее. Инстинктивно он вытянул руку, призывая Клинок Осколков, но ничего не произошло. Во время видений клинок не появлялся никогда.

Дальняя стена амбара взорвалась.

Деревянные щепки еще летели по воздуху, а внутрь уже ввалилась огромная черная тварь. В свете луны и звезд она казалась больше громгончей. Он видел ее не очень ясно, но от нее исходило нечто противоестественное и жуткое.

Девочка закричала, и Далинар, выругавшись, схватил ее одной рукой и отскочил в сторону, и в то же самое мгновение тварь бросилась на них. Она чуть не схватила ребенка, Далинар едва успел выдернуть девочку из-под ее когтей. От ужаса девочка потеряла сознание, ее крик оборвался.

Далинар повернулся, толкнув ребенка за себя. Бок уперся в кучу мешков с зерном, лежавших у стены. Наступила тишина. Хоть фиолетовый Салас и занял свое место на небе, но его слабый свет не проникал внутрь амбара. Далинар почти ничего не видел. Но чувствовал, как в темноте тварь приближается к ним. Она вообще казалась частью тьмы.

Далинар напрягся, сжал кулаки и выставил их вперед. Из темноты донеслись слабые хрипы, напоминающие ритмичные вздохи.

Дыхание? подумал Далинар. Нет, она вынюхивает. Нас.

Тварь бросилась вперед. Далинар пошарил рукой и схватил один из мешков с зерном и выставил перед собой. Тварь ударилась в мешок, ее зубы разорвали его, и в воздух взвилось благоухающее облако семян лависа. Далинар отступил в сторону и изо всех сил ударил тварь ногой.

Как если бы он ударил мех с водой. Удар сшиб тварь на землю, и она зашипела. Далинар подкинул мешок с оставшимся содержимым вверх, наполнив воздух сухими семенами лависа и пылью.

Тварь вскочила на ноги и закружилась волчком, ее гладкая кожа отражала свет луны. Чем бы она ни была, она охотилась по запаху, и пыль в воздухе сбила ее с толку. Далинар схватил девочку, перекинул ее через плечо, пробежал мимо ошеломленной твари и вырвался наружу через дыру в стене.

Его окатил фиолетовый свет. Он находился в небольшом лайте — широкой расщелине в камне с хорошим дренажом от наводнений и высоким каменным козырьком от сверхштормов. Козырек, защищавший маленькую деревню с востока, имел форму огромной волны.

Это объясняло хрупкость амбара. Он находился на самом краю маленького поселка из нескольких дюжин домов. Справа от Далинара чернел свинарник, слева сверкали веселыми огоньками далекие дома, а впереди, на каменном холме, находился средних размеров дом фермера. Он был построен из крэма в архаичном стиле.

Он мгновенно принял решение. Хищник двигался довольно быстро. Далинару ее не обогнать, и он рванулся к дому. Сзади разлетелась на куски стена амбара. Далинар уже добежал до дому, но парадная дверь оказалась закрыта. Громко выругавшись, он забарабанил в нее.

По камню заскрипели когти — тварь настигала их. Далинар уперся плечом в дверь. Внезапно она поддалась, и он ввалился внутрь, едва не упав. Положив девочку на пол, он осмотрелся и увидел женщину средних лет. В фиолетовом свете луны можно было разглядеть густые курчавые волосы и широко раскрытые испуганные глаза. Она захлопнула за ним дверь и закрыла ее на засов.

— Хвала Герольдам, — сказала она, — ты нашел ее, Хеб. Да благословит тебя Всемогущий.

Далинар подошел к незастекленному окну и осторожно выглянул наружу. Ставни сломаны, значит, окно как следует не закрыть.

Твари не видно. Он посмотрел через плечо. Пол из простого камня, второго этажа нет. У стены стоит незажженный кирпичный очаг, над ним висит железная кастрюля. Все выглядит невероятно примитивным. Какой сейчас год?

Это просто видение, сказал он себе. Сон наяву.

И почему он кажется таким настоящим?

Он прислушался. Тихо. Справа, во дворе, рос двойной ряд каменных почек вместе с курнипсом или какими-то другими растениями. Лунный свет отражался от гладкой земли. Где же тварь? Может быть, она…

Что-то черное, с гладкой кожей прыгнуло снизу и ударилось в окно. Ставни разлетелись, и Далинар, ругаясь, упал; тварь на него. Что-то острое полоснуло его по лицу, разрезав щеку; по коже потекла кровь.

Девочка, придя в себя, закричала.

— Свет! — проревел Далинар. — Дай мне свет!

Он ударил кулаком тварь по голове, оказавшейся на удивление мягкой, другой рукой оттолкнул когтистую лапу. Щека горела. Что-то острое царапнуло его в бок, разорвало тунику и прорезало кожу.

Выгнувшись, он сбросил с себя тварь. Та ударилась о стену, а он перекатился и встал на колени, тяжело дыша. Пока зверь приходил в себя, Далинар отполз в сторону. В нем проснулись старые инстинкты, боль испарилась, его затопила боевая Дрожь. Нужно оружие! Ножка стула или стола. Комната так…

Замигал свет, женщина сняла крышку с лампы-горшка. В примитивной лампе тлел фитиль, опущенный в масло. Не Штормсвет, конечно, но и его хватило, чтобы рассмотреть испуганное лицо женщины и прильнувшую к ней девочку в мешковатом платье. В комнате был небольшой стол и пара стульев, но Далинар смотрел только на маленький очаг.

К нему, сверкая как один из старинных Клинков Чести, была прислонена обычная железная кочерга, кончик которой побелел от золы. Далинар бросился вперед, схватил ее и слегка покрутил одной рукой, проверяя баланс. Обычно он использовал классическую технику ветра, но с таким несовершенным оружием лучше использовать технику дыма. Одна нога вперед, другая назад, меч — то есть кочерга — вперед, его конец направлен в сердце соперника.

Только годы тренировок позволили ему сохранить стойку, когда он увидел чудовище. Гладкая, темная как ночь кожа твари отражала свет, как бассейн со смолой. Глаз не было, голова сидела на гибкой бескостной шее, из пасти торчали черные, похожие на ножи зубы. Шесть изогнутых ног казались слишком тонкими, чтобы поддерживать этот мягкий прозрачный, словно заполненный чернилами бурдюк.

Это не видение, сказал себе Далинар. Это ночной кошмар.

Тварь подняла голову, щелкнула зубами и зашипела. Потом попробовала воздух.

— Сладкая мудрость Баттар, — выдохнула женщина, прижимая к себе ребенка. Трясущимися руками он подняла лампу вверх, как если бы хотела использовать ее, как оружие.

Царапанье снаружи, и еще один ряд веретенообразных ног перемахнул через край разбитого окна. Эта новая тварь присоединилась к первой, которая беспокойно припала к полу, вынюхивая Далинара. Она казалась обеспокоенной, как если бы чувствовала, что имеет дело с вооруженным или по меньшей мере решительным врагом.

Держась за бок и пытаясь остановить кровь, Далинар обругал себя дураком. Он знал, логически, что находится в казарме вместе с Ринарином. Все происходит в его сознании, ему совершенно не нужно сражаться.

Но все инстинкты, все клочки чести, которыми он обладал, толкали его вперед, заставляли встать между женщиной с ребенком и тварями. Видение, воспоминание, иллюзия — он не мог стоять в стороне.

— Хеб, — нервно сказала женщина. Кто он ей? Муж? Хозяин? — Не дури. Ты же не знаешь, как…

Твари бросились в атаку. Далинар проскользнул между тварями и рванул вперед — техника дыма требовала постоянно оставаться в движении, — размахивая кочергой. Он ударил влево, на идеально гладком боку появился глубокий разрез. Оттуда повалил дым.

Оказавшись позади тварей, Далинар развернулся и широким движением подсек ноги второго зверя, лишив его равновесия. Продолжая движение, он обрушил кочергу на морду раненой твари, которая уже повернулась и прыгнула на него.

Привычная боевая Дрожь накатила на него и поглотила без остатка. Она не разъярила его, как некоторых, голова работала ясно и четко. Мышцы налились силой, дыхание стало глубоким и ровным. Он ожил.

Твари понеслись на него, он отступил, швырнув стол прямо под ноги одной из них. Та споткнулась, и он, пользуясь выигранным мгновением, воткнул кочергу в пасть другой. Как он и надеялся, пасть оказалась чувствительным местом. Тварь зашипела от боли и отступила.

Далинар метнулся к перевернутому столу. Он выломал ножку и, взяв ее в левую руку, принял стойку дыма нож-и-меч. Защищаясь деревянной ножкой от одной твари, он трижды ударил кочергой другую; из ран в щеке повалил дым, и тварь зашипела.

Снаружи послышались приближающиеся вопли.

Кровь предков, подумал он, их там много.

Нужно кончать с этими, и побыстрее. Если бой продлится долго, он устанет. А твари? Кто знает, устают ли они вообще.

Заревев, он прыгнул вперед. Со лба тек пот, в комнате слегка потемнело. Нет, просто в ней осталось только трое — он и две твари. И ветер от его оружия. И звуки шагов. А еще удары сердца.

Внезапный вихрь ударов озадачил тварей. Ударив одну ножкой стола и отогнав ее, он бросился к другой, попытавшейся вцепиться когтями в его руку, и воткнул кочергу в грудь. Кожа не сразу, но уступила, и кочерга глубоко вошла внутрь.

Из раны вырвался огромный клуб дыма и окутал ладонь Далинара. Он отдернул руку, и тварь попятилась назад, ноги утончились, тело стало сдуваться, как дырявый мех для вина.

Он знал, что сейчас открылся. Все, что он успел сделать, — поднять руку с ножкой вверх, когда вторая тварь прыгнула на него, полоснув его по лбу и руке, и вонзила зубы в плечо. Далинар застонал и начал ножкой бить по голове твари, надеясь ее отогнать, но она была ужасно сильна.

Далинар упал на землю и ударил ногой вверх, перекинув тварь через голову. Клыки соскользнули с его плеча, брызнул фонтан крови. Зверь ударился о пол и покатился по нему, беспорядочный клубок черных ног.

Далинар, преодолевая головокружение, заставил себя подняться на ноги и принять стойку.

Всегда держи стойку.

Тварь тоже вскочила на ноги, одновременно с ним. Далинар, не обращая внимания на боль и кровь, сосредоточился на твари. Он поднял кочергу. Ножка стола выпала из скользких от крови рук.

Тварь припала к полу, потом бросилась на него. Далинар, изгибаясь как дым, отступил в сторону и ударил кочергой по ногам твари. Она споткнулась, и Далинар, завершив полный оборот, перехватил кочергу обеими руками и вонзил ее сверху в черную спину.

Страшный удар: кочерга пробила кожу, прошла сквозь тело и ударилась о каменный пол. Тварь содрогнулась, ее ноги беспомощно задергались, из дыр в животе и спине повалил дым. Далинар отступил в сторону, вытирая кровь со лба, и отпустил оружие, которое упало на пол и залязгало, оставаясь в твари.

Три бога, Хеб! — прошептала женщина.

Он повернулся. Женщина, совершенно сбитая с толку, глядела на сжимающиеся тела.

— Я не могла помочь, — промямлила она. — Я должна была что-то схватить и ударить их, но… Ты был такой быстрый. И все произошло за несколько ударов сердца. Как… как?.. — Она уставилась на него. — Ты сражался, как… как один из Сияющих. Где ты научился?

Далинар не ответил. Скривившись, он снял с себя рубашку — боль от ран вернулась. Сильно пострадало только плечо, но из-за него левая рука оцепенела, он ее почти не чувствовал. Разорвав рубашку, он перевязал рану на правом предплечье, остальным заткнул страшный укус на плече. Потом вытащил кочергу из уже сильно сократившегося тела, сейчас напоминавшего черный шелковый мешок, и подошел к окну. Похоже, на остальные дома тоже напали, повсюду горели огни, ветер доносил слабые крики.

— Нам нужно найти безопасное место, — сказал он. — Поблизости есть погреб?

— Что?

— Дыра в камне, природная или сделанная.

— Никаких дыр, — сказала женщина, подходя к нему. — Да и как человек может сделать дыру в камне?

Клинком Осколков или Преобразователем. Или пробить, как шахтеры, — хотя это может быть трудно: крэм запечатает каверны, и дождь сверхшторма может вызвать наводнение. Далинар опять посмотрел в окно. В свете луны двигались темные тени, некоторые направлялись к ним.

Он покачнулся, голова кружилась. Потеря крови. Сжав зубы, он заставил себя стоять, вцепившись в раму окна.

Сколько же продлится видение на этот раз?

— Нам нужна река. Она смоет наш запах. Есть поблизости?

Женщина кивнула, побледнев, — она тоже увидела темные силуэты.

— Бери девочку, женщина.

— «Девочку»? Сили наша дочь. И с каких это пор ты называешь меня «женщина»? Трудно сказать Таффа? Ветра штормов, Хеб, что с тобой?

Он покачал головой, подошел к двери и открыл ее, все еще держа в руках кочергу.

— Бери лампу. Свет нас не выдаст; не думаю, что они могут видеть.

Женщина подчинилась, быстро собрала Сили — на вид девочке было лет шесть-семь, — и пошла за Далинаром, слабый свет глиняной лампы дрожал в ночи. Как будто скользил над землей.

— Река? — спросил Далинар.

— Ты сам знаешь.

— Таффа, меня ударили по голове, — сказал Далинар. — Мне трудно думать.

Женщина озабоченно посмотрела на него, но, похоже, приняла ответ. Она указала в противоположную от деревни сторону.

— Пошли, — сказал он. — Эти звери часто нападают?

— Быть может, во время Опустошения, но в моей жизни ни разу! Ветра штормов, Хеб. Нужно доставить тебя к…

— Нет, — сказал он. — Нам надо идти.

Они продолжали идти по тропинке, поднимавшейся к задней стороне волнообразного козырька. Далинар оглянулся. Скольких людей сегодня убьют эти твари Опустошения? И где солдаты лендлорда? Возможно, эта деревня находится слишком далеко от города, и лорд-мэр не может защищать ее. А возможно, в этом времени и в этом месте вообще нет лордов.

Я оставлю женщину и ребенка у реки, потом вернусь и организую сопротивление. Если к тому времени кто-нибудь останется.

Мысль показалась смешной. Он держался прямо только потому, что опирался на кочергу. И как он собирается организовывать сопротивление?

Тропа пошла резко вверх, он поскользнулся, и Таффа, поставив лампу, обеспокоенно подхватила его под руку. Его окружал неровный ландшафт с валунами и камнепочками, листья и лозы которых протянулись в холодную мокрую ночь. Они шелестели на ветру. Далинар выпрямился, потом кивнул женщине — надо идти.

Слабый скрип, сзади. Далинар повернулся и напрягся.

— Хеб? — испуганно спросила женщина.

— Свет!

Она подняла лампу, мигающий желтый огонек осветил склон холма. Добрая дюжина темных пятен с идеально гладкой шкурой стлалась среди валунов и камнепочек. Даже их зубы и когти были черными.

— Беги, — тихо сказал Далинар, поднимая кочергу.

— Хеб, они…

— Беги! — проревел он.

— Они и перед нами!

Он резко повернулся и действительно увидел впереди темное пятно. Он выругался и оглянулся.

— Туда, — сказал он, указывая на высокий каменный холм с плоской верхушкой. Он подтолкнул туда Таффу с Сили. Ветер развевал их синие платья, сшитые из одного куска материи.

Они бежали быстрее, чем он в своем нынешнем состоянии, и Таффа первой добралась до холмика. Она посмотрела вверх, как если бы собиралась забраться на верхушку, но холм был слишком крутой; Далинар хотел хоть что-нибудь, что бы прикрыло его спину. Он встал на плоскую плиту перед утесом и поднял оружие. Черные твари осторожно вились среди камней. Быть может, он сможет отвлечь их и дать женщине с ребенком убежать? Голова кружилась.

Эх, что бы я ни дал за мои Доспехи Осколков…

Сили захныкала. Мама постаралась успокоить ее, но слишком нервным голосом. Она чувствовала, что эти сгустки тьмы, похожие на ожившую ночь, разорвут их на куски.

Что за слово она использовала? Опустошения. Книги рассказывали о них. Опустошения происходили в почти мифическую эпоху теней, перед тем как началась настоящая история. Прежде чем человечество победило Несущих Пустоту и перенесло войну в небеса.

Несущие Пустоту. Неужели эти звери из той же эпохи? Мифы. Мифы вернулись к жизни, чтобы убить его.

Некоторые из тварей метнулись вперед, на него опять нахлынула Дрожь, усиливая мышцы, и он взмахнул кочергой. Они отпрыгнули, испугавшись. Проверяют на слабость. Другие нюхали воздух, медленно приближаясь. Он им не нужен. Они хотят женщину и ребенка.

Далинар прыгнул на них и заставил отступить. Он сам не понимал, откуда силы. Одна подобралась совсем близко, и он начал сражаться, применяя более знакомую технику ветра — стремительные широкие удары и грация.

Он ударил первую тварь в бок, из раны повалил дым. Но две другие прыгнули на него. Когти ободрали ему спину, вес твари бросил его на камни. Он выругался, перекатился и отбросил ее в сторону. Другая укусила за запястье, вспышка боли заставила бросить кочергу. Он заорал и ударил кулаком по челюсти твари. Та рефлекторно открыла рот, он отдернул руку.

Монстры рванулись вперед. Он каким-то образом сумел встать на ноги и прижаться спиной к каменной стене. Женщина бросила в тварь лампу, масло облило камни и вспыхнуло. Однако зверей это не смутило.

Но Сили осталась незащищенной, а Таффа потеряла равновесие. Одна тварь сбила ее с ног, остальные бросились на ребенка, но Далинар прыгнул к ней и обнял, повернувшись спиной к чудовищам. Одно прыгнуло ему на спину, когти располосовали кожу.

Сили зашлась в крике от ужаса. Заголосила и Таффа, на которую бросились твари.

— Почему ты показываешь мне все это? — во весь голос заорал Далинар в темноту. — Почему я должен пережить это видение? Я проклинаю тебя!

Когти рвали спину, он покрепче охватил Сили, выгнувшись от боли. И поднял глаза вверх, к небу.

И внезапно увидел блестящий синий свет, несущийся сквозь воздух.

Как будто сверху, с невероятной скоростью, падала каменная звезда. Далинар закричал, когда свет ударил в землю недалеко от него, разбивая камень, в воздух полетели осколки. Земля затряслась. Звери замерли.

Далинар оцепенело повернулся и с изумлением увидел, как свет встал, расправил ноги. Не звезда, человек. Человек в блестящих синих Доспехах Осколков, с Клинком в руках, из его тела еще лился Штормсвет.

Твари яростно зашипели и, не обращая больше внимания на Далинара и маму с дочкой, бросились на сияющую фигуру. Носитель Осколков поднял меч и, шагнув вперед, умело атаковал их.

Далинар замер, пораженный. Человек не походил ни на одного Носителя, которых он видел. Доспехи сияли ровным синим светом, на металле были вытеснены глифы — одни знакомые, другие нет. И от них поднимался синий пар.

Двигаясь плавно и грациозно, Носитель Осколков напал на зверей, его Доспехи слегка позвякивали. Без особых усилий он разрубал тварей надвое, куски таяли в ночи, превращаясь в черный дым.

Далинар заставил себя подползти к Таффе. Она была еще жива, но весь бок был изорван. Сили с плачем обнимала ее.

Нужно сделать… что-то, тупо подумал Далинар.

— Живи в мире, — сказал чей-то голос.

Далинар обернулся и с трудом угадал женщину в изящных Доспехах Осколков, стоящую на коленях рядом с ним и державшую в руках что-то блестящее. Топаз, сплетенный с гелиодором, — оба вставлены в изящную металлическую рамку, оба размером с кулак человека.

У женщины были светло-коричневые глаза, которые, казалось, светились в темноте, и она не надела шлем. Ее волосы были собраны в пучок на затылке.

Она подняла руку и коснулась его лба. В то же мгновение его омыл холод. Боль внезапно прошла. Женщина протянула руку и коснулась Таффы. В мгновение ока на руке Таффы появилась плоть; разорванные мышцы срослись, остальная плоть выросла заново. На коже не осталось даже шрамов. Женщина, Носитель Осколков, смахнула кровь и куски оторванной плоти с белой одежды.

Таффа поглядела вверх с благоговением.

— Вы пришли, — прошептала она. — Слава Всемогущему.

Женщина встала. Ее одежда сверкала ровным желтым светом. Она улыбнулась, повернулась к схватке, в ее руке возник из тумана Клинок Осколков, и она ринулась на помощь товарищу.

Носительница Осколков? ошеломленно подумал Далинар. Никогда не видел такого.

Поколебавшись, он встал. Он чувствовал себя сильным и здоровым, как если бы проснулся после хорошего ночного сна. Он посмотрел на руку, потом сорвал самодельную перевязку. Смахнув кровь и куски плоти, он обнаружил, что рана полностью затянулась. Он несколько раз глубоко вздохнул. Потом пожал плечами, подобрал кочергу и присоединился к сражению.

— Хеб, — крикнула из-за спины Таффа. — Ты сошел с ума?

Он не ответил. Он не мог вот так сидеть, пока двое незнакомцев сражаются, защищая его. Вокруг кишели дюжины черных тварей. Пока он глядел, одна из них прыгнула на Носителя Осколков в синем, коготь вонзился в Доспехи и продырявил их. Значит, Носители Осколков действительно в опасности.

Женщина повернулась к Далинару, уже со шлемом на голове. Когда она успела его надеть? И, казалось, поразилась, увидев, что Далинар бросился на одну из черных тварей и ударил ее кочергой. Он снова воспользовался техникой дыма и успешно отразил контратаку. Женщина повернулась к своему товарищу, они оба тоже встали в стойки, вместе с Далинаром образовав треугольник; он находился ближе всего к скале.

Намного легче сражаться, когда плечом к плечу с тобой дерутся два Носителя Осколков. Ему удалось убить только одну тварь — они были слишком быстры и сильны, — но он больше защищался, стараясь отлечь на себя внимание и уменьшить давление на Носителей Осколков. Твари не отступали. Они продолжали атаковать до тех пор, пока женщина не разрубила пополам последнюю из них.

Далинар остановился, тяжело выдохнул и опустил свою кочергу. Световые молнии били — и продолжали бить — с неба в направлении деревни; скорее всего, там приземлялись некоторые из этих странных Носителей Осколков.

— Ну, — раздался сильный голос, — должна признаться, что никогда прежде не сражалась рядом с воином, в руках которого столь… необычное оружие.

Далинар повернулся и обнаружил, что женщина глядит на него.

Куда делся шлем мужчины — Носителя Осколков? Он стоял, положив Клинок на бронированное плечо, и внимательно разглядывал Далинара такими блестящими голубыми глазами, что они казались почти белыми. Неужели эти глаза действительно сияют Штормсветом? У него была темно-коричневая кожа, как у макабаки, и короткие курчавые волосы, совершенно черные. Его доспехи больше не светились, хотя один большой символ, выгравированный на нагруднике, еще испускал слабый синий свет.

Далинар узнал его — стилизованный двойной глаз и восемь сфер, связанных с двумя в середине. Символ Падших Сияющих в то время, когда их называли Сияющими Рыцарями.

Носительница Осколков посмотрела на деревню.

— Кто обучал тебя владеть мечом? — спросил рыцарь у Далинара.

Далинар взглянул на него. Он не знал, что ответить.

— Это мой муж Хеб, добрый рыцарь, — сказала Таффа, бросаясь вперед и ведя за руку дочь. — Он никогда не брал меч в руки, клянусь.

— Твоя техника мне незнакома, — сказал рыцарь. — Но она точна и хорошо отработана. Такого уровня мастерства можно достичь только долгими годами тренировок. Я редко видел человека — рыцаря или солдата, — так великолепно сражающегося.

Далинар промолчал.

— Как я понимаю, мне ты не скажешь ни слова, — сказал рыцарь. — Очень хорошо. Но если ты захочешь как-то использовать свое непостижимое искусство, приходи в Уритиру.

— Уритиру? — сказал Далинар. Где-то он уже слышал это название.

— Да, — ответил рыцарь. — Я не могу пообещать тебе место в одном из орденов — решение принимаю не я, — но если с мечом ты управляешься не хуже, чем с принадлежностью для очага, я уверен, что тебе найдется место среди нас. — Он посмотрел на восток, в сторону деревни. — Расскажи всем. Знаки вроде этого могут оказаться важными. Приближается Опустошение. — Он повернулся к женщине-рыцарю. — Я пойду. Охраняй их и проводи в деревню. Мы не можем оставить их в опасности.

Женщина кивнула.

Синяя броня рыцаря опять засветилась, и он прыгнул в воздух, как если бы упал вверх. Далинар потрясенно отшатнулся, глядя, как сияющая синяя фигура поднимается вверх, а потом по дуге устремляется в сторону деревни.

— Пошли, — сказала женщина. Из-под шлема ее голос прозвучал немного приглушенно. Она заторопилась вниз по склону.

— Подожди, — сказал Далинар, бросившись за ней; Таффа, не выпуская руки дочери, за ними. Позади догорало разлившееся масло.

Женщина пошла медленнее, дав возможность Далинару и Таффе догнать ее.

— Я должен знать, — сказал Далинар, чувствуя себя идиотом. — Какой сейчас год?

Рыцарь повернулась к нему. Ее шлем опять исчез. Он мигнул; когда это произошло? У нее была светлая кожа — не такая бледная, как у уроженцев Синовара, но естественный легкий загар, как у алети.

— Восьмая эпоха, три тридцать семь.

Восьмая эпоха? подумал Далинар. Что это означает?

Это видение резко отличалось от других. Те были совсем короткими, одно событие. И голос, говорящий с ним. И где все это?

— Где я? — спросил Далинар. — В каком королевстве?

Рыцарь нахмурилась.

— Ты здоров?

— Совершенно. Я… должен узнать. Что это за королевство?

— Натан.

Далинар выдохнул. Натан. На месте Разрушенных Равнин когда-то находилась страна, называвшаяся Натан. Это королевство исчезло много столетий назад.

— Ты сражаешься за короля Натана? — спросил он.

Женщина засмеялась.

— Сияющие рыцари не сражаются за королей.

— И где вы живете?

— Центры наших орденов находятся в Уритиру, но мы живем в городах по всей Алетеле.

Далинар застыл на месте. Алетела. Древнее название того места, которое стало Алеткаром.

— Ради сражений вы пересекаете границы королевств?

— Хеб, — сказала Таффа. Она казалась очень озабоченной. — Перед тем, как отправиться на поиски Сили, ты сам пообещал мне, что Сияющие придут нам на помощь. Или ты до сих пор не в себе? Леди-рыцарь, не могли бы вы еще раз исцелить его?

— Мне надо сохранить Восстановитель для раненых, — ответила женщина, поглядев на деревню. Там шло сражение, но, похоже, уже заканчивалось.

— Я в порядке, — сказал Далинар. — Алетк… Алетела. Вы там живете?

— Наш долг и обязанность, — сказала женщина, — неусыпно наблюдать за миром, готовясь к Опустошению. Одно королевство должно было в совершенстве овладеть искусством войны, чтобы все остальные наслаждались миром. Мы умираем, чтобы вы могли жить. Это наше Призвание.

Далинар стоял, переваривая ее слова.

— Нам нужны воины, — продолжала женщина. — И все, у кого есть желание сражаться, приходят в Алетелу. Битва — даже против Десяти Смертей — изменяет человека. Мы можем научить тебя, и это знание не уничтожит тебя. Приходи к нам.

Далинар обнаружил, что кивает.

— Каждому пастбищу нужны три вещи, — сказала женщина изменившимся голосом, как если бы цитировала древнее изречение. — Стада, которые растут, пастухи, которые пасут, и стражники, которые стерегут. Мы, в Алетеле, и есть эти стражники — мы защищаем и сражаемся. Мы сохраняем ужасное искусство убийства и передадим его другим, когда придет Опустошение.

— Опустошение, — сказал он. — То есть Несущие Пустоту. Именно с ними мы сражались этой ночью?

Рыцарь презрительно фыркнула.

— Несущие Пустоту? Эти? Нет, это все лишь Сущности Ночи, хотя непонятно, кто выпустил их. — Она поглядела в сторону, лицо внезапно стало отрешенным. — Харкайлейн говорит, что Опустошение близко, а он редко ошибается. Он…

Внезапно раздалось знакомое царапанье.

Рыцарь выругалась.

— Ждите здесь. Позовите, если Сущности вернутся. Я услышу.

И она исчезла в ночи.

Далинар поднял руку, разрываясь между желанием пойти за ней и необходимостью оставаться с Таффой и девочкой.

Отец Штормов! подумал он. Теперь, когда сияющие доспехи леди-рыцаря не освещали им путь, они оказались в темноте.

Он повернулся к Таффе. Она стояла позади него, странно отстраненно глядя на него.

— Таффа? — спросил он.

— Я тоскую по тем временам, — сказала Таффа.

Далинар подпрыгнул. Совсем другой голос. Мужской, глубокий и сильный. Тот самый, который говорил с ним в видениях.

— Кто ты? — спросил Далинар.

— Тогда они были едины, — продолжил голос устами Таффы. — Ордена. Люди. Не без споров, конечно. Но устремлены к одной цели.

Далинар почувствовал озноб. В этом голосе было что-то знакомое. Начиная с первого видения.

— Пожалуйста. Ты должен рассказать мне, зачем ты показываешь мне все это. Кто ты? Слуга Всемогущего?

— Я очень хотел бы помочь тебе, — голос не обращал внимания на вопросы Далинара. — Ты должен объединить их.

— Ты это уже говорил! Но мне нужна помощь. То, что рыцарь говорила об Алеткаре. Неужели это правда? Быть может, это и есть наш будущий путь?

— Запрещено говорить о том, что будет, — сказал голос. — Говорить о том, что зависит от людей. Но я пытаюсь помочь.

— Тогда дай мне больше чем уклончивые ответы!

Таффа мрачно посмотрела на него. И даже в слабом свете звезд он сумел разглядеть ее коричневые глаза. За ними пряталось что-то глубокое, что-то внушающее страх.

— Скажи хотя бы одно. — Далинар решил задать конкретный вопрос. — Я доверяю кронпринцу Садеасу, но мой сын — Адолин — считает, что Садеас обманет меня, рано или поздно. Должен ли я продолжать верить Садеасу?

— Да, — сказало существо. — Это очень важно. Не дай мелким склокам поглотить себя. Будь сильным. Действуй с честью, и честь поможет тебе.

Наконец, подумал Далинар. Хоть что-то конкретное.

Он услышал голоса. Темный ландшафт вокруг Далинара стал таять.

— Нет! — Он протянул руку к женщине. — Не отсылай меня обратно. Что я должен сделать с Элокаром? И войной?

— Я дал тебе все, что смог. — Голос стал расплываться. — Извини, что не могу больше.

— И это ответ! — проревел Далинар.

Он затрясся. Его держали руки. Откуда они взялись? Он выругался, забился, пытаясь освободиться.

Потом очнулся. Он находился в казарме на Разрушенных Равнинах, по крыше стучал мягкий дождь. Самая страшная часть шторма миновала. Далинара держало несколько солдат. Очень смущенные, они смотрели друг на друга, стараясь не встретиться с кронпринцем взглядом. Скорее всего, он делал то же самое, что и в видении, нес чепуху, размахивал руками, кричал. Рядом стоял Ринарин, озабоченно глядя на отца.

— Я вернулся, — сказал Далинар. — Вы можете отпустить меня.

Ринарин кивнул, и они, поколебавшись, отпустили его. Ринарин, заикаясь, пробормотал несколько извинений, сказал, что отец слишком возбудился во время сражения. Вряд ли ему кто поверил.

Далинар отошел к задней стене казармы, сел на пол между двумя скатками и глубоко задумался. Он доверял видениям, но в последнее время ему и так жилось достаточно трудно. А если люди начнут считать его сумасшедшим…

Действуй с честью, и честь поможет тебе.

Судя по видению, он должен доверять Садеасу. Но он никогда не сумеет объяснить это Адолину, который не только ненавидит Садеаса, но и считает его приступы галлюцинациями, порождениями сознания Далинара. Остается только работать, делать все то, что он обязан сделать.

И найти способ объединить кронпринцев.

Глава двадцатая Розовый

Семь лет назад


— Я могу спасти ее, — сказал Кал, стягивая с себя рубашку.

Девочке было не больше пяти. Она упала с большой высоты.

— Я могу спасти ее, — промямлил он.

Собралась толпа. Со дня смерти светлорда Уистиоу прошло уже два месяца, но еще никого не прислали на место лорд-мэра. И за все это время он ни разу не видел Ларал.

Калу исполнилось только тринадцать, но отец хорошо обучил его. Главная опасность — потеря крови: нога ребенка была сломана, открытый перелом, кость пробила кожу, из раны хлестала кровь. Кал прижал пальцы к ране, руки дрожали. Сломанная кость была гладкой, с неровным концом, смоченным кровью. Какие артерии разорваны?

— Что ты делаешь с моей дочкой? — Через толпу протиснулся широкоплечий Харл. — Эй ты, крэмлинг, отродье шторма. Убери руки от моей Миасаль! Не прикасайся…

Харл замолчал, когда несколько людей оттащили его назад. Они знали, что Кал — случайно проходивший мимо, — лучшая надежда девочки. Алим уже послал за отцом Кала.

— Я могу спасти ее, — сказал Кал.

Ее лицо было бледным, и она не шевелилась. Может быть, из-за раны на голове…

Не думай об этом.

Одна из артерий на ноге перерезана. Используя рубашку как жгут, он попытался остановить кровь, но она все еще текла.

Прижимая пальцы к ране, он крикнул:

— Огня! Мне нужен огонь. Быстрее! И дайте мне чью-нибудь рубашку!

Кал осторожно вытянул ногу, а несколько человек уже рвануло за огнем, один снимал рубашку. Кал знал, где пережать артерию; жгут соскользнул, но не пальцы. Он держал артерию, зажимая рубашкой открытую рану, пока Валама не вернулся со свечкой.

Они уже начали нагревать нож. Каладин взял нож и прижег рану; едко запахло паленой плотью. Налетел холодный ветер и унес запах.

Руки Каладина перестали трястись. Он знал, что надо делать. Он сделал прижигание с точностью, удивившей его самого, сказалось долгое обучение. И нужно все еще прижимать артерию — прижигание не удержит артерию надолго, — но две техники вместе точно сработают.

Когда он закончил, кровь перестала течь. Он сел, улыбаясь. А потом заметил, что рана на голове Миасаль тоже не кровоточит. И ее грудь неподвижна.

— Нет! — Харл упал на колени. — Нет! Сделай что-нибудь!

— Я… — прошептал Кал.

Он остановил кровотечение. Он…

Он потерял ее.

Он не знал, что сказать, как ответить. Глубокая ужасная слабость затопила его. Харл оттолкнул его в сторону, завывая, и Кал упал на спину. Его опять затрясло, когда Харл обнял труп.

Толпа вокруг него молчала.

* * *

Час спустя Кал сидел на ступеньках перед операционной и плакал. Его горе, оно было безутешным. Потрясение. По щекам катились несколько упрямых слез.

Он сидел, подобрав коленки и обхватив ноги руками, и пытался избавиться от тупой боли в сердце. Какое лекарство надо принять? Какая перевязка остановит слезы, бегущие из глаз? Он должен был спасти ее.

Приблизились шаги, на него упала тень. Рядом с ним стоял Лирин.

— Я проверил твою работу, сын. Ты все сделал правильно. Я горжусь тобой.

— Я потерял ее, — прошептал Кал. На его одежде еще оставались пятна крови. Он вымыл руки, которые до этого были розовыми. Вода промочила одежду, оставив на ней красно-коричневые пятна.

— Я знаю людей, обучавшихся много часов, но все еще цепенеющих перед ранеными. Тем более когда это случается внезапно. Ты не растерялся, подошел к ней и попытался помочь. И ты все сделал хорошо.

— Я не хочу быть хирургом, — сказал Кал. — Все так ужасно.

Лирин вздохнул, обогнул лестницу и сел рядом с сыном.

— Кал, так бывает. К сожалению, даже я не смог бы ничего сделать. Такое маленькое тело слишком быстро теряет кровь.

Кал не ответил.

— Ты должен научиться определять, когда имеет смысл лечить, — мягко сказал Лирин. — И когда нужно дать уйти. Ты научишься. Я тоже не умел, когда был моложе. И горевал, как ты. Ты должен стать более черствым.

Неужели это хорошо? подумал Кал, по его щеке покатилась очередная слеза. Ты должен научиться определять… имеет смысл лечить… дать уйти.

Вдалеке слышались вопли Харла.

Глава двадцать первая Почему люди лгут

Достаточно посмотреть на то, что произошло после его короткого посещения Села, и ты поймешь, насколько я прав.

Каладин не хотел открывать глаза. Открыть их — значит проснуться. А если он проснется, то боль, сжигающая бок, трепавшая ноги и пульсировавшая в руках и плечах, перестанет быть ночным кошмаром. Станет реальной. И обрушится на него.

Он подавил стон и перекатился на бок. Болело все. Каждый кусочек каждой мышцы, каждый кусочек кожи. Голова гудела. Казалось, что болит каждая кость. Он хотел только одного — лежать без движения, пока не появится Газ и не стащит его за щиколотки. Это было бы легко. Разве он не заслужил сделать то, что легко, хотя бы однажды?

Но он не мог. Перестать двигаться, сдаться — все равно что умереть, а такого он не мог себе позволить. Он принял решение и должен помогать бригадникам.

Шторм тебя побери, Хав, подумал он. Ты можешь вышибить меня из койки, даже сейчас.

Каладин откинул одеяло и заставил себя встать. Дверь барака со скрипом открылась, пропуская внутрь свежий воздух.

Встав, он почувствовал себя хуже, но бригада не может ждать, когда он выздоровеет. Либо ты держишься, либо тебя раздавят. Каладин выпрямился, упираясь рукой в неестественно гладкую стену барака, созданную Преобразователем. Потом глубоко вздохнул и пересек комнату. Достаточно странно, но большинство людей уже проснулись и сидели, молча глядя на Каладина.

Они ждут, сообразил Каладин. Они хотят посмотреть, сдался ли я.

Трое раненых лежали там, где он оставил их, — у передней стены барака. Задержав дыхание, он проверил Лейтена. На удивление тот был еще жив. Дыхание неглубокое, пульс слабый, раны выглядят плохо, но он еще жив.

Вокруг раненых еще не вертелись красные спрены, но в такой грязи это только дело времени. Без антисептика он бессилен. Нужно добыть бальзамы из аптеки. Но как?

Он проверил остальных двоих. Хоббер улыбнулся. Он был круглолицый и худой, с дыркой между зубами и короткими черными волосами.

— Спасибо, — сказал он. — Спасибо, ты спас меня.

Каладин хрюкнул, проверяя его ногу.

— Ты выздоровеешь, но еще несколько недель не сможешь ходить. Я принесу для тебя еду из столовой.

— Спасибо, — прошептал Хоббер, стискивая руку Каладина. Похоже, он действительно был очень взволнован.

Улыбка отогнала тьму, боль и раздражение растаяли. Отец описывал такие улыбки. Лирин стал хирургом не из-за таких улыбок, но ради них оставался им.

— Отдыхай, — сказал Каладин, — и держи рану в чистоте. Мы не хотим привлекать спренов горячки. И скажи мне, если увидишь хотя бы одного. Они маленькие и красные, похожие на крошечных насекомых.

Хоббер энергично кивнул, и Каладин перешел к Даббиду. Юноша выглядел так же, как и день назад — он сидел, уставившись вперед невидящим взглядом.

— Он сидел так же, когда я лег спать, сэр, — сказал Хоббер. — И, похоже, не шевелился всю ночь. У меня мороз по коже от его вида.

Каладин щелкнул пальцами перед лицом Даббида. Тот вздрогнул, поглядел на пальцы Каладина, и, когда Каладин повел рукой, его взгляд устремился за ней.

— Мне кажется, его ударили по голове, — сказал Хоббер.

— Нет, — покачал головой Каладин. — Шок после сражения. Пройдет.

Надеюсь.

— Ну, если вы так говорите, сэр. — Хоббер почесал голову.

Каладин встал и полностью открыл дверь, впустив внутрь свет. День стоял ясный, солнце только что поднялось над горизонтом. Из лагеря доносились звуки молота, кузнецы начинали работать очень рано. В стойлах трубили чуллы. Воздух, прохладный, даже холодный, как ночью. Но пахло свежестью. Весенняя погода.

Ты встал, сказал себе Каладин. Теперь ты должен действовать как всегда. Он заставил себя выйти наружу и сделал несколько растяжек, хотя тело протестовало против каждого движения. Потом проверил свою рану. Не так плохо, но может пойти заражение.

Шторм побери этого аптекаря! подумал он, набирая полный ковш воды из бригадной бочки и промывая рану.

И немедленно пожалел о злой мысли. Что должен был сделать престарелый аптекарь? Подарить ему антисептик? Уж если и ругать кого-то, то кронпринца Садеаса. Рана получена из-за Садеаса, и он же запретил хирургам давать лекарства мостовикам, рабам и слугам из низших нанов.

К тому времени, когда он закончил растяжки, некоторые бригадники вышли попить. Они собрались около бочки, выжидающе глядя на Каладина.

Нечего делать. Выпятив челюсть, Каладин подошел к складу и нашел перекладину, которую таскал вчера. Плотники еще не приколотили ее к мосту, так что Каладин поднял ее и пошел с ней к бараку. Там он начал заниматься, так же как и день назад.

На этот раз он не мог идти быстро. Большую часть времени он ходил, не торопясь. Но работал, и боль притихла. Голова прошла совсем. Ноги и плечи еще болели, глубокое истощение тоже никуда не делось, но он ни разу не споткнулся.

Занимаясь, он проходил мимо других бараков. Люди перед ними ничем не отличались от Четвертого Моста. Те же самые кожаные жилеты, все в пятнах пота, надетые на голое тело или изодранную рубашку. Главным образом иностранцы из Тайлена или Ведена: неопрятная внешность, небритые лица, испуганные глаза. Некоторые смотрели на Каладина с неприкрытой враждебностью. Наверное, боялись, что бригадиры заставят их повторять его упражнения.

Он надеялся, что кто-нибудь из Четвертого Моста присоединится к нему. В сражении они слушались его и даже помогли с ранеными. Напрасная надежда. Одни бригадники смотрели, а другие не обращали внимания. И никто не присоединился.

В конце концов появилась Сил, приземлилась на конце перекладины и стала разъезжать на ней, как королева в паланкине.

— Они говорят о тебе, — сказала она, когда он проходил мимо барака Четвертого Моста.

— Ничего удивительного, — заметил Каладин, тяжело выдохнув.

— Некоторые считают тебя сумасшедшим, — продолжала она. — Вроде того человека, который сидит и смотрит в пол. Они говорят, что напряжение от боя повредило твой ум.

— Быть может, они правы. Но я не думал об этом.

— Что такое сумасшествие? — спросила она, прижав одну ногу к груди, ее дымная юбка колыхалась вокруг бедер и исчезала в тумане.

— Когда люди думают неправильно, — ответил Каладин, радуясь разговору, который отвлекал его.

— Люди никогда не думают правильно.

— Сумасшествие хуже, чем нормальность. — Каладин улыбнулся. — Оно зависит от людей вокруг тебя. Насколько ты отличаешься от них? Тот, кто резко выделяется, считается сумасшедшим, по-моему.

— То есть это просто… твой выбор — стать таким? — спросила она.

— Да, хотя и не так активно. Но это хорошая мысль.

Какое-то время она сидела и думала.

— Каладин, — наконец сказала она, — почему люди лгут? Я понимаю, что они лгут, но не понимаю почему.

— Множество причин, — ответил Каладин, вытирая пот со лба свободной рукой, а потом поправляя перекладину.

— Это сумасшествие?

— Я бы не сказал. Все так делают.

— Тогда вы все немного сумасшедшие.

Он улыбнулся.

— Да, возможно.

— Но если все делают так, — сказала она, наклоняя голову к колену, — тогда тот, кто так не делает, сумасшедший, верно? Разве не это ты сказал раньше?

— Да, ты права. Но я не думаю, что есть человек, который никогда не лгал.

— Далинар.

— Кто?

— Дядя короля, — сказала Сил. — Все говорят, что он никогда не лгал. Даже твои бригадники иногда говорят об этом.

Точно. Терновник. Каладин слышал о нем, когда был еще мальчишкой.

— Он светлоглазый. А значит, врет.

— Но…

— Они все одинаковы, Сил. Чем благороднее они снаружи, тем больше испорчены изнутри. Это все притворство.

Он замолчал, удивляясь силе собственной горечи.

Шторм тебя побери, Амарам. Ты сделал меня таким.

Он слишком часто горел, чтобы доверять пламени.

— Не думаю, что люди всегда были такие, — сказала она рассеянно, на ее лице появилось отсутствующее выражение. — Я…

Каладин ждал продолжения, но не дождался. Он опять прошел мимо Четвертого Моста; многие из его людей расслабились, прислонившись стеной к стене барака, — они ждали, когда полуденная тень накроет их. Редко кто сидел внутри. Сидеть внутри весь день слишком печально, даже мостовику.

— Сил, — наконец не выдержал он. — Ты хотела что-то сказать?

— Кажется, я слышала, как люди говорили о временах, когда не было лжи.

— Рассказывают истории, — сказал Каладин, — о временах Герольдов, когда люди были связаны честью. Но ты всегда найдешь бардов, рассказывающих истории о лучших временах. Вот, посмотри. Человек присоединяется к новому взводу солдат, и что говорят ему в первую очередь? О том, каким замечательным был старый взвод! Мы помним плохие времена и хорошие, забывая, что по большей части времена ни плохие, ни хорошие. Просто времена.

Он перешел на медленный бег. Солнце уже поднялось достаточно высоко, но он хотел двигаться.

— Истории, — продолжал он в промежутках между выдохами, — доказывают это. Что произошло с Герольдами? Они бросили нас. Что произошло с Сияющими Рыцарями? Они потускнели и лишились блеска. Что произошло с Эпохой Королевств? Все королевства пали, когда церковь попыталась захватить власть. Ты не можешь доверять никому, имеющему власть, Сил.

— И что вы тогда сделали? Стали жить без предводителей?

— Нет. Отдали власть светлоглазым и дали ей испортить их. Надо держаться от них как можно дальше, — сказал Каладин и почувствовал пустоту своих слов. Чем ему помогло то, что он держался подальше от светлоглазых? Все равно он жил в грязном болоте, созданном их заговорами, интригами и жадностью.

Сил замолчала, он еще раз пробежался и решил остановиться. Он не мог позволить себе перенапрячься. Он вернул перекладину на место. Плотники почесали головы, но возражать не стали. Подходя к бригаде, он заметил, что маленькая группа — в том числе Камень и Тефт — о чем-то яростно спорит, поглядывая на Каладина.

— Знаешь, — сказал он Сил, — похоже, разговоры с тобой укрепляют мою репутацию сумасшедшего.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы они перестали интересоваться, — сказала Сил, зависнув над его плечом. Она положила руки на бедра и села в воздухе, очевидно довольная собой.

Каладин не успел еще добраться до барака, как заметил Газа, торопящегося к нему.

— Ты! — крикнул Газ, тыча пальцем в сторону Каладина. — Стоять!

Каладин остановился, скрестив руки на груди.

— У меня есть для тебя новость, — сказал Газ, прищурив здоровый глаз. — Светлорд Ламарил узнал, что ты притащил раненых.

— От кого?

— Отец Штормов, парень! — сказал Газ. — Ты что, думаешь, люди не умеют говорить? Неужели ты действительно собирался спрятать этих троих между нами всеми?

Каладин глубоко вздохнул, потом сдался. Газ прав.

— Да. Ну и что? Мы не замедлили продвижение армии.

— Светлорд Ламарил не пришел в восторг от мысли, что он должен кормить и платить мостовикам, которые не могут работать, — ответил Газ. — Он предложил кронпринцу Садеасу привязать тебя.

Каладин почувствовал, как по телу пробежал озноб. Его собирались привязать снаружи во время сверхшторма, отдав на суд Отца Штормов. То есть на смерть.

— И?

— Светлорд Садеас не разрешил ему, — сказал Газ.

Что? Неужели он несправедлив по отношению к Садеасу? Нет, не может быть. Это опять какое-то притворство.

— Светлорд Садеас, — мрачно сказал Газ, — сказал, чтобы Ламарил разрешил тебе лечить твоих людей, но запретил кормить их и платить им, пока они не смогут работать. Сказал, что это покажет, почему он вынужден бросать раненых мостовиков.

— Крэмлинг, — пробормотал Каладин.

Газ побледнел.

— Тише. Ты говоришь о самом кронпринце, парень! — Он оглянулся, не слышит ли их кто-нибудь.

— Он пытается сделать из моих людей пример. Он хочет, чтобы остальные мостовики видели, как раненые голодают и умирают. Похоже, он хочет, чтобы думали, будто он проявляет милосердие, бросая раненых.

— Ну, может, он и прав.

— Это бессердечно, — сказал Каладин. — Раненых солдат он привозит обратно. А мостовиков оставляет, и только потому, что дешевле купить новых рабов, чем заботиться о раненых.

Газ ничего не сказал.

— Спасибо, что принес новости.

— Новости? — взорвался Газ. — Я принес тебе приказы, лордишка. Не пытайся взять дополнительную еду из столовой; все равно тебе не дадут.

И он удалился, что-то бормоча.

Каладин пошел к бараку.

Отец Штормов! Как же ему накормить трех людей?

Он может разделить с ними свою собственную порцию, но никто не даст ему добавку. Трудно накормить даже одного человека, помимо него. А разделить еду между четырьмя означает только одно: раненые будут слишком слабыми, чтобы выздороветь, а он будет слишком слаб, чтобы нести мост. И ему нужен антисептик. Спрены горячки и болезни убьют больше людей, чем любые враги.

Каладин подошел к людям, расположившимся около барака. Одни лежали и уныло глядели в небо, другие сидели и уныло глядели в землю, а третьи стояли и уныло глядели вдаль. Сегодня Четвертый Мост не дежурил, и у них не будет работы по лагерю, пока не прозвонит третий колокол.

— Газ сказал, что наши раненые не получат еду и зарплату, пока не смогут работать, — сказал Каладин собравшимся людям.

Некоторые — Сигзил, Пит, Кулф — кивнули, как если бы не ожидали ничего другого.

— Кронпринц Садеас хочет сделать из нас пример, — продолжал Каладин. — Он хочет доказать, что нечего лечить раненых мостовиков, и собирается заставить Хоббера, Лейтена и Даббида умереть, медленной мучительной смертью. — Он глубоко вздохнул. — Я предлагаю объединить наши деньги и купить лекарства для наших раненых. Мы сможем сохранить их живыми, если несколько человек поделятся с ними едой. Нам нужно около двух дюжин чистмарок для лекарств и других запасов. Кто может поделиться с ними?

Люди уставились на него, а Моаш засмеялся. Другие присоединились к нему. Потом все пренебрежительно махнули руками и ушли, оставив Каладина с протянутой рукой.

— Следующий раз это будешь ты, — крикнул он. — Что ты сделаешь, если тебе потребуется помощь?

— Умру, — ответил Моаш, не оборачиваясь. — И там, на поле, а не здесь, через неделю мучений.

Каладин опустил руку, вздохнул, повернулся и почти побежал к Камню. Крепкий высоченный рогоед стоял со сложенными на груди руками, как светло-коричневая статуя. Каладин с надеждой взглянул на него.

— Нет ни одной сферы, — проворчал Камень. — Потратил.

Каладин вздохнул.

— Теперь не имеет значения. Двое не смогут купить ни одного лекарства.

— Я могу дать немного еды, — буркнул Камень.

Каладин, удивленный, опять посмотрел на него.

— Но только для этого, со стрелой в ноге, — сказал Камень.

— Хоббера?

— Как бы его ни звали, — ответил Камень. — Он выглядит так, что может выздороветь. А другой умрет. Точно. И мне не жалко парня, который сидит и ничего не делает. Но для другого ты можешь взять мою еду. Часть.

Каладин улыбнулся и крепко сжал руку великана.

— Спасибо.

Камень пожал плечами.

— Ты занял мое место. Иначе я бы уже был покойником.

Каладин ухмыльнулся.

— Но я же не умер, Камень. И ты бы остался цел.

Камень только покачал головой.

— Я бы точно умер. В тебе что-то странное. Все видят, но никто не хочет говорить об этом. Я оглядел мост в том месте, где ты стоял. Стрелы били вокруг тебя — рядом с головой, руками, но только не в тебя.

— Удача.

— Такой штуки нет. — Камень посмотрел на плечо Каладина. — И еще за тобой постоянно летает махав'лики.

Огромный рогоед почтительно наклонил голову в сторону Сил, потом коснулся ладонью плечей и лба.

Каладин вздрогнул.

— Ты видишь ее? — Он посмотрел на Сил. Она показывалась только тем, кому хотела, — обычно только Каладину.

Сил удивилась больше его. Нет, она не показывалась Камню.

— Я — алайи'ику, — сказал Камень, пожимая плечами.

— Что означает…

Камень засопел.

— Ох уж эти опьяненные воздухом низинники! Вы знаете хоть что-нибудь правильное? В любом случае ты — особенный. Вчера Четвертый Мост потерял всего восьмерых, считая троих раненых.

— Знаю, — сказал Каладин. — И я не сдержал свое слово. Я сказал, что мы больше не потеряем ни одного.

Камень фыркнул.

— Мы мостовики. Мы умираем. Так устроен этот мир. Ты мог бы пообещать, что одна луна поймает другую! — Огромный человек повернулся и показал на один из бараков. — Все мосты, которые бежали вчера, потеряли много людей. Пятеро вообще упали. Каждый из них потерял по двадцать человек, и обратно их несли с помощью солдат. Второй Мост потерял одиннадцать, а ведь по нему специально не стреляли.

Он опять повернулся к Каладину.

— Четвертый Мост потерял восьмерых. Восьмерых, а это был один из самых худших забегов в сезоне. И, возможно, ты спас двоих из них. Четвертый потерял меньше всего из тех мостов, по которым специально стреляли. Четвертый Мост никогда не терял так мало людей. Все знают, как бывало всегда.

— Удача…

Камень наставил на него толстый палец:

— Опьяненный воздухом низинник.

Просто повезло. Но да, Каладин воспринял это как хороший знак, немного счастья. Но не нужно спорить с тем, кто — наконец! — начал слушать его.

Но одного человека недостаточно. Даже если он и Камень отдадут по полпорции, один из раненых умрет. Нужны сферы. Отчаянно нужны. Но он раб и не имеет права зарабатывать деньги, почти любым способом. Если бы он мог что-нибудь продать… Но у него нет ничего. Он…

Внезапно его осенило.

— Пошли, — сказал он, выходя из барака. Заинтересованный Камень пошел за ним. Каладин пробежался по складу леса и нашел Газа, говорившего с бригадиром Третьего Моста прямо перед бараком. Газ, как всегда в последнее время, побледнел, увидев приближающегося Каладина, и попытался ускользнуть.

— Газ, подожди, — крикнул Каладин, вытягивая руку. — У меня есть для тебя предложение.

Сержант застыл на месте. Бригадир Третьего неприязненно посмотрел на Каладина. Однако теперь Каладин понял, почему на него так смотрят. Их озадачило то, что Четвертый Мост потерял в бою так мало людей. Предполагалось, что Четвертый Мост — невезучий. Любому человеку нужен кто-то, на кого он может глядеть свысока — и бригадников других мостов слегка утешало то, что они не в Четвертом. Каладин растоптал их утешение.

Темнобородый бригадир Третьего ретировался в барак, оставив Каладина и Камня наедине с Газом.

— И что ты хочешь предложить мне на этот раз? — спросил Газ. — Опять тусклую сферу?

— Нет, — ответил Каладин. Сейчас надо было обработать его очень аккуратно. — У меня не осталось сфер. Но так больше продолжаться не может: ты избегаешь меня, другие бригады ненавидят.

— Не понимаю, что я могу сделать.

— Я тебе скажу что. — Каладин сделал вид, что его вдруг осенило. — Кто-нибудь сегодня собирает камни?

— Да, — сказал Газ, указывая через плечо. — Третий Мост. Минуту назад Бассик пытался убедить меня, что его люди очень ослабли и не могут работать. Забери меня шторм, но я верю ему. Вчера он потерял две трети людей, и именно меня съедят с потрохами, если они не соберут достаточно камней и не выполнят план.

Каладин понимающе кивнул. Сборка камней считалась одним из самых худших рабочих нарядов; нужно было идти вдоль периметра лагеря и наполнять фургоны большими камнями. Преобразователи кормили армию, превращая камни в зерно, и — по им одним известным причинам — предпочитали для этого большие камни. И люди собирали. Очень утомительная бездумная работа. Идеально подходящая для мостовиков.

— Почему бы тебе не послать другую бригаду? — спросил Каладин.

— Ба, — сказал Газ. — Ты же знаешь, что начнется. Меня обвинят, что у меня есть любимчики, и жалобный вопль до небес не кончится никогда.

— Никто не будет жаловаться, если ты пошлешь Четвертый Мост.

Газ сузил единственный глаз и недоверчиво посмотрел на него.

— Не думаю, что ты отплатишь добром, если к тебе отнестись по-другому.

— Отплачу, — скривившись, сказал Каладин. — Хотя бы один раз. Смотри, Газ, я не хочу все время воевать с тобой.

Газ заколебался.

— Твои люди очень рассердятся. Я не хочу, чтобы они считали виноватым меня.

— Я скажу им, что это моя идея.

— Хорошо, убедил. Третий колокол, встречаемся у западных ворот. А Третий Мост будет чистить горшки.

Он быстро ушел, как если бы боялся, что Каладин передумает.

Камень, стоявший рядом с Каладином, поглядел вслед Газу.

— Маленький человек прав. Люди действительно возненавидят тебя. Они ожидали легкий день.

— Они это преодолеют.

— Но что изменится от тяжелой работы? Неужели правда — ты сошел с ума?

— Может быть. Но мое безумие выведет нас за стену лагеря.

— И?..

— И это означает все, — сказал Каладин, глядя на барак. — Это означает жизнь и смерть. Но нам нужна помощь.

— Еще одной бригады?

— Нет. Я хотел сказать, нам — тебе и мне — нужна помощь. По меньшей мере еще один человек.

Он оглядел склад и заметил человека, сидевшего в тени Четвертого Моста. Тефт. Седой мостовик был одним из тех, кто не смеялся над Каладином, а вчера помог Камню нести Лейтена.

Каладин глубоко вздохнул и пошел к нему, Камень за ним. Сил спрыгнула с плеча и носилась в воздухе, танцуя во внезапном порыве ветра. Тефт посмотрел вверх, заметив, что Каладин и Камень идут к нему. Он принес с собой завтрак и ел его, один; из миски высовывался кусок лепешки.

Борода Тефта была запачкана подливой, и он какое-то время подозрительно рассматривал Каладина, прежде чем вытереть рот рукавом.

— Я люблю мою еду, сынок, — сказал он. — И ее едва хватает на одного. Но не на двоих.

Каладин присел перед ним на корточки. Камень облокотился о стену и сложил руки.

— Ты мне нужен, Тефт, — сказал Каладин.

— Я же сказал…

— Не твоя еда. Ты. Твоя верность. Твое доверие.

Мужчина постарше продолжал есть. На его лбу не было отметки раба, как и на лбу Камня. Каладин не знал, как они попали сюда. Но он знал, что эти двое помогли ему, остальные — нет. Они не полностью сломлены.

— Тефт… — начал Каладин.

— Я уже верил в своей жизни, — сказал Тефт. — Слишком много. И всегда это кончалось одинаково.

— Твое доверие обманывали? — мягко спросил Каладин.

Тефт фыркнул.

— Нет, шторм меня побери. Я предавал. Ты не можешь положиться на меня, сынок. Я принадлежу мосту, я — мостовик.

— Вчера я положился на тебя и не ошибся.

— Случай.

— Мне судить, — сказал Каладин. — Тефт, мы все сломлены, так или иначе. Других мостовиков не бывает. Я тоже потерпел поражение в жизни. Мой брат умер из-за меня.

— Тогда почему ты суетишься?

— Или так, или сдаться и умереть.

— А если смерть лучше?

Суть дела. Вот почему мостовиков не волновало, помогает ли он раненым или нет.

— Смерть не лучше, — сказал Каладин, глядя Тефту в глаза. — Так легко говорить сейчас. Но когда ты стоишь на краю и смотришь вниз, в бездонную темную яму, ты передумаешь. Как сделал Хоббер. Как сделал я. — Он заколебался, увидев что-то в глазах мужчины. — Мне кажется, ты уже смотрел.

— Да, — тихо сказал Тефт. — Да, смотрел.

— Итак, ты с нами? — спросил Камень, приседая на корточки перед Тефтом.

Нами? подумал Каладин, слабо улыбнувшись.

Тефт посмотрел между ними, думая.

— А я сохраню свою еду?

— Да, — сказал Каладин.

Тефт пожал плечами.

— Ладно, идет. Все равно это легче, чем сидеть здесь и играть в гляделки.

Каладин протянул ему руку. Тефт поколебался, но потом пожал ее.

Камень тоже протянул ему руку.

— Камень.

Тефт поглядел на него, закончил трясти руку Каладина и взял Камня.

— Тефт.

Отец Штормов, подумал Каладин. Я и забыл, что большинство из них не знают имен друг друга.

— Что это за имя — Камень? — спросил Тефт, высвобождая руку.

— Очень глупое, — сказал Камень с безразличным лицом. — Но по меньшей мере хоть что-то значит. А твое имя значит что-нибудь?

— Похоже, нет, — сказал Тефт, потирая бородатый подбородок.

— Камень не мое настоящее имя, — признался рогоед. — Но низинники его могут произнести.

— А твое настоящее имя?

— Нет, никто из вас не сможет.

Тефт поднял бровь.

Нумухукумакиаки'айалунатор, — сказал Камень.

Тефт заколебался, потом улыбнулся.

— Ну, похоже, лучше остановиться на Камне.

Камень засмеялся, расслабляясь.

— У нашего бригадира есть план. Что-то славное и отчаянное. Он собирается провести время после полудня, таская на солнце камешки.

Каладин улыбнулся и поклонился.

— Не только камешки. Нам надо собрать растения, определенного вида. Это тростник, и он растет маленькими группами за лагерем…

Глава двадцать вторая Мнения, руки или сферы?

Поверни слепой глаз к несчастью, и ты узнаешь, что Аона и Скай мертвы, а ведь именно они сдерживали Расщепленных. Надо помешать любому другому возвыситься и бросить вызов Райзу.

Через два дня после происшествия во время сверхшторма, Далинар вместе с сыновьями шел по каменистой земле к королевскому бассейну для праздников.

Штормстражи Далинара предсказали несколько недель весны, после которых должно было вернуться лето. Будем надеяться, что вместо него не наступит зима.

— Я побывал еще у трех шорников, — тихо рассказывал Адолин. — Все говорят по-разному. Так что, как мне кажется, даже если ремень был перерезан, он к тому времени уже протерся, от соприкосновения с другими частями седла. И все сошлись на том, что ремень разрезали, но не обязательно ножом. Скорее всего, естественный износ.

Далинар кивнул.

— И ни одного свидетельства — или даже намека — на что-нибудь странное.

— Так что все это дело — не более чем паранойя короля.

— Я поговорю с Элокаром, — решил Далинар. — Расскажу ему, что мы уперлись в стену, и пускай он сам выберет дорогу, по которой мы могли бы пойти.

— Да, это было бы здорово. — Адолин заколебался, но все-таки решился. — Отец, ты не хочешь рассказать нам о том, что произошло во время сверхшторма?

— Ничего такого, что не происходило раньше.

— Но…

— Наслаждайся вечером, — твердо сказал Далинар. — Я себя отлично чувствую. Возможно, даже хорошо, что люди увидели, как это происходит. Всякие умолчания только порождают слухи, некоторые из которых намного хуже, чем правда.

Адолин вздохнул, но кивнул.

Королевские торжества всегда происходили снаружи, у подножия холма, на котором располагался дворец Элокара. Если штормстражи предупреждали о сверхшторме — или просто ухудшалась погода — пиршество отменяли. Далинар всегда радовался возможности побыть снаружи. Несмотря на все украшения, в здании Преобразователей он чувствовал себя как в пещере.

В котловину залили воду, превратив ее в неглубокое искусственное озеро. Круглые платформы поднимались из воды, как маленькие каменные острова. Искусный миниатюрный пейзаж был создан королевскими Преобразователями, которые провели воду из ближайшей реки.

Напоминает Сказки Селы, подумал Далинар, идя по Первому Мосту.

В молодости он путешествовал по западным областям Рошара.

И Чистозеро.

Островов было пять, и ограды мостов, связывающих их, имели настолько красивые орнаменты, что после каждого пира ограды уносили, спасая от сверхшторма. Сегодня вечером медленный поток нес цветы. Время от времени проплывала миниатюрная лодка — в пядь шириной, — неся внутри себя заряженный драгоценный камень.

Далинар, Адолин и Ринарин вышли на первую платформу.

— Один бокал фиолетового, — сказал Далинар сыновьям. — После чего только оранжевое.

Адолин тяжело вздохнул.

— Хотя бы один раз…

— Пока вы в моем доме, вы следуете Кодексу. Моя воля тверда, Адолин.

— Хорошо, — сказал Адолин. — Пошли, Ринарин.

Они оба остались на первой платформе, на которой собрались молодые светлоглазые, а Далинар перешел на следующий остров, предназначенный для светлоглазых не самого высокого ранга. Слева и справа от него лежали отдельные обеденные острова — правый для мужчин, левый — для женщин. Три центральных были общие.

Привилегированные гости вовсю пользовались королевской гостеприимностью. Преобразователи создавали совершенно безвкусную еду, а на роскошных королевских пирах всегда подавали привезенные издалека острые экзотические блюда. Далинар чувствовал в воздухе запах жареного поросенка и даже цыплят. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз ел мясо этих странных летающих созданий из Синовара.

Темноглазые слуги, одетые в тонкие красные одежды, торопливо проходили мимо него, держа в руках подносы с оранжевыми ножками крабов. Далинар неторопливо шел по острову, огибая группы гостей. Большинство пило фиолетовое вино, самое крепкое и вкусное. Мундиров почти не было. Кое-кто надел плотные камзолы по пояс длиной, но большинство носило свободные шелковые рубашки с гофрированными манжетами и соответствующие туфли. Богатые материи сверкали в свете ламп.

Все эти модно одетые мужчины стреляли в Далинара взглядами, оценивая его. Он помнил времена, когда на таких праздниках вокруг него клубились друзья, знакомые и, да, даже подхалимы. А сейчас к нему не подходил никто, только торопливо уступали ему дорогу. Элокар сколько угодно мог рассуждать о слабости дяди, но низших светлоглазых его репутация подавляла.

Вот и мост на последний остров — королевский. Его окружали поднятые на шесты гемлампы, светящиеся синим Штормсветом; в центре платформы находилась огненная яма. В ее недрах пылали красные угли, распространяя вокруг себя тепло. Элокар вместе с несколькими кронпринцами сидел за столом, стоявшим рядом с этим огромным очагом. Столы по бокам платформы занимали либо мужчины, либо женщины — но никогда вместе.

Шут сидел на высоком стуле на самом конце моста, ведущего на остров. И он оделся так, как подобало настоящему светлоглазому — жесткий черный мундир, на поясе серебряная шпага. Далинар даже потряс головой, поражаясь иронии происходящего.

Шут оскорблял любого, входившего на остров.

— Ваша Светлость Маракал! Что за катастрофа приключилась с вашими волосами? Как вы храбры, показывая их миру! Светлорд Макарал, как жаль, что ты не предупредил нас о своем визите: я бы отказался от ужина. Ненавижу, когда меня тошнит после еды. Светлорд Кадилар! Как приятно видеть тебя. Твое лицо напоминает мне что-то очень дорогое.

— Неужели? — нерешительно спросил сморщенный Кадилар.

— Да, — сказал Шут, махая ему, — мою лошадь. А, светлорд Нетеб, сегодня ты пахнешь как никто другой — неужели на тебя напал мокрый белоспинник, или он только чихнул тебе на голову? Леди Алами! Нет, пожалуйста, не говорите — так легче поддерживать мое заблуждение относительно вашего ума. А, светлорд Далинар. — Шут кивнул проходившему мимо Далинару. — Мой дорогой светлорд Тазелин! Все еще экспериментируешь, пытаясь найти предел человеческого идиотизма? Понаблюдай за самим собой. Успеха тебе!

Далинар остановился у стула Шута, а раздраженный Тазелин торопливо проковылял мимо.

— Шут, — сказал Далинар, — не слишком ли много?

— Слишком много чего, Далинар? — сказал Шут, его глаза сверкнули. — Мнений, рук или сфер? Я бы ссудил тебе одно из первых, но — по определению — человек может иметь только одно. И, если я его лишусь, кто же будет шутом? Я бы ссудил тебе свою одну руку, но, боюсь, мои простые руки так часто рылись в навозе, что не подойдут такому, как ты. А если я дам тебе одну из моих сфер, на что я потрачу оставшуюся? И я очень привязан к ним обеим, знаешь ли. — Он заколебался. — А, да, ты же не можешь видеть. Хочешь взглянуть? — Он встал со стула и потянулся к ремню.

— Шут, — сухо сказал Далинар.

Шут засмеялся и похлопал Далинара по руке.

— Прости. Эта масса пробуждает во мне самый плоский юмор. Возможно, они и есть тот самый навоз, о котором я говорил. Я стараюсь облагородить мое отвращение к ним, но из-за них это очень трудно.

— Подумай лучше о себе, Шут, — сказал Далинар. — Эта масса не будет терпеть тебя вечно. Я бы не хотел увидеть твой труп с ножом в спине; внутри тебя я вижу замечательного человека.

— Да, — сказал Шут, оглядывая платформу. — Это весьма приятный человек. Но, Далинар, боюсь, что предупреждение нужно не только мне. Сегодня ночью, когда вернешься домой, выскажи свои страхи зеркалу. Пошли слухи.

— Слухи?

— Да. Ужасные. И они растут на человеке, как бородавки.

— Опухоли?

— И те и другие. И они говорят о тебе.

— Они всегда говорят обо мне.

— Эти хуже обычного, — сказал Шут, глядя Далинару в глаза. — Неужели ты действительно предлагал отменить Пакт Мщения?

Далинар глубоко вздохнул.

— Это было сказано мною королю, наедине.

— Наверно, он рассказал об этом еще кому-нибудь. Эта масса состоит из трусов — они эксперты в этой области — и, несомненно, в последнее время они обзывают тебя таким же, по большей части.

— Отец Штормов!

— Нет, я шут. Но я понимаю, как легко сделать эту ошибку.

— Потому, что ты выдыхаешь слишком много воздуха, — проворчал Далинар, — или потому, что ты производишь слишком много шума?

Широкая улыбка расколола лицо Шута.

— Ого, Далинар! Я впечатлен! Ты достоин места шута! А я сам, взамен, стану кронпринцем. — Он остановился. — Нет, это было бы плохо. Я бы сошел с ума, слушая их бред, и, скорее всего, перебил бы эту массу. И назначил на их место крэмлингов. И королевству зажилось бы намного лучше.

Далинар повернулся, чтобы идти.

— Спасибо за предупреждение.

Далинар пошел дальше, а Шут опять уселся на стул.

— Всегда рад помочь. А, светлорд Хабатаб. Как ты умно надел красную рубашку вместе с таким солнечным ожогом. Если ты будешь продолжать делать мою работу такой легкой, боюсь, я стану таким же глупым, как светлорд Тумул. О, светлорд Тумул! Я не ожидал увидеть тебя стоящим здесь! Поверь, я вовсе не хотел оскорблять твою глупость. На самом деле она весьма зрелищна и заслуживает много похвал. Лорд Йонатан и леди Мейрав, я не буду вас оскорблять из-за вашей недавней свадьбы, хотя, Йонатан, нахожу твою шляпу весьма впечатляющей. Наверно, удобно носить на голове нечто вдвое большее палатки, особенно по ночам. Ого, неужели это леди Навани? Когда это ты вернулась на Равнины и почему я не почувствовал твоего запаха?

Далинар застыл на месте.

Неужто она!

— Очевидно, твоя вонь заглушает мою, Шут, — сказал теплый женский голос. — Неужели никто не сослужил моему сыну службу и не убил тебя?

— Нет пока, — обрадованно сказал Шут. — Хотя, как мне кажется, уж слишком много задниц покушаются на мою собственную.

Далинар, потрясенный, повернулся. Навани, мать короля, была статной женщиной с искусно уложенными черными волосами. И ей не полагалось находиться здесь.

— Неужели, Шут? — сказала она. — Я думала, что такой юмор ниже тебя.

— Как и ты, я делаю это нарочно, — сказал Шут, глядя на нее с высоты своего стула.

Она округлила глаза.

— К сожалению, светлость, — со вздохом ответил Шут, — я облекаю свои оскорбления в слова, которые эта масса понимает. Но, если тебе понравится, я готов использовать более возвышенные термины. — Он помолчал. — Эй, ты знаешь рифму к слову обкакать?

Навани повернула голову, и пара лучистых фиолетовых глаз посмотрела на Далинара. Она надела элегантное платье, мерцающее и красное, без вышивки. Волосы, в которых уже появилось несколько седых прядей, украшали драгоценные камни, тоже красные. Мать короля была известна как одна из самых красивых женщин в Алеткаре, хотя Далинар всегда считал, что во всем Рошаре нет женщины, равной ей по красоте.

Дурак, сказал он себе, отводя от нее глаза. Вдова твоего брата.

Со смертью Гавилара к Навани надо было относиться как к сестре. Кроме того, а что с собственной женой, умершей десять лет назад и полностью исчезнувшей из памяти? Да, воспоминаний не осталось, но он должен почитать ее.

Почему Навани вернулась? Женщины бросились приветствовать ее, а Далинар поторопился к королевскому столу. Он сел, и тут же появился слуга с тарелкой для него — они знали его любимые блюда.

На тарелке лежал еще дымящийся проперченный цыпленок, нарезанный круглыми ломтиками, под ним зажаренные ломти тенема, тоже круглые, и мягкие оранжевые овощи. Далинар взял кусок лепешки и вынул нож из ножен на правом бедре. Пока он ест, Навани — согласно этикету — не может подойти к нему.

Хорошая еда, как всегда на пиру у Элокара, — сын пошел в отца, хотя бы в этом. Элокар кивнул Далинару с другого конца стола и продолжил разговор с Садеасом. Кронпринц Ройон сидел на отдалении нескольких мест от него. Через несколько дней Далинар собирался увидеться с ним. Собственно говоря, он будет первым, кого Далинар попытается уговорить сражаться на плато вместе.

Ни один из кронпринцев не сел рядом с Далинаром. Только дядя с племянником — и те, кого специально пригласили, — могли сидеть за королевским столом. Какому-то человеку повезло, и он сидел слева от Элокара, очевидно неуверенный, может ли он участвовать в разговоре или нет.

За спиной Далинара бурлила речка. Праздник продолжался, пришло время расслабиться, но алети были сдержанными людьми, по крайней мере по сравнению с рогоедами или реши. Тем не менее со времени его детства алети, похоже, стали более заносчивыми и избалованными. Вино лилось рекой, блюда источали ароматы. На первом острове несколько молодых людей уже отправились на учебный ринг и яростно фехтовали. На таких праздниках юноши часто находили причину сбросить сюртуки и продемонстрировать искусство владения мечом.

Женщины тоже показывали свое мастерство, хотя и более скромно. Недалеко от Далинара несколько женщин установили пюпитры и рисовали, чертили или упражнялись в каллиграфии. Как всегда, они держали левую руку закрытой, а творили правой. Они сидели на высоких стульях, вроде того, который использовал Шут, — скорее всего Шут просто стащил у них стул для своего маленького представления. Кое-кто из них привлек внимание спренов творчества, крошечные силуэты вились над мольбертами и столами.

Навани собрала вокруг себя группу знатных светлоглазых дам. Слуги проносились мимо Далинара, принося еду на женский стол. Какие-то экзотические цыплята, смешанные с распаренными фруктами меши и покрытые красно-коричневым соусом. Мальчиком Далинар как-то попробовал женскую пищу, конечно тайком. И обнаружил, что она отвратительно сладкая.

Навани поставила на стол устройство из полированной меди размером с кулак, с большим заряженным рубином в середине. Красный Штормсвет залил весь стол, отбросив тени на белую скатерть. Навани подняла устройство и повернула его, демонстрируя соседкам по столу ногообразные выступы. В таком положении оно смутно напоминало рака.

Я никогда не видел такого фабриала.

Далинар посмотрел на лицо женщины, восхищаясь контурами ее щек. Навани была знаменитым мастером по созданию фабриалов. Возможно, это устройство…

Навани взглянула на него, и Далинар застыл. На миг на ее лице вспыхнула улыбка, тайная и понимающая, и она отвернулась раньше, чем он успел что-то сделать.

Штормовая женщина! подумал он, подчеркнуто опустив глаза в свою тарелку.

Он был голоден и настолько углубился в еду, что почти не заметил появление Адолина. Белокурый юноша приветствовал Элокара и поторопился занять место рядом с Далинаром.

— Отец, — сказал он шепотом, — ты слышал, что они говорят?

— О чем?

— О тебе! Я дрался на трех дуэлях против людей, которые назвали тебя и наш дом трусами. Они говорят, что ты просил короля отменить Пакт Мщения.

Далинар схватился за стол и едва не вскочил на ноги. Но остановил себя.

— Пускай говорят, что хотят, — сказал он, возвращаясь к еде. Он отрезал кусок наперченного цыпленка и поднес к губам.

— А ты действительно предложил это? — спросил Адолин. — На встрече с королем, два дня назад?

— Да, — согласился Далинар.

Адолин застонал.

— То-то мне было так тревожно. Когда я…

— Адолин, — прервал его Далинар, — ты доверяешь мне?

Адолин посмотрел на него, честные глаза юноши широко открылись, но в них была боль.

— Я хочу. Клянусь Штормом, отец. Очень хочу.

— То, что я делаю, — очень важно.

И должно быть сделано.

Адолин наклонился вперед и очень тихо проговорил:

— А что, если они — галлюцинации? Что, если ты… стареешь?

В первый раз кто-то так открыто противостоял ему.

— Я бы солгал, если бы сказал, что не думал об этом, но нет смысла хитрить с самим собой. Я верю, что они реальны. Я чувствую, что они реальны.

— Но…

— Сын, здесь не место для таких разговоров, — сказал Далинар. — Мы поговорим об этом позже, и тогда я выслушаю и обдумаю твои возражения. Обещаю.

Адолин поджал губы.

— Очень хорошо.

— Ты прав, когда заботишься о нашей репутации, — сказал Далинар, опираясь локтем о стол. — Я предполагал, что у Элокара хватит такта сохранить наш разговор в тайне, но я должен был попросить его об этом прямо. Кстати, ты полностью угадал его реакцию. Во время разговора я сообразил, что он никогда не отступит, и решил изменить тактику.

— На какую?

— Выиграть войну, — твердо сказал Далинар. — Хватит сражаться за гемсердца. Надо найти способ заманить крупные силы паршенди на Равнины и истребить из засады. Потерпев сокрушительное поражение, они не смогут продолжать войну. Если не получится, придется искать их центр и убить или взять в плен их вождей. Даже скальные демоны перестают сражаться, когда лишаются головы. Пакт Мщения будет выполнен, и мы вернемся домой.

Адолин какое-то время обдумывал его слова, потом решительно кивнул.

— Хорошо.

— Никаких возражений? — спросил Далинар. Не было случая, чтобы его старший сын не начал спорить.

— Ты только что попросил доверять тебе, — сказал Адолин. — Сама идея — как следует ударить по паршенди — отличная! Я целиком и полностью за. Однако нужен хороший план — шесть лет назад ты сам привел множество доводов против такой тактики.

Далинар кивнул, барабаня пальцами по столу.

— Шесть лет назад даже я считал нас отдельными княжествами. Если мы атакуем их центр поодиночке — каждая армия по отдельности, — нас окружат и уничтожат. А если десять армий ударят сообща? Преобразователи обеспечат нас едой, солдаты понесут переносную защиту от сверхштормов. Только представь себе, сто пятьдесят тысяч солдат! Пускай паршенди попробуют окружить их. И Преобразователи могут сотворить дерево для мостов, которые нам понадобятся.

— Это потребует невероятного доверия друг к другу, — колеблясь, сказал Адолин. Он посмотрел в начало стола, на Садеаса. Его лицо помрачнело. — Придется провести там, далеко от лагерей, множество дней. Если кронпринцы поссорятся на полдороге, мы пропадем.

— Сначала мы должны заставить их работать вместе, — сказал Далинар. — Мы и так достаточно близки, ближе, чем когда-нибудь. Шесть лет, и ни один кронпринц не разрешил своим солдатам задираться с другими.

Не считая Алеткара. Там до сих пор кипели бессмысленные битвы из-за права на землю или старых обид. Это было смешно, но заставить алети прекратить воевать — все равно что заставить ветер прекратить дуть.

Адолин кивнул.

— Хороший план, отец. Значительно лучший, чем отступление. Но перестать соревноваться на плато! Им не понравится. Они так полюбили эту игру.

— Знаю. Но если я сумею убедить одного или двоих начать накапливать силы для войны на плато, это будет первый шаг к тому, что нам надо. Я все еще ищу способ заманить большие силы паршенди на Равнины и встретиться с ними на одном из самых больших плато, но пока даже не могу себе представить, как это сделать. Но в любом случае наши отдельные армии должны научиться работать вместе.

— А что делать с людьми, которые говорят о тебе всякие гадости?

— Я выпущу официальное опровержение, — сказал Далинар. — Но надо быть аккуратным и, не обвиняя короля в ошибке, объяснить правду.

Адолин вздохнул.

— Официальное опровержение, отец?

— Да.

— А почему не дуэль? — Адолин порывисто наклонился к Далинару. — Вялое заявление может объяснить твои идеи, но не заставит людей почувствовать их. Возьми кого-нибудь, кто назвал тебя трусом, брось ему вызов и напомни всем, что означает оскорбить Терновника!

— Не могу, — сказал Далинар. — Кодекс запрещает дуэли человеку, занимающему мое положение.

Адолин тоже не должен был сражаться на дуэлях, но Далинар не хотел полностью запрещать ему это. Дуэль — его жизнь. И женщины, конечно.

— Тогда поручи защиту чести нашего дома мне, — сказал Адолин. — Я сам вызову их на дуэль! И с Клинком Осколков в руке покажу, что такое честь.

— Это то же самое, как если бы я сам вызвал их.

Адолин покачал головой, глядя на Далинара.

— Что-то изменило тебя в последнее время. Видения, Кодекс или эта книга. Если между ними вообще есть разница.

— Кодекс — традиция древнего Алеткара, — сказал Далинар. — Он не имеет ничего общего с остальными двумя.

— Нет. Они связаны, отец. Все три. Они каким-то образом сплелись в тебе.

Далинар какое-то время думал. Быть может, парень прав?

— Я рассказывал тебе историю о короле, который нес камень?

— Да.

— Неужели?

— Дважды. И еще один раз заставил писца прочитать мне его.

— А. В той же самой главе есть рассуждение о том, что заставить людей следовать за тобой и разрешить им следовать за тобой — совершенно противоположные понятия. Мы слишком много заставляем. Ты можешь вызвать на дуэль всех, утверждающих, что я трус, но от этого они не станут думать иначе. Да, быть может, они перестанут говорить так вслух, но в душе не изменятся. Я убежден в своей правоте. И ты должен мне верить в этом, как и во всем другом.

Адолин вздохнул и встал.

— Официальное опровержение лучше, чем ничего. По меньшей мере ты пытаешься защитить нашу честь.

— И всегда буду, — сказал Далинар. — Но я должен быть более осторожным. Я не могу допустить, чтобы что-то разделило нас.

Он снова принялся за еду; поддел ножом последний кусок цыпленка и отправил в рот.

— Я вернусь на другой остров, — сказал Адолин. — Я… Погоди, это тетя Навани, а?

Далинар взглянул на женский стол и с удивлением увидел Навани, идущую к ним. Далинар посмотрел на тарелку — пусто. Он съел все, вплоть до последнего куска, даже не заметив этого.

Он вздохнул, собрался и встал, чтобы приветствовать ее.

— Матхана, — сказал Далинар, кланяясь и используя официальный термин для старшей сестры. Навани была только на три месяца старше его, но все равно термин можно было применять.

— Далинар, — сказала она с кроткой улыбкой. — И дорогой Адолин.

Адолин широко улыбнулся. Он обогнул стол и обнял тетю. Она положила безопасную руку ему на плечо — жест, допустимый только между родственниками.

— Когда ты вернулась? — спросил Адолин, отпуская ее.

— Сегодня после полудня.

— И почему ты вернулась? — сухо спросил Далинар. — Мне казалось, что ты должна помогать королеве управлять Алеткаром.

— О, Далинар, — ласково сказала Навани. — Так сухо, как всегда. Адолин, дорогой, как твои дела на личном фронте?

Далинар фыркнул.

— Он меняет девушек с такой же скоростью, как партнерш в быстром танце.

— Папа, — запротестовал Адолин.

— Я рада за тебя, Адолин, — сказала Навани. — Ты слишком молод, чтобы связать себя узами. Цель юности — разнообразие, пока не надоест. — Она посмотрела на Далинара. — Или пока не станешь настолько старым, что поневоле наскучит.

— Спасибо, тетя, — усмехнулся Адолин. — Прости меня, но я должен известить Ринарина о том, что ты вернулась.

И он поторопился прочь, оставив Далинара, неловко стоящего по другую сторону стола от Навани.

— Неужели я такая страшная, Далинар? — спросила Навани, поднимая бровь.

Далинар поглядел вниз, только сейчас сообразив, что до сих пор сжимает нож для еды с широким зазубренным лезвием, который можно использовать как оружие, в самом крайнем случае. Он бросил его на стол; нож звякнул, и Далинар вздрогнул от звука. Уверенность, с которой он говорил с Адолином, исчезла, растаяла в один миг.

Соберись! приказал он себе. Она — твоя родственница.

Каждый раз, когда он говорил с Навани, он чувствовал себя так, как если бы стоял перед самым опасным хищником.

— Матхана, — сказал Далинар, сообразив, что они все еще по разные стороны стола, возможно, мы можем пойти…

Он замолчал, увидев, что Навани махнула рукой своей служанке, юной девушке, которая наверняка в первый раз надела рукав женщины. Ребенок бросился вперед, с низким стулом в руках. Навани указала на место рядом с ней, всего в нескольких футах от стола. Девочка заколебалась, но Навани указала еще раз, и та поставила стул.

Навани грациозно уселась, не за королевский стол, предназначенный только для мужчин, но достаточно близко, чтобы бросить вызов протоколу. Служанка исчезла. Элокар, сидевший на конце стола, заметил действие матери, но не сказал ничего. Никто не осмеливался упрекнуть Навани Холин, даже король.

— Садись, Далинар, — сказала она слегка раздраженным голосом. — Надо кое-что обсудить.

Далинар вздохнул, но сел. Места вокруг них были свободны, а музыка и шум разговоров гарантировали, что их никто не подслушает. Некоторые женщины играли на флейтах, в воздухе вокруг них носились спрены музыки.

— Ты спросил, почему я вернулась, — тихо сказала Навани. — По трем причинам. Во-первых, я принесла весть о том, что ведены усовершенствовали свои «полуосколки», так они их называют. Они утверждают, что теперь их щиты смогут выдержать удар Клинка Осколков.

Далинар сложил перед собой руки. Он слышал слухи, но не верил им. Люди всегда утверждали, что близки к созданию новых Клинков Осколков, но никогда не выполняли своих обещаний.

— Ты видела хоть один?

— Нет. Но так сказала та, которой я доверяю. Она добавила, что они не обладают никакими дополнительными особенностями Доспехов. Но они действительно могут остановить Клинок.

Это был шаг — хотя и очень маленький — к Доспехам Осколков. Очень неприятная новость. Но он не поверит никому, пока не увидит эти «полуосколки» своими глазами.

— Ты могла послать эту новость самопером, Навани.

— Могла, но, оказавшись в Холинаре, быстро поняла, что оставаться там — политическая ошибка. Эти военлагеря превратились в настоящий центр государства.

— Да, — спокойно сказал Далинар. — Уже шесть лет нас нет в Алеткаре — и это очень опасно.

Не этот ли аргумент убедил Навани вернуться?

Величественная женщина махнула рукой.

— Я решила, что королева достаточно хорошо подготовлена и сумеет управлять Алеткаром. Есть интриги и заговоры — а где их нет? — но по-настоящему важные игроки неизбежно оказываются здесь.

— Твой сын продолжает видеть убийц на каждом углу, — мягко сказал Далинар.

— Ничего удивительного. После того, что случилось с его отцом…

— Да, но, боюсь, он перешел все пределы. Он подозревает даже союзников.

Навани сложила руки на коленях, положив свободную руку поверх безопасной.

— Он не слишком хорош, а?

Изумленный Далинар моргнул.

— Что? Элокар хороший человек. В нем больше целостности, чем в любом светлоглазом нашей армии.

— Но как правитель он слаб, — сказала Навани. — Сам знаешь.

— Он король, — твердо сказал Далинар. — И мой племянник. Ему принадлежат мой меч и мое сердце, Навани, и я не хочу слышать плохие слова о нем от кого бы то ни было, даже от его матери.

Она посмотрела на него. Неужели проверяет его преданность? Как и ее дочь, Навани жила политикой. Процесс плетения интриг заставлял ее расцвести, как камнепочку в спокойную влажную погоду. Однако, в отличие от Джаснах, Навани было трудно доверять. По меньшей мере с Джаснах твердо знаешь, где стоишь, — Далинар опять поймал себя на том, что хотел бы, чтобы она отложила в сторону свои проекты и вернулась на Разрушенные Равнины.

— Я не говорю плохо о моем сыне, Далинар, — сказала Навани. — Мы оба знаем, что я верна ему, как и ты. Но я хотела бы понимать, с кем я работаю, а это требует взвешенной оценки ситуации. Он выглядит слабым, и я хочу видеть его защищенным. Вопреки его воле, если потребуется.

— Тогда мы стремимся к одной цели. Но если его защита — вторая причина, какая же третья?

Ее бездонные фиолетовые глаза улыбнулись ему. Многозначительная улыбка.

Кровь предков, подумал Далинар. Ветра Штормов, она прекрасна. Прекрасна и опасна. По иронии судьбы, образ жены стерся, зато он в мельчайших подробностях помнит месяцы, в течение которых эта женщина играла с ним и Гавиларом. Она ободряла то одного, то другого, но в конце концов выбрала старшего брата.

И все это время он знал, что она выберет Гавилара. И все равно было очень больно.

— Нам нужно поговорить наедине, — сказала Навани. — Я хочу услышать твое мнение о слухах, которые циркулируют по лагерю.

То есть о нем самом.

— Я… я очень занят.

Она округлила глаза.

— Конечно. Но мы должны увидеться, как только я устроюсь и прогоню шпионов. Скажем, через неделю? Я могу почитать тебе книгу моего мужа, а потом мы поболтаем. И сделаем это в публичном месте. Согласен?

Он вздохнул.

— Да, но…

— Кронпринцы и светлоглазые, — внезапно провозгласил Элокар.

Далинар и Навани повернулись к концу стола, где, покачиваясь, стоял король, одетый в полный мундир, на голове корона. Он протянул руку к острову. Все замолчали, и вскоре остался единственный звук — журчание воды.

— Я уверен, что многие из вас слышали о покушении на мою жизнь три дня назад, во время охоты, — объявил Элокар. — Когда моя подпруга была перерезана.

Далинар поглядел на Навани. Та подняла к нему свободную руку и раскачивалась взад и вперед на стуле — знак, что она не считает слухи оправданными. Конечно, она была в курсе всего. Дай Навани пять минут в любом городе, и она узнает все самое значительное, все, о чем говорят люди.

— Мне удалось избежать настоящей опасности, — сказал Элокар. — Частично благодаря Королевской Гвардии, а частично благодаря бдительности моего дяди. Однако я считаю, что будет мудро отнестись серьезно ко всем угрозам. Поэтому я назначаю светлорда Торола Садеаса кронпринцем информации и приказываю ему раскопать правду о попытках убить меня.

Далинар, потрясенный, мигнул. Потом закрыл глаза и тихо застонал.

— Раскопать правду? — скептически сказала Навани. — Садеас?

— Кровь моего… Он измыслил, что я игнорирую угрозы его жизни, поэтому решил использовать Садеаса вместо меня.

— Ну, я полагаю, что ничего страшного не произошло, — сказала она. — Я отчасти доверяю Садеасу.

— Навани, — сказал Далинар, открывая глаза. — Это произошло на охоте, которую я спланировал, под защитой моей гвардии и моих солдат. Королевскую лошадь готовили мои конюхи. Он публично попросил меня разобраться с этим делом и сейчас забирает расследование из моих рук.

— О, дорогой.

Она поняла. Элокар фактически объявил, что подозревает Далинара. Любая информация, которую раскопает Садеас относительно «попытки убийства», может неблагоприятно отразиться на Далинаре.

И кто победит в сражении? Ненависть Садеаса к Далинару или его любовь к Гавилару? Но видение сказало, что я должен доверять Садеасу.

Элокар уселся, и разговоры зажужжали с новой силой. Король, казалось, уже забыл о своем решении. Садеас улыбнулся, встал со своего места, попрощался с королем и смешался с толпой.

— И ты все еще утверждаешь, что он неплохой король? — прошептала Навани. — Мой бедный мальчик, рассеянный и забывчивый.

Далинар встал и подошел к королю, который продолжал есть.

Элокар посмотрел на него.

— А, Далинар. Я подозреваю, ты хочешь помочь Садеасу.

Далинар сел. На столе стояла недоеденная еда Садеаса, на медной тарелке лежали ломти мяса и надкусанная лепешка.

— Элокар, — с трудом выговорил Далинар. — Я говорил с вами несколько дней назад. Я просил у вас звание кронпринца войны, и вы сказали, что это слишком опасно.

— Так оно и есть, — ответил Элокар. — Я поделился этой идеей с Садеасом, и он поддержал мою точку зрения. Кронпринцы никогда не потерпят, чтобы кто-то руководил ими в делах войны. И Садеас предложил начать с чего-нибудь более безобидного, вроде кронпринца информации, — это может подготовить остальных для того, что ты собираешься сделать.

— То есть это мысль Садеаса, — ровным голосом уточнил Далинар.

— Конечно, — сказал Элокар. — И он заметил, что настало время заиметь кронпринца информации и, кстати, расследовать дело с подпругой. Он знает, что ты не всегда годишься для такого рода дел.

Кровь предков, подумал Далинар, глядя в центр острова, где вокруг Садеаса уже собралась группа светлоглазых. Меня только что перехитрили. Великолепно.

Кронпринц информации может проводить расследование преступлений, особенно таких, в которых затрагиваются интересы короны. И эта должность почти так же опасна, как кронпринц войны, но Элокару это даже не пришло в голову. Он знает только то, что — наконец! — есть человек, готовый выслушать его параноидальные страхи.

Садеас — умный, нет, очень умный человек.

— Не гляди так мрачно, дядя, — сказал Элокар. — Я и не знал, что ты хочешь эту должность, зато Садеаса идея мне очень понравилась. Возможно, он ничего не найдет, кожа просто перетерлась. И ты был прав, говоря мне, что я не в такой опасности, как думаю.

— Окажусь прав? — тихо спросил Далинар, все еще глядя на Садеаса.

Как-то я сомневаюсь.

Глава двадцать третья Использовать по-разному

Во время моего путешествия ты обвинил меня в высокомерии. И еще ты обвинил меня в увековечении моей зависти к Райзу и Бавадину. Оба обвинения справедливы.

Каладин стоял в фургоне, оглядывая ландшафт за лагерем, пока Камень и Тефт воплощали его рискованный план в жизнь.

Дóма, в Хартстоуне, воздух был суше. За день до сверхшторма земля казалась пустой и высохшей. Зато после шторма растения высовывались из своих раковин, стволов и укрытий и собирали воду. Но здесь, в более мокром климате, они медлили. Многие камнепочки никогда не раскрывали свои раковины полностью. Повсюду росла трава. Деревья, которые рубил Садеас, росли главным образом в лесу к северу от лагеря, но некоторые ухитрились обосноваться прямо на равнине. Огромные, с широкими стволами, они росли, наклоняясь на запад; их толстые корни впились в окружающие камни и — за долгие годы — взломали землю вокруг себя.

Каладин спрыгнул с фургона. Его задача — загружать в повозку камни. Остальные мостовики подносили их, укладывая в кучи.

Мостовики работали на широкой равнине, двигаясь среди каменных почек, островков травы и тростника, торчащего из-под валунов. Тростник рос главным образом на западной стороне, готовый нырнуть в тень валунов при приближении сверхшторма. Смотрелось довольно смешно, как если бы каждый камень был головой старика, с пучками зеленых и коричневых волос, растущих из ушей.

Вот эти «волоски» и были основной целью их экспедиции, потому что среди них встречались и тонкие тростники, известные как черные васильки. Их жесткие стебли кончались нежными листочками, которые могли втягиваться в ножку. Сами стебли никуда не прятались, так как за валунами они были в относительной безопасности. Некоторые, однако, будучи вырванными очередным штормом, уносились стихией, чтобы потом прорасти на новом месте, как только ветер ослабнет.

Каладин поднял камень, положил в фургон и перекатил к другим. Нижняя часть камня отсырела от лишайника и крэма.

Черные васильки встречались не часто, значительно реже, чем другие тростники. Быстрого описания хватило, чтобы Тефт и Камень начали уверенно их находить. Однако прорыв произошел только тогда, когда к охоте присоединилась Сил. Каладин, подойдя к следующему камню, посмотрел туда, где едва видимая фигурка вела Камня от одного пучка тростников к другому. Тефт не понимал, как неуклюжий рогоед постоянно находит намного больше его, но Каладин не собирался пускаться в объяснения. Он и сам не понимал, почему Камень видит Сил. Сам рогоед высказался в таком духе, что он с этим родился.

Подошла пара мостовиков, юный Данни и Безухий Джакс, волоча за собой деревянные санки, на которых лежал огромный камень. Каладин стряхнул пыль с рук и помог им закинуть камень внутрь. Безухий Джакс хмуро посмотрел на Каладина, тихо ругаясь себе под нос.

— Великолепный, — сказал Каладин, кивая на камень. — Хорошая работа.

Джакс взглянул на него и молча пошел прочь. Данни пожал плечами, виновато посмотрел на Каладина и поспешил за мужчиной постарше. Как и предсказывал Камень, сбор камней вне очереди не добавил Каладину популярности. Но другого пути спасти Лейтена и других раненых не было.

Как только Джакс и Данни ушли, Каладин забрался в фургон и откинул брезент, открыв целую кучу стеблей черного василька. Каждый был длиной в предплечье человека. Он сделал вид, что передвигает камни по дну повозки, а сам вместо этого связал стебли в большой пучок, используя лозы каменных почек.

Потом аккуратно положил пучок на край повозки. Кучер ушел поболтать с товарищем из другого фургона, и Каладин остался один, не считая чулл, сидевших на корточках и глядевших на солнце крошечными рачьими глазами.

Каладин спрыгнул с фургона и поднял в него еще один камень. Потом встал на колени, делая вид, что вытаскивает камень из-под дна. Вместо этого он быстро и ловко привязал пучок рядом с двумя другими, к деревянному штырю оси, идеальное место для них.

Джезере, сделай так, чтобы никому не пришло в голову заглянуть под повозку, когда мы поедем назад.

Аптекарь сказал, что из одного стебля выжимают каплю. Сколько же стеблей надо Каладину? Он чувствовал, что знает ответ на вопрос, даже без подсчетов.

Каждую каплю, которую сможет получить.

Он поднял в фургон очередной камень. Подошел Камень, неся на плече продолговатый валун, который никакой другой мостовик не смог бы даже поднять. Камень шел неторопливо, Сил металась вокруг его головы и время от времени приземлялась на валун.

Каладин спустился на каменистую землю и поспешил к Камню. Тот благодарно кивнул, вдвоем они дотащили валун до фургона и подняли внутрь. Камень вытер пот со лба и повернулся к Каладину спиной. Каладин быстро вытащил из его кармана пригоршню стеблей и сунул их под брезент.

— И что мы будем делать, если кто-нибудь заметит их? — вскользь спросил Камень.

— Я объясню, что умею ткать и собираюсь соткать из них шляпу для защиты от солнца.

Камень фыркнул.

— Кстати, я действительно должен сделать себе шляпу, — сказал Каладин, вытирая пот со лба. — На такой жаре она бы очень пригодилась. Но лучше, чтобы нас никто не видел. Достаточно им узнать, что мы собираем тростник, и они откажутся работать.

— Да, верно, — сказал Камень, потягиваясь и глядя на Сил, мечущуюся в воздухе перед ним. — Я тоскую по Пикам.

Сил кивнула, и Камень, почтительно наклонив голову, последовал за ней. Направив его в правильном направлении, она, однако, превратилась в ленточку и, стрелой промчавшись по воздуху, опустилась на край повозки, вновь став женщиной в развевающемся платье.

— Мне, — объявила она, подняв палец, — он очень нравится.

— Кто? Камень?

— Да, — сказала она, складывая руки. — Он очень почтительный. Не то что другие.

— Отлично, — сказал Каладин, поднимая в фургон еще один камень. — Тогда можешь следовать за ним, а не за мной. — Он попытался не выдать тревогу. Он все больше и больше привыкал к ее обществу.

Она фыркнула.

— Я не могу следовать за ним. Он слишком почтительный.

— Мгновение назад ты сказала, что тебе это нравится.

— Да. И не нравится одновременно. — Она говорила совершенно искренне, как если бы забыла о противоречии. Вздохнув, она уселась поудобнее. — Я привела его к куче навоза чулл, ну, пошутила. Он даже не накричал на меня! Только удивленно посмотрел, как если бы пытался понять какой-то тайный смысл. — Она сделала гримасу. — Это ненормально.

— Мне кажется, что рогоеды поклоняются спренам, — сказал Каладин, вытирая лоб.

— Глупо.

— Люди верят и в еще бóльшие глупости. Но, по-моему, почитать спренов имеет смысл. Вы странные и магические.

— Я никакая не странная, — сказала она, вставая. — Я прекрасная и понятная. — Она подбоченилась, но, судя по выражению лица, вовсе не рассердилась. Похоже, она изменялась каждый час, становясь более…

Более какой? Нет, не похожей на человека. Но умнее. И более личностью.

Сил замолчала, когда другой мостовик, Натам, подошел к фургону. Длиннолицый человек нес небольшой камень, очевидно не собираясь чересчур напрягаться.

— Привет, Натам, — сказал Каладин, наклоняясь и принимая камень. — Как идет работа?

Натам пожал плечами.

— Ты вроде говорил, что был фермером?

Натам остановился рядом с фургоном, отдыхая и не обращая внимания на Каладина.

Каладин опустил камень и передвинул его на место.

— Прости, что я заставил вас всех заниматься такой работой, но нам нужно хорошее отношение Газа и других бригад.

Натам ничего не ответил.

— Это поможет мне сохранить вам жизнь, — продолжал Каладин. — Поверь мне.

Натам опять пожал плечами и ушел.

Каладин вздохнул.

— Все было бы намного легче, если бы я мог повесить изменение расписания работ на Газа.

— Это было бы не слишком честно, — в замешательстве сказала Сил.

— Почему тебя так заботит честность?

— Заботит.

— О? — Каладин хрюкнул и вернулся к работе. — А привести человека к навозу чулл честно?

— Ну, это другое. Так, шутка.

— Не очень понимаю, чем…

Он замолчал, подходил другой бригадник. Каладин не сомневался, что только он и Камень видят Сил, и не хотел, чтобы думали, будто он разговаривает сам с собой.

Невысокого жилистого мостовика звали Шрам, хотя на его лице не было ни одного шрама. У него были короткие темные волосы и угловатые черты лица. Каладин попытался втянуть его в разговор, без всякого успеха. Шрам даже зашел так далеко, что, уходя, показал Каладину кукиш.

— Что-то я делаю неправильно, — сказал Каладин, качая головой и спрыгивая с повозки.

— Неправильно? — Сил подошла к краю повозки и поглядела на него.

— Я думал, что вид этих троих, которых я спас, даст им надежду. Но им по-прежнему на все наплевать.

— Некоторые глядели, когда ты бегал раньше, — сказала Сил. — С перекладиной.

— Да, глядели, — ответил Каладин. — И никто не позаботился помочь раненым. Никто, кроме Камня — да и тот только потому, что обязан мне жизнью. Даже Тефт не захотел делиться едой.

— Они эгоистичны.

— Нет, не думаю, что это слово применимо к ним. — Он поднял камень, пытаясь объяснить то, что чувствует. — Когда я был рабом… ну, я еще и сейчас раб. В самые плохие времена, когда хозяева старались выбить из меня способность сопротивляться, я был как они. Не эгоистом. Скорее животным. Делал то, что от меня требовали. И не думал.

Сил задумалась. Маленькое чудо — Каладин сам не очень понимал, что сказал. Тем не менее, высказавшись, он попытался пояснить свои слова.

— Я показал им, что мы можем выжить, но для них это не имеет значения. А если собственная жизнь ничего не значит, почему они должны заботиться о чьей-то другой? Как если бы я предложил им кучу сфер, но запретил их тратить.

— Похоже на то, — сказала Сил. — Но что ты можешь сделать?

Он посмотрел обратно, поверх каменистой равнины, на военлагерь. Из кратера поднимался дым множества костров.

— Не знаю. Но, как мне кажется, нам нужно намного больше тростника.

* * *

Этим вечером Каладин, Тефт и Камень шли по самодельным улицам военлагеря Садеаса. Номон — средняя луна — светила голубовато-белым светом. Перед некоторыми домами висели масляные фонари, указывая на таверны или бордели. Сферы дали бы более ровный, возобновляемый свет, но за одну сферу можно было купить связку свечей или бутыль с маслом. А это намного дешевле, особенно если фонарь висит в таком месте, где его может украсть любой прохожий.

Садеас не вводил комендантский час, но Каладин уже давно выяснил, что одинокому мостовику лучше всего оставаться в бараке. Повсюду бродили пьяные солдаты в запачканной форме. Они шептались со шлюхами или похвалялись перед своими приятелями, а завидев мостовиков, выкрикивали оскорбления и задиристо хохотали. Несмотря на луну и фонари, на улицах было темно, а бессистемная застройка лагеря — смесь каменных зданий, деревянных лачуг и палаток — делала его опасным, плохо организованным местом.

Каладин и два его товарища отступили в сторону, пропуская большую группу солдат. Их мундиры были расстегнуты, а они сами — слегка пьяны. Один из солдат заметил мостовиков, но вид сразу троих — один из которых был здоровенным рогоедом — убедил его только громко засмеяться и мимоходом толкнуть Каладина.

От солдата несло потом и дешевым элем. Каладин сдержал себя. Ударь в ответ, и дорого заплатишь за храбрость.

— Мне это не нравится, — сказал Тефт, оглядываясь через плечо на группу солдат. — Я вернусь в барак.

— Лучше тебе остаться, — проворчал Камень.

Тефт округлил глаза.

— Ты что, думаешь, я боюсь неуклюжих чулл вроде тебя? Я пойду, если захочу, и…

— Тефт, — мягко сказал Каладин. — Ты нам нужен.

Нужен. Это слово странно действует на людей. Некоторые сбегают, едва услышав его. Другие начинают нервничать. Однако Тефт как будто ждал его. Он кивнул, что-то пробормотал себе под нос и остался.

Вскоре они добрались до хозяйственного двора. Не огороженный изгородью каменный квадрат находился около западной стены лагеря. Ночью там никого не было, фургоны стояли ровными рядами. В загоне рядом дремали чуллы, похожие на небольшие холмы. Каладин прокрался вперед, опасаясь часовых, но, вероятно, никому даже в голову не могло прийти, что кто-то захочет украсть громоздкий фургон.

Камень слегка подтолкнул его в бок, указывая на тень рядом с загоном чулл. У входа сидел мальчишка, глядя на луну. Чуллы стоили достаточно дорого, присматривать за ними имело смысл. Бедолага. Сколько же ночей он провел здесь, сторожа медлительных животных?

Каладин скорчился за повозкой, остальные два сделали то же самое. Он указал на один ряд, и туда двинулся Камень. Каладин указал в противоположном направлении, Тефт округлил глаза, но сделал то, что от него требовалось.

Каладин пополз по среднему ряду. Всего было около тридцати фургонов, по десять в ряд, но проверить каждый — плевое дело. Надо только провести пальцами по заднему борту в поисках метки, которую сделал Каладин. Через несколько минут к ряду Каладина подошла темная тень. Камень. Рогоед кивнул в сторону и поднял пять пальцев. Пятый фургон от начала. Каладин кивнул и пополз туда.

Едва он добрался до фургона, как услышал тихий вскрик оттуда, куда ушел Тефт. Каладин вздрогнул и посмотрел на мальчишку-сторожа. Он все еще глядел на луну, рассеянно постукивая ногой по столбу, стоящему рядом.

В следующее мгновение Камень и глупо улыбающийся Тефт присоединились к Каладину.

— Извини, — прошептал Тефт, — но меня испугала эта ходячая гора.

— Если бы я был горой, — тихонько пророкотал Камень, — почему ты не услышал, как я подошел, а?

Каладин фыркнул и ощупал заднюю стенку фургона, пальцы нащупали грубую «Х» на дереве. Он затаил дыхание и нырнул под фургон. Тростник висел на месте, все двадцать пучков, каждый толщиной с ладонь.

— Иши, Герольд Удачи, да славится имя твое, — прошептал он, отвязывая первый пучок.

— Все, а? — сказал Тефт, скребя свою бороду. — Не могу поверить, что нашли так много. Наверно, собрали все стебли на этой проклятой равнине.

Каладин протянул ему первый пучок. Без Сил они не нашли бы и треть. Она летала со скоростью насекомого и, похоже, чувствовала, где что находится. Каладин отвязал следующий пучок и передал Тефту. Тот привязал его к первому, сделав большой пучок.

Каладин еще не успел закончить, как под фургоном заметались маленькие белые листья и образовали фигуру Сил. Она зависла в воздухе рядом с его головой.

— Нигде ни одного стражника. Только мальчик у загона чулл. — В темноте ее бело-голубая просвечивающаяся фигурка была почти незаметна.

— Я надеюсь, что эти тростники не испортились, — прошептал Каладин. — Если они пересохли…

— Они не пересохли. Ты слишком волнуешься. Я нашла для тебя несколько бутылок.

— Да? — сказал он, так горячо, что едва не сел и не ударился головой.

Сил кивнула.

— Я покажу тебе. Не могу принести сама. Слишком тяжелые.

Каладин быстро отвязал последние пучки и передал их нервничавшему Тефту. Потом выполз из-под фургона и взял два больших пучка, связанных из трех маленьких. Тефт понес еще два, а Камень три, спрятав их под мышку. Теперь им нужно было место, где им никто не помешает. Хотя черные васильки казались бесполезными, Газ, увидев их, обязательно нашел бы способ уничтожить работу.

Но сначала бутылки, подумал Каладин.

Он кивнул Сил, которая повела их к таверне.

Здание выглядело так, как если бы его наспех построили из второсортной древесины, что не мешало солдатам внутри радоваться жизни. Здание содрогалось от их буйной радости, и Каладин испугался, что оно вот-вот упадет.

За ним, в расколотой деревянной клети, лежала груда выброшенных бутылок из-под ликера. Стекло стоило достаточно дорого, и целые бутылки использовали повторно. Но эти, с отбитыми горлышками, выбросили за ненадобностью. Каладин положил на землю драгоценные вязанки тростника и выбрал три бутылки, почти целые. Вымыв их в ближайшей бочке, он засунул их в специально приготовленный мешок.

Подобрав связки, он кивнул остальным.

— Попытайтесь выглядеть так, как если бы вы делали что-то скучное, — сказал он. — Наклоните головы. — Оба кивнули, и они все вместе вышли на главную улицу, неся пучки как какие-то рабочие инструменты. Они привлекли к себе еще меньше внимания, чем раньше.

Избегая склада леса, они пересекли открытую каменную площадь, на которой строилась армия, и пошли по склону, ведущему на Разрушенные Равнины. Часовой увидел их — Каладин затаил дыхание, — но не сказал ничего. Скорее всего, он предположил, что у них есть причина находиться здесь. Им бы никто не разрешил выйти из лагеря в любом другом месте, но именно сюда, на часть равнины, спускающейся к первой пропасти, мостовикам ходить разрешали.

Очень скоро они оказались в том самом месте, где Каладин едва не убил себя. Какая перемена за несколько дней! Он чувствовал себя совсем другим человеком — странной смесью того, кем был, раба, которым стал, и жалкого неудачника, с которым все еще сражался. Он вспомнил, как стоял на краю пропасти и глядел в нее. Тьма внизу по-прежнему пугала его.

Если я не сумею спасти раненых, этот неудачник опять завладеет мной. И на этот раз он найдет способ…

Каладина передернуло. Он положил пучки травы рядом с пропастью и сел. Поколебавшись, остальные двое подошли к нему.

— Мы собираемся сбросить их в пропасть? — спросил Тефт, скребя бороду. — После всех трудов?

— Конечно нет, — ответил Каладин. Он заколебался. Номон светил достаточно ярко, но все-таки ночь. — Нет ли у тебя сферы, хоть одной?

— Для чего? — подозрительно спросил Тефт.

— Для света, Тефт.

Тефт, ворча, вытащил пригоршню гранатовых обломков.

— Собирался потратить сегодня ночью… — сказал он. Обломки засияли в его ладони.

— Отлично, — сказал Каладин, беря в руки стебель тростника.

Что о нем говорил отец? Поколебавшись, Каладин отломал мохнатый конец стебля, обнажив полую середину. Потом взял стебель за другой конец и пробежал пальцами по всей длине, сильно сдавливая. Две капли молочно-белой жидкости упали в пустую бутылку.

Каладин удовлетворенно улыбнулся и опять пробежал пальцами по стеблю. Ничего. Он швырнул стебель в пропасть. Со всеми разговорами о плетении шляпы, он не хотел оставлять свидетельств.

— Вроде ты сказал, что мы не собираемся выбрасывать их! — радостно обвинил его Тефт.

Каладин поднял бутылку.

— Только после того, как выдавим вот это.

— И что это? — прищурился Камень, наклоняясь ближе.

— Сок черного василька. Или, скорее, молочко черного василька — не думаю, что это настоящий сок. В любом случае это — могущественный антисептик.

— Анти… что? — спросил Тефт.

— Он отгоняет спренов горячки, — сказал Каладин. — А они вызывают заражение. Это молочко — один из лучших антисептиков на свете. Помочи им рану, и оно убьет инфекцию. — Раны Лейтена уже стали зловеще красными, вокруг них вились спрены горячки.

Тефт что-то проворчал, потом посмотрел на связки.

— Здесь целая куча тростника.

— Знаю, — сказал Каладин, передавая ему одну из двух оставшихся бутылок. — Вот почему я рад, что мне не придется выдавливать все молочко самому.

Тефт вздохнул, уселся и развязал пучок. Камень без жалоб тоже сел, развел колени в стороны, ступнями крепко сжал бутылку и начал работать.

Дул слабый ветер, шурша тростниками.

— Почему ты заботишься о них? — наконец спросил Тефт.

— Они — мои люди.

— Быть бригадиром значит совсем другое.

— Это может значить то, что мы решим, — сказал Каладин, заметив, что Сил прилетела послушать. — Ты, я, другие.

— Ты считаешь, что они дадут тебе сделать это? — спросил Тефт. — Все эти светлоглазые и капитаны?

— А они вообще хоть что-нибудь заметят?

Тефт заколебался, но потом хрюкнул, берясь за следующий стебель.

— Возможно, заметят, — сказал Камень. Огромный человек, выдавливая молочко, обращался с тростником удивительно нежно. Каладин даже не подозревал, что такие толстые пальцы могут работать так ловко и точно. — Светлоглазые, они часто замечают то, что им не полагается видеть.

Тефт хрюкнул опять, соглашаясь.

— Как ты очутился здесь, Камень? — спросил Каладин. — Почему рогоед покинул свои горы и спустился на равнину?

— Ты не должен задавать такие вопросы, сынок, — сказал Тефт, грозя пальцем Каладину. — Мы не говорим о прошлом.

— Мы не говорим ни о чем, — возразил Каладин. — Вы двое даже не знали, как зовут друг друга.

— Имена — это одно, — буркнул Тефт. — Прошлое — совсем другое. Я…

— Все в порядке, — сказал Камень. — Я могу рассказать.

Тефт что-то пробормотал себе под нос, но наклонился вперед, чтобы не пропустить ни одного слова Камня.

— У моего народа нет Клинков Осколков, — сказал Камень низким громыхающим голосом.

— В этом нет ничего необычного, — заметил Каладин. — За исключением Алеткара и Джа Кеведа, мало в каком из королевств есть много Клинков. — Армия в каком-то смысле даже гордилась этим.

— Неправда, — сказал Камень. — В Тайлене есть пять Клинков и три полных комплекта Доспехов, все в руках королевских стражников. Селай имеет и Клинки, и Доспехи. Другие королевства, такие как Хердаз, имеют по одному Клинку и набору Доспехов — они передаются по королевской линии. Но у нас, народа ункалаки, нет ни одного Осколка. У нас много нуатома — примерно ваших светлоглазых, только у них глаза не светлые…

— Как могут быть светлоглазые без светлых глаз? — мрачно спросил Тефт.

— Имеющие темные глаза, — небрежно сказал Камень, как о чем-то очевидном. — Мы выбираем предводителей иначе. Сложная история. Не перебивай. — Он выдавил еще молочка и бросил тростник в кучу рядом с собой. — Нуатома считают отсутствие Осколков огромным позором. Они хотят это оружие, как безумные. Все верят, что нуатома, добывший Клинок Осколков, станет королем, а у нас короля не было много лет. Никакой пик не будет сражаться с тем пиком, воин которого имеет благословенный меч.

— Неужели ты пришел, чтобы купить его? — спросил Каладин. Никакой Носитель Осколков не продаст свое оружие. Каждый Осколок — реликвия, отнятая у Падших Сияющих после их предательства.

Камень засмеялся.

— Купить? Нет, мы не настолько глупы. Но мой нуатома, он знал вашу традицию. Человек, убивший Носителя Осколков, может забрать его Клинок и Доспехи и владеть ими. Так что мой нуатома и его дом, мы собрали огромный караван и спустились вниз, собираясь найти Носителя Осколков и убить его.

Каладин едва не рассмеялся.

— Уверен, что это оказалось не слишком просто.

— Мой нуатома вовсе не был дураком, — сказал Камень, защищаясь. — Он знал, что будет трудно, но ваша традиция, она давала ему надежду, верно? Время от времени храбрые нуатома спускаются вниз и вызывают на дуэль Носителей Осколков. Я уверен, что однажды кто-нибудь из них победит и у нас будут Осколки.

— Возможно, — сказал Каладин, бросая пустой тростник в пропасть. — Предполагая, что они согласятся биться насмерть.

— О, они всегда сражаются, — засмеялся Камень. — Нуатома приносят с собой много богатств и обещают, что все они достанутся победителю. Ваши светлоглазые, они не могут пройти мимо такой жирной наживки. Им кажется, что, имея в руках Клинок, убить ункалаки совсем не трудно. Многие нуатома умерли. Но так и надо. Однажды мы победим.

— И получите один комплект Осколков, — сказал Каладин. — Алеткар имеет дюжины.

— Один — только начало, — сказал Камень, пожимая плечами. — Но мой нуатома проиграл, и вот я мостовик.

— Погоди, — сказал Тефт. — Ты прошел весь этот путь с твоим светлордом и, как только он проиграл, сдался и стал мостовиком?

— Нет, совсем не так, — сказал Камень. — Мой нуатома бросил вызов кронпринцу Садеасу. На Разрушенных Равнинах много Носителей Осколков, это все знают, но мой нуатома решил, что сначала он сразится с тем, у кого только Доспехи, а потом уже завоюет Клинок.

— И? — спросил Тефт.

— И как только мой нуатома погиб, мы все стали принадлежать светлорду Садеасу.

— То есть ты раб? — спросил Каладин, ощупывая метки на лбу.

— Нет, у нас нет рабства, — сказал Камень. — Я не был рабом моего нуатома. Я — его родственник.

Родственник? — недоверчиво спросил Тефт. — Келек! Да ты светлоглазый!

Камень захохотал, очень громко, так что затрясся живот. Каладин тоже невольно улыбнулся. Давно он не слышал такого смеха.

— Нет, нет. Я только умарти'а, его двоюродный брат, как бы сказали у вас.

— Тем не менее ты с ним связан родственными узами.

— У нас, на Пиках, — сказал Камень, — родственники обычно прислуживают нуатома.

— Что за странная система! — воскликнул Тефт. — Родственники служат светлорду. Клянусь Штормом, я бы скорее умер!

— Это не так-то плохо, — возразил Камень.

— Ты не знаешь моих родственников, — сказал Тефт. Его передернуло.

Камень опять засмеялся.

— Неужели ты бы хотел служить тому, кого не знаешь? Вроде Садеаса? Человеку, с которым ты никак не связан? — Он покачал головой. — Низинники. У вас слишком много воздуха. Опьяняет.

— Слишком много воздуха? — спросил Каладин.

— Да, — сказал Камень.

— Как может быть слишком много воздуха? Он всегда вокруг.

— Это… Трудно объяснить. — Камень хорошо говорил на языке алети, но иногда забывал вставить слова-связки и местоимения. А иногда вспоминал о них и говорил правильно. Но чем быстрее он говорил, тем больше слов проглатывал.

— У вас слишком много воздуха, — повторил Камень. — Приходи на Пики. Поймешь.

— Быть может, — сказал Каладин, бросая взгляд на Тефта, который пожал плечами.

— Но в одном ты точно ошибаешься. Ты сказал, что мы служим человеку, которого не знаем. Так вот, я знаю кронпринца Садеаса. Я очень хорошо знаю его.

Камень поднял бровь.

— Высокомерный, — сказал Каладин, — мстительный, жадный, испорченный до крайности.

Камень усмехнулся.

— Да, пожалуй, ты прав. Не самый хороший человек среди светлоглазых.

— Камень, среди них нет «хороших». Они все одинаковы.

— Они тебе много дурного сделали, верно?

Каладин пожал плечами, его душевные раны еще не исцелились.

— В любом случае твоему хозяину повезло.

— Повезло, что его убил Носитель Осколков?

— Повезло, что он проиграл, — сказал Каладин, — и не узнал, что его все равно бы обманули. Ему бы не дали вернуться с Разрушенных Равнин с Доспехами Садеаса.

— Чепуха, — вмешался Тефт. — Традиция…

— Традиция — слепой свидетель, которого они используют, чтобы осудить нас, Тефт, — сказал Каладин. — Красивый ящик, в который они упаковали свою ложь. И только для того, чтобы заставить нас служить им.

Тефт стиснул челюсть.

— Сынок, я прожил намного дольше тебя. Я знаю, как устроен этот мир. Если обычный человек убивает Носителя Осколков, он становится светлоглазым.

Каладин не стал возражать. Если иллюзии Тефта дают ему возможность чувствовать себя лучше в хаосе войны, зачем разубеждать его?

— Ты был слугой, — сказал он Камню. — В свите светлорда? Каким именно слугой? — Он замолчал, подыскивая правильное слово, и вспомнил времена, когда он общался с Уистиоу или Рошоном. — Лакеем? Дворецким?

Камень засмеялся.

— Поваром. Мой нуатома никогда не спускался к низинникам, не взяв с собой повара! Ваша пища, в ней так много специй, вы вообще не можете чувствовать вкус чего-то другого. Вы можете съесть камень с перцем и не заметите!

— И ты говоришь нам о еде? — сказал Тефт, нахмурившись. — Рогоед?

Каладин задумался.

— А действительно, почему твой народ называют рогоедами?

— Потому что они едят рога и раковины тех, кого ловят, — сказал Тефт. — То, что снаружи.

Камень улыбнулся, на его лице появилось мечтательное выражение.

— Ах, они такие вкусные…

— Вы действительно едите раковины? — спросил Каладин.

— У нас очень крепкие зубы, — гордо ответил Камень. — Ладно, давайте закончу свою историю. Светлорд Садеас не знал, что с нами делать. Некоторые стали солдатами, другие — слугами в его доме. А я приготовил ему одно блюдо, и он послал меня в бригаду мостовиков. — Камень заколебался. — Ну, может быть, я приготовил ему, эээ, улучшенный суп.

— Улучшенный? — Каладин поднял бровь.

Камень немного смутился.

— Видишь ли, я очень разозлился из-за смерти моего нуатома. И подумал, что вы, низинники, ваши языки сожжены пищей, которую едите. У вас нет никакого вкуса, и я…

— И что? — спросил Каладин.

— Навоз чулл, — сказал Камень, — наверно, имеет вкус немного сильнее, чем я предполагал.

— Погоди, — сказал Тефт. — Ты положил навоз чулл в суп светлорда Садеаса?

— Э, да, — ответил Камень. — На самом деле я добавил его и в хлеб. И подал в качестве гарнира к свинине. Навоз чулл, его же можно использовать по-разному, верно?

Тефт захохотал, равнинное эхо подхватило его смех. Потом упал на бок, и Каладин испугался, что сейчас он свалится в пропасть.

— Рогоед, — наконец сказал он. — За мной пара кружек.

Камень улыбнулся. Каладин покачал головой, пораженный до глубины души. Внезапно все обрело смысл.

— Что? — спросил Камень, вероятно заметив выражение его лица.

— Это то, что нам нужно, — сказал Каладин. — Оно! То, что я пропустил.

Камень заколебался.

— Навоз чулл? Это то, что тебе нужно?

Тефт опять взорвался хохотом.

— Нет, — сказал Каладин. — Это… погоди, я покажу тебе. Но сначала нам нужен сок черного василька.

Они еще не закончили первые пучки, а его пальцы уже болели от напряжения.

— Ну что ж ты, Каладин, — спросил Камень. — Я поведал тебе свою историю. Не расскажешь ли свою? Как ты заполучил эти метки на лбу?

— Да, — сказал Тефт, вытирая глаза. — В чей суп наложил ты?

— Ты вроде сказал, что не принято спрашивать мостовика о прошлом, — сказал Каладин.

— Сынок, ты заставил расколоться Камня, — сказал Тефт. — Так что все по-честному.

— То есть, если я расскажу свою историю, ты расскажешь свою?

Тефт обиженно засопел.

— Смотри, я не собирался…

— Я убил человека, — сказал Каладин.

Тефт немедленно замолчал. Камень поднял голову. Сил, как заметил Каладин, все еще с интересом глядела на них. Достаточно странно. Обычно ее внимание быстро рассеивалось.

— Убил человека? — спросил Камень. — И тебя всего-навсего сделали рабом? Разве у вас за убийство не полагается смерть?

— Это не было убийством, — тихо сказал Каладин, вспомнив бородача в рабском фургоне; тот задал точно такой же вопрос. — На самом деле кое-кто очень важный даже поблагодарил меня за него.

Он замолчал.

— И, — наконец спросил Тефт.

— И… — сказал Каладин, опустив взгляд на тростник. Номон садился на западе, маленький зеленый диск Мишима — последней луны — поднимался на востоке. — И оказалось, что светлоглазые не любят, когда ты отказываешься от их подарков.

Остальные ожидали большего, но Каладин молчал, сосредоточившись на тростнике. Его самого потрясло, насколько болезненно оказалось вспоминать события в армии Амарама.

То ли все почувствовали его настроение, то ли поняли, что он ничего больше не скажет, но они вернулись к работе и разговор оборвался.

Глава двадцать четвертая Галерея географических карт

Никакие рассуждения не сделают то, что я написал тебе, ложью.


Королевская галерея географических карт сочетала в себе красоту и полезность. Обширное куполообразное здание, созданное Преобразователями, имело гладкие стены, плавно растворяющиеся в каменистой земле. По форме оно напоминало длинный тайленский хлебец; через большие световые люки в потолке солнечный свет падал на красивые ряды сланцекорника.

Далинар прошел мимо одного из них; розовые, зеленые и голубые отростки достигали его плечей, извиваясь и переплетаясь. Эти жесткие и твердые растения не имели настоящих стеблей или листьев, а только раскачивающиеся усики, похожие на цветные волосы. Если бы не они, сланцекорник можно было принять за камень. И, тем не менее, ученые утверждали, что это растение, которое тянется к свету.

Люди тоже, подумал он. Иногда.

Кронпринц Ройон стоял перед одной из карт, соединив руки за спиной; его многочисленная свита заполнила всю вторую сторону галереи. Ройон был высоким светлокожим человеком с темной, аккуратно подстриженной бородой и лысеющим темечком. Как и многие другие, он носил короткий, открытый на груди камзол, открывавший рубашку, красная материя которой торчала над воротником.

Как неряшливо, подумал Далинар, хотя и очень модно. Далинар хотел, чтобы нынешняя мода была не такой, ну, неряшливой.

— Светлорд Далинар, — сказал Ройон. — Я не очень понимаю цели нашей встречи.

— Пройдемся, — сказал Далинар, кивнув в сторону.

Ройон вздохнул, но присоединился к Далинару, и они вместе пошли по тропинке между растениями и стенами карт. Свита Ройона последовала за ними; среди них виночерпий и щитоносец.

Каждая карта освещалась бриллиантами, вставленными в отполированные до блеска стальные оправы. Сами карты были нарисованы на больших бесшовных листах пергамента, сделанных, естественно, Преобразователями. Они подошли к Главной карте — огромной, очень подробной карте, укрепленной на стене почти в середине галереи. Она отображала все исследованные Разрушенные Равнины. Постоянные мосты были нарисованы красным, на близких к алети плато стояли синие глифпары, указывая, какой кронпринц контролирует его. Дальше к востоку деталей становилось меньше, пока они совсем не исчезали.

В середине карты находилась спорная область, в которую приходили для окукливания большинство скальных демонов. Мало кто из них рисковал забраться туда, где находились постоянные мосты. Но если и забирались, то только для охоты.

Контроль над плато был важен еще и потому, что кронпринцы договорились не пересекать «чужие» плато без разрешения владельца. Кронпринцы распределяли между собой лучшие пути на центральные плато и решали, кто должен поддерживать систему наблюдательных постов и чинить постоянные мосты. Конечно, на самом деле плато покупались и продавались.

Рядом с Главной картой висел еще один лист пергамента, на котором отмечалось, сколько гемсердец добыл каждый кронпринц. Вполне в духе алети — поддерживать соревнование, ясно показывая, кто победил, а кто остался далеко позади.

Глаза Ройона немедленно нашли собственное имя. Он выиграл меньше всего гемсердец.

Далинар протянул руку к Главной карте и разгладил пергамент. Все средние плато имели имена или номера, для удобства. Самым главным из них считалось большое плато, находившееся ближе всего к паршенди. Его называли Башня. Необычно огромное, странной формы, и почему-то скальные демоны часто использовали его как место для окукливания.

Какое-то время кронпринцы молча глядели на него. Размер спорного плато определял число войск, которые можно было разместить на нем. Обычно паршенди проводили к Башне большие силы и отбили уже двадцать семь атак алети. Алети ни разу не удалось победить на нем. Сам Далинар дважды потерпел здесь поражение.

Башня находилась слишком близко к паршенди; они всегда приходили первыми и занимали ее склоны, получая преимущество над алети.

Но если бы могли запереть их там, подумал он, и окружить достаточно большим отрядом…

Вот тогда можно было бы перебить большую часть их армии. И лишить их возможности вести войну.

Это была идея, над которой стоит подумать. Но сначала Далинару нужны союзники. Он пробежал пальцами по карте и указал на восток.

— В последнее время кронпринц Садеас достиг очень многого. — Далинар коснулся военлагеря Садеаса. — Он покупает плато у других кронпринцев, а значит, его войскам все легче и легче добраться на поле боя первыми.

— Да, — сказал Ройон, нахмурившись. — И для этого не надо смотреть на карту, Далинар.

— Все-таки взгляните, — сказал Далинар. — Шесть лет войны, и до сих пор еще никто не видел середины Разрушенных Равнин.

— Это не имеет значения. Мы держим их в осаде, морим голодом и заставляем сражаться с нами. Разе это не ваш план?

— Да, но я даже подумать не мог, что это продлится так долго. Я думаю, что пришло время изменить тактику.

— Почему? Эта работает. Не проходит и недели без пары стычек с паршенди. Хотя, должен сказать, с точки зрения сражений вы тоже не являетесь примером для подражания. — И он кивнул на имя Далинара на маленьком пергаменте.

Рядом с его именем числилось весьма много сражений, завершившихся завоеванием гемсердец. Но очень мало в последнее время.

— Некоторые говорят, что Терновник потерял шипы, — сказал Ройон. Он не осмелился открыто оскорбить Далинара, но зашел намного дальше, чем раньше. Новости о событиях в казарме разошлись очень широко.

Далинар заставил себя успокоиться.

— Ройон, мы не можем продолжать считать войну игрой.

— Все войны — игры. Королевские забавы, с настоящими потерянными жизнями и призами в виде настоящего богатства! Это то, ради чего живет человек. Сражаться, убивать, побеждать. — Он процитировал Солнцетворца, последнего короля алети, объединившего кронпринцев. Гавилар почитал его.

— Возможно, — сказал Далинар. — И тем не менее, в чем же смысл? Мы сражаемся, пытаясь завладеть Клинками Осколков, а потом используем Клинки, чтобы получить еще больше Клинков. Замкнутый круг, в котором мы без устали крутимся, охотясь за своим хвостом. По-моему, можно придумать что-нибудь получше.

— Мы готовим себя к сражению на небесах, которое воздаст нам то, что полагается.

— Так было не всегда. Мы можем подготовить себя без всяких битв, а люди могут сражаться за что-то имеющее смысл. Бывали времена, когда наши войны что-то значили.

Ройон поднял бровь.

— Вы заставляете меня поверить слухам, Далинар. Они утверждают, что вы потеряли вкус к сражениям и больше не хотите воевать. — Он смерил Далинара взглядом. — И некоторые люди даже говорят, что вам пришло время отречься и передать все полномочия вашему сыну.

— Слухи лгут, — рявкнул Далинар.

— То есть…

— А люди ошибаются, — твердо сказал Далинар, — если думают, что меня не волнует война. — Он опять пробежал пальцами по гладкому пергаменту. — Нет, волнует. Еще как волнует. Меня волнует этот народ. Мой племянник. Исход этой войны. Вот почему я предлагаю, начиная с этого времени, сражаться более энергично.

— Приятно слышать.

«Объедини их».

— Я предлагаю напасть на плато вместе, я и вы, — сказал Далинар.

Что?

— Я хочу, чтобы мы скоординировали наши усилия и напали одновременно, вместе.

— И зачем?

— Таким образом мы увеличим возможность добыть гемсердце.

— Если бы эта возможность зависела от числа людей, — сказал Ройон, — я бы привел больше своих. Плато слишком малы для больших отрядов, и подвижность значительно важнее числа.

Да, верно, на Равнинах больше вовсе не означало лучше. Теснота и необходимость совершить длительный марш на поле боя в корне изменили ход войны. Точное число войск зависело от размера плато и военной философии каждого кронпринца.

— Работать вместе не означает вывести на поле больше войск, — сказал Далинар. — Армия каждого кронпринца имеет свои сильные стороны. Скажем, в моей лучшая пехота, у вас великолепные лучники, а у Садеаса самые быстрые мосты. Работая вместе, мы можем попробовать новую тактику. Мы тратим слишком много усилий, торопясь достигнуть плато первыми. Если бы мы не суетились, то смогли бы окружить плато. Мы можем попытаться дать паршенди достичь его первым, а потом атаковать их на наших условиях, не на их.

Ройон задумался. Далинар провел несколько дней, обдумывая со своими генералами возможность совместной атаки. Похоже, она должна была дать явное преимущество, но нельзя было быть уверенным, пока кто-нибудь не попытается поработать вместе с ним.

Ройон все еще думал.

— Кто получит гемсердце?

— Разделим стоимость пополам, — ответил Далинар.

— А если захватим Клинок Осколков?

— Его получит тот, кто его добыл.

— То есть скорее всего вы, — хмуро сказал Ройон. — А ведь у вас и у вашего сына уже есть Клинки.

В том-то и дело. Добыть Клинок и Доспехи мог только тот, у кого они уже были. Даже иметь только Клинок или Доспехи было недостаточно. Садеас несколько раз встречался в бою с Носителями Осколков паршенди и каждый раз отступал перед лицом неминуемой смерти.

— Я уверен, что мы сможем найти справедливое решение, — наконец сказал Далинар. Если получится добыть Клинок, он надеялся отдать его Ринарину.

— Конечно, — недоверчиво сказал Ройон.

Далинар глубоко вздохнул. Придется действовать более решительно.

— А что, если я предложу его вам?

— Прошу прощения?

— Мы проведем совместную атаку. Если я добуду Клинок или Доспехи, то вы получите первый комплект. Но я беру второй.

Глаза Ройона сузились.

— Вы так сделаете?

— Клянусь честью.

— Ну, тогда сомневаться нечего. Но можете ли вы обвинить человека в осторожности?

— О чем вы?

— Я — кронпринц, Далинар, — сказал Ройон. — Да, мое княжество самое маленькое из всех, но все-таки я ни от кого не завишу. И не хочу подчиняться кому-нибудь, большему меня.

Ты уже и так стал частью большего тебя, с разочарованием подумал Далинар. В то мгновение, когда поклялся в верности Гавилару.

Тем не менее Ройон и остальные отказались от своих обещаний.

— Наше королевство может стать намного лучше, Ройон.

— Не исключено. Но, возможно, я вполне доволен тем, что имею. В любом случае вы сделали мне интересное предложение. И я должен обдумать его.

— Очень хорошо, — сказал Далинар, хотя чутье подсказывало ему, что Ройон откажется.

Человек оказался слишком подозрительным. Кронпринцы редко доверяли друг другу настолько, чтобы работать вместе, даже когда речь не шла о Клинках Осколков или гемсердцах.

— Вы будете на пиру сегодня вечером? — спросил Ройон.

— А почему вы спросили? — сказал Далинар, вздохнув.

— Хранители штормов предупредили, что сегодня ночью может быть сверхшторм и…

— Я буду, — невыразительным голосом сказал Далинар.

— Да, конечно, — сказал Ройон, хихикнув. — Нет никаких причин вам не быть. — Он улыбнулся Далинару и вышел, свита последовала за ним.

Далинар вздохнул и, повернувшись, уставился на Главную карту, думая о прошедшей встрече и что она означает. Он долго стоял, глядя, как бог, сверху на Равнины. Плато выглядели как близко расположенные острова или зазубренные части огромного витража. Не в первый раз он почувствовал, что способен найти порядок в узоре плато. Надо только посмотреть на него подольше. Только что это будет означать, даже если расщелины действительно расположились в каком-то порядке?

Все остальные так стараются выглядеть сильными, проявить себя. Неужели он один видит, как легкомысленно они себя ведут? Сила ради силы? Что хорошего в силе, если ты ничего не делаешь?

Когда-то Алеткар был светом, подумал он. Так утверждает книга Гавилара, так показывают мне видения. Нохадон был королем Алеткара, много лет назад. До того, как Герольды ушли.

Далинар чувствовал, что почти понял ее. Тайну, которая так манила Гавилара последние несколько месяцев перед смертью. Если Далинар сможет проникнуть немного дальше, он ее откроет. И познает смысл жизни людей. И узнает, наконец, правду.

Но именно этим он и занимался последние шесть лет. Размышлял, напрягался, старался понять немного больше. И чем больше он старался, тем более недостижимым становился ответ.

* * *

Адолин вошел в галерею географических карт. Отец все еще был там, один. Два Кобальтовых гвардейца поглядывали за ним издали. Ройона не было видно.

Адолин медленно подошел. Далинар посмотрел на него отсутствующим взглядом, таким частым в последнее время. Даже без видения он не полностью находился здесь. Раньше такого не бывало.

— Отец, — сказал Адолин, подходя к нему.

— Здравствуй, Адолин.

— Как прошла встреча с Ройоном? — спросил Адолин как можно более веселым голосом.

— Бесплодно. Оказалось, что я намного худший дипломат, чем воин.

— Мир не приносит дохода.

— Так говорят все. Но когда-то у нас был мир, и, кажется, дела шли хорошо. Во всяком случае лучше, чем сейчас.

— С тех пор как пали Залы Спокойствия, мира не было, — сказал Адолин и процитировал «Споры». — На Рошаре жизнь человека — вечная борьба.

Озадаченный Далинар повернулся к Адолину.

— Ты? Ты процитировал мне священную книгу?

Адолин пожал плечами, чувствуя себя глупо.

— Ну, понимаешь, Малаша довольно религиозна, и сегодня с утра я слушал…

— Погоди, — сказал Далинар. — Малаша? Это еще кто?

— Дочь светлорда Сивекса.

— А та девушка, Джанала?

Адолин скривился, вспомнив ужасную прогулку несколько дней назад. Потребовалось несколько дорогих подарков, чтобы исправить дело. И все равно она, кажется, почти потеряла к нему интерес, и он решил поухаживать за кем-нибудь другим.

— Все изменилось. Малаша вроде обещает больше. — Он быстро сменил тему. — Держу пари, что Ройон не скоро будет атаковать плато вместе с нами.

Далинар кивнул.

— Он слишком боится, что я попытаюсь управлять им и захвачу его земли. Возможно, я ошибся, начав с самого слабого из кронпринцев. Он довольно ограниченный, пытается скорее сохранить от непогоды то, чем владеет, и не хочет рисковать ради чего-то большего.

Далинар уставился на карту, опять глядя в никуда.

— Гавилар мечтал об объединении Алеткара. Когда-то я считал, что он достиг цели, хотя он сам всегда утверждал обратное. Но чем больше я работаю с этими людьми, тем больше понимаю, что Гавилар был прав. Мы проиграли. Мы победили этих людей, но не сумели объединить их.

— Ты собираешься обратиться к другим?

— Конечно. Для начала мне нужно, чтобы хотя бы один сказал «да». Кого, по-твоему, выбрать следующим?

— Ума не приложу, — сказал Адолин. — Но сейчас я должен тебе кое-что сообщить. Садеас прислал гонца. Он просит разрешения войти в наш лагерь и поговорить с конюхами, которые готовили коня Его Величества к охоте.

— Новое положение дает ему на это право.

— Отец, — очень тихо произнес Адолин, подходя совсем близко к Далинару. — Я думаю, что он собирается выступить против нас.

Далинар посмотрел на него.

— Я знаю, ты доверяешь ему, — быстро сказал Адолин. — И теперь я знаю почему. Но выслушай меня. Этот шаг дал ему идеальную позицию, с которой он может подкапываться под нас. Паранойя короля выросла до такой степени, что он уже подозревает тебя и меня — ты сам видел это. Садеасу достаточно изобрести вымышленные «свидетельства», связывающие нас с попыткой убить короля, и он повернет Элокара против нас.

— Придется рискнуть.

Адолин нахмурился.

— Но…

— Я доверяю Садеасу, сын, — сказал Далинар. — Но даже если бы я не доверял, мы не можем запретить ему входить к нам или препятствовать его расследованию. Так мы не только станем виновны в глазах короля, но и не подчинимся его прямому приказу. — Он покачал головой. — Если я хочу, чтобы другие кронпринцы разрешили мне руководить войной, я должен разрешить Садеасу использовать его власть кронпринца информации. Я не могу полагаться на старые традиции и требовать себе власть, одновременно отказывая в этом праве Садеасу.

— Допустим, — согласился Адолин. — Но мы можем подготовиться. И не говори мне, что ни капельки не озабочен.

Далинар заколебался.

— Возможно. Садеас действует очень агрессивно. Но мне сказали: «Верь Садеасу. Будь сильным. Действуй с честью, и честь поможет тебе». Вот совет, который я получил.

Далинар посмотрел на него, и Адолин мгновенно все понял.

— То есть ты поставил все будущее нашего дома на эти видения, — невыразительно сказал Адолин.

— Я бы так не сказал, — ответил Далинар. — Если Садеас действительно выступит против нас, я не дам ему просто так опрокинуть меня. Но не собираюсь нападать на него первым.

— И только из-за того, что ты видел, — разочарованно продолжил Адолин. — Отец, ты обещал, что выслушаешь мое мнение об этих видениях. Пожалуйста, выслушай сейчас.

— Неподходящее место.

— У тебя всегда есть отговорки, — сказал Адолин. — Я пять раз пытался поговорить с тобой, и пять раз ты оказывался!

— Потому что я знаю твое мнение, — сказал Далинар. — И еще я знаю, что ничего хорошего из этого не выйдет.

— Или, возможно, потому, что ты не хочешь выслушать правду.

— Достаточно, Адолин.

— Нет, не достаточно! Над нами смеются на всех углах всех лагерей, наша власть и репутация уменьшаются каждый день, а ты предпочитаешь закрывать на это глаза!

— Адолин. Я не хочу слышать такие слова от моего сына.

— А от кого-нибудь другого? Почему, отец? Когда другие говорят о нас, ты разрешаешь им. Но когда Ринарин или я делаем хоть малейший шаг к тому, что тебе кажется неуместным, нас немедленно наказывают! Любой может лгать, но почему я не могу сказать правду? Неужели твои сыновья так мало значат для тебя?

Далинар застыл, выглядя так, как если бы ему дали пощечину.

— Отец, ты действительно не в себе, — продолжал Адолин. Часть его осознавала, что он зашел слишком далеко и говорит слишком громко, но внутри все накипело и рвалось наружу. — Мы должны перестать ходить вокруг да около! Ты должен перестать давать все более неразумные объяснения твоим странным поступкам. Я знаю, это тяжело признать, но иногда люди стареют. И голова перестает правильно работать.

Я не знаю, что не так. Может быть, вина за смерть Гавилара. Книга, Кодекс, видения — может быть, все это попытки убежать, освободиться, искупить свою вину. То, что ты видишь, не реально. И ты живешь, пытаясь сделать вид, что ничего особенного не происходит. Но я лучше отправлюсь в Бездну, чем разрешу тебе разрушить весь наш дом, не высказав все, что я думаю.

Последние слова он практически прокричал. Их эхо наполнило огромное помещение, и Адолин сообразил, что его трясет. За всю свою жизнь он никогда не говорил с отцом таким тоном.

— Ты думаешь, что я никогда сам не задавал себе такие же вопросы? — холодно сказал Далинар, глядя на него жестким взглядом. — Много раз я обдумывал все то, о чем ты говоришь.

— Тогда, может быть, ты должен обдумать еще раз.

— Я должен верить в себя. Видения пытаются показать мне что-то важное. Я не могу доказать это или объяснить, откуда я это знаю. Но это правда.

— Конечно, ты так думаешь, — сердито сказал Адолин. — Неужели ты не понимаешь? Именно так ты и должен чувствовать. Люди всегда видят то, что хотят увидеть. Посмотри на короля. Он видит убийцу в каждой тени, и перетершийся ремень превращается в коварный заговор против монарха.

Далинар ничего не ответил.

— Иногда самые простые ответы и являются самыми верными, отец! — сказал Адолин. — Подпруга короля просто перетерлась. А ты… ты видишь то, чего нет. Извини.

Их взгляды встретились. Адолин не отвернулся. Он не мог отвернуться.

Наконец отвернулся Далинар.

— Оставь меня, пожалуйста.

— Хорошо. Великолепно. Но я хочу, чтобы ты обдумал мои слова. Я хочу, чтобы…

— Адолин. Иди.

Адолин стиснул зубы, но повернулся и ушел.

Я должен был это сказать, подумал он, выходя из галереи.

Но легче на душе не стало.

Глава двадцать пятая Палач

Семь лет назад


— Так не годно, — сказал женский голос. — Для чего резать народ, доставая наружу то, что спрятал Всемогущий, и не без причины.

Кал застыл, стоя в переулке между двумя домами. Небо над головой было серым; зима пришла вовремя. Скоро Плач, сверхштормы налетали нечасто. Но для растений было слишком холодно, чтобы радоваться передышке; камнепочки проводили зимние недели, свернувшись внутри раковин. Многие животные впадали в зимнюю спячку, ожидая возвращения тепла. К счастью, сезоны длились всего несколько недель. Непредсказуемо. Так устроен мир. Стабильность настает только после смерти. Так по меньшей мере учили арденты.

На нем было толстое, подбитое ватой пальто из хлопка разрыв-дерева. Грубая, но теплая материя, выкрашенная в темно-коричневый цвет. Капюшон накинут, руки в карманах. Справа от него стоял дом булочника — семья спала в треугольном погребе у задней стены, впереди находился магазин. Слева от Кала находилась таверна, в которой всю зиму текли в изобилии лависовый эль и шлакпиво.

Недалеко от него болтали две невидимые женщины.

— Ты знаешь, что он украл у старого лорд-мэра целый кубок сфер? — сказала женщина, понизив голос. — Хирург говорит, что это подарок, но он единственный, кто стоял у кровати бедного Уистиоу, когда тот умирал.

— Но, как я слышала, есть документ, — сказал первый голос.

— Немного глифов. Не настоящее завещание. И чьей рукой написаны эти глифы? Самим хирургом! Не годно, что в этот момент рядом с лорд-мэром не было женщины-писца. Говорю тебе, так не годно.

Кал стиснул зубы, ему захотелось выйти и показать женщинам, что он слышит их. Отец бы не одобрил. Лирин не хотел становиться причиной раздоров или конфузов.

Но то отец. Так что Кал вышел из переулка и прошел мимо нанны Терит и нанны Релины, чесавших языки перед булочной. Терит, жирная женщина с курчавыми черными волосами, была женой булочника. Она, захлебываясь от удовольствия, пересказывала очередную клевету. Кал резко поглядел на нее и с радостью увидел смущение, на мгновение вспыхнувшее в ее карих глазах.

Кал осторожно пересек площадь, стараясь не поскользнуться на тонком льду. Дверь булочной с грохотом закрылась, обе женщины сбежали внутрь.

Однако радость продлилась недолго. Почему люди говорят об отце такие гадости? Они называют его сумасшедшим и отвратительным, но со всех ног бегут покупать заклинания и охранные глифы у приезжего аптекаря или торговца счастьем. Пусть Всемогущий пожалеет тех, кто действительно помогает людям.

Все еще кипя от возмущения, Кал обогнул несколько углов и подошел к ратуше, к стене которой была прислонена длинная приставная лестница; на ней стояла его мать и тщательно обрабатывала карниз здания. Хесина была высокой женщиной и обычно связывала волосы в косу, а на голову повязывала платок. Однако сегодня она надела поверх платка вязаную шапочку. На ней, как и на Кале, было длинное коричневое пальто, из-под полы которого выглядывала синяя кайма ее платья.

Она занималась несколькими свисавшими с крыши наростами, похожими на сосульки. Сверхштормы приносили с собой воду, а вода приносила крэм. Если ничего с ним не делать, крэм постепенно облеплял здание. И надо было регулярно его счищать, иначе крыша в любой момент могла обрушиться под его тяжестью.

Она заметила Кала, и на ее красных от холода щеках появилась улыбка. Узкое лицо, решительный подбородок, полные красные губы — она была красивой женщиной. По меньшей мере так думал Кал. Но уж красивее, чем жена булочника, в любом случае.

— Отец отпустил тебя с уроков? — спросила она.

— Все ненавидят отца, — выпалил он.

Мать вернулась к работе.

— Каладин, тебе уже тринадцать. Ты уже достаточно взрослый и не должен говорить такие глупости.

— Но это правда, — упрямо сказал он. — Только что я слышал, как разговаривали женщины. Они сказали, что отец украл сферы у светлорда Уистиоу. И еще они сказали, будто отцу нравится резать людей и вообще делать то, что не годно.

— То, что не годится.

— Почему я не могу говорить, как все?

— Потому что это неправильно.

— Это достаточно правильно для нанны Терит.

— А что ты о ней думаешь?

Кал задумался.

— Она невежественная и болтает о вещах, в которых ничего не смыслит.

— Верно. И если ты хочешь быть таким, как она, я не буду возражать против твоего языка.

Кал состроил гримасу. Говоря с Хесиной, надо было внимательно следить за своим языком; она любила выворачивать слова. Он оперся спиной о стену ратуши и какое-то время смотрел на вырывающиеся изо рта клубы пара.

Возможно, другая тактика сработает.

— Мама, почему люди ненавидят отца?

— Они не ненавидят его, — сказала она. Однако вопрос был задан спокойным голосом, и она продолжила: — Но он заставляет их чувствовать себя не в своей тарелке.

— Почему?

— Потому что некоторые люди боятся знания. Твой отец очень образованный человек; он может объяснить то, что многие не понимают. То, что им кажется темным и непостижимым.

— Но они не боятся торговцев счастьем и охранных глифов.

— Этих они понимают, — спокойно сказала мать. — Сжигаешь охранный глиф перед домом и отгоняешь от себя зло. Очень просто. Твой отец не дает больному заклинание, которое вылечило бы его. Он требует, чтобы человек оставался в кровати, пил воду, принимал лекарство и каждый день промывал рану. И это трудно. Они, скорее, во всем уповают на судьбу.

— Быть может, они ненавидят его еще и потому, что он часто не в силах вылечить человека.

— И это тоже. Если охранный глиф не сработал, ты можешь сказать, что такова была воля Всемогущего. Если пациент твоего отца умер, значит, виноват отец. Так они думают. — Мать продолжала работать, осколки камня падали на землю. — Они не ненавидят твоего отца — он слишком полезен. Но он не один из них и никогда не был. Такова цена за то, что он — хирург. Иметь власть над жизнями людей — большая и неприятная ответственность.

— А если я не хочу брать на себя такую ответственность? Что, если я хочу быть кем-то обычным, вроде пекаря, фермера или…

Или солдата, мысленно добавил он.

Несколько раз он втайне упражнялся с шестом, и, хотя то чувство, которое он пережил во время драки с Джостом, не повторилось, оружие притягивало и волновало его, придавало силы.

— Мне кажется, — сказала мать, — ты очень быстро поймешь, что пекари и фермеры живут не самой завидной жизнью.

— По меньшей мере у них есть друзья.

— У тебя тоже. Например Тьен.

— Он мне не друг, мама. Он — мой брат.

— Но разве он не может быть и братом, и другом?

Кал округлил глаза.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Она спустилась на землю и потрепала его по плечу.

— Да, знаю, и прости, что я пренебрежительно отнеслась к твоим словам. Но ты сам поставил себя в сложное положение. Тебе не хватает друзей, но неужели ты действительно хочешь вести жизнь, которая ждет других мальчиков? Забросить уроки и работать до изнеможения в полях? Состариться раньше времени? Хочешь, чтобы твое лицо обветрилось и стало морщинистым, опаленным солнцем?

Кал не ответил.

— Чужой бутерброд всегда слаще, — сказала мать. — Перенеси лестницу.

Кал с сознанием долга взял лестницу, обошел ратушу и приставил лестницу к стене. Теперь мать снова может работать.

— Другие считают, что папа украл сферы, — сказал Кал, сунув руки в карманы. — Они говорят, что он написал приказ от имени светлорда Уистиоу и старик подписал его, уже ничего не соображая.

Мать ничего не сказала.

— Я ненавижу их ложь и болтовню, — сказал Кал. — Я ненавижу их за все то, что они говорят о нас.

— Не надо ненавидеть их, Кал. Они добрые люди. И только повторяют то, что слышали. — Она взглянула на особняк лорд-мэра, стоявший далеко за городом, на холме.

Каждый раз, когда Кал видел его, он чувствовал, что должен пойти и поговорить с Ларал. Но в последний раз, когда он попытался, ему не разрешили увидеть ее. Теперь, когда ее отец мертв, за Ларал присматривала няня, которая считала, что девочке нечего делать в компании городских мальчишек.

Муж няни, Милив, был главным слугой светлорда Уистиоу. И если кто-то и был источником плохих слухов о семье Кала, то только он. Он никогда не любил отца Кала. Ну, скоро Милив потеряет свою спесь. Со дня на день должен приехать новый лорд-мэр.

— Мама, — сказал Кал. — Эти сферы, они висят там и только светят. Неужели мы не можем потратить их, и тебе больше не придется ходить сюда и работать?

— Я люблю работать, — сказала она, опять отскребая крэм. — Работа прочищает голову.

— Разве ты не говорила, что я не должен работать? Иначе на моем лице раньше времени появятся морщины или еще что-то поэтическое в таком роде?

Она заколебалась, потом засмеялась.

— Умный мальчик.

— Замерзший мальчик, — пробормотал он, вздрагивая.

— Я работаю, потому что должна. Мы не можем потратить эти сферы — они для твоего образования — и работать лучше, чем заставлять твоего отца брать деньги за лечение.

— Может быть, они будут больше уважать нас, если им придется платить.

— О, они и так уважают нас. Нет, думаю, дело не в этом. — Она посмотрела на Кала, вниз. — Ты же знаешь, что у нас второй нан.

— Конечно, — сказал Кал, пожимая плечами.

— Воспитанный юный хирург высокого ранга может привлечь внимание обедневшей благородной семьи, которая желает денег и известности. В больших городах так происходит сплошь и рядом.

Кал опять посмотрел на особняк.

— Вот почему ты побуждала меня больше играть с Ларал. Ты хотела, чтобы я женился на ней, верно?

— Почему нет? — сказала мать, возвращаясь к работе.

Он даже не знал, что и думать. Последние несколько месяцев Кал вел странную жизнь. Отец заставлял его учиться, но втайне он занимался с шестом. Два возможных пути. Оба соблазнительные. Калу нравилось учиться, и он очень хотел помогать людям, перевязывать их раны, лечить их. То, что делает отец, — настоящее благородное дело.

Но Калу казалось, что, если он сможет сражаться, он будет делать что-то еще более благородное. Защищать страну, как великие светлоглазые воины из легенд. Вот что он чувствовал, когда брал в руки оружие.

Две дороги. Противоположные, почти во всем. Он должен выбрать одну.

Мать продолжала чистить карнизы, и Кал, вздохнув, принес вторую приставную лестницу, взял из мастерской инструменты и присоединился к ней. Он был высоким — для своего возраста — но все равно должен был стоять выше, чтобы достать до карниза. Работая, он поймал улыбку матери, без сомнения обрадованной, что вырастила такого чуткого молодого человека. На самом деле Кал хотел подумать.

Как он будет себя чувствовать, женившись на Ларал? Они никогда не будут на равных. Их дети могут родиться светлоглазыми и, значит, будут иметь больший ранг, чем он. То есть он будет себя чувствовать ужасно не на месте. Но есть и еще одна особенность жизни хирурга. Ему придется жить такой же жизнью, как и отец, — одиноко, в стороне от всех.

Однако, если он пойдет на войну, он может оказаться на своем месте. Может быть — правда почти невероятно, — он сумеет добыть Клинок Осколков и стать настоящим светлоглазым. Вот тогда он сможет жениться на Ларал, не будучи ниже ее по рангу. А разве она всегда не твердила о том, чтобы он стал солдатом? Неужели она все это время думала об этом, даже несколько лет назад? Тогда все эти дела — женитьба, будущее — казались Калу невообразимо далекими.

Он чувствовал себя очень молодым. Неужели он действительно должен обо всем этом думать, уже сейчас? Только через несколько лет хирурги Харбранта разрешат ему сдавать экзамены. Но если он решит стать солдатом, он должен присоединиться к армии до того, как это произойдет. И как поступит отец, узнав, что он завербовался в армию? Кал не был уверен, что сможет посмотреть в разочарованные глаза Лирина.

Словно отвечая на его мысли, недалеко послышался голос Лирина:

— Хесина!

Мать повернулась, улыбнулась и спрятала выбившуюся темную прядь волос под платок. Отец с озабоченным лицом вбежал на площадь. Внезапно Кала кольнуло беспокойство. Кого-то ранило? Тогда почему Лирин не послал за ним?

— Что случилось? — спросила мать, спускаясь.

— Он здесь, Хесина, — сказал отец.

— Вовремя.

— Кто? — спросил Кал, спрыгивая со стремянки. — Кто здесь?

— Новый лорд-мэр, — сказал Лирин, пар от его дыхания расплывался в морозном воздухе. — Светлорд Рошон. Боюсь, переодеться нет времени. Если мы не хотим пропустить его первую речь. Пошли!

Все трое поторопились на окраину города. Все заботы и мысли Кала исчезли перед лицом встречи с новым светлоглазым.

— Он не прислал сообщения о своем приезде, — тихо сказал Лирин.

— Добрый знак, — ответила Хесина. — Быть может, он не нуждается во всеобщем обожании.

— Или он невнимателен. Отец Штормов, я ненавижу принимать новых наместников. Всегда чувствую себя так, словно играю в брейкнек. И что мы выкинем? Королеву или башню?

— Скоро увидим, — сказала Хесина, поглядев на Кала. — Не дай словам твоего отца расстроить тебя. Во всех таких случаях он ожидает только плохого.

— Нет, — сказал Лирин.

Она посмотрела на него.

— Назови хотя бы один случай.

— Встреча с моими родителями.

Отец Кала на мгновение остановился и мигнул.

— Ветра штормов, — пробормотал он, — будем надеяться, что сегодня не будет и наполовину так плохо, как тогда.

Каладин с любопытством слушал. Он никогда не встречался с родителями мамы; ни отец, ни мать почти не вспоминали их. Вскоре они оказались на южной окраине города. Собралась толпа, и Тьен уже ждал их. Он возбужденно махал им, подпрыгивая на месте.

— Хотел бы я иметь хотя бы половину энергии парня, — сказал Лирин.

— Я уже выбрал место для нас, — горячо затараторил Тьен. — У дождевых бочек. Быстрее! Иначе опоздаем!

Тьен побежал и забрался на бочку. Некоторые из других мальчишек заметили его, толкнули друг друга локтями, один что-то сказал, Кал не расслышал что. Другие засмеялись, указывая пальцами на Тьена, и Каладин немедленно разозлился. Как они смели смеяться над Тьеном только потому, что он был слишком мал для своего возраста?

Однако сейчас не время ссориться с ними, и Каладин мрачно присоединился к родителям, стоявшим за бочками. Тьен улыбнулся ему, стоя на бочке во весь рост. Рядом с собой он положил несколько любимых камней, различного цвета и формы. Вокруг было видимо-невидимо камней, но только Тьен знал, что особенного в каждом из них.

После краткого раздумья, Кал тоже забрался на бочку — осторожно, чтобы не потревожить камни Тьена, — и отсюда смог хорошо разглядеть процессию лорд-мэра.

Она оказалась огромна — не меньше дюжины фургонов, перед которыми ехала красивая черная коляска, запряженная четырьмя лоснящимися черными лошадями. Кал невольно разинул рот. У Уистиоу была только одна лошадь, на вид такая же старая, как и он сам.

Как может один человек, даже светлоглазый, иметь так много вещей? Куда он это все поставит? А еще были люди, дюжины людей, едущие в фургонах, идущие пешком. И еще солдаты, в сверкающих нагрудниках и кожаных юбках. Похоже, у этого светлоглазого была собственная почетная гвардия. Постепенно процессия достигла поворота на Хартстоун. Человек, ехавший на коне, повел карету и солдат к городу, а большая часть фургонов покатила к поместью. Карета медленно приближалась к ним, а Кал все больше и больше возбуждался. Неужели он на самом деле увидит настоящего светлоглазого героя? В городе болтали, будто новый лорд-мэр был назначен самим королем Гавиларом или кронпринцем Садеасом, потому что отличился в войне за объединение Алеткара.

Карета повернулась дверью к толпе. Лошади храпели и били по земле копытами, кучер спрыгнул и быстро открыл дверь. Из нее вышел пожилой человек с короткой бородой цвета соли с перцем. На нем был гофрированный фиолетовый сюртук, доходящий только до пояса спереди и длинный сзади. Под ним виднелась золотая такама, длинная прямая рубашка, доходившая до икр.

Такама. Мало кто носил их сейчас, но старые солдаты говорили, что когда-то их носили почти все воины. Кал не ожидал, что эта такама будет так похожа на женское платье, но все-таки это хороший знак. Сам Рошон казался слишком старым, маленьким и дряблым, чтобы быть настоящим солдатом. Но у него был меч.

Светлоглазый презрительно оглядел толпу и скривился, как если бы проглотил что-то горькое. Из кареты выглянули еще два человека. Более молодой человек с узким лицом и старая женщина с волосами, заплетенными в косу. Рошон покачал головой, повернулся и полез обратно в карету.

Кал нахмурился. Он не собирается ничего сказать? Толпа, казалось, была потрясена не меньше Кала; кое-кто начал тревожно перешептываться.

— Светлорд Рошон! — окликнул его отец Кала.

Толпа затихла. Светлоглазый оглянулся. Люди отшатнулись, и сам Кал съежился под этим жестким взглядом.

— Кто говорил? — низким голосом спросил Рошон.

Лирин шагнул вперед, подняв руку.

— Светлорд. Была ли ваша поездка приятной? Не хотите ли вы осмотреть город?

— Как тебя зовут?

— Лирин, светлорд. Хирург Хартстоуна.

— А, — сказал Рошон. — Ты дал старику Уистиоу умереть. — Лицо светлорда помрачнело. — Так что именно из-за твоей ошибки я очутился на самых задворках королевства. — Он недовольно хрюкнул, забрался в карету и хлопнул дверью. Кучер мгновенно убрал ступеньки, взобрался на козлы и стал поворачивать карету.

Отец Кала медленно опустил руку. Горожане немедленно стали шушукаться, обсуждая солдат, карету и лошадей.

Кал уселся на своей бочке.

Ну и ну, подумал он. Вроде бы можно ожидать, что настоящий воин говорит коротко и грубо, верно?

Герои из легенд вежливостью не страдали. Умения убивать людей и приятно говорить не всегда идут рука об руку, как-то сказал ему старый Джарел.

Вернулся Лирин, с озабоченным выражением на лице.

— Ну? — с фальшивой бодростью спросила Хесина. — Что ты думаешь? «Королева» или «башня»?

— Ни то, ни другое.

— Ого. И что же мы выбросили сегодня?

— Не знаю, — сказал Лирин, оглядываясь. — Может быть, пару и тройку. Пошли домой.

Тьен смущенно почесал голову, но Кала слова отца неприятно поразили. В брейкнеке «башня» стоила три пары, а «королева» — три тройки. Первая означала поражение, вторая — победу. А комбинация из пары и тройки называлась «палач». Победа или поражение — это зависело от твоих бросков.

И, что более важно, от бросков других игроков.

Глава двадцать шестая Спокойствие

За мной охотятся. Скорее всего, твои друзья из Семнадцатого Осколка. Похоже, они заблудились и свернули с ложной дороги, которую я оставил им. Там они были бы счастливее. Очень сомневаюсь, что у них есть даже малейшее представление о том, что делать со мной, если им действительно удастся поймать меня.

— Я находился в затемненной монастырской комнате, — читала Литима, стоя за пюпитром, на котором лежал открытый том. — Свет не доходил до ее далеких пределов, которые тонули в бассейнах тьмы. Я сидел на полу, думая о Невидимом. Я не мог сказать достаточно уверенно, что скрывала та ночь. Я подозревал, что там есть стены, толстые и крепкие, но как я мог знать, если не видел их? Когда все спрятано, как может человек опираться на Правду?

Литима — одна из писцов Далинара, высокая и пухлая, — носила фиолетовое шелковое платье, отделанное желтым. Она читала, пока Далинар стоял, разглядывая карты на стенах своей гостиной. Комнату украшала великолепная деревянная мебель и замысловатые ковры, привезенные из Марата. Хрустальный графин с полуденным вином — оранжевым, некрепким, — стоял на высоком сервировочном столике в углу, искрясь в свете свисающих с потолка люстр с бриллиантовыми сферами.

— Пламя свечей, — продолжила Литима. Она читала эпизод из «Пути Королей», из той самой копии, которой владел Гавилар. — На полке передо мной горели дюжины свечей, сгорая дотла. Мое дыхание заставляло трепетать их пламя. Для них я был чудовищем, ужасным и кровожадным. И, тем не менее, если бы я подошел слишком близко, они бы уничтожили меня. Мое невидимое дыхание, биение жизни, текущей во мне, могло в мгновение ока погасить их, в то время как пальцы могли сделать то же самое, только заплатив болью.

Далинар задумчиво покрутил кольцо с печаткой — сапфир с выгравированной на нем глифпарой Холин. Рядом стоял Ринарин, одетый в серебряно-синий мундир; золотые узлы на плечах указывали, что он князь. Адолин не пришел. Со времени последнего спора в Галерее он и Далинар старательно избегали друг друга.

— И в этот момент спокойствия ко мне пришло понимание, — читала Литима. — Огни свечей во многом похожи на жизни людей. Такие же хрупкие. Такие же смертоносные. Оставь их одних, они светят и согревают. Дай им распространиться — и они уничтожат все, что должны осветить. Каждый язычок пламени несет в себе зерно разрушения, зародыш костра, который может стереть с лица земли города и бросить на колени короля. В последнее время я часто мысленно возвращаюсь в тот спокойный тихий вечер, когда я глядел на ряд живых огоньков. И я понял. Заслужить преданность народа — все равно что стать заряженным драгоценным камнем, дающим тебе возможность уничтожить не только себя, но и всех, о ком ты должен заботиться.

Литима замолчала. Конец эпизода.

— Спасибо, Ваша Светлость Литима, — сказал Далинар. — Вы можете идти.

Женщина почтительно наклонила голову. Забрав свою юную подопечную, стоявшую у задней стены комнаты, она вышла, оставив книгу на пюпитре.

Далинар очень любил этот отрывок и чаще всего успокаивался, слушая его. Много лет назад кто-то другой пережил то, что он чувствует сейчас. Но сегодня и он не принес с собой умиротворения, а только напомнил об аргументах Адолина. Не то чтобы он не думал о них. Но когда тот, кому он привык доверять, высказал их ему прямо в лицо, они потрясли его до глубины души. Далинар обнаружил, что глядит на карты, уменьшенные копии тех, которые висели в Галерее. Их выполнил для него королевский картограф Исасик Шулин.

А что, если видения Далинара действительно галлюцинации? Он часто думал о славном прошлом Алеткара. Быть может, эти видения — ответ сознания на его мечты, подсознательный способ сделать его героем, дать ему опору для самоотверженного достижения своей цели?

Тревожная мысль. Однако, если посмотреть с другой стороны, иллюзорная команда «объединить» звучит очень похоже на то, что говорила Теократия пятьсот лет назад, когда стремилась завоевать мир.

Далинар отвернулся от карт и пересек комнату, топча сапогами мягкий ковер. Слишком мягкий. Большую часть жизни он провел в военлагерях, спал в фургонах, каменных казармах и палатках, натянутых на камнях с подветренной стороны. В сравнении с этим сейчас он живет как во дворце. Он чувствовал, что должен выбросить всю эту роскошь. Но чего он этим добьется?

Он остановился около пюпитра и пробежал пальцами по толстым страницам, исписанным фиолетовыми строчками. Он не мог читать слова, но почти чувствовал, что они струятся в воздух, как Штормсвет из сферы. Не могли ли эти слова быть причиной его неприятностей? Видения начались через несколько месяцев после того, как он впервые послушал книгу.

Он опустил руку на холодные страницы, исписанные фиолетовыми чернилами. Их родина на грани краха, войне не видно конца, а его взяли в плен те самые идеи и мифы, которые привели брата к смерти. Сейчас алети нужен Терновник, а не старый усталый солдат, вообразивший себя философом.

Пропади оно все пропадом! подумал он. Я-то думал, что все понимаю!

Он закрыл обитый кожей том, корешок хрустнул. Он унес его к книжной полке и вернул на место.

— Отец? — спросил Ринарин. — Могу ли я что-то для тебя сделать?

— Хотел бы я, сынок. — Далинар слегка погладил корешок. — Ирония, настоящая ирония. Когда-то эту книгу считали шедевром политической философии. Ты об этом знаешь? Джаснах сказала мне, что короли всего мира учились по ней каждый день. А теперь ее считают чуть ли не богохульственной.

Ринарин не ответил.

— Не имеет значения, — сказал Далинар, подходя к карте на стене. — Кронпринц Аладар отказался от моего предложения о союзе, как и Ройон. Как ты считаешь, к кому я должен обратиться следующему?

— Адолин говорит, что нам лучше подумать о заговоре Садеаса, который может уничтожить нас.

В комнате повисло молчание. Ринарин имел привычку говорить как вражеский стрелок, охотящийся за офицерами на поле боя.

— Твой брат правильно делает, беспокоясь о нашем доме, — сказал Далинар. — Но если мы выступим против Садеаса, мы разрушим королевство Алеткар. По той же самой причине Садеас не выступит против нас. Он это понимает.

Надеюсь.

Внезапно снаружи зазвучали рога, лагерь наполнился их низким длинным гулом. Далинар и Ринарин застыли. На плато замечены паршенди. Рога затрубили снова. Двадцать третье плато, второй квадрант. Разведчики Далинара доложили, что оно достаточно близко к их армии и можно успеть первыми.

Далинар поспешил покинуть помещение, сапоги затопали по толстому ковру. В тот же миг все лишние мысли исчезли. Он распахнул дверь и вышел в освещенный штормсветом коридор. Дверь в командный пункт была открыта, и Телеб — высший дежурный офицер — отдал честь, когда Далинар вошел. На щеке Телеба, воина с отменной выправкой и светло-зелеными глазами, выделялась синяя татуировка, выделяющая его как обладателя Старой Крови. Свои длинные волосы он завязывал в косу. Рядом, за столом с длинными ножками, сидела его жена, Калами, одетая в фиолетовое платье. Часть своих черных волос она заплетала в две косы, пришпиленные на затылке, остальные волной спадали на спину, доходя до спинки высокого стула. Она была историком и имела разрешение записывать ход событий; она собиралась создать историю войны.

— Сэр, — начал доклад Телеб. — Скальный демон забрался на плато, вот сюда, меньше четверти часа назад. — Он указал точку на боевой карте, на которой каждое плато было отмечено глифами. Далинар подошел к ней, вокруг него собралась группа офицеров.

— Как далеко? — спросил Далинар, потирая подбородок.

— Примерно два часа, — сказал Телеб, показывая маршрут, который один из его людей уже начертил на карте. — Сэр, я думаю, у нас есть хорошая возможность оказаться первыми. Светлорду Аладару, чтобы добраться до цели, придется пересечь шесть ничейных плато, в то время как у нас почти прямая дорога. А светлорду Садеасу придется обходить несколько больших пропастей, настолько широких, что через них невозможно перебросить мост. Держу пари, он даже не попытается.

Действительно, от него ближе всего. Однако Далинар колебался. С его последнего забега на плато прошли месяцы. Его постоянно что-то отвлекало, а войска защищали дороги и патрулировали рынки, возникшие за пределами военлагерей. А сейчас в его голове крутились вопросы Адолина, буквально придавливающие его к земле. Похоже, худшего времени для сражения не найти.

Нет, подумал он. Я должен сразиться. Победа во время стычки на плато поднимет дух армии, поможет опровергнуть слухи.

— Мы выступаем! — решился Далинар.

Некоторые офицеры восхищенно завопили — невероятное зрелище для обычно сдержанных алети.

— А ваш сын, светлорд? — спросил Телеб. Он слышал о размолвке между ними. Далинар сомневался, что во всех десяти лагерях найдется хоть один человек, чьи уши миновала эта весть.

— Пошлите за ним, — твердо сказал Далинар. Адолину, вероятно, это сражение нужно даже больше, чем самому Далинару.

Офицеры убежали поднимать армию.

В следующее мгновение появился оруженосец Далинара. Рога прозвучали всего несколько минут назад, но, после шести лет сражений, получив приказ, машина войны работала как часы. Снаружи донесся третий призыв рогов — призыв его солдат к сражению.

Оруженосец проверил сапоги — все ли шнурки туго затянуты — потом принес длинную, подбитую ватой куртку, и Далинар надел ее поверх мундира. Потом подошла очередь сабатонов — защиты для ног. Сабатоны полностью закрывали сапоги, а их жесткая подошва, казалось, липла к камню. Внутри они сверкали светом сапфиров, находившихся в зубчатых карманах.

Далинар вспомнил свое последнее видение. Сияющий, на оружии которого светятся глифы. Современные доспехи так не светятся. Могло его сознание создать подобную деталь? Или так было в жизни?

Нет времени на размышления, сказал он себе.

Еще юношей, в ходе самых первых сражений, он научился перед битвой забывать о всех опасениях и сомнениях. Воин должен быть сосредоточен. Вопросы Адолина подождут. Сейчас он не мог позволить себе неуверенность или сомнение в себе. Пришло время для Терновника.

Он шагнул в сабатоны, и ремни сами собой обвились вокруг сапог. Следующее — наколенники, прикрывшие колени и ноги, они надевались на сабатоны. Доспехи Осколков не походили на обычные латы, в которых стальные пластины соединялись при помощи кожаных ремешков. Они состояли из невероятно замысловатых небольших пластин, перекрывающихся и цепляющихся друг за друга; каждая пластина идеально подогнана к другой, без зазоров. Они почти не натирали и, казалось, были сделаны специально для Далинара.

Доспехи всегда нужно было надевать снизу вверх. Они были невероятно тяжелыми; если бы они не увеличивали силу человека, в них было бы невозможно передвигаться. Далинар стоял, пока оруженосец надел на него набедренник и прикрепил к поясу кулет и латную юбку, для защиты нижней части тела. Юбка, состоявшая из маленьких, скрепленных между собой звеньев, спускалась вплоть до колен.

— Светлорд, — сказал Телеб, подходя к нему. — Вы обдумали мою мысль о переносных мостах?

— Вы знаете, что я думаю об этих мостах, Телеб, — сказал Далинар. Оруженосец застегнул нагрудник и перешел к вэмбрейсам, защищавшим предплечья. Далинар почувствовал, как в него хлынула сила Доспехов.

— А если мы не будем использовать эти маленькие мосты для атаки? — предложил Телеб. — Только для того, чтобы добраться до плато?

— То есть нам все равно придется вести с собой запряженные чуллами мосты, чтобы преодолеть последнюю пропасть, — сказал Далинар. — Да, бригады мостовиков смогут двигаться быстрее, но придется ждать этих животных.

Телеб вздохнул.

Далинар подумал еще раз. Хороший офицер должен выполнять приказы даже тогда, когда не согласен с ними. Но хороший военачальник всегда пробует что-то новое и принимает правильные решения.

— Вы можете набрать и обучить одну бригаду мостовиков, — сказал Далинар. — Увидим. В этих гонках могут быть важными даже несколько минут.

Телеб улыбнулся.

— Благодарю вас, сэр.

Далинар махнул левой рукой, а оруженосец уже застегнул на правой руке латную перчатку. Он сжал кулак, крошечные пластинки идеально изогнулись. За правой перчаткой последовала левая, горже обняло шею, полдроны закрыли плечи, а шлем — голову. И последним оруженосец прикрепил к полдронам плащ.

Далинар глубоко вздохнул, чувствуя Дрожь перед предстоящей битвой. Он вышел из командного пункта, шагая жестко и твердо. Слуги и свита разбегались перед ним, освобождая путь. Надеть Доспехи Осколков после долгого перерыва — все равно что проснуться после беспокойного лихорадочного сна. Доспехи передали ему энергию и порыв, ему захотелось пробежаться по коридору и…

Почему нет?

Далинар бросился бежать. Телеб и остальные вскрикнули от изумления, но помчались вдогонку, стараясь не отстать. Далинар легко обогнал их, выскочил к воротам, прыгнул сквозь них и длинными шагами помчался дальше, к выходу из лагеря. Ликуя, он засмеялся, подпрыгнул в воздух и с такой силой ударился о землю, что раздробил под собой камень.

Далинар пронесся мимо казарм. На плане расположения батальона они были ориентированы по радиусам воображаемого круга, в центре которого находились плац и столовая. Его офицеры успели добраться только до верхней площадки лестницы и с изумлением глядели на него. С ними был Ринарин, в своем мундире, никогда не видевшем сражения; рукой он защищал глаза от солнечного света.

Далинару стало неловко.

Разве ты юнец, впервые почувствовавший вкус Доспехов? За работу. Хватит играть.

Перетом, командир пехоты, подошел к нему и отдал честь.

— Сегодня дежурят Второй и Третий батальоны, светлорд. Строятся для марша.

— Первый взвод мостовиков готов, светлорд, — доложил Хаварах, командовавший мостом, невысокий человек с примесью хердазианской крови, что было видно по его темным прозрачным ногтям, хотя он и не надевал искровик. — Я получил сообщение от Ашелема — рота лучников готова.

— Кавалерия? — спросил Далинар. — И где мой сын?

— Я здесь, отец, — ответил знакомый голос.

Адолин в Доспехах Осколков, выкрашенных в синие цвета дома Холин, проложил себе путь через толпу. Забрало было поднято, глаза горели. Встретив взгляд Далинара, он потупился.

Далинар поднял руку, прервав рапортующих о готовности офицеров. Он подошел к Адолину, и молодой человек поднял глаза, твердо встретив его взгляд.

— Ты сказал то, что должен был сказать, — сказал Далинар.

— И я не раскаиваюсь, что так поступил, — ответил Адолин. — Но я извиняюсь за то, как я это сделал и где. Больше такого не повторится.

Далинар кивнул; принято. У Адолина, похоже, как будто гора с плеч свалилась. Далинар повернулся к своим офицерам. Через несколько мгновений он и Адолин уже вели всю группу на площадку для построений. По дороге Далинар заметил, что Адолин махнул рукой молодой девушке, одетой в красное платье и с очень сложной прической на голове.

— Это… э…

— Малаша? — подсказал Адолин.

— Да.

— Весьма приятная.

— По большей части, хотя иногда ноет. Например, сегодня она обиделась, что я не беру ее с собой.

— Она хотела посмотреть на битву?

Адолин пожал плечами.

— Она любопытна.

Далинар ничего не сказал. Сражения — дело мужчин. Женщина, которая стремится побывать на поле боя, — все равно что мужчина, желающий научиться читать. Неестественно.

Впереди на площадке для построений выстраивались батальоны, и к Далинару подбежал приземистый офицер с длинными рыжими усами; на его черной голове алети резко выделялась прядь рыжих волос. Иламар, командующий кавалерией.

— Светлорд, — отрапортовал он. — Извиняюсь за задержку. Кавалерия готова.

— Тогда вперед, — сказал Далинар. — Все ряды…

— Светлорд! — прервал его голос.

Далинар повернулся, к нему подбежал один из его гонцов, темноглазый человек в кожаной одежде, с синими повязками на руках. Он отдал честь.

— Светлорд Садеас просит разрешения войти в лагерь.

Далинар посмотрел на сына. Лицо Адолина помрачнело.

— Он говорит, что королевский приказ дает ему такое право, — добавил гонец.

— Впустить, — приказал Далинар.

— Да, светлорд. — Гонец повернулся и ушел вместе с одним из младших офицеров, Морателем. Садеаса встретят и будут сопровождать светлоглазые, как и подобает ему по рангу. Впрочем, Морател был самым младшим офицером из свиты; любой поймет, почему Далинар отправил именно его.

— И что на этот раз хочет Садеас? — тихо спросил Далинар у Адолина.

— Нашей крови. Желательно теплой, с глотком таллиевого бренди.

Далинар скривился, и они оба поторопились к солдатам. Люди стояли в предчувствии сражения, копья высоко подняты. Темноглазые офицеры стояли рядом с ними, с боевыми топорами на плечах. Перед отрядом стояли чуллы, запряженные в огромные передвижные мосты. Они пыхтели и били по камню ногами.

Конюхи держали наготове Кавалера и белого жеребца Адолина по кличке Чистокровный. Впрочем, ришадиумам конюхи не требовались. Как-то раз Кавалер сам вырвался из стойла и прискакал на площадку для построений, потому что его конюх замешкался. Далинар погладил черного жеребца по шее и прыгнул в седло.

Оглядев войска, он поднял руку, чтобы дать команду. Однако тут же заметил группу всадников, направлявшихся к нему; впереди скакал человек в темно-красных Доспехах Осколков. Садеас.

Далинар подавил в себе вздох и, приказав начать движение, сам остался ждать кронпринца информации. Подъехал Адолин и посмотрел на Далинара так, как если бы хотел сказать: «Не беспокойся. Я себя сдержу».

Садеас, как всегда, был одет по последней моде, доспехи блестели. В последнее время его шлем украшали самые различные металлические узоры. На этот раз он надел стилизованные солнечные лучи, с которыми шлем стал напоминать корону.

— Светлорд Садеас, — сказал Далинар. — Неподходящее время для расследования.

— Увы, — сказал Садеас, подъезжая к нему. — Его Величество с нетерпением ждет ответов, и я не могу остановить расследование, даже ради атаки на плато. Мне надо поговорить с некоторыми из ваших солдат. Я сделаю это по дороге.

— Вы хотите поехать с нами?

— Почему нет? Я не задержу вас. — Он посмотрел на чулл, которые неторопливо двинулись вперед, таща за собой неповоротливые мосты. — Даже если бы я решил ползти, я бы все равно не задержал вас.

— Солдаты должны сосредоточиться на предстоящей битве, светлорд, — сказал Адолин. — Не следует их отвлекать.

— Воля короля должна быть выполнена, — сказал Садеас, пожимая плечами, даже не глядя на Адолина. — Мне нужно показать королевский приказ? Безусловно, вы не собираетесь запрещать мне.

Далинар изучал своего бывшего друга, глядя в глаза и пытаясь увидеть за ними его душу. Садеасу не хватало характерной усмешки, которую он обычно надевал, радуясь развитию очередной интриги. Неужели он сообразил, что Далинар умеет читать его эмоции и решил их замаскировать?

— Не нужно ничего показывать, Садеас. Мои люди в вашем распоряжении. Попросите, если вам что-нибудь потребуется. Адолин, за мной.

Далинар повернул Кавалера и поскакал к передней линии марширующей армии. Адолин неохотно последовал за ним, и Садеас, со своей свитой, остался сзади.

Начался длинный марш. Эти постоянные мосты поддерживал Далинар, их охраняли его солдаты, и они связывали плато, которые он контролировал. Всю дорогу Садеас ехал рядом с двухтысячной колонной, время от времени посылая своих офицеров и выхватывая человека из линии.

Далинар же во время поездки мысленно настраивался на предстоящее сражение. Он поговорил с офицерами о плане плато, получил доклад о скальном демоне, собиравшемся окуклиться, и послал вперед разведчиков для наблюдения за паршенди. Разведчики несли с собой длинные шесты, при помощи которых прыгали с плато на плато без всяких мостов.

Наконец армия Далинара перешла последний постоянный мост; начиная с этого момента, им приходилось ждать, пока чуллы не подтащат мост к очередной пропасти. Большие неуклюжие сооружения напоминали осадные башни с огромными колесами; броня защищала ту часть, которую толкали солдаты. У пропасти чулл распрягали, башню толкали вперед до края пропасти и опускали мост. Установив мост, от него отцепляли башню, которую перевозили на ту сторону. Там ее подцепляли опять, поднимали мост и запрягали чулл.

Очень медленный процесс. Сидя на Кавалере и поглаживая пальцами кожаное седло, Далинар смотрел, как устанавливали мост через первую расщелину. Быть может, Телеб прав. Быть может, они могут использовать легкие, более подвижные мосты, чтобы пересечь все пропасти, кроме последней, а этот осадный мост оставить для последнего плато?

Рядом зацокали подковы, кто-то из колонны подъехал к нему. Далинар повернулся, ожидая увидеть Адолина, но обнаружил Садеаса.

Почему Садеас так стремился стать кронпринцем информации? Почему он вцепился в дело о лопнувшем ремне? Неужели он решил сотворить какое-нибудь фальшивое доказательство вины Далинара?

Видения сказали мне доверять ему, твердо сказал себе Далинар. Постепенно он все меньше и меньше доверял видениям. До какой опасной границы он осмелится дойти?

— Ваши солдаты слишком преданы вам, — сказал Садеас.

— Преданность — первый урок, который они должны усвоить, — ответил Далинар. — Я бы обеспокоился, если бы они еще не выучили его.

Садеас вздохнул.

— Далинар, ну почему вы всегда так лицемерны?

Далинар не ответил.

— Даже удивительно, как полководец влияет на своих людей, — сказал Садеас. — Многие из них просто маленькие копии вас. Крепко завязанный клубок эмоций, а под давлением становятся еще тверже. Они уверены в себе, с одной стороны, и терзаются сомнениями с другой.

Далинар сжал зубы.

Садеас, в какие игры ты играешь?

Садеас улыбнулся и, наклонившись к Далинару, тихо спросил:

— Вам очень хочется заткнуть мне рот, а? Даже в молодости вы ненавидели тех, кто намекал, что вы не уверены в себе. И тогда ваша досада часто кончалась тем, что по камням катилась чья-то голова, и даже не одна.

— Я убил многих из тех, кто не заслужил смерть, — сказал Далинар. — Человек не должен терять голову только потому, что слишком много выпил.

— Возможно, — беспечно сказал Садеас. — Но сейчас вы не даете, как раньше, выйти наружу вашему желанию. Разве оно не гремит внутри вас, как большой барабан в тесной комнате? Желание бить, крушить, рвать на куски?

— Да, — сказал Далинар.

Похоже, признание удивило Садеаса.

— А Дрожь, Далинар? Вы все еще испытываете Дрожь?

Мужчины не часто говорили о Дрожи, удовольствии и радости от битвы. Это было личное дело каждого.

— Я чувствую все, о чем вы говорили, Садеас, — сказал Далинар, глядя вперед. — Но я не всегда даю желаниям выйти наружу. Человек сам устанавливает границы своих эмоций. Я считаю, что контроль над ними — критерий настоящей силы. Только у мертвых нет чувств, но только дети действуют под влиянием каждого чувства.

— Здесь попахивает цитатой. Из маленькой книги Гавилара о добродетели, верно?

— Да.

— И вас совсем не волнует, что Сияющие предали нас?

— Легенды. Измена произошла очень давно, еще в сумрачные времена. Что на самом деле сделали Сияющие? Почему они это сделали? Мы не знаем.

— Мы знаем вполне достаточно. С помощью изощренных трюков они делали вид, что обладают огромной силой, и утверждали, будто выполняют свое «святое призвание». Когда их обман открылся, они бежали.

— Они не лгали и действительно обладали огромной силой.

— Ой ли? — озадаченно сказал Садеас. — Откуда вы знаете? Разве не вы сказали, что все это происходило в сумрачные времена? Если Сияющие действительно обладали такой чудесной силой, почему никто не смог повторить их достижения? Куда делось их невероятное искусство?

— Не знаю, — тихо ответил Далинар. — Возможно, мы его не заслужили.

Садеас фыркнул, и Далинар пожалел, что не прикусил язык. Единственное, что может подтвердить его слова, — видения. И, тем не менее, когда Садеас что-то принижает, ему инстинктивно хочется за это вступиться.

Немедленно прекратить этот спор! Мне надо сосредоточиться на битве.

— Садеас, — сказал он, решив сменить тему. — Нам нужно поработать, чтобы объединить военлагеря. Теперь, когда вы стали кронпринцем информации, я нуждаюсь в вашей помощи.

— Чтобы сделать что?

— То, что необходимо сделать. Ради Алеткара.

— И это в точности то, что я делаю, старый друг, — ответил Садеас. — Мщу. Убиваю паршенди. Зарабатываю славу и богатство для нашего королевства. И для Алеткара будет лучше всего, если вы перестанете проводить так много времени в лагере и говорить о том, чтобы убежать отсюда, как трусы. Самое лучшее, что вы можете сделать для Алеткара, — опять действовать как мужчина.

— Хватит, Садеас! — сказал Далинар, громче, чем собирался. — Я дал вам возможность проводить ваше расследование, а не насмехаться надо мной!

Садеас фыркнул.

— Эта книга разрушила Гавилара. Сейчас она делает то же самое с вами. Вы слушаете эти истории и забиваете голову ее глупыми идеями. Никто и никогда не жил так, как требует Кодекс.

— Ба! — сказал Далинар и повернул Кавалера. — Сегодня у меня нет времени на ваши насмешки.

И он пустил жеребца рысью, разгневанный на Садеаса, но еще более злой на себя, что не выдержал и вспылил. Он пересек мост, обдумывая слова кронпринца информации. И обнаружил, что вспоминает день, когда стоял с братом у Невозможного Водопада в Холинаре.

«Сейчас все по-иному, — тогда сказал Гавилар. — Я смотрю на этот мир иначе, чем раньше. Хотел бы я показать тебе, что я имею в виду».

До его смерти оставалось три дня.

* * *

Десять ударов сердца.

Далинар закрыл глаза, глубоко вздохнул и выдохнул — медленно, спокойно; они готовились к сражению за осадным мостом. Забыть Садеаса. Забыть видения. Забыть страхи и заботы. Сфокусироваться на ударах сердца.

Недалеко от него чуллы скрипели по камню твердыми, защищенными панцирем ногами. Ветер дул в лицо, пахло сыростью. Здесь всегда мокро, на этих сырых штормземлях.

Солдаты скрипели латами, потрескивали ремни. Далинар поднял голову к небу, сердце стучало молотом в груди. Блестящее белое солнце запятнало веки красным.

Люди двигались, ругались, проверяли тетивы и мечи в ножнах. Он мог чувствовать их напряжение и беспокойство, смешанное с возбуждением. Из земли показались спрены предчувствия, узкие ленты, один конец которых был соединен с камнем, а второй вился в воздухе. Среди них бурлило несколько спренов страха.

— Готов? — тихо спросил Далинар. В нем поднималась Дрожь.

— Да, — нетерпеливо ответил Адолин.

— Ты никогда не жаловался на то, как мы атакуем, — сказал Далинар, все еще не открывая глаза. — Ты никогда не противился моему решению.

— Это лучший способ. Они, кстати, и мои люди тоже. Что за смысл быть Носителем Осколков, если мы не можем возглавить атаку?

Десятый удар сердца. Далинар всегда слышал удары, когда призывал Клинок, независимо от того, как шумел мир кругом. Чем быстрее билось сердце, чем больше был нужен Клинок, тем скорее он появлялся. Никто не знал, так ли задумали древние мастера, или это особенность природы Клинка.

В руку лег знакомый вес Носителя Присяги.

— Вперед, — рявкнул Далинар, открывая глаза. Он опустил забрало, Адолин сделал то же, шлем запечатался и стал полупрозрачным, из его боков полился Штормсвет. Они оба вырвались из-за массивного моста — по одному Носителю Осколков с каждой стороны, один синий, второй сине-серый.

Далинар несся по каменистой земле, внутри него стучала энергия оружия, в одном ритме двигались руки и ноги. Паршенди, стоявшие на коленях по другую сторону пропасти, выпустили волну стрел. Далинар держал левую руку перед глазной прорезью; стрелы бились о нее, металл скрипел, древки ломались. Как будто бежишь сквозь сильный град.

Справа донесся приглушенный шлемом боевой клич Адолина. Они добежали до края пропасти, и Далинар опустил руку, не обращая внимания на обстрел. Ему надо было оценить ширину пропасти. Несколько футов. Он добежал до края пропасти, волна энергии Доспехов полилась в него.

Они прыгнули.

На мгновение они зависли над чернильно-черной пропастью, плащ трепетал за его спиной, стрелы свистели вокруг. Он вспомнил летающего Сияющего из последнего видения. Но в этом полете не было ничего мистического, обычный усиленный Доспехами прыжок. Далинар перелетел расщелину и приземлился на землю с другой стороны, махнув Клинком сверху вниз и убив трех паршенди одним ударом.

Они упали, их глаза вспыхнули и задымились. Он опять взмахнул Клинком. В воздух взлетели отрубленные куски оружия и доспехов. Как всегда, Клинок разрубал неодушевленное, но расплывался, проходя через плоть, как бы превращаясь в туман.

Клинок настолько легко разрубал плоть и сталь, что иногда Далинар чувствовал себя так, как если бы рассекал чистый дым. В движении Клинок не мог застрять в щели или остановиться под весом того, что рубил.

Далинар закрутился, прочерчивая линию смерти. Клинок проходил через тела паршенди, и они, выпустив облачко дыма, сыпались на землю. Он ударил ногой, освобождая землю, — трупы полетели в лица паршенди, стоявших рядом. Еще несколько ударов ноги, еще несколько летящих тел — усиленный Доспехами удар легко посылал мертвое тело на тридцать футов — и земля вокруг него очистилась.

Адолин ударился о землю в нескольких футах от него, прокрутился и принял стойку ветра. Он толкнул плечом группу лучников, отбросив их назад, а некоторых даже сбросив в пропасть. Потом, перехватив меч обеими руками, нанес первый удар, убив сразу шестерых.

Паршенди пели, в бородах многих из них сверкали маленькие неограненные драгоценные камни. Паршенди всегда пели, сражаясь. Сейчас мотив их боевой песни изменился, они побросали луки, схватили топоры, мечи и булавы и атаковали двух Носителей Осколков.

Далинар встал недалеко от Адолина так, чтобы сын прикрывал незащищенные его места, но не слишком близко. Оба Носителя Осколков сражались, не отходя от края пропасти, а паршенди отчаянно пытались задавить их числом и столкнуть вниз. Далинар и Адолин были одни, без почетной гвардии. А падение с этой высоты безусловно убило бы любого человека, даже в Доспехах.

В Далинаре играла Дрожь, такая сладкая. Он ударом ноги отбросил очередной труп, хотя места хватало. Они давно заметили, что паршенди приходят в ярость, когда двигают их мертвых. Он отбросил еще одно тело и стал насмехаться над ними, побуждая идти вперед и сражаться парами, как они часто делали.

Он перерезал очередную группу, которая пела злыми голосами о том, что он сделал с их мертвыми. Адолин неподалеку начал укладывать на землю ударами кулака тех паршенди, которые подходили слишком близко; он постоянно менял тактику, держа Клинок то одной, то двумя руками. Трупы паршенди только и летали в воздухе, удары его кулака крушили кости и оружие, оранжевая кровь паршенди заливала землю. В следующее мгновение Адолин уже рубил мечом, отбрасывая трупы ногами.

Дрожь поглотила Далинара, давая ему силу, энергию и внимание. Только слава победителя делает человека великим. Слишком долго он не сражался. Теперь он это ясно видит. Они должны атаковать с еще большей силой, завладеть еще большим числом плато, добыть много гемсердец.

Он не Далинар, он — Терновник. Он — стихия, которую никто не может остановить. Он — сама смерть. Он…

И тут он почувствовал сильнейшее отвращение, тошноту, настолько сильную, что стал задыхаться. Он поскользнулся, частично из-за лужи крови, а частично из-за внезапной слабости в коленях.

Трупы перед ним стали отвратительным, кошмарным зрелищем. Сгоревшие глаза, похожие на погасшие угли. Сломанные тела. Кости, разлетевшиеся под ударами Адолина. Разбитые черепа, повсюду кровь, мозги и внутренности. Кровавая резня. Дрожь исчезла.

Как люди могут наслаждаться таким?

Паршенди хлынули к нему. В мгновение ока Адолин оказался перед ним, действуя мечом так искусно, как ни один из тех, кого знал Далинар. Этот парень настоящий гений Клинка, художник, рисующий мечом. Паршенди пришлось отступить. Далинар тряхнул головой и опять встал в стойку.

Он заставил себя сражаться и, когда Дрожь опять начала подниматься, нерешительно принял ее в себя. Странная слабость растаяла, его боевые рефлексы опять заработали. Он ввинтился в толпу наступающих паршенди, поражая их широкими, мощными ударами.

Ему нужна эта победа. Для него, для Адолина, для его людей. Почему он так напуган? Паршенди убили Гавилара. У него есть право убивать их.

Он — солдат. Его дело — сражаться. И он хорошо делает свое дело.

Наступающий отряд паршенди рассыпался, встретившись с его атакой, и отступил к их основной армии, где торопливо перестроился. Далинар шагнул назад и обнаружил, что глядит на трупы с выжженными глазами, усеявшими все вокруг. От некоторых из них еще поднимался дым.

Тошнота вернулась.

Нужно мгновение, чтобы отнять жизнь. Носитель Осколков — воплощенное разрушение, самое могущественное оружие на поле боя.

«Когда-то это оружие защищало», прошептал голос внутри него.

В нескольких футах от него на землю упали три моста, и в следующее мгновение по ним хлынула кавалерия во главе с невысоким Аламаром. Несколько танцующих спренов ветра пронеслись мимо, почти невидимые. Адолин позвал своего коня, но Далинар все еще стоял, глядя на мертвых. Кровь паршенди была оранжевой и пахла плесенью. Тем не менее их лица — мраморные, черные или белые с красным — выглядели так по-человечески. Далинара выращивала няня-паршмен.

«Жизнь перед смертью».

Чей это голос?

Он посмотрел на другую сторону расщелины, где Садеас — вне досягаемости полета стрелы! — сидел со своей свитой. Далинар почувствовал неодобрение даже в позе своего бывшего друга. Далинар и Адолин перепрыгнули пропасть, рискуя собой. Атака в духе Садеаса стоила бы многих жизней. Но сколько солдат потеряла бы армия Далинара, если бы одного из Носителей Осколков столкнули в пропасть?

Кавалер пересек мост вместе с солдатами, громко приветствовавшими ришадиума, и остановился около Далинара, который взял его поводья. Он должен действовать, прямо сейчас. Его люди сражаются и умирают, не время сожалеть или размышлять.

Далинар легко прыгнул в седло. Потом, высоко подняв Клинок, кинулся в битву, мстить за своих людей. Да, Сияющие сражались не за это. Но по меньшей мере хоть какое-то оправдание.

* * *

Они победили.

Далинар предоставил Адолину честь добыть гемсердце. Пятнадцатифутовая куколка, похожая на огромную продолговатую камнепочку, лежала на неровной каменистой земле, соединенная с ней чем-то вроде крэма. Вокруг валялись тела — людские и паршенди. Паршенди пытались быстро вынуть сердце и убежать, но успели сделать только несколько трещин в раковине.

Вокруг куколки сражались яростнее всего. Далинар оперся спиной о каменную полку и снял шлем, подставив потную голову холодному ветру. Солнце стояло высоко над головой; битва длилась не меньше двух часов.

Адолин, работая Клинком осторожно и умело, прорезал раковину в нескольких местах, далеких от гемсердца. Потом погрузил Клинок внутрь, убивая закуклившееся животное и не касаясь гемсердца.

Куколка умерла. Теперь Клинок мог резать ее, и Адолин начал срезать плоть. Хлынул фиолетовый ихор, а он все резал и резал, пробираясь к сердцу. Наконец он вынул его, и солдаты разразились радостными криками, спрены славы затрепетали над всей армией, как сотни светящихся сфер.

Далинар обнаружил, что идет прочь, держа шлем в левой руке. Он пересек поле боя, проходя мимо хирургов, помогавших раненым, и специальных команд, переносивших тела к мостам. Для них были заранее приготовлены повозки и чуллы — мертвые будут сожжены в лагере, как и подобает.

Трупов паршенди было намного больше. Сейчас, глядя на них, он не испытывал ни отвращения, ни волнения. Только усталость.

Он участвовал в дюжинах, нет, в сотнях сражений. И никогда прежде не чувствовал то, что сегодня. Отвращение отвлекло его и могло убить. В битве размышлять некогда — ты должен сосредоточиться на работе.

Всю битву Дрожь то приходила, то уходила, и он не сражался даже наполовину так хорошо, как когда-то. Это сражение должно было принести ясность, но еще больше все запутало.

Кровь предков, подумал он, поднимаясь на верхушку маленького каменного холма. Что со мной происходит?

Сегодняшняя слабость казалась последним, самым могущественным доводом, подтверждающим слова Адолина — и, что там скрывать, многих других, — о нем. Он стоял на вершине холмика, глядя на восток, в сторону Источника. Он часто глядел в ту сторону. Почему? Что там…

Он застыл, заметив группу паршенди на соседнем плато. Его разведчики осторожно следили за ними; это была та самая армия, которую отогнали люди Далинара. Хотя сегодня они убили множество паршенди, еще больше убежало, осознав, что битва проиграна. Паршенди понимали, что такое стратегическое отступление, — и это было одной из основных причин, приведших к столь долгой войне.

Их армия стояла рядами, разбившись парами. Впереди стоял командир, большой паршенди в сияющей броне. Носитель Осколков. Даже на расстоянии была видна разница между ним и обычными воинами.

Во время битвы его здесь не было. Почему он появился? И почему так поздно?

Вооруженная фигура повернулась, за ней все остальные паршенди, прыгнула через пропасть и понеслась к их невидимым убежищам в центре Равнин.

Глава двадцать седьмая Дежурство в расщелинах

Если мои слова имеют для тебя хоть какой-нибудь смысл, ты, скорее всего, отзовешь их. Или, может быть, поразишь меня и попросишь их сделать что-нибудь полезное, хотя бы раз.

Каладин вошел в лавку аптекаря, дверь с грохотом захлопнулась за ним. Как и раньше, старик сделал вид, что еле движется, и нащупывал себе дорогу палкой, пока не увидел Каладина. Только тогда он выпрямился.

— А. Это ты.

Два долгих дня. Днем они работали и тренировались — Тефт и Камень присоединились к нему, — а вечерами шли к первой расщелине, вынимали тростник из потайного места и часами выдавливали молочко. В последний вечер Газ видел, как они спускаются туда, и, безусловно, что-то заподозрил, но с этим пришлось смириться.

Сегодня Четвертый Мост бежал. К счастью, они прибыли на плато раньше паршенди, и ни один мостовик из всех бригад не погиб. Регулярным войскам алети, однако, пришлось несладко. В конце концов алети отступили, не выдержав атаки паршенди, и мостовикам пришлось прокладывать дорогу усталым и разозленным поражением солдатам.

Глаза Каладина туманила усталость; сегодня он допоздна работал с тростниками. Живот громко бурчал, не получая достаточной еды, — он делил свою порцию с двумя ранеными. Ничего, сегодня все должно закончиться. Аптекарь вернулся к прилавку, и Каладин тоже подошел к нему. В комнату метнулась Сил, маленькая светящаяся ленточка превратилась в женщину, перевернулась, как акробат, в воздухе и приземлилась на стол, одним плавным движением.

— Что тебе надо? — спросил аптекарь. — Еще бинтов? Ну, я могу…

Он замолчал, когда Каладин хлопнул по столу бутылкой из-под ликера. Горлышко, хотя и обломанное, было заткнуто пробкой. Каладин вытащил ее, открыв молочно-белый сок черного василька. Он принес первую из тех, которую использовал для лечения Лейтена, Даббида и Хоббера.

— Что это? — спросил аптекарь, поправляя очки и наклоняясь вперед. — Хочешь выпить со мной? Но я не пью. Живот, знаешь ли.

— Это не ликер. Сок черного василька. Ты сказал, что он очень дорогой. Ну, сколько ты мне за него дашь?

Аптекарь мигнул, наклонился ближе и понюхал жидкость.

— Где ты это взял?

— Выжал из тростника, растущего рядом с лагерем.

Аптекарь помрачнел и пожал плечами.

— Почти ничего не стоит.

Что?

— Дикие тростники недостаточно сильны. — Аптекарь поставил пробку на место. Сильный порыв ветра ударил по зданию, застучал в дверь, наполнил воздух запахом порошков и жидкостей из коробок и бутылочек. — Практически бесполезны. Я дам тебе за него две чистмарки, и это очень щедро. Мне надо будет очистить сок, и я получу в лучшем случае пару столовых ложек.

Две марки, с отчаянием подумал Каладин. Три дня работы, они все трое замотались и мало спали. И все это ради зарплаты за пару дней?

Но нет. Сок работал на ране Лейтена, спрены горячки улетели, инфекция отступила. Каладин, сузив глаза, глядел, как аптекарь вынул из денежного мешочка две сферы и поставил их на стол. Как и многие другие, эти были слегка сплющены с одной стороны и не могли укатиться.

— На самом деле, — сказал аптекарь, потирая подбородок, — я могу дать тебе три. — Он добавил еще одну марку. — Только чтобы не видеть тебя несчастным.

— Каладин, — сказала Сил, изучая аптекаря. — Он нервничает. Я думаю, он врет!

— Знаю, — ответил Каладин.

— Что? — сказал аптекарь. — Если ты знал, что они бесполезны, почему потратил на них так много сил? — Он потянулся за бутылкой.

Каладин поймал его руку.

— Знаешь, мы получали две и даже больше капель из каждого стебля.

Аптекарь помрачнел.

— В последний раз, — сказал Каладин, — ты мне сказал, что я буду счастлив, если выдавлю из стебля хотя бы одну каплю. И еще ты сказал, что именно поэтому сок черного василька так дорог. И ты ничего не сказал о том, что «дикие» растения слабее.

— Ну, я же не думал, что ты отправишься собирать их… — Он замолчал, когда Каладин посмотрел ему в глаза.

— А военные не знают, верно? — спросил Каладин. — Они понятия не имеют о том, насколько ценны эти растения, там, снаружи. Ты собираешь их, продаешь сок и срываешь куш, потому что армии нужно очень много антисептика.

Старик выругался и отдернул руку.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

Каладин взял бутылку.

— А если я пойду в палатку хирургов и расскажу им, где я ее взял?

— Они заберут ее у тебя! — раздраженно крикнул аптекарь. — Не будь дураком, парень, у тебя на лбу метка раба. Они решат, что ты ее украл.

Каладин шевельнулся, собираясь уходить.

— Я дам тебе небесную марку, — сказал аптекарь. — Это половина того, что я возьму за нее с военных.

Каладин повернулся.

— Ты берешь с них две небесные марки за то, что собираешь два дня?

— Не только я. — Аптекарь хмуро посмотрел на Каладина. — Каждый аптекарь берет столько же. Мы все вместе договорились брать справедливую цену.

— Как такое может быть справедливой ценой?

— Мы должны жить здесь, в этой забытой Всемогущим стране! Нужны деньги, чтобы начать дело, поддерживать себя и еще нанимать охрану.

Он пошарил в мешочке и вытащил оттуда сферу, сиявшую ярким синим светом. Сапфировая сфера стоила в двадцать пять раз больше бриллиантовой. Каладин получал одну бриллиантовую марку в день, значит, небесная сфера — его зарплата за полмесяца. Конечно, обычный темноглазый солдат получал пять чистмарок в день, и для него это была зарплата за неделю.

Когда-то небесная сфера не казалась Каладину большими деньгами. Теперь это было состояние. И все-таки он колебался.

— Я должен разоблачить вас. Из-за вас люди умирают.

— Нет, не умирают, — возразил аптекарь. — У кронпринцев хватает денег, учитывая то, что они делают на плато. Мы продаем им бутылки с соком по первому требованию. Разоблачив нас, ты добьешься только того, что монстры вроде Садеаса еще туже набьют свои карманы!

Аптекарь обильно вспотел. Каладин угрожал полностью уничтожить его бизнес на Разрушенных Равнинах. Учитывая то, сколько денег он зарабатывал соком, это могло быть очень опасно. Людей убивали за меньшие тайны.

— Наполнить мои карманы или карманы светлорда? — сказал Каладин. — Боюсь, с такой логикой я не могу спорить. — Он поставил бутылку на прилавок. — Хорошо, по рукам, но добавь мне немного бинтов.

— Отлично, — сказал аптекарь, расслабившись. — Но держись подальше от моих тростников. Я вообще поражен, что ты неподалеку нашел столько. Моим рабочим добывать их все труднее и труднее.

У них же нет спрена воздуха, который указывает им место, подумал Каладин.

— Тогда почему ты хочешь обобрать меня? Я мог бы достать для тебя еще.

— Да, — сказал аптекарь, — но…

— Тебе дешевле сделать это самому, — договорил за него Каладин, наклонившись вперед. — Но смотри, так ты останешься чистым и незапятнанным. Я поставляю тебе сок, небесная марка за бутылку. Даже если светлоглазые узнают настоящую цену за сок, ты заявишь, что вообще ничего не знаешь, — какой-то мостовик продал тебе сок, и ты перепродал его армии, добавив необходимые издержки.

Вот это, похоже, подействовало.

— Да, похоже, мне лучше не задавать тебе лишних вопросов. Твой бизнес, молодой человек. Действительно твой бизнес… — Он зашаркал в заднюю комнату и вернулся с ящиком бинтов. Каладин взял и, не говоря ни слова, вышел из лавки на послеполуденное солнце.

— Неужели ты не беспокоишься? — спросила Сил, летя рядом с его головой. — Если Газ узнает, он может тебе навредить.

— И что еще они могут сделать мне? — спросил Каладин. — И очень сомневаюсь, что за такое вешают.

Она поглядела назад, став облачком со слабым намеком на женские формы.

— Я не могу решить, бесчестно это или нет.

— Это не бесчестно, это бизнес. — Он состроил гримасу. — Зерно лависа продают таким же способом. Фермеры выращивают его и за жалкие гроши продают купцам, которые везут в города и продают другим купцам, а те уже продают его горожанам, раза в четыре-пять дороже первоначальной цены.

— Почему тебя это так волнует? — спросила Сил, пока они огибали группу солдат, один из которых запустил косточкой палафрукта в голову Каладина. Солдаты зареготали.

Каладин потер висок.

— Я все еще чувствую странные сомнения, когда говорят о том, что за лечение надо брать деньги. Мой отец говорил, что надо лечить бесплатно.

— Значит, он очень благородный человек.

— И что это ему дало?

Конечно, кстати, Каладин ничем не лучше. В первые дни рабства он отдал бы все за возможность ходить вот так свободно, как сейчас. Армия охраняла периметр, но если он нашел возможность проскользнуть за его границы для сбора черных васильков, наверное, он найдет и возможность улизнуть.

А имея сапфировую марку, он перебьется первое время. Да, на лбу метка раба, но достаточно быстро, хотя и болезненно, поработать ножом, и она превратится в «боевой шрам». Он мог говорить и сражаться как солдат, так что этому могли поверить. Его могли принять за дезертира, но это можно пережить.

Таков был его план в последние месяцы рабства, но у него ни разу не получилось скрыться. Нужны были деньги, чтобы уехать достаточно далеко от того места, где его знали. Деньги, чтобы снять жилье в бедной части города, где никто не будет задавать вопросов, пока он будет залечивать свою рану.

Вдобавок всегда были другие. И он бежал, пытаясь вытащить с собой как можно больше рабов. И каждый раз попадался. Снова и снова.

— Каладин? — спросила Сил, сидевшая на плече. — Ты выглядишь очень серьезным. О чем ты думаешь?

— Спрашиваю себя, могу ли убежать из этого штормового лагеря и начать новую жизнь.

Сил какое-то время молчала.

— Жить здесь тяжело, — наконец сказала она. — Не знаю, сможет ли кто-нибудь обвинить тебя.

Камень, подумал Каладин. И Тефт.

Они работали ради этого сока, не зная, сколько он стоит. Они думали, что работают ради раненых. Сбежав, он предаст их. И бросит всю бригаду.

Вали отсюда, дурак, кричал себе Каладин. Ты не спасешь мостовиков. Как ты не спас Тьена. Беги!

— И тогда что? — прошептал он.

Она повернулась к нему.

— Что?

Если он сбежит, что хорошего он сможет сделать? Будет жить, горбатясь где-нибудь в городских трущобах? Нет.

Он не может бросить их. Он никогда не мог бросить тех, кто нуждался в нем. Он должен защитить их. Должен.

Ради Тьена. И ради себя.

* * *

— Расщелины, — сказал Газ, сплевывая. Слюна была черной, из-за растения джамма, которое он жевал.

— Почему? — Каладин, вернувшись после продажи черного василька, обнаружил, что Газ изменил график работ Четвертого Моста. Сегодня они не должны были бежать с мостом — вчерашний забег освободил их. Вместо этого предполагалось, что их пошлют в кузницу Садеаса, перетаскивать бруски металла и другие материалы.

Звучало страшно, но на самом деле работа в кузнице была одной из самых легких работ. Кузнецы не нуждались в чужих руках. Неуклюжие мостовики нужны были им только на всякий случай. Во время смены в кузнице большую часть времени мостовики спокойно лежали.

Газ, стоя в лучах полуденного солнца, сказал Каладину:

— Смотри, однажды ты заставил меня задуматься. Никого не озаботит, если Четвертый Мост получит работу не в очередь. Все ненавидят дежурить в расщелинах. Вот я и решил, что ты не будешь возражать.

— И сколько они заплатили тебе? — спросил Каладин, шагнув вперед.

— Шторм тебя побери, — опять сплюнул Газ. — Остальные обижены на тебя. Им будет приятно видеть, как твоя бригада заплатит за то, что ты сделал.

— Спас людей?

Газ пожал плечами.

— Все знают, что ты нарушил правила, притащил этих людей обратно. Если бы остальные поступали так же, каждый барак наполнился бы умирающими еще до конца подветренной части месяца!

— Они люди, Газ. И бараки не наполнены ранеными только потому, что мы оставляем их умирать.

— Они умрут в любом случае.

— Увидим.

Газ, сузив глаза, внимательно посмотрел на Каладина. Похоже, он подозревал, что Каладин каким-то образом обманул его, взявшись за работу по сбору камней. А еще раньше он, по всей видимости, спустился к расщелине, пытаясь понять, что там делали Каладин и двое остальных.

Проклятье! подумал Каладин. Он-то решил, что достаточно запугал Газа.

— Мы пойдем, — рявкнул Каладин, отворачиваясь и шагая прочь. — Но на этот раз я не собираюсь держать язык за зубами. Мои люди узнают, что это сделал ты.

— Прекрасно, — крикнул ему вслед Газ. А потом пробурчал себе под нос: — Может быть, мне повезет, и скальный демон сожрет тебя с твоей проклятой штормом бригадой.

* * *

Дежурство в расщелинах. Большинство мостовиков предпочитало целый день таскать камни, чем работать в расщелинах.

С незажженным масляным факелом, привязанным к спине, Каладин лез вниз по ненадежной веревочной лестнице. В этом месте пропасть была совсем не глубокой, всего пятьдесят футов, но этого вполне хватало, чтобы перенестись в другой мир. Мир, в котором единственный природный свет приходит только из щели, находящейся высоко в небе. Мир, где мокро даже в самые жаркие дни. Мир, заполненный мхом, грибами и сильными растениями, выживающими даже в вечно тусклом свете.

Ближе ко дну расщелина расширялась: вероятно, результат работы сверхштормов. Они обрушивали вниз огромные потоки воды; быть застигнутым внизу сверхштормом означало верную смерть. Отложения крэма образовали на дне гладкую дорожку, которая поднималась или опускалась в зависимости от эрозии камня, находящегося под ней. В некоторых местах расстояние от дна до края плато не превышало сорока футов. В большинстве случаев, однако, оно было больше ста.

Каладин спрыгнул с лестницы, пролетел несколько футов и с плеском приземлился в грязную лужу. При помощи огнива и кремня он зажег факел, поднял его как можно выше и посмотрел вдоль темной щели.

Стены заросли скользким темно-зеленым мхом, несколько тонких лоз неизвестных ему растений тянулись вниз со скальных полок. Осколки костей, куски древесины и клочки одежды лежали в грязи или были воткнуты в трещины.

Рядом с ним раздался громкий плеск. Тефт выругался, вышел из большой лужи и поглядел на промокшие ноги и штаны.

— Пусть шторм заберет этого крэмлинга Газа, — пробормотал пожилой мостовик. — Послать нас вниз вне очереди. Я ему яйца оторву за это.

— Наверняка очень испугался, — сказал Камень, спускаясь с лестницы на сухое место. — Лежит в лагере и трясется от страха.

— Заткнись, — сказал Тефт, стряхивая воду с левой ноги.

Они оба тоже несли факелы. Каладин зажег свой, этого достаточно. Факелы надо было экономить.

Вскоре весь Четвертый Мост собрался внизу. Разбились на группы, каждый четвертый зажег факел. Его свет не мог рассеять мглу, только дал возможность Каладину получше рассмотреть неестественный ландшафт. В трещинах росли странные трубообразные грибы, бледно-желтые, как кожа ребенка, больного желтухой. Из круга света испуганно выбегали суетливые крэмлинги. Крошечные рачки были прозрачно-красными. Протискиваясь мимо стены, Каладин сообразил, что сквозь панцирь видит их внутренности.

Свет упал на скрюченное изломанное тело у основания стены недалеко от них. Каладин поднял факел и подошел к трупу, который уже начал вонять. Он поднял руку, бессознательно прикрывая рот и нос, и встал на колени.

Мостовик — точнее, был мостовиком — из другой бригады. Свежий. Если бы он пробыл здесь несколько дней, сверхшторм унес бы его далеко. Четвертый Мост собрался вокруг Каладина, молча глядя на того, кто выбрал прыжок в пропасть.

— Может быть, однажды ты найдешь себе место в Залах Спокойствия, падший брат, — сказал Каладин, эхо его голоса разнеслось по расщелине. — И, может быть, мы найдем лучший выход, чем ты. — Он встал, держа зажженный факел, и прошел мимо мертвого часового. Его бригада нервно последовала за ним.

Каладин быстро понял основную тактику сражения на Разрушенных Равнинах. Вы должны двигаться вперед, выдавливая врага к краю плато. Вот почему битвы часто кончались большой кровью со стороны алети, которые обычно прибывали на плато после паршенди.

У алети были мосты, а эти странные восточные паршмены могли с разбега перепрыгнуть через большинство пропастей. Но и те, и другие оказывались в безвыходном положении, когда их прижимали к крутому обрыву: земля уходила из-под ног, и солдаты отправлялись в никуда. Их число было так велико, что алети решили хотя бы вернуть потерянное вооружение. И вот мостовиков посылали обшаривать расщелины. Все равно что грабить могильные курганы, только без курганов.

Они часами бродили с мешками по дну пропасти, выискивая что-нибудь ценное. Сферы, доспехи, плащи, оружие. Иногда, если бой на плато произошел совсем недавно, они пытались попасть туда и ограбить найденные тела. Но сверхштормы обычно делали бесполезными все усилия. Подождите всего несколько дней, и тела унесет неизвестно куда.

Кроме того, расщелины образовывали настолько запутанный лабиринт, что попасть на конкретное плато и вовремя вернуться обратно было практически невозможно. Опыт показал, что надо подождать, пока сверхшторм не снесет тела на сторону алети — в конце концов сверхштормы всегда приходили с востока — и потом послать вниз мостовиков, на поиски.

А это означало много беспорядочной ходьбы. Впрочем, за все эти годы вниз упало столько тел, что найти их было не так-то трудно. От бригады требовалось поднять наверх определенное количество трофеев — или лишиться зарплаты за неделю, — но норма не была слишком высокой. Достаточной, чтобы держать их занятыми, но не такой, чтобы они полностью выдохлись и не могли бежать. Как и большинство работ мостовиков, эта служила только для того, чтобы чем-то их занять.

Они еще шли по первой расщелине, а кое-кто уже достал мешки и собирал первые трофеи. Шлем там, щит здесь. Все внимательно высматривали сферы. Ценная упавшая сфера означала небольшую награду для всей бригады. Конечно, никому не разрешалось взять найденные сферы или вещи себе. Наверху их всех тщательно обыскивали. Унижение от обыска — искали во всех местах, где только можно было спрятать сферы, — частично объясняло, почему мостовики ненавидели эту работу.

Но только частично. Они шли, и дно расширилось, футов до пятнадцати. На стенах появились шрамы, места, где мох был ободран, а сам камень — обожжен. Мостовики старались не замечать их. По этим тропинкам бродили скальные демоны, ищущие добычу или подходящее плато, на котором они могли бы окуклиться. Встречи с ними происходили не слишком часто, но случались.

— Келек, как я ненавижу это место, — сказал Тефт, шедший рядом с Каладином. — Я слышал, что однажды скальный демон съел целую бригаду, заперев их в тупике. Он уселся поперек прохода и хватал их по одному, когда они пытались бежать.

Камень хихикнул.

— Если их всех слопали, тогда кто вернулся и рассказал эту историю?

Тефт потер подбородок.

— Шторм его знает. Может быть, они и не вернулись.

— Возможно, сбежали. Дезертировали.

— Нет, — сказал Тефт. — Отсюда без лестницы не выберешься. — Он посмотрел вверх, к узкой голубой щели в семидесяти футах над головой, следующей за изгибом плато.

Каладин тоже взглянул вверх. Голубое небо казалось очень далеким. Недостижимым. Как свет самих Залов. И даже если ты сумеешь вскарабкаться по стене одной из пропастей помельче, ты очутишься на Равнинах, окруженный пропастями, или достаточно близко к стороне алети, постоянным мостам и разведчикам, день и ночь наблюдавшим за ними. Можно, конечно, попытаться пойти на восток, туда, где плато стягивались в точки, становясь вершинами скалистых Пиков. И тебе потребуется много недель ходьбы и очень много удачи, чтобы пережить сверхштормы.

— Ты бывал в каньонах во время дождя, Камень? — спросил Тефт, возможно думая о том же самом.

— Нет, — ответил Камень. — У нас, на Пиках, ничего такого нет. Они есть только там, где живут глупые люди.

— Но, Камень, сейчас ты живешь здесь, — заметил Каладин.

— И стал таким же глупым, как вы, — хихикнул огромный рогоед. — Неужели не заметно? — За последние два дня он очень изменился, стал более приветливым, в некоторой мере вернувшись к тому, что Каладин считал его обычным поведением.

— Я говорю об узких каньонах, — сказал Тефт. — Ты можешь представить себе, что здесь будет, если начнется сверхшторм?

— Могу, — сказал Камень. — Много воды.

— Много воды, которая потечет во все места, куда только достанет, — сказал Тефт. — Соберется в огромные волны, и в этом ограниченном месте течение станет настолько сильным, что понесет с собой камни. Говорю тебе, здесь, внизу, даже обычный дождь будет похож на сверхшторм. А уж сверхшторм… ну, если он ударит, хуже места на Рошаре ты не найдешь.

Камень нахмурился и поглядел наверх.

— Тогда лучше не быть здесь в сверхшторм.

— Да уж, — сказал Тефт.

— Зато, Тефт, — лукаво добавил Камень, — ты искупаешься, и тебе это не повредит.

— Эй, — проворчал Тефт. — Ты намекаешь, что я пахну?

— Нет, — сказал Камень. — Я намекаю на запахи, которые вынужден нюхать. Иногда я думаю, что стрела в глаз лучше, чем запах бригады, запертой на ночь в бараке!

Тефт хихикнул.

— Я бы обиделся, если бы это не было правдой. — Он вдохнул влажный заплесневелый воздух расщелины. — Здесь ненамного лучше. Пахнет хуже, чем сапоги рогоеда зимой. — Он заколебался. — Эй, не обижайся. Не хотел тебя обидеть.

Каладин улыбнулся, потом посмотрел назад. За ними тихо, как призраки, следовало около тридцати мостовиков. Некоторые шли очень близко к группе Каладина, как если бы пытались услышать разговор, как бы случайно.

— Тефт, — сказал Каладин. — Пахнет хуже, чем сапоги рогоеда? Как, ради всех Залов, это может не быть оскорблением?

— Это только выражение, — насупившись, ответил Тефт. — Оно выскочило изо рта раньше, чем я сообразил, что говорю.

— Ага, — сказал Камень, отрывая кусок мха со стены — метку, что они здесь прошли. — Твое оскорбление обидело меня. Если бы мы были на Пиках, я бы вызвал тебя на дуэль традиционным алил'тики'и способом.

— И что это такое? — спросил Тефт. — На копьях?

Камень засмеялся.

— Нет, нет. Мы, на Пиках, не такие варвары, как вы, низинники.

— И как тогда? — спросил Каладин, по-настоящему заинтересованный.

— Ну, — сказал Камень, бросая мох и счищая его с ладоней, — надо выпить много шлакпива и спеть много песен.

— Как такое может быть дуэлью?

— Побеждает тот, кто сможет петь после того, как выпьет больше всех. Ну и, конечно, пока все пьют, они забывают, о чем шла речь.

Тефт засмеялся.

— А на рассвете, я думаю, берутся за ножи, скорее всего.

— А я думаю, это кое от чего зависит, — вставил свое слово Каладин.

— От чего же? — спросил Тефт.

— Торгуешь ты ножами или нет. Верно, Данни?

Тефт и Камень посмотрели в сторону, где близко шедший Данни с интересом слушал их разговор. Худой юноша подпрыгнул и покраснел.

— Э… Я…

Камень только хихикнул.

— Данни, — обратился он к юноше. — Странное имя. Что оно значит?

— Значит? — удивился Данни. — Не знаю. Имена не обязаны что-то значить.

Камень недовольно покачал головой.

— Низинники. Как вы вообще знаете, кто вы такие, если ваши имена не имеют значения?

— А твое имя? — спросил Тефт. — У него есть значение? Ну…ма…ну..

Нумухукумакиаки'айалунатор, — сказал Камень, слова родного языка легко текли из его рта. — Конечно. Описание очень необычного камня, который отец нашел за день до моего рождения.

— То есть твое имя — целая фраза? — неуверенно спросил Данни, как если бы сомневался, что его будут слушать.

— Поэма, — ответил Камень. — На Пиках каждое имя — поэма.

— Неужели? — поразился Тефт, скребя бороду. — Значит, чтобы позвать семью на обед, приходится немного попотеть, а?

Камень засмеялся.

— В самую точку. И это приводит к интересным результатам. Обычно на Пиках грязным ругательством считается поэма, которая по ритму и композиции соразмерна имени человека.

— Келек, — прошептал Тефт. — Чтобы оскорбить человека, надо проделать уйму работы!

— Возможно, именно поэтому большинство споров заканчиваются пьянством, — заметил Камень.

Данни неуверенно улыбнулся.

— Эй ты, большой паяц,

Ты пахнешь как промокший свин,

Иди-ка ты блевать на плац

И прыгни головой в овин.

Камень оглушительно расхохотался, эхо от его смеха громом прокатилось по расщелине.

— Хорошо, хорошо, — сказал он, вытирая глаза. — Простенько, но со вкусом.

— Звучит почти как песня, Данни, — сказал Каладин.

— Первое, что пришло в голову. И я использовал мелодию «Два Любовника Мэри», как ритм.

— Ты умеешь петь? — спросил Камень. — Я должен услышать.

— Но… — начал было Данни.

— Пой! — шутливо рявкнул Камень.

Данни взвизгнул, но подчинился, запев незнакомую Каладину песню. Забавный рассказ о двух близнецах и женщине, которая считала братьев одним человеком. Данни пел чистым тенором и казался более уверенным в себе, чем когда говорил.

И он очень хорошо пел. Как только он перешел ко второму куплету, Камень начал подтягивать, вполне в такт. Очевидно, рогоед тоже был опытным певцом. Каладин взглянул на остальных мостовиков, надеясь затянуть в разговор или увлечь пением. Он улыбнулся Шраму, но в ответ получил только хмурый взгляд. Моаш и Сигзил — темнокожий человек из Азира, — даже не глядели на него. А Пит глядел только под ноги.

Песня кончилась, и Тефт одобрительно захлопал.

— Ты пел лучше, чем я слышал в большинстве гостиниц.

— Большая удача повстречать низинника, умеющего петь, — сказал Камень и нагнулся, чтобы подобрать шлем и положить его в мешок. — А я уже начал думать, что у вас всех слух, как у старой громгончей моего отца. Ха!

Данни вспыхнул, но дальше шел более уверенно.

Они продолжали идти, время от времени проходя мимо поворотов или трещин в камне, в которых вода оставляла множество трофеев. Здесь приходилось заниматься намного более ужасным делом; зажимая нос, они снимали то, что им требовалось, с трупов или вытаскивали из груды костей. Каладин приказал не приближаться к гниющим трупам, над которыми зачастую вились красные спрены горячки. Если не наберется достаточно трофеев, тогда они смогут обобрать эти тела на обратном пути.

На каждом пересечении или развилке Каладин оставлял на стене белую метку кусочком мела. Это была обязанность бригадира, и он относился к ней очень серьезно. Он бы не хотел, чтобы бригада заблудилась в лабиринте пропастей.

Они шли и работали, и Каладин все время поддерживал разговор. Он смеялся — заставлял себя смеяться — вместе с ними. Даже если он смеялся неискренне, никто этого не замечал. А возможно, не хотели замечать, потому что даже неискренний смех был лучше, чем идти молча, в траурном молчании, в которое завернулось большинство членов бригады.

Очень скоро робость Данни растаяла, и он стал смеяться и переговариваться с Тефтом и Камнем. Несколько человек плелось сзади — Карта, Йейк и еще пара других, — как дикие звери, которых притягивает свет и тепло костра. Каладин попытался втянуть их в разговор; безуспешно, пришлось оставить их в покое.

Наконец они оказались рядом со скоплением свежих трупов. Вряд ли причиной этого была некая особенность водяных потоков в этом месте — участок расщелины выглядел точно так же, как и все другие. Быть может, чуть более узкий. Иногда они заходили в подобные ниши и находили дюжины тел; а иногда в них не было ничего.

Тела выглядели так, как если бы поток принес их и бросил, когда вода медленно отступила. Одни алети, переломанные после падения или раздавленные потоком. У многих не хватало рук или ног.

Во влажном воздухе висел запах крови и внутренностей. Каладин поднял факел повыше, его товарищи замолчали. Промозглый холод не давал трупам разлагаться очень быстро, хотя сырость все равно делала свое дело. Крэмлинги уже начали жевать кожу на руках и выгрызать глаза. Скоро желудки трупов распухнут от газа. Среди тел извивались спрены горячки — крошечные, красные и полупрозрачные.

Сил слетела вниз и, недовольно шумя, приземлилась на его плече. Как обычно, она никак не объяснила, почему ее не было.

Люди знали, что делать. Слишком богатое место, и плевать на все спрены горячки. Все взялись за работу, раскладывая тела в ряд, чтобы было легче проверять их. Каладин, подбирая лежавшие на земле куски трофеев, махнул рукой Тефту и Камню, подзывая их к себе. Данни следовал за ними по пятам.

— Они одеты в цвета нашего кронпринца, — заметил Камень, когда Каладин подобрал зубчатую стальную каску.

— Держу пари, они из последнего забега, — сказал Каладин. — Из того, который так плохо кончился для армии Садеаса.

Светлорда Садеаса, — сказал Данни. Потом потупился от изумления. — О, простите, я не хотел поправлять вас. Я тоже обычно забывал сказать титул. И хозяин бил меня.

— Хозяин? — спросил Тефт, подбирая упавшее копье и счищая мох с его древка.

— Я был учеником. Ну, то есть, до… — Данни замолчал, потом отвернулся.

Тефт был прав; мостовики не любили рассказывать о своем прошлом. В любом случае Данни не ошибся, поправив его, — Каладина бы наказали, если бы кто-то услышал, как он опустил почтительное обращение к светлоглазому.

Каладин положил шлем в сумку, воткнул факел в дыру между двумя покрытыми мхом валунами и стал помогать выкладывать тела в ряд. Сейчас он не пытался заставить людей говорить. Мертвые заслуживают уважения — даже если приходится их грабить.

Затем мостовики сняли с тел оружие. Кожаные жилеты с лучников, стальные нагрудники с пехотинцев. В группе оказался и один светлоглазый в красивой одежде под красивыми доспехами. Иногда специальные команды вытаскивали из пропасти тела светлоглазых, и Преобразователи превращали трупы в статую. Темноглазых, не слишком богатых, сжигали. А на большую часть упавших в пропасть солдат попросту не обращали внимания; кое-кто в лагерях говорил, что пропасть — вполне священное место для погребения, но на самом деле доставать тела было дорого и опасно.

В любом случае тело светлоглазого осталось здесь; значит, его семья или недостаточно богата, или решила не посылать людей, чтобы поднять его. Лицо офицера было изуродовано до неузнаваемости, но, судя по эмблеме, он имел седьмой дан. Значит, безземельный, был приписан к свите более могущественного офицера.

Они сняли с него оружие, потом собрали кинжалы и сапоги всех остальных — обуви всегда не хватало. Одежду они оставили мертвым, только сняли пояса и срезали пуговицы. Работая, Каладин послал Тефта и Камня посмотреть, нет ли поблизости других трупов.

Закончив с доспехами, оружием и обувью, они стали обыскивать карманы и денежные мешочки, ища сферы и драгоценности — самая противная работа. Удалось собрать маленькую, хотя и довольно ценную кучку. Впрочем, брумы найти не удалось, значит, бригада не получит даже самую жалкую награду.

Пока бригадники занимались своим мрачным делом, Каладин заметил конец копья, торчащий из соседней лужи. Наверное, его не заметили сразу.

Погруженный в свои мысли, он вытащил копье, стряхнул с него воду и понес к груде оружия. Там он остановился, держа копье одной рукой, с него капала холодная вода. Он потер пальцем гладкое дерево. Хорошее оружие, судя по весу, балансу и шлифовке. Крепкое, хорошо сделанное, хорошо хранившееся.

Он закрыл глаза, вспоминая те дни, когда мальчишкой держал в руках боевой посох.

Вернулись слова, сказанные Тукксом годы назад, в тот яркий солнечный день, когда он впервые взял в руки оружие, вступив в армию Амарама:

«Первый шаг — волноваться, — зашептал голос Туккса. — Некоторые говорят, что в сражении надо быть бесстрастным. Что ж, способность не терять голову очень важна. Но я ненавижу, когда убивают спокойно и хладнокровно. Я видел, что те, кто волнуется, сражаются тверже, дольше и лучше, чем те, кто безучастен. Это и есть разница между наемниками и настоящими солдатами. Это разница между тем, кто защищает родную землю, и тем, кто сражается на чужой. Волнение помогает в бою, но не дай ему поглотить тебя. И не пытайся перестать чувствовать. Иначе возненавидишь того, кем станешь».

Копье задрожало в пальцах Каладина, как если бы просило махнуть им, покрутить его, потанцевать с ним.

— Что ты собираешься с ним делать, лордишка? — спросил чей-то голос. — Воткнуть себе в живот?

Каладин взглянул на говорившего. Моаш — один из самых больших злопыхателей Каладина — стоял рядом с линией трупов. Откуда он узнал это слово — «лордишка»? Неужели он общается с Газом?

— Он утверждает, что он дезертир, — сказал Моаш Нарму, работавшему рядом с ним. — Говорит, что был каким-то важным солдатом, чуть ли не командиром взвода. Но Газ сказал, что все это глупое хвастовство. Никто не пошлет в мостовики человека, который умеет сражаться.

Каладин опустил копье.

Моаш ухмыльнулся и вернулся к работе. Другие, однако, заметили Каладина с копьем в руке.

— Поглядите на него, — сказал Сигзил. — Эй, бригадир! Думаешь, ты важный, да? Лучше, чем мы? Думаешь, если ты считаешь нас своим личным войском, это что-нибудь меняет?

— Оставьте его в покое. — Дрехи, проходивший мимо, толкнул Сигзила. — По меньшей мере он пытается.

Безухий Джакс фыркнул, снимая ботинок с мертвой ноги.

— Он заботится только о том, чтобы выглядеть важным. Даже если он и был в армии, держу пари, там он чистил гальюны.

Похоже, только одно могло вырвать мостовиков из их молчаливого оцепенения — ненависть к Каладину. Все заговорили, посыпались шуточки.

— …он виноват, что мы здесь.

— …хочет заставить нас бегать в свободное время, и только потому, что хочет почувствовать себя важным…

— …послал нас собирать камни, хотел показать, что может из нас веревки вить…

— …за всю свою жизнь никогда не держал в руках копье.

Каладин, закрыв глаза, слушал их насмешки, потирая пальцами копье.

За всю свою жизнь никогда не держал в руках копье.

Может быть, если бы он не взял в руки свое первое копье, ничего бы этого не было.

Он чувствовал в руках гладкое дерево, мокрое от дождевой воды, в голове вспыхнули воспоминания. Тренироваться, чтобы забыть, тренироваться, чтобы отомстить, тренироваться, чтобы научиться и придать смысл тому, что произошло.

Не думая, он перехватил копье рукой в положение перед боем, острие вниз. Капли воды с древка брызнули ему на спину.

Моаш осекся посреди очередной шутки. Бригадники замолчали. В расщелине наступила тишина.

И Каладин оказался в другом месте.

Он услышал, как Туккс бранит его.

Он услышал, как смеется Тьен.

Он услышал, как мать поддразнивает его, как всегда очень остроумно.

Он оказался на поле боя, в кольце друзей, но окруженный врагами.

Он услышал, как отец сказал с усмешкой в голосе, что копья служат для убийства. Ты не можешь убивать, чтобы защитить.

Он был один в расщелине глубоко под землей, держа копье падшего солдата, пальцы чувствовали мокрое дерево, где-то слышался слабый звук падающих капель.

Сила хлынула в него, когда он повернул копье вверх и принялся выполнять атакующую ката. Тело двигалось само собой, переходя из стойки в стойку, которые он так часто тренировал. Копье плясало в пальцах, удобное, продолжение его самого. Он крутил им и взмахивал, опять и опять, оно проносилось мимо шеи, под мышкой, било вперед, назад и во все стороны. Много месяцев он не держал оружия в руках, но мышцы его не забыли. Как будто копье само знало, что делать.

Напряжение растаяло вместе с разочарованием, и тело с радостью вздохнуло, хотя он яростно работал. Это было знакомо и упоительно. Это то, ради чего он появился на свет.

Люди всегда говорили, что Каладин сражается как никто другой. Он почувствовал это в тот первый день, когда поднял посох, хотя совет Туккса помог ему очистить сознание и направить в нужное русло свои умения. Каладин всегда волновался во время боя. Он никогда не сражался холодно или бесстрастно. Он сражался, чтобы сохранить своих людей.

Он учился быстрее всех новичков своей когорты. Как держать копье. Как стоять в схватке. Он делал все, почти не слушая указаний. И удивлял Туккса до глубины души.

Но зачем ему указания? Вы же не удивляетесь тому, что ребенок знает, как надо дышать? Вас не поражает то, как небоугорь летит в первый раз?

Поэтому вас не должно изумлять и то, что, когда в руке Каладина Благословленного Штормом оказалось копье, он знал, как им пользоваться!

Каладин выполнял последние движения ката, забыв о пропасти, забыв о мостовиках, забыв об усталости. В это мгновение он был один. Один, и еще спрен ветра. Он сражался с ней, и она смеялась.

Он резко поставил копье на место, в стойку одна четверть, наконечник вниз, древко пропущено под мышкой, тупой конец поднимается над головой.

О, как мне этого не хватало!

Он открыл глаза. Шипящие факелы освещали группу пораженных мостовиков, стоявших в мокром каменном коридоре; свет отражался от мокрых стен. Моаш, уронивший пригоршню сфер, молча глядел на Каладина, открыв рот. Сферы плавали в луже у его ног, заставляя ее светиться, но никто из мостовиков этого не замечал. Все они глазели на Каладина, все еще стоявшего в боевой стойке, наполовину припав к земле, по его лицу струились струйки пота.

Он мигнул, осознавая, что наделал. Если до Газа дойдет слово, что он играет с копьями… Каладин выпрямился и бросил копье в груду оружия.

— Извините, — проговорил он, почему-то шепотом. Потом громче: — За работу! Я не собираюсь торчать здесь до ночи.

Бригадники бросились работать. Каладин взглянул на Тефта и Камня. Видели ли они всю ката? Вспыхнув, Каладин поспешил к ним. Сил молча приземлилась на его плечо.

— Каладин, — сказал Тефт. — Это было…

— Это было бессмысленно, — сказал Каладин. — Обыкновенная ката. Размять мышцы и попрактиковаться в различных ударах. Это скорее эффектно, чем полезно.

— Но…

— Нет, — сказал Каладин. — Неужели ты можешь представить себе, что в бою кто-нибудь закрутит копье вокруг шеи? Он немедленно получит удар в живот.

— Парень, — сказал Тефт. — Я видел ката раньше. Но такую — никогда. То, как ты движешься… Скорость, изящество… И вокруг тебя метался какой-то бледно светящийся спрен, прямо между взмахами. Это было прекрасно.

Камень вздрогнул.

— Ты видел ее?

— Конечно, — сказал Тефт. — Никогда не видел такого спрена. Спроси других — я видел, как они указывали на него пальцами.

Каладин, нахмурясь, посмотрел на плечо. Сил сидела выпрямившись, скрестив ноги и положив руки на колени, и подчеркнуто не смотрела на него.

— Это было бессмысленно, — повторил Каладин.

— Нет, — возразил Камень. — Конечно нет. Возможно, ты можешь бросить вызов Носителю Осколков. Стать светлордом!

— Я не хочу становиться светлордом, — рявкнул Каладин, возможно слишком резко. Остальные два подпрыгнули. — Кроме того, — добавил он, глядя в сторону, — однажды я уже попытался. Где Данни?

— Погоди, — сказал Тефт. — Ты…

— Где Данни? — твердо сказал Каладин, подчеркивая каждое слово.

Отец Штормов! Мне нужно держать язык за зубами.

Тефт и Камень посмотрели друг на друга, потом Тефт сказал:

— За поворотом мы нашли мертвых паршенди. Я думаю, ты должен посмотреть.

— Паршенди, — сказал Каладин. — Да, пойдем поглядим. Может быть, у них есть что-то ценное. — Он еще никогда не грабил тел паршенди; мало кто из них падал в пропасть.

— Точно, — сказал Камень, показывая дорогу. В руке он держал зажженный факел. — У них очень красивое оружие, просто замечательное. И мелкие драгоценные камни в бороде.

— Не говоря об их доспехах, — сказал Каладин.

Камень покачал головой.

— У них нет доспехов.

— Камень, я видел их доспехи. Они всегда носят их.

— Да, но мы не можем их использовать.

— Ничего не понял, — сказал Каладин.

— Пошли, — сказал Камень, махнув рукой. — Увидишь — поймешь.

Каладин пожал плечами, они пошли дальше. Камень почесал огненно-красную бороду.

— Глупые волосы, — пробормотал он. — Но иметь их — правильно. Мужчина не должен жить без подходящей бороды.

Каладин почесал собственную бороду. Однажды он накопит денег, купит бритву и избавится от проклятой мочалки на подбородке. Но нет, не сейчас. Его сферы нужны другим.

Они завернули за угол и нашли Данни, который выкладывал трупы паршенди в линию. Их было четверо, и они выглядели так, как если бы их принесло сюда с другого направления. Рядом с ними лежало несколько тел алети.

Камень поднес факел поближе, Каладин шагнул вперед и стал на колени перед мертвыми паршенди. Они выглядели как паршмены, такая же черно-красная мраморная кожа. Единственная одежда — черная юбка по колено. У троих были бороды — совершенно необычно для паршменов! — с вплетенными в них неограненными драгоценными камнями.

Как Каладин и ожидал, на них были светло-красные доспехи. Нагрудники, шлемы на голове, поножи и наручи. Некоторые разбились во время падения в пропасть. И это был не металл, нет. Раскрашенное дерево?

— Вроде ты сказал, что у них нет доспехов, — заметил Каладин. — Что ты пытался сказать мне? Что не осмеливаешься снять их с мертвых?

— Не осмеливаюсь? — сказал Камень. — Каладин, мастер светлорд, замечательный бригадир, великий копейщик, возможно, ты сможешь снять их?

Отец приучил его не бояться мертвых и умирающих, и, хотя ему не нравилось грабить мертвых, его уж точно не стошнит. Он наклонился к первому паршенди, заметив нож. Вынув его, он поискал взглядом ремень, который держал наплечник на месте.

Ремня не было. Каладин нахмурился и потянул наплечник, пытаясь снять его. Кожа поднялась вместе с ним.

— Отец ветров! — воскликнул он. Проверив шлем, Каладин убедился, что он врос в голову. Или растет из головы. — Что это?

— Не знаю, — сказал Камень, пожимая плечами. — Похоже на то, что они выращивают на себе доспехи.

— Глупость, — сказал Каладин. — Они люди. А люди — даже паршмены — не могут выращивать доспехи.

— Паршенди выращивают, — сказал Тефт.

Каладин и остальные повернулись к нему.

— Не глядите на меня так, — с усмешкой сказал пожилой человек. — Я несколько лет работал в лагере, пока не стал мостовиком, — нет, клянусь штормом, я не собираюсь рассказывать вам, что произошло. Но солдаты часто говорили об этом. Паршенди выращивают свои панцири.

— Я знал несколько паршменов, — сказал Каладин. — В моем родном городе жила пара, они служили лорд-мэру. И никто из них не выращивал доспехи.

— Ну, это другой вид паршменов, — с усмешкой заметил Тефт. — Больше, сильнее. Они могут перепрыгивать через пропасти, клянусь Келеком. И они выращивают доспехи. Так оно и есть.

Больше спорить было не о чем, и они начали собирать то, что могли. Многие паршенди использовали тяжелое оружие — топоры, молоты, — и их не принесло сюда вместе с телами, в отличие от копий и луков алети. Но у них было несколько ножей и один красиво украшенный меч, находившиеся в ножнах на боку.

В юбках паршенди не было карманов, но к поясам трупов были привязаны мешочки. Впрочем, там находился только кремень, трут, точильный камень и другие необходимые воину вещи. Так что они, встав на колени, стали вытаскивать из бород драгоценные камни. В камнях были просверлены отверстия, позволяющие легко надевать и снимать их; заряженные Штормсветом, они светились, но не так ярко, как могли, если бы их огранили по-настоящему.

Наконец Камень вынул последний драгоценный камень из бороды последнего паршенди. Каладин взял один из ножей и поднес его поближе к факелу Данни, пытаясь понять, что на нем вырезано.

— Выглядит как глифы, — сказал он, показывая их Тефту.

— Парень, я не умею читать глифы.

О, точно, подумал Каладин. Но даже если это и глифы, то не те, которые он знает. Конечно, можно так нарисовать самый обычный глиф, что его будет почти невозможно прочитать, не зная в точности его значение.

В середине рукоятки находилась великолепно вырезанная фигура. Человек в доспехах, быть может, в Доспехах Осколков. Символ, выгравированный за ним, окружал его, поднимаясь из спины, как крылья.

Каладин показал его Камню, который подошел посмотреть, что такого интересного нашел бригадир.

— Предполагается, что паршенди — варвары, — сказал Каладин. — Дескать, у них нет культуры. Где они взяли такие ножи? Клянусь, это изображение одного из Герольдов, Джезере или Налана.

Камень пожал плечами. Каладин вздохнул, вернул нож в ножны и бросил их в мешок. Бригада собрала полные мешки доспехов, ремней, сапог и сфер. Каждый взял по копью, чтобы на обратном пути к лестнице использовать его как трость. Одно оставили Каладину, но он отдал его Камню. Каладин не доверял себе, опасаясь, что опять, бессознательно, им овладеет ката.

По дороге назад не произошло ничего, хотя небо потемнело и люди вздрагивали при каждом подозрительном звуке. Каладин сумел вовлечь Камня, Тефта и Данни в разговор. И даже Дрехи и Торфин сказали пару слов.

Благополучно достигнув первой расщелины — к облегчению бригады, — Каладин послал всех остальных вверх по лестнице, собираясь карабкаться последним. Камень ждал очереди вместе с ним, и, когда Данни полез вверх, оставив горца наедине с Каладином, высокий рогоед положил руку на плечо Каладина и тихо сказал:

— Ты хорошо работаешь. Еще несколько недель, и бригада твоя.

Каладин покачал головой.

— Камень, у меня нет нескольких недель. Мы мостовики. Если я не сумею завоевать их в ближайшие дни, большинство из нас погибнет.

Камень нахмурился.

— Не самая приятная мысль.

— Вот почему мы должны завоевать их сейчас.

— Но как?

Каладин посмотрел на висячую лестницу, сильно раскачивавшуюся. Только четверо могло лезть по ней одновременно, иначе она бы не выдержала.

— Встретимся после обыска. Пойдем на рынок.

— Хорошо, — сказал Камень, вставая на первую ступеньку, когда Безухий Джакс перебрался через край. — И что мы там будем делать?

— Мы собираемся испробовать мое секретное оружие.

Камень засмеялся, когда Каладин встал на ступеньку за ним.

— И что это за оружие?

Каладин улыбнулся.

— Ты не поверишь, но это ты.

* * *

Двумя часами позже, с первыми лучами фиолетового Саласа, Каладин и Камень шли обратно на склад леса. Солнце только что село, и многие мостовики уже собирались спать.

Времени не так-то много, подумал Каладин, делая знак Камню поставить свою ношу перед бараком Четвертого Моста. Большой рогоед поставил свою ношу рядом с Тефтом и Данни, которые, как приказал им Каладин, уже построили небольшой каменный круг, внутрь которого положили обрубки со склада, благо их мог брать любой, даже мостовик; кое-кто любил выстругивать из них фигурки.

Каладин достал сферу, для света. Камень принес с собой старый железный котел. Первая молодость котла давно прошла, и все равно Каладину пришлось выложить за него один осколок из денег за черный василек. Камень стал разбирать товары, которые лежали внутри котла, а Каладин добавил еще несколько кусков дерева в каменное кольцо.

— Данни, принеси воды, пожалуйста, — сказал Каладин, доставая кремень. Данни взял ведро и побежал к одной из дождевых бочек. Камень закончил, выложив еще несколько пакетов, которые стоили весьма существенной части сфер Каладина. У него осталась только пригоршня обломков.

Пока они работали, из барака прихромал Хоббер. Он быстро поправлялся, но остальные двое раненых, находившиеся на попечении Каладина, все еще чувствовали себя плохо.

— Что это будет, Каладин? — спросил Хоббер, когда Каладин зажег костер.

Каладин, засмеявшись, встал.

— Садись.

Хоббер так и сделал. Он не упускал случая показать Каладину, что благодарен за спасение своей жизни. И его преданность только усиливалась.

Вернулся Данни с ведром воды, которое вылил в котел. Потом он и Тефт отправились за следующим. Каладин поддерживал пламя, и Камень начал напевать себе что-то под нос, разрезая клубни и распаковывая приправы. Через полчаса котел с мясной похлебкой уже кипел на ревущем пламени.

Тефт уселся на один из пней и стал греть руки.

— Это и есть твое секретное оружие?

Каладин сел рядом с пожилым человеком.

— Скольких солдат ты встречал в своей жизни, Тефт?

— Не очень много.

— Кто-нибудь из них смог бы в конце тяжелого дня отказаться посидеть у огня и от миски доброй похлебки с мясом?

— Никто. Но мостовики не солдаты.

Да, точно. Каладин повернулся к двери в барак.

Данни и Камень запели, Тефт захлопал. Вышли мостовики из других бараков и мрачно посмотрели на Каладина и остальных.

Наконец в бараке Четвертого Моста задвигались темные фигуры. Дверь открылась, запах стряпни Камня стал сильнее.

Приглашение.

Давайте, подумал Каладин. Вспомните, для чего мы живем. Вспомните тепло и запах вкусной еды. Вспомните друзей, песни и вечера, проведенные вокруг очага.

Вы еще живы. Шторм вас побери! Если вы не выйдете…

Внезапно Каладину все показалось фальшивым, неестественным. Певцы заставляли себя петь, а мясная похлебка — вообще акт отчаяния. Попытка отвлечь людей от их жалкой жизни, и та напускная.

В двери появилась темная фигура. Шрам — невысокий востроглазый человек с квадратной бородой — появился в свете огня. Каладин улыбнулся ему. Натянутая улыбка. Все, что он мог предложить.

Быть может, хватит, подумал он, накладывая в деревянное блюдо стряпню Камня.

Каладин протянул блюдо Шраму. С поверхности коричневатой жидкости поднимался пар, свиваясь колечками.

— Хочешь присоединиться к нам? — спросил Каладин. — Милости просим.

Шрам посмотрел на него, потом на мясо.

— Я присоединюсь к костру самой Смотрящей в Ночи, если там мне предложат такое мясо!

— Берегись! — сказал Тефт. — Это стряпня рогоеда. Быть может, в нем плавают панцири улитки или когти краба.

— Ничего подобного! — буркнул Камень. — К сожалению, у вас, низинников, грубый вкус, и я приготовил то, что приказал наш дорогой бригадир.

Каладин улыбнулся и глубоко выдохнул, когда Шрам уселся с тарелкой в руке. За ним потянулись остальные, они брали тарелки и садились. Некоторые молча глядели на огонь, но другие начали говорить и смеяться. Появился Газ и посмотрел на них единственным глазом, по-видимому решая, не нарушили ли они какое-нибудь правило. Нет, Каладин заранее проверил.

Каладин наполнил миску похлебкой и протянул ее Газу. Сержант презрительно хмыкнул и ушел в ночь.

Не жди слишком много чудес в один вечер, сказал себе Каладин, вздохнул, сел и попробовал мясо. Тает во рту. Он улыбнулся и присоединился к следующему куплету песни Данни.

* * *

На следующее утро, когда Каладин скомандовал подъем, три четверти мостовиков вывалили из барака — все, кроме самых громких нытиков: Моаша, Сигзила, Нарма и пары других. Те, кто вышел, казались удивительно свежими, несмотря на долгие вчерашние посиделки с едой и песнями. Когда он приказал им присоединиться к упражнениям с мостом, почти все послушались его.

Не все, но почти все.

Он чувствовал, что Моаш и остальные скоро сдадутся. Они ели его мясо. Никто не отказался. И теперь, когда почти все поддержали его, они будут дураками, если не присоединятся. Четвертый Мост уже его.

А теперь он должен сохранить им жизнь достаточно долго, иначе все это не имеет значения.

Глава двадцать восьмая Решение

Я еще никогда не посвящал себя настолько важной цели; даже опоры небес затрясутся от последствий нашей войны здесь. Я опять прошу тебя. Поддержи меня. Не стой в стороне, давая несчастью сожрать так много жизней. Раньше я никогда не просил тебя ни о чем, старый друг. Сейчас прошу.

Адолин перепугался по-настоящему.

Он стоял на площадке для построений рядом с отцом. Далинар выглядел… постаревшим. Паутина морщинок разбежалась от уголков глаз по всей коже. Черные волосы побелели, как выцветшие по сторонам камни. Как мог человек в Доспехах Осколков — и поддерживавший форму воина, несмотря на возраст, — выглядеть таким слабым?

Перед ними две чуллы, вслед за дрессировщиком, осторожно ступили на деревянный мост, соединявший две кучи обработанных камней, имитировавших пропасть в несколько футов глубиной. Похожие на кнуты антенны чулл подергивались, жвалы щелкали, глаза размером с кулак смотрели настороженно. Они тащили массивный осадный мост, катившийся на потрескивающих деревянных колесах.

— Он намного шире тех, которые использует Садеас, — сказал Далинар Телебу, стоявшему рядом с ним.

— Да, потому что он должен вместить осадную башню, светлорд.

Далинар рассеянно кивнул. Адолин видел, что отец чем-то расстроен, но, похоже, кроме него этого никто не замечал.

Тем не менее, эти глаза. Покрасневшие, тревожные. А когда отец в напряжении, он становится хладнокровным и деловым. И он говорил с Телебом тщательно сдерживаемым голосом.

Внезапно на плечи Далинара Холина навалилась неподъемная ноша. И Адолин должен помочь отцу вынести ее.

Чуллы пошли вперед. Их валуноподобные панцири были раскрашены в синее и желтое; цвет и узор указывали, что их дрессировщик приехал с островов Реши. Мост, на который въехала огромная осадная башня, зловеще застонал. Все солдаты, находившиеся на плацу, повернулись посмотреть. И даже рабочие, вырезавшие уборную в каменистой земле на востоке плаца, перестали работать и уставились на мост.

Стоны моста стали громче, потом перешли в резкий треск. Дрессировщик остановил чулл и вопросительно посмотрел на Телеба.

— Он не выдержит, а? — спросил Адолин.

Телеб вздохнул.

— Клянусь штормом, я так надеялся… Мы сделали мосты шире, но из более тонкого дерева. Если взять бревна потолще, конструкция станет слишком тяжелой. Такой мост будет невозможно носить. — Он посмотрел на Далинара. — Прошу прощения, что напрасно потратил ваше время, светлорд. Вы были правы.

— Адолин, а ты что думаешь? — спросил Далинар.

Адолин задумался.

— Ну, как мне кажется, мы должны еще поработать над этой идеей. Это только первая попытка, Телеб. Наверняка можно что-то придумать. Нельзя ли, например, сделать осадную башню поуже?

— Очень дорого, светлорд, — сказал Телеб.

— Если это поможет нам добыть на одно гемсердце больше, усилия окупятся с лихвой.

— Да. — Телеб кивнул. — Я поговорю с леди Каланой. Возможно, она сумеет сделать новый чертеж.

— Хорошо, — сказал Далинар. Какое-то время он глядел на мост. Потом внезапно повернулся и посмотрел на рабочих, вырезавших ров для уборной.

— Отец? — спросил Адолин.

— А почему бы не одеть рабочих, — сказал Далинар, — в костюмы типа Доспехов Осколков?

— Что?

— Доспехи Осколков дают огромную силу, но мы обычно используем ее для войны и убийства. Почему бы не использовать их как орудия труда обычных людей? Почему творения Сияющих используются только как оружие?

— Не знаю, — сказал Адолин. — Наверное, потому, что сейчас ничего важнее войны нет.

— Возможно, — сказал Далинар более мягким голосом. — А возможно, это окончательный приговор Сияющим и их идеалам. При всех своих выспренних заявлениях, они никогда не доверяли Доспехи — или тайну их изготовления — простым людям.

— Я… я не понимаю, почему это важно, отец.

Далинар слегка встряхнулся.

— Продолжим инспекцию. Где Ладент?

— Я здесь, светлорд.

Перед Далинаром появился невысокий человек, лысый и бородатый, в серо-синем многослойном одеянии ардента, из которого едва виднелись руки. Чем-то он напоминал краба, слишком маленького для своей скорлупы. Жара, наверно, донимала его, но Ладенту, похоже, было все нипочем.

— Пошли гонца в Пятый батальон, — сказал арденту Далинар. — Мы идем к ним.

— Слушаюсь, светлорд.

Сегодня для ежедневного рутинного осмотра лагеря Адолин и Далинар надели Доспехи Осколков. Это было в порядке вещей; многие Носители Осколков использовали любой предлог, чтобы надеть Доспехи. Да и люди приободрялись, видя своего кронпринца и его наследника в полной силе.

Они вышли с плаца и вошли в лагерь, вызывая всеобщее оживление. Как и Адолин, Далинар шел без шлема, высокий и увесистый горжет его доспехов доставал до подбородка. Он кивал солдатам, которые отдавали ему честь.

— Адолин, — спросил Далинар, — в бою ты чувствуешь Дрожь?

Адолин вздрогнул. Он сразу понял, что имеет в виду отец, но поразился, услышав эти слова.

— Я… конечно. А разве может быть иначе?

Далинар не ответил.

В последнее время он стал очень скрытным. Что за боль в его глазах?

Еще недавно он был уверенным в себе, подумал Адолин, хотя и шел не тем путем. Так было лучше.

Далинар не ответил, и они пошли дальше. За шесть лет солдаты как следует обжили лагерь. Эмблемы взводов и рот украшали казармы, пространство между ними заполняли ямы для костров, стулья и затененные полотном обеденные площадки. Отец не запрещал их, только требовал абсолютной чистоты и порядка.

Далинар также разрешал привезти на Разрушенные Равнины семьи. Крепкая семья светлоглазого офицера представляла собой команду, в которой муж сражался и командовал, а жена писала, читала, занималась хозяйством и обустраивала лагерь. Адолин улыбнулся, подумав о Малаше. Станет ли она такой для него? В последнее время девушка охладела к нему. Но, конечно, еще есть Данлан. Он только раз встретил ее, но уже загорелся.

Даже самым обычным темноглазым солдатам Далинар разрешал привозить своих жен. И даже оплачивал половину стоимости проезда. Адолин как-то спросил почему, и отец ответил, что считает неправильным это запрещать. В любом случае на военлагеря никогда не нападали, женщинам опасность не грозила. Однако Адолин подозревал, что отец, живущий в роскошном почти-дворце, чувствовал бы себя неловко, если бы не дал людям наслаждаться семейным уютом.

Так что по лагерю носились стайки детей, и, пока мужчины точили копья и полировали кирасы, женщины стирали и рисовали охранные глифы. А внутренности казарм зачастую делились на комнаты.

— Я думаю, ты прав, — сказал Адолин, пытаясь отвлечь отца от нелегких размышлений. — Я имею в виду, что ты разрешил им привезти сюда семьи.

— Да, но сколько из них останется, когда мы уедем?

— Это важно?

— Не уверен. Фактически Разрушенные Равнины стали провинцией Алеткара. Что будет на этом месте через сто лет? Станут ли эти кольца казарм округами? Внешние лавки рынками? Холмы на западе полями? — Он тряхнул головой. — Гемсердца останутся, точно. А значит, найдутся и люди, которые захотят завладеть ими.

— Но это же не так плохо, верно? Пока все эти люди алети, — хихикнул Адолин.

— Возможно. А что произойдет со стоимостью гемсердца, если мы продолжим собирать их с такой скоростью?

— Э… — Хороший вопрос.

— Что произойдет, когда редчайшее и поэтому самое желанное вещество на Рошаре станет чем-то совершенным обычным? И еще много что произойдет, сын. Много того, о чем мы не думаем. Гемсердца, паршенди, смерть Гавилара. Ты должен быть готов как следует обдумать все это.

— Я? — поразился Адолин. — Что ты имеешь в виду?

Далинар не ответил, только кивнул командиру Пятого батальона, который выбежал навстречу им и отдал честь. Адолин вздохнул и тоже отдал честь. Двадцать первая и Двадцать вторая рота отрабатывали движение сомкнутым строем — основное упражнение, чье настоящее значение не мог оценить почти никто из штатских. Двадцать третья и Двадцать четвертая рота ходили разомкнутым — боевым — строем, выполняя перестроения, используемые на поле боя.

Сражения на Разрушенных Равнинах сильно отличались от обычных, и алети пришлось дорого заплатить за этот опыт. Паршенди — коренастые и мускулистые — имели странные доспехи, росшие прямо из тела. Они не покрывали тело полностью, как доспехи алети, но зачастую оказывались намного полезнее вооружения пеших солдат-алети. На самом деле каждый паршенди представлял из себя очень подвижного тяжеловооруженного пехотинца.

Паршенди всегда атаковали парами, не строясь в регулярные ряды. Казалось, дисциплинированный боевой строй мог их легко победить. Однако каждая пара обладала огромной наступательной мощью и была так хорошо вооружена, что легко проламывалась сквозь стену щитов. Не говоря уже о том, что иногда целые отряды паршенди храбро прорывали линию алети.

Был у них и особый способ движения группой. А в бою все их маневры отличались необъяснимой согласованностью. И то, что на первый взгляд казалось первобытными инстинктами, скрывало в себе нечто более тонкое и опасное.

Алети сумели выработать два способа борьбы с паршенди.

Первый способ — это Носители Осколков. Эффективно, но ограниченно. Например, во всей армии Холин было только два Клинка, невероятно могущественных, но требовавших поддержки. Даже самого умелого Носителя Осколков, бьющегося в одиночку, заваливали телами и опрокидывали на землю. Как-то раз Адолин видел, как обычный солдат сбил с ног полного Носителя Осколков, и только потому, что к тому времени толпа копейщиков полностью продырявила его Доспехи. Потом светлоглазый лучник пронзил его стрелами в пятидесяти местах, добыв для себя Доспехи. Не самый героический конец.

Второй способ сражения с паршенди основывался на быстром движении и точности перестроения. Гибкость в сочетании с дисциплиной: гибкость, чтобы противостоять звериной ловкости паршенди; дисциплина, чтобы поддерживать строй и компенсировать индивидуальную силу паршенди.

Хеврум, Пятый батальонлорд, ждал Адолина и Далинара, стоя в ряду со своими офицерами. Они дружно отдали честь: приложили правые кулаки к правой груди, костяшками наружу.

Далинар кивнул им.

— Мои распоряжения выполнены, светлорд Хеврум?

— Да, кронпринц. — Хеврум внешне походил на башню; бороду он заплетал в длинные косички, как рогоеды, и чисто брил подбородок. В его жилах текла кровь народа Пиков. — Люди, которых вы хотели видеть, ждут вас в шатре для аудиенций.

— Что это? — спросил Адолин.

— Я тебе покажу, — сказал Далинар. — Но сначала осмотрим войска.

Адолин нахмурился, но солдаты уже ждали.

Хеврум приказал своим людям выстроиться. Адолин прошелся перед ними, проверяя мундиры и строй. Все выглядели чистыми и опрятными, хотя, по сведениям Адолина, некоторые из солдат жаловались, что от них требуют слишком тщательно следить за формой. Иногда он был готов с ними согласиться.

К конце инспекции он обратился к случайно выбранным воинам, спросив, есть ли у них какие-нибудь конкретные просьбы. Ни у кого никаких просьб не было. То ли они всем довольны, то ли робеют.

Закончив, Адолин вернулся к отцу.

— Ты все сделал хорошо, — сказал Далинар.

— Просто прошелся перед строем.

— Да, и произвел на них хорошее впечатление. Люди должны знать, что они тебе не безразличны, и тогда они будут уважать тебя. — Он кивнул, похоже, самому себе. — Ты хорошо обучился.

— Мне кажется, ты слишком много приписываешь обычной проверке, отец.

Далинар кивнул Хевруму, и батальонлорд повел их в шатер для аудиенций, расположенный рядом с полем, на котором занимались солдаты. Адолин, недоумевая, посмотрел на отца.

— Я приказал Хевруму собрать всех солдат, которым Садеас задавал вопросы в тот день, когда мы сражались на плато, — объяснил Далинар.

— А, мы хотим узнать, о чем он их спрашивал, — сказал Адолин.

— Да, — подтвердил его догадку Далинар.

Он предложил Адолину войти первым, потом вошел сам — а вслед за ним хвост из нескольких ардентов Далинара. Внутри их ждала группа из десяти солдат, сидевших на скамьях. При виде светлордов они встали и отдали честь.

— Вольно, — сказал Далинар, сцепив руки в боевых рукавицах за спиной. — Адолин? — Далинар кивнул на солдат, указывая, что Адолин должен задавать вопросы.

Адолин погасил вздох. Опять?

— Ребята, нам нужно знать, о чем вас спрашивал светлорд Садеас и что вы ответили.

— Не беспокойтесь, светлорд, — ответил солдат, говоря с северным сельским выговором. — Мы ничего ему не сказали.

Остальные энергично кивнули.

— Он как угорь, и мы это знали, — добавил другой.

— Он кронпринц, — резко сказал Далинар. — Вы должны относиться к нему со всем уважением.

Солдат побледнел, потом кивнул.

— Что именно он хотел узнать? — спросил Адолин.

— Наши обязанности в лагере, светлорд, — ответил солдат. — Мы все конюхи.

Каждый солдат, помимо умения сражаться, получал одну-две дополнительные профессии. Иметь группу, умеющую заботиться о лошадях, было полезно, хотя бы для того, чтобы не брать с собой на плато штатских конюхов.

— Он всех об одном спрашивал, — сказал один из солдат. — Или, ну, его люди. Отвечали ли мы за королевскую лошадь во время охоты на скального демона.

— Но мы не сказали ничего, — повторил первый солдат. — Ничего, что могло бы привести к неприятностям, сэр. Мы не собирались давать этому уг… э, этому кронпринцу веревку, на которой он мог бы повесить вас, светлорд.

Адолин закрыл глаза. Уж лучше бы они сами перерезали подпругу, чем так говорить с Садеасом. Он не мог наказать их за преданность, но они действовали так, как если бы Далинар действительно был в чем-то виноват и его нужно было защищать.

Он открыл глаза.

— Насколько я помню, я говорил с некоторыми из вас раньше. Но давайте я спрошу опять. Кто-нибудь из вас видел, что у седла короля перерезана подпруга?

Люди, посмотрев друг на друга, отрицательно закачали головами.

— Нет, светлорд, — сказал один из них. — Если бы мы видели, то, конечно, заменили бы ремень, прямо там.

— Но, светлорд, — добавил другой, — в тот день там была такая суматоха, столько народу. Ничего похожего на правильную атаку на плато. И, откровенно признаться, сэр, ну кто бы мог подумать, что из всего, что под Залами, надо защищать именно королевское седло?

Далинар кивнул Адолину, и они вышли из шатра.

— Они сделали не слишком много, чтобы помочь нам, — с гримасой сказал Адолин. — Несмотря на все их рвение. Или, скорее, из-за него.

— Согласен, к сожалению. — Далинар вздохнул и махнул Тадету; низенький ардент стоял рядом с шатром. — Поговори с каждым из них в отдельности, — тихо сказал ему Далинар. — Может, тебе удастся выпытать у них больше. Постарайся узнать точные слова Садеаса и что они в точности ответили ему.

— Да, светлорд.

— Пошли, Адолин, — сказал Далинар. — Нам надо еще кое-что сделать.

— Отец, — Адолин взял Далинара за руку. Боевой доспех звякнул. — Нужно поговорить.

Далинар, нахмурясь, повернулся к нему. Адолин быстро махнул рукой Кобальтовой Гвардии. Гвардейцы почти мгновенно очистили вокруг них место.

— Что происходит, папа? — тихо спросил Адолин.

— Как что? Мы инспектируем лагерь.

— И каждый раз ты выставляешь меня вперед, — сказал Адолин. — Не всегда удачно, должен добавить. Что происходит? Что-то внутри твоей головы?

— Тебя, как мне кажется, очень тревожит то, что происходит в моей голове.

Адолин моргнул.

— Отец, я…

— Нет, все в порядке. Я пытаюсь принять трудное решение. И мне помогает, если я двигаюсь, пока думаю. — Далинар скривился. — Кто-нибудь другой находит тихое место, садится и размышляет, но мне это никогда не помогало. У меня слишком много работы.

— И что ты пытаешься решить? — спросил Адолин. — Возможно, я сумею помочь.

— Ты уже… — Далинар осекся, нахмурившись.

Небольшой отряд солдат шел в сторону площадок для ристалищ Пятого батальона. Они сопровождали человека, одетого в красное и коричневое. Цвета Танадала.

— Сегодня вечером ты встречаешься с ним? — проследил за взглядом отца Адолин.

— Да, — ответил Далинар.

Нитер — командир Кобальтовой Гвардии — побежал перехватить вновь прибывшего. Иногда он бывал слишком подозрителен, вполне простительно для телохранителя. Очень скоро он вернулся к Далинару и Адолину. Нитер, с загорелым лицом и черной, коротко подстриженной бородой, был светлоглазым очень низкого ранга и провел в страже много лет, прежде чем достиг нынешнего положения.

— Он говорит, что кронпринц Танадал не может встретиться с вами сегодня, светлорд.

Далинар помрачнел.

— Я хочу лично поговорить с гонцом.

Нитер, неохотно, махнул рукой, и тощий гонец вышел вперед. Подойдя, он опустился на одно колено.

— Светлорд.

На этот раз Далинар не попросил Адолина взять на себя разговор.

— Передай свое сообщение.

— Светлорд Танадал сожалеет, но он не в состоянии встретиться с вами сегодня.

— Он предложил другое время для встречи?

— Он говорит, что он сожалеет, но в последнее время он очень занят. Но он будет счастлив поговорить с вами на одном из королевских праздников.

На публике, сообразил Адолин, где половина людей станет подслушивать, а вторая половина, включая самого Танадала, будет смертельно пьяна.

— Да, понимаю, — сказал Далинар. — И когда освободится?

— Светлорд, — смущенно сказал гонец. — В случае, если вы будете настаивать, он просил объяснить, что говорил с другими кронпринцами и знает, о чем пойдет речь. И он просил передать вам, что не хочет вступать с вами в союз и не собирается участвовать ни в каких совместных атаках на плато.

Далинар помрачнел еще больше. Взмахом руки он отпустил гонца, потом повернулся к Адолину. Кобальтовая Гвардия все еще никого не подпускала близко, и они могли спокойно поговорить.

— Танадал был последним, — сказал Далинар. Каждый кронпринц отверг его предложение по-своему. Хатам очень учтиво, Бетаб прислал жену с объяснениями, и вот Танадал — с враждебной вежливостью. — Все, кроме Садеаса по меньшей мере.

— Очень сомневаюсь, что будет мудро предложить ему такое, отец.

— Скорее всего ты прав, — сказал Далинар холодно. Он рассердился. Нет, разъярился. — Они посылают мне сообщения. Им никогда не нравилось, что король прислушивается к моим словам, и они добиваются моего падения. Они не хотят делать ничего, что бы я ни предложил им, и только потому, что это может помочь мне вновь обрести землю под ногами.

— Отец, мне очень жаль.

— Возможно, оно и к лучшему. Очень важно, что я потерпел поражение. Я не могу заставить их работать совместно. Элокар был прав. — Он посмотрел на Адолина. — Я бы хотел, чтобы ты закончил инспекцию без меня, сын. Я хочу кое-что сделать.

— Что?

— Небольшое дело, которое необходимо закончить.

Адолин хотел возразить, но не нашел, что сказать. Наконец он вздохнул и кивнул. — Но ты скажешь мне, о чем идет речь?

— Скоро, — пообещал Далинар. — Очень скоро.

* * *

Далинар смотрел, как сын, твердо ступая, идет прочь. Он будет хорошим кронпринцем. Далинару осталось только принять простое решение.

Разве не пришло время отступить в сторону и разрешить сыну занять его место?

Если он решится, то откажется от политики, уедет в свои земли и оставит Адолину бразды правления. Болезненное решение, ничего не скажешь, такое нельзя принимать в спешке. Но если он действительно сходит с ума, как, похоже, уверены все в лагере, он должен уйти. И очень скоро, прежде чем дойдет до такой точки, что будет не в состоянии принять решение.

Монарх — это управление, подумал он, вспомнив отрывок из «Пути Королей». Он обеспечивает стабильность. Это его служба, его ремесло. Если он не может управлять собой, как он может управлять жизнями людей? Чего стоит купец, если не может вкусить тот самый фрукт, который продает?

Странно, но эти цитаты все еще приходят к нему, хотя он и спрашивает себя, не подсовывает ли их ему — хотя бы частично — его сумасшествие.

— Нитер, — распорядился он. — Принеси мой боевой молот. И пусть меня ждут на площадке для построений.

Далинар хотел двигаться и работать, размышляя. Стражи поторопились за ним, когда он зашагал по тропинке между казармами Шестого и Седьмого батальона. Нитер странно возбужденным голосом послал несколько человек за оружием. Похоже, он решил, что Далинар собирается сделать что-то впечатляющее.

Сам Далинар так не думал.

Он шел к площадке для построений, плащ бился за его спиной, обитые металлом сапоги гремели по камню.

Долго ждать молот не пришлось; его уже везли на маленькой тележке два человека. Рукоятка была размером с запястье человека, а ударная часть молота — больше раскрытой ладони. Солдаты с трудом подняли его.

Далинар схватил молот рукой в латной перчатке, махнул им и положил на плечо. Не обращая внимания на солдат, упражнявшихся на поле, он подошел к группе грязных рабочих, прокладывающих ров уборной. Они посмотрели на него, устрашенные одним видом своего кронпринца в Доспехах Осколков.

— Кто бригадир? — спросил Далинар.

Чумазый штатский в коричневых штанах нервно поднял руку.

— Чем мы можем служить вам, светлорд?

— Немного отдохните, — сказал Далинар. — Подальше отсюда.

Удивленные рабочие поспешили убраться. Сзади собрались светлоглазые офицеры, озадаченные действиями Далинара.

Рука Далинара в латной рукавице стиснула рукоятку молота. Глубоко вздохнув, он прыгнул в наполовину законченный ров, поднял молот и ударил им по камню.

Раздался громкий треск, земля содрогнулась, по рукам Далинара пробежала ударная волна. Доспехи поглотили отдачу, в камне образовалась огромная трещина. Он ударил опять, на этот раз отломав большую секцию камня. Ее было бы трудно поднять двум-трем людям, но он взял ее одной рукой и выбросил изо рва. Она застучала по камням.

Итак, где же Доспехи для обычных людей? Почему древние, такие мудрые, не создали ничего, чтобы помочь им? Далинар продолжал работать, в воздух летела каменная пыль; он легко делал работу двадцати человек. Доспехи можно было использовать почти для любой работы и облегчить жизнь рабочих и темноглазых по всему Рошару.

Работая, он чувствовал себя хорошо. Он делал что-то полезное. В последнее время он чувствовал себя так, как если бы бежал по кругу, несмотря на все усилия. Работа помогала думать.

Далинар потерял жажду битвы. Его это встревожило не на шутку, ведь Дрожь — радость и предвкушение сражения — была частью того, что делало алети единым народом. Самое благородное из мужских искусств — стать великим воином; самое важное Призвание — сражаться. Сам Всемогущий зависел от того, насколько алети искусны в честном бою: умерев, они могли присоединиться к армии Герольдов и вернуть Залы Спокойствия.

И, тем не менее, при одной мысли об убийствах его начинало тошнить. И после недавней атаки на плато стало еще хуже. А что будет в следующий раз? Он не может вести людей в битву. Это и есть основная причина, по которой он должен отречься в пользу Адолина.

Далинар продолжал махать молотом. Снова и снова, разбивая камни. Со всех сторон собрались солдаты, а рабочие — несмотря на приказ! — не ушли. Они ошеломленно смотрели, как Носитель Осколков выполняет их работу. Иногда он призывал Клинок и резал им камень, отделяя целую секцию, потом разбивал ее молотом.

Вероятно, это выглядело смешно. Он не может переделать всю работу в лагере, его время наполнено важными делами. Нет никакой причины заниматься этим рвом. И, тем не менее, он чувствовал себя хорошо. Так чудесно сделать хоть что-нибудь полезное для лагеря. Да, он защищает Элокара, но трудно измерить результаты его работы. Сейчас он делает дело, результат которого виден невооруженным взглядом.

Но даже сейчас он действует согласно идеям, которые завладели его разумом. Книга говорит о короле, несущем камень своего народа. Она говорит, что те, кто ведет, самые низкие из людей, ибо они служат всем. Все закрутилось вокруг него. Кодекс, то, что узнал из книги, видения — или галлюцинации, — все проносилось перед его мысленным взором.

Никогда не сражайся с другими людьми, если тебя не заставили воевать.

Банг.

Пускай тебя защищают не слова, а дела.

Банг.

Ожидай, что все, кого ты встретишь, люди чести, и дай им возможность жить согласно этому.

Банг.

Правь так, как ты бы хотел, чтобы правили тобой.

Банг.

Далинар стоял по пояс в том, что со временем станет уборной, уши наполнял стон разбитого камня. Он будет верить в эти идеалы. Нет, он уже верит в них. Сейчас он живет согласно им. Каким станет мир, если люди будут жить согласно идеям книги?

Кто-то должен начать. Кто-то должен стать образцом. Тогда он не должен отрекаться. Сумасшедший или нет, но он делает свое дело лучше, чем Садеас и остальные. Достаточно посмотреть на жизнь его солдат и всего лагеря, чтобы понять, кто лучше.

Банг.

Камень не изменится, пока по нему не ударишь. А как с человеком вроде него? Почему для него внезапно все стало таким тяжелым? Причем тут он? Он не философ и не идеалист. Он солдат. И в молодости — проходится признаться — был тираном и разжигателем войны. Даже если он последует наставлениям более мудрых людей, смогут ли годы увядания стереть жизнь палача?

Далинар вспотел. Он уже прорезал в земле ров, шириной с рост человека, глубиной по грудь и длиной футов в тридцать. Чем дольше он работал, тем больше людей собиралось, глядело и шушукалось.

Доспехи Осколков считались священными. Неужели кронпринц действительно копает уборную с их помощью? Неужели напряжение так сильно подействовало на него? Боится сверхштормов. Ведет себя трусливо. Отказывается от дуэлей. Не защищается от клеветы. Боится сражаться, хочет признать поражение в войне.

Подозревается в попытке убить короля.

Наконец Телеб решил, что глазеть на Далинара не слишком прилично, и приказал всем вернуться к работе. Заодно он отогнал рабочих, приказав им усесться в тени и «непринужденно поговорить между собой». Кто-нибудь другой отдал бы такую команду с улыбкой, но Телеб был невозмутим как камень.

Далинар продолжал работать. Он знал, где должна закончиться уборная; он сам одобрил план работы. Надо было прорезать длинный пологий ров, потом покрыть его промасленными и просмоленными досками, чтобы избавиться от запаха. Саму будку предполагалось поставить на высоком конце; каждые несколько месяцев Преобразователи будут превращать содержимое рва в дым.

Теперь, когда он остался один, работа пошла еще лучше. Один человек, обрушивающий удар за ударом. Как барабаны, на которых играли паршенди в тот давно прошедший день. Далинар еще слышал их удары, потрясавшие его.

Прости, брат.

Он рассказал ардентам о видениях. Они ответили, что видения — результат работы перенапряженного сознания.

Не было ни одной причины верить в то, что показали ему видения. Следуя им, он не только позволил Садеасу сплести интригу; он полностью истощил свои ресурсы. Почти разрушил репутацию. И сейчас в опасности весь дом Холин.

Это и есть самая главная причина отречения. Если он продолжит, его действия могут привести к смерти Адолина, Ринарина и Элокара. Ради идеалов он готов рискнуть своей жизнью, но может ли он рисковать жизнями своих сыновей?

Обломки брызгали в воздух, отражаясь от Доспехов. Он начал уставать. Доспехи не работали за него, только увеличивали его силу, но каждый удар был его. Пальцы онемели от повторяющейся вибрации рукоятки молота. Он почти принял решение. Его ум спокоен и тверд.

Он опять махнул молотом.

— Не будет ли Клинок более эффективным? — спросил твердый женский голос.

Далинар застыл, наконечник остался на разбитом камне. Повернувшись, он увидел Навани, стоящую позади рва в синем платье со светло-красным узором; ее сбрызнутые сединой волосы отражали лучи солнца, неожиданно заходившего. Ее сопровождали две юные женщины — не подопечные, а те, которых она «заняла» у других светлоглазых женщин лагеря.

Навани стояла сложив руки, солнечный свет образовал ореол вокруг нее. Далинар неуверенно поднял бронированную руку, защищаясь от света.

— Матхана?

— Работа с камнем, — кивнула Навани, указывая на ров. — Мне не положено судить; работа с камнем — мужское искусство. Однако разве у тебя нет меча, который может резать камень так же легко, как удары сверхшторма над Хердазианом?

Далинар поглядел на камни. Потом опять поднял молот и обрушил его на камни с приятным хрустом.

— Клинки Осколков слишком хороши для того, чтобы ими резать масло.

— Интересно, — сказала она. — Придется напрячься изо всех сил, чтобы понять смысл сего глубокого изречения. Кстати, разве ты не заметил, что большинство мужских искусств имеют дело с разрушением, а женских — с созиданием?

Далинар махнул опять. Банг. Замечательно, насколько легче разговаривать с Навани не глядя на нее.

— Я использую Клинок, чтобы прорезать стороны и середину. Но мне все равно нужно сломать камень. Ты когда-нибудь пыталась поднять каменную плиту, отрезанную Клинком?

— Не могу такого сказать.

— Это не легко. — Банг. — Клинок делает очень тонкий разрез. Камни все еще сжимают друг друга, и двигать их достаточно сложно. — Банг. — Намного сложнее, чем кажется. — Банг. — А так намного лучше.

Навани смахнула с платья несколько каменных обломков.

— И значительно больше грязи.

Банг.

— Итак, ты собираешься извиниться? — спросила она.

— За что?

— За то, что пообещал прийти и не пришел.

Далинар застыл на полувзмахе. Он совсем забыл, что на празднике у короля дал слово встретиться с Навани. Точно, это было в тот день, когда она вернулась из Алеткара. Он ничего не сказал писцам о встрече. Он повернулся к ней, огорченный донельзя. Танадал тоже отказался от встречи, но он по меньшей мере прислал гонца.

Навани стояла сложив на груди руки, безопасная рука внизу, изящное платье горело солнечным светом, губы слегка улыбались. Он почувствовал, что отдал себя в ее власть.

— Мне очень жаль, — сказал он. — В последнее время мне пришлось много о чем подумать, но это не извиняет мою забывчивость.

— Да, конечно. Я должна обдумать, как ты расплатишься за свою оплошность. Но сейчас я пришла сказать тебе, что одно из твоих самоперьев мигает.

— Что? Какое?

— Твои писцы говорят, что то, которое связано с моей дочкой.

Джаснах! В последний раз они общались несколько недель назад; на все свои сообщения он получал крайне немногословные ответы. Если Джаснах погружалась в один из своих проектов, для нее исчезал весь мир. Значит, либо она что-то обнаружила, либо решила немного отдохнуть и восстановить их общение.

Далинар повернулся и взглянул на будущую уборную. Она почти готова. Только сейчас он сообразил, что неосознанно к финалу работы собирался принять окончательное решение. Он дернулся продолжить.

Но если Джаснах хотела пообщаться…

Ему нужно поговорить с ней. Возможно, удастся убедить ее вернуться на Разрушенные Равнины. Он почувствовал бы себя намного увереннее, если бы знал, что после отречения она присмотрит за Элокаром и Адолином.

Далинар отложил молот в сторону — от ударов рукоятка согнулась на добрых тридцать градусов, головка расплющилась — и выскочил из рва. Придется ковать новое оружие — таким молотом Носители Осколков не сражаются.

— Прошу прощения, матхана, — сказал Далинар, — но, боюсь, я должен просить вас отпустить меня. Мне нужно поговорить с Джаснах.

Он поклонился и повернулся, чтобы идти.

— Это мне надо просить тебя об одолжении, — сказала Навани. — Прошло много месяцев с того времени, как я говорила с дочкой в последний раз. Я присоединюсь к тебе, если не возражаешь.

Он заколебался, но не мог отказать ей так быстро после того, как Навани простила его невольное оскорбление.

— Конечно.

Далинар подождал, пока Навани дошла до своего паланкина и уселась в него. Носильщики подняли паланкин и понесли совсем рядом с ним. «Позаимствованные» подопечные засеменили следом.

— Ты добрый человек, Далинар Холин, — сказала Навани с той же озорной улыбкой на губах, с которой сидела во время праздника у короля. — Боюсь, я вынуждена признаться, что ты просто обворожителен.

— Из-за моего чувства долга мной легко манипулировать, — сказал Далинар, глядя вперед. Вести разговоры с Навани — последнее, в чем он сейчас нуждался. — Я это знаю. Тебе не нужно играть со мной, Навани.

Она тихо засмеялась.

— Я не пытаюсь манипулировать тобой, Далинар. Я… — Она на мгновение замолчала. — Да, возможно, у меня есть маленькое преимущество перед тобой. Но я не «играю» с тобой. За последний год ты стал совсем другим человеком. Неужели ты не видишь, какую это вызвало реакцию у короля, кронпринцев, свиты?

— Я сделал все для того, чтобы не возбуждать их любопытства.

— Должна констатировать — это не сработало! — Она наклонилась к нему. — Ты знаешь, почему много лет назад я выбрала Гавилара?

Бах! Ее слова — ее присутствие — как кубок темного вина, вылитый в его кристально прозрачные мысли. Ясность, которую он обрел после тяжелой работы, быстро исчезла.

Почему она ведет себя столь дерзко?

Он не ответил. Вместо этого ускорил шаг, надеясь, что она не захочет больше ворошить прошлое.

Бесполезно.

— Я выбрала его не потому, что ему уготовано было стать королем, Далинар. Хотя именно это говорили все. Я выбрала его потому, что ты меня пугал. Твое внутреннее напряжение… оно пугало и твоего брата, знаешь ли.

Он ничего не сказал.

— И оно никуда не делось, — сказала она. — Я вижу его в твоих глазах. Но сейчас ты вложил его в оружие, и его обнимают сверкающие Доспехи Осколков. Вот что я нахожу в тебе обворожительным.

Он остановился, глядя на нее. Носильщики тоже остановились.

— Ничего не получится, Навани, — тихо произнес он.

— Не получится что?

Он покачал головой.

— Я не обесчещу память брата. — Он мрачно поглядел на нее, и она неохотно кивнула.

Дальше они шли в полном молчании, хотя она время от времени украдкой посматривала на него. Наконец они добрались до его жилого комплекса, отмеченного развевающимся синим флагом с глифпарой кох и линил: первый в форме короны, второй — башни. Рисунок сделала еще мать Далинара; та же глифпара была на кольце с печаткой, которую он носил не снимая. Элокар использовал меч и корону.

Солдаты при входе отдали честь. Далинар подождал, пока Навани не сошла с паланкина, и они вместе вошли внутрь. На стенах ярко светились заряженные сапфиры. Они дошли до гостиной, и он опять поразился, насколько роскошно все это стало за годы войны.

Три клерка и их девушки-помощницы уже ждали его. Все шестеро встали, когда он вошел в комнату. Там же находился и Адолин.

Далинар нахмурился, увидев юношу.

— Разве ты не должен был закончить инспекцию?

Адолин вздрогнул.

— Отец, я закончил ее несколько часов назад.

— Ты что?

Отец Штормов! Сколько же времени я стучал по камням?

— Отец, — сказал Адолин, подходя к нему. — Мы можем поговорить наедине?

Как обычно, белые с черными перчинками волосы Адолина лежали непокорной гривой. Он снял Доспехи Осколков, вымылся и надел модную форму — длинный синий мундир с пуговицами по сторонам и прямые коричневые брюки.

— Сын, я еще не готов поговорить с тобой, — мягко сказал Далинар. — Мне нужно еще немного времени.

Адолин посмотрел на него обеспокоенным взглядом.

Из него получится великолепный кронпринц, подумал Далинар. Я подготовил его к этому так, как никто не готовил меня.

— Хорошо, — сказал Адолин. — Но я должен кое о чем попросить тебя. — Он указал на одну из клерков, женщину с темно-рыжими волосами, в которые затесалось несколько черных прядей. Гибкая, с длинной шеей, она была одета в зеленое платье, а волосы на голове представляли собой сложный комплекс кос, который поддерживали четыре традиционные стальные заколки.

— Это Данлан Моракота, — тихо сказал Адолин Далинару. — Она приехала в лагерь только вчера и собирается провести несколько месяцев вместе с отцом, светлордом Моракота. Совсем недавно она обратилась ко мне, и я взял на себя смелость предложить ей место среди твоих клерков.

Далинар мигнул.

— А эта, как ее…

— Малаша? — вздохнул Адолин. — Не сложилось.

— А эта? — недоверчиво спросил Далинар тихим голосом. — Вроде ты сказал, что она приехала совсем недавно? Вчера? И уже обратилась к тебе?

Адолин пожал плечами.

— Ну, я же должен поддерживать репутацию.

Далинар вздохнул и поглядел на Навани, которая стояла рядом и все слышала. Хотя и ради приличия делала вид, что не слушает.

— Знаешь ли, обычно одновременно ухаживают только за одной женщиной.

И скоро тебе понадобится хорошая жена, сынок. Очень скоро.

— Когда я буду старым и усталым, возможно, — сказал Адолин, улыбнувшись молодой женщине.

Она действительно красива. Но только один день в лагере? Кровь предков, подумал Далинар.

Он три года ухаживал за женщиной, которая в конце концов стала его женой. И хотя он забыл ее лицо, он хорошо помнил, как настойчиво преследовал ее.

И конечно, он любил ее. Хотя все чувства к ней улетучились, стерты из памяти, как будто их и не было. К сожалению, он помнит, как сильно желал Навани за несколько лет до встречи с женщиной, ставшей его женой.

Хватит, сказал он самому себе. Еще несколько секунд назад он почти решил отречься от звания кронпринца. Нельзя дать Навани отвлекать его.

— Ваша Светлость Данлан Моракота, — сказал он юной женщине. — Я рад приветствовать вас среди моих клерков. Как я понимаю, кто-то хочет пообщаться со мной?

— Да, светлорд, — сказала женщина, низко приседая. Она кивнула на ряд из пяти самоперьев, стоявших на книжной полке, каждое на своей подставке. От обычного самоперо отличалось только тем, что к нему был прикреплен заряженный рубин. Как раз сейчас крайний справа рубин медленно пульсировал.

Литима тоже находилась здесь — и была старше по рангу, — но, тем не менее, она кивнула Данлан, которая поторопилась перенести все еще поблескивающее перо на маленький столик рядом с пюпитром. Она аккуратно прижала к столику лист бумаги, поднесла к углублению флакончик с чернилами и ловко вкрутила его туда, потом сняла пробку. Светлоглазые женщины очень искусно работали своей свободной рукой.

Потом Данлан уселась и посмотрела на него, очевидно слегка нервничая. Конечно, Далинар не доверял ей — она могла быть шпионом одного из кронпринцев. К сожалению, со времени отъезда Джаснах в лагере не осталось ни одной женщины, которой он доверял бы полностью.

— Я готова, светлорд, — сказала Данлан хрипловатым голосом с придыханием. Именно таким, который привлекал Адолина. Будем надеяться, что она не такая скучная и пресная, как те, которых он обычно выбирал.

— Начали, — сказал Далинар, махнув рукой Навани на одно из роскошных кресел, стоявших в комнате. Клерки уселись на свои скамьи.

Данлан повернула драгоценный камень пера на одно деление, указывая, что требование на разговор принято. Потом проверила уровни по обе стороны столешницы — маленькие флаконы с маслом и пузырьком в середине, по которым столешница выставлялась строго горизонтально. Наконец смочила перо чернилами и поставила его на левый верхний угол листа. Держа его прямо, она повернула камень большим пальцем еще на одно деление. Потом убрала руку.

Перо осталось висеть кончиком в бумагу, как если бы его держала невидимая рука. Потом начало писать, в точности копируя движения Джаснах, находившейся во многих милях отсюда и писавшей пером, сопряженным с этим.

Далинар стоял рядом со столиком, скрестив руки в боевых рукавицах на груди. Он видел, что его близость нервирует Данлан, но от волнения не мог присесть.

Джаснах, конечно, писала элегантным почерком — она всегда тратила уйму времени, добиваясь совершенства во всем. Далинар наклонился вперед, когда на бумаге появились знакомые — хотя и совершенно непонятные — фиолетовые строчки. Над рубином появились слабые клубы красноватого дыма.

Наконец перо застыло на месте.

«Дядя, — прочитала Данлан, — я полагаю, что у тебя все в порядке».

— Конечно, — ответил Далинар. — Однако я озабочен теми, кто вокруг меня. — Код, указывающий, что он не доверяет — или по меньшей мере не знает — всех слушающих. Теперь Джаснах будет осторожна и не напишет чего-либо, что не предназначено для чужих ушей.

Данлан взяла перо, повернула камень и записала слова Далинара, послав их через океан к Джаснах.

Она все еще в Тукаре?

Закончив писать, Данлан вернула перо в левый верхний угол — точку, в которую они обе помещали перо, чтобы Джаснах могла писать дальше, — и вернула рубин в предыдущее положение.

«Я, как и ожидала, в конце концов очутилась в Харбранте, — прочитала Данлан. — Секреты, которые я ищу, настолько темны, что их нет даже в Паланиуме. Тем не менее я нашла намеки. Дразнящие фрагменты. Как Элокар?»

Намеки? Фрагменты? Чего? Джаснах имела склонность драматизировать ситуацию, хотя и не так ярко, как ее брат.

— Несколько недель назад твой брат отчаянно рисковал своей жизнью во время охоты на скального демона, — ответил Далинар. Адолин, опиравшийся плечом о книжную полку, улыбнулся. — Но, очевидно, за ним присматривают Герольды. Он чувствует себя хорошо, но твое отсутствие очень заметно. Я уверен, что он очень нуждался в твоих советах. Сейчас он полностью полагается на своего писца, Ее Светлость Лалай.

Возможно, это заставит Джаснах вернуться. Она и кузина Садеаса, ставшая после отъезда королевы главным писцом короля, не выносили друг друга.

Данлан быстро писала слова. Навани прочистила горло.

— О, — сказал Далинар, — добавьте: твоя мать вернулась в военлагеря.

Спустя несколько секунд перо написало ответ: «Передай маме привет. Но держи ее на расстоянии вытянутой руки, дядя. Она кусается».

Навани фыркнула со своего кресла, и Далинар сообразил, что не дал понять Джаснах, что ее мать слушает разговор. Он покраснел, а Данлан продолжала читать: «Я не могу говорить о своей работе через самоперо, но я все больше и больше увлекаюсь ею. Чтобы отыскать что-то, приходится перерывать огромное количество страниц исторических документов».

Джаснах была Искательницей Истины. Как-то раз она объяснила ему, что это орден ученых, которые пытаются найти правду в прошлом. Они хотят создать беспристрастный, основанный на фактах отчет о событиях прошлого и экстраполировать его в будущее. Он не знал точно, почему они думают, что чем-то отличаются от обычных историков.

— Ты вернешься? — спросил Далинар.

«Не могу сказать, — прочитала Данлан пришедший ответ. — Я не осмеливаюсь остановить свои исследования. Но может прийти время, когда я не осмелюсь оставаться далеко от тебя».

Что? подумал Далинар.

«Но сейчас я не об этом, — прочитала Данлан. — У меня к тебе есть несколько вопросов. Мне нужно, чтобы ты описал мне, что произошло, когда ты повстречался с первым патрулем паршенди семь лет назад».

Далинар нахмурился. Несмотря на помощь Доспехов, он чувствовал себя усталым. Но в Доспехах он не осмеливался сесть на один из стульев. Он снял одну из рукавиц и пробежал пальцами по волосам. Тема ему не понравилась, но он обрадовался, что надо подумать о чем-нибудь другом. Теперь есть повод немного отложить решение, которое навсегда изменит его жизнь.

Данлан смотрела на него, готовясь записывать его слова. Для чего Джаснах снова поднимает историю? Разве не она сама написала отчет об этих событиях в созданной ею биографии отца?

Неважно, в конце концов она расскажет ему, зачем ей это нужно. Судя по ее прошлым открытиям, ее текущий проект очень важен. Хотел бы он, чтобы Элокар был хотя бы вполовину так умен, как его сестра.

— Очень болезненные воспоминания, Джаснах. Именно я, к сожалению, убедил твоего отца отправиться в ту экспедицию. Если бы мы не обнаружили паршенди, они бы не убили его. Первая встреча произошла, когда мы обследовали лес, не обозначенный на карте. Это случилось на юге Разрушенных Равнин, в двух неделях пути от Сухого Моря.

Завоевания и охота — в юности только они и увлекали Гавилара. Если он не мог завоевывать, он охотился. В любое время он был готов отправиться на охоту. Потеряв жажду к сражениям, Гавилар действовал странно, и люди начали говорить, что он ослаб. Вот Далинар и решил напомнить брату добрые времена их молодости, позвав на охоту на легендарного скального демона.

— Именно тогда твоего отца не было со мной, — продолжал Далинар, вспоминая. — Мы разбили лагерь на мокрых лесистых холмах. Разговаривали с туземцами Натана через переводчиков. Искали следы или сломанные деревья. Я вел группу разведчиков вверх по течению одного из притоков реки Смертельный Поворот, в это время твой отец исследовал низовья реки. И мы нашли лагерь паршенди на другой стороне. Поначалу я не поверил своим глазам. Паршмены, свободные, организованные, лагерь. И они были вооружены. И не грубым оружием. Мечи, копья с резными древками…

Он замолчал. Гавилар тоже не поверил вначале. Свободного племени паршменов не бывает. Точка. Они слуги, всегда были слугами и всегда ими будут.

«У них были тогда Клинки Осколков?» — спросила Данлан. Далинар не сразу сообразил, что это вопрос от Джаснах.

— Нет.

Перо опять заскрипело по бумаге.

«Но сейчас у них есть. Когда ты в первый раз увидел паршенди в Доспехах Осколков?»

— После смерти Гавилара, — сказал Далинар.

Он попытался понять логику. Они всегда поражались тому, что Гавилар хотел заключить договор с паршенди. Для чего? Тогда паршенди не жили на Разрушенных Равнинах и не могли помешать охотиться на большепанцирников.

Далинара прошиб холодный пот. Неужели брат знал, что паршенди умеют добывать Клинки Осколков? Неужели он заключил договор, надеясь узнать, где они берут легендарное оружие?

Неужели его смерть? Неужели Джаснах пытается открыть тайну его смерти? подумал Далинар. Она никогда не стремилась к мести и всегда думала иначе, чем брат. Месть не увлекала ее. Но вопросы. Да, они ее увлекали.

«Еще один вопрос, дядя, — прочитала Данлан. — И снова я вернусь рыться в этом лабиринте, который называется библиотека. Временами я чувствую себя грабителем могил, ворошащим кости давно умерших людей. Но сейчас не об этом речь. Паршенди, о которых ты говорил, они быстро выучили наш язык?»

— Да, — сказал Далинар. — Через несколько дней мы говорили и хорошо понимали друг друга. Просто замечательно. — Кто бы мог подумать, что мозги этих странных паршменов способны на такое чудо? Большинство обычных паршменов не разговаривали вообще.

«О чем они говорили с тобой во время первых встреч? — сказала Данлан. — Ты помнишь самый первый вопрос, который они задали?»

Далинар закрыл глаза, вспоминая дни, когда лагерь паршенди стоял на другом берегу реки. Гавилар ими восторгался.

— Они хотели посмотреть наши карты.

«Они упоминали Несущих Пустоту?»

— Несущих Пустоту? Нет, я не помню. А что?

«Я бы не хотела сейчас говорить об этом. Однако я хочу показать тебе кое-что. Пусть писец вставит новый лист бумаги».

Данлан прикрепила к столешнице новый лист. Она поставила перо в угол и отпустила. То поднялось и забегало взад и вперед, быстрыми широкими движениями. Рисунок. Далинар подошел ближе, Адолин за ним. Перо и чернила не самый лучший посредник, и рисунок через океан не мог быть точным. Перо оставляло капли чернил там, где их не должно было быть, и, хотя чернильница была на том же месте — позволяя Джаснах смачивать чернилами одновременно оба пера, — иногда чернила в пере Данлан кончались раньше, чем у нее.

И все-таки рисунок был замечательным. Это не Джаснах, сообразил Далинар. Кто бы ни рисовал сейчас, она намного талантливее, чем его племянница.

На листе появилась высокая тень, нависшая над зданиями. Одинокие чернильные линии изображали панцирь и когти, тени были сделаны линиями, нарисованными близко друг к другу.

Данлан отложила рисунок в сторону и положила на его место третий лист бумаги. Далинар взял рисунок, Адолин встал рядом. Кошмарное чудовище в линиях и тенях казалось смутно знакомым. Как…

— Скальный демон, — уверенно сказал Адолин. — Слегка искаженный — лицо более угрожающее, плечи шире, и я не вижу второго ряда передних лап, — но совершенно очевидно, что кто-то пытался нарисовать одного из них.

— Да, — согласился Далинар, потирая подбородок.

«Это рисунок из одной из книг, хранящихся здесь, — прочитала Данлан. — Моя новая подопечная очень искусна в рисовании, и я попросила ее воспроизвести его. Скажи мне, он ничего тебе не напоминает?»

Новая подопечная? Прошли годы с тех пор, как у нее был кто-то. Она всегда говорила, что у нее нет времени на них.

— Это скальный демон, — сказал Далинар.

Данлан записала его слова. Мгновением позже пришел ответ.

«В книге написано, что это изображение Несущего Пустоту. — Данлан нахмурилась и вскинула голову. — Эта книга является копией текста, написанного за много лет до Измены. Иллюстрации, однако, скопированы из другого текста, еще более древнего. Некоторые даже считают, что рисунок был нарисован через два-три поколения после ухода Герольдов».

Адолин тихонько присвистнул. Действительно очень старый. Насколько помнил Далинар, имелось несколько рисунков и текстов из сумрачных времен; «Путь Королей» был одним из самых старых и единственным полным. Хотя и переводом: копий на языке оригинала не сохранилось.

«Не делай поспешных выводов, — прочитала Данлан. — Я не считаю, будто Несущие Пустоту и скальные демоны одно и то же. Я думаю, что древняя художница не знала, как выглядят Несущие Пустоту, и нарисовала самую ужасную тварь, которую видела в своей жизни».

Но откуда художница знала, как выглядит скальный демон? подумал Далинар. Мы узнали о них только тогда, когда нашли Разрушенные Равнины…

Конечно. Сейчас Ничейные Холмы необитаемы, но когда-то они были королевством. Кто-то в прошлом знал о скальных демонах, и знал настолько хорошо, что нарисовал одного из них, снабдив, правда, подписью «Несущий Пустоту».

«Я должна идти, — сказала Джаснах через Данлан. — Позаботься о брате, пока меня нет, дядя».

— Джаснах, — начал Далинар, тщательно подбирая слова. — Здесь творятся дела очень странные. Шторма приходят в неположенное время, здания стонут и дрожат. Вскоре ты можешь услышать новости, которые тебя поразят до глубины души. Было бы очень и очень неплохо, если бы ты вернулась и помогла.

Он молча ждал ответа, и, наконец, перо заскребло по бумаге.

«Я бы хотела назвать дату своего возвращения. — Далинар почти слышал холодный уверенный голос Джаснах. — Но я не могу оценить, когда закончу свое исследование».

— Это очень важно, Джаснах, — сказал Далинар. — Пожалуйста, подумай еще раз.

«Будь уверен, дядя, я приеду. Со временем. Но не могу сказать когда».

Далинар вздохнул.

«Кстати, учти, — написала Джаснах, — что я очень хочу увидеть скального демона сама».

— Только мертвого, — сказал Далинар. — Я не дам тебе повторить выходку твоего брата несколько недель назад.

«О, — послала ответ Джаснах. — Дорогой, чересчур заботливый Далинар. Однако даже тебе придется согласиться, что твои любимые племянница и племянник выросли».

— Я буду относиться к вам как к взрослым, когда вы будете вести себя как взрослые, — сказал Далинар. — Приезжай как можно скорее, и мы покажем тебе мертвого скального демона. А пока позаботься о себе.

Они еще подождали, не придет ли другой ответ, но гемма перестала мигать, передача Джаснах закончилась. Данлан вернула на место самоперо и столик. Далинар поблагодарил клерков за помощь. Потом клерки вышли; Адолин вроде хотел задержаться, но Далинар жестом отослал его.

Далинар снова взглянул на рисунок скального демона, неудовлетворенный. Что он вынес из этого разговора? Несколько смутных намеков? Неужели исследование Джаснах настолько важно, что она предпочитает не замечать угроз, нависших над королевством?

Наверное, он должен написать ей более откровенное письмо и объяснить, почему решил отречься. Возможно, оно приведет ее назад.

И тут с потрясением Далинар осознал, что принял решение. Где-то между рвом и приемной он перестал думать об отречении как если и стал думать о нем как тогда. Правильное решение. Оно ему не нравится, но иногда человек должен делать то, что ему не нравится.

Все прояснил разговор с Джаснах, подумал он. Об ее отце.

Он стал делать то же самое, что и Гавилар в самом конце. А это чуть не уничтожило королевство. Ему нужно остановиться, пока дело не зашло слишком далеко. Возможно, то, что произошло с ним — душевная болезнь, унаследованная от родителей. Это…

— Ты очень любишь Джаснах, — сказала Навани.

Далинар вздрогнул и оторвался от рисунка скального демона. Он был уверен, что она вышла вслед за Адолином. Но нет, она осталась здесь и сейчас глядела на него.

— Почему, — спросила Навани, — ты так настойчиво просил ее вернуться?

Он повернулся к Навани и сообразил, что она вместе с клерками отослала и двух своих подопечных. Они остались одни.

— Навани, — сказал он. — Это неприлично.

— Ба. Мы родственники, и у меня есть вопросы.

Далинар заколебался, потом вышел на середину комнаты. Навани стояла около двери. К счастью, ее подопечные оставили открытой дверь в конце вестибюля, и в зале за ней виднелись два стражника. Не самое лучшее положение, но пока Далинар видит стражников, а они его, разговор с Навани становится почти приличным.

— Далинар? — спросила Навани. — Ты собираешься ответить мне? Почему ты так доверяешь моей дочке, когда почти все остальные вокруг ругают ее?

— Я считаю всеобщее презрение лучшей рекомендацией, — ответил он.

— Она еретичка.

— Она отказалась присоединяться к девотариям, потому что не верит в их учения. Вместо того, чтобы пойти на компромисс, для виду, она честно отказалась признать религию, в которую не верит. Я считаю это признаком чести.

Навани фыркнула.

— Вы оба два гвоздя в одной дверной раме. Непреклонные, жесткие и упрямо сопротивляющиеся любой попытке себя выдернуть.

— Тебе надо идти, — сказал Далинар, кивая в сторону коридора. Внезапно он почувствовал себя очень усталым. — Пойдут сплетни.

— Пускай. Ты — самый важный кронпринц в…

— Навани, — оборвал он ее. — Я собираюсь отречься в пользу Адолина.

Пораженная, она мигнула.

— Я отрекусь, как только сделаю необходимые приготовления. Самое большее через несколько дней.

Он почувствовал себя странно, как если бы только сейчас, произнеся слова вслух, сделал свое решение настоящим.

Навани поглядела на него страдальческим взглядом.

— О, Далинар, — прошептала она. — Это ужасная ошибка.

— Я вправе сделать ее. А сейчас я должен повторить свою просьбу. Мне нужно еще много о чем подумать, и сейчас я не могу поговорить с тобой. — Он указал ей на дверь.

Навани округлила глаза, но вышла, как он и просил, захлопнув за собой дверь.

Наконец, подумал Далинар, испуская долгий вздох. Я принял решение.

Слишком истощенный, чтобы снять с себя Доспехи без чужой помощи, он уселся на пол, опершись головой о стену. Утром он скажет о своем решении Адолину, потом объявит во всеуслышанье на празднике. А потом вернется в Алеткар, в свое имение.

Все кончено.

Интерлюдия Ризн. Аксис. Сет

И-4 Ризн

Ризн неуверенно вышла из головного фургона каравана и почувствовала под ногами неровную мягкую землю, которая слегка просела под ней.

Она содрогнулась, частично из-за того, что слишком толстая трава и не подумала исчезнуть. Ризн несколько раз коснулась ее ногой. Трава только вздрогнула.

— Не будет прятаться, — сказал Встим. — Здесь трава ведет себя совсем не так, как везде. Конечно, ты слышала об этом.

Пожилой мужчина сидел под желтым плотным навесом первого фургона. Опираясь одной рукой о боковые поручни, он держал второй связку гроссбухов. Одну из своих длинных белых бровей он закинул за ухо, другой разрешил свисать вдоль лица. Он предпочитал носить жесткую накрахмаленную одежду — синюю с красным — и плоскую на конце коническую шляпу. Классическая одежда тайленского купца, уже несколько десятилетий вышедшая из моды и, тем не менее, все еще известная.

— Я слышала про эту траву, — сказала ему Ризн. — Но это так странно. — Она обошла первый фургон по кругу. Да, она слышала про траву, растущую в Синоваре. Говорили, что она слишком медленно движется и поэтому не исчезает.

Но нет, она вообще не движется. Как же она выживает? Почему ее не съели животные? Она изумленно покачала головой и посмотрела на равнину. Трава полностью покрывала ее. Травинки росли так тесно, что землю было не видно. Что за беспорядок!

— Слишком упругая земля, — сказала она, возвращаясь в фургон. — И не только из-за травы.

— Хмм, — сказал Встим, все еще работавший с гроссбухами. — Да. Это называется почва.

— Мне казалось, что еще немного, и я провалюсь в землю по колени. Как могут сины жить на такой земле?

— Они — интересный народ. Не установишь ли устройство?

Ризн вздохнула, но пошла в заднюю часть фургона. Остальные шесть фургонов каравана поставили таким образом, что образовался неровный круг. Она спустилась на землю через задний борт головного фургона, таща за собой деревянный треножник, почти с нее ростом. Вскинув его на плечо, она поплелась к центру травянистого круга.

Она одевалась по последней моде, не то что ее бабск, в самую современную одежду для юной женщины ее возраста: темно-синий шелковый жакет поверх светло-зеленой блузки с длинными рукавами и жесткими манжетами. Юбка, доходящая до колен — тоже зеленая, — была жесткой и деловой по крою, но элегантно украшенной.

На левой руке она носила зеленую перчатку. Закрывать безопасную руку — глупая традиция, результат культурного преобладания Ворин. Но надо было сохранять приличия. Большинство из более традиционных тайленов — включая, к сожалению, ее бабска, — считали неслыханным скандалом женщину с неприкрытой безопасной рукой.

Она установила треножник. Пять месяцев назад Встим стал ее бабском, а она его подмастерьем. Он хорошо относился к ней. Не всякий бабск был таким; по традиции он являлся кем-то большим, чем хозяин. С точки зрения закона, он был ее отцом, пока не решал, что она готова стать самостоятельным купцом.

Она бы хотела, чтобы он не проводил так много времени в таких странных местах. Его считали великим купцом, и она предполагала, что великие купцы путешествуют по экзотическим городам и портам. А не по пустым лугам в захолустных странах.

Установив треножник, она вернулась в фургон за фабриалом. Задняя стенка фургона — вместе с толстыми стенками и прочным верхом — образовывала убежище от сверхшторма, а ведь на Западе даже самый слабый из них был крайне опасен, по меньшей мере пока не проходил через ущелья и не попадал в Синовар.

Она поторопилась к треножнику с ящичком в руке. Откинув деревянную крышку, она вынула большой гелиодор. Бледно-желтый драгоценный камень, не меньше двух дюймов в диаметре, был жестко закреплен в металлической оправе. Он слабо светился, далеко не так ярко, как можно было ожидать от геммы такого размера.

Она поставила его на треножник и повернула некоторые из его дисков вниз, настроив фабриал на людей из каравана. Потом притащила из фургона стул, уселась на него и стала смотреть. Она всегда спрашивала себя, для чего Встим купил это устройство — одно из новых, недавно изобретенных видов, — которое только предупреждало о приближении чужих. Неужели это так важно?

Она откинулась на спинку стула, наблюдая, не стал ли камень ярче. Ветер раскачивал странную траву Синовара, которая упрямо отказывалась отступить, даже под самыми сильными порывами. Вдали поднимались белые пики Туманных Гор, защищавших Синовар. Горы гасили ярость сверхштормов, делая Синовар одним из немногих мест на Рошаре, где сверхштормы не правили.

Плоскую равнину вокруг нее усеивали странные деревья с прямыми стволами и жесткими скелетообразными ветками, полными листьев, которые тоже не отступали перед ветром. Весь ландшафт был настолько мрачен, что казался мертвым. Ничего не двигалось. Вздрогнув, Ризн сообразила, что еще не видела спренов. Ни одного — ни ветра, ни жизни, вообще ни одного.

Как будто в этой стране все слабоумные. Вроде человека, родившегося без мозгов, который не знает, как защитить себя, и, распуская слюни, смотрит на стену.

Она копнула землю пальцем, потом подняла его вверх и внимательно осмотрела эту «почву», как назвал ее Встим. Обыкновенная грязь. Интересно, почему сильный ветер не может вырвать из земли всю траву и унести прочь? Хорошо еще, что никакой сверхшторм не может проникнуть сюда.

Слуги и стражники выгружали из фургонов корзины и разбивали лагерь. Внезапно гелиодор запульсировал ярким желтым светом.

— Мастер! — крикнула она, вставая. — Кто-то идет!

Встим, суетившийся среди корзин, резко взглянул на нее. Потом махнул рукой Килрму, начальнику стражи, и шесть мужчин немедленно взялись за луки.

— Там, — показал один из них.

Вдали показалась группа всадников. Они ехали не очень быстро и вели за собой несколько тащивших фургоны больших животных, похожих на толстых приземистых лошадей. Чем ближе приближались всадники, тем ярче пульсировал фабриал.

— Да, — сказал Встим, глядя на камень. — Похоже, это очень полезно. Хорошая дальность действия.

— Но мы знали, что они приедут, — сказала Ризн, поднимаясь со стула и подходя к нему.

— На этот раз, — ответил купец. — Но если он предупредит нас о бандитах, подкрадывающихся в темноте, то с лихвой оправдает свою стоимость. Килрм, пусть твои люди опустят луки. Ты знаешь, что наши гости думают об этом.

Охранники опустили луки, и группа тайленцев застыла в ожидании. Ризн обнаружила, что нервно завертывает брови назад, хотя и не понимала почему. Новоприбывшие были обыкновенными синами. Конечно, Встим настаивал, чтобы о них не думали, как о дикарях. Похоже, он относился к ним с большим уважением.

Они подъехали ближе, и Ризн поразилась многообразию их одежд. Те сины, которых она видела раньше, носили коричневые халаты или другую рабочую одежду. Однако мужчина, ехавший во главе каравана, носил блестящий многоцветный плащ, застегнутый на груди и полностью закрывавший его. Полы плаща свешивались с боков лошади и почти волоклись по земле. Только голова была открыта.

Четверо других, ехавших за ним, носили более скромную одежду. Тоже блестящую, но не настолько. Рубашки, штаны и цветные шляпы.

По меньшей мере три дюжины других людей в коричневых туниках шли рядом за ними. Еще больше управляли тремя большими фургонами.

— Ого, — сказала Ризн. — Он привел с собой множество слуг.

— Слуг? — удивился Встим.

— Парни в коричневом.

Ее бабск улыбнулся.

— Это его стража, ребенок.

— Что? Они выглядят такими несчастными.

— Сины — странный народ, — сказал он. — В этой стране воины — самые низшие из людей, чуть выше рабов. Ими торгуют и продают при помощи маленьких камней, которые означают право собственности; любой человек может взять в руки оружие и присоединиться к ним, после чего с ним будут обращаться точно так же. Видишь парня в красивом плаще? Он фермер.

— Землевладелец, ты хотел сказать?

— Нет. Насколько я знаю, он каждый день — ну, кроме дней, когда надзирает за торговлей, как сегодня, — работает на своих полях. Они обращаются таким образом со всеми фермерами, окружая их почетом и уважением.

Ризн разинула рот.

— Но большинство деревень полно фермерами!

— Да, действительно, — сказал Встим. — Святые места, только для местных. Иностранцам не разрешают даже приблизиться к полям или деревням фермеров.

Как странно, подумала она. Возможно, жизнь в таком месте плохо действует на мозги.

Килрм и его люди не казались очень счастливыми, очутившись в явном меньшинстве, но Встим, похоже, не беспокоился. Как только сины подошли ближе, он вышел из фургона и без малейших колебаний пошел им навстречу. Ризн поторопилась за ним, трава цеплялась за ее юбку.

Мешает, подумала она. Еще одна неприятность, и все из-за того, что трава не отступает. Она разозлится не на шутку, если из-за этого придется покупать новый подол.

Встим подошел к сину и поклонился, чуть ли не достав руками землю.

Тан бало мкен тала, — сказал он.

Она не поняла ни слова.

Человек в плаще — фермер — почтительно кивнул, один из всадников спешился и вышел вперед.

— Да ведут тебя ветры удачи, друг мой. — Он хорошо говорил по-тайленски. — Тот, который добавляет, рад твоему безопасному прибытию.

— Спасибо, Трэш-сын-Эзана, — сказал Встим. — И мои благодарности тому, который добавляет.

— Что ты привез нам из твоих странных земель, друг? — спросил Трэш. — Еще больше металла, надеюсь?

Встим махнул рукой, и охранники принесли тяжелую корзину. Они поставили ее и откинули крышку, открылось странное содержимое. Куски металла, главным образом в форме раковин, но некоторые похожи на куски дерева. Ризн показалось, что Преобразователи — по какой-то непонятной причине — превратили в металл всякий хлам.

— А, — сказал Трэш, приседая и внимательно проверяя ящик. — Великолепно!

— Ни кусочка этого не было добыто на шахтах, — сказал Встим. — Никакой камень не ломался и металл не был выплавлен. Его сделали Преобразователи из ракушек, коры или веток. У меня есть документ, подписанный пятью разными тайленскими нотариусами, заверяющий это.

— Нет необходимости ни в каких документах, друг мой, — сказал Трэш. — Ты заработал наше доверие много лет назад.

— И все-таки это было бы неподобающе, — ответил Встим. — Купец, который не заботится о контрактах, очень быстро окажется окруженным врагами, а не друзьями.

Трэш встал и три раза хлопнул. Люди в коричневом, не поднимая глаз от земли, опустили заднюю стенку фургона, открыв ряды корзин.

— Остальные, которые посещают нас, — заметил Трэш, идя к фургону. — Они, похоже, хотят только лошадей. Но никогда ты, друг мой. Почему?

— Слишком трудно заботиться о них, — ответил Встим, шагая вслед за Трэшем. — И слишком часто вложения не оправдываются, а вкладывать приходится много.

— А это? — сказал Трэш, указывая на легкие ящики, внутри которых находилось что-то живое.

— Всегда оправдывает себя, — ответил Встим. — Цыплята хорошо продаются, и за ними легко ухаживать, при условии что ты не забываешь их кормить.

— Мы привезли тебе очень много, — сказал Трэш. — Я не могу поверить, что ты покупаешь их у нас. Они стоят совсем не так дорого, как вы, чужеземцы, думаете. И ты даешь за них металл! Металл, в котором нет и следа сломанного камня. Чудо.

Встим пожал плечами.

— Этот металлический лом ничего не стоит там, откуда я приехал. Он сделан ардентами, практикующими Преобразование. Они не могут делать из хлама еду, потому что, в случае ошибки, получится яд. Поэтому они превращают его в металл и выбрасывают.

— Но из него можно что-нибудь выковать!

— Для чего ковать металл, — сказал Встим, — если можно вырезать из дерева объект любой формы, а потом Преобразовать его?

Озадаченный Трэш только покачал головой. Ризн недоуменно глядела на них обоих. Самый безумный торговый обмен, который она когда-нибудь видела. Обычно Встим спорил и торговался как ракушкобоец, а тут открыто признается, что его товар не стоит ничего!

На самом деле оба изо всех сил объясняли, почему их товары совершенно никчемные. Наконец они пришли к согласию — Ризн так и не поняла как, — и пожали друг другу руку в знак заключения сделки. Часть из солдат Трэша начала выгружать ящики с цыплятами, одеждой и экзотическим высушенным мясом. Другие стали грузить ящики с металлическим ломом.

— Не продашь ли мне солдата, а? — спросил Встим, пока они ждали.

— Боюсь, их запрещено продавать иноземцам.

— Но был же один, которого ты продал мне…

— Почти семь лет назад! — со смехом сказал Трэш. — И ты все еще спрашиваешь!

— Ты не знаешь, что я получил за него, — сказал Встим. — А ты мне его отдал практически бесплатно.

— Он был Не-знающий-правду, — сказал Трэш, пожимая плечами. — Он вообще ничего не стоил. Ты заставил меня взять за него что-то, хотя, должен признаться, я выбросил твою плату в реку. Я не могу брать деньги за Не-знающего-правду.

— Ну, полагаю, я не должен обижаться, — сказал Встим, потирая подбородок. — Если у тебя будет еще один, дай мне знать. Лучший слуга, который у меня когда-нибудь был. Я все еще сожалею, что продал его.

— Запомню, друг, — ответил Трэш. — Но не думаю, что у меня появится еще кто-нибудь вроде него. — Он казался слегка смущенным. — Так что, надеюсь, такой сделки больше никогда не будет…

Наконец обмен закончился, они опять пожали друг другу руки, и Встим поклонился фермеру. Ризн попыталась повторить поклон и заработала одобрительную улыбку от Трэша и некоторых его товарищей, которые болтали на шипящем языке синов.

Такое долгое скучное путешествие и такой короткий обмен. Но Встим прав — на Востоке за этих цыплят дадут немало хороших сфер.

— Чему ты научилась? — спросил Встим, когда они шли к головному фургону.

— Сины — странный народ.

— Нет, — сказал Встим, хотя и не строго. Он никогда не выглядел строгим. — Они просто другие, ребенок. Странные люди — это те, кто действует беспорядочно, никогда не знаешь, чего от них ждать. Трэш и его народ, зови их как угодно, но у них правит порядок. Иногда даже слишком строгий. Мир снаружи изменяется, но сины решили оставаться такими же. Как-то раз я предложил им фабриалы, но они нашли их бесполезными. Или нечестивыми. Или слишком священными для использования.

— Эти разные вещи, мастер.

— Да, — ответил он. — Но, имея дело с синами, часто трудно разделить их. Неважно, что ты действительно поняла?

— Их основная черта — скромность, как у хердазианцев — хвастовство, — сказала она. — И ты должен подстраиваться под них, то есть доказывать, что твои товары ничего не стоят. Мне это кажется странным, но, быть может, именно это лучший способ торговаться с ними.

Он широко улыбнулся.

— Ты уже мудрее, чем половина мужчин, которых я привозил сюда. А теперь слушай. Первый урок. Никогда не пытайся обмануть сина. Будь честным, говори им только правду, и даже преуменьшай стоимость своего товара. И тогда они полюбят тебя и заплатят тебе.

Она кивнула. Они дошли до фургона, и он вынул странный маленький горшок.

— Вот, — сказал он. — Возьми нож и собери немного этой странной травы. Но срезай достаточно глубоко и, самое главное, возьми много почвы. Эти растения не могут жить без почвы.

— И почему я должна делать это? — спросила она, наморщив нос и беря горшок в руки.

— Потому, — ответил он. — Ты должна научиться заботиться об этом растении. Я хочу, чтобы ты сохранила его, пока не перестанешь думать о нем как о странном.

— Но почему?

— Потому, что это сделает тебя более хорошим купцом, — сказал Встим.

Она задумалась. Он такой странный, по большей части. Быть может, именно поэтому он — единственный из всех тайленских купцов — мог заключать с синами выгодные сделки. Он — такой же странный, как и они.

Она вышла наружу и сделала то, что он приказал. Жаловаться не имело смысла. Однако первым делом она сняла перчатки и закатала рукава. Она не собиралась портить такую хорошую одежду из-за какой-то там мокрой травы. Вот так.

И-5 Аксис Собиратель

Аксис Собиратель застонал. Он лежал на земле, голова раскалывалась от боли. Он открыл глаза и оглядел себя. Он был абсолютно гол.

Пропади все пропадом, подумал он.

Первым делом надо проверить, насколько сильно ему досталось. Пальцы ног глядели в небо. Пальцы с темно-синими ногтями — но это не редкость для аймианина вроде него. Он попытался пошевелить ими, и — о чудо! — они слушались.

— Ну, это уже что-то, — сказал он вслух, опуская голову на землю. Хлюпнуло, как если бы он коснулся чего-то мягкого, вроде гниющих объедков.

Да, так и есть. Теперь он почувствовал их запах, острый и противный. Он сосредоточился на носе, меняя тело так, чтобы лишиться обоняния.

Ага, подумал он. Теперь лучше.

Осталось только прогнать головную боль. Кстати, разве над головой не должно быть яркого солнца? Он закрыл глаза.

— Ты все еще в моем переулке, — сказал грубый голос сзади. Именно этот голос разбудил его.

— Сейчас уйду, — пообещал Аксис.

— И ты должен мне. Плата за одну ночь.

— В переулке?

— Самый лучший переулок в Казиторе.

— А, так вот я где. Великолепно.

Несколько ударов сердца, и, напрягшись, он изгнал головную боль. Он открыл глаза, и на этот раз появился солнечный свет, очень приятный. По обе стороны от него вверх поднимались кирпичные стены, заросшие ржаво-красным лишайником. Вокруг валялись гнилые клубни.

Нет, не валялись. Выглядело так, как если бы кто-то разложил их, очень аккуратно. Странно. Они, скорее всего, и были источником мерзкого запаха. Так что лучше пока не включать обоняние.

Он сел и потянулся, проверяя мышцы. Похоже, все в порядке, не считая нескольких мелких синяков. Он займется ими позже.

— Эй, — сказал он, поворачиваясь, — нет ли у тебя пары лишних штанов, а?

Обладатель голоса — человек с всклокоченной бородой — сидел на ящике в конце переулка. Аксис не узнал ни его, ни это место. Ничего удивительного, учитывая, что его избили, ограбили и оставили помирать. В очередной раз.

Я делаю только то, что должен делать настоящий ученый, со вздохом подумал он.

Память вернулась. Казитор был большим иралийским городом, вторым по величине после Ралл Элорима. Он специально приехал сюда. И намеренно напился. Однако, возможно, он должен более тщательно выбирать компанию.

— Судя по твоему виду, у тебя нет лишней пары штанов, — сказал Аксис, поднимаясь на ноги и проверяя татуировки на руке. — А если и есть, я полагаю, они на тебе. Вроде бы ты одет в лависовый мешок, а?

— Плати за ночь, — пробормотал человек. — И еще за разрушение храма северного бога.

— Странно, — сказал Аксис, глядя через плечо к выходу из переулка. Там проходила оживленная улица, точно. Вряд ли добрые люди Казитора обрадуются, увидев голого человека. — Я не помню, что разрушил какой-нибудь храм. Обычно я не забываю таких вещей.

— Ты разгромил половину Харпон Стрит, — сказал нищий. — Уйму домов. Я тебя прощаю.

— Очень мило с твоей стороны.

— Последнее время они были злые.

Аксис задумался, посмотрел на нищего, потом взглянул туда, куда смотрел нищий, на землю. Гнилые клубни расположены в особом порядке. Напоминает город.

— А, — сказал Аксис, двигая ногой, которая стояла на маленькой площадке, образованной овощами.

— Здесь была пекарня, — сказал нищий.

— Мне очень жаль.

— Семьи там не было.

— Какое счастье.

— Они молились в храме.

— Том самом, который я…

— Разрушил головой? Да.

— Я уверен, ты будешь добр к их душам.

Нищий сузил глаза.

— Я пытаюсь понять, как это у тебя получается. Ты Несущий Пустоту или Герольд?

— Несущий Пустоту, боюсь, — сказал Аксис. — То есть, я действительно разрушил храм.

Глаза нищего стали еще более подозрительными.

— Только священная одежда может остановить меня, — продолжал Аксис. — Но у тебя ее нет… Эй, а что это ты держишь в руке?

Нищий взглянул на свою руку, которая касалась одного из тех жалких полотенец, висевших на его еще более жалком ящике. Он сидел на нем как… ну да, как бог, глядящий сверху на свой народ.

Бедный идиот, подумал Аксис. Пришло время уходить. Он же не хочет обижать этого сбитого с толку дурня.

Нищий схватил полотенце. Аксис отшатнулся назад, подняв руки. Это заставило нищего улыбнуться, показав несколько оставшихся зубов. Он спрыгнул со своего ящика, держа полотенце как щит. Аксис отшатнулся еще дальше.

Нищий хихикнул и бросил в него полотенце. Аксис поймал полотенце в воздухе и потряс кулаком в сторону нищего. Потом отступил из переулка, обмотав полотенце вокруг бедер.

— И вот, — прокричал нищий ему в спину, — лживая тварь изгнана!

— И вот, — сказал Аксис, укрепляя полотенце на месте, — лживая тварь избежала тюрьмы за нарушение законов общественной благопристойности. — Ириали очень трепетно относились к своим законам о целомудрии. Они вообще с большим почтением относились много к чему. Конечно, то же самое можно сказать о большинстве людей — разница только в том, что заставляет их трепетать.

На улице Аксис Собиратель привлек много взглядов. И не из-за его неподходящей одежды — Ири находился на северо-западном краю Рошара и погода здесь была намного теплее, чем в Алеткаре или даже в Азире. Множество золотоволосых ириали щеголяли только в одних лишь набедренных повязках, их кожа была раскрашена в различные цвета и разрисована разнообразными узорами. Даже татуировки Аксиса не были особой редкостью.

Возможно, из-за синих ногтей и прозрачных голубых глаз. Эймиане — и даже сиах эймиане — встречались не часто. Или, может быть, он отбрасывает неправильную тень. Направленную к свету, а не от него. Впрочем, это мелочь, солнце стояло высоко, и тени были короткими. Но те, кто это замечал, что-то бормотали и торопились убраться с его дороги. Вероятно, они слышали о таких людях. Они прочесали его родину не так уж давно, ровно столько лет назад, чтобы легенды и мифы о ней распространились повсюду.

Возможно, кто-нибудь важный заметит, что он не такой, как все, и заставит его предстать перед местными властями. Не в первый раз. Давным-давно он научился не волноваться на этот счет. Когда за тобой следует Проклятье Рода, ты быстро учишься принимать все, что с тобой происходит.

Он начал негромко насвистывать самому себе, разглядывая татуировки и не обращая внимания на зевак, с глупым видом смотревших на него. Помнится, я что-то где-то написал, подумал он, глядя на запястье, потом выгнул руку, пытаясь увидеть, нет ли новой татуировки на ее обратной стороне. Как и все эймиане, он мог изменять цвет кожи и знаки на ней по своему желанию. Очень удобно, особенно когда тебя постоянно грабят, отбирая все, что у тебя есть. Тут не сохранишь даже записную книжку. Поэтому он предпочитал держать записи на коже, по меньшей мере до тех пор, пока не оказывался в безопасном месте и не расшифровывал их.

Будем надеяться, что он напился не настолько, чтобы записать наблюдения в неприличных местах. Однажды такое уже было, и тогда ему понадобилось два зеркала и очень сконфуженная служанка.

Наконец, подумал он, найдя новый текст рядом с левым локтем. Он с трудом прочитал его, сильнее и сильнее выворачивая руку.

Проверка удалась. Заметил спренов, появившихся только тогда, когда кто-то сильно напивался. Выглядят как маленькие коричневые пузыри, липнущие к объекту. Необходимо дальнейшее исследование, которое докажет, что они больше чем пьяная галлюцинация. — Очень хорошо, — сказал он вслух. — Действительно очень хорошо. Интересно, могу ли я опять призвать их. — Он слышал истории, где их называли спренами жажды, очень глупое слово. Спрены опьянения? Слишком громоздко. Спрены эля? Он почувствовал волну возбуждения. Уже несколько лет он охотится за этим видом спренов. Если они окажутся настоящими, он победил.

Но почему они появляются только в Ири? И почему так редко? Он напивался пьяным дюжины раз и нашел их только однажды. И еще не факт, что нашел.

Спрены, однако, могли быть совершенно неуловимыми. Иногда даже самые обычные типы — пламени, например — отказывались появляться. Большое разочарование для человека, который посвятил жизнь наблюдению, каталогизации и изучению всех видов спренов, существующих на Рошаре.

Он продолжал насвистывать, направляясь в район доков. Вокруг него текли золотоволосые ириали. Волосы выдавали происхождение, как у черноволосых алети — чем чище кровь, тем больше золотых локонов в волосах. И не обычных белых, нет, настоящих золотых, блестевших на солнце.

Он питал слабость к ириали. Они почти не были такими ханжами, как народы Ворин на востоке, и редко ссорились или сражались. Здесь гоняться за спренами было намного легче. Хотя, конечно, есть спрены, которых можно найти только во время войны.

У доков собралась толпа народа. А, подумал он, превосходно. Я не опоздал. Большинство толпилось на специально построенной смотровой платформе. Аксис нашел место, где можно стоять, поправил святое полотенце, оперся о поручень и стал ждать.

Не очень долго. Ровно в семь сорок шесть утра — местные жители использовали это мгновение, чтобы выставить часы, — огромный синий спрен вынырнул из воды залива. Он просвечивал насквозь, и, хотя, казалось, поднял волну, это была иллюзия. Поверхность залива не шелохнулась.

Он принял форму большого столба воды, подумал Аксис, создавая татуировку на свободном месте ноги и записывая слова.

Центр темно-синий, как глубины океана, внешние края слегка светлее. Судя по мачтам ближайшего корабля, спрен достиг высоты по меньшей мере в сто футов. Один из самых больших, которые я видал.

Водяной столб выпустил из себя четыре ноги, ступив на берег вокруг залива; из каждой ноги появились пальцы. Он вскочил на золотой пьедестал, давным-давно поставленный горожанами. Спрен появлялся каждый день в одно и то же время и не пропустил ни дня.

Горожане дали ему имя: Кузисеш, Защитник. Некоторые молились ему, как богу. Большинство считало его частью города. Единственный в своем роде. Один из немногих видов спренов, у которых есть только один представитель.

Но что это за вид? писал очарованный Аксис. Он сформировал лицо, обращенное на восток. Прямо на Источник. Лицо меняется, смущающе быстро. На древоподобной шее появляются лица всех человеческих рас, одна за другой; смутный, неясный поток лиц.

Представление длилось десять минут. Повторялось ли какое-нибудь лицо? Они менялись так быстро, он не мог сказать. Некоторые казались мужскими, другие женскими. Как только зрелище закончилось, Кузисеш опустился в залив, опять послав иллюзорные волны.

Аксис чувствовал себя истощенным, как если бы кто-то выпил из него кровь. Говорили, что так себя ощущали все. Вообразил ли он себе усталость, потому что ожидал ее? Или она все-таки настоящая?

Пока он думал, к нему подобрался уличный мальчишка, схватил его священное полотенце, сдернул его и захохотал. Он бросил полотенце приятелям, и они ускользнули.

Аксис покачал головой.

— Чего вы волнуетесь? — сказал он людям вокруг себя, которые начали шептаться и показывать на него пальцами. — Я полагаю, здесь есть неподалеку стражники? А, да. Целых четыре. Замечательно. — Все четверо с суровыми лицами уже проталкивались к нему, золотые волосы падали им на плечи.

— Итак, — сказал он, делая последнюю заметку в то мгновение, когда один из стражников уже схватил его за плечо. — Похоже, у меня будет возможность поискать спрены плена. Странно, но все эти годы они ускользали от него, хотя он и потерял счет тюрьмам, в которых сидел. Он уже начал считать их мифом.

Стражники тащили его в городскую тюрьму, но его это не волновало. Два новых спрена, всего за несколько дней! С такой скоростью ему потребуется не больше нескольких столетий, чтобы закончить.

Великолепно, воистину великолепно. Он опять принялся насвистывать.

И-6 Произведение искусства

Сет-сын-сын-Валлано, Не-знающий-правду из Синовара, скорчился на высокой каменной полке, выступавшей из стены игорного притона. Полка предназначалась для фонаря; сейчас длинный плащ закрывал и ее, и его ноги — казалось, что он висит на стене.

Вблизи света почти не было. Маккек любил, чтобы Сет оставался закутанным в тень. Под плащ Сет надел черный, туго обтягивающий костюм, нижнюю часть лица закрывала плотная маска; все это Маккек сделал сам. Плащ был слишком велик, костюм слишком обтягивал. Ужасный наряд для убийцы, но Маккек требовал драмы, а Сет делал то, что требовал хозяин. Всегда.

Возможно, в драме есть что-то полезное. Во всяком случае, глаза и лысая голова Сета нервировали людей, проходивших мимо. Глаза сина, слишком круглые, слишком большие. Местные считали их похожими на глаза ребенка. Почему же они так волнуются?

Недалеко сидела группа мужчин в коричневых плащах; они негромко переговаривались, потирая большие пальцы об указательные. Между их пальцами поднимались клубы дыма, слышался слабый треск. Говорили, что человек, трущий огнемох, более восприимчив к мыслям и идеям. Как-то раз Сет попробовал, получив головную боль и два покрытых волдырями пальца. Говорили, впрочем, что, если нарастить мозоли, можно впасть в эйфорию.

Посреди круглого притона находился бар с великим множеством напитков по самой разной цене. Барменши были одеты в фиолетовые платья с большим вырезом, открытые по бокам. Их безопасные руки были обнажены, что у бавлендеров — народа Ворин по происхождению — считалось исключительно вызывающим. Так странно. Это только рука.

По периметру притона люди играли в разные игры. Открыто азартных игр не было — никто не бросал кости и не переворачивал карты. Играли в брейкнек, в сражения мелких крабов и — очень странно — в «угадайку». В народах Ворин была одна странность — они избегали открыто угадывать будущее. В игре вроде брейкнека надо было бросать и тянуть, но они не ставили на результат. Вместо этого они ставили на номер, который будут иметь после бросков и жеребьевки.

Бессмысленное различие, на взгляд Сета, но его корни глубоко уходили в культуру Ворин. Даже здесь, в одной из самых смрадных дыр города — где женщины ходили с открытой рукой и мужчины вслух обсуждали преступления, — никто не рисковал оскорблять Герольдов, стараясь узнать будущее. Даже предсказание сверхштормов заставляло многих поежиться. И, тем не менее, они вообще ни о чем не думали, идя по камню и используя Штормсвет для освещения. Они не обращали внимания на духов предметов, живущих вокруг, и ели, что хотели, в любой день, когда хотели.

Странно. Очень странно. И, тем не менее, это была их жизнь. Совсем недавно Сет начал задавать себе вопросы о некоторых запретах, которые когда-то неукоснительно выполнял. Как могли эти Восточники не ходить по камню? В их земле нет почвы. Если не ходить по камню, как вообще ходить?

Опасные мысли. У него остался только его жизненный путь. Если он усомнится в Каменном Шаманстве, тогда почему бы не усомниться и в его сущности как Не-знающего-правду? Опасно, очень опасно. Хотя он навек осквернил душу грехами и убийствами, после смерти она все равно вернется в священные камни. Он продолжит существовать. Наказанный, с вечной болью, но его не сошлют в никуда.

Лучше существовать с болью, чем исчезнуть полностью.

Появился сам Маккек, на каждой его руке висело по женщине. Его худоба исчезла, а лицо начало медленно округляться, как зреющий фрукт, политый дождем. Рваные разбойничьи лохмотья заменила роскошная шелковая одежда.

Товарищи Маккека — те, вместе с которыми он убил Тука, — давно были мертвы, убиты Сетом по приказу Маккека. И только для того, чтобы спрятать тайну Клятвенного камня. Почему эти восточники так стыдятся способа, при помощи которого управляют Сетом? Быть может, они боятся, что оружие, которое они так безжалостно используют, обратится против них самих?

А возможно, он боится потерять свою репутацию, если люди узнают, насколько легко управлять Сетом. Сет не раз слышал, как бандиты рассуждали о загадке кошмарного телохранителя Маккека. Ведь если создание вроде Сета служит Маккеку, значит, сам хозяин еще опаснее.

Маккек подошел туда, где прятался Сет, одна из женщин на его руке звонко рассмеялась. Маккек взглянул на Сета и коротко кивнул. Сет тоже наклонил голову в маске, соскользнул со своего места и спрыгнул на пол, его слишком длинный плащ взвился за спиной.

Игра мгновенно прекратилась. Люди, пьяные и трезвые, повернулись к Сету, который прошел мимо трех людей с огнемхом, их пальцы безвольно повисли. Большинство людей в притоне знали, за кем сегодня отправился Сет. Человек переехал в Борнуотер недавно и открыл собственный игровой притон, бросив вызов Маккеку. Скорее всего, новоприбывшего не устрашила слава призрачного убийцы Сета. Что ж, у него была причина на верить толкам. Действительно, молва ошибалась.

Он был намного опаснее, чем предполагали все кругом.

Он вышел из игрового притона, спустился по лестнице, пересек темную прихожую и вышел во двор. Проходя мимо фургона, он бросил туда маску и плащ. От плаща только шум, а маска — зачем закрывать лицо? Он — единственный син в городе. Тот, кто увидит его глаза, сразу поймет, кто он такой. Однако облегающую темную одежду менять не стал — слишком долго.

Борнуотер был самым большим городом в этой области. Игорному бизнесу Маккека потребовалось совсем немного времени, чтобы перерасти объемы Стаплинда.

Сейчас он говорил о переезде в Книспайк; там находилось поместье местного лендлорда. Если это действительно произойдет, Сета ждут месяцы кровавой работы: найти и убить каждого вора, головореза и владельца игорного притона, который откажется подчиниться Маккеку.

Ну, до этого еще далеко, а сейчас впереди приезжий, человек по имени Гавашоу. Сет крался по улицам, не используя ни Штормсвет, ни Клинок Осколков, рассчитывая на свою ловкость и умение оставаться невидимым. Он радовался своей недолгой свободе. В последнее время ему редко удавалось вырваться наружу из продымленных притонов Маккека.

Скользя между зданиями — быстро и бесшумно, мокрый воздух приятно холодил спину, — он чувствовал себя почти как в Синоваре. Здания вокруг были не из богохульственного камня, а земляные, выстроенные из глины и почвы. Он слышал тихие звуки, но не приглушенные радостные вопли из одного из притонов Маккека, а топот и ржание диких лошадей, пасшихся в полях.

Но нет. В Синоваре никогда так не пахло — здесь отбросы неделями мариновались на улицах, отравляя воздух. Он не дома. Для него нет места в Долине Истины.

Сет вошел в одну из более богатых частей города, где между домами было больше места. Борнуотер располагался в лайте, защищенный высоким утесом на востоке. Гавашоу нагло поселился в одном из больших особняков в восточной части города. Особняк принадлежал лендлорду провинции, Гавашоу пользовался его милостью. Лендлорд слышал о Маккеке и его быстром возвышении в преступном мире и решил поддержать соперника, чтобы проверить настоящую силу Маккека.

Особняк лорд-мэра оказался трехэтажным, высокая каменная стена окружала компактный аккуратный парк. Сет приближался, скорчившись чуть ли не вдвое. Здесь, на окраине города, землю усеивали похожие на луковицы камнепочки. Растения шелестели, когда он проходил мимо, оттягивали назад лозы и летаргически закрывали раковины.

Он добрался до стены и прижался к ней. Время между двумя лунами, самый темный период ночи. Злобный час, так называют его люди, потому что в это время боги не смотрят на них. По стене ходили солдаты, сапоги скрипели по камню. Гавашоу, вероятно, считал себя в полной безопасности — здание охраняли стражники могущественного светлоглазого.

Сет вздохнул, заряжая себя Штормсветом из сферы, лежавшей в мешочке. Он начал сиять, с его кожи стал подниматься светящийся дым. Достаточно заметно, особенно в темноте. Эта сила никогда не предназначалась для убийства. Волноплеты сражались при свете дня, бились с ночью, но никогда не завертывались в нее.

Но это не место Сета. Он должен только позаботиться, чтобы его не увидели.

Через десять ударов сердца после ухода стражников Сет Сплел себя со стеной. Направления поменялись, и он легко вбежал «вниз», прямо на верхушку каменной стены. Оказавшись там, он мгновенно Отвязался, прыгнул вперед, Сплел себя с внутренней поверхностью стены и встал ногами на камни, лицом к земле. Потом быстро сбежал вниз, прыжком преодолев последние несколько футов.

Парк окаймляли заросшие сланцекорником холмы, превращенные в маленькие террасы. Сет, низко пригнувшись, стал пробираться через запутанный лабиринт парка. У дверей особняка стояли стражники, освещенные светом сфер. Как просто было бы броситься на них, поглотить Штормсвет, погрузить людей в темноту и перерезать им горло.

Но Маккек приказал не убивать всех подряд. Гавашоу должен умереть, но способ остался за Сетом. И он выбрал такой, что не пришлось трогать стражников. Он всегда делал так, если была возможность. Единственный способ сохранить те крохи человечности, которые в нем еще остались.

Добравшись до западной стены особняка, он Привязал себя к ней и взбежал на крышу. Она была длинная и плоская, слегка скошенная к востоку, — излишняя предосторожность в лайте, но восточники всегда смотрели на мир через призму сверхштормов. Сет быстро добрался до задней части здания, где первый этаж особняка покрывал небольшой каменный купол. Он спустился на купол, Штормсвет лился из его тела. Прозрачный, нетронутый. Как призрак горящего внутри огня, сжигавшего его душу.

В тишине и темноте он призвал Клинок Осколков и вырезал в куполе дыру, направляя Клинок так, чтобы кусок камня не упал вниз. Свободной рукой он коснулся каменного круга и зарядил его Светом, Сплетя его с северо-западным небосклоном. Сплетение со столь удаленной точкой было возможно, но неточно. Все равно что стрелять с большого расстояния.

Он отступил назад, каменный круг высвободился и полетел вверх, Штормсвет понес его к разбрызганным по небу каплям звезд. Сет прыгнул в дыру, на лету Сплетя себя с потолком. Перевернувшись в воздухе, он приземлился на купол изнутри, рядом с прорезанной им дырой. С его точки зрения он стоял на дне гигантской каменной чаши рядом с вырезанной в ней дырой, через которую светили звезды.

Он Сплел себя с правой стенкой чаши и стал подниматься по ней. Через несколько секунд он встал на пол и переориентировал себя так, чтобы купол оказался вверху. Вдали послышался далекий звук: Штормсвет, державший камень, истощился и глыба грохнулась на землю. Он направил ее из города. Будем надеяться, она никого не убила.

Стражники тоже должны были услышать шум падения камня и сейчас наверняка ищут его источник. Сет глубоко вздохнул, опустошив второй мешочек с геммами. Свет, льющийся из него, стал ярче, осветив помещение.

Как он и ожидал, совершенно пустое. Это был редко используемый пиршественный зал, с голыми столами и скамьями, и холодными каминами. Заплесневелый, тихий, спокойный. Как могила. Сет поторопился к двери, вставил Клинок между ней и рамой, разрезал засов и легко открыл ее. Штормсвет, льющийся из его тела, осветил темный коридор. Сет осторожно пошел по коридору.

Поначалу, выполняя работу для Маккека, Сет старался не использовать Клинок. Однако задачи становились все труднее, и ему пришлось вызывать его, чтобы избежать ненужных убийств. И по городу поползли слухи о дырах в камне и трупах со сгоревшими глазами.

Слухи дошли до Маккека. Но он еще не потребовал, чтобы Сет отдал ему Клинок, — иначе узнал бы о втором запрещенном для Сета поступке. Его приговорили носить Клинок до смерти, после которой Каменные Шаманы Сина отдадут Клинок тому, кто убьет его.

Сета не тревожило, что Маккек может попытаться забрать Клинок, но наглость воровского главаря росла день ото дня. И чем больше людей убивал Сет, тем нахальнее становился Маккек. Сколько пройдет времени, прежде чем он перестанет использовать Сета для убийства мелких соперников и пошлет против Носителя Осколков или могущественного светлоглазого? И сколько пройдет времени, прежде чем кто-нибудь свяжет убийцу-сина, вооруженного Клинком Осколков и способного на невероятные подвиги, с Убийцей в Белом? В результате Маккек может заставить короля алети и кронпринцев отказаться от войны на Разрушенных Равнинах и обрушиться на Джа Кевед. Тогда умрут тысячи. Кровь потечет, как дождь во время сверхшторма — плотный, всюду проникающий, разрушительный. Сегодня по меньшей мере он убьет человека, заслужившего свою судьбу.

Он перешел на бег, держа Клинок обратным хватом, острием назад. Почему в коридоре так тихо? Уйдя с крыши, Сет не видел еще ни одного человека. Неужели Гавашоу оказался настолько глуп, что разместил всех своих людей снаружи, оставив спальню без защиты?

Впереди показались двери в комнаты хозяина, темные и неохраняемые. Подозрительно.

Сет подкрался к дверям и прислушался. Ничего. Он заколебался и осмотрелся. Широкая лестница вела на второй этаж. Он подошел к ней и отрезал от столбика перил деревянную головку, размером с маленькую дыню. Несколько взмахов Клинка — и на пол свалился кусок висевшей на окне портьеры. Сет тихо подбежал к двери и зарядил деревянный шар Штормсветом, снабдив ее Основным Сплетением, указывавшим на запад, прямо перед собой.

Он перерезал запор двери и открыл ее. Ни единого луча света в комнате. Неужели Гавашоу куда-то ушел? Где он может быть? Ночью этот город не самое безопасное место.

Сет завернул деревянный шар в портьеру, поднял его и отпустил. Шар стал «падать» вперед, к дальней стене. Завернутый в материю, он смутно напоминал пригнувшегося человека в плаще, бегущего через комнату.

Но никакой спрятавшийся стражник не ударил его. Приманка отскочила от закрытого окна и повисла на стене, продолжая излучать Штормсвет.

Свет осветил маленький столик, на котором что-то стояло. Сет прищурился, пытаясь понять, что это такое. Потом шагнул внутрь и стал медленно подбираться к столику.

Да. На столе стояла голова. С чертами лица Гавашоу. Тени, отбрасываемые Штормсветом, придали ужасному лицу еще более призрачный вид. Кто-то опередил Сета.

— Сет-сын-Нетуро, — раздался голос.

Сет повернулся, махнув Клинком, и принял защитную стойку. В дальнем углу комнаты стояла фигура, закутанная в темноту.

— Ты кто? — спросил Сет, задержав дыхание. Свет, лившийся из него, стал ярче.

— Ты доволен, Сет-сын-Нетуро? — спросил голос. Мужской, низкий. Акцент. Чей? Это не веден. Алети?

— Ты доволен этими примитивными преступлениями? Убивая жалкую грязь в захолустных шахтерских деревеньках?

Сет не ответил. Он внимательно осмотрел комнату, выискивая движение в других тенях. Нет, больше никого.

— Я наблюдал за тобой, — сказал голос. — Тебя посылали запугивать лавочников. Ты убивал разбойников, настолько малозначительных, что даже власти не обращали на них внимания. Тебя использовали, чтобы впечатлить дешевых шлюх, как будто они высокорожденные светлоглазые леди. Какая бесполезная трата сил!

— Я делал то, что требовал мой хозяин.

— Ты зря растрачиваешь свой талант, — сказал голос. — Ты не должен заниматься мелким вымогательством и убийствами. Использовать тебя так — все равно что запрячь ришадиума в старый рыночный фургон. Или Клинком Осколков резать овощи. Или самым тонким пергаментом разжигать огонь для стирки грязного белья. Это преступление. Ты произведение искусства, Сет-сын-Нетуро, ты бог. И каждый день Маккек окунает тебя в дерьмо.

— Ты кто? — повторил Сет.

— Ценитель искусства.

— Не называй меня по имени отца, — сказал Сет. — Не нужно пачкать его имя, связывая со мной.

Штормсвет наконец вытек из шара-приманки на стене, и он упал на пол, портьера приглушила падение.

— Очень хорошо, — сказала фигура. — Но ты не восстал против такого пустого использования твоего искусства? Неужели тебя не волнует величие?

— В убийстве нет никакого величия, — ответил Сет. — Ты говоришь как кукори. Великий человек создает еду и одежду. Уважать надо тех, кто добавляет. Я только забираю. И по меньшей мере убивая таких людей, я оказываю миру услугу.

— И это говорит человек, едва не опрокинувший одно из величайших королевств Рошара?

— Это говорит человек, убивший одного из самых отвратительных убийц Рошара, — поправил его Сет.

Фигура хмыкнула.

— То, что ты делаешь, — слабый бриз по сравнению со штормами убийств Носителей Осколков, которые бушуют каждый день на полях сражений. А они, в свою очередь, слабые дуновения воздуха по сравнению с ураганом, на который способен ты.

Сет повернулся и пошел.

— Ты куда? — спросил голос.

— Гавашоу мертв. Я должен вернуться к хозяину.

Что-то ударилось о пол. Сет резко развернулся, опустив Клинок вниз. Фигура уронила на пол что-то тяжелое и круглое, покатившееся к ногам Сета.

Еще одна голова. Наконец она остановилась. Сет замер, узнав черты лица. Толстые щеки запятнаны кровью, в мертвых глазах застыл ужас. Маккек.

— Как? — спросил Сет.

— Мы взяли его через несколько секунд после того, как ты вышел из притона.

Мы?

— Слуги твоего нового господина.

— А мой Клятвенный Камень?

Фигура открыла руку, внутри оказалась гемма, свисавшая с цепочки, обвивавшей пальцы. Рядом, отчетливо видный в свете геммы, висел Клятвенный Камень Сета. Лицо человека осталось темным; он носил маску.

Сет выпустил Клинок и опустился на одно колено.

— Что вы хотите, новый хозяин?

— Лист на столе, — сказал человек, закрывая руку и пряча Клятвенный Камень. — Там детали желания нашего господина.

Сет встал и подошел к столику. Рядом с головой, стоявшей на полной крови тарелке, лежал листок бумаги. Он взял его, и Штормсвет осветил около двух дюжин имен, написанных письменностью воинов его родины. Против некоторых было написано, как именно надо убить их.

Слава небес, подумал Сет.

— Здесь несколько самых могущественных людей на свете! Шесть кронпринцев? Геронтарх Селая? Король Джа Кеведа?

— Пришло время перестать растрачивать твой талант, — сказал человек, подошел к дальней стене и положил на нее руку.

— Это вызовет хаос, — прошептал Сет. — Волнения. Войну. Замешательство. Боль, с которой мир редко встречался.

Драгоценный камень в ладони человека сверкнул. Стена исчезла, превратилась в дым. Преобразователь.

Темная фигура посмотрела на Сета.

— Действительно. Наш господин приказывает воспользоваться той же тактикой, что и несколько лет назад в Алеткаре. Закончив, ты получишь новые инструкции.

Он исчез, пройдя через отверстие. Сет, потрясенный, застыл на месте. Осуществился его ночной кошмар. Он оказался в руках тех, кто понимает его возможности и собирается использовать их в полной мере. Какое-то время он стоял молча, дожидаясь, пока Штормсвет полностью вытечет из него.

Потом почтительно свернул листок. И сам удивился, обнаружив, что руки не дрожат. Он должен трястись, как в лихорадке.

Потому что очень скоро задрожит сам мир.

Третья часть Умирающие Каладин. Шаллан


Глава двадцать девятая Ошибкомерие

Те, которые из пепла и огня, кто убивали ядовитым роем, безжалостные перед Герольдами.

Заметки в Машли, стр. 337. Подтверждено Колдвином и Хасавой.

Звучит так, как будто ты быстро завоевала благосклонность Джаснах, написало самоперо. Через сколько времени ты сумеешь подменить устройство?

Шаллан скривилась и повернула камень на пере.

Не знаю, написала она. Как ты и ожидал, Джаснах не спускает глаз с Преобразователя. Она носит его весь день, а по ночам запирает в сейф и вешает ключ на шею.

Она повернула рубин, ожидая ответа. Шаллан сидела в своей комнатке — маленьком, вырезанном в камне помещении внутри апартаментов Джаснах. Очень скромная обстановка — маленькая кровать, тумбочка и письменный стол. Одежда осталась в том самом сундуке, в котором она ее принесла. Никакого ковра на полу и ни одного окна — как и во всех комнатах Харбрантского Конклава, находившегося под землей.

Нас это тревожит, написало перо.

Писала Эйлита, обрученная с Нан Балатом, но все три выживших брата Шаллан находились в комнате их особняка, участвуя в разговоре.

Мне кажется, моясь, она снимает его, написала Шаллан. Надеюсь, что, когда она будет мне доверять больше, я буду помогать ей во время купания. Вот тогда представится возможность.

Хороший план, начертало перо. Нан Балат просит написать: нам всем очень жаль, что ты должна делать это. Тебе, наверно, трудно оставаться далеко от нас так долго.

Трудно? Шаллан взяла перо и задумалась.

Да, трудно. Трудно не наслаждаться свободой, трудно не отдаваться полностью учебе. Прошло всего два месяца с тех пор, как она убедила Джаснах взять ее подопечной, но она уже чувствует себя вдвое менее робкой и вдвое более уверенной в себе.

Труднее всего знать, что все это скоро кончится. Нет сомнений, обучение в Харбранте — самое лучшее, что было с ней за всю жизнь.

Я справлюсь, написала она. Это вы живете трудной жизнью, изо всех сил защищая интересы семьи. Как у вас дела?

Им потребовалось время, чтобы ответить.

Плохо, наконец написала Эйлита. Подходит срок выплачивать долги твоего отца, и Виким с трудом успокаивает кредиторов. Кронпринц болеет, и все хотят знать, будет ли наш дом бороться за его место. Последний из карьеров истощился. Если люди узнают, что у нас больше ничего нет, станет совсем плохо.

Шаллан состроила гримасу.

Сколько у меня времени?

Несколько месяцев, в самом лучшем случае, ответил Нан Балат через свою невесту. Зависит от того, сколько проживет кронпринц и поймет ли кто-нибудь, что Аша Джушу продает наши вещи.

Аша Джушу был самым младшим из братьев, ненамного старше самой Шаллан. Сейчас они использовали его главный недостаток — страсть к игре. Много лет он воровал вещи из дома и продавал их, чтобы покрыть свои потери. Он делал вид, что не изменился, но на самом деле приносил деньги в дом. Он был хорошим человеком, несмотря на ужасную привычку. И, если подумать, никто не мог бы его порицать за то, что он делал. Никто из них.

Виким считает, что еще какое-то время сможет держаться на плаву. Но мы уже доведены до отчаяния. Чем скорее ты вернешься с Преобразователем, тем лучше.

Шаллан заколебалась, но потом написала.

Быть может, есть способ получше? Мы могли бы попросить Джаснах о помощи.

Ты думаешь, она согласится? написало перо. Она поможет никому не ведомому веденскому дому? Сохранит наши секреты?

Скорее всего, нет. Шаллан все больше и больше убеждалась, что добродетельность Джаснах преувеличена, было в ней нечто безжалостное. Она никогда не оставит свои важные занятия, чтобы помочь семье Шаллан.

Она, собираясь ответить, потянулась к перу, но оно начало писать.

Шаллан, это Нан Балат. Я отослал остальных. Сейчас здесь только Эйлита и я. Есть кое-что, что ты должна знать. Льюиш мертв.

Шаллан мигнула от удивления. Льюиш, дворецкий отца, был одним из тех, кто умел пользоваться Преобразователем. И одним из немногих людей, которым она и братья полностью доверяли.

Что произошло? написала она, вставив новый лист бумаги.

Он умер во сне, и нет никакой причины подозревать, что его убили. Но, Шаллан, через несколько недель после его смерти пришли какие-то люди, которые утверждали, что были друзьями отца. В разговоре наедине со мной они заявили, что знают о Преобразователе, и очень резко предложили мне вернуть его им.

Шаллан нахмурилась. Сломанный Преобразователь отца по-прежнему находился в потайном кармане ее рукава.

Вернуть? написала она.

Мы не знаем, где отец взял его, написало перо. Шаллан, он был вовлечен во что-то. Карты, слова Льюиша, и теперь еще это. Мы продолжаем утверждать, что отец жив. Изредка отцу приходят письма от других светлоглазых, в которых очень смутно говорится о «планах». Я думаю, что он собирался стать кронпринцем. И его поддерживала очень могущественная группа.

Люди, которые были у нас, очень опасны. С такими ты еще не встречалась. И они хотят Преобразователь обратно. Именно они, как я подозреваю, дали Преобразователь отцу, чтобы он мог стать богатым и попытаться захватить власть. Они знают, что он мертв.

Я считаю, что если мы не вернем им работающий Преобразователь, то окажемся в серьезной опасности. Нам нужен фабриал Джаснах. С его помощью мы быстро создадим несколько новых карьеров, а потом отдадим его этим людям. Шаллан, ты обязана добиться успеха. Вначале я сомневался в твоем плане, но все остальные дороги быстро исчезли.

Шаллан пробрала холодная дрожь. Она несколько раз перечитала абзац и только потом написала.

Теперь, когда Льюиш мертв, мы не знаем, как использовать Преобразователь. Весь план под угрозой.

Знаю, прислал Нан Балат. Возможно, ты что-нибудь придумаешь. Это очень опасно, Шаллан, я знаю. Прости меня.

Она глубоко вздохнула.

Это надо сделать, написала она.

Вот, прислал Нан Балат. Я хочу показать тебе кое-что. Ты когда-нибудь видела такой символ?

Перо нарисовало рисунок, очень грубо. Эйлита не обладала талантом художника. К счастью, рисунок был прост — три пересекающихся бриллианта.

Нет, никогда, ответила Шаллан. А что?

Льюиш носил брелок с таким символом, написало перо. Мы нашли его на теле. У одного из тех, кто приходил к нам за Преобразователем, есть точно такая же татуировка на ладони, прямо под большим пальцем.

Интересно, написала Шаллан. Значит, Льюиш…

Да, прислал Нан Балат. Несмотря на все его слова, я уверен, что он был одним из тех, кто принес Преобразователь отцу. Возможно, что через Льюиша шла связь между отцом и этими людьми. Я попытался предложить им себя вместо Преобразователя, но они только засмеялись. Они ушли очень быстро и не назначили срока, в течение которого надо вернуть фабриал. И я очень сомневаюсь, что они примут испорченный.

Шаллан поджала губы.

Балат, неужели ты думаешь, что нам грозит война? Если станет известно, что мы украли Преобразователь алети…

Нет, не будет никакой войны, написал Балат. Король Ханаванар просто выдаст нас алети. И нас казнят за воровство.

Замечательно, успокоил, Балат, написала она. Большое спасибо.

Всегда рад помочь. И будем надеяться, что Джаснах не сообразит, кто подменил Преобразователь. Надо, чтобы она подумала, будто он по какой-то причине сломался.

Шаллан вздохнула.

Возможно, написала она.

Удачи, послал ей Нан Балат.

Тебе тоже.

Конец. Она убрала самоперо в сторону, потом прочитала весь разговор, запоминая его. Скомкав листы бумаги, она пошла в гостиную Джаснах. Хозяйки, естественно, не было — Джаснах редко отрывалась от своих занятий — и Шаллан спокойно сожгла бумаги в камине.

Какое-то время она стояла и глядела на огонь, снедаемая тревогой. Нан Балат способный человек, но они все носили на себе невидимые шрамы, оставленные отцом. Эйлита — единственный писец, которому они могли доверять, — была невероятно мила, но… но не слишком умна.

Вздохнув, Шаллан вышла из комнаты; надо возвращаться к учебе. Занятия не только помогали успокоиться — Джаснах очень раздражалась, если она долго бездельничала.

* * *

Пять часов спустя Шаллан спросила себя, почему она так возбуждена.

Она всегда наслаждалась учебой. Но недавно Джаснах заставила ее изучать историю монархии алети. Не самый интересный предмет. И еще, вдобавок к скуке, ей пришлось прочитать несколько книг, высказывавших просто смехотворные мысли.

Она сидела в алькове Джаснах в Вуали. Огромная стена с огнями, альковами и загадочными исследователями больше не внушала ей страх. Место стало знакомым и удобным. Сейчас она была одна.

Шаллан потерла свободной рукой глаза и закрыла книгу.

— Я, — прошептала она, — действительно ненавижу монархию алети.

— Неужели? — раздался спокойный голос из-за спины. Мимо нее прошла Джаснах, одетая в великолепное фиолетовое платье, за ней носильщик-паршмен тащил стопку книг. — Я попытаюсь не принимать это на свой счет.

Шаллан вздрогнула, потом покраснела.

— Я не имела в виду личности, Ваша Светлость Джаснах. Я имела в виду предмет.

Джаснах грациозно села на стул. Подняв бровь, она посмотрела на Шаллан, потом жестом приказала носильщику поставить его ношу на стол.

Джаснах по-прежнему была для Шаллан загадкой. Иногда она казалась жестким ученым, недовольным вопросами Шаллан. Иногда в ней появлялся намек на иронию, скрывавшуюся за внешней суровостью. Шаллан в любом случае чувствовала себя рядом с ней удивительно уютно. Джаснах побуждала ее говорить откровенно, и Шаллан делала это с удовольствием.

— Судя по твоей вспышке, эта тема тебя утомила, — сказала Джаснах, раскладывая тома. — Ты хотела стать ученым. Ну, теперь ты узнала, что это такое на самом деле.

— Читать аргумент за аргументом от людей, которые отказываются видеть другую точку зрения?

— Они достаточно уверены в себе.

— Я не специалист по уверенности, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, беря книгу и критически ее осматривая. — Но мне бы хотелось думать, что я могу судить о ней, когда она оказывается передо мной. Не думаю, что «уверенность» — правильное слово для книг вроде этой, из Медерии. Мне они кажутся скорее высокомерными. — Она вздохнула и отложила книгу в сторону. — Откровенно говоря, слово «высокомерный» тоже не является правильным. Недостаточно точное.

— И какое же слово правильное?

— Не знаю. Возможно, «ошибкомерный».

Джаснах скептически подняла бровь.

— Имеется в виду тот, кто уверен в себе до высокомерия, — сказала Шаллан, — хотя обладает только десятой частью нужных фактов.

На лице Джаснах появился намек на улыбку.

— То, против чего ты выступаешь, известно как Движение Самонадеянных, Шаллан. Их ошибкомерность — ученый прием. Они умышленно преувеличивают свое дело.

— Движение Самонадеянных? — спросила Шаллан, беря в руки одну из книг. — Кажется, я должна держаться позади них.

— О?

— Да. Из этого положения много легче вонзить нож в спину.

Она получила еще одну поднятую бровь. Потом Шаллан продолжила, более серьезно:

— Ваша Светлость, я, наверно, могу понять этот прием, но те книги о смерти короля Гавилара, которые вы дали мне, становятся все более и более иррациональными, защищая свою точку зрения. То, что началось как риторическая метафора, постепенно превратилось в нанизывание имен и вздорные склоки.

— Они пытаются вызвать дискуссию. Неужели ты считаешь, что ученые должны прятаться от правды, как многие другие? Что люди должны оставаться в невежестве?

— Читая эти книги, я чувствую, что невежество и ученость похожи, как две капли воды, — сказала Шаллан. — Невежество может принадлежать человеку, спрятавшемуся от рассудка, но ученость — невежество, спрятанное за рассудком.

— А что ты скажешь о рассудке без невежества? Таком, который ищет правду, не исключая возможности ошибиться?

— Мифическое сокровище, Ваша Светлость, вроде Клинков Чести или Осколков Зари. Стоит искать, но очень осторожно.

— Осторожно? — Джаснах нахмурилась.

— Да. Поиск может сделать вас знаменитым, но, если его действительно найти, оно уничтожит нас всех. Доказательство того, что человек может быть умным и считать умными тех, кто не согласен с ним? Я думаю, что это бы полностью уничтожило мир ученых.

Джаснах фыркнула.

— Ты зашла слишком далеко, дитя. Если бы ты посвящала работе хотя бы половину той энергии, которую тратишь на остроумное сотрясение воздуха, я бы осмелилась сказать, что ты станешь одной из величайших ученых нашего времени.

— Простите, Ваша Светлость, — сказала Шаллан. — Я… я смущена. Учитывая пробелы в моем образовании, я предполагала, что вы заставите меня изучать события, произошедшие давно, а не несколько лет назад.

Джаснах открыла одну из ее книг.

— Я обнаружила, что молодая девушка вроде тебя не в состоянии правильно оценить далекое прошлое. Поэтому я выбрала для изучения событие, совсем недавнее и нашумевшее, что должно облегчить тебе возможность стать настоящим ученым. Тебе интересно разобраться в причинах убийства короля?

— Да, Ваша Светлость, — сказала Шаллан. — Мы, дети, любим блестящие и громкие игрушки.

— Иногда ты слишком широко открываешь рот.

— Иногда? Вы имеете в виду, что в остальное время..? Тогда я буду… — Шаллан умолкла и закусила губу, сообразив, что зашла слишком далеко.

— Никогда не извиняйся за собственный ум, Шаллан. Это создает плохой прецедент. Однако надо быть осторожнее. Ты часто говоришь самое первое, что пришло тебе в голову.

— Я знаю, — сказала Шаллан. — Мои няни и учительницы изо всех сил пытались отучить меня от этой привычки, но…

— Безусловно подвергая тебя суровым наказаниям?

— Да. Обычно я должна была сидеть в углу, держа на голове книгу.

— А это, в свою очередь, — со вздохом сказала Джаснах, — только научило тебя выпаливать свои колкости еще быстрее, так как ты знала, что должна высказаться прежде, чем тебя поймут и накажут.

Шаллан вздернула голову.

— Наказания ни к чему не приводят, — продолжала Джаснах. — Наоборот, людей вроде тебя они только поощряют. Игра. Сколько ты должна сказать, чтобы тебя наказали? А что если сказать что-нибудь настолько умное, что учительницы не поймут шутку? Сидя в углу, ты только придумывала находчивый ответ.

— Но для юной женщины неприлично говорить так, как я часто делала.

— Единственная «неприличность» — использовать ум не по назначению. Подумай. Ты научилась делать именно то, что тебя так раздражает в ученых: ловко владеть языком, но без особого смысла. Можно сказать, что у тебя есть ум, но нет глубокой основы. — Джаснах перевернула страницу. — Ошибкомерный ум, не так ли?

Шаллан зарделась.

— Я предпочитаю, чтобы мои ученицы были умными. Тогда я получаю больше, работая с ними. Я буду должна привести тебя ко двору. Я подозреваю, что Шут найдет тебя занятной и интригующей — ведь твоя природная робость сочетается с умным языком.

— Да, Ваша Светлость.

— И, пожалуйста, помни, что ум женщины — ее самое ценное оружие. Нельзя им пользоваться неуклюже и невовремя. Как и нож в спину, умная колкость эффективна тогда, когда ее никто не ждет.

— Прошу прощения, Ваша Светлость.

— Это был не упрек, — заметила Джаснах, переворачивая страницу. — Так, наблюдение. Я иногда делаю их: эти книги устарели. Сегодня голубое небо. Моя подопечная — плутовка с умным языком.

Шаллан улыбнулась.

— А теперь расскажи мне, что ты открыла.

Шаллан состроила гримасу.

— Не слишком много, Ваша Светлость. Или я должна сказать слишком много? Почему убили вашего отца? Каждый автор выдвигает свою собственную теорию. Некоторые утверждают, что он оскорбил их на празднике той ночью. Другие говорят, что весь договор был хитростью, давшей возможность паршенди подобраться поближе к нему. Но это точно бессмысленно, потому что у них были куда лучшие возможности.

— А Убийца в Белом? — спросила Джаснах.

— Настоящий клубок противоречий, — сказала Шаллан. — Все тексты наполнены комментариями о нем. Почему паршенди нашли убийцу на стороне? Неужели они боялись не выполнить работу сами? Или, возможно, они не нанимали его, их ложно обвинили. Хотя многие не верят в последнее утверждение, потому что паршенди взяли на себя ответственность за убийство.

— А что ты думаешь?

— Я чувствую себя слишком незначительной, чтобы делать выводы, Ваша Светлость.

— Какой смысл в исследовании, если ты не собираешься делать выводы?

— Учительницы говорили мне, что предположения — привилегия опытных, — объяснила Шаллан.

Джаснах фыркнула.

— Твои учительницы — идиотки. В нашем космере юношеская незрелость — один из самых могучих катализаторов изменений, Шаллан. Знаешь ли ты, что Солнцетворцу было только семнадцать, когда он начал свои завоевания? Гаварах еще не было и двадцати, когда она предложила теорию трех реальностей.

— Но разве на всякого Солнцетворца и Гаварах не приходится сотня Грегорхов? — Он побудил юного короля начать бессмысленную войну с королевствами, которые были союзниками его отца.

— Был только один Грегорх, — с гримасой сказала Джаснах. — К счастью. Но ты права. И вот главная цель обучения. Быть молодым — означает действовать. Быть ученым — означает действовать осмысленно.

— Или сидеть в алькове и читать об убийстве, произошедшем пять лет назад.

— Я бы не заставила тебя изучать это событие, если бы не преследовала конкретной цели, — сказала Джаснах, открывая еще одну книгу. — Слишком много ученых смотрят на исследование как на чистую игру ума. Если мы ничего не сделаем с полученным знанием, мы напрасно потратили время. Книги сохраняют информацию намного лучше нас — но только мы можем интерпретировать ее. И если кто-нибудь не собирается делать выводы, тогда лучше оставить информацию книгам.

Шаллан откинулась назад и задумалась. Если взглянуть с такой точки зрения… Ей сразу захотелось зарыться в учебу. Джаснах хочет, чтобы Шаллан что-то сделала с собранной информацией. Но что? И тут опять она почувствовала укол вины. Джаснах изо всех сил старается сделать ее ученым, а она в благодарность собирается украсть самую ценную ее вещь и оставить взамен сломанную. Шаллан затошнило.

Она ожидала, что учеба под руководством Джаснах будет включать бессмысленную зубрежку и тупую работу, сопровождаемые наказаниями за нерадивость. Именно так ее учили раньше. Джаснах, однако, учила по-другому. Она давала Шаллан задачу, оставляя ей самой выбрать способ решения. Джаснах помогала и предлагала теории, но почти все их разговоры касались скорее настоящей природы науки, цели обучения, красоты знания и его применений.

Джаснах Холин с наслаждением впитывала все новое и хотела, чтобы другие тоже полюбили это занятие. За суровой внешностью, пристальным взглядом и редко улыбающимися губами скрывался человек, верящий в свое дело. В чем бы оно ни заключалось.

Шаллан подняла одну из своих книг и незаметно пробежала глазами по корешкам томов Джаснах. Много историй об Эпохе Герольдов. Мифы, комментарии, книги ученых, известных дикими предположениями. Том, который читала Джаснах, назывался «Сохраненные памятью Тени». Шаллан взяла название на заметку. Она постарается найти копию и пролистать ее.

Но какую проблему решает Джаснах сейчас?

Какое знание она надеется извлечь из этих томов, по большей части копий древних книг? Шаллан сумела открыть некоторые тайны Преобразователей, но причина, из-за которой принцесса приехала в Харбрант, оставалась неуловимой. Это ее раздражало и одновременно бросало вызов. Джаснах любила поговорить о великих женщинах прошлого, которые не только записывали историю, но и делали ее. Шаллан нутром чувствовала, что Джаснах занимается чем-то очень важным. Изменением мира?

Ты не должна дать ей вовлечь себя, сказала себе Шаллан, возвращаясь к своим книгам и заметкам. Тебе не нужно изменять мир. Ты должна защитить братьев и дом.

Тем не менее ей нужно было показать, что она хорошая ученица. И она с головой погрузилась в работу, пока, через два часа, в коридоре не прозвучали тяжелые шаги. Похоже, слуги принесли полуденную еду. Джаснах и Шаллан часто ели на балконе.

Запахло едой; желудок Шаллан забурчал, и она радостно отложила книгу в сторону. Она обычно зарисовывала ленч, что Джаснах — несмотря на ее нелюбовь к визуальным искусствам, — одобряла. Она говорила, что молодые аристократы часто считают умение рисовать «привлекательным», и поэтому Шаллан должна поддерживать свое искусство, если собирается привлечь к себе поклонников.

Шаллан даже не знала, обижаться или нет. И разве то, что Джаснах совершенно не интересовалась такими женскими искусствами как музыка и рисование, не говорило без слов о ее собственных намерениях в области брака?

— Ваше Величество, — сказала Джаснах, грациозно вставая.

Шаллан вздрогнула и торопливо оглянулась. В дверях стоял престарелый король Харбранта, одетый в великолепную оранжево-белую мантию со сложной вышивкой. Шаллан вскочила на ноги.

— Ваша Светлость Джаснах, — сказал король. — Я не помешал?

— Нет, не помешали, я всегда рада видеть вас, Ваше Величество, — сказала Джаснах. Она должна была удивиться не меньше Шаллан, но не показала ни неудовольствия, ни тревоги. — В любом случае у нас скоро ленч.

— Я знаю, Ваша Светлость, — сказал Таравангиан. — Надеюсь, вы не будете против, если я присоединюсь к вам. — Слуги принесли стол и начали ставить на него еду.

— Вовсе нет, — сказала Джаснах.

Слуги быстро накрыли круглый стол двумя разными скатертями, чтобы разделить полы во время еды. Две полукруглые материи — красная для короля, синяя для женщин — и тяжелая перегородка в центре. Появились закрытые крышками тарелки: холодная рыба с тушеными овощами для женщин, остро пахнувший бульон для короля. Жители Харбранта любили на ленч есть суп.

Шаллан с удивлением увидела, что они приготовили место и для нее. Отец никогда не ел за тем же столом, что и дети, — даже ее, его любимицу, отправляли за отдельный стол. Как только Джаснах уселась, она последовала ее примеру. Ее желудок заворчал опять, и король махнул им рукой — начинайте. Рядом с грациозной Джаснах его движения казались грубыми и неловкими.

Шаллан ела с удовольствием — изящно, как и подобает женщине: безопасная рука на коленях, свободная насаживает на маленький шампур куски овощей или фрукты. Король чавкал, но не так громко, как большинство людей. Почему он решил посетить их? Не было бы более приличным формальное приглашение на обед? Конечно, она знала, что Таравангиан не был знатоком этикета. Скорее народный король, любимый темноглазыми за свои больницы. Светлоглазые считали его не самым блестящим.

Однако не дурак. К сожалению, в политике светлоглазых быть человеком средних способностей — далеко не преимущество. Они ели молча, и постепенно молчание стало просто неловким. Несколько раз король глядел на Джаснах так, как если бы хотел что-то сказать, но каждый раз возвращался к своему супу. Похоже, Джаснах его пугала.

— Как ваша внучка, Ваше Величество? — наконец спросила Джаснах. — Она пришла в себя?

— Да, благодарю вас, — сказал Таравангиан, очевидно обрадованный, что можно начать говорить. — Хотя до сих избегает узких коридоров Конклава. Я хочу поблагодарить вас за помощь.

— Всегда готова к услугам, Ваше Величество.

— Простите меня за мои слова, — сказал король, — но арденты не очень хотят ваших услуг. Я понял, что это очень щепетильная тема. Возможно, я не должен упоминать об этом, но…

— Чувствуйте себя свободно, Ваше Величество, — сказала Джаснах и съела маленькую зеленую лирну. — Я не стыжусь своего выбора.

— Тогда вы простите любопытство старика?

— Я всегда прощаю любопытство, — сказала Джаснах. — Я считаю его одной из самых искренних эмоций.

— Тогда где вы нашли его? — спросил Таравангиан, кивая на Преобразователь, который Джаснах закрывала черной перчаткой. — И как вам удалось уберечь его от девотариев?

— Кое-кто нашел бы ваши вопросы опасными, Ваше Величество.

— Приветствуя вас здесь, я уже приобрел несколько новых врагов.

— Вас простят, — сказала Джаснах. — Независимо от девотария, который вы выбрали.

— Простят? Меня? — Старик, казалось, развеселился, но на мгновение ей показалось, что в его выражении мелькнуло глубокое сожаление. — Вряд ли. Но это кое-что другое. Совсем другое. Пожалуйста. Я настаиваю на своем вопросе.

— А я настаиваю на том, чтобы не отвечать, Ваше Величество. Мне очень жаль. Я прощаю ваше любопытство, но не вознагражу его. Это моя тайна.

— Конечно, конечно. — Король откинулся на спинку стула, выглядя очень смущенным. — Сейчас вы полагаете, что я устроил этот ленч только для того, чтобы узнать о фабриале.

— А есть и другая цель?

— Видите ли, я слышал, что у вашей подопечной совершенно невероятный художественный талант. Я подумал, что, может быть… — Он улыбнулся Шаллан.

— Конечно, Ваше Величество, — сказала Шаллан. — Я буду счастлива нарисовать ваш портрет.

Он буквально просиял, когда она встала, оставив наполовину полную тарелку, и быстро собрала принадлежности для рисования. Шаллан посмотрела на Джаснах, но та сидела с непроницаемым лицом.

— Вы бы хотели простой портрет на белом фоне? — спросила Шаллан. — Или предпочитаете более широкий вид, включая окрестности?

— Возможно, — многозначительно сказала Джаснах, — ты подождешь, пока Его Величество не закончит есть?

Шаллан покраснела, выругав себя за чрезмерный энтузиазм.

— Конечно.

— Нет-нет, — сказал король. — Я уже поел. И я бы хотел более широкий портрет, дитя. Как ты хочешь, чтобы я сел? — Он откинулся на спинку стула и стал позировать, улыбаясь, как добрый дедушка.

Шаллан прищурилась, фиксируя образ в памяти.

— Великолепно, Ваше Величество. Вы можете вернуться к еде.

— И тебе не нужно, чтобы я неподвижно сидел? Я уже позировал несколько раз.

— Нет, не нужно, — уверила его Шаллан, садясь.

— Очень хорошо, — сказал он, поворачиваясь к столу. — Я извиняюсь, что заставил тебя выбрать меня предметом своего искусства. Мое лицо не самое впечатляющее из всех тех, кого ты рисовала.

— Глупости, — сказала Шаллан. — У вас именно такое лицо, которое надо художнику.

— Неужели?

— Да, у вас … — Она оборвала себя. Она едва не отпустила очередную остроту.

Да, у вас настолько пергаментная кожа, что получится идеальное полотно.

— …такой выразительный нос и мудрый морщинистый лоб. Черный уголь подчеркнет их еще больше.

— О, хорошо. Действуй. Хотя я все равно не понимаю, как можно рисовать, если я не позирую.

— Ее Светлость Шаллан обладает уникальными талантами, — сказала Джаснах.

Шаллан начала рисовать.

— Еще бы! — сказал король. — Я видел рисунок, который она сделала для Вараса.

— Вараса? — спросила Джаснах.

— Помощник главы коллекций Паланиума, — сказал король. — Мой дальний родственник. Он говорит, что рисунок сделала ваша юная ученица. Как вы нашли ее?

— Неожиданно, — сказала Джаснах, — и нуждающейся в образовании.

Король вздернул голову.

— Я не могу похвастаться художественным талантом, — сказала Джаснах. — Это врожденное.

— А, благословение Всемогущего.

— Ну, вы можете сказать и так.

— А вы нет, я полагаю? — Таравангиан неловко хихикнул.

Шаллан быстро очертила форму головы. Король задвигался на стуле.

— Вам трудно, Джаснах? Болезненно, я хотел сказать?

— Атеизм не болезнь, Ваше Величество, — сухо сказала Джаснах. — Это не сыпь на ногах.

— Конечно, конечно. Но… разве не трудно жить, когда не во что верить?

Шаллан наклонилась вперед, продолжая рисовать, но слушая и разговор.

Ей казалось, что обучение у еретички будет более волнительным. Она и Кабзал — тот самый остроумный ардент, которого она встретила в первый же день в Харбранте, — несколько раз говорили о вере Джаснах. Однако в присутствии самой Джаснах вопрос не поднимался почти никогда. А если такое происходило, Джаснах немедленно меняла тему разговора.

Сегодня, однако, она этого не сделала. Возможно, почувствовала искренность в вопросе короля.

— Я бы не сказала, что ни во что не верю, Ваше Величество. На самом деле я верю очень многим и очень во многое. Моему брату и дяде, моим собственным способностям. Верю в то, чему научили меня родители.

— Но понятие о том, что правда, что ложь… Вы выбросили его.

— Я не принимаю учения девотариев, но это вовсе не означает, что я выкинула веру в правду и ложь.

— Только Всемогущий определяет, что правда, а что нет!

— Какое право имеет кто-то, невидимый, объявлять что-то правдой? Я верю, что моя собственная мораль — отвечающая только перед моим сердцем, — надежнее и правильнее, чем мораль тех, кто поступает правильно исключительно из-за страха возмездия.

— Но это же сущность закона, — смущенно заметил король. — Если нет наказания, наступит хаос.

— Да, если не будет закона, некоторые люди станут делать то, что хотят, — согласилась Джаснах. — Но разве не замечательно, что, имея возможность обогатиться за счет других, многие люди не делают этого и выбирают правильный путь?

— Потому что они боятся Всемогущего.

— Нет, — возразила Джаснах. — По-моему, мы обладаем врожденным пониманием того, что, принося пользу обществу, обычно приносим пользу и себе. Человечество благородно, если мы дадим ему возможность быть таким. А благородство существует независимо от любой божественной воли.

— Я не вижу ничего, что совершается вне божественной воли. — Изумленный король тряхнул головой. — Ваша Светлость Джаснах, я не собираюсь спорить, но разве из самого определения Всемогущего не ясно, что все на свете существует только благодаря ему?

— Если вы сложите один и один, то получите два, верно?

— Конечно.

— Никакой бог не нужен, чтобы объявить, что это правда, — сказала Джаснах. — Не можем ли мы сказать, что математика существует вне Всемогущего, независимо от него?

— Возможно.

— Тогда, — сказала Джаснах, — я просто заявляю, что человек и мораль тоже независимы от него.

— Но если вы скажете это, — сказал король с нервным смешком, — исчезнет цель существования Всемогущего!

— Действительно.

Балкон погрузился в молчание. Лампа Джаснах отбрасывала на них холодный белый свет. Неудобный момент, и только угольный карандаш Шаллан царапал бумагу. Она работала быстрыми уверенными движениями, взволнованная словами Джаснах. Они заставили ее почувствовать пустоту внутри. Частично из-за короля, который, несмотря на всю свою любезность, не очень хорошо умел дискутировать. Очень милый человек, но не чета Джаснах в ученом споре.

— Да, — сказал Таравангиан, — должен сказать, что с вами тяжело спорить. Но я, конечно, не принимаю ваши рассуждения.

— Я не собираюсь обращать вас, Ваше Величество, — сказала Джаснах. — Мне вполне достаточно сохранять свое собственное неверие, хотя моим коллегам в девотариях трудно с этим примириться. Шаллан, ты уже закончила?

— Почти, Ваша Светлость.

— Но прошло всего несколько минут! — сказал король.

— У нее замечательный талант, Ваше Величество, — сказала Джаснах. — Как я и говорила.

Шаллан уселась прямо, проверяя рисунок. Она настолько сосредоточилась на разговоре, что разрешила рукам работать самим, доверяя своим инстинктам. На рисунке король, с мудрым выражением, сидел на стуле, на фоне башнеподобных перил балкона. Дверь балкона находилась справа от него. Да, хорошее сходство. Не самая лучшая ее работа, но…

Шаллан застыла, затаив дыхание, сердце в груди замерло, потом отчаянно заколотилось. Она нарисовала что-то, стоящее в дверях за королем. Два высоких тонких создания в плащах, распахнутых на груди и свисавших по сторонам так, как будто были сделаны из стекла. Над жесткими высокими воротниками, там, где должны были находиться головы созданий, она нарисовала большие плавающие символы, наполненные невообразимыми углами и геометрическими фигурами.

Шаллан села, пораженная. Почему она нарисовала их? Что заставило ее…

Она вздернула голову. Коридор был пуст. Твари не были частью Воспоминания. Руки нарисовали их сами по себе.

— Шаллан? — спросила Джаснах.

Шаллан рефлекторно выпустила карандаш и схватила рисунок, смяв его.

— Прошу прощения, Ваша Светлость. Я слишком увлеклась разговором. И допустила небрежность.

— Ну, по меньшей мере мы можем посмотреть на него, дитя, — сказал король, вставая.

Шаллан сжала пальцы покрепче.

— Пожалуйста, нет!

— Иногда в ней прорезается темперамент настоящего художника, — вздохнула Джаснах. — Лучше не просить.

— Я сделаю вам другой, Ваше Величество, — сказала Шаллан. — Мне так жаль.

Король потер жидкую бороду.

— Я собирался подарить его внучке…

— К концу дня, — пообещала Шаллан.

— Было бы великолепно. Ты уверена, что я не должен позировать?

— Конечно, Ваше Величество. — Пульс частил по-прежнему, и она никак не могла выкинуть из головы образы двух перекошенных фигур. Поэтому она сделала еще одно Воспоминание короля. Она использует его и сделает более подходящий рисунок.

— Хорошо, — сказал король. — Теперь я могу идти. Я хочу навестить больных одной из больниц. Ты можешь послать рисунок в мои комнаты, в удобное для тебя время. На самом деле ничего страшного не произошло.

Шаллан низко присела, держа смятый рисунок у груди. Король вышел, вместе со свитой, появилось несколько паршменов и стали убирать стол.

— Я даже не знала, что ты можешь ошибиться в рисунке, — сказала Джаснах, садясь за стол. — И, к тому же, настолько ужасно, что решила уничтожить лист бумаги.

Шаллан покраснела.

— Ну, я полагаю, даже мастер может ошибаться. Займись портретом Его Величества. Надеюсь, за час управишься.

Шаллан еще раз взглянула на испорченный рисунок. Эти твари — ее фантазия, ее сознание бродило неизвестно где. Вот и все. Просто воображение. Возможно даже, ее подсознание таким образом выплеснуло наверх то, что необходимо нарисовать. Но тогда что означают эти фигуры?

— Я заметила, что, говоря с королем, ты на мгновение заколебалась, — сказала Джаснах. — Что ты хотела сказать?

— Кое-что неподходящее.

— Но умное?

— Сама умная мысль никогда не покажется выразительной, если высказана в неподходящий момент, Ваша Светлость. Это была глупость.

— И ты заменила ее пустым комплиментом. Мне кажется, что ты неправильно поняла то, чему я пытаюсь научить тебя, дитя. Я не хочу, чтобы ты молчала. Быть умной — хорошо.

— Но если бы я ее произнесла, — сказала Шаллан, — я бы оскорбила короля и, возможно, смутила и запутала. Он и так знает, что люди говорят об его неспособности быстро думать.

Джаснах фыркнула.

— Пустые слова. От глупых людей. Но, возможно, ты поступила мудро, хотя имей в виду, нужно не удушать свои способности, а направлять их в правильное русло. Я бы предпочла, чтобы ты думала о чем-то умном и одновременно подходящем.

— Да, Ваша Светлость.

— Кроме того, — добавила Джаснах, — скорее всего, Таравангиан бы просто рассмеялся. В последнее время он, кажется, чем-то озабочен.

— Значит, вы не находите его неотесанным? — с любопытством спросила Шаллан. Сама она не считала короля неотесанным или глупым, но у такой умной и образованной женщины как Джаснах могло не хватить терпения на подобных людей.

— Таравангиан — замечательный человек, — сказала Джаснах, — и стоит сотни самопровозглашенных знатоков светских манер. Он напоминает мне моего дядю Далинара. Серьезный, искренний, интересующийся.

— Светлоглазые обвиняют его в слабости, — сказала Шаллан, — и только потому, что он поддерживает хорошие отношения со всеми остальными монархами, боится войны и не имеет Клинка Осколков.

Джаснах не ответила и выглядела озабоченной.

— Ваша Светлость? — подтолкнула ее Шаллан, идя к своему столу и наводя на нем порядок.

— В древности, — наконец ответила Джаснах, — человека, принесшего мир в свое королевство, считали бы великим героем. А сейчас над ним насмехаются, как над трусом. — Она покачала головой. — Все так изменилось, и это должно устрашить нас. Мы могли бы сделать намного больше с людьми вроде Таравангиана, и я требую, чтобы ты никогда, даже мимоходом, не называла его неотесанным.

— Да, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, наклонив голову. — А вы действительно верите во все то, что сказали? О Всемогущем?

Джаснах какое-то время молчала.

— Да. Хотя, возможно, я переоцениваю свою убежденность.

— Движение Самонадеянных риторической теории?

— Да, — сказала Джаснах. — Оно и есть. Теперь мне надо быть поосторожнее и не поворачиваться к тебе спиной.

Шаллан улыбнулась.

— Для настоящего ученого нет запретных тем, — сказала Джаснах, — и не имеет значения, насколько уверенно он себя чувствует. Я еще не нашла убедительной причины для того, чтобы присоединиться к одному из девотариев; но это вовсе не означает, что так будет всегда. Хотя каждый раз после спора, вроде сегодняшнего, моя убежденность становится крепче.

Шаллан закусила губу.

Джаснах заметила.

— Ты должна научиться управлять собой, Шаллан. У тебя на лице написаны все твои чувства.

— Да, Ваша Светлость.

— Ну, выкладывай.

— Ваш разговор с королем был не совсем честным.

— Почему?

— Из-за его, ну, вы сами знаете. Ограниченных способностей. Он все замечательно чувствует, но не может привести такие доводы, которые привел бы человек, хорошо знающий теологию Ворин.

— И что же это за доводы?

— Я сама не слишком хорошо знаю эту область, но, как мне кажется, вы обошли стороной самую жизненно важную часть спора.

— И какую?

Шаллан приложила руку к груди.

— Наше сердце, Ваша Светлость. Лично я верю, потому что чувствую что-то, быть может, близость к Всемогущему, мир, который приходит, когда я живу согласно вере.

— Сознание само способно на ожидаемые эмоциональные ответы.

— Но вы же не будете спорить, что наши дела — и то, как мы чувствуем разницу между правильным и неправильным, — определяющий атрибут нашей человечности? Вы использовали нашу врожденную моральность, чтобы доказать свою точку зрения. Но как вы можете пренебрегать моими чувствами?

— Пренебрегать ими? Нет. Смотреть на них со здоровой долей скептицизма? Возможно. Твои чувства, Шаллан, — даже самые сильные — твои собственные. Не мои. А я чувствую, что потратить жизнь, пытаясь заслужить благосклонность невидимого и непостижимого существа, наблюдающего за мной с небес, в высшей степени бесполезное занятие. — Она указала на Шаллан своим пером. — Но твое искусство в риторике возросло. Мы сделаем из тебя ученого.

Шаллан даже улыбнулась от удовольствия. Похвала Джаснах стоила дороже изумрудного брума.

Но… но я не собираюсь становиться ученым. Я собираюсь украсть Преобразователь и сбежать.

Ей противно было даже думать об этом. Придется преодолеть себя, и она вообще старалась не думать о том, что заставляло ее чувствовать себя неуютно.

— А теперь поторопись с портретом короля, — сказала Джаснах, поднимая книгу. — У тебя слишком много другой, настоящей работы.

— Да, Ваша Светлость.

На этот раз, однако, рисовать было трудно; голова гудела от тревожных мыслей.

Глава тридцатая Невидимая темнота

Внезапно они стали опасными. Как спокойный день, превратившийся в бурю.

Этот фрагмент — источник тайленской поговорки, которая со временем стала расхожим мнением. Мне кажется, он может относиться к Несущим Пустоту. Смотри «Император Иксис», четвертая глава.

Каладин вышел из похожего на пещеру барака в чистый свет раннего утра. У его ног искрились кусочки кварца, как если бы сама земля сверкала и горела, готовая взорваться.

За ним следовала группа из двадцати девяти человек. Рабы. Воры. Дезертиры. Иностранцы. И даже несколько человек, виновных только в нищете. Те, кто пошел в мостовики от отчаяния. Любая плата лучше, чем ничего, и им пообещали, что, если они останутся в живых после ста забегов с мостом, их повысят, назначат наблюдателями. Тогда, с точки зрения бедняка, они будут купаться в роскоши. Тебе будут платить за то, что ты стоишь и куда-то там глядишь. Что за безумие? Как будто стать богатым, почти.

Они не понимали. Никто не переживал ста забегов с мостов. Каладин выжил после двух дюжин и уже стал чуть ли не самым опытным из живых мостовиков.

Четвертый Мост следовал за ним. Последний из сопротивлявшихся — худой человек по имени Бизиг — сдался вчера. Каладин предпочитал считать, что его убедили смех, еда и человеческое отношение. Но он не исключал нескольких взглядов или даже тихих угроз от Камня и Тефта.

Каладин закрыл на это глаза. Он нуждался в доверии людей, но сейчас важнее было подчинение.

Он руководил ими во время утренних упражнений, которым научился в первый же день армейской службы. Растягивания, а затем прыжки. Плотники в коричневых комбинезонах и желтых — или зеленых — шапках деловито сновали по складу леса, потряхивая головой от изумления. Солдаты на невысоком кряже, ограждавшем лагерь, глядели вниз и смеялись. Газ стоял у ближайшего барака, скрестив руки на груди, и с неудовольствием смотрел на них единственным глазом.

Каладин вытер лоб, в упор поглядел на Газа, потом вернулся к своим людям. Еще было время позаниматься, пока горн не позовет бригаду на завтрак.

* * *

Газ так и не смог привыкнуть к тому, что имеет только один глаз. Да и может ли человек к этому привыкнуть? Он бы скорее потерял руку или ногу, чем глаз. Он никак не мог перестать чувствовать, что в темноте что-то скрывается и другие — но не он — его видят. Что там таится? Спрен, который выпьет его душу из тела? Как крыса, которая опустошает мех с вином, отгрызая уголок?

Товарищи называли его счастливчиком. «Удар мог убить тебя на месте». Да, но тогда ему по меньшей мере не пришлось бы жить в этой темноте. Один его глаз закрылся навсегда. Закройте второй, и его проглотит тьма.

Газ посмотрел налево, и темнота позорно сбежала в сторону. Ламарил, высокий и стройный, стоял, прислонившись к столбу. Он был далеко не плотным человеком, но и не слабаком. Весь в линиях. Прямоугольная борода. Прямоугольное тело. Острое. Как нож.

Ламарил махнул Газу рукой, и тот неохотно подошел. Потом вынул сферу из кармана и протянул ему. Топазовая марка. Он ненавидел Ламарила, взявшего марку. Он всегда ненавидел тех, кто брал у него деньги.

— Ты должен мне в два раза больше, — заметил Ламарил, поднимая сферу и глядя, как она искрится в свете солнца.

— Это все, что вы получите сейчас. Будьте довольны и этим.

— Будь доволен, что я держу рот на замке, — лениво сказал Ламарил, опять облокачиваясь на столб, отмечавший край склада леса.

Газ заскрипел зубами. Он ненавидел платить, но что он мог сделать?

Шторм, забери его! Бушующий шторм, забери его!

— Похоже, у тебя неприятности, — сказал Ламарил.

Сначала Газ решил, что он говорит о половинном платеже. Однако светлоглазый кивнул в сторону барака Четвертого Моста.

Газ, расстроенный, посмотрел на бригадира. Молодой бригадир пролаял приказ, и бригада побежала трусцой по складу. Он добился того, что они бегут в одном темпе, один за другим. А это многое значит. Такой бег сплачивает их, заставляет считать себя одной командой.

Неужели у парня действительно есть военная подготовка, как он всегда утверждал? Тогда почему его сунули в мостовики? Конечно, еще есть шаш на его лбу…

— Не вижу никаких неприятностей, — проворчал Газ. — Они быстры. Все делают хорошо.

— Они недисциплинированны.

— Они выполняют приказы.

Его приказы. — Ламарил покачал головой. — Мостовики существуют только для одной цели, Газ. Защищать жизнь более ценных людей.

— Неужели? А я всегда думал, что их цель — носить мосты.

Ламарил угрожающе посмотрел на него. Он наклонился вперед.

— Не испытывай моего терпения, Газ. И не забывай свое место. Хочешь присоединиться к ним?

Газ почувствовал укол страха. Ламарил был очень низкопоставленным светлоглазым, один из безземельных. Но он был непосредственным начальником Газа, линией связи между бригадами мостовиков и высокопоставленными светлоглазыми, надзиравшими над складом.

Газ опустил взгляд.

— Извините, светлорд.

— Кронпринц Садеас держит власть. — Ламарил опять оперся о столб. — Он держит ее, толкая нас всех. Сильно. Каждый человек на своем месте. — Он кивнул на Четвертый Мост. — Скорость — не плохо. Инициатива — тоже не плохо. Но инициативный человек, вроде этого парня, редко бывает доволен своим положением. Бригады мостовиков выполняют свою функцию, и никаких изменений не нужно. Изменение может разрушить установленный порядок.

Газ очень сомневался, что хоть один из мостовиков на самом деле понимает свое место в планах Садеаса. Если бы они знали, почему так безжалостно работают — и почему им запрещено иметь щиты или оружие, — скорее всего немедленно прыгнули бы в пропасть. Приманка. Простая приманка. Привлечь внимание паршенди, заставить дикарей думать, что они чем-то помогают себе, убивая несколько мостовиков во время каждой атаки. Пока приток людей не иссякает, это не имеет значения. Конечно, не для тех, кого убивают.

Отец Штормов, подумал Газ. Как я ненавижу себя за то, что стал частью этой гнусности.

Но он уже давно возненавидел себя. Ничего нового.

— Я что-нибудь сделаю, — пообещал он Ламарилу. — Нож в спину. Яд в еду. — Внутренности скрутило. Парень аккуратно платил, немного, но давал ему возможность платить Ламарилу.

— Нет! — прошипел Ламарил. — Неужели ты не видишь, что он — настоящая угроза? Солдаты уже говорят о нем. — Ламарил скривился. — Нам не хватает только мученика, смерть которого вызовет восстание среди мостовиков. Я не хочу даже намека, ничего, что враги нашего кронпринца смогут использовать против него. — Ламарил посмотрел на Каладина, бежавшего со своими людьми. — Он должен погибнуть в поле, как того заслужил. Позаботься, чтобы это произошло как можно быстрее. И отдай мне деньги, которые должен, иначе скоро сам понесешь один из этих мостов.

И он ушел, сочно-зеленый плащ вился за плечами. В свое время, еще солдатом, Газ научился больше всего бояться именно самых низкопоставленных светлоглазых. По рангу они мало чем отличались от темноглазых, которыми — единственными! — имели право командовать. Это бесило их до невозможности. И делало очень опасными. Находиться рядом с человеком вроде Ламарила — все равно что таскать горячие угли голыми руками. Невозможно не обжечься. Остается только прыгать как можно быстрее, чтобы ожогов было поменьше.

Четвертый Мост бежал. Месяц назад Газ не поверил бы, что такое возможно. Группа мостовиков тренируется? Похоже, Каладину пришлось подкупить их едой и пустыми обещаниями. Дескать, он их защитит.

Нет, этого бы не хватило. В жизни мостовика нет места надежде. Газ не мог присоединиться к ним. Просто не мог. Значит, лордишка должен умереть. Но если исчезнут сферы Каладина, Газ тут же станет мостовиком, потому что не сумеет платить Ламарилу.

Штормовая Бездна! подумал он. Все равно что выбирать, каким когтем скальный демон проткнет тебя.

Газ продолжал смотреть на бригаду Каладина. А темнота все еще ждала его. Как зудящий укус, которого не почесать. Как крик, которого не заглушить. Щекочущее онемение, от которого не избавиться.

И будет преследовать его даже после смерти.

* * *

— Мост вверх! — проревел Каладин, не переставая бежать вместе с Четвертым Мостом. Они подняли мост над головами, на ходу. Бежать, держа мост на вытянутых руках, намного тяжелее, чем держать его на плечах. Он чувствовал его невообразимый вес.

— Вниз! — приказал он.

Бежавшие впереди отпустили мост и брызнули в стороны. Остальные опустили его одним быстрым движением. Мост тяжело ударился о землю и заскрежетал по камню. Они встали в положение, делая вид, что толкают его через пропасть. Каладин помогал сбоку.

Нам нужно тренироваться у настоящей расщелины, подумал он, когда люди закончили. Но я даже не представляю себе, сколько надо дать Газу, чтобы он разрешил.

Бригадники, закончившие тренировочный бег с мостом, глядели на Каладина, усталые, но возбужденные. Он улыбнулся им. Будучи командиром взвода в армии Амарама, он убедился, что похвала должна быть честной, но нельзя ничего утаивать.

— Нам нужно еще поработать над тем, как ставить на землю, — сказал Каладин, — но в целом я впечатлен. Две недели, и вы работаете вместе, как те команды, которые я тренировал месяцами. Я доволен и горд. Сейчас перерыв, можно попить. И до работы мы успеем сделать один-два забега.

Сегодня опять надо будет собирать камни, но никто не жаловался. Он убедил мостовиков, что, поднимая камни, они становятся более сильными, и некоторых, которым доверял больше всего, попросил собирать черные васильки, при помощи которых продолжал — хотя и с трудом, — добывать для своих людей медикаменты и дополнительную еду.

Две недели. Легкие две недели в жизни мостовиков. Только два забега с мостом, и во время первого они оказались на плато слишком поздно. Паршенди ушли с гемсердцем до того, как появились алети. Очень хорошо для мостовиков.

Но и вторая атака была не так плоха, с точки зрения мостовиков. Погибло только двое — Амарк и Кулф. Двое раненых — Нарм и Пит. Маленькая часть того, что потеряли другие мосты, но все еще слишком много. Каладин подошел к бочке с водой, взял черпак у одного из своих людей и выпил, пытаясь сохранить на лице оптимистическое выражение.

Четвертый Мост тонул под грузом раненых. Осталось тридцать здоровых и пять раненых, которым не платили и которых надо было кормить на доходы от черного василька. Считая погибших, они потеряли почти тридцать процентов людей, начиная с того времени, как он поклялся защитить их. В армии Амарама такие потери сочли бы катастрофой.

Тогда жизнь Каладина состояла из тренировок и маршей, время от времени прерываемых сражениями. Здесь сражения шли одно за другим. Каждые несколько дней. Это могло изнурить — и изнуряло — любую армию.

Должен быть способ получше, подумал Каладин, полоща рот тепловатой водой и выливая второй черпак себе на голову. Он не мог себе позволить терять каждую неделю по два человека мертвыми и ранеными. Но как они могут выжить, если их собственным офицерам наплевать, уцелеют ли они или погибнут?

От расстройства он едва не бросил черпак в бочку. Но, сдержав себя, отдал его Шраму и ободряюще улыбнулся. Ложь. Но важная.

Газ глядел за ним из тени одного из соседних бараков. Просвечивающая фигурка Сил — на этот раз в виде летящего пуха черного василька — порхала над сержантом. Наконец она вернулась к Каладину, приземлилась на его плече и стала миниатюрной женщиной.

— Он что-то замышляет, — сказала она.

— Но не вмешивается, — ответил Каладин. — Он даже не пытается остановить наши вечерние посиделки.

— Он говорил с этим светлоглазым.

— Ламарилом?

Она кивнула.

— Ламарил — его начальник, — сказал Каладин, подходя к бараку Четвертого Моста.

Он встал в тень и оперся о стену, глядя на своих людей, толпившихся у бочки с водой. Они говорили друг с другом. Шутили. Смеялись. Сегодня вечером они опять будут пьянствовать. Отец Штормов, он никогда не думал, что будет рад, если люди под его командой напьются.

— Мне не понравилось выражение их лиц, — сказала Сил, устраиваясь на плече Каладина. — Темное. Как грозовая туча. Я не слышала, о чем они говорили. Я заметила их слишком поздно. Но мне оно не понравились. Особенно у Ламарила.

Каладин медленно кивнул.

— Ты тоже не доверяешь ему? — спросила Сил.

— Он — светлоглазый. Этого вполне достаточно.

— Тогда мы…

— Тогда мы не сделаем ничего, — твердо сказал Каладин. — Я не могу ответить, пока они не попытаются. А если потрачу всю свою энергию, обдумывая то, что они собираются сделать, я не смогу справиться с проблемами, стоящими перед нами прямо сейчас.

Он не стал добавлять, что слова Сил по-настоящему встревожили его. Если Газ или Ламарил решили убить Каладина, он почти ничего не мог сделать, чтобы остановить их. Да, мостовиков редко казнили, если, конечно, они не отказывались бежать с мостом. Но даже в «честной» армии Амарама ходили слухи о ложных обвинениях и фальшивых свидетельствах. А в недисциплинированном, с трудом управляемом лагере Садеаса никто и не моргнет, если Каладина — раба, заклейменного шашем, — повесят по туманному обвинению. Или, умыв руки, оставят сверхшторму, предоставив Отцу Штормов выбрать ему судьбу.

Каладин встал и пошел в сторону плотников, работавших на складе леса. Они и их подмастерья усердно трудились, готовя заготовки для древков копий, мостов, столбов и мебели.

Плотники кивали, когда Каладин проходил мимо. Теперь они знали его и привыкли к его странным просьбам, вроде куска дерева настолько длинного, что его могли нести четыре человека, — с его помощью Каладин учил мостовиков бежать в ногу. Он нашел наполовину законченный мост. Он постепенно вырос из той перекладины, которой когда-то пользовался Каладин.

Каладин встал на колени и осмотрел дерево. Справа от него группа людей с большой пилой отпиливала от бревна тонкие круги; скорее всего, из них сделают сиденья для стульев.

Он пробежал пальцами по гладкой и твердой древесине. Все переносные мосты делали из дерева, которое называется макам. Коричневые доски, почти не зернистые, крепкие и светлые. Мастера отшлифовали их, и они пахли опилками и мускусом.

— Каладин? — спросила Сил, идя по воздуху к мосту и останавливаясь на нем. — Ты выглядишь задумчивым.

— Есть какая-то ирония в том, насколько хорошо сделаны эти мосты, — сказал он. — Армейские плотники намного более профессиональны, чем солдаты.

— Так и должно быть, — ответила она. — Плотники хотят сделать мост, который долго прослужит. Солдаты, которых я слышала, хотят оказаться на плато, добыть гемсердце и убраться оттуда как можно быстрее. Для них это как игра.

— Ты очень проницательна. И с каждым днем все лучше и лучше понимаешь нас.

Сил состроила гримасу.

— Я чувствую себя так, словно вспоминаю то, что знала раньше.

— Скоро тебя будет трудно назвать спреном. Ты станешь маленьким полупрозрачным философом. И мы пошлем тебя в монастырь, где ты будешь проводить время в глубоких важных раздумьях.

— Да, — сказала она, — о том, как лучше всего подмешать в питье ардентов микстуру, которая сделает их рты синими. — И она озорно улыбнулась.

Каладин улыбнулся ей в ответ, продолжая ощупывать пальцами дерево. Он все еще не понимал, почему мостовикам запрещалось носить щиты. Никто не отвечал прямо на его вопрос.

— Они используют макам, который настолько крепок, что выдерживает атаку тяжелой кавалерии. Нам надо как-то воспользоваться им. Они лишили нас щитов, но ведь мы уже несем один из них на плечах.

— Но как они отреагируют, если ты попытаешься?

Каладин встал.

— Не знаю, но у меня нет выбора.

Да, попытка будет рискованной. Очень рискованной. Но уже много дней назад он выбросил все нерискованные идеи.

* * *

— Мы можем держать их здесь, — сказал Каладин Камню, Тефту, Шраму и Моашу. Они стояли рядом с лежащим на боку мостом и смотрели на обнаженное днище. Сложно устроенное, с восемью рядами по три позиции, оно было способно принять двадцать четыре человека под собой; и еще шестнадцать рукояток — по восемь с каждой стороны — для шестнадцати человек снаружи. Сорок человек, бегущих плечо к плечу, если мост полностью укомплектован.

Каждая позиция под мостом имела выемку для головы, два вырезанных бруска для плеч и две рукоятки для рук. Мостовики носили на плечах подкладки, и тот, кто был ниже, надевал несколько, чтобы компенсировать недостаток роста. Обычно Газ выбирал бригаду для нового мостовика исходя из роста.

Но не для Четвертого Моста, конечно. Четвертый Мост получал остатки.

Каладин указал на несколько рукояток и стоек.

— Мы можем ухватиться вот здесь, а потом побежать вперед, неся мост слегка наклоненным направо. Поставим наружу самых высоких, а внутри тех, кто пониже.

— И что это даст? — спросил Камень.

Каладин взглянул на Газа, который стоял близко. Неудобно близко. Лучше не говорить, почему он хочет нести мост, наклонив его на один бок. Кроме того, он не хотел давать людям надежду, пока не знал, что идея сработает.

— Я хочу провести опыт, — сказал он. — Если мы изменим позицию, может стать легче. Работают другие мышцы. — Сил, стоявшая на мосту, нахмурилась. Она всегда хмурилась, когда Каладин затемнял правду.

— Собирайте людей, — сказал Каладин, махнув Камню, Тефту, Шраму и Моашу. Он назначил их командирами отделений, которых в бригадах мостовиков не было никогда. Но солдаты лучше работали небольшими группами по шесть-восемь человек.

Солдаты? подумал Каладин. Теперь я так думаю о них?

Они не сражались. Но да, они — солдаты. Было так легко недооценить их, считая их «просто» мостовиками. Но надо иметь немало храбрости, чтобы бежать без щитов на лучников врага. Даже если тебя заставляют это делать.

Он поглядел в сторону, заметив, что Моаш не ушел с остальными тремя. Узколицый человек с темно-зелеными глазами и каштановыми волосами, запачканными черным, казалось, чего-то ждал.

— Что-то не так, солдат? — спросил Каладин.

Моаш изумленно мигнул, услышав это слово, но он и остальные уже привыкли ожидать от Каладина неординарных поступков.

— Почему ты сделал меня командиром отделения?

— Потому что ты не хотел признавать меня командиром дольше, чем любой другой. И всегда говорил об этом напрямик, в отличие от некоторых других.

— То есть ты сделал меня командиром, потому что я не хотел подчиняться тебе?

— Я сделал тебя командиром отделения потому, что ты поразил меня своими способностями и умом. И, кроме того, тебя трудно поколебать, у тебя сильная воля. Надеюсь, я смогу использовать это.

Моаш поскреб подбородок с короткой бородой.

— Да, понял. Но, в отличие от Тефта и рогоеда, я не думаю, что ты — подарок нам от Всемогущего. Я не верю тебе.

— Тогда почему ты подчиняешься мне?

Моаш взглянул на него в упор и пожал плечами.

— Потому что я любопытный. — И он пошел к своему подразделению.

* * *

Во имя всех штормовых ветров… подумал Газ, ошеломленно глядя, как Четвертый Мост пробегает мимо. Что за безумие заставило их пытаться нести мост с наклоном?

Для этого потребовалось выстроиться весьма странно, три ряда вместо пяти, очень неудобно поддерживать мост снизу и взять почти всю нагрузку на правое плечо. Одно из самых странных зрелищ, которые он видел за всю свою жизнь. Они едва несли его, и рукоятки ну совершенно не были приспособлены для того, чтобы нести мост таким способом.

Газ почесал голову, глядя, как они идут мимо, потом поднял руку, остановив медленно бегущего Каладина. Лордишка отпустил мост и подбежал, вытирая лоб; остальные побежали дальше.

— Да?

— Что это? — спросил Газ, указав на мост.

— Бригада мостовиков. Несет то, что, я верю… да, это мост.

— Я не прошу тебя дерзить, — рявкнул Газ. — Я хочу объяснения.

— Нести мост на головах весьма утомительно, — сказал Каладин. Он был высоким человеком и как башня нависал над Газом. Шторм тебя побери, меня не испугаешь! — Таким образом мы используем другие мышцы. Вроде как передвинуть груз с одного плеча на другое.

Газ взглянул в сторону. Там что-то двинулось?

— Газ? — спросил Каладин.

— Смотри, лордишка, — сказал Газ, опять глядя на него. — Нести над головой, может, и утомительно, но нести так глупо. Вы выглядите так, словно еще немного — и повалитесь друг на друга, а рукоятки… просто ужасно. Вы его еле несете.

— Да, — более мягко сказал Каладин. — Но по большей части только половина бригады выживает после бега. Мы можем нести его таким образом, даже когда нас намного меньше. Это разрешит нам поменять положение по меньшей мере.

Газ заколебался.

Только половина бригады…

Если они понесут так мост во время настоящей атаки, они будут идти медленно и откроют себя для стрел.

Это будет настоящая беда, по меньшей мере для Четвертого Моста.

Газ улыбнулся.

— Мне нравится.

Каладин ошеломленно посмотрел на него.

Что?

— Инициатива. Выдумка. Творчество. Продолжай тренировку. Мне бы очень хотелось увидеть, как вы несете мост таким образом на плато.

Каладин сузил глаза.

— Неужели?

— Да, — ответил Газ.

— Хорошо. Возможно, увидишь.

Глядя Каладину вслед, Газ зловеще улыбнулся.

Беда, катастрофа — вот что избавит его, Газа, от заносчивого лордишки. Правда, придется найти другой источник средств, чтобы платить этому шантажисту Ламарилу.

Глава тридцать первая Под кожей

Шесть лет назад


— Не повторяй моих ошибок, сынок.

Кал выглянул из-за своего фолио. Отец сидел на другой стороне операционной, одна рука поддерживает голову, во второй наполовину полный стакан вина. Фиолетовое вино, самый сильный из ликеров.

Лирин поставил стакан на стол, и темно-фиолетовая жидкость — цвета крови крэмлинга — вздрогнула и заколебалась. Она преломляла Штормсвет, лившийся из нескольких сфер, стоявших на столе.

— Отец?

— Когда уедешь в Харбрант, оставайся там. — Его голос запинался. — Не возвращайся сюда, в этот крошечный глупый городок. Не заставляй свою красавицу жену жить далеко от тех, кого она знает и любит.

Отец Кала напивался не часто; сегодня как раз была та редкая ночь, когда он позволил себе расслабиться. Возможно, поэтому усталая от работы мать ушла спать пораньше.

— Ты всегда говорил, что я должен вернуться обратно, — тихо сказал Кал.

— Я был идиот. — Он отвернулся от Кала и уставился на стену, обрызганную белым светом сфер. — Они не хотят меня. Они никогда не хотели, чтобы я был здесь.

Кал посмотрел в свое фолио. Оно содержало рисунки рассеченных тел с вывернутыми наружу мышцами. Очень детальные рисунки. Каждая часть была отмечена глифпарой, и он уже запомнил их. Сейчас он изучал операции, копаясь в телах давно умерших людей.

Как-то раз Лирин сказал ему, что людям не положено заглядывать под кожу. Эти фолио, с их картинками, были одной из причин того, что люди так недоверчиво относились к Лирину. Все равно что заглядывать под одежду, только хуже.

Лирин нацедил себе еще вина. За последние несколько дней мир сильно изменился. Кал потуже завернулся в пальто. Все равно холодно. Пришла зима, но никто не принес уголь для жаровни, и пациенты больше не давали ничего. Однако Лирин не перестал оперировать и лечить. Горожане просто ничего не давали, подчиняясь приказу Рошона.

— Он не мог отдать такой приказ, — прошептал Кал.

— Но он это сделал, — сказал Лирин. Он надел белую рубашку, черный жилет и коричневые штаны. Жилет Лирин не застегнул, и его черные полы свисали по сторонам, как кожа по краям вскрытой хирургом раны, изображенная на картинках Кала.

— Мы можем продать сферы, — неуверенным голосом сказал Кал.

— Они для твоего образования, — рявкнул Лирин. — Если бы я мог послать тебя учиться сейчас, я бы послал.

Отец и мать послали письмо хирургам в Харбрант, прося их разрешить Калу сдать экзамены досрочно. И получили отказ.

— Он хочет, чтобы мы потратили их, — запинаясь, сказал Лирин. — Вот почему он это сделал. Он пытается запугать нас.

На самом деле напрямую Рошон ничего не приказывал. Он только обмолвился, что, если отец Кала такой дурак и не хочет брать деньги, ему не нужно платить. На следующий же день люди перестали давать.

Городской люд смотрел на Рошона с необъяснимой смесью обожания и страха. По мнению Кала, он не заслужил ни того, ни другого. Он злобный и подлый, поэтому его и наказали Хартстоуном. Конечно, он не заслужил право быть настоящим светлоглазым, которые сражаются на Разрушенных Равнинах.

— Почему люди так сильно стараются понравиться ему? — спросил Кал спину отца. — Они никогда не вели себя так со светлордом Уистиоу.

— Потому что его снедает неукротимая злоба.

Кал задумался. Это говорит вино?

Отец повернулся, в его глазах отразился чистый белый Штормсвет. Совершенно ясные глаза, на удивление трезвые. Он не был пьян, совсем.

— Светлорд Уистиоу разрешал людям делать то, что они хотели. И они не обращали на него внимания. Рошон показал, что презирает их. И они изо всех сил стараются понравиться ему.

— Это не имеет смысла, — возразил Кал.

— Так устроен мир, — сказал Лирин, катая по столу одну из сфер. — Ты должен выучить этот урок, Кал. Мы довольны, если считаем мир правильным. Но если мы видим дыру, недостаток, мы пытаемся заполнить ее.

— Тогда то, что они делают, благородно.

— По-своему, — сказал Лирин. Он вздохнул. — Я не должен был быть таким суровым с соседями. Они ничтожные люди, да, но это ничтожество невежества. Я не презираю их. Я презираю того, кто управляет ими. Человек вроде Рошона может взять все, что есть честного и правдивого в человеке, выжать в грязь под ногами и пройтись по нему. — Он, глотнув, прикончил вино.

— Мы должны потратить эти сферы, — сказал Кал. — Или послать кому-нибудь, ростовщику или что-то в этом роде. Если они исчезнут, он отстанет от нас.

— Нет, — тихо сказал Лирин. — Рошон не оставит в покое человека, которого он побил. Он продолжит пинать нас ногами. Я не знаю, какая политическая ошибка привела его сюда, но он, очевидно, не сумел отомстить своим соперникам. И отыгрывается на нас. — Лирин на мгновение замолчал. — Бедный дурак.

Бедный дурак? подумал Кал. Он пытается разрушить нашу жизнь, и это все, что отец может сказать?

Что за истории рассказывают люди, сидя у камина? Обычно об умных пастухах, которые хитростью побеждают глупых светлоглазых. Есть дюжины вариантов, и Кал слышал их все. Должен ли Лирин как-то сражаться? Сделать хоть что-нибудь, а не сидеть и ждать?

Но он не сказал ничего. Он точно знал, что ответит отец.

Дай мне позаботиться об этом. Возвращайся к занятиям.

Вздохнув, Кал опять устроился на стуле и открыл фолио. В операционной царил полумрак, светились только четыре сферы на столе и еще одна рядом с Калом, которую он использовал для чтения. Большую часть сфер Лирин закрыл в шкафу, спрятав от глаз. Кал поднял свою сферу и осветил страницу. На ее обратной стороне находились длинные объяснения операции, которые мать Кала могла прочитать ему. Она — единственная из всех женщин города — умела читать, хотя, как говорил Лирин, в больших городах таких темноглазых женщин было достаточно много.

Рассматривая картинки, Кал машинально вытащил что-то из кармана. Камень, лежавший на его стуле, когда он пришел учиться. Кал узнал его — один из любимых камней Тьена, который он постоянно носил с собой в последнее время. Сейчас он оставил его Каладину; он часто так делал, надеясь, что старший брат оценит его красоту, хотя все они выглядели обыкновенными булыжниками. Надо спросить Тьена, что в этом камне такого. Обычно всегда бывало что-нибудь.

Сейчас Тьен проводил время, изучая плотничное дело у Рала, местного плотника. Лирин неохотно разрешил ему заниматься этим; он надеялся на еще одного помощника хирурга, но Тьен не выносил вид крови. Всякий раз, увидев ее, Тьен замирал и никак не мог привыкнуть. Кала это тревожило. Он надеялся, что Тьен станет помощником отца после его отъезда. Кал собирался уехать в любом случае. Он еще не выбрал между армией и Харбрантом, хотя в последние месяцы склонялся к копью.

Если он выберет копье, придется делать это тайком, как только повзрослеет настолько, что вербовщики возьмут его, несмотря на возражения родителей. Быть может, пятнадцати лет хватит. Еще пять месяцев. А сейчас он был уверен, что его мышцы — и все остальные части тела — будут полезны как хирургу, так и копейщику.

В этот момент кто-то нанес тяжелый удар в дверь. Кал подпрыгнул. Не постучали, ударили. И опять. Как будто что-то тяжелое хотело расколоть или вышибить дерево.

— Ветра Штормов, что это? — спросил Лирин, вставая со стула. Он пересек маленькую комнату; незастегнутый жилет задел операционный стол, пуговицы царапнули по дереву.

Еще один удар. Кал вскочил со стула и захлопнул фолио. В свои четырнадцать с половиной он почти догнал в росте отца. В дверь внезапно заскреблись, как будто когтями. Кал протянул руки к отцу, внезапно ему стало страшно. Темная ночь, полутемная комната, спящий молчаливый город.

Снаружи было какое-то существо. Судя по звукам, зверь. Не человек. Говорили, что где-то недалеко находится логово белоспинников, нападавших на путников. В голове Кала сразу появился образ рептилии размером с лошадь, с панцирем по бокам. Неужели одна из них обнюхивает дверь? Тыкается в нее мордой, пытается вломиться внутрь?

— Отец! — провизжал Кал.

Лирин толчком распахнул дверь. За ней обнаружился не монстр, а человек в темной одежде. В руках он держал большой металлический прут, на лице — темная шерстяная маска с прорезями для глаз. Сердце Кала забилось в панике, но несостоявшийся грабитель отпрыгнул назад.

— Не ожидал кого-то найти внутри, а? — сказал отец. — Последний грабеж в этом городе произошел много лет назад. Мне стыдно за тебя.

— Отдавай сферы! — крикнул голос из темноты. Там шевельнулась еще одна фигура, еще и еще.

Отец Штормов! Кал дрожащими руками прижал фолио к груди. Сколько их?

Разбойники пришли грабить город.

В последнее время отец часто так говорил.

Как может Лирин быть таким спокойным?

— Небось не твои, — сказал другой голос.

— А даже если так? — сказал отец. — Это делает их твоими? Ты надеешься, что он поделится с тобой?

Отец говорил так, как если бы они не были бандитами. Кал прокрался вперед и встал за спиной отца, испуганный, стыдясь того, что испугался. Люди, сновавшие в темноте с черными лицами, казались существами из ночных кошмаров.

— Мы отдадим их ему, — сказал голос.

— И мы не хотим действовать силой, Лирин, — добавил другой. — Все одно ты не сможешь их потратить.

Отец фыркнул и вернулся в комнату. Кал с криком отшатнулся назад, когда Лирин открыл шкаф, где хранил сферы, и достал оттуда большой стеклянный кубок со сферами, накрытый черной материей.

— Так ты хочешь их? — сказал Лирин, проходя мимо Кала.

— Отец! — крикнул запаниковавший Кал.

— Ты хочешь свет для себя? — Голос Лирина стал громче. — Вот!

Он сдернул материю. Кубок взорвался ярким ослепительным светом. Кал поднял руку. Отец превратился в темный силуэт, держащий в руках солнце.

Большой кубок светился спокойным светом. Почти холодным. Кал мигнул, потекли слезы, наконец он снова мог видеть. И ясно увидел людей. Там, где мелькали зловещие тени, сейчас съежились люди, закрывая лицо руками. Они не казались такими страшными; наоборот, тряпки на их лицах выглядели смешно.

Страх прошел, Кал обрел странную уверенность. Сейчас отец держал не свет, а само просветление.

Это Лютен, подумал Кал, узнав хромого. Это было легко, несмотря на маску. Отец прооперировал ему ногу; только поэтому Лютен еще может ходить. Он узнал и других. Широкоплечий Хорл, Балсас в новом плаще.

Сначала Лирин стоял молча, держа в высоко поднятой руке кубок, заливающий ярким светом площадь перед домом. Казалось, люди пытались сжаться в комок, поняв, что их узнали.

— Ну, — сказал Лирин. — Вы угрожали мне силой? Вперед. Ударьте меня. Ограбьте меня. Делайте это, зная, что я прожил среди вас почти всю жизнь; зная, что я лечил ваших детей. Входите. Пролейте кровь одного из нас!

Люди растаяли в ночи, не сказав ни слова.

Глава тридцать вторая Нести боком

Они жили высоко в таком месте, которого никто не может достичь, но все могут посетить. В городе башен, который построили не люди.

Хотя «Песня Последнего Лета» и является фантастическим рассказом из романа, написанного спустя три века после Измены, скорее всего, здесь ссылка на реальный факт. Смотри 27-ую страницу перевода Варелы и примечания под полями.

У них стало получаться лучше нести мост боком. Но ненамного. Каладин смотрел, как Четвертый Мост неуклюже маневрирует с наклоненным мостом. К счастью, под мостом было множество рукояток, и они придумали, как держаться правильно. И все равно мостовики несли его, наклонив на меньший угол, чем он хотел. Ноги все равно остались без прикрытия, но, может быть, он сумеет научить их увеличить угол, когда полетят стрелы.

И они шли очень медленно, сбившись в кучу, так что если паршенди сумеют убить одного человека, остальные запнутся об него. А если упадет несколько, то равновесие нарушится так, что мост упадет, наверняка.

И надо действовать очень осторожно, подумал Каладин.

Сил прилетела, как вихрь полупрозрачных листьев. А за ней солдаты в форме гнали группу взъерошенных людей, сбившихся в унылую массу. Наконец-то, подумал Каладин. Он давно ждал пополнения. Каладин махнул Камню, и рогоед кивнул в ответ — он будет руководить тренировкой.

Каладин взбежал по небольшому склону к краю склада и оказался там именно тогда, когда Газ оглядывал новоприбывших.

— Что за сброд, — сказал Газ. — Я-то думал, что в последнее время мы получали дерьмо, но на этот раз…

Ламарил пожал плечами.

— Они твои. Распределяй, как хочешь.

Он и солдаты ушли, оставив неудачливых новобранцев. Некоторые носили приличную одежду; скорее всего преступники. Остальные рабы с отметинами на лбу. При виде их Каладин почувствовал себя так, как будто его снова вынуждают прыгнуть. И он все еще стоит на краю крутого обрыва; один неверный шаг — и он покатится вниз, в безысходность.

— В ряд, вы, крэмлинги, — рявкнул Газ на новеньких, вытаскивая дубинку и махая ею. Он заметил Каладина, но ничего не сказал.

Группа поспешно выстроилась.

Газ прошелся вдоль строя, выбрав более высоких.

— Вы, пятеро, в Шестой Мост. Запомните это. Если кто-то забудет, я ему напомню кнутом. — Он отсчитал еще одну группу. — Вы, четверо в конце, Третий Мост. Ты, ты и ты, Первый Мост. Второму Мосту никто не нужен… Вы, четверо, Седьмой Мост.

Больше людей не осталось.

— Газ, — сказал Каладин, сцепив руки. На его плечо приземлилась Сил, маленький вихрь из листьев превратился в юную женщину.

Газ повернулся к нему.

— В Четвертом Мосту всего тридцать человек.

— В Шестом и Четырнадцатом еще меньше.

— У них двадцать девять, и ты добавил им по пять. В Первом тридцать семь, и ты послал туда трех новых.

— Ты почти не потерял людей в последнем забеге и…

Сержант попытался улизнуть, но Каладин схватил его за руку. Газ вздрогнул от боли и поднял дубинку.

Попробуй, подумал Каладин, глядя в глаза Газа. Он почти хотел, чтобы сержант попробовал.

Газ стиснул зубы.

— Хорошо. Одного человека.

— Я сам выберу его, — сказал Каладин.

— Кого хочешь. Одна шваль.

Каладин повернулся к новым мостовикам. Они разделились на группы, в соответствии с мостами. Каладин немедленно обратил внимание на людей повыше. Они были хорошо упитаны, по стандартам рабов. Двое из них выглядели так, как если бы они…

— Эй, мачо! — крикнул голос из другой группы. — Ты меня ищешь, в натуре.

Каладин повернулся. Ему махал низкорослый тощий человек с одной рукой. Какой идиот определил его в мостовики?

Стрелу он остановит, подумал Каладин. Для этого годится любой мостовик, с точки зрения начальства.

У человека были коричневые волосы и темно-коричневая кожа, слегка темнее, чем у алети. На пальцах синевато-серые ногти — хердазианин. На лице большинства новичков застыло выражение полного безразличия, но этот улыбался, хотя и носил на лбу метку раба.

Очень старая метка, подумал Каладин. То ли у него был добрый хозяин, то ли он каким-то образом не сдался. Человек, очевидно, не понимал, что такое быть мостовиком. Никто не будет улыбаться, понимая это.

— Ты сможешь использовать меня, — сказал человек. — Мы, хердазиане, хорошие бойцы, мач. — Он произнес последнее слово почти как «меч» и, наверное, имел в виду Каладина. — Секи, однажды я был с тремя, точно, все пьяные, и все равно побил их. — Он говорил очень быстро, из-за сильного акцента слова было трудно разобрать.

Он будет ужасным мостовиком. Он, возможно, сможет бежать с мостом на плечах, но маневрировать… Талия слегка расплылась. Какая бы бригада его ни взяла, его поставят в первый ряд, чтобы избавиться от него.

«Делай все, чтобы остаться в живых, прошептал ему голос из прошлого. Превращай обузу в преимущество».

Тьен.

— Очень хорошо, — сказал Каладин и указал на него. — Я беру хердазианина сзади.

Что? — изумился Газ.

Коротышка подошел к Каладину.

— Спасибо, мачо! Ты не пожалеешь, что выбрал меня.

Каладин повернулся и пошел обратно, мимо Газа. Сержант почесал голову.

— Ты буквально набросился на меня, и только для того, чтобы выбрать однорукого коротышку?

Каладин прошел молча. Потом повернулся к однорукому хердазианину.

— Почему ты захотел пойти со мной? Ты же ничего не знаешь о различных бригадах мостовиков.

— Ты единственный, кто пришел выбирать, — сказал человек. — Это значит, что ты особый, другие — нет. Ты мне сразу понравился. У тебя что-то такое в глазах, мачо. — Он на мгновение замолчал. — А что такое бригада мостовиков?

Каладин обнаружил, что улыбается беспечности коротышки.

— Увидишь. Как тебя зовут?

— Лоупен, — сказал человек. — Некоторые из моих кузенов называют меня этот Лоупен, потому что они никогда не видели людей, которых так зовут. Я тут спросил, может быть, у сотни людей… или двух… короче, у тьмы народу. И никто не слышал такого имени.

Каладин мигнул, оглушенный потоком слов. Неужели этому Лоупену не требуется хоть иногда делать вдох?

Четвертый Мост отдыхал в тени массивного моста, стоявшего боком. Все пять раненых присоединились к бригаде и весело болтали. Даже Лейтен встал, что радовало. Хотя ходил он плохо, но ходил, с раздробленной-то ногой. Каладин сделал все, что мог, но Лейтен до конца жизни будет хромать.

И только Даббид, получивший глубокий шок во время сражения, не говорил ни слова. Он слушал остальных, но сам молчал. Каладин уже начал бояться, что он никогда не восстановит душевное равновесие.

Хоббер — круглолицый человек с дыркой в зубах, получивший стрелу в ногу, — ходил уже без костыля. Вскоре он сможет бегать с бригадой, очень хорошо. Сейчас им нужна каждая пара рук.

— Иди в барак, — сказал Каладин Лоупену. — Выбери себе одеяло, сандалии и жилет из кучи у задней стены.

— Конечно, — сказал Лоупен, отправляясь в барак. По дороге он махнул рукой некоторым мостовикам.

Камень, скрестив руки на груди, подошел к Каладину.

— Новый член?

— Да.

— Единственный, которого нам дал Газ, — вздохнул Камень. — То, что мы и должны были ожидать. Всегда дает нам самых бесполезных мостовиков.

Каладин хотел сказать что-нибудь утвердительное, но заколебался. Сил бы это не понравилось — она, скорее всего, решила бы, что он соврал.

— Это новый способ носить мост, — сказал Камень. — Не очень полезный, как мне кажется. Я…

Он замолчал, когда раздался сигнал рога. Он пролетел по лагерю, отражаясь от каменных зданий, как эхо далекого блеяния большепанцирников. Каладин напрягся. Сегодня дежурит его бригада. Он напряженно ждал, пока рог не прогремел в третий раз.

— Стройся! — крикнул Каладин. — Пошли!

В отличие от других девятнадцати дежурных бригад, люди Каладина не выскочили в замешательстве наружу, а собрались организованно. Лоупен выбежал наружу, в жилете и сандалиях, и заколебался, не зная, куда идти. Стрелы паршенди разорвут его в клочья, если поставить его впереди, в любом другом месте он замедлит их.

— Лоупен! — крикнул Каладин.

Однорукий отдал честь.

Неужели он действительно был солдатом?

— Видишь дождевую бочку? Возьми у подмастерьев плотников столько водяных мехов, сколько сможешь. Он сказали, что я могу занять их. Наполни все и догоняй нас.

— Слушаюсь, мачо, — сказал Лоупен.

— Мост вверх, — крикнул Каладин, становясь впереди. — На плечо!

Четвертый Мост двинулся. Некоторые бригады еще толпились около бараков, а команда Каладина уже пересекала склад леса. Они поднялись по склону и достигли первого постоянного моста раньше, чем армия выстроилась. Здесь Каладин приказал поставить мост и ждать. Вскоре после этого со склона холма спустился Лоупен — и, на удивление, — с ним Даббид и Хоббер. С хромым Хоббером они не могли идти быстро. Зато тащили что-то вроде носилок из брезента и двух жердей, на которые навалили около двадцати мехов с водой. Они подошли к бригаде.

— Что это? — спросил Каладин.

— Ты сказал мне принести столько, сколько я смогу, мач, — сказал Лоупен. — Ну, мы и взяли эту штуку у плотников. Они говорят, что с ее помощью носят дерево, сейчас она им не нужна, и вот мы здесь. Верно, неми? — обратился он к Даббиду, который кивнул.

— Неми? — спросил Каладин.

— Ну, немой, — сказал Лоупен, пожимая плечами. — Похоже, он не любит много говорить, секешь?

— Понял. Хорошая работа. Четвертый Мост, приготовиться. Подходит армия.

Следующие несколько часов они бежали с мостом по плато. Очень изматывающая работа. И вода здорово помогала. Во время забега солдаты иногда давали мостовикам воду, но никогда так часто, как нужно. То, что они могли пить после каждого пересеченного плато, придавало силы — как будто им добавили полдюжины людей.

Но главное — сказался эффект ежедневных тренировок. Четвертый Мост больше не падал на землю от усталости после того, как они ставили мост на землю. Работа была очень трудной, но их тела привыкли к ней. Каладин поймал несколько удивленных или завистливых взглядов от других мостовиков — его люди смеялись и шутили, а не валились без сил. Бегать с мостом раз в неделю — как делали другие — совершенно недостаточно. Но дополнительная еда по вечерам вместе с тренировками укрепила их мышцы и приготовила к тяжелой работе.

Такого долгого пути на плато у них еще не было. Несколько часов они бежали на восток. Плохой знак. Если цель находилась на одном из ближних плато, они часто приходили раньше паршенди. Но такой далекий путь мог означать только одно — они собираются помешать паршенди убежать с гемсердцем; значит, они точно прибудут после врага.

И значит, трудный последний бег.

Мы еще не готовы нести мост боком, нервно подумал Каладин, когда они — наконец-то! — подошли к огромному плато необычной формы. Он слышал о ней — Башня, так ее называли. Алети еще ни разу не удавалось добыть здесь сердце.

Бригада установила мост через предпоследнюю расщелину. Каладин смотрел, как разведчики идут по нему, и тут, внезапно, его охватило чувство надвигающейся беды. Башня — клинообразная, неровная — поднималась высоко вверх, в юго-восточном направлении, образуя достаточно крутой склон. Садеас привел с собой очень много солдат, благо место позволяло. Каладин, обеспокоенный, ждал. Быть может, им повезет и паршенди уже сбежали с сердцем. Так далеко от лагеря, почему нет?

Разведчики вернулись.

— Вражеская армия выстроилась у противоположного края! Они еще не открыли куколку!

Каладин негромко простонал. Армия начала пересекать его мост, и бригадники Четвертого Моста с мрачными лицами глядели на него. Они знали, что будет дальше. Некоторые из них — возможно многие, — не выживут.

На этот раз будет очень плохо. В предыдущих забегах у них был резерв. Теперь их только тридцать. Потеря любого человека замедлит их, потеря четырех-пяти заставит мост заколебаться, может быть, опрокинуться. Если это произойдет, паршенди перестреляют всех. Каладин уже видел такое. Как только мост начинал раскачиваться, паршенди набрасывались на бригаду всеми силами.

Кроме того, паршенди всегда выбирали своей целью бригады с меньшим числом людей. Этот забег может — очень легко! — унести пятнадцать-двадцать человек. Надо что-то делать.

Да, сейчас.

— Ко мне, — приказал Каладин.

Хмурые бригадники столпились вокруг него.

— Мы понесем мост на боку, — тихо сказал Каладин. — Я пойду первым и буду выбирать угол. Будьте готовы повторять за мной.

— Каладин, — сказал Тефт, — позиция на боку медленная. Это интересная идея, но…

— Ты веришь мне, Тефт? — спросил Каладин.

— Верю как себе. — Седовласый мостовик посмотрел на остальных. Каладин видел, что не все с ним согласны, по крайней мере полностью.

— Это сработает, — убежденно сказал Каладин. — Мы собираемся использовать мост, чтобы защитить себя от стрел. И нам надо быстро бежать вперед, быстрее, чем другим мостам. Очень трудно обогнать их с наклоненным мостом, но я не вижу другого выхода. Я буду впереди и, если мой план не сработает, погибну первым. Если я упаду, переходите на обычный способ. Мы отрабатывали это. И заодно вы избавитесь от меня.

Мостовики молчали.

— А если мы не хотим избавляться от тебя? — спросил долголицый Натам.

Каладин улыбнулся.

— Тогда бегите быстро и выполняйте мои команды. Я собираюсь неожиданно поворачивать во время бега; будьте готовы менять направление.

Он вернулся к мосту. По нему шли обычные солдаты и ехали светлоглазые — включая Садеаса в богато украшенных Доспехах Осколков. Каладин и Четвертый Мост прошли последними, потом втащили за собой мост. Они вынесли его вперед и положили, дожидаясь остальных мостов. Лоупен и два других водоноса стояли за Газом; они выглядели так, как если бы переживали, что не бегут. Слабое утешение.

Каладин почувствовал, как по лбу покатился пот. Он едва различал ряды паршенди по ту сторону пропасти. Черно-красные воины с готовыми к бою короткими луками, стрелы уже на тетивах. За ними возвышалась огромная Башня.

Сердце Каладина забилось быстрее. Спрены предчувствия появились вокруг всех членов армии, но не его команды. И не было никаких спренов страха — они боялись, да, но не впали в панику, и спрены страха отправились к другим бригадам.

«Волнение. В уши Каладина зашептал голос Туккса. Ключ к сражению — не бесстрастие, а управляемая страсть. Стремись к победе. Переживай за тех, кого ты защищаешь. Заботься о ком-нибудь».

Я забочусь, ответил ему Каладин. Шторм меня побери, но я забочусь.

— Мосты вверх! — проревел Газ, повторяя приказ, отданный ему Ламарилом.

Четвертый Мост поднял мост, быстро наклонил его на сторону и поставил его на плечи. Мостовики пониже образовали линию, держа мост на правом плече, а более высокие сбились в группы рядом с ними, вытянувшись вверх и уравновесив нагрузку. Ламарил зло уставился на них, и у Каладина сжало горло.

Газ шагнул вперед и что-то прошептал Ламарилу. Аристократ медленно кивнул и не сказал ничего. Раздался сигнал к атаке.

Четвертый Мост побежал вперед.

Из-за их спин волной полетели стрелы в сторону паршенди. Каладин бежал, сжав зубы. Все время приходилось глядеть под ноги, чтобы не запнуться о побеги камнепочек или сланцекорника. К счастью, хотя они и бежали медленнее, чем обычно, упражнения и выносливость позволили им все равно бежать быстрее остальных бригад. С Каладином во главе Четвертый Мост вырвался вперед.

И это было важно, потому что Каладин направил свою команду слегка вправо, как если бы перекошенный тяжелый мост заставил их слегка сбиться с прямой дороги. Паршенди встали на колени и запели. Стрелы алети падали среди них, поражая некоторых, но остальные подняли луки.

Приготовиться… подумал Каладин. Он побежал быстрее и внезапно почувствовал прилив сил. Ноги перестали болеть, дыхание стало ровным и глубоким. Возможно, это был страх боя, возможно, оцепенение, но неожиданная сила дала ему легкое чувство эйфории. Как будто что-то распространилось внутри него, смешиваясь с кровью.

В это мгновение ему показалось, что он один тащит за собой весь мост, как парус корабль. Он повернул еще правее, под большим углом к паршенди, открывая себя и своих людей лучникам.

Паршенди продолжали петь, каким-то образом зная — без приказов, — когда начинать стрелять. Пристально глядя на мостовиков, они приложили стрелы к мраморным щекам. Как и ожидалось, многие нацелились на его людей.

Уже очень близко!

Еще несколько ударов сердца…

Пора!

Каладин резко повернул налево, мост двинулся за ним, сейчас они бежали мостом к стрелкам. Паршенди выстрелили, стрелы взлетели в воздух и ударили по мосту, впиваясь в дерево. Некоторые с треском ударили по камням под ногами. Мост загудел от ударов.

Каладин услышал отчаянные крики из других бригад. Люди падали, для многих из них это был первый забег. В Четвертом Мосту не закричал никто. И не упал.

Каладин повернул в другом направлении, обнажив себя и своих людей. Удивленные паршенди натянули тетиву. Обычно они стреляли волнами. Именно этим и воспользовался Каладин. Как только паршенди натянули луки, он опять повернул, используя громоздкий мост как щит.

Стрелы опять осыпали дерево. Опять закричали другие бригады. И опять Каладин побежал зигзагом, защищая своих людей.

Еще один залп, подумал Каладин. Этот будет самый трудный. Теперь паршенди знают, что он будет делать. Как только он повернет, они будут стрелять.

Он повернул.

В их мост не вонзилось ни одной стрелы.

Пораженный, он понял, что лучники паршенди перенесли огонь на другие мосты, более легкую цель. Пространство перед четвертым мостом освободилось.

Расщелина была уже совсем близко, и — несмотря на все повороты — Каладин привел мост в правильное место. Все мосты надо было поставить близко друг к другу, чтобы кавалерия могла атаковать сплоченной массой. Каладин приказал поставить мост. Некоторые из лучников паршенди опять повернулись к ним, но большинство стреляло по другим бригадам.

Грохот, мост упал. Каладин и его люди налегли на него, лучники алети забросали паршенди стрелами, отвлекая и не давая подойти к мосту. Все еще толкая, Каладин рискнул оглянуться назад.

Следующий по порядку мост, Седьмой, был уже близко, но его водило из стороны в сторону, стрела за стрелой ударялись в эту бригаду; мостовики падали один за другим. Наконец он остановился и с грохотом рухнул на камень. Теперь заколебался Двадцать Седьмой. Два других уже рухнули. Шестой Мост добрался до расщелины, но с половиной бригады. Где же остальные мосты? Времени не было, и он вернулся к работе.

Наконец мост лег через пропасть, и Каладин приказал отступать. Он и его люди брызнули в стороны, чтобы дать кавалерии место для атаки. Никакой кавалерии. Каладин повернулся, с его лба капал пот.

Пять других бригад поставили свои мосты, но остальные все еще старались добраться до расщелины. Неожиданно они тоже пытались наклонить свои мосты, чтобы защититься от стрел, копируя действия Каладина и его команды. Многие спотыкались, некоторые пытались опустить мост пониже, защищая себя, а другие все еще бежали вперед.

Воцарился хаос. Эти люди не умели носить боком. Когда одна из бригад попыталась взять мост по-новому, она уронила его. Две другие бригады были полностью перебиты огнем паршенди.

Наконец появилась тяжелая кавалерия и пересекла шесть уже установленных мостов. Обычно все сто всадников ехали по двое и, проскакав через мосты, образовывали три линии по тридцать-сорок человек каждая. Такая масса могла эффективно атаковать сотни лучников паршенди.

Но мосты стояли слишком хаотически. Некоторые кавалеристы все-таки пересекли их, но разрозненной группой они не решились атаковать паршенди, опасаясь попасть в окружение.

Пехотинцы стали помогать поставить Шестой Мост на место.

Мы должны помочь, понял Каладин. Поставить остальные мосты.

Слишком поздно! Каладин оставался на поле боя, но его люди — как обычно — уже лежали за ближайшим каменным выступом. Находясь в полной безопасности, они наблюдали за сражением. После первоначальной атаки паршенди обычно не обращали внимания на мостовиков, хотя алети, из предосторожности, всегда оставляли авангард, который должен был защищать места переправ и не дать паршенди отрезать армию от лагеря.

Наконец солдаты сумели поставить на место Шестой Мост, и еще два моста донесли бригады, но половина мостов до цели так и не добралась. Пехоте пришлось перестроиться, разделиться в соответствии с мостами и броситься вперед на помощь кавалерии.

Из-за выступа появился Тефт, схватил Каладина за руку и потащил под прикрытие камней. Каладин позволил увести себя, все еще глядя на поле поля — до него дошел весь ужас положения.

К Каладину подошел Камень и потрепал его по плечу. Пот приклеил волосы огромного рогоеда к голове, но сам он широко улыбался.

— Да это чудо! Ни одного раненого!

Рядом появился Моаш.

— Отец Штормов! Не могу поверить, что мы это сделали. Каладин, ты навсегда изменил бег с мостом!

— Нет, — тихо сказал Каладин. — Я полностью разрушил нашу атаку.

Что?

Отец Штормов, подумал Каладин. Тяжелая кавалерия отрезана. Кавалерия должна атаковать непрерывной линией; тогда страх сделает за нее половину работы.

А сейчас паршенди расступились, пропустили ее и опять сомкнулись, напав с флангов. Пехота не успела на помощь, и группы всадников сражались в окружении. Солдаты хлынули через мосты, пытаясь пробиться к ним, но паршенди держались твердо и отбивали все попытки. Копейщики падали с мостов, а паршенди даже сумели сбросить один из мостов в пропасть. В результате алети перешли к обороне, солдаты сосредоточились на том, чтобы защитить вход на мост и дать кавалерии отступить.

Каладин наблюдал и изучал. Его никогда не интересовала тактика всей армии в сражениях на плато. Он сосредоточился на нуждах собственной бригады. Глупая ошибка, он должен был подумать лучше. Он мог продумать все глубже, если бы считал себя настоящим солдатом. Он ненавидел Садеаса; он ненавидел то, как он использует мосты. Но он не должен был изменить основную тактику Четвертого Моста, не подумав о последствиях для всего сражения.

Я заставил их перенести все внимание на другие бригады, подумал Каладин. Мы слишком быстро добрались до расщелины и замедлили остальных.

Он бежал впереди, и многие другие бригады видели, что он использует мост как щит. И попытались повторить. В результате каждая бригада бежала со своей скоростью, лучники алети не знали, куда стрелять, и паршенди смогли не дать установить половину мостов.

Отец Штормов. Из-за меня Садеас проиграл сражение.

Наказание неизбежно. Сейчас о мостовиках забыли, генералы и капитаны пересматривают свои планы. Но как только все кончится, они за ним придут.

Или это произойдет гораздо скорее. Газ и Ламарил вместе с группой копейщиков приближались к Четвертому Мосту.

Камень встал рядом с Каладином с одной стороны, нервничающий Тефт с другой, оба держали в руках камни. Мостовики за спиной Каладина зашептались.

— Назад, — тихо сказал Каладин Камню и Тефту.

— Но Каладин, — сказал Тефт. — Они…

— Назад. Соберите бригаду. Вы должны доставить мост обратно на склад, если сможете.

Если кто-нибудь из нас избежит несчастья.

Камень и Тефт не шевельнулись, и Каладин шагнул вперед. Около Башни бушевало сражение; группа всадников — во главе с самим Носителем Осколков — сумела отвоевать себе маленькую территорию, где упорно держалась. Кучи трупов с обеих сторон. И это еще далеко не конец.

Камень и Тефт опять шагнули к Каладину, но он так посмотрел на них, что они вернулись назад. Потом повернулся к Газу и Ламарилу.

Я скажу, что Газ предложил мне эту идею, подумал он. Он предложил мне нести мост боком во время атаки.

Но нет. Свидетелей не было. Его слово против слова Газа. И ничего не получится — услышав такое, Ламарил и Газ немедленно убьют его, прежде чем он успеет что-нибудь сказать их начальникам.

Надо что-что другое.

— Ты себе представляешь, что наделал? — подойдя ближе, прошипел Газ, брызгая слюной.

— Перевернул всю стратегию армии и превратил атаку в хаос, — сказал Каладин. — Вы пришли наказать меня; когда ваше начальство начнет орать на вас и требовать ответа, вы сможете предъявить того, на кого можно спихнуть вину.

Газ даже замолчал от удивления. Ламарил и копейщики остановились вокруг.

— Если мое слово чего-нибудь стоит, — мрачно сказал Каладин, — я не знал, что такое произойдет. Я просто пытался выжить.

— Мостовики не обязаны выживать, — резко сказал Ламарил. Он махнул рукой паре солдат и указал на Каладина.

— Если вы оставите меня в живых, — сказал Каладин, — я объясню вашим начальникам, что вы не имеете к этому никакого отношения. Если вы меня убьете, это будет выглядеть так, как если бы вы пытались что-то скрыть от Садеаса.

— Что скрыть? — сказал Газ, посмотрев на сражение у Башни. Случайная стрела стукнулась о камень недалеко от него и сломалась. — Что именно?

— Все зависит от того, как на это посмотрит светлорд Садеас. Это может выглядеть так, как если бы с самого начала это была ваша идея. Светлорд Ламарил, вы не остановили меня. Вы могли, но не стали, и солдаты видели, как вы и Газ говорили между собой, пока я выстраивал бригаду. Если я не смогу поручиться за вашу невиновность, тогда вы будете выглядеть плохо, очень плохо.

Солдаты Ламарила поглядели на своего командира. Светлоглазый нахмурился.

— Избейте его, — сказал он, — но не убивайте.

Он повернулся и пошел назад к резерву алети.

Здоровенные копейщики подошли к Каладину. Темноглазые, но, судя по выражению их лиц, уж лучше бы это были паршенди. Каладин закрыл глаза и приготовился. Он не мог сражаться с ними. Иначе ему не жить.

Удар тупой стороной копья бросил его на землю, и он стал задыхаться, когда солдаты начали бить его ногами. Один из ударов разорвал пояс, и сферы — слишком ценные, чтобы оставлять их в бараке, — покатились по камням. Все они потемнели, потеряли Штормсвет; жизнь ушла из них.

Солдаты продолжали сосредоточенно пинать его.

Глава тридцать третья Киматика

Они изменялись даже тогда, когда мы сражались с ними. Они были как тени, могущими меняться, пока пламя танцует. Никогда не недооценивайте их из-за первого впечатления.

Взято из речи Талатина, Сияющего из Ордена Каменных Стражей. Источник — «Воплощенный» Гавлоу — обычно считается надежным, хотя именно этот отрывок взят из утраченной «Поэмы о Седьмой Заре».


Иногда, когда Шаллан шла по Паланиуму — огромному хранилищу книг, рукописей и свитков, находившемуся за Вуалью, — ее настолько увлекала его красота и грандиозность, что она забывала обо всем.

Паланиум имел форму перевернутой пирамиды, вырезанной в камне. Вокруг всех четырех стен были подвешены пешеходные галереи. Слегка скошенные вниз, они образовывали величественную квадратную спираль, гигантскую лестницу, направленную к центру Рошара. Многочисленные лифты давали возможность быстро спускаться и подниматься.

Стоя у перил самой высокой площадки, Шаллан могла видеть только половину основания. Паланиум казался слишком большим и величественным. Трудно поверить в то, что он создан руками людей. Каким образом его нависавшие друг над другом уровни были так идеально выровнены? Использовались ли Преобразователи для создания пустых пространств? И сколько же драгоценных камней было в этих фабриалах?

Здание тонуло в полумраке, общего освещения не было, и только маленькие изумрудные лампы освещали пол галерей. Арденты из девотария Проницательность периодически обходили все уровни, меняя сферы. Сотни изумрудов; вероятно, они составляли королевскую сокровищницу Харбранта. Может ли быть для них лучшее место, чем исключительно хорошо охраняемый Паланиум? Здесь они были защищены и одновременно освещали огромную библиотеку.

Шаллан пошла дальше. Слуга-паршмен нес перед ней фонарь с тремя сапфировыми сферами. Мягкий голубой свет отражался от каменных стен, отдельные участки которых были Преобразованы в кварц, для красоты. Перила, вырезанные из дерева, превратили в мрамор. Пробегая по ним пальцами, она чувствовала первоначальную зернистость дерева. И одновременно холодную гладкость камня. Так странно, быть может, именно для того, чтобы обмануть чувства?

Ее паршмен нес и корзину, полную рисунков знаменитых естествоиспытателей. Джаснах разрешила Шаллан изучать некоторые темы по ее собственному выбору. Не больше часа в день, но насколько драгоценным становился этот долгожданный час, когда наступал! В последнее время она погрузилась в «Путешествия на Запад» Майялмр.

Мир был удивительным местом. Она страстно желала узнать о нем больше, увидеть все его создания и нарисовать их. Сложить собственную картину Рошара. Книги, которые она читала, замечательные сами по себе, казались ей неполными. Авторы умели хорошо писать или рисовать, но очень редко и то, и другое. А если автор хорошо владела и пером и карандашом, то была плохим ученым.

Столько пробелов в их понимании! Пробелов, которые Шаллан могла чувствовать.

Нет, сказала она себе, не переставая идти. Я приехала сюда не за этим.

Ей все труднее и труднее удавалось сосредоточиться на воровстве. Как предполагалось, Джаснах попросила Шаллан прислуживать ей во время принятия ванн. Вскоре возможность может представиться. И, тем не менее, чем больше интересных фактов она поглощала, тем больше хотела узнать еще.

Она подвела своего паршмена к одному из лифтов. Два паршмена-лифтера начали опускать ее. Шаллан жадно поглядела на корзину с книгами. Она могла пока почитать, быть может, закончить главу «Путешествия на Запад»…

Она отвернулась от корзины.

Сохраняй концентрацию.

Шаллан вышла на пятом нижнем уровне и пошла по маленькому коридору, связывавшему лифт с пологими пандусами, вделанными в стены. Достигнув стены, она повернула направо и спустилась еще немного. Вдоль стены шел ряд дверей, она нашла нужную и вошла в большую каменную комнату, уставленную высокими книжными стеллажами.

— Жди здесь, — сказала она своему паршмену и вынула из корзины фолио с рисунками. Взяв его под мышку, она подняла фонарь и поспешила в книгохранилище.

Можно было провести в Паланиуме многие часы и не встретить другого человека. Во время поисков для Джаснах редкой книги Шаллан редко видела кого-нибудь. Конечно, можно было воспользоваться помощью ардентов или слуг, но наставница считала, что девушке важно научиться самой найти любую книгу. По-видимому, система расстановки книг в Паланиуме являлась стандартной для многих хранилищ и библиотек Рошара.

У задней стены комнаты она обнаружила маленький стол из глиндерева. Отставив в сторону фонарь, она уселась на стул и положила на стол фолио. В комнате было темно и тихо, ее фонарь освещал боковые стенки книжных шкафов справа и гладкую каменную стену слева. В воздухе пахло старыми бумагами и пылью. Но не сыростью. В Паланиуме никогда не бывало сыро. Возможно, из-за наполненных белым порошком длинных желобов в конце каждой комнаты.

Она развязала кожаные шнурки своего альбома. Верхние листы были чисты, несколько следующих содержали рисунки, сделанные уже в Паланиуме. Еще больше лиц, для ее коллекции. В середине скрывались самые важные: Шаллан, работающая с Преобразователем.

Принцесса редко использовала прибор, возможно из-за того, что Шаллан постоянно находилась поблизости. Тем не менее Шаллан удалось стать свидетелем нескольких случаев, главным образом тогда, когда Джаснах отвлекалась и забывала, что она не одна.

Шаллан поднесла к свету один рисунок. Джаснах сидит в алькове, рука касается смятого листа бумаги, гемма Преобразователя сверкает. Шаллан взяла другой рисунок. Та же самая сцена несколько секунд спустя. Бумага превратилась в огненный шар. Нет, не горела. Стала огнем. Языки пламени извиваются в воздухе. Что там было написано? Что хотела скрыть Джаснах?

Еще один рисунок: Джаснах превращает вино в своем кубке в кусок кварца, который собирается использовать как пресс-папье, сам кубок удерживает стопку бумаги; один из тех редких случаев, когда они обедали — и учились — в патио за Конклавом. А вот еще один рисунок: Джаснах выжигает слова, написанные чернилами. Увидев горящие буквы, Шаллан поразилась точности Преобразователя.

Похоже, этот Преобразователь был настроен на работу только с тремя Сущностями — Паром, Искрой и Свечением. Но, наверно, он способен создавать любую из Десяти Сущностей, от Зефира до Талуса. Для Шаллан особенно важной была последняя: Талус включал камень и землю. Она сможет создать новые месторождения, и семья начнет разрабатывать их. В Джа Кеведе Преобразователей почти не было; мрамор, нефрит и опал продавались очень хорошо. Преобразователи не могли создавать драгоценные камни — говорили, что это невозможно, — но им хватит и месторождений материалов почти такой же ценности.

Как только эти новые месторождения иссякнут, они перейдут к менее выгодной торговле. И будут спокойно жить. К тому времени они уже выплатят все долги и заплатят компенсации тем, кому отец пообещал помочь. Дом Давар станет обычным, малозначимым, но не рухнет.

Шаллан еще раз изучила рисунки. Похоже, принцесса алети относилась к Преобразователю с поразительным легкомыслием. Она владеет одним из самых могущественных артефактов на всем Рошаре и использует его, чтобы создать пресс-папье! Как же она использует его, когда рядом нет Шаллан? Похоже, Джаснах стала им пользоваться еще реже, чем раньше.

Шаллан поискала в потайном мешочке в рукаве и вынула сломанный Преобразователь отца. Он был расколот в двух местах: лопнуло одно из колец цепочки и треснуло основание, державшее один из камней. Она подняла его на свет и — не в первый раз — внимательно изучила поврежденные места. Кольцо на цепочке было заменено, и основание перековано заново. Даже зная в точности, где были трещины, она не нашла ни единого следа. К сожалению, прибор не работал, исправить внешние повреждения оказалось недостаточно.

Она взвесила на руке тяжелую конструкцию из металла и цепей. Потом надела, закрепив цепочку на большом пальце, среднем и мизинце. Камней в устройстве не было. Она тщательно сравнила сломанный Преобразователь с рисунком. Да, совершенно одинаковы. Она напрасно боялась.

Сердце Шаллан торопливо билось, пока она разглядывала сломанный Преобразователь. Кража казалась вполне приемлемой, пока принцесса была далекой неясной фигурой. Еретичка, брюзгливая и раздражительная. И кем Джаснах оказалась на самом деле? Истинный ученый — точная, аккуратная, немного суровая, но честная, удивительно умная и проницательная. Неужели Шаллан действительна способна ограбить ее?

Она постаралась утихомирить сердце. Даже будучи совсем маленькой, она не любила стычки и плакала, когда родители ругались друг с другом.

Но она должна сделать это. Ради Нан Балата, Тет Викима, Аша Джушу. Братья зависят от нее. Она сжала руки бедрами, пытаясь заставить их перестать дрожать, глубоко вдохнула и выдохнула. Через несколько минут, успокоив нервы, она взяла сломанный Преобразователь и вернула в потайной мешочек. Потом собрала рисунки. Очень важно научиться обращаться с Преобразователем. Но как? Можно ли спросить об этом Джаснах, не вызвав подозрений?

Огонек, блеснувший у ближайших стеллажей, заставил ее вздрогнуть, и она спрятала фолио. Огонек превратился в старомодно одетую женщину-ардента, которая пошаркала с фонарем в руках; за ней шел слуга-паршмен. Даже не взглянув в сторону Шаллан, она повернула направо и остановилась между двумя рядами полок, свет фонаря пробился между книгами. Освещенная таким образом — фигуры не видно, только свет, — она выглядела как Герольд, шагающий сквозь стеллажи.

Сердце застучало опять, и Шаллан прижала безопасную руку к груди.

Я собираюсь совершить самую ужасную кражу на свете, скривившись, подумала она.

Она собрала вещи и пошла мимо стеллажей, держа фонарь перед собой. В начале каждого ряда были выгравированы символы, указывающие дату вхождения книг в Паланиум. На самом верхнем уровне пирамиды находились огромные шкафы, наполненные каталогами.

Джаснах послала Шаллан найти и прочитать копию «Диалогов», знаменитого исторического труда. Однако в этой же комнате находились и «Сохраненные памятью Тени», книга, которую Джаснах читала перед визитом короля. Шаллан позже нашла ее по каталогу. Она должна быть здесь.

Внезапно заинтересовавшись, Шаллан отсчитала нужный ряд, вошла в него, отсчитала нужный стеллаж и нашла нужную полку. Между концом и серединой находился тонкий красный том в переплете из свиной кожи. «Сохраненные памятью Тени». Шаллан поставила фонарь на пол, вытащила книгу и, чувствуя себя чуть ли не заговорщицей, быстро пробежала взглядом по страницам.

И растерялась, обнаружив, что держит в руках книгу детских сказок. Никаких комментариев, только рассказы. Шаллан уселась на пол и прочитала первый рассказ — историю о ребенке, который ночью убежал из дома. За ним гнались Несущие Пустоту, но он сумел спрятаться в пещере около озера. Выстрогав деревянную фигуру человека, он бросил ее в озеро, обманув страшных тварей, которые напали на нее и съели деревяшку.

У Шаллан было мало времени — Джаснах становилась подозрительной, если она оставалась здесь слишком долго, — но она быстро просмотрела остальные истории. Все в одном стиле, истории о призраках или Несущих Пустоту. Только в самом конце обнаружился комментарий, объясняющий, что автор много лет собирала и записывала сказки темноглазых простых людей.

Сохраненные памятью Тени, подумала Шаллан, не лучше ли было их забыть?

И это то, что читала Джаснах? Шаллан ожидала, что «Сохраненные памятью Тени» — какое-нибудь глубокое философское обсуждение тайных политических убийств. Джаснах была Искательницей Истины. Она докапывалась до правды о событиях, произошедших в прошлом. Какую правду она могла узнать из историй, которые на ночь рассказывали непослушным темноглазым детям?

Шаллан поставила книгу на полку и поторопилась обратно.

* * *

Чуть позже Шаллан вернулась в альков и обнаружила, что зря торопилась. Джаснах не было. Однако появился Кабзал.

Молодой ардент сидел за длинным столом, листая одну из книг Шаллан по искусству. Шаллан заметила его раньше, чем он ее, и улыбнулась, несмотря на все свои тревоги. Сложив руки, она натянула на лицо выражение подозрительности.

— Опять? — спросила она.

Кабзал подпрыгнул, захлопнув книгу.

— Шаллан, — синий свет фонаря ее паршмена отражался от его лысой головы. — Я ищу…

— Джаснах, — закончила за него Шаллан. — Как всегда. И, тем не менее, ее никогда нет, когда ты приходишь.

— Несчастливое совпадение, — сказал он, поднимая руку ко лбу. — У меня плохо с чувством времени, не так ли?

— А что это за корзина с хлебом?

— Подарок для Ее Светлости Джаснах, — сказал Кабзал. — От девотария Проницательность.

— Очень сомневаюсь, что корзина с хлебом поможет убедить ее отказаться от своей ереси, — заметила Шаллан. — Вот если бы ты добавил варенье…

Ардент усмехнулся, порылся в корзине и вытащил маленький кувшинчик с красным джемом из симягодника.

— Разумеется, я говорила тебе, что Джаснах не любит джем, — сказала Шаллан. — И, тем не менее, ты принес его, зная, что я очень люблю варенье. И ты делал это… дюжину раз за последние несколько месяцев?

— Я становлюсь немного предсказуемым, а?

— Самую малость, — улыбнулась она. — Все дело в опасениях за мою душу, не так ли? Боишься за нее, ведь я учусь у еретички.

— Э… ну да, боюсь, так оно и есть.

— Я должна оскорбиться. Но ты принес джем. — Она опять улыбнулась, дав знак паршмену поставить книги на стол и ждать снаружи. Неужели правда, что паршмены на Разрушенных Равнинах сражаются? Трудно поверить. Она не знала ни одного паршмена, который бы обнаглел и поднял голос, все равно на кого. Они, похоже, были не настолько умны, чтобы не подчиняться.

Конечно, она видела некоторые документы — включая те, которые Джаснах заставила ее прочитать, когда она изучала убийство Гавилара, — указывающие, что паршенди не похожи на других паршменов. Они крупнее, их странные доспехи растут из кожи, и они говорят значительно чаще. Возможно, они вообще были не паршменами, а их далекими родственниками, совершенно другой расой.

Она села за стол, Кабзал достал хлеб. Паршмен, ждавший за дверью, не слишком подходил на роль компаньонки, но Кабзал был ардентом, а значит, технически она вообще не нуждалась в ней.

Хлеб, купленный в тайленской пекарне, был, как и положено, рассыпчатым и коричневым. И хотя джем считался женской едой, они оба были не прочь насладиться им. Она глядела, как он резал хлеб. Арденты, служившие у отца, были суровыми мужчинами и женщинами, престарелыми, с жестоким взглядом, только и знавшие, что кричать на детей. Она даже не подозревала, что девотарии могут привлекать таких молодых людей, как Кабзал.

В последние несколько недель она иногда ловила себя на странных мыслях; лучше бы их не было.

— Как ты думаешь, — спросил он, — каким человеком ты показываешь себя, предпочитая варенье из симягодника?

— Я и не знала, что любовь к варенью может что-то значить.

— Еще как значит, но только для тех, кто изучает природу человека, — сказал Кабзал, намазывая на кусок хлеба толстый слой джема и передавая ей. — Ты читаешь очень странные книги, работаешь в Паланиуме. Нетрудно заключить, что можно изучать все, тем или другим способом.

— Хмм, — сказала Шаллан. — Даже джем?

— Согласно «Вкусам Личностей» — и прежде, чем ты начнешь возражать, имей в виду, что это настоящая книга, — любовь к симягоднику указывает на импульсивную, непосредственную личность. И также на предпочтение… — Он запнулся и мигнул, когда скомканный кусок бумаги отлетел от его лба.

— О, извини, — сказала Шаллан. — Со мной случается. Все из-за моей импульсивности и непосредственности.

Он улыбнулся.

— То есть ты не согласна с заключением?

— Не знаю, — сказала она, пожав плечами. — Кое-кто говорил мне, что может определить мою личность по дню рождения, или по положению Шрама Тална в седьмой день рождения, или по нумерологической экстраполяции парадигмы десятого глифа. Но я думаю, что люди — более сложные существа.

— Люди сложнее нумерологической экстраполяции парадигмы десятого глифа? — спросил Кабзал, намазывая джем на кусок хлеба. — Тогда неудивительно, что мне так трудно понять женщин.

— Очень смешно. Я имею в виду, что люди не просто набор черт личности. Я импульсивная? Да, иногда. Ты мог бы так сказать, видя, как я бегала за Джаснах, надеясь стать ее подопечной. Но до этого семнадцать лет я была такой же неимпульсивной, как любая другая. Во многих ситуациях — если дать мне волю, — мой язык действует очень импульсивно, но я — нет. Иногда мы все импульсивны, а иногда мы все консервативны.

— Значит, книга права. Она говорит, что ты импульсивна, и ты действительно импульсивна, иногда. Эрго, это правда, — сказал он.

— Но тогда это справедливо для всех!

— На все сто процентов!

— Нет, не на сто, — сказала Шаллан, уминая еще один кусок мягкого рассыпчатого хлеба. — Как было отмечено, Джаснах ненавидит любое варенье.

— А, да, — согласился Кабзал. — Она джем-еретичка. Ее душа в еще большей опасности, чем я думал. — Он усмехнулся и откусил кусок хлеба.

— О да! Это так, — сказала Шаллан. — И что еще твоя книга говорит обо мне — и половине населения мира — из-за того, что мы любим еду, в которой слишком много сахара?

— Ну, склонность к симягоднику чаще всего предполагает любовь к открытому воздуху.

— Ах, открытый воздух, — вздохнула Шаллан. — Как-то раз я посетила это мистическое место. Но это было так давно, что я почти забыла его. Скажи мне, солнце еще светит или оно существует только в моих мечтах?

— Конечно, твои занятия не настолько плохи!

— Джаснах без ума от пыли, — сказала Шаллан. — Я верю, что она наслаждается ею, поглощая в любых количествах, как чулла, грызущая камнепочку.

— А ты, Шаллан? Чем наслаждаешься ты?

— Углем.

Сначала он непонимающе посмотрел на нее, потом перевел взгляд на фолио.

— Ах, да. Я просто поражаюсь, как быстро твое имя и рисунки распространились по Конклаву.

Шаллан съела последний кусок хлеба и вытерла руки мокрой тряпкой, которую принес с собой Кабзал.

— Звучит так, как будто бы ты говоришь о болезни. — Она пробежала пальцами по волосам и состроила гримасу. — Неужели у меня сыпь?

— Глупости, — резко сказал он. — Ты не должна говорить таких слов, светлость. Это непочтительно.

— По отношению ко мне?

— К Всемогущему, который сотворил тебя.

— Он и крэмлингов сотворил тоже. Не говоря уже о сыпи и других болезнях. Так что сравнение с одним из них — честь.

— Не могу понять твою логику, светлость. Он сотворил все, так что сравнения бессмысленны.

— Как утверждения «Вкусов Личностей»?

— Очко в твою пользу.

— Быть больным не так уж плохо, — лениво сказала Шаллан. — Ты вспоминаешь, что еще жив, и начинаешь бороться. А когда болезнь в разгаре, нормальная здоровая жизнь кажется чудом.

— А ты не испытываешь чувства эйфории? Принося приятные чувства и радость тем, кого заражаешь?

— Эйфория проходит. Она длится обычно очень недолго, и мы проводим больше времени, предвкушая ее, чем наслаждаясь ею. — Она вздохнула. — Посмотри на меня. Сейчас я расстроена, но занятие любимым делом способно вдохнуть в меня силы и вдохновение.

Он задумчиво посмотрел на ее книги.

— Мне казалось, что тебе нравится учиться.

— Раньше. А потом в мою жизнь ворвалась Джаснах Холин и доказала, что нечто приятное может быть и скучным.

— Вижу. Она что, суровый наставник?

— На самом деле нет, — призналась Шаллан. — Но я очень люблю гиперболы.

— А я нет, — сказал он. — Это ублюдки заклинаний.

— Кабзал!

— О, извини, — сказал он и поглядел вверх. — Извини.

— Я уверена, что потолок прощает тебя. Но чтобы привлечь внимание Всемогущего, ты должен вознести молитву.

— Я много чего ему должен, — сказал Кабзал. — Что ты сказала?

— Ее Светлость Джаснах не суровая учительница. В ней все прекрасно. Блестящая, красивая, загадочная. Я счастлива быть ее ученицей.

Кабзал кивнул.

— Я бы сказал, что она совершенная женщина, за исключением одной мелочи.

— Ты имеешь в виду, что она еретичка?

Он кивнул.

— Для меня это совсем не так плохо, как ты думаешь, — сказала Шаллан. — Она редко говорит о своей вере, только если ее провоцируют.

— Значит, она стыдится.

— Сомневаюсь. Просто тактична.

Он посмотрел на нее.

— Тебе не надо беспокоиться обо мне, — сказала Шаллан. — Джаснах не пытается убедить меня перестать верить.

Кабзал, помрачнев, наклонился вперед. Он был старше ее — молодой человек лет двадцати пяти, уверенный в себе, серьезный, искренний. Практически единственный мужчина, близкий ей по возрасту, с которым она когда-нибудь говорила без докучливого надзора отца.

Но он был ардентом. И, конечно, ничего из этого не выйдет. Или?..

— Шаллан, — мягко сказал Кабзал, — разве ты не видишь, как мы — особенно я — озабочены? Ее Светлость Джаснах — очень могущественная и влиятельная женщина. Мы все боимся, что ее идеи заразят многих.

— Заразят? Мне показалось, что ты считаешь источником болезни меня.

— Я никогда так не говорил!

— Да, но я притворилась, что говорил. А это одно и то же.

Он нахмурился.

— Шаллан, арденты очень беспокоятся о тебе. Мы отвечаем за души детей Всемогущего. А Джаснах портит души всех, кто общается с ней.

— Кого? — Шаллан заинтересовалась по-настоящему. — Других учениц?

— Я не в таком месте, чтобы мог сказать.

— Пойдем в другое.

— Я тверд в своем решении. Я не могу сказать.

— Тогда напиши.

— Светлость… — сказал он страдальческим голосом.

— Ладно. — Она вздохнула. — Могу уверить тебя, что моя душа совершенно здорова и ничем не заражена.

Он уселся, потом откусил еще один кусок хлеба. Она обнаружила, что снова изучает его, и снова рассердилась на свою девчоночью глупость. Вскоре она вернется домой, и если и увидит его, то только из-за своего Призвания. Но ей по-настоящему нравилось его общество. Здесь, в Харбранте, он был единственным, с кем она могла свободно говорить. И довольно симпатичным; простая одежда и выбритая голова только подчеркивали его мужественное лицо. Как и многие молодые арденты, он коротко стриг бороду и держал ее в полном порядке. Он говорил приятным голосом и был хорошо начитан.

— Ну, если ты так уверена в своей душе, — наконец сказал он, повернувшись к ней, — тогда, возможно, я смогу заинтересовать тебя нашим девотарием.

— Я уже состою в девотарии Чистота.

— Чистота — не место для ученых. Слава, которую они поддерживают, не имеет ничего общего с твоими занятиями или искусством.

— Девотарий, которому ты принадлежишь, не обязан сосредотачиваться на твоем Призвании.

— Однако было бы замечательно, если бы они совпали, верно?

Шаллан подавила гримасу. Девотарий Чистота — как и можно было предположить по названию, — учил, как подражать честности и благотворности Всемогущего. Арденты девотария не знали, что делать с ее увлечением искусством. Они всегда хотели, чтобы она рисовала только «чистые» предметы, вроде статуй Герольдов или Двойного Глаза.

И этот девотарий выбрал ей отец, конечно.

— Я спрашиваю себя, не сделала ли ты выбор по незнанию, — сказал Кабзал. — В конце концов менять девотарий разрешено.

— Да, но разве это не похоже на вербовку новых рекрутов? Выглядит так, как будто арденты сражаются из-за новых членов?

— Действительно, на это смотрят косо. Прискорбный обычай.

— И все равно ты пытаешься?

— Иногда я ругаюсь тоже.

— Не заметила. Ты очень странный ардент, Кабзал.

— Тогда ты удивишься. Мы совсем не такие скучные, как кажемся. За исключением брата Хабсанта, конечно; он проводит все время, приглядывая за всеми нами. — Он заколебался. — На самом деле он действительно может быть скучным. Даже не знаю, видел ли я его улыбающимся…

— Мы отвлеклись. Ты действительно пытаешься переманить меня в свой девотарий?

— Да. И это не так необычно, как ты думаешь. Все девотарии занимаются этим. Мы делаем много гадостей друг другу из-за полного отсутствия этики. — Он наклонился вперед и заговорил более серьезно. — В моем девотарии сравнительно мало членов, и мы менее известны, чем другие. Однако мы всегда помогаем тем, кто приходит в Паланиум за знаниями.

— Переманиваете их.

— Даем им возможность увидеть то, что они пропустили. — Он откусил еще немного хлеба с джемом. — В девотарии Чистота рассказывали ли они тебе о природе Всемогущего? О божественной призме, чьи десять граней представлены Герольдами?

— Они касались этого, — сказала Шаллан. — Но мы больше говорили о достижении моих целей в… чистоте.

Очень скучно, согласна, потому что у меня мало возможностей стать нечистой.

Кабзал покачал головой.

— Всемогущий дает таланты всем, и, выбирая Призвание, мы выполняем его волю. Девотарий — и его арденты — должны помочь тебе взрастить твой удар, побуждать тебя к достижению совершенства. — Он махнул рукой на стопку книг, стоявшую на столе. — Вот в этом твой девотарий должен помогать тебе, Шаллан. История, логика, наука, искусство. Быть доброй и честной очень важно, но мы должны поощрять таланты людей, а не заставлять их принять те Славу и Призвание, которые мы считаем самыми важными.

— Да-а, разумный аргумент.

Кабзал с задумчивым выражением кивнул.

— Разве удивительно, что такая женщина как Джаснах Холин отвернулась от этого? Многие девотарии чуть ли не требуют, чтобы женщины оставили ардентам трудные вопросы теологии. Вот если бы Джаснах сумела увидеть истинную красоту нашего учения… — Он улыбнулся и вынул из корзины с хлебом толстую книгу. — И вначале я действительно надеялся, что смогу переубедить ее.

— Сомневаюсь, что ей это понравилось.

— Возможно, — равнодушно сказал он, поднимая том. — Но вот это наконец убедит ее!

— Брат Кабзал, звучит так, словно ты хочешь отличиться.

Он покраснел, и она сообразила, что по-настоящему задела его. Она поморщилась, проклиная свой язык.

— Да, — сказал он, — я действительно хочу отличиться. Я не должен так сильно хотеть стать тем, кто обратит ее. Но я так и делаю. И она должна выслушать мои доказательства.

— Доказательства?

— У меня есть настоящее свидетельство того, что Всемогущий существует.

— Я бы хотела посмотреть на него. — Она подняла палец, обрывая его. — И не потому, что я сомневаюсь в его существовании, Кабзал. Просто мне интересно.

Он улыбнулся.

— С удовольствием тебе объясню. Но вначале не хочешь ли еще один кусок хлеба?

— Я должна сказать нет, чтобы не потолстеть. Так учили меня преподавательницы. Но вместо этого я скажу да.

— Из-за варенья?

— Конечно, — сказала она, беря очередной кусок. — Как твоя книга предсказывающих продуктов описывает меня? Импульсивной и непосредственной? Я могу такой быть. Ради джема.

Он отрезал для нее кусок, вытер пальцы об одежду, открыл книгу и стал перелистывать страницы, пока не нашел рисунок. Шаллан наклонилась вперед, чтобы лучше видеть. Рисунок представлял собой узор — треугольник, с остроконечным центром и тремя отходившими от него крыльями.

— Узнаешь? — спросил Кабзал.

Узор казался знакомым.

— Мне кажется, я это где-то видела.

— Это Холинар, — сказал он. — Столица Алеткара, вид сверху. Видишь вершины здесь и гребни здесь? Она построена на каменном основании, которое уже было. — Он перевернул страницу. А это Веденар, столица Джа Кеведа. — Узор из шестиугольников. — Акинах. — Круги. — Тайлен Сити. — Узор из четырехконечных звезд.

— И что это означает?

— Доказательство того, что за всем стоит Всемогущий. Ты можешь видеть его здесь, в этих городах. Ты видишь симметрию?

— Города построены людьми, Кабзал. Они добивались симметрии, потому что она священна.

— Да, но в каждом случае они строили на существующем каменном основании.

— Это ничего не значит, — сказала Шаллан. — Я верю во Всемогущего, но не уверена, является ли это доказательством. Ветер и вода могут сотворить симметрию; ты можешь увидеть ее повсюду. Люди выбрали области, которые уже были грубо симметричны, потом так спроектировали города, чтобы компенсировать любые ошибки природы.

Он повернулся к своей корзине и начал копаться в ней. И — из всех вещей — выбрал металлическую тарелку. Она открыла рот, чтобы спросить, но он опять поднял палец вверх и поставил тарелку на маленькое деревянное основание, на несколько дюймов возвышавшееся над столом.

Кабзал посыпал белым рассыпчатым песком металлическое дно тарелки, полностью покрыв его. Потом достал смычок, похожий на те, которыми водят по струнам скрипки.

— Ты хорошо подготовился к демонстрации, — заметила Шаллан. — Ты действительно хотел показать это Джаснах.

Он улыбнулся, потом провел смычком по краю металлической тарелки, заставив ее задрожать. Песчинки запрыгали, как крошечные насекомые, опущенные на что-то горячее.

— Это, — сказал он, — называется киматика. Изучение узоров, которые получаются при взаимодействии звука с физической средой.

Он снова провел смычком, и блюдо стало издавать почти чистую ноту. Этого оказалось достаточно, чтобы привлечь один спрен музыки, который на мгновение покрутился в воздухе над ним и исчез. Кабзал закончил и жестом указал на блюдо, которое расцвело.

— Что..? — спросила Шаллан.

— Холинар, — сказал он, открыв книгу на нужном рисунке для сравнения.

Шаллан вздернула голову. Узор из песка выглядел в точности как Холинар.

Он насыпал на тарелку еще песка и провел смычком в другой точке; песок перестроился.

— Веденар, — сказал он.

Она опять сравнила. Точное совпадение.

— Тайлен Сити, — сказал он, повторив процесс в новой точке. — Он тщательно выбрал еще одну точку и провел смычком в последний раз. — Акинах. Шаллан, доказательство существования Всемогущего — города, в которых мы живем. Посмотри на совершенную симметрию!

Ей пришлось согласиться, что в этих узорах есть что-то неотразимое.

— Это может быть ложная взаимосвязь. Два процесса вызывают одинаковые результаты.

— Да, по одной причине. Всемогущий, — сказал он, садясь. — Наш язык очень симметричен. Посмотри на глифы — каждый идеально складывается посредине. И алфавит. Сложи текст вдоль любой линии, и ты обнаружишь полную симметрию. Конечно, ты знаешь рассказ о том, что все глифы и буквы пришли от Певцов Зари?

— Да.

— Посмотри на имена, Шаллан. Поправь одну букву, и получишь идеальное имя для светлоглазой женщины. Не слишком священно, но очень близко. А возьми первоначальные имена для Серебряных Королевств. Алетела. Валав. Син Как Нис. Совершенно. Симметрично.

Он потянулся вперед и взял ее руку.

— Он здесь, среди нас. Не забывай это, Шаллан, и неважно, что она говорит.

— Не забуду, — сказала она, только сейчас сообразив, куда он привел разговор. Он сказал, что верит ей, но все равно пришел со своими доказательствами. Трогательно и неприятно одновременно. Она не любила высокомерие. Но можно ли обвинять ардента за проповедь?

Внезапно Кабзал посмотрел вверх и отпустил ее руку.

— Я слышу шаги.

Кабзал встал, и Шаллан повернулась к Джаснах, вошедшей в альков; идущий следом паршмен тащил корзину с книгами. Джаснах не выказала удивления, увидев ардента.

— Прощу прощения, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, вставая. — Он…

— Ты не в тюрьме, дитя, — резко прервала ее Джаснах. — Ты можешь принимать посетителей. Но тщательно проверяй свою кожу — нет ли на ней отметин от зубов. Эти типы имеют привычку затаскивать свои жертвы в море.

Кабзал покраснел. Потом стал собирать свои вещи.

Джаснах махнула рукой паршмену, тот поставил ее книги на стол.

— Может ли твоя тарелка воспроизвести киматический узор Уритиру, священник? Или только узоры четырех основных городов?

Кабзал поглядел на нее, очевидно пораженный тем, что она в точности знает, для чего он использовал блюдо. Он взял свою книгу.

— Уритиру — только легенда.

— Странно. Обычно считают, что ваш брат ардент привык верить в легенды.

Он покраснел еще больше. Быстро собрал вещи, коротко кивнул Шаллан и вылетел из комнаты.

— Прошу прощения, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, — это было очень грубо.

— Я горжусь таким взрывом неучтивости, — сказала Джаснах. — Я уверена, что он слышал, какова я собою. Я хотела, чтобы он получил то, что заслужил.

— Вы не ведете себя так с другими ардентами Паланиума.

— Другие арденты не пытаются настроить мою подопечную против меня.

— Он не… — Шаллан умолкла. — Он заботится о моей душе.

— Он еще не просил тебя украсть мой Преобразователь?

Шаллан как обухом по голове хватили. Рука метнулась к мешочку на поясе. Неужели Джаснах знает?

Нет, сказала она себе. Нет, слушай вопрос.

— Нет, не просил.

— В конце концов попросит, — сказала Джаснах, открывая книгу. — Я уже имела дела с такими людьми. — Она посмотрела на Шаллан, выражение ее лица смягчилось. — Ты ему не интересна. С любой стороны. И речь идет не о твоей душе. О моей.

— Вам не кажется, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, — что в вас есть что-то самонадеянное?

— Только если я ошибаюсь, дитя, — рассеянно сказала Джаснах, поворачиваясь к своей книге. — А это бывает крайне редко.

Глава тридцать четвертая Стена Шторма

Я шел из Абамабара в Уритиру.

Эта цитата из Восьмой Притчи «Пути Королей» противоречит Варале и Симбиану, которые оба утверждают, что в город нельзя дойти пешком. Возможно, дорога была все-таки построена, или Нохадон выразился метафорически.

Мостовики не обязаны выживать…

В голове один туман. Он знал только, что ему плохо; больше ничего. Как если бы голову отделили от тела и долго били ею по стенам и потолку.

— Каладин, — прошептал озабоченный голос. — Каладин, пожалуйста. Пожалуйста, не умирай.

Мостовики не обязаны выживать… Почему эти слова его так волнуют? Он вспомнил, что, используя мост как щит, сорвал атаку армии.

Отец Штормов, подумал он. Я — идиот.

— Каладин?

Голос Сил. Он рискнул открыть глаза и увидел перевернутый вверх тормашками мир — небо простиралось под ним, знакомый склад леса висел над головой.

Нет. Это он вверх ногами. Висит на стене барака Четвертого Моста, здания, созданного Преобразователями, — пятнадцать футов в высоту, слегка скошенная крыша. Щиколотки Каладина были связаны веревкой, которую — в свою очередь — привязали к кольцу, вделанному в покатую крышу. Он уже видел, как такое делали с другими мостовиками. Один убил кого-то в лагере; другой пытался бежать в пятый раз.

Он висел лицом на восток, спина упиралась в стену. Руки свободны, он почти касался ими земли. Он опять застонал, болело везде.

Как и учил его отец, он потыкал пальцем в бок, проверяя, нет ли сломанных ребер. И поморщился, когда обнаружил несколько чувствительных, по меньшей мере треснувших. А скорее всего, сломанных. И плечо тоже болело, так что, похоже, ключица сломана. Один глаз заплыл. Время покажет, не получил ли он серьезные внутренние повреждения.

Он потер лицо, на землю полетели хлопья засохшей крови. Рана на лбу, окровавленный нос, раздробленные губы. Сил приземлилась на его груди, поставила ноги на грудную кость, сцепила руки перед собой.

— Каладин?

— Я жив, — пробормотал он, слова с трудом вышли из распухших губ. — Что случилось?

— Тебя избили эти солдаты, — сказала она, на глазах став меньше. — Я им отомстила. Заставила одного из них три раза споткнуться. — Она выглядела озабоченной.

Он обнаружил, что улыбается. Сколько времени человек может провисеть вот так, когда вся кровь течет к голове?

— Было много крика, — тихо сказала Сил. — Я думаю, нескольких человек наказали. Этого солдата, Ламарила, его…

— Что?

— Его убили, — еще тише сказала Сил. — Кронпринц Садеас сделал это лично, когда армия возвращалась с плато. Он что-то сказал об огромной ответственности, которая падает на светлоглазых. А Ламарил кричал, что ни в чем не виноват и это дело рук Газа.

Каладин ухмыльнулся.

— Он не должен был избивать меня до потери сознания. А Газ?

— Его оставили в прежней должности. Не знаю почему.

— Ответственность. В случае катастрофы вроде этой ответственность должны брать на себя светлоглазые. Если им выгодно, они любят делать вид, что подчиняются старым заповедям вроде этой. Почему я еще жив?

— Он говорил что-то о примере, — сказала Сил, охватывая себя полупрозрачными руками. — Каладин, мне холодно.

— Ты можешь чувствовать температуру? — сказал Каладин сквозь кашель.

— Обычно нет. Но сейчас да. Я не понимаю. Я… мне это не нравится.

— Все будет в порядке.

— Ты не должен врать.

— Иногда нужно соврать, Сил.

— Сейчас один из таких случаев?

Каладин поморщился, пытаясь заставить себя сосредоточиться и позабыть о ранах и давлении на голову. Не получилось.

— Да, — прошептал он.

— Мне кажется, я поняла.

— Значит, — сказал Каладин, откидывая голову назад и темечком касаясь стены, — меня осудили на сверхшторм. Они разрешили убить меня шторму.

Сейчас Каладин открыт ветрам и всему, что они несут с собой. Если быть осторожным и делать то, что нужно, можно выжить в сверхшторм даже находясь снаружи, но это тяжелое испытание. Несколько раз Каладину удалось пережить его, скорчившись за подветренной стороной каменной скалы. Но висеть на стене головой вниз, лицом к сверхшторму? Его разрежет на куски и разобьет об камни.

— Я сейчас вернусь, — сказала Сил и спрыгнула с его груди, превратившись в падающий камень. Около земли она превратилась в несомые ветром листья, изогнулась и улетела. Склад был пуст. Каладин мог чувствовать свежий холодный воздух, земля оживала перед сверхштормом. Затишье, так его называли: ветра еще нет, холодный воздух, давление упало, влажность поднимается.

Через несколько секунд из-за стены высунулась голова Камня, на его плече сидела Сил. Он осторожно подошел к Каладину, за ним нервничающий Тефт. Потом появился Моаш; несмотря на все его недоверие к Каладину, он выглядел не менее озабоченным, чем остальные двое.

— Лордишка, — сказал он. — Ты очнулся?

— Оклемался, — каркнул Каладин. — Как люди? Все вернулись после сражения?

— Все наши в порядке, — сказал Тефт, почесывая бороду. — Но сражение проиграно. Катастрофа. Погибло больше двухсот мостовиков. Тех, кто выжил, едва хватило, чтобы принести обратно одиннадцать мостов.

Двести человек, подумал Каладин. Моя вина. Я защитил своих за счет других. Поторопился.

Мостовики не обязаны выживать. Что в этой фразе такого?

Ламарила уже не спросишь. Впрочем, он получил то, что заслужил. Если бы Каладину дали выбирать, все бы светлоглазые так кончили, включая короля.

— Мы пришли к тебе, — начал Камень. — От всех людей. Большинство не вышло. Сверхшторм идет и…

— Все в порядке, — прошептал Каладин.

Тефт ткнул Камня локтем.

— Давай, говори.

— Ну вот. Мы тебя будем помнить. Четвертый Мост, мы не вернемся к тому, что было. Может быть, мы все помрем, но покажем новеньким. Костер по вечерам. Смех. Жизнь. Сохраним традицию. Ради тебя. — Камень и Тефт знали о черном васильке. Они могли добывать дополнительные деньги для того, чтобы оплатить еду.

— Ты сделал это для нас, — вмешался Моаш. — Мы бы умерли на том поле. Как люди из других бригад. А так мы потеряем только одного.

— То, что они делают, неправильно, — сердито сказал Тефт. — Мы можем перерезать веревку…

— Нет, — прошептал Каладин. — Тогда они подвесят вас.

Три человека посмотрели друг на друга. Похоже, они пришли к тому же заключению.

— Что сказал Садеас? — спросил Каладин. — Обо мне?

— Дескать, он понимает, что мостовики хотят сохранить свою жизнь, — сказал Тефт, — даже за счет других. Он назвал тебя эгоистом и трусом, от которого можно было ожидать всего, чего угодно.

— Он сказал, что предоставит суд над тобой Отцу Штормов, — сказал Моаш. — Джезере, королю Герольдов. Он сказал, что если ты заслужил жизнь, ты ее получишь… — Он умолк. Он, как и другие, знает, что незащищенный человек не может пережить сверхшторм.

— Я хочу, чтобы вы трое сделали кое-что для меня, — сказал Каладин и закрыл глаза, заливаемые кровью, бежавшей из разбитых губ.

— Все, Каладин, — сказал Камень.

— Я хочу, чтобы вы все трое вернулись в барак и сказали людям выйти после шторма. Скажите им, чтобы они увидели меня, связанного. Скажите им, что я открою глаза и посмотрю на них. Скажите им, что я выживу.

Трое мостовиков молчали.

— Да, конечно, Каладин, — наконец сказал Тефт. — Мы скажем.

— Скажите им, — продолжал Каладин более твердым голосом, — что ничто не кончено. Скажите им, я выбрал жизнь, и — клянусь Бездной! — никакой Садеас ее у меня не заберет.

Камень улыбнулся одной из своих широких улыбок.

— Клянусь Ули'теканаки, Каладин. Я почти верю, что ты справишься.

— Вот, — сказал Тефт. — На счастье.

Каладин взял предмет слабой окровавленной рукой. Сфера, полная небесная марка. Тусклая, Штормсвет покинул ее.

В шторм носи с собой сферу, гласила старая мудрость, и по меньшей мере у тебя будет свет, радующий глаз.

— Это все, что мы смогли спасти из твоего мешочка, — сказал Тефт. — Газ и Ламарил забрали остальное. Мы жаловались, но что мы могли сделать?

— Спасибо, — сказал Каладин.

Моаш и Камень вернулись в барак, в безопасность. Сил слетела с плеча Камня и осталась с Каладином. Тефт медлил, как если бы собирался провести шторм с Каладином. Но, наконец, покачал головой и, что-то бормоча, присоединился к другим. Каладину показалось, что Тефт ругал себя за трусость.

Дверь барака захлопнулась. Каладин крепко охватил пальцами гладкую стеклянную сферу. Небо потемнело, и не потому что село солнце. Надвигалась тьма. Сверхшторм.

Сил подошла к краю стены, уселась на него и посмотрела на Каладина, ее крошечное личико помрачнело.

— Ты сказал, что выживешь. А что случится, если нет?

В голове Каладина пульсировала боль.

— Моя мать пришла бы в ужас, если бы узнала, как быстро другие солдаты научили меня играть. Первая ночь в лагере Амарама, и они уже играли со мной на сферы.

— Каладин? — спросила Сил.

— Извини, — сказал Каладин, поворачивая голову из стороны в сторону. — То, что ты сказала, напомнило мне ту ночь. Есть такой термин в игре. Ва-банк. Это когда ты ставишь все свои деньги на одну ставку.

— Не понимаю.

— Я поставил все на одну длинную ставку, — прошептал Каладин. — Если я умру, они придут, покачают головами и скажут себе, что так и знали. Но если я выживу, они это запомнят. И это даст им надежду. Они будут смотреть на меня, как на чудо.

Сил какое-то время молчала.

— А ты хочешь быть чудом?

— Нет, — прошептал Каладин. — Но ради них стану.

Отчаянная, глупая надежда. Восточный горизонт, который он видел перевернутым, все больше и больше темнел. С этой точки зрения шторм казался тенью какого-то гигантского зверя, загородившего землю. Голова кружилась, как у того, кого слишком сильно ударили по голове. Контузия. Так это называется. Думать было трудно, но он не хотел терять сознание. Он хотел глядеть на сверхшторм в упор, хотя тот и пугал его. Он чувствовал такой же страх, как и тогда, когда стоял на краю расщелины, собираясь прыгнуть вниз. Страх перед тем, чего он не мог ни видеть, ни знать.

Стена шторма приближалась, накрытая занавесом из дождя и ветра. Она походила на огромную — сотни футов в высоту — волну воды, грязи и камней, перед которой метались тысячи спренов ветра.

В битве, сражаясь копьем и кинжалом, он мог спасти себя. И даже на краю пропасти у него была возможность отступить. Здесь не было ничего. Совсем. Никакой возможности сразиться или убежать от этого огромного черного зверя, тень которого накрыла горизонт, погрузив мир в преждевременную ночь. Восточный край кратера, в котором находился лагерь, уже сгладился, и Четвертый Мост стоял первым на пути урагана. Между Каладином и Равнинами не осталось ничего. Ничего, кроме шторма.

Глядя на ярящуюся бушующую волну воды и каменных осколков, Каладин чувствовал себя так, как если бы на него надвигался конец мира.

Он глубоко вздохнул, забыв о боли в ребрах; волна шторма в мгновение ока пересекла склад и обрушилась на него.

Глава тридцать пятая Свет, радующий глаз

Многие хотели построить Уритиру в Алетеле, но, конечно, это было невозможно. Так что мы выпросили место на востоке, самое близкое к Чести.

Возможно, старейшее упоминание города. Процитировано в «Вавибрар», строчка 1804. Чего бы я не отдала за перевод Песен Зари.

От первого же удара стены шторма он едва не потерял сознание, но помогло потрясение от внезапного холода.

На какое-то мгновение этот холод вытеснил все чувства Каладина. Волна воды прижала его к стене барака. Камни и куски дерева бились о стену вокруг него; он слишком оцепенел и не мог судить, сколько раз они полоснули его по коже.

Он выдержал, ошеломленный, закрыв глаза и задержав дыхание. Потом стена прошла, с грохотом покатилась вперед. Следующий порыв ветра ударил сбоку — и пошло, ветер крутился и налетал со всех направлений сразу. Ветер швырял его из стороны в сторону, бил спиной о камень, поднимал вверх. Потом ветер установился, задул с востока. Каладин висел в темноте, веревка удерживала его за ноги. В панике он осознал, что парит в воздухе, как воздушный змей, привязанный к кольцу на крыше барака.

Если бы не веревка, ветер понес бы его над Рошаром, переворачивая и кидая, вместе с другими обломками. Несколько ударов сердца он не думал, не мог думать. Только чувствовал панику и холод — первая бурлила у него в груди, второй пытался заморозить его до костей. Уцепившись за единственную сферу, как за спасательный трос, он закричал. Это была ошибка — холод проник в рот. Как будто дух сунул руку в горло.

Ветер кружил, как водоворот, налетая со всех направлений. Один удар подхватил его, поднял высоко в воздух и ударил о крышу барака. Тут же ужасный ветер попробовал опять поднять его, осыпая кожу волнами льдинок. Прогрохотал гром, удар сердца зверя, проглотившего его. Темноту расколола молния, сверкнувшая как белые зубы в ночи. Ветер выл и стонал настолько громко, что почти заглушал гром.

— Хватайся за крышу, Каладин!

Голос Сил. Такой нежный и тихий. Как он вообще услышал его?

Оцепенелый, он сообразил, что лежит вниз лицом на крыше, наклонной, но не настолько крутой, чтобы немедленно сбросить его вниз, да и ветер в основном дул сзади. Он тут же схватился за край холодными скользкими пальцами и спрятал голову между руками. Сфера по-прежнему находилась в руке, прижатая к каменной крыше. Пальцы начали соскальзывать. Ветер изо всей силы пытался утащить его на запад. Если он уступит, опять повиснет в воздухе. А веревка слишком коротка, чтобы можно было повиснуть с другой стороны крыши, где он был бы в безопасности.

Рядом с ним о крышу ударился валун — он не слышал удара и не увидел его во тьме, но почувствовал, как все здание задрожало. Камень покатился вперед и с грохотом упал на землю. Шторм стал слабее, но отдельные порывы могли поднимать большие предметы и бросать их на сотни футов.

Пальцы соскользнули еще дальше.

— Кольцо, — прошептала Сил.

Кольцо. Веревка, стягивавшая его ноги, привязана к стальному кольцу, находившемуся прямо за ним. Каладин дал пальцам соскользнуть и, когда его потянуло вниз, ухватился за кольцо. Веревка шла вдоль всего тела вниз, к щиколоткам. Вспыхнула мысль — развязать веревку, но он побоялся отпустить кольцо. Он бился, как флаг на ветру, но держался за кольцо обеими руками, сфера в правой ладони, прижата к стали.

Сражение с ветром не прекращалось ни на мгновение — его бросало то вправо, то влево. Он не знал, сколько длится борьба; время не имело значения посреди ярости стихии. Он окоченел, избитый разум стал думать, что все происходящее — ночной кошмар. Ужасный сон, происходящий в голове, но полный черных живых ветров. Крики в воздухе. Яркие белые вспышки молний на миг освещали покоробленный мир хаоса и ужаса. Казалось, что даже здания накренились; земная твердь зашаталась в безжалостных объятьях шторма.

В те краткие мгновения света, когда он осмеливался глядеть вперед, ему казалось, что он видит Сил, стоявшую прямо перед ним, лицом к ветру, крошечные ручки протянуты вперед. Словно она пыталась сдержать шторм и разделить ветер, как камень разделяет быстрый поток реки.

Холод дождевой воды заморозил порезы и раны. И пальцы. Он даже не почувствовал, как они соскользнули. Его опять бросило в воздух, перевернуло и ударило о крышу барака.

Очень сильно ударило. В глазах вспыхнули искры, смешались между собой и погасли.

Не беспамятство. Полная темнота.

Каладин мигнул. Тишина. Шторм замолчал, вокруг тьма.

Я умер, в первую секунду подумал он. Но тогда почему я чувствую под собой мокрую каменную крышу?

Он тряхнул головой, по лицу покатились капли дождя. Но не было ни дождя, ни молний, ни ветра. Ничего. Только неестественная тишина.

Он поднялся на ноги, ухитрившись встать на покатой крыше. Мокрый камень скользил под пятками. Он не чувствовал ран. Боль была где-то в другом месте.

Он открыл рот, чтобы крикнуть в темноту, но заколебался. Это молчание нельзя прерывать. Сам воздух, казалось, весил меньше его. Он чувствовал себя пушинкой, которая может взлететь в любое мгновение.

И в этой темноте перед ним возникло огромное лицо. Лицо тьмы, слабо очерченное. Широкое, величиной со штормовое облако, далеко протянувшееся в каждую сторону, но каким-то образом видимое. Нечеловеческое. Улыбающееся.

Каладин почувствовал, как глубокий холод, словно ледяной шар с тысячей остроконечных шипов, прокатился по спине и всему телу. Сфера в руке внезапно ожила, из нее полилось синее сапфировое пламя, озарившее каменную крышу под ним, превращенную в лохмотья рубашку, изодранную кожу. Он, потрясенный, осмотрел себя, потом опять взглянул на лицо в небе.

Оно исчезло, оставив за собой темноту.

Сверкнула молния, и вместе с ней вернулась боль. Он выдохнул, падая на колени. Полил дождь, налетел ветер. Он скользнул вниз, прижавшись лицом к крыше.

Что это было? Видение? Иллюзия? Сил улетела от него, мысли опять смешались. Ветер ослаб, но дождь по-прежнему леденил тело. Обессиленный, растерянный, почти побежденный болью, он поднял руку и посмотрел на сферу. Она светилась. Нет, ярко сияла, смоченная его кровью.

Все, силы кончились. Закрыв глаза, он почувствовал, как на него наваливается вторая тьма. Тьма беспамятства.

* * *

Камень первым выскочил за дверь, как только сверхшторм утих. Тефт за ним, но более медленно, ворча про себя. Колени ныли. Они всегда ныли в сверхшторм. Незадолго до смерти дедушка жаловался на то же самое, и Тефт назвал его идиотом. А теперь они болели у него.

Штормовая Бездна, подумал он, устало выходя наружу.

Дождь еще шел, конечно. Как всегда, после ярости сверхшторма настало избавление — спокойный моросящий дождик. Несколько спренов дождя, похожих на голубые свечки, сидело в лужах, в воздухе танцевали спрены ветра. Лил холодный дождь. Он шлепал по лужам ногами, одетыми в сандалии, и холод пробирал до костей. Он ненавидел быть мокрым. Но, откровенно говоря, он много чего ненавидел.

Жизнь ненадолго улучшилась. Но очень ненадолго.

Почему все плохое приходит так быстро, подумал он, медленно плетясь за Камнем, прижав руки к себе и внимательно глядя под ноги. Некоторые солдаты, одетые в плащи, уже вышли из казарм и стояли неподалеку, наблюдая. Вероятно, хотели увериться, что никто не отвязал тело Каладина раньше времени. Однако они не пытались остановить Камня. Шторм прошел.

Камень завернул за угол барака. Остальные бригадники тоже вышли наружу, когда Тефт пошел за Камнем. Штормов рогоед. Как огромная чулла. Он действительно верил, что они найдут глупого молодого бригадира живым. Наверное, думал, что все это время тот попивал чай в тенечке вместе с Отцом Штормов.

А ты не верил? спросил себя Тефт, все еще глядя под ноги. Если нет, почему идешь за ним? Но если верил, взгляни. Не гляди на свои ноги, ублюдок. Подними глаза и посмотри.

Может ли человек верить и не верить одновременно? Тефт остановился рядом с Камнем и — пересилив себя, — посмотрел на стену барака.

Он увидел именно то, что ожидал и чего боялся. Тело висело, как туша на скотобойне, окровавленное, с содранной кожей. Это вообще человек? На коже Каладина были сотни ран, капли крови смешивались с ручейками дождевой воды, бежавшими по стене барака. Тело парня было по-прежнему привязано за лодыжки. Рубашка разорвана, штаны висели клочьями. Ирония, но чище всего было лицо, обмытое штормом.

Тефт достаточно повидал людей, убитых на поле боя, и знал, как они выглядят.

Бедный мальчик, подумал он, тряхнув головой.

Весь Четвертый Мост уже собрался вокруг него и Камня, тихий, устрашенный.

Ты почти заставил меня поверить в тебя.

Глаза Каладина открылись.

Собравшиеся бригадники вздохнули, некоторые выругались и упали на землю, расплескивая лужи. Каладин начал дышать, трудно, с хрипом, его глаза глядели вперед, ничего не видя. Он выдохнул, из разбитых губ полилась кровавая слюна. Рука, висевшая под ним, разжалась.

Что-то покатилось по камням.

Сфера, которую Тефт дал ему.

Она плюхнулась в лужу и остановилась. Мутная, ни капли Штормсвета.

Что это, во имя Келека? подумал Тефт, становясь на колени.

Если вы оставляете сферу Сверхшторму, она всегда заряжается. Всегда. Каладин держал ее в руке, она должна была зарядиться. Что произошло?

Умалакай'кри! — заревел Камень. — Кама мохорай намавау… — Он остановился, сообразив, что его никто не понимает. — Помогите снять его. Жив! Лестницу и нож! Быстро!

Мостовики всполошились. Подошли солдаты, переговариваясь между собой, но никто не остановил мостовиков. Сам Садеас объявил, что судьбу Каладина решит Отец Штормов. Все знали, что это означает смерть.

Если только… Тефт выпрямился, держа в руке мутную сферу.

Пустая сфера после шторма, подумал он. Человек, который жив, хотя должен быть мертв. Две невозможности.

Вместе они говорят о кое-чем, еще более невероятном.

— Где эта лестница! — Тефт сообразил, что орет. — Шторм вас побери, быстрей, быстрей! Нужно его перевязать. Эй, кто-нибудь, принесите бальзам, который он всегда кладет на раны!

Он повернулся к Каладину и сказал, значительно тише:

— А тебе лучше выжить, сынок. Потому что я хочу знать ответы.

Глава тридцать шестая Лекция

Взяв Осколок Зари, который может связывать любое создание, смертное или пустотелое, он пополз к великому храму по лестнице, сделанной для Герольдов, каждая ступенька высотой в десять шагов.

Из «Поэмы Исты». Я не нашла никакого современного объяснения, что такое «Осколки Зари». Похоже, ученые не обращали на них особого внимания, хотя они часто упоминаются теми, кто записывал ранние мифы.

Путешествуя через Ничейные Холмы, мы весьма редко видели местных жителей, читала Шаллан. Тем не менее когда-то эти древние земли были одним из Серебряных Королевств. Можно спросить себя, водились ли там тогда звери с огромными панцирями, или эти твари развелись уже после того, как отсюда ушли люди.

Она сидела на стуле, окруженная теплым влажным воздухом. Слева от нее Джаснах Холин беззаботно плавала в бассейне, вделанном в пол ванной комнаты. Она любила поплескаться в бассейне, и Шаллан понимала, какое это блаженство. В представлении девушки мытье было тяжким испытанием, требующим дюжины паршменов, которые тащили ведра с горячей водой, и ускоренного скобления кожи в медной ванне, пока вода не остыла.

Дворец Харбранта был обустроен с большим комфортом. Каменный бассейн напоминал маленькое личное озеро, вода в котором подогревалась умными фабриалами. Шаллан мало что знала о фабриалах — пока, но была очень заинтригована. Их можно было видеть повсюду. И как-то раз персонал Конклава прислал один прибор для Джаснах, чтобы согревать ее апартаменты.

Не нужно было носить воду. Один поворот рычага — и из трубы лилась теплая вода, а фабриалы, вделанные в стенки бассейна, поддерживали ее температуру. Шаллан сама мылась в этой ванне и ошалела от новых впечатлений.

Стены ванной украшали только маленькие цветные камни. Ожидая, когда понадобится Джаснах, Шаллан сидела рядом с бассейном, полностью одетая, и читала. Воспоминания Гавилара о первой встрече со странными паршменами, которых позже стали называть паршенди. Эту историю несколько лет назад под диктовку короля записала сама Джаснах.

Иногда, во время наших экспедиций, мы встречались с местными, прочитала она. Не паршменами. У народа Натана бледно-голубая кожа, широкие носы и похожие на шерсть белые волосы. В обмен на подарки — обычно еду — они показывали нам места охоты на большепанцирников.

А потом мы встретили паршменов. К тому времени я побывал около полудюжины раз в Натане, но никогда не видел ничего подобного! Паршмены, живущие сами по себе? Все — логика, опыт, наука — кричали, что это невозможно! Паршменам нужна рука цивилизованного человека, который поведет их. Каждый прожитый день доказывает это, снова и снова. Оставь одного из них в глуши, и он будет сидеть, ничего не делая, пока кто-нибудь не придет и не отдаст ему приказ.

И тем не менее здесь была группа, которая научилась охотиться, делать оружие, строить здания и в конечном итоге — создала свою собственную цивилизацию. Очень скоро мы сообразили, что это открытие может расширить или полностью опрокинуть все знания о наших скромных слугах.

Шаллан обратила внимание на отделенное линией примечание внизу страницы. Заметки мелким неразборчивым почерком встречались в большинстве книг, продиктованных мужчинами. Авторами комментариев были женщины или арденты, записывавшие текст.

По негласному соглашению примечания никогда не читали вслух. В этих сносках жене иногда приходилось пояснять или даже опровергать слова мужа. Что ж, единственный способ не соврать будущим ученым и не нарушить при этом таинства письма.

Нужно заметить, писала Джаснах в примечании к этому месту, что я, по собственному почину, подобрала другие слова для передачи мыслей отца, более подходящие для записи. Это означало, что она сделала диктуемый ей текст более ученым и выразительным. Надо добавить, что, судя по большинству докладов, вначале король Гавилар не обращал внимания на этих странных самостоятельных паршменов. Только после объяснений его ученых и секретарей он понял важность того, что обнаружил. Это примечание не имеет целью подчеркнуть невежество моего отца; он был и есть воин. Он никогда не обращал внимание на антропологический аспект экспедиции, но только на охоту, ради которой она была предпринята.

Шаллан закрыла книгу и глубоко задумалась. Том принадлежал самой Джаснах — в Паланиуме было несколько копий, но Джаснах не разрешала приносить книги из Паланиума в ванную.

Джаснах оставила одежду на скамье у стены комнаты. Наверху маленькой стопки вещей лежал золотой мешочек с Преобразователем. Шаллан посмотрела на Джаснах. Принцесса, закрыв глаза, лежала в воде лицом вверх, черные волосы разметались по воде за ее головой. Во время ежедневной ванны она, казалось, расслаблялась полностью. Сейчас она выглядела намного моложе, избавившись от одежды и напряженности, нежась как ребенок, отдыхающий после целого дня энергичного плавания.

Тридцать четыре года. Далеко не молодая — в таком возрасте некоторые женщины имели детей старше Шаллан. И в то же время такая юная. Многие восхищались ее красотой, a мужчины считали личным позором то, что не сумели увлечь ее.

Горка воздушных тканей — одежда Джаснах. Сломанный Преобразователь в потайном мешочке Шаллан. Вот возможность, которую она ждала. Наставница настолько доверяет своей подопечной, что, полностью расслабленная, лежит в воде, не думая о фабриале.

Но способна ли Шаллан сделать это? Готова ли она предать эту женщину, принявшую ее с открытым сердцем?

Это ничто по сравнению с тем, что я уже сделала, подумала она.

Не в первый раз она предает того, кто доверяет ей.

Она встала. Джаснах приоткрыла глаз.

Бум, подумала Шаллан, взяла книгу под мышку и пошла в сторону Джаснах, стараясь выглядеть задумчивой.

Джаснах наблюдала за ней. Не с подозрением. С интересом.

— Почему ваш отец хотел заключить договор с паршенди? — Шаллан обнаружила, что говорит на ходу.

— Почему бы ему не хотеть?

— Это не ответ.

— Конечно ответ. Но не тот, который хоть что-нибудь говорит.

— Мне бы помогло, Ваша Светлость, если бы вы дали мне полезный ответ.

— Задай полезный вопрос.

Шаллан стиснула зубы.

— Паршенди владели чем-то таким, что хотел получить король Гавилар. Чем?

Джаснах улыбнулась и закрыла глаза.

— Теплее. И ты, вероятно, сама можешь угадать ответ.

— Осколки?

Джаснах, по-прежнему расслабленная, кивнула.

— В тексте о них ничего нет, — заметила Шаллан.

— Отец никогда и не упоминал о них, — сказала Джаснах. — Но из того, что он говорил… В общем, я подозреваю, что он заключил договор только из-за них.

— Но можете ли вы быть уверенной, что он знал? Быть может, он хотел гемсердца.

— Возможно, — сказала Джаснах. — Паршенди, похоже, забавлял наш интерес к драгоценным камням, которые они вплетали в бороды. — Она улыбнулась. — Ты бы видела наше потрясение, когда мы обнаружили, где они добывают гемсердца. Когда, во время прочесывания Эймии, был убит лансерин, мы дружно решили, что больше никогда не увидим большое гемсердце. И вот, пожалуйста, оказывается, есть еще животные с огромной раковиной, живущие не так далеко от Холинара. В любом случае паршенди были готовы поделиться ими с нами, с тем, чтобы и они сами могли охотиться на них. Если уж алети решили, несмотря на опасность, промышлять на скальных демонов, то и их сердца пусть достаются им, так рассуждали паршенди. Очень сомневаюсь, что для этого нужен какой-то договор. И, тем не менее, прежде чем вернуться в Алеткар, отец с жаром стал говорить о соглашении.

— Что же случилось? Что-то изменилось?

— Я не уверена. Однако как-то раз отец рассказал мне о том, как странно действовал один паршенди во время охоты на скального демона. Воин не наставил на появившегося большепанцирника копье, а отвел руку в сторону, очень подозрительным образом, как если бы собирался призвать Клинок. Как мне представляется, никто не видел этого, кроме отца. Паршенди сообразил, что отец смотрит на него, и остановился. Отец не добавил ни слова, но я предполагаю, что он не хотел, чтобы на Разрушенные Равнины пришел еще кто-то третий.

Шаллан коснулась книги.

— Кажется очень незначительным. Он должен был видеть намного больше, чтобы быть уверенным в отношении Клинков.

— Согласна. После его смерти я самым внимательным образом изучила договор. Статьи о преимущественном торговом статусе и взаимном пересечении границы вполне могли быть первым шагом к включению паршенди в Алеткар как отдельной нации. По соглашению паршенди категорически запрещалось продавать Осколки в другие королевства, вначале не предложив их нам. Весьма важный пункт. Возможно, король Гавилар добивался именно этого.

— Почему тогда они его убили? — сказала Шаллан, приближаясь к одежде Джаснах. — Неужели паршенди решили, что он собирается завладеть всеми их Клинками Осколков, и опередили его?

— Не уверена, — скептически ответила Джаснах.

Почему она считает, что именно паршенди убили Гавилара?

Шаллан чуть было не произнесла это вслух, но почувствовала, что ответа не получит, ведь, по мнению своей наставницы, должна самостоятельно думать, анализировать и делать выводы.

Девушка остановилась около скамьи. Мешочек с Преобразователем был открыт, завязки распущены. Подменить его сейчас проще простого. Она потратила почти все свои деньги и купила камни, в точности похожие на камни Джаснах, и вставила их в сломанный Преобразователь. Сейчас фабриалы совершенно одинаковы.

Она все еще ничего не знала о том, как пользоваться Преобразователем; она пыталась найти способ спросить, но Джаснах вообще не любила говорить о Преобразователе. Давить сильнее было очень опасно. Надо получить информацию по-другому. Возможно, от Кабзала или из книг.

Не имеет значения, пришло ее время. Шаллан обнаружила, что ее рука тянется к потайному мешочку, забирается в него и пальцы ощупывают кольца сломанного фабриала. Сердце забилось быстрее. Она взглянула на Джаснах, но та все еще лежала на воде с закрытыми глазами. А что, если она откроет их?

Не думай об этом! сказала себе Шаллан. Делай. Поменяй приборы местами. Так близко…

— Ты движешься вперед быстрее, чем я ожидала, — внезапно сказала Джаснах.

Шаллан повернулась, глаза Джаснах по-прежнему были закрыты.

— Я ошибалась, когда судила о тебе так строго из-за твоего предыдущего образования. Я сама часто говорила, что страсти помогают воспитанию. У тебя есть решимость и способности стать серьезным ученым, Шаллан. Я понимаю, что ответы приходят медленно, но ты должна продолжать исследование. В конце концов ты к ним придешь.

Шаллан постояла какое-то время, не вынимая руку из мешочка, сердце молотилось как сумасшедшее. Внезапно ее затошнило.

Я не могу, сообразила она. Отец Штормов, какая же я дура. Я проделала весь этот путь… и сейчас я не могу.

Она вытащила руку из мешочка и вернулась на свое место.

Что она скажет братьям? Что она только что вынесла обвинительный приговор семье?

Она села на стул, отложила книгу в сторону и вздохнула, побудив Джаснах открыть глаза. Джаснах какое-то время глядела на нее, потом выпрямилась в воде во весь рост и рукой показала на волосы.

Стиснув зубы, Шаллан встала, взяла поднос с мылом, подошла к краю бассейна и встала на колени. Джаснах взяла рассыпчатое мыло для волос, раскрошила его и обеими руками посыпала на свои черные блестящие волосы. Даже обнаженная, Джаснах Холин в совершенстве владела собой.

— Возможно, мы слишком много времени проводим внутри, — сказала принцесса. — Ты выглядишь какой-то загнанной, Шаллан. Обеспокоенной.

— Я в порядке, — резко бросила Шаллан.

— Хмм, да. Особенно если судить по твоему «совершенно спокойному, расслабленному тону». Очевидно, нам надо перейти от истории к чему-нибудь более прикладному, более интуитивному.

— Вроде естественных наук? — сказала Шаллан, воспрянув духом.

Джаснах откинула голову. Шаллан положила полотенце на край бассейна, встала на него коленями и свободной рукой стала намыливать пышные волосы.

— Я думала о философии, — сказала Джаснах.

Шаллан мигнула.

— Философия? Что в ней хорошего?

Разве это не искусство — сказать так много слов, как только возможно?

— Философия — важная область знания, — резко сказала Джаснах. — Особенно если тебя вовлекают в придворную политику. Она рассматривает природу морали и особенно те ситуации, когда требуется принять трудное решение.

— Да, Ваша Светлость. Хотя не понимаю, почему философия более «прикладная», чем история.

— Историю, по определению, нельзя изведать на своем опыте. То, что происходит сейчас, — настоящее, царство философии.

— Вопрос определения.

— Да, — сказала Джаснах, — все слова имеют склонность быть тем, чем их определили.

— Согласна, — сказала Шаллан, наклоняясь назад и давая возможность Джаснах смыть мыло с волос.

Принцесса стала тереть кожу колючим мылом.

— Слишком вежливый ответ, Шаллан. Что случилось с твоим остроумием?

Шаллан посмотрела на скамью и драгоценный фабриал. Итак, она оказалась слишком слабой и не в состоянии сделать то, что необходимо.

— У него короткий перерыв, Ваша Светлость, — сказала она. — Мое остроумие ожидает решения своего дела от коллег, моей искренности и моего безрассудства.

Джаснах подняла бровь.

Шаллан, не вставая с полотенца, откинулась на пятки.

— Откуда вы знаете, что правильно, а что нет, Джаснах? Если вы не слушаете девотариев, как вы решаете?

— Это зависит от философии человека. Что самое важное для тебя?

— Не знаю. Вы можете сказать мне?

— Нет, — ответила Джаснах. — Если я дам тебе ответ, я буду ничем не лучше девотариев, предписывающих веру.

— Они не зло, Джаснах.

— За исключением того, что пытаются править миром.

Шаллан поджала губы. Война Потерь уничтожила Теократию, единое учение Ворин разбилось на девотарии. Неизбежный конец религии, пытающейся править. Девотарии учили морали, но никого не заставляли верить. Принуждение — дело светлоглазых.

— Вы сказали, что не можете дать мне ответ, — сказала Шаллан. — Но разве я не могу спросить совета у кого-нибудь мудрого? Кто многое понял? Для чего писать философские труды, приходить к заключениям, если не делиться ими с другими? Вы сами сказали мне, что знания бессмысленны, если мы не используем их для принятия решений.

Джаснах улыбнулась, смочила руки и стала смывать мыло.

Шаллан уловила в глазах принцессы победный свет. Эта женщина не собиралась защищать идеи, в которые верила; она хотела подтолкнуть девушку к раздумьям. Шаллан пришла в ярость. Как узнать, что на самом деле думает Джаснах, если она принимает конфликтующие точки зрения?

— Ты действуешь так, как будто существует только один ответ, — сказала Джаснах, жестом приказала Шаллан взять полотенце и выбралась из бассейна. — Вечный, Единственный и Совершенный.

Шаллан торопливо встала и взяла большое пушистое полотенце.

— Разве это не дело философии? Находить ответы? Искать правду, настоящее значение событий?

Джаснах вытерлась полотенцем и подняла бровь.

— Что? — спросила Шаллан, внезапно смутившись.

— Я считаю, что пришло время для занятий в поле, — сказала Джаснах. — Вне Паланиума.

— Сейчас? — удивилась Шаллан. — Уже поздно!

— Я же сказала тебе, что философия — прикладное искусство, — сказала Джаснах, завернулась в полотенце, наклонилась и вынула Преобразователь из мешочка. Она надела цепочку на пальцы и закрепила камни на задней стороне ладони. — Я докажу тебе. Помоги мне одеться.

* * *

Еще ребенком Шаллан наслаждалась теми вечерами, когда удавалось улизнуть в сад. Под покровом темноты он казался совершенно другим, и она представляла себе, что вместо камнепочек, сланцекорников и деревьев растут невиданные чужедальние растения. Царапанье крэмлингов, выбирающихся из трещин, превращалось в шаги загадочных людей из далеких стран — большеглазых торговцев из Синовара, охотников на большепанцирников из Кадрикса, моряков из Чистозера.

Но, идя по ночному Харбранту, ничего такого она себе не представляла. Вообразить себе загадочных странников в ночи — увлекательная игра, но здесь этих зловещих теней было видимо-невидимо, вполне себе настоящих. Ночью Харбрант становился не более интересным, а скорее более опасным.

Джаснах, не обращая внимания на рикш и носильщиков паланкинов, медленно шла вперед в своем великолепном фиолетово-золотом платье, Шаллан следом, в голубом шелковом. Джаснах не стала укладывать волосы после ванны, и они ниспадали ей на плечи, вольность на грани приличия.

Они шли по Ралинсе, главной улице Харбранта, которая, беря свое начало в Конклаве, извиваясь, спускалась к порту. Несмотря на позднее время, улица была переполнена народом. В толпе встречались мужчины с грубыми мрачными лицами, которые несли внутри себя ночь. В темноте каждый звук казался приглушенным вскриком. Зданий, построенных на крутом склоне холма, не прибавилось, но они тоже наполнились ночью и почернели, как камни, обожженные огнем. Пустые руины самих себя.

Колокольчики все еще звенели, нет, скорее вопили. Они делали ветер осязаемым, живым; каждый его порыв вызывал какофонию, и на Ралинсу обрушивалась целая лавина звуков. Шаллан обнаружила, что почти наклоняется, чтобы избежать его.

— Ваша Светлость, — сказала Шаллан, — может быть, лучше взять паланкин?

— Паланкин может помешать занятию.

— Я была бы рада выучить все днем, если вы не возражаете.

Джаснах остановилась и посмотрела в темную боковую улицу.

— Что ты думаешь об этом переулке, Шаллан?

— Что меня не тянет войти в него.

— И, тем не менее, это самая короткая дорога от Ралинсы в область театров.

— Мы туда идем?

— Мы не «идем», — ответила Джаснах, сворачивая в переулок. — Мы действуем, размышляем и учимся.

Шаллан с опаской пошла за ней. Ночь поглотила их; свет шел только из неплотно запертых дверей таверн и лавок. Джаснах надела на Преобразователь черную перчатку, спрятав свет камней.

Шаллан обнаружила, что не идет, а крадется. Ноги чувствовали каждую неровность под ногами, каждый булыжник, каждую выбоину. Она нервно посмотрела на группу рабочих, собравшихся у двери таверны. Темноглазые, конечно. Ночью разница казалась более очевидной.

— Ваша Светлость? — еле слышно спросила Шаллан.

— В юности мы хотим простых ответов, — сказала Джаснах. — Быть может, самый верный индикатор молодости человека — желание, чтобы все было как должно. Как было всегда.

Шаллан нахмурилась, через плечо глядя на людей у таверны.

— Чем старше мы становимся, — продолжала Джаснах, — тем больше спрашиваем. Мы начинаем спрашивать почему. И, тем не менее, мы по-прежнему хотим простых ответов. Мы предполагаем, что люди вокруг нас — взрослые, предводители — имеют эти ответы. И часто вполне удовлетворяемся тем, что они говорят.

— Я никогда не была удовлетворена, — тихо сказала Шаллан. — Никогда. Я всегда хотела больше.

— Значит, ты созрела, — сказала Джаснах. — Это случается с большинством из нас, когда мы становимся старше. Лично мне представляется, что зрелость, мудрость и желание узнать — синонимы. И чем старше мы становимся, тем чаще отвергаем простые ответы. А потом на нашем пути появляется некто и требует, чтобы мы приняли их, несмотря ни на что. — Глаза Джаснах сузились. — Ты спрашиваешь меня, почему я отвергла девотарии.

— Конечно.

— Большинство из них хотело, чтобы я перестала задавать вопросы. — Джаснах остановилась и резко сняла с руки перчатку, улица вокруг осветилась. Драгоценные камни на ее руке — каждый больше брума — сияли как факелы, красные, белые и серые.

— Разумно ли показывать ваше сокровище здесь, Ваша Светлость? — тихо спросила Шаллан и боязливо оглянулась.

— Нет, — ответила Джаснах. — Конечно нет. Особенно здесь. Видишь ли, сравнительно недавно эта улица приобрела определенную репутацию. За последние два месяца на трех человек, шедших в театр, напали бандиты. В каждом случае люди были убиты.

Шаллан почувствовала, как бледнеет.

— Городская стража бездействует, — продолжала Джаснах. — Таравангиан несколько раз делал выговор капитану стражи, но, поскольку тот родственник многих влиятельных светлоглазых, ничего не добился; Таравангиан — не очень могущественный король. Некоторые даже подозревают, что бандиты подкупили стражу. В любом случае сейчас важно только то, что, как ты видишь, здесь нет ни одного стражника, несмотря на репутацию улицы.

Джаснах опять надела перчатку, погрузив улицу в темноту. Шаллан мигнула, привыкая.

— Разве не глупо, — сказала Джаснах, — прийти сюда нам, двум беззащитным женщинам, одетым так дорого и богато?

Очень глупо. Джаснах, мы можем уйти? Пожалуйста. Какую бы лекцию вы ни имели в виду, она того не стоит.

Джаснах поджала губы и посмотрела на темный узкий проход. Теперь, когда Джаснах надела перчатку, они стояли почти в полной темноте.

— Ты находишься в очень интересной поре своей жизни, Шаллан, — сказала Джаснах, сгибая руку. — Ты достаточно взрослая, чтобы удивляться, спрашивать и отвергать то, что тебе навязывают. Именно потому, что его тебе навязывают. Но в тебе еще много идеализма юности. Ты чувствуешь, что должна быть единственная всеобъемлющая Правда — и что, когда ты найдешь ее, твои сомнения исчезнут, внезапно все станет ясным.

— Я… — Шаллан захотелось поспорить, но слова Джаснах были до невозможности точными. Ужасные дела, которые Шаллан уже сделала, и еще более ужасные дела, которые она собиралась сделать, преследовали ее. Возможно ли сделать нечто настолько ужасное ради чего угодно, самого чудесного?

Джаснах вошла в темный узкий переулок.

— Джаснах! — сказала Шаллан. — Что вы делаете?

— Философия в действии, ребенок, — ответила Джаснах. — Идем со мной.

Шаллан заколебалась у входа в переулок, ее сердце билось, мысли перепутались. Задул ветер, и колокольчики зазвенели, как замерзшие капли дождя, разбивающиеся о камни. Решившись, она бросилась за Джаснах, предпочитая оказаться в темноте, но не одной. Сияние закрытого Преобразователя едва пробивалось сквозь ткань, слабо освещая дорогу, и Шаллан шла в тени Джаснах.

Шум сзади. Шаллан повернулась и увидела несколько темных фигур, сгрудившихся у входа в переулок.

— О, Отец Штормов, — простонала она.

Почему? Почему Джаснах делает это?

Потрясенная, Шаллан схватилась свободной рукой за платье Джаснах. В дальней стороне переулка появились другие тени и начали приближаться, шлепая по грязным стоячим лужам. Холодная вода окатила туфли Шаллан.

Джаснах остановилась. Слабый свет прикрытого Преобразователя отражался на металле в руках разбойников. Мечи или ножи.

То есть эти люди собрались убивать. Нельзя ограбить женщин вроде Шаллан или Джаснах, женщин с могущественными связями, и оставить в живых свидетелей. Эти злодеи — не джентльмены из романтических историй о благородных разбойниках. Они живут, зная, что в любой момент их могут поймать и повесить.

Парализованная страхом, Шаллан не могла даже закричать.

Отец Штормов, Отец Штормов, Отец Штормов!

— А теперь, — твердым мрачным голосом сказала Джаснах, — лекция. — Она сорвала с себя перчатку.

Внезапный свет почти ослепил Шаллан. Она подняла руку, защищаясь от него, отшатнулась и ударилась спиной о стену переулка. Вокруг них стояли четверо. Не те из таверны, другие. Она их раньше не видела. В руках бандитов были ножи, в глазах — убийство.

Наконец она сумела закричать.

При появлении света грабители заворчали, но не остановились. Широкогрудый человек с темной бородой бросился к Джаснах, подняв нож. Она спокойно протянула ладонь вперед — пальцы растопырены — и прижала ее к груди бандита; тот взмахнул ножом. Шаллан сжало горло.

Рука Джаснах погрузилась в тело нападавшего, и тот замер. Мгновением позже он вспыхнул.

Нет, превратился в огонь. В мгновение ока. Казалось, что Джаснах держит в руке пылающий контур человека с откинутой головой и открытым ртом. На миг сияние мертвого затмило свет камней Джаснах.

Шаллан перестала кричать. Вид пламенной фигуры завораживал. В следующее мгновение она исчезла, огонь рассеялся в ночном воздухе, оставив только оранжевое послесвечение в глазах Шаллан.

Остальные трое бросились бежать, громко ругаясь и спотыкаясь на ходу. Один упал. Джаснах повернулась к нему и вскользь провела по его плечу пальцами, пока он пытался встать на колени. И бандит, вместе с одеждой, превратился в кристалл, кусок чистого безупречного кварца в форме человека. Кристалл она оставила стоять на коленях с руками, поднятыми вверх. Навсегда. Бриллиант в Преобразователе Джаснах потух, но в остальных камнях еще было полно Штормсвета, и вокруг преобразованного трупа заискрилась радуга.

Двое разбежались в разные стороны. Джаснах глубоко вздохнула, закрыла глаза и подняла руку над головой. Шаллан прижала свободную руку к груди, пораженная и смущенная. Напуганная.

Штормсвет вырвался из руки Джаснах как две одинаковые симметричные молнии. Они ударили в спины бандитов, и те исчезли, стали дымом. Их пустые одежды упали на землю. Все, что осталось от беглецов, — два серых облачка грязного дыма. С резким хлопком дымчатый кварц Преобразователя треснул и потух, горели только рубин и бриллиант.

Джаснах открыла глаза, выглядя сверхъестественно спокойной. Она вновь надела перчатку — безопасной рукой прижала ее к животу и скользнула внутрь пальцами свободной. Потом, не говоря ни слова, пошла назад тем же путем, каким пришла.

Шаллан оторвала себя от стены и поторопилась за ней, потрясенная и шокированная. Арденты запрещали применять Преобразователь против людей. И очень редко использовали их перед непосвященными. И как Джаснах сумела достать двух людей на расстоянии? Преобразование требует физического контакта. Так следовало из того немногого, что удалось найти Шаллан.

Слишком ошеломленная, чтобы требовать ответа, она продолжала молчать — прижав свободную руку к голове и пытаясь успокоить прерывистое дыхание, — и тогда, когда Джаснах громко потребовала паланкин. Он появился почти немедленно, и две женщины забрались в него.

Носильщики легко подняли груз из двух женщин, сидевших друг напротив друга, и понесли их к Ралинсе. Джаснах рассеянно вынула треснувший дымчатый кварц из Преобразователя и сунула его в карман. Его можно продать ювелиру, который вырежет камни поменьше из уцелевших частей.

— Это было ужасно, — наконец выдохнула Шаллан, все еще держа руку у груди. — Одно из самых ужасных событий в моей жизни. Вы убили четырех человек.

— Четырех злодеев, которые собирались избить, ограбить, убить и, возможно, изнасиловать нас.

— Вы спровоцировали их!

— Неужели я заставляла их совершить преступление?

— Вы показали им камни.

— Неужели женщина не может пройти по улице города с камнями на руке?

— Ночью? — спросила Шаллан. — Через квартал преступников? Сверкая драгоценностями? Вы буквально умоляли их напасть на вас!

— И что же здесь неправильного? — сказала Джаснах, наклоняясь вперед. — Неужели надо мириться с тем, что эти бандиты собирались сделать?

— Конечно нет. Но все равно вы поступили неправильно!

— Но теперь эти бандиты исчезли с лица Рошара. Горожане почувствуют себя намного безопаснее. Решена проблема, которая так беспокоила Таравангиана, и эти убийцы больше не смогут нападать на людей, идущих в театр. Сколько жизней я спасла?

— Я знаю, сколько жизней вы отняли, — сказала Шаллан. — Благодаря силе того, что должно быть священным!

— Философия в действии. Важный урок для тебя.

— Вы совершили это для того, чтобы доказать свою точку зрения, — тихо сказала Шаллан. — Для того, чтобы показать мне вашу силу. Клянусь Бездной, Джаснах, как вы могли пойти на такое?

Джаснах не ответила. Шаллан глядела на принцессу, стараясь найти хоть какие-то эмоции в бесстрастных глазах.

Отец Штормов. Я же ничего не знаю об этой женщине. Кто она на самом деле?

Джаснах откинулась назад, глядя на город.

— Я сделала это не для того, чтобы доказать что-то кому-то, дитя. Я здесь уже довольно давно и пользуюсь гостеприимством Его Величества. Он не понимает, как много неприятностей приобрел, обретя союзника вроде меня. Кроме того, люди вроде этих…

Было что-то в ее голосе, стальные ноты, которых Шаллан никогда не слышала раньше.

Что с тобой сделали? с ужасом спросила себя Шаллан. И кто?

— Кроме того, — продолжала Джаснах, — сегодня я действовала так не потому, что ты должна была что-то увидеть. Я выбрала свой путь давно. Однако представилась возможность и для обучения, и для вопросов. Итак, кто я? Чудовище или герой? Убила ли я четырех мужчин, или остановила четырех убийц, наводивших ужас на жителей города? Заслужила ли женщина право делать зло, если оказалась в таком положении, когда зло может настигнуть ее? Имела ли я право защищать себя? Или я должна была смотреть, как нас убивают?

— Не знаю, — прошептала Шаллан.

— Ты проведешь следующую неделю, думая об этом и исследуя это. Если ты хочешь быть ученым — настоящим ученым, изменяющим мир, — ты должна научиться находить ответы на подобные вопросы. Будут случаи, когда тебе придется принимать трудные решения, которые возмутят твой желудок, Шаллан Давар. Я хочу, чтобы ты была готова к таким решениям.

Джаснах замолчала, глядя в сторону, пока носильщики несли паланкин к Конклаву. Слишком взволнованная, чтобы сказать что-то еще, Шаллан молча вытерпела остаток поездки. Потом, вслед за Джаснах, она пошла тихими коридорами в их комнаты, проходя мимо ученых, занятых какими-то полуночными исследованиями.

В их апартаментах Шаллан помогла Джаснах раздеться, хотя ей не хотелось даже прикасаться к этой женщине. Она не должна чувствовать себя так. Мужчины, которых убила Джаснах, были кошмарными созданиями, и не было никаких сомнений, что они убили бы их обеих. Значит, ее скорее смущало не само убийство, а хладнокровие, с которым оно было совершено.

Пока принцесса снимала с себя драгоценности и клала их на туалетный столик, Шаллан, чувствуя себя оцепенелой, сходила за ночной рубашкой Джаснах.

— Вы должны были дать троим из них убежать, — сказала Шаллан, возвращаясь к Джаснах, которая сидела и расчесывала свои волосы. — Вы должны были убить только одного из них.

— Нет, — ответила Джаснах.

— Они были так напуганы, что вряд ли рискнули сделать что-либо подобное впредь.

— Ты не можешь знать этого наверняка. Я на самом деле хотела, чтобы эти мужчины исчезли. Беспечная официантка, выбравшая неправильную дорогу домой, не сможет защитить себя. А я могу. И буду.

— У вас нет права на такие поступки. И ни у кого в этом городе.

— Верно, — сказала Джаснах. — Еще один вопрос, о котором стоит подумать, я полагаю. — Она подняла щетку к волосам и отвернулась. И еще закрыла глаза, как если бы отгородилась от Шаллан.

Преобразователь стоял на туалетном столике рядом с серьгами. Шаллан, державшая мягкую шелковую рубашку, стиснула зубы. Джаснах сидела в белом исподнем, расчесывая волосы.

Будут случаи, когда тебе придется принимать трудные решения, которые возмутят твой желудок, Шаллан Давар…

Я уже стояла перед ними.

Я стою перед одним сейчас.

Как Джаснах осмелилась поступить так? Как осмелилась привлечь к этому Шаллан? Как осмелилась использовать такую святую и прекрасную вещь для уничтожения?

Джаснах не имеет права владеть Преобразователем.

Одним быстрым движением Шаллан, прикрыв безопасную руку рубашкой, запустила ее в потайной мешочек и вытащила неповрежденный дымчатый кварц из Преобразователя отца. Затем подошла к столику и, отгородив его рубашкой от возможного взгляда Джаснах, поменяла Преобразователи. Потом мгновенно сунула работающий Преобразователь в рукав безопасной руки и отступила обратно, когда Джаснах открыла глаза и посмотрела на рубашку, невинно лежавшую рядом с испорченным Преобразователем.

Шаллан затаила дыхание.

Джаснах снова закрыла глаза и протянула щетку Шаллан.

— Пятьдесят раз, пожалуйста, Шаллан. Сегодня я очень устала.

Шаллан, двигаясь механически, стала расчесывать волосы своей наставницы, одновременно сжимая украденный Преобразователь безопасной рукой и каждую секунду боясь, что Джаснах обнаружит подмену.

Но она не обнаружила. Даже когда надела рубашку. Даже когда положила сломанный Преобразователь в ящик с драгоценностями и закрыла его на ключ. Даже когда повесила ключ себе на шею и пошла спать.

Шаллан вышла из комнаты остолбенелая, в полном смущении. Усталая, больная, сбитая с толку.

Но не раскрытая.

Глава тридцать седьмая Стороны

Пять с половиной лет назад


— Каладин, погляди на этот камень, — сказал Тьен. — Он меняет цвет, когда ты смотришь на него с разных сторон.

Кал, отвернувшись от окна, посмотрел на брата. Тьену исполнилось тринадцать, и он из восторженного мальчика превратился в восторженного юношу. Он вырос, но все равно был слишком мал для своего возраста, а его копна черно-коричневых волос сопротивлялась любым попыткам привести себя в порядок. Он сидел на корточках около лакированного обеденного стола из глиндерева, так, чтобы его глаза были на одном уровне с блестящей поверхностью, и глядел на маленький нескладный камень.

Кал сидел на стуле, коротким ножом счищая кожуру с корневиков. Грязные коричневые корни становились липкими, когда он разрезал их, все его пальцы покрывал толстый слой крэма. Закончив с очередным корнем, он передал его матери, которая вымыла его и накрошила в кастрюлю.

— Мама, взгляни, — сказал Тьен. Свет послеполуденного солнца, сочившийся сквозь окно, находившееся на подветренной стороне дома, омывал стол. — С этой стороны камень сверкает красным, а с других сторон он зеленый.

— Возможно, магия, — сказала Хесина. Кусок за куском плюхался в воду, плеща своей, слегка отличной от других, нотой.

— Может быть, — сказал Тьен. — Или спрен. В камнях живут спрены?

— Спрены живут везде, — ответила Хесина.

— Они не могут жить везде, — сказал Кал, бросая кожуру в ведерко у его ног. Он посмотрел в окно, ведущее из города к дому лорд-мэра.

— Могут, — ответила Хесина. — Спрены появляются, когда что-то изменяется — человек пугается или начинается дождь. Они — спутники перемен и есть везде.

— И в этом корневике? — скептически спросил Кал, поднимая длинный корень.

— И в нем.

— А если ты нарезаешь его?

— В каждом кусочке есть спрен. Только поменьше.

Кал задумался, глядя на длинный клубень. Они росли в трещинах камней, в которых собиралась вода. У них был слабый вкус минералов, но их было легко выращивать. А сейчас семья нуждалась в дешевой пище.

— Так что мы едим спрены, — ровно сказал Кал.

— Нет, мы едим корни.

— Когда нет ничего другого, — с гримасой сказал Тьен.

— И спренов? — настаивал Каладин.

— Они высвобождаются. И возвращаются туда, где живут спрены, что бы это ни было.

— У меня есть спрен? — спросил Тьен, глядя себе на грудь.

— У тебя есть душа, дорогой. Ты личность. Но в разных частях твоего тела могут жить спрены. Очень маленькие.

Тьен ущипнул себя за кожу, как если бы попытался извлечь крошечного спрена.

— Говно, — внезапно сказал Кал.

— Кал, — резко сказала Хесина. — Об этом не говорят за обедом.

— Говно, — упрямо повторил Кал. — В нем есть спрен?

— Да, как мне кажется.

— Спрен говна, — сказал Тьен и хихикнул.

Мама продолжала нарезать корни.

— Почему ты спрашиваешь, дорогой, и так внезапно?

Кал пожал плечами.

— Я только… не знаю. Потому.

Он совсем недавно думал о том, как устроен мир и какое место отведено ему. Другие мальчики его возраста не заботились о своей судьбе. Они знали, что их ждет. Работа на полях.

Однако у Каладина была возможность выбора. И в последние несколько месяцев он сделал выбор. Он будет солдатом. Ему уже пятнадцать, и он пойдет в армию, когда в городе появятся вербовщики. Все, с колебаниями покончено. Он научится сражаться. И это будет конец. Или нет?

— Я хочу понять, — сказал он. — Я хочу найти смысл всего.

Мать улыбнулась, стоя в своем коричневом рабочем платье; волосы, заплетенные в косу, падают на спину, затылок скрыт под желтой косынкой.

— Что? — спросил он. — Почему ты улыбаешься?

— Ты хочешь найти смысл всего, такую малость?

— Да.

— Хорошо, в следующий раз, когда в город приедут арденты, чтобы сжечь моления и Возвысить людей к Призванию, я передам им твое желание. — Она опять улыбнулась. — А пока продолжай чистить корни.

Кал вздохнул, но подчинился. Он посмотрел в окно и от удивления едва не выронил корень. Карета Рошара. Спускается по дороге от особняка. Его затрясло. Он собирался, он думал, но вот пришло время, а он сидит и чистит корни. Будут и другие возможности, конечно…

Нет. Он встал, пытаясь сдержать беспокойство в голосе.

— Мне нужно вымыть руки. — Он поднял облепленные крэмом пальцы.

— Тебе надо еще промыть корни, как я тебе сказала, — заметила мать.

— Знаю, — сказал Кал. Неужели его вздох сожаления прозвучал фальшиво? — Я вымою остаток корней прямо сейчас.

Хесина ничего не сказала, он собрал оставшиеся корни, с бьющимся сердцем подошел к двери и вышел на улицу.

— Смотри, — в спину ему сказал Тьен, — с этой стороны зеленый. Я не думаю, что это спрен, мама. Это свет. Он заставляет камень измениться…

Дверь хлопнула за спиной Кала. Он положил клубни на землю и побежал по улицам Хартстоуна, пробегая мимо мужчин, рубивших дерево, женщин, выливающих помои, и группы стариков, сидевших на ступеньках и глядевших на солнце. Он вымыл руки в дождевой бочке и, и не останавливаясь, двинул дальше, на ходу стряхивая воду. Он обежал дом Маброу Свинопаса, обогнул водосбор — большую дыру в камне в самом центре города, в которой собиралась дождевая вода, — и побежал вдоль ветролома, крутого склона холма, защищавшего город от штормов.

Здесь росла небольшая роща узловатых, почти в рост человека тяждеревьев. Листья у них росли только с подветренной стороны, располагаясь на стволе как ступеньки лестницы. Большие, похожие на флаги листья плавно раскачивались на ветру, но когда Кал пронесся мимо, захлопали по стволам, как будто бич защелкал.

Отец Кала стоял с другой стороны, заложив руки за спину. Он ждал там, где дорога из особняка упиралась в ворота Хартстоуна. Заметив сына, Лирин вздрогнул и повернулся. Он надел свой лучший костюм: синий пиджак с пуговицами по бокам, похожий на мундир светлоглазого. Но пара белых брюк казалась поношенной. Он посмотрел на Кала сквозь очки.

— Я пойду с тобой, — выпалил Кал. — В особняк.

— Откуда ты знаешь?

— Все знают, — сказал Кал. — Люди только и болтают, что светлорд Рошон пригласил тебя к обеду. Одного из всех!

Лирин поглядел в сторону.

— Я сказал твоей матери, чтобы она задержала тебя.

— Она пыталась. — Кал скривился. — И на меня, скорее всего, обрушится шторм, когда она найдет горку корневика, брошенную у входной двери.

Лирин ничего не сказал. Карета остановилась неподалеку, колеса заскрежетали по камню.

— Там не будет ничего приятного, обычный обед, — сказал Лирин.

— Я не дурак, папа. — Когда Хесина сказала, что город больше не нуждается в ее работе… Да, это причина, по которой они стали есть корни. — Если ты собираешься встретиться с ним, то должен быть кто-то, кто поддержит тебя.

— И этот кто-то — ты?

— Я все, что у тебя есть.

Кучер прочистил горло. Он не собирался выходить из кареты и открывать дверь — такую честь он оказывал только светлорду Рошону.

Лирин смерил Кала взглядом.

— Если ты прикажешь, я уйду, — сказал Кал.

— Нет. Поедем со мной, если ты должен. — Лирин подошел к карете и открыл дверь. Это был не тот модный, украшенный золотом экипаж, в котором ездил Рошон. Второй, коричневый, более старый. Кал забрался внутрь, чувствуя возбуждение от маленькой победы и одновременно страх.

Они предстанут перед Рошоном лицом к лицу. Наконец-то.

Внутри находились потрясающие покрытые красной материей скамьи, поразительно мягкие. Он уселся на удивительно упругое сидение. Лирин сел напротив Кала и захлопнул дверь, кучер огрел лошадей кнутом. Экипаж развернулся и загрохотал по дороге. Несмотря на мягкое сидение, трясло немилосердно, и зубы Кала ужасно стучали. Даже хуже, чем ехать в фургоне, хотя, возможно, только из-за того, что они ехали слишком быстро.

— Почему ты не хотел, чтобы мы знали? — спросил Кал.

— Я не был уверен, что пойду.

— А что еще ты можешь сделать?

— Уехать, — ответил Лирин. — Взять тебя и уехать в Харбрант, убежать из этого города, этого королевства, от мелочной зависти Рошона.

Кал, пораженный, мигнул. Он никогда не думал об этом. Внезапно мир расширился, стал больше. Будущее изменилось, распахнулось, приобрело новую форму. Отец, мать, Тьен… с ним.

— Серьезно?

Лирин рассеянно кивнул.

— Даже если мы не доберемся до Харбранта, я уверен, многие города Алеткара с радостью примут нас. В большинстве из них никогда не было хирурга. Есть только люди, чьи умения не выходят за рамки народных суеверий и опыта ухода за ранеными чуллами. Мы можем даже уехать в Холинар; моих знаний вполне хватит, чтобы получить работу помощника врача.

— Тогда почему мы еще здесь?

Лирин поглядел в окно.

— Не знаю. Мы должны уехать. Это разумно. У нас есть деньги. Нас здесь не хотят. Лорд-мэр ненавидит нас, люди не доверяют нам, сам Отец Штормов, похоже, хочет вышвырнуть нас отсюда.

В голосе Лирина что-то мелькнуло.

Сожаление?

— Однажды я уже пытался уехать отсюда, — тихо сказал Лирин. — Но, похоже, есть связь между домом человека и его сердцем. Я забочусь об этих людях, Кал. Принимаю их детей, вправляю кости, лечу раны. В последние несколько лет ты видел от них только плохое, но раньше были другие времена, намного лучшие. — Он повернулся к Калу, сжав руки перед собой, карету тряхнуло. — Они мои, сынок. И я нужен им. Теперь, когда Уистиоу ушел, за них отвечаю я. И не могу оставить их Рошону.

— Даже хотя им нравится то, что он делает?

— В том числе и из-за этого. — Лирин поднял руку ко лбу. — Отец Штормов. Похоже, большей глупости я не говорил за всю жизнь.

— Нет. Я тебя понимаю. — Кал пожал плечами. — Они все равно обращаются к тебе, когда им плохо. Они жалуются, что резать людей неестественно, но все равно приходят. Раньше я спрашивал себя почему.

— И нашел ответ?

— Можно сказать, да. В конце концов я решил, что люди предпочитают прожить подольше. Ругая тебя, они приходят к тебе. А ты, ты любишь лечить их. И раньше они давали тебе сферы. Человек может говорить все что угодно, но его сердце с тем, кому он дает сферы. — Кал нахмурился. — Я думаю, что они ценили тебя.

Лирин улыбнулся.

— Мудрые слова. Я и забыл, что ты почти взрослый, Кал. Когда ты успел вырасти?

В ту ночь, когда нас едва не ограбили, мысленно ответил Кал. В ту ночь, когда ты осветил людей снаружи и показал, что можно быть храбрым, не умея держать копье в руках.

— Однако в одном ты ошибаешься, — сказал Лирин. — Ты сказал, что они ценили меня. Но они все еще ценят. Да, они ворчат — они всегда ворчали. Но и оставляют нам еду.

Кал вздрогнул.

— Неужели?

— Как ты думаешь, что мы ели последние четыре месяца?

— Но…

— Они боятся Рошона, поэтому не говорят об этом вслух. Они оставляют продукты твоей матери, когда она идет работать в город, или кладут в пустую дождевую бочку.

— Они пытались ограбить нас.

— И некоторые из этих грабителей теперь оставляют нам продукты.

Кал еще размышлял, когда карета подкатилась к особняку. Он очень давно не был в этом длинном двухэтажном здании со стандартной крышей, слегка скошенной к штормовой стороне и намного больше обычных. Знакомые стены из толстого белого камня, величественные квадратные колонны с подветренной стороны.

Увидит ли он Ларал? Его самого смущало, что в последнее время он очень редко вспоминал о ней.

Сад поместья был огорожен низкой каменной стеной, заросшей экзотическими растениями. Верх стены усеяли камнепочки, их лозы спадали наружу. Внутри росли пучки лукообразного сланцекорника, самых разных цветов — оранжевые, красные, желтые и голубые. Некоторые участки сада выглядели как вороха одежд с веерами складок, другие, казалось, заросли рогами. Большинство сланцекорников имело похожие на нитки усики, которые вились на ветру. Светлорд Рошон уделял саду намного больше внимания, чем Уистиоу.

Они прошли мимо свежепобеленных колонн и вошли в толстые деревянные штормдвери. Вестибюль с низким потолком был богато украшен керамикой; циркониевые сферы освещали его бледно-голубым светом.

Их приветствовал высокий слуга в длинном черном сюртуке и блестящем фиолетовом галстуке — Натир, ставший управляющим после смерти Милива. Он приехал сюда из Далинака, большого города на северном побережье.

Натир привел их в столовую, где за длинным столом из темного дерева сидел Рошон. Он набрал вес, хотя и не настолько, чтобы его можно было назвать жирным. Все та же борода, цвета соли с перцем, седоватые волосы свисают до воротника. На нем были желтые штаны и тесный красный жилет, из-под которого выглядывала белая рубашка.

Светлорд уже приступил к трапезе; ароматные запахи заставили желудок Кала забурчать. Когда он в последний раз ел свинину? На столе стояло пять разных соусов, в бокале Рошона искрилось прозрачное оранжевое вино. Он ел один, без сына и Ларал.

Слуга указал на стол, стоявший в комнате, смежной с обеденным залом. Отец посмотрел на него, потом подошел к столу Рошона и сел за него. Рошон перестал есть, шампур замер на полдороге к губам, острый коричневый соус капал на стол перед светлордом.

— У меня второй нан, — сказал Лирин, — и личное приглашение от вас. Безусловно, вы достаточно разбираетесь в рангах и дадите мне место за вашим столом.

Рошон стиснул зубы, но возражать не стал. Глубоко вздохнув, Кал уселся рядом с отцом. Прежде чем уехать воевать на Разрушенные Равнины, он должен узнать, кто его отец — трус или мужественный человек?

Дома, при свете сфер, Лирин всегда казался слабым. Он работал в операционной, не обращая внимания на то, что говорили о нем в городе. Он сказал сыну, что тот не должен тренироваться с копьем, и запретил ему даже думать о войне. Были ли это действия труса? Но пять месяцев назад Кал увидел в нем мужество, о котором и не подозревал.

В спокойном голубом свете дворца Рошона Лирин возразил человеку, намного превосходящему его рангом, богатством и властью. И не отступил. Сердце Кала встревоженно билось. Он положил руки на колени, пытаясь не выдать другим, насколько он взволнован.

Рошон махнул рукой слугам, и мгновенно появились новые приборы, для них. Конец зала тонул во мраке. Стол Рошона напоминал освещенный остров посреди огромной пустой темноты.

Рядом с ними стояли чаши с водой, в которые полагалось окунать пальцы, и стопки белоснежных салфеток. И еда светлоглазых. Кал редко ел такую изысканную пищу; он попытался не показать себя невежей, взял шампур и, подражая Рошону, ножом отрезал самый нижний кусок мяса, поднял его и стал есть. Мясо, как и следовало ожидать, оказалось сочным и нежным, хотя немного острее, чем он привык.

Лирин не ел вообще. Он поставил локти на стол и глядел, как ужинает светлорд.

— Я хотел бы дать тебе возможность спокойно поесть, — наконец сказал Рошон, — прежде чем мы поговорим о серьезных делах. Но ты, похоже, не намерен воспользоваться моей щедростью.

— Да, не намерен.

— Очень хорошо, — сказал Рошон, взял кусок хлебца из корзины и, обернув его вокруг шампура, стащил несколько кусков овощей одновременно и съел их с хлебом. — Тогда скажи мне, сколько еще времени ты собираешься не повиноваться мне? Твоя семья на грани голода.

— Мы в полном порядке, — вмешался Кал.

Лирин посмотрел на него, но не стал ругать.

— Мой сын прав. Мы можем прожить. А если не сможем, то уедем. Я не склонюсь перед вашей волей, Рошон.

— Если ты уедешь, — сказал Рошон, подняв палец, — я напишу лорду-мэру твоего нового города и скажу ему, что сферы украдены у меня.

— Я выиграю любое расследование. Кроме того, как хирург, я защищен от большинства ваших требований. — Это была правда. Темноглазые и их подмастерья, работавшие по своей профессии в городах, наделялись специальной защитой, даже от светлоглазых. Впрочем, юридические аспекты гражданства в странах Ворин были достаточно сложными, и Каладин не до конца понимал их.

— Да, ты можешь выиграть расследование, — сказал Рошон. — Ты был настолько дотошен, что приготовил совершенно точные правильные документы. И ты был там только один, когда Уистиоу поставил на них печать. Странно, что ни одна из его клерков не была при этом.

— Клерки прочитали ему документы.

— И потом вышли из комнаты.

— Так приказал светлорд Уистиоу. Я уверен, что они подтвердят это.

Рошон пожал плечами.

— Мне не надо доказывать, что ты украл сферы, хирург. Я просто буду продолжать делать то, что делаю. Я знаю, что твоя семья питается отбросами. Как долго они будут страдать из-за твоей гордости?

— Их не запугаешь. Как и меня.

— Я не спрашиваю, боятся ли они. Я спрашиваю, голодают ли они.

— Ни в коем случае, — сказал Лирин сухим голосом. — Даже если нам не хватает еды, мы наслаждаемся вниманием, которое вы расточаете нам, светлорд. Мы чувствуем на себе ваши ищущие взгляды и слышим ваш шепоток горожанам. Судя по тому, как вы следите за нами, вы опасаетесь нас.

Рошон молчал, держа в руке шампур, яркие зеленые глаза сузились, губы поджались. В темноте эти глаза почти светились. Калу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не съежиться под весом этого неодобрительного взгляда. С таким видом светлоглазые вроде Рошона отдают приказы.

Он не настоящий светлоглазый. Он отверженный. Я еще увижу настоящих. Людей чести.

Лирин даже не моргнул.

— Уже который месяц мы испытываем давление с вашей стороны. Арестовать меня вы не можете — я выиграю расследование. Вы попытались натравить на меня народ, но это мой город, меня здесь все знают и глубоко внутри осознают, что я им нужен.

Рошон наклонился вперед.

— Я ненавижу твой маленький город.

Лирин нахмурился при таком странном ответе.

— Меня приводит в ярость то, что на меня смотрят как на ссыльного, — продолжал Рошон. — Я сатанею от того, что вынужден жить в глуши. Но больше всего я ненавижу темноглазых, которые забыли свое место.

— Я тоже не испытываю к вам теплых чувств.

Рошон хмыкнул, потом посмотрел на мясо так, как если бы потерял к нему интерес.

— Очень хорошо. Давай пойдем на… компромисс. Я возьму девять десятых сфер. Ты сможешь сохранить остальные.

Кал возмущенно вскочил.

— Мой отец никогда…

— Кал, — прервал его Лирин. — Я могу говорить за себя.

— Но ты, конечно, не заключишь такую позорную сделку.

Лирин какое-то время молчал.

— Иди на кухню, — наконец сказал он. — Попроси у поваров еды, больше подходящей тебе.

— Отец, но…

— Иди, сын, — твердо повторил Лирин.

Неужели правда? После всего, неужели отец просто сдался?

Кал побагровел и вылетел из зала. Он знал дорогу на кухню. В детстве он часто обедал там с Ларал.

Он убежал не потому, что его выставили; он не хотел, чтобы отец и Рошон видели его чувства: досаду от того, что он встал и наорал на Рошона, хотя отец собирался заключить сделку; унижение от того, что отец мог даже подумать о сделке; расстройство от того, что его прогнали. Кал обнаружил, что плачет, и постарался взять себя в руки. Он прошел мимо пары солдат Рошона; желтый свет висевших на стенах тусклых масляных ламп подчеркивал грубые черты их лиц.

Проскочив мимо них, Кал повернул за угол и только здесь остановился около кадки с растением, сражаясь со своими эмоциями. В кадке стояла комнатная винопочка, до полного раскрытия которой оставалось еще одно поколение; несколько конусообразных цветков тянулись вверх из ее последней раковины. На стене над ней горела лампа, слабым задыхающимся светом. В задних помещениях особняка, рядом с комнатами слуг, сферы для освещения не использовали.

Кал прислонился к стене, дыша тяжело и неровно. Он чувствовал себя как Кабин — один из десяти дураков, — который вел себя как ребенок, хотя был взрослым. Но что он должен думать о поступках Лирина?

Он вытер глаза, прошел через несколько распахнутых дверей и очутился на кухне. Рошон все еще пользовался услугами главного повара Уистиоу, Барма, высокого худого человека с черными волосами, которые он заплетал в косы. Барм ходил по кухне, отдавая распоряжения младшим поварам; пара паршменов вносила через задние двери особняка корзины с провизией. Барм не расставался с длинным металлическим черпаком, которым стучал по висевшим на стенах сковородкам или кастрюлям, отдавая приказы.

Бросив на Кала небрежный взгляд своих темно-коричневых глаз, он приказал одному из слуг принести хлебец и таллиевый рис. Детская еда. Кал еще больше смутился, сообразив, что Барм мгновенно понял, почему его послали на кухню.

Кал подошел к специально выделенному для еды уголку и стал там ждать. Это был свежепобеленный альков, в котором стоял покрытый графитом стол. Он уселся, положил локти на камень, а голову на руки.

Почему он так разозлился от одной мысли, что отец может отдать большинство сфер в обмен на безопасность? Верно, если это произойдет, его не пошлют в Харбрант. Но он уже и так решил стать солдатом. Так что это не имеет значения. Или имеет?

Я завербуюсь в армию, подумал Кал. Я убегу, я…

Внезапно мечта — план — показалась невероятно детской. Она принадлежала мальчику, которого заслуженно послали на кухню есть рис, пока взрослые говорили о важных делах. В первый раз ему стало обидно, что он не сможет учиться на хирурга.

Дверь кухни резко распахнулась. Вошел сын Рошона, Риллир, разговаривая с кем-то.

— …не знаю, почему отец требует, чтобы здесь было так мрачно. Масляные лампы в коридорах? Что может быть более провинциальным? Ему бы полегчало, если бы я смог вытащить его поохотиться. Тогда мы смогли бы хоть как-то развлечься в этом захолустье.

Риллир заметил сидящего Кала, но прошел мимо, как будто тот был стулом или полкой для вина: заметил, но в остальном игнорировал.

Кал обнаружил, что смотрит на спутницу Риллира. Ларал. Дочь Уистиоу.

Так много изменилось. Он давно не видел ее, но вот внезапно возникли старые чувства. Стыд, возбуждение. Она знает, что родители собирались поженить их? Один взгляд на нее, и он опять почти полностью смутился. Но нет. Его отец может глядеть Рошону прямо в глаза. Значит, и сам Кал может взглянуть в глаза Ларал.

Кал встал и кивнул ей. Она посмотрела на него, слегка покраснела и пошла дальше, волоча за собой старую няню — компаньонку.

Что случилось с той Ларал, которую он знал, — девочкой с распущенными черно-желтыми волосами, которая любила лазать по камням и носиться по полям? Она надела желтое шелковое платье — модную одежду светлоглазых женщин, — аккуратно зачесала волосы и еще покрасила их, чтобы спрятать светлые пряди. Левая рука скромно скрывалась в рукаве. Она стала выглядеть как светлоглазые.

Богатство Уистиоу — то, что от него осталось, — перешло к ней. И когда Садеас вручил Рошону власть над Хартстоуном — а также подарил особняк и сад, — кронпринц предоставил ей приданое, в качестве компенсации.

— Ты, — сказал Риллир, кивая на Кала и говоря с быстрым городским акцентом. — Будь хорошим мальчиком и принеси нам ужин. Мы будем есть в уголке.

— Я не кухонный слуга.

— Ну и что?

Кал покраснел.

— Если ты ожидаешь, будто я тебе что-то дам за то, что ты принесешь еду…

— Нет… я хотел сказать… — Кал посмотрел на Ларал. — Скажи ему, Ларал.

Она отвернулась.

— Делай, как тебе приказано, мальчик, — сказала она. — Мы голодны.

Кал уставился на нее и почувствовал, как краска полностью залила щеки.

— Я… я не собираюсь ничего тебе приносить! — сумел выговорить он. — И не имеет значения, сколько сфер ты собираешься мне предложить. Я не мальчик на побегушках. Я хирург.

— А, ты сын его.

— Да, — ответил Кал, поражаясь, как гордо прозвучало простое слово. — И я не дам тебе запугать меня, Риллир Рошон. Как твоему отцу не удалось запугать моего.

Не считая того, что они как раз сейчас заключают сделку…

— Отец не говорил, насколько ты смешной, — сказал Риллир, прислоняясь к стене. Он казался лет на десять старше Кала, а не на два года. — Значит, тебе стыдно носить людям еду? Хирург разве чем-то лучше кухонного слуги?

— Э, нет. Но это не мое Призвание.

— И какое у тебя Призвание?

— Делать больных людей здоровыми.

— Но я заболею, если не поем! Разве ты не исполнишь свой долг, принеся мне еду?

Кал задумался.

— Это… это совсем не то.

— А мне кажется, очень похоже.

— Тогда почему бы тебе не принести еду самому?

— Это не мое Призвание.

— И какое у тебя Призвание? — вернул Кал, вспомнив слова Риллира.

— Я — наследник правителя города, — сказал Риллир. — Мой долг — руководить, следить, чтобы работа была сделана и люди не ленились. И я даю важные задачи темноглазым бездельникам, чтобы они приносили пользу.

Кал колебался, понемногу закипая.

— Видишь, как медленно проворачиваются его мозги, — сказал Риллир Ларал. — Как гаснущий костер, сжегший все свое топливо и могущий только дымиться. И, смотри, костер заставил его лицо покраснеть.

— Риллир, пожалуйста, — сказала Ларал, кладя свою руку на его.

Риллир посмотрел на нее и округлил глаза.

— Иногда ты такая же провинциальная, как и мой отец, дорогая.

Он выпрямился и с выражением покорности на лице провел ее мимо алькова в саму кухню.

Кал с такой силой плюхнулся на скамью, что едва не ушиб ноги. Мальчик-слуга принес ему еду и поставил на стол, но это только напомнило Калу, что все его считают ребенком. Он не стал есть, только глядел, пока, наконец, на кухню не пришел отец. Риллир и Ларал давно ушли.

Лирин подошел к алькову и поглядел на Кала.

— Ты ничего не ел.

Кал покачал головой.

— Ты мог бы поесть. Это бесплатно. Пошли.

Они молча вышли из особняка в темноту. Карета ждала их, и вскоре Кал опять сидел напротив отца. Кучер вскарабкался на козлы, заставив экипаж вздрогнуть, взмахнул кнутом, и лошади побежали вперед.

— Я хочу стать хирургом, — внезапно сказал Кал.

Скрытое темнотой лицо отца осталось непроницаемым. Однако, когда он заговорил, голос прозвучал слегка растерянно.

— Я это знаю, сынок.

— Нет. Я хочу стать хирургом. Я не хочу убегать и становиться солдатом.

Молчание в темноте.

— Ты обдумывал такое? — наконец спросил Лирин.

— Да, — признался Кал. — Ребячество. Но сегодня я решил, что хочу учиться на хирурга.

— Почему? Что заставило тебя измениться?

— Мне нужно было узнать, как думают они, — сказал Кал, кивая на особняк. — Они умеют красиво говорить, и я должен научиться отвечать им тем же. Не как… — Он заколебался.

— Не как я? — со вздохом спросил Лирин.

Кал закусил губу, но должен был спросить.

— Сколько сфер ты согласился отдать ему? Мне хватит оставшихся для поездки в Харбрант?

— Ни одной.

— Но…

— Рошон и я какое-то время спорили о количестве. Я сделал вид, что разгорячился, и ушел.

— Сделал вид? — спросил пораженный Кал.

Отец наклонился вперед и перешел на шепот, чтобы не услышал кучер. Впрочем, колеса с таким шумом катились по дороге, что опасности и так не было.

— Он должен подумать, что я собираюсь сдаться. Сегодня я сделал вид, что пришел в отчаяние. Сильный отпор вначале, разочарование потом, и он решил, что достал меня. В конце — позорное отступление. Он пригласит меня через несколько месяцев, дав мне «перегореть».

— Но ты не подчинишься ему, верно? — прошептал Кал.

— Да. Дать ему несколько сфер — только разжечь его жадность; он все равно потребует все остальные. Эти земли приносят намного меньше дохода, чем раньше, и Рошон почти сломлен, проиграв в политических сражениях. Я все еще не знаю, какой из высших лордов послал его сюда мучить нас, но я бы очень хотел встретиться с ним в темной комнате…

Кала буквально потрясла жестокость в голосе Лирина. Он никогда не слышал, чтобы отец всерьез угрожал кому-то.

— Но почему ты пошел на это? — прошептал Кал. — Ты сказал, что мы можем сопротивляться ему. И мама так думает. Может быть, мы не так сытно едим, но и не голодаем.

Отец не ответил, хотя и выглядел озабоченным.

— Ты хотел заставить его подумать, что мы сдаемся, — сказал Кал. — Или готовы сдаться. Чтобы он перестал искать способ уничтожить нас? Чтобы он сосредоточился на сделке и не на…

Кал застыл. Он увидел что-то незнакомое в глазах отца. Что-то вроде вины. Внезапно все обрело смысл. Холодный ужасный смысл.

— Отец Штормов, — прошептал Кал. — Ты действительно украл эти сферы.

Отец молчал, старая темная карета грохотала по ухабистой дороге.

— Вот почему ты был таким возбужденным, когда умер Уистиоу, — прошептал Кал. — Пил, переживал… Ты вор! Мы — семья воров.

Карета повернула, фиолетовый свет Саласа осветил лицо Лирина. С этого угла он не выглядел и наполовину таким грозным — наоборот, скорее слабым. Руки сжаты перед собой, в глазах отражается свет луны.

— В последние дни перед смертью Уистиоу был не в себе, — прошептал он. — Я знал, что его смерть разрушит все надежды на брачный союз. Ларал еще не достигла совершеннолетия, и новый лорд-мэр города не позволит темноглазому завладеть ее наследством через брак.

— И ты ограбил его? — Кал почувствовал, что съеживается.

— Он нам обещал. Я должен был что-то сделать, позаботиться, чтобы он выполнил свое обещание. Я не доверял щедрости нового лорд-мэра. Мудро, как ты можешь видеть.

Все это время Кал считал, что Рошон преследует их из-за злобы и зависти. Но, как оказалось, он был прав.

— Не могу в это поверить.

— Тебе это так важно? — прошептал Лирин. Его лицо казалось призрачным в полумраке. — Что изменилось?

Все.

— И ничего. Рошон все еще хочет эти сферы, и мы все еще заслуживаем их. Уистиоу, будь он в своем уме, безусловно бы отдал их нам. Я уверен.

— Но он этого не сделал.

— Да.

Все то же самое и все другое.

Один шаг, и мир перевернулся с ног на голову. Негодяй стал героем, герой стал негодяем.

— Я… — сказал Кал, — я не могу решить, сделал ли ты что-то очень храброе или очень плохое.

Лирин вздохнул.

— Я знаю, что ты чувствуешь. — Он откинулся назад. — Пожалуйста, не рассказывай Тьену о том, что мы сделали. Станешь старше, поймешь.

Что мы сделали! Мама помогала ему!

— Может быть, — сказал Кал, мотнув головой. — Но одно не изменилось. Я хочу поехать в Харбрант.

— Даже на украденные сферы?

— Я найду способ заплатить за них. Но не Рошону. Ларал.

— Скоро она тоже будет принадлежать Рошону, — сказал Лирин. — Мы ожидаем помолвку между ней и Риллиром до конца этого года. Рошон не даст ей ускользнуть, особенно сейчас, когда он потерял все свое влияние в Холинаре. Она — одна из немногих возможностей для его сына заручиться поддержкой хорошего дома.

Кал почувствовал, как его желудок скрутило узлом при упоминании Ларал.

— Я должен учиться. Возможно, я смогу…

Смогу что? подумал он. Вернуться и убедить ее оставить Риллира ради меня? Смешно.

Он внезапно посмотрел на отца, который, наклонив голову, выглядел очень печальным. Он был герой. И негодяй. Но герой для своей семьи.

— Я не скажу Тьену, — прошептал Кал. — Я хочу использовать сферы, поехать учиться в Харбрант.

Отец поднял голову.

— Я хочу научиться смотреть в лицо светлоглазым, как ты, — сказал Кал. — Любой из них может выставить меня дураком. Я хочу научиться говорить как они и думать как они.

— Я хочу, чтобы ты научился помогать людям, сынок. А не мстить светлоглазым.

— Я думаю, что я смогу и то, и другое. Если научусь быть достаточно умным.

Лирин фыркнул.

— Ты и так достаточно умный. В тебе достаточно много от твоей матери, и ты сможешь разговаривать со светлоглазыми. Университет покажет тебе, насколько я прав, Кал.

— Я хочу, чтобы меня называли полным именем, — сказал он, удивив самого себя. — Каладин.

Имя мужчины. Ему оно всегда не нравилось, потому что звучало как имя какого-нибудь светлоглазого. Но сейчас, похоже, вполне подходило.

Он не темноглазый фермер, но и не светлоглазый лорд. Нечто среднее. Кал вел себя как ребенок, желая поступить в армию только потому, что все мальчишки мечтают об этом. Каладин будет мужчиной, который познает хирургию и пути светлоглазых. И однажды он вернется в город и докажет Рошону, Риллиру и Ларал, что они ошиблись, прогнав его.

— Договорились, — сказал Лирин. — Каладин.

Глава тридцать восьмая Обдумыватель

Рожденные из тьмы, они все еще несут на себе ее тавро, отмечающее их тела, как огонь клеймит их души.

Я считаю Гашашсон-Наваммис заслуживающим доверия источником, хотя не уверена в переводе. Может быть, ты найдешь оригинальную цитату в четырнадцатой книге «Селд» и переведешь ее заново, для меня?

Каладин плавал.

Постоянный жар, сопровождаемый холодным потом и галлюцинациями. Вероятно, это вызвано воспалившимися ранами. Обработай антисептиком, чтобы предохраниться от спренов горячки. Постоянно пои пациента водой.

Он опять вернулся в Хартстоун, к семье. Только взрослым. Солдат, вот кем он стал. И он больше не подходил им. Отец постоянно спрашивал: «Как это случилось? Ты говорил, что хочешь стать хирургом. Хирургом…»

Сломанные ребра, рана в боку — результат избиения. Перевязать грудь и не давать больному заниматься требующей усилий деятельностью.

Как-то раз он открыл глаза и обнаружил себя в темной холодной комнате — каменные стены, высокий потолок. Другие люди лежали в ряд, накрытые одеялами. Трупы. Магазин, где они выставлены для продажи. Кто покупает трупы?

Кронпринц Садеас. Он покупает трупы. Они все еще ходят, после того как он купил их, но они уже трупы. Хотя и глупые, отказывающиеся это понять и утверждающие, что они живы.

Рваные раны на лице, руках и груди. Несколько лоскутов кожи снято. Вызвано длительным нахождением под ветрами сверхшторма. Положи мазь из деносакса, чтобы ускорить рост новой кожи. Перевяжи раны.

Время летело. Много времени. Он должен быть мертвым. Почему он не умер? Он хотел откинуться на кровати и дать этому случиться.

Но нет. Нет. Он потерял Тьена. Он потерял Гошела. Он потерял родителей. Он потерял Даллета. Дорогого Даллета.

Он не потерял Четвертый Мост. И не потеряет.

Гипотермия, вызванная исключительным холодом. Согрей пациента и заставь его сидеть. Не давай ему спать. Если он проживет несколько часов, скорее всего избежит плохих последствий.

Если он проживет несколько часов…

Мостовики не обязаны выживать…

Почему Ламарил сказал это? Почему армия использует людей, которые обязаны умереть?

Он смотрит слишком узко и слишком близко. Он должен понять цели армии. Он увидел ход битвы и испугался. Что он наделал?

Он должен вернуться и все исправить. Но нет. Он ранен, не так ли? Он истекает кровью, лежа на земле. Он один из погибших копьеносцев. Он один из мостовиков Второго Моста, преданный идиотами из Четвертого, которые защитились от лучников.

Как они осмелились? Как они осмелились?

Как они осмелились выжить, убив меня?

Деформированные сухожилия, разорванные мышцы, треснувшие кости и сильные боли, вызванные исключительными условиями. Любыми способами заставить оставаться в покое. Проверь большие постоянные синяки и бледные участки кожи на предмет внутренних кровотечений. Они могут угрожать жизни. Приготовь к операции.

Он видел спренов смерти. Размером с кулак, черные и многоногие, с красными горящими глазами, они оставляли за собой следы пылающего света. Они собрались вокруг него и носились взад и вперед. Он слышал их скрипучий шепот, как будто рвалась бумага. Они пугали его, но он не мог убежать. Он не мог даже пошевелиться.

Только умирающие видят спренов смерти. Ты видишь их, потом умираешь. Только очень-очень счастливые люди переживают встречу с ними. Спрены смерти знают, когда конец близок.

Пальцы рук и ног покрыты волдырями, вызванными обморожением. Обработай все волдыри антисептиком, потом вскрой. Дай телу пациента возможность излечить себя. Постоянные повреждения маловероятны.

Перед спренами смерти стояла крошечная фигурка, сделанная из света. Не полупрозрачная, какой она всегда представала раньше, нет, чистый белый свет. Мягкое женское лицо стало благородным и суровым, как у воина из забытых времен. Никакого ребячества. Она стояла на страже у его груди, держа в руке сделанный из света меч.

И она светилась — чистое мягкое сияние. Сияние самой жизни. Как только один из спренов смерти подходил слишком близко, она бросалась на него, размахивая светящимся мечом.

Свет отпугивал их.

Но их было слишком много. И каждый раз, когда он приходил в себя, он видел все больше и больше спренов смерти.

Бредовые видения, вызванные травмой головы. Продолжай наблюдать за пациентом. Не разрешай принимать алкоголь внутрь. Поддерживай покой. Для уменьшения опухоли в голове давай кору фатома. В исключительных случаях используй огнемох, но ни в коем случае не дай пациенту к нему привыкнуть.

Если медикаменты не помогают, сделай трепанацию черепа для уменьшения внутричерепного давления.

Обычно необратимо.

* * *

Тефт зашел в барак в полдень. Как будто вошел в темную промозглую пещеру. Он посмотрел налево, где обычно спали остальные раненые. Все были снаружи, наслаждаясь солнцем. Все пять чувствовали себя хорошо. Даже Лейтен.

Тефт прошел мимо рядов скатанных одеял к задней стене, где лежал Каладин.

Бедолага, подумал Тефт. Что хуже: быть избитым до смерти или лежать здесь, далеко от солнца?

Четвертый Мост пошел на риск. Каладина разрешили снять, и пока никто не пытался помешать лечить его. И практически вся армия слышала, что Садеас отдал Каладина на суд Отца Штормов.

Газ, пришедший посмотреть на Каладина, довольно хмыкнул. Похоже, он сказал своим начальникам, что Каладин должен умереть. С такими ранами люди долго не живут.

И тем не менее Каладин выжил. Солдаты приходили и глазели на него. Никто не верил своим глазам. Люди в лагере шушукались. Отец Штормов пощадил человека, отданного ему на суд. Чудо. Садеасу это не понравилось. Сколько времени пройдет, прежде чем один из светлоглазых решит освободить кронпринца от этой проблемы? Сам Садеас не мог ничего сделать в открытую — не потеряв доверия окружающих, — но яд или удавка могли быстро убрать источник недовольства.

По этой причине Четвертый Мост решил держать Каладина подальше от чужих глаз. И никогда не оставлять одного. Никогда.

Клянусь штормом, подумал Тефт, вставая на колени рядом с пылающим жаром больным, закутанным в грубое одеяло. Глаза закрыты, лицо в поту, все тело в бинтах, большинство из которых пропитано кровью. У них не было денег на то, чтобы менять их почаще.

Сейчас за ним присматривал Шрам. Невысокий человек с твердым лицом сидел у ног Каладина.

— Как он? — спросил Тефт.

— Похоже, ему стало хуже, Тефт, — тихо ответил Шрам. — Он бормотал о темных фигурах, дергался и просил держать их подальше. Он открывал глаза. И видел не меня, а что-то. Клянусь.

Спрены смерти, подумал Тефт с холодом в груди. Келек, сохрани нас.

— Я подежурю, — сказал Тефт садясь. — Иди поешь.

Шрам встал, бледный и несчастный. Их всех сокрушала мысль, что Каладин, выживший во время сверхшторма, умирает от ран. Шрам, сутулясь и шаркая ногами, вышел из барака.

Тефт долго глядел на Каладина, пытаясь собрать мысли и чувства.

— Почему сейчас? Почему здесь? — прошептал он. — Так много людей ждали тебя. И ты появился.

Но, конечно, Тефт забежал вперед. Он не был уверен. Он мог только предполагать и надеяться. Нет, не надеяться — бояться. Он отверг Обдумывателей. И вот он здесь. Он пошарил в кармане и вынул три маленькие бриллиантовые сферы. Уже давно он ничего не оставлял из своей зарплаты, но сейчас сохранил и держал их в руках, медля и нервничая. Они горели Штормсветом.

Он действительно хочет знать?

Стиснув зубы, Тефт наклонился к Каладину и посмотрел на лицо человека, лежавшего без сознания.

— Ты, ублюдок, — прошептал он. — Штóрмов ублюдок. Ты взял банду висельников, снял их с веревок и дал вдохнуть полной грудью. А теперь собираешься бросить нас на произвол судьбы? Я тебе не позволю, слышишь. Не позволю!

Он вложил сферы в ладонь Каладина, заставил безвольные пальцы охватить их и положил руку на живот. Потом выпрямился. Что произойдет? Обдумыватели рассказывали истории и легенды. Дурацкие истории, так называл их Тефт. Пустые мечты.

Он ждал. И, конечно, ничего не произошло.

Ты такой же набитый дурак, как и все, сказал себе Тефт.

Он протянул руку к ладони Каладина. За три сферы он сможет купить себе пару кружек покрепче.

Внезапно Каладин сделал короткий, но сильный вздох.

Свет в его ладони погас.

Тефт застыл, широко открыв глаза. Из покалеченного тела полились слабые, но безошибочно узнаваемые лучики Штормсвета. Как если бы Каладина опустили в горячую ванну и от его кожи стал подниматься пар.

Глаза Каладина открылись, и из них тоже полился свет, слабо окрашенный в желтый. Он опять вдохнул, громче, и лучи света закрутились вокруг глубоких ран на груди. Некоторые из них немедленно закрылись и зарубцевались.

Потом все кончилось, свет в крошечных обломках иссяк. Глаза Каладина закрылись, и он расслабился. Раны по-прежнему выглядели ужасно, он еще горел, но кожа перестала быть мертвенно-бледной. И страшная краснота вокруг некоторых ран уменьшилась.

— Бог мой, — сказал Тефт, сообразив, что весь дрожит. — Всемогущий, сошедший с небес в наши сердца… Это правда. — Он склонил голову к каменному полу и закрыл глаза, из которых сочились слезы.

Почему сейчас? опять подумал он. Почему здесь?

И, во имя небес, почему я?

Сто ударов сердца он стоял на коленях, думая, считая, волнуясь. Наконец заставил себя подняться на ноги и взял сферы — уже темные — из руки Каладина. Он должен обменять их на заряженные. Потом он вернется и даст Каладину выпить их.

И нужно быть очень аккуратным. Несколько сфер каждый день, но не слишком много. Если мальчик выздоровеет слишком быстро, будет слишком много вопросов.

И мне нужно рассказать Обдумывателям, подумал он. Мне нужно…

Обдумыватели ушли. Мертвы, по его вине. Если и есть другие, он понятия не имел, где их искать.

И кому он расскажет? Кто ему поверит? Скорее всего, Каладин сам не понимает, что делает.

Лучше всего молчать, по меньшей мере до тех пор, пока он не решит, что с этим делать.

Глава тридцать девятая Горящее внутри

И за один удар сердца Элезарв очутился там, преодолев четырехмесячный путь.

Еще одна сказка, записанная Калинам в ее книге «Среди Темноглазых», страница 102. Все эти сказки наполнены рассказами о мгновенных путешествиях и Вратах Клятв.

Рука Шаллан летала над чертежной доской, двигаясь сама по себе, грифель скреб, царапал, оставлял пятна. Сначала толстые линии, похожие на следы крови, оставленные большим пальцем, ободранным о гранит. Потом тонкие, похожие на царапины, сделанные булавкой.

Она сидела в своей похожей на шкаф каменной комнате в Конклаве. Ни окон, ни украшений на гранитных стенах. Только кровать, сундук, тумбочка и маленький столик, который заменял чертежную доску.

Единственный рубиновый брум бросал кровавый свет на ее рисунок. Обычно, чтобы сделать точный рисунок, она должна была тщательно запечатлеть сцену в памяти. Прищуриться, остановить мир, впечатать его в сознание. Но в тот момент, когда Джаснах уничтожала воров, ей было не до того. Страх и болезненное любопытство заморозили ее.

Тем не менее она помнила каждую деталь так живо, как если бы не спеша запоминала их. И воспоминания, перенесенные на бумагу, не исчезли. Она не могла избавиться от них. Мертвые горели внутри нее. Она откинулась на спинку стула, рука дрожала, рисунок углем перед ней представлял удушающий ночной пейзаж, зажатый между стенами переулка, перекошенная фигура из пламени поднималась к небу. В это мгновение лицо еще не потеряло свою форму, глаза были широко открыты, пылающий рот распахнут. Джаснах протянула к фигуре руку, то ли защищая ее, то ли молясь.

Шаллан прижала запачканные углем пальцы к груди и уставилась на свое творение. Один из дюжины рисунков, которые она сделала за последние несколько дней. Один человек превратился в пламя, другой в кристалл, двое стали дымом. Только одного из этих двоих она могла нарисовать полностью; она глядела вдоль переулка, на восток. На ее рисунке от четвертого человека осталось только облачко дыма и одежда, лежащая на земле.

Она чувствовала себя виноватой, что не смогла запечатлеть его смерть. И ужасно глупой, из-за чувства вины.

Умом Шаллан могла понять Джаснах. Да, она сознательно подвергла себя опасности, но это не снимает ответственности с тех, кто решил ограбить ее. Действия этих мужчин достойны всякого порицания. Шаллан провела несколько дней над книгами по философии, и самые серьезные произведения по этике полностью оправдывали принцессу.

Но Шаллан была там. Она видела, как умерли эти люди. Она видела ужас в их глазах и сама почувствовала ужас. Был ли другой путь?

Убить или быть убитым. Философия Сильного. И она оправдывала Джаснах.

Действие — не зло. Намерение — зло. И Джаснах хотела остановить этих людей, не дать им вредить другим. Философия Цели. Она восхваляла Джаснах.

Мораль существует отдельно от идеалов человека. Она парит где-то высоко, и смертные приближаются к ней, хотя и никогда не могут полностью достичь. Философия Идеалов. Она утверждает, что уничтожение зла в высшей степени морально, поэтому, уничтожив злого человека, Джаснах полностью права.

Цель должна быть уравновешена средствами. Если цель достойна, тогда и шаги к ней достойны, даже если некоторые из них — сами по себе — предосудительны. Философия Стремления. И она, более чем любая другая, называла действия Джаснах этичными.

Шаллан взяла лист и присоединила его к другим, раскиданным по кровати. Пальцы опять задвигались, схватили угольный карандаш и начали новый рисунок на белом листе бумаге, прикрепленном к столу и неспособном убежать.

Собственное воровство беспокоило ее не меньше убийства. Ирония, но требование Джаснах изучить философию морали заставило Шаллан обдумать собственные ужасные действия. Она приехала в Харбрант для того, чтобы украсть фабриал и использовать его для спасения дома Давар от огромных долгов и гибели. И, тем не менее, она украла его только потому, что разозлилась на Джаснах.

Если намерения более важны, чем действия, она обязана осудить себя. Возможно, Философия Стремления — утверждавшая приоритет цели над шагами, ведущими к ней, — примирила бы ее с тем, что она сделала, но именно эта философия казалась ей самой предосудительной. Шаллан сердцем осуждала Джаснах, но ведь именно она предала эту женщину, которая приняла ее и доверилась ей. А сейчас еще собирается впасть в ересь, используя Преобразователь, хотя она не ардент.

Преобразователь лежал в потайном отделе сундука Шаллан. Три дня, и Джаснах еще ничего не сказала об исчезновении. Каждый день она молча надевала фальшивый фабриал. В ее поведении ничего не изменилось. Быть может, она не пыталась Преобразовывать. Да поможет Всемогущий, чтобы она больше не выходила наружу и не ставила себя в опасное положение, надеясь при помощи фабриала убить людей, которые нападут на нее.

Конечно, был и другой аспект в этом вечере, о котором Шаллан должна подумать. Она носит скрытое оружие, которым не пользуется. Тогда она настолько растерялась, что даже и не подумала достать его. Но она же не привыкла к…

Шаллан застыла, в первый раз осознав, что рисует не еще одну сцену в переулке, а богато обставленную комнату с толстым красивым ковром и мечами на стенах. Длинный обеденный стол, блюда с наполовину съеденной едой.

И мертвого мужчину в пышной одежде, лежавшего на полу лицом вниз, в луже крови. Она подпрыгнула, отбросила карандаш, потом смяла рисунок. Содрогнувшись, отошла от стола и села на кровать среди рисунков. Бросив скомканную бумагу на пол, она обхватила руками голову, чувствуя под пальцами холодный пот.

Что-то не так с ней и с рисунками.

Она должна выйти. Убежать от смерти, философии и вопросов. Она встала и торопливо вошла в главную комнату апартаментов Джаснах. Принцессы не было, она занималась исследованиями, как обычно. Сегодня она не потребовала, чтобы Шаллан пришла в Вуаль. Быть может, потому что понимала — ее подопечной нужно время, чтобы подумать одной? Или потому что подозревала Шаллан в краже Преобразователя и больше не доверяла ей?

Шаллан быстро пересекла комнату, очень скромно обставленную. Рывком открыла дверь в коридор и чуть не врезалась в женщину-мажордома, которая как раз собиралась постучать.

Женщина вздрогнула, а Шаллан невольно вскрикнула.

— Ваша Светлость, — сказала женщина, кланяясь. — Прошу меня извинить. Но ваше самоперо мигает.

Она держала в руках перо, к которому был прикреплен маленький мигающий рубин.

Шаллан глубоко вздохнула и выдохнула, успокаивая сердце.

— Благодарю тебя, — сказала она. Как и Джаснах, она оставляла самоперо на попечение слугам, потому что часто выходила из комнаты и могла пропустить вызов.

Ей очень хотелось не трогать перо и пойти дальше. Но надо было поговорить с братьями, особенно с Нан Балатом, которого не было, когда она последние несколько раз связывалась с домом.

Она взяла перо и закрыла дверь. Не осмеливаясь вернуться в комнату, где все рисунки обвиняли ее, она уселась за стол для самоперьев в главной комнате и повернула рубин.

Шаллан, написало перо.

Тебе удобно?

Это была кодовая фраза, означавшая, что с другой стороны находится Нан Балат — или по меньшей мере его невеста.

Спина болит, и запястья чешутся, ответила она второй половиной кода.

Прости, что пропустил другие сеансы связи, послал Нан Балат. Я должен был присутствовать на празднике от имени отца. Там был Сур Камар, и я не мог его пропустить, хотя пришлось ехать целый день в каждую сторону.

Все в порядке, написала Шаллан. Потом глубоко вздохнула. Он у меня. Она повернула гемму.

Долгое мгновение перо молчало. Потом торопливо написало. Слава Герольдам. О, Шаллан. Ты молодчина. Значит, ты уже на пути к нам, да? Как ты используешь перо в океане? Или ты в порту?

Я еще не уехала, написала Шаллан.

Что? Почему?

Не хочу вызывать подозрения, написала она. Подумай как следует, Нан Балат. Если Джаснах попробует использовать его и обнаружит, что он сломан, она не должна меня заподозрить. Все изменится, если я внезапно уеду.

Я должна подождать, пока она не заметит поломку. Вот тогда и увидим, что она сделает. Если она сообразит, что фабриал заменили, я смогу направить ее на других подозреваемых. Она и так очень подозрительно относится к ардентам. Если же она предположит, что фабриал просто сломался, тогда я буду знать, что мы свободны.

Она повернула гемму и поставила перо в начало.

Следующим пришел вопрос, который она ожидала. А если она немедленно предположит, что это ты? Если прикажет обыскать твою комнату и они найдут потайное отделение?

Она подняла перо.

Тем более для меня лучше быть здесь, написала Шаллан. Балат, я многое узнала о Джаснах Холин. Она невероятно волевая и целеустремленная. Она ни за что не даст мне ускользнуть, если заподозрит, что я ограбила ее. Она будет охотиться за мной и использует все свои возможности для возмездия. Через несколько дней король и все наши кронпринцы уже будут в имении, требуя, чтобы мы вернули фабриал. Отец Штормов! Я уверена, что у Джаснах есть доверенные люди в Джа Кеведе, и она свяжется с ними раньше, чем я вернусь. Меня арестуют в то же мгновение, как я сойду с корабля.

Наша единственная надежда — отвлечь ее. Если не получится, лучше мне быть здесь и принять на себя весь ее гнев. Скорее всего, она заберет Преобразователь и прогонит меня. А вот если мы заставим ее гоняться за мной… Она может быть совершенно безжалостной, Балат. И нам придется очень плохо.

Ответа долго не было. Когда это ты набралась такой логики, малышка? Я вижу, что ты все обдумала. Лучше, чем я, по крайней мере. Но, Шаллан, наше время стремительно истекает.

Я знаю, написала она. Ты говорил, что можешь продержаться еще несколько месяцев. Держись, прошу тебя. Дай мне две-три недели по меньшей мере. Я должна увидеть, что сделает Джаснах. Кроме того, пока я здесь, я постараюсь понять, как он работает. Я не нашла ни одной книги, где есть даже намек на это, но их так много, может быть, я просто не нашла правильной.

Очень хорошо, написало перо. Несколько недель. Будь осторожнее, малышка. Люди, давшие фабриал отцу, приходили опять. Они спрашивали о тебе. Меня они тревожат даже больше, чем наши финансы. Намного больше. Прощай.

Прощай, ответила она.

Все это время принцесса даже не упоминала Преобразователь. Шаллан все больше нервничала. Она хотела, чтобы Джаснах хоть что-нибудь сказала. Ожидание терзало ее. Все эти дни в присутствии Джаснах ее живот крутило от беспокойства, пока не начинало тошнить. Впрочем, после убийства прошло всего несколько дней — у нее есть законный повод выглядеть обеспокоенной.

Холодная трезвая логика. Сама Джаснах могла бы гордиться.

Стук в дверь. Шаллан быстро собрала листы разговора с Нан Балатом и бросила их в камин. Мгновением позже вошла служанка с корзиной на сгибе локтя и улыбнулась Шаллан. Время ежедневной уборки.

Шаллан, увидев девушку, почему-то испугалась. Эту служанку она не знала. Что, если Джаснах послала кого-то обыскать комнату Шаллан? А что, если та уже обыскала? Шаллан кивнула женщине и потом — чтобы успокоить свои подозрения, — ушла в свою комнату и закрыла дверь. Метнувшись к сундуку, она проверила потайное отделение. Фабриал на месте. Она подняла его, проверяя. Быть может, Джаснах каким-то образом поменяла его назад?

Не будь такой глупой, сказала она себе. Джаснах проницательна, но не настолько.

Тем не менее Шаллан положила Преобразователь в потайной мешочек. Он великолепно поместился туда. И она почувствовала себя безопаснее, зная, что он лежит там, хотя бы на время уборки. Да и в любом случае потайной мешочек лучше подходит для того, чтобы что-то спрятать, чем сундук.

По традиции, женщина хранила в потайном мешочке самые интимные или самые драгоценные вещи. Искать там — все равно что обыскивать ее голую, а это, учитывая ранг их дома, совершенно невозможно, пока ее не обвинят в конкретном преступлении. Джаснах, быть может, могла бы потребовать такого. Но тогда Джаснах скорее потребовала бы обыскать ее комнату и тщательно проверить сундук. Увы, если Джаснах действительно заподозрит ее, Шаллан не сможет спрятать фабриал. И потайной мешочек ничем не лучше и не хуже любого другого места.

Она собрала рисунки и положила их на столик, изображением вниз, пытаясь не смотреть на них. Она не хотела, чтобы служанка увидела их. Потом вышла из комнаты, взяв с собой сумку. Она чувствовала, что ей нужно уйти и успокоиться. Нарисовать что-нибудь другое, а не смерть и убийство. Разговор с Нан Балатом расстроил ее еще больше.

— Ваша Светлость? — спросила девушка.

Шаллан застыла, но служанка протянула ей корзину.

— Мажордом просила передать вам вот это.

Она с сомнением взяла корзину и заглянула внутрь. Хлеб и джем. И записка, прикрепленная к одному из кувшинчиков: «Варенье из синеягодника. Если оно тебе понравится, значит, ты загадочная, скрытная и глубокомысленная. Кабзал».

Шаллан повесила корзину на локоть безопасной руки. Кабзал. Быть может, она должна найти его. Она всегда чувствовала себя лучше после разговора с ним.

Нет. Она собирается уехать; она не должна привязываться к нему. Страшно подумать, куда такая связь может завести. Она вышла в главную пещеру и оттуда — за ворота Конклава. Очутившись на солнце, она глубоко вздохнула и поглядела на небо. Вокруг суетились слуги и служанки, входя и выходя из Конклава. Она прижала к себе сумку и почувствовала, как ветер холодит ее щеки, а солнце греет волосы и лоб.

Самое противное — Джаснах права. Мир простых ответов, в котором жила Шаллан, — глупое детское место. Она отчаянно цепляется за надежду, что сможет найти правду, сможет объяснить — и, возможно, оправдать — свои поступки в Джа Кеведе. Но правда — даже если и есть такая вещь, — должна быть намного более сложной и мрачной, чем она предполагает.

Похоже, на некоторые вопросы нет правильных ответов. Зато много неправильных. Она может выбрать источник вины, но не способ от нее избавиться.

* * *

Спустя два часа — и около двадцати быстрых набросков — Шаллан почувствовала себя намного спокойнее.

С блокнотом на коленях, рисуя улиток, она сидела в садах дворца, которые, уступая в размерах садам ее отца, были намного более разнообразными и — слава Герольдам — более уединенными. Как и в большинстве современных садов, в них присутствовал лабиринт из живого камня. Стены из окультуренного сланцекорника были не слишком высокими, и, встав в полный рост, она видела вход. Но, сидя в одиночестве на одной из многочисленных скамеек, она чувствовала себя полностью невидимой.

Она спросила у смотрителя название самого известного вида сланцекорника, и он назвал его «тарельчатый камень». Подходящее имя, потому что он рос тонкими секциями, лежавшими друг на друге как тарелки в буфете. Со стороны он напоминал выветрившийся камень, открывший миру сотни тонких слоев. Из его пор росли крошечные усики, развевавшиеся на ветру. Растение отливало синим, но усики казались скорее желтоватыми.

Сейчас она рисовала маленькую улитку с низким горизонтальным панцирем, окруженным маленькими рубчиками. Шаллан коснулась ее, и та забралась в щель сланцекорника, идеально слившись с ним. Потом что-то съела — не само растение — и поползла дальше.

Она чистит сланцекорник, поняла Шаллан, продолжая рисовать. Ест лишайник и плесень. И действительно, за ней тянулась чистая полоса.

Рядом с тарельчатым камнем росли сланцекорники другого вида — их похожие на пальцы выступы торчали из центрального узла. Вглядевшись, она заметила крошечных многоногих крэмлингов, бегающих по ним и пожирающих их. Тоже чистильщики?

Любопытно, подумала она, начиная рисовать миниатюрных крэмлингов. Их панцири выглядели как пальцы сланцекорника, в то время как раковина улитки полностью воспроизводила желтые и синие цвета тарельчатого камня. Как если бы Всемогущий создавал их парами: растение, дающее безопасный приют животным, и животные, чистящие растения.

Несколько спренов жизни — крошечные светящиеся зеленые пятна — плавали вокруг сланцекорника. Некоторые танцевали в трещинах коры, другие носились в воздухе как соринки, падая и поднимаясь снова и снова.

Тонко заточенным карандашом она записала свои мысли о связи между животными и растениями. Она не знала ни одной книги, где бы об этом говорилось. Ученые предпочитали изучать больших подвижных животных вроде большепанцирников или белоспинников. Открытие показалось Шаллан замечательным и удивительным.

Улитки и сланцекорник могут помогать друг другу, подумала она. Но я предала Джаснах.

Она поглядела на рукав безопасной руки, со спрятанным внутри мешочком. Она чувствовала себя более уверенно, зная, что Преобразователь внутри. Она еще не осмелилась использовать его. Слишком уж она нервничала, думая о воровстве, да и боялась использовать фабриал рядом с Джаснах. Сейчас, однако, она одна, внутри лабиринта, в ее тупик ведет только одна извилистая тропинка. Она встала и огляделась. В садах никого не было, и, даже если кто-нибудь появится, ему потребуется несколько минут, чтобы добраться до нее.

Шаллан села на скамейку и отложила в сторону блокнот и карандаш. Я должна проверить, могу ли я использовать его, подумала она. Может быть, и не надо ничего искать в Паланиуме. Если она будет время от времени вставать и оглядываться, можно быть уверенным, что никто не подойдет к ней незамеченным.

Она вынула запрещенное устройство. Тяжелое. Надежное. Глубоко вздохнув, она застегнула цепочку вокруг пальцев и запястья, геммы оказались на задней поверхности ладони. Металл был холодным, цепочка провисала. Она согнула руку, фабриал натянулся.

Она ожидала почувствовать покалывание по коже или ощущения силы и могущества. Ничего.

Она коснулась трех камней — свой дымчатый кварц она вставила в третье гнездо. Другие фабриалы, вроде самопера, работали, когда их камней касалась рука. Но нет, Джаснах никогда такого не делала. Принцесса закрывала глаза и касалась предмета, Преобразовывая его. Дым, хрусталь и огонь, вот что у нее получалось лучше всего. Только однажды она создала что-то другое.

Поколебавшись, Шаллан подняла из-под одного из деревьев кусок сломанного сланцекорника. Она взяла его свободной рукой, встала и закрыла глаза.

Стань дымом! скомандовала она.

Ничего.

Стань хрусталем! скомандовала она опять.

Шаллан приоткрыла глаза. Никаких изменений.

Огонь! Гори! Ты огонь! Ты…

Она остановилась, осознав свою глупость. Загадочно сожженная рука? Нет, это не должно быть подозрительным. Она опять сосредоточилась на хрустале, закрыла глаза и четко представила его себе. Сланцекорник должен захотеть измениться.

Ничего не произошло. Раз за разом она пыталась, представляя себе, как сланцекорник изменяется. После нескольких минут неудач она попыталась воздействовать на мешочек, потом на скамейку, потом на один из своих волосков. Ничего не сработало.

Шаллан убедилась, что она одна, и, разочарованная, уселась на скамью. Однажды Нан Балат спросил Льюиша, как работает устройство, и тот ответил, что легче показать, чем объяснять. Он обещал дать ответ, как только она сумеет украсть фабриал Джаснах.

А сейчас он мертв. Неужели она обязана отвезти фабриал домой только для того, чтобы отдать его этим опасным людям, и даже не попытаться получить средства и спасти семью? И только потому, что они не знают, как его активировать?

Она часто использовала другие фабриалы, и всеми ими было очень просто управлять. Да, но их сделали современные мастера. Преобразователи же пришли из древности. Они не использовали современные методы активации. Она долго глядела на сверкающие камни, висевшие с обратной стороны ладони. Как научиться пользоваться прибором, который создан тысячи лет назад и запрещен для всех, кроме ардентов?

Она положила Преобразователь обратно в мешочек. Придется поискать в Паланиуме. Или спросить Кабзала. И как она это сделает, не вызвав подозрений? Она вынула хлеб и джем и начала рассеянно есть. А если Кабзал не знает и она не сможет найти ответ до отъезда из Харбранта, что же делать? Быть может, если она привезет артефакт королю — или его ардентам, — они защитят дом Давар в обмен на подарок. В конце концов ее не могут обвинить в краже у еретички, и, пока Джаснах не знает, кто взял Преобразователь, они в безопасности.

Но почему-то она почувствовала себя еще хуже. Украсть Преобразователь ради спасения семьи — это одно, но отдать его тем самым ардентам, которых так презирала Джаснах? Это похоже на сверхпредательство.

Да, еще одно трудное решение.

Даже хорошо, подумала она, что Джаснах решила научить меня принимать трудные решения. К тому времени, когда все закончится, я буду знатоком…

Глава сороковая Глаза из красного и синего

Смерть на губах. Звук в воздухе. Зола на коже.

Из «Последнего Опустошения» Амбриан, строчка 335.

Каладин, спотыкаясь, вышел на свет, защищая глаза от палящего солнца, его босые ноги почувствовали переход от холодного камня внутри барака к горячему камню снаружи. Воздух был слегка влажным, но не удушливым, как в предыдущие недели.

Он положил руку на дверную раму, ноги предательски дрожали, а руки болели так, как если бы он три дня подряд нес мост. Он глубоко вздохнул. Бок должен был взорваться, но он ощутил только остаточную боль. Некоторые из самых глубоких ран еще шелушились, но остальные полностью исчезли. Голова была совершенно ясной, на удивление. И никакой головной боли.

Он обогнул угол барака, чувствуя себя сильнее с каждым шагом, хотя и приходилось держаться рукой за стену. Сзади шел Лоупен; хердазианин приглядывал за Каладином с того мгновения, как тот очнулся.

Я должен быть мертв, подумал Каладин. Что происходит?

На другой стороне барака он с удивлением обнаружил свою бригаду, тренирующуюся в переноске моста. Камень бежал впереди, задавая темп, как раньше Каладин. Они добежали до другой стороны склада, повернули и направились обратно. Только когда они почти добежали до барака, один из бежавших впереди — Моаш — заметил Каладина. Он застыл на месте, едва не заставив споткнуться всю бригаду.

— Что с тобой? — крикнул сзади Торфин, ничего не видевший из-за перемычки моста, окружавшего его голову.

Моаш не слушал. Согнувшись под тяжестью моста, он глядел на Каладина круглыми глазами. Камень быстро крикнул поставить мост. Большинство, увидев его, глядели с таким же почтительным выражением, как и Моаш. Хоббер и Пит, чьи раны зажили, тренировались вместе со всеми. Очень хорошо. Значит, они опять будут получать зарплату.

Люди стали подходить к Каладину, молча. Однако никто не подошел совсем близко, как если бы он был слишком хрупкий. Или святой. Каладин стоял с голой грудью, подставив солнцу почти зажившие раны; на нем были только короткие, до колен, штаны мостовика.

— Вам действительно надо отработать ситуацию, когда один из вас споткнется или упадет, парни, — сказал Каладин. — Моаш внезапно остановился, а за ним едва не повалились все. В поле это будет катастрофой.

Мостовики недоверчиво уставились на него, и он поневоле улыбнулся. Все мгновенно окружили его, смеясь и похлопывая по спине. Не слишком подходяще для больного человека, особенно когда это проделал Камень, но Каладин оценил энтузиазм.

Только Тефт не подошел к нему. Пожилой бригадник стоял в стороне, скрестив руки на груди. Он казался озабоченным.

— Тефт? — спросил Каладин. — Что с тобой?

Тефт фыркнул, но потом слегка улыбнулся.

— Я как раз подумал, что эти парни принимают ванну не настолько часто, чтобы дать им обнимать меня. Не обижайся.

Каладин засмеялся.

— Понимаю.

Его последней «ванной» был сверхшторм.

Сверхшторм.

Остальные бригадники смеялись, спрашивали, как он себя чувствует, кричали, что Камень должен будет приготовить что-нибудь этакое на их ночные посиделки у костра. Каладин улыбался и кивал, уверяя, что чувствует себя хорошо, но сам вспоминал сверхшторм.

Он вспомнил его совершенно отчетливо. Он вспомнил, как под проливным дождем лежал на крыше, держась за кольцо и закрыв глаза. Вспомнил Сил, стоявшую перед ним с таким видом, как если бы она пыталась отогнать шторм. Сейчас он ее не видел. Где она?

Он также вспомнил лицо. Сам Отец Штормов? Конечно нет. Иллюзия. Да… да, конечно иллюзия. Воспоминания о спренах смерти смешались с вновь пережитыми кусками жизни — а они переплелись со странными внезапными толчками силы, ледяными, но освежающими. Как будто после долгой ночи в душной комнате он вдыхал холодный воздух ясного утра или ему натерли гудящие мускулы соком листьев галкета, заставлявшим их чувствовать тепло и холод одновременно.

Он совершенно отчетливо вспомнил эти моменты. Что вызвало их? Горячка?

— Как долго? — спросил он, считая бригадников. Ровно тридцать три, включая Лоупена и молчаливого Даббида. Почти все. Немыслимо. Если его ребра срослись, значит, он был без сознания по меньшей мере три недели. Сколько же было забегов?

— Десять дней, — сказал Моаш.

— Невозможно, — сказал Каладин. — Мои раны…

— Вот почему мы все так удивились, когда ты встал и пошел, — сказал Камень, громко смеясь. — Кости из гранита. И вообще тебя надо назвать моим именем!

Каладин прислонился к стене. Никто не поправил Моаша. Вся бригада не может потерять счет неделям.

— Идолир и Трефф? — спросил он.

— Мы потеряли их, — ответил Моаш, помрачнев. — Два забега, пока ты был без сознания. Никого тяжело не ранило, но… двое мертвых. Мы… мы не знали, как помочь им.

Все вокруг тоже помрачнели. Но смерть — дорога мостовика, и они не могут позволить себе остановиться при потере. Однако Каладин решил, что он должен обучить некоторых самым простым способам лечения.

Но каким образом он встал и ходит? Неужели он пострадал меньше, чем думал? Поколебавшись, он ткнул пальцем в бок, проверяя сломанные ребра. Слабая боль. Не считая слабости, он чувствовал себя таким же здоровым, как всегда. Возможно, он должен был уделять больше внимания религиозным урокам мамы.

Люди вернулись к мосту, разговаривая и радуясь, но он заметил, как они глядели на него. Почтительно, даже благоговейно. Они помнили, что он сказал перед сверхштормом. Вспоминая то мгновение, Каладин понимал, что тогда он был слегка в бреду. Сейчас то заявление казалось невероятно самоуверенным, не говоря уже о том, что от него несло пророчеством. Если арденты узнают…

Ну, что сделано, то не воротишь. Надо продолжать.

Ты всегда балансировал на краю пропасти, сказал он себе. Но не взобрался ли ты на слишком высокую скалу?

Внезапно по лагерю пронесся мрачный сигнал рога. Мостовики замолчали. Рог прозвучал еще дважды.

— Цифры, — сказал Натам.

— Сегодня мы дежурим? — спросил Каладин.

— Да, — ответил Моаш.

— Стройся! — рявкнул Камень. — Вы знаете, что надо делать! Давайте покажем капитану Каладину, что мы не забыли, как носить мост.

— «Капитан» Каладин? — спросил Каладин, когда люди выстроились.

— Конечно, мачо, — сказал Лоупен, стоявший рядом с ним, говоря в темпе, который никак не вязался с его беспечной позой. — Они попытались сделать бригадиром Камня, конечно, но мы только стали называть тебя «капитан» и его «командир взвода». Газ ужасно злится. — И Лоупен ухмыльнулся.

Каладин кивнул. Остальные были в отличном настроении, но ему было трудно разделить радость с ними.

Они выстроились вокруг моста, и он понял, почему ему грустно. Бригада вновь очутилась в том же положении, из которого яростно пыталась выбраться. Или стало еще хуже. Он ослабел, ранен и оскорбил самого кронпринца. Садеас не обрадуется, узнав, что Каладин выжил.

Мостовики по-прежнему должны умирать, один за другим. Нести мост боком теперь невозможно. Он не спас своих людей, только слегка отложил казнь.

Мостовики не обязаны выживать…

И он стал подозревать почему. Сжав зубы, он отклеился от стены барака и подошел к бригаде, стоящей в линию; командиры подразделений быстро проверяли жилеты и сандалии.

Камень заметил Каладина.

— Что ты здесь делаешь?

— Собираюсь бежать с вами, — сказал Каладин.

— И что бы ты сказал, если бы один из нас встал после недели жара?

Каладин заколебался.

Я не как другие, подумал он, потом раскаялся.

Он никак не мог поверить, что стал непобедимым. Однако бежать сейчас с бригадой — полный идиотизм, он слишком слаб.

— Ты прав.

— Эй, мачо, ты можешь помочь мне и Неми везти воду, — сказал Лоупен. — Сейчас мы — команда. Сопровождаем каждый забег.

Каладин кивнул.

— Хорошо.

Камень внимательно поглядел на него.

— Если я почувствую себя плохо в конце постоянных мостов, я вернусь. Обещаю, — сказал Каладин.

Камень недовольно кивнул. Люди подняли мост и пошли на площадку для построения, а Каладин, вместе с Лоупеном и Даббидом, стал набирать воду в меха.

* * *

Каладин стоял на краю пропасти — руки сцеплены за спиной, кончики сандалий нависают над обрывом. Расщелина глядела на него, но он не собирался меряться с ней взглядами. Он сосредоточился на битве, кипевшей на следующем плато.

Сегодня был легкий забег; они прибыли одновременно с паршенди, которые, не обращая внимания на мостовиков, заняли оборону в середине плато, вокруг куколки. Сейчас люди Садеаса сражались с ними.

Солнце припекало, лоб Каладина стал скользким от пота, и он еще чувствовал себя слабым, не выздоровевшим. И, тем не менее, ему намного лучше, чем должно было быть. Сына хирурга это сбивало с толку.

Однако сейчас солдат победил хирурга. Он был заворожен битвой. Копейщики алети в коже и нагрудниках образовали изогнутую линию и давили на воинов паршенди. Большинство паршенди использовали боевые топоры или молоты, хотя кое-кто имел мечи или дубины. Все имели красно-оранжевые доспехи, росшие прямо из тела; они сражались парами и пели без перерыва.

Самый худший вид сражения — ближний бой. Часто, если вы теряете в сражении слишком много людей, враг приобретает численное преимущество. Если такое произошло, командир должен отдать приказ отступить, чтобы уменьшить потери. Но ближний бой… ужасное, кровопролитное дело. Картина сражения — лежавшие на камнях тела, сверкающее оружие, люди, падающие с плато, — напомнила ему его первый бой. Его командир был потрясен, увидев, как легко Каладин перенес вид крови. Отец Каладина был бы потрясен, если бы увидел, как легко Каладин пролил ее.

Однако сражения в Алеткаре мало чем походили на битвы на Разрушенных Равнинах. Там вокруг него сражались плохие или малообученные солдаты. Люди, которые не умели держать строй. И, тем не менее, несмотря на весь беспорядок, те битвы он понимал. Эти, на Разрушенных Равнинах, еще нет.

Его ошибка, неправильный расчет. Он изменил тактику боя, не поняв его сути. Больше такое не повторится.

Камень подошел и встал рядом с Каладином, за ним Сигзил. Огромный рогоед рядом с маленьким тихим азийцем. Забавный контраст. Кожа Сигзила была темно-коричневой, но не черной, как у некоторых паршменов. Обычно он предпочитал молчать.

— Плохое сражение, — сказал Камень, сложив могучие руки на груди.

— Солдаты не будут счастливы, победят они или проиграют.

Каладин рассеянно кивнул, слушая крики, стоны и ругательства.

— Почему они сражаются, Камень?

— Ради денег, — ответил Камень. — И ради мщения. Ты должен знать. Разве паршенди не убили вашего короля?

— О, я понимаю, почему мы сражаемся, — ответил Каладин. — Но паршенди! Почему они сражаются?

Камень оскалился.

— Может быть, их не радует перспектива лишиться головы за убийство вашего короля! Очень неожиданно с их стороны.

Каладин улыбнулся, хотя и считал неестественным веселиться, наблюдая гибель сотен людей. Однако отец слишком долго обучал его не принимать смерть близко к сердцу.

— Возможно. Но почему они бьются за гемсердца? В таких сражениях их число уменьшается.

— Откуда ты знаешь? — спросил Камень.

— Они предпринимают вылазки намного реже, чем раньше, — сказал Каладин. — Так говорят в лагере. И не проникают на территорию алети так далеко, как раньше.

Камень задумчиво кивнул.

— В этом-то и весь смысл. Ха! Возможно, мы скоро выиграем войну и уедем домой.

— Нет, — тихо сказал Сигзил.

Он говорил совершенно правильно, без намека на акцент. А на каком языке вообще говорят в Азире? Их королевство так далеко, что Каладин никогда не встречал других азиан.

— Очень сомневаюсь. И я могу тебе сказать, почему они сражаются, Каладин.

— И почему?

— У них должны быть Преобразователи. Они используют гемсердца в точности как и мы — делают еду.

— Звучит разумно, — сказал Каладин, руки сцеплены за спиной, ноги широко расставлены. Парадная стойка, наиболее естественная для него. — Только предположение, но очень разумное. Тогда я еще кое-что спрошу. Почему мостовикам не дают щиты?

— Потому что тогда мы будем слишком медленно бежать, — сказал Камень.

— Нет, — сказал Сигзил. — Они могли бы послать мостовиков со щитами, бегущих перед нами. И это никого бы не замедлило. Да, в поле надо было бы вывести больше мостовиков — но эти щиты сохранили бы столько жизней, что вполне компенсировали большее число людей.

Каладин кивнул.

— Садеас и так выводит в поле больше людей, чем нужно. Чаще всего ставят мостов больше, чем ему нужно.

— Тогда почему? — спросил Сигзил.

— Потому что мы — хорошие цели, — тихо сказал Каладин, наконец сообразив. — Мы отвлекаем на себя внимание паршенди.

— Естественно, — пожал плечами Камень. — Армии всегда делают такое. Самые несчастные и менее подготовленные отряды идут первыми.

— Я знаю, — сказал Каладин, — но обычно их хоть как-то защищают. Разве вы не видите? Мы даже не первая волна, которую не жалко потерять. Мы — приманка. Мы ничем не защищены, и паршенди ничего не остается, как только стрелять по нам. Пока лучники стреляют по мостовикам, регулярные солдаты могут без потерь подойти поближе.

Камень задумался.

— Щиты сделают нас менее привлекательной мишенью, — сказал Каладин. — Вот почему он запретил их.

— Возможно, — задумчиво сказал Сигзил. — Но мне это кажется глупой тратой людей.

— На самом деле не такой уж глупой, — возразил Каладин. — Если вы раз за разом атакуете защищенную позицию, вы не можете позволить себе терять обученные войска. Понимаете? У Садеаса не так уж много хорошо обученных солдат. Каждая стрела, которая попадает в мостовика, не попадает в солдата, на подготовку и обучение которого он потратил уйму денег. Вот почему Садеасу лучше вывести в поле побольше беззащитных мостовиков, чем поменьше, но защищенных.

Он должен был понять это намного раньше. Но ему казалось, что мостовики играют важную роль в сражениях. Если через расщелины не перебросить мосты, вся армия никуда не пойдет. Но в каждой бригаде полно людей, и обычно посылают вдвое больше бригад, чем нужно.

Паршенди очень нравилось видеть, как падают мосты, и во время плохого забега они уничтожали полностью две-три бригады. Иногда больше. Пока мостовики умирали и паршенди не стреляли по солдатам, Садеас имел все основания держать мостовиков незащищенными. Паршенди наверняка понимали это, но очень трудно не стрелять в невооруженных людей, несущих приспособления для обеспечения атаки. Про паршенди говорили, что они хорошие бойцы, но наивные. И действительно, глядя на сражение, кипевшее на другом плато, — и изучая его, — он увидел, что так оно и есть.

Алети выстраивались в боевой порядок — каждый человек прикрывает товарища, превосходя противника в умении и тактике. Солдаты Садеаса были обучены сражаться в самых разных современных построениях. Как только они получали плацдарм — и могли продолжать битву — дисциплина чаще всего приносила им победу.

Да, каждый воин паршенди превосходил в силе воина алети и великолепно орудовал своим топором, но их войско распадалось на пары, между которыми не было взаимодействия.

До этой войны паршенди не вели боевых действий такого масштаба, решил Каладин. Они привыкли к мелким стычкам — против других деревень или кланов.

Кое-кто из мостовиков присоединился к Каладину, Камню и Сигзилу. Вскоре здесь уже стояла почти вся бригада, некоторые подражали стойке Каладина.

Через час сражение было выиграно. Садеас гордился победой, но — как и предсказывал Камень, — солдаты выглядели угрюмыми; сегодня они потеряли слишком много боевых товарищей.

Бригады мостовиков сопровождала до лагеря усталая и потрепанная группа копейщиков.

* * *

Спустя несколько часов Каладин сидел на деревянной колоде около ночного костра Четвертого Моста. Сил расположилась у него на коленях, став маленькими полупрозрачными языками сине-белого пламени. Она появилась во время обратного пути, с радостью закружилась вокруг него, но никак не объяснила свое отсутствие.

Поленья трещали в огне, кипел больший котел Камня, вокруг танцевало несколько спренов огня. Каждые несколько секунд кто-нибудь спрашивал Камня, не готово ли его варево, часто добродушно барабаня ложкой по миске. Камень ничего не отвечал, помешивая в котле. Все знали, что никто ничего не получит, пока сам повар не объявит, что похлебка готова; он очень заботился, чтобы не подать «неправильную» еду.

В воздухе пахло варящимися клецками. Люди смеялись. Их бригадир пережил казнь, и в сегодняшнем бою они не потеряли никого. Все были в приподнятом настроении.

Кроме Каладина.

Только сегодня к нему пришло горькое осознание, насколько безнадежна их борьба. Он сообразил, почему Садеас даже не позаботился признать тот факт, что Каладин выжил. Он был мостовиком, а значит, смертником.

До этого дня Каладин надеялся показать Садеасу, что его бригада может быть очень полезной. И доказать, что они заслужили защиту — щиты, доспехи, подготовку. Каладин думал, что, если они будут действовать, как солдаты, может быть, на них будут смотреть, как на солдат.

Напрасные надежды. Выживший мостовик — плохой мостовик, по определению.

Его люди смеялись и радовались огню. Они доверяли ему. Он, раненый, привязанный к стене, сделал невозможное — пережил сверхшторм. Конечно, он совершит и еще одно чудо, на этот раз для них. Они были хорошими людьми, но рассуждали как обычные пехотинцы, полагая, что офицеры и светлоглазые позаботятся обо всем. Люди ели и веселились и не думали ни о чем другом.

Но только не Каладин.

Он стоял лицом к лицу с человеком, которого оставил позади. С тем, от которого ушел той ночью, когда решил не прыгать в пропасть. Мостовиком с испуганными глазами, который сдался, перестал надеяться и беспокоиться. С ходячим трупом.

Я потеряю их, подумал он.

Он не мог дать им бегать дальше с мостом и умирать одному за другим. Их смех мучил его.

Один из бригадников — Карта — встал и поднял руку, призывая к молчанию. Одна луна уже ушла с неба, вторая еще не взошла, и его освещал только свет костра и немногих случайных звезд. Некоторые из них двигались — крошечные огоньки, охотящиеся друг за другом и мечущиеся, как далекие светящиеся насекомые. Спрены звезд. Очень редкие.

Карта был плосколицым парнем с лохматой бородой и густыми бровями. Его называли Карта из-за родимого пятна на груди, которое — по его словам — было точной картой Алеткара, хотя Каладин, например, не видел никакого сходства.

Карта прочистил горло.

— Сегодня хорошая ночь, особая и все такое. Мы получили бригадира назад.

Некоторые захлопали. Каладин попытался не показать, что он чувствует на самом деле.

— И сейчас будет хорошая еда, — сказал Карта. Он поглядел на Камня. — Скоро? А, Камень?

— Скоро, — буркнул Камень, помешивая в котле.

— А ты уверен? Быть может, нам пока еще раз сбегать с мостом? Дать тебе еще немного времени, часов пять-шесть…

Камень сердито посмотрел на него. Люди засмеялись, колотя ложками по мискам. Карта хихикнул, потом наклонился к земле за камнем, который служил ему стулом. Вынув оттуда завернутый в бумагу пакет, он бросил его Камню.

Удивленный, высокий рогоед едва успел схватить его, чуть не уронив в котел.

— От всех нас, — немного запинаясь, сказал Карта. — Ты варишь нам похлебку каждый вечер. Не думай, что мы не знаем, как тяжело ты работаешь. Мы отдыхаем, а ты вкалываешь. И ты всегда во всем первый. Вот мы и купили тебе это, в знак нашей благодарности.

Он вытер рукой нос, немного испортив момент, и уселся. Некоторые из других бригадников похлопали его по спине, поздравляя с замечательной речью.

Камень развернул пакет и долго глядел на него. Каладин наклонился вперед, пытаясь разглядеть содержимое. Наконец Камень поднял его вверх. Оказалось, что это прямая бритва из полированной стали; длинный деревянный футляр закрывал лезвие. Камень снял его и проверил кромку.

— Опьяненные воздухом дураки, — мягко сказал он. — Великолепно.

— Там еще есть кусок полированной стали, — сказал Пит. — Зеркало. И еще мыло и кожаный ремень для правки бритв.

На глазах пораженного Камня появились слезы. Он отвернулся от котла, держа в руках подарки.

— Готово, — сказал он и убежал в барак.

Какое-то время все сидели тихо.

— Отец Штормов, — наконец нарушил молчание юный Данни. — Как вы думаете, мы поступили правильно? Ну, я хочу сказать, он заплакал и…

— Я думаю, все отлично, — сказал Тефт. — Просто надо дать нашему здоровяку время прийти в себя.

— Извините, что ничего не приготовили вам, сэр, — сказал Карта. — Мы не знали, что вы проснетесь, и все такое.

— Все в порядке, — сказал Каладин.

— Ну, — сказал Шрам, — кто-нибудь собирается раздавать мясо или так и будем сидеть голодными, пока оно не сгорит?

Данни вскочил на ноги и схватил черпак. Люди сгрудились вокруг, напирая и подшучивая, пока Данни наделял их супом с мясом. Без Камня, который рявкал на всех и выстраивал в очередь, получилась толкучка. Только Сигзил остался сидеть. Спокойный темнокожий человек сидел в стороне, задумчиво глядя на огонь.

Каладин встал. Он тревожился — боялся на самом деле, — что опять может сломаться. Потерять интерес к жизни, потому что не видит выхода. Он посмотрел, с кем можно поговорить, и подошел к Сигзилу. Движение потревожило Сил, которая фыркнула и перелетела на плечо. Она все еще была мерцающим пламенем; горящий на плече костер смущал еще больше. Но он не сказал ничего; если бы она узнала, что ему это не нравится, она бы стала делать так чаще. Она все еще была спреном ветра, в конце концов.

Каладин сел рядом с Сигзилом.

— Не голоден?

— Им хочется больше, чем мне, — сказал Сигзил. — Если взять за образец предыдущие вечера, мне вполне хватит того, что останется, когда все наполнят миски.

Каладин кивнул.

— Я признателен тебе за анализ обстановки на плато.

— Иногда у меня хорошо получается.

— Ты получил образование. Ты говоришь и действуешь как образованный человек.

Сигзил заколебался.

— Да, — наконец сказал он. — Мой народ не считает грехом для мужчины быть образованным.

— Алети тоже.

— Судя по моему опыту, вы учитесь только войне и искусству убивать.

— А что ты видел у нас, кроме армии?

— Немного, — признался Сигзил.

— Итак, образованный человек, — сказал Каладин. — Среди мостовиков.

— Мое образование осталось незаконченным.

— И мое.

Сигзил с любопытством посмотрел на него.

— Я учился на хирурга, — объяснил Каладин.

Сигзил кивнул, густые черные волосы упали на плечи. Он, единственный из бригадников, брился. Теперь, когда бритва появилась у Камня, их станет двое.

— Хирург, — сказал он. — Не могу сказать, что я удивлен, учитывая, как ты лечишь раны. Люди говорят, что ты тайный светлоглазый высокого ранга.

Что? У меня глаза темно-коричневые!

— О, прости, — сказал Сигзил. — Я неверно выразился — но в вашем языке нет правильного слова. У вас светлоглазый означает предводитель. В других королевствах, однако, другие качества делают человека… шторм побери этот язык алети. Человеком высокого рождения. Светлордом, только без светлых глаз. В любом случае люди считают, что тебя вырастили и обучили не в Алеткаре. На предводителя.

Сигзил посмотрел на остальных. Люди начали садиться и энергично штурмовать похлебку.

— Для тебя так же естественно руководить, как для остальных естественно хотеть тебя слушаться. Такое обычно связывают со светлоглазыми. И они изобрели для тебя прошлое. Тебе придется непросто, если захочешь их разубедить. — Сигзил смерил его взглядом. — Пусть это выдумка. Но я был в расщелине в тот день, когда ты взял в руки копье.

— Копье, — сказал Каладин. — Оружие темноглазого солдата, не меч светлоглазых.

— Для многих бригадников разница минимальна. Рядовые солдаты намного выше нас.

— Как ты очутился здесь?

Сигзил улыбнулся.

— Я все ждал, когда же ты спросишь. Другие говорили, что ты пытался узнать у них то же самое.

— Я хочу понимать людей, которыми руковожу.

— А что, если некоторые из нас убийцы? — спокойно спросил Сигзил.

— Тогда я в хорошей компании, — сказал Каладин. — Если ты убил светлоглазого офицера, с меня выпивка.

— Не светлоглазого, — сказал Сигзил. — И он еще жив.

— Тогда ты не убийца, — сказал Каладин.

— Но не потому, что не хотел. — Взгляд Сигзила стал отсутствующим. — Я был уверен, что у меня получится. Не самый мудрый выбор. Мой учитель… — Он умолк.

— Ты его хотел убить?

— Нет.

Каладин какое-то время ждал, но не дождался.

Ученый, подумал он. Или по меньшей мере очень опытный человек. Надо использовать его знания.

Найди выход из смертельной ловушки, Каладин. Собери все, что у тебя есть. Выход должен быть.

— Ты был прав в отношении мостовиков, — сказал Сигзил. — Нас посылают умирать. И этому существует только одно разумное объяснение. В этом мире есть одно особое место. Марабетия. Ты слышал о ней?

— Нет, — ответил Каладин.

— Это за морем, к северу, в землях силаев. Тамошний народ очень любит спорить. На каждом городском перекрестке стоят маленькие возвышения, на которые человек может забраться и говорить, все равно что. Говорят, что каждый человек в Марабетии носит с собой мешочек с перезрелыми фруктами, на случай если придется пройти мимо оратора, с которым он не согласен.

Каладин задумался. Столько слов от Сигзила он не слышал никогда.

— То, что ты сказал на плато, — продолжал Сигзил, — заставило меня вспомнить о Марабетии. Видишь ли, у них очень любопытный способ обращаться с преступниками. Они подвешивают их на утесе, стоящем на берегу моря, недалеко от города, так что вода доходит до щек во время высокого прилива. В воде водится несколько видов большепанцирников, известных своим великолепным мясом и, конечно, гемсердцами. Они не такие большие, как местные скальные демоны, но все же совсем не маленькие. Так вот, эти преступники, они становятся приманкой. Преступник может потребовать, чтобы его убили, но тех, кто ухитряется провисеть неделю и остаться в живых, освобождают.

— И часто такое случается? — спросил Каладин.

Сигзил покачал головой.

— Никогда. Но преступники почти всегда выбирают надежду. У марабетян есть поговорка о тех, кто отказывается видеть правду: «У него глаза из красного и синего». Красное — льющаяся кровь. Синее — вода. Говорят, что пленники видят только их. Обычно на них нападают в первый же день. И, тем не менее, большинство выбирают последний шанс. Они предпочитают ложную надежду.

Глаза из красного и синего, подумал Каладин, представив себе ужасную картину.

— Ты хорошо поработал, — сказал Сигзил, вставая и беря в руки миску. — Вначале я ненавидел тебя за ложь, которую ты говорил людям. Но сейчас… Ложная надежда делает их счастливыми. Ты даешь смертельно больному лекарство, которое уменьшает его боль. И люди могут весело провести последние дни. Ты действительно целитель, Каладин Благословленный Штормом.

Каладин хотел было возразить, сказать, что это не ложная надежда, но не смог. Не с сердцем в желудке. Не с тем, что он знал.

В следующее мгновение из барака вылетел Камень.

— Я опять чувствую себя как алил'тики'и! — объявил он, поднимая вверх бритву. — Друзья мои, вы не понимаете, что сделали! Однажды я возьму вас с собой, на Пики, и покажу, что такое настоящее королевское гостеприимство!

Несмотря на все жалобы, он, тем не менее, не стал полностью сбривать бороду, но оставил длинные рыже-белые бакенбарды, спускавшиеся на подбородок. Однако сам подбородок он выбрил начисто и губы. Теперь его высокое овальное лицо выглядело совсем по-другому.

— Ха! — сказал он, шагнув к костру. Он схватил ближайших людей и крепко обнял их, так что Бизик едва не пролил суп. — Я вас всех сделаю своей семьей. Хумака'абан жителя Пиков — его гордость. Я опять почувствовал себя настоящим человеком. Эта бритва, она принадлежит не мне, но всем. Ею могут пользоваться все, кто пожелает. Сочту за честь разделить ее с вами.

Кое-кто засмеялся, а кто-то крикнул, что согласен. Но не Каладин. Как-то… как-то это не важно. Он взял миску с похлебкой, которую принес Данни, но не стал есть. Сигзил решил не возвращаться к нему и уселся по другую сторону костра.

Глаза из красного и синего, подумал Каладин. Не знаю, подходит ли это к нам.

Иметь такие глаза — значит иметь маленькую надежду на спасение бригады. Однако сегодня Каладину не удалось убедить самого себя.

Он никогда не был оптимистом. Он знал, что из себя представляет мир, или пытался понять. И страдал, когда видел вокруг себя настоящий кошмар.

О, Отец Штормов, подумал он, чувствуя груз отчаяния, повисший на плечах. Я опять становлюсь ходячим мертвецом. Я теряю себя.

Он не мог нести на себе надежды всех бригадников.

У него нет сил.

Глава сорок первая Об Элдсе и Милпе

Пять с половиной лет назад


Каладин протиснулся мимо ревущей Ларал и споткнулся у входа в операционную. Он уже много лет работал с отцом, но столько крови не видел никогда. Как если бы кто-нибудь выплеснул на пол ведро свежей красной краски.

В воздухе висел запах паленой плоти. Лирин бешено работал над светлордом Риллиром, сыном Рошона. Из живота молодого человека торчало что-то очень страшное, похожее на клык, нижняя часть правой ноги была раздавлена и висела только на нескольких сухожилиях, обломки костей торчали, как тростники из пруда. Сам светлорд Рошон, закрыв глаза, лежал на боковом столе и стонал, держась за ногу, пронзенную еще одним костяным копьем. Из-под неумело наложенной повязки сочилась кровь, текла по столу и падала на пол, смешиваясь с кровью сына.

Каладин стоял у двери, раскрыв рот. Ларал продолжала вопить. Она схватилась за дверную раму, а несколько охранников Рошона пытались ее оттащить.

— Сделай что-нибудь! — захлебываясь слезами, кричала она. — Быстрее! Он не может! Он был там, когда это случилось, и дал мне уйти! — Спутанные фразы перешли в невнятные крики. Стражникам удалось увести ее прочь.

— Каладин! — рявкнул отец. — Ты мне нужен!

Потрясенный, Каладин вошел внутрь, вымыл руки, потом собрал бинты, хлюпая по луже крови. Он бросил взгляд на лицо Риллира; с правой стороны кожи почти не было. Веко исчезло, сам голубой глаз был разрезан и сморщился, как выжатая виноградина. Каладин поторопился к отцу, с бинтами в руке. В следующее мгновение в двери появилась мать, за ней Тьен. Хесина зажала рукой рот, потом вытолкнула Тьена наружу. Тот запнулся, едва не упал и выглядел ошалелым. Она немедленно вернулась обратно, без него.

— Воды! — крикнул Лирин. — Хесина, принеси еще. Быстрее!

Мать засуетилась, хотя она редко помогала во время операций. Трясущимися руками она схватила одно из ведер и метнулась наружу. Каладин взял другое, полное, и принес отцу. Лирин в это время удалял огромную кость из живота юного светлоглазого. Оставшийся глаз Риллира мигнул, голова затряслась.

— Что это? — спросил Каладин, прижимая бинт к ране, пока отец убирал в сторону странный предмет.

— Зуб белоспинника, — сказал отец. — Воды.

Каладин взял губку, окунул ее в ведро и выдавил воду в рану на животе. Вода смыла кровь, и Лирин внимательно оглядел рану. Он стал прощупывать ее пальцами, а Каладин держал наготове иголку и нитку. На ноге уже был жгут. Ногу придется ампутировать, но позже.

Лирин колебался, пальцы что-то искали в зияющей дыре на животе Риллира. Каладин опять прочистил рану. Он посмотрел на отца, озабоченный.

Лирин вынул пальцы и подошел к светлорду Рошону.

— Бинты, Каладин, — коротко сказал он.

Каладин быстро подошел ко второму столу, хотя и посмотрел через плечо на Риллира. Когда-то красивый юный светлоглазый опять задрожал, конвульсивно подергиваясь.

— Отец…

— Бинты! — повторил Лирин.

— Что ты делаешь, хирург? — проревел Рошон. — Что с моим сыном? — Спрены боли крутились вокруг него.

— Твой сын умирает, — сказал Лирин, выдергивая зуб из ноги Рошона.

От страшной боли светлоглазый заорал, хотя Каладин не мог сказать, из-за зуба или из-за сына. Рошон стиснул зубы, когда Каладин сдавил повязкой его ногу. Лирин вымыл руки в ведре, потом быстро протер соком черного василька, чтобы отогнать спренов горячки.

— Мой сын еще жив, — простонал Рошон. — Я вижу, он шевелится! Займись им, хирург.

— Каладин, оглушающей воды, — приказал Лирин, беря иглу.

Каладин, шлепая по лужам крови, метнулся к задней стене комнаты, открыл крайний стенной шкаф и достал маленькую бутылочку с прозрачной жидкостью.

— Что ты делаешь? — проревел Рошон, пытаясь сесть. — Займись моим сыном. О, Всемогущий, лечи его!

Каладин нерешительно повернулся, не переставая капать успокоительным на бинт.

— Я работаю согласно трем руководящим указаниям, Рошон, — сказал Лирин, прижимая светлоглазого к столу. — Хирурги используют их, выбирая между двумя пациентами. Если есть два пациента с одинаковыми ранами, хирург должен выбрать более юного.

— Тогда иди к моему сыну!

— А если раны не одинаково угрожают жизни, — продолжал Лирин, — надо лечить более тяжелые.

— Как я тебе и сказал!

— Но третье указание подавляет оба первых, Рошон, — сказал Лирин, наклонясь к нему. — Хирург должен знать, когда он не в силах помочь. Прости, Рошон, я бы спас его, если бы мог. Но я не в силах.

— Нет! — крикнул Рошон и попытался встать.

— Каладин! Быстрей! — приказал Лирин.

Каладин уже бежал к ним. Он прижал бинт с оглушающей водой ко рту и подбородку Рошона, прямо под носом, заставив светлоглазого вдохнуть испарения. Сам Каладин, как и положено, затаил дыхание.

Рошон выл и кричал, но его держали двое, и он ослаб от потери крови. Вскоре крик стал тише, и через несколько секунд он расслабился, понес чепуху и стал улыбаться себе. Лирин вернулся к ране, а Каладин понесся выбрасывать бинт.

— Нет. Дай ее Риллиру, — сказал отец, не отрываясь от работы. — Это единственное, что мы можем для него сделать.

Каладин кивнул и повторил процедуру для раненого юноши. Дыхание Риллира стало менее беспорядочным, но и только — юный светлоглазый, похоже, ничего не сознавал. Потом Каладин бросил бинт в жаровню; тепло уничтожало эффект. Белый пухлый бинт сморщился, стал коричневым и задымился, его края вспыхнули.

Каладин вернулся с губкой и промыл рану Рошона, над которой работал отец. Несколько осколков зуба застряли внутри, и Лирин, что-то бормоча себе под нос, начал удалять их щипцами и острым как бритва ножом.

— Бездна их всех забери, — проворчал Лирин, вытаскивая первый кусочек зуба. За его спиной Риллир замолчал. — Они посылают половину нас на войну, и все им мало. Как они ухитряются найти смерть, живя в самом тихом из городов? Лучше бы Рошону не искать этого проклятого штормом белоспинника.

— Они искали его?

— Да, они охотились, — сплюнул Лирин. — Уистиоу и я обычно шутили о том, почему светлоглазые так любят охоту. Если ты не можешь убить человека, ты убиваешь зверей. Да, ты нашел то, что искал, Рошон.

— Отец, — тихо сказал Каладин. — Очнувшись, он вряд ли отплатит тебе добром.

Светлорд, лежавший на спине с закрытыми глазами, что-то тихо мямлил.

Лирин не ответил. Он выдернул еще один кусок зуба, и Каладин промыл рану. Потом отец прижал пальцы к стенке большой дыры, проверяя ее.

Да, еще один кусок клыка, торчащий из мышцы внутри раны. Прямо за ним проходит бедренная артерия, самая крупная на ноге. Лирин протянул нож и очень аккуратно вырезал обломок. Потом задержался на мгновение, с кончиком ножа на волосок от артерии.

Если он перережет… подумал Каладин. Рошон умрет за несколько минут. Он жив только потому, что клык не попал в артерию.

Обычно уверенная рука Лирина дрогнула. Он посмотрел на Каладина и вынул нож, не коснувшись артерии, потом щипцами вытащил окровавленный обломок кости. Отложив ее в сторону, он спокойно протянул руку за иголкой и ниткой.

За его спиной Риллир перестал дышать.

* * *

Этим вечером Каладин сидел на ступеньках своего дома, сложив руки на коленях.

Рошона отвезли в имение, там за ним будут ухаживать его личные слуги. Тело его сына — в холод подземелья, и гонец уже мчался к Преобразователям с требованием заняться трупом.

Над горизонтом стояло солнце, красное как кровь. И куда бы Каладин ни посмотрел, мир был красным.

Дверь операционной хлопнула, и отец — такой же усталый, как и Каладин, — неверной походкой вышел наружу. Он глубоко вздохнул, сел рядом с Каладином и тоже уставился на солнце. Интересно, ему тоже оно видится кровавым?

Они молчали, пока солнце медленно опускалось за горизонт. Почему оно красивее всего именно тогда, когда готово исчезнуть в ночи? Быть может, оно злится, что приходится уходить? Или, как балаганщик, дает представление перед отъездом?

Почему самая яркая субстанция человеческого тела — кровь — скрыта под кожей, и никто не видит ее, пока не произойдет что-нибудь плохое?

Нет, подумал Каладин. Кровь не самое яркое, что есть в человеке. Глаза тоже могут быть очень красочными. Кровь и глаза. И то и другое человек наследует от родителей. Как и принадлежность к аристократии.

— Сегодня я видел человека изнутри, — наконец сказал Каладин.

— Не в первый раз, — ответил Лирин, — и, конечно, не в последний. Я горжусь тобой. Я ожидал, что ты заплачешь, как обычно делаешь, когда мы теряем пациента. Ты учишься.

— Я не имел в виду раны, — сказал Каладин.

Лирин какое-то время не отвечал.

— Да, понимаю.

— Ты бы дал ему умереть, если бы меня здесь не было, верно?

Молчание.

— И почему нет? — спросил Каладин. — Это бы спасло нас!

— Я бы не просто позволил ему умереть. Я бы убил его.

— Ты мог бы дать ему истечь кровью, а потом сказать, что не сумел спасти его. Никто бы не стал тебя спрашивать. Ты мог.

— Нет, — ответил Лирин, глядя на закат солнца. — Не мог.

— Почему?

— Потому что я не убийца, сын.

Каладин задумался.

Лирин поглядел куда-то вдаль.

— Кто-то должен начать. Кто-то должен сделать шаг вперед и поступать правильно, только потому, что это правильно. Если никто не начнет, остальные не пойдут за ним вслед. Светлоглазые изо всех сил убивают друг друга и убивают нас. Из леса принесли не всех. Элдс и Милп. Рошон бросил их там.

Элдс и Милп. Два горожанина, которые тоже участвовали в охоте; команда, несшая двух раненых светлоглазых, не взяла их с собой. Рошон, боявшийся за Риллира, приказал оставить их, чтобы передвигаться быстрее.

— Светлоглазые не заботятся о жизни, — сказал Лирин. — А я обязан. Вот почему я бы не дал Рошону умереть, даже если бы тебя здесь не было. Хотя благодаря тебе я перестал сомневаться.

— Очень жаль, — сказал Каладин.

— Ты не должен так говорить.

— Почему?

— Сын, мы должны быть лучше их. — Он вздохнул и встал. — Иди спать. Ты мне можешь понадобиться, если принесут Милпа и Элдса.

Очень маловероятно; скорее всего, оба давно мертвы. Те, кто принес светлоглазых, сказали, что у них очень плохие раны. Да и белоспинники все еще там.

Лирин пошел внутрь, но Каладин остался.

Дал бы я ему умереть? спросил себя Каладин. Легкое движение ножа, и он был бы там.

Рошон принес городу и их семье только вред, но оправдывает ли это убийство?

Нет. Прямое убийство ничем нельзя оправдать. А что с обязанностью помогать? Не помочь — совсем не то же самое, что убить. Совсем другое.

Каладин все думал-думал, самыми разными способами взвешивая слова отца. И, наконец, с ужасом понял. Он бы дал Рошону умереть на столе. Это было бы лучше для семьи Каладина; это было бы лучше для всего города.

Когда-то отец высмеял его желание идти на войну. И сейчас, когда Каладин сам решил стать хирургом, мысли и поступки Кала казались ему ребяческими. Но Лирин считал, что Каладин не способен на убийство.

Ты даже не можешь наступить на крэмлинга без чувства вины, сын, говорил он. Вонзить копье в человека совсем не так легко, как ты думаешь.

Отец ошибался. Пугающее, ошеломляющее открытие. Не глупые мечты или сны наяву о боевой славе. Реальность.

В это мгновение Каладин понял, что может убить, если понадобится. Некоторых людей — как гниющий палец или раздробленную ногу — необходимо уничтожить.

Глава сорок вторая Нищие и официантки

Как и сверхштормы, они появляются регулярно, но непредсказуемо.

Слово Опустошение дважды применяется в рассказах об их появлениях. Смотри страницы 57, 59 и 64 «Рассказов при свете камина».

— Я пришла к выводу, — объявила Шаллан.

Джаснах, оторвавшись от исследования, посмотрела на нее. С необычным для нее уважением она отложила книгу в сторону и уселась спиной к Вуали, разглядывая Шаллан. — Очень хорошо.

— То, что вы сделали, легально и справедливо, в юридическом смысле, — сказала Шаллан. — Но не морально и, безусловно, не этично.

— Итак, ты разделяешь мораль и закон?

— Почти все философы согласны с этим.

Ты тоже так думаешь?

Шаллан заколебалась.

— Да. Можно быть моральным, не следуя закону, и, наоборот, можно действовать аморально, следуя закону.

— Но ты сказала, что я действовала «справедливо», хотя и «аморально». Мне кажется, что определить различие между ними не так-то легко.

— Действие может быть справедливым, — сказала Шаллан. — Это что-то сделанное, его можно рассматривать независимо от намерений. Убийство четырех человек с целью самозащиты — справедливо.

— Но аморально?

— Моральность имеет дело с вашим намерением и рассматривает ситуацию в более широком контексте. Искать человека только для того, чтобы убить его, аморально, Джаснах, независимо от возможного результата.

Джаснах постучала по столу кончиком ногтя. Она надела перчатку, камни на сломанном Преобразователе распирали ее. Прошло уже две недели. Конечно, она уже обнаружила, что прибор не работает. Почему она так спокойна?

Почему пытается сохранить это в тайне? Возможно, боится, что потеряет политическую силу. Или сообразила, что ее Преобразователь подменили. А может быть, Джаснах, несмотря ни на что, вообще не пыталась использовать Преобразователь? Шаллан должна была уехать, давно. Но если она уедет до того, как Джаснах откроет подмену, все подозрения падут прямо на нее. Беспокойное ожидание почти свело Шаллан с ума.

Наконец Джаснах кивнула и вернулась к книге.

— Вам нечего сказать? — удивилась Шаллан. — Я только что обвинила вас в убийстве.

— Нет, — ответила Джаснах. — Убийство — юридическое определение. Ты сказала, что я убила неэтично.

— Вы думаете, что я ошибаюсь, верно?

— Да, — ответила Джаснах. — Но, во-первых, ты веришь в то, что говоришь, и, во-вторых, за твоими словами стоит разумная мысль. Я просмотрела твои заметки и поняла, что ты разобралась в различных философских системах. И, в некоторых случаях, высказала очень проницательные замечания. Урок оказался очень поучительным. — Она открыла книгу.

— И это все?

— Конечно нет, — сказала Джаснах. — Мы еще вернемся к философии; но сейчас я удовлетворена тем, что ты заложила твердую основу для будущего изучения.

— Но я все еще считаю, что вы не правы. Я все еще думаю, что в этом случае существует абсолютная Правда.

— Да, — сказала Джаснах, — и тебе потребовалось две недели борьбы, чтобы прийти к такому заключению. — Джаснах посмотрела Шаллан в глаза. — Это было не просто, а?

— Да.

— И ты все еще сомневаешься?

— Да.

— Вполне достаточно. — Джаснах слегка сузила глаза, на ее губах появилась мягкая утешающая улыбка. — Пойми, дитя, что я пытаюсь делать добро. Будем надеяться, что это поможет тебе сражаться со своими чувствами. Иногда я спрашиваю себя, не могу ли я достичь большего со своим Преобразователем. — Она повернулась и углубилась в чтение. — На остаток дня ты свободна.

Шаллан мигнула.

Что?

— Свободна, — повторила Джаснах. — Можешь идти. Делай все, что придет в голову. Обычно ты рисуешь нищих и официанток, но выбирай сама. Уходи.

— Да, Ваша Светлость. Спасибо.

Джаснах рассеянно махнула рукой, и Шаллан, схватив сумку, поторопилась выйти из алькова. У нее не было свободного времени с того дня, когда она рисовала в садах. Тогда Джаснах мягко пожурила ее и разрешила отдыхать в своей комнате, а не идти рисовать.

Шаллан беспокойно ждала, пока паршмены-лифтеры опускали ее на пол Вуали, потом поспешила в центральную пещеру. Долгая дорога пешком, и она добралась до района гостевых апартаментов, кивая мажордомам, служившим здесь. Наполовину слуги, наполовину стражники, они наблюдали за входом и выходом гостей.

Толстым медным ключом она открыла дверь в апартаменты Джаснах, скользнула внутрь и закрыла дверь за собой. Маленькая гостиная — ковер на полу и два стула перед камином — освещалась топазами. На столе еще стоял бокал, наполовину наполненный оранжевым вином, которое Джаснах исследовала прошлым вечером; на блюдце осталось несколько крошек хлеба.

Шаллан поторопилась в свою комнату, закрыла дверь и вынула Преобразователь из потайного мешочка. Теплое сияние камней омыло ее лицо белым и красным светом. Они были достаточно большими — и поэтому настолько яркими, что на них было трудно смотреть. Каждый стоил брумов десять-двадцать.

Пришлось спрятать их снаружи для того, чтобы последний сверхшторм зарядил их; еще один источник беспокойства. Она глубоко вздохнула, встала на колени и достала из-под кровати маленькую деревянную палочку. Полторы недели попыток, и она все еще не сумела заставить Преобразователь сделать… да, хоть что-нибудь. Она касалась гемм, крутила и встряхивала их и сгибала руку в точности, как Джаснах. Она изучила картинку за картинкой, на которых нарисовала процесс. Она пробовала говорить, концентрироваться и даже молиться.

Однако как раз вчера она нашла книгу, где предлагался полезный совет. Утверждалось, что гудение может сделать Преобразователь более эффективным. Замечание, сделанное вскользь, но и это больше, чем она нашла в любом другом месте. Она села на кровати и заставила себя сосредоточиться. Закрыв глаза, она подняла палочку и представила себе, как она превращается в кварц. Потом начала гудеть.

И ничего не произошло. Она продолжала гудеть, пробуя разные ноты и концентрируясь изо всех сил. Добрых полчаса она пыталась и пыталась, но, наконец, внимание стало рассеиваться. И тут ее кольнуло новое опасение. Джаснах была одной из самых блестящих и проницательных ученых мира. И она оставила Преобразователь там, где его было легко поменять. Не одурачила ли она Шаллан, подсунув ей фальшивку?

Это казалось слишком сложным, чтобы быть правдой. Почему бы просто не захлопнуть ловушку и не объявить Шаллан воровкой? Можно придумать множество правдоподобных объяснений того, что она не может заставить Преобразователь работать.

Она перестала гудеть и открыла глаза. Палочка не изменилась.

Я так надеялась на этот совет, со вздохом подумала она, откладывая ее в сторону. Слишком надеялась.

Она легла на кровать и уставилась в коричневый каменный потолок, вырезанный — как и весь Конклав, — прямо из горы. Здесь камень оставили преднамеренно необработанным, и он напоминал потолок пещеры. Довольно красиво, хотя она никогда не замечала этого раньше — цвета и контуры камня переливались, как рябь на пруду.

Она взяла лист из сумки и начала рисовать каменный узор. Рисунок успокоит ее, и она вернется к Преобразователю. Возможно, она опять должна попробовать надеть его на другую руку.

Угольным карандашом она никак не могла воспроизвести цвета слоев, но она могла передать очаровательный переход одного в другой. Настоящее произведение искусства. Неужели какой-нибудь каменщик умышленно вырезал такой потолок, создавая это изящное творение, или это случайное явление природы? Она улыбнулась, представив себе какого-нибудь переутомленного резчика, заметившего замечательную структуру камня и решившего вырезать — ради собственного развлечения и чувства прекрасного — узор из волн.

— Что ты такое?

Шаллан взвизгнула и выпрямилась, блокнот слетел с коленей. Кто-то прошептал эти слова. Она совершенно отчетливо слышала их!

— Кто это? — спросила она.

Молчание.

— Кто это? — повторила она громче, с бьющимся сердцем.

Что-то послышалось за дверью, из гостиной. Шаллан подпрыгнула и спрятала руку с Преобразователем под подушку. В то же мгновение дверь открылась, и в комнату вошла сморщенная темноглазая служанка, одетая в черно-белую дворцовую униформу.

— Ой, — воскликнула она. — Я не знала, что вы здесь, Ваша Светлость. — Она низко поклонилась.

Дворцовая служанка. Пришла убирать комнату, как обычно. Задумавшись, Шаллан не услышала, как она вошла.

— Почему ты заговорила со мной?

— Заговорила с вами, Ваша Светлость?

— Ты…

Нет, тот голос не говорил, а шептал и абсолютно точно прозвучал в комнате Шаллан. И совершенно не походил на голос служанки.

Она вздрогнула и огляделась. Полная глупость. Комната крошечная, спрятаться негде. Никаких Несущих Пустоту в углах или под кроватью.

Что же я слышала?

Наверное, шум уборки, который Шаллан приняла за слова.

Заставив себя расслабиться, Шаллан поглядела мимо служанки, в гостиную. Женщина убрала крошки и вымыла стакан с вином. К стене прислонена метла. Дверь в комнату Джаснах была приоткрыта.

— Ты была в комнате Джаснах? — спросила Шаллан.

— Да, Ваша Светлость, — ответила служанка. — Привела в порядок стол, заправила кровать…

— Ее Светлость Джаснах очень не любит, когда заходят в ее комнату. Всем служанкам сказали, чтобы они не убирали там. — Король пообещал, что очень тщательно отберет служанок, и здесь никогда никто не воровал, но Джаснах по-прежнему требовала, чтобы никто из них не входил в ее спальню.

Женщина побледнела.

— Прошу прощения, Ваша Светлость. Я не слышала! Мне не сказали…

— Тише, не волнуйся, — сказала Шаллан. — Но тебе лучше пойти к ней и рассказать, что ты наделала. Она всегда замечает, когда ее вещи двигают. Самое лучшее для тебя — объяснить все ей самой.

— Д-да, Ваша Светлость. — Женщина опять поклонилась.

— На самом деле, — сказала Шаллан так, как будто ее осенило, — ты должна идти прямо сейчас. Нечего откладывать.

Пожилая женщина вздохнула.

— Да, конечно, Ваша Светлость.

Она вышла. Спустя несколько секунд наружная дверь лязгнула, закрываясь.

Шаллан подпрыгнула, сняла Преобразователь и сунула его в потайной мешочек. Потом с бьющимся сердцем выбежала в гостиную, забыв про странный голос, — появилась возможность поглядеть на комнату Джаснах. Вряд ли Шаллан узнает что-нибудь полезное о Преобразователе, но она не могла упустить такой шанс — со служанкой, которую можно обвинить в том, что она двигала вещи.

На мгновение вспыхнуло чувство вины. Впрочем, она уже обокрала Джаснах. По сравнению с этим осмотр комнаты — ничто.

Спальня была больше, чем у Шаллан, но все равно она казалась тесной из-за неизбежного отсутствия окон. Половину комнаты занимало огромное чудовище — кровать с пологом на четырех столбиках. Раковина на дальней стене, рядом с ней туалетный столик, с которого Шаллан украла Преобразователь. Комод с зеркалом и стол, на левой стороне которого лежала высокая стопка книг.

Шаллан еще ни разу не удавалось увидеть заметки Джаснах. Быть может, ей удастся найти что-нибудь о Преобразователе? Шаллан уселась за стол, выдвинула верхний ящик и стала рыться среди кистьперьев, угольных карандашей и листов бумаги. Все лежало очень аккуратно, бумага была совершенно чистой. В нижнем правом ящике хранились чернила и пустые блокноты. В нижнем левом — маленькая коллекция справочников.

Оставались книги на столе. Скорее всего, Джаснах взяла с собой записные книжки, с которыми работала. Но… да, несколько осталось здесь. С трепещущим сердцем Шаллан взяла три тонких тома и положила перед собой.

«Заметки об Уритиру», объявляла надпись на первом. Том был наполнен — похоже — цитатами и выписками из различных книг, которые нашла Джаснах. Все они говорили об одном месте, Уритиру. Джаснах упоминала о нем в разговоре с Кабзалом.

Отложив том в сторону, Шаллан взяла следующий, надеясь найти заметки о Преобразователе. Блокнот, без заглавия, был исписан до конца. Шаллан быстро пробежалась по нему, выбирая отдельные фразы.

«Те, которые из пепла и огня, кто убивали ядовитым роем, безжалостные перед Герольдами…» Заметки в Машли, стр. 337. Подтверждено Колдвином и Хасавой.

«Они забирали свет везде, где бы ни скрывались. Кожа — то, что сгорело». Кормшен, страница 104.

Инния в своих записях о детских сказках говорит о Несущих Пустоту как о существах, которые, «как и сверхштормы, появляются регулярно, но непредсказуемо». Слово Опустошение дважды применяется в рассказах об их появлениях. Смотри страницы 57, 59 и 64 «Рассказов при свете камина».

«Они изменялись даже тогда, когда мы сражались с ними. Они были тенями, могущими меняться, как танцующие языки пламени. Никогда не недооценивайте их из-за первого впечатления». Взято из речи Талатина, Сияющего из Ордена Каменных Стражей. Источник — «Воплощенный» Гавлоу — обычно считается надежным, хотя именно этот отрывок взят из утраченной «Поэмы о Седьмой Заре».

И так далее. Страницы и страницы. Джаснах обучила ее такому методу делать заметки — как только записная книжка заполняется, каждая запись оценивается на достоверность и полезность и копируется в другие, более специфические блокноты.

Нахмурившись, Шаллан взялась за последний том. Записи о Натане, Ничейных Холмах и Разрушенных Равнинах. Джаснах собрала открытия охотников, исследователей или купцов, искавших водную дорогу в Новый Натан. Самым толстым из всех трех блокнотов был том, посвященный Несущим Пустоту.

Опять Несущие Пустоту. Много людей, особенно в деревнях, шептались о них и других чудовищах, рыскавших в темноте. Скрежещущие голоса, шепот штормов или даже пугающие спрены ночи. Суровые преподавательницы, учившие Шаллан, были полны суеверий и лживых рассказов о Падших Сияющих, якобы использовавших монстров, чтобы оправдать господство над человечеством.

Арденты учили иначе. Они говорили о Падших Сияющих — которых раньше называли Сияющими Рыцарями, — как о сражавшихся с Несущими Пустоту в войне за Рошар. Они учили, что только тогда, когда Несущие Пустоту были побеждены — и Герольды ушли, — Сияющие пали.

Обе группы соглашались с тем, что Несущие Пустоту исчезли. Выдумка или давно побежденные враги — результат не изменялся. Шаллан допускала, что некоторые люди — и даже некоторые ученые — могли верить, что Несущие Пустоту еще существуют и охотятся на людей. Но Джаснах, скептик? Джаснах, которая отрицала существование Всемогущего? Разве может женщина настолько запутаться, что одновременно отрицать существование Бога и принимать существование его мифических врагов?

Стук во внешнюю дверь. Шаллан вскочила, прижав руки к груди. Быстро выстроив книги в прежнем порядке, она понеслась к двери.

Джаснах бы не постучала, набитая ты дура, сказала она себе, отпирая замок и приоткрывая дверь.

Снаружи стоял Кабзал. Симпатичный светлоглазый ардент держал в руках корзину.

— Я услышал, что у тебя свободный день. — Он соблазнительно тряхнул корзиной. — Не хочешь немного джема?

Шаллан, успокоившись, посмотрела на открытую комнату Джаснах. Ей действительно нужно посмотреть ее заметки. Она повернулась к Кабзалу, намереваясь сказать ему «нет», но его глаза так манили. И еще намек на добрую улыбку, расслабленная поза.

Если она сейчас пойдет с Кабзалом, быть может, появится возможность спросить его о Преобразовании. Но не это заставило ее решиться. Нет, ей необходимо расслабиться. Она и так на грани срыва, мозги набиты философией, каждую свободную минуту она пытается заставить Преобразователь работать. Ничего удивительного, что она слышит голоса.

— Я люблю джем, — объявила она.

* * *

— Варенье из правдягоды, — сказал Кабзал, поднимая маленькую зеленую баночку. — Из Азира. Легенды говорят, что тот, кто съест эти ягоды, будет говорить правду, во всяком случае до следующего заката солнца.

Шаллан подняла бровь. Они сидели на накрытых одеялами подушках в садах Конклава, недалеко от того места, где она впервые экспериментировала с Преобразователем.

— Это действительно так?

— Не думаю, — сказал Кабзал, открывая баночку. — Сами ягоды безвредны. Но если сжечь листья и стебли растения, то получается дым, опьяняющий людей и ввергающий их в эйфорию. Так что люди часто собирают стебли, разжигают из них костер, садятся вокруг него и едят ягоды и получают… интересную ночь.

— Это чудо… — начала Шаллан, потом укусила себя за губу.

— Что? — подтолкнул он.

Она вздохнула.

— Чудо, что их не называют рождьягоды, учитывая… — Она покраснела.

Он улыбнулся.

— Хорошая мысль!

— Отец Штормов, — сказала она, еще больше краснея. — Мне ужасно трудно держаться в рамках приличия. Дай мне еще варенья.

Он улыбнулся и протянул ей кусок хлеба с намазанным на него толстым слоем зеленого варенья. Паршмен с мутными глазами — позаимствованный из Конклава, — сидел на земле рядом со стеной из сланцекорника, играя роль импровизированной компаньонки. Она чувствовала себя так странно, находясь рядом с мужчиной почти ее возраста в присутствии одного-единственного паршмена. Освобожденной. Раскрепощенной. Но, может быть, все дело в солнечном свете и свежем воздухе.

— Мне ужасно трудно быть ученым, тоже, — сказала она, закрывая глаза и дыша полной грудью. — Мне слишком часто хочется быть снаружи.

— Многие из великих ученых всю жизнь путешествовали.

— И на каждого из них приходятся сотни тех, кто сидел в дырах и библиотеках, зарывшись в книги.

— Но они и не хотели другой жизни. Большинство людей со склонностью к исследованию предпочитают свои дыры и библиотеки. Но не ты. И это делает тебя такой интригующей.

Она открыла глаза, улыбнулась ему и взяла восхитительный кусок хлеба с вареньем. Этот тайленский хлеб такой рассыпчатый, больше похож на пирожное.

— Ну, — сказала она, пока он жевал кусок, — ты чувствуешь себя более правдивым?

— Я ардент, — ответил он. — Мой долг и призвание — быть правдивым всегда.

— Конечно, — сказала она. — Я тоже все время говорю правду. Вообще говоря, я настолько наполнена правдой, что иногда она буквально выдавливает ложь изо рта. Для нее нет места внутри, видишь ли.

Он сердечно улыбнулся.

— Шаллан Давар, я не могу представить себе, что такая милая девушка как ты может сказать хоть одно слово неправды.

— Тогда, что бы не свести тебя с ума, я буду выдавать их пáрами. — Она улыбнулась. — У меня сейчас кошмарное время, и эта еда ужасна.

— Ты только что опровергла всю науку и мифологию, сопровождающую процесс поедания джема из правдягоды!

— Замечательно, — сказала Шаллан. — У варенья не должно быть ни науки, ни мифологии. Оно должно быть сладким, красивым и нежным.

— Как и юные дамы.

— Брат Кабзал! — Она опять вспыхнула. — Это не совсем прилично.

— Зато заставило тебя улыбнуться.

— Ничего не могу поделать, — лукаво сказала она. — Я сладкая, красивая и нежная.

— Насчет красоты не могу спорить, — сказал он, очевидно довольный ее румянцем на щеках. — И о сладости тоже. Но что касается нежности…

— Кабзал! — воскликнула она, хотя и не была слишком возмущена. Она как-то сказала себе, что он интересуется ею только для того, чтобы защитить ее душу. Однако сейчас все меньше и меньше верила себе. Он приходил по меньшей мере раз в неделю.

Он хихикнул, глядя на ее замешательство, но только заставил ее покраснеть еще больше.

— Хватит! — Она закрыла глаза рукой. — Мое лицо, наверно, краснее, чем волосы. Ты не должен говорить такого; ты человек религии.

— Но все еще мужчина, Шаллан.

— Который сказал, что интересуется мной чисто академически.

— Да, академически, — рассеянно сказал он. — Включая множество экспериментов и личных полевых исследований.

— Кабзал!

Он громко рассмеялся и откусил хлеб.

— Прошу прощения, светлость Шаллан. Но ты так смешно реагируешь!

Она заворчала, опуская руку, но знала, что он — частично — сказал все это только потому, что она поощряет его. И она ничего не могла с собой поделать. Никто не проявлял к ней такого все увеличившегося интереса. Он ей нравился — с ним было интересно поговорить и интересно послушать. Замечательный способ нарушить однообразие учебы.

Но, конечно, никакой надежды на союз. Ей нужен хороший политический брак, хотя бы для того, чтобы защищать свою семью. Флирт с ардентом, принадлежащим королю Харбранта, не поможет ничему.

Скоро я намекну ему на правду, подумала она. Но он и так знает, что ему ничего не светит. Или нет?

Он наклонился к ней.

— Ты действительно та, кем кажешься, Шаллан?

— Способная? Умная? Очаровательная?

Он улыбнулся.

— Искренняя.

— Я бы так не сказала, — ответила она.

— И тем не менее. Я вижу тебя насквозь.

— Я не искренняя. Я наивная. Я провела все детство в поместье отца.

— Ты не выглядишь, как отшельница. С тобой так легко говорить.

— Я стала такой. Но все детство я провела в компании с самой собой и ненавижу скучных собеседников.

Он улыбнулся, но глаза остались озабоченными.

— Просто позор, что такой девочке не хватало внимания. Все равно что повесить замечательную картину лицом к стене.

Она откинулась назад, облокотилась на безопасную руку и прикончила хлеб.

— Я бы не сказала, что мне не хватало внимания, по меньшей мере количественно. Отец уделял мне много внимания.

— Я слышал о нем. Жесткий человек, судя по репутации.

— Он… — Она должна сделать вид, что он жив. — Мой отец — человек страсти и добродетели. Но никогда одновременно.

— Шаллан! Это, наверно, самое остроумное замечание, которое я от тебя слышал.

— И самое правдивое. К сожалению.

Кабзал заглянул ей в глаза, как если бы что-то искал. Что он там увидел?

— Похоже, ты не слишком переживаешь за своего отца.

— Опять правда. Я вижу, что ягоды подействовали на нас обоих.

— Он тяжелый человек, а?

— Да, но не со мной. Я была слишком драгоценной. Его идеал, совершенная дочка. Видишь ли, мой отец из тех людей, которые всегда вешают картину неправильно. Так, чтобы ее не могли видеть недостойные глаза и трогать недостойные пальцы.

— Какой позор. Мне ты кажешься очень… трогательной.

Она смерила его взглядом.

— Я же сказала тебе, не дразнись.

— Я вовсе не дразню тебя, — сказал он, глядя на нее глубокими голубыми глазами. Очень серьезными глазами. — Ты интересуешь меня, Шаллан Давар.

Она обнаружила, что ее сердце стучит. Странно, но одновременно в ней поднялась паника.

— Я совсем не такая интересная.

— Почему?

— Логические задачи — интересные. Математические вычисления могут быть интересными. Политические маневры всегда интересны. Но женщины… они должны быть загадочными.

— А если я решу, что начал понимать тебя?

— Тогда у тебя большое преимущество надо мной, — сказала она. — Потому что я себя не понимаю.

Он улыбнулся.

— Мы не можем так говорить, Кабзал. Ты — ардент.

— Мужчина может перестать быть ардентом, Шаллан.

Она почувствовала удар. Он серьезно глядел на нее, не мигая.

Красивый, с великолепной речью, остроумный. Очень быстро он может стать слишком опасным, сказала она себе.

— Джаснах считает, что ты стараешься сблизиться со мной только для того, чтобы украсть ее Преобразователь, — выпалила Шаллан. И поморщилась.

Дура! Так ты отвечаешь человеку, который намекнул, что ради тебя может бросить службу Всемогущему.

— Ее Светлость Джаснах — очень умная женщина, — сказал Кабзал, отрезая себе еще один кусок хлеба.

Шаллан мигнула.

— Ого. Ты хочешь сказать, что она права?

— И права и не права, — ответил Кабзал. — Девотарий хочет получить этот фабриал. Очень хочет. И я действительно собирался попросить у тебя помощи, со временем.

— Но?

— Но мои начальники считают, что это ужасная мысль. — Он состроил гримасу. — Они считают короля Алеткара совершенно непредсказуемым и боятся, что за одно это он может пойти войной на Харбрант. Преобразователи — не Клинки Осколков, но тоже очень важны. — Он тряхнул головой и откусил кусок хлеба. — Элокар Холин должен стыдиться, что разрешает сестре использовать этот фабриал, особенно так примитивно. Но если мы украдем его… Последствия почувствуют на себе все последователи Ворин на Рошаре.

— Ты уверен? — спросила она, чувствуя тошноту.

Он кивнул.

— Большинство людей даже не думают об этом. Но не я. Короли воюют и владеют Осколками, но их армии существуют только благодаря Преобразователям. Ты когда-нибудь думала, сколько всего — от еды до материалов — производят фабриалы? Без них война стала бы невозможной. Одной еды понадобилось бы сотни фургонов, каждый месяц!

— Да… ты прав. — Она глубоко вздохнула. — Эти Преобразователи, они очаровывают меня. Я всегда хотела знать, на что это похоже — использовать его.

— Я тоже.

— Ты никогда не пользовался им?

Он покачал головой.

— В Харбранте нет ни одного.

Точно, подумала она. Ну конечно. Вот почему королю понадобилась Джаснах, чтобы помочь внучке.

— А кто-нибудь говорил об этом, в твоем присутствии?

Она внутренне съежилась. Слишком смелый вопрос, не заподозрит ли он чего?

Он рассеянно кивнул.

— Это секрет, Шаллан.

— Неужели? — спросила она, сердце билось где-то в горле.

Он поглядел на нее заговорщическим взглядом.

— На самом деле это совсем не трудно.

Что?

— Чистая правда, — сказал он. — Я слышал это от нескольких ардентов. Вокруг Преобразователей напустили слишком много тумана. Они хранят все в тайне и не используют там, где их могут увидеть. На самом деле надо просто надеть прибор на руку, прижать руку к предмету и коснуться камня пальцем. Очень просто.

— Джаснах действует совсем не так, — сказала она, быть может слишком явно возражая.

— Да, и меня это смущает, но если ты пользуешься им уже давно, то учишься, как управлять им лучше. — Он покачал головой. — Мне не нравится тайна, которая выросла вокруг них. От нее пахнет мистицизмом старой Теократии. Лучше нам не идти по этому пути во второй раз. Что плохого, если люди узнают, как просто пользоваться Преобразователем? Принципы и дары Всемогущего зачастую очень просты.

Шаллан уже не слушала его. Итак, к сожалению, Кабзал знает так же мало, как и она. Может быть, даже меньше. Она пробовала метод, о котором он говорил, и он не сработал. Возможно, арденты лгали, чтобы защитить секрет.

— В любом случае, — сказал Кабзал, — это не слишком важно. Ты спросила меня о краже Преобразователя, и, будь уверена, я никогда не попрошу тебя об этом. Я был глупцом, думая об этом, и мне очень быстро запретили даже пытаться. Мне приказали заботиться о твоей душе, чтобы учеба у Джаснах не испортила тебя. Ну и, возможно, постараться спасти душу Джаснах.

— Ну, последнее крайне трудно.

— А я не заметил, — сухо ответил он.

Она улыбнулась, хотя еще не решила, как к этому относиться.

— Ну, вроде между нами больше нет недомолвок?

— Я очень этому рад, — сказал он, стряхивая крошки с рук. — Я серьезно увлекся, Шаллан. Иногда мне так же трудно быть ардентом, как тебе держаться в рамках приличия. Но я не хочу быть самонадеянным. От твоих слов моя голова идет кругом и язык начинает говорить все что попало.

— Значит…

— Значит, мы должны отложить все на день, — сказал Кабзал, вставая. — Мне нужно время, чтобы подумать.

Шаллан тоже встала, протянув свою безопасную руку к нему за помощью; встать в роскошном платье Ворин — не самая легкая задача.

Они находились в той части сада, где стены из сланцекорника были достаточно низкими, и, встав, Шаллан увидела, что неподалеку гуляет сам король, разговаривая с ардентом среднего возраста, с длинным узким лицом.

Король часто прохаживался по саду в середине дня. Она махнула ему, но он, увлеченный разговором, не заметил ее. Кабзал повернулся, заметил короля и пригнулся до земли.

— Что случилось? — спросила Шаллан.

— Король внимательно следит за тем, что делают его арденты. Он и брат Иксил уверены, что сегодня я дежурю в каталоге.

Она обнаружила, что улыбается.

— Ты пренебрег своей работой ради пикника со мной?

— Да.

— А я думала, что тебе предписано проводить время со мной, — сказала она, скрестив руки на груди. — Чтобы защитить мою душу.

— Да. Но среди ардентов есть люди, которые утверждают, что я чересчур интересуюсь тобой.

— Они правы.

— Я зайду к тебе завтра, — сказал он, выглядывая из-за сланцекорника. — При условии, что меня не заставят весь день делать указатели, в наказание. — Он улыбнулся ей. — Если я решу уйти из ардентии, это будет мой выбор, и они не могут запретить мне — хотя могут попытаться отговорить.

И он быстро ушел, как раз тогда, когда она готовилась сказать ему, что он действительно чересчур самонадеянный.

Она не смогла заставить себя произнести эти слова. Возможно, потому, что все меньше и меньше понимала саму себя. Ее цель — помочь семье. Или нет?

Скорее всего, Джаснах уже узнала, что ее Преобразователь не работает, но не видит смысла открывать это. Шаллан должна уехать. Она может пойти к Джаснах и под предлогом ужасного происшествия в переулке заявить об отъезде.

И все-таки ей ужасно не хотелось. И даже не из-за Кабзала. Несмотря на отдельные недоразумения, ей нравилось учиться. Она хотела стать ученым. Даже после философского урока Джаснах, даже после дней непрерывного чтения. Несмотря на замешательство и напряжение, Шаллан часто чувствовала себя такой довольной, как никогда раньше. Да, Джаснах поступила неправильно, убив этих людей, но Шаллан хотела настолько изучить философию, чтобы мгновенно доказать почему. Да, рыться в исторических записях может быть скучно, но зато Шаллан выработала в себе терпение и запаслась знаниями; они безусловно понадобятся, когда она сама, в будущем, займется глубокими исследованиями.

Днем учиться, за ленчем болтать с Кабзалом, вечерами говорить и спорить с Джаснах. Вот что она хочет. И все эти части ее жизни наполнены ложью.

Взволнованная и смущенная, она взяла корзину с хлебом и вареньем и отправилась в Конклав, в комнаты Джаснах. В корзине для почты ее ждал конверт. Шаллан нахмурилась, сломала печать и быстро прочитала письмо.

Девонька, мы получили ваше письмо. «Удовольствие Ветра» скоро будет в Харбранте. Конечно же, мы возьмем вас и отвезем домой. С большим удовольствием. Мы — люди дома Давар. По гроб жизни в долгу перед вашей семьей.

Сейчас у нас быстрая поездка через материк, а потом мы поспешим в Харбрант. Ожидайте нас через неделю.

Капитан Тозбек

И приписка, рукой жены Тозбека, более отчетливо. Мы будем счастливы предоставить вам бесплатный проезд, Ваша Светлость, особенно если вы во время пути поможете нам. Нужно заново переписать все гроссбухи.

Шаллан долгое время глядела на лист бумаги. Она-то хотела узнать, где он и когда собирается приплыть в Харбрант, но он воспринял ее письмо как требование ее забрать.

Очень подходящий последний срок. С момента кражи пройдет ровно три недели, как она и сказала Нан Балату. Если Джаснах до сих пор никак не отреагировала на подмену Преобразователя, значит, Шаллан вне подозрений.

Неделя. И она ступит на борт корабля. Внутри все оборвалось, но она обязана это сделать. Уничтожив письмо, она вышла из района гостей и по запутанным коридорам отправилась в Вуаль.

Очень скоро она уже входила в альков Джаснах. Принцесса, сидя за столом, что-то писала в записной книжке. Она посмотрела на Шаллан.

— По-моему, я разрешила тебе делать сегодня то, что ты хочешь.

— Да, — ответила Шаллан. — И я поняла, что хочу учиться.

Джаснах улыбнулась, хитро и понимающе. Почти самодовольно.

Если бы она знала.

— Ну, я не буду тебя бранить за это, — сказала принцесса и вернулась к своему исследованию.

Шаллан села и предложила Джаснах хлеб и варенье, но та только покачала головой. Шаллан отрезала себе еще кусок и намазала его джемом. Потом открыла книгу и удовлетворенно вздохнула.

Через неделю ей придется уехать. Но тем временем она разрешает себе притворяться чуть дольше.

Глава сорок третья Ходячий мертвец

Они жили в диких землях, ожидая Опустошения — или, иногда, глупого ребенка, потерявшегося в темноте.

Детская сказка, но в то же время цитата из «Сохраненных в памяти Теней», похожая на намек на правду, которую я ищу. Смотри страницу 82, четвертый рассказ.

Каладин проснулся с привычным чувством тревоги.

Большую часть ночи он пролежал на твердом полу, уставившись во тьму и думая.

Зачем пытаться? Зачем беспокоиться? Надежда — не для этих людей.

Он чувствовал себя как странник, который отчаянно ищет дорогу в город, пытаясь спастись от диких зверей. Но город стоит на вершине высокой горы, и, с какой бы стороны он ни подходил, везде отвесный склон. Взобраться невозможно. Сотни разных путей. Тот же самый результат.

Его наказание — выживать, но не спасать его людей. Он научил их бегать быстрее, но не спас их. Они — приманка. Эффективность приманки не изменяет ее цель и судьбу.

Каладин заставил себя встать на ноги. Он чувствовал себя как жернов, который слишком долго использовали. Он все еще не понимал, как выжил.

Зачем ты сохранил мне жизнь, Всемогущий? Спас меня, чтобы я мог видеть, как они умирают?

Предполагалось, что он должен вознести молитвы. Они достигнут Всемогущего, ждущего Герольдов, чтобы вместе с ними отвоевать Залы Спокойствия. Каладину это всегда казалось глупостью. Предполагается, что Всемогущий все видит и все знает. Зачем ему молитвы? Неужели без них он ничего не может сделать? И, самое главное, зачем ему вообще нужны люди, сражающиеся вместо него?

Каладин вышел из барака на утренний свет. И застыл.

Мостовики, одетые в рваные кожаные жилеты и короткие, до колен штаны, выстроились в линию и ждали. Грязные рубашки, зашнурованные на груди, с закатанными по локоть рукавами. Грязная кожа, нечесаные волосы. Хотя, благодаря подарку Камня, аккуратно подровненные бороды или чисто выбритые лица. Все в них было старым и потрепанным. Но лица — чистые.

Каладин неуверенно поднял руку к собственной неопрятной бороде. Люди, казалось, чего-то ждали.

— Что случилось? — спросил он.

Люди беспокойно задвигались, глядя в сторону склада. Конечно, они ждали его, чтобы тренироваться. Но все тренировки бесполезны. Он открыл рот, собираясь им это сказать, но заколебался, увидев, что приближается паланкин, который несли четыре человека. Впереди шел высокий тощий человек в фиолетовой одежде светлоглазого.

Люди глядели на него во все глаза.

— Кто это? — спросил Хоббер, почесывая толстую шею.

— Замена Ламарилу, — сказал Каладин, протискиваясь сквозь линию бригадников. Сил спорхнула сверху и приземлилась у него на плече, как раз тогда, когда носильщики остановились прямо перед Каладином. Они развернули паланкин, и стала видна темноволосая женщина в блестящем фиолетовом платье, отделанном золотыми глифами, с бледно-голубыми глазами. Она полулежала на диване, опираясь спиной о подушку.

— Я — Ее Светлость Хашаль, — сказала она, с легким холинарским выговором. — Мой муж, светлорд Матал, ваш новый капитан.

Каладин придержал язык, проглотив ядовитый ответ. У него уже был опыт общения со светлоглазыми, которых «повысили» до должности вроде этой. Сам Матал не сказал ничего; он стоял, положив руку на рукоятку меча. Высокий — почти как Каладин, — но очень худой. Холеные руки. Не похоже, что он много тренируется с мечом.

— Нам передали, — продолжала Хашаль, — что эта бригада — источник неприятностей. — Ее глаза сузились, она внимательно осмотрела Каладина. — Кажется, это ты пережил суд Всемогущего. У меня есть для тебя послание от тех, кто лучше тебя. Всемогущий дал тебе еще одну возможность доказать, что ты хороший мостовик. Это все. Многие пытались придать слишком большое значение тому, что произошло, но кронпринц Садеас запретил любопытным приходить сюда.

— Мой муж не намерен обходиться с вами так же снисходительно, как его предшественник, — продолжала она. — Мой муж — высокоуважаемый почтенный коллега самого кронпринца Садеаса, а не черноглазый-полукровка вроде Ламарила.

— Неужели? — сказал Каладин. — И каким же образом он попал в эту выгребную яму?

На лице Хашаль не появилось даже намека на гнев. Она только щелкнула пальцами, и один из солдат ударил Каладина тупым концом копья в живот.

Каладин поймал его, сработали старые рефлексы. В мозгу вспыхнула картина, он увидел все сражение прежде, чем оно произошло.

Дернуть за копье, ошеломив солдата.

Шаг вперед, удар локтем в предплечье — солдат вынужден выронить оружие.

Подхватить копье и ударить им в голову сбоку.

Повернуться, присесть и подсечь копьем двух его товарищей, которые бросятся на помощь.

Поднять копье и…

Нет. В результате его убьют.

Каладин отпустил копье. Солдат захлопал глазами от изумления — обычный мостовик блокировал его удар. Засопев, он резко поднял копье и ударил тупым концом сбоку по голове Каладина.

Каладин позволил ему попасть и сбить себя на землю. Голова ударилась о камень, в ушах зазвенело, мир закружился, но в следующее мгновение зрение восстановилось. Голова будет болеть, больше никаких последствий.

Лежа на земле, он несколько раз глубоко вздохнул, сжав кулаки. Пальцы горят, там, где он перехватил копье. Солдат отступил назад и встал рядом с паланкином.

— Никакой снисходительности, — спокойно сказала Хашаль. — Если ты так хочешь знать, мой муж потребовал эту должность. Бригады мостовиков — основное преимущество светлорда Садеаса в Войне Возмездия. Халатность Ламарила — позор.

Камень встал на колени и помог Каладину подняться, хмуро глядя на светлоглазых и их солдат. Каладин встал, качаясь, прижав руку к голове. Пальцы стали мокрыми и скользкими, струйка крови сбегала по шее на плечо.

— Отныне, — сказала Хашаль, — помимо обычного бега с мостами, каждая бригада будет выполнять только один тип работы. Газ!

Маленький сержант, прежде прятавшийся за носильщиками и солдатами, вынырнул из-за паланкина.

— Да, Ваша Светлость? — Он низко поклонился, несколько раз.

— Мой муж хочет, чтобы Четвертый Мост постоянно занимался поиском в расщелинах. Я хочу, чтобы они работали там, если им не нужно нести мост. Это будет намного более эффективно. Они будут знать, какие части исследовали в последний раз, и не будут дважды искать на одном месте. Понял? Эффективность. Пусть начинают немедленно.

Она слегка постучала по стенке паланкина, носильщики повернулись и понесли ее обратно. Муж шел рядом, по-прежнему не произнося ни слова, Газ семенил за ними. Каладин, прижав руку к голове, какое-то время глядел, как они уходят. Прибежал Данни и принес бинт.

— Расщелины, — пробормотал Моаш. — Большая работа, лордишка. Поскольку нас не берут стрелы паршенди, она хочет, чтобы нас убил скальный демон.

— И что же делать? — спросил лысый Пит с оттенком беспокойства.

— Работать, — сказал Каладин, беря у Данни бинт.

И пошел прочь, оставив напуганную толпу.

* * *

Спустя немного времени Каладин стоял на краю расщелины, глядя вниз. Полуденное солнце жгло шею и бросало тень вниз, в пропасть.

Я могу полететь, подумал он. Шагнуть вперед и упасть, и ветер будет дуть мне в лицо. Буду лететь несколько мгновений. Прекрасных замечательных мгновений.

Он встал на колени, взялся за веревочную лестницу и начал спускаться в темноту. Остальные бригадники молча последовали за ним. Все заразились его настроением.

Каладин знал, что с ним происходит. Шаг за шагом он превращался в ходячего мертвеца, которым был раньше. Он всегда знал, что находится в опасности. И держался за мостовиков, как за спасательный трос. Но сейчас понемногу отпускал его.

Он спускался по ступенькам, и полупрозрачная бело-голубая фигура спускалась рядом, на похожем на качели сидении. Веревки качелей исчезали в нескольких дюймах над головой Сил.

— Что с тобой? — мягко спросила она.

Каладин продолжал спускаться.

— Ты должен быть счастлив. Ты выжил в шторм. Другие мостовики были очень возбуждены.

— У меня руки чесались сразиться с этим солдатом, — прошептал Каладин.

Сил вздернула голову.

— Я мог побить его, — продолжал Каладин. — Я мог уложить их, всех четверых. Я всегда хорошо орудовал копьем. Нет, не хорошо. Дарк назвал меня потрясающим. Прирожденным солдатом, художником копья.

— Тогда почему ты не сразился с ними?

— Мне казалось, что ты не любишь убийства.

— Ненавижу, — подтвердила она, став еще прозрачнее. — Но я уже помогала убивать людей.

Каладин застыл на лестнице.

Что?

— Да, — подтвердила она. — Я помню, хотя и смутно.

— Как?

— Не знаю. — Она побледнела. — Я не хочу говорить об этом. Но я чувствую, что действовала правильно.

Каладин помедлил еще мгновение. Сверху донесся голос Тефта, спрашивающий, все ли в порядке. Каладин продолжил спуск.

— Я не стал сражаться с солдатами, — сказал Каладин, глядя на стену пропасти, — потому что это было бесполезно. Отец говорил, что невозможно протестовать убийством. Он ошибался.

— Но…

— Он имел в виду, что можно защитить людей по-другому. Нет. Этот мир хочет, чтобы вся бригада погибла; пытаться спасти их — бессмысленно.

Он добрался до дна и ступил в темноту. Тефт спустился следующим и зажег факел; мелькающий оранжевый свет залил покрытые мхом каменные стены.

— Так вот почему ты не принял ее? — прошептала Сил, перелетая на плечо Каладина. — Славу. Много месяцев назад.

Каладин покачал головой.

— Нет. Там было кое-что другое.

— Что ты сказал, Каладин? — Тефт поднял факел. В его мигающем свете лицо пожилого бригадника выглядело старше, чем обычно; от теней морщины щек казались глубже.

— Ничего, Тефт, — сказал Каладин. — Ничего важного.

Сил фыркнула. Каладин, не обращая на нее внимания, от факела Тефта зажег свой. Один за другим появлялись остальные бригадники. Наконец все собрались внизу, и Каладин повел их в темную расщелину. Бледное небо казалось невообразимо далеким, как слабый крик в темноте. Это место — могила, с гниющими корнями и лужами застоявшейся воды, в которых могли расти только личинки крэмлингов.

Бригадники бессознательно держались вместе, как всегда. Каладин шел впереди, Сил молча сидела на плече. Он отдал Тефту мелок, которым тот отмечал направление, и не останавливался, чтобы подобрать трофеи.

Но шел не слишком быстро. Остальные бригадники молча шли сзади, а если и говорили, то тихим шепотом, не вызывая эха. Как если бы темнота душила слова.

Камень постепенно пробился вперед и пошел рядом с Каладином.

— Трудная работа, а? Но мы — мостовики! Жизнь, она же не пикник, верно? Ничего нового. Мы должны разработать план, как сражаться дальше.

— Нечего сражаться, Камень.

— Но мы одержали грандиозную победу. Смотри, еще несколько дней назад ты был в бреду. Должен был умереть, я знаю, о чем говорю. Но вместо этого ты идешь, такой же сильный, как все. Ха. Сильнее. И Ули'теканаки ведет тебя.

— Это не чудо, Камень, — сказал Каладин. — Скорее проклятье.

— Как это может быть проклятьем, друг мой? — спросил Камень, хихикнув. Он прыгнул в лужу и громко засмеялся, облив Тефта, шедшего сзади. Иногда огромный рогоед вел себя как ребенок. — Жизнь, эта штука не проклятье!

— Нет, если мне придется увидеть, как вы все умрете, — сказал Каладин. — Лучше бы мне не переживать шторм. И я собираюсь умереть от стрелы паршенди. Как и все мы.

Камень встревоженно посмотрел на него. И отступил назад, когда Каладин не предложил ничего другого. Они шли и шли, поеживаясь, когда проходили мимо участков стен, на которых скальные демоны оставили глубокие следы когтей. Наконец они наткнулись на груду тел, принесенных сверхштормом. Каладин остановился, поднял факел повыше, бригада собралась вокруг него. В каменную нишу, маленький тупиковый проход в стене, принесло около пятидесяти трупов.

Тела лежали стеной, из которой высовывались руки и ноги; между ними застряли тростники и разнообразные обломки. С первого взгляда Каладин понял, что тела уже начали разлагаться. Одного из бригадников вырвало, несколько других немедленно подхватили. Стоял ужасный запах, крэмлинги и другие хищники, побольше, рвали и кромсали тела; свет спугнул зверей, заставил разбежаться. Рядом с Каладином лежала рука, оторванная от тела, к ней вела кровавая дорожка. На высоте пятнадцати футов лишайник был содран когтями скального демона. Наверное, он утащил одно из тел, чтобы спокойно сожрать. И в любое мгновение мог вернуться за другими.

Каладина не вырвало. Воткнув наполовину сгоревший факел между двумя большими камнями, он принялся за работу, вытаскивая тела из кучи. По меньшей мере они не настолько разложились, чтобы расползаться на куски. Бригадники медленно взялись за работу, наполняя область вокруг него. Каладин, с оцепеневшим сознанием, работал, не думая.

Мостовики выложили тела в линию. Потом начали снимать с них доспехи, искать в карманах, вынимать ножи из пояса. Каладин, оставив сбор копий другим, работал в стороне.

Тефт встал на колени рядом с Каладином и перевернул тело, голову которого разбило при падении, и начал расстегивать ремни на броне трупа.

— Хочешь поговорить?

Каладин ничего не ответил.

Просто продолжай работать. Не думай о будущем. Не думай о том, что произойдет. Выживай. Не заботься и не отчаивайся. Живи.

— Каладин, — голос Тефта, как нож, вонзился в череп Каладина, заставив его вздрогнуть.

— Если бы я хотел поговорить, — проворчал Каладин, — я бы не работал здесь, в одиночестве.

— Достаточно честно, — сказал Тефт. Он развязал последний ремень нагрудника. — Остальные смущены, сынок. Они хотят знать, что мы собираемся делать.

Каладин вздохнул и встал лицом к бригадникам.

— Я не знаю, что делать! Если мы опять попытаемся защитить себя, Садеас нас накажет. Мы приманка и должны умирать. Я ничего не могу сделать. Ничего. Надежды нет.

Бригадники ошеломленно смотрели на него.

Каладин отвернулся от них, встал на колени рядом с Тефтом и вернулся к работе.

— Вот, — сказал он. — Я им объяснил.

— Идиот, — тихо сказал Тефт. — Ты столько сделал и теперь хочешь бросить нас?

Бригадники вернулись к работе. Каладин уловил ворчание Моаша.

— Ублюдок, — сказал Моаш. — Я говорил, что это произойдет.

— Бросить вас? — прошипел Каладин Тефту.

Дай мне быть. Дай стать безразличным ко всему. По меньшей мере не будет так больно.

— Тефт, я провел много часов, пытаясь найти выход, но так ничего и не придумал! Садеас хочет, чтобы мы умерли. Светлоглазые всегда получают то, что хотят, — так устроен мир.

— И?

Каладин, не обращая на него внимания, вернулся к работе, стаскивая сапог с солдата, чья берцовая кость была сломана в трех разных местах.

— Ну, может быть, мы все умрем, — сказал Тефт, — но речь идет не о выживании.

Почему Тефт — один из всех! — пытается подбодрить его?

— Если не о выживании, то о чем? — Каладин наконец сумел снять сапог. Он перешел к следующему в линии и замер.

Мостовик. Каладин не знал его, но трудно было не узнать жилет и сандалии. Он лежал сгорбясь около стены, руки в стороны, рот слегка открыт, веки впали. На одной из ладоней кожи не было.

— Я не знаю о чем, — проворчал Тефт. — Но это удел труса — просто сдаться. Мы должны бороться. Пока в нас не вонзятся стрелы. Ты знаешь, «путь перед целью».

— И что это значит?

— Не знаю, — быстро сказал Тефт, глядя вниз. — Как-то раз слышал.

— Так говорили Падшие Сияющие, — негромко заметил Сигзил, проходя мимо.

Каладин поглядел в его сторону. Азианин поставил щит в общую кучу. Он посмотрел на Каладина, в свете факелов его коричневая кожа казалась черной.

— Их девиз. По меньшей мере часть. «Жизнь перед смертью. Сила перед слабостью. Путь перед целью».

— Падшие Сияющие? — спросил Шрам, несший охапку сапог. — Кто упомянул их?

— Тефт, — ответил Моаш.

— Нет! Я только повторил то, что когда-то слышал.

— Но что это означает? — спросил Данни.

— Я же сказал — не знаю! — ответил Тефт.

— Быть может, один из их символов веры, кредо, — сказал Сигзил. — В Юлае есть группы людей, говорящих о Сияющих. И ждущих их возвращения.

— Кто хочет их возвращения? — спросил Шрам, прислоняясь к стене и скрещивая перед собой руки. — Они предали нас Несущим Пустоту.

— Ха! — сказал Камень. — Несущие Пустоту! Глупость низинников. Сказки для детей у лагерного костра.

— Они были, — сказал Шрам, защищаясь. — Это все знают.

— Все, кто слушал сказки, сидя вокруг костра! — со смехом сказал Камень. — Слишком много воздуха! Расслабляет умы. Но все в порядке — вы по-прежнему моя семья. Но очень тупая!

Тефт нахмурился, а все остальные продолжали говорить о Падших Сияющих.

— Путь важнее цели, — прошептала Сил с плеча Каладина. — Мне нравится.

— Почему? — спросил Каладин, становясь на колени и развязывая сандалии мертвого мостовика.

— Потому, — ответила она, как если бы и так объяснила достаточно. — Тефт прав, Каладин. Я знаю, ты хочешь сдаться. Но ты не можешь.

— Почему?

— Потому что не можешь.

— Нас заставили постоянно работать в расщелинах, — сказал Каладин. — Больше мы не можем собирать тростник и зарабатывать деньги. Значит, больше не будет ни бинтов, ни антисептиков, ни еды для вечерних посиделок. Работая с этими трупами, мы обязательно наткнемся на спренов горячки и станем болеть — если нас раньше не съест скальный демон или не смоет сверхшторм. И мы будем таскать этот проклятый мост, теряя человека за человеком, пока сама Бездна не провалится. Надежды нет.

Люди продолжали переговариваться.

— Падшие Сияющие перешли на другую сторону, — продолжал спорить Шрам. — Они запятнали свою честь.

Тефта как кипятком обожгло. Жилистый мостовик вскочил и, ткнув пальцем в Шрама, закричал:

— Ты, ты не знаешь ничего! Это было много лет назад. Никто не знает, что произошло на самом деле.

— Тогда почему все рассказывают одни и те же истории? — спросил Шрам. — Они бросили нас. Как светлоглазые бросили нас сейчас. Может быть, Каладин прав. Может быть, надежды нет.

Каладин уставился в землю. Слова зазвучали в ушах.

Может быть, Каладин прав. Может быть, надежды нет.

Он уже делал так. С последним владельцем, до того, как его продали Твилакву и он стал мостовиком. Он сдался той тихой ночью, после того как восстал вместе с Гошелом и другими рабами. Их всех убили. Но он выжил каким-то образом, хотя и был предводителем.

Шторм меня побери, почему я всегда выживаю, подумал он, зажмурившись. Я не могу сделать это опять. Я не могу помочь им.

Тьен. Туккс. Гошел. Даллет. Безымянный раб, которого он пытался вылечить в фургоне Твилаква. Всегда все кончалось одинаково. Каладин приносил одно несчастье. Иногда он дарил им надежду, но надежда — предвестник несчастья. Сколько раз человек должен упасть, прежде чем не сможет встать?

— Я думаю, что мы крайне невежественны, — проворчал Тефт. — Я не люблю слушать то, что светлоглазые говорят о прошлом. Их женщины написали все эти истории, сам знаешь.

— Не могу поверить, что ты споришь, Тефт, — сказал Шрам, доведенный до белого каления. — Что дальше? Мы должны дать Несущим Пустоту украсть наши сердца? Может быть, мы неправильно судим о них? Или паршенди. Может быть, мы должны были дать им убить нашего короля, если уж им так захотелось?

— Что вы двое завелись, шторм вас побери? — рявкнул Моаш. — Это все ерунда. Вы слышали Каладина. Даже он думает, что мы все почти покойники.

Каладин больше не мог слышать их голоса. Он бросился во тьму, подальше от света факелов. Ни один из бригадников не пошел за ним. Он оказался в почти полном мраке, с далекой ленточкой неба над головой.

Здесь, наконец, он один. Он подбежал к огромному валуну и остановился. Скользкий, покрытый мхом и лишайником. Он уперся в него руками, потом повернулся и облокотился на него спиной. Внезапно перед ним появилась Сил, видимая, несмотря на темноту. Она уселась в воздухе, кокетливо одернув платье.

— Я не могу спасти их, Сил, — с болью в голосе прошептал Каладин.

— Ты уверен?

— У меня не получалось, много раз.

— И ты думаешь, что не получится и сейчас?

— Да.

Она помолчала.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Допустим, что ты прав.

— Тогда зачем сражаться? Я сказал себе, что попробую, последний раз. Но опять потерпел поражение, и раньше, чем начал. Спасти их невозможно.

— А разве сама борьба ничего не значит?

— Да, если им предназначено умереть. — Он потупился.

И тут у него в ушах зазвучали слова Сигзила.

Жизнь перед смертью. Сила перед слабостью. Путь перед целью.

Каладин взглянул наверх, на узкую полоску неба. Как далекая река с чистой голубой водой.

Жизнь перед смертью.

Что они хотели сказать? Человек должен искать жизнь, а потом уже смерть? Банально. Или они имели в виду что-то другое? Что жизнь приходит перед смертью? Опять банально. И, тем не менее, эти простые слова что-то говорили ему. Смерть придет, шептали они. Смерть придет ко всем. Но жизнь приходит раньше. Храни ее.

Смерть — место назначения. Цель. Но путь — это жизнь. Вот что важно.

Холодный ветер пробежал по каменному коридору, омыл его, принес запах свежести, унес зловоние гниющих трупов.

Мостовики не нужны никому. Никто не заботится о темноглазых, находящихся на самом дне. И, тем не менее, ветер шептал ему, опять и опять.

Жизнь перед смертью. Жизнь перед смертью. Живи, прежде чем умрешь.

Нога ударилась обо что-то. Он нагнулся и поднял его. Маленький камень. Едва различимый в темноте. Он знал, что происходит с ним: меланхолия, приступ отчаяния. Она часто нападала на Каладина, главным образом в недели Плача, когда облака закрывали все небо. Тогда Тьен пытался приободрить его, помочь сбросить с себя отчаяние. И Тьену это всегда удавалось.

С того времени, как он потерял брата, справляться с приступами стало тяжелее. Он стал ходячим трупом; не о ком заботиться — нечего отчаиваться. Лучше уж не чувствовать ничего, чем чувствовать только боль.

Я потеряю их всех, подумал Каладин, крепко зажмуриваясь. Почему я должен пытаться?

Разве он не дурак, пытающийся удержать их? Если бы он победил, хотя бы однажды! Этого бы хватило. Если бы он поверил, что может помочь, что в мире существуют пути, ведущие не в темноту, он мог бы надеяться.

Ты обещал себе, что попробуешь, в последний раз, подумал он. Они еще не мертвы.

Еще живы. Пока.

Есть еще кое-что, что можно попробовать. То, что всегда пугало его. Каждый раз, когда он пытался сделать так, терял все.

Перед ним стоит несчастный человек. И предлагает освобождение. Апатию. Неужели Каладин действительно хочет опять стать ходячим трупом? Ложный побег. Не защитит ни от чего. Он будет все глубже и глубже погружаться в апатию, пока самоубийство не станет лучшим выходом.

Жизнь перед смертью.

Каладин встал, открыл глаза, выпустил из рук камень. И медленно вернулся к свету факелов. Бригадники посмотрели на него, не переставая работать. Некоторые насмешливо, некоторые сомневаясь, другие ободряюще. Камень, Данни, Хоббер, Лейтен. Они верили в него. Он пережил шторм. Одно чудо уже есть.

— Есть еще кое-что, что можно попробовать, — сказал Каладин. — Но, скорее всего, в результате нас убьет собственная армия.

— Нам все равно подыхать, — заметил Карта. — Вы сами сказали. — Некоторые бригадники кивнули.

Каладин глубоко вздохнул.

— Мы должны попытаться убежать.

— Но военные лагеря хорошо охраняются, — возразил Безухий Джакс. — И мостовикам не разрешают выходить без надзора. Они знают, что мы сбежим.

— Мы умрем, — мрачно сказал Моаш. — До цивилизации много миль. Здесь нет ничего, кроме большепанцирников, и нет укрытия от сверхштормов.

— Я знаю, — сказал Каладин. — Но либо это, либо стрелы паршенди.

Люди замолчали.

— Каждый день мы будем грабить трупы, — сказал Каладин. — И они не посылают с нами никого, потому что боятся скальных демонов. Большинство работ мостовиков служат одной цели — занять наше время, отвлечь от ожидающей нас судьбы, так что мы можем приносить обратно не слишком много трофеев.

— Ты думаешь, что мы можем выбрать одну из этих расщелин и ускользнуть? — спросил Шрам. — Они пытались составить карту. Команды никогда не выходили по другую сторону Равнин — их убивали скальные демоны или вода сверхштормов.

Каладин тряхнул головой.

— Нет, я предлагаю кое-что другое. — Он ударил ногой по предмету, лежавшему на земле перед ним, — упавшему копью. Копье полетело к Моашу, который, удивленный, поймал его.

— Я могу научить вас им пользоваться, — тихо сказал Каладин.

Люди молча глядели на оружие.

— Что это нам даст? — спросил Камень, забирая копье у Моаша и внимательно оглядывая его. — Мы не можем сражаться с армией.

— Нет, — сказал Каладин. — Но, если я обучу вас, мы сможем напасть на стражников у ворот, ночью. Мы сможем пробиться наружу. — Каладин посмотрел на них, встретившись глазами с каждым. — Как только мы освободимся, они пошлют за нами солдат. Садеас не допустит, чтобы какие-то мостовики, убив его людей, безнаказанно скрылись. Будем надеяться, что он недооценит нас и вышлет маленькую группу. Если мы и их сумеем убить, то сможем уйти достаточно далеко и спрятаться. Очень рискованный план. Садеас сделает все, чтобы поймать нас, и, скорее всего, отправит в погоню целую роту. Шторм его побери, но нам вряд ли удастся даже выйти из лагеря. Но это хоть что-то.

Он молчал, пока мостовики обменивались неуверенными взглядами.

— Я с тобой, — сказал Тефт, выпрямляясь.

— И я, — шагнул вперед приободрившийся Моаш.

— И я, — сказал Сигзил. — Лучше мне плюнуть в лица алети и умереть от их мечей, чем оставаться рабом.

— Ха! — сказал Камень. — Я приготовлю вам столько еды, что вы будете убивать с полным желудком.

— А ты не будешь сражаться вместе с нами? — удивленно спросил Данни.

— Ниже меня. — Камень задрал подбородок.

— Ну, а я буду, — сказал Данни. — Я с вами, капитан.

Заговорили и другие, каждый вставал, некоторые уже подобрали копья с земли. Они не кричали от возбуждения и не ревели, как некоторые отряды, которые Каладин вел. Они — рабы и низко стоящие рабочие — боялись самой мысли о восстании. Но хотели.

Каладин шагнул вперед и начал обрисовывать план.

Глава сорок четвертая Плач

Пять лет назад


Каладин ненавидел Плач. Он знаменовал конец старого года и начало нового, четыре недели дождя, беспрерывно лившего с мрачных небес. Никогда яростного, никогда страстного, как сверхшторм. Медленного, непрекращающегося. Как кровь умирающего года, делающего последние спотыкающиеся шаги к поворотному знаку. Остальные сезоны уходили и приходили совершенно непредсказуемо, но Плач всегда возвращался в то же самое время, каждый год. К сожалению.

Каладин лежал на скошенной крыше своего дома в Хартстоуне. Рядом стояло небольшое ведро смолы, прикрытое куском дерева. Оно было почти пусто — он закончил конопатить крышу. Плач — не самое лучшее время для такой работы, но что делать, если крыша постоянно протекает. Они просмолят ее заново, когда Плач закончится, но по меньшей мере следующие несколько недель ему не придется раздражаться при виде ручейка, льющегося на обеденный стол.

Он лежал на спине, глядя в небо. Возможно, надо спуститься и уйти внутрь, но он уже и так промок. Он остался. Чтобы посмотреть и подумать.

Рядом с городом расположилась еще одна армия. В эти дни их было много — они часто шли именно в Плач, чтобы запастись припасами и перейти на новые поля сражений. Редкий случай, Рошону довелось приветствовать знаменитого военачальника: сам сверхмаршал Амарам, вероятно далекий родственник Рошона, глава обороны алети в этом районе и самый известный из всех воинов, оставшихся в Алеткаре; большинство остальных сражалось на Разрушенных Равнинах.

Шел дождь, мелкий, как всегда. Многие любили эти недели — не было сверхштормов, за исключением одного, прямо в середине. Жители города отдыхали от полевых работ и расслаблялись. Но Каладин скучал по солнцу и ветру. Ему не хватало сверхштормов, с их жестокостью и энергией. Мрачные, безрадостные дни, и ему было трудно делать что-нибудь полезное. Как если бы отсутствие штормов лишало его сил.

Мало кто видел Рошона со времени злополучной охоты на белоспинника и смерти его сына. Он спрятался в особняке, став настоящим отшельником. Однако люди в Хартстоуне старались не привлекать к себе внимания, как если бы ожидали, что он в любое мгновение может взорваться и обрушить на них свой гнев. Каладина это не волновало. На шторм — с неба или от человека — можно отреагировать. Но этот удушливый дождь, медленно и постоянно заливавший жизнь… Хуже, намного хуже.

— Каладин, — позвал его голос Тьена. — Ты наверху?

— Да, — отозвался он, но не пошевелился.

Облака, они такие равнодушные во время Плача. Может ли что-нибудь быть более безжизненным, чем эта убогая серость?

Тьен обошел дом и подошел к тому месту, где покатая крыша касалась земли. Он держал руки в карманах длинного плаща, шляпа с широкими полями защищала от дождя голову. Обе вещи выглядели слишком большими для него, но любая одежда казалась слишком большой для Тьена. Даже если идеально подходила.

Брат вскарабкался на крышу и подошел к нему, потом лег и уставился вверх. Кто-нибудь другой мог бы попытаться подбодрить Каладина и, безусловно, ничего бы не добился. Но Тьен каким-то образом всегда знал, что нужно делать. Сейчас надо было молчать.

— Ты любишь дождь, верно? — наконец спросил Каладин.

— Да, — ответил Тьен. Конечно, Тьен любил все на свете. — Но трудно глядеть вверх вот так. Мне приходится прищуриваться.

Каладин улыбнулся, сам не понимая почему.

— Я сделал для тебя кое-что, — сказал Тьен. — В лавке.

Родители Каладина беспокоились о будущем Тьена; плотник Рал взял его в подмастерья, хотя на самом деле не нуждался в нем и был постоянно недоволен работой мальчика. «Тьен слишком часто отвлекается», — жаловался Рал.

Каладин сел, и Тьен выудил что-то из кармана. Маленькая деревянная лошадь, затейливо вырезанная.

— Она не промокнет, — сказал Тьен, отдавая ему безделушку. — Я ее запечатал.

— Тьен, — сказал потрясенный Каладин. — Она великолепна. — Каждая деталь удивляла — глаза, копыта, линии хвоста. Она походила на тех величественных животных, которые тащили карету Рошона. — Ты показал ее Ралу?

— Он сказал, что она неплоха, — сказал Тьен, улыбаясь из-под слишком огромной шляпы. — Но он сказал, что я должен был сделать стул вместо нее. Теперь у меня неприятности вроде как.

— Но как… я хотел сказать, разве он не видит, как она прекрасна!

— О, ничего не знаю об этом, — усмехнулся Тьен. — Обыкновенная лошадь. Мастер Рал любит вещи, которые можно применить с пользой. Сидеть на них или вешать одежду. Но, надеюсь, завтра я сделаю ему хороший стул, которым он сможет гордиться.

Каладин посмотрел на невинное лицо брата, подумал о его легком дружелюбном характере. Он не растерял ничего, хотя уже стал юношей.

Как ты можешь всегда улыбаться, подумал Каладин. На улице кошмар, твой хозяин смотрит на тебя, как на крэм, лорд-мэр медленно душит твою семью. А ты улыбаешься. Как, Тьен?

И почему ты всегда заставляешь улыбаться меня?

— Отец истратил еще одну сферу, Тьен. — Каладин обнаружил, что говорит. Каждый раз, когда отец был вынужден поступать так, он, казалось, становился немного более бледным и немного ниже ростом. В это время сферы быстро темнели, свет в них кончался. Во время Плача зарядить сферы невозможно. Они все погаснут, постепенно.

— Осталось еще много, — сказал Тьен.

— Рошон пытается взять нас измором, — сказал Каладин. — Задушить нас постепенно.

— Не все так плохо, как кажется, Каладин, — ответил брат, взяв его за руку. — Дела никогда не обстоят так плохо, как кажется. Вот увидишь.

В голове Каладина возникло множество возражений, но улыбка Тьена прогнала их все. Сейчас, в самое мрачное время года, Каладин на мгновение почувствовал себя так, как если бы выглянуло солнце. Он мог поклясться, что вокруг стало светлее, дождь отступил, и небо посветлело.

У задней стены дома появилась мать. Она посмотрела на них так, как если бы обрадовалась, найдя обоих своих сыновей сидящими на крыше в дождь. Она встала на часть крыши, доходящую до земли. Там маленькая группа хасперов облепила камень; во время Плача маленькие двухпанцирные зверьки быстро размножались. Казалось, они появлялись ниоткуда, как и их кузины, улитки, усеивавшие все камни.

— О чем вы разговариваете? — спросила она, подходя и садясь рядом с ними. Хесина редко вела себя как другие матери в городе. Разве она не должна была послать их домой под предлогом, что они могут простудиться? Вместо этого она уселась с ними, потуже натянув коричневый кожаный дождевик.

— Каладин беспокоится, что отец тратит сферы, — сказал Тьен.

— О, не беспокойся, дорогой, — ответила она. — Ты сможешь поехать в Харбрант. Ты уже достаточно большой и через два месяца сможешь уехать.

— Вы двое должны поехать со мной, — сказал Каладин. — И отец.

— Уехать из города? — сказал Тьен с таким видом, как если бы никогда не думал об этом. — Мне здесь нравится.

Хесина улыбнулась.

— Что? — спросил Каладин.

— Большинство молодых людей вашего возраста сделают все, что возможно, лишь бы избавиться от родителей.

— Я бы не смог уехать и оставить вас, — заявил Тьен. — Мы — семья.

— Он пытается задушить нас, — сказал Каладин, поглядев на Тьена. Разговор с братом немного приободрил его, но возражения никуда не исчезли. — Никто не платит за лечение, и, я уверен, никто не заплатит тебе за работу. И что отец может купить за эти сферы? Овощи по десятикратной цене и гнилое зерно по двойной?

Хесина улыбнулась.

— Ты очень наблюдательный.

— Отец научил меня замечать детали. Взгляд хирурга.

— Ну и, — сказала она, и на мгновение ее глаза вспыхнули, — заметил ли твой взгляд хирурга, когда мы в первый раз платили одной из этих сфер?

— Конечно, — ответил Каладин. — На следующий день после случая на охоте. Отец купил новую материю и сделал бинты.

— А нам действительно были нужны новые бинты?

— Нет. Но ты знаешь отца. Он не любит, когда у нас не хватает хоть самой малости.

— И он потратил одну из этих сфер, — сказала Хесина. — Одну из тех, которые хранил много месяцев, бодаясь за них с лорд-мэром.

Не говоря уже о тех ухищрениях, на которые пошел, чтобы украсть их, подумал Каладин. Но ты об этом знаешь все.

Он посмотрел на Тьена, который опять уставился на небо. Насколько знал Каладин, отец еще не открыл ему правду.

— Твой отец сопротивлялся так долго, — сказала Хесина, — только для того, чтобы сломаться и потратить сферы на бинты, которые нам не понадобятся еще несколько месяцев.

Она была права. Почему отец внезапно решил?..

— Он заставил Рошона думать, что тот побеждает, — с удивлением сказал Каладин, глядя на нее.

Хесина сухо улыбнулась.

— В конце концов Рошон найдет способ отомстить, хотя это будет не так-то легко. У твоего отца высокий ранг, и он имеет право на расследование. Он спас Рошону жизнь, и многие смогут подтвердить серьезность ран Риллира. Но Рошон все равно будет давить. Пока не почувствует, что сломал нас.

Каладин повернулся к поместью. Его скрывала пелена дождя, но он различил палатки армии, разбившей лагерь на поле перед ним. На что это похоже: жить как солдат, быть открытым штормам и дождю, ветрам и бурям? Когда-то такая жизнь очень интересовала Каладина, но сейчас ему уже не хотелось становиться копейщиком. Голова была полна диаграммами мышц, списками симптомов и болезней.

— Мы будем тратить эти сферы, — сказала Хесина. — По одной каждые несколько недель. Частично на жизнь, хотя моя семья предлагает нам продукты. Пускай Рошон думает, что мы гнемся. А потом мы отошлем тебя. Неожиданно. Ты уедешь, и сферы — деньги за обучение за несколько лет — окажутся в руках ардентов.

Каладин мигнул от изумления. Они не проигрывают. Наоборот, они побеждают.

— Ты только представь себе, Каладин, — сказал Тьен. — Ты будешь жить в одном из величайших городов мира! Столько новых впечатлений! И ты станешь ученым человеком, как отец. И у тебя будут писцы, которые будут читать тебе любую книгу, какую только захочешь.

Каладин откинул со лба мокрые волосы. Картина получилась намного величественнее, чем он думал. Тьен, конечно, мог найти величие и в наполненной крэмом луже.

— Да, — сказала мать, все еще глядя вверх. — Ты сможешь изучать математику, историю, политику, тактику, технику…

— Но их же изучают женщины? — удивленно спросил Каладин.

— Светлоглазые женщины. Но есть и мужчины-ученые, хотя и немного.

— И все это для того, чтобы стать хирургом?

— Ты не обязан становиться хирургом. Твоя жизнь принадлежит тебе, сынок. Если ты выберешь путь хирурга, мы с отцом будем гордиться тобой. Не чувствуй себя так, будто ты обязан жить как твой отец. — Она поглядела на Каладина, стряхнув с глаз капли дождя.

— А кем еще я могу стать? — изумленно спросил Каладин.

— Есть множество профессий, открытых для умных и образованных людей. Если ты захочешь все это изучать, ты можешь стать ардентом или, возможно, штормстражем.

Штормстраж. Он машинально коснулся благодарственной молитвы, пришитой к левому рукаву и ждущей того дня, когда надо будет сжечь ее, для помощи Всемогущего.

— Они пытаются предсказать будущее.

— Это не одно и то же. Ты сам поймешь. Есть так много всего, что можно исследовать, так много мест, куда твой ум может проникнуть. Мир изменяется. Последнее письмо моей семьи описывает потрясающие фабриалы, вроде перьев, которые могут писать на расстоянии. Быть может, вскоре мужчины начнут учиться читать.

— Никогда не хотел изучать ничего подобного, — с ужасом сказал Каладин, поглядев на Тьена. Неужели мать действительно такое сказала? Но она всегда была особенная. Свободная, в мыслях и словах.

Тем не менее, стать штормстражем… Они не только изучали сверхшторма и — увы — предсказывали их, но и пытались открыть их тайны. И изучали ветра.

— Нет, — сказал Каладин. — Я хочу быть хирургом. Как отец.

Хесина улыбнулась.

— Если ты действительно выберешь это, тогда — как я уже сказала — мы будем городиться тобой. Но отец и я хотим, чтобы ты знал — у тебя есть выбор.

Они еще посидели какое-то время, давая дождю промочить их до последней нитки. Каладин внимательно разглядывал серые облака, спрашивая себя, что интересного нашел в них Тьен. Наконец он услышал, как кто-то шлепает по лужам, и рядом с домом появился Лирин.

— Что?.. — начал он. — Все трое? Что вы там делаете?

— Празднуем, — безразлично ответила мать.

— Что?

— Случайности жизни, дорогой.

Лирин вздохнул.

— Дорогая, ты иногда бываешь такой странной.

— Разве я это скрывала?

— Очко в твою пользу. Слазьте. На площади собрание.

Хесина нахмурилась. Она встала и спустилась вниз по склону крыши. Каладин взглянул на Тьена, и они оба встали. Каладин засунул в карман деревянную лошадь и аккуратно заскользил вниз по мокрому камню, его ботинки хлюпали, по щекам бежал холодный дождь. Наконец он добрался до земли.

Вслед за Лирином они поплелись на площадь. Отец выглядел озабоченным и шел сгорбившись, с побитым видом, как всегда в последнее время. Может быть, он и притворялся, чтобы обмануть Рошона, но Каладин подозревал, что нет. Отцу не хотелось расставаться со сферами, даже если это была хитрость. Слишком похоже на поражение.

Впереди, на площади, собралась толпа, каждый держал зонтик или был одет в плащ.

— Что это, Лирин? — обеспокоенно спросила Хесина.

— Рошон сам собирается появиться, — сказал Лирин. — Он попросил Вабера собрать всех. Весь город.

— В дождь? — спросил Каладин. — Не мог подождать до Прояснения?

Лирин не ответил. Семья шла молча, даже Тьен притих. Они прошли мимо спренов дождя, стоявших в луже и светившихся слабым голубым светом; они напоминали тающую свечу без пламени, высотой по щиколотку, и появлялись только в Плач. Говорили, что эти сияющие цилиндры — всегда тающие, но никогда не становящиеся меньше, с единственным голубым глазом на верхнем конце — души дождевых капель.

К тому времени, когда появилась семья Каладина, большинство горожан уже собрались на площади и встревоженно переговаривались. Были там и Джост с Наджетом, но они не махнули Каладину; казалось, прошли годы с тех пор, как они чем-то напоминали друзей. Каладин поежился. Родители называли этот город домом, отец отказывался уезжать, но он чувствовал себя все более и более чужим в этом «доме».

Скоро я уеду, подумал он, с удовольствием представляя себе, как бросит Хартстоун и этих недалеких людей. Поедет туда, где живут настоящие светлоглазые — красивые люди с честью и совестью, достойные высокого положения, данного им Всемогущим.

Подъехала карета Рошона. За годы в Хартстоуне она потеряла почти весь свой лоск, золотая краска отслоилась, темное дерево покорежилось. Как раз тогда, когда карета выехала на площадь, Вабер и его сыновья сумели натянуть маленький навес. Дождь усилился, капли громко забарабанили по полотну.

Со всеми этими людьми вокруг воздух пах иначе. На крыше он был свежий и чистый. А сейчас казался удушливым и влажным. Дверь кареты открылась. Рошон стал еще толще, и его костюм светлоглазого пришлось перекраивать, чтобы он смог втиснуть в него свое пузо. К культе правой ноги крепился деревянный протез, скрытый за обшлагом его штанов. Он неуклюже выбрался из кареты и, недовольно ворча, забрался под полог.

С жидкой бородой и мокрыми тягучими волосами он почти не походил на себя прежнего, но глаза — они остались теми же самыми. Из-за округлившихся щек они казались меньше, но все еще горели, когда он бросил взгляд на толпу. Как если бы он ударился о незамеченный камень и искал виноватого.

Была ли Ларал в карете? Кто-то задвигался внутри, но наружу выбрался худой мужчина с чисто выбритым лицом и светло-коричневыми глазами. Сей достойный господин носил тугой военный мундир, на бедре висел меч. Неужели сверхмаршал Амарам? Он, безусловно, выглядел впечатляюще — сильная фигура, квадратное лицо. Какая разница между ним и Рошоном!

И, наконец, показалась Ларал, в светло-желтом платье старинного фасона, с широкой юбкой и закрытым лифом. Она посмотрела на небо, потом подождала, пока лакей не принес зонтик. Каладин почувствовал, как его сердце забилось. Они не разговаривали с того времени, как она унизила его в особняке Рошона. И, тем не менее, она была великолепна. Они росли вместе, и она становилась все красивее и красивее. Некоторые находили непривлекательными ее темные волосы, обрызганные белыми кудрями — намек на смешанную кровь, — но Каладин находил их великолепными.

Отец, стоявший рядом, внезапно закостенел и негромко выругался.

— Что? — спросил Тьен, вытягивая шею.

— Ларал, — сказала мать. — На ее рукаве молитва невесты.

Каладин вздрогнул, увидев белый лоскут с голубой глифпарой, пришитый на рукаве ее платья. Она сожжет его, когда о помолвке будет объявлено официально.

Но… кто? Риллир мертв.

— До меня дошли слухи, — сказал отец. — Похоже, Рошон не хочет упускать возможности, которые сулит брак с ней.

— Он? — спросил пораженный Каладин. Рошон хочет жениться на ней сам?

— Светлоглазые постоянно женятся на женщинах значительно младше себя, — сказала мать. — Брак для них чаще всего — способ получить дополнительных союзников.

— Он? — недоверчиво спросил Каладин и шагнул вперед. — Мы должны остановить его. Мы должны…

— Каладин, — резко одернул сына отец.

— Но…

— Это их дело, не наше.

Каладин замолчал, чувствуя, как большие дождевые капли бьют его по голове; ветер уносил капли поменьше, над площадью висел туман. Вода бежала по земле и скапливалась в рытвинах. Рядом с Каладином возник спрен дождя, как бы выпрыгнув из лужи. Он уставился вверх, не мигая.

Рошон оперся о трость и кивнул Натиру, управляющему. Мужчину сопровождала жена, сурово выглядевшая женщина по имени Алаксия. Натир ударил в худые ладоши, прося толпу замолчать, и вскоре над площадью повисло молчание, нарушаемое только шелестом дождя.

— Светлорд Амарам, — сказал Рошон, кивая на светлоглазого человека в военном мундире, — временный сверхмаршал нашего княжества. Он руководит защитой наших границ, пока король и Садеас сражаются в другом месте.

Каладин кивнул. Все знали Амарама. Самый значительный из военных, когда-либо появляющихся в Хартстоуне.

Амарам шагнул вперед.

— У вас отличный город, — сильным глубоким голосом сказал Амарам собравшимся темноглазым. — Спасибо за гостеприимство.

Каладин нахмурился и посмотрел на горожан. Они казались такими же сбитыми с толку, как и он.

— Обычно, — продолжал Амарам, — я поручаю это одному из моих офицеров. Но поскольку я в гостях у своего кузена, я решил поговорить с вами сам. Задача не настолько утомительная, чтобы я выставил их вместо себя.

— Извините меня, светлорд, — сказал Каллинс, один из фермеров. — О чем идет речь?

— О новобранцах, конечно, добрый фермер, — сказал Амарам, кивая Алаксии, которая вышла вперед с листом бумаги, прикрепленным к доске. — Король взял с собой большинство наших армий и теперь исполняет Пакт Мщения. Мне не хватает людей, и я вынужден набирать новобранцев во всех городах и деревнях, через которые мы проходим. Конечно, предпочтение отдается добровольцам.

Горожане молчали. Мальчишки болтали о том, как бы сбежать в армию, но мало кто действительно хотел туда идти. Хартстоун должен был поставлять еду, и только.

— Я сражаюсь далеко не в такой славной войне, как война мщения, — продолжал Амарам, — но наш священный долг — защищать нашу землю. Служба продлится четыре года, и в конце вы получаете бонус — одна десятая годовой зарплаты. Можете вернуться домой, а можете служить дальше. Если покажете себя героями и подниметесь в ранге, увеличите нан, для себя и своих детей. Ну, есть добровольцы?

— Я пойду, — сказал Джост.

— И я, — добавил Абри.

— Джост! — Мать Джоста схватила его за руку. — Урожай…

— Урожай очень важен, черноглазая женщина, — сказал Амарам, — но далеко не так, как защита нашего народа. Король посылает нам богатства, которые он добыл на Равнинах, и эти гемсердца могут обеспечить Алеткару еду в случае крайней необходимости. Добро пожаловать, вы двое. Кто-нибудь еще?

Еще три мальчика шагнули вперед и один взрослый, Харл, жена которого умерла от шрамлихорадки. Именно его дочь Каладин пытался спасти после падения, но не сумел.

— Замечательно, — сказал Амарам. — Еще?

Горожане молчали. Довольно странно. Каладин часто слышал, как многие из мальчиков говорили, что хотят присоединиться к армии. Сейчас они все стыдливо отвернулись. Каладин чувствовал, как сердце бьется, нога дергается, все тело зудит, так ему хотелось шагнуть вперед.

Нет. Он будет хирургом. Лирин поглядел на него, в его темно-коричневых глазах промелькнул намек на озабоченность. Но Каладин не шагнул вперед, и он расслабился.

— Очень хорошо, — сказал Амарам, кивая Рошону. — Значит, мы возьмем тех, кто в списке.

— Списке? — громко спросил Лирин.

Амарам посмотрел на него.

— Армии нужно много людей, темнорожденный. Первыми я беру добровольцев, но армию необходимо пополнять. Лорд-мэр, мой кузен, взял на себя обязанность — и честь — решить, каких людей можно послать.

— Прочитай первые четыре имени, Алаксия, — сказал Рошон. — И последнее.

Алаксия посмотрела на список и сухим голосом прочитала:

— Аджил, сын Марфа. Каулл, сын Талеба.

Каладин с мрачным предчувствием посмотрел на Лирина.

— Он не может взять тебя, — сказал Лирин. — У нас второй нан, и мы выполняем важные функции в городе: я хирург, ты — мой помощник. По закону нас не могут призвать. Рошон это знает.

— Хабрин, сын Арафика, — продолжала Алаксия. — Джорна, сын Лутса. — Она помедлила. — Тьен, сын Лирина.

На площади воцарилась тишина. Казалось, даже дождь на мгновение прекратился. Потом все глаза обратились к Тьену. Мальчик выглядел огорошенным. Лирин и Каладин — хирург и его единственный подмастерье — не подлежали призыву.

Но не Тьен. Третий подмастерье плотника, совсем не важный и не защищенный никаким законом.

Хесина изо всех сил обняла Тьена.

— Нет!

Лирин шагнул вперед, как если бы хотел защитить их. Каладин стоял, как громом пораженный, и глядел на Рошона. Самодовольного, улыбающегося Рошона.

Мы взяли его сына, прочитал в его глазах-бусинках Каладин. Это месть.

— Я… — сказал Тьен. — Армия?

На мгновение он потерял всю свою уверенность, весь свой оптимизм. Его глаза широко открылись, он стал бледным, как смерть. Он падал в обморок, когда видел кровь. Он ненавидел драться. И был слишком мал и слаб для своего возраста.

— Он слишком молод, — заявил Лирин. Соседи робко расступились, оставив семью Лирина в одиночестве.

Амарам нахмурился.

— В городах в армию идут молодые люди восьми и девяти лет.

— Дети светлоглазых! — выкрикнул Лирин. — И их только записывают в офицеры. Их не посылают в бой!

Амарам нахмурился еще больше. Он вышел из-под навеса и подошел к семье Лирина.

— Сколько тебе лет, сынок? — спросил он у Тьена.

— Ему тринадцать, — ответил за сына отец.

Амарам взглянул на Лирина.

— А, хирург. Я слышал о тебе. — Он вздохнул и посмотрел на Рошона. — У меня не было времени разбираться в вашей мелкой политике, кузен. Разве не ты говорил о другом мальчике?

— Это мой выбор! — твердо сказал Рошон. — Дарованный мне законом. Я посылаю тех, без кого город может обойтись, — и этот мальчик первый из них.

Лирин, полный гнева, шагнул вперед. Сверхмаршал Амарам схватил его за руку.

— Не делай того, о чем будешь потом сожалеть, темнорожденный. Рошон действует согласно закону.

— Ты спрятался за законом, ты издевался надо мной, хирург, — крикнул Рошон. — А теперь закон повернулся против тебя. Храни свои сферы! Выражение на твоем лице стоит их всех вместе взятых!

— Я… — снова пролепетал Тьен.

Каладин никогда не видел брата таким испуганным.

Каладин чувствовал себя бессильным что-либо изменить. Толпа во все глаза глядела на Лирина, схваченного рукой светлоглазого генерала. А Лирин не сводил взгляда с Рошона.

— Я возьму парня курьером на год или два, — пообещал Амарам. — Он не будет сражаться. Это самое лучшее, что я могу сделать. В эти времена мне нужна любая пара рук.

Лирин сгорбился, потом склонил голову. Рошон засмеялся и жестом указал Ларал идти в карету. Она, не глядя на Каладина, поднялась внутрь. Рошон последовал за ней, и, хотя он все еще смеялся, выражение на его лице стало суровым. Безжизненным. Как безрадостные облака. Он отомстил, но его сын мертв, а сам он застрял в Каменном Очаге.

Амарам оглядел толпу.

— Рекруты могут взять с собой две смены белья и до трех стоунов веса всего остального. Они будут взвешены. Через два часа они обязаны явиться в лагерь и доложиться сержанту Хаву.

Он повернулся и последовал за Рошоном.

Тьен глядел на них, бледный, как свежепобеленный дом. Каладин ясно видел ужас в его глазах. Брат, единственный, кто заставлял его улыбаться во время дождя. Каладину было физически больно видеть его испуганным. Неправильно, это неправильно. Тьен должен улыбаться. Иначе он не он.

Он почувствовал деревянную лошадь в кармане. Тьен всегда помогал ему, когда становилось слишком больно. Внезапно он сообразил, что может кое-что сделать.

Пришло время перестать прятаться в комнате, выжидая, когда кто-то другой поднимет вверх сияющий шар, подумал Каладин. Пришло время стать мужчиной.

— Светлорд Амарам! — крикнул Каладин.

Генерал замер, стоя на подножке кареты, одна нога внутри. Он поглядел через плечо.

— Я хочу пойти вместо Тьена, — сказал Каладин.

— Не разрешаю, — отозвался Рошон из кареты. — Закон говорит, что я могу выбирать.

Амарам мрачно кивнул.

— Тогда берите меня тоже, — сказал Каладин. — Могу я стать добровольцем? — Тьен по меньшей мере будет не один.

— Каладин! — крикнула Хесина, хватая его руку.

— Это разрешено, — сказал Амарам. — Я не отказываюсь ни от одного солдата, сынок. Если хочешь — добро пожаловать в армию.

— Каладин, нет! — воскликнул Лирин. — Только не оба. Не…

Каладин посмотрел на брата, на его лицо, мокрое под широкополой шляпой. Тьен покачал головой, но в его глазах появилась надежда.

— Да, — сказал Каладин, поворачиваясь к Амараму. — Я иду.

— Тогда у тебя два часа, — сказал Амарам, забираясь в карету. — Все то же самое, что и у остальных.

Дверь кареты закрылась, но Каладин успел поймать еще более довольное выражение лица Рошона. Громыхая по булыжникам и разбрызгивая лужи, карета покатилась прочь, пролив с крыши маленькое озеро.

— Почему? — дрожащим голосом спросил Лирин, поворачиваясь к Каладину. — Почему ты так поступил со мной? После всех наших усилий!

Каладин повернулся к Тьену. Мальчик схватил его руку.

— Спасибо тебе, — прошептал он. — Спасибо тебе, Каладин.

Спасибо.

— Я потерял вас обоих, — хрипло сказал Лирин и зашлепал прочь. — Шторм побери весь этот мир!

По его лицу катились слезы. Мать тоже плакала, схватив Тьена за руку.

— Отец! — крикнул Каладин, поражаясь самому себе — насколько уверенно он себя чувствовал.

Лирин остановился, одной ногой в луже, в которой собрались спрены дождя. Они попятились от него, как стоящие вертикально слизни.

— Через четыре года я привезу его домой, целым и невредимым, — сказал Каладин. — Клянусь штормами и десятым именем самого Всемогущего.

Я привезу его обратно.

Клянусь…

Глава сорок пятая Шейдсмар

Йелинар, называемый Ветром Погибели, единственный, кто может говорить человеческим языком; однако его голос часто сопровождается воплями тех, кого он съедает.

Этот Несотворенный, очевидно, создание фольклора. Любопытно, что большинство из них рассматриваются не как личности, но, скорее, как персонификации различных видов разрушения. Цитата взята из Траксила, строчка 33, считающегося первоисточником, хотя я сомневаюсь в его подлинности.

Эти дикие паршмены, они странно приветливы, читала Шаллан. Опять сообщение короля Гавилара, записанное за год до его смерти. Прошло уже почти пять месяцев после нашей первой встречи. Далинар требует, чтобы мы вернулись домой, дескать, наша экспедиция продолжается слишком долго.

Паршмены обещают взять меня на охоту за большепанцирниками, которых они называют ун мас вара, что, по словам наших ученых, грубо переводится как «Чудовища Расщелин». Если их описания точны, эти создания имеют большие гемсердца, и даже одна их голова является весьма впечатляющим трофеем. Они также говорят о своих ужасных богах, и мы считаем, что они имеют в виду каких-то особых огромных большепанцирников.

Мы поразились, обнаружив у этих паршменов религию. Само существование у паршменов достаточно цивилизованного общества — со своей культурой и уникальным языком — совершенно удивительно. Мои штормстражи начали называть этот народ «паршенди». Эта группа резко отличается от наших обычных слуг-паршменов и, несмотря на совершенно одинаковую кожу, может быть другой расой. Возможно, они являются далекими родственниками и так же отличаются от обычных паршменов, как алетийские громгончие от селайской породы.

Паршенди видели наших слуг, и те поставили их в тупик.

— Где их музыка? — часто спрашивал меня Клейд. Я не знаю, что он имеет в виду. Но наши слуги вообще не реагируют на паршенди и не подражают им. Это утешает.

Вопрос о музыке может быть как-то связан с гудением и песнями, которые они часто поют. Они обладают сверхъестественной способностью петь вместе. Клянусь, я часто оставлял одного паршенди, поющего самому себе, и потом проходил мимо другого, находящегося вне пределов слышимости первого, но поющего ту же самую песню — или, во всяком случае, невероятно близкую по ритму, мелодии и словам.

Их любимый инструмент — барабаны. Очень грубо сделанные, с отпечатками рук на боках. Они под стать своим простым домам, сделанным из камня и крэма. Они строят их в похожих на кратер каменных выемках, находящихся на краю Разрушенных Равнин.

Я спросил Клейда, не боятся ли они сверхштормов, но он только рассмеялся:

— Чего бояться? Если дом сдует, мы можем построить его заново, верно?

На другой стороне алькова зашелестела книга — Джаснах перевернула страницу. Шаллан отложила в сторону свой собственный том, потом поискала среди книг, лежавших перед ней. Ее обучение философии закончилось на время, и она вернулась к расследованию убийства короля Гавилара.

Она выудила из-под стопки маленький том: отчет, продиктованный штормстражем Матейном, одним из ученых, сопровождавших короля. Шаллан пролистала страницы в поисках нужного места — описания самой первой встречи с охотничьим отрядом паршенди.

Это произошло после того, как мы остановились на берегу реки в очень лесистой области, идеально подходившей для разбивки долговременного лагеря: толстые стволы глиндеревьев защищали от сверхштормов, излучина реки гарантировала безопасность при наводнении. Я предложил отправить разведчиков вверх и вниз по реке, и Его Величество мудро принял мой совет.

Разведывательный отряд кронпринца Далинара первым повстречал этих странных неприрученных паршменов. Он вернулся в лагерь с этой историей, и я — как и многие другие, — отказался верить ему. Мы все решили, что светлорд Далинар повстречался с паршменами из другой экспедиции, вроде нашей.

И только тогда, когда на следующий день они посетили наш лагерь, мы больше не могли сомневаться в их существовании. Их было десять — обыкновенные паршмены, только большие. Мраморная кожа некоторых была черно-красной, а других — бледно-красной, более типичной для паршменов Алеткара. Они носили великолепное оружие — мечи из полированной стали с вытесненными на них сложными узорами — и самую простую одежду, вязанную из шерсти нарбина.

Эти странные паршмены очень быстро очаровали Его Величество, и он приказал мне изучить их язык и структуру общества. Признаюсь, вначале мне хотелось разоблачить их, доказать, что мы имеем дело с мистификацией или розыгрышем. Но чем больше мы узнавали, тем больше я понимал, насколько ошибочной была моя первоначальная оценка.

Шаллан постучала по странице, думая. Потом достала толстый том, озаглавленный «Король Гавилар Холин, Биография», опубликованный вдовой Гавилара, Навани, два года назад. Шаллан пролистала его и нашла нужную страницу.

Мой муж был превосходным королем — блестящий военачальник, бесподобный дуэлянт, гений в тактике боя. Но не ученый, даже на кончик пальца левой руки. Он никогда не интересовался причинами сверхштормов, скучал во время разговоров о науке и не замечал фабриалы, если их нельзя было использовать в битве. Классический идеал мужчины.

— Почему он так заинтересовался ими? — вслух спросила Шаллан.

— Хмм? — спросила Джаснах.

— Король Гавилар, — пояснила Шаллан. — В его биографии ваша мать настаивает, что он не был ученым.

— Верно.

— Но он заинтересовался паршенди. До того, как мог узнать о Клинках Осколков. Согласно отчету Матейна, он хотел побольше узнать об их языке, обществе, музыке. Неужели только для того, чтобы выглядеть более ученым в глазах будущих читательниц?

— Нет, — сказала Джаснах, опуская на стол свою собственную книгу. — Чем дольше он оставался в Ничейных Холмах, тем больше очаровывался паршенди.

— Очевидное противоречие. Как может человек, никогда не интересовавшийся наукой, внезапно стать таким одержимым?

— Да, — сказала Джаснах. — Я тоже неоднократно спрашивала себя об этом. Но иногда люди меняются. После возвращения с Холмов я поощряла его интерес, и мы провели много вечеров, разговаривая о его открытиях. Почти единственное время, когда я чувствовала, что действительно связана с отцом.

Шаллан закусила губу.

— Джаснах, — наконец спросила она. — Почему вы заставили меня изучать это событие? Вы жили там в это время; вы и так знаете все, что я «открываю».

— Я чувствую, что мне нужна свежая точка зрения. — Джаснах отложила книгу и посмотрела на Шаллан. — Не думаю, что ты сможешь найти точные ответы. Однако, я надеюсь, ты обратишь внимание на детали, которые я пропустила. Ты уже обнаружила, что сама личность моего отца изменилась в течение нескольких месяцев; значит, ты копнула достаточно глубоко. Веришь ты мне или нет, но мало кто заметил противоречие, которое обнаружила ты, — хотя позже, когда он вернулся в Холинар, многие заметили, что он изменился.

— И все равно, мне кажется немного странным изучать это. Возможно, я все еще нахожусь под влиянием моих преподавательниц, которые утверждали, что юным дамам прилично изучать только классиков.

— Классика не зря занимает свое место, и я еще пошлю тебя изучать классические работы, как сделала с изучением морали. Но они — только дополнения к твоим текущим проектам. Ты должна сосредоточиться на современности, а не на исторических головоломках, ключи к разгадке которых давно потеряны.

Шаллан кивнула.

— Но, Джаснах, разве вы не историк? Разве не вы изучаете эти исторические головоломки в первую очередь?

— Я — Искательница Истины, — сказала Джаснах. — Мы находим ответы в прошлом, реконструируя произошедшие события. Очень многие, писавшие историю, были озабочены не правдой, а тем, как представить себя и свои побуждения в самой лестной форме. Мои сестры и я выбрали проекты, которые, как мы чувствуем, непоняты или искажены, и изучаем их в надежде лучше понять настоящее.

Тогда почему ты проводишь так много времени, изучая сказки и злых духов?

Нет, Джаснах ищет что-то настоящее. И настолько важное, что она покинула Разрушенные Равнины и сражения. Она собирается что-то сделать с этими сказками, и исследование Шаллан — часть этого, каким-то образом.

Вот это влекло ее. Именно о таком она мечтала еще ребенком, когда, огорченная тем, что отец выгнал очередную преподавательницу, перелистывала немногие книги его библиотеки. Здесь, с Джаснах, Шаллан была частью чего-то очень большого — принцесса не разменивалась на мелочи.

И тем не менее, подумала она, корабль Тозбека прибывает завтра утром. Я уеду.

Мне нужно начать жаловаться. Мне нужно убедить Джаснах, что все обстоит намного серьезнее, чем я предвидела; тогда она не удивится, когда я уеду. Мне нужно заплакать, отказаться, чуть ли не потерять сознание. Мне нужно…

— Что такое Уритиру? — Шаллан обнаружила, что вместо этого спрашивает.

К ее удивлению, Джаснах ответила мгновенно:

— Говорят, что Уритиру был центром Серебряных Королевств. В городе стояло десять тронов, по одному для каждого короля. Это был самый величественный, самый потрясающий, самый важный город в мире.

— Неужели? Почему я никогда не слышала о нем?

— Он был покинут еще до того, как Падшие Сияющие обратились против человечества. Большинство ученых считает его мифом. Арденты отказываются говорить о нем, потому что он ассоциируется с Сияющими и, следовательно, с первой большой неудачей воринизма. Большинство того, что мы знаем о городе, происходит из фрагментов утраченных работ, процитированных в работах классиков. И многие из этих классических трудов тоже сохранились в отрывках. На самом деле у нас есть единственная полная работа из ранних времен, «Путь Королей», и то только благодаря усилиям Ванриаль.

Шаллан медленно кивнула.

— Если где-то и существуют руины этого великолепного древнего города, то Натан — неисследованный, безлюдный, огромный — был бы естественным местом для поиска.

— Уритиру не в Натане, — улыбнулась Джаснах. — Но это хорошая догадка, Шаллан. Возвращайся к занятиям.

— Оружие, — сказала Шаллан.

Джаснах подняла бровь.

— Паршенди. Они носят замечательные мечи из прекрасной закаленной стали. Тем не менее они используют барабаны из кожи с грубыми отпечатками рук на боках и живут в хижинах из камня и крэма. Вам не кажется это несовместимым?

— Да. Я бы определенно описала бы это как странность.

— Тогда…

— Уверяю тебя, Шаллан, — сказала Джаснах. — Город не там.

— Но вы интересуетесь Разрушенными Равнинами. Вы говорили о них со светлордом Далинаром через самоперо.

— Да.

— И что такое Несущие Пустоту? — Сейчас, когда Джаснах ответила на один вопрос, возможно, ответит и на другой. — Что они такое на самом деле?

Джаснах какое-то время глядела на нее со странным выражением.

— Никто точно не знает. Большинство ученых считает их — как и Уритиру — мифом, однако теологи считают их темными двойниками Всемогущего, монстрами, живущими в сердцах людей, где когда-то жил Всемогущий.

— Но…

— Возвращайся к учебе, дитя, — сказала Джаснах, раскрывая книгу. — Возможно, в другое время мы еще поговорим об этом.

Все, разговор закончен. Шаллан закусила губу, с трудом удержав себя от резкого замечания, которое могло бы заставить Джаснах заговорить опять.

Принцесса не доверяет мне, подумала она. Возможно, не без причины. Ты уезжаешь, опять сказала она себе. Завтра. Ты уплываешь от всего этого.

И это означает, что у нее остался только один день. Всего один день в великом Паланиуме. Всего один день с книгами, с их силой и знаниями.

— Мне нужна копия биографии вашего отца, написанная Тифандор, — сказала Шаллан, роясь среди книг. — Я постоянно вижу ссылки на нее.

— На одном из нижних этажей, — равнодушно сказала Джаснах. — У меня где-то записан ее индекс.

— Нет необходимости, — сказала Шаллан, вставая. — Я сама поищу ее. Заодно попрактикуюсь.

— Как хочешь, — ответила Джаснах.

Шаллан улыбнулась. Она точно знала, где находится книга, но хотела воспользоваться предлогом поиска, чтобы покинуть Джаснах. Попробовать откопать что-либо о Несущих Пустоту самой.

* * *

Два часа спустя Шаллан сидела за столом, стоящим у стены одной из комнат Паланиума, ее фонарь из сфер освещал стопку наугад выбранных томов, оказавшихся абсолютно бесполезными.

Казалось, все что-то знали о Несущих Пустоту. Люди в деревнях говорили о них как о загадочных созданиях, приходящих по ночам, крадущих у неудачников и наказывающих глупцов. Эти Несущие Пустоту казались скорее озорниками, чем настоящим злом. Но был и странный рассказ о Несущем Пустоту, который прикинулся сбившимся с пути торговцем и, будучи сердечно принят фермером, убил всю семью, выпил их кровь, а потом углем нарисовал на стенах бессмысленные символы.

Горожане, однако, считали Несущих Пустоту духами, крадущимися в ночи, вроде спренов зла, которые овладевали сердцами людей и заставляли их совершать ужасные преступления. Если добрый человек внезапно начинал орать как сумасшедший, говорили, что это дело рук Несущих Пустоту.

Ученые открыто издевались над всем этим. Однако и настоящие исторические отчеты — которые она смогла быстро найти — противоречили друг другу. Были ли Несущие Пустоту обитателями Бездны? Если так, не означает ли это, что Бездна пуста, ведь Несущие Пустоту завоевали Залы Спокойствия и изгнали человечество в Рошар?

А на что я надеялась? Ох, как трудно будет натолкнуться на надежный источник, подумала Шаллан, откидываясь на спинку стула. Джаснах добывала информацию месяцы, быть может, годы. Что я могу найти за несколько часов?

Так что она добилась только одного — запуталась еще больше. Какие бродячие ветры подтолкнули Джаснах исследовать этот предмет? Бессмыслица, полная бессмыслица. Изучать Несущих Пустоту — все равно что пытаться при жизни увидеть спрены смерти. В чем же дело?

Она покачала головой и закрыла книги. Арденты сами расставят их по нужным полкам. Ей нужно найти том Тифандор и вернуться в альков. Она встала и пошла к выходу из комнаты, держа фонарь свободной рукой. Она не стала звать паршмена — нести только одну книгу не составляло труда. Дойдя до двери, она заметила еще один огонек, приближающийся со стороны балкона. И не успела она выйти, как в проеме возникла фигура, кто-то вошел в дверь, в высоко поднятой руке горел гранатовый фонарь.

— Кабзал? — спросила Шаллан с удивлением, разглядев знакомое лицо, ставшее фиолетовым в свете фонаря.

— Шаллан? — спросил он, глядя на указатель, выгравированный над входом. — Что ты делаешь здесь? Джаснах сказала, что послала тебя за томиком Тифандор.

— Я… я заблудилась.

Он поднял бровь.

— Неудачная ложь? — спросила она.

— Ужасно, — ответил он. — Ты выше на два этажа и тысячу номеров индекса. Я не смог найти тебя внизу. Тогда я спросил у лифтеров, куда они подняли тебя. И вот я здесь.

— Учеба у Джаснах очень утомительна, — сказала Шаллан. — Иногда я забираюсь в тихий уголок, где можно расслабиться и успокоиться.

Кабзал задумчиво кивнул.

— Теперь лучше? — спросила она.

— Все еще верится с трудом. Ты, безусловно, можешь передохнуть, но два часа? Кроме того, насколько я помню, ты говорила, что учиться у Джаснах вовсе не так ужасно.

— Она не ограничивает мою свободу, — сказала Шаллан. — Она считает себя гораздо более требовательной, чем является. Или… да, она требовательна. Но я порой пропускаю ее наставления мимо ушей.

— Допустим, — смягчился он. — Но что ты делаешь здесь?

Шаллан закусила губу, заставив его рассмеяться.

— Что? — спросила она, краснея.

— Ты выглядишь чересчур невинной, когда так делаешь.

— Я невинна.

— Хотя соврала мне дважды подряд.

— Невинные выдумщики — противоположность изощренных лжецов. — Она состроила гримасу. — Кроме того, у них всегда в запасе более убедительная ложь. Идем. Прогуляйся со мной, пока я ищу Тифандор. Если мы поторопимся, мне даже не придется врать Джаснах.

— Достаточно честно, — согласился он.

Они вместе пошли по периметру Паланиума. Гигантская полость в форме пирамиды, вершина которой находилась внизу, а основание терялось на большой высоте. Четыре наклонные стены вздымались ввысь. Самые верхние уровни блестели огнями и были легко различимы; крошечные огоньки раскачивались в руках ардентов или ученых, которые, как и Шаллан с Кабзалом, двигались вдоль перил.

— Пятьдесят семь уровней! — воскликнула Шаллан. — Не могу себе представить, сколько нужно было всего сделать, чтобы создать такое чудо!

— Мы не создавали его, — сказал Кабзал. — Он уже был, когда мы пришли. Пирамида по меньшей мере. Жители Харбранта только вырезали комнаты для книг.

— Это создано природой?

— Как и города Холинара. Или ты забыла мою лекцию?

— Нет. Но почему ты не упомянул это место среди своих примеров?

— Мы еще не подобрали правильного песчаного узора, — признался он. — Но мы уверены, что это место сотворил Всемогущий, как и города.

— А что с Певцами Зари? — спросила Шаллан.

— А они тут причем?

— Быть может, они сотворили Паланиум?

Кабзал хихикнул, они как раз добрались до лифта.

— Певцы Зари на такое не способны. Они были целителями, добрыми спренами, посланными Всемогущим, чтобы излечить человечество, вынужденное уйти из Залов Спокойствия.

— Что-то противоположное Несущим Пустоту?

— Ну, полагаю, можно сказать и так.

— Два уровня вниз, — сказала она паршменам-лифтерам. Они начали опускать платформу, заскрипели блоки, дерево под их ногами задрожало.

— Если ты думаешь отвлечь меня этим разговором, — заметил Кабзал, сложив руки на груди и опершись спиной о перила, — у тебя ничего не получится. Добрый час я просидел с твоей учительницей, которая меня на дух не переносит. И, я должен тебе сказать, это были не самые приятные моменты моей жизни. Думаю, она поняла, что я все еще пытаюсь обратить ее.

— Конечно поняла. Это же Джаснах. Она знает почти все.

— За исключением того, что исследует сейчас.

— Носители Пустоты, — сказала Шаллан. — Сейчас она изучает их.

Он задумался. Спустя несколько мгновений лифт остановился на нужном этаже.

— Носители Пустоты? — спросил он изменившимся голосом.

Она ожидала насмешек или удивления.

Нет, подумала она. Он же ардент. Он верит в них.

— Что они такое? — спросила она, выходя из лифта. Казалось, что совсем рядом огромная пещера сходилась в точку, отмеченную большим заряженным бриллиантом.

— Мы не любим говорить об этом, — сказал Кабзал, присоединяясь к ней.

— Почему? Вы же арденты. Это часть вашей религии.

— Не пользующаяся любовью часть. Люди предпочитают слушать о Десяти Божественных Атрибутах или Десяти Человеческих Слабостях. Мы тоже любим рассказывать о них, а не о далеком прошлом.

— Потому что… — подтолкнула она его.

— Потому что, — вздохнул он, — это история нашего падения. Шаллан, девотарии — в сущности — классический воринизм. То есть Теократия и измена Падших Сияющих — наш позор.

Он поднял темно-синий фонарь повыше. Шаллан пошла рядом с ним, заинтересованная, дав ему говорить.

— Мы верим, что Несущие Пустоту существовали на самом деле, Шаллан. Бич и чума человечества. Они приходили сотни раз. Сначала выгнали нас из Залов Спокойствия, потом пытались полностью уничтожить, здесь, на Рошаре. Они не спрены, прячущиеся под камнями, и они не крадут свежевыстиранное белье у нерадивых женщин. Они создания, обладающие ужасной разрушительной силой, выкованные в Бездне, созданные из ненависти.

— Кем? — спросила Шаллан.

— Что?

— Кем созданные? Я хочу сказать, что Всемогущий не мог «создать кого-нибудь из ненависти». Так кто же создал их?

— Все имеет свою противоположность, Шаллан. Всемогущий — сила добра. Чтобы уравновесить его доброту, космер создал Несущих Пустоту.

— То есть чем больше добра делает Всемогущий, тем больше зла он создает, как побочный продукт?

— Я вижу, Джаснах продолжает учить тебя философии.

— Это не философия, — возразила Шаллан. — Простая логика.

Он вздохнул.

— Не думаю, что ты хочешь углубляться в теологические бездны. Достаточно сказать, что чистая доброта Всемогущего сотворила Несущих Пустоту, но люди могут выбрать делать добро без зла, потому что, как смертные, имеют двойственную природу. Добра в космере может стать больше, и оно может перевесить зло, но единственный способ для этого — дела людей.

— Замечательно, — сказала она. — Но я не принимаю объяснение Несущих Пустоту.

— Я думал, что ты верующая.

— Я верю во Всемогущего. Но это не означает, что я принимаю на веру любое объяснение, Кабзал. Религия религией, но все должно иметь смысл.

— Разве ты однажды не сказала, что не понимаешь сама себя?

— Ну… да.

— И ты ожидаешь, что в состоянии понять тонкую работу Всемогущего?

Она поджала губы.

— Хорошо, допустим. Но я все еще хочу узнать о Несущих Пустоту побольше.

Он пожал плечами. Она привела его в архив, наполненный книжными полками.

— Я рассказал тебе основы, Шаллан. Несущие Пустоту — воплощенное зло. Мы сражались с ними девяносто девять раз, ведомые Герольдами и десятью орденами избранных рыцарей, которых мы сейчас называем Сияющими Рыцарями. В конце концов настал Ахаритиам, Последнее Опустошение.

Несущие Пустоту были изгнаны обратно в Залы Спокойствия, Герольды последовали за ними, чтобы изгнать их с небес, и Эпоха Герольдов закончилась. Настала Эра Одиночества. Современная эра.

— Но почему все, что мы знаем об этих событиях, так отрывочно?

— Прошли тысячи и тысячи лет, Шаллан, — сказал Кабзал. — Люди умели ковать сталь и тогда, когда письменная история еще не началась. Нам дали Клинки Осколков, иначе нам пришлось бы сражаться с Несущими Пустоту дубинками.

— И, тем не менее, у нас были Серебряные Королевства и Сияющие Рыцари.

— Сформированные и ведомые Герольдами.

Шаллан задумалась, отсчитывая нужную полку. Она остановилась у нужной, передала фонарь Кабзалу, вошла в проход и сняла биографию с полки. Кабзал шел следом, держа фонари.

— Должно быть что-то больше, — сказала Шаллан. — Иначе Джаснах не стала бы рыть так усердно.

— Я могу сказать тебе, почему она так делает.

Шаллан посмотрела на него.

— Неужели ты не видишь? — сказал он. — Она пытается доказать, что Несущих Пустоту не было. Что они не более чем выдумка Сияющих. — Он шагнул вперед и повернулся к ней лицом. Свет фонарей, отражавшийся от рядов книг по обеим сторонам, выбелил его лицо. — Она хочет доказать, раз и навсегда, что все девотарии — и воринизм — гигантский обман. Вот о чем идет речь.

— Может быть, — задумчиво сказала Шаллан. Довольно подходяще. Может ли быть лучшая цель у откровенной еретички? Разрушить глупые верования и опровергнуть религию. Это бы объяснило, почему Джаснах изучает что-то настолько неуместное, как Несущие Пустоту. Найдя прямое свидетельство в исторических записях, Джаснах могла бы доказать свою правоту.

— Разве мы мало наказаны? — сказал Кабзал со злостью в глазах. — Арденты ничем не угрожают ей. Сейчас мы вообще не угрожаем никому. Мы не можем иметь собственность… Проклятие, мы владеем только самими собой. Мы исполняем малейшие капризы лорд-мэров и генералов, мы боимся сказать им правду об их грехах, боясь возмездия. Мы белоспинники без клыков и когтей, мы должны сидеть у ног наших хозяев и петь им хвалы. Вот это реальность. Это все реальность, они не обращают на нас внимания и…

Внезапно он остановился, поглядел на нее, сжав губы и стиснув зубы. Она никогда не видела такой страсти, такого гнева от веселого ардента. Она даже не подозревала, что он способен на такое.

— Извини, — сказал он, выходя из прохода между полками.

— Ничего страшного, — сказала она, торопясь за ним, чувствуя себя подавленной. Она ожидала, что за тайным исследованием Джаснах скрывается нечто намного более грандиозное и загадочное. Неужели речь идет только о доказательстве лживости воринизма?

Они молча вышли на балкон, и только там она сообразила, что должна сказать ему.

— Кабзал, я уезжаю.

Он, удивленный, посмотрел на нее.

— Я получила новости из дому, — сказала она. — Я не могу говорить о них, но и не могу оставаться дольше.

— Что-то о твоем отце?

— С чего ты взял? Ты что-нибудь слышал?

— Только то, что последнее время он живет отшельником. Ненормально для него.

Она подавила дрожь. Неужели новости разошлись так далеко?

— Мне очень жаль, что это произошло так внезапно.

— Ты вернешься?

— Не знаю.

Он посмотрел в ее глаза ищущим взглядом.

— Когда ты уезжаешь? — спросил он внезапно холодным деловым голосом.

— Завтра утром.

— Хорошо, — сказал он. — Окажешь мне честь, нарисуешь меня? Ты ни разу не попыталась сделать мой портрет, хотя нарисовала многих других ардентов.

Она вздрогнула, осознав, что это чистая правда. За все время, проведенное вместе, ей даже в голову не приходило нарисовать Кабзала. Она подняла безопасную руку ко рту.

— О, прости!

Он, кажется, смутился.

— Я не хотел обидеть тебя, Шаллан. Это совсем не важно…

— Нет, важно, — сказала она, схватив его руку и волоча его по коридору. — Я оставила все свои принадлежности для рисования наверху. Идем.

Они быстро пошли к лифту. Шаллан приказала паршменам поднять их. Лифт пошел вверх. Кабзал посмотрел на свою руку, которую она все еще сжимала. Шаллан поспешно отпустила ее.

— Ты непостижимая женщина, — сухо сказал он.

— Я предупреждала тебя. — Она прижала книгу к груди. — Вроде бы ты говорил, что понимаешь меня.

— Теперь я так не думаю. — Он посмотрел на нее. — Ты действительно уезжаешь?

Она кивнула.

— Прости, Кабзал. Я не та, кем ты меня считаешь.

— Я считаю тебя прекрасной умной женщиной.

— Да, что касается женской части, ты прав.

— Твой отец болен, верно?

Она не ответила.

— Я понимаю, почему ты хочешь вернуться к нему, — сказал Кабзал. — Но, безусловно, ты не перестанешь учиться. Ты вернешься к Джаснах.

— Но она не останется в Харбранте навсегда. Последние два года она постоянно переезжает с места на место.

Он выглянул из лифта, который их поднимал. Скоро надо будет перейти в другой лифт, который поднимет их на следующую группу этажей.

— Я не должен был проводить с тобой столько времени, — наконец сказал он. — Старшие арденты думают, что я стал слишком рассеянным. Они не любят, когда один из нас начинает отдаляться от ардентии.

— У тебя есть право ухаживать.

— Мы — собственность. Человек может иметь права, но не пользоваться ими — это не поощряется. Я избегаю работы, не подчиняюсь старшим… Ухаживая за тобой, я навлекаю на себя неприятности.

— Я тебя об этом не просила.

— Но ты не отвергала меня.

Она ничего не ответила, но почувствовала поднимающееся беспокойство. И укол паники, желание убежать, спрятаться, скрыться. Во время ее почти одинокой жизни в поместье отца она никогда даже не думала о таких отношениях.

Что это? подумала она, паника нарастала. Отношения?

Она приехала в Харбрант совсем не для того. Как же она оказалась в таком положении, что рисковала разбить сердце мужчины?

И, к стыду, она призналась себе, что ей будет больше не хватать исследований, чем Кабзала. Что она за чудовище, если так чувствует? Он нравился ей. Милый. Интересный.

Он глядел на нее с тоской в глазах. Кажется… Отец Штормов, кажется, он влюбился в нее. А она? Влюблена ли она в него? Нет, не похоже. Только смущена.

Добравшись до самого верхнего этажа Паланиума, она практически выбежала в Вуаль. Кабзал еле поспевал за ней. Им потребовался еще один лифт, чтобы добраться до алькова Джаснах, и на какое-то время она опять оказалась с ним наедине.

— Я поеду с тобой, — тихо сказал Кабзал. — В Джа Кевед.

Паника Шаллан возросла. Она почти не знала его. Да, они говорили часто, но очень редко о чем-нибудь важном. Если он бросит ардентию, его понизят до десятого дана, он станет почти темноглазым. Без денег и дома, он окажется в почти таком же бедственном положении, как и ее семья.

Ее семья. Что скажут братья, если она привезет с собой незнакомца? Еще один человек станет частью их проблем, узнает их тайны?

— Судя по выражению твоего лица, это невозможно, — сказал Кабзал. — Похоже, я неправильно понял нечто очень важное.

— Нет, дело не в этом, — быстро сказала Шаллан. — Просто… О, Кабзал! Как ты можешь понять смысл моих поступков, если я сама не понимаю их. — Она коснулась его руки, повернув его к себе. — Я не была честной с тобой. И с Джаснах. И, самое противное, сама с собой. Извини.

Он пожал плечами, очевидно пытаясь казаться безразличным.

— По меньшей мере я получу рисунок. Да?

Она кивнула, лифт наконец-то вздрогнул и остановился. Она вышла в темный коридор, Кабзал шел следом. Джаснах испытующе посмотрела на Шаллан, вошедшую в альков, но не спросила, почему ее не было так долго. Кабзал застыл у двери.

На столе он оставил корзину с хлебом и вареньем. Ткань, закрывавшая ее, казалась нетронутой — Джаснах не прикоснулась к ней, хотя он всегда предлагал хлеб как искупительную жертву. Без джема, потому что Джаснах ненавидела его.

Шаллан с пылающими щеками собрала свои принадлежности для рисования.

— Где я должен сесть? — спросил Кабзал.

— Стой там. — Шаллан села, положила на колени альбом, придерживая его безопасной рукой. Потом взглянула на ардента, прислонившегося плечом к раме. Выбритая голова, светло-серые одежды, короткие рукава, белый кушак, завязанный на поясе. Смущенные глаза. Она прищурилась, сняла Воспоминание и начала рисовать.

Одно из самых неприятных переживаний в ее жизни. Она не предупредила Кабзала, что он может двигаться, и он замер на месте. И не говорил. Возможно, думал, что испортит рисунок. Шаллан обнаружила, что ее руки дрожат, хотя — к счастью, — ей удалось сдержать слезы.

Слезы, подумала она, продолжая рисовать. Почему мне хочется плакать? Не меня же только что отвергли. Быть может, изредка следует отдаваться во власть чувств?

— Вот, — сказала она, вырывая лист и отдавая ему. — Но он смажется, если ты не отлакируешь его.

Кабзал помедлил, потом подошел и благоговейно взял рисунок.

— Изумительно, — прошептал он.

Он взглянул вверх, поспешил к своему фонарю, открыл его и вытащил гранатовый брум.

— Вот, — сказал Кабзал, протягивая сферу Шаллан. — Плата.

— Я не возьму. Хотя бы потому, что это не твой.

Все вещи ардентов принадлежали королю.

— Пожалуйста, — сказал Кабзал. — Я хочу дать тебе хоть что-нибудь.

— Рисунок — мой подарок, — сказала она. — Если ты попытаешься заплатить, то не получишь его.

— Тогда я заказываю новый, — сказал он, вкладывая сверкающую сферу в ее ладонь. — Пусть первый портрет — бесплатно, но сделай еще один, пожалуйста. Где мы вдвоем.

Она заколебалась. Она редко рисовала саму себя. Это казалось таким странным. Она взяла сферу и украдкой сунула ее в потайной мешочек рядом с Преобразователем. Казалось немного необычным носить там такую тяжесть, но она привыкла и к выпуклости, и к весу.

— Джаснах, у вас есть зеркальце? — спросила она.

Принцесса явственно вздохнула, досадуя, что ей помешали. Она пошарила среди своих вещей и вынула зеркальце. Кабзал взял его.

— Держи рядом с головой, — сказала Шаллан, — чтобы я могла видеть себя.

Он вернулся на место и поднял зеркальце, выглядя смущенным.

— Поверни немного под другим углом, — сказала Шаллан. — Вот так. — Она прищурилась, запоминая свое собственное лицо рядом с ним. — Садись. Больше оно тебе не нужно. Я использую его только вначале — таким образом у меня лучше получается вставить мое лицо в сцену. Я нарисую себя сидящей рядом с тобой.

Он сел на пол, и она начала работать, стараясь отвлечься от противоречивых чувств. Она испытывала не вину перед Кабзалом, несмотря на все то, что он был готов сделать ради нее, а скорее грусть, ведь больше она не увидит его. Но сильнее всего ее терзала тревога за Преобразователь.

Изобразить себя рядом с ним — интересное испытание. Она яростно работала, смешивая реального Кабзала, сидевшего на полу, с выдуманной собой, одетой в платье с вышитыми цветами и сидящей на полу с подобранными ногами. Лицо в зеркале стало точкой отсчета. Слишком вытянутое, чтобы быть красивым, с чересчур светлыми волосами, веснушками на щеках.

Преобразователь, рассуждала она. Держать его при себе в Харбранте — опасно. Нет ли третьего варианта? Что, если я отошлю его?

Она задумалась, угольный карандаш задрожал над рисунком. Осмелится ли она послать фабриал — запакованный и тайно переданный Тозбеку, — обратно в Джа Кевед без себя? Тогда, даже если бы ее комнату — или ее саму — обыскали, ее не в чем обвинить, хотя придется уничтожить все рисунки Джаснах с Преобразователем. И на нее не падет подозрение тогда, когда Джаснах откроет подмену.

Она продолжала работать, погрузившись в свои мысли, пальцы сами летали над бумагой. Отослав Преобразователь, она сможет остаться в Харбранте. Очень соблазнительная мысль, превратившая все ее чувства в запутанный клубок. Что ей делать с Кабзалом? И Джаснах. Сможет ли Шаллан продолжать учиться — бесплатно! — у Джаснах, после всего того, что сделала?

Да, решила Шаллан. Да, я смогу.

Ее саму поразила та радость, которая охватила ее при этой мысли. Ей придется жить с чувством вины, день за днем. Ужасно эгоистично с ее стороны и постыдно. Зато она продолжит заниматься науками, хотя бы еще немного. В конце концов, конечно, придется вернуться назад. Она не может оставить братьев одних, лицом к лицу с опасностью. Они нуждаются в ней.

Вслед за эгоизмом пришла храбрость. Она удивилась последней почти так же, как и первому. Не слишком часто она связывала эти качества с собой. Но она уже давно решила, что ничего не знала о себе. Пока не оставила за спиной Джа Кевед и все то, кем являлась.

Она рисовала все более и более яростно. Закончила фигуры и перешла к фону. Быстрые уверенные линии стали полом и аркой входа. Смазанное темное пятно справа — столом, от которого падала тень. Четкие тонкие линии — и на рисунке появился фонарь, стоящий на полу. Стремительные линии образовали ноги и одежду создания, стоявшего за…

Шаллан застыла, но пальцы дорисовали фигуру, стоявшую прямо за Кабзалом. Фигуру, которой не было, с острым угловатым символом, повисшим над воротником и заменявшим голову.

Шаллан вскочила на ноги, уронив на пол стул, альбом и угольный карандаш, зажатый в пальцах свободной руки.

— Шаллан? — спросил Кабзал, вставая.

Она нарисовала ее опять. Почему? Покой, который она чувствовала во время рисования, испарился в мгновение ока, сердце забилось быстрее. Давление вернулось. Кабзал. Джаснах. Братья. Решение. Выбор. Проблема.

— Что случилось? — сказал Кабзал, шагнув к ней.

— Извини, — сказала она. — Я… я сделала ошибку.

Он нахмурился. Сбоку Джаснах, сморщив лоб, посмотрела на нее.

— Ничего страшного, — сказал Кабзал. — Смотри, здесь хлеб и джем. Успокойся, а потом закончишь. Мне не так важно…

— Мне нужно выйти, — прервала его Шаллан, чувствуя, что задыхается. — Извини.

Она пролетела мимо сбитого с толку ардента, обогнув то место, где на ее рисунке стояла фигура. Что с ней происходит?

Она бросилась к лифту, призывая паршменов. Оглянувшись через плечо, она увидела Кабзала, глядящего на нее. Шаллан вбежала в лифт, крепко держа в руке альбом с набросками.

Надо успокоиться, подумала она, опираясь спиной о деревянные перила платформы, которую паршмены уже начали опускать.

Она посмотрела на пустую площадку над собой.

И прищурилась, запоминая сцену. И снова взялась за карандаш.

Она стала точными движениями делать набросок, держа альбом безопасной рукой. Платформу освещали только две маленькие сферы, установленные с каждой стороны, где двигались тугие канаты. Она действовала бездумно, по наитию, не отрывая взгляда от верхней площадки.

А потом опустила глаза на рисунок. Ее собственной рукой были начертаны две фигуры, которые наклонились вниз, глядя, как она опускается. Складки их одежд были сверх меры прямыми, как будто выкованными из металла.

Она опять посмотрела вверх. Пустая площадка.

Что со мной происходит? подумала она с увеличивающимся ужасом.

Наконец лифт ударился о землю, и она так стремительно понеслась прочь, что ее юбка развевалась, словно от сильного ветра. И только за дверью Вуали она остановилась, не обращая внимания на мажордомов и ардентов, удивленно глядящих на нее. Пот струйками стекал по лицу.

Куда идти? Куда бежать, если сходишь с ума?

Она врезалась в толпу, заполнившую главную пещеру. Настал полдень, и началась обеденная суматоха — слуги везли тележки с едой, светлоглазые спешили в свои комнаты, с руками, сложенными за спиной, неспешно шествовали ученые.

Шаллан мчалась, не замечая ничего, рыжие волосы вырвались из пучка и развевались сзади, заколка со звоном упала на камни. Тяжело дыша, она добежала до коридора, ведущего в их комнаты, откинула волосы и оглянулась назад. Люди в замешательстве смотрели ей вслед.

Почти против воли она прищурилась и Запомнила. Подняла альбом, скользкими пальцами схватила карандаш и быстро набросала толпу, наводнившую пещеру. Мимолетные впечатления. Мужчины — прямые линии, женщины — изогнутые, стены из гладкого камня, ковровый пол, круги света от сфер, висящих на стенах.

И пять фигур с головами-символами, одетых в черное, в слишком прямых одеждах и плащах. У каждой — свой символ, изогнутый и незнакомый, висящий над торсом, лишенным шеи. Невидимые создания пробирались сквозь толпу. Как хищники. Сосредоточившись на Шаллан.

Они существуют только в моем воображении, попыталась убедить себя девушка. Я переволновалась, слишком многое на меня свалилось.

Быть может, это символы ее вины? Знаки того, что она предала Джаснах и солгала Кабзалу? Всего того, что она натворила перед возвращением в Джа Кевед?

Она попыталась замереть, не двигаться, но пальцы не хотели успокаиваться. Она прищурилась и начала рисовать на новом листе. Закончила дрожащей рукой и посмотрела. Фигуры никуда не делись — угловатые страшные не-головы висели там, где должны были быть лица.

Логика подсказывала, что она слишком резко реагирует, но теперь она не могла не верить себе. Они были реальны. И шли за ней.

Она метнулась прочь, удивив нескольких слуг, которые подошли с предложением о помощи. Она побежала, скользя по коврам, и, наконец, добралась до апартаментов Джаснах. С альбомом под мышкой Шаллан трясущимися пальцами открыла замок, влетела внутрь и захлопнула за собой дверь. Повернув ключ, она бросилась в свою комнату. Она закрыла и ее, потом повернулась, отступая. Комнату освещал большой хрустальный кубок с тремя бриллиантовыми марками, стоявший на ночном столике.

Она бросилась на кровать и, тяжело и беспорядочно дыша, поползла по ней, пока не уткнулась в стену. Подальше от двери. Она все еще держала под мышкой альбом, хотя и потеряла карандаш. Впрочем, на ночном столике были другие.

Не делай этого, сказала она себе. Просто посиди и успокойся.

Она почувствовала холодный поднимавшийся ужас. Она должна знать. Она доползла до столика, взяла карандаш и начала рисовать комнату.

Сначала потолок. Четыре прямые линии. Под ним стены. Линии и углы. Пальцы двигались, рисуя сам альбом и закрытую рукавом руку, державшую его. А потом их. Существа, стоящие вокруг нее, — перекошенные символы, парящие над неровными плечами, не-головы с невероятными углами, поверхности, стыкующиеся самым странным и невозможным образом.

Тварь перед ней протянула слишком гладкие пальцы к Шаллан. В дюймах от правой стороны альбома.

О, Отец Штормов… подумала Шаллан, карандаш выпал из рук. Комната была пуста, но она нарисовала толпу созданий, сгрудившихся перед ней. Они стояли настолько близко, что она должна была чувствовать их дыхание, если они вообще дышали.

Неужели в комнате похолодало? Неуверенно — полная ужаса, но неспособная остановить себя, — Шаллан отпустила карандаш и протянула свободную руку вправо.

И что-то почувствовала.

Она закричала, не сходя с кровати вскочила на ноги, уронила альбом и вжалась спиной в стену. Не успев осознать то, что она делает, она стала сражаться с рукавом, пытаясь вынуть Преобразователь — единственную вещь, которую можно было назвать оружием. Нет, слишком глупо. Она не умеет им пользоваться. Она беспомощна.

За исключением…

Штормы! с яростью подумала она. Я не могу этого сделать. Я обещала себе.

Она все равно потянулась к потайному мешочку. Десять ударов сердца породили плод ее греха, результат самого ужасного поступка. На полпути ее прервал голос, жуткий, но отчетливый.

Что ты такое?

Она прижала руку к груди, потеряла равновесие на мягкой кровати и упала на колени, на смятое одеяло. Протянув руку в сторону, схватилась за ночной столик, пальцы задели большой кубок.

— Кто я? — прошептала она. — Я испуганная девочка.

Это правда.

Все вокруг нее изменилось.

Кровать, ночной столик, альбом, потолок — все схлопнулось, превратилось в крошечные и темные стеклянные сферы. Она оказалась в мрачном месте с черным небом и маленьким белым солнцем, висевшим высоко над горизонтом.

И закричала, обнаружив, что падает, окруженная целым роем бусин. Светящиеся, они трепетали рядом, дюжины, может быть, сотни. Языки пламени, плавающие в воздухе и влекомые ветром.

Она ударилась обо что-то. Бесконечное темное море, хотя и не мокрое. Оно было сделано из маленьких бусин, целый океан крошечных стеклянных сфер. Они волновались вокруг нее, поднимались и опускались, как настоящие волны. Она выдохнула и забила руками по «воде», каким-то образом оставшись на поверхности.

Хочешь Преобразовать меня? прозвучал теплый голос в ее сознании, далекий и непохожий на холодный шепот, который она слышала раньше. Глубокий и глухой, он заставлял думать о бесчисленных веках. Казалось, он шел из ее ладони, и она сообразила, что сжимает в руке какой-то предмет. Бусину.

Движение стеклянного океана угрожало уволочь ее на дно; она хаотически забила ногами и сумела остаться на поверхности.

Я очень долго был таким, сказал теплый голос. Я так долго спал. Я могу измениться. Дай мне то, что я хочу.

— Я не знаю, о чем ты говоришь! Пожалуйста, помоги мне!

Я изменяюсь.

Внезапно она почувствовала холод, как если бы из нее стали выкачивать все тепло. Она закричала, и тут внезапно сфера в ее пальцах вспыхнула нестерпимым жаром. Она разжала пальцы, и океанская волна накрыла ее, сферы-бусины катились одна по другой с тихим звоном.

Шаллан упала вниз и ударилась о кровать, опять оказавшись в комнате. Кубок, стоявший перед ней, таял, превращаясь в красную жидкость, все три сферы выплыли на мокрую поверхность столика. Красная жидкость переливалась через края и лилась на пол. Испуганная Шаллан отшатнулась к стене.

Кубок превратился в кровь.

От ее неловкого движения столик вздрогнул. Пустой кувшин, стоявший рядом с кубком, упал на каменный пол и разбился вдребезги, разбрасывая брызги крови.

Преобразование, это было Преобразование! подумала она.

Она превратила кубок в кровь, одну из Десяти Сущностей. Она подняла руку ко лбу, глядя на все увеличивающуюся лужу красной жидкости. Весьма большую лужу.

Она была ошарашена. Голос, твари, море стеклянных бусин и темное холодное небо. Все обрушилось на нее слишком быстро.

Я — Преобразователь, ликовала она. Я Преобразовала!

Есть ли какая-то связь с этими созданиями? Но она начала видеть их в своих рисунках до того, как украла фабриал. Как… что? Она посмотрела на безопасную руку и Преобразователь, спрятанный в мешочке внутри рукава.

Я не вынимала его, подумала она. И, тем не менее, использовала.

— Шаллан?

Голос Джаснах. За дверью комнаты Шаллан. Наверное, принцесса шла за ней. Шаллан содрогнулась от ужаса, увидев струйку крови, текущую к двери. Еще один удар сердца, и она будет снаружи.

Что делать с кровью? Чувствуя тошноту, Шаллан вскочила на ноги, промочив в красной жидкости домашние тапочки.

— Шаллан? — сказала Джаснах, голос приблизился. — Что это за звуки?

Шаллан бешеным взглядом посмотрела на кровь, потом на альбом, наполненный рисунками странных тварей. Что, если они действительно связаны с Преобразователем? Джаснах немедленно узнает их. Тень уже под дверью.

Она запаниковала, сунула альбом в сундук. Но кровь, она выдаст ее с потрохами. Только из смертельной раны может вытечь столько. Джаснах увидит, никаких сомнений. Кровь, где ее нет? Одна из Десяти Сущностей?

И Джаснах сразу узнает, что сделала Шаллан!

И тут Шаллан осенило. Не самая блестящая мысль, но другого выхода нет. Она прыгнула на пол, встала на колени и схватила осколок разбитого стеклянного кувшина, через материю рукава безопасной руки. Она глубоко вздохнула, отдернула правый рукав и полоснула себя стеклом по коже. В панике ей показалось, она едва ранила себя, но кровь хлынула рекой.

Ручка двери повернулась, и дверь открылась. Шаллан уронила осколок и повалилась на бок. Закрыв глаза, она сделала вид, что потеряла сознание.

Джаснах вскрикнула и немедленно позвала на помощь. Подбежав к Шаллан, она схватила ее руку и зажала рану. Шаллан забормотала, как если бы только что пришла в себя, схватив потайной мешочек — с Преобразователем внутри, — безопасной рукой. Они же не откроют его, верно? Она прижала руку к груди, съеживаясь, когда послышались шаги множества людей, в комнаты вбежали слуги и паршмены, а Джаснах все еще звала на помощь.

Это, подумала Шаллан, добром не кончится.

Глава сорок шестая Дитя Танаваста

Хотя тем вечером я должен был ужинать в Веден Сити, я настоял на том, чтобы побывать в Холинаре и поговорить с Тивбетом. Тарифы Уритиру стали совершенно непомерными. Эти так называемые Сияющие начали показывать свою истинную природу.

Из-за пожара в первоначальном Паланиуме от биографии Терксима осталась всего одна страница, и только эта строчка оказалась полезной для меня.

Каладину снилось, что он стал штормом.

Он яростно несся вперед, его дорожный плащ — бушующая стена шторма — развевался за спиной, он парил над волнующимся черным пространством. Океан. Он вспенивал воду, волны бились друг о друга, поднимая белые шапки пены, которые срывал его ветер.

Он приблизился к темному континенту и устремился вверх. Выше. Еще выше. Море осталось сзади. Огромный континент простирался перед ним, бесконечный океан камня. Такой большой, с благоговением подумал он. Непонятно. Как такое может быть?

С ревом он пронесся над Разрушенными Равнинами. Они выглядели так, как если бы что-то очень большое ударилось в их середину, послав во все стороны рябь разломов. Они оказались намного больше, чем он ожидал; ничего удивительного в том, что никто не сумел найти дорогу через расщелины.

В центре находилось большое плато, но в темноте он мало что сумел разглядеть. Хотя нет, он увидел свет, огоньки. Кто-то там жил.

Он подметил, что восточная часть равнин очень отличается от западной, отмеченной высокими тонкими колоннами, стоявшими на почти полностью разрушенных плато. Несмотря на это, симметрия Разрушенных Равнин сохранялась. Сверху они казались произведением искусства.

В одно мгновение он миновал их, продолжая лететь на северо-запад над Морем Копий, узким внутренним морем, его волны бились о сломанные каменные пальцы. Он пролетел над Алеткаром, бросив взгляд на великий город Холинар, построенный среди гранитных образований, которые были похожи на плавники, поднимавшиеся из камня. Потом повернул на юг, удаляясь от тех мест, которые ему знакомы. Он перевалил через величественные горы с густо населенными пиками, деревни толпились вокруг кратеров, из которых поднимался дым или изливалась лава. Пики Рогоедов?

Он оставил им дождь и ветра и, громыхая, устремился в чужие земли. Он проносился над городами и открытыми равнинами, деревнями и изгибающимися реками. Всюду виднелись армии. Каладин пролетал над палатками, поставленными с подветренной стороны каменных холмов; вбитые в землю колья крепко удерживали их. Внутри прятались люди. Много людей. На склонах холмов люди скрывались в трещинах. Он спускался пониже к огромным деревянным фургонам, ставшим домами светлоглазым на время боевых действий. Сколько же войн идет по всему свету? Неужели нигде нет мира?

Он отправился на юго-запад и принес ветер в город, спрятавшийся в длинных рвах, похожих на следы гигантских когтей, процарапавших ландшафт. В мгновение ока он миновал его и полетел над внутренними районами страны, где сам камень был ребристым и покрытым пеной, как застывшая волна воды. Люди в королевстве были темнокожими, как Сигзил.

Материк простирался все дальше и дальше. Сотни городов. Тысячи деревень. Люди с едва заметными голубыми венами под кожей. Место, где давление приближающегося сверхшторма заставило воду забить струей из земли. Город, где люди жили в гигантских полых сталактитах, свисавших с титанического кряжа.

Он дул и дул на запад. Земля такая просторная. Такая огромная. Так много разных людей. Сбивало с толку. На Западе, похоже, воевали меньше, чем на Востоке, и это успокоило его, хотя он все еще волновался. На Рошаре мир оказался редким товаром.

Что-то привлекло его внимание. Странные вспышки света. Он направил к ним передний край шторма. Что это за огни? Они появлялись во множестве, образуя странные узоры. Почти физические тела, которых он мог бы коснуться, сферические пузыри света, с пиками и впадинами.

Каладин пересек странный треугольный город с высокими башнями, которые, как часовые, вздымались из центра и углов. Вспышки света появлялись из здания, находившегося в центральном парке. Каладин знал, что он должен быстро пролететь мимо, — шторм никогда не возвращается. Он всегда несется на запад.

Своим ветром он распахнул настежь дверь здания, влетел в длинный коридор с блестящими стенами, покрытыми красным кафелем, и пронесся мимо мозаичных фресок, слишком быстро, чтобы можно было что-то разобрать. Он зашелестел юбками высоких златовласых служанок, несших подносы с едой или дымящиеся полотенца. Они говорили на странном языке, возможно спрашивая друг друга, кто оставил незакрытым окно в сверхшторм. Источник света прямо впереди, вспышки пронзали его. Каладин пролетел мимо красивой златовласой женщины, которая боязливо вжалась в угол, и ворвался в дверь. У него было мгновение, чтобы увидеть следующую картину.

Над двумя трупами стоял человек. Бледная выбритая голова, белая одежда. В руке убийца держал тонкий длинный меч. Оторвав взгляд от жертв, он посмотрел вверх и, кажется, увидел Каладина. У него были большие глаза сина.

Нет времени. Каладин вылетел в окно, широко распахнув ставни, и помчался в ночь.

Под ним проплывали города, горы, леса. При его приближении растения сворачивали листья, камнепочки закрывали раковины, кусты втягивали в себя ветки. Вскоре он достиг западного океана.

ДИТЯ ТАНАВАСТА. ДИТЯ ЧЕСТИ. ДИТЯ ТОГО, КТО ДАВНО УМЕР.

Внезапный голос потряс Каладина. Он забарахтался в воздухе.

ПАКТ МЩЕНИЯ РАЗРУШЕН.

Грохочущий бас заставил задрожать саму стену шторма. Каладин ударился о землю, отделившись от сверхшторма. Он заскользил и остановился, ноги окатили струи воды. Ветра накинулись на него, но он слишком долго был их частью, и они не сумели навредить ему.

ЛЮДИ БОЛЬШЕ НЕ ЕЗДЯТ НА ШТОРМАХ.

Голос стал громом, сотрясшим воздух.

ПАКТ МЩЕНИЯ РАЗРУШЕН, ДИТЯ ЧЕСТИ.

— Я не понимаю, — крикнул Каладин урагану.

Перед ним появилось лицо, то самое, которое он уже видел, старое, широкое как небо, с глазами, полными звезд.

ИДЕТ ЗЛОБА. САМЫЙ ОПАСНЫЙ ИЗ ВСЕХ ШЕСТНАДЦАТИ. А СЕЙЧАС ТЫ МОЖЕШЬ ИДТИ.

Что-то пронеслось мимо него.

— Подожди! — крикнул Каладин. — Почему так много войн? Мы должны воевать, всегда?

Он сам не знал, почему спросил. Вопросы сами вышли из него.

Шторм заворчал, как задумчивый престарелый отец. Лицо исчезло, рассыпалось на капли воды.

И голос ответил, тише.

ЗЛОБА ПРАВИТ.

* * *

Каладин выдохнул и проснулся. Его окружали темные фигуры, прижимавшие его к твердому каменному полу. Он закричал, и заработали старые рефлексы. Он мгновенно выбросил руки в стороны, схватил двух нападавших за щиколотки и дернул на себя, сбив врагов с ног.

Они, ругаясь, рухнули на пол. Каладин, используя момент, изогнулся и взмахнул рукой. Сбросив с себя руки прижимавших его к полу, он бросился вперед, врезавшись в человека, стоявшего перед ним.

Перекатившись через него, Каладин вскочил на ноги, освободившись от тюремщиков. Обернувшись, он смахнул пот со лба. Где копье? Одновременно он схватился за нож, висевший на поясе.

Нет ножа. Нет копья.

— Шторм тебя побери, Каладин!

Тефт.

Каладин прижал руку к груди и не торопясь выдохнул, сбрасывая с себя странный сон. Он был в бараке Четвертого Моста. Королевские штормстражи предсказали сверхшторм перед рассветом.

— Все в порядке, — сказал он ругающейся куче бригадников, которые только что держали его. — Что произошло?

— Ты пытался выскочить на шторм, — обвиняюще сказал Моаш, выползая из-под горы тел. Полутемный барак освещала одна-единственная сфера, которую держал сидевший в углу человек.

— Ха! — добавил Камень, вставая и приводя себя в порядок. — Открыл дверь, выглянул наружу и так уставился на дождь, как если собирался удариться головой о камень. Мы с трудом оттащили тебя назад. Хочешь еще две недели проваляться в кровати, а?

Каладин успокоился. Шло избавление — моросящий дождь в конце сверхшторма, капли били по крыше.

— Ты никак не просыпался, — сказал Сигзил.

Каладин посмотрел на азианина, сидевшего на полу и опиравшегося спиной о каменную стену. Он не пытался удержать Каладина.

— У тебя было что-то вроде горячечного сна.

— Я себя отлично чувствую, — сказал Каладин. Не совсем правда: голова болела, сил не было. Он глубоко вздохнул и откинул плечи назад, пытаясь избавиться от усталости.

Сфера в углу замигала. Потом свет потух, оставив их в темноте.

— Клянусь штормом, — пробормотал Моаш. — Этот угорь Газ. Опять дал нам тусклые сферы.

Каладин, аккуратно ступая, пересек черный как смоль барак. От головной боли не осталось и следа. Дойдя до двери, он открыл ее, впустив внутрь слабый утренний свет.

Ветер ослаб, но дождь еще лил. Он вышел наружу и моментально промок до нитки. Остальные бригадники последовали за ним, Камень кинул Каладину небольшой кусок мыла. Как и большинство остальных, Каладин был одет только в набедренную повязку; он намылился. Мыло пахло маслом, в нем попадались песчинки. Мостовикам не полагалось мягкого душистого мыла.

Каладин предал мыло Бисигу, худому бригаднику с угловатым лицом. Тот с благодарностью взял его — Бисиг почти не говорил — и начал намыливаться, а Каладин дал холодному дождю смыть мыло с тела и волос. Сбоку от него Камень, используя миску с водой, побрился и подровнял бакенбарды, длинными прядями спускавшиеся вниз; подбородок и губы он выбрил начисто. Они странным образом контрастировали с его головой, которую он выбривал в середине, прямо над бровями. Потом подровнял остальные короткие волосы.

У Камня были гладкие и умелые руки, и он сам не очень походил на свое прозвище. Закончив, он встал и махнул людям, ждавшим рядом с ним. Один за другим он выбрил всех, кто того хотел. Время от времени он останавливался и точил бритву.

Каладин поднял пальцы к собственной бороде. Последний раз он брился в армии Амарама, очень давно. Он подошел к Камню и стал ждать. Огромный рогоед засмеялся, когда пришла очередь Каладина.

— Садись, мой друг, садись. Хорошо, что ты пришел. У тебя на лице какие-то ветки пестрокорника, а не настоящая борода.

— Выбрей меня начисто, — сказал Каладин. — И я не хочу такое странное не-знаю-что, как у тебя.

— Ха, — сказал Камень, затачивая бритву. — Ты же низинник, мой добрый друг. Ты не можешь носить хумака'абан. Я должен избить тебя до потери сознания, если ты только попытаешься.

— Мне кажется, ты говорил, что драться — ниже твоего достоинства.

— Возможны важные исключения, — сказал Камень. — А теперь хватит болтать, если не хочешь остаться без губ.

Камень начал с того, что подровнял бороду, потом намылил его и побрил, начав с левой щеки. Раньше Каладин не разрешал никому брить себя; вначале, когда он очутился в армии, брить было нечего. Потом он подрос и стал брить себя сам.

Камень работал очень искусно, и Каладин не почувствовал никаких порезов. Через несколько минут рогоед кончил. Каладин поднял пальцы к подбородку и коснулся гладкой чувствительной кожи. Лицо было холодным, странным на ощупь. Оно превратило его — на чуть-чуть — в человека, каким он был.

Странно, как может бритье изменить человека. Я должен был побриться недели назад.

Успокоение перешло в изморозь, предвещавшую последний шепот шторма. Каладин встал, дав возможность дождю смыть остриженные волосы с груди. Данни — последний в очереди — сел на его место. Его детское лицо едва ли нуждалось в бритве.

— Так тебе лучше, — сказал голос. Каладин повернулся и увидел Сигзила, опершегося о стену барака, прямо под свесом крыши. — У тебя сильное лицо. Квадратное и твердое, с гордым подбородком. В моем народе такие лица называют командирскими.

— Я не светлоглазый, — сказал Каладин, сплевывая.

— Ты слишком сильно ненавидишь их.

— Я ненавижу их ложь, — сказал Каладин. — А раньше я считал их людьми чести.

— А ты бы хотел сбросить их? — сказал Сигзил, в его голосе проскользнул искренний интерес. — Править самому?

— Нет.

Сигзил, похоже, удивился. Появилась Сил, закончив проказничать с ветрами сверхшторма. Он всегда беспокоился — немножко, — что однажды она улетит с ними и забудет вернуться.

— Неужели тебе не хочется наказать тех, кто так обращался с тобой? — спросил Сигзил.

— О, я был бы счастлив наказать их, — сказал Каладин. — Но я не собираюсь ни занимать их место, ни присоединяться к ним.

— Я бы присоединился к ним за один удар сердца, — сказал Моаш, подходя к ним. Он сложил руки на своей мускулистой груди. — Будь моя воля, все бы изменилось. Светлоглазые работали бы на шахтах и в полях, носили мосты и умирали под стрелами паршенди.

— Этому не бывать, — сказал Каладин. — Но я не стал бы обвинять тебя, если бы ты попытался.

Сигзил задумчиво кивнул.

— Кто-нибудь из вас слышал о стране Бабатарнам?

— Нет, — сказал Каладин, глядя в сторону лагеря. Солдаты уже встали. Многие из них тоже мылись. — Смешное имечко для страны, а?

Сигзил фыркнул.

— Лично я всегда считал смешным слово Алеткар. Как мне кажется, зависит от того, где человек вырос.

— Так причем здесь Бабаб… — спросил Моаш.

— Бабатарнам, — сказал Сигзил. — Однажды я был там, с моим учителем. Там растут очень необычные деревья. Все растение — ствол и ветки — ложатся, когда приближается сверхшторм, словно откидывается на петлях. За время, что я там был, меня трижды бросали в тюрьму. Бабаты очень следят за тем, как ты говоришь. Моему учителю пришлось платить за меня очень приличные суммы, и он был крайне недоволен. Лично мне кажется, что они используют любой предлог, чтобы бросить иностранца в тюрьму. И к тому же они знали, что у моего учителя глубокие карманы. — Он мечтательно улыбнулся. — Но один раз я попал в тюрьму действительно за дело. Видите ли, вены тамошних женщин лежат очень неглубоко под кожей. Некоторых иностранцев это нервирует, но лично мне этот узор из вен кажется великолепным. Почти неотразимым.

Каладин нахмурился. Не видел ли он нечто подобное во сне?

— Я вспомнил о бабатах потому, что у них очень интересная система правления, — продолжал Сигзил. — Власть у них принадлежит старикам. И чем ты старше, тем бóльшей властью обладаешь. Каждый имеет возможность править, если проживет достаточно долго. Короля они называют Самый Древний.

— Звучит честно, — сказал Моаш, подходя и становясь рядом с Сигзилом под скосом. — Намного лучше, чем разделять людей на основе цвета глаз.

— Да, — сказал Сигзил. — Бабаты очень честный народ. Сейчас правит династия Монаваках.

— Какая может быть династия, если предводителей выбирают, основываясь на возрасте? — спросил Каладин.

— Очень просто, — ответил Сигзил. — Надо просто убить всех, кто достаточно стар.

По телу Каладина пробежал озноб.

— Они так и делают?

— Да, к сожалению, — сказал Сигзил. — Сейчас Бабатарнам очень неспокойное место. И нам пришлось пережить немало опасностей. Монавакахи делают все, чтобы именно члены их семьи жили дольше всего; в течение пятидесяти лет Самым Древним становился только один из них. Все остальные были убиты наемными убийцами, сосланы или погибли на поле боя.

— Ужасно, — сказал Каладин.

— Очень сомневаюсь, что кто-нибудь с тобой не согласится. Но я рассказал об этом ужасе не просто так. Видишь ли, согласно моему опыту, куда бы ты ни пришел, ты всегда найдешь тех, кто злоупотребляет властью. — Он пожал плечами. — Цвет глаз — не самый странный метод по сравнению с тем, что я видел. Даже если ты сбросишь светлоглазых, Моаш, и займешь их место, я сомневаюсь, что мир изменится. Злоупотребления останутся. Только других людей.

Каладин медленно кивнул, но Моаш тряхнул головой.

— Нет. Этот мир надо менять, Сигзил. И я собираюсь это сделать.

— И как ты собираешься их сбросить? — озадаченно спросил Каладин.

— Я пошел на войну, чтобы раздобыть Клинок Осколков, — сказал Моаш. — И я все еще собираюсь это сделать, так или иначе. — Он покраснел и отвернулся.

— Так ты хотел стать копейщиком, верно? — спросил Каладин.

Моаш заколебался, но потом кивнул.

— Некоторые из тех, кто присоединился ко мне, стали солдатами, но большинство из нас послали в мостовики. — Он мрачно посмотрел на Каладина. — Лучше бы твой план сработал, лордишка. В последний раз, когда я пытался бежать, меня избили до полусмерти. И сказали, что в следующий раз я получу глиф раба.

— Я никогда не обещал, что он сработает, Моаш. Если у тебя есть мысль получше, я бы хотел ее услышать.

Моаш заколебался.

— Ну, если ты действительно собираешься обучить нас владеть копьем, я пока подожду.

Каладин настороженно огляделся, проверяя, нет ли поблизости Газа или мостовиков из других бригад.

— Держи язык за зубами, — прошептал он Моашу. — И не говори об этом на поверхности.

Дождь уже перестал, облака начали расходиться.

Моаш посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Неужели ты действительно думаешь, что они дадут тебе завладеть Клинком Осколков?

— Любой человек может завладеть Клинком Осколков, — сказал Моаш. — Раб или свободный. Светлоглазый или темноглазый. Так гласит закон.

— Если верить тому, что светлоглазые следуют закону, — вздохнул Каладин.

— Я добуду его, — твердо повторил Моаш.

Он посмотрел туда, где Камень, закрыв бритву, смахивал дождевую воду со своей выбритой головы.

Рогоед подошел к ним.

— Я слышал о месте, о котором ты рассказывал, Сигзил, — сказал он. — Бабатарнам. Мой троюродный кузен как-то побывал там. Он говорил, что у них очень вкусные улитки.

— Долгая дорога для рогоеда, — заметил Сигзил.

— Почти такая же, как для азианина. На самом деле много дольше, потому что у вас такие короткие ноги.

Сигзил засопел.

— Я видел таких, как ты, раньше, — сказал Камень, сложив руки на груди.

— Азиан? — переспросил Сигзил. — Нас довольно много.

— Нет, не твою расу, — ответил Камень. — Людей твоего типа. Как же их называют? Ездят из одного места в другое и рассказывают другим о том, что видели. А, миропевцы. Да, это правильное имя. Верно?

Сигзил застыл на месте. Потом внезапно выпрямился и, не оборачиваясь, пошел прочь.

— Почему он так поступил? — удивленно спросил Камень. — Я не стыжусь того, что я повар. Почему он стыдится быть миропевцом?

— Миропевцом? — переспросил Каладин.

Камень пожал плечами.

— Я знаю не так-то много. Странные люди. Говорят, они должны путешествовать из королевства в королевство и рассказывать о своих странствиях людям. Вроде рассказчиков, хотя они считают себя кем-то намного большим.

— В своей стране он что-то вроде светлорда, наверно, — сказал Моаш. — Судя по тому, как он говорит. И поражается, что живет с крэмлингами.

— Эй, — сказал Данни, подходя к ним. — Что вы сделали с Сигзилом? Он обещал рассказать мне о моей родине.

— Родине? — удивился Моаш. — Ты же из Алеткара.

— Сигзил говорит, что в Алеткаре не бывает таких фиолетовых глаз, как у меня. Он думает, что во мне есть кровь веденов.

— У тебя не фиолетовые глаза, — сказал Моаш.

— Фиолетовые! — возразил Данни. — Посмотри на них днем, на солнце. Увидишь, какие они темные.

— Ха! — сказал Камень. — Если ты из Веденара, мы — кузены. Пики — почти Веденар. Там у некоторых людей настоящие рыжие волосы, как у нас!

— Радуйся, что кое-кто не считает твои глаза красными, Данни, — сказал Каладин. — Моаш, Камень, соберите ваши отделения и передайте мое распоряжение Тефту и Шраму. Пусть люди пропитают маслом жилеты и сандалии от сырости.

Люди вздохнули, но выполнили приказ. Армию хорошо обеспечивали маслом. Мостовики были дешевым товаром, а хорошая свиная кожа и металл для пряжек — дорогим.

Пока люди собирались на работу, солнце прорвалось сквозь тучи. Его лучи согрели пропитанную дождем кожу Каладина. Было что-то освежающее, когда за холодом сверхшторма следовало солнечное тепло. Крошечные полипы камнепочек на стенках бараков открылись и пили мокрый воздух. Их было необходимо отскрести, потому что они ели камень, испещряя стены ямками и трещинами.

Почки были ярко-красными. Сегодня шашель, третий день недели. На рынок рабов пригонят новый товар. То есть новых мостовиков. В бригаде Каладина была серьезная нехватка людей. Во время последнего забега Йейк получил стрелу в руку, а Делп — в шею. Каладин ничего не смог сделать для него, и в бригаде осталось только двадцать восемь человек, способных таскать мост.

И, как и ожидалось, после часа бурной утренней деятельности — надо было подготовить оборудование, промаслить мост, а Лоупену и Даббиду сходить за утренней кашей и принести ее на склад, — Каладин увидел солдат, ведущих к складу цепочку грязных оборванных людей. Каладин кивнул Тефту, и они оба отправились за Газом.

— Прежде чем ты начнешь кричать на меня, — сказал Газ, — пойми, что я не могу ничего изменить.

Рабы сбились в кучу, за ними присматривала пара солдат в измятой зеленой форме.

— Ты — мостовой сержант, — сказал Каладин.

Тефт подошел и встал рядом с ним. Он не брился, а аккуратно подстригал свою короткую седую бороду.

— Да, — сказал Газ, — но больше я не распределяю людей по бригадам. Ее Светлость Хашаль хочет делать это сама. Именем своего мужа, конечно.

Каладин стиснул зубы.

Она хочет истощить Четвертый Мост.

— То есть мы не получим ничего.

— Я этого не говорил, — сказал Газ и сплюнул. — Она дает тебе одного.

Хоть что-то по меньшей мере, подумал Каладин.

В новой группе было человек сто.

— Какого? Надеюсь, он достаточно высок, чтобы нести мост.

— О, он достаточно высок, — сказал Газ и взмахом руки приказал новым рабам отойти в сторону. Люди задвигались, открывая одного, стоявшего сзади. Он был немного ниже среднего роста, но все же достаточно высок, чтобы носить мост.

И у него была мраморная черно-красная кожа.

Паршмен? — удивился Каладин.

Тефт рядом с ним тихонько выругался.

— Почему нет? — сказал Газ. — Идеальные рабы. Никогда не возражают.

— Мы воюем с ними! — воскликнул Тефт.

— Мы воюем со шторм знает кем, — сказал Газ. — Эти, на Разрушенных Равнинах, совсем не такие, как их товарищи, работающие на нас.

Правда по меньшей мере. В военлагерях было множество паршменов, и — несмотря на пятнистую кожу, — они мало чем походили на воинов паршенди. И у них не рос панцирь из кожи. Каладин посмотрел на крепкого лысого мужчину. Паршмен, одетый только в набедренную повязку, уставился в землю; он весь был какой-то плотный. Пальцы толще, чем у обычного человека, руки сильнее, бедра шире.

— Не волнуйся, он прирученный, — заверил Газ.

— Мне казалось, что паршмены слишком ценны, чтобы использовать их для бега с мостом, — сказал Каладин.

— Эксперимент, — ответил Газ. — Ее Светлость Хашаль хочет знать, можно ли их использовать. В последнее время находить мостовиков стало довольно трудно, и паршмены могут заткнуть дыры.

— Чистейшей воды глупость, Газ, — сказал Тефт. — Мне плевать, «прирученный» он или нет. Просить его воевать против своих братьев — полный идиотизм. Что, если он предаст нас?

Газ пожал плечами.

— Посмотрим.

— Но…

— Хватит, Тефт, — сказал Каладин. — Ты, паршмен, иди за мной.

Он повернулся и стал спускаться по склону. Паршмен покорно пошел следом. Тефт выругался и двинул за ними.

— Что они задумали? — спросил Тефт у Каладина.

— Как мне кажется, именно то, что он сказал. Проверить, можно ли доверить паршмену бежать с мостом. Возможно, он подчинится. Возможно, откажется. А возможно, попытается убить нас. Она выиграет в любом случае.

— Дыхание Келека, — выругался Тефт. — Темнее, чем в желудке у рогоеда, вот наше положение. Она хочет, чтобы нас всех убили, Каладин.

— Знаю. — Каладин оглянулся и посмотрел на паршмена. Этот был немного выше, чем обычные, и лицо вроде пошире, но Каладину все они казались одинаковыми.

Остальные члены бригады Четвертого Моста выстроились, ожидая возвращения Каладина. С удивлением и недоверием они глядели на приближающегося паршмена. Каладин остановился перед ними, Тефт сбоку, паршмен за ними. Каладину показалось, что у него спина свербит от того, что один из них стоит сзади. Он ненароком отступил в сторону. Паршмен остался где стоял, глаза смотрят вниз, плечи опущены.

Каладин взглянул на остальных. Все они гадали, что происходит, и понемногу распалялись.

Отец Штормов, подумал Каладин. Оказывается, в нашем мире есть что-то ниже мостовика. Паршмен-мостовик.

Паршмен может стоить дороже большинства рабов, не меньше чуллы. Хорошее сравнение, кстати, потому что паршмены работают, как животные.

Реакция остальных заставила Каладина пожалеть создание. И немедленно разозлиться на самого себя. Неужели он всегда будет так реагировать? Этот паршмен опасен, он отвлекает остальных, на него нельзя положиться.

Обуза.

«Превращай обузу в преимущество всякий раз, когда сможешь…» Эти слова сказал человек, который заботился только о своей шкуре.

Шторм побери, подумал Каладин. Я дурак. Абсолютно размякший идиот.

Это не то же самое. Совсем не то же самое.

— Паршмен, — спросил он. — Как тебя зовут?

Мужчина покачал головой. Паршмены редко говорили. Они могли, но для этого их нужно было как следует подтолкнуть.

— Хорошо, но мы должны как-то назвать тебя. Шен?

Паршмен пожал плечами.

— Хорошо, — сказал Каладин. — Это Шен. Он — один из нас.

— Паршмен? — спросил Лоупен, лениво стоявший у стены барака. — Мне он не нравится, мачо. Ты только посмотри, как он на меня смотрит.

— Он убьет нас, пока мы спим, — добавил Моаш.

— Нет, это хорошо, — возразил Шрам. — Мы поставим его впереди. Пускай получит стрелу вместо одного из нас.

Сил приземлилась на плечо Каладина и посмотрела вниз, на паршмена, печальным взглядом.

«Даже если ты сбросишь светлоглазых и займешь их место, злоупотребления останутся. Только других людей».

Но это же паршмен.

«Делай все, чтобы остаться в живых…»

— Нет, — сказал Каладин. — Отныне Шен — один из нас. Для меня не имеет значения, кем он был раньше. Для меня не важно, кем вы были раньше. Мы — Четвертый Мост. И он.

— Но… — начал Шрам.

— Нет, — сказал Каладин. — Мы не собираемся обращаться с ним так, как светлоглазые обращаются с нами, Шрам. Хватит разговоров. Камень, найди ему жилет и сандалии.

Бригадники разошлись, за исключением Тефта.

— А как же… как же наши планы? — шепотом спросил Тефт.

— Все в силе, — так же тихо ответил Каладин.

Тефт беспокойно оглянулся.

— Что он может нам сделать, Тефт? — спросил Каладин. — Рассказать о нас? Я никогда не слышал, чтобы паршмен сказал больше одного слова за раз. Очень сомневаюсь, что его подослали к нам в качестве шпиона.

— Не уверен, — пробурчал Тефт. — Я никогда не любил их. Похоже, они умеют разговаривать друг с другом беззвучно. И мне не нравится, как они смотрят.

— Тефт, — спокойно сказал Каладин, — если бы мы отвергали бригадников на основании того, как кто смотрит, мы бы вышибли тебя много недель назад.

Тефт фыркнул. Потом улыбнулся.

— Что? — спросил Каладин.

— Ничего, — ответил Тефт. — Просто… просто ты на мгновение заставил меня вспомнить лучшие дни. До того, как на меня обрушился этот шторм. Ты понимаешь, насколько малы наши шансы? Силой проложить дорогу к свободе, убежать от человека вроде Садеаса?

Каладин мрачно кивнул.

— Хорошо, — сказал Тефт. — Тогда, поскольку ты не собираешься этим заниматься, я сам буду присматривать за этим «Шеном». И ты еще поблагодаришь меня, когда я остановлю его прямо перед тем, как он воткнет тебе нож в спину.

— Не думаю, что стоит этого бояться.

— Ты еще молод, — сказал Тефт. — А я стар.

— И, по-видимому, мудрее?

— Нет, клянусь бездной, — сказал Тефт. — Но, значит, у меня больший опыт выживания, чем у тебя. Я послежу за ним. А ты обучай остальных несчастных… — Он замолчал и огляделся. — Не путаться в собственных ногах, когда им кто-то угрожает. Понял?

Каладин кивнул. Примерно так же говорил один из его старых сержантов. Тефт упорно не рассказывал о своем прошлом, но, похоже, жизнь не так избила его, как остальных.

— Хорошо, — сказал Каладин. — А пока присмотри за тем, как люди готовят снаряжение.

— А что будешь делать ты?

— Ходить, — сказал Каладин. — И размышлять.

* * *

Часом позже Каладин все еще бродил по лагерю Садеаса. Вскоре надо будет возвращаться на склад; сегодня опять они работают в расщелинах и им дали только несколько свободных часов, чтобы позаботиться об оборудовании.

В юности он не понимал, почему отец так часто уходит, чтобы подумать. Но чем старше становился Каладин, тем больше обнаруживал, что подражает привычкам отца. Движение, прогулка, они чем-то помогали думать. Сменяющие друг друга палатки, суетящиеся люди, круговорот красок — все это создавало чувство изменения, и мысли двигались лучше.

«Не ограничивай ставки, когда играешь на свою жизнь, Каладин, всегда говорил Дарк. Не ставь обломки, когда у тебя полный карман марок. Ставь их все или уходи из-за стола».

Сил танцевала перед ним, прыгая с плеча на плечо людей, заполонивших улицу. Иногда она приземлялась на голову кого-нибудь, идущего в другом направлении, и сидела, скрестив ноги, пока тот проходил мимо Каладина. Все его сферы на столе. Он решил помочь мостовикам. Но что-то заботило его и не давало покоя, и он не мог понять что.

— Ты кажешься озабоченным, — сказала Сил, приземляясь на его плечо.

Подражая владельцам магазинов, она надела шляпу и куртку на свое обычное платье. Сейчас они проходили мимо лавки аптекаря. Каладин даже не посмотрел на нее. У него не было черного василька на продажу. Скоро у него кончатся свои запасы.

Он сказал своим людям, что научит их сражаться, но для этого нужно время. И даже если он натренирует их, как они поднимут копья из расщелины? Их обыскивают каждый раз, а копье не иголка. Можно начать сражаться во время обыска, но тогда весь лагерь будет поднят по тревоге.

Трудности, трудности. Чем больше он думал, тем более невозможной казалась задача.

Он уступил дорогу паре солдат в зеленых мундирах. Коричневые глаза — обычные граждане; белые узлы на плечах — офицеры. Командиры взводов и сержанты.

— Каладин? — спросила Сил.

— Вытащить отсюда мостовиков — самая большая задача, с которой я когда-либо сталкивался, — сказал Каладин. — Намного более трудная, чем побег в одиночку. И меня всегда ловили, заметь. Быть может, сейчас я навлеку на себя еще одно несчастье.

— На этот раз будет по-другому, Каладин, — сказала Сил. — Я чувствую.

— Ты говоришь, как Тьен. Но его смерть доказала, что слова ничего не изменяют, Сил. Я не собираюсь опускать руки, но не могу не думать о том, что уже случалось со мной. Все началось с Тьена. И с этого мгновения все люди, которых я хотел защитить, умирали, несмотря на все мои усилия. Каждый раз. Вполне достаточно, чтобы заставить меня задуматься, почему сам Всемогущий ненавидит меня.

Сил нахмурилась.

— Я думаю, что ты говоришь глупости. Кроме того, он скорее ненавидел людей, которые умерли, не тебя. Ты-то жив.

— Слишком эгоистично предполагать, что все это из-за меня. Но, Сил, я выживаю, каждый раз, чуть ли не единственный из всех. Опять и опять. Мой старый взвод копейщиков; первый состав бригады мостовиков; многочисленные рабы, с которыми я пытался убежать. Вот тебе примеры. Все труднее и труднее не обращать на это внимания.

— Быть может, Всемогущий хранит тебя, — сказала Сил.

Каладин даже остановился; проходящий мимо солдат выругался и отшвырнул его в сторону. Каладин быстро встал рядом с дождевой бочкой, стоявшей между двумя лавками. Что-то во всем этом разговоре было необычным.

— Сил, — сказал он. — Ты упомянула Всемогущего.

— Ты первый.

— Пусть. Ты веришь во Всемогущего? Ты знаешь, что он действительно существует?

Сил вздернула голову.

— Нет, не знаю. Ух. Есть много такого, чего я не знаю. Но это я должна знать. Я думаю. Может быть? — Она казалась ошеломленной.

— Лично я не уверен, что верю, — сказал Каладин, глядя на улицу. — Мать верила, и отец говорил о Герольдах с большим уважением. Значит, он тоже верил, но, наверно, только потому, что традиции целительства восходят к Герольдам. Во всяком случае так говорят. Арденты не обращают внимания на нас, мостовиков. Они приходят к солдатам, и я часто видел их, пока был в армии Амарама, но за все это время на склад не пришел ни один. И я вообще не думаю об этом. Вера никогда не спасла ни одного солдата.

— Если ты не веришь, значит, нет никакой причины думать, что Всемогущий ненавидит тебя.

— Не считая того, — сказал Каладин, — что и без Всемогущего в этом мире есть много всякой всячины. Я знал очень много суеверных солдат. Они говорили о Старой Магии и Смотрящей в Ночи, которые приносят человеку несчастье. Я смеялся над ними. Но сколько же можно не обращать внимания на такую возможность? Что, если все мои неудачи вызваны чем-то вроде этого?

Сил выглядела растерянной. Ее шляпа и куртка растаяли в тумане, и она охватила себя руками, как если бы ей стало холодно от его слов.

Злоба правит…

— Сил, — сказал он, вспомнив странный сон. — Ты когда-нибудь слышала о ком-то, кого зовут Злоба? Я не имею в виду чувство, я имею в виду человека — или кого-то другого — кого так называют?

Сил внезапно зашипела. Дикий, будоражащий душу звук. Потом метнулась прочь, стала стремительной полоской света и исчезла под карнизом стоящего рядом здания.

Он мигнул.

— Сил? — Пара проходивших мимо прачек удивленно посмотрела на него. Спрен не появилась. Каладин сложил руки на груди. Слово прогнало ее. Почему?

Громкие ругательства прервали его мысли. Каладин посмотрел туда и увидел, как из красивого каменного дома на другой стороне улицы вылетел мужчина, толкая перед собой полуодетую женщину. Блестящие голубые глаза, мундир — сейчас перекинутый через руку, — с красными узлами на плечах. Светлоглазый офицер, не очень высокого ранга. Возможно, седьмой дан.

Полуодетая женщина упала на землю. Она плакала, прижимая к груди свое платье; длинные черные волосы, перевязанные двумя красными ленточками, растрепались и свисали вниз. Платье было почти как у светлоглазой женщины, только рукава коротковаты — безопасная рука останется обнаженной. Куртизанка.

Офицер, продолжая ругаться, натянул на себя мундир. Он не стал застегивать пуговицы. Вместо этого он подошел к шлюхе и ударил ее ногой в живот. Она выдохнула, спрены боли появились из-под земли и собрались вокруг нее. На улице никто не остановился, все торопились по своим делам, опустив голову вниз.

Каладин заворчал, прыгнул на дорогу и пролетел мимо группы солдат. И остановился. Три человека в синем вышли из толпы и встали между лежавшей женщиной и офицером в красном. Один из них был светлоглазым офицером, судя по узлам на плечах. Золотым узлам. Высокий ранг, третий дан или даже второй. И все не из армии Садеаса, судя по аккуратным синим мундирам.

Офицер Садеаса заколебался. Офицер в синем положил руку на рукоятку меча, двое других держали прекрасные алебарды со сверкающими топориками в виде полумесяца.

Группа солдат в красном вышла из толпы и окружила синих. Напряжение сгустилось, и Каладин осознал, что улица — мгновение назад запруженная народом, — быстро опустела. Он в одиночестве смотрел на трех людей в синем, окруженных семью в красном. Женщина, всхлипывая, все еще лежала на земле. Только жалась поближе к офицеру, одетому в синее.

Ударивший ее человек — бровастый здоровяк с густой гривой нечесаных черных волос — начал медленно застегивать правые пуговицы мундира.

— Друзья, вы ошиблись лагерем, — заявил он.

— Мы здесь на законных основаниях, — сказал офицер в синем.

Яркие рыжие волосы, смешанные с черными локонами алети, красивое лицо, твердый взгляд. Он вытянул руку вперед, как если бы хотел обменяться рукопожатием с офицером Садеаса.

— Успокойся, — по-дружески сказал он. — Я уверен, что можно обойтись без криков и побоев.

Каладин мгновенно шагнул назад, под тот самый скос крыши, где укрылась Сил.

— Она шлюха, — сказал человек Садеаса.

— Я заметил, — ответил человек в синем. Он по-прежнему держал ладонь открытой.

Офицер в красном плюнул на нее.

— Понял, — сказал блондин. Он отвел ладонь назад, в воздухе появились скрещенные линии тумана и соединились в его руке, которую он поднял вверх защитным движением. В то же мгновение в ней появился массивный меч, длиной в рост человека.

На его холодном сверкающем лезвии сгустились капли воды. Великолепная, изогнутая как угорь кромка, кончавшаяся острием. Задняя сторона черная, рубчатая, похожая на хрусталь.

Офицер Садеаса побледнел, отшатнулся назад и упал. Солдаты в красном исчезли в мгновение ока. Офицер выругался — самое грязное ругательство, которое Каладин слышал в жизни, — но никто из них не вернулся помочь ему. Бросив последний взгляд на Клинок Осколков, он заполз по лестнице в здание.

Дверь захлопнулась, оставив улицу странно тихой и пустой — никого, кроме солдат в синем, упавшей куртизанки и Каладина. Носитель Осколков подозрительно взглянул на Каладина, но, очевидно, решил, что тот не опасен. Он воткнул меч в камень; клинок легко вошел внутрь и замер рукояткой к небу.

Юный Носитель Осколков протянул руку шлюхе.

— Любопытно, что ты ему сделала?

Она неуверенно взяла его руку и разрешила поставить себя на ноги.

— Он отказался платить, сказав, что я уже должна быть довольна, когда со мной спит человек его положения. — Она скорчила гримасу. — Он ударил меня ногой в живот, как только я кое-что сказала о его «репутации». Вероятно, он известен вовсе не за то, за что думает.

Светлорд рассмеялся.

— Полагаю, что впредь ты должна требовать деньги вперед. Мы проводим тебя до границы. И советую тебе не торопиться возвращаться в лагерь Садеаса.

Женщина кивнула, прижимая платье к груди. Ее безопасная рука была все еще обнажена. Гладкая, загорелая, пальцы длинные и изящные. Каладин обнаружил, что глазеет на нее, и смешался. Женщина робко подошла к светлорду, пока двое его спутников настороженно глядели вокруг, держа алебарды наготове. С растрепанными волосами и смазанным макияжем она все равно казалась очень симпатичной.

— Большое спасибо, светлорд. Возможно, я могу отблагодарить вас? Бесплатно.

Молодой светлорд поднял бровь.

— Очень соблазнительно, — сказал он, — но отец убьет меня. Он придерживается старинных взглядов на такие вещи.

— Жаль, — сказала она, отошла от него и стала засовывать руку в рукав, неловко прикрывая грудь. Потом надела на безопасную руку перчатку. — Ваш отец, он очень щепетильный, верно?

— Можно сказать и так. — Офицер повернулся к Каладину. — Эй, парнишка.

Парнишка?

Лордишка выглядел всего на несколько лет старше него.

— Беги и передай сообщение светлорду Рералу Макораму, — сказал Носитель Осколков, бросив что-то через улицу Каладину. Сфера. Она сверкнула в свете солнца; Каладин едва успел схватить ее. — Он в Шестом Батальоне. Скажи ему, что Адолин Холин не сможет встретиться с ним сегодня. Я извещу его, когда мы сможем увидеться.

Каладин посмотрел на сферу. Изумрудный осколок. Больше, чем он зарабатывает за две недели. Он поднял голову. Юный светлорд и два его спутника уже уходили, проститутка семенила за ними.

— Ты бросился ей на помощь, — сказал голос. Он посмотрел вверх. Сил спустилась сверху и остановилась на его плече. — Очень благородно.

— Эти меня опередили, — сказал Каладин.

И один из них светлоглазый, не больше и не меньше. Что с ним произошло?

— Ты пытался помочь.

— Очень глупо, — сказал Каладин. — Что я мог сделать? Сражаться со светлоглазыми? На меня накинулась бы половина лагеря, а шлюху избили бы до полусмерти за то, что она вызвала такой скандал. Скорее всего, ее бы убили благодаря моим усилиям.

Он замолчал. Слишком похоже на то, о чем он говорил несколько минут назад.

Он отметал мысль о том, что проклят, осужден на неудачи или еще что-то в этом роде. Суеверия до добра не доведут. Но — он должен был признаться себе — картина получалась тревожной. Если действовать как обычно, можно ли ожидать других результатов? Он должен попробовать что-нибудь новое. Другое. Более продуманное.

Каладин пошел к складу леса.

— Ты не собираешься делать то, о чем тебя попросил светлорд? — спросила Сил.

Похоже, она уже забыла о своем внезапном страхе. Или делала вид, что ничего не произошло.

— После того, как он обошелся со мной? — рявкнул Каладин.

— Ну, не так уж и плохо.

— Я не собираюсь кланяться им, — сказал Каладин. — И бегать по их прихотям только потому, что они ожидают, будто я побегу. Если бы он действительно хотел, чтобы я передал сообщение, мог бы и подождать, пока я не соглашусь.

— Он дал тебе сферу.

— Заработанную пóтом темноглазых, которых он эксплуатирует.

Сил какое-то время молчала.

— Меня пугает тьма, возникающая в тебе, когда ты говоришь о них. Ты перестаешь быть самим собой, когда думаешь о светлоглазых.

Он не ответил, продолжая идти. Он ничего не должен этому светлорду, и, кроме того, ему нужно как можно скорее вернуться на склад.

Но этот светлоглазый шагнул вперед и защитил женщину.

Нет, с яростью одернул себя Каладин. Он хотел только унизить одного из офицеров Садеаса. Все знают о трениях, существующих между лагерями.

Он разрешает себе думать об этом только так и не иначе.

Глава сорок седьмая Благословение штормом

Год назад


Каладин покрутил камень между пальцами, давая возможность граням кристалла кварца поймать свет. Он опирался спиной о большой валун, одна нога прижата к камню, копье рядом.

Кварц, пропустив свет, разлагал его на разные цвета, в зависимости от направления. Замечательный миниатюрный кристалл переливался, как упоминаемые в преданиях города, сделанные из драгоценных камней.

Вокруг него готовилась к бою армия Амарама. Шесть тысяч человек острили копья или подтягивали кожаные доспехи. Поле боя находилось неподалеку, и, если сверхшторм не ожидался, армия проводила ночь в палатках.

Прошло почти четыре года с того дождливого вечера, когда он присоединился к армии Амарама. Четыре года. Вечность.

Мимо него прошла группа солдат. Некоторые взмахом руки поздоровались с ним. Он кивнул им, опустил камень в карман и скрестил руки на груди, ожидая. Недалеко уже развевался штандарт Амарама — на красном поле зеленая глифпара в форме белоспинника с оскаленными клыками. Мерем и хах, честь и решимость. Восходящее солнце освещало трепещущий флаг, утренний холод уступал место дневной жаре.

Каладин повернулся и посмотрел на восток. К дому, в который он не вернется никогда. Он так решил, несколько месяцев назад. Его договор закончится через несколько недель, но он подпишет его снова. Он не сможет смотреть в глаза родителям после того, как не сумел уберечь Тьена.

Плотный темноглазый солдат подошел к нему, к спине приторочен боевой топор, на плечах белые узлы. Нестандартное оружие — привилегия командира взвода. У Гара были толстые мясистые предплечья и пышная черная борода, хотя на правой части головы не хватало большого куска кожи. За ним шли два его сержанта — Налем и Корабет.

— Каладин, — сказал Гар. — Отец Штормов, парень! Почему ты надоедаешь мне? В день сражения!

— Я знаю, что будет сегодня, Гар, — сказал Каладин, все еще скрестив руки на груди. Несколько рот уже строились, равняя ряды. Даллет присмотрит, чтобы собственный взвод Каладина встал на место. Впереди, как они решили. Их враг — армия светлоглазого по имени Халлау — занимал длинные долины. Армия Амарама уже несколько раз сражалась с ними. Один раз особенно врезался в память и душу Каладина.

Он вступил в армию Амарама, ожидая, что будет защищать границы алети, — и действительно защищал их. От других алети. Лендлордов поменьше, которые постоянно пытались отрезать себе кусок земель Садеаса. Время от времени армия Амарама пыталась захватить кусок территории других кронпринцев; в таких случаях Амарам утверждал, что эти земли принадлежали Садеасу и были украдены у него много лет назад. Каладин не знал, какой случай сейчас. Из всех светлоглазых он верил только Амараму. Но, похоже, и тот занимался тем же самым, что и все остальные.

— Каладин? — нетерпеливо спросил Гар.

— У тебя есть кое-что, что мне надо, — сказал Каладин. — Новый рекрут, он присоединился к тебе вчера. Галан говорит, что его зовут Кенн.

Гар засопел.

— Ты опять хочешь сыграть со мной в эту игру? Сейчас? Поговорим после боя. Если парень выживет, я отдам его тебе, может быть. — Он повернулся, собираясь идти, сержанты за ним.

Каладин выпрямился и подобрал копье. Гар, услышав шум, остановился.

— Никаких неприятностей для тебя, — тихо сказал Каладин. — Просто пришли парня в мой взвод. Возьми мои деньги. И держи язык за зубами.

— Быть может, я не собираюсь продавать его, — сказал Гар, поворачиваясь.

— Ты его не продаешь. Передаешь.

Гар посмотрел на мешочек.

— Я не восторге от того, что каждый делает все, что бы ты ни сказал. Мне наплевать, что ты хорош с копьем. Это мой взвод.

— Мне от тебя больше ничего не нужно, Гар, — сказал Каладин, бросая мешочек на землю. Сферы звякнули. — Мы оба знаем, что парень тебе не нужен. Необученный, плохо экипированный, слишком юный, чтобы быть хорошим солдатом. Пришли его ко мне.

Каладин повернулся и пошел прочь. Через несколько секунд он услышал звон сфер — Гар поднял мешочек.

— Нельзя обвинять человека за попытку.

Каладин продолжал идти.

— Зачем тебе все эти рекруты? — крикнул Гар уходящему Каладину. — Твой взвод и так наполовину состоит из людей, слишком неопытных, чтобы сражаться по-настоящему. Можно подумать, что ты хочешь быть убитым!

Каладин не обернулся. Он прошел через лагерь, отвечая тем, кто махал ему. Большинство, однако, просто уступало ему дорогу, то ли потому, что знали и уважали его, то ли потому, что слышали о его репутации. Самый молодой командир взвода, только четыре года в армии, и уже командир. Темноглазые должны были ехать на Разрушенные Равнины, чтобы достичь еще большего ранга.

Сейчас лагерь напоминал бедлам; солдаты метались взад и вперед, готовясь к сражению. Все больше и больше рот выстраивалось в линию, и Каладин уже видел врагов, строящихся на узком кряже за полем, на западе.

Враги. Так их называли. Однако если будет настоящий пограничный спор с Веденом или Реши, эти люди выстроятся рядом с войсками Амарама и будут сражаться вместе. Как если бы Смотрящая в Ночи забавлялась с ними, играя в запрещенную азартную игру, то ставя их на одну доску как союзников, то на следующий день заставляя убивать друг друга.

Копейщик не должен думать об этом. Так ему говорили. Постоянно. Он делал вид, что слушает, однако на самом деле заботился только о том, чтобы его взвод остался в живых. Победа — дело десятое.

Ты не можешь убивать, чтобы защитить…

Он легко нашел место хирургов; там пахло антисептиками и горели маленькие костры. Запах напомнил ему юность, которая сейчас казалась далекой, невообразимо далекой. Неужели он действительно собирался стать хирургом? Что случилось с его родителями? И Рошоном?

Не имеет значения сейчас. Он послал им письмо через писцов Амарама, очень короткое, и оно стоило ему недельной зарплаты. Они знали, что он потерпел поражение и не собирается возвращаться. И они не ответили.

Вен, глава хирургов, высокий человек с носом в форме луковицы и длинным лицом, стоял, наблюдая за тем, как его подмастерья складывают бинты. Как-то раз Каладин задумался, не ранить ли себя, чтобы присоединиться к ним; у всех подмастерьев был какой-нибудь дефект, не разрешавший им сражаться. Но он не смог ранить себя. Ему это казалось трусостью. Кроме того, хирургия осталась в старой жизни. Он не заслужил ее.

Каладин потянул мешочек со сферами из пояса, собираясь бросить его Вену. Мешочек, однако, застрял и не захотел выходить. Каладин выругался, покачнулся, с трудом удержался на ногах и дернул опять, изо всех сил. На этот раз неожиданно он вышел совершенно свободно, и Каладин опять потерял равновесие. Из него с беззаботным видом выпорхнула полупрозрачная белая фигурка.

— Проклятый спрен ветра, — выругался он. Здесь, на каменистой равнине, их было хоть пруд пруди.

Каладин прошел дальше в павильон и бросил мешочек со сферами Вену. Высокий человек ловко поймал его, и тот исчез во вместительном кармане белой одежды. Теперь людей Каладина первыми обслужат на поле боя, при условии, что не будет раненых светлоглазых.

Пришло время присоединиться к линии. Он побежал, медленно, с копьем в руке. Никто не упрекал его, что он носит штаны под кожаной юбкой копейщика — он сделал это для того, чтобы его люди могли узнать его сзади. На самом деле никто не упрекал его ни за что сейчас. Ему все еще это казалось странным, учитывая то, через что он прошел в первые годы в армии.

И он до сих пор не чувствовал, что принадлежит ей. Он резко выделялся среди всех, но что было делать? Зато над его людьми никто не насмехался, и после нескольких лет непрерывной борьбы с несчастьями у него появилось время остановиться и подумать.

Он не был уверен, что ему это нравится. Думать — опасное занятие. Прошло много времени с того мгновения, как он вынимал камень и думал о Тьене и доме.

Он проложил себе дорогу в первые ряды, найдя своих людей именно там, где и приказал им быть.

— Даллет, — позвал Каладин, подойдя к горообразному копейщику, сержанту взвода. — Сейчас подойдет новобранец. Я хочу, чтобы ты…

Он замолчал. Юноша, не больше четырнадцати лет, стоял рядом с Даллетом, выглядя крошечным в своей одежде копейщика.

Вспышка. Воспоминание. Еще один мальчик, со знакомым лицом, который не знает, что делать с копьем. Два обещания, которые он не сдержал.

— Буквально несколько минут назад нашел нас, сэр, — с улыбкой сказал Даллет. — Я подготовил его.

Каладин тряхнул головой.

Тьен мертв. Но, Отец Штормов, этот парень так похож на него!

— Отлично, — сказал Каладин Даллету, заставив себя отвести взгляд от Кенна. — Я хорошо заплатил, чтобы забрать у Гара этого мальчика. Тот человек оказался настолько невежественным, что он вполне мог сражаться на той стороне.

Даллет хрюкнул, соглашаясь. Его люди знали, что делать с Кенном.

Все в порядке, подумал Каладин, внимательно оглядывая поле боя в поисках хорошей позиции для атаки.

Займемся делом.

Он слышал истории о солдатах, сражавшихся на Разрушенных Равнинах. Настоящих солдатах. Если ты хорошо показал себя в пограничных стычках, тебя посылали туда. Считалось, что там безопаснее — намного больше солдат, но меньше сражений. Так что Каладин очень хотел оказаться там со своим взводом — и чем быстрее, тем лучше.

Он поговорил с Даллетом, и они вместе выбрали подходящее место. Наконец запели рога.

Взвод Каладина бросился в атаку.

* * *

— Где парень? — крикнул Каладин, выдергивая копье из груди человека в коричневом. Вражеский солдат со стоном повалился на землю. — Даллет!

Здоровенный сержант сражался. Он не мог повернуться и только что-то проорал.

Каладин выругался и вгляделся в хаос, царивший на поле битвы. Копья били в щиты, тела, кожаные доспехи; люди кричали и падали. Из-под земли, прямо сквозь лужи крови, торчали спрены боли, похожие на маленькие оранжевые руки или куски сухожилий.

Взвод Каладина не потерял еще ни одного человека, все раненые были надежно укрыты в середине. Все, за исключением нового мальчика. Тьена.

Кенна, подумал Каладин. Его зовут Кенн.

Внезапно посреди вражеского коричневого мелькнуло зеленое. Искаженный ужасом голос каким-то образом прорезал сумятицу. Он.

Каладин рванулся вперед, бросив строй; только удивленно вскрикнул Ларн, сражавшийся рядом. Каладин пригнулся, пропуская над собой копье, и помчался по каменистой земле, перепрыгивая через трупы.

Кенна сбили на землю, вражеский солдат стоял над ним, нацелив копье.

Нет.

Каладин отбил удар в сторону, копье вонзилось в землю прямо перед Кенном. Их было шестеро, все одетые в коричневое. Он закрутился между ними, защищаясь и нападая. Копье, казалось, металось в воздухе само по себе. Он заплел ноги одному, брошенный нож вонзился в бедро другому.

Он был водой, бегущей вниз с холма, всегда движущейся, переливающейся. Наконечники копий вспыхивали в воздухе вокруг него, их рукоятки шипели от скорости ударов. И ни один не ударил его. Он был неудержим. В те минуты, когда он так себя чувствовал. Тогда, когда он должен был защитить упавшего, одного из своих людей.

Каладин встал в завершающую стойку — одна нога слегка выставлена вперед, другая сзади, копье под мышкой. Со лба текла струйка пота, ветер приятно холодил лицо. Странно. Вроде бы ветра не было. А сейчас он обдувал разгоряченное тело.

Все шесть вражеских солдат лежали на земле, мертвые или раненые. Каладин вздохнул, выдохнул и повернулся к Кенну, чтобы осмотреть его рану. Воткнув копье в землю, он опустился на колени. Рана была совсем не такая серьезная, хотя, наверно, доставляла сильную боль. Бедный мальчик.

Вынув из кармана бинт, Каладин быстро оглядел поле боя. Рядом шевелился вражеский солдат, но он был тяжело ранен и опасности не представлял. Даллет и остальные люди Каладина гнали прочь отставших врагов. Недалеко вражеский светлоглазый высокого ранга собирал маленький отряд, собираясь контратаковать. Полный доспех. Не Доспехи Осколков, конечно, но посеребренная сталь. Богатый человек, судя по лошади.

В следующий удар сердца Каладин уже бинтовал ногу Кенна, хотя и краем глаза поглядывал на раненого врага.

— Каладин, сэр! — воскликнул Кенн, указывая на вставшего солдата в коричневом.

Отец Штормов! Совсем «зеленый» мальчик, только сейчас заметил опасность! Неужели когда-то сам Каладин был таким, не чувствовал пульс сражения?

Даллет оттолкнул раненого врага. Весь взвод образовал кольцо вокруг Каладина, Даллета и Кенна. Каладин закончил перевязку, встал и поднял копье.

Даллет протянул ему ножи.

— Вы заставили меня поволноваться, сэр. Так рванули.

— Я знал, что ты не отстанешь, — сказал Каладин. — Поднимите красный флаг. Кин, Коратер, вы пойдете с мальчиком. Даллет, останешься здесь. Линия Амарама выгибается в нашем направлении. Скоро будем в безопасности.

— А вы, сэр? — спросил Даллет.

Светлоглазый, находившийся недалеко, не сумел собрать хороший отряд. Он стоял почти один, как камень посреди стремительного потока.

— Носитель Осколков, — сказал Кенн.

Даллет фыркнул.

— Нет, хвала Отцу Штормов. Обыкновенный светлоглазый офицер. Носители Осколков слишком ценны, чтобы использовать их в заурядном приграничном конфликте.

Каладин, стиснув зубы, рассматривал светлоглазого воина. Каким сильным этот человек считал себя, сидя на дорогой лошади, защищенный великолепным доспехом и глядя на копейщиков сверху вниз. Он махал палицей, убивая тех, кто находился вокруг.

Вот из-за таких ненасытных лордишек и шли все эти стычки; они пытались украсть побольше земли, пока люди получше сражались с паршенди. Со светлоглазыми почти никогда ничего не случалось, а они сами без счета тратили жизни других.

Все эти важные особы напоминали Каладину Рошона, и чем дальше, тем больше. Только Амарам стоял особняком. Амарам, который хорошо обошелся с отцом Каладина, пообещав спасти жизнь Тьену. Военачальник, который всегда говорил уважительно, даже с самыми рядовыми копейщиками. Он, наверно, такой, как Далинар и Садеас. А не как этот сброд.

Конечно, Амарам не сумел защитить Тьена. Как и Каладин.

— Что вы задумали, сэр? — нерешительно сказал Даллет.

— Отделения два и три, построиться клешней, — сказал Каладин жестким голосом. — Скинем-ка светлорда с трона.

— Разумно ли это, сэр? У нас раненые.

Каладин повернулся к Даллету.

— Это один из офицеров Халлау. Может быть, он сам.

— Вы не знаете этого наверняка, сэр.

— В любом случае он как минимум батальонлорд. Если мы подстрелим офицера такого ранга, нас всех со следующей партией гарантированно отправят на Разрушенные Равнины. Сделаем это. — Его глаза сделались отрешенными. — Только представь себе, Даллет. Настоящие солдаты. Дисциплина в военлагере и честные светлоглазые. Место, где сражение имеет смысл.

Даллет вздохнул, но кивнул в знак согласия. Каладин махнул группе своих солдат, и те присоединились к нему, такие же нетерпеливые, как и он. Действительно ли они ненавидели этих вздорных светлоглазых, или заразились ненавистью от Каладина?

Этого светлорда он взял на удивление легко. Такие как он — почти все — недооценивали темноглазых. Быть может, в чем-то он был прав. Скольких этот лордик убил за свою жизнь?

Третье отделение отвлекло внимание почетной гвардии, второе — самого светлоглазого. И он не заметил, как Каладин приблизился с третьего направления. И упал, с ножом в глазу; его лицо не было ничем защищено. Он закричал, ударившись о землю, еще живой. Его конь унесся прочь, и Каладин трижды ткнул копьем в лицо упавшего человека.

Солдаты почетной гвардии запаниковали и убежали к своей армии. Каладин ударил копьем о щит — знак двум отделениям «держать позицию». Они развернулись, и невысокий Турим — в свое время спасенный Каладином из другого взвода, — подбежал к телу, якобы для того, чтобы убедиться, что тот мертв. На самом деле он незаметно обыскал его, в поисках сфер.

Грабить мертвых категорически запрещалось, но Каладин решил, что, если Амарам хочет эту добычу, пускай убивает врагов сам. Каладин уважал Амарама больше, чем других — хорошо, почти всех — светлоглазых, но подкуп — дело дорогое.

Турим подошел к нему.

— Ничего, сэр. То ли он не взял с собой сферы, то ли спрятал их под доспехами.

Каладин коротко кивнул, внимательно оглядывая поле боя. Армия Амарама восстанавливалась после неудачного начала. Скорее всего, она выиграет сражение. Очевидно, сейчас сам Амарам возглавит решающую атаку. Обычно он вступал в битву в самом конце.

Каладин вытер со лба пот. Он должен послать Норби, их капитану, сообщение об уничтожении офицера. Но сначала надо позаботиться о раненых…

— Сэр! — внезапно крикнул Турим.

Каладин посмотрел на линии врага.

— Отец Штормов! — воскликнул Турим. — Сэр!

Турим смотрел не на вражеские линии. Каладин повернулся и посмотрел на ряды своей армии. Там — на лошади цвета смерти — скакало нечто невозможное, убивая всех перед собой.

Человек в сверкающих доспехах. Совершенных золотых доспехах, как если бы все остальные были только подделкой, неумелым подражанием. Каждый кусок идеально прилегал; ни единой щелочки, из которой торчали бы ремни или кожа. Всадник выглядел невероятно огромным и могущественным. Богом. Он держал величественный меч, казавшийся слишком большим, чтобы им можно было пользоваться. Меч, с выгравированными на нем изображениями, походил на движущийся язык пламени.

— Отец Штормов… — выдохнул Каладин.

Носитель Осколков разметал боевые линии Амарама. Он пронесся сквозь них, убивая всех, до кого смог дотянуться. Какое-то мгновение сознание Каладина отказывалось считать это создание — божественно великолепное — врагом. Носитель Осколков уничтожает их резервы? Иллюзия.

Мистическая отстраненность Каладина испарилась только тогда, когда Носитель Осколков растоптал Кенна и Клинок Осколков прошел сквозь голову Даллета.

— Нет! — заревел Каладин. — Нееет!

Тело Даллета лежало на земле, глаза вспыхнули, из них поднимался дым. Носитель Осколков сразил Кина и растоптал Линдела и только потом поскакал дальше. И все это он проделал равнодушно и небрежно, как женщина, на мгновение остановившаяся, чтобы вытереть пятно со стола.

— НЕТ! — заорал Каладин и побежал к мертвым воинам своего взвода. В этом бою он не потерял ни одного! А он поклялся защитить их всех!

Он упал на колени рядом с Даллетом, уронив копье. Пульса нет, выжженные глаза… Мертв. Горе угрожало поглотить его.

Нет, сказала его часть, обученная отцом. Спасай тех, кого можешь.

Он повернулся к Кенну. Конь наступил на него, раздробив грудную кость и ребра. Мальчик тяжело дышал, невидяще смотря вверх. Каладин вытащил бинт и замер, глядя на него. Бинт? Для чего? Перевязать раздробленную грудь?

Кенн перестал хрипеть. Он содрогнулся, не закрывая глаз.

— Он смотрит! — прошипел мальчик. — Черный дудочник в ночи. Он держит нас в ладони… играя мелодию, которую никто не может услышать!

Глаза Кенна остекленели. Он перестал дышать.

У Линдела было раздроблено лицо. Глаза Кина дымились, он тоже не дышал. Каладин стоял на коленях в крови Кенна, полный ужаса, а Турим и два отделения сгрудились вокруг, выглядя такими же потрясенными, как и Каладин.

Это невозможно. Я…

Крики.

Каладин посмотрел вперед. Флаг Амарама — зеленое и красное — стремительно удалялся на юг. Носитель Осколков, прорубившийся через взвод Каладина, скакал к флагу. Копейщики с криками разбегались в стороны, освобождая ему дорогу.

В Каладине закипел гнев.

— Сэр? — спросил Турим.

Каладин подобрал копье и встал. Его колени были испачканы в крови Кенна. Его люди глядели на него, смущенные, испуганные. Они стояли в центре хаоса и, насколько мог судить Каладин, были единственными, кто не бежал. Носитель Осколков превратил всю армию в кашу.

Каладин ударил копьем по воздуху и сорвался с места. Его люди издали воинственный крик, выстроились в строй и припустили вслед за ним по плоской каменистой поверхности. Копейщики в форме обеих армий разбегались с их дороги, бросая копья и щиты.

Каладин мчался так быстро, что его взвод с трудом поспевал за ним. Впереди — прямо перед Носителем Осколков — большая группа солдат в зеленом бросилась врассыпную. Почетная гвардия Амарама. Оказавшись лицом к лицу с Носителем Осколков, они потеряли всю свою храбрость. Амарам остался в одиночестве, сидя на вставшей на дыбы лошади. На нем были серебряные доспехи, такие обычные, по сравнению с Доспехами Осколков.

Взвод Каладина двигался против течения армии, клин солдат, бегущий не в ту сторону. Единственный. Некоторые из солдат приостановились, заметив их, но никто не присоединился.

Носитель Осколков догнал Амарама. Мгновение — и Клинок прошел через шею коня. Глаза животного вспыхнули двумя большими огнями, и конь вместе со всадником повалился на землю.

Носитель Осколков заставил своего боевого коня описать небольшой круг и на полной скорости спрыгнул с него. Со скрежетом ударившись о землю, он каким-то образом остался на ногах и, заскользив, остановился.

Каладин помчался с удвоенной скоростью. Пытался ли он отомстить или защитить своего сверхмаршала? Единственного светлоглазого, обладавшего хоть толикой человечности? Какое это имеет значение?

Труп лошади придавил ногу Амарама, громоздкие доспехи мешали высвободиться.

Носитель Осколков, держа Клинок обеими руками, поднял его, собираясь закончить дело.

Каладин закричал и, используя инерцию движения, изо всех сил ударил его тупым концом копья. Древко, ударившись о ногу Носителя Осколков, разлетелось на куски.

Отдача бросила Каладина на землю; руки тряслись, сломанное копье зажато в руках. Носитель Осколков покачнулся и опустил меч. Он повернул лицо в шлеме к Каладину, его поза выражала невероятное изумление.

Двадцать оставшихся людей из взвода Каладина появились спустя один удар сердца и яростно напали на Носителя Осколков. Каладин прыгнул на ноги и бросился поднимать копье мертвого солдата. Отбросив сломанное, он подхватил новое, выхватил из ножен нож и, повернувшись, увидел, что его люди атакуют так, как он их учил. Рассредоточившись, они напали с трех направлений, ударив копьями в сочленения Доспехов. Носитель Осколков озадаченно посмотрел на них, как человек мог бы глядеть на стаю щенков, тявкающих на него. Ни одно копье не пробило его броню. Он покачал головой.

И потом ударил.

Несколько широких смертельных взмахов, и десять копейщиков легли на месте.

Каладин, парализованный ужасом, увидел, как Турим, Асис, Гамел и еще семеро упали, с горящими глазами и разрубленными доспехами. Оставшиеся отшатнулись, пораженные ужасом.

Носитель Осколков ударил опять, убив Ракшу, Навара и еще четверых. Каладин выдохнул. Его люди — его друзья — мертвы, как и все остальные. Четверо оставшихся бросились бежать, Хаб споткнулся о труп Турима и упал, выронив копье.

Носитель Осколков, не обращая на них внимания, повернулся и пошел убивать Амарама.

Нет, подумал Каладин. Нет, нет, НЕТ. Что-то толкнуло его вперед, вопреки всякой логике, вопреки здравому смыслу. Бессильного, испуганного, разъяренного.

Ложбина, в которой они сражались, давно опустела, не осталось никого, кроме них. Разумные копейщики сбежали. Его четыре человека забрались на край ложбины, недалеко, но не убежали. Они окликнули его.

— Каладин! — крикнул Риш. — Каладин, нет!

Каладин только заорал. Носитель Осколков увидел его, повернулся и невообразимо быстро взмахнул мечом. Каладин пригнулся, пропуская Клинок над собой, и тупым концом копья ударил Носителя в колено.

Копье отлетело. Каладин выругался и отскочил в сторону, Клинок разрезал воздух прямо перед ним. Каладин сместился в сторону, а потом бросился вперед и направил копье точно в шею врага. Горжет Доспехов отбил удар, острие едва оцарапало металл.

Носитель Осколков развернулся, держа меч двуручной хваткой. Каладин метнулся в сторону, уходя от этого невероятного меча. Амарам сумел освободиться и пополз, волоча за собой ногу — сложные переломы и вывих.

Каладин остановился, прокрутился и стал рассматривать Носителя Осколков. Эта тварь не бог. Но в ней воплощена суть ничтожности светлоглазых. Способность убивать безнаказанно людей вроде Каладина.

В каждом доспехе есть щель. У каждого человека есть изъян. Каладину показалось, что он видит через прорезь шлема глаза человека. Прорезь достаточно широка для ножа, но бросок должен быть идеально точным. Надо подойти близко. Смертельно близко.

Каладин опять бросился в атаку. Носитель Осколков ударил, тем же широким плоским ударом, которым убил так много людей Каладина. На этот раз Каладин бросился на колени, скользя вперед и откинув корпус назад. Клинок Осколков сверкнул над ним, срубив кончик его копья. Наконечник закувыркался в воздухе.

Каладин напрягся и подпрыгнул. Взмахнув рукой, он послал нож в глаза, глядевшие из-за великолепных доспехов. Кинжал ударил в лицевой доспех слегка не под тем углом, отразился от прорези и отлетел назад.

Носитель Осколков выругался и опять махнул гигантским Клинком в сторону Каладина.

Каладин приземлился на ноги, инерция все еще толкала его вперед. Что-то сверкнуло в воздухе, падая на землю.

Наконечник копья.

Каладин заревел, уходя от удара, и перехватил наконечник своего копья в полете. Тот падал острием вниз; он схватил оставшийся четырехдюймовый кусок древка и сжал его ладонью. Носитель Осколков широко замахнулся мечом, но опоздал: Каладин уже был прямо перед ним, он ткнул наконечником прямо в прорезь шлема.

На мгновение все остановилось.

Каладин стоял, тяжело дыша, сжимая древко копья, рука перед лицом Носителя Осколков, и Носитель Осколков тоже замер на месте. Амарам застыл на полдороге до края неглубокой лощины, товарищи Каладина стояли, разинув рты, на самом краю.

Наконец Носитель Осколков пошатнулся, издал странный звук и повалился на землю. Клинок выпал из его руки и, ударившись о камень, вошел в него и остался стоять.

Каладин, спотыкаясь, отступил назад. Он чувствовал себя истощенным. Пораженным. Оцепенелым. Его люди подбежали и остановились, глядя на упавшего, потрясенно и слегка уважительно.

— Он мертв? — спросил Алабет.

— Да, — ответил голос сбоку.

Каладин повернулся. Амарам все еще лежал на земле, но сумел снять шлем, его темные волосы и борода были пропитаны потом.

— Клинок бы исчез, будь он жив. И Доспехи падают с него. Он мертв. Кровь моих предков… ты убил Носителя Осколков!

Странно, но Каладин не был удивлен. Все, что он сейчас чувствовал, — смертельную усталость. Он оглянулся и посмотрел на тела тех, кто был его лучшими друзьями.

— Возьми его, Каладин, — сказал Кореб.

Каладин повернулся и посмотрел на Клинок, торчавший в камне рукояткой к небу.

— Возьми его, — повторил Кореб. — Он твой. Отец Штормов, Каладин. Ты — Носитель Осколков.

Каладин, потрясенный, шагнул вперед, протянув руку к рукоятке Клинка. И остановился в дюйме от нее.

Нет, неправильно.

Если он возьмет Клинок, он станет одним из них. Даже глаза изменят цвет, если, конечно, мифы не врут. Хотя Клинок сверкал, чистый, несмотря на все совершенные им убийства, Каладину он показался красным. Запятнанным кровью Турима. Кровью Даллета. Кровью всех тех, кто жил еще несколько мгновений назад.

Это сокровище. Люди меняли королевства на Клинки Осколков. Светлоглазые, добывшие их, попадают в историю, о них слагают легенды.

Но коснуться Клинка… Его затошнило. Клинок Осколков воплощал в себе все, что Каладин ненавидел в светлоглазых, и мгновение назад он убил самых дорогих Каладину людей. Нет, он не собирается войти в легенды таким образом. Каладин поглядел на свое отражение в безжалостном металле, опустил руку и отвернулся.

— Он твой, Кореб, — сказал Каладин. — Я даю его тебе.

— Что? — спросил Кореб из-за спины.

Впереди, на краю ложбины, появилась почетная гвардия Амарама, солдаты выглядели пристыженными.

— Что ты делаешь? — спросил Амарам, когда Каладин проходил мимо него. — Что… Ты не хочешь Клинок?

— Не хочу, — тихо сказал Каладин. — Я отдаю его своим людям.

И Каладин пошел прочь, эмоционально опустошенный, со слезами на щеках. Он выбрался из лощины и прошел сквозь почетную гвардию.

В лагерь он вернулся один.

Глава сорок восьмая Клубника

Они забирали свет везде, где бы ни скрывались. Кожа — то, что сгорело.

Кормшен, страница 104.

Шаллан сидела, опираясь о спинку кровати, застеленной белоснежными простынями. Она находилась в одной из многочисленных больниц Харбранта. Рука была перевязана стерильным бинтом. Перед собой она держала доску для рисования. Няни недовольно разрешили ей рисовать, пока она не «напрягается».

Рука болела; она порезала себя сильнее, чем собиралась. Она собиралась представить все так, как будто случайно поранилась осколком разбитого кувшина; и даже не подумала, насколько это может походить на попытку самоубийства. Хотя она утверждала, что просто упала с кровати, ни няни, ни арденты ей не поверили. И трудно было обвинять их в этом.

Да, стыдно, но по меньшей мере никто не подумал, что эта кровь появилась в результате Преобразования. Стыд глаза не ест, а подозрений она избежала.

Шаллан продолжала рисовать. Она лежала в длинной, скорее похожей на коридор палате, вдоль стен стояло много кроватей. Не считая мелких неприятностей, эти два дня в больнице прошли просто замечательно. У нее было достаточно времени, чтобы подумать о странных событиях того дня, когда она видела призраков, преобразовала стекло в кровь и говорила с ардентом, собравшимся ради нее отречься от ардентии.

Она уже сделала несколько рисунков больничной палаты. Призраки прятались в рисунках, теснились в углах комнаты. Поначалу ей было трудно засыпать с ними неподалеку, но постепенно она привыкла.

Воздух пах мылом и листеровым маслом; она регулярно принимала ванну, а няни смачивали руку антисептиком, опасаясь спренов горячки. На половине кроватей лежали больные женщины, вокруг которых стояли ширмы на колесиках; их можно было задернуть, обеспечивая относительное уединение. Шаллан носила простое белое платье, застегивающееся спереди, с длинным левым рукавом, защищавшим ее безопасную руку.

Потайной мешочек она перенесла в это платье и пристегивала его изнутри к рукаву. Никто не заглядывал в мешочек. Во время ванны они отстегивали его и, ни слова не говоря, отдавали ей, несмотря на его необычную тяжесть. Никто не заглянет в потайной мешочек женщины. Тем не менее она старалась ни на миг не расставаться с ним.

Для нее делали все, что она хотела, но из больницы не выпускали. Как в имении отца. И это пугало ее не меньше, чем головы-символы призраков. Она попробовала независимость и не хотела опять становиться такой, какой была. Избалованной. Изнеженной. Предметом для хвастовства.

К сожалению, скорее всего, она не сможет учиться у Джаснах. И предполагаемая попытка самоубийства дала ей великолепный предлог для возвращения домой. Она должна уехать. Остаться, отослав Преобразователь, было бы слишком самоуверенно, учитывая возможность уехать, не вызвав подозрений. Кроме того, ей удалось привести в действие Преобразователь. Во время долгой дороги домой она разберется, как сделала это, и, вернувшись, поможет семье.

Она вздохнула и, добавив немного теней, закончила рисунок. То самое странное место, где она побывала. Далекий горизонт с ярким, но холодным солнцем. Облака сверху, бесконечный океан внизу, солнце выглядит так, словно находится в конце длинного тоннеля. Над океаном порхают сотни огней, море света над морем стеклянных бусин.

Она подняла рисунок и посмотрела на другой, под ним. Он изображал ее саму, скорчившуюся на кровати и окруженную странными созданиями. Она не осмелилась рассказать Джаснах о том, что видела, — вдруг это как-то связано с кражей и использованием Преобразователя.

Следующая картинка. Она лежит в луже крови.

Она оглянулась. Одетая в белое женщина-ардент сидела около ближайшей стены, делала вид, что шьет, но на самом деле наблюдала за Шаллан. На всякий случай. Шаллан поджала губы.

Отличное прикрытие, сказала она себе. Великолепно работает. И перестань смущаться.

Она повернулась к последнему из сегодняшних рисунков. Одна из голов-символов. Нет ни глаз, ни лица, только зазубренный чужой символ, как будто вырезанный из кристалла. Они должны быть как-то связаны с Преобразованием. Или нет?

Я была в другом месте, подумала она. Я считаю… я считаю, что говорила с душой кувшина. Неужели кувшин, как и все другие вещи, имеет душу? Открыв мешочек и проверив Преобразователь, она обнаружила, что сфера, данная ей Кабзалом, потухла. Она припомнила слабое чувство света и красоты, бушующий шторм внутри себя.

Она забрала свет из сферы и отдала его кувшину — спрену кувшина — как взятку за Преобразование. Неужели именно так и работает Преобразователь? Или ее догадка неверна?

В палату вошли посетители. Шаллан опустила доску. Большинство женщин возбужденно уселись на кровати, увидев короля Таравангиана, одетого в оранжевые одежды. Он, как добрый дедушка, подходил к каждой кровати и разговаривал с больными. Шаллан слышала, что он часто появляется здесь, по меньшей мере раз в неделю.

Постепенно он достиг кровати Шаллан. Он улыбнулся ей и сел на мягкий стул, который ему поставил кто-то из его многочисленной свиты.

— А, юная Шаллан Давар. Я ужасно опечалился, узнав о происшествии. Извиняюсь, что не пришел раньше. Государственные дела.

— Вам не за что извиняться, Ваше Величество.

— Нет, есть, — сказал он. — Но ничего не поделаешь. И так многие жалуются, что я провожу здесь слишком много времени.

Шаллан улыбнулась. Она знала, что эти жалобы были притворными. Лендлорды, игравшие при дворе в политику, предпочитали, чтобы король как можно больше времени проводил вне дворца, не вмешиваясь в их интриги.

— Потрясающая больница, Ваше Величество, — сказала она. — Не верю своим глазам, здесь все так хорошо устроено…

Король широко улыбнулся.

— Мой величайший триумф. Светлоглазые или темноглазые, неважно, мы не отказываем никому — ни нищему, ни шлюхе, ни заморскому моряку. Все оплачивает Паланиум. Кстати, даже самые темные и бесполезные записи оттуда иногда помогают лечить.

— Я рада, что оказалась здесь.

— Очень сомневаюсь, дитя. Больница вроде этой, быть может, единственное место, на которое правитель тратит столько денег и был бы рад, если бы его никогда не использовали. Настоящая трагедия, что ты стала ее пациентом.

— Я хотела сказать, что предпочитаю болеть здесь, а не где-нибудь еще. Хотя это все равно что сказать — лучше захлебнуться вином, чем водой.

Король засмеялся.

— Что ты за прелесть! — воскликнул он, вставая. — Что я могу для тебя сделать?

— Выпустить отсюда.

— Боюсь, что я не могу разрешить, — сказал он, его глаза увлажнились. — Я должен положиться на мудрость моих хирургов и нянь. Они говорят, что ты все еще в опасности. Мы должны думать о твоем здоровье.

— Мое физическое здоровье улучшается в ущерб душевному, Ваше Величество.

Он покачал головой.

— Мы не можем допустить еще одного такого происшествия.

— Я… я понимаю. Но я уже чувствую себя намного лучше. Просто я слишком много работала. Сейчас я расслабилась и отдохнула. Нет больше никакой опасности, уверяю вас.

— Очень хорошо, — сказал он. — Но мы должны подержать тебя здесь еще несколько дней.

— Хорошо, Ваше Величество. Но, по крайней мере, разрешите мне принимать посетителей.

Персонал больницы настаивал, чтобы ее никто не тревожил.

— Да… Я подумаю, как помочь тебе. Я поговорю с ардентами и попрошу их разрешить посещения, хотя бы несколько человек в день. — Он заколебался. — Как только ты выздоровеешь, быть может, тебе стоит сделать перерыв в учебе.

Она изобразила на лице гримасу, стараясь не упасть в обморок от стыда.

— Мне очень не хочется, Ваше Величество, но я очень скучаю по семье. Возможно, мне придется вернуться к ним.

— Замечательная идея. Мои арденты, я уверен, более охотно освободят тебя, когда узнают, что ты едешь домой. — Он дружески улыбнулся и положил руку ей на плечо. — В этом мире иногда бушуют шторма. Но помни, после них всегда встает солнце.

— Благодарю вас, Ваше Величество.

Король перешел к другим пациенткам, потом тихо поговорил с ардентами. Не прошло и пяти минут, как в дверях появилась Джаснах, идущая характерным твердым шагом, выпрямив спину. На ней было великолепное платье, темно-синее, с золотой вышивкой. Свои блестящие черные волосы она заплела в косы, их поддерживало шесть золотых заколок; щеки нарумянены, губы тщательно подкрашены, ноги скрыты под свободными складками серебряной юбки, под мышкой толстая книга. В белой комнате она выглядела как цветок на поле из голого камня.

Наставница села на стул, где только что сидел король.

Джаснах с непроницаемым лицом поглядела на Шаллан.

— Мне сказали, что, возможно, мое обучение слишком жесткое. Одна из причин, по которой я часто отказываюсь брать подопечных.

— Я извиняюсь за свою слабость, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, потупив взгляд.

Джаснах, казалось, ее слова не понравились.

— Я не имела в виду, что дело в тебе, дитя. Напротив. К сожалению, я… я не привыкла так поступать.

— Извиняться?

— Да.

— Видите ли, — сказала Шаллан, — для того, чтобы стать мастером в этом деле, вы сначала должны совершать ошибки. Вот это и есть ваша проблема, Джаснах. Вы абсолютно не умеете их делать.

Выражение лица принцессы смягчилось.

— Король упомянул, что ты хочешь вернуться домой.

— Что? Когда он успел?

— Мы встретились в коридоре, — пояснила Джаснах, — и мне в конце концов разрешили навестить тебя.

— Звучит так, как если бы вы ждали снаружи.

Джаснах не ответила.

— Но ваше исследование!

— Может продолжаться в зале ожидания больницы. — Она заколебалась. — В последние дни мне было трудно сосредоточиться.

— Джаснах! Вы вели себя почти как человек!

Джаснах с упреком посмотрела на нее, и Шаллан мигнула, немедленно пожалев о своих словах.

— О, извините. Я нерадивая ученица, верно?

— Или, возможно, тебе надо практиковаться в искусстве извинения. Чтобы не мямлить, когда возникнет необходимость. Как я.

— Очень умно с моей стороны.

— Действительно.

— Тогда, быть может, я могу остановиться? — спросила Шаллан. — Мне кажется, мы достаточно попрактиковались.

— Я склонна считать, — сказала Джаснах, — что извинение — искусство, которое могут использовать только несколько знатоков. Не используй меня как модель. Гордость часто по ошибке принимают за совершенство. — Она наклонилась вперед. — Я прошу прощения, Шаллан Давар. Заставив тебя работать слишком усердно, я чуть было не украла у мира великого ученого нового поколения.

Шаллан покраснела, чувствуя себя глупой и виноватой. Взгляд Шаллан метнулся к руке принцессы, черная перчатка которой скрывала подделку. Пальцами безопасной руки Шаллан сжимала мешочек с Преобразователем. Если бы Джаснах только знала…

Джаснах взяла книгу, которую держала под мышкой, и положила на кровать рядом с Шаллан.

— Для тебя.

Шаллан взяла ее и открыла на первой странице. Пусто. Следующая тоже, и еще, и еще. Она нахмурилась и посмотрела на Джаснах.

— Она называется «Книга Бесконечных Страниц», — сказала принцесса.

— Но, Ваша Светлость, я уверена, что у нее есть конец. — Она перелистнула последнюю страницу.

Джаснах улыбнулась.

— Это метафора, Шаллан. Много лет назад один очень дорогой для меня человек попытался обратить меня в воринизм. Эта книга — метод, который он использовал.

Шаллан вздернула голову.

— Ты ищешь правду, — сказала Джаснах, — но ты и держишься своей веры. Можно только восхищаться. Поищи в Девотарии Искренности. Один из самых маленьких девотариев, а эта книга — их учебник.

— Учебник с пустыми страницами?

— Да. Они поклоняются Всемогущему, но верят, что всегда остается больше вопросов, чем ответов. Книгу нельзя наполнить, всегда есть то, что можно узнать. В этом девотарии никогда не наказывают за вопросы, даже за такие, которые бросают вызов догматам воринизма. — Она покачала головой. — Я не могу объяснить их пути. Быть может, ты найдешь их в Веденаре, в Харбранте их нет.

— Я… — Шаллан замолчала, заметив, как нежно рука Джаснах лежала на книге. Она была слишком драгоценна для нее. — Я не думаю, что найду ардентов, которые захотят обсуждать основы своей веры.

Джаснах подняла бровь.

— Мудрого человека можно найти в любой религии, Шаллан, а хорошего — в любой нации. Тот, кто на самом деле ищет мудрость, всегда признает добродетель в своих оппонентах и будет учиться у тех, кто рассеял его заблуждения. Все остальные — еретики, воринисты, исперисты или макиане — ограниченные умы. — Она сняла руку с книги и шевельнулась, как если бы собиралась встать.

— Он ошибался, — внезапно сказала Шаллан, что-то поняв.

Джаснах повернулась к ней.

— Кабзал, — пояснила Шаллан, покраснев. — Он уверен, что вы исследуете Несущих Пустоту только для того, чтобы опровергнуть воринизм.

Джаснах презрительно фыркнула.

— Я бы никогда не посвятила четыре года моей жизни такому глупому исследованию. Пытаться доказать что-то отрицательное — идиотизм. Пускай последователи Ворин верят во что хотят — самые мудрые среди них найдут доброту и успокоение в их вере; а дураки останутся дураками независимо от веры, к которой принадлежат.

Шаллан нахмурилась.

Тогда почему Джаснах так интересны Несущие Пустоту?

— О! Заговори о шторме — и он уже ревет, — сказала Джаснах, поворачиваясь ко входу в палату.

С первого взгляда Шаллан узнала Кабзала, одетого в обычную серую одежду. Он тихо спорил с няней, которая указывала на корзину в его руках. Наконец няня всплеснула руками и отошла в сторону, а торжествующий Кабзал подлетел к Шаллан.

— Победа! — радостно крикнул он. — Старик Мунгам — настоящий тиран.

— Мунгам? — удивилась Шаллан.

— Ардент, который управляет больницей, — сказал Кабзал. — Мне должны были немедленно разрешить войти к тебе. В конце концов только я знаю, что тебе надо! — Широко улыбаясь, он вытащил баночку с вареньем.

Джаснах осталась сидеть на стуле, через кровать глядя на Кабзала.

— Я думаю, — сухо заметила она, — что вам стоит дать Шаллан передышку, учитывая, что именно ваше внимание довело ее до отчаяния.

Кабзал покраснел. Он с мольбой посмотрел на Шаллан.

— Это не из-за тебя, Кабзал, — сказала Шаллан. — Просто… просто я оказалась не готова к жизни вне имения отца. Я до сих пор не понимаю, что на меня нашло. Я никогда не делала такого раньше.

Он улыбнулся и взял себе стул.

— Люди так долго болеют в таких местах только потому, — сказал он, — что здесь не хватает света. И подходящей еды. — Он подмигнул и поставил перед Шаллан банку темно-красного джема. — Клубника.

— Никогда не слышала о таком, — сказала Шаллан.

— Исключительно редкий, — сказала Джаснах и протянула руку к банке. — Как и большинство растений из Синовара, в других местах клубника не растет.

Кабзал удивленно смотрел, как Джаснах сняла крышку и зачерпнула пальцем варенье. Помедлив, она поднесла палец к носу и понюхала его.

— Мне казалось, что вы не любите варенье, Ваша Светлость, — сказал Кабзал.

— Так оно и есть, — ответила Джаснах, — но мне интересен его запах. Я слышала, что у клубники очень специфический запах. — Она закрутила крышку и тщательно вытерла палец платком.

— Я принес и хлеб, — сказал Кабзал. Он вытащил маленький каравай рассыпчатого хлеба. — Как великолепно, что ты не обвиняешь меня, Шаллан, но, увы, мое внимание зашло слишком далеко. Вот я и подумал, принесу это и…

— И что? — резко перебила ардента Джаснах. — Оправдаюсь? «Ах, извини. Я довел тебя до самоубийства. Вот хлеб».

Он смутился и отвел взгляд.

— Конечно, я возьму, — сказала Шаллан, глядя на Джаснах. — И она тоже, немного. Очень мило с твоей стороны, Кабзал. — Она взяла хлеб, отломила кусок для Кабзала, один для себя и один для Джаснах.

— Нет, — сказала Джаснах. — Спасибо.

— Джаснах, по меньшей мере попробуйте, — попросила Шаллан.

Ей было неприятно, что они оба так плохо относились друг к другу.

Принцесса вздохнула.

— Хорошо. — Она взяла кусок хлеба и какое-то время держала его в руке, пока Шаллан и Кабзал ели. Хлеб был свежий и вкусный, но все равно Джаснах скривилась, когда взяла кусочек в рот и разжевала его.

— Ты должна попробовать джем, — сказал Кабзал Шаллан. — Клубнику так трудно найти. Мне пришлось побегать.

— И, без сомнения, подкупить торговцев деньгами короля, — съязвила Джаснах.

Кабзал вздохнул.

— Ваша Светлость Джаснах, я знаю, что вы не в восторге от меня. Но я изо всех сил пытаюсь быть вежливым и терпимым. Неужели вы не можете ответить мне тем же?

Джаснах посмотрела на Шаллан, очевидно вспомнив, что думал Кабзал о целях ее исследования. Она не извинилась, но и не возразила.

Уже хорошо, подумала Шаллан.

— Варенье, Шаллан, — сказал Кабзал, протягивая ей кусок хлеба.

— О, да. — Держа баночку коленями, она свободной рукой открыла крышку.

— Ты пропустила корабль, верно? — сказал Кабзал.

— Да.

— О чем речь? — спросила Джаснах.

Шаллан сжалась.

— Я собиралась уехать, Ваша Светлость. Прошу прощения. Я должна была сказать вам.

Джаснах откинулась на спинку стула.

— Учитывая все обстоятельства, этого можно было ожидать.

— Варенье? — еще раз предложил Кабзал.

Шаллан нахмурилась.

Почему он так настаивает?

Она подняла баночку и понюхала ее, потом поставила обратно.

— Ужасный запах. Это действительно варенье? — Пахло уксусом и тиной.

— Что? — обеспокоенно спросил Кабзал. Он взял баночку, понюхал и отставил в сторону. Его чуть не вырвало.

— Похоже, ты взял негодную банку, — сказала Джаснах. — И запах должен быть совсем другим, верно?

— Нет, именно таким, — настаивал Кабзал.

Он помедлил, потом сунул палец в джем и демонстративно запихнул в себя целый красный шар.

— Кабзал! — крикнула Шаллан. — Он отвратителен.

Он закашлялся, но заставил себя проглотить.

— Не так уж плохо. Ты должна попробовать.

Что?

— Действительно, — сказал он, поднося банку к ней. — Я имею в виду, что добыл это для тебя. И все повернулось так ужасно.

— Я не собираюсь пробовать его, Кабзал.

Он заколебался, как если бы собирался заставить ее силой съесть варенье. Почему он ведет себя так странно? Он поднял руку к голове, встал и шатаясь пошел прочь.

Потом рванулся из комнаты, но не успел пробежать и полпути, как упал на пол и его тело заскользило по безупречно чистому камню.

— Кабзал! — воскликнула Шаллан, выпрыгнула из кровати и, одетая только в белое платье, подбежала к нему. Его трясло. И… и…

И ее тоже. Комната закружилась. Внезапно она почувствовала себя очень усталой. Она попыталась остаться на ногах, но голова кружилась, и она соскользнула на пол, даже не почувствовав, как ударилась о камень.

Кто-то, ругаясь, встал на колени рядом с ней.

Джаснах. Далекий голос.

— Ее отравили. Мне нужен гранат. Быстро, принесите мне гранат.

В моем мешочке, подумала Шаллан. Она нащупала его, пытаясь развязать завязки рукава безопасной руки. Но зачем, зачем она его хочет.

Преобразователь. Нет, я не могу показать его.

Мысли еле ворочались.

— Шаллан, — сказала Джаснах, встревоженно и очень нежно. — Сейчас я Преображу твою кровь, чтобы очистить ее. Это опасно. Очень опасно. И я не очень хорошо это умею. Мои таланты лежат в совсем другой области.

Он нужен ей. Чтобы спасти меня. Очень слабая, она протянула правую руку и вытащила потайной мешочек. — Вы… вы не сможете…

— Тише, дитя. Где этот гранат!

— Вы не сможете Преобразовать, — еле слышно сказала Шаллан, развязывая завязки потайного мешочка. Она перевернула его и смутно увидела, как на пол скользнули золотой предмет и гранат, который ей дал Кабзал.

Отец Ветров! Почему комната закружилась еще быстрее?

Джаснах выдохнула. Очень далеко.

Мир вокруг начал исчезать…

Что-то произошло. Теплая вспышка, где-то в коже, как будто ее опустили в дымящийся горячий котел. Она закричала, спина выгнулась, мышцы свело.

И все стало черным.

Глава сорок девятая Заботиться

Сияющий / из места рождения / глашатая приходит / огласить / рождение места Сияющих.

Хотя я не очень люблю поэтическую форму кетек как средство передачи информации, именно эта строчка Аллахна часто цитируется, как ссылка на Уритиру. Как мне представляется, некоторые путают дом Сияющих с местом их рождения.


Пламя его факела танцевало, свет отражался на гладком, смоченном дождем камне, выхватывая из темноты стены пропасти, усеянные серо-зеленым мхом. Влажный воздух холодил кожу. После недавно прошедшего сверхшторма остались лужи и пруды. Тонкие кости — локтевая и лучевая — торчали из глубокой лужи, мимо которой проходил Каладин. Он не стал смотреть, остался ли там весь скелет.

Внезапные наводнения, подумал Каладин, слушая шаркающие шаги бригадников позади себя. Эта вода должна куда-то уходить, иначе мы бы пересекали каналы, а не расщелины.

Каладин не знал, доверять своему сну или нет, но он осторожно поспрашивал, и, как оказалось, западный край Разрушенных Равнин действительно был более ровным, чем восточный. Плато там сходились в точки. Если бригадники сумеют добраться туда, им, может быть, удастся убежать на восток.

Может быть. В той области живет множество скальных демонов, и разведчики алети патрулируют границы. Если отряд Каладина повстречается с ними, будет очень трудно объяснить, что группа вооруженных людей — многие с метками раба на лбу — делает там.

Сил шла вдоль стены расщелины, на уровне головы Каладина. Спрены земли не пытались стащить ее вниз, как в других местах. Она шагала с руками, сложенными за спиной, ее крошечную юбку по колено развевал неосязаемый ветер.

Убежать на восток. Невозможно. Кронпринцы приложили множество усилий, пытаясь найти дорогу в центр Равнин. И ничего не добились. Одни исследовательские партии были съедены скальными демонами. Других внизу застал сверхшторм, несмотря на все меры предосторожности. Невозможно идеально точно предсказать сверхшторм.

Некоторые исследователи, однако, избежали и того, и другого. При помощи огромных переносных лестниц они забирались на плато во время сверхшторма. Однако они теряли слишком много людей, потому что на плато нет почти никакой защиты от сверхшторма, да и в расщелины не возьмешь с собой фургоны или другие укрытия. Проблема пострашнее — патрули паршенди. Они уничтожили дюжины разведывательных отрядов.

— Каладин? — спросил Тефт, торопливо шагая через лужу, в которой плавали куски пустой скорлупы крэмлинга. — Как ты?

— В порядке.

— Ты выглядишь задумчивым.

— Скорее наполненным завтраком, — сказал Каладин. — Сегодняшняя каша не такая жидкая, как обычно.

Тефт улыбнулся.

— Никогда не считал тебя бойким на язык.

— У меня были все шансы стать еще более речистым. Но я унаследовал от матери лишь частицу ее удивительных способностей. Редко когда можно было что-то сказать ей и не получить в ответ все перекрученное и перетолкованное.

Тефт кивнул. Какое-то время они шли молча; бригадники сзади смеялись, слушая рассказ Данни о том, как он в первый раз поцеловал девушку.

— Сынок, — сказал Тефт, — ты не чувствуешь ничего странного в последнее время?

— Странного? Какого сорта?

— Не знаю. Просто… странное? — Он кашлянул. — Ну, вроде прилива силы? Чувство, что ты… э, легкий?

— Я что?

— Легкий. Ну, может быть, голова легкая. Быть может, кружится. Так странно. Шторм побери, парень, я хотел бы знать, не болит ли у тебя что-нибудь. Сверхшторм избил тебя до полусмерти.

— Я великолепно себя чувствую, — сказал Каладин. — Даже больше чем великолепно.

— Странно, а?

Да, действительно странно. И еще один повод для беспокойства. Быть может, он каким-то образом — сверхъестественным — проклят? Говорили, что такое случалось с теми, кто искал Старую Магию. И со злыми людьми, которых сделали бессмертными, а потом мучили вновь и вновь — вроде Экстеса, которому каждый день отрывали руки за то, что он отдал Несущим Пустоту своего сына в обмен на точное знание дня своей смерти. Конечно, сказка, но даже сказки не рождаются на пустом месте.

Каладин выживал там, где погибал любой другой. Дело рук какого-то спрена из Бездны, игравшего с ним, как спрен ветра, но бесконечно более гнусного? Разрешающего ему думать, что он может сделать немного добра, а потом убивающего всех, кому он пытался помочь? Предполагалось, что существуют тысячи видов спренов, многих из которых люди никогда не видели и ничего о них не знали. Сил последовала за ним. Почему бы какому-нибудь злому спрену не поступить так же?

Очень неприятная мысль.

Глупые суеверия! яростно сказал он себе. Думай об этом слишком настойчиво, и ты закончишь как Дарк, настаивая, что необходимо перед каждой битвой надевать счастливые сапоги.

Они достигли места, где расщелина разветвлялась, обходя плато над ними. Каладин повернулся к бригадникам.

— Эта площадка вполне подходит.

Все остановились, сбились в кучки. В их глазах он видел предчувствие и возбуждение.

Он сам был таким, прежде чем узнал на собственной шкуре боль и пот тренировок. Сейчас — еще одна странность — Каладин чувствовал больше почтительного страха к копью и одновременно разочарования, чем в юности. Во время боя приходили чувство уверенности и сосредоточенности. Но они не спасли тех, кто шел за ним.

— Сейчас я должен был бы рассказать вам, насколько вам не повезло, — обратился Каладин к своему отряду. — Именно так говорит сержант, начиная обучать восторженных рекрутов. Он показывает их слабости, возможно, сражается с некоторыми из них и даже бьет их по задницам, приучая к покорности. Я сам так делал, когда обучал новобранцев.

Каладин покачал головой.

— Но сегодня мы начнем с другого. Вас не нужно унижать. Никто из вас не жаждет славы. Вы мечтаете только о том, как выжить. Почти все вы не желторотые новобранцы, которых забрали в армию. Вы все сильны и выносливы. Я видел, как вы бежали мили с мостом на плечах. Вы все храбры. Я видел, как вы бежали на линию лучников. Вы все решительны. Иначе вас не было бы здесь, со мной.

Каладин прошел вдоль стены пропасти и подобрал выброшенное копье из принесенной потоком кучи. Взяв его в руки, он заметил, что наконечник обломан. Он хотел выбросить его, но передумал.

Ему опасно брать копье в руки. Оружие воспламеняет в нем желание сражаться, а это может заставить его захотеть опять стать тем, кем он был прежде: Каладином Благословленным Штормом, уверенным в себе командиром взвода. Он не хотел больше быть таким человеком.

Как только копье оказывалось у него в руке, люди вокруг него начинали умирать — как друзья, так и враги. Но сейчас он держит кусок дерева, просто палку. Ничего большего. Палку, которую можно использовать для тренировки.

Однажды он повернется лицом к копью. В другой раз.

— Очень хорошо, что вы готовы физически, — сказал Каладин. — Потому что у нас нет шести недель, которые я обычно тратил на подготовку рекрутов. Через шесть недель половина из нас будет мертва. Однако я надеюсь, что через шесть недель вы будете пить шлакпиво в какой-нибудь далекой отсюда таверне.

Некоторые из его людей сдавленно хихикнули.

— Вы должны обучиться быстро, — сказал Каладин. — И я буду давить на вас сильно, очень сильно. Только тогда у нас будет надежда на спасение. — Он посмотрел на древко копья. — Первое, чему вам надо научиться, это волноваться.

Двадцать три мостовика выстроились перед ним колонной по двое. Все захотели прийти. Даже Лейтен, несмотря на тяжелую рану. Впрочем, сейчас лежачих раненых среди них не было, хотя Даббид по-прежнему глядел в никуда. Камень сложил руки на груди, его поза говорила о том, что у него нет желания учиться сражаться. Шен, паршмен, стоял позади всех, глядя в землю. Каладин не собирался давать ему в руки копье.

Некоторые из бригадников выглядели растерянными, но Тефт поднял бровь, а Моаш зевнул.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Дрехи.

Долговязый мускулистый блондин, он говорил со слабым акцентом и утверждал, что приехал с дальнего запада, из местности, которая называется Рианал.

— Многие солдаты, — продолжил Каладин, пробегая пальцем по древку и чувствуя зернистость дерева, — думают, что сражаться хорошо можно только тогда, когда ты бесстрастен и холоден. Штормовое заблуждение! Да, необходимо не расслабляться ни на миг. Да, эмоции опасны. Но если ты не волнуешься ни о чем, кто ты такой? Животное, одержимое жаждой крови. Наши страсти делают нас людьми. У нас должно быть то, за что мы сражаемся. Вот почему я сказал, что нужно волноваться. Мы будем говорить о том, как управлять своим страхом и яростью, но запомните этот первый урок.

Некоторые из его людей кивнули, другие растерялись еще больше. Он помнил, как сам недоуменно спрашивал себя, почему Туккс тратит время, говоря о чувствах. Тогда Каладин думал, что понимает эмоции, — он хотел научиться владеть копьем ради эмоций. Мщение. Ненависть. Желание стать сильным и отомстить Варту и солдатам его взвода.

Он посмотрел на них, пытаясь прогнать воспоминания. Нет, бригадники не поняли его слова о заботе, но, возможно, поймут позже, как и сам Каладин.

— Второй урок, — сказал Каладин, так сильно ударяя обезглавленным концом копья по камню рядом с собой, что эхо заполнило пропасть, — более утилитарный. — Прежде чем научиться сражаться, вы должны научиться стоять. — Он отбросил копье на землю. Бригадники разочарованно посмотрели на него.

Каладин принял основную стойку копейщика: ноги стоят широко — хотя и не слишком, — повернуты в сторону, колени согнуты.

— Шрам, подойди и попробуй толкнуть меня.

— Что?

— Попытайся вывести меня из равновесия. Сбей с ног.

Шрам пожал плечами и шагнул вперед. Он попытался толкнуть Каладина, но тот одним резким поворотом запястья отвел его руку в сторону. Шрам выругался и попробовал опять, но Каладин, перехватив его руку, заставил его самого отшатнуться назад.

— Дрехи, помоги ему, — сказал Каладин. — И ты, Моаш. Попробуйте повалить меня.

Вызванные двое присоединились к Шраму. Каладин шагнул в сторону, оставаясь точно в середине атаки, и усилил стойку, чтобы дать резкий отпор любой попытке. Схватив Дрехи за руку, он резко дернул его вперед; тот чуть не упал. Поднырнув под руку Шрама, он пропустил мимо себя тяжелое тело и отбросил его назад. И толкнул Моаша, поймав его руку своей; Моаш едва не свалился.

Каладин неуклонно держал стойку, лавируя между ними; только смещал центр тяжести, смягчая колени и пружиня стопами.

— Бой начинается с ног, — сказал он, избежав всех атак. — Не имеет значения, насколько быстро и точно ты бьешь. Если противник сумеет обмануть тебя или заставить покачнуться, ты проиграл. А проигрыш означает смерть.

Некоторые из бригадников попробовали повторить стойку Каладина, полуприсев. Шрам, Дрехи и Моаш решили скоординировать атаку и напасть на Каладина одновременно. Каладин поднял руку.

— Вы, трое, отличная мысль. — Он указал им назад, на колонну. Они недовольно остановились.

— Я собираюсь разбить вас на пары, — сказал Каладин. — Мы проведем весь день — и каждый день этой недели — работая над стойкой. Научитесь удерживать ее, научитесь не напрягать колени в то мгновение, когда вас атакуют, научитесь держать центр равновесия. Это займет время, но, обещаю, если мы начнем именно с этого, вы быстро станете смертельно опасными для врага. Даже если вам покажется, что вы ничего не делаете и просто стоите.

Бригадники кивнули.

— Тефт, — приказал Каладин, — разбей их на пары по росту и весу, потом заставь выполнять элементарные стойки копейщика.

— Есть, сэр! — рявкнул Тефт.

Потом застыл, сообразив, что выдал себя. Скорость, с которой он ответил, означала, что Тефт был солдатом. Он встретился с Каладином взглядом, поняв, что тот заметил его оплошность, нахмурился. В ответ Каладин только ухмыльнулся. Он уже командовал ветеранами; с ними все шло значительно проще.

Тефт не стал притворяться и легко взял на себя роль сержанта-наставника. Он разбил людей на пары и стал ходить между ними, исправляя ошибки в стойках.

Ничего удивительного, что он никогда не снимает рубашку, подумал Каладин. Скорее всего, под ней множество шрамов.

Пока Тефт обучал бригадников, Каладин махнул рукой Камню.

— Да? — спросил Камень. У него была такая широкая грудь, что жилет едва налезал на него.

— Ты кое-что говорил раньше, — сказал Каладин. — Дескать, сражаться ниже тебя.

— Именно. Я не четвертый сын.

— Что это значит?

— Первый и второй сын занимаются приготовлением еды, — объяснил Камень, поднимая палец. — Самое важное. Без еды никто не живет, а? Третий сын — ремесленник. Я. Я прилежно работал. Только четвертый сын — воин. Воины, их не нужно так много, как ремесленников и поваров. Понял?

— То есть профессию определяет порядок рождения?

— Да, — гордо сказал Камень. — Лучший способ. На Пиках еда — первое дело. Не в каждой семье есть четверо сыновей. И солдаты нужны далеко не всегда. Я не могу сражаться. Да и как человек может заниматься таким перед Ути'теканаки?

Каладин бросил взгляд на Сил. Она пожала плечами; похоже, ее не волновало, что делает Камень.

— Хорошо, — сказал он. — Тогда я хочу, чтобы ты кое-что сделал. Возьми Лоупена, Даббида и… — Он запнулся. — И Шена. Да, возьми и его тоже.

Камень так и сделал. Лоупен стоял в колонне, учась стойкам, хотя Даббид — как обычно, — стоял в стороне, глядя в никуда. Что бы с ним ни произошло, это было намного хуже, чем обычный шок после битвы. Шен стоял рядом, колеблясь и не зная, что делать.

Камень вытащил из колонны Лоупена, потом взял Даббида и Шена и вернулся к Каладину.

— Мачо, — сказал Лоупен, лениво отдавая честь. — Похоже, из меня выйдет плохой копейщик, с одной-то рукой.

— Все в порядке, — сказал Каладин. — Но мне нужно, чтобы вы сделали кое-что другое. У нас будут неприятности с Газом и новым капитаном — точнее его женой, — если мы не принесем обратно добычу.

— Мы четверо не сможем сделать работу тридцати, Каладин, — сказал Камень, почесывая подбородок. — Это нереально.

— Может быть, и нет, — сказал Каладин. — Но мы обязаны работать намного быстрее, если собираемся и дальше тренироваться с копьем. Вы знаете, что большая часть времени уходит не на сбор трофеев, а на поиск трупов, которых еще не ограбили до нас. К счастью, есть способ сделать это намного быстрее.

Он поднял руку, и на нее приземлилась Сил. Он уже поговорил с ней, и она согласилась помочь. Он не заметил, чтобы она сделала что-то необычное, но Лоупен внезапно выдохнул. Сил показалась ему.

— А… — сказал Камень, почтительно кланяясь Сил. — Как при сборе тростника.

— Как следует дайте мне по голове, — сказал Лоупен. — Камень, ты никогда не говорил, что она так прекрасна.

Сил широко улыбнулась.

— Будь почтительнее, — сказал Камень. — Не должен говорить с ней так свободно, малыш.

Оказалось, что вся бригада знала о Сил. Разумеется, не от Каладина. Мостовики видели, как бригадир разговаривает с воздухом, пришлось Камню их успокоить.

— Лоупен, — сказал Каладин, — Сил способна двигаться намного быстрее мостовика. Она будет указывать вам места, где вы четверо быстро наберете достаточно добычи.

— Опасно, — заметил Камень. — А что, если мы повстречаемся со скальным демоном, одни?

— Мы не можем вернуться назад с пустыми руками. Мы же не хотим, чтобы Хашаль послала Газа вниз для надзора за нами, верно?

Лоупен фыркнул.

— Он никогда не сделает этого, мачо. Здесь слишком много работы.

— И очень опасной, — добавил Камень.

— Все так говорят, — возразил Каладин. — Но я никогда не видел ничего, кроме этих царапин на стенах.

— Они здесь, Каладин, — сказал Камень. — И это не выдумки. Прямо перед тем, как ты появился, половина одной из бригад была убита. Съедена. Большинство зверей водятся в районе центральных плато, но некоторые заходят очень далеко.

— Я очень не хочу подвергать вас опасности, но, если мы не попробуем, у нас заберут расщелины и мы будем чистить сортиры.

— Не беспокойся, мачо, — сказал Лоупен. — Я иду.

— Как и я, — сказал Камень. — И, быть может, под защитой али'и'камура будет не так опасно.

— Со временем я научу тебя сражаться, — сказал Каладин. Камень нахмурился, и Каладин быстро добавил: — Я имел в виду тебя, Лоупен. Одна рука — вовсе не значит, что ты бесполезен. Да, недостаток, но я покажу тебе, как сражаться одной рукой. Однако сейчас сбор трофеев важнее для нас, чем добавочное копье.

— Очень лестно для меня. — Лоупен сделал знак Даббиду, и они пошли за мешками. Камень шевельнулся, чтобы присоединиться к ним, но Каладин взял его за руку.

— Я еще не теряю надежды, что мы найдем способ полегче, чем пробиваться с боем, — сказал ему Каладин. Если мы не вернемся, Газ и все остальные предположат, что нас съел скальный демон. Вот если бы выбраться с той стороны…

На лице Камня появилось скептическое выражение.

— Многие пытались.

— Восточный край открыт.

— Да, — сказал Камень смеясь. — Мой друг, если тебе удастся провести нас по расщелинам так далеко, что ни скальные демоны, ни наводнения ничего не смогут сделать тебе, я назову тебя моим калук'и'ики.

Каладин поднял бровь.

— Только женщина может быть калук'и'ики, — объяснил Камень, очевидно считая, что после этого его шутка стала понятней.

— Жена?

Камень засмеялся еще громче.

— Нет, нет. Опьяненные воздухом низинники. Ха!

— Отлично. Возможно, тебе удастся запомнить эти расщелины, сделать карту. Я подозреваю, что большинство тех, кто ходит здесь, придерживаются основных проходов. И значит, мы сможем найти больше добычи в боковых проходах; во всяком случае я пошлю Сил именно туда.

— Боковые проходы? — переспросил Камень с новым приступом смеха. — Можно подумать, что ты хочешь, чтобы меня съели. Ха-ха, и именно большепанцирник. Что ж, повар, который все пробует, заслужил, чтобы и его кто-нибудь попробовал на вкус.

— Я…

— Нет, нет, — сказал Камень. — Хороший план. Пошутил. Я могу быть аккуратным, и, поскольку не хочу сражаться, даже хорошо, что мне придется этим заняться.

— Спасибо. Может быть, тебе удастся найти место, где можно взобраться наверх.

— Буду глядеть во все глаза, — кивнул Камень. — Но мы не можем просто выбраться наружу. По Равнинам бродят отряды разведчиков алети. Иначе откуда они узнаю´т о скальных демонах, которые собираются окуклиться? Они увидят нас, а без моста мы не сможем пересекать трещины.

Хороший довод, к сожалению. Если они взберутся вверх здесь, то их увидят. Если где-нибудь посреди, то они окажутся запертыми на плато, без всякой надежды куда-то уйти. А если взобраться ближе к паршенди, то их найдут разведчики алети. К тому же из пропасти выбраться невозможно. В самых низких местах высота футов сорок-пятьдесят. А в большинстве больше ста.

Сил метнулась прочь, Камень и его команда последовали за ней, а Каладин вернулся к бригаде и стал помогать Тефту со стойками. Трудная работа; первый день всегда такой. Мостовики выполняли движения неуверенно и неточно.

Но предельно решительно. Каладин никогда не работал с группой, которая так мало жаловалась. Мостовики не просили перерывов. И не смотрели на него обиженно, когда он давил на них сильнее. Скорее они ругали себя за недостаток ловкости и злились на себя, что не получается научиться быстро.

И они учились. Буквально через несколько часов самые талантливые — с Моашем во главе — стали превращаться в бойцов. Стойки стали тверже, более четкими и уверенными. Они должны были устать и разочароваться, а у них прибавилось упорства.

Каладин отступил назад, глядя, как Моаш становится в стойку после того, как Тефт толкнул его. Он выполнял упражнение на восстановление — Тефт сбивал его на спину, а он должен был быстро перекатиться и вскочить на ноги. Раз за разом. Цель упражнений такого рода — научиться быстро возвращаться в стойку. Обычно Каладин начинал эти упражнения не раньше второго и даже третьего дня. Моаш освоил их за два часа. Двое других — Дрехи и Шрам — учились почти так же успешно.

Каладин прислонился к каменной стене. Холодная вода стекала по камню неподалеку; рядом с его головой оборцвет раскрыл свои похожие на веер листья: два широких оранжевых листа, с шипами по краям, развернулись, как открывшиеся кулаки.

Для мостовиков это просто тренировка? спросил себя Каладин. Или страсть? Он дал им шанс сражаться. А такая возможность изменяет мужчину.

Глядя на их твердые и решительные стойки, которым они научились за пару часов, Каладин кое-что понял. Эти люди — отбросы армии, вынужденные балансировать на грани жизни и смерти, которые смогли достичь приличной физической формы только благодаря дополнительной еде Каладина, — самые лучшие и жаждущие учиться рекруты из тех, кого ему привелось тренировать в своей жизни.

Садеас хотел сбросить их вниз, но подготовил их взлет.

Глава пятидесятая Спинолом

Пламя и уголь. Кожа так ужасна. Глаза — как ямы с тьмой.

Цитата из «Ивейда». Ссылка, вероятно, не нужна, но это 482 строка, если потребуется быстро ее найти.

Шаллан проснулась в маленькой белой комнате.

Она уселась на кровати, чувствуя себя странно здоровой. Солнечные лучи, пробившись сквозь занавеску, нарисовали на полу тонкую паутинку из белых нитей света. Шаллан нахмурилась и тряхнула еще тяжелой головой. Она чувствовала себя так, как если бы ее обожгли от кончиков ног до ушей, кожа отслаивалась. Но это было только воспоминание. Порез на руке никуда не делся, в остальном она чувствовала себя великолепно.

Шуршание. Она повернулась и увидела няню, быстро идущую по белому коридору снаружи; скорее всего, женщина увидела, как Шаллан села, и торопилась сообщить новость. Кому-то.

Я в той же больнице, подумала Шаллан. Только в отдельной палате.

Внутрь заглянул солдат, проверив Шаллан взглядом. Комната охранялась.

— Что произошло? — окликнула она его. — Меня отравили, да? — Внезапно она не на шутку испугалась. — Кабзал? Что с ним?

Охранник, не говоря ни слова, вернулся на пост. Шаллан начала было спускаться с кровати, но он опять заглянул внутрь и посмотрел на нее. Она невольно вскрикнула, натянула на ноги одеяло и уселась обратно. На ней все еще было больничное платье, похожее скорее на мягкий купальный халат.

Сколько же времени она была без сознания? Почему она?..

Преобразователь! вспомнила она. Я отдала его Джаснах.

Следующие полчаса были чуть ли не самыми ужасными в жизни Шаллан. Стражник периодически заглядывал в палату, и каждый раз ее тошнило. Что произошло?

Наконец на том конце коридора появилась Джаснах. На этот раз она надела другое платье, черное, с бело-серой окантовкой. Она, как стрела, ворвалась в палату, отослав стражника. Он поспешил прочь, сапоги громко затопали по камню.

Джаснах вошла и поглядела на Шаллан так враждебно, что ей захотелось сжаться и заползти под одеяло. Нет. Ей захотелось заползти под кровать, зарыться в пол и положить камень между собой и этими жгучими глазами.

Она со стыдом опустила взгляд.

— Ты поступила очень мудро, вернув мне Преобразователь, — сказала Джаснах ледяным голосом. — Это спасло тебе жизнь. Я спасла тебе жизнь.

— Спасибо, — слабо прошептала Шаллан.

— На кого ты работала? Какой девотарий настолько сильно захотел Преобразователь, что решил подкупить тебя?

— Ни на кого, Ваша Светлость. Я украла его по своей воле.

— Защищать воров — нехорошо. Со временем ты все равно скажешь мне правду.

— Это и есть правда, — сказала Шаллан, чувствуя намек на сопротивление. — Именно для этого я и стала вашей подопечной. Чтобы украсть Преобразователь.

— Да, но для кого?

— Для себя, — сказала Шаллан. — Неужели так трудно поверить, что я действовала ради самой себя? Неужели я настолько жалкая неудачница, что меня можно легко обмануть или заставить исполнять чью-то волю?

— Нет никакой необходимости кричать на меня, дитя, — спокойно сказала Джаснах. — И не забывай, в каком ты положении.

Шаллан опять посмотрела вниз.

Какое-то время Джаснах молчала. Наконец вздохнула.

— О чем ты думала, дитя?

— Мой отец умер.

— И?

— Его не очень любили, Ваша Светлость. На самом деле его ненавидели, и наша семья разорена. Мои братья пытаются создать видимость, что он еще жив. Но… — Осмелится ли она сказать Джаснах, что отец обладал Преобразователем? Шаллан это ничем не поможет, а вот семью заведет в еще более глубокую яму. — Мы в критическом положении, нам необходимо что-нибудь сделать. Найти способ быстро заработать деньги. Или их создать.

Джаснах опять помолчала. Наконец она заговорила, слегка озадаченным голосом.

— Неужели ты думала спасти семью, разъярив не только всю ардентию, но и Алеткар? Ты понимаешь, что сделал бы мой брат, если бы узнал об этом?

Шаллан отвернулась, чувствуя себя глупой и пристыженной.

Джаснах вздохнула.

— Иногда я забываю, насколько ты молода. Теперь я понимаю, насколько воровство манило тебя. И все-таки это было глупо. Я устроила твой проезд в Джа Кевед. Ты уплывешь завтра утром.

— Я… — Это было больше, чем она заслужила. — Спасибо, Ваша Светлость.

— Твой друг, ардент, он мертв.

Шаллан испуганно взглянула на принцессу.

— Что произошло?

— Хлеб был отравлен. Этот порошок называется спинолом. Смертельный. Его посыпали на хлеб, и он выглядел как пудра. Я подозреваю, что Кабзал отравлял хлеб каждый раз, когда посещал тебя. Цель — заставить меня съесть хотя бы кусок.

— Но я постоянно ела этот хлеб!

— К варенью он добавлял противоядие, — сказала Джаснах. — Мы нашли несколько пустых банок.

— Не может быть!

— Я немедленно начала расследование, — сказала Джаснах. — Никто не помнит, откуда этот «Кабзал» приехал. Хотя он запросто говорил о других ардентах, они припоминают его очень смутно.

— Значит, он…

— Он играл с тобой, ребенок. Все время он использовал тебя, чтобы добраться до меня. Выведать, что я делаю. Убить, если получится. — Она говорила ровным бесстрастным голосом. — Как мне представляется, во время последней попытки он использовал больше порошка, возможно надеясь, что я вдохну его. Он понимал, что другой возможности у него не будет. Однако все повернулось против него самого, яд сработал раньше, чем противоядие.

Кто-то едва не убил ее.

Не кто-то, Кабзал. Ничего удивительного, что он хотел заставить ее попробовать джем!

— Ты очень разочаровала меня, Шаллан, — сказала Джаснах. — Теперь я понимаю, почему ты пыталась покончить с собой. Вина едва не убила тебя.

Она не пыталась покончить с собой. Но что хорошего будет, если она не согласится? Джаснах жалеет ее; лучше не давать ей повод думать иначе. Но что за странности, которые Шаллан видела и с которыми экспериментировала? Быть может, Джаснах может объяснить их?

Вид Джаснах, холодный гнев, кипевший за ее спокойной внешностью, настолько пугали Шаллан, что все вопросы о головах-символах и странном месте с бусинами умерли у нее на губах. Неужели Шаллан когда-то считала себя храброй? Она никакая не храбрая. Она дура. Она вспомнила времена, когда эхо отцовского гнева разносилось по всему дому. Спокойный и более оправданный гнев Джаснах пугал не меньше.

— Тебе придется научиться жить с твоей виной, — сказала Джаснах. — Тебе не удалось украсть мой фабриал. Ты загубила свою карьеру, быть может блестящую. Эта глупая интрига запятнала твою жизнь на десятилетия. Никакая женщина больше не возьмет тебя в учебу. Ты загубила ее своими руками. — Она с отвращением тряхнула головой. — Я ненавижу ошибаться.

И она повернулась, чтобы уйти.

Шаллан подняла руку.

Я должна извиниться. Я должна что-то сказать.

— Джаснах?

Принцесса не повернула голову, стражник не вернулся.

Шаллан свернулась калачиком под одеялом, желудок сжался в комок, и она почувствовала себя настолько плохо, что — на мгновение — ей захотелось, чтобы осколок стекла впился в руку немного глубже. Или, может быть, чтобы Джаснах, несмотря на Преобразователь, не сумела спасти ее.

Она потеряла все. Фабриал, который мог защитить семью. Опеку, благодаря которой она училась. Кабзала. Хотя он никогда не стоял на первом месте.

Одеяло промокло от слез. Солнечный свет начал таять, потом исчез. Никто не пришел проведать ее.

Никому она не нужна.

Глава пятьдесят первая Шаш нан

Год назад


Каладин молча сидел в приемной деревянного передвижного штаба Амарама. Постройка состояла из дюжин крепких панелей, которые можно было легко разъединить и перевезти на чуллах. Каладин сидел у окна, глядя наружу, на лагерь. На месте, где раньше стояли палатки взвода Каладина, зияла пустота. Их разобрали и отдали другим взводам.

От его взвода осталось четверо. Из двадцати шести. И эти люди называли его счастливым, Благословленным Штормом. Он сам начал верить в это.

Сегодня я убил Носителя Осколков, равнодушно подумал он. Как Ланасин Твердоногий. Или Эвод Знакодел. Я. Я убил его.

И ему было все равно.

Он положил руки на деревянный подоконник. В окне не было стекла, и он почувствовал дуновение ветра. Спрен ветра порхал от одной палатки к другой. На стенах комнаты висели щиты, пол покрывал толстый красный ковер. Вдоль стен стояло несколько мягких стульев, таких же, как и тот, на котором сидел Каладин. Комната — «малая» приемная — была больше всего их дома в Хартстоуне, включая операционную.

Я убил Носителя Осколков, опять подумал он. И отдал Клинок и Доспехи.

Уникальное событие, самая монументальная глупость, сделанная в любой эпохе и в любом королевстве. Как Носитель Осколков он стал бы важнее Рошона — и самого Амарама. И смог бы поехать на Разрушенные Равнины, чтобы сражаться в настоящей войне.

И никаких стычек из-за границ. Никаких мелочных капитанов-светлоглазых, принадлежащих малозначимым семьям, озлобленных, что их карьера не удалась. Ему не пришлось бы заботиться о волдырях из-за неподходящих сапог, обедах, отдававших крэмом, или других солдатах, постоянно затевавших ссоры.

Он мог бы стать богатым. И все отдал, вот так, запросто.

И тем не менее, от одной мысли об этом Клинке его тошнило. Он не хотел богатства, титулов, армии, даже хорошей еды. Он хотел быть способным вернуть все назад и защитить людей, которые верили ему. Почему он погнался за Носителем Осколков? Он должен был сбежать, как и все. Но нет, он погнался за штормовым Носителем.

Ты защитил своего сверхмаршала, сказал он себе. Ты герой.

Но почему жизнь Амарама стоит больше, чем жизнь его людей? Каладин служил Амараму только потому, что тот был человеком чести. Он разрешал копейщикам укрываться в своем штабе во время сверхштормов, каждый раз другому взводу. В его армии людей хорошо кормили и им щедро платили. Он не относился к своим людям, как к грязи.

Однако разрешал делать это своим подчиненным. И не защитил Тьена, хотя и обещал.

Как и я. Как и я…

Внутри Каладина бушевал шторм из горя и вины. Но одно оставалось ясным, как пятно света на стене темной комнаты. Он не хотел иметь хоть что-нибудь общее с Осколками. Даже прикасаться к ним.

Дверь хлопнула, открываясь, и Каладин повернулся на своем стуле. Вошел Амарам. Высокий, худощавый, с квадратным лицом, в длинном военном пальто, темно-зеленом. Он шел, помогая себе костылем. Каладин критически осмотрел лубок.

Я бы сделал лучше, сказал он себе. И, конечно бы, настоял, чтобы пациент остался в кровати.

Амарам говорил с одним из своих штормстражей, человеком среднего возраста, с квадратной бородой, одетым в черное.

— …почему Тайдакар пошел на такой риск? — сказал Амарам тихим голосом. — Но кто еще, кроме него? Кровьпризраки наглеют с каждым днем. Нам нужно найти, кто это был. Что мы знаем сейчас?

— Только то, что он веден, — ответил штормстраж. — Больше ничего узнать не удалось. Но я продолжу расследование.

Амарам кивнул и замолчал. За ними вошла группа светлоглазых офицеров, один из них нес Клинок Осколков, завернутый в белое полотно. Потом вошли все четыре оставшихся солдата Каладина: Хэб, Риш, Алабет и Кореб.

Каладин встал, чувствуя себя усталым до предела. Амарам остался у двери, сложив руки на груди, ожидая, пока не вошли два последних человека и не закрыли за собой дверь. Тоже светлоглазые, но ниже рангом — офицеры почетной гвардии Амарама. Интересно, они были среди тех, кто сбежал?

И все-таки я поступил умно, подумал Каладин. Самое умное из всего, что я сделал.

Амарам оперся о костыль, вперившись в Каладина блестящими светло-коричневыми глазами. Он несколько часов совещался со своими советниками, пытаясь узнать, кем был Носитель Осколков.

— Сегодня ты поступил храбро, солдат, — наконец обратился он к Каладину.

— Я… — Что ему сказать? Как жаль, что я не оставил вас умирать, сэр. — Спасибо.

— Все сбежали, включая мою почетную гвардию. — Два человека, самые близкие к двери, со стыдом опустили взгляд. — Но ты бросился в атаку. Почему?

— Я вообще ни о чем не думал, сэр.

Амараму ответ не понравился.

— Тебя зовут Каладин, верно?

— Да, светлорд. Из Хартстоуна. Вы помните?

Амарам задумался, слегка смутившись.

— Ваш кузен, Рошон, местный лорд-мэр. Он послал в армию моего брата. И я… я присоединился к брату.

— А, да, — сказал Амарам. — Сейчас я вспомнил. — Он не спросил о Тьене. — Ты все еще не ответил на мой вопрос. Почему ты напал на него? Не из-за Клинка Осколков, верно? Ты отказался от него.

— Да, сэр.

Штормстраж поднял бровь, как если бы не верил, что Каладин отказался от Клинка. Солдат, державший Клинок, с почтительным страхом посмотрел на него.

— Почему? — спросил Амарам. — Почему ты отказался от него? Я должен знать.

— Я не хочу его, сэр.

— Да, но почему?

Потому что он сделает меня одним из вас. Потому что я не могу взглянуть на это оружие и не увидеть лица людей, которых его носитель небрежно зарубил.

Потому что… потому что…

— Я не могу ответить на ваш вопрос, сэр, — сказал Каладин, вздохнув.

Штормстраж покачал головой, подошел к жаровне, стоявшей у стены, и начал греть руки.

— Да, эти Осколки мои, — сказал Каладин. — И я отдал их Коребу. У него самый высокий ранг среди моих оставшихся солдат, и он самый лучший боец среди них. — Остальные трое поймут. Кроме того, став светлоглазым, он позаботится о них.

Амарам посмотрел на Кореба и кивнул людям свиты. Один закрыл ставни окна. Остальные вытащили мечи и шагнули к оставшимся солдатам Каладина.

Каладин закричал и прыгнул вперед, но два офицера почетной гвардии уже стояли рядом. Один из них изо всех сил ударил его в живот. Каладин, застигнутый врасплох, только и успел, что выдохнуть.

Нет.

Сражаясь с болью, он повернулся к человеку. Глаза того широко открылись, когда кулак Каладина ударил его в живот, отбросив назад. Несколько человек тут же навалились на него. Безоружный, усталый после сражения, он и так еле стоял на ногах. Они стали бить его в спину и бока, и он повалился на пол. Все болело, но он мог видеть, как солдаты набросились на его людей.

Первым зарезали Риша. Каладин выдохнул и вытянул руку, пытаясь встать на колени.

Это не произойдет. Пожалуйста, нет!

Хэб и Алабет вытащили ножи, но быстро упали — один солдат пронзил живот Хэба, а двое других зарубили Алабета. Нож Алабета с глухим шумом ударился о пол, за ним его рука и, наконец, тело.

Кореб прожил дольше других, отскочив к стене и выставив вперед руки. Он не кричал. Похоже, все понял. По лицу Каладина текли слезы, но его крепко держали сзади и он ничем не мог помочь.

Кореб упал на колени, умоляя о пощаде. В ответ один из людей Амарама с такой силой ударил его по шее, что почти отрубил голову. Все это заняло несколько секунд.

— Ты ублюдок! — крикнул Каладин, задыхаясь от боли и пытаясь высвободиться. Бесполезно, его крепко держало четверо. Кровь мертвых копейщиков смочила доски пола.

Все мертвы. Все! Отец Штормов! Весь его взвод!

Амарам с мрачным выражением на лице шагнул вперед. И опустился на колено перед Каладином.

— Прошу прощения.

— Ублюдок! — крикнул Каладин, так громко, как только смог.

— Я не могу рисковать. Они бы рассказали то, что видели. Я сделал только то, что должен был сделать, солдат. То, что хорошо для армии. Они бы всем рассказали, что с Носителем Осколков разобрался твой взвод. А люди должны поверить, что его убил я.

— Так ты берешь Клинок Осколков себе?

— Я хороший мечник, — сказал Амарам, — и привык носить доспехи. Так что для Алеткара будет намного лучше, если Осколки достанутся мне.

— Ты мог бы попросить меня, шторм тебя побери!

— А что будет, когда новость разойдется по лагерю? — мрачно спросил Амарам. — Что Носителя Осколков убил ты, а Клинок у меня? Никто не поверит, что ты отдал мне его добровольно. Есть и еще кое-что, сынок. Ты бы все равно не дал бы мне сохранить его. — Амарам покачал головой. — Через день-два ты бы захотел богатства и славы; другие убедили бы тебя. И ты бы потребовал, чтобы я отдал его тебе. Я мучился несколько часов, но Рестарес прав — это необходимая жертва. Ради Алеткара.

— Тебе нет дела до Алеткара! Ты думаешь только о себе! Шторм тебя побери, я-то думал, что ты лучше остальных! — Слезы текли по подбородку Каладина.

Амарам виновато посмотрел на Каладина, как если бы знал, что тот сказал правду. Потом отвернулся, махнув штормстражу. Человек отвернулся от жаровни, держа в руках что-то, что он подогревал на углях. Маленькое железное тавро.

— И ты собираешься так поступить? Достойный светлорд, который так заботится о своих людях? Ложь? Все ложь?

— Это для моих людей, — сказал Амарам. Он взял Клинок Осколков и поднял его вверх. Драгоценный камень на эфесе полыхнул белым светом. — Тебе не понять тяжесть, которую я несу, копейщик. — Он уже не говорил спокойно и рассудительно. Скорее защищался. — Меня не волнует жизнь нескольких темноглазых копейщиков, если мое решение спасет тысячи.

Штормстраж подошел к Каладину и поднял раскаленное тавро на уровень лба. Глифы, если прочитать наоборот, шаш нан. Клеймо раба.

— Ты пришел ко мне на выручку, — сказал Амарам, хромая к двери и обходя тело Риша, — и спас мне жизнь. Поэтому я оставляю тебя в живых. Если пять человек расскажут одну и ту же историю, им поверят, но на слова одинокого раба никто не обратит внимания. А в лагере я скажу, что ты предал своих товарищей, даже не попытался остановить их. Ты бросился бежать и был схвачен моей почетной гвардией.

Амарам задержался у двери и положил тупой конец украденного Клинка на плечо. Вина еще не исчезла из его глаз, но лицо стало твердым, покрывая ее.

— Тебя уволят из армии и заклеймят клеймом раба. Но скажи мне спасибо, что вообще остался жив.

Он открыл дверь и вышел наружу.

Тавро вонзилось в лоб Каладина, выжигая на коже его судьбу. И наконец он завопил, яростно и бессильно.

Интерлюдия Баксил. Геранид. Сет

И-7 Баксил

Баксил торопился по роскошным коридорам дворца, держа в руке увесистый мешок с инструментами. Внезапно сзади раздался топот ног, и он, подпрыгнув, обернулся. И не увидел ничего. Коридор был пуст — золотой ковер на полу, зеркала на стенах, сводчатый потолок украшен изысканной мозаикой.

— Почему ты опять остановился? — спросил Ав, шедший рядом. — Каждый раз ты так неожиданно подпрыгиваешь, что я едва не ударяю тебя.

— Ничего не могу поделать, — сказал Баксил. — Неужели мы должны заниматься этим ночью?

— Хозяйка знает, что делает, — ответил Ав. Как и Баксил, он был имули, с темными кожей и волосами. Он был выше ростом и намного уверенней в себе. Он ходил по залам так, как если бы их пригласили; за его спиной в ножнах меч висел с толстым лезвием.

Главный Кадасикс, взмолился Баксил. Я бы хотел, чтобы Ав никогда не доставал это оружие. Спасибо.

Хозяйка шла впереди, единственный, кроме них, живой человек в коридоре. Высокая и тонкая, как алети, она не была имули — и даже макабаки — хотя имела темную кожу и черные роскошные волосы. Но большие и круглые глаза, как у синов, заставляли Ав думать, что у нее смешанная кровь. Во всяком случае он так говорил, когда они осмеливались говорить о таком. У хозяйки был хороший слух. Удивительно хороший слух.

Она остановилась на следующем перекрестке. Баксил поймал себя на том, что опять смотрит через плечо. Ав толкнул его локтем, но это не помогло. Да, хозяйка утверждала, что дворцовые слуги заняты, подготавливая крыло для нового гостя, но они были в доме самого Ашо Мудрого. Одного из самых богатых и святых людей в Имули. У него сотни слуг. Почему бы одному из них вдруг не появиться в этом коридоре?

Двое мужчин подошли к хозяйке, стоявшей на перекрестке. Баксил заставил себя смотреть вперед, чтобы не оглядываться через плечо, но обнаружил, что уставился на хозяйку. Опасное занятие — глядеть на такую прекрасную женщину, чьи длинные черные волосы свисали до пояса. Она никогда не носила приличную женскую одежду — платье или юбку. Всегда штаны, блестящие и обтягивающие, и тонкий меч на поясе. Глаза бледно-фиолетовые, почти белые.

Она была прекрасной, опьяняющей и подавляющей. Невероятной.

Ав снова двинул его локтем по ребрам. Баксил подпрыгнул и, потирая ушибленное место, поглядел на кузена.

— Баксил, — сказала хозяйка. — Мои инструменты.

Он открыл мешок и передал ей скрученный ремень с висящими на нем инструментами. Металл звякнул, когда она, не глядя, взяла их и пошла по левому коридору.

Баксил смотрел, чувствуя себя неуютно. Она вошла в Святой Зал, место, где богатые люди держали образы Кадасиксов и поклонялись им. Хозяйка подошла к первому произведению искусства. Картина изображала Эпан, Повелительницу Снов. Прекрасное произведение, искусно сделанное из золотой фольги на фоне из черного полотна.

Хозяйка вынула нож и разрезала картину посередине. Баксил сжался, но ничего не сказал. Он привык к тому, как безжалостно она уничтожала произведения искусства, хотя до сих пор расстраивался. Однако она платила им хорошо, очень хорошо.

Ав прислонился к стене, ковыряя пальцем во рту. Баксил попытался повторить его расслабленную позу. Большой зал освещался топазовыми обломками, вставленными в великолепные люстры, но они даже не попытались взять их. Хозяйка не одобряла кражи.

— Я собираюсь поискать Старую Магию, — сказал Баксил, стараясь не съежиться, когда она подошла к прекрасному бюсту и начала выдалбливать глаза.

Ав фыркнул.

— Зачем?

— Не знаю, — ответил Баксил. — Но я хочу как-то изменить свою жизнь. Ты знаешь, что я никогда не искал ее, но, говорят, каждый может один раз попробовать. Попросить дар у Смотрящей в Ночи. Ты пытался?

— Не-а, — сказал Ав. — Даже не мечтал добраться до Долины. Кроме того, мой брат однажды пошел. И вернулся обратно с двумя онемевшими руками, они навсегда потеряли чувствительность.

— А что он просил? — спросил Баксил, глядя, как хозяйка завернула прекрасную вазу в материю и беззвучно разбила ее о пол.

— Не знаю, — ответил Ав. — Он не говорит. И кажется смущенным. Вероятно, какую-нибудь глупость, вроде хорошей прически. — Ав ухмыльнулся.

— Я бы попросил что-нибудь более полезное, — сказал Баксил. — Храбрость, например. Как тебе?

— Как хочешь, — пожал плечами Ав. — Но мне кажется, что есть способы получше, чем Старая Магия. Никогда не знаешь, какое проклятие она наложит на тебя.

— Я могу сформулировать свою просьбу совершенно точно, — сказал Баксил.

— Не сработает, — возразил Ав. — Это тебе не игра, и не имеет значения, как ты попытаешься надуть ее. Смотрящая в Ночи не обманывает тебя и не извращает твои слова. Ты просишь милость. А она дает тебе то, что ты заслужил, и добавляет проклятие. Иногда связанное, иногда нет.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил Баксил. Хозяйка разрезала очередную картину. — Я думал, что ты там никогда не был.

— Конечно, — сказал Ав. — Но мой отец ходил, и мать ходила, и все братья. Мало кто получил то, что хотел. И большинство горько пожалели о проклятии, за исключением отца. Он получил кучу хорошей одежды и спас всю семью от голода, продав ее, когда был неурожай лирны несколько десятилетий назад.

— А что у него было за проклятие? — спросил Баксил.

— Видеть мир вверх ногами.

— Неужели?

— Да, — сказал Ав. — Для него люди ходили по потолку и небо было под ногами. Он говорил, что достаточно быстро привык к нему, и до конца жизни не считал проклятием.

Однако Баксила затошнило от одной мысли о таком. Он посмотрел на мешок с инструментами. Если бы он не был таким трусом, смог бы он убедить хозяйку, что он нечто большее, чем обычный наемник?

Главный Кадасикс, опять взмолился он, было бы замечательно, если бы я знал, как надо правильно поступить. Спасибо.

Хозяйка вернулась, ее волосы были растрепаны. Она протянула руку.

— Обитый ватой молоток, Баксил. Там целая статуя.

Он покорно вытащил молоток из мешка и протянул ей.

— Возможно, я могла бы использовать свой Клинок Осколков, — рассеянно сказала она, кладя молоток на плечо. — Но это было бы слишком легко.

— Я бы не прочь, если бы это было слишком легко, госпожа, — заметил Баксил.

Она фыркнула, вернулась в зал и обрушила удары на статую в дальнем конце, отбив ей руки. Баксил мигнул.

— Кто-нибудь обязательно услышит.

— Да, — сказал Ав. — Вероятно, именно поэтому она занялась ею последней.

По меньшей мере вата заглушала удары. Они были единственными ворами, которые проникали в дома богатых людей и ничего не крали.

— Зачем она так поступает, Ав? — неожиданно для самого себя задал вопрос Баксил.

— Не знаю. Спроси ее.

— Ты вроде говорил, чтобы я никогда этого не делал!

— Все зависит от обстоятельств, — сказал Ав. — Твои ноги надежно прикреплены к телу?

— Вроде да.

— Тогда, если захочешь, чтобы это изменилось, начни ее спрашивать. А пока заткни пасть.

Баксил прикусил язык.

Старая Магия, подумал он. Она может изменить меня. Я пойду.

Однако удача никогда не любила его, и, скорее всего, он ничего не найдет. Он вздохнул и оперся о стену; из зала раздавались приглушенные удары.

И-8 Геранид

— Я подумываю изменить свое Призвание, — сказал сзади Ашир.

Геранид, работавшая над уравнением, отсутствующе кивнула. В маленькой каменной комнате резко пахло приправами. Ашир экспериментировал, смешивая порошок карри и редкий фрукт из Сина. Фрукт он карамелизовал. Или что-то в таком роде. Она слышала, как он шипит на его новой плите-фабриале.

— Мне надоело готовить, — продолжал Ашир. Он говорил добрым мягким голосом. Она любила его за это. Частично. Он любил поболтать, и уж если кто-нибудь говорит, когда ты пытаешься думать, пусть говорит добрым мягким голосом.

— Я потерял страсть к этому, — продолжал он. — Кроме того, что хорошего ждет повара в Духовном Королевстве?

— Герольдам тоже нужно есть, — рассеянно сказала она, рисуя на грифельной доске линию и под ней колонку чисел.

— Да ну? — спросил Ашир. — Не уверен. О, я читал все эти гипотезы, но мне они не кажутся разумными. В Физическом Королевстве тело надо кормить, но дух существует в совсем другом состоянии.

— В состоянии идеала, — ответила она. — Там ты сможешь создавать идеальную пищу, возможно.

— Хмм… Что за радость? Никаких экспериментов.

— Я могу обходиться без них, — сказала она, наклонилась вперед и проверила камин, в пламени которого плясали два спрена огня. — Во всяком случае, я не буду есть зеленый суп, который ты сделал в прошлом месяце.

— А, — сказал он с тоской. — Он был что-то, а?

Совершенно отвратительный, но сделанный из очень вкусных ингредиентов. Ав, казалось, считал свой суп шедевром.

— Я спрашиваю себя, что они едят в этой Когнитивной Реальности? Пища, которую они видят, является объектом, сущностью? Я бы хотел прочитать о том, что ели те, кто побывал в Шейдсмаре.

Геранид что-то невнятно проворчала, взяла циркуль и наклонилась ближе к пламени, измеряя спренов огня. Потом задумалась и сделала очередную заметку.

— Вот, моя любовь, — сказал Ашир, подходя к ней, становясь на колени и подавая маленькую тарелку. — Попробуй. Я думаю, тебе понравится.

Она посмотрела на содержимое. Кусочки хлеба, покрытые красным соусом. Мужская еда, но, поскольку они оба арденты, это неважно.

Было слышно, как снаружи волны ласково плещутся о камни. Они жили на крохотном островке, принадлежащем Реши, якобы для того, чтобы обеспечить религиозные нужды последователей Ворин. Действительно, время от времени появлялись путешественники, некоторые даже из Реши. Но на самом деле таким образом они сбежали из мира и сосредоточились на своих экспериментах. Геранид изучала спренов, Ашир — химию, через приготовление пищи. К тому же результаты опытов можно было съесть.

Полный мужчина дружелюбно улыбнулся — лысая голова, аккуратно выровненная седая борода. Несмотря на уединение, они старались придерживаться правил. Последнюю главу жизни нельзя себе позволить писать небрежно.

— Не зеленый, — сказала она, беря тарелку. — Хороший знак.

— Хмм, — сказал он, — наклонился, поправил очки и просмотрел ее заметки. — Да. Этот синский овощ карамелизуется совершенно очаровательно. Я очень рад, что Гом принес его мне. Ты должна просмотреть мои заметки. Мне кажется, я не ошибся в числах, но лучше тебе проверить.

Он был не силен в математике, скорее в теории. К счастью, Геранид была его полной противоположностью.

Она взяла ложку и попробовала. На ее безопасной руке не было рукава — еще одно преимущество ардента. Еда оказалась на удивление вкусной.

— Ашир, ты сам пробовал?

— Нет, — сказал он, просматривая ее вычисления. — Ты очень храбрая, моя дорогая.

Она фыркнула.

— Ужасно.

— Но ты только что взяла еще один большой кусок.

— Да, но тебе не понравится. Нет фруктов. Ты добавил рыбу?

— Пригоршню высушенных пескарей, которых я поймал утром. Все еще не понимаю, что это за приправа. Но вкусно. — Он заколебался и посмотрел на камин. — Геранид, что это?

— Прорыв, я думаю, — тихо сказала она.

— Но числа, — сказал он, касаясь письменной доски. — Ты сказала, что они неустойчивы, и они действительно такие.

— Да, — сказала она, сощурившись на спренов огня. — Но я могу предсказать, когда они будут неустойчивы и когда не будут.

Он, нахмурившись, посмотрел на нее.

— Спрены изменяются, как только я измеряю их, Ашир, — сказала она. — До измерения они плясали и меняли форму, размеры и яркость. Но как только я измерила их, они застыли в нынешнем состоянии. И останутся в нем, насколько я могу судить.

— И что это значит? — спросил он.

— Я надеюсь, что ты сможешь мне рассказать. У меня есть числа. У тебя — воображение, дорогой.

Он почесал бороду, уселся и взял себе тарелку и ложку. Потом посыпал свою порцию сухофруктами; Геранид почти поверила, что он присоединился к ардентии из-за любви к сладкому.

— Что произойдет, если ты сотрешь числа? — спросил он.

— Спрены опять начнут изменяться, — сказала она. — По длине, яркости, форме.

Он отъел немного своей смеси.

— Иди в другую комнату.

— Что?

— Просто сделай, что я сказал. И возьми грифельную доску.

Она вздохнула, вставая, суставы щелкнули. Неужели она стала настолько старой? Свет звезд, но они провели на этом острове очень много времени. Она вышла в другую комнату, где стояли их кровати.

— Что теперь? — спросила она.

— Я собираюсь измерить спренов твоим циркулем, — крикнул он. — Я сделаю три измерения подряд. Запиши только одно из них. И не говори мне, какое записала.

— Хорошо, — крикнула она в ответ. Окно было открыто, она выглянула наружу и посмотрела на темное спокойное пространство. Море Реши — не такое мелкое, как Чистозеро, но большую часть времени в нем была теплая вода. Трудно перечесть все тропические островки, которые оно омывало, и всех монстров-большеспинников, которые в нем водились.

— Три дюйма и семь десятых, — крикнул Ашир.

Она не записала.

— Два дюйма и восемь десятых.

Она не стала записывать и это число, но приготовила мелок, готовясь записать — как можно более тихо — следующее.

— Два дюйма и три десятых… ого!

— Что? — крикнула она.

— Он перестал меняться в размерах. Я полагаю, ты записала последнее число?

Она, задумавшись, пошла к их маленькой жилой комнате. Плита-фабриал Ашира стояла на низком столе справа от нее. Комната была обставлена в стиле реши — никаких стульев, только подушки, вся мебель скорее длинная и плоская, чем высокая.

Она подошла к камину. Один из двух спренов огня танцевал на самой верхушке полена, его длина и форма менялись, как у язычка пламени. Второй стал намного стабильнее, его длина не менялась вообще, а форма — только слегка.

Похоже, его каким-то образом замкнули. Он казался маленьким человечком, танцующим на огне. Она протянула руку и стерла число. В то же мгновение он начал пульсировать и изменяться, как первый.

— Ого! — повторил Ашир. — Словно он знает, что его измерили. Словно определение его формы каким-то образом загоняет его в ловушку. Напиши число.

— Какое?

— Любое, которое может быть размером спрена огня.

Она так и сделала. Ничего не произошло.

— Ты должна на самом деле измерить его, — сказал он, мягко касаясь ложкой тарелки. — А не делать вид.

— Я бы хотела знать точность измерения, — сказала она. — Если я использую менее точный инструмент, повлияет ли это на гибкость спрена? Или есть порог, за пределами которого точность всегда вызывает изменения? — Она села, чувствуя себя обескураженной. — Я должна провести дополнительные исследования. И попробовать проделать то же самое для яркости и сравнить с моим общим уравнением зависимости яркости спрена от яркости огня, вокруг которого он танцует.

Ашир состроил гримасу.

— Моя дорогая, в этом слишком много математики.

— Действительно.

— Тогда, пока ты творишь новые чудеса в области вычислений, я сделаю тебе легкую закуску. — Он улыбнулся и поцеловал ее в лоб. — Тем не менее ты нашла нечто удивительное, — тихо сказал он. — Я не знаю, что это означает, но твое открытие может изменить наши знания о спренах. И, может быть, о фабриалах.

Она улыбнулась и вернулась к уравнениям. И перестала слышать все, что он говорил об ингредиентах для новой сладости, которая, как он был уверен, ей понравится.

И-9 Смерть носит белое

Сет-сын-сын-Валлано, Не-знающий-правду из Синовара, прокрутился между двумя стражниками, и их глаза вспыхнули. Они повалились на пол.

Три быстрых удара Клинка Осколков разрубили петли и запор огромной двери. Потом он глубоко вдохнул, втягивая в себя Штормсвет из мешочка с драгоценными камнями, висевшего на поясе. Сила вспыхнула в нем, и он выбил дверь одним ударом усиленной Светом ноги.

Дверь, уже не удерживаемая петлями, пролетела через всю комнату, упала на пол и заскользила по камню. Огромный обеденный зал был полон народа, потрескивающими каминами и стучащими тарелками. Тяжелая дверь остановилась, и наступила полная тишина.

Прошу прощения, подумал он.

И начал убивать.

Начался хаос. Крики, вопли, паника. Сет прыгнул на ближайший обеденный стол и закружился, уничтожая всех вокруг. Он слышал стоны умирающих, но не закрыл уши. Он не мог не обращать внимания на крики боли. И слышал каждый.

И ненавидел себя.

Он бросился вперед, прыгая со стола на стол и размахивая Клинком Осколков, бог горящего Штормсвета и смерти.

— Охрана! — воскликнул светлоглазый на другом конце зала. — Где моя охрана! — Широкая талия и плечи, квадратная коричневая борода, заметно выдающийся нос. Король Джа Кеведа — Ханаванар. Не Носитель Доспехов Осколков, хотя, согласно слухам, тайный владелец Клинка Осколков.

Женщины и мужчины разбегались от Сета, натыкаясь друг на друга. Он прыгнул между ними, его белые одежды струились. Он разрубил человека, выхватившего меч, — и еще трех женщин, хотевших только убежать. Глаза вспыхнули, и тела упали на пол.

Сет потянулся назад, заряжая стол, с которого спрыгнул, Приплел его к дальней стене при помощи Основного Сплетения, изменявшего направление «вниз». Большой деревянный стол стал падать на стену, сбивая людей; еще больше криков и боли.

Сет обнаружил, что кричит сам. Ему дали очень простые приказы. «Убивай. Убивай так, как ты никогда не убивал раньше. Пусть невинные вопят от ужаса у твоих ног и светлоглазые рыдают. Надень белое, чтобы все знали, кто ты такой».

Сет не возражал. Это не его место. Он Не-знающий-правду.

И выполнял все, что приказывали его хозяева.

Трое светлоглазых взяли себя в руки и решили напасть на него. Сет поднял Клинок Осколков, приветствуя их. Они издали боевой клич и бросились вперед. Он молчал. Легкий поворот запястья, и Клинок разрезал меч первого воина. Обломки металла еще крутились в воздухе, а Сет уже шагнул к двум другим, одним ударом перерезав им шеи. Оба упали, их глаза сморщились. Потом Сет ударил первого в спину, Клинок вышел из груди.

Человек упал вперед — с дырой в рубашке, но невредимой кожей. Труп рухнул на пол, а половинки его разрубленного меча зазвенели на камнях рядом с ним.

Еще одна группа напала сбоку, он зачерпнул Штормсвет и бросил его Полным Сплетением к их ногам. Это Сплетение связывало предметы; когда человек пересекал его, обувь прилипала к полу. Они споткнулись и обнаружили, что их руки и тела Сплетены с полом. Сет мрачно прошел мимо них, ударяя каждого.

Король метнулся в сторону, как если бы хотел обойти зал и сбежать. Сет связал поверхность обеденного стола Полным Сплетением, а потом зарядил еще и Основным, указав в сторону двери. Стол взвился в воздух, ударился о выход и — благодаря Полному Сплетению — прилип к стене. Увертываясь от стола, люди сбились в группки, а Сет пошел на них, размахивая Клинком.

Так много смертей. Зачем? С какой целью?

Шесть лет назад он убил короля Алеткара и думал, что это была бойня. Тогда он еще не знал, что такое настоящая бойня. Он подошел к двери и обнаружил, что у него под ногами трупы примерно тридцати человек, его эмоции впитывали в себя бурю Штормсвета. Внезапно он возненавидел этот Штормсвет, как и себя. Как и проклятый Клинок, который держал в руке.

И короля. Сет повернулся к нему. Его исковерканное, помраченное сознание обвинило во всем этого человека. Почему он назначил праздник сегодня вечером? Почему не ушел пораньше? Почему пригласил так много людей?

Сет бросился на короля. Он проскочил мимо искореженных мертвых тел, лежавших на полу, их выгоревшие глаза безжизненно-обвиняюще смотрели на него. Король укрылся за столом.

Высокий стол дрожал и трясся. Странно.

Что-то не так.

Инстинктивно Сет Сплел себя с потолком. С его точки зрения зал резко перевернулся, пол стал потолком. Из-за королевского стола выскочили две фигуры. Два воина в Доспехах Осколков размахнулись Клинками и ударили.

Перекрутившись в воздухе, Сет избежал их ударов и опять Сплел себя с полом, оказавшись на королевском столе прямо в то мгновение, когда король призвал Клинок. Итак, слухи не солгали.

Король ударил, но Сет отпрыгнул, приземлившись за Носителями Осколков. Снаружи послышался грохот шагов. Сет обернулся и увидел, как в зал стали входить люди, много людей. Новоприбывшие держали особые ромбовидные щиты. Полуосколки. Сет слышал о них — новые фабриалы, способные остановить Клинок Осколков.

— Ты думаешь, я не знал, что ты придешь? — крикнул ему король. — После того, как убил троих моих кронпринцев? Мы готовы к встрече с тобой, убийца. — Он поднял что-то со стола. Еще один щит-осколок. Их делали из металла, в который вставляли драгоценные камни, скрытые сзади.

— Ты дурак, — сказал Сет, Штормсвет лился из его рта.

— Почему? — спросил король. — Ты думал, я позорно убегу?

— Нет, — ответил Сет, встречаясь с ним глазами. — Но ты установил ловушку на меня во время праздника. И я обвиняю тебя во всех этих смертях.

Солдаты рассыпались по комнате, два Носителя шагнули к нему, держа перед собой Клинки. Король улыбнулся.

— Так тому и быть, — сказал Сет, глубоко вздохнул и втянул в себя Штормсвет из многих камней, лежавших в привязанных к поясу мешочках. В груди забушевал сверхшторм, свирепый и обжигающий. Он вдохнул больше, чем когда-либо раньше, он едва сдерживал Свет, грозивший разорвать его на части.

Слезы, они остались в глазах? Пускай скроют его преступления. Он рванул ремень на груди, освобождая пояс и мешочки с тяжелыми сферами.

Потом отпустил Клинок Осколков.

Враги замерли от изумления, когда Клинок растаял в тумане. Кто бросает Клинок в разгар боя? Это не поддавалось никакому разумному объяснению.

Но Сет именно так и сделал.

«Ты произведение искусства, Сет-сын-сын-Нетуро. Бог».

Пришло время это показать.

Солдаты и Носители Осколков атаковали. Они достигнут его через несколько ударов сердца. В венах кипела кровь. Он пригнулся, уходя от первых ударов, и закрутился среди солдат. Когда держишь так много Штормсвета, намного легче заряжать предметы; свет сам стремится наружу и пробивается сквозь кожу. В таком состоянии Клинок только мешает. Настоящим оружием был сам Сет.

Он схватил руку одного из солдат, мгновенно зарядил ее и сплел с потолком. Человек закричал и «упал» в воздух, а Сет уже пригнулся, уходя от очередного удара. Он, нечеловечески гибкий, коснулся ноги напавшего на него человека. Мгновение ока, и солдат тоже отправился к потолку.

Солдаты, ругаясь, рубили его, их неуклюжие полуосколки внезапно стали помехой, а Сет скользил среди них, изящный как небоугорь, касаясь рук, ног, плечей и посылая людей в разных направлениях. Большинство вверх, но некоторых прямо в Носителей Осколков, которые закричали, когда корчащиеся тела ударились в них.

Он отпрыгнул назад, когда на него бросился целый взвод, Сплел себя с дальней стеной и взвился в воздух. Комната перевернулась, и он приземлился на стене — для него на полу — и побежал по ней к королю, который ждал за Носителями Осколков.

— Убейте его! — заорал король. — Шторм вас побери! Что вы с ним церемонитесь? Убейте его!

Сет спрыгнул со стены, в полете Перевязав себя вниз, и приземлился на обеденный стол, на одно колено. Столовое серебро звякнуло, он схватил обеденный нож и зарядил его, потом еще и еще. Он использовал тройное Основное Сплетение, указал в направлении короля, бросил его и опять Сплел себя со стеной.

И едва успел уклониться от удара одного из Носителей Осколков; стол разлетелся пополам. Освобожденный Сетом нож падал даже быстрее, чем должен был, стрелой несясь к королю. Тот едва успел поднять щит; его глаза широко открылись, когда нож звякнул о металл.

Проклятье, подумал Сет, Сплетая себя с потолком на четверть Основного Сплетения.

Его не утащило вверх, но он стал существенно легче. Четверть веса теперь стремилась вверх, а не вниз. В сумме он стал легче наполовину.

Он прыгнул к солдатам и стал крутиться между ними, полы его белой одежды развевались в воздухе. С высокого потолка начали сыпаться Сплетенные раньше солдаты — из них вышел Штормсвет. Дождь из изломанных тел, одно за другим валившихся на пол.

Сет продолжал Сплетать солдат. Одни падали, в то время как он посылал в полет других. Их дорогие щиты с лязгом валились на камни, выпадая из мертвых пальцев. Солдаты пытались добраться до него, но Сет танцевал между ними, используя старинную боевую технику каммар — только движения руками. Она считалась формой оборонительного боя; боец должен был хватать врага и останавливать, используя собственный вес противника.

Такая техника идеально подходила для того, кто хотел коснуться и зарядить врага.

Он превратился в шторм. Он стал ожившей смертью. По его воле люди взлетали в воздух, падали и умирали. Он отпрыгнул в сторону, коснулся стола и Сплел его вверх на половину Основного Сплетения. Стол потерял вес. Сет брызнул на него Полным Сплетением и толкнул к солдатам; они ударились о него, одежда и кожа прилипла к дереву.

Клинок Осколков разрезал воздух рядом с ним, и Сет выдохнул — Штормсвет вырвался из его рта — и пригнулся, уходя от очередного удара. Оба Носителя Осколков атаковали, несмотря на тела, валившиеся на них сверху, но Сет был слишком быстр и гибок для них. Носители не сражаются вместе. Они привыкли командовать на поле боя или биться с одним-единственным врагом. Их могущественное оружие делает их небрежными.

Сет, весивший наполовину меньше, легко увернулся от очередного удара и Приплел себя к потолку, став еще легче. В результате он без всяких усилий смог подпрыгнуть в воздух футов на десять, и очередной удар прорезал воздух под ним, разрубив пояс, который он сбросил раньше. Один из его больших мешочков открылся, сферы и большие необработанные камни покатились по полу. Некоторые тусклые. Некоторые светящиеся. Сет вытащил Штормсвет из тех, которые подкатились к нему поближе.

Король, хоронясь за спинами Носителей Осколков, подошел поближе, оружие наготове. Он должен попробовать сбежать.

Два Носителя ударили по Сету своими огромными Клинками. Отпрыгнув назад и избежав их атаки, он прыгнул в воздух, схватил щит и приземлился. Секундой позже на пол упал человек, державший щит.

Сет прыгнул на одного из Носителей — человека в золотых Доспехах Осколков, — отбил оружие щитом и проскользнул мимо него. Другой, в красных Доспехах, ударил по нему. Сет принял удар на щит, который треснул, но выдержал. Все еще толкая щитом Клинок, Сет привязал себя за Носителем Осколков и прыгнул вперед.

Сплетение перенесло Сета над воином, и он стал «падать» на дальнюю стену, когда с потолка посыпалась вторая волна солдат. Один свалился прямо на Носителя Осколков в красном, заставив того споткнуться.

Сет ударился о стену, приземлившись на ее каменную поверхность. Штормсвет переполнял его. Так много силы, так много жизни, так много самой ужасной смерти.

Камень. Раньше он считал его священным. Но не сейчас. Осталось ли для него хоть что-то святое?

Пока Носители Осколков уворачивались от лавины падающих тел, он опустился на колени и положил руку на большой камень в стене под ним, заряжая его. Один раз, два, десять, пятнадцать. Он продолжал вливать в него Свет. Камень засветился. Штукатурка треснула. Камень заскрежетал по камню.

Воин в красных Доспехах Осколков повернулся к Сету в то мгновение, когда массивный заряженный блок ударил его в двадцать раз быстрее, чем обычный падающий камень. Броня не выдержала и треснула, расплющенные куски разлетелись во всех направлениях. Каменный блок продолжал нестись через зал и припечатал Носителя к дальней стене. Тот замер.

Штормсвет был на исходе. Он еще на четверть уменьшил свой вес и вприпрыжку помчался по полу. Всюду валялись изломанные мертвые тела. Сферы катились по полу, и он пил их Штормсвет. Свет поднимался вверх, как души тех, кого он убил.

Он побежал дальше. Второй Носитель Осколков отступил назад, держа Клинок, и наступил на кусок поверхности стола, лежавший на полу. Король наконец сообразил, что засада провалилась, и побежал.

Десять ударов сердца, подумал Сет. Вернись ко мне, создание Бездны.

В ушах застучали тяжелые удары сердца. Он закричал — Свет брызнул изо рта как сияющий дым — и бросился на пол, пропуская над собой удар Носителя. Потом, Сплетя себя с дальней стеной, пронесся между ног воина, и немедленно Перевязал себя вверх.

И взлетел в воздух, когда золотой Носитель Осколков повернулся к нему. Но Сета там уже не было. Он опять Приплел себя к полу, приземлился на куске сломанного стола, остановился и зарядил его. Человека в Доспехах Осколков зарядить невозможно. Но вполне возможно зарядить то, на чем он стоит.

Сет многократно Сплел столешницу с потолком, и она взвилась в воздух, отбросив Носителя в сторону, как игрушечного солдатика. Сам Сет остался на ней, мгновенно добравшись до потолка. Оттолкнувшись от высокого потолка, он прыгнул вниз и Сплел себя с полом, дважды и трижды.

Столешница ударилась о потолок. Сет с невероятной скоростью падал вниз, прямо на Носителя Осколков, ошеломленно лежавшего на спине.

Клинок Сета появился в его пальцах в то мгновение, когда он ударил по Доспехам. Кираса не выдержала, взорвалась, и Клинок глубоко ушел в грудь воина и вышел из спины.

Сет встал, высвободив оружие. Убегающий король через плечо посмотрел на него и закричал от неверия и ужаса. Оба Носителя Осколков пали за несколько секунд. Последние солдаты сгрудились вокруг короля, прикрывая его отход.

Сет разучился плакать. Похоже, он никогда уже не сможет заплакать. Он чувствовал себя оцепенелым. Он… он просто не в состоянии думать. Он ненавидел короля. Ненавидел изо всех сил. И еще его терзала боль, страшная физическая боль, вызванная этой сильной и иррациональной ненавистью.

Штормсвет лился из него, и он Сплел себя с королем.

Сет стал падать под небольшим углом вниз. Одежды развевались. Оставшимся в живых стражникам казалось, что он то ли летит, то ли скользит по невидимому склону.

Размахивая мечом, изгибаясь и поворачиваясь, он уложил не меньше дюжины человек, грациозно и небрежно, заодно втягивая в себя Штормсвет из сфер, рассеянных на полу.

Сет был уже у двери, а люди со вспыхнувшими глазами еще валились на пол. Король уже бежал снаружи, окруженный последней маленькой группой стражников. Он повернулся и закричал, увидев Сета, потом поднял щит-полуосколок.

Сет пробежал сквозь стражников и дважды ударил по щиту, расколов его и заставив короля отступить. Король споткнулся и уронил Клинок. Тот растаял, превратившись в туман.

Сет подпрыгнул в воздух и Сплел себя с полом двойным Основным Сплетением. Он ударился о короля сверху, его увеличившийся вес сломал выставленную в защите руку и пришпилил человека к полу. Махнув мечом, Сет прорезал солдат, в глазах которых застыли ужас и удивление оттого, что ноги больше не держат их.

Наконец Сет поднял меч над головой, глядя вниз, на короля.

— Кто ты? — прошептал Ханаванар, слезы боли лились из его глаз.

— Смерть, — мрачно ответил Сет, вонзив острый конец Клинка в лицо короля и в камень под ним.

Четвертая часть Шторма Освещают Далинар. Каладин. Адолин. Навани

Глава пятьдесят вторая Прямая дорога к солнцу

Я стою над телом брата. Я плачу. Это его кровь или моя? Что мы наделали?

Дата: Веванев, 1173 год, 107 секунд до смерти. Объект: безработный веденский моряк.

— Отец, это безумие, — сказал Адолин, меряя шагами гостиную Далинара.

— Подходящее описание, — сухо ответил Далинар. — И ко мне тоже.

— Я никогда не утверждал, что ты безумен.

— А мне кажется, что утверждал, — заметил Ринарин.

Адолин поглядел на брата. Ринарин расположился у камина, разглядывая новый фабриал, поставленный сюда несколько дней назад. Заряженный рубин, в металлической оправе, мягко светился и излучал приятное тепло. Очень удобно, хотя Адолину казалось непривычным, что внутри не потрескивают поленья.

Отец с сыновьями находились в гостиной Далинара, ожидая наступления сверхшторма. Прошла уже неделя с того момента, когда Далинар сообщил им, что собирается отречься.

Отец сидел на большом стуле с высокой спинкой, руки на коленях, со стоическим выражением на лице.

Военлагеря — слава Герольдам! — еще не знали о его решении, но очень скоро он собирался о нем объявить. Может быть, даже сегодня вечером, на пиру у короля.

— Хорошо, хорошо, — сказал Адолин. — Допускаю, что я говорил нечто подобное. Возможно, я неточно выразился. По меньшей мере я не имел в виду, что это безумие повлияло на тебя.

— Мы уже все обсудили неделю назад, Адолин, — мягко напомнил Далинар.

— И ты пообещал еще раз обдумать свое решение!

— Я так и сделал. И моя решимость не поколебалась.

Адолин продолжил ходить. Ринарин стоял на месте, пытаясь перехватить взгляд брата, когда тот проходил мимо.

Я дурак, подумал Адолин. Конечно, отец должен поступить так. А я должен был предвидеть.

— Ты и правда иногда ведешь себя очень странно, — сказал Адолин, — но это вовсе не означает, что ты должен отречься.

— Адолин, наши враги обязательно используют мою слабость против нас. В действительности, я уверен, что они уже занимаются этим. Если я не откажусь от княжества, дела могут стать намного хуже, чем сейчас.

— Но я не хочу править княжеством, — уперся Адолин. — По крайней мере сейчас.

— Сын, мы крайне редко хотим лидерства, скорее оно хочет нас. Я думаю, что мало кто из элиты алети это понимает.

— А что будет с тобой? — с болью спросил Адолин.

Он остановился и повернулся к отцу.

Далинар оставался тверд, даже рассуждая о собственном безумии. Руки сложены перед собой, строгая синяя форма Холинара и синий мундир, серебряные волосы запылили виски. Сильные мозолистые ладони, решительное выражение лица. Далинар принял решение; все, спорить бесполезно.

Безумен он или нет, Алеткар нуждался в нем. А Адолин — сгоряча — сделал то, на что не был способен ни один воин на поле боя: подсек ноги Далинару Холину и нанес ему поражение.

Отец Штормов, подумал Адолин, его желудок скрутило от боли. Джезере, Келек и Иши, Герольды наверху. Пожалуйста, дайте мне найти правильный путь.

— Я вернусь в Алеткар, — сказал Далинар. — Хотя мне и не нравится идея лишить нашу армию одного из Носителей Осколков. Я могу… нет, я не могу отдать его.

— Конечно, не можешь! — с ужасом сказал Адолин. Носитель Осколков отдает свой меч? Такое не случалось никогда, во всяком случае до тех пор, пока Носитель мог поднять Клинок.

Далинар кивнул.

— Меня давно беспокоит, что наша родина находится в опасности, потому что все Носители Осколков здесь, на Равнинах. Возможно, перемена ветра пойдет нам на пользу. Я вернусь в Холинар и помогу королеве, возможно, мое вмешательство потребуется при защите границ от вторжений. Скорее всего, реши и ведены несколько раз подумают, если будут знать, что им встретится полный Носитель Осколков.

— Возможно, — сказал Адолин. — Но не исключено, что они начнут посылать в набеги своих собственных Носителей.

Похоже, эта мысль обеспокоила отца. Из всех остальных королевств Рошара только Джа Кевед обладал достаточно большим числом Осколков; их было почти столько же, сколько у алети. Но они не воевали уже несколько столетий. Алеткар практически разделился, положение в Джа Кеведе было ненамного лучше. Но если эти два королевства пойдут друг на друга, начнется война, которой не было со дней Теократии.

Вдали прогремел гром, и Адолин резко повернулся к Далинару. Отец по-прежнему сидел на стуле и смотрел на запад, в сторону от шторма.

— Мы еще поговорим об этом, сын, — сказал Далинар. — А сейчас крепко привяжите меня к стулу.

Адолин скривился, но, не жалуясь, сделал то, что ему сказали.

* * *

Далинар мигнул и огляделся. Он стоял на зубчатой стене небольшой крепости. Стена, сложенная из больших блоков красного камня, была прямой и отвесной. Сама крепость располагалась в провале подветренного склона горы, нависавшей над открытой каменной равниной; она напоминала мокрый лист, застрявший в разломе валуна.

Эти видения слишком реальны, подумал Далинар, глядя на копье, которое он держал в руке, и на древнюю военную форму: кожаная куртка и полотняная юбка. Было трудно помнить, что на самом деле он сидит на стуле со связанными руками. Он не чувствовал веревки и не слышал сверхшторма.

На этот раз он собирался смотреть и ни во что не вмешиваться. Если это не настоящее, почему он должен участвовать? И тем не менее, он не был до конца убежден, что эти видения — галлюцинации, созданные его сознанием. Решение отречься в пользу Адолина и было вызвано этими сомнениями. Сумасшедший ли он? Или неправильно понятый? По меньшей мере себе он больше не доверяет. Он не знает, что настоящее, а что нет. В таком положении лучше передать власть и как следует все обдумать.

Тем не менее он чувствовал, что надо жить в этих видениях, а не просто наблюдать. Безрассудная часть его души еще надеялась найти решение до того, как он отречется. Он не давал этой части управлять собой — человек должен делать то, что правильно. Но все-таки придется отдать ей кое-что. Он вынужден считать эти видения реальностью, пока является их частью. Если где-то здесь скрыты тайны, он должен играть по правилам, чтобы найти их.

Он опять огляделся. Что ему покажут на этот раз и почему? Наконечник его копья был из хорошей стали, а вот шлем — из бронзы. С ним на стене было шестеро, и у одного из них был бронзовый нагрудник; еще двое носили кожаные куртки, много раз чиненные и зашитые широкими стежками.

Все они просто стояли, бесцельно глядя со стены.

Караульная служба, подумал Далинар, шагнул вперед и внимательно оглядел ландшафт перед собой.

Гора находилась на краю огромной равнины — идеальная позиция для крепости: ни одна армия не сможет приблизиться незамеченной.

Воздух был настолько холодным, что в затененных уголках стены висели сосульки. Солнце светило, но не грело, чем объяснялось отсутствие травы — травинки спрятались в норы, ожидая весеннего тепла.

Далинар натянул плащ потуже, один из его товарищей немедленно сделал то же самое.

— Шторм побери эту погоду, — пробормотал человек. — Когда же наконец кончатся холода? Уже восемь недель.

Восемь недель? Сорок дней зимы подряд? Большая редкость.

Солдаты с явным пренебрежением относились к караульной службе. Один даже спал.

— Оставайтесь наготове, — проворчал Далинар.

Тот, который дремал, аж встрепенулся, и все недоверчиво уставились на него. Один — высокий рыжеволосый человек — нахмурился:

— Что это ты, Лиф?

Далинар ничего не ответил. Кем они его считают?

Из-за холода у него изо рта вырывался пар. Из крепости доносился шум — пыхтение горнов и металлический лязг ударов по наковальне. Ворота были закрыты, лучники занимали башенки слева и справа. Шла война, но караульная служба — скучное занятие. Даже хорошо обученным солдатам трудно оставаться настороже много часов. Возможно, именно поэтому здесь столько солдат — где падает качество, поможет количество.

Далинар имел перед ними преимущество. Видения никогда не показывали ему безоблачные мирные эпизоды; наоборот, они бросали его во времена войн и конфликтов. Поворотные точки. Так что, несмотря на дюжину глаз, он должен заметить их первыми.

— Там! — крикнул он, перегибаясь через каменный зубец бастиона. — Что это?

Рыжеволосый человек поднял руку, защищая глаза.

— Ничего. Тень.

— Нет, там что-то движется, — сказал один из караульных. — Похоже на людей. Марширующих.

Сердце Далинара забилось в предвкушении, когда рыжеволосый прокричал тревогу. Еще больше лучников бросилось в башенки, натягивая тетиву на луки. Солдаты выстроились в красном дворике внизу. Все постройки были из того же красного камня. Далинар слышал, как один из воинов назвал место Крепостью Обожженного Камня. Он никогда о такой не слышал.

Из ворот вынеслись разведчики на лошадях. А где остальная кавалерия?

— Это должны быть наши тыловые части, — пробормотал один из солдат. — Не может такого быть, чтобы противник прорвал оборону Сияющих, сражающихся за нас…

Сияющие? Далинар подошел поближе — послушать, но человек нахмурился и отвернулся. Кем бы ни был Далинар, другие его не очень-то жаловали.

По-видимому, крепость находится в тылу. Значит, либо приближались друзья, либо враг пробился через фронт и послал отряд на осаду крепости. Здесь находятся резервы, и поэтому, вероятно, так мало лошадей. Но все равно у них должна быть кавалерия.

Наконец вернулись разведчики, они несли белые флаги. Белое означало друзей. Далинар посмотрел на своих товарищей. Караульные расслабились, их предположения подтвердились. Тем не менее Далинара вряд ли бы послали сюда, если бы все было так просто. Если все это только в его сознании, зачем создавать простое скучное видение того, чего никогда не было?

— Мы должны быть готовы к ловушке, — сказал Далинар. — Необходимо узнать, что видели разведчики. Быть может, они разглядели только знамена, а не посмотрели вблизи.

Остальные солдаты — включая лучников, заполнивших верхушку стены, — странно посмотрели на него. Далинар молча выругался и опять вгляделся в приближающуюся армию. Его обуревали плохие предчувствия. Не обращая внимания на странные взгляды, он подхватил копье и побежал по стене к лестнице. Ее ступеньки шли вниз крутыми зигзагами, никаких перил. Он уже бывал в таких крепостях и знал, как спускаться, — надо видеть только следующую ступеньку; тогда голова не закружится.

Он быстро спустился и с копьем на плече побежал искать какого-нибудь офицера. Постройки Крепости Обожженного Камня, приземистые и прочные, стояли друг против друга вдоль каменных стен естественного разлома. На крышах большинства из них стояли квадратные резервуары для дождевой воды. С хорошими запасами еды, а если еще и с Преобразователем, — такая крепость может выдержать годы осады.

Он не мог читать эмблемы различия, но, увидев человека в красном плаще, окруженного почетной гвардией, сразу понял, что это офицер. На нем не было кольчуги, только блестящий бронзовый нагрудник поверх кожаной куртки, и он говорил с одним из разведчиков. Далинар поторопился к нему.

И только тогда увидел, что у человека темно-коричневые глаза. Далинар недоверчиво содрогнулся. Однако все вокруг относились к нему как к светлорду.

— …Орден Каменных Стражей, милорд, — докладывал даже не спрыгнувший с коня разведчик. — И много Ветробегунов. Все пешие.

— Но почему? — спросил темноглазый офицер. — Почему Сияющие идут сюда? Они должны сражаться с демонами на линии фронта!

— Милорд, — сказал разведчик. — Нам было приказано вернуться, как только мы узнаем их.

— Хорошо, тогда немедленно скачи назад и узнай, почему они здесь! — проревел офицер. Разведчик отступил назад, развернулся и ускакал.

Сияющие. Так или иначе они всегда появлялись в видениях Далинара. Офицер начал отдавать команды свите, приказывая им подготовить пустые помещения для новоприбывших рыцарей, а Далинар вслед за разведчиком пошел к стене. Около бойниц собрались люди, выглядывая на равнину. Как и наверху, на них были самые разнообразные мундиры, составленные, казалось, из разных кусков. Никто не был одет в лохмотья, но многие носили поношенную форму.

Разведчик проскакал через ворота для вылазок, а Далинар вошел в тень огромной стены и подошел к толпе солдат.

— Кто это? — спросил он.

— Сияющие, — ответил один человек. — Их разбили, и они бегут.

— Выглядят так, как если бы собрались атаковать, — сказал другой. Он хихикнул, как если бы сказал что-то нелепое и смешное, но в его голосе был оттенок неуверенности.

Что? подумал Далинар.

— Дайте мне взглянуть.

К его удивлению, люди расступились. Протискиваясь мимо них, Далинар чувствовал их смущение. Он отдал приказ, как кронпринц и светлоглазый, и они инстинктивно подчинились. Теперь они смотрят на него неуверенно.

Что за обыкновенный солдат, который командует таким голосом?

Он не дал им возможности спросить. Вскарабкавшись на платформу, стоявшую рядом со стеной, он поглядел на равнину через квадратную бойницу, слишком маленькую, чтобы сквозь нее пролез человек, но достаточно широкую для стрельбы из лука. Теперь стало ясно, что приближавшийся отряд был выстроен в боевую линию. Впереди мужчины и женщины в сияющих Доспехах Осколков. Разведчик остановился, глядя на атакующих Носителей Осколков. Они бежали плечом к плечу, ни один не выбивался из строя. Как хрустальная волна. Они подбежали ближе, и Далинар рассмотрел, что их доспехи бесцветны, но глифы на сочленениях и груди сияют синим или желтым, как и у других Сияющих в его видениях.

— Они не обнажили Клинки Осколков, — сказал Далинар. — Хороший знак.

Разведчик поднял лошадь на дыбы. Там было по меньшей мере двести Носителей Осколков. Алеткар обладал примерно двадцатью Клинками, Джа Кевед тоже. Во всем остальном мире было столько же Клинков, как и в этих двух могущественных королевствах Ворин вместе взятых. А это означает, что весь мир владел не больше чем сотней Клинков. И вот он видит две сотни Носителей Осколков, собравшихся в одну армию. Ошеломляюще.

Сияющие побежали медленнее, легкой рысью, потом перешли на шаг. Солдаты вокруг Далинара замолчали. Первая линия Сияющих неподвижно застыла. Внезапно с неба посыпались новые. Они ударялись о землю, камень трескался, от них исходили клубы Штормсвета. Новоприбывшие светились синим.

Вскоре на поле стояли три сотни Сияющих. И они начали призывать Клинки. Оружие в их руках как будто сгустилось из тумана. Они проделали это молча, с опушенными забралами.

— Если атака без оружия — хороший знак, — прошептал человек рядом с Далинаром, — тогда что значит это?

В душе Далинара шевельнулись недобрые предчувствия; он начинал догадываться, какой ужас собиралось показать ему видение. Разведчик, наконец совладавший с нервами, повернул коня и галопом поскакал к крепости, крича на ходу, чтобы ему открыли ворота. Как если бы камень и немного дерева могли защитить от сотен Носителей Осколков! Один человек с Клинком и Доспехами стоил армии, и это не считая странной силы, которой обладали эти люди. Солдаты открыли дверь для разведчика. Внезапно Далинар решился, спрыгнул с платформы и бросился к воротам. Позади офицер, которого Далинар видел раньше, расчищал себе дорогу к бойнице.

Разведчик проскакал через ворота во двор крепости, и Далинар мгновенно выскользнул наружу. Люди звали Далинара назад. Он, не обращая на них внимания, выбежал на равнину. Огромная крепостная стена нависала над ним, как дорога к солнцу. Сияющие еще были далеко, на расстоянии выстрела из лука. Завороженный великолепными фигурами, Далинар побежал медленнее, потом остановился футах в пятидесяти от них.

Один из рыцарей, в роскошном синем плаще, вышел вперед. По середине его Клинка из волнистой стали шел сложный резной орнамент. Какое-то мгновение он держал его вытянутым в сторону крепости.

А потом опустил острием вниз и вонзил в камень. Далинар мигнул. Носитель Осколков снял шлем, обнажив симпатичное лицо, белые вьющиеся волосы и бледную, как у синов, кожу. Он швырнул шлем на землю рядом с Клинком. Тот еще катился, когда Носитель сжал кулаки в латных рукавицах и прижал руки к бокам. Потом широко открыл ладони, и рукавицы упали на каменистую землю.

Он повернулся, и Доспехи Осколков упали с его тела — сначала кираса, потом соскользнули наголенники. Он остался в мятом синем комбинезоне. Переступив ногами, он освободился от сабатонов и пошел прочь. Доспехи и Клинок — самые драгоценные сокровища, которыми может владеть человек, — остались на земле, как обыкновенный мусор.

Остальные последовали его примеру. Три сотни мужчин и женщин снимали с себя Доспехи и втыкали Клинки в камень. Металл бил по камню, как дождь. Потом как гром.

Далинар обнаружил, что бежит вперед. Ворота за ним открылись, и появились некоторые любопытствующие солдаты. Далинар добрался до Клинков Осколков. Они казались сверкающими серебряными деревьями, растущими из камня, целый лес оружия. Они мягко светились — его Клинок никогда так не светился, — но, пока он пробирался между ними, свет начал гаснуть.

Ужасное чувство взяло его в тиски. Сознание огромной трагедии, боли и предательства. Остановившись, он выдохнул, прижав руки к груди. Что происходит? Что за отвратительное чувство, что за крики, которые — он мог поклясться — он почти слышит?

Сияющие. Они уходили, бросив оружие. Несмотря на то что они шли группой, каждый из них, казалось, был сам по себе. Далинар кинулся за ними, спотыкаясь о брошенные кирасы и детали доспехов. Наконец он пересек поле, усеянное оружием.

— Подождите! — крикнул он.

Никто из них не обернулся.

Толпа солдат из крепости ждала, когда Сияющие вернутся. Почему они не идут вперед? Далинар догнал Сияющих — они шли не слишком быстро — и схватил одного за руку. Человек повернулся — коричневая кожа и черные волосы, как у алети. И бледно-голубые глаза. Неестественно светлые — зрачки почти белые.

— Пожалуйста, — выдохнул Далинар. — Скажите мне, почему вы это делаете.

Мужчина высвободил руку и пошел дальше. Далинар выругался, потом вбежал в толпу бывших Носителей Осколков. Здесь были люди всех рас и национальностей: кожа белая и кожа черная, некоторые с белыми тайленскими бровями, другие — с волнистой кожей уроженцев Силая. Они шли неторопливо, но решительно. Глядя прямо перед собой, в полном молчании.

— Может ли кто-нибудь сказать мне почему? — проревел Далинар. — Ведь это он, правда? День Измены, день, когда вы предали человечество. Но почему?

Никто из них не реагировал на вопросы Далинара, как будто его не существовало.

Легенды говорили о предательстве, о том дне, когда Сияющие Рыцари повернулись спиной к своим товарищам — людям. Но с кем они бились и чем закончилось сражение?

Разведчик упомянул два ордена, подумал Далинар. Но их было десять. Что с остальными восемью?

Далинар упал на колени в море одиноких людей.

— Пожалуйста, я должен знать.

Тем временем солдаты крепости добрались до Осколков и вместо того, чтобы бежать за Сияющими, выдернули из камня Клинки. Несколько офицеров, требующих бросить Клинки, были буквально смяты толпой солдат, которые выбежали из ворот и помчались к заветному оружию.

— Они были первыми… — услышал Далинар голос.

Он поднял голову и увидел, что один из рыцарей остановился рядом с ним. Тот самый, похожий на алети. Он посмотрел через плечо на толпу, собравшуюся около Клинков. Там началась сварка, каждый пытался схватить Клинок раньше другого.

— …они были первыми, — сказал Сияющий, поворачиваясь к кронпринцу. Далинар узнал этот голос. Тот самый, который всегда говорил с ним в видениях. — Они были первыми. И также последними.

— Это День Измены? — спросил Далинар.

— События сегодняшнего дня войдут в историю, — сказал Сияющий. — Постыдные события. Вы дадите много имен тому, что случилось сейчас.

— Но почему? — спросил Далинар. — Почему они пренебрегли своим долгом?

Фигура, казалось, изучала его.

— Я уже говорил, что мало чем могу помочь тебе. Придут и Ночь Печалей, и Настоящее Опустошение. И Вечный Шторм.

— Тогда ответь на мои вопросы! — крикнул Далинар.

— Прочитай книгу. Объедини их.

— Какую книгу? «Путь Королей»?

Фигура повернулась и присоединилась к остальным Сияющим, которые шагали по каменной долине неизвестно куда.

Далинар оглянулся на солдат, занятых дележкой трофеев. Многие уже стали владельцами замечательного оружия. Однако людей было больше, чем Клинков Осколков, и кое-кто уже начал сражаться, прогоняя тех, кто подходил слишком близко. На офицера, вооруженного Клинком, который предпринял попытку образумить драчунов, сзади напало двое.

И все Клинки полностью перестали светиться.

Убийство офицера развязало мародерам руки. Стычки вспыхнули повсюду, солдаты нападали на тех, кто завладел Клинком, надеясь отнять его. Начали вспыхивать глаза. Крики, стоны, смерть…

* * *

Далинар обнаружил, что находится в своем доме, привязанный к стулу. Ринарин и Адолин находились рядом, встревоженно глядя на него.

Далинар мигнул и услышал, как капли дождя стучат по крыше.

— Я вернулся, — сказал он сыновьям. — Успокойтесь.

Адолин помог ему развязать руки. Когда с веревкой было покончено, старший сын выпрямился и застыл, сложив руки на груди.

Ринарин налил отцу оранжевого вина. Далинар взял бокал.

Младший сын выглядел так, как если бы у него был припадок — бледное лицо, дрожь во всем теле. Юноша уселся на стул и подпер голову руками.

Далинар начал понемногу цедить сладкое вино. В своих видениях он уже видел войну, смерть, чудовищ, большепанцирников, ночные кошмары. Однако по какой-то непонятной причине последнее видение взволновало его больше других. Он взял второй бокал вина и обнаружил, что его руки трясутся.

Адолин глядел на него.

— На меня было так страшно смотреть? — спросил Далинар.

— Чушь, которую ты нес, отец, очень нервировала, — сказал Ринарин. — Таинственная, странная. Перекошенная, как деревянное здание под порывами ветра.

— Ты метался, — сказал Адолин. — И едва не перевернул стул. Мне пришлось держать его, пока ты не успокоился.

Далинар встал, вздохнул и пошел наполнить бокал.

— Ты по-прежнему считаешь, что мне не нужно отрекаться?

— Мы справимся с твоими приступами, — сказал Адолин, но его голос звучал встревоженно. — Я считаю, что ты не должен отрекаться. Нельзя допустить, чтобы какие-то иллюзии повлияли на твое, отец, решение о будущем нашего дома. Пока ты понимаешь, что твои видения не реальны, ты можешь и обязан править. Нет причины уступать свое кресло.

Далинар продолжал цедить вино. Потом поглядел на восток, на стену, отведя взгляд от Ринарина и Адолина.

— Я считаю, что мои видения реальны.

— Что? — воскликнул Адолин. — Но, как мне казалось, я убедил…

— Я считаю, что больше на меня нельзя полагаться, — сказал Далинар. — И не исключаю возможность, что могу сойти с ума. Со мной что-то происходит. — Он повернулся к Адолину. — Вначале я верил, что эти видения посылает мне Всемогущий. Ты убедил меня, что я слишком поторопился в моем суждении. Я знаю не настолько много, чтобы доверять им. Быть может, я уже помешался. Но не исключено, они сверхъестественны и без Всемогущего.

— Как такое может быть? — нахмурясь, сказал Адолин.

— Старая Магия, — тихо сказал все еще сидевший Ринарин.

Далинар кивнул.

Что? — подчеркнуто резко спросил Адолин. — Старая Магия — миф.

— Нет, к сожалению, — сказал Далинар, потом налил себе еще один бокал холодного вина. — Я точно знаю, что она существует.

— Отец, — сказал Адолин. — Для того чтобы Старая Магия подействовала на тебя, ты был должен поехать на Запад и искать ее. Ты действительно так сделал?

— Да, — пристыженно ответил Далинар.

Пробел в памяти, в котором скрывались воспоминания о жене, никогда не казался настолько понятным, как сейчас. Обычно он не обращал на него внимания, по вполне понятной причине. Она исчезла полностью, и иногда ему было трудно даже вспомнить, что когда-то он был женат.

— Эти видения никак не выстраиваются в одну линию с тем, что я знаю о Смотрящей в Ночи, — заметил Ринарин. — Мне она представляется каким-то видом могущественного спрена. Как только ты находишь ее и получаешь от нее награду — и проклятье, — она оставляет тебя в покое. Как давно ты искал ее?

— Много лет назад, — ответил Далинар.

— Тогда видения — не ее рук дело, — сделал вывод Ринарин.

— Согласен.

— Но что ты искал? — спросил Адолин, нахмурившись.

— Моя награда и мое проклятие — мои и только мои, сын, — сказал Далинар. — Подробности не имеют значения.

— Но…

— Я согласен с Ринарином, — прервал его Далинар. — Скорее всего, это не Смотрящая в Ночи.

— Великолепно. Но тогда почему ты завел об этом разговор?

— Адолин, — сказал Далинар, постепенно раздражаясь. — Я не знаю, что происходит со мной, вот почему. В этих видениях слишком много деталей, они не могут быть плодом моего ума. Но твои аргументы заставили меня задуматься. Я могу ошибаться. А возможно, ты ошибаешься, и это Всемогущий. Или вообще что-нибудь совсем другое. Мы не знаем, и вот почему мне опасно оставаться командующим нашей армией.

— И все равно, — упрямо сказал Адолин. — Мы можем пережить это.

— Нет, не можем, — сказал Далинар. — Раньше видения приходили во время сверхштормов. Но что будет, если приступ настигнет меня на поле боя? Или в другие моменты, не менее напряженные? — Именно поэтому он не разрешал Ринарину скакать в битву.

— Если это произойдет, — гнул свою линию Адолин, — мы справимся. А сейчас мы должны просто не замечать…

Далинар ударил рукой по воздуху.

— Не замечать? Я не могу не замечать такое! Видения, книга, чувства — они изменили во мне все. Как я могу править, если не могу следовать велениям совести? Если я останусь кронпринцем, то точно знаю, что буду делать… Либо я доверяю себе, либо ухожу. Я не могу переварить что-то промежуточное.

В комнате воцарилось молчание.

— И что мы должны делать? — спросил Адолин.

— Выбрать, — ответил Далинар. — И я уже выбрал.

— Уйти, послушавшись иллюзий, — сплюнул Адолин. — В таком случае ты позволяешь им править собой.

— У тебя есть идея получше? — спросил Далинар. — Ты сразу прибегаешь к отрицанию, Адолин, — дурная привычка. Пока ты не предложил ничего разумного.

— Почему? — сказал Адолин. — Я предложил не обращать внимания на видения и жить дальше!

— Я же сказал — разумного!

Они скрестили взгляды. Далинар изо всех сил старался сдержать гнев. Во многих отношениях они с Адолином были очень похожи. Они хорошо понимали друг друга, знали больные места каждого и умели по ним ударить.

— У меня есть идея, — сказал Ринарин. — А что если мы проверим, истинны видения или нет?

Далинар посмотрел на него.

— Что?

— Ты сказал, что в твоих видениях полно деталей, — сказал Ринарин, сложив руки на груди и наклоняясь вперед. — Что в точности ты видел сегодня?

Далинар заколебался, потом залпом допил вино. Сейчас он бы хотел опьяняющее фиолетовое вместо оранжевого.

— Чаще всего видения касаются Сияющих Рыцарей. В конце каждого эпизода кто-то — я думаю, один из Герольдов — подходит ко мне и призывает объединить всех кронпринцев Алеткара.

Адолин промолчал, но выглядел обеспокоенным; Ринарин тоже сидел тихо.

— Сегодня я видел День Предательства, — продолжал Далинар. — Сияющие сбросили с себя Осколки и ушли. Доспехи и Клинки… которые погасли, когда их покинули. Было так странно это видеть. — Он посмотрел на Адолина. — Если эти видения — фантазии моего ума, тогда я значительно умнее, чем всегда себя считал.

— Ты помнишь что-нибудь конкретное, что можно проверить? — спросил Ринарин. — Имена? Места? События, отмеченные в истории?

— В последний раз дело происходило в месте, которое называется Крепость Обожженного Камня, — сказал Далинар.

— Никогда не слышал о такой, — сказал Адолин.

— Крепость Обожженного Камня, — повторил Далинар. — Мне привиделось, что идет война. Сияющие сражались на линии фронта. Потом внезапно они отступили к крепости и побросали свои Осколки.

— Возможно, мы сумеем найти что-нибудь в истории, — сказал Ринарин. — Доказательство существования этой крепости или что Сияющие не делали того, что ты видел. Тогда мы точно узнаем, правдивы твои видения или нет.

Далинар обнаружил, что кивает. Ему и в голову не приходило попробовать проверить их, частично из-за того, что он с самого начала считал их правдой. И, как только начал сомневаться в них, решил держать их в тайне. Но если он узнает, что видит настоящие события… тогда по меньшей мере избавится от мыслей о сумасшествии. Это не решит ничего, но точно поможет жить дальше.

— Не уверен, — скептически заметил Адолин. — Отец, ты говоришь о временах до Теократии. Как мы сможем что-то найти в истории?

— Есть же рассказы из времен Сияющих, — возразил Ринарин. — Это не такое далекое прошлое, как эпоха Теней или времена Герольдов. Мы можем спросить Джаснах. Она вроде этим и занимается? Как Искательница Истины.

Далинар посмотрел на Адолина.

— Мне нравится мысль Ринарина, можно попробовать, а, сын?

— Может быть, — неохотно уступил Адолин. — Но мы не можем считать доказательством просто существование какой-то крепости. Быть может, ты где-то услышал об этой Крепости Обожженного Камня, и она замешалась в твои видения.

— Не исключено, — сказал Ринарин. — Но если отец видит обычные галлюцинации, тогда мы должны быть способны доказать, что часть из них — неправда. Мне представляется невозможным, что всякая деталь, которую он вообразил, взята из рассказов или истории. Какие-нибудь детали галлюцинаций обязаны быть чистым вымыслом.

Адолин медленно кивнул.

— Я… ты прав, Ринарин. Да, хорошая мысль.

— Мне нужна одна из моих писцов, — сказал Далинар. — Я продиктую ей видение, пока оно свежо в памяти.

— Да, — согласился Ринарин. — Чем больше деталей у нас будет, тем легче мы сможем доказать или опровергнуть видения.

Далинар скривился, отставил в сторону бокал и подошел к сыновьям. Потом сел.

— Кого мы используем для столь деликатного дела?

— У тебя очень много клерков, отец, — сказал Ринарин.

— И все они жены или дочери моих офицеров, — сокрушенно сказал Далинар.

Но как им объяснить?! И так достаточно больно обнажать свои слабости перед собственными детьми. Если же его офицеры узнают о том, что он видит, он еще больше падет духом. Быть может, придет время, когда он действительно расскажет все своим людям, но сейчас необходимо соблюдать осторожность. И самое главное — сначала он должен точно узнать, сумасшедший ли он, и только потом дать узнать об этом другим.

— Да, — кивнул Адолин, хотя Ринарин выглядел смущенным. — Я понимаю. Но, отец, мы не можем позволить себе ждать возвращения Джаснах. Может, она вернется завтра, а может, через много месяцев.

— Согласен, — сказал Далинар со вздохом. Нечего делать. — Ринарин, пошли гонца к твоей тете, Навани.

Адолин поднял бровь.

— Отличная мысль. Но мне казалось, что ты не доверяешь ей.

— Я знаю, что она умеет держать слово, — возразил Далинар. — И хранить доверенную ей тайну. Я рассказал ей о своем плане отречься, и она не рассказала никому.

Навани умела хранить тайны. Намного лучше, чем женщины его двора. Он доверял им, до определенной степени. Однако человек, взявшийся хранить такую тайну, должен быть исключительно осторожен в своих словах и мыслях.

То есть быть Навани. Не исключено, что, зная такое, она найдет способ манипулировать им, но по меньшей мере его люди не узнают ничего.

— Иди, Ринарин, — сказал Далинар.

Ринарин кивнул и встал. Он, похоже, пришел в себя после припадка и шел к двери уверенными шагами. Он вышел, и Адолин подошел к Далинару.

— Отец, что ты будешь делать, если окажется, что все эти видения — фантазии твоего больного ума?

— Часть меня хочет, чтобы так оно и было, — ответил Далинар, — глядя, как за Ринарином закрывается дверь. — Я боюсь сумасшествия, но по меньшей мере это что-то знакомое, что-то такое, с чем можно бороться. Я отдам тебе княжество и поеду в Харбрант, за помощью. Но если это не галлюцинации, мне придется принять совсем другое решение. Должен ли я принимать то, что они мне говорят? Быть может, для Алеткара будет лучше, если я окажусь сумасшедшим. Во всяком случае, легче.

Адолин, нахмурив лоб и сжав зубы, какое-то время думал.

— А Садеас? — наконец спросил он. — Он, кажется, почти закончил свое расследование. Что мы будем делать?

Разумный, даже слишком разумный вопрос. Видения советовали доверять Садеасу, и именно это — в первую очередь — заставило Далинара и Адолина спорить.

«Объедини их». Это не просто требование видений. Это — мечта Гавилара. Объединенный Алеткар. Должен ли Далинар дать этой мечте — и вине в смерти брата — выстроить рациональное объяснение сверхъестественному и попытаться исполнить волю Гавилара?

Он чувствовал себя неуверенно.

Отец Штормов, как же он ненавидел это состояние.

— Очень хорошо, — сказал Далинар. — Я поручаю тебе подготовиться к самому худшему, на тот случай если Садеас решится выступить против нас. Подготовь офицеров и верни отряды, высланные против бандитов. Если Садеас обвинит меня в попытке убить Элокара, мы закроемся в лагере и поднимем всю нашу армию. Я не намерен подставлять шею под топор палача.

Адолин облегченно выдохнул.

— Спасибо, отец.

— Надеюсь, до этого не дойдет, сын, — сказал Далинар. — В тот момент, когда разразится война между мной и Садеасом, государство Алеткар разлетится на куски. Короля поддерживают только наши два княжества, и, если мы сцепимся, остальные поддержат одного из нас или начнут воевать между собой.

Адолин кивнул, но Далинар, смущенный, откинулся на спинку стула.

Извини, подумал он, обращаясь к той силе, которая посылала видения. Но я должен быть мудрым.

Кстати, это похоже на еще одну проверку подлинности видений. Они сказали доверять Садеасу. Вот он и посмотрит, что из этого получится.

* * *

— …потом все растаяло, — сказал Далинар, — и я вернулся сюда.

Навани подняла перо и задумалась. Ему не потребовалось много времени, чтобы рассказать о последнем видении. Она умело записывала, выпытывая из него подробности и подталкивая в нужных местах. Она не сказала ни слова, выслушав столь странную просьбу, не проявила ни радости, ни смущения в ответ на его желание записать видение. Она была деловой и внимательной.

Навани сидела у письменного стола, волосы завиты и пересечены четырьмя заколками. На этот раз она надела красное платье, подходящее по цвету к губам, и в ее замечательных светло-фиолетовых глазах светилось любопытство.

Отец Штормов, подумал Далинар, как она прекрасна.

— И? — спросил Адолин. — Он стоял, прислонившись к двери в комнату. Ринарин отправился собирать отчеты о разрушениях, вызванных сверхштормом. Парню пора привыкать заниматься делом.

Навани подняла бровь.

— И что, Адолин?

— Что ты думаешь, тетя? — спросил Адолин.

— Никогда не слышала о таких местах и событиях, — сказала Навани. — Но, скорее всего, ты и не ожидал, чтобы я знала о них. Разве не ты хотел, чтобы я пообщалась с Джаснах?

— Да, конечно, — сказал Адолин. — Но ты наверняка уже все проанализировала.

— Я оставлю свое мнение при себе, дорогой, — сказала Навани, встала и сложила бумагу, придерживая ее безопасной рукой, а свободной разгладила складки. Улыбнувшись, она подошла к Адолину и потрепала его по плечу. — Давай подождем, пока Джаснах не выскажется, а потом и мы уже подумаем все вместе.

— Хорошо, — разочарованно сказал Адолин.

— Вчера я немного пообщалась с твоей юной дамой, — сказала ему Навани. — Данлан? В этот раз я одобряю твой выбор. У нее живой ум.

Адолин воспрянул духом.

— Она тебе понравилась?

— Немного, — сказала Навани. — И я узнала, что она очень любит ауродыни. Ты это знал?

— Честно говоря, нет.

— Хорошо. Было бы весьма жаль усилий, которые я приложила, выведывая способ добиться благосклонности этой девушки, если бы оказалось, что ты уже его знаешь. Я взяла на себя смелость раздобыть корзину дынь. Ты найдешь ее в прихожей. За ней присматривает очень скучающий солдат, который не думает, что делает что-то важное. Если сегодня ты навестишь ее с этой корзиной, то, надеюсь, тебе очень обрадуются.

Адолин заколебался.

Он понимал, что Навани хочет отвлечь его от проблем Далинара. Однако потом расслабился и улыбнулся.

— Действительно, почему бы, для разнообразия, не заняться чем-нибудь приятным, особенно учитывая последние события.

— Да, почему бы, — согласилась Навани. — Я предлагаю тебе отправиться как можно быстрее — дыни почти переспели. Кроме того, я хочу поговорить с твоим отцом.

Адолин поцеловал Навани в щеку.

— Спасибо, машала. — Он позволял ей многое такое, что не разрешал никому; рядом с любимой тетей он опять чувствовал себя мальчиком. Адолин вышел из двери, широко улыбаясь.

Далинар обнаружил, что и сам улыбается. Навани очень хорошо знала его сына. Однако улыбка тут же исчезла, как только он сообразил, что остался наедине с Навани. Он встал.

— О чем ты хочешь спросить меня? — сказал он.

— Я не говорила, что хочу спросить тебя, Далинар, — нежно сказала она. — Я хочу поговорить. В конце концов мы же родственники. Но очень мало времени проводим вместе.

— Если ты хочешь поговорить, я попрошу прийти сюда какого-нибудь солдата. — Он взглянул в прихожую. Адолин закрыл вторую дверь, в дальней стене; теперь они не видели стражников — и те не видели их.

— Далинар, — сказала она, подходя к нему. — Тогда вся затея с дынями потеряет смысл. Я хочу поговорить с тобой наедине.

Он почувствовал, как закостенел.

— Ты должна уйти.

— Должна?

— Да. Люди считают, что это неприлично. Они будут говорить.

— Ты имеешь в виду, что может произойти что-нибудь неприличное? — сказала Навани оживленно, почти как девочка.

— Навани, ты моя сестра.

— У нас нет общей крови, — сказала она. — В некоторых королевствах традиция потребовала бы союз между нами, как только твой брат умер.

— Мы не в других королевствах. Это Алеткар. Есть законы.

— Я понимаю, — сказала она, подходя поближе. — А что, если я не захочу уйти? Позовешь на помощь? Вытолкаешь меня силой?

— Навани, — с мукой в голосе сказал он. — Пожалуйста. Не делай этого. Я устал.

— Замечательно. Тогда мне будет легче получить то, что я хочу.

Он закрыл глаза.

Сейчас я не могу взять на себя еще и это.

Видения, спор с Адолином, собственные неуверенные эмоции… Он не знал, что делать дальше.

Проверить видения — прекрасная мысль, но пока ничего не изменилось: он по-прежнему не мог решить, что делать дальше. Он всегда легко принимал решения и следовал им. А сейчас у него ничего не выходило.

Его это жутко раздражало.

— Спасибо тебе за то, что ты записала мой рассказ и согласилась держать его в тайне, — сказал он, открывая глаза. — Но я действительно считаю, что тебе надо уйти, Навани.

— О, Далинар, — мягко сказала она. Она подошла настолько близко, что он уже чувствовал запах ее духов.

Отец Штормов, как же она прекрасна!

Он вспомнил времена далекой юности, когда настолько сильно желал ее, что почти возненавидел Гавилара, добившегося ее благосклонности.

— Неужели ты не можешь расслабиться, — спросила она, — хотя бы ненадолго?

— Законы…

— Любой другой…

— Я не могу быть любым другим! — сказал Далинар, более резко, чем собирался. — Если я буду игнорировать законы морали и этики, кто же я такой, Навани? Другие кронпринцы и светлоглазые заслуживают упреков за то, что они делают, и я не стесняюсь говорить им это в лицо. Если я забуду свои моральные принципы, я стану кем-то намного худшим, чем они. Лицемером!

Она застыла.

— Пожалуйста, — сказал Далинар, напряженный от возбуждения. — Просто уйди. Не мучай меня сегодня.

Навани заколебалась, но повернулась и ушла, не сказав ни слова.

Она никогда не узнает, что больше всего на свете он хотел, чтобы она не подчинилась.

В его состоянии он, скорее всего, не смог бы сопротивляться дальше. Дверь захлопнулась, и тогда он разрешил себе опуститься на стул, полностью изнеможенный. Он закрыл глаза.

Всемогущий наверху, взмолился он. Пожалуйста. Скажи, что я должен сделать.

Глава пятьдесят третья Данни

Он должен поднять его, этот упавший титул. Башню, корону и копье!

Дата: Вавенах, 1173, 8 секунд до смерти. Объект: проститутка. Происхождение — неизвестно.

Острый как бритва наконечник стрелы вонзился в дерево рядом с лицом Каладина. Теплая струйка крови полилась из раны на щеке, смешиваясь с потом, текущим со лба.

— Держитесь! — проревел он, продолжая бежать по неровной земле, на плечах лежала знакомая тяжесть моста. Рядом — впереди и чуть левее — с трудом двигался Двадцатый Мост, четыре человека, стоявшие в первом ряду, были убиты, об их трупы спотыкались те, кто шел следом.

Лучники паршенди, стоявшие на колене на другом краю расщелины, спокойно пели, несмотря на град стрел со стороны Садеаса. Их черные глаза походили на обломки обсидиана. Ни капли белого. В эти мгновения — слушая, как люди кричат, стонут, вопят, орут, — Каладин ненавидел паршенди не меньше, чем Садеаса и Амарама. Как они могут петь, убивая?

Паршенди натянули тетивы, прицелились и выстрелили. Каладин закричал на них, чувствуя, как по нему прошла странная волна силы.

Десять стрел мчались через воздух маленькой волной. Десять наконечников вонзились в дерево рядом с головой Каладина, сила удара заставила мост содрогнуться, в воздух взлетели щепки. В голову не попала ни одна.

Некоторые паршенди опустили луки и перестали петь. Их демонические лица выражали величайшее изумление.

— Опустить! — крикнул Каладин, когда бригада добежала до края расщелины. Земля, крайне неровная, была покрыта похожими на луковицы камнепочками. Каладин наступил на лозу одной из них, заставив растение спрятаться. Бригадники подняли мост вверх, умело шагнули в сторону и опустили его на землю. Шестнадцать других бригад, добравшихся до края, тоже опустили свои мосты. Вскоре тяжелая кавалерия Садеаса уже грохотала по плато по направлению к ним.

Паршенди выстрелили опять.

Каладин стиснул зубы, всем весом навалившись на один из деревянных брусков на боку моста, помогая передвинуть массивную деревянную конструкцию на ту сторону пропасти. Он ненавидел эти минуты; ведь в это время бригадники были почти полностью беззащитны.

Лучники Садеаса продолжали стрелять, стараясь отогнать паршенди. Как всегда, их не волновало, что они могут попасть в мостовиков; несколько стрел пролетело опасно близко от Каладина. Он продолжал толкать — потея, истекая кровью, — и почувствовал вспышку гордости за Четвертый Мост. Они уже двигались почти как настоящие солдаты: легко и быстро меняя темп и направление, не давая возможности лучникам точно прицелиться. Интересно, заметят ли это Газ или кто-то из людей Садеаса?

Мост встал на место, и Каладин проревел отступление. Бригадники, пригнувшись, побежали назад, увертываясь от черных толстых стрел паршенди и более легких, с зеленым оперением, стрел алети. Моаш и Камень пробежали по мосту и спрыгнули с него рядом с Каладином. Остальные рассыпались у заднего края моста, прямо перед атакующей кавалерией.

Каладин задержался и махнул своим людям — освободите дорогу. Как только все выполнили его приказ, он посмотрел на мост, утыканный стрелами. Никто не погиб. Чудо. Он повернулся, чтобы бежать…

Кто-то споткнулся и едва не упал по другую сторону моста. Данни. Из плеча юноши торчали две стрелы с белыми и зелеными перьями. Глаза были большие, ошеломленные.

Каладин выругался и побежал назад. Но не успел он сделать и два шага, как стрела с черным древком ударила юношу в другой бок. Он упал прямо на настил моста, кровь хлынула на черное дерево.

Атакующую лошадь не остановишь. Каладин как безумный бросился на мост, но что-то оттащило его обратно. Руки на плечах. Споткнувшись, он обернулся и увидел Моаша. Каладин рявкнул на него и попытался оттолкнуть в сторону, но Моаш, используя прием, которому его обучил сам Каладин, дернул его в сторону и сбил с ног, после чего бросился вниз и прижал Каладина к земле. Тяжелая кавалерия грохотала по мосту, стрелы отскакивали от блестящих доспехов всадников.

Землю усеивали обломки стрел. Каладин пытался сопротивляться, потом сдался и затих.

— Он мертв, — резко сказал Моаш. — Ты ничего не можешь сделать. Прости.

Ты ничего не можешь сделать…

Я всегда ничего не могу сделать. Отец Штормов, почему я не могу спасти их?

Мост перестал дрожать, кавалерия врезалась в ряды паршенди и расчистила место для пеших солдат, которые, гремя оружием, хлынули следом. После того как пехота займет плацдарм, кавалерия вернется — лошади слишком ценны, чтобы рисковать ими в долгом бою.

Да, подумал Каладин. Думай о тактике. Думай о битве. Не думай о Данни.

Он сбросил с себя Моаша и встал. Тело Данни было искалечено до неузнаваемости. Каладин сжал зубы, отвернулся и пошел обратно, не оглядываясь. Он пронесся мимо ждущих бригадников и остановился на краю пропасти, стиснув руку за спиной и широко расставив ноги. Это совершенно безопасно, пока он стоял далеко от моста. Паршенди бросили луки и отступили. На дальней левой стороне плато возвышался большой овальный камень — куколка.

Каладин хотел посмотреть. Это помогало ему думать как солдат, а думать как солдат помогало ему смириться со смертью тех, кто рядом с ним. Остальные бригадники неуверенно подошли к нему, встав по стойке «вольно, по-парадному». Подошел даже паршмен Шен, молча подражая остальным. Он участвовал в каждом забеге и никогда не жаловался. Он не отказывался идти против своих двоюродных братьев и не пытался сорвать атаку. Газ был разочарован, но Каладин не удивлялся. Паршмен всегда остается паршменом.

Не считая тех, кто по другую сторону расщелины. Каладин глядел на сражение, но никак не мог сосредоточиться на тактике. Смерть Данни слишком потрясла его. Парень был другом, одним из тех, кто первым поддержал его, одним из лучших мостовиков.

Каждая смерть приближала их к катастрофе. Потребуются недели, чтобы натренировать людей. Он потеряет половину бригады — возможно даже больше, — прежде чем они будут готовы сражаться. Не слишком хорошо.

Значит, ты должен найти способ исправить положение, подумал Каладин.

Он принял решение, нет места отчаянию. Отчаяние — роскошь.

Встряхнувшись, он отошел от пропасти. Мостовики посмотрели ему вслед удивленно. В последнее время Каладин смотрел все сражения от начала до конца. Даже солдаты Садеаса заметили это. Многие считали его мостовиком, слишком высоко задравшим нос. Некоторые, однако, начали уважать Четвертый Мост. Он знал, что слухи о нем пошли еще со времени того сверхшторма; новые добавлялись к старым.

Он повел Четвертый Мост через плато. И подчеркнуто не смотрел назад, на изломанное тело, лежащее на мосту. Данни, единственный из мостовиков, сохранил в себе намек на невинность. И сейчас он мертв, затоптан Садеасом, усеян стрелами с обеих сторон. Презираемый, забытый, брошенный.

И Каладин ничего не мог сделать для него. Поэтому он пошел туда, где, на голом камне, лежали бригадники Восьмого Моста, изнеможенные до предела. Каладин хорошо помнил, как он сам лежал так после первых пробегов. Сейчас он едва запыхался.

Как и обычно, другие бригады, отступая, бросили своих раненых. Один бедолага из Восьмого полз к своим, со стрелой в бедре. Каладин подошел к нему. У мостовика была темно-коричневая кожа, коричневые глаза и черные как смоль волосы, заплетенные в длинную косичку. Вокруг него ползали спрены боли. Он посмотрел на Каладина и бригадников Четвертого Моста, собравшихся вокруг него.

— Держись, — сказал ему Каладин, опускаясь на колени и осторожно переворачивая человека, чтобы получше осмотреть раненое бедро. — Тефт, нам нужен огонь. Собери сухое дерево. Камень, ты еще не потерял мою иглу и нитки? Мне они нужны. И где Лоупен с его водой?

Бригада молчала. Каладин оторвал взгляд от сбитого с толку раненого.

— Каладин, — сказал Камень. — Ты же знаешь, как остальные бригады относятся к нам.

— Мне все равно, — сказал Каладин.

— У нас совсем не осталось денег, — сказал Дрехи. — Даже объединив все наши заработки, мы с трудом покупаем бинты для наших людей.

— Мне все равно.

— Если мы будем лечить раненых из других бригад, — сказал Дрехи, качая белокурой головой, — кормить их, ухаживать за ними…

— Я найду способ, — сказал Каладин.

— Я… — начал Камень.

— Шторм побери! — сказал Каладин, вставая и обводя рукой плато. Повсюду лежали тела мертвых мостовиков. — Посмотрите на них! Кто позаботится о них? Не Садеас. И не их товарищи из бригады. Не сомневаюсь, что даже Герольдам нет до них дела. Я не могу стоять и смотреть, как рядом со мной умирают люди. Мы должны быть лучше остальных. Мы не можем вести себя как светлоглазые, делая вид, что ничего не замечаем. Этот человек — один из нас. Как Данни.

Светлоглазые говорят о чести. И болтают о своем благородстве. За всю свою жизнь я видел только одного человека чести. Хирурга, который помогал всем, даже тем, кто ненавидел его. Особенно тем, кто ненавидел его. И мы покажем Газу, Садеасу, Хашаль и всем другим идиотам, чему он научил меня. Пусть смотрят. А теперь за работу и хватит ныть!

Четвертый Мост пристыженно посмотрел на него и взорвался деятельностью. Тефт организовал поисковый отряд, послав некоторых мостовиков на поиски раненых, а других собирать дерево для костра. Лоупен и Даббид помчались за своей тележкой с водой.

Каладин опять опустился на колени, проверил раненую ногу и решил, что в данном случае прижигание не потребуется. Он сломал стрелу и протер рану слизью конической раковины, чтобы вызвать онемение. Потом вытащил дерево, вызвав стон боли раненого, и перевязал рану, используя свой личный набор бинтов.

— Придерживай повязку руками, — проинструктировал он раненого. — И не опирайся на ногу. Я еще осмотрю тебя перед тем, как мы вернемся в лагерь.

— Как… — сказал человек. Он говорил без малейшего акцента, хотя, судя по темной коже, был азианином. — Как я вернусь обратно, если я не могу идти?

— Мы понесем тебя, — сказал Каладин.

Человек потрясенно поглядел на него.

— Я… — Слезы полились из его глаз. — Спасибо.

Каладин коротко кивнул и повернулся к Камню и Моашу, принесшим еще одного раненого. Тефт уже развел костер; от него доносился едкий запах мокрых камнепочек. У нового раненого была большая рана на руке, и еще он получил сильный удар по голове. Каладин решил зашить ему руку.

— Парень, — сказал ему тихо Тефт, встав на колени и подав ему нитки. — Не считай, что я ною, идет? Но сколько людей мы действительно сможем унести?

— Троих мы уже носили, — сказал Каладин. — Клали на мост. Держу пари, мы сможем унести еще троих и одного на водяной тележке.

— А если у нас будет больше, чем семь?

— Если их перевязать правильно, некоторые смогут идти.

— А если нет?

— Шторм побери, Тефт, — сказал Каладин, начиная шить. — Тогда мы перенесем тех, кого сможем, а потом вернемся за остальными. И возьмем с собой Газа, если солдаты забеспокоятся, что мы убежим.

Тефт молчал, и Каладин приготовился столкнуться с недоверием. Вместо этого, однако, седой ветеран улыбнулся. У него действительно оказались маленькие водянистые глаза.

— Дыхание Келека. Все верно. Я никогда не думал…

Каладин нахмурился, поглядел на Тефта и поднял руку раненого вверх, чтобы прекратить кровотечение.

— Что ты хочешь сказать?

— О, ничего. — Он хмуро посмотрел вокруг. — За работу, ребята. Мы нужны этим парням.

Каладин вернулся к шитью.

— Ты все еще носишь с собой полный мешочек сфер, как я советовал тебе? — спросил Тефт.

— Я боюсь оставить их в бараке. Но вскоре нам придется потратить их.

— Не вздумай совершить такую глупость, — сказал Тефт. — Эти сферы — твоя удача, понял? Никогда не расставайся с ними и всегда храни заряженными.

Каладин вздохнул.

— Мне кажется, с этой партией что-то не так. Они не держат Штормсвет. Они тускнеют через каждые несколько дней. Возможно, дело в Разрушенных Равнинах. И с другими бригадниками то же самое.

— Да, странно, — сказал Тефт, потирая подбородок. — Это был плохой забег. Три моста упали. Много убитых мостовиков. А мы не потеряли никого.

— Мы потеряли Данни.

— Но не в момент атаки. Ты всегда бежишь первым, и все стрелы минуют тебя. Странно, а?

Каладин опять взглянул на него и нахмурился.

— Что ты хочешь сказать, Тефт?

— Ничего. Продолжай шить! Сколько раз я должен говорить тебе?

Каладин поднял бровь, но вернулся к работе. В последнее время Тефт ведет себя очень странно. Что он хотел подчеркнуть? Да, со сферами и Штормсветом связано множество глупых суеверий, и многие верят в них.

Камень и его команда принесли еще трех раненых и сказали, что больше нет. Упавший мостовик чаще всего кончал как Данни, его затаптывали. По меньшей мере Четвертому Мосту не потребуется возвращаться обратно на плато.

Все трое были тяжело ранены стрелами, и Каладин, прекратив шить, занялся ими, оставив Шрама прижимать повязку к не до конца зашитой ране на руке. Тефт подогревал нож для прижигания. Новоприбывшие потеряли много крови. Одному, похоже, он уже ничем не сможет помочь.

Так много войны в мире, подумал он, работая.

Сон только подчеркнул то, о чем говорили вокруг. Каладин, выросший в далеком Хартстоуне, раньше даже не понимал, как повезло его родному городу.

Весь мир воюет, а я пытаюсь спасти нескольких жалких мостовиков. Что в этом хорошего?

И тем не менее он продолжал прижигать раны, шить, спасать жизни, как научил его отец. Он начал понимать смысл безысходности, которую видел в глазах отца в те темные ночи, когда Лирин в одиночестве тянул вино.

Ты пытаешься взять реванш за убитого Данни, сказал себе Каладин. Но даже если ты поможешь им, он не вернется к жизни.

Как Каладин и ожидал, он потерял одного, но спас четырех, а человек, получивший удар в голову, пришел в себя. Каладин устало сел, все руки были в крови. Он вымыл их водой из меха Лоупена и тут вспомнил про собственную рану.

И застыл. Ощупав кожу, он не нашел и следа раны. Но он же чувствовал кровь — она текла по щеке и подбородку. И он почувствовал, как стрела скользнула по щеке. Или нет?

Он встал, чувствуя холод в груди, и поднял руку ко лбу. Что произошло?

Кто-то подошел к нему. Моаш. На его свежевыбритом лице стал виден давно заросший шрам. Он изучал Каладина.

— О Данни…

— Ты был прав, удержав меня, — сказал Каладин. — Ты спас мне жизнь. Спасибо.

Моаш медленно кивнул. Он повернулся и посмотрел на четырех раненых людей; Лоупен и Даббид поили их водой и спрашивали имена.

— Я ошибался в отношении тебя, — внезапно сказал Моаш и протянул Каладину руку.

Каладин неуверенно пожал ее.

— Спасибо.

— Ты дурак и подстрекатель. Но честный. — Моаш хихикнул над самим собой. — Если ты все-таки убьешь нас, то ненамеренно. Не могу такого сказать ни об одном человеке, под началом которого служил. В любом случае давай готовить людей к обратной дороге.

Глава пятьдесят четвертая Чушечушь

Бремя девяти стало моим. Почему я должен нести на себе их сумасшествие? Всемогущий, освободи меня.

Дата: Палахесис, 1173, неизвестное количество секунд до смерти. Объект: богатый светлоглазый. Пример получен из вторичного источника.

Холодный ночной воздух предвещал скорый приход зимы. Поверх рубашки и штанов Далинар надел длинный плотный мундир. Он застегивался на груди, вплоть до воротника, и от талии ниспадал вниз, доходя до щиколоток, как плащ. Раньше такие мундиры носили с такамой, хотя Далинар никогда не любил эту похожую на юбку одежду.

Такой мундир предназначался только для одной цели — те, кто шел следом, легко могли различить его. Его нельзя было перепутать с одеждой других светлоглазых, по меньшей мере тогда, когда каждый носил свои цвета.

Он перешел на королевский остров для праздников. Там, где раньше стояли жаровни, сейчас располагались стойки с новыми фабриалами, дающими тепло. Речка, текущая между островами, превратилась в медленный ручеек — лед в горах перестал таять.

На четырех — не королевских — островах народу было мало. Зато там, где имелась возможность доступа к Элокару и кронпринцам, народ собрался бы и в разгар сверхшторма. Далинар пошел по центральной дорожке, и Навани — сидевшая за женским столом, — заметила его. И отвернулась, безусловно вспомнив его жестокие слова во время их последней встречи.

Шута на его привычном месте не было, и все проходили, не получив свою порцию оскорблений. На самом деле его вообще не было видно.

Ничего удивительного, подумал Далинар.

Шут не любил быть предсказуемым; несколько предшествующих пиров он не сходил со своего пьедестала, сейчас выбрал другую тактику.

Девять остальных кронпринцев уже собрались. Сейчас они относились к Далинару холодно и неприязненно. Как если бы их обидело его предложение сражаться вместе. Более низкие светлоглазые охотно заключали союзы, но кронпринцы считали себя кем-то вроде королей. Любого другого они считали соперником и держали его на расстоянии вытянутой руки.

Далинар послал слугу за едой и уселся за столом. Он задержался в лагере, слушая рапорты от отрядов, которые отозвал, и пришел последним. Большинство уже наелось и развлекалось. Справа от него дочь офицера играла на флейте ясную и чистую мелодию группе зрителей. Слева три женщины установили мольберты и рисовали одного и того же человека. Женщины любили сражаться между собой, как мужчины на мечах, но редко использовали само слово «дуэль». У них всегда проходили «дружеские соревнования» или «игры талантов».

Появилась еда, дымящийся стагм — коричневый клубень, растущий в глубоких лужах, — присыпанный сверху вареным таллием. Зерно раздулось от воды, и все блюдо было пропитано острым коричневым соусом. Он вынул нож и отрезал диск с конца стагма. Счистив тем же ножом таллий, он взял растительный диск двумя пальцами и начал есть. Сегодня его приготовили горячим и острым — быть может из-за холода, — и он буквально таял во рту; пар от него затуманил воздух перед Далинаром.

Итак, Джаснах ничего не сказала о его видении, хотя Навани утверждала, что постарается найти что-нибудь сама. Она была очень известным ученым, хотя главным образом занималась фабриалами. Он посмотрел на нее. Сделал ли он глупость, отвергнув ее? Не использует ли она видение против него самого?

Нет, подумал он. Она не может быть такой мелочной. Навани действительно любила его, хотя ее любовь была совершенно неприличной.

Стулья вокруг него пустовали. Он стал парией, отверженным, сначала из-за разговоров о Кодексе, потом из-за попыток заставить кронпринцев сражаться вместе и, наконец, из-за расследования Садеаса. Неудивительно, что Адолин так обеспокоился.

Внезапно кто-то, одетый в теплый черный плащ, скользнул на стул, стоявший рядом с Далинаром. Не один из кронпринцев. Кто осмелился…

Фигура подняла капюшон, и появилось ястребиное лицо Шута. Все из острых углов — острый нос, квадратная челюсть, тонкие брови и ясные глаза. Далинар вздохнул, ожидая очередного потока слишком умных острот.

Шут, однако, не сказал ничего. Вместо этого он внимательно осмотрел толпу, с напряженным выражением на лице.

Да, подумал Далинар. Адолин прав и относительно шута.

В прошлом Далинар судил этого человека слишком сурово. Он совсем не такой дурак, как его предшественники. Шут продолжал молчать, и Далинар решил, что, возможно, сегодняшняя его проказа — садиться рядом с людьми и нервировать их. Откровенно признаться, это вообще не проказа, но Далинар часто не понимал, что делает Шут. Возможно, что-то ужасно умное, если кто-то будет настаивать. Далинар вернулся к еде.

— Ветра меняются, — прошептал Шут.

Далинар посмотрел на него.

Глаза Шута сузились, он внимательно осмотрел ночное небо.

— Уже несколько месяцев. Смерч. Он движется и трясется и несет нас с собой. Как мир, который крутится, но мы не можем видеть это, потому что крутимся вместе с ним.

— Мир крутится? Что это за глупость?

— Глупость человека, который волнуется, — сказал Шут. — И блеск того, кто спокоен. Второй зависит от первого — но и использует первого, — в то время как первый не понимает второго, надеясь, что второй больше похож на первого. И все их игры крадут наше время. Секунда за секундой.

— Шут, — вздохнул Далинар. — Сегодня я плохо соображаю. Прости, если я пропустил твое намерение, но я не понял ни одного слова.

— Я знаю, — сказал Шут, потом в упор посмотрел на него. — Адоналсиум.

Далинар нахмурился еще больше.

— Что?

Шут изучил его лицо.

— Ты никогда не слышал такого термина, Далинар?

— Адо… что?

— Ничего, — сказал Шут. Он казался очень озабоченным, несмотря на обычное самообладание. — Чушь. Белиберда. Фиггльдиграк. Разве не странно, что бессмысленные слова часто похожи на обычные, обрезанные и разделенные на части, а потом сшитые во что-то вроде этого — и одновременно полностью незнакомые?

Далинар задумался.

— Я спрашиваю себя, можно ли проделать то же самое с человеком? Разделить его, чувство за чувством, кусочек за кусочком, один кровавый ломоть за другим? А потом соединить обратно, чтобы получилось что-то похожее на дизиан эймиан. И если ты получишь такого человека, назови его Чушь, как меня. Или Чушечушь.

— Это и есть твое имя? Настоящее имя?

— Нет, мой друг, — ответил Шут, вставая. — Я потерял мое настоящее имя. Но когда мы встретимся в следующий раз, для тебя будет самым умным дать мне новое. А пока Шут вполне достаточно — или, если хочешь, можешь называть меня Хойд. Будь настороже; сегодня вечером Садеас собирается открыть то, что он нарыл, и даже я не знаю, что именно. Прощай. Прости, что я не буду больше оскорблять тебя.

— Подожди, ты что, уезжаешь?

— Я должен. Но надеюсь вернуться. Я так и сделаю, если меня не убьют. Хотя, возможно, даже после этого. Извинись за меня перед твоим племянником.

— Он не обрадуется, — сказал Далинар. — Он любит тебя.

— Да, это одна из его наиболее замечательных особенностей, — сказал Шут. — Кроме того, он платит мне, дает мне есть его дорогую еду и разрешает издеваться над его друзьями. Космер, к сожалению, более важен, чем бесплатная еда. Будь настороже, Далинар. Жизнь становится опасной, а ты в центре всего этого.

Шут кивнул и канул в ночь. Он поднял капюшон, и вскоре Далинар уже не мог отделить его от темноты.

Далинар вернулся к еде.

«Сегодня вечером Садеас собирается открыть то, что он нарыл, и даже я не знаю, что именно».

Шут редко ошибался — хотя всегда вел себя странно. Действительно ли он уезжает, или завтра утром в лагере будет смеяться над шуткой, которую он сыграл с Далинаром?

Нет, подумал Далинар. Это не шутка.

Он махнул рукой мажордому в черном и белом.

— Найди моего старшего сына и пошли ко мне.

Слуга поклонился и исчез. Далинар продолжил есть, иногда поглядывая на Садеаса и Элокара.

Они уже вышли из-за стола, и к ним присоединилась жена Садеаса, Йалай, женщина с пышными формами, про которую говорили, что она красит волосы. А это указывало на чужую кровь в ее семье — цвет волос алети зависел от того, сколько в человеке было крови алети. Чужая кровь означала локоны другого цвета. Ирония, но смешанная кровь чаще встречалась у светлоглазых, чем у темноглазых. Темноглазые редко женились на иностранках, но знатные дома Алеткара часто нуждались в союзниках или иностранных деньгах.

Насытившись, Далинар вышел из-за королевского стола. Женщина все еще играла печальную мелодию. Хорошо играла. Спустя несколько мгновений появился Адолин и поспешно подошел к Далинару.

— Отец? Ты посылал за мной?

— Оставайся поблизости. Шут сказал мне, что сегодня вечером Садеас собирается устроить шторм.

Адолин помрачнел.

— Значит, надо уходить.

— Нет. Нам нужно доиграть до конца.

— Отец…

— Но ты должен подготовиться, — тихо сказал Далинар. — На всякий случай. Ты пригласил офицеров нашей гвардии?

— Да, — ответил Адолин. — Шестерых.

— Передай им, что я даю им разрешение войти на королевский остров. Что с Королевской Гвардией?

— Я позаботился о том, чтобы сегодня дежурили самые лояльные к тебе гвардейцы. — Адолин кивнул на темное место рядом с праздничным бассейном. — Я думаю, что наших людей надо расположить там. Оттуда будет легче отступить в наш лагерь в том случае, если король захочет тебя арестовать.

— Не думаю, что до этого дойдет.

— Ты не можешь быть уверен. Не забывай, что это Элокар затеял расследование. С каждым днем его паранойя обостряется.

Далинар посмотрел на короля. В последнее время племянник почти никогда не снимал Доспехи, хотя именно сейчас был без них. Он казался чем-то раздраженным, постоянно оглядывался через плечо, глаза метались из стороны в сторону.

— Дай мне знать, когда наши люди окажутся на позиции, — сказал Далинар.

Адолин кивнул и быстро ушел.

Ситуация давала Далинару немного времени, чтобы спокойно переварить еду. Тем не менее стоять одному, праздно глядя на окружающих, не слишком хорошо, и он отправился туда, где, рядом с главной огненной ямой, кронпринц Хатам говорил с маленькой группой светлоглазых. Они кивнули; как бы они ни относились к нему, здесь, на королевском празднике, никто не посмел отвернуться. Закон предписывал приветствовать человека его ранга.

— А, светлорд Далинар, — сказал Хатам елейным, слишком вежливым голосом. Худой, с длинной шеей, он надел гофрированную зеленую рубашку под похожее на мантию пальто и повязал темно-зеленый шелковый шарф. На его пальцах тускло светились рубины; специальный фабриал вытянул из них почти весь Штормсвет.

Два из четырех собеседников Хатама были светлоглазыми низкого ранга, а один — невысокий, в белой сутане, — ардент, которого Далинар не знал. Последним был человек из Натана, в красных перчатках, с синеватой кожей и густыми белыми волосами; на щеки свисали две косички из прядей, окрашенных в темно-красный цвет. Важный гость; Далинар уже видел его на праздниках. Как же его зовут?

— Скажите мне, светлорд Далинар, — спросил Хатам, — следите ли вы за развитием конфликта между Тукаром и Имулом?

— Это же религиозный конфликт, верно? — спросил Далинар. Обе страны были королевствами Макабаки, на южном побережье, где торговля процветала.

— Религиозный? — вступил в разговор человек из Натана. — Нет, я бы так не сказал. В основном все конфликты имеют экономическую подоплеку.

О-нак, вспомнил Далинар. Так его зовут.

Он говорил с изящным акцентом, слегка растягивая «а» и «о».

— За любой войной стоят деньги, — продолжал О-нак. — Религия — только извинение. Или, возможно, оправдание.

— А есть разница? — спросил ардент, очевидно оскорбленный тоном О-нака.

— Конечно, — сказал О-нак. — Извинение — то, что вы говорите после события, тогда как оправдание — до.

— Я бы уточнил, что извинение — это то, в чем вы хотите убедить других, но сами не верите в это, Нак-али, — добавил Хатам, используя вежливую форму имени О-нака. — А оправдание — это то, во что вы действительно верите.

— Откуда такое подобострастие? Наверно, в Натане есть что-то, что хочет заполучить Хатам.

— В любом случае, — подытожил О-нак, — эта война идет за город Сесемаликс Дар, столицу Имули. Это великолепный торговый город, и Тукар хочет его себе.

— Я слышал о Сесемаликс Даре, — сказал Далинар, потирая подбородок. — Говорят, что город нечто особенное, он расположился в трещине огромного каменного плато.

— Да, — подтвердил О-нак. — Там совершенно особое сочетание камня и каналов для отвода воды. Замысел просто изумительный. Очевидно, это один из Городов Зари.

— Моя жена могла бы многое порассказать об этом, — заметил Хатам. — Она изучает Города Зари.

— Город играет основополагающую роль в религии имули, — вставил свое слово ардент. — Они утверждают, что в свое время Герольды даровали его их предкам. И тукари тоже утверждают, что из него происходит их бог-жрец, Тезим. Так что конфликт безусловно религиозный, по природе.

— А если бы у города не было совершенно фантастического порта, — сказал О-нак, — были бы они настолько последовательны, утверждая религиозную важность города? Не думаю. Они язычники, между прочим, для которых религия не так уж важна.

В последнее время светлоглазые любили поговорить о Городах Зари; предполагалось, что некоторые из них были основаны Певцами Зари. Возможно…

— Не слышал ли кто-нибудь из вас о месте, которое называлась Крепость Обожженного Камня? — спросил Далинар.

Его собеседники покачали головами; даже О-нак промолчал.

— А что? — осведомился Хатам.

— Простое любопытство.

Разговор продолжался, однако Далинар переключился на Элокара и его свиту. Когда же Садеас объявит о своем открытии? Если он собирается арестовать Далинара, попытается ли он сделать это на празднике или нет?

Далинар заставил себя снова включиться в разговор. Он действительно должен уделять больше внимания тому, что происходит в мире. Однако сейчас новости из других королевств совсем не интересовали его. Так много изменилось с того мгновения, как начались видения.

— Возможно, дело не в религии или экономике, — Хатам пытался закончить спор. — Все знают, что племена Макабаки питают друг к другу странную ненависть.

— Возможно, — сказал О-нак.

— Это имеет значение? — спросил Далинар.

Остальные повернулись к нему.

— Это еще одна война. Если бы они не сражались друг с другом, то нашли бы кого-нибудь другого, на кого можно напасть. В точности как мы. Мщение, честь, богатство, религия — результат один и тот же.

Остальные замолчали, и скоро молчание стало неловким.

— К какому девотарию вы принадлежите, светлорд Далинар? — задумчиво спросил Хатам, как бы пытаясь что-то вспомнить.

— Орден Таленелат.

— А, — сказал Хатам. — Да, тогда это имеет смысл. Они ненавидят религиозные распри. Вам этот спор, наверно, кажется ужасно скучным.

Удобный способ выйти из разговора. Далинар улыбнулся, кивком поблагодарив Хатама за учтивость.

— Орден Таленелат? — удивился О-нак. — Я всегда считал его девотарием для менее знатных людей.

— То есть людей из Натана, — сердито сказал ардент.

— В моей семье всегда почитали Ворин.

— Да, — ответил ардент, — очень удобно, когда семья может использовать свою религию для удачной торговли с Алеткаром. Однако кое-кто мог бы спросить, во что вы верите, когда не стоите на нашей земле.

— Я не люблю, когда меня оскорбляют, — рявкнул О-нак.

Он повернулся и пошел прочь. Хатам бросился за ним.

— Нак-али! Пожалуйста, не обращайте на него внимания.

— Невыносимо скучный, — пробормотал ардент, выпивая стакан вина — оранжевого, конечно, потому что был человеком церкви.

Далинар нахмурился.

— Ты слишком дерзок, ардент, — резко сказал он. — И, возможно, глуп. Ты позволил себе язвительные замечания в адрес человека, с которым Хатам хочет заключить сделку.

— На самом деле я работаю на светлорда Хатама, — ответил ардент. — Он попросил меня оскорбить его гостя — светлорд Хатам хочет сделать вид, что ему стыдно. Теперь, когда Хатам быстро согласится на все требования О-нака, иностранец ничего не заподозрит — и не отложит подписание контракта из опасения, что дело прошло слишком легко.

А, конечно. Далинар посмотрел вслед удаляющейся паре. Они охотно идут на такие ухищрения.

Став свидетелем этого спектакля, Далинар не знал, что и думать о проявленной учтивости Хатама, когда дошло дело до объяснения причин его отвращения к конфликтам. Не готовил ли Хатам Далинара к некоторой завуалированной манипуляции?

Ардент прочистил горло.

— Я был бы очень благодарен, если бы вы никому не повторили мои слова, светлорд. — Далинар заметил Адолина, возвращающегося на королевский остров в сопровождении шести офицеров Далинара, в форме и с мечами.

— А почему ты вообще рассказал мне об этом? — спросил Далинар, поворачиваясь к человеку в белом.

— Хатам хочет, чтобы его партнер по переговорам знал о его доброй воле, — ответил ардент. — А я хочу, чтобы вы знали о нашей доброй воле, светлорд.

Далинар задумался. Он никогда не обращал особого внимания на ардентов — его девотарий был прост и прям. Далинару вполне хватало политики при дворе; он не собирался искать ее и в религии.

— Зачем? Зачем вам моя добрая воля?

Ардент улыбнулся.

— Мы еще поговорим об этом. — Он низко поклонился и ушел.

Далинар хотел бы знать больше, но появился Адолин, глядевший в сторону Хатама.

— Что происходит?

Далинар только тряхнул головой. Предполагалось, что, независимо от девотария, арденты не вмешиваются в политику. Со времен Теократии им запретили это делать, официально. Но, как и всегда в жизни, идеал и реальность имели между собой мало общего. Светлоглазым не оставалось ничего другого, как использовать ардентов в своих интригах, и — все больше и больше — девотарии становились частью двора.

— Отец? — спросил Адолин. — Люди на месте.

— Отлично, — сказал Далинар. Он сжал зубы и пересек маленький остров. Он увидит конец этой комедии, так или иначе.

Он прошел мимо огненной ямы; волна горячего воздуха окатила его слева, заставив вспотеть, а справа остужал холодный осенний воздух. Адолин быстро шел рядом, держа руку на рукоятке сабли.

— Отец? Что мы делаем?

— Провоцируем, — сказал Далинар, шагая туда, где говорили между собой Элокар и Садеас. Толпа прихлебателей неохотно раздалась перед Далинаром.

— …и я думаю, что… — Король остановился. — Да, дядя?

— Садеас, — сказал Далинар. — В каком состоянии наше расследование о перерезанной подпруге?

Садеас мигнул. В правой руке он держал стакан фиолетового вина, его длинный плащ из красного бархата был распахнут на груди, открывая гофрированную белую рубашку.

— Далинар, вы…

Ваше расследование, Садеас, — твердо сказал Далинар.

Садеас вздохнул и поглядел на Элокара.

— Ваше Величество, я действительно собирался сделать заявление на эту тему, хотя и немного позже. Но если Далинар настаивает…

— Да, — сказал Далинар.

— О, вперед, Садеас, — сказал король. — Ты и меня заинтересовал. — Король махнул слуге, который подбежал к флейтистке и заставил ее прекратить играть, пока остальные слуги звенели в колокольчики, призывая к молчанию. Вскоре на остров опустилась полная тишина.

Садеас подарил Далинару гримасу, которая каким-то образом передала послание: «Вы сами хотели этого, старый друг».

Далинар скрестил руки на груди, вперив взгляд в Садеаса. Его шесть Кобальтовых гвардейцев встали рядом, и Далинар заметил такую же группу светлоглазых офицеров из лагеря Садеаса, расположившихся поблизости.

— Откровенно говоря, я не рассчитывал на такую аудиторию, — сказал Садеас. — Более того, я собирался рассказать о ходе расследования только Его Величеству.

Маловероятно, подумал Далинар, стараясь подавить беспокойство. Что он будет делать, если Адолин не ошибся и Садеас обвинит его в попытке убийства Элокара?

Это будет конец Алеткара. Далинар так просто не сдастся, военлагеря пойдут один на другой. Неустойчивый мир, который стоял последние десять лет, закончится. И Элокар никогда не сумеет удержать княжества вместе.

Кроме того, если разгорится междуусобная война, положение Далинара будет достаточно шатким. Остальные не поддержат его, в лучшем случае. С Садеасом и так не просто сражаться — но если к нему присоединятся другие кронпринцы, он безусловно потерпит поражение, из-за численного превосходства соперника. Сейчас он хорошо понимал, почему Адолин считает невероятной глупостью слушать видения. И тем не менее Далинар был убежден, что все сделал правильно. Он никогда не чувствовал себя таким сильным, как в это мистическое мгновение, готовясь выслушать смертный приговор.

— Садеас, не утомляй меня и не устраивай спектакль, — сказал Элокар. — Все тебя слушают. Я тебя слушаю. Далинар выглядит так, словно у него вот-вот взорвутся вены на лбу. Говори.

— Очень хорошо, — сказал Садеас, отдавая вино слуге. — Как кронпринцу информации мне было поручено выяснить, имела ли место попытка покушения на Его Величество во время охоты на большепанцирника. — Он махнул рукой, приказывая своим людям. Один из них поторопился прочь. Другой вышел вперед, передав Садеасу разорванный кожаный ремень.

— Эту подпругу я показал трем разным шорникам в трех разных военлагерях. Каждый из них пришел к одному и тому же заключению. Она была перерезана. Кожа относительно новая, и за ней хорошо ухаживали, что видно хотя бы по отсутствию трещин и повреждений в других областях. Разрез слишком ровный. Кто-то перерезал кожу.

Далинар испытал чувство страха. Он сам обнаружил почти то же самое, но все это было представлено в самом худшем виде.

— С этой целью…

Садеас поднял руку.

— Пожалуйста, кронпринц. Сначала вы требуете от меня отчета, а теперь прерываете меня?

Далинар замолчал. Вокруг него собиралось все больше и больше светлоглазых. Он мог чувствовать их нарастающее напряжение.

— Но когда можно было перерезать ремень? — сказал Садеас, обращаясь к толпе. У него точно были задатки актера. — Это и есть основной вопрос, как вы понимаете. Я опросил многих из тех, кто участвовал в охоте. Никто не видел ничего особенного, хотя все помнят, что было одно странное событие. А именно — светлорд Далинар и Его Величество взбирались на скалу. Далинар и король были наедине.

Послышались шепотки.

— Тут есть, однако, нестыковки, — сказал Садеас. — Во-первых, Далинар поднялся сам. Во-вторых, зачем вообще резать подпругу на седле Носителя Осколков? Глупейший ход. Падение со спины лошади ничем не грозит человеку в Доспехах Осколков.

Вернулся слуга, которого посылал Садеас, ведя за собой юношу с песочными волосами, в которых случайно заблудилось несколько черных прядей.

Садеас выудил что-то из мешочка и поднял вверх. Большой сапфир. Не заряженный. Присмотревшись, Далинар увидел, что он расколот — и больше не может держать в себе Штормсвет.

— Вопрос привел меня к мысли исследовать королевские Доспехи Осколков, — продолжал Садеас. — И оказалось, что восемь из десяти сапфиров, заряжающих Доспехи, раскололись в ходе сражения.

— Такое случается, — сказал Адолин, становясь рядом с Далинаром, рука на рукоятке сабли. — Лично я в каждом бою теряю несколько.

— Но восемь? — спросил Садеас. — Один или два — нормально. Вы когда-нибудь теряли сразу восемь в одном сражении, молодой Холин?

Адолин ответил только взглядом.

Садеас убрал камень и кивнул юноше, которого привел его человек.

— Это один из конюхов, занимающихся королевскими лошадьми. Фин, верно?

— Д… да, светлорд, — промямлил мальчик. Ему было не больше двенадцати.

— Помнишь, что ты рассказал мне, Фин? Пожалуйста, расскажи опять, чтобы все могли услышать.

Темноглазый юноша сжался, выглядя испуганным.

— Да, светлорд, сэр, дело было так. Всякий скажет, что седло было проверено в лагере светлорда Далинара. И оно было в полном порядке. Я был одним из тех, кто готовил коня Его Величества, прежде чем передать его людям светлорда Далинара. И я все сделал как надо. Положил его любимое седло и все такое. Но…

Сердце Далинара помчалось вскачь. Он еле удержался от того, чтобы начать вызывать Клинок.

— Но что? — спросил Садеас.

— Но когда глава королевских конюхов повел коня мимо лагеря светлорда Далинара, на нем было другое седло. Клянусь.

Некоторые из тех, кто стоял вокруг, казались сбитыми с толку этим признанием.

— Ага! — сказал Адолин. — Но тогда это произошло в королевском дворце!

— Совершенно верно, — сказал Садеас, поднимая бровь на Адолина. — Очень проницательно с вашей стороны, юный Холин. Это открытие — вместе с расколотыми геммами — что-то должно означать. Я подозреваю, что действительно имела место попытка убить Его Величество. Заменили рубины поврежденными, терявшими Штормсвет, и ослабили седло, аккуратно надрезав подпругу. По-видимому, они надеялись, что Его Величество упадет во время сражения с большепанцирником и позволит напасть на себя. Камни треснут, Доспехи развалятся, и Его Величество «случайно» погибнет во время охоты.

Толпа опять зашепталась, и Садеас поднял палец.

— Важно понять, что все эти события — подмена седла и камней — произошли перед тем, как Его Величество повстречался с Далинаром. Я с самого начала чувствовал, что Далинар — самый малоподходящий подозреваемый. Сейчас я считаю преступником человека, которого светлорд Далинар обидел и который решил отомстить, заставить нас подумать, что Далинар причастен ко всей этой истории. Быть может, он вообще собирался не убивать Его Величество, но бросить подозрения на Далинара.

Остров затих, даже шепоток умер.

Далинар стоял, потрясенный.

Я… я был прав.

Наконец Адолин прервал молчание.

Что?

— Все свидетельства указывают, что ваш отец невиновен, Адолин, — едко сказал Садеас. — Вас это удивляет?

— Нет, но… — По лбу Адолина пошли морщины.

Светлоглазые вокруг разочарованно загалдели и начали расходиться.

Офицеры Далинара, однако, остались стоять, как если бы ожидали внезапного удара.

Кровь моих предков, подумал Далинар. Что все это означает?

Садеас махнул своим людям, и те увели конюха, потом кивнул Элокару и пошел в сторону подносов с ужином, на которых стояли кувшины с подогретым вином и лежали поджаренные хлебцы. Далинар перехватил Садеаса в то мгновение, когда тот наполнял маленькую тарелку. Далинар взял Садеаса за руку, почувствовав пальцами мягкое полотно плаща.

Садеас посмотрел на него, подняв бровь.

— Спасибо, — тихо сказал Далинар. — За то, что вы не поддались. — За его спиной опять заиграла флейтистка.

— Не поддался чему? — сказал Садеас, опуская тарелку и высвобождая плащ. — Я надеялся устроить это представление после того, как обнаружу больше конкретных доказательств, что вы тут ни при чем. К сожалению, вы чересчур сильно надавили на меня, и я могу только утверждать, что вы, скорее всего, ни при чем. И, боюсь, слухи все равно пойдут.

— Погодите. Вы хотели доказать мою невиновность?

Садеас нахмурился и опять взял тарелку.

— Далинар, вы знаете, почему все, общавшиеся с вами, непременно начинают уставать от вас?

Далинар не ответил.

— Вы ужасно самонадеянны. Всегда уверены в своей правоте. Да, я попросил у Элокара эту должность, чтобы доказать вашу невиновность. Шторм побери, неужели так трудно поверить, что в этой армии могут быть честные люди?

— Я… — сказал Далинар.

— Конечно, — прервал его Садеас. — Вы смотрите на нас сверху вниз, как человек, стоящий на единственном листе бумаги и считающий себя настолько высоким, что видит на много миль вперед. А я считаю, что книга Гавилара — крэм, а Кодекс — ложь, придуманная некоторыми людьми для того, чтобы оправдать их съежившуюся совесть. Проклятье, но я тоже один из таких людей, со съежившейся совестью. Но я не хочу видеть, как на вас клевещут из-за этой грубо состряпанной попытки покушения на короля. Если бы вы хотели его убить, вы бы выжгли ему глаза в одно мгновение!

Садеас глотнул дымящегося фиолетового вина.

— Элокар, однако, никак не хочет успокоиться и держится за этот проклятый ремень. И люди начали шептаться, потому что он под вашей защитой и вы двое вместе лезли на эту штормовую скалу. Только Отец Штормов знает, почему они решили, что вы могли попробовать убить Элокара. Сейчас вы не можете убить даже паршенди. — Садеас сунул в рот маленький кусочек поджаренного хлебца и повернулся, чтобы уйти.

Далинар опять поймал его за руку.

— Я… я перед вами в долгу. Я плохо обходился с вами все эти шесть лет.

Садеас, жуя хлеб, округлил глаза.

— Речь идет не только о вас. Пока все думали, что вы стоите за этой попыткой, никто и не пытался понять, кто на самом деле пытался убить короля. А кто-то пытался. Я не верю в восемь расколовшихся в одном бою гемм. Один ремень был бы очень смешной попыткой убийства, но вместе с ослабленными Доспехами… Я наполовину склонен верить, что кто-то подстроил и удивительное появление скального демона. Однако не могу представить себе, как можно было подстроить такое.

— А ваши слова о том, что меня подставили? — спросил Далинар.

— Главным образом для того, чтобы дать людям поговорить, пока я разбираюсь в том, что произошло на самом деле. — Садеас посмотрел на руку Далинара, державшую его. — Не дадите ли мне уйти?

Далинар отпустил его.

Садеас поставил тарелку на стол, поправил плащ и стряхнул пыль с плечей.

— Далинар, я не дам вам самоустраниться. Мне, вероятно, понадобится ваша помощь, прежде чем все это кончится. Но, должен сказать, я не понимаю, что происходит с вами в последнее время. Болтают, что вы хотите отказаться от Пакта Мщения. В этом есть крупица истины?

— Я упомянул об этом по секрету Элокару, как одну из возможностей. Однако да, если вы хотите знать, в этом есть правда, и не одна крупица. Я устал от сражений. Мне надоели Равнины, мне надоело быть так далеко от цивилизации, и мне надоело убивать паршенди. Однако я не хочу отступать. Наоборот, я хочу победить. Но кронпринцы не слушают меня! Они считают, что я разработал какой-то хитрый план для того, чтобы подчинить их.

Садеас фыркнул.

— Вы скорее ударите человека в лицо, чем заколете в спину. Ваша проклятая честность.

— Объединитесь со мной, — неожиданно предложил ему Далинар.

Садеас застыл.

— Вы знаете, что я никогда не предам вас, Садеас, — сказал Далинар. — Вы доверяете мне, в отличие от остальных. Попробуйте то, что я предлагал другим кронпринцам. Совместную атаку на плато.

— Не сработает, — сказал Садеас. — Нет ни одной причины приводить на плато больше одной армии. Я и так каждый раз оставляю в лагере половину моей. Там нет места для маневров.

— Да, — согласился Далинар. — Но что если мы попробуем новую тактику? У вас самые быстрые бригады мостовиков, однако моя армия сильнее. Что, если вы пошлете небольшой быстрый отряд, который задержит паршенди? А потом подойдет моя более сильная, но медлительная армия?

Садеас задумался.

— И это может означать Клинок Осколков, Садеас.

В глазах Садеаса вспыхнула жадность.

— Я знаю, что вы сражались с их Носителями Осколков, — сказал Далинар, хватаясь за ниточку. — Но неудачно. Без Клинка вам их не победить. — Паршенди-Носители Осколков имеют привычку убегать, едва войдя в битву. Обычный копейщик, конечно же, не может сравниться с ними. Только Носитель Осколков способен противостоять другому Носителю. — В прошлом я уже убил двоих. Но у меня не часто появляется такая возможность, потому что я никак не могу оказаться на плато достаточно быстро. Вы можете. Вместе мы одержим много побед, и я смогу добыть Клинок.

Мы сделаем это, Садеас! Вместе. Как в старые времена.

— Как в старые времена, — рассеянно повторил Садеас. — Да, я бы хотел увидеть Терновника в бою. А как мы разделим гемсердца?

— Две трети — ваши, — сказал Далинар. — И можете записать на себя две трети побед.

Садеас задумчиво посмотрел на него.

— А Осколки?

— Если мы найдем Носителя Осколков, Адолин и я берем его на себя. Вы получите Клинок. — Он поднял палец. — Но Доспехи я заберу себе. Для Ринарина.

— Для слабака Ринарина?

— Вам не все равно? — сказал Далинар. — У вас уже есть Доспехи, Садеас. Наш союз поможет выиграть войну. Если мы начнем работать вместе, мы сможем привлечь к себе и других и подготовить грандиозную атаку. Отец Штормов! Не исключено, что мы обойдемся и своими силами. У нас две самые большие армии; если мы сумеем заманить паршенди на достаточно большое плато и окружить их крупными силами, то сможем нанести им такое поражение, от которого им не оправиться.

Садеас какое-то время думал. Потом пожал плечами.

— Очень хорошо. Пошлите мне письмо с деталями. Но завтра. Я и так пропустил большую часть праздника.

Глава пятьдесят пятая Изумрудный брум

Женщина сидит и трет глаза. Дочь королей и ветров, вандал.

Дата: Палахеван, 1773, 73 секунды до смерти. Объект: достаточно знаменитый бродяга, известный своими изящными песнями.


Спустя неделю после потери Данни Каладин стоял на другом плато, наблюдая за сражением. На этот раз, однако, ему не пришлось спасать умирающих. Они прибыли на плато раньше паршенди. Редкое, но горячо приветствуемое событие. Армия Садеаса захватила центр плато и защищала куколку, пока солдаты вскрывали ее. Паршенди прорывали линию обороны и нападали на людей, работающих около куколки.

Сейчас их окружат, подумал Каладин.

Не слишком хорошо, потому что означало печальную дорогу обратно.

Солдаты Садеаса вели себя весьма плохо, когда, прибывая вторыми, получали отпор. А прибыв первыми и потеряв гемсердце, они почувствуют себя еще более разочарованными и выместят досаду на мостовиках.

— Каладин! — послышался чей-то голос. Каладин повернулся и увидел спешившего к нему Камня. Кто-то ранен? — Ты видел такое? — Рогоед вытянул руку.

Каладин повернулся и посмотрел в том направлении. К соседнему плато приближалась вторая армия. Каладин поднял брови; синие флаги, солдаты, вне всякого сомнения, алети.

— Поздновато, а? — заметил Моаш, становясь рядом с Каладином.

— Бывает, — сказал Каладин. Действительно, время от времени на плато подтягивались опоздавшие армии других кронпринцев. Чаще всего Садеас появлялся первым, и остальные армии алети поворачивали обратно. Но обычно они никогда не подходили так близко.

— Штандарт Далинара Холина, — сказал Шрам, присоединяясь к ним.

— Далинар, — одобрительно сказал Моаш. — Говорят, что он не использует мостовиков.

— Тогда как он пересекает расщелины? — спросил Каладин.

Ответ появился очень скоро. Новая армия имела огромные, похожие на осадные башни мосты, которые тянули чуллы. Они грохотали по неровным плато, часто застревая в трещинах.

Ужасно медленно, подумал Каладин. Зато во время огня незащищенные солдаты не должны подходить к пропасти, а могут укрываться за этими мостами.

— Далинар Холин, — сказал Моаш. — Говорят, что он настоящий светлоглазый, вроде легендарных героев прошлого. Человек чести и долга.

Каладин фыркнул.

— Я видел множество светлоглазых с такой же репутацией и каждый раз разочаровывался. Однажды я расскажу вам о светлорде Амараме.

— Амарам? — спросил Шрам. — Носитель Осколков?

— Ты слышал о нем? — спросил Каладин.

— Конечно, — ответил Шрам. — Вроде бы он на пути сюда. В тавернах только об этом и говорят. Ты был с ним, когда он добыл Осколки?

— Нет, — тихо сказал Каладин. — И никого там не было.

Армия Далинара Холина пересекла плато на юге и — совершенно удивительно — подошла прямо к плато, на котором кипело сражение.

— Неужели он атакует? — сказал Моаш, почесывая голову. — Быть может, он полагал, что Садеас потерпит поражение, и решил нанести удар после того, когда тот отступит.

— Нет. — Каладин нахмурился. — Он присоединяется к битве.

Паршенди послали нескольких стрелков обстрелять армию, но стрелы только отлетали от панциря чулл, не причиняя им вреда. Группа солдат отсоединила мосты и начала ставить их на место, пока лучники Далинара обменивались стрелами с паршенди.

— Не потому ли сегодня Садеас взял с собой так мало людей? — предположил Сигзил, присоединяясь к группе, глядевшей на армию Далинара. — Возможно, он именно так и планировал и намеренно дал себя окружить.

Мосты можно было опускать и вытягивать; удивительные достижения инженерного гения. Солдаты начали перекидывать их на ту сторону, и тут произошло кое-что еще более удивительное.

Два Носителя Осколков, быть может, Далинар и его сын, перепрыгнули через пропасть и напали на паршенди. Те отвлеклись, в это время солдаты перекинули большие мосты через расщелину и по ним хлынула тяжелая кавалерия. Совершенно другой способ атаки при помощи мостов, и Каладин обнаружил, что обдумывает последствия.

— Он действительно присоединился к битве, — сказал Моаш. — Я думаю, они собираются работать вместе.

— Так они действуют более эффективно, — сказал Каладин. — Удивительно, что раньше они не пытались сражаться таким образом.

Тефт фыркнул.

— Ты не понимаешь светлоглазых. Кронпринцы вовсе не хотят выиграть битву, они хотят выиграть ее для себя.

— Хотел бы я записаться в его армию, — сказал Моаш почти с уважением. Вооружение солдат сверкало, они выглядели хорошо обученными. Далинар — Терновник — имел репутацию честного человека, даже более честного, чем Амарам. В Хартстоуне слышали о нем, но Каладин хорошо понимал, какая мерзость может скрываться под блестящими доспехами.

Хотя, подумал он, человек, защитивший шлюху на улице, носил синее. Адолин, сын Далинара. И вступился за женщину совершенно бескорыстно.

Каладин сжал зубы, прогоняя опасные мысли. Его не обманут во второй раз.

Нет.

На какое-то время сражение стало ожесточенным, но в конце концов паршенди, зажатые между двумя армиями, не выдержали. Вскоре бригада Каладина уже вела в лагерь торжествующую армию.

* * *

Каладин покрутил сферу между пальцами. На одной из сторон в целом чистого стекла просматривалась линия пузырей — крошечных сфер, наполненных светом.

Опять работа в расщелинах. Они вернулись с плато так быстро, что Хашаль, вопреки логике или милосердию, послала их вниз в тот же самый день. Каладин продолжал крутить сферу в руках. В самой ее середине находился большой округлый изумруд, с дюжинами крошечных граней. Небольшое кольцо пузырей прижималось к поверхности драгоценного камня; пузыри, казалось, страстно стремились приблизится к его блеску.

Из стекла лился ясный зеленый Штормсвет, освещая пальцы Каладина. Изумрудный брум, самая дорогая сфера. Стоит сотни сфер поменьше. Целое состояние, для мостовика. Странно далекая, потратить невозможно. Каладин подумал, что внутри он видит бушующий шторм. Это свет, он… он как частица шторма, пойманная изумрудом. И свет не был идеально ровным; скорее он мигал, как в лампах, факелах или свечах. Поднеся брум поближе к глазам, Каладин увидел, что свет бурлит и извивается.

— И что мы будем с ним делать? — спросил Моаш, стоявший слева от Каладина. Камень стоял справа. Сумрачное небо освещало дно даже хуже, чем обычно. В последнее время стояли холода, отодвинувшие приход весны; внизу было темно и зябко.

Люди быстро работали, собирая копья, доспехи, сапоги и сферы мертвых. Из-за утреннего забега с мостом времени было мало, и Каладин решил перенести тренировку на завтра. Вместо этого они соберут много трофеев и часть оставят внизу, чтобы в следующий раз избежать наказания.

Они обнаружили тело светлоглазого офицера. Достаточно богатого. Один этот брум стоил столько, сколько мостовик зарабатывал за двести дней. А в его мешочке лежали еще обломки и марки, все вместе еще один брум. Целое состояние. Богатство. Обычный карман светлоглазого.

— С этим мы могли бы кормить раненых несколько месяцев, — сказал Моаш. — И купить все медицинские товары, которые нам нужны. Отец Штормов! Да на него можно подкупить стражу периметра и вырваться из лагеря!

— Ничего такого не произойдет, — сказал Камень. — Вынести сферы из расщелины невозможно.

— Можно проглотить, — предложил Моаш.

— Задохнешься. Сфера слишком большая, а?

— Спорю на что угодно, я смогу, — заверил Моаш. Его глаза сверкнули, отражая зеленый Штормсвет. — Здесь больше денег, чем я видел за всю жизнь. Стоит рискнуть.

— Глотать бесполезно, — сказал Каладин. — Ты думаешь, те стражники, которые смотрят за нами в сортирах, дадут нам их вынести? А идиоты-паршмены просеивают все говно, и я сам видел записи, кто это делает и как часто. Мы не первые, кто придумал этот трюк.

Моаш заколебался, но потом вздохнул, сдаваясь.

— Скорее всего ты прав. Шторм побери, ты точно прав. Неужели мы вот так возьмем и отдадим его?

— Да, — сказал Каладин, закрывая сферу в кулаке. Яркое сияние сферы заставило светиться его руку. — Мы не сможем потратить ее. Мостовик с полным брумом? Нас немедленно разоблачат.

— Но… — начал Моаш.

— Мы отдадим это, Моаш. Но найдем способ сохранить вот это. — Он поднял мешочек, содержащий другие сферы.

Камень кивнул.

— Да. Если мы отдадим эту дорогую сферу, они посчитают нас честными, верно? И даже дадут маленькую награду. Но как мы сможем сохранить мешочек?

— Я думаю над этим, — сказал Каладин.

— Тогда соображай побыстрее, — заметил Моаш, посмотрев на факел Каладина, торчащий между двух камней в стене расщелины. — Скоро нам возвращаться.

Каладин открыл руку и покатал изумрудный брум между пальцами. Как?

— Ты когда-нибудь видел такую красоту? — спросил Моаш, глядя на изумруд.

— Это только сфера, — рассеянно сказал Каладин. — Инструмент. Как-то я держал в руках кубок, в котором было не меньше сотни изумрудных брумов, и мне говорили, что это мое. Я так и не смог потратить их, так что для меня они оказались бесполезными.

— Сотня изумрудов? — спросил Моаш. — Где… как?

Каладин закрыл рот, ругая себя. Нельзя говорить о прошлом. Да еще и таком далеком.

— За работу, — сказал он, убирая брум в черный мешочек. — Мы должны торопиться.

Моаш вздохнул, но Камень дружески толкнул его, и они присоединились к остальным. Камень и Лоупен, используя указания Сил, привели их к большой массе трупов в красно-коричневой форме. Он не знал, армии какого кронпринца они принадлежали, но тела были относительно свежие. И только алети.

Каладин взглянул в сторону, где работал Шен, паршмен-мостовик. Тихий, послушный, физически крепкий. Тефт все еще не доверял ему. И часть Каладина была этому рада. Сил приземлилась на стене рядом с ним, встала ножками на камень и посмотрела на небо.

Думай, сказал себе Каладин. Как сохранить сферы? Должен быть способ.

Но все идеи казались слишком рискованными. А если их поймают, то в лучшем случае дадут другую работу. Каладин не хотел рисковать.

Неподалеку, вокруг мха и хасперов, появились тихие зеленые спрены жизни. Рядом с головой оборцветы открыли желтые и красные листья. Каладин опять вспомнил о гибели Данни. Четвертый мост — не самое безопасное место в мире. Да, в последнее время они потеряли очень мало людей, но все-таки потеряли. И каждый забег грозит полным уничтожением бригады. Однажды паршенди сосредоточатся на них. Достаточно потерять трех или четырех человек, и мост перевернется. Последует удвоенная волна стрел, и в живых не останется никого.

Все та же проблема, над которой Каладин ломал голову каждый день. Как защитить бригадников, которых нарочно лишили всякой защиты и подставили под стрелы?

— Эй, Сиг, — окликнул Карта, принеся охапку стрел. — Ты же миропевец, верно? — За последние несколько недель Карта стал необыкновенно дружелюбным и доказал, что умеет разговорить других.

Лысый человек напоминал Каладину одного трактирщика, умевшего быстро заставить клиента почувствовать себя непринужденно.

Сигзил, снимавший сапоги с трупов, посмотрел на Каладина с поджатыми губами, как будто хотел сказать: «Это твоя ошибка». Все в бригаде знали, что он миропевец, и это ему сильно не нравилось.

— Почему бы тебе не рассказать что-нибудь? — сказал Карта, опуская на землю копья. — Помоги нам провести время.

— Я не глупый шут или собутыльник с подвешенным языком, — проворчал Сигзил, сдергивая очередной сапог. — Я не «рассказываю что-нибудь». Я распространяю знания о культурах, народах, мыслях и снах. Я приношу в мир понимание. Это святой долг моего ордена, порученный нам самими Герольдами.

— Ну, так распространи что-нибудь, — не отставал Карта, выпрямляясь и вытирая руки о штаны.

Сигзил отчетливо вздохнул.

— Ну хорошо. И что ты хочешь услышать?

— Не знаю. Что-нибудь интересное.

— Поведай нам о светкороле Алазанси и его флоте в сто кораблей, — попросил Лейтен.

— Я не болтун в таверне! — повторил Сигзил. — Я рассказываю о нациях и народах, а не кабацкие истории. Я…

— Есть ли такое место, где люди живут в рвах, выдолбленных в земле? — спросил Каладин. — Город, построенный в огромном комплексе борозд, процарапанных в камне?

Сесемаликс Дар, — кивнул Сигзил, стаскивая еще один сапог. — Да, столица королевства Имул и один из самых древних городов в мире. Говорят, что имя городу — и королевству — дал сам Джезриен.

— Джезриен? — спросил Малоп, вставая и почесывая голову. — Кто это? — Малоп, парень с густыми волосами и кустистой черной бородой, имел татуировки в виде охранного глифа на каждой руке и, как говорится, не был самой блестящей сферой в кубке.

— Здесь, в Алеткаре, его называют Королем Штормов, — сказал Сигзил. — Или Джезере'Элин. Он был королем Герольдов. Повелитель штормов, податель воды и жизни, он известен как злостью и раздражительностью, так и милосердием.

— О! — поразился Малоп.

— Расскажи мне больше о городе, — попросил Каладин.

— Сесемаликс Дар. Он действительно построен в гигантской трещине. Потрясающее зрелище. Он защищен от сверхштормов, и каждый разлом имеет возвышающийся край, не дающий воде с равнины затопить его. Вместе с разветвленной системой водостоков они полностью защищают город от наводнений.

В городе живет очень много самых знаменитых гончаров, и в нем сходятся торговые пути всего юго-запада. Имули — одна из ветвей народа аскарки, а те этнически макабаки, темнокожие, как я. Их королевство граничит с моим, и в юности я много раз бывал там.

— Замечательное место — рай для путешественников. — Сигзил, продолжая говорить, все больше и больше расслаблялся. — Их правовая система очень терпима к иностранцам. Не-имули не может владеть домом или лавкой, но, приезжая в город, ты становишься «родственником, приехавшим издалека, к которому необходимо проявить доброту и мягкость». Иностранец может поесть в любом доме, каком захочет, при условии, что будет уважителен и подарит хозяевам фрукты. Имули очень любят экзотические фрукты. Они поклоняются Джезриену, хотя не считают его фигурой из религии Ворин. Они называют его богом.

— Герольды — не боги, — усмехнулся Тефт.

— Для вас, — возразил Сигзил. — Другие смотрят на них иначе. Ваши ученые назвали бы религию имули эклектичной — в ней есть и идеи Ворин. Но для имули ваша религия — эклектичная. — Сигзилу это, похоже, понравилось, хотя Тефт сердито нахмурился.

Сигзил продолжал, рисуя все более и более подробную картину города. Он рассказал о развевающихся платьях и головных накидках женщин имули, о любимой одежде мужчин. О вкусе еды — главным образом соленом, — и о том, что делают старые друзья, когда встречаются, — прижимают левый указательный палец ко лбу и кланяются. Сигзил знал о городе невероятно много и иногда мечтательно улыбался, вероятно вспоминая свои путешествия.

Да, интересно, но для Каладина самым главным было то, что город — над которым он пролетал во сне несколько недель назад, — действительно существует. И он больше не может не замечать странную скорость, с которой он излечился от ран. С ним происходит что-то странное. Сверхъестественное. Связано ли это как-то с тем, что люди вокруг него всегда умирают?

Он встал на колени и стал обшаривать карманы мертвого человека, обязанность, которую остальные бригадники старались избегать. Сферы, ножи и другие полезные предметы он забирал. Личные вещи, вроде несожженных молитв, оставлял. Он нашел несколько циркониевых обломков и добавил их в мешочек.

Может быть, Моаш прав. Если они смогут сохранить деньги, то, возможно, смогут подкупить стражу и вырваться из лагеря. Намного безопаснее, чем сражаться. Тогда почему он так настойчиво учит бригадников сражаться? Почему ему никогда не приходило в голову, что можно уйти по-тихому?

Он потерял Даллета и весь свой первый взвод в армии Амарама. Быть может, он думает возместить это, подготовив новый взвод копейщиков? Стремится ли он сохранить людей, которых полюбил, или что-то доказать самому себе?

Опыт говорил ему, что человек, который не может сражаться, серьезная помеха в этом мире войны и штормов. Возможно, побег действительно лучше, но он слишком мало знал о побегах. Кроме того, если они убегут, Садеас пошлет за ними войска. Беда пойдет за ними по пятам. И куда бы они ни пошли, им придется убивать, чтобы остаться на свободе.

Он закрыл глаза, вспомнив один из своих побегов, когда ему — и другим рабам, его товарищам, — удалось целую неделю прятаться в глухомани. А потом хозяин послал за ними охотников. Так он потерял Налму.

Сейчас ничто из этого не может спасти их, подумал Каладин. Мне нужны эти сферы.

Сигзил продолжал свое повествование об имули.

— Они считают ужасающей грубостью ударить человека лично. И поэтому ведут войну совсем по другому, чем алети. Предводитель вообще не имеет меча. Может быть, алебарду, копье, но самое лучшее — лук и стрелы.

Каладин вытащил еще пригоршню сфер — небесные обломки — из кармана солдата. Они прилипли к толстому куску свиного сыра, зловонного и заплесневелого. Он скривился, но взял сферы и вымыл их в луже.

— Светлоглазые используют копья? — удивился Дрехи. — Смешно.

— Почему? — обиженно спросил Сигзил. — А мне путь имули кажется интересным. В некоторых странах сражаться считается неприличным. В Сине, например, если вы должны сразиться с человеком, то уже потерпели поражение. Убийство — в самом лучшем случае — очень жестокий способ решения проблемы.

— Не собираешься ли ты, как Камень, отказаться драться? — спросил Шрам, бросая едва завуалированный взгляд на рогоеда. Камень фыркнул, повернулся спиной к более низкому мостовику, встал на колени и начал засовывать сапоги в большой мешок.

— Нет, — сказал Сигзил. — Мы все согласились, что другого способа нет. Возможно, если бы мой учитель знал, что я еще жив… но нет. Это глупость. Да, я буду сражаться. И копьем, которое предпочитают в этой стране, хотя, откровенно говоря, я предпочитаю, чтобы между мной и противником было расстояние побольше.

Каладин задумался.

— Ты имеешь в виду лук?

Сигзил кивнул.

— Мой народ считает лук самым благородным оружием.

— Ты умеешь им пользоваться?

— Увы, нет, — сказал Сигзил. — Если бы умел, сказал бы раньше.

Каладин встал, открыл мешочек и положил сферы к остальным.

— Среди тел были луки?

Люди посмотрели друг на друга, некоторые отрицательно покачали головами. Шторм побери, подумал Каладин. Зерно идеи начало прорастать в его мозгу, но потом умерло.

— Возьмите несколько этих копий, — сказал он. — И отложите в сторону. Они понадобятся нам для занятий.

— Но мы должны их отдать, — сказал Малоп.

— Нет, мы не возьмем их на поверхность, — сказал Каладин. — Каждый раз, приходя сюда, будем откладывать несколько копий и оставлять внизу. В результате скоро наберется достаточно много оружия для занятий.

— Но как мы поднимем их наверх, когда придет время? — спросил Тефт, потирая подбородок. — Копья, лежащие внизу, не очень нам помогут, когда начнется настоящая драка.

— Я найду способ поднять их, — сказал Каладин.

— Ты уже говорил так, и не раз, — заметил Шрам.

— Перестань, Шрам, — сказал Моаш. — Он знает, что делает.

Каладин мигнул.

Неужели Моаш защитил его?

Шрам смешался.

— Каладин, я ничего такого не имел в виду. Просто спросил, и все.

— Я понимаю. Это… — Каладин замолчал, когда в расщелине появилась Сил, в виде скрученной ленточки.

Приземлившись на камне, выступающем из стены, она стала маленькой женщиной.

— Я нашла еще одну группу тел. В основном паршенди.

— При них есть луки? — спросил Каладин. Некоторые бригадники раскрыли рты, увидев, как он разговаривает с воздухом. Потом понимающе кивнули друг другу.

— Да, я думаю, да, — сказала Сил. — Недалеко, вниз по расщелине.

Бригадники уже закончили обирать трупы.

— Соберите все трофеи, — сказал им Каладин. — Я нашел еще одно место. Нам нужно собрать как можно больше добычи и сохранить ее внизу, в таком месте, где ее не смоет.

Бригадники собрали свои находки и закинули мешки за плечи; каждый нес одно-два копья. Спустя несколько секунд все уже шли по мокрому дну расщелины, вслед за Сил.

Они шли по трещинам в древнем камне, в которых нашли вечный приют старые, вымытые штормом кости, создав холмы из покрытых мхом бедренных и берцовых костей, черепов и ребер. Искать там было нечего.

Через четверть часа они оказались в месте, найденном Сил. Здесь грудами лежали мертвые паршенди, вперемешку с немногими алети в синем. Каладин встал на колени рядом с одним из человеческих трупов и узнал стилизованный глиф Далинара Холина, нашитый на мундир. Почему армия Далинара присоединилась к битве? Что изменилось?

Каладин приказал своим людям осмотреть алети, а сам подошел к одному из трупов паршенди. Он оказался намного более свежим. Обычно они находили меньше трупов паршенди, чем алети. И не только потому, что в каждом сражении паршенди были в меньшинстве, но скорее потому, что мертвые паршенди редко падали в расщелины. Кроме того, Сигзил предполагал, что у них более плотные тела, чем у людей, и воде не так легко их унести.

Каладин перевернул тело на бок и внезапно услышал шипение из группы бригадников. Каладин повернулся и увидел Шена, рванувшего вперед с нехарактерной для него страстью.

Тефт мгновенно бросился за Шеном и схватил его сзади мертвой хваткой. Остальные бригадники стояли, пораженные ужасом, хотя некоторые рефлекторно встали в боевую стойку.

Шен слабо трепыхался в объятьях Тефта. Паршмен выглядел иначе, чем его двоюродные братья; сейчас, поблизости от них, разница стала более отчетливой. Шен — как и большинство паршменов, — был невысоким и слегка пухлым. Сильный, крепкий, не опасный. Труп у ног Каладина был мускулистый, сложенный как рогоед, высокий и с широченными плечами. Кожа у обоих была мраморной, но только у паршенди на голове, ногах, руках и груди росла темно-красная броня.

— Отпусти его, — сказал заинтересовавшийся реакцией паршмена Каладин.

Тефт посмотрел на него и недовольно выполнил приказ. Шен пробежал по неровной земле и мягко, но твердо оттеснил Каладина от трупа. И встал перед ним, как бы защищая мертвеца от Каладина.

— Он уже вел себя так, — заметил Камень, становясь рядом с Каладином. — Когда Лоупен и я обирали трупы.

— Он защищает тела паршенди, мачо, — добавил Лоупен. — Как будто готов ударить тебя сто раз, если двинешь одно, зуб даю.

— Они все такие, — сказал Сигзил сзади.

Каладин, подняв бровь, повернулся к нему.

— Рабочим-паршменам, — объяснил Сигзил, — разрешено заботиться о своих мертвых; это чуть ли не единственное, что вызывает в них какие-то чувства. Они гневаются, если кто-то другой делает это в их присутствии. Они завертывают труп в полотно, относят в какое-нибудь дикое место, кладут на камень и уходят.

Каладин разглядывал Шена.

Хотел бы я знать…

— Займитесь паршенди, — приказал Каладин бригадникам. — Тефт, тебе придется все время держать Шена. Я не могу дать ему остановить нас.

Тефт бросил на Каладина короткий взгляд; он все еще считал, что надо поставить Шена вперед во время забега и дать ему умереть. Но он выполнил приказ, позвав Моаша на помощь.

— И, ребята, — сказал Каладин, — будьте почтительнее к мертвым.

— Они — паршенди, — возразил Лейтен.

— Я знаю, — сказал Каладин. — Но это беспокоит Шена. Он один из нас, и давайте не будем его чересчур раздражать.

Паршмен недовольно опустил руки и дал Тефту и Моашу увести себя. Похоже, он смирился. Паршмены считались тугодумами. Как много он понял?

— Ты хотел лук? — спросил Сигзил, становясь на колени и вытаскивая из-под тела рогатого паршенди короткий лук. — Но нет тетивы.

— Есть в мешочке этого парня, — сказал Карта, вытаскивая что-то из поясного мешочка другого трупа. — Быть может, хорошая.

Каладин взял оружие и тетиву.

— Кто-нибудь знает, как их использовать?

Мостовики поглядели друг на друга. Во время охоты на панцирников луки бесполезны; пращи работают намного лучше. Лук хорош только для убийства людей. Каладин взглянул на Тефта, тот покачал головой. Его никогда не учили пользоваться луком; и Каладина тоже.

— Просто, — сказал Камень, переворачивая труп паршенди. — Кладешь стрелу на тетиву. Направляешь не на себя. Сильно натягиваешь. Отпускаешь.

— Очень сомневаюсь, что просто, — сказал Каладин.

— У нас не хватает времени, чтобы научить парней владеть копьем, Каладин, — сказал Тефт. — Неужели ты хочешь сделать из них еще и лучников? И как? Без учителя кто сможет научить их?

Каладин не ответил. Он убрал лук и тетиву в мешок, добавил несколько стрел и пошел помогать остальным. Часом позже они шли по расщелине к лестнице, факелы шипели, догорая, приближалась темнота. Пропасть становилась все более мерзкой. Тени углубились, далекие звуки — капанье воды, падение камней, завывание ветра — казались угрожающими. Каладин завернул за угол, и стайка многоногих крэмлингов пробежала по стене и юркнула в трещину.

Люди говорили тихо, настороженно, и Каладин молчал. Время от времени он поглядывал на Шена. Молчаливый паршмен шел, опустив голову. Судя по всему, грабеж трупов паршенди серьезно расстроил его.

Я могу использовать это, подумал Каладин. Но осмелюсь ли? Рискованно, очень рискованно.

Однажды его уже приговорили к смерти за то, что он опрокинул равновесие битвы.

Сначала сферы, подумал он. Если он сумеет переправить наверх сферы, значит, сможет сделать то же самое и со всем остальным. Наконец сверху появилась тень, перекинутая через пропасть. Первый постоянный мост. Они прошли еще дальше и наконец достигли места, где дно пропасти было ближе всего к верхушке плато.

Он остановился. Бригадники собрались вокруг него.

— Сигзил, — сказал Каладин. — Ты единственный, кто хоть что-то знает о луках. Насколько трудно попасть в мост стрелой?

— Иногда я держал в руках лук, — ответил Сигзил, — но я бы не назвал себя знатоком. Но, как мне кажется, это не должно быть так трудно. Сколько здесь, футов пятьдесят?

— А в чем дело? — спросил Моаш.

Каладин вытащил мешочек со сферами.

— Мы привяжем его к стреле и выстрелим в дно моста. Потом, после бега, Лоупен и Даббид задержатся около моста, чтобы дать нам напиться. И незаметно вытащат стрелу. Так мы получим сферы.

Тефт присвистнул.

— Умно.

— Мы сможем сохранить все сферы, — горячо сказал Моаш. — Даже…

— Нет, — жестко сказал Каладин. — Даже более мелкие достаточно опасны. Кто-нибудь может спросить себя, откуда у мостовиков столько денег. — Придется покупать припасы у нескольких аптекарей, чтобы скрыть избыток сфер.

Моаш выглядел удрученным, но остальные мостовики приободрились.

— Кто хочет попробовать? — спросил Каладин. — Сначала несколько тренировочных выстрелов, потом с мешочком. Сигзил?

— Даже не знаю, хочу ли я, — сказал Сигзил. — Тефт, ты?

Тефт потер подбородок.

— Конечно. Могу попробовать. Насколько это тяжело?

— Да, насколько тяжело? — внезапно спросил Камень.

Каладин оглянулся. Камень стоял сзади всех, но его трудно было не заметить, из-за роста. Руки он сложил на груди.

— Насколько тяжело, Тефт? — повторил Камень. — Пятьдесят футов не слишком далеко, но сделать хороший выстрел не так-то просто. А выстрелить с тяжелым мешочком, привязанным к стреле? Ха! И надо попасть в край моста, чтобы Лоупен смог дотянуться. Промажешь, и мы потеряем все сферы. А что, если около моста есть разведчики, которые увидят взлетающую стрелу? Будет подозрительно, а?

Каладин посмотрел на рогоеда.

«Просто… Направь стрелу не на себя… Отпусти».

— Я считаю, — сказал Каладин, глядя на Камня уголком глаза, — что мы должны попытаться. Без этих сфер раненые умрут.

— Можно подождать до следующего бега, — предложил Тефт. — Привязать веревку к мосту и сбросить другой конец вниз, потом, в следующий раз, привязать мешочек…

— Пятьдесят футов веревки? — спросил Каладин. — Мы привлечем к себе внимание, купив что-то в этом роде.

— Нет, мачо, — сказал Лоупен. — У меня есть кузен, который работает в лавке, где торгуют веревками. Я легко могу взять столько, сколько надо, за деньги.

— Возможно, — сказал Каладин. — Но тебе придется спрятать ее среди мусора, а потом подвесить к мосту, так, чтобы никто не увидел. И оставить на несколько дней. Неужели ты думаешь, что никто не заметит болтающуюся веревку?

Остальные кивнули. Камню, казалось, было неловко. Вздохнув, Каладин вынул лук и несколько стрел.

— Мы должны попытаться. Тефт, почему бы тебе…

— О, призрак Кали'калин, — пробормотал Камень. — Дай мне лук. — Он протолкался через толпу бригадников и взял лук. Каладин улыбнулся.

Камень поглядел наверх, оценивая расстояние в сером свете сумерек. Он натянул тетиву, потом поднял руку. Каладин дал ему стрелу. Камень направил лук параллельно дну расщелины и выстрелил. Стрела прорезала воздух и ударилась о камень.

Камень кивнул себе, потом указал на мешочек.

— Только пять сфер, — сказал он. — Иначе будет слишком тяжело. Даже пять — сумасшествие. Опьяненный воздухом низинник.

Каладин улыбнулся, отсчитал пять сапфировых марок — зарплата мостовика за два с половиной месяца — и положил их в отдельный мешочек, который протянул Камню. Тот вынул нож и сделал зарубку на стреле, рядом с наконечником.

Шрам оперся о мшистую стену расщелины и скрестил руки на груди.

— Это воровство, знаешь ли.

— Да, — сказал Каладин, глядя на Камня. — И я не чувствую ни малейшего угрызения совести. А ты?

— Конечно нет, — оскалился Шрам. — Вряд ли кто-то ожидает от тебя преданности Садеасу, особенно после попытки убить тебя. Но если кто-нибудь пойдет к Газу…

Остальные мостовики внезапно занервничали, и много пар глаз посмотрело на Шена, хотя Каладин понимал, что Шрам имеет в виду не паршмена. Если кто-нибудь из бригады предаст их, он может получить награду.

— Может быть, стоит выставить стражу, — сказал Дрехи. — Чтобы никто не побежал к Газу.

— Мы никогда ничего такого не сделаем, — сказал Каладин. — Что ты предлагаешь? Закрыться в бараке и подозрительно глядеть друг на друга? — Он помотал головой. — Нет. Никогда. Опасность вполне реальна, но мы не должны тратить энергию, подозревая друг друга. Мы будем продолжать.

Однако Шрама он, похоже, не убедил.

— Мы — Четвертый Мост, — твердо сказал Каладин. — Мы вместе глядим в лицо смерти. Мы должны доверять друг другу. Ты не можешь сражаться, думая о том, что твои товарищи могут внезапно перейти на другую сторону. — Он встретился глазами с каждым человеком, по очереди. — Я доверяю вам. Вам всем. Мы пробьемся, и пробьемся вместе.

Некоторые мостовики кивнули. Даже Шрам успокоился. Камень закончил манипуляции со стрелой и крепко привязал мешочек к древку.

Сил уселась на плечо Каладина.

— Хочешь, я понаблюдаю за остальными? Проверю, чтобы никто не сделал то, о чем говорил Шрам?

Каладин заколебался, но потом кивнул. Осторожность не помешает. Хотя он не хотел, чтобы люди даже думали об этом.

Камень прикинул вес стрелы.

— Почти невозможный выстрел, — пожаловался он. Потом гладким плавным движением наложил стрелу на тетиву, встал прямо под мост и прижал руку к щеке. Небольшой мешочек свисал с древка стрелы. Бригадники затаили дыхание.

Камень отпустил тетиву. Стрела, почти невидимая, устремилась вверх вдоль стены расщелины и со слабым треском вонзилась в дерево. Каладин затаил дыхание, но стрела не полетела назад. Она осталась висеть — вместе с драгоценными сферами, привязанными к ее древку, — около той стороны моста, где ее было легко достать.

Каладин похлопал Камня по плечу, все остальные громко зааплодировали.

Камень посмотрел на Каладина.

— Я не буду использовать лук для убийства. Ты должен это знать.

— Обещаю, — сказал Каладин. — Я возьму тебя, если ты согласишься, но не заставляю.

— Я не буду сражаться, — сказал Камень. — Не мое место. — Он посмотрел на сферы и слабо улыбнулся. — Но стрелять в мост я могу.

— Как ты научился? — спросил Каладин.

— Секрет, — твердо сказал Камень. — Возьми лук. И больше не приставай.

— Хорошо, — сказал Каладин, принимая лук. — Но не уверен, что больше не буду приставать. В будущем мне может понадобиться еще несколько выстрелов. — Он взглянул на Лоупена. — Ты действительно сможешь купить веревку не привлекая внимания?

Лоупен оперся о стену.

— Кузен никогда не подводил меня.

— Сколько же у тебя кузенов? — спросил Безухий Джакс.

— Кузенов никогда не бывает слишком много, — ответил Лоупен.

— Нам нужна эта веревка, — сказал Каладин, в голове которого уже зрел план. — Давай, Лоупен. Мы купим ее на сдачу с этих сфер.

Глава пятьдесят шестая Эта штормовая книга

Свет стал таким далеким. Шторм не кончится никогда. Я весь изломан, и вокруг меня одни мертвые. Я плачу о конце мира. Он победил. О, он побил нас.

Дата: Палахакев, 1173, 16 секунд до смерти. Объект: тайленский моряк.

Дрожь пульсировала в нем, и Далинар сражался верхом на Кавалере. Взмах Клинком Осколков — и пространство вокруг усеяно трупами с горящими черными глазами.

Паршенди бросались на него парами. Каждая команда атаковала с другого направления, держа его в постоянном напряжении и надеясь сбить с толку. Если бы какой-то паре удалось напасть на него в то мгновение, когда он расправлялся с другой, им удалось бы сбросить его с коня. Их топоры и палицы — если ударить ими много раз подряд — могли сокрушить Доспехи. Очень дорогая тактика — все плато вокруг Далинара было усеяно трупами, — но в бою с Носителем Осколков нет хорошей тактики.

Далинар не давал Кавалеру остановиться, нанося плоские широкие удары в обе стороны. Он находился немного впереди линии своих людей. Носителю Осколков нужно место для сражения; Клинки настолько длинные, что очень запросто задеть своего. Его почетная гвардия бросится к нему на помощь только в том случае, если он упадет или с ним что-то случится.

Дрожь вдохновляла его, давала силы. Сегодня он не испытывал слабости, тошнота не возвращалась уже несколько недель. Возможно, он зря волновался.

Он повернул Кавалера, как раз вовремя, чтобы сразиться с двумя парами паршенди, которые, тихо напевая, подобрались к нему сзади. Управляя Кавалером коленями, он умело ударил сбоку по двоим, перерезав им шеи, потом отсек руки третьему. У первых двух вспыхнули глаза, и они упали на камень. Рука третьего, все нервы которой были перерезаны, стала безжизненной и выронила оружие.

Четвертый паршенди отбежал в сторону, глядя на Далинара. Он не носил бороду, и его лицо было какое-то странное. Слишком маленькие щеки…

Женщина? с удивлением подумал Далинар. Не может быть. Или может?

Солдаты за ним разразились радостными криками — большее число паршенди откатилось назад, перегруппироваться. Далинар опустил Клинок, металл сверкал, спрены славы мерцали в воздухе вокруг него. Еще одна причина находиться впереди своих людей. Носитель Осколков не должен быть только разрушителем; он должен вдохновлять и побуждать к бою. Люди сражаются лучше, когда видят, что их светлорд поражает врага за врагом. Носители Осколков изменяют ход сражений.

На какое-то время битва прекратилась. Далинар спустился на землю. Вокруг него лежали трупы, из которых не текла кровь. Он пошел туда, где сражались его люди; там оранжево-красная кровь запятнала камень плато. По земле шныряли крэмлинги, жадно лакая жидкость; между ними вились спрены боли. Раненые паршенди лежали, глядя в воздух, с искаженными маской боли лицами; они тихо пели сами себе. Часто только шептали. И никогда не кричали, умирая.

Далинар подошел к почетной гвардии и почувствовал, что Дрожь уходит.

— Они подходят слишком близко к Кавалеру, — сказал он Телебу, передавая ему поводья. Вся шкура ришадиума была в клочьях пены. — Я не хочу рисковать им. Пускай его отведут в задние ряды.

Телеб кивнул и махнул рукой солдатам. Далинар поднял Клинок Осколков и оглядел поле боя. Паршенди перестраивались. Как всегда, образовывая команды по два человека. Каждая пара имела свое оружие, и зачастую один был чисто выбрит, а другой носил бороду с заплетенными в нее геммами. Быть может, какое-то примитивное ученичество; во всяком случае, так предполагали его ученые.

Далинар внимательно оглядел чисто выбритых, нет ли у них признаков щетины. Нет, у многих лица были округлыми, как у женщин. Может ли так быть, что все безбородые — женщины? Они были сложены как мужчины, и никаких выпуклостей на месте груди, но, с другой стороны, эти странные доспехи вполне могли маскировать все что угодно. Безбородые были на несколько пальцев ниже… и форма лица. Он еще раз внимательно оглядел их. Да, вполне возможно. Может ли пара из мужа и жены сражаться вместе? Ему это показалось странно очаровательным. Неужели, несмотря на шесть лет войны, никто не исследовал пол тех, с кем они сражаются?

Да. Плато, на которых происходили сражения, находились далеко от лагерей, и никто никогда не приносил назад тел паршенди; только посылали людей вынуть камни из их бород или собрать их оружие. После смерти Гавилара ни у кого не возникало желания исследовать паршенди. Все хотели их убить, чуть ли не единственное, что алети умели делать хорошо.

Сейчас ты должен убивать их, сказал себе Далинар, а не анализировать их культуру. Но он решил приказать солдатам собрать несколько тел, для ученых.

Он пошел в другую часть поля боя, держа меч перед собой, двумя руками, но не опережая своих солдат. На юге развевался флаг Адолина; тот вел свой отряд против паршенди. В последнее время парень был нехарактерно сдержан. Похоже, ошибка по отношению к Садеасу заставила его задуматься.

На востоке гордо развевался флаг самого Садеаса, его отряд удерживал куколку, несмотря на атаки паршенди. Он прибыл первым, как всегда в последнее время, и завязал бой, дожидаясь подхода армии Далинара. Быть может, он уже вырезал гемсердце, так что алети могли отступить, но зачем заканчивать сражение так рано? Далинар и Садеас считали, что главная цель их союза — уничтожить как можно больше паршенди.

Чем больше они убьют, тем быстрее закончится война. Пока новая тактика Далинара работала. Две армии дополняли одна другую. Далинар наступал слишком медленно и разрешал паршенди занять отличные позиции. Садеас был быстр, особенно сейчас, когда брал с собой сравнительно небольшой отряд, но его люди в подметки не годились солдатам Далинара. Так что армия Садеаса приходила первой и держалась, пока не подтягивалась армия Далинара, прекрасно обученная — и с великолепными Осколками, — и била по паршенди как молот, разбивая их о наковальню Садеаса.

Однако намного легче не стало. Паршенди сражались как скальные демоны.

Далинар опять обрушился на них, размахивая мечом и убивая всех подряд. Однако он не мог не испытать невольного уважения к ним. Мало кто мог осмелиться напасть на Носителя Осколков — по меньшей мере без веса армии, заставляющей солдат идти вперед, даже против их воли.

Паршенди атаковали храбро. Далинар крутился, убивая их, Дрожь бурлила внутри. Боец с обычным мечом должен сосредоточиваться на ударах и всегда ожидать отдачу. Надо бить быстро и резко, с коротким замахом. С Клинком Осколков все иначе. Огромный Клинок был удивительно легким. Никакой отдачи; все равно что режешь воздух. Надо только контролировать инерцию движения и не останавливаться.

На него бросились четверо; похоже, они знали, что лучший способ свалить его — подойти как можно ближе. Тогда из-за длины и природы оружия ему будет тяжелее. Далинар закружился в длинной атаке, на уровне пояса, и отметил смерть всех четырех паршенди по легкому напряжению, с которым Клинок проходил через их тело. На мгновение он почувствовал удовлетворение.

За которым немедленно последовала тошнота.

Бездна! подумал он. Только не сейчас.

Далинар повернулся к очередной группе паршенди и бросился в атаку — вскинул меч над головой, с поворотом, потом опустил пониже и провел параллельно земле. Еще шесть воинов пали, их глаза вспыхнули и задымились. Он почувствовал укол сожаления и досаду на Дрожь. Конечно, эти солдаты заслужили уважение, а не радость от убийства.

Далинар вспомнил те времена, когда Дрожь была сильнее всего. Когда он — вместе с Гавиларом — подчинял кронпринцев, заставлял отступать веденов, сражался с хердазианами и уничтожал Акак Реши. Когда-то жажда битвы едва не заставила его напасть на Гавилара. Далинар отчетливо помнил тот день, десять лет назад. Ревность к человеку, завоевавшему Навани, и желание сразиться с единственным достойным соперником едва не поглотили его.

Его почетная гвардия радостно закричала, когда враги пали. Он чувствовал пустоту внутри себя, но ухватился за Дрожь и сжал в кулаке все свои чувства и эмоции. Пускай Дрожь заполнит его всего. И — о чудо! — тошнота отступила, как раз вовремя, потому что еще одна группа паршенди бросилась на него сбоку. Он принял стойку Ветра, опустив плечо и скрестив ноги, и вложил весь вес в удар с поворотом.

Троих он достал, но последний сумел проскользнуть мимо раненых товарищей и оказался рядом с Далинаром. С глазами, расширившимися от гнева и решительности, не прекращая петь, он взмахнул молотом и обрушил его на шлем Далинара.

Голова качнулась в сторону, но шлем смягчил удар, хотя по всей его длине пошла тонкая паутинка разломов, из которых заструился Штормсвет — Далинар видел его краем глаза.

Паршенди слишком близко. Далинар отпустил Клинок, немедленно растаявший в тумане, поднял бронированную руку и отбил следующий удар молота. Потом, изо всей силы, ударил кулаком второй руки в плечо паршенди. Удар бросил воина на землю. Песня прекратилась. Стиснув зубы, Далинар шагнул вперед и ударил воина ногой, подбросив тело футов на двадцать в воздух. Он давно выучил, что надо остерегаться даже тяжелораненых паршенди.

Далинар опустил руку и начал призывать Клинок. Чувства бурлили, ему опять хотелось сражаться.

Я не чувствую себя виноватым, убивая паршенди, подумал он. Уже хорошо.

И тут он остановился. Что-то не так. Что там на другом плато? Это выглядит как…

Как вторая армия паршенди.

Несколько групп разведчиков бросились к основным линиям его армии, но Далинар и так знал новости, которые они несли.

— Отец Штормов! — выругался он, указывая кончиком Клинка Осколков. — Передать предупреждение! Приближается вторая армия!

Несколько человек бросились передавать его команду.

Этого надо было ожидать, подумал Далинар. Мы начали приводить на плато две армии, они ответили тем же.

То есть раньше они себя ограничивали. Почему? Быть может, потому, что на плато мало места для маневров? Или из-за скорости? Глупость — это алети не могут воевать без мостов, и поэтому чем больше армия, тем медленнее она движется. Но паршенди могут перепрыгивать через расщелины. Почему они всегда посылают так мало воинов?

Проклятье, подумал он. Мы так мало знаем о них!

Далинар воткнул меч в камень перед собой, чтобы он не исчез. Почетная гвардия немедленно окружила его, и он начал отдавать приказы, на какое-то время превратившись из передового воина в генерала. По плато понеслись гонцы.

Требовалось время, чтобы перестроиться. Иногда армия напоминает огромную чуллу — неуклюже двигается и медленно реагирует. Люди не успели выполнить его приказы, а новые паршенди уже появились на севере. Там, где сражался Садеас. Отсюда было плохо видно, что там происходит, гонцы с докладами не успеют добежать.

Далинар оглянулся. Недалеко находился высокий каменный холм, с почти отвесными склонами. Как будто несколько валунов навалили друг на друга. Не дожидаясь окончания очередного доклада, он выхватил из камня Клинок и побежал по земле, давя бронированными ногами камнепочки. Кобальтовая Гвардия и гонцы помчались следом.

Достигнув холма, Далинар отбросил Клинок, растворившийся в тумане, и полез вверх, цепляясь за камни. Через несколько секунд он уже стоял на плоской верхушке.

Под его ногами расстилалось поле боя. На основную армию паршенди — массу черно-красных фигур в середине плато — с двух сторон давили алети. Мостовики Садеаса, всеми забытые, ждали на западном плато, а с севера на поле боя переправлялась новая армия паршенди.

Отец Штормов, они действительно умеют прыгать, подумал Далинар.

Шесть лет боев доказали, что люди-солдаты — даже легко вооруженные — не могут догнать паршенди, если расстояние между ними больше нескольких дюжин ярдов. Толстые сильные ноги позволяли паршенди прыгать по-настоящему далеко.

Пересекая пропасти, ни один паршенди не колебался и не запинался. Они приближались неторопливым бегом, футов за десять резко увеличили скорость и прыгали. Новый отряд ударил на юг, прямо по армии Садеаса. Подняв руку к глазам, чтобы защитить их от яркого света солнца, Далинар различил личный стяг Садеаса.

И он находился прямо на пути наступающих паршенди. Обычно Садеас оставался позади своей армии, в безопасности. Однако сейчас он внезапно оказался в самом опасном месте, и его войска не успевали выйти из боя и прийти на помощь. Он остался без поддержки.

Садеас! подумал Далинар, подходя к самому краю каменной площадки, ветер раздувал его плащ. Нужно послать ему мой резерв копейщиков…

Но нет, слишком поздно.

Копейщики не успеют. Но кто-нибудь верхом может попытаться.

— Кавалер! — проревел Далинар, прыгая вниз. Он ударился о камень внизу, Доспехи приняли на себя удар, только каменная крошка полетела в стороны. Из Доспехов вырвался Штормсвет, сапоги слегка треснули.

Кавалер, разметав конюхов, уже мчался на призыв. Через несколько секунд Далинар ухватился за луку седла и махом взлетел на спину жеребца.

— Следуйте за мной, если сможете, — проревел он почетной гвардии, — и пошлите гонца к моему сыну. Теперь он командует армией!

Далинар поднял Кавалера на дыбы и поскакал, огибая поле боя по периметру. Стражники позвали своих лошадей, но ришадиума им не догнать.

Так тому и быть.

Сражающиеся справа от Далинара солдаты расплылись. Он пригнулся пониже, только ветер свистел над Доспехами. Вытянув руку вперед, он призвал Носитель Присяги. Едва тот появился в руке, дымящийся и сверкающий, как Далинар повернул на запад. Как и было задумано, первая армия паршенди стояла между ним и Садеасом. И нет времени огибать ее. Глубоко вздохнув, Далинар бросился прямо на паршенди. Их ряды были рассредоточены, из-за способа боя.

Кавалер скакал сквозь них, и паршенди убегали с пути огромного жеребца, ругаясь на своем мелодичном языке. Копыта с грохотом били по камням; Далинар управлял Кавалером коленями. Необходимо сохранять инерцию удара. Некоторые паршенди, сражавшиеся с войсками Садеаса, повернулись и побежали к нему. Они увидели возможность. Если Далинар упадет, он останется один, окруженный тысячами врагов.

Сердце Далинара встревоженно билось, но он рубил любого паршенди, подходившего слишком близко. Через несколько минут он добрался до северо-западной линии паршенди. Там враг успел сформировать отряд, который встал на его пути, уперев копья в землю, наконечниками к нему.

Проклятье! подумал Далинар. Никогда раньше паршенди не использовали копья против тяжелой кавалерии. Они начали учиться.

Далинар сделал вид, что скачет прямо на отряд врагов, но в самый последний момент резко повернул Кавалера, осадил его в нескольких дюймах от стены копий. Махнув Клинком Осколков, он срезал наконечники вместе с некоторыми руками. Стоявшие впереди паршенди дрогнули, и Далинар, глубоко вздохнув, бросился в самую гущу, срезая оставшиеся наконечники. Удары сыпались на его бронированные плечи, но все копья отлетали; только Кавалер получил глубокую рану в левом боку.

Топча паршенди, они пролетели через их ряды, и вскоре, заржав, Кавалер вырвался туда, где сражалась основная армия Садеаса.

Сердце Далинара яростно стучало. В мгновение ока он подлетел к задним линиям, где хаотическая мешанина из копейщиков и лучников пыталась встретить удар новой армии паршенди. Умирая, одетые в зеленое алети кричали, черно-красные паршенди исполняли свою последнюю песню.

Там! Далинар увидел, как флаг Садеаса на миг показался и тут же пропал. Он соскочил с коня и ударился о камень. Кавалер поскакал назад, все понимая. Рана достаточно плоха, Далинар не хотел им рисковать.

Опять настало время убивать.

Он врезался в ряды врага сбоку. Некоторые паршенди повернулись, удивленно глядя на него черными стоическими глазами. Временами паршенди казались существами из другого мира, но их эмоции были совершенно человеческими. Поднялась Дрожь, и Далинар не стал ее успокаивать. Ему нужны все силы, без остатка. Союзник в опасности.

Пришло время высвободить Терновника.

Далинар пробивался через ряды паршенди, рубя их так, как человек смахивает крошки со стола после еды. Не надо было точно направлять удары или заботиться о почетной гвардии за спиной. Полномасштабная атака, со всей сокрушительной силой опытного убийцы, усиленной Обломками. Он превратился в бурю, разметавшую тела — руки, ноги, торсы, шеи. Ураган, который убивал, убивал и еще раз убивал. Он стал вихрем смерти и стали. Удары любым оружием отскакивали от его брони, оставляя крошечные трещины. Пробиваясь туда, где упал флаг Садеаса, он уничтожал врагов дюжинами.

Глаза вспыхивали, мечи сверкали в воздухе, паршенди пели. Теснота в их собственных войсках мешала паршенди — нападая на линию Садеаса, они сбились в кучи. Но ничто не могло помешать Далинару. Поблизости были только враги, и он бил и бил, не беспокоясь о том, что Клинок застрянет в плоти или отлетит от доспехов. А если на пути попадались трупы, он рубил и их — мертвая плоть ничем не лучше стали и дерева.

В воздухе уже стоял красный туман из крови паршенди, а Далинар все рубил, прокладывая себе дорогу. Он махал Клинком из стороны в сторону, изредка поворачиваясь, чтобы убить тех, кто пытался напасть сзади.

Наконец он наткнулся на кусок зеленой материи. Флаг Садеаса. Далинар огляделся. За ним осталась цепочка трупов, через которую быстро и тем не менее осторожно переступали паршенди, сосредоточившиеся на нем. За исключением тех, кто слева. Никто из этих паршенди не повернулся к нему.

Садеас! подумал Далинар и прыгнул вперед, срезав одного из паршенди, находившегося к нему спиной. За ним обнаружилась группа других, стоящих крýгом и бивших по чему-то внутри. Чему-то, испускавшему Штормсвет.

В стороне лежал огромный молот Носителя Осколков; по-видимому, его выронил Садеас. Далинар отпустил Клинок, прыгнул вперед и поднял молот. Заревев, махнул им в одну сторону, раскидав дюжину паршенди, потом повернулся и махнул в другую сторону. В воздух взлетели тела.

В такой тесноте молот полезнее, чем меч. Клинок только убивал людей, бросая их тела на землю и оставляя Носителя сдавленным и сжатым. Молот, однако, откидывал их в сторону. Он прыгнул в середину расчищенного круга и встал над лежащим Садеасом, поставив ноги по обе стороны от тела. И начал призывать Клинок, одновременно размахивая молотом и разбрасывая врагов.

На девятом ударе сердца он швырнул молот в голову паршенди и дал Носителю Присяги сформироваться в руке. Мгновенно приняв стойку Ветра, он посмотрел вниз. Из проломленных в дюжине разных мест Доспехов Садеаса вытекал Штормсвет. Наружу торчали зазубренные обломки полностью разбитой кирасы; была видна одежда под ней. Из дыр вырывались клубы сияющего дыма.

Не было времени проверить, жив ли кронпринц. Паршенди смекнули, что в пределах досягаемости сразу два Носителя Осколков, и атаковали Далинара. Воин за воином валился на землю, убитый взмахами Клинка, но Далинар не мог остановить их всех. Он уже получил несколько ударов, главным образом по рукам и спине. Броня начала трескаться, как хрусталь под слишком сильным давлением.

Он заревел и одним ударом срубил сразу четырех паршенди, но еще двое ударили сзади, заставив броню содрогнуться. Повернувшись, он убил одного, но другой мгновенно оттанцевал назад. Далинар начал задыхаться, за ним в воздухе оставался синий след Штормсвета. Он чувствовал себя окровавленной добычей, пытающейся отбиться от тысяч хищников.

Но он не был чуллой, которая умеет только прятаться под панцирь. Он убивал, и Дрожь вздымалась в нем все выше и выше. Он чувствовал настоящую опасность, опасность умереть, и волна Дрожи затопила его. Он почти задохнулся от радости, удовольствия и желания. От опасности. Удары сыпались на него один за другим; все большему числу паршенди удавалось ускользнуть от его меча.

Он почувствовал, как через кирасу в него ворвался ветер. Холодный, ужасный, устрашающий. Трещины расширились. Если кираса лопнет…

Он закричал и обрушил меч на голову очередного паршенди. Глаза воина вспыхнули, и он упал на землю, без единой раны на коже. Далинар крутанулся и перерезал ноги другому врагу. Внутри него бушевала буря эмоций, со лба лился пот. Что будет с армией алети, если он и Садеас останутся здесь? Два кронпринца погибнут в одной битве, двое Доспехов и один Клинок достанутся врагу?

Этого не должно произойти. Он не умрет здесь. Он еще не знает, сумасшедший он или нет. Он не может умереть, пока не узнает!

Внезапно волна паршенди, на которую он не нападал, упала на землю. За ними показалась фигура в сверкающих синих Доспехах Осколков. Адолин держал Клинок одной рукой, металл сверкал.

Адолин махнул Клинком еще раз, и в дыру, проделанную им, хлынула Кобальтовая Гвардия. Песня паршенди изменилась, стала неистовой и безумной, и они отхлынули назад, отступая перед ударившими по ним солдатами в зеленом и синем.

Далинар упал на колени, усталый до предела, дав Клинку исчезнуть. Гвардейцы окружили его, а армия Адолина набросилась на паршенди, заставив тех отступить. Через несколько минут на плато остались одни алети.

Опасность миновала.

— Отец, — сказал Адолин, опускаясь на колени рядом с ним и снимая с себя шлем и открывая черные волосы с белыми прядями, растрепанные и скользкие от пота. — Клянусь штормами! Ты меня испугал! Как ты?

Далинар снял шлем, холодный воздух окатил его потное лицо. Он глубоко вздохнул, потом кивнул.

— Ты… ты появился вовремя, сын.

Адолин помог Далинару встать.

— Мне пришлось пробиваться через всю армию паршенди. Не прими за неуважение, отец, но какой шторм заставил тебя выкинуть такой трюк?

— Я знал, что ты справишься с армией, даже если меня убьют, — сказал Далинар, хлопнув Адолина по плечу; их Доспехи зазвенели.

Адолин взглянул на спину Далинара, и его глаза широко открылись.

— Плохо? — спросил Далинар.

— Выглядит так, как будто держится на честном слове, — сказал Адолин. — Ты теряешь Свет, как мех для вина, над которым поупражнялась дюжина лучников.

Далинар вздохнул и кивнул. Доспехи уже казались тяжелой грудой металла. Он должен снять их до возвращения в лагерь, если не хочет, чтобы они погребли его под собой.

Рядом с ними несколько солдат сняли Доспехи с Садеаса. Свет перестал вытекать из них, за исключением нескольких крошечных завитков. Их можно починить, но дело довольно дорогое — при восстановлении Доспехи обычно разбивают камни, из которых выпивают Штормсвет.

Солдаты сняли с Садеаса шлем, и Далинар с облегчением увидел, что его бывший друг мигает, выглядит контуженным, но в целом не пострадал. Рана от меча паршенди на бедре, несколько царапин на груди. Ерунда.

Садеас посмотрел на Далинара и Адолина. Далинар застыл, ожидая упреков. Действительно, все произошло только потому, что Далинар настоял на сражении сразу двумя армиями на одном плато, а это подтолкнуло паршенди к мысли привести вторую армию. И Далинар должен был выставить разведчиков для наблюдения за местностью.

Садеас, однако, широко улыбнулся.

— Отец Штормов, я был на грани. Что с битвой?

— Паршенди разбиты наголову, — сказал Адолин. — Последние сопротивляющиеся лежат вокруг вас. Сейчас наши люди вырезают гемсердце. День наш.

— Мы опять победили! — торжествующе воскликнул Садеас. — Далинар, похоже, ваш старческий мозг изредка выдает неплохую мысль! Или две.

— Мы с вами одногодки, Садеас, — заметил Далинар. Подошли гонцы с докладами со всех частей поля боя.

— Передайте всем, — объявил Садеас. — Пускай сегодня вечером все мои солдаты празднуют так, как будто они светлоглазые. — Он улыбнулся солдатам, которые помогли ему встать на ноги, а Адолин принял доклады у всех гонцов. Садеас махнул рукой, показывая, что может стоять без посторонней помощи, и позвал своих офицеров.

Далинар повернулся, собираясь найти Кавалера и позаботиться о его ране. Однако Садеас схватил его за руку.

— Меня должны были убить, — тихо сказал он.

— Возможно.

— Я видел не слишком много. Но, похоже, вы был одни. И где была ваша почетная гвардия?

— Я бросил ее, — объяснил Далинар. — Иначе я не смог бы добраться до вас вовремя.

Садеас задумался.

— Ужасный риск, Далинар. Почему?

— Нельзя бросать союзника на поле боя. Даже если он не просит. Кодекс.

Садеас покачал головой.

— Вас могли убить из-за вашего чувства чести, Далинар. — Он казался озадаченным. — Но я не чувствую, что должен жаловаться на сегодняшний день.

— Если бы я умер, — сказал Далинар, — то с чувством, что прожил жизнь правильно. Главное — не место назначения, а дорога к нему.

— Кодекс?

— Нет. «Путь Королей».

— Эта штормовая книга.

— Сегодня эта штормовая книга спасла вам жизнь, Садеас, — сказал Далинар. — И, как мне кажется, я начал понимать, что в ней увидел Гавилар.

Садеас нахмурился, посмотрел на части Доспехов, лежащие рядом, и покачал головой.

— Возможно, я должен дать вам объяснить мне, что вы имеете в виду. Я бы хотел опять понять вас, старый друг. И я начинаю спрашивать себя, понимал ли я вас когда-нибудь. — Он отпустил руку Далинара. — Кто-нибудь проведет ко мне эту штормовую лошадь? И где мои офицеры?

Далинар ушел и быстро нашел несколько своих гвардейцев, присматривавших за Кавалером. Подойдя к ним, он невольно поразился числу трупов, лежавших на земле. Они лежали вповалку, там, где он пробивался сквозь ряды паршенди. Путь смерти.

Он оглянулся и посмотрел туда, где стоял, защищая Садеаса. Дюжины мертвых. Может быть, сотни.

Кровь моих предков, подумал Далинар. Неужели это сделал я?

Он не убивал столько людей с юности, с тех дней, когда помогал Гавилару объединять Алеткар. Но тогда его не тошнило при виде мертвых.

Зато сейчас он чувствовал себя отвратительно и с трудом держал желудок под контролем. Его не должно рвать на поле боя. И его люди не должны этого видеть.

Он, спотыкаясь, пошел прочь; одна рука поддерживает голову, вторая несет шлем. Он должен торжествовать. Но не может. Просто… не может.

Тебе понадобится много счастья, чтобы понять меня, Садеас, подумал он. Потому что у меня голова разрывается от боли, когда я пытаюсь понять самого себя.

Глава пятьдесят седьмая Бродячий парус

В моих руках младенец, я держу нож у его горла и знаю, что все живое хочет, чтобы я дал клинку вонзиться в него. Пусть его кровь брызнет на землю, на мои руки, и мы сможем вздохнуть полной грудью.

Дата: Шашанан, 1173, 23 секунды до смерти. Объект: черноглазый юноша шестнадцати лет. На пример стоит обратить особое внимание.


— И весь мир разлетелся на куски! — крикнул Карта. Его спина выгнулась, глаза расширились, на щеках выступили красные пятна. — Утесы затряслись от их шагов, и камни устремились в небо. Мы умираем! Мы умираем!

Он дернулся в последний раз, и свет в его глазах потух. Каладин бессильно уселся на землю, кинжал, которым он пытался заменить скальпель, выскользнул из липких окровавленных пальцев и негромко звякнул о камень. Учтивый веселый человек лежал мертвым на каменном плато — стрела попала ему в левую часть груди и рассекла на части родимое пятно, которое, по его словам, выглядело как карта Алеткара.

Они забирают их, подумал Каладин. Одного за другим. Открывают, выпускают кровь. Мы как мешки, в которых носят кровь. Потом мы умираем и поливаем ею камни, как водой сверхшторма.

Пока я не останусь один. Я всегда остаюсь.

Слой кожи, слой жира, слой мышц, кости. То, чем был человек.

За расщелиной бушевало сражение. Все равно что в другом королевстве, ведь никто не обращал внимания на мостовиков. Умри, умри, умри и уйди с нашей дороги.

Четвертый Мост молча стоял вокруг Каладина.

— Что он сказал в конце, — наконец спросил Шрам. — Утесы затряслись?

— Ничего, — сказал толсторукий Йейк. — Бред умирающего. Такое иногда случается.

— В последнее время все чаще, — сказал Тефт. Он поддерживал одной рукой другую, перевязанную. Тоже стрела. Не скоро он сможет что-то нести. После смерти Карты и Арика их осталось только двадцать шесть — едва достаточно, чтобы нести мост. Теперь на плечи каждого ляжет еще больший вес, и им будет трудно бежать наравне с другими бригадами. Потеря еще нескольких человек станет катастрофой.

Я должен был действовать быстрее, подумал Каладин, глядя на огромную рану Карты; внутренности торчали наружу, солнце уже сушило их. Наконечник стрелы пробил ему легкое и засел в спине.

Смог бы Лирин спасти его? Если бы сам Каладин окончил университет в Харбранте, как хотел отец, узнал бы он достаточно, чтобы спасти человека с такой раной?

Такое иногда случается, сынок…

Каладин поднял к лицу трясущиеся окровавленные руки, охватил голову, воспоминания поглотили его. Девочка, разбитая голова, сломанная нога, разгневанный отец.

Отчаяние, ненависть, потеря, ужас. Как может человек так жить? Быть хирургом, жить, зная, что тебе может не хватить сил и знаний, чтобы спасти кого-то. Когда проигрывает земледелец, черви пожирают его урожай. Когда проигрывает хирург, кто-то умирает.

Ты должен научиться определять, когда имеет смысл лечить…

Как если бы он мог выбирать. Вычеркнуть, как потушить фонарь. Каладин склонился под тяжестью вины.

Я должен был спасти его. Я должен был спасти его. Я должен был спасти его.

Карта, Данни, Амарк, Гошел, Даллет, Налма. Тьен.

— Каладин. — Голос Сил. — Будь сильным.

— Если бы я был сильным, — прошипел он, — они бы остались в живых.

— Другие бригадники нуждаются в тебе. Ты обещал им, Каладин. Поклялся.

Каладин посмотрел вокруг. Товарищи казались обеспокоенными и встревоженными. Только восемь. Остальных Каладин послал на поиски раненых из других бригад. Они сразу нашли троих, с легкими ранами, о которых позаботится Шрам. Больше никого. То ли в других бригадах раненых не было, то ли помогать этим раненым не имело смысла.

Надо пойти и взглянуть самому, на всякий случай. Но — оцепенелый — он не смог бы сейчас посмотреть в лицо умирающему, в лицо человеку, которого не сможет спасти. Он с трудом встал и пошел прочь от трупа. Подойдя к краю пропасти, он заставил себя встать в одну из старых стоек, которой его научил Туккс.

Ноги в стороны, руки за спиной, ладони на предплечьях. Спина прямая, взгляд направлен вперед. Знакомая стойка вернула ему силы.

Ты ошибся, отец, подумал он. Ты сказал, что я привыкну к мертвым. Прошли годы. И я не привык.

Бригадники столпились вокруг. Подошел Лоупен, с водяным мехом. Каладин заколебался, потом взял мех и вымыл лицо и руки. Теплая вода приятно смочила кожу, потом приятно охладила, испаряясь. Он глубоко вздохнул, благодарно кивнув низенькому хердазианину.

Лоупен поднял бровь, потом указал на мешочек, привязанный к поясу. Уже в четвертый раз он незаметно доставал мешочек со сферами, привязанный к стреле, и пока никаких происшествий.

— Какие-нибудь трудности? — спросил Каладин.

— Нет, мачо, — ответил Лоупен, широко улыбнувшись. — Легко, как подставить ножку рогоеду.

— Я уже такое слышал, — хрипло проворчал Камень, стоявший неподалеку, тоже в парадной стойке.

— А веревка? — спросил Каладин.

— Перебросил всю бухту через край, — доложил Лоупен. — Конец ни к чему не привязывал. Как ты и сказал.

— Отлично, — сказал Каладин.

— Веревка, свисающая с моста, выглядела бы слишком подозрительно. Если бы Газ или Хашаль пронюхали, что собирается сделать Каладин…

А где Газ? подумал Каладин. Почему он не пришел на бег с мостом?

Лоупен отдал Каладину мешочек, как будто с радостью избавился от ответственности. Каладин сунул его в карман штанов.

Лоупен отошел, и Каладин опять встал в парадную стойку. Плато, лежавшее по другую сторону пропасти, было длинным и узким, с отвесными откосами по краям. Как и в нескольких последних боях, Далинар Холин помогал армии Садеаса. И всегда появлялся позже. Возможно, из-за медленных мостов. Очень удобно. Чаще всего его люди пересекали пропасти, не получив ни одной стрелы.

Таким способом Садеас и Далинар побеждали в последних сражениях. Но мостовикам было все равно.

По другую сторону пропасти умирали люди, много людей, но Каладин не чувствовал никакого желания помочь им, вылечить их. Спасибо Хаву, который научил его думать в терминах «мы» и «они». Заодно Каладин понял, о чем говорил его отец. Не самый правильный путь, но другого нет. Защищать «нас», уничтожать «их». Солдат должен думать только так. Поэтому Каладин ненавидел паршенди. Они — враги. Если бы он не научился разделять людей таким образом, война уничтожила бы его.

Возможно, уничтожит в любом случае.

Глядя на сражение, он сосредоточился на одном обстоятельстве, чтобы отвлечься. Что делают паршенди со своими мертвыми? На первый взгляд их действия казались беспорядочными. Солдаты паршенди редко тревожили трупы; даже во время атаки они старались обогнуть мертвые тела. А когда алети шли прямо по трупам, паршенди ужасно волновались и набрасывались на них с удвоенной яростью.

Заметили ли это алети? Скорее всего, нет. Но он точно видел, что паршенди уважают своих мертвых — уважают до такой степени, что готовы рискнуть жизнью, лишь бы сохранить трупы. Каладин может этим воспользоваться. Может. Каким-нибудь образом.

Наконец алети победили. И вскоре Каладин и его бригада уже шли обратно, неся мост с тремя ранеными на нем. Они нашли только этих троих, и часть души Каладина стыдилась того, что другая часть радовалась. Они спасли уже пятнадцать человек из разных бригад, и им не хватало денег — даже с дополнительными мешочками, — чтобы кормить их всех. Их барак уже был переполнен ранеными.

Четвертый Мост достиг очередной расщелины, и Каладин скомандовал опустить мост. Процесс давно стал рутиной. Опустить мост, быстро отвязать раненых, перекинуть мост через пропасть. Каладин быстро осмотрел раненых. Каждый спасенный им человек казался ошеломленным, хотя Каладин занимался этим уже несколько недель. Убедившись, что с ними все в порядке, он опять встал в парадную стойку и стал ждать, когда пройдут солдаты.

Четвертый Мост собрался вокруг него. Все чаще и чаще солдаты смотрели на них неприязненно — как темноглазые, так и светлоглазые.

— Почему они это делают? — спокойно спросил Моаш, когда проходящий солдат бросил перезревший фрукт кучлозы в мостовиков.

Моаш вытер липкий красный сок с лица, вздохнул и опять принял стойку. Каладин никогда не просил их присоединяться к нему, но они всегда находились рядом.

— Когда-то я сражался в армии Амарама, — сказал Каладин, — и мечтал поучаствовать в войне на Разрушенных Равнинах. Все знают, что солдаты, оставшиеся в Алеткаре, — дерьмо. Нам представлялись настоящие солдаты, сражающиеся в славной войне возмездия, бьющиеся за то, чтобы отомстить убийцам короля. Эти солдаты должны честно относиться к своим товарищам. У них должна быть железная дисциплина. Каждый из них должен великолепно владеть копьем и твердо держать строй.

Тефт негромко фыркнул.

Каладин повернулся к Моашу.

— Ты спрашиваешь, почему они так относятся к нам, Моаш? Потому что знают, что должны быть лучше, чем они есть. Потому что видят у мостовиков дисциплину и не могут этого понять. Однако они не собираются становиться лучше. Намного легче насмехаться над нами.

— Солдаты Далинара Холина совсем не такие, — сказал Шрам, стоявший за спиной Каладина. — Его люди маршируют стройными рядами, а не идут как попало. В их лагере царит порядок. И если они на дежурстве, то, будь уверен, их пуговицы все застегнуты и они не шляются без дела.

Мне уже все уши прожужжали об этом штормовом Холине, подумал Каладин.

Точно так же говорили об Амараме. Легко не заметить гнилое сердце у того, кто одет в ладную форму и имеет репутацию честного человека.

Спустя несколько часов усталые и потные мостовики протопали по складу дерева и поставили мост на место. Стоял поздний вечер; Каладин должен был немедленно купить еду, если они собираются устроить вечерний костер. Он вытер руки полотенцем; Четвертый Мост построился перед ним.

— Все свободны, — объявил он. — Завтра у нас с утра расщелины. Утренняя тренировка с мостом переносится на вечер.

Бригадники кивнули, потом Моаш поднял руки. Все как один тоже вскинули руки, скрестив их, запястья вместе, кисти сжаты в кулаки. Похоже на заранее отработанное движение. После чего все разошлись.

Каладин поднял бровь и заткнул полотенце за пояс. Тефт неуверенно улыбнулся.

— Что это было? — спросил Каладин.

— Люди хотели отдать честь, — сказал Тефт. — Мы не можем использовать обычное воинское приветствие — копейщики и так думают, что мы слишком высоко задираем нос. И я научил их, так отдавали честь в моем старом взводе.

— Когда ты успел?

— Сегодня утром. Когда ты получал указания от Хашаль.

Каладин улыбнулся. Странно, что он еще не забыл, как это делать. Один за другим появлялись остальные девятнадцать бригад и бросали свои мосты. Неужели Четвертый Мост когда-то выглядел так же — всклокоченные бороды и загнанное выражение лица? Никто из них не говорил друг с другом. Некоторые, проходя мимо, бросали на него испуганные взгляды, но тут же опускали глаза, если замечали, что он смотрит. Они уже давно не смотрели на Четвертый Мост с пренебрежением. Наоборот, сейчас они относились к бригаде Каладина как ко всем остальным в лагере — считали выше себя. И спешили отойти от него подальше.

Бедные дураки, подумал Каладин. Быть может, ему удастся убедить Хашаль отдать несколько человек в Четвертый Мост? Он сможет использовать дополнительных людей, а один вид этих сгорбленных фигур надрывает его сердце.

— Я знаю, что ты видишь, парень, — сказал Тефт. — Почему ты всегда хочешь помочь всем?

— Ты что, — сказал Каладин. — Я не могу защитить даже Четвертый Мост. Неважно, дай мне осмотреть твою руку.

— Она не так плоха.

Каладин, взяв руку, осторожно снял запятнанную кровью повязку. Порез был длинным, но не глубоким.

— Необходимо обработать ее антисептиком, — сказал Каладин, заметив несколько спренов горячки, ползающих вокруг раны. — А потом я ее зашью.

— Она не такая плохая!

— Пока — да, — ответил Каладин и пошел к дождевой бочке, махнув Тефту идти за ним. Рана не слишком серьезная, и завтра Тефт сможет показывать остальным удары и блоки во время тренировки в расщелинах, но нельзя дать ей загноиться.

У бочки Каладин промыл рану, потом позвал Лоупена, стоявшего в тени барака, и попросил принести мешок с медикаментами. Хердазианин опять отдал честь — хотя и одной рукой, — и поторопился выполнить приказ.

— Парень, — спросил Тефт, — как ты себя чувствуешь? Не было ли чего-нибудь странного?

Каладин, нахмурившись, оторвал взгляд от раны.

— Шторм тебя побери, Тефт! За последние два дня ты спрашивал меня уже четыре раза! Это пятый. К чему ты клонишь?

— Ничего, ничего!

— Нет, что-то есть, — настаивал Каладин. — Что ты ищешь, Тефт? Я…

— Мачо, — сказал Лоупен, подходя к нему с медицинским мешком через плечо. — Вот, что ты просил.

Каладин посмотрел на него, неохотно взял мешок и распустил завязки.

— Мы хотим…

Быстрое движение Тефта. Замах кулаком.

Каладин среагировал мгновенно, резко вскочил и принял защитную стойку — руки подняты, одна, сжатая в кулак, впереди, вторая сзади, готовая отразить удар.

Что-то вспыхнуло внутри Каладина. Как будто ему впрыснули в кровь горячий ликер. По телу прошла могучая волна. Энергия, сила, знание. Обычный естественный ответ тела на опасность, только в сто раз более мощный.

Рука Каладина, двигаясь невообразимо быстро, перехватила кулак Тефта. Тот застыл.

— Ты что? — опешил Каладин.

Тефт улыбнулся. Он отступил назад и высвободил кулак.

— Келек, — сказал он, тряхнув рукой. — Ну у тебя и хватка.

— Почему ты пытался ударить меня?

— Я хотел кое-что проверить, — сказал Тефт. — Сейчас у тебя есть мешочек со сферами, которые тебе дал Лоупен, и твой собственный мешочек, который собрали мы. Такого количества Штормсвета у тебя не было никогда, во всяком случае в последнее время.

— Ну и что? — спросил Каладин. Как это связано с огнем, который горит в венах?

— Мачо, — с благоговением сказал Лоупен. — Ты светишься.

Каладин нахмурился.

Что он…

А потом заметил сам. Очень слабые, но они были. Завитки светящегося тумана поднимались от его кожи. Как пар, струящийся из горшка с горячей водой холодной зимней ночью.

Потрясенный, Каладин положил медицинский мешок на широкий край водяной бочки. На мгновение он почувствовал холод на коже. Что это? Потрясенный, он поднял руку, которая все еще дымилась.

— Что ты сделал со мной? — спросил он, глядя на Тефта.

Пожилой мостовик только улыбнулся.

— Отвечай! — рявкнул Каладин, шагнул вперед и схватил Тефта за рубашку.

Отец Штормов, но я чувствую себя сильным, как чулла!

— Ничего, парень, — сказал Тефт. — Ты сам делаешь это с собой, и довольно давно. Во время твоей болезни я обнаружил, что ты кормишь себя Штормсветом.

Штормсвет. Каладин быстро отпустил Тефта и вытащил из кармана мешочек со сферами. Он быстро развязал его и открыл.

Темно. Все пять камней были пусты, выпиты. Белый свет, струившийся из кожи Каладина, слабо освещал внутренности мешочка.

— Вот это что-то, — сказал Лоупен сбоку. Каладин повернулся и увидел, как хердазианин нагнулся и смотрит на медицинский мешок. Почему он его заинтересовал?

А потом Каладин увидел сам. Он подумал, что положил мешок на край, но в спешке просто прижал его к стенке деревянной бочки. И мешок остался висеть. Как на невидимом крючке. Из него слабо струился свет, как из Каладина. Потом свет растаял, мешок освободился и упал на землю.

Каладин прижал руки ко лбу, посмотрел на удивленного Лоупена, перевел взгляд на ошарашенного Тефта. Потом бешено оглядел склад. Никто не глядел на них; да и в лучах солнца свет был слишком слаб, чтобы кто-нибудь мог увидеть его издали.

Отец Штормов… что… как…

Внезапно мелькнул знакомый силуэт. Сил, в виде коричневого листа, лениво пролетела мимо.

Ее работа! подумал Каладин. Что она сделала со мной?

Он бросился за ней. И почувствовал, что каждый его шаг равен трем шагам обычного человека.

— Сил! — проревел он, останавливаясь перед ней.

Она затрепетала в воздухе перед ним, превратившись из листа в молодую девушку.

— Да?

Каладин оглянулся.

— Пойдем со мной, — сказал он и прыгнул в один из переулков между бараками. Он встал в тени и, тяжело дыша, прижался к стене. Никто не мог его видеть.

Она остановилась в воздухе перед ним, руки за спиной, и внимательно оглядела его.

— Ты светишься.

— Что ты сделала со мной?

Она вскинула голову, потом пожала плечами.

— Сил… — угрожающе сказал он, хотя не был уверен, что может что-то сделать спрену.

— Я не знаю, Каладин, — откровенно сказала она, садясь, и свесила ноги за край невидимой платформы. — Я… я едва помню то, что когда-то очень хорошо знала. Этот мир, общение с людьми.

— Но ты что-то сделала.

Мы это сделали. Не я. И не ты. А мы вместе… — Она пожала плечами.

— Не слишком помогает.

Она скривилась.

— Я знаю. Извини.

Каладин поднял руку. В тени свет, лившийся из него, стал более заметным. Если кто-нибудь подойдет…

— Как я могу избавиться от этого?

— А ты действительно этого хочешь?

— Да, потому что… я… Потому.

Сил не договорила.

И тут Каладина осенило. Вот что он должен был спросить, давным-давно.

— Ты не спрен ветра, а?

Она заколебалась, но потом кивнула.

— Да.

— Тогда кто ты?

— Не знаю. Я сплетаю вещи.

Сплетаю вещи. Шаля, она заставляла предметы слипаться. Сапоги прилипали к земле, люди спотыкались. Жакеты повисали словно на невидимых крючках, и оторвать их было невозможно. Каладин нагнулся и взял с земли камень, размером с ладонь, обтесанный ветрами и дождями сверхшторма. Он прижал его к стене барака и захотел, чтобы Свет перешел в камень.

И почувствовал холод. Из камня полился свет. Каладин отдернул руку, но камень остался висеть, прилипнув к стене.

Каладин наклонился ближе и вгляделся. Ему показалось, что он различает слабые очертания крошечного спрена, темно-синего, похожего на каплю чернил, ползающего вокруг места, где камень прилип к стене.

— Спрен сплетения, — пояснила Сил, подходя к его голове; она все еще стояла в воздухе.

— Это они удерживают камень на месте?

— Наверное, так. А может быть, они появляются, когда ты сплетаешь камни вместе.

— Нет, это не так. Верно?

— Болезнь, она вызывается спренами горячки или привлекает их? — лениво спросила Сил.

— Все знают, что они вызывают болезнь.

— А спрены ветра и есть ветер? Спрены дождя — дождь? А спрены огня? Разве они порождают огонь?

Он задумался. Нет. Не порождают. Или..?

— Это бессмысленно. Я должен избавиться от этого света, а не изучать его.

— И почему, — повторила Сил, — ты хочешь избавиться от него? Каладин, ты же слышал истории. О людях, которые ходили по стенам и привязывали к себе шторма. Ветробегуны. Почему бы тебе не стать одним из них?

Каладин припомнил все, что знал. Исцеление; и в него никогда не попадали стрелы, несмотря на то что он всегда бежал впереди… Да, он давно заметил, что происходит нечто странное. Чего же он испугался? Неужели он боится быть другим, непохожим, как отец в Хартстоуне? Или опасается чего-то большего?

— Я делаю то же, что и Сияющие, — сказал он.

— Как я тебе и говорила.

— Я всегда спрашивал себя, действительно ли мне всегда не везет или я связался с чем-то вроде Старой Магии. Может быть, это и есть объяснение! Падшие Сияющие предали человечество — и Всемогущий проклял их. Что если и я проклят?

— Каладин, — сказала она, — ты не проклят.

— Ты сама не знаешь, что происходит, поэтому так и говоришь. — Он прошелся по переулку. Камень высвободился и упал на землю. — Ты действительно совершенно уверена, что, несмотря на все мои поступки, на мне нет никакого проклятия? Ты знаешь достаточно, чтобы отрицать это, Сил?

Она стояла в воздухе, скрестив руки, и молчала.

— Эта… штука, — сказал Каладин, показав на камень. — Это неестественно. Сияющих прокляли. — Он посмотрел на свои руки, все еще светящиеся, хотя и слабее, чем раньше. — Каким-то образом я навлек на себя то же проклятие. Вот почему все вокруг умирают, когда я пытаюсь помочь им.

— И ты думаешь, что я и есть твое проклятие? — спросила она.

— Я… Ты сама сказала, что ты часть этого, и…

Она шагнула вперед, крошечная разгневанная женщина, висящая в воздухе.

— Так ты думаешь, что я — причина всего этого? Твоих неудач? Несчастий? Смертей?

Каладин не ответил. И немедленно сообразил, что молчание — худший ответ. Сил — удивительно человечная в своих чувствах, — больными глазами посмотрела на него, метнулась в воздух, превратилась в полоску света и унеслась прочь.

Я слишком остро отреагировал, сказал он себе.

Каладин был крайне встревожен. Он опять прислонился к стене и схватился руками за голову. Но прежде, чем он успел собрать разлетевшиеся мысли, у входа в переулок сгустились тени. Лоупен и Тефт.

— Говорящие камни! — воскликнул Лоупен. — Ты действительно светишься, мачо.

Тефт схватил Лоупена за плечо.

— Он никому не расскажет, парень. Я прослежу.

— Да, мачо, — сказал Лоупен. — Клянусь, никому не скажу ни слова. Ты можешь доверять хердазианину.

Каладин ошеломленно посмотрел на обоих. Потом промчался мимо них, выбежал из переулка и помчался по складу, убегая от глядящих на него глаз.

* * *

Наступил вечер. Свет давно уже перестал течь из тела Каладина. Он растаял, как прогоревший костер.

Каладин шел на юг вдоль края Разрушенных Равнин, в промежутке между военлагерями и Равнинами. Кое-где — как на поле построения рядом со складом леса Садеаса, — их соединял покатый склон. А в других местах разделял невысокий кряж, восемь или десять футов в высоту. Как раз сейчас он шел мимо такого; камень справа, открытые Равнины слева.

Каменистую поверхность усеивали трещины, ямы и бугры. Кое-где еще стояла вода сверхшторма, прошедшего несколько дней назад. Между камнями суетились маленькие зверюшки, хотя холодный воздух скоро заставит их спрятаться. Он прошел мимо множества маленьких, наполненных водой ям; крэмлинги — многоногие, с крошечными когтями и вытянутыми бронированными телами — плескались и кормились на их краях. Из ямы вытянулось маленькое щупальце и утащило одного. Вероятно, хватун.

На склоне кряжа росла трава, травинки высунулись из нор. Из зелени, как цветы, торчали гроздья пальцемха. Розовые и красные усики пальцемха напоминали щупальца, ветер развевал их в воздухе. Когда Каладин приближался, робкая трава втягивалась обратно, но пальцемох оказался храбрее. Усики втягивались в раковину только тогда, когда он касался камня рядом с ним.

На кряже, над ним, несколько разведчиков глядели на Разрушенные Равнины. Область за кряжем не принадлежала ни одному кронпринцу, и разведчики не обращали внимания на Каладина. Его бы остановили только в том случае, если бы он попытался уйти из лагеря на севере или юге.

Никто из бригадников не пришел за ним. Он не знал, что Тефт сказал им. Возможно, что Каладин расстроился после смерти Карты.

Так странно быть одному. С тех пор как Амарам предал его и обратил в рабство, он всегда был среди людей. С рабами, готовившими заговор. С мостовиками, с которыми работал. Солдаты стерегли его, рабовладельцы били, друзья зависели от него. В последний раз он был в одиночестве в ту ночь, когда его привязали к стене, чтобы сверхшторм убил его.

Нет, сказал он себе. В ту ночь я был не один. Со мной была Сил.

Он опустил голову и посмотрел на маленькие трещины слева от себя. Эти линии, двигаясь на восток, постепенно становились расщелинами.

То, что с ним произошло, — не бред, не иллюзия. Тефт и Лоупен видели свечение. А Тефт вроде даже ожидал этого.

Во время сверхшторма Каладин должен был умереть. И тем не менее он выжил и очень быстро выздоровел. Ребра еще немного дают о себе знать, но на самом деле не болят уже несколько недель. Из его сфер — и из сфер мостовиков, находившихся рядом, — неизменно убегал Штормсвет.

Неужели это сверхшторм изменил его? Нет, сферы гасли задолго до того, как его оставили умирать. И Сил… она призналась, что частично ответственна за это. Значит, уже давно.

Он остановился около каменного кряжа, оперся о него спиной, заставив траву спрятаться, и посмотрел на восток, через Разрушенные Равнины. Там его дом. Его склеп. Жизнь, из которой его вырвали. Бригадники смотрят на него как на предводителя, спасителя. А он раскололся, как камень, здесь, на краю Разрушенных Равнин.

Эти трещины внутри, они становятся больше. Он продолжает держать слово, данное самому себе, но он — как бегун на длинную дистанцию, у которого не осталось сил. Немного дальше. Добеги до следующей горы. Потом сможешь сдаться. Крошечные трещины, разломы в камне.

Я сделал правильно, придя сюда — на Равнины, подумал он. Мы созданы друг для друга, я и вы. Я — как вы.

Но что заставило Равнины треснуть? Удар чего-то очень большого?

Вдали возникла мелодия и полетела над Равнинами. Каладин подпрыгнул. Она была настолько неожиданна, настолько не к месту, что он испугался, несмотря на ее мягкость.

Звук шел с Равнин. Колеблясь, но не в силах сопротивляться, он пошел вперед. На восток, по плоскому, выглаженному ветром камню. Звук становился все громче, хотя казался неуловимым и ускользающим. Звук флейты, хотя и ниже того, что он обычно слышал.

Подойдя ближе, Каладин ощутил запах дыма. И увидел свет. Крошечный костер.

Каладин подошел к краю своеобразного полуострова; разломы превратились в расщелину, уходящую во тьму. На самом кончике полуострова, с трех сторон окруженного пропастью, на валуне сидел человек в черном костюме светлоглазого. Перед ним, в раковине камнепочки, горел небольшой костер. Треугольное лицо, короткие черные волосы. На поясе тонкий меч в черных ножнах.

Глаза у человека были светло-синими. Каладин никогда не слышал о светлоглазых, играющих на флейте. Разве они не считают музыку занятием женщин? Светлоглазые мужчины поют, но не играют на музыкальных инструментах, если они, конечно, не арденты.

Этот человек был исключительно талантлив. Он играл странную, волшебную мелодию, как будто пришедшую из другого места и времени. Она улетала в пропасть, но эхо возвращало ее обратно, как будто человек играл дуэтом сам с собой.

Каладин остановился неподалеку от незнакомца, сообразив, что сейчас ему меньше всего хочется иметь дело со светлоглазым лордом, который оказался настолько эксцентричным, что оделся в черное и отправился на Разрушенные Равнины — упражняться в игре на флейте.

Каладин повернулся, чтобы уйти.

Музыка прекратилась.

— Я всегда боюсь, что когда-нибудь забуду, как играть на ней, — сказал мягкий голос за его спиной. — Да, глупо, учитывая то, сколько времени я ею занимался. Но в эти дни я редко уделяю ей то внимание, которое она заслуживает.

Каладин повернулся к незнакомцу. Его флейта была вырезана из темного, почти черного дерева. Слишком заурядный инструмент, для светлоглазых, но человек держал его очень почтительно.

— Что вы здесь делаете? — спросил Каладин.

— Сижу. Иногда играю.

— Я хочу сказать, почему вы здесь?

— Почему я здесь? — спросил человек, опуская флейту, откидываясь назад и расслабляясь. — Почему мы все здесь? Слишком глубокий вопрос для первой встречи, юный мостовик. Обычно я предпочитаю сначала представиться, а потом уже заниматься теологией. Сначала — ленч, также неплохо бы приятно вздремнуть. Итак, практика всегда должна предшествовать теологии. Особенно важно представление.

— Хорошо, — сказал Каладин. — И вы..?

— Сижу. Иногда играю… с умами мостовиков.

Каладин покраснел и повернулся, чтобы уйти. Пускай этот светлоглазый дурак говорит и делает, что хочет. Каладину надо принять трудное решение.

— Что ж, уходи, — сказал светлоглазый. — Рад, что ты приходил. И не подошел слишком близко. Я довольно привязан к моему Штормсвету.

Каладин застыл. Потом повернулся.

— Что?

— Мои сферы, — сказал странный человек, держа в руках полностью заряженный изумрудный брум. — Все знают, что мостовики — воры или по меньшей мере нищие.

Ну конечно. Он говорил о сферах. Он не знает о… несчастье Каладина. Или знает? Глаза человека сверкнули, как если бы он здорово пошутил.

— Не оскорбляйся, что я назвал тебя вором, — сказал человек, поднимая палец. — Это был комплимент.

Каладин застыл.

Куда делась сфера? Он только что держал ее в руках.

— Комплимент? Назвать кого-то вором?

— Конечно. Я сам вор.

— Вы? И что вы воруете?

— Спесь, — ответил незнакомец, наклонясь вперед. — Иногда скуку, если могу стать спесивым сам. Я — королевский шут. Или был им, недавно. Вскоре я потеряю это почетное звание.

— Королевский кто?

— Шут. Моя работа — быть остроумным.

— Смущать людей — не то же самое, что быть остроумным.

— О! — воскликнул человек снова, его глаза сверкнули. — Ты уже доказал, что умнее большинства тех, с кем я был знаком в последнее время. И что такое быть остроумным, по-твоему?

— Говорить мудрые вещи.

— И что такое мудрость?

— Я… — Почему он вообще ввязался в этот разговор? — Я считаю, что это способность говорить и поступать правильно.

Королевский шут вздернул голову, потом улыбнулся. Наконец он протянул руку Каладину.

— Как тебя зовут, мой вдумчивый мостовик? И говори со мной на ты.

Каладин, колеблясь, протянул руку.

— Каладин. А вас… тебя?

— У меня много имен. — Человек пожал руку Каладина. — Я начал жизнь как мысль, как идея, слова на странице. А потом я еще кое-что украл. Себя. В другой раз я назвал себя именем камня.

— Красивого, я надеюсь.

— Великолепного, — сказал человек. — И ставшего совершенно бесполезным для того, чтобы его носить.

— И как тебя называют сейчас?

— По-разному, и только некоторые из этих имен вежливые. К сожалению, почти все они правда. Ты, однако, можешь называть меня Хойд.

— Твое имя?

— Нет. Имя кого-то, кого я должен любить. Еще одно, что я украл. Это именно то, что мы, воры, делаем.

Он посмотрел на восток, на быстро темнеющие Равнины. Маленький костер, горевший рядом с валуном Хойда, бросал мимолетный свет, красный от мерцающих огоньков.

— Было приятно познакомиться с тобой, Хойд, — сказал Каладин. — Я должен идти…

— Но не раньше, чем я дам тебе кое-что. — Хойд поднял флейту. — Подожди, пожалуйста.

Каладин вздохнул и сел. У него возникло четкое ощущение, что этот странный человек не отпустит его просто так.

— Это флейта Путника, — сказал Хойд, оглядев темное дерево. — Она предназначена для рассказчика историй, который играет, рассказывая историю.

— Ты хочешь сказать, аккомпанирует рассказчику историй. Тому, кто играет, пока он рассказывает?

— Я хотел сказать именно то, что сказал.

— Как может человек рассказывать истории, играя на флейте?

Хойд поднял бровь, а потом поднес инструмент к губам. Он играл на ней не так, как видел Каладин, — держал флейту не перед собой, а сбоку и дул в нее сверху. Он извлек несколько нот. Та самая печальная мелодия, которую слышал Каладин.

— Эта история, — объявил Хойд, — о Деретиле и Бродячем Парусе.

Он начал играть. Быстрее и резче, чем раньше. Казалось, ноты налетали одна на другую, вылетая из флейты, как дети, бегущие друг за другом. Прекрасные и чистые, они поднимались и опускались, замысловатые, как вышитый ковер.

Каладин обнаружил, что зачарован. Мелодия была могущественной, почти зовущей за собой. Как если бы каждая нота была крючком, пронзавшим плоть Каладина и привлекавшим его еще ближе.

Внезапно Хойд остановился — мелодия продолжала литься из расщелины, возвращаясь обратно, — и начал рассказ.

— Деретил был хорошо известен в некоторых странах, хотя здесь, на востоке, о нем говорили меньше. Он был королем в эпоху Теней, о которой не сохранилось никаких воспоминаний. Могущественный человек. Командир тысяч, предводитель десятков тысяч. Высокий, царственный, наделенный прекрасной кожей и красивыми глазами. Предмет для зависти.

Как только эхо растаяло, Хойд опять начал играть, подхватив ритм. Он продолжил именно в то мгновение, когда эхо-мелодия стала слишком тихой и, казалось, музыка не прерывалась. Ноты стали неторопливыми и зазвучали так вальяжно, как король шествует по дворцу, окруженный свитой. А Хойд все играл, закрыв глаза и наклонившись к огню. Воздух, который он выдувал, шевелил и перемешивал дым костерка.

Музыка еще больше смягчилась. Дым закружился. Каладину показалось, что он различает лицо с острым решительным подбородком и высокими скулами. Конечно, его не было. Воображение. Но навязчивая песня и крутящийся дым подстегнули воображение.

— Во времена Герольдов и Сияющих Деретил сражался с Несущими Пустоту, — сказал Хойд, не открывая глаз; флейта под губами, музыка льется из расщелины и сопровождает его слова. — Наконец наступил мир, но не принес ему покоя. Его глаза всегда глядели на восток, в сторону открытого моря. Он построил самый лучший корабль, который когда-либо видели люди, величественное судно, которое должно было сделать то, что не удавалось никому: проплыть сквозь сверхшторм.

Эхо стало затихать, и Хойд заиграл снова, чередуясь с невидимым помощником. Дым завился, поднялся в воздух, повинуясь дыханию Хойда, и Каладину показалось, что он видит огромный корабль, стоящий на верфи, с огромным, как дом, парусом и прочным корпусом, похожим на стрелу. Мелодия ускорилась, стала отрывистой, подражая ударам молотков и визгу пил.

— Деретил хотел найти источник Несущих Пустоту, — Хойд перестал играть и продолжил рассказ, — место, породившее их. Многие назвали его глупцом, но он не отступил. Он назвал корабль «Бродячий Парус» и собрал экипаж из самых храбрых моряков. И вот, в день, когда надвигался сверхшторм, этот корабль вышел в океан. Его парус широко развернулся в воздухе, как руки, открытые штормветрам…

В следующую секунду флейта снова оказалась у губ Хойда, и он пошевелил огонь, подбросив в него кусок камнепочки. Клубы дыма и искры пламени взметнулись в воздух и закружились, когда Хойд повернул голову и направил на них отверстия флейты. Песня стала яростной, бурной, появились неожиданные волнующие ноты, жемчужные переливы сменились хриплыми криками.

Внутренним взором Каладин увидел, как огромный корабль внезапно уменьшился, устрашенный мощью сверхшторма, и ветер унес его, как щепку, в бескрайнее море. Что ожидал найти Деретил? На что надеялся? И на земле сверхшторм достаточно ужасен. Что уж говорить о море.

Звуки отражались от стен пропасти. Каладин по-прежнему сидел на камнях, глядя на извивающийся дым и колеблющееся пламя. Но был весь там, где могучий вихрь схватил крошечный корабль и крепко сжал в смертельных объятиях.

Наконец музыка Хойда замедлилась, жестокое эхо затихло, песня зазвучала более лирично. Как успокаивающиеся волны.

— Буря едва не уничтожила «Бродячий Парус», но Деретилу и большинству членов его команды удалось спастись. Они оказались на одном из маленьких островов, которые образовывали кольцо вокруг огромного водоворота, где, как говорили, тонул океан. Деретила и его людей приветствовали странные люди с длинными гибкими телами, носившие одежду одного цвета и вставлявшие в волосы раковины, которых не встретишь на Рошаре.

Островитяне приютили выживших. Они кормили их и выхаживали. Выздоравливая, Деретил изучал странных людей, которые называли себя увара, Народ Великой Пропасти. Их поведение показалось Деретилу очень странным. В отличие от людей Рошара, которые постоянно спорили, увара всегда соглашались. С детства они не задавали вопросов. Каждый человек знал свой долг и выполнял его.

Хойд опять заиграл, на этот раз не мешая дыму подниматься в воздух. Каладину показалось, что он видит этих людей, всегда занятых, всегда работающих. В окне стоял Деретил и смотрел на них. Музыка стала спокойной и приятной.

— Однажды, — продолжал Хойд, — когда Деретил и его люди тренировались, чтобы восстановить силы, юная служанка принесла им освежающее питье. Она споткнулась на неровном камне и уронила кубки на пол; те разбились на куски. В мгновение ока другие увара накинулись на несчастную девочку и хладнокровно убили ее. Деретил и его люди были поражены до глубины души. К тому времени, когда они пришли в себя, ребенок уже умер. Разгневанный Деретил захотел узнать, за что так жестоко расправились с невинной девочкой. И один из туземцев объяснил ему: «Наш император не выносит ошибок».

Опять заиграла музыка, на этот раз печальная, и Каладин поежился. Он увидел окровавленное дитя, лежащее на камнях, и скорбную фигуру Деретила над ее маленьким трупом.

Каладин знал, что такое печаль. Печаль потери того, кого он хотел спасти, для кого должен был что-то сделать. Слишком многие из тех, кого он любил, умерли.

И теперь он знал причину. Он навлек на себя гнев Герольдов и Всемогущего. Ведь дело именно в этом, не так ли?

Он знал, что должен вернуться в Четвертый Мост. Но не мог оторваться от рассказа. Этот Хойд заворожил его.

— Деретил начал наблюдать, — продолжил Хойд, эхо негромко сопровождало его слова, — и увидел другие убийства. Эти увара, Народ Великой Пропасти, были склонны к потрясающей жестокости. Если кто-то из них делал что-то неправильно — даже чуть-чуть неловко или неудачно, — остальные немедленно убивали его. И каждый раз на вопрос Деретила отвечали одно и то же: «Наш император не выносит ошибок».

Эхо замолчало, Хойд немедленно поднес флейту к губам и заиграл мрачную и торжественную мелодию. Тихую и спокойную, как жалоба того, кто ушел. И тем не менее в нее изредка врывались загадочные быстрые тона, как бы скрывающие тайны.

Нахмурившийся Каладин увидел тонкую струйку дыма, похожую на башню. Высокую и тонкую, с открытой верхушкой.

— Деретил обнаружил, что император живет на вершине башни восточного берега самого большого острова увара.

Каладин почувствовал озноб. Дымные образы должны дополнять рассказ, верно? Неужели он увидел башню раньше, чем Хойд рассказал о ней?

— Деретил решил, что должен повидать императора. Что за чудовище требует от очевидно мирного народа убивать так часто и ужасно? Деретил собрал своих моряков, группу героев, и они вооружились. Увара не пытались остановить их, хотя со страхом смотрели, как чужеземцы врывались в императорскую башню.

Хойд замолчал и не вернулся к флейте. Вместо этого он дал дозвучать музыке из пропасти. На этот раз она играла намного дольше. Длинные мрачные звуки.

— Очень скоро Деретил и его люди спустились вниз, неся с собой высохшее тело в великолепных одеждах и драгоценностях. «Это и есть ваш император? — спросил Деретил. — Мы нашли его в самой верхней комнате, одного». Похоже, что тиран умер много лет назад, но никто не осмеливался войти в его башню. Увара слишком боялись его.

Когда увара показали мертвое тело, те начали выть и рыдать. А потом на острове воцарился хаос, увара начали поджигать дома, сражаться и кататься по земле от боли. Потрясенные и ничего не понимающие, Деретил и его люди пробились на верфь, где восстанавливали «Бродячий Парус». Там к ним присоединилась девушка, обычно сопровождавшая их, и попросила увести ее с острова. Так на корабле появилась Нафти.

Деретил и его люди поставили парус и, несмотря на слабый ветер, провели «Бродячий Парус» вокруг водоворота, использовав инерцию движения, и вышли в океан. И задолго до того, как земля увара растаяла вдали, моряки увидели дым пожаров, стелющийся над этими «мирными» островами. Все собрались на палубе, недоуменно глядя на разыгравшуюся на их глазах трагедию. Деретил спросил Нафти о причине этого ужасного бунта.

Хойд замолчал, дав своим словам улететь в ночь вместе со странным дымом.

— И? — спросил Каладин. — Что она ответила?

— Закутавшись в одеяло и провожая испуганным взором свою родную страну, она произнесла: «Неужели ты не понимаешь, путешественник? Если император мертв и был мертв все эти годы, значит, вина за все эти убийства ложится не на него. А на нас».

Каладин очнулся и выпрямился. Насмешливый, даже шаловливый тон, которым Хойд говорил раньше, исчез, в его голосе не осталось и тени насмешки. Никаких острот, никаких попыток смутить собеседника. Рассказ шел прямо из сердца, и Каладин обнаружил, что слова застряли у него в горле. Он мог только сидеть, думать об островах и ужасных вещах, происходивших там.

— Мне кажется… — наконец ответил Каладин, облизывая сухие губы, — мне кажется, что это и есть мудрость.

Хойд поднял бровь, оторвал взгляд от флейты и взглянул на него.

— Помнить истории вроде этой, — сказал Каладин, — и с такой любовью их рассказывать.

— Поосторожнее со словами, — улыбнулся Хойд. — Если для того, чтобы быть мудрым, надо только уметь рассказывать истории, я потеряю свою работу.

— Но ты вроде сказал, что уже потерял работу?

— Верно. И король потерял шута и разум. Я спрашиваю себя, что с ним будет дальше.

— Он… э… стал безумным? — сказал Каладин.

— Я обязательно передам ему твои слова, — заметил Хойд, и его глаза блеснули. — Хотя и думаю, что ты не совсем точен. Можно иметь разум, но быть неразумным. Что такое разум?

— Не знаю. Может быть, какой-то спрен у тебя в голове, который дает возможность думать?

Хойд вздернул голову, потом засмеялся.

— Ну, как мне кажется, это объяснение ничем не хуже других. — Он встал и стряхнул пыль с черных штанов.

— Это подлинная история? — спросил Каладин.

— Возможно.

— Но откуда мы вообще знаем ее? Неужели Деретил и его люди вернулись?

— Некоторые истории говорят, что да.

— Но это невозможно! Сверхштормы дуют только в одном направлении.

— Тогда эта история — ложь.

— Я этого не говорил.

— Нет, это сказал я. К счастью, это лучший вид лжи.

— И что это за вид?

Мой рассказ, конечно. — Хойд улыбнулся, потом ударил ногой по костру, потушив последние угольки. Только теперь Каладин разглядел, что в костре было слишком мало дерева и он не мог давать столько дыма.

— Что ты добавил в костер? — спросил Каладин. — Чтобы он давал такой дым?

— Ничего. Самый обычный костер.

— Но я видел…

— То, что ты видел, принадлежит тебе. А рассказ не живет, пока не возникает в чьем-то сознании.

— Тогда что он означает?

— Он означает все, что ты хочешь, — усмехнулся Хойд. — Цель рассказчика — не научить тебя думать, а поставить перед тобой вопросы, над которыми стоит поломать голову. Но слишком часто мы забываем об этом.

Каладин задумался и посмотрел на запад, в сторону военлагерей. Сейчас их освещали сферы, фонари и свечи.

— По-моему, речь идет об ответственности, — сказал Каладин. — Эти увара, они с радостью убивали и были счастливы, пока могли во всем обвинять императора. И опечалились только тогда, когда поняли, что сами ответственны за все убийства.

— Одна из возможных интерпретаций, — сказал Хойд. — Великолепная, на самом деле. Тогда почему ты избегаешь ответственности?

Каладин вздрогнул.

— Что?

— Люди видят в историях то, что они хотят увидеть, мой юный друг. — Хойд пошарил за валуном, вытащил оттуда рюкзак и закинул его за плечи. — У меня нет ответа на твои вопросы. По большей части у меня нет ответа ни на один вопрос. Я пришел в вашу страну, чтобы найти старого друга, но вместо этого большую часть времени прятался от него.

— Ты говорил… обо мне и ответственности.

— Бесполезное замечание, ничего больше. — Хойд протянул руку и коснулся плеча Каладина. — Чаще всего мои замечания совершенно бесполезны. Я никогда не поручаю им серьезную работу. Иначе мои слова носили бы камни. Было бы интересно посмотреть. — Он протянул Каладину черную флейту. — Вот. Я носил ее дольше, чем ты можешь поверить. Возьми ее себе.

— Но я не умею играть на ней!

— Научись, — сказал Хойд, вкладывая флейту в руку Каладина. — И когда почувствуешь, что музыка из нее льется в тебя, значит, ты овладел ей. — Он пошел прочь. — И позаботься о моем непутевом подмастерье. Он должен был дать мне знать, что еще жив. Хотя, возможно, боялся, что я опять спасу его.

— Подмастерье?

— Скажи ему, — сказал Хойд, продолжая идти, — что я произвожу его в мастера. Сейчас он истинный миропевец. И не допусти, чтобы его убили. Я провел слишком много времени, пытаясь втиснуть некоторый смысл в то, что он называет своим мозгом.

Сигзил, подумал Каладин.

— Я отдам флейту ему, — крикнул он вслед уходящему Хойду.

— Нет, — сказал Хойд, поворачивая назад и возвращаясь по своим следам. — Это дар тебе, Каладин Благословленный Штормом. Надеюсь, что при нашей следующей встрече ты будешь способен играть на ней.

С этими словами он опять повернулся и побежал в сторону военлагерей. Однако, не добежав до кряжа, темная фигура повернула на юг, как если бы не собиралась входить в лагеря. Куда же он направился?

Каладин посмотрел на флейту в своих руках. Она оказалась тяжелее, чем он думал. Что это за дерево? Он задумчиво потер гладкую поверхность.

— Мне он не понравился, — внезапно сказала Сил, ее голос донесся откуда-то сзади. — Он странный.

Каладин повернулся и обнаружил ее сидящей на камне, там, где несколько мгновений назад находился Хойд.

— Сил! — сказал Каладин. — Ты давно здесь?

Она пожала плечами.

— Ты глядел историю. Я не хотела мешать. — Она сидела, сложа руки на коленях и выглядя смущенной.

— Сил…

— Я виновата в том, что произошло с тобой, — сказала она тихо. — Я это сделала.

Каладин, нахмурившись, шагнул вперед.

— Мы оба тут замешаны, — продолжала она. — Но без меня ты бы не изменился. Я… я кое-что взяла у тебя. И дала кое-что взамен. Так это всегда происходит, хотя я не помню, что и когда.

— Я…

— Шшш, — сказала она. — Я говорю.

— Извини.

— Я могу остановить это, если будет на то твоя воля, — сказала она. — Но мне бы не хотелось опять становиться тем, кем я была. Меня это пугает. Летать с ветром и не помнить ничего. Даже того, что случилось несколько минут назад. Мне кажется, что только из-за связи между нами я могу помнить, кто я такая. Если мы разорвем нашу связь, я потеряю себя.

И она поглядела на Каладина с печалью.

Он посмотрел в ее глаза и глубоко вздохнул.

— Идем, — сказал он, повернулся и пошел от полуострова.

Она полетела над ним, став ленточкой света. Вскоре они дошли до кряжа, ведущего в военлагеря. Каладин повернул на север, в лагерь Садеаса. Крэмлинги вернулись в свои дыры и трещины, но многие из растений еще давали своим листьям купаться в холодном воздухе. Когда он проходил мимо, листья прятались, и трава напоминала мех какого-нибудь черного ночного зверя, освещенного Саласом.

Почему ты избегаешь ответственности…

Он не избегает ответственности. Наоборот, он взвалил на себя слишком много ответственности! Так все время говорил Лирин, ругая Каладина за то, что тот чувствовал себя виноватым за все смерти, которые не смог предотвратить.

Хотя, да, есть кое-что, за что он цепляется. Отговорка, вроде мертвого императора. Душа ходячего трупа. Апатия. Вера, что он ни в чем не виноват и не мог ничего изменить. Если человек проклят или верит, что ему не о ком заботиться, тогда ему не больно, когда он терпит очередное поражение. Эти поражения нельзя было предотвратить. Что-то — или кто-то — предопределило их.

— Если я не проклят, — тихо сказал Каладин, — почему я выживаю, когда все гибнут?

— Из-за нас, — ответила Сил. — Эта связь. Она делает тебя сильнее, Каладин.

— Тогда почему она не делает меня настолько сильным, чтобы я смог помочь другим?

— Не знаю, — сказала Сил. — Может быть, придет время, когда у тебя все получится.

Если я откажусь от нее, я стану таким, как был, нормальным. И для чего… чтобы умереть, как остальные?

Он продолжал идти в темноте, проходя мимо огоньков, отбрасывавших слабые тени на камни перед ним. Усики пальцемха, собравшиеся группами. Их тени казались руками.

Он много думал о том, как спасти мостовиков. И только сейчас сообразил, что хотел спасти себя, а потом уже их. Он поклялся не дать им умереть, зная, что будет, если они умрут. Ведь ходячий труп угрожал взять над ним верх, зная, как он ненавидит проигрывать.

Что это? Почему он с таким упорством искал причины, по которым его могли проклясть? Чтобы объяснить свои поражения?

Каладин пошел быстрее.

Он делал кое-что хорошее, помогая мостовикам, — но делал и кое-что эгоистическое. В результате сила озадачила его, из-за ответственности перед ними.

Он побежал, не быстро. Но скоро уже несся стрелой.

Но если дело не в нем — помогал ли он им из-за страха увидеть их мертвыми или из-за ненависти к поражениям — тогда дело в них. В вежливых колкостях Камня, энергии Моаша, серьезной грубоватости Тефта или спокойном доверии Пита.

Что он может сделать, чтобы защитить их? Сдаться иллюзиям? Найти предлоги?

Надо хвататься за любую возможность помочь им, и не имеет значения, насколько изменится он сам. Разве важно, насколько это нервирует его или какое бремя ему приходится на себе нести?

Он влетел на склад леса.

Четвертый Мост сидел вокруг вечернего костра, болтая и смеясь. Почти двадцать раненых из других бригад ели с благодарностью. Просто поразительно, насколько быстро они потеряли выражение тупого безразличия и стали смеяться вместе с остальными.

В воздухе стоял запах острого рогоедского супа. Каладин замедлился и остановился рядом с бригадниками. Некоторые озабоченно посмотрели на него, запыхавшегося и исходящего пóтом. На его плечо приземлилась Сил.

Каладин поискал взглядом Тефта. Пожилой воин сидел под скосом крыши барака и глядел на камни перед собой. Он еще не заметил командира. Каладин сделал остальным знак продолжать, подошел к Тефту и сел на корточки рядом с ним.

Ветеран удивленно посмотрел на него.

— Каладин?

— Что ты знаешь? — тихо, но напряженно спросил Каладин. — И откуда тебе это известно?

— Я… — шепотом начал Тефт. — Моя семья принадлежала к тайной секте, которая ожидает возвращения Сияющих. Я ушел от них, когда был совсем молодым. Думал, что это чепуха.

Судя по колебаниям в голосе, он передумал.

Ответственность.

— Что ты слышал о таких, как я?

— Очень немногое, — ответил Тефт. — Только рассказы и легенды. На самом деле никто не знает, на что были способны Сияющие, парень.

Каладин встретился с ним взглядом и улыбнулся.

— Тогда мы выясним это вместе.

Глава пятьдесят восьмая Путешествие

РеШипер, Мать Полуночи, породившая мерзких тварей, чья сущность темнота, ужас и пожирание жизни. Она здесь! Она смотрит, как я умираю!

Дата: Шашабев, 1173, восемь секунд до смерти. Объект: темноглазый докер, сорок лет, отец троих.

— Я терпеть не могу ошибаться. — Адолин откинулся на спинку стула, одна рука лениво лежит на хрустальном столике, другая встряхивает вино в бокале. Желтое вино. Сегодня он не на дежурстве, может слегка расслабиться.

Ветер ерошил его волосы. Он сидел с группой молодых светлоглазых за столиком на открытой площадке винной лавки. Ниже уровня террасы шумела людная улица Внешнего Рынка — комплекса зданий, выросших около королевского дворца, вне военлагерей.

— Ты думаешь, Адолин, мы не такие? — сказал опиравшийся на стол обеими локтями Джакамав, крепкий человек третьего дана из лагеря кронпринца Ройона. — Кому нравится быть неправым?

— Я знаю тьму людей, которые предпочитают ошибаться, — задумчиво сказал Адолин. — Конечно, они никогда не признаются. Но любой другой это легко заметит по количеству их ошибок.

Инкима звонко рассмеялась. Эта пухлая невысокая девушка со светло-желтыми глазами, крашеными черными волосами, в плохо сидевшем на ней красном платье была спутницей Джакамава.

Данлан тоже была здесь, конечно. Она сидела на стуле рядом с Адолином, сохраняя расстояние приличия, хотя изредка касалась его своей свободной рукой. Она пила фиолетовое вино. И она любила пить вино, причем ей это шло. Любопытная черта. Адолин улыбнулся. Она выглядела очень привлекательной — длинная шея, грациозная фигура, завернутая в блестящее платье. Она не красила свои золотисто-каштановые волосы. В конце концов в этом нет ничего плохого. На самом деле, ну почему все без ума от темных волос, хотя идеальные глаза — светлые?

Хватит, сказал себе Адолин. Ты становишься таким же нудным, как отец.

Остальные двое — Торал и его подруга Эшава — были из лагеря кронпринца Аладара. Хотя дом Холин больше не пользовался расположением кронпринцев, но у Адолина были друзья и знакомые почти во всех лагерях.

— Ошибаться забавно, — сказал Торал. — Это делает жизнь интереснее. Если мы будет всегда правы, где мы окажемся?

— Мой дорогой, — заметила Эшава. — Разве не ты сказал мне однажды, что почти всегда прав?

— Да, — сказал Торал. — Но если бы все любили меня, кого мне высмеивать? Я боюсь стать совершенно обычным, как все.

Адолин улыбнулся и пригубил вино. Сегодня у него словесная дуэль, и, как он обнаружил, бокал желтого вина помогает расслабиться.

— Торал, обо мне тебе нечего беспокоиться, я ошибаюсь слишком часто. Я был уверен, что Садеас пойдет против отца. И вот… Это бессмысленно. Зачем ему это?

— Укрепить свое положение? — предположил Торал. Сообразительный парень, он отличался изысканным вкусом. Таких людей приятно иметь рядом, выбирая вино. — Он хочет выглядеть сильным.

— Садеас и так сильный, — возразил Адолин. — И ничем бы не рисковал, если бы пошел против нас.

— Я знаю, — тихо, как бы затаив дыхание, сказала Данлан, — что я новенькая в военлагерях и моя оценка скорее отражает мое невежество, но…

— Ты всегда так говоришь, — лениво заметил Адолин. Ему нравился ее голос.

— Я всегда говорю что?

— Что ты невежественная, — ответил Адолин. — Однако это не так. Ты — одна из самых умных женщин, которых я встречал.

Она заколебалась, на мгновение став странно раздосадованной. Потом улыбнулась.

— Ты не должен говорить такого, Адолин, когда женщина пытается показать себя скромной.

— О, скромность. Я и забыл, что это такое.

— Слишком много времени в компании светлоглазых Садеаса, а? — сказал Джакамав, вызвав еще один взрыв смеха Инкимы.

— Все, прости, — сказал Адолин. — Продолжай.

— Я сомневаюсь, что Садеас хочет начать войну, — сказала Данлан. — Ведь если он пойдет против твоего отца, война станет неизбежной, верно?

— Несомненно, — согласился Адолин.

— Вот почему он отступил.

— Не знаю, не знаю, — сказал Торал. — Он мог бы бросить тень на твою семью и не нападая на вас прямо. Ну, например, мог бы сказать, что вы небрежно защищали короля, хотя и не стоите за попытками убийства.

Адолин кивнул.

— Одно это могло бы начать войну, — упрямо сказала Данлан.

— Возможно, — не стал возражать Торал. — Но ты должен согласиться, Адолин, что в последнее время репутация Терновника… не такая впечатляющая.

— Что ты хочешь сказать? — рявкнул Адолин.

— О, Адолин. — Торал махнул рукой и поднял пустой бокал. — Не будь скучным. Ты знаешь, что я сказал, и знаешь, что я не собирался оскорблять тебя. Где эта служанка?

— Можно подумать, — добавил Джакамав, — что после шести лет войны мы можем найти приличную винную лавку.

Инкима засмеялась и на это. Она действительно очень глупенькая.

— Все знают репутацию моего отца, — сказал Адолин. — Или вы не заметили наших последних побед?

— Достигнутых с помощью Садеаса, — заметил Джакамав.

— И все-таки достигнутых, — сказал Адолин. — За последние несколько месяцев отец спас жизнь не только Садеасу, но и самому королю. Он сражается невероятно смело. Так что вы сами видите, что все слухи о нем ни на чем не основаны.

— Хорошо, хорошо, — согласился Торал. — Нечего становиться на дыбы, Адолин. Мы все согласны, что твой отец замечательный человек. Но именно ты жаловался нам, что хочешь, чтобы он изменился.

Адолин какое-то время изучал свое вино. Оба мужчины за столом носили одежду, на которую отец посмотрел бы с неодобрением. Короткие камзолы, надетые на цветастые шелковые рубашки. А Торал надел тонкий желтый шарф на горло и еще один вокруг правого запястья. Очень модно и выглядело намного богаче, чем мундир Адолина. Далинар бы сказал, что их одежда выглядит глупо, но мода и должна быть глупой. Вызывающей, другой. Было что-то ободряющее в том, чтобы носить одежду, привлекающую внимание других, следовать волнам моды. Когда-то — до того как поехать на войну, — Адолин любил следовать моде. А теперь у него есть только две возможности — летняя форма и зимняя форма. Негусто…

Наконец появилась служанка с двумя графинами вина, один — с желтым, второй — с темно-синим. Инкима опять хихикнула, когда Джакамав наклонился к ней и что-то тихо прошептал.

Адолин поднял руку, запрещая девушке наполнить его бокал.

— Не уверен, что хочу увидеть, как отец изменится. Больше не хочу.

Торал нахмурился.

— Последняя неделя…

— Знаю, — сказал Адолин. — Но все это было перед тем, как он спас Садеаса. Каждый раз, когда я забываю, насколько изумителен мой отец, он делает что-нибудь этакое и доказывает, что я один из десяти дураков. То же самое произошло, когда Элокар оказался в опасности. Похоже… отец действует таким образом только тогда, когда действительно волнуется о ком-либо.

— Тогда получается, дорогой Адолин, — сказала Данлан, — что война его не волнует.

— Да, — ответил Адолин. — Для него спасти жизнь Элокара и Садеаса значительно важнее, чем убить тысячи паршенди.

Остальные, приняв его объяснение, заговорили о другом. Но мысли самого Адолина шли по тому же кругу. В последнее время ему было тревожно, по двум причинам. Во-первых, он ошибся в отношении Садеаса; во-вторых, появилась вероятность, что видения не врут, — и это надо было доказать или опровергнуть.

Адолин чувствовал себя в ловушке. Он сам подтолкнул отца сразиться со своей болезнью и теперь — судя по их последнему разговору, — должен был согласиться с решением отца отречься, если видения окажутся бредом больного сознания.

Все терпеть не могут ошибаться, подумал Адолин, за исключением отца, который сказал, что будет рад ошибиться, если это пойдет на пользу Алеткару. Адолин сомневался, что многие светлоглазые были бы рады оказаться сумасшедшими, а не правыми.

— Возможно, — сказала Эшава. — Но это не отменило все его глупые ограничения. Я бы хотела, чтобы он отрекся.

Адолин вздрогнул.

— Что? Что?

Эшава посмотрела на него.

— Ничего. Проверка, следишь ли ты за разговором, Адолин.

— Нет, — упрямо сказал Адолин. — Повтори, что ты сказала.

Она пожала плечами и поглядела на Торала. Тот наклонился вперед.

— Ты же не считаешь, что лагеря не знают, что происходит с твоим отцом во время сверхштормов, Адолин. Люди говорят, что он должен отречься, из-за этого.

— Вот это было бы глупостью, — твердо сказал Адолин. — Учитывая то, как он сражается.

— Отречение — это чересчур, — согласилась Данлан. — Но, Адолин, я бы действительно хотела, чтобы твой отец отменил — или ослабил — все эти глупые ограничения, из-за которых ты и другие мужчины нашего лагеря не можете присоединиться к обществу по-настоящему.

— Я пытался, — сказал он, проверяя положение солнца. — Поверь мне. И, к сожалению, мне надо подготовиться к дуэли. Если вы извините меня…

— Один из блюдолизов Садеаса? — спросил Джакамав.

— Нет, — улыбнулась Данлан. — Светлорд Реси. Кое-что сказал, скорее всего со слов Танадала; это поможет заткнуть ему рот. — Она с любовью посмотрела на Адолина. — Я встречусь с тобой здесь.

— Спасибо, — сказал он и встал, застегивая пуговицы мундира. Поцеловав свободную руку Данлан, он махнул остальным и пошел по улице.

Кажется, внезапный уход — лучший выход, подумал он. Заметили ли они, что разговор мне неприятен? Скорее всего, нет. Они не знали его так, как Ринарин. Адолин был знаком со множеством людей, но никого не подпускал слишком близко к себе. Даже Данлан, хотя ее еще не знал, как следует. Однако, быть может, пришло время установить с ней настоящие отношения. Он уже устал от Ринарина, который дразнил его за постоянные прыжки от одной к другой. Данлан довольно хорошенькая; быть может, ухаживание сработает.

Он шел через Внешний Рынок, и слова Торала висели над ним. Адолин не хотел становиться кронпринцем. Он еще не готов. Он любит драться на дуэлях и болтать с друзьями. Одно дело — вести в бой армию, но кронпринц должен заниматься и совсем другими делами. Вроде будущего войны на Разрушенных Равнинах или советов королю. И его безопасностью.

Это не должно было стать нашим делом, подумал он. Но стало, как всегда говорил отец. И если не они, то кто?

Внешний Рынок был намного более безалаберным, чем рынки внутри лагеря Далинара. Дряхлые здания — построенные по большей части из камня, добытого поблизости, — выросли здесь без всякого плана. Судя по шляпам, курткам и длинным загнутым бровям, на нем торговали главным образом тайленцы.

Этот многолюдный рынок был одним из немногих мест, где смешивались солдаты всех десяти лагерей. И фактически стал главным местом, где могли встретиться мужчины и женщины из разных лагерей. Самим рынком никто особенно не управлял, хотя Далинар и установил некоторые правила, когда на нем началось шторм знает что.

Адолин кивнул проходившей мимо группе солдат в синих цветах Холина; те, в ответ, приветствовали его. Сегодня они патрулировали рынок — алебарды на плече, шлемы сверкают. Армия Далинара взяла на себя обеспечение порядка, писцы присматривали за купцами. И все за счет Далинара Холина.

Отцу не нравилось как местоположение Внешнего Рынка, так и отсутствие стен. Он говорил, что любой рейд паршенди станет катастрофой и вообще это нарушение духа Кодекса. Но прошло много лет с тех пор, как паршенди в последний раз напали на алети с Равнин. И если они действительно решатся на рейд, то разведчики и стражники заблаговременно сообщат об этом.

И какой тогда смысл в этом Кодексе? Отец действовал так, как если бы он был жизненно необходим. Всегда в мундире, всегда вооруженным, всегда трезвым. Всегда готовым отразить атаку. Но нет даже угрозы атаки.

По дороге Адолин — в первый раз по-настоящему — оглядел рынок и попытался понять, что делает отец.

Он легко выделял офицеров Далинара. Они все, как и положено, носили форму. Синие штаны и мундир, серебряные пуговицы, узлы, указывавшие ранг, на плечах. Офицеры из других лагерей были одеты во что попало и мало отличались от купцов и состоятельных штатских.

Но это не имеет значения, опять подумал Адолин. На нас никто не собирается нападать.

Он нахмурился, проходя мимо группы светлоглазых, расположившихся перед винной лавкой. Их одежда, позы и манеры говорили только об одном — им плевать на все, кроме попойки. Адолин обнаружил, что разозлился. Отец Штормов, идет война! Солдаты умирают, почти каждый день. Пока эти светлоглазые пьют и болтают.

Может быть, Кодекс говорит не только о том, как сражаться с паршенди. Может быть, речь идет о чем-то большем — например о том, как дать людям командира, которого они могут уважать и на которого могут положиться. О том, как относиться к войне со всей серьезностью, которую она заслуживает. Может быть, не надо превращать войну в праздник. Солдаты всегда должны оставаться бдительными. И Адолин с Далинаром тоже.

Адолин остановился. Никто не обругал его и не попытался заставить его уступить дорогу — все видели его ранг. И обходили его.

Похоже, я понял, подумал он. Почему это заняло так много времени?

Встревоженный, он поспешил на площадку для дуэлей.

* * *

«Я шел из Абамабара в Уритиру, — сказал Далинар, цитируя по памяти. — Для меня они одно, метафора и опыт, неразделимые, как ум и память. Одно содержит другое, и, хотя я могу объяснить вам одно, другое только для меня одного».

Садеас, сидевший рядом с ним, поднял бровь. По другую сторону от Далинара сидел Элокар, в Доспехах Осколков. Он надевал их все чаще и чаще, уверенный, что убийцы идут за ним по пятам. Они вместе смотрели вниз, на дно небольшого кратера, который Элокар отвел для дуэлей. Каменные ярусы, бежавшие внутри десятифутовой стены, являлись замечательными местами для зрителей.

Дуэль Адолина еще не началась, сейчас сражались светлоглазые, но не Носители Осколков. Их затупленные дуэльные мечи были покрыты мелообразным белым веществом. Удар таким мечом по подбитым ватой доспехам оставлял на них видимый след.

— Погодите, — сказал Садеас. — Человек, который написал эту книгу…

— Нохадон, это его духовное имя. Другие называли его Баджерден, хотя мы не знаем точно, это его настоящее имя или нет.

— Откуда и куда он шел?

— Из Абамабара в Уритиру, — сказал Далинар. — Мне кажется, довольно большое расстояние, судя по рассказанной истории.

— Но разве он не был королем?

— Был.

— Тогда почему..?

— Сбивает с толку, а? — сказал Далинар. — Но слушайте дальше. Поймете. — Он прочистил горло и продолжил.

«Я прошагал это значительное расстояние сам и не дал свите сопровождать себя. Моим единственным конем были мои поношенные сандалии, а единственным попутчиком — дорожный посох, который говорил со мной, ударяя по камням. Моим кошельком был рот, но я набил его не драгоценными камнями, а песнями. А когда не мог зарабатывать пением, мои руки чистили пол или свиное перо и часто зарабатывали мне достаточное вознаграждение.

Люди, которым я был дорог, опасались за мою безопасность и, возможно, душевное здоровье. Короли, говорили они, не ходят сотни миль, как бродяги. В ответ я говорил им, что если любой нищий может совершить такой подвиг, почему не могу совершить его я, король? Не думаете ли вы, что король менее способен, чем простой бродяга?

Но иногда я думал, что так оно и есть. Нищие знают то, о чем король может только догадываться. И тем не менее, кто устанавливает законы подачи милостыни? Часто я спрашиваю себя, дает ли мне право мой жизненный опыт — легкая жизнь после Опустошения и нынешняя роскошь — устанавливать людям законы? Если мы должны опираться только на то, что знаем, короли должны издавать законы о том, как подогревать чай и класть подушки на трон».

Садеас задумался. Внизу два мечника продолжали дуэль. Элокар напряженно смотрел. Он любил дуэли. Чуть ли не первое, что он приказал, приехав на Разрушенные Равнины, — покрыть песком пол арены.

«Не обращая на них внимания, — Далинар продолжал цитировать „Путь Королей“, — я пустился в путь и — как уже понял проницательный читатель, — пережил его. Истории о волнениях, вызванных им, составят отдельную страницу, но сначала я должен объяснить, почему я выбрал такую странную дорогу. Пусть моя семья считает меня безумцем, но я не хочу, чтобы ветры истории покрыли мое имя пылью сумасшествия.

Моя семья приехала в Уритиру обычным способом, и ей пришлось ждать меня несколько недель. В воротах меня не узнали, потому что без бритвы моя шевелюра стала слишком буйной. Но как только я открыл себя, меня увели прочь, нарядили, накормили и выругали, именно в таком порядке. И только после этого меня спросили о цели моего путешествия. Неужели я не мог приехать в святой город обычным путем?»

— Вот именно, — прервал его Садеас. — Или по меньшей мере на лошади!

«Для ответа, — продолжал цитировать Далинар, — я снял свои сандалии и показал им мозолистые ступни. Они очень удобно устроились на столе рядом с подносом с наполовину съеденным виноградом. Судя по выражению их лиц, друзья посчитали меня сумасшедшим, но тут я начал рассказывать им истории о моем путешествии. Я выкладывал их одну за другой, как мешки с таллием, запасенные на зиму. Вскоре я сделаю из них хлебец, которым наполню эти страницы.

Да, я мог бы путешествовать быстро. Но все люди в конце концов придут в одно и то же место. Встретим ли мы свой последний час в роскошном саркофаге или во рву для бедняков, все — кроме Герольдов, конечно, — должны пообедать со Смотрящей в Ночи.

Так что же важнее? Пункт назначения или путь, которым мы к нему идем? Я объявляю, что никакое достижение не является даже близко таким великим, как путь, который мы проделываем, чтобы достичь его. Нас создает не назначение, а дорога к нему. Она дает нам мозоли на ступнях, делает наши спины сильными от груза, который мы несем на своих плечах, и открывает нам глаза на простые радости жизни.

А в конце я должен объявить, что ничто хорошее не может быть достигнуто плохими методами. Сама суть нашего существования не достижение, но метод. И монарх должен это понимать; он ничего не добьется, если отведет взгляд от дороги, по которой должен пройти».

Далинар откинулся назад. Он сидел на подушке, руки на деревянных подлокотниках, сзади опора для спины. Дуэль закончилась, когда один из светлоглазых — в зеленом, человек Садеаса, — ударил по нагруднику другого, оставив на нем длинную белую отметку. Элокар одобрительно захлопал, боевые рукавицы со звоном ударились друг о друга, оба дуэлянта поклонились. Одна из женщин, сидевших в судейских креслах, записала победу в книгу. Рядом с женщинами лежали книги с дуэльным кодексом; с их помощью они разрешали споры и назначали наказания за нарушения.

— Я так понимаю, что это конец истории, — сказал Садеас, когда на песок вышли два следующих дуэлянта.

— Да, — сказал Далинар.

— И вы запомнили слово в слово такой большой кусок?

— Ну, наверно, несколько слов я перепутал.

— Зная вас, это означает, что вы могли забыть пару восклицаний.

Далинар нахмурился.

— Не будьте таким жестким, старый друг, — сказал Садеас. — Это был комплимент. Своего рода.

— Что вы думаете об истории? — спросил Далинар, когда дуэлянты начали сражаться.

— Смешная, — откровенно сказал Садеас, махнув рукой слуге. Тот быстро принес вина. Желтого, потому что было еще утро. — Он прошел все это расстояние только для того, чтобы открыть банальную истину — король должен думать о последствиях своих приказов?

— Не только, — возразил Далинар. — Раньше я думал как вы, но сейчас начал понимать. Он шел потому, что хотел получить новый опыт. Он хотел сделать то, что делает его народ. Вы считаете это метафорой, но, как мне кажется, он действительно хотел узнать, на что это похоже — идти пешком так далеко.

Садеас глотнул вина и посмотрел на солнце.

— Можно установить какой-нибудь тент или навес?

— Я люблю солнце, — сказал Элокар. — Я провожу слишком много времени в этих пещерах, которые мы называем домами.

Садеас, округлив глаза, посмотрел на Далинара.

— Большая часть «Пути Королей» построена как тот отрывок, который я вам процитировал, — сказал Далинар. — Метафора из жизни Нохадона — настоящее событие, превращенное в пример. Он называет их сорок парабол.

— И все они такие же смешные?

— Эту я считаю великолепной, — тихо сказал Далинар.

— В этом я не сомневаюсь. Вы всегда любили сентиментальные истории. — Садеас поднял руку. — Это тоже комплимент.

— Своего рода?

— Точно. Далинар, друг мой, вы всегда были очень эмоциональным. Это делает вас гением, хотя и мешает хладнокровно мыслить. Но поскольку чувства подсказали вам спасти мою жизнь, я это переживу. — Он потер подбородок. — Полагаю, я должен, по определению.

— И мне так кажется.

— Остальные кронпринцы считают вас слишком самоуверенным. И конечно, вы знаете почему.

— Я… — Что он мог сказать? — Я не хочу, чтобы обо мне думали так.

— Вы провоцируете их. Тем, например, что отказываетесь отвечать на их доводы или оскорбления.

— Протест только привлечет излишнее внимание к проблеме, — сказал Далинар. — Самая лучшая защита — правильные действия. Будь добродетельным — и ты можешь ожидать соответствующего отношения к тебе от тех, кто вокруг.

— Ну вот, опять, — сказал Садеас. — Кто говорит таким образом?

— Далинар, — сказал Элокар, не отрывая взгляда от дуэлянтов. — И мой отец, в последнее время.

— Вот именно, — сказал Садеас. — Далинар, дружище, все остальные не могут поверить, что такое можно говорить всерьез. Они предполагают, что здесь какая-то интрига.

— А вы? Что думаете вы?

— Я вижу здесь правду.

— Какую?

— Ту, что вы слишком самоуверенны, — беспечно сказал Садеас. — Но говорите совершенно честно.

— Я уверен, что и это вы тоже считаете комплиментом.

— На этот раз я пытался разозлить вас. — Садеас поднял бокал вина, приветствуя Далинара.

Элокар, со своей стороны, усмехнулся.

— Садеас. Это было почти умно. Не должен ли я объявить тебя новым Шутом?

— А что случилось со старым? — энергично поинтересовался Садеас, как если бы надеялся, что с Шутом приключилось какое-то несчастье.

Усмешка Элокара сменилась сердитым взглядом.

— Он исчез.

— Неужели? Какое несчастье.

— Ба, — Элокар махнул рукой в боевой рукавице. — Не в первый раз. Со временем он вернется. Ненадежный, как само Опустошение, вот он какой. Если бы он не смешил меня до слез, я бы давно заменил его.

Они замолчали; дуэль продолжалась. Еще несколько светлоглазых — мужчины и женщины — смотрели, сидя на похожих на скамьи ярусах. Далинар с неудовольствием заметил, что появилась Навани, болтавшая с группой женщин, среди которых находилась последняя любовь Адолина, золотисто-каштановая писец.

Глаза Далинара остановились на Навани, впитали ее фиолетовое платье и зрелую красоту. Она записала его самое последнее видение, не пожаловавшись, и, кажется, простила его за то, что он так резко выгнал ее из комнаты. Она никогда не насмехалась над ним, никогда не сомневалась в нем. Он ценил ее отношение. Должен ли он поблагодарить ее или она расценит его благодарность как приглашение?

Он отвернулся от нее, но обнаружил, что, глядя на дуэлянтов, все равно видит ее, краем глаза. Так что он, вздохнув, поднял глаза в небо и прищурился, защищаясь от полуденного солнца. Снизу доносились звуки — металл бил о металл. За его спиной несколько больших улиток припали к камню, ожидая воды сверхшторма.

Так много вопросов, так много неясного. Он слушал «Путь Королей» и пытался понять, что означали последние слова Гавилара. Как если бы они были ключом как к его безумию, так и к природе видений. Но голая правда состояла в том, что он ничего не знал и не мог полагаться на свои решения. Это разрушало его мало-помалу, кусочек за кусочком.

Над этими продуваемыми ветром равнинами облака появлялись не слишком часто. Здесь всегда пылало солнце, прерываемое только яростными сверхштормами. На остальной Рошар сверхшторма влияли — но Востоком жестокие неприрученные шторма правили, как своей вотчиной. Может ли какой-нибудь смертный король даже надеяться объявить эту землю своей? Легенды говорили, что когда-то на Ничейных Холмах, пустых равнинах и в непроходимых лесах жили люди. Натан, Гранитное Королевство.

— Ага, — сказал Садеас, скривившись, как будто съев что-то горькое. — Неужели это он?

Далинар опустил голову. Кронпринц Вама, таща за собой свиту, пришел поглядеть на дуэли. Большинство из его людей надело традиционную коричнево-серую одежду, но сам кронпринц надел длинный серый мундир, в разрезах которого виднелась красно-оранжевая шелковая рубашка, с манжетами и воротником.

— Я-то думал, что тебе нравится Вама, — сказал Элокар.

— Я терплю его, — ответил Садеас. — Но у него совершенно омерзительный вкус. Красный и оранжевый? И даже не выгоревший оранжевый, а крикливый, бросающийся в глаза оранжевый? Эти разрезы вышли из моды сто лет назад. О, замечательно, он уселся прямо напротив нас. Теперь мне придется глядеть на него до конца боев.

— Вы не должны так резко судить о людях только по внешнему виду, — сказал Далинар.

— Далинар, — спокойно сказал Садеас, — мы — кронпринцы. Мы представляем Алеткар. Весь мир считает нас центром, как культуры, так и могущества. Не имею ли я право, хотя бы поэтому, ожидать от них подходящего внешнего вида?

— Подходящего внешнего вида? Да, — сказал Далинар. — Мы должны быть подтянутыми и аккуратными.

И было бы замечательно, если бы твои солдаты, например, ходили в чистой форме.

— Подтянутыми, аккуратными и одетыми по моде, — поправил его Садеас.

— И мне? — спросил Далинар, посмотрев на свой простой мундир. — Неужели вы хотите одеть меня в эти рюши и кричащие цвета?

— Вас? — переспросил Садеас. — Вы совершенно безнадежны. — Он поднял руку, предупреждая возражения. — Нет, я не прав. Ваш мундир… как бы это сказать, он безвременный. Военный костюм, благодаря своей полезности, никогда полностью не выходит из моды. Безопасный выбор — и постоянный. Кстати, вы всегда избегаете вопросов моды и не играете в эти игры. — Он кивнул на Ваму. — А Вама пытается играть, и очень плохо. Такого прощать нельзя.

— А я по-прежнему считаю, что вы придаете слишком большое значение всем этим шелкам и шарфам. Мы солдаты на войне, а не придворные на балу.

— На Разрушенных Равнинах появляется все больше и больше влиятельных зарубежных сановников. И важно представить себя соответствующим образом. — Он ткнул пальцем в Далинара. — Я принимаю ваше моральное превосходство, мой друг, но, возможно, настало время и вам принять мой стиль одежды. Любой может заметить, что вы судите людей по одежде намного больше, чем я.

Далинар замолчал. Замечание укололо его, но было чистой правдой. Однако, если иностранцы собираются встречаться с кронпринцами на Разрушенных Равнинах, не ожидают ли они найти группу военлагерей, руководимых людьми, которые по меньшей мере выглядят как генералы?

Далинар откинулся назад и равнодушно смотрел, как закончилась дуэль. По его счету пришло время Адолина. Двое светлоглазых, только что сражавшихся на арене, поклонились королю и ушли в тент, в стороне от дуэльной площадки. Мгновением позже на песке появился Адолин, в синих Доспехах Осколков. Шлем он нес под мышкой, его черные с белым волосы были уложены в стильном беспорядке. Он поднял руку в боевой перчатке к Далинару, поклонился королю и надел шлем.

Человек, появившийся рядом с ним, носил желтые Доспехи Осколков. Светлорд Реси был единственным полным Носителем Осколков в армии кронпринца Танадала — хотя еще трое имели или Клинок, или Доспехи. У самого Танадала не было ни того, ни другого, что, кстати, оправдывало генерала, предпочитающего оставаться за линиями солдат и только руководить боем. В княжестве Танадала уже много веков существовала должность Королевского Защитника, которую получал тот, кто владел Осколками Реси.

Танадал недавно позволил себе высказаться об ошибках Далинара, и Адолин — как бы ненароком — вызвал звездного Носителя кронпринца на дружеский поединок. Мало кто сражался на дуэли в Осколках; в этом случае поражение не только приводило к ухудшению рейтинга. Такой поединок привлекал всеобщее внимание, и, пока дуэлянты готовились и разминались, маленькая арена наполнилась народом. Не одна женщина уже сидела с блокнотом или альбомом на коленях, готовясь записать или зарисовать впечатления. Однако сам Танадал не появился.

Высшая судья, леди Истоу, приказала бойцам призвать Клинки, и схватка началась. Элокар, захваченный зрелищем, наклонился вперед, а Реси и Адолин закружили вокруг друг друга. Наконец в их руках материализовались клинки. Далинар обнаружил, что сам наклонился вперед, хотя и почувствовал укол стыда. Согласно Кодексу на войне дуэлей следовало избегать. Хотя, конечно, Кодекс различал поединки для тренировки и настоящие дуэли, вызванные оскорблениями, после которых важные офицеры оказывались ранеными или убитыми.

Реси принял стойку камня — меч держится двумя руками, кончик направлен в небо, руки вытянуты. Адолин, однако, использовал стойку ветра — корпус слегка повернут, согнутые в локтях руки перед собой, кончик меча направлен поверх головы. Они по-прежнему кружили по песку. Побеждал тот, кому удавалось полностью разбить секцию Доспехов соперника. Это не было слишком опасно; ослабленные Доспехи все равно держали удар, даже разбиваясь в процессе.

Реси атаковал первым. Прыгнув вперед, он взмахнул Клинком над головой и с силой ударил вправо от себя. Стойка камня предполагала такой тип атаки, давая возможность вкладывать в удар инерцию движения и силу бойца. Далинар считал ее неуклюжей — вам не требуется вкладывать столько силы в удар во время сражения; она полезна только для дуэлей Носителей Осколков.

Адолин отпрыгнул назад, его усиленные Доспехами ноги легко несли на себе вес в сотни стоунов. Атака Реси — хотя и великолепно исполненная — оставила его на мгновение открытым, и Адолин ударил по левому вэмбрейсу противника; доспех на предплечье треснул. Реси напал опять, и опять Адолин, изящно оттанцевав от его удара, в ответ набрал очко ударом в левое бедро.

Некоторые поэты описывают поединок как танец. В обычном бою такое случается крайне редко. Два человека, вооруженные мечами и щитами, с яростью нападают друг на друга и молотят своим оружием по врагу, пытаясь обойти щит. Никакого танца, скорее борьба с оружием в руках.

Но поединок двух Носителей Осколков действительно мог напоминать танец. Большой меч требовал большого мастерства, а упругие Доспехи обеспечивали длинные обмены ударами. Бойцы били широкими сильными движениями. Сражение Клинком требовало плавности и грации.

— Он действительно хорош, — сказал Элокар. Адолин ударил в шлем Реси, вызвав аплодисменты зрителей. — Лучше, чем мой отец. И даже лучше тебя, дядя.

— Он очень много тренируется, — сказал Далинар. — И действительно любит это дело. Но не войну и сражения. Дуэли.

— Он может стать чемпионом, если пожелает.

Далинар знал, что Адолин этого хочет. Но всегда отказывался от схваток, которые позволили бы ему приблизиться к завоеванию титула. Далинар подозревал, что таким образом Адолин придерживается Кодекса. Чемпионаты и турниры должны происходить в редкие перерывы между войнами. Однако защищать честь семьи надо всегда.

В любом случае Адолин сражался не ради рейтинга, и поэтому остальные Носители Осколков недооценивали его. Они быстро соглашались на дуэль с ним, и иногда его вызывали даже те, кто не владел Осколками. По традиции такие светлоглазые могли взять — за большую сумму — Клинок и Доспехи короля, если, конечно, он соглашался их ссудить.

Далинар содрогнулся от мысли, что кто-то другой мог надеть его Доспехи или взять в руку Носитель Присяги. Это казалось неестественным. И, тем не менее, аренда королевских Клинка и Доспехов — или, перед тем как была восстановлена королевская власть, Клинка и Доспехов кронпринца — была давней прочной традицией. Даже Гавилар не осмелился отказаться от нее, хотя втайне не раз сожалел.

Адолин нагнулся, уходя от очередного удара, и перешел в защитную стойку. Реси оказался не готов к этому — хотя он и сумел ударить Адолина в правый полдрон, удар получился слабым и скользящим. Адолин перешел в наступление, Клинок замелькал в воздухе. Реси отступил и сосредоточился на отражении ударов, благо стойка камня позволяла.

Адолин отбил Клинок в сторону, заставив противника нарушить стойку. Реси восстановился, но Адолин повторил прием. Реси со все большим трудом принимал стойку, и Адолин начал бить, то с одной стороны, то с другой. Быстрые несильные удары, чтобы заставить противника нервничать.

И это сработало. Реси взревел и изо всех сил нанес характерный для стойки камня удар наотмашь. Адолин, перехватив Клинок правой рукой, поднял левую и принял удар на неповрежденный вэмбрейс. Тот треснул, но в это мгновение Адолин взмахнул своим Клинком и ударил Реси в уже поврежденный левый набедренник.

Раздался металлический треск, и набедренник разлетелся на куски, которые дымились и сверкали, как расплавленный металл. Реси отпрыгнул назад; его левое бедро больше ничто не защищало. Поединок закончился. Более важные дуэли иногда продолжали до двух и даже трех разбитых пластин, но это было крайне опасно.

Высшая судья встала и объявила о конце боя. Реси похромал прочь, сорвав с себя шлем и бормоча ругательства. Адолин отдал противнику честь, коснувшись тупой гранью Клинка своего лба, потом выпустил Клинок и поклонился королю. Другие часто смешивались с толпой, чтобы получить порцию похвал, но Адолин вернулся в тент.

— Действительно талантливый, — сказал Элокар.

— И такой… завидный жених, — сказал Садеас, потягивая вино.

— Да, — сказал Далинар. — Иногда я хочу, чтобы настал мир и он смог бы посвятить себя дуэлям.

Садеас вздохнул.

— Вы опять о том, чтобы бросить войну, а, Далинар?

— Я имел в виду совсем не то.

— Ты до сих пор сожалеешь, что проиграл тот спор, дядя, — сказал Элокар, поворачиваясь к ним. — И продолжаешь плясать вокруг да около, со страстью говоря о мире. Люди в лагерях называют тебя трусом.

Садеас фыркнул.

— Он не трус, Ваше Величество. Я могу это подтвердить.

— Тогда в чем дело? — спросил Элокар.

— Слухи, Ваше Величество, ни на чем не основанные, — сказал Далинар.

— Тем не менее ты не ответил на мой вопрос, — сказал Элокар. — Если бы ты принимал решение, дядя, ты бы увел нас с Разрушенных Равнин? Ты трус?

Далинар заколебался.

«Объедини их, сказал голос внутри него. Это твоя задача, я поручаю ее тебе».

Трус ли я? спросил он себя. Нохадон потребовал от него, в книге, проверить самого себя. Никогда не быть настолько уверенным или высокомерным, чтобы не искать правду.

Элокар спросил его не о видениях. И тем не менее Далинар иногда в душе называл себя трусом, по меньшей мере в вопросе отречения. Если он хочет отказаться от власти из-за того, что происходит с ним, это и означает избрать легкий путь.

Я не могу уйти, осознал он. Не имеет значения, что происходит. Я должен дойти до конца. Даже если сойду с ума. Или, — мысль, беспокоившая его все больше и больше, — даже если эти видения — настоящие, пришедшие из подозрительного источника. Я должен остаться. И разработать план, гарантирующий, что в самом худшем случае не утяну за собой весь дом Холин.

Вот такой трудный путь. Ничего ясного, все затянуто мглой. И он был готов сбежать, потому что любит ясные дороги. Принимая решение остаться кронпринцем, он, похоже, кладет важный краеугольный камень в основание самого себя.

Он не отречется. Точка.

— Далинар? — спросил Элокар. — Ты… ты хорошо себя чувствуешь?

Далинар мигнул, сообразив, что забыл о короле и Садеасе. Взгляд в никуда вряд ли улучшит его репутацию. Он повернулся к королю.

— Да. Если бы я мог командовать, я бы свернул все десять лагерей и вернулся в Алеткар.

Что бы ни говорили другие, это не трусость. Он только что победил свою трусость и знает ее в лицо. Это что-то другое.

Король выглядел ошеломленным.

— Я бы прекратил войну, — твердо сказал Далинар. — Но не потому, что я боюсь сражаться. Нет, я боюсь за Алеткар; конец боевых действий помог бы обезопасить нашу родину и гарантировать верность кронпринцев. И послал бы еще больше ученых и посланников; пускай они выясняют, почему паршенди убили Гавилара. Мы слишком быстро сдались. Быть может, убийство было заказано их негодяями или бунтовщиками.

Я бы приложил все усилия, чтобы понять их культуру, — да, она у них есть. И если дело не в бунтовщиках, я бы продолжил спрашивать, пока не понял, почему они сделали это. Я бы потребовал выкупа — возможно казни их короля, — в обмен на мир. Что же касается гемсердец, я бы поговорил со своими учеными и нашел бы лучший способ удержать эту территорию. Возможно, построив здесь город и обезопасив Ничейные Холмы, мы могли бы расширить наши границы и объявить Разрушенные Равнины своими. Я бы не оставил полностью мысль о мщении, Ваше Величество, но более тщательно обдумал ее — и заодно всю войну. Сейчас мы знаем слишком мало, чтобы действовать достаточно эффективно.

Элокар удивленно посмотрел на него. И кивнул.

— Я… Дядя, это действительно имеет смысл. Почему ты не предложил мне этого раньше?

Далинар мигнул. Несколько недель назад Элокар возмутился при одном упоминании о возможности возвращения. Что произошло?

Я недооценил мальчика, сообразил он.

— Еще недавно я не мог четко выразить свои собственные мысли, Ваше Величество.

— Ваше Величество, — вмешался Садеас, — вы же не собираетесь всерьез рассматривать…

— Последняя попытка убийства сильно встревожила меня, Садеас. Скажи мне, удалось ли тебе узнать, кто ослабил геммы в моих Доспехах?

— Еще нет, Ваше Величество.

— Они пытаются убить меня, — тихо сказал Элокар, съеживаясь в Доспехах. — Они хотят увидеть меня мертвым, как и отца. Иногда я спрашиваю себя, не охотимся ли мы здесь за десятью дураками. Убийца в белом — он был сином.

— Паршенди взяли ответственность на себя, — сказал Садеас. — Они послали его.

— Да, — ответил Элокар. — И все-таки они дикари, и ими легко манипулировать. Великолепное прикрытие — свалить все на группу паршменов. Мы воюем уже многие годы, даже не замечая настоящих негодяев, тихо работающих в наших лагерях. Они смотрят на меня. Ждут. Я вижу их лица в зеркалах. И символы, перекошенные, нечеловеческие.

Далинар поглядел на Садеаса, оба обменялись встревоженными взглядами. Быть может, паранойя Элокара прогрессирует или он всегда скрывал ее тяжесть? Он и так видел призраков в каждой тени, а теперь — после покушения на свою жизнь — получил доказательства, которые питают его страхи.

— Уход с Разрушенных Равнин — хорошая идея, — осторожно сказал Далинар. — Однако это не значит, что после него мы немедленно должны начать новую войну. Сначала нужно прийти в себя и объединить наш народ.

Элокар вздохнул.

— Сейчас охота на убийцу совершенно невозможна. Возможно, она и не нужна. Я слышал, что твои попытки сражаться вместе с Садеасом оказались успешными.

— Так оно и есть, Ваше Величество, — гордо сказал Садеас, хотя и с нотками самодовольства. — Хотя Далинар по-прежнему использует только свои медленные мосты. Иногда мою армию чуть не стирают в порошок, пока подходит его. Работа пойдет еще успешнее, если он использует мою современную тактику.

— Такой расход жизней… — возразил Далинар.

— Допустимый, — сказал Садеас. — Они рабы по большей части. Принести хоть какую-то пользу — честь для них.

Очень сомневаюсь, что они смотрят на это с такой точки зрения.

— Я бы хотел, чтобы вы хотя бы попробовали мой способ, — продолжал Садеас. — Мы и дальше собираемся работать вместе, но я опасаюсь, что паршенди опять вышлют против нас две армии. Мне не нравится мысль сражаться на два фронта до того, как вы придете.

Далинар задумался. Да, действительно трудная задача. Но отказаться от осадных мостов?

— Почему бы не пойти на компромисс? — предложил Элокар. — Дядя, пускай мостовики Садеаса помогут тебе дойти до плато во время следующей атаки. У Садеаса полно бригад, и он может ссудить тебе несколько. Он все еще может опередить тебя с небольшой армией, но и ты последуешь за ним значительно быстрее, чем раньше.

— Это все равно что использовать мои собственные бригады, — сказал Далинар.

— Не обязательно, — возразил Элокар. — Ты сам говорил, что паршенди обычно прекращают стрелять по мостовикам, как только начинается бой. Армия Садеаса начнет сражение, как обычно, и ты присоединишься к ним, когда он уже обеспечит для тебя плацдарм.

— Пожалуй, — задумчиво сказал Садеас. — Мостовики, которых вы используете, будут в безопасности, а вы окажетесь на плато в два раза быстрее.

— А что, если вы не сумеете отвлечь достаточно паршенди, — сказал Далинар, — и их лучники начнут стрелять по моим мостовикам, когда я буду пересекать последнюю расщелину?

— Тогда мы отступим, — со вздохом сказал Садеас. — И назовем это неудачным экспериментом. Но по меньшей мере попытаемся. Только так и можно преуспеть, старый друг. Все время пробовать что-то новое.

Далинар задумчиво почесал подбородок.

— Далинар, соглашайся, — сказал Элокар. — Он же принял твою идею совместной атаки. Сделай ответный шаг.

— Хорошо, — наконец сказал Далинар. — Посмотрим, что из этого получится.

— Замечательно, — сказал Элокар, вставая. — А теперь я должен поздравить твоего сына. Схватка была захватывающей!

Далинар так не считал. Противник Адолина не имел ни малейшего шанса на победу. Впрочем, это лучший вид боя. Далинар отрицал, что самые лучшие бои — равные. Лучше всего победить быстро и с огромным преимуществом.

Далинар и Садеас стояли, из уважения, пока король спускался по похожему на лестницу каменному выступу на песчаный пол арены. Потом Далинар повернулся к Садеасу.

— Я должен идти. Пришлите мне клерка с детальным описанием плато, на котором мы сможем проделать этот маневр. В следующий раз я приведу свою армию на вашу площадку для построения, и мы выступим вместе. Вы и ваша маленькая быстрая армия пойдете впереди, а мы догоним вас, когда вы будете на позиции.

Садеас кивнул.

Далинар повернулся к лестнице, ведущей наверх.

— Далинар, — окликнул его Садеас.

Далинар оглянулся. Шарф Садеаса раздувал порыв ветра, руки сложены на груди, золотая вышивка блестит.

— Пришлите ко мне одного из ваших клерков. С копией книги Гавилара. Пожалуй, я немного развлекусь, послушав другие истории из нее.

Далинар улыбнулся.

— Обязательно пришлю, Садеас.

Глава пятьдесят девятая Честь

Я вишу над последней пустотой, друзья сзади, друзья впереди. Вино, которое я должен выпить, течет по их лицам; слова, которые я должен произнести, вспыхивают в моем сознании. Старые клятвы будут произнесены заново.

Дата: Батебанан, 1173, 45 секунд до смерти. Объект: светлоглазый ребенок пяти лет. Дикция замечательно улучшилась, когда он произносил эти слова.

Каладин взглянул на три светящиеся топазовые сферы, лежавшие на полу перед ним. В темном бараке находились только он и Тефт. Лоупен стоял снаружи, с рассеянным видом прислонившись к освещенной солнцем двери. Камень звучным голосом командовал другими бригадниками. Каладин приказал им поработать над боевыми построениями. Ничего необычного. На первый взгляд они, как обычно, тренировались с мостом, но на самом деле он учил их подчиняться командам и быстро перестраиваться.

Три маленькие сферы — осколки — бросали вокруг свет, на каменном полу лежали маленькие коричневые кольца. Каладин сосредоточился на сферах, задержал дыхание и захотел, чтобы свет вошел в него.

Ничего не произошло.

Он выбрал одну, обхватил ее ладонью и поднял вверх так, чтобы мог видеть свет и больше него. Он в малейших деталях рассмотрел маленький вихрь, бушующий внутри сферы. Каладин сосредоточился на нем, просил его, умолял его.

Ничего.

Он застонал, лег на камень и уставился в потолок.

— Быть может, ты недостаточно сильно хочешь, — сказал Тефт.

— Еще как сильно. Но он не шевелится, Тефт.

Тефт хрюкнул и подобрал одну из сфер.

— Может быть, что-то не так со мной, — сказал Каладин. Ему казалось поэтически подходящим, что именно тогда, когда он примирился со странной и страшной частью себя, она отказалась работать. — А быть может, обман зрения.

— Обман зрения, — невыразительно сказал Тефт. — Ну конечно, ты повесил мешок на бочку, и это обман зрения.

— Хорошо, хорошо. Тогда просто аномалия, нелепый случай, что-то такое, что случается только однажды.

— А также когда ты был ранен, — заметил Тефт, — и всегда, когда ты бежишь с мостом и тебе нужна дополнительная сила или выносливость.

Каладин разочарованно вздохнул и несколько раз легонько ударился головой о каменный пол.

— Тогда, если я один из этих штормовых Сияющих, о которых ты все время говоришь, почему я не могу ничего сделать?

— Мне кажется, — ответил седой мостовик, крутя сферу пальцами, — что ты как ребенок, который учится ходить. Сначала это происходит само по себе. А потом, медленно, он начинает понимать, как сделать это нарочно. Тебе нужна практика.

— Я провел неделю, глядя на сферы, Тефт. Сколько нужно еще?

— Наверно, еще больше, парень.

Глаза Каладина округлились, и он сел.

— Ну почему я слушаю тебя? Ты сам признался, что знаешь не больше меня.

— Я ничего не знаю о том, как использовать Штормсвет, — насупился Тефт. — Но я знаю, что должно произойти.

— Согласно историям, которые противоречат друг другу. Ты говорил мне, что Сияющие могли летать и ходить по стенам, как по земле.

Тефт кивнул.

— Точно могли. И заставить камень течь, только посмотрев на него. И за один удар сердца переноситься на огромные расстояния. И управлять солнечным светом. И…

— И почему, — сказал Каладин, — им было нужно ходить по стенам и летать? Если они могли летать, почему бы им не перелететь через стену?

Тефт не сказал ничего.

— И зачем вообще все это, — добавил Каладин, — если они могли «за один удар сердца переноситься на огромные расстояния»?

— Не знаю, — признался Тефт.

— Мы не можем доверять ни историям, ни легендам, — твердо сказал Каладин. Он посмотрел на Сил, которая приземлилась на одной из сфер и с детским любопытством смотрела на него. — Кто знает, что в них правда, а что выдумка? Вот единственное, что мы знаем совершенно точно. — Он схватил сферу двумя пальцами и высоко поднял ее. — Сияющий, сидящий в этой комнате, очень устал от коричневого цвета.

Тефт хрюкнул.

— Ты не Сияющий, парень.

— Разве мы только что не говорили о..?

— Да, ты можешь заряжать, — сказал Тефт. — Можешь пить Штормсвет и управлять им. Но быть Сияющим — нечто большее. Это способ жизни, то, что они делают. Бессмертные Слова.

— Что?

Тефт опять покрутил сферу между пальцами, поднял ее и уставился в ее глубины.

— Жизнь перед смертью, сила перед слабостью, путь перед целью. Это их девиз, и Первый Идеал Бессмертных Слов. Было еще четыре.

Каладин поднял бровь.

— На самом деле я знаю очень немного, — сказал Тефт. — Но Бессмертные Слова — Идеалы — руководили всей их жизнью. Четыре других были свои для каждого ордена Сияющих. Но Первый Идеал был общим для всех десяти: Жизнь перед смертью, сила перед слабостью, путь перед целью. — Он помолчал. — По меньшей мере мне так говорили.

— Мне это кажется слишком очевидным, — сказал Каладин. — Жизнь всегда перед смертью. Как день приходит перед ночью или один перед двумя. Очевидно.

— Ты не говоришь об этом достаточно серьезно. Может быть, поэтому Штормсвет отвергает тебя.

Каладин встал и потянулся.

— Прости, Тефт. Я устал.

— Жизнь перед смертью, — сказал Тефт, ткнув пальцем в Каладина. — Сияющий защищает жизнь, всегда. Он никогда не убивает без необходимости и никогда не рискует своей собственной из-за какой-нибудь глупости. Жить тяжелее, чем умереть. Долг Сияющего — жить.

Сила перед слабостью. В какие-то мгновения жизни все люди становятся слабыми. Сияющий защищает тех, кто слаб, и использует свою силу для других. Сила дает ему возможность не править, а служить.

Тефт подобрал сферы и сунул их в карман. Какое-то мгновение он держал в руках последнюю, потом сунул ее к остальным.

— Путь перед целью. Всегда есть несколько способов достичь своей цели. Неудача предпочтительнее победы, одержанной недостойным способом. Защитить десять невинных хуже, чем убить одного. В конце концов все люди умирают. Для Всемогущего важнее то, как ты прожил, чем то, чего ты добился.

— Всемогущий? Рыцари были как-то связаны с религией?

— А разве он не во всем? Был какой-то старый король, который дошел до всего этого. Вроде бы его жена написала о чем-то таком в книге. Моя мать читала ее мне. Сияющие основывались на идеях, написанных в ней.

Каладин пожал плечами, подошел к груде жилетов мостовиков и стал проверять их. Якобы он и Тефт остались в бараке, чтобы отобрать разорванные. Через несколько секунд Тефт присоединился к нему.

— Ты действительно веришь во все это? — спросил Каладин, поднимая жилет. — И веришь, что кто-нибудь следовал этим обетам, особенно стадо светлоглазых?

— Они были не простыми светлоглазыми, Каладин. Они были Сияющими.

— Они были людьми, — сказал Каладин. — А люди, имеющие власть, всегда говорят о великих добродетелях или о божественном предназначении, о чем-то вроде «наказа», который они получили, чтобы защищать всех остальных. И если мы поверим, что Всемогущий дал им власть, тогда нам легче проглотить то, что они делают с нами.

Тефт перевернул жилет; он начал рваться под левым плечом.

— Я никогда не верил этим рассказам. Но потом… потом я увидел, как ты вливаешь Свет, и начал спрашивать себя.

— Истории и легенды, Тефт, — сказал Каладин. — Мы хотим верить, что когда-то были люди получше, чем сейчас. Это заставляет нас думать, что хорошие времена могут вернуться. Но люди не изменились. Они испорчены сейчас. Они были испорчены тогда.

— Может быть, — сказал Тефт. — Мои родители верили в это. В Бессмертные Слова, Идеалы, Сияющих Рыцарей, Всемогущего. Даже в старый воринизм. Особенно в старый воринизм.

— И он привел к Теократии. Девотарии и арденты не должны иметь землю или собственность. Это слишком опасно.

Тефт фыркнул.

— Почему? Неужели ты думаешь, что они бы правили хуже, чем светлоглазые?

— Да, тут ты, похоже, прав, — хмуро сказал Каладин.

Он очень долго полагал, что Всемогущий бросил или проклял его, и теперь ему было непросто принять нечто противоположное — Всемогущий, по словам Сил, благословил его. Да, он всегда выживал и, наверное, должен быть благодарен за это. Но что может быть хуже, чем, обладая огромной силой, быть не в состоянии спасти тех, кого любишь?

Его дальнейшие размышления прервал Лоупен, стоявший в дверях, — он незаметно махнул Каладину и Тефту. К счастью, больше скрывать было нечего. На самом деле вообще было нечего скрывать, не считая его самого, сидящего на полу и, как идиот, таращившегося на сферы. Каладин отложил жилеты в сторону и вышел наружу.

Паланкин Хашаль поднесли прямо к бараку Каладина, ее высокий, всегда молчащий муж шел рядом. Шарф на его шее был фиолетовым, как и манжеты его короткого, похожего на куртку камзола. Газа с ней не было. Уже неделя, как о нем ни слуху, ни духу. Хашаль и ее муж — и их светлоглазая свита — делали то, что делал он, и наотрез отказывались отвечать на вопросы о сержанте.

— Шторм побери, — сказал Тефт, подходя к Каладину. — Эта парочка заставляет мою кожу зудеть, примерно так же, как когда я знаю, что рядом со мной стоит человек с ножом в руках.

Камень выстроил бригадников в линии и ждал, как если бы прибыл инспектор. Каладин подошел и присоединился к ним, Тефт и Лоупен последовали за ним. Носильщики поставили паланкин прямо перед Каладином. Открытый по бокам, с маленьким балдахином наверху, он мало чем отличался от кресла на платформе. В лагерях такими пользовались многие из светлоглазых женщин.

Каладин недовольно поклонился светлоглазой женщине, заставив бригадников поступить так же. Не время получать побои за неподчинение.

— Ты хорошо натренировал свою банду, бригадир, — сказала она, почесав щеку рубиново-красным ногтем, не снимая локтя на подлокотнике. — Они бегают с мостом… эффективно.

— Спасибо, Ваша Светлость Хашаль, — сказал Каладин, пытаясь — безуспешно — изгнать из голоса враждебность и жесткость. — Могу ли я спросить? Мы не видели Газа уже несколько дней. Все ли с ним в порядке?

— Нет. — Каладин ожидал пояснений, но не дождался. — Мой муж принял решение. Твои люди так хорошо носят мост, что стали примером для подражания. Раз так, отныне вы будете дежурить каждый день.

Каладин почувствовал озноб.

— А расщелины?

— О, для этого тоже найдется время. Только возьмите вниз факелы, забеги с мостом никогда не происходят по ночам. Твои люди будут днем спать — если их не позовут, — и работать в расщелинах ночью. И значительно лучше использовать время.

— Каждый бег с мостом, — сказал Каладин. — Вы собираетесь заставить нас бегать каждый раз.

— Да, — равнодушно сказала она, постучав носильщикам; те подняли паланкин. — Твоя команда слишком хороша. Необходимо это использовать. Завтра ты начнешь полное дежурство. Считай это… честью.

Каладин резко вздохнул, чтобы сдержаться и не сказать ей, что он думает о ее «чести». Носильщики понесли паланкин прочь, и он не смог заставить себя поклониться. Впрочем, она не обратила на это внимания. Камень и бригадники зашушукались.

Каждый бег с мостом. Она только что удвоила скорость, с которой их убивают. За последние несколько недель бригада Каладина не потеряла ни одного человека. Но у них так мало людей, что потеря одного-двух во время атаки заставит их споткнуться. И тогда паршенди сосредоточат огонь на них.

— Дыхание Келека! — выругался Тефт. — Она хочет нас убить!

— Это нечестно, — добавил Лоупен.

— Мы мостовики, — сказал Каладин, глядя на них. — Ты что, считаешь, что по отношению к нам существует какая-то «честность»?

— Садеас недоволен тем, что она убивает нас слишком медленно, — сказал Моаш. — Ты знаешь, что солдат избивали за то, что они приходили посмотреть на тебя, на человека, выжившего в сверхшторм? Он не забыл о тебе, Каладин.

Тефт все еще ругался. Он отвел Каладина в сторону, Лоупен увязался следом, но остальные остались, переговариваясь между собой.

— Клянусь Бездной, — тихо сказал Тефт. — Они любят говорить, что относятся одинаково ко всем бригадам. И это, дескать, честно. Похоже, они сдались. Ублюдки.

— Что делать, мачо? — спросил Лоупен.

— Отправимся в расщелины, — сказал Каладин. — По расписанию. А потом поспим ночью побольше, ведь нам предстоит оставаться там всю следующую ночь.

— Люди ненавидят спускаться в пропасть ночью, парень, — сказал Тефт.

— Знаю.

— Но мы еще не готовы… к тому, что необходимо сделать, — сказал Тефт, убедившись, что их никто не слышит. — Нужно еще несколько недель.

— Знаю.

— И у нас их нет! — сказал Тефт. — Сейчас Садеас и Холин работают вместе, и бег идет почти каждый день. Достаточно одного плохого забега — одного раза, когда паршенди прицелятся в нас, — и все будет кончено. Нас сотрут в порошок.

— Знаю! — крикнул расстроенный Каладин, глубоко вздохнув и сжав кулаки, чтобы не взорваться.

— Мачо! — воскликнул Лоупен.

— Что там? — рявкнул Каладин.

— Опять.

Каладин застыл, потом поглядел на руки. Совершенно точно, от них поднимались клубы светящегося дыма. Очень маленькие — поблизости было мало гемм, — но они были. И быстро растаяли. Будем надеяться, бригадники их не заметили.

— Проклятие. Что я сделал?

— Не знаю, — сказал Тефт. — Разозлился на Хашаль?

— Я и раньше злился.

— Ты вдохнул, — взволнованно сказала Сил; полоска света заметалась в воздухе вокруг него.

— Что?

— Я видела. — Полоска изогнулась вокруг себя. — Ты пришел в бешенство, резко вздохнул, и Свет… он потек в тебя.

Каладин посмотрел на Тефта, но, конечно, пожилой бригадник ничего не слышал.

— Собирай людей, — сказал Каладин. — Мы отправляемся вниз, в расщелины.

— А что делать с тем, что случилось сегодня? — сказал Тефт. — Каладин, нам не пережить все эти забеги. Нас разрежут на куски.

— Сегодня я собираюсь этим заняться. Собирай людей. Сил, мне надо от тебя кое-что.

— Что именно? — Она приземлилась на его плечо и стала юной девушкой.

— Найди место, где есть много трупов паршенди.

— Я думала, что сегодня ты собираешься тренироваться с копьем.

— Этим займутся мои люди, — сказал Каладин. — Сначала я их организую, а потом займусь другим делом.

* * *

Каладин быстро хлопнул в ладоши, и бригадники выстроились в виде вполне приличного клина. Они держали копья, которые хранились в большом мешке, набитом камнями и оставленном в трещине. Он опять хлопнул, и они перестроились в стену из двух линий. Третий раз, и они образовали кольцо, причем один человек стоял за двумя, в резерве.

По стенам расщелины сочилась вода, бригадники шлепали по лужам. И они все делали хорошо. Лучше, чем должны были, лучше — учитывая время на подготовку, — чем любой другой взвод, с которым он работал.

Но, конечно, Тефт прав. Они еще не готовы сражаться. Еще несколько недель, и он научит их ударам и защите настолько, что они станут опасны. А пока они только мостовики, которые могут ходить причудливым способом. Им нужно время.

И Каладин собирался купить его им.

— Тефт, — сказал Каладин. — Возьми на себя.

Пожилой мостовик отсалютовал скрещенными руками.

— Сил, — сказал Каладин, — веди меня к трупам.

— Они близко. Пошли. — Сверкающая ленточка полетела по ущелью. Каладин побежал за ней.

— Сэр, — окликнул его Тефт.

Каладин остановился. Когда Тефт начал называть его «сэр»? Странно, но сейчас это прозвучало очень подходяще.

— Да?

— Вы не берете эскорт? — Тефт стоял во главе собравшихся мостовиков, которые — в кожаных жилетах и с копьями в руке — все больше и больше походили на солдат.

Каладин покачал головой.

— Со мной ничего не случится. Светлоглазые убивают любого скального демона, который только направляется в нашу сторону. Кроме того, даже если я наткнусь на него, чем мне помогут два-три человека?

Тефт скривился, короткая седеющая борода дернулась, но не стал возражать. Каладин поторопился за Сил. В своем мешочке он нес остаток сфер, которые они нашли, грабя мертвых. Теперь они сохраняли находки и прикрепляли их к мосту, а с помощью Сил находили больше, чем обычно. В его мешочке лежало маленькое состояние. Этот Штормсвет, он надеялся, сегодня сослужит ему хорошую службу.

Он вынул сапфировую марку, чтобы освещать себе путь, и пошел медленнее, избегая луж с торчащими из них костями. Из одной выглядывал череп, волнистый зеленый мох светился, как волосы, вокруг роились спрены жизни. Возможно, он должен чувствовать жуткий страх, идя в одиночестве по темным ущельям, но нет. Это место погребения бригадников и копейщиков, которые погибли, выполняя идиотские приказы светлоглазых, их кровь расплескалась на этих зазубренных стенах. Это место — оно не жуткое, оно священное.

На самом деле он даже был рад, что остался один на один с тишиной и останками тех, кто умер. Этих людей больше не волновали распри тех, кто родился с более светлыми глазами. Этих людей больше не тревожили их семьи или — по меньшей мере — их мешочки со сферами. Сколько же их осталось лежать на этих бесконечных плато, слишком бедных, чтобы вернуться в Алеткар? Сотни умирают каждую неделю, добывая гемсердца для тех, кто и так немыслимо богат, якобы мстя за давно умершего короля.

Каладин прошел мимо еще одного черепа, у которого не хватало нижней челюсти; темя было расколото ударом топора. Казалось, что кости с любопытством следят за ним, синий Штормсвет в его руке бросал призрачный свет на неровную землю и стены.

Девотарии учили, что после смерти самые доблестные — те, кто лучше всего выполнил свое Призвание, — поднимутся на небо и будут помогать завоевывать небеса. Каждый человек будет делать то, что он делал при жизни. Копейщики будут воевать, фермеры — работать на духовных фермах, светлоглазые — руководить. Арденты никогда не забывали упомянуть, что совершенство в любом Призвании дарует человеку силу. Фермер только махнет рукой — и создаст поле с духовным урожаем. Копейщик станет великим воином, способным вызвать гром своим щитом и молнию копьем.

Но что будет с мостовиками? Неужели Всемогущий потребует, чтобы мертвые мостовики встали и продолжили выполнять свою тяжелую работу? Чтобы Данни и другие бежали с мостом в послежизни? Ни один ардент не приходил к ним, не проверял их способности и не обещал им Возвышения. Возможно, для Небесной Войны мостовики не нужны. В любом случае туда попадают только самые искусные. Остальные будут спать, пока человечество не вернет себе Залы Спокойствия.

Могу ли я опять поверить в это? Он вскарабкался на валун, перегородивший расщелину. Именно в это?

Он не знал. А впрочем, не имеет значения. Он сделает все, что в его силах, чтобы спасти своих мостовиков. Если это и есть его Призвание — так тому и быть.

Конечно, если он убежит вместе со своей бригадой, Садеас заменит их другими, которые быстро умрут.

Я должен заботиться о том, что я могу сделать, сказал он сам себе. За остальных мостовиков я не отвечаю.

Тефт говорил о Сияющих, об идеалах и историях. Почему люди не могут быть такими? Почему они должны опираться на измышления и мечты?

«Если ты убежишь… ты оставишь на погибель всех остальных мостовиков, прошептал голос внутри него. Должно быть что-то, что ты можешь сделать для них».

Нет! возразил он. Если я буду переживать и за них, я не смогу спасти Четвертый Мост. Если я найду способ побега, мы убежим.

«Если ты уйдешь, сказал призрачный голос, кто будет сражаться за них? Никому до них нет дела. Никому…»

Что сказал отец много лет назад? Он сделал то, что считал правильным, потому что кто-то должен начать. Кто-то должен сделать первый шаг.

Рука Каладина потеплела. Он остановился и закрыл глаза. Обычно нельзя ощущать тепло, идущее из сферы, но вот эта в его руке казалась теплой. И тогда — как-то совершенно естественно — он глубоко вдохнул. Сфера немедленно стала холодной, волна тепла устремилась в руку.

Он открыл глаза. Сфера в руке стала тусклой, пальцы сковал мороз. Свет лился из него, как дым из огня, белый, чистый.

Он поднял руку и почувствовал, как энергия бурлит в ней. Ему не надо было дышать — на самом деле он задержал дыхание, поймав Штормсвет. Сил метнулась по проходу обратно к нему. Она закружилась вокруг, потом остановилась в воздухе, став женщиной.

— Ты это сделал. Как?

Каладин тряхнул головой, сдерживая дыхание. Что-то поднималось в нем, как…

Как шторм. Кровь в венах бурлила, ураган заполнил всю грудь. Ему хотелось бежать, прыгать, кричать. Он почти хотел взорваться. Он чувствовал себя так, как если бы мог ходить по воздуху. Или по стенам.

Да! подумал он. Он бросился бежать к стене пропасти, прыгнул на нее и ударился ногами.

И упал на землю. Оглушенный, он закричал во весь голос и почувствовал, как с первым же вздохом шторм внутри начал затихать.

Он лежал на спине. Сейчас, когда он дышал, Штормсвет уходил из него намного быстрее. Каладин лежал до тех пор, пока Свет полностью не вышел.

Сил приземлилась у него на груди.

— Каладин? Что это было?

— Идиотизм, вот что, — ответил он, садясь и чувствуя, как болит спина и локти в тех местах, где он ударился о землю. — Тефт сказал, что Сияющие умели ходить по стенам, и я почувствовал себя таким живым, что…

Она прошлась в воздухе, как если бы поднялась по ступенькам.

— Мне кажется, ты еще не готов для таких подвигов. И не рискуй так. Если ты умрешь, я опять стану глупой, знаешь ли.

— Попытаюсь запомнить, — сказал Каладин, поднимаясь на ноги. — Может быть, я уберу смерть от собственной глупости из списка дел на эту неделю.

Она фыркнула и метнулась в воздух, опять став ленточкой света.

— Пошли, быстрее. — Каладин поднял темную сферу, потом сунул руку в мешочек за другой. Опустошил ли он все? Нет. Остальные светились обычным ровным светом. Он выбрал рубиновую марку и поспешил за Сил.

Она привела его в узкую расщелину, наполненную свежими трупами паршенди.

— Это ужасно, Каладин, — заметила Сил, стоя над грудой тел.

— Знаю. Где Лоупен?

— Я послала его собирать трофеи неподалеку; он ищет то, что ты просил.

— Приведи его, пожалуйста.

Сил вздохнула, но послушно улетела. Ее всегда раздражало, когда он просил ее показаться кому-нибудь другому. Каладин встал на колени. Паршенди походили друг на друга как близнецы. То же самое квадратное лицо, такие же тяжелые — почти каменные — черты лица. У некоторых были бороды с вплетенными в них осколками гемм. Они светились, но не сильно. Ограненные камни держали Штормсвет лучше. Почему?

В лагерях шептались, что паршенди забирают с собой своих раненых людей и едят их. Еще, согласно слухам, они бросали своих мертвых, не заботились о трупах и никогда не устраивали им достойных огненных похорон. Но вот это точно вранье. Они заботились о своих мертвых и, похоже, так же возбуждались, как и Шен, который продолжал защищать трупы паршенди от любого бригадника.

Лучше бы мне не ошибиться, мрачно подумал Каладин, поднимая нож с одного из трупов паршенди.

Нож оказался замечательно выкованным, сталь украшали незнакомые глифы. Он легко прорезал странные нагрудные доспехи, росшие из груди трупа.

Каладин сразу определил, что физиология паршенди резко отличается от человеческой. Под кожей находились маленькие синие связки, удерживавшие доспехи. Они были повсюду. Он продолжал работать. Внутри крови почти не было; она вытекла и собралась под спиной трупа. Нож, хотя и не был инструментом хирурга, хорошо делал свою работу. К тому времени, когда Сил вернулась с Лоупеном, Каладин уже высвободил нагрудник и перешел к шлему. С этим пришлось повозиться; он врос в череп во многих местах, и пришлось пилить, тупя клинок.

— Привет, мачо, — сказал Лоупен, его мешок висел на плече. — Ты так не любишь их, а?

Каладин встал и вытер руки о юбку паршенди.

— Ты нашел то, о чем я тебя просил?

— Конечно, мачо, — сказал Лоупен, опустил мешок и, покопавшись в нем, вытащил кожаную куртку и шапку, снятые с какого-то мертвого копейщика. Потом достал тонкие кожаные ремни и среднего размера деревянный щит. И последнее: несколько ярко-красных костей. Костей паршенди. На самом дне мешка лежала веревка, та самая, которую Лоупен купил, подвесил под мостом, а затем стянул вниз.

— Кстати, а у тебя все в порядке с мозгами, а? — спросил Лоупен, поглядев на кости. — Если нет, то у меня есть кузен, который делает великолепный напиток. Стоит выпить его тому, у кого мозги набекрень, и ему сразу становится лучше.

— Если бы я действительно сошел с ума, — сказал Каладин, подходя к луже со стоячей водой и промывая шлем, — я бы сказал, что хочу, как ты думаешь?

— Не знаю, — сказал Лоупен, отклоняясь назад. — Все может быть. А, мне все одно, спрыгнул ты с ума или нет.

— И ты пойдешь в бой за сумасшедшим?

— Еще как, — ответил Лоупен. — Если ты и чокнулся, то в хорошую сторону, я люблю таких. Ты не мочишь людей во сне, на остальное мне плевать. — Он улыбнулся. — А мы все и так чокнулись. Еще бы, все время иметь дело со светлоглазыми.

Каладин хихикнул.

— И для чего это все?

Каладин не ответил. Он положил нагрудник на кожаную куртку и привязал его к ней спереди кожаными ремнями. Потом проделал то же самое с шапкой и шлемом, который пришлось немного подпилить, чтобы шапка вошла в него.

Последними ремнями он связал вместе кости и прикрепил их к круглому щиту. Потом потряс щитом, кости застучали друг о друга, и он решил, что это как раз неплохо.

Взяв щит, шлем и нагрудник, Каладин положил их в мешок Лоупена. Они с трудом вошли.

— Отлично, — сказал он, вставая. — Сил, веди нас к неглубокой расщелине.

Некоторое время назад они исследовали расщелины, чтобы найти лучший постоянный мост, к которому можно прикрепить мешочек со сферами. И нашли один мост, совсем близкий к лагерю Садеаса — и который они часто пересекали во время бега с мостом, — перекрывавший особенно мелкую расщелину. Всего сорок футов в высоту, вместо обычных ста и больше.

Она кивнула и полетела прочь, они последовали за ней. У Тефта был приказ привести остальных к подножию веревочной лестницы, но Каладин и Лоупен значительно их опередили. По дороге он вполуха слушал рассказ Лоупена об его многочисленной семье.

Чем больше Каладин думал о своем плане, тем более безумным он казался. Возможно, Лоупен и прав, спрашивая его о душевном здоровье. Но Каладин всегда пытался действовать рационально, всегда тщательно обдумывал последствия. И всегда терпел поражение. Теперь на все это нет времени. В ближайшее время Хашаль хочет уничтожить Четвертый Мост.

Когда проваливаются самые тщательно выверенные планы, приходит время попробовать что-нибудь отчаянное.

Внезапно Лоупен замолчал. Каладин остановился. Хердазианин побледнел и застыл на месте. Что это…

Царапанье. Каладин тоже застыл, охваченный страхом. В одном из боковых коридоров раздался глубокий скрежещущий звук. Каладин медленно повернулся, как раз вовремя, чтобы заметить что-то большое — нет, что-то огромное, — движущееся в далекой расщелине. Тень в дымном свете, и отчетливый звук хитиновых ног, царапающих камень. Каладин, мгновенно вспотев, задержал дыхание, но зверь, похоже, шел не в их сторону.

Постепенно звук стал тише и наконец полностью исчез, но он и Лоупен еще долго стояли, напряженно вслушиваясь.

— Похоже, поблизости не только дохлые, а, мачо? — в конце концов сказал Лоупен.

— Да, — сказал Каладин. И подпрыгнул, когда внезапно появилась Сил. Он бессознательно втянул в себя Штормсвет, и, зависнув в воздухе, она обнаружила, что он слабо светится.

— Что случилось? — спросила она, подбоченившись.

— Скальный демон, — сказал Каладин.

— Неужели? — возбужденно сказала она. — Давай поохотимся на него!

— Что?

— Конечно, — ответила она. — Спорю, что ты сможешь победить его.

— Сил…

Ее глаза весело блеснули. Шутка.

— Пошли. — Она полетела прочь.

Теперь он и Лоупен шли как можно тише. Наконец появилась Сил, стоявшая на стене пропасти, словно насмехаясь над Каладином, пытавшимся пройтись по стене.

Каладин взглянул на темный деревянный мост, в сорока футах над его головой. Самая близкая к поверхности расщелина, которую они сумели найти; чем дальше на восток, тем глубже и глубже становились пропасти. Теперь он был уверен, что убежать на восток невозможно. Слишком далеко, и совершенно нереально пережить сверхшторм. Первоначальный план — сражаться или подкупить стражу, а потом убежать — был самым лучшим.

Но для этого надо прожить достаточно долго. Мост наверху и предлагал такую возможность, если Каладин сумеет добраться до него. Он поднял маленький мешочек со сферами и закинул на плечо мешок с доспехами и костями. Согласно первоначальному плану Камень должен был выстрелить в мост стрелой с привязанной к ней веревкой. Потом один человек мог бы держать конец веревки, а второй забраться по ней вверх и привязать мешок под мост.

Но если бы стрела вылетела из пропасти, ее обязательно заметили бы разведчики. Говорили, что их специально подбирают остроглазыми, потому что армия зависела от их способности заметить окуклившегося скального демона.

Каладин считал, что он нашел лучший способ, чем стрела. Может быть.

— Нам нужны камни, — сказал он Лоупену. — Размером с кулак. И много.

Лоупен пожал плечами и стал собирать. Каладин присоединился к нему, и они вместе вытаскивали их из луж и трещин. В пропастях не было недостатка в камнях. Через короткое время он набрал полный мешок камней.

Он взял в руку мешочек со сферами и попытался подумать так же, как и раньше, когда он тянул Штормсвет.

Это наш последний шанс.

— Жизнь перед смертью, — прошептал он. — Сила перед слабостью. Путь перед целью.

Первый Идеал Сияющих Рыцарей. Он глубоко вздохнул, и в руку хлынула мощная струя силы. Мышцы загорелись энергией, желанием двигаться. Буря распространилась на все тело и застучала в кожу, заставив сердце биться в бешеном ритме. Он открыл глаза. Из кожи поднимался светящийся дым. Оказывается, он способен удержать много света, просто задержав дыхание.

Как будто внутри меня бушует шторм. Он чувствовал себя так, словно его разрывают на куски.

Он поставил мешок с доспехами на землю, обернул веревку вокруг руки и повесил на пояс мешок с камнями. Вынув первый камень, он взвесил его на ладони, почувствовав его сглаженные водой края. Должно сработать…

Он зарядил камень Штормсветом, и рука замерзла. Он не очень понял, как это сделал, но все было совершенно естественно, как налить воду в стакан. Свет собрался под кожей руки и перешел в камень — как если бы он раскрасил камень дрожащей светящейся жидкостью.

Он прижал камень к стене. Тот остался на месте, теряя Штормсвет, но прилипнув так сильно, что он не смог его оторвать. Он попробовал перенести на него свой вес — камень выдержал. Он поместил еще два — один немного ниже, другой выше. Потом, желая, чтобы кто-нибудь мог сжечь молитву за него, начал подниматься.

Он старался не думать о том, что делает. Взбираться по камням, которые держит… что? Свет? Спрен? Он карабкался без передышки. Вместе с Тьеном они много раз карабкались на разные камни, но никогда у него не было полок для рук именно там, где он хотел.

Нужно найти каменную пыль и покрыть ею пальцы, подумал он, подтягивая себя выше, вынимая из мешка очередной камень и ставя его на место.

Сил шла рядом, ее небрежный шаг как бы издевался над его трудным подъемом. Снизу послышался зловещий треск. Он рискнул поглядеть вниз. Первый из камней упал на землю. Остальные еще светились Штормсветом, но слабее.

Камни вели к нему как светящиеся ступеньки. Шторм внутри успокоился, хотя еще бушевал в венах, волнуя и отвлекая одновременно. Что случится, если Свет кончится прежде, чем он доберется до верха?

Упал следующий камень. Через несколько секунд за ним последовал следующий. Лоупен стоял, облокотившись на стену, глядел с интересом, но расслабленно.

Вперед! подумал Каладин, рассердившись на себя. Он вернулся к работе.

Руки уже начали гореть от напряжения, когда он добрался до моста. Он ухватился за него, и очередные два камня сорвались вниз. Звук удара о землю стал громче, и летели они намного дольше.

Каладин, стоя ногами на еще надежных камнях, ухватился одной рукой за дно моста и перекинул конец веревки через деревянную опору. Потом еще раз и сделал временный узел, оставив достаточно места на коротком конце.

Остальной веревке он дал соскользнуть с плеча на дно расщелины.

— Лоупен, — крикнул он. — Изо рта вырвался Свет. — Держи ее покрепче.

Хердазианин так и сделал, и Каладин, держа свой конец, завязал настоящий прочный узел. Потом взялся руками за длинную часть веревки и повис на ней. Узел выдержал.

Каладин расслабился. Из него все еще тек свет и — не считая пары слов, сказанных Лоупену, — он не дышал добрых четверть часа.

Это может пригодиться, сказал себе Каладин, однако его легкие уже начали гореть, и он задышал, как обычно. Свет еще не полностью покинул его, хотя и потек быстрее.

— Все в порядке, — крикнул Каладин Лоупену. — Привяжи второй мешок к концу веревки.

Веревка закачалась, и через несколько секунд Лоупен крикнул:

— Готово.

Каладин ухватился за веревку ногами, удерживая себя на месте, потом руками выбрал веревку вместе с привязанным к ней мешком с доспехами. Сунув в него мешочек с потемневшими сферами, он привязал мешок под мостом, там, где Даббид и Лоупен легко смогут достать его.

Потом посмотрел вниз. Земля казалась намного дальше, чем тогда, когда он глядел вниз с моста. Немного другая перспектива, и все изменилось.

Он не боялся высоты, голова не кружилась. Наоборот, он почувствовал легкое возбуждение. Чему-то в нем нравилось находиться так высоко. И казалось естественным. Вот быть внизу — пойманным в этой дыре и неспособным видеть мир — это угнетало.

Что дальше? подумал он.

— Что? — спросила Сил, подходя к нему и останавливаясь в воздухе.

— Если я оставлю веревку здесь, кто-нибудь может увидеть ее во время бега.

— Отрежь ее.

Он посмотрел на нее, подняв бровь.

— Качаясь на ней?

— Ничего с тобой не случится.

— Сорок футов! Я переломаю себе все кости.

— Нет, — твердо сказала Сил. — Я чувствую, что это правильно. Поверь мне, Каладин.

— Поверить тебе, Сил? Но ты сама сказала, что твоя память раздроблена на куски.

— Ты уже оскорбил меня на прошлой неделе, — сказала она, скрестив руки на груди. — Ты должен передо мной извиниться.

— Ты считаешь, что я извинюсь, если перережу веревку и упаду вниз с высоты сорока футов.

— Нет. Ты извинишься, если поверишь мне. Говорю тебе, я чувствую, что права.

Он вздохнул и опять посмотрел вниз. Штормсвет уже вышел. Что делать? Оставить веревку так? Глупо. Может ли он завязать такой узел, который освободится, когда он тряхнет снизу?

Если такой узел и существует, он не знал, как его завязывать. Каладин стиснул зубы. Наконец, прежде чем упал на землю последний камень, он глубоко вздохнул и вынул нож паршенди, которым уже пользовался. И быстро, пока не передумал, перерезал веревку.

Он падал быстро, одной рукой держась за перерезанную веревку, живот крутило от резкой боли. Мост унесся вверх, как будто поднимаясь, и перепуганный взгляд Каладина уперся в дно пропасти. Ужасное зрелище. Чудовищное. Сейчас он умрет. Он…

Все в порядке.

Все эмоции успокоились за один удар сердца. Каким-то образом он знал, что делать. Он изогнулся в воздухе, бросил веревку и ударился о землю обеими ногами, в полуприседе, рука на камне. Его омыла струя холода. Оставшийся Штормсвет мгновенно вылетел из него, образовав вокруг его тела светящееся дымное кольцо, которое ударилось о землю и стало расширяться, исчезая.

Он выпрямился. Лоупен открыл рот. Каладин чувствовал небольшую боль в ногах, как если бы спрыгнул с высоты в четыре-пять футов.

— Как десять ударов грома в горах, мачо! — воскликнул Лоупен. — Невероятно!

— Спасибо, — сказал Каладин. Он поднял руку к голове, посмотрел на камни, разбросанные у основания стены, потом на мешок с доспехами, надежно висевший под мостом.

— Я же говорила тебе, — с триумфом сказала Сил, приземляясь на его плечо.

— Лоупен, — сказал Каладин, — ты сможешь достать этот мешок во время следующего бега с мостом?

— Конечно, — ответил Лоупен. — Никто не увидит. Никто не замечает нас, хердазиан, никто не замечает мостовиков, и особенно никто не замечает калек. Для солдат я настолько невидим, что мог бы ходить сквозь стены.

Каладин кивнул.

— Возьми и его. Спрячь. И отдай мне прямо перед последним забегом на плато.

— Им не понравится, когда они увидят тебя в броне, мачо, — сказал Лоупен. — Ты уже пытался сделать что-то в этом роде. Ничего не получится.

— Посмотрим, — сказал Каладин.

Глава шестидесятая То, чего мы не можем иметь

Смерть — моя жизнь, сила стала моей слабостью, мой путь окончен.

Дата: Бетабанес, 1173, 95 секунд до смерти. Объект: ученый, почти неизвестный. Пример получен со вторых рук. Рассматривается как сомнительный.

— Вот почему, отец, ты совершенно не можешь отречься в мою пользу, и не имеет значения, что мы узнаем о твоих видениях.

— Ты уверен? — спросил Далинар, внутренне улыбаясь.

— Да.

— Очень хорошо. Ты убедил меня.

Адолин остановился на полушаге. Они оба шли по коридору, ведущему в комнаты отца. Далинар остановился и оглянулся на сына.

— Неужели? — спросил Адолин. — Я хочу сказать, неужели тебя убедили мои слова?

— Да, — ответил Далинар. — Ты прав. — Он не добавил, что пришел к решению сам. — Я остаюсь. Я не могу оставить это сражение именно сейчас.

Адолин широко улыбнулся.

— Но, — сказал Далинар, поднимая палец. — Я кое-что потребую от тебя. Я набросаю приказ — и заверю его у моих самых старших писцов и засвидетельствую у Элокара, — который даст тебе право сместить меня, если у меня проявится душевная болезнь. Мы не сообщим об этом другим лагерям, но я не рискну дать себе сойти с ума таким образом, что будет невозможно избавиться от меня.

— Согласен, — сказал Адолин, подходя к Далинару. Они были одни в коридоре. — При условии, что ты не скажешь об этом Садеасу. Я не доверяю ему.

— Я и не прошу тебя доверять ему, — сказал Далинар, открывая дверь в свои комнаты. — Но, поверь, он способен измениться. Когда-то он был моим другом и, надеюсь, сможет стать им снова.

Казалось, что в холодных камнях комнаты Преобразователей задержался весенний холод. Весна отказывалась перейти в лето, хотя и не соскальзывала в зиму. Элтебар пообещал, что такого и не будет, но прогнозы штормстражей всегда обставлены условиями. Воля Всемогущего — всегда загадка, и нельзя слепо верить даже проверенным приметам.

Сейчас он принимал штормстражей, хотя вначале, когда они только становились популярными, отвергал их помощь. Человек не должен предъявлять права на то, что принадлежит одному Всемогущему, не должен пытаться узнать будущее. И Далинар всегда спрашивал себя, как штормстражи могут проводить свои исследования, не умея читать. Они утверждали, что да, не умеют, но он видел их книги, наполненные глифами. Глифами. Предполагалось, что в книгах глифы не использовались; они просто картинки. Даже человек, никогда не видевший их раньше, мог понять, что они означают, основываясь только на их форме. Так что глифы надо было объяснять, а не читать.

Штормстражи делали много чего такого, что заставляло людей чувствовать себя неудобно. К сожалению, они оказались невероятно полезны. Знать, когда ударит очередной сверхшторм, да, от такого очень трудно отказаться. Хотя иногда они и ошибались, но гораздо чаще оказывались правы.

Ринарин стоял на коленях перед камином, проверяя фабриал, который заменял дрова и грел комнату. Навани тоже уже пришла. Она сидела за вытянутым столом Далинара и быстро писала письмо. Увидев Далинара, она рассеянно махнула пером, в знак приветствия. Она носила фабриал, который он видел на празднике несколько недель назад; многоногое изобретение было прикреплено к ее плечу, держась за ткань ее фиолетового платья.

— Не знаю, отец, — сказал Адолин, закрывая дверь. Вероятно, он все еще думал о Садеасе. — Меня не впечатляет то, что он слушает «Путь Королей». Он поступает так только для того, чтобы ты менее внимательно смотрел за сражением на плато и его клерки могли устроить так, чтобы гемсердце досталось ему. Он манипулирует тобой.

Далинар пожал плечами.

— Гемсердца — дело десятое, сын. За союз с ним я готов заплатить почти любую цену. Кстати, именно я манипулирую им.

Адолин вздохнул.

— Очень хорошо. Но в его присутствии я по-прежнему не буду спускать глаз с мешочка со сферами.

— Попытайся хотя бы не оскорблять его, — сказал Далинар. — Да, и еще кое-что. Я бы хотел, чтобы ты побольше внимания уделил Королевской Страже. Если ты увидишь там солдат, полностью верных мне, поставь их сторожить комнаты Элокара. Меня встревожили его слова о заговоре.

— Но ты, конечно, не поверил ему, — сказал Адолин.

— С его доспехами действительно случилось что-то странное. И все это дело воняет, как слизь крэмлинга. Конечно, возможно, что на самом деле все это ерунда. Но сейчас сделай мне одолжение.

— Лично я, — заметила Навани, — совсем не боялась поворачиваться к Садеасу спиной, когда ты, он и Гавилар были друзьями. — Она закончила письмо и размашисто подписалась.

— Попытка убить короля — не его рук дело, — сказал Далинар.

— Почему ты так уверен? — спросила Навани.

— Не его стиль, — ответил Далинар. — И Садеас никогда не хотел быть королем. Он и так обладает достаточно большой властью, а на случай больших неудач всегда есть кто-то, на кого можно свалить вину. — Далинар покачал головой. — Он никогда не пытался захватить трон при Гавиларе, а теперь, при Элокаре, чувствует себя еще лучше.

— Потому что мой сын слаб и безволен, — сказала Навани. И это не было обвинением.

— Он не слаб, — сказал Далинар. — Он неопытен. Но да, такое положение идеально для Садеаса. И Садеас говорит правду — он попросил титул кронпринца информации только для того, чтобы узнать, кто пытался убить Элокара.

— Машала, — сказал Ринарин, используя формальное обращение к тете. — Этот фабриал на твоем плече, что он делает?

Навани с озорной улыбкой посмотрела на устройство. Судя по всему, она так и ждала, что один из них ее спросит. Далинар сел в кресле; скоро сверхшторм.

— Этот? Что-то вроде болеоблегчителя. Давай я тебе покажу. — Она протянула безопасную руку и, нажав на зажим, освободила похожие на когти ноги. — У тебя что-нибудь болит, дорогой? Может быть, ты ушиб палец на ноге или есть царапина?

Ринарин покачал головой.

— Я потянул мышцу на руке во время последней тренировки, — сказал Адолин. — Ничего страшного, но немного беспокоит.

— Иди сюда, — сказала Навани. Далинар с любовью улыбнулся: Навани была настоящим гением при работе с новыми фабриалами. В такие мгновения она переставала быть матерью короля или опытной политической интриганкой и становилась вдохновенным инженером.

— В последнее время фабриалисты достигли потрясающих успехов, — сказала Навани, беря протянутую руку Адолина. — Я особенно горжусь этим маленьким устройством, потому что сама приложила руку к его созданию. — Ноги устройства обхватили ладонь Адолина, Навани щелкнула зажимом.

Адолин поднял руку и покрутил ею.

— Боль исчезла.

— Но рука все чувствует, верно? — самодовольно спросила Навани.

Адолин ткнул в ладонь пальцем другой руки.

— Да, ладонь не онемела.

Ринарин с острым интересом глядел на фабриал сквозь очки. Эх, если бы парень дал себя убедить и стал ардентом. Тогда он мог бы сделаться инженером, если бы захотел. Далинар никогда не понимал причины, по которым Ринарин отказывался.

— Немного неуклюжий, — заметил Далинар.

— Одна из самых ранних моделей, — сказала Навани, как бы обороняясь. — Сейчас я работаю над этими ужасными созданиями Длиннотени и не могу позволить себе удовольствие улучшить форму устройства. Но я считаю, что у него огромное будущее. Представьте себе, как они на поле боя облегчают страдания раненых солдат. Или их же в руках хирурга, который, работая над пациентом, не должен волноваться, что тот умрет от боли.

Адолин кивнул. И Далинар должен был признаться, что это действительно полезное устройство.

Навани улыбнулась.

— Сейчас особое время для нас, ученых; мы узнаем все новые и новые факты о фабриалах. Этот фабриал, например, уменьшающий — он уменьшает боль. На самом деле рана не заживает, но это шаг в правильном направлении. В любом случае такие фабриалы очень отличаются от парных фабриалов, вроде самоперьев. Если бы ты мог видеть наши планы…

— Например? — спросил Адолин.

— Со временем узнаешь, — загадочно улыбнулась Навани и убрала фабриал с ладони Адолина.

— Осколки? — взволнованно спросил Адолин.

— Нет, нет, — сказала Навани. — Внешний вид и сущность Клинков и Доспехов полностью отличаются от всего, что мы обнаружили. Самое близкое — щиты из Джа Кеведа. Но, насколько я могу судить, они используют совершенно другой принцип, чем настоящие Осколки. Древние удивительно разбирались в инженерном деле.

— Нет, — сказал Далинар. — Я видел их, Навани. Они… ну, они были древними. Примитивная технология.

— А как же Города Зари? — скептически спросила Навани. — И фабриалы?

Далинар покачал головой.

— Я их не видел. В видениях только Осколки, но и они кажутся не на своем месте. Возможно, людям их дали Герольды, как гласят легенды.

— Возможно, — сказала Навани. — Но почему тогда…

Она исчезла.

Далинар мигнул. Он не услышал приближающегося сверхшторма.

Он находился в большом открытом зале с колоннадой по бокам. Огромные, ничем не украшенные колонны были высечены из мягкого песчаника. Потолок находился далеко вверху, его украшали узоры, выглядевшие странно знакомыми. Связанные линиями круги, расходящиеся один от другого…

— Не знаю, что и делать, старый друг, — сказал голос сбоку. Далинар повернулся и увидел идущего рядом совсем молодого человека в королевской бело-золотой мантии. Руки он сложил перед собой и спрятал в объемистых рукавах. Заплетенные в косы темные волосы и короткая остроконечная борода. Вплетенные в волосы золотые нити сходились на лбу, образуя золотой символ. Символ Сияющих Рыцарей.

— Каждый раз они говорят мне одно и то же, — сказал человек. — Мы никогда не будем готовы к Опустошениям. Каждый раз мы собираемся сражаться лучше, но вместо этого подходим еще на шаг ближе к полному уничтожению. — Он повернулся к Далинару, как если бы ожидал ответа.

Далинар осмотрел себя. На нем была украшенная золотом одежда, хотя не такая роскошная. Где он? Какое сейчас время? Ему нужны эти ключевые сведения, чтобы Навани сумела записать, а Джаснах исследовать и доказать — или опровергнуть — истинность видений.

— Я не знаю, что сказать тебе, — ответил Далинар.

Если он хочет добыть информацию, то должен действовать более естественно, чем в предыдущих видениях.

Человек в королевских одеждах вздохнул.

— Я надеялся, что ты поделишься со мной своей мудростью, Карм.

Они продолжали идти по залу к тому месту, где стена прерывалась массивным балконом с каменными перилами. Сквозь него проглядывало вечернее небо; садящееся солнце испачкало воздух грязным и душным красным светом.

— Нас уничтожает наша собственная природа, — сказал король мягким голосом, но со злостью на лице. — Алакавиш был Волноплетом. Он должен был знать лучше. И, тем не менее, узы Нахеля дали ему не больше мудрости, чем обычному человеку. Увы, не все спрены так проницательны, как спрен чести.

— Согласен, — сказал Далинар.

Король с облегчением вздохнул.

— Я беспокоился, не покажутся ли тебе мои утверждения слишком смелыми. Твои собственные Волноплеты были… Нет, мы не должны смотреть назад.

Кто такие Волноплеты?

Далинар был готов проорать вопрос, но не мог. Не выйдя полностью из образа.

Возможно…

— А что, по-твоему, должны были сделать Волноплеты? — осторожно спросил Далинар.

— Не уверен, что мы можем заставить их что-нибудь сделать. — Эхо их шагов разлеталось по пустому залу. Где же стражники и свита? — Их сила… да, Алакавиш оказался жертвой соблазна, каковым для обычных людей является Связывание. Если бы мы могли ободрить их… — Человек остановился и повернулся к Далинару. — Им нужно стать лучше, старый друг. Нам всем нужно сделаться лучше. Ответственность за то, что нам дано — будь то корона или узы Нахеля, — должна сделать нас лучше.

Казалось, он чего-то ожидал от Далинара. Но чего?

— Я могу прочесть несогласие на твоем лице, — сказал юный король. — Ничего удивительного, Карм. Я понимаю, что мои мысли необычны. Возможно, вы, все остальные, правы, возможно, наши способности действительно являются доказательством божественного выбора. Но — даже если это правда — разве мы не должны быть более осторожными в наших поступках?

Далинар нахмурился. Слишком знакомые слова. Король вздохнул и подошел к краю балкона. Далинар встал рядом. И наконец сумел посмотреть на город под собой.

На тысячи трупов под собой.

Далинар с трудом вздохнул. Тысячи трупов устилали улицы города, и Далинар с некоторым трудом узнал город.

Холинар, подумал он. Моя родина.

Вместе с королем он стоял на вершине невысокой — всего три этажа — каменной башни, своего рода крепости. Она, похоже, располагалась там, где сейчас находится королевский дворец.

Да, невозможно ошибиться, это Холинар. Его каменные пики поднимались в воздух, как огромные плавники. Ветроклинки, так их называли. Но они были намного менее выветрены, чем он привык, и вокруг них раскинулся совсем другой город, заполненный тяжелыми каменными постройками, многие из которых рухнули. Разрушение распространилось далеко, вдоль линий примитивных улиц. Землетрясение?

Нет, эти люди погибли в бою. Далинар чувствовал зловонный запах крови, внутренностей, дыма. Тела были разбросаны вокруг низкой стены, окружавшей крепость. Кое-где стена была разломана до основания. И среди трупов лежали странные камни. Камни, ограненные, как…

Кровь моих предков, подумал Далинар, хватаясь за каменные перила и наклоняясь вперед. Это не камни. Это… это существа. Массивные существа, в пять-шесть раз больше человека, с серой как гранит кожей. Длинные конечности, скелетоподобные тела, передние ноги — руки? — растут из широких плечей. Узкие костистые лица. Похожие на стрелу.

— Что произошло? — не выдержал Далинар. — Это ужасно!

— Я сам задаю себе этот вопрос. Как мы могли дать такому произойти? Опустошение названо не просто так. Я слышал первоначальные цифры. Одиннадцать лет войны, и девять из десяти людей, которыми я правил, мертвы. Да и есть ли у нас королевства, которыми можно править? Я уверен, что Шура уже нет, а Тарма и Эйлиз вот-вот распадутся. В них погибло слишком много людей.

Далинар никогда не слышал о таких местах.

Король сжал кулак и нервно постучал им по перилам. Вдали горели погребальные костры — оставшиеся в живых начали сжигать трупы.

— Многие обвиняют Алакавиша. Да, конечно, если бы он не втянул нас в войну прямо перед Опустошением, нас бы так не разбили. Но Алакавиш только симптом намного более страшной болезни. Что найдут Герольды во время следующего возвращения? Людей, которые опять забыли их? Мир, терзаемый войнами и мелочными ссорами? Если мы не перестанем жить как живем, возможно, мы заслуживаем поражения.

Далинар почувствовал озноб. Он думал, что это видение происходит после предыдущего, но нет, похоже, видения следовали не в хронологическом порядке. Он еще не видел ни одного Сияющего Рыцаря, но, возможно, не потому что они ушли. Их еще нет. И, возможно, именно поэтому слова короля были ему так знакомы.

Может ли такое быть? Неужели он действительно стоит рядом с человеком, чью книгу Далинар слушал опять и опять?

— Поражение надо уважать, — осторожно сказал Далинар, используя слова, несколько раз повторенные в «Пути Королей».

— Если поражение приносит знание. — Его Величество улыбнулся. — Опять используешь мои слова против меня, Карм?

У Далинара сдавило дыхание. Он сам. Нохадон. Великий король. Он существует. Или существовал. Но он так молод, намного моложе, чем представлял себе Далинар; простая, по-настоящему королевская осанка… да, никаких сомнений.

— Я подумываю, не отказаться ли от трона, — тихо сказал Нохадон.

— Нет! — Далинар шагнул к нему. — Ты не должен.

— Я не могу вести их за собой, — сказал Нохадон. — Ты только посмотри, куда я привел их.

— Нохадон.

Человек, нахмурившись, повернулся к нему.

— Что?

Далинар на мгновение замолчал. Неужели он ошибся? Нет. Наверно, Нохадон не имя, а титул. Церковь — перед тем, как ее распустили, — дала имена многим знаменитым людям. Скорее всего, и Баджерден не настоящее имя. А настоящее затерялось во времени.

— Ничего, — сказал Далинар. — Ты не можешь отречься. Людям нужны вожди.

— У них они есть, — презрительно сказал Нохадон. — Все эти князья, короли, Преобразователи и Волноплеты. Всегда были, есть и будут мужчины и женщины, которые рвутся вести людей за собой.

— Верно, — возразил Далинар, — но среди них мало тех, кто умеет это делать.

Нохадон перегнулся через перила и с выражением глубокой боли и беспокойства поглядел на мертвых. Было очень странно видеть такое выражение на лице столь юного человека. Далинар и представить себе не мог такую муку и неуверенность, терзавшие его.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — тихо сказал Далинар. — Неуверенность, стыд, замешательство.

— Ты слишком хорошо умеешь читать меня, старый друг.

— Я знаю твои чувства, потому что сам пережил их. Я… я никогда не думал, что ты можешь испытывать их.

— Тогда я исправлюсь. Возможно, ты не слишком хорошо знаешь меня.

Далинар промолчал.

— Ну, и что я должен делать? — спросил Нохадон.

— Ты спрашиваешь меня?

— Ты мой советник, не так ли? Да, я бы хотел получить совет.

— Я… ты не должен отказываться от трона.

— И что я должен сделать? — Нохадон повернулся и пошел вдоль перил длинного балкона, который, похоже, бежал вокруг всего здания. Далинар присоединился к нему, проходя мимо мест, где камень был разорван и перила сломаны.

— Мой старый друг, я больше не верю в людей, — сказал Нохадон. — Поставь двух людей вместе, и они обязательно найдут, о чем поспорить. Собери их в группы, и одна группа обязательно найдет причины, чтобы притеснять или напасть на другую. А теперь еще это. Как я могу защитить их? Что я могу сделать, чтобы такое не повторилось?

— Продиктуй книгу, — горячо сказал Далинар. — Великую книгу, которая даст людям надежду, объяснит твою философию и скажет, как нужно жить!

— Книгу? Я? Написать книгу?

— Почему нет?

— Фантастически глупая мысль.

Челюсть Далинара отвисла.

— Мир, который мы знали, разрушен почти полностью, — сказал Нохадон. — От каждой семьи осталось не больше половины. Наши лучшие люди погибли, еды осталось месяца на два-три, не больше. И я должен потратить время на книгу? И кто ее запишет? Всех моих ученых убили, когда Йелинар ворвался в архивы. Насколько я знаю, ты последний грамотный человек, оставшийся в живых.

Грамотный?

Странное время.

— Я могу записать.

— Одной рукой? Неужели ты научился писать левой, а?

Далинар поглядел вниз. У него были обе руки, хотя, вероятно, Нохадон видел его одноруким.

— Нет, нам нужно заново построить мир, — сказал Нохадон. — Я должен найти способ убедить королей — тех, кто остался в живых, — не искать преимущество друг перед другом. — Нохадон опять постучал по балкону. — Да, я решился. Или отрекаться, или делать то, что необходимо. Писать? Не то время. Время действий. И, к сожалению, время меча.

Меч? подумал Далинар. Неужели я слышу это от тебя, Нохадон?

Этого не должно произойти. Этот человек станет величайшим философом; он научит народы жить в мире и уважать других. Он поведет их по пути чести.

Нохадон повернулся к Далинару.

— Я прошу прощения, Карм. Я не должен был отвергать твое мнение сразу же после того, как спросил его. Я едва держусь, и мне казалось, что все мы такие. Иногда мне кажется, что быть человеком означает хотеть того, чего он не может иметь. Для некоторых это власть. Для меня — мир.

Нохадон повернулся и пошел обратно по балкону. Он шел медленно, но по его позе было ясно, что он хочет побыть один. Далинар дал ему уйти.

— Он должен стать одним из самых влиятельных писателей Рошара за все времена, — сказал Далинар.

Молчание, прерываемое только криками людей, работавших внизу и собиравших трупы.

— Я знаю, ты здесь, — сказал Далинар.

Молчание.

— Что он решит? — спросил Далинар. — Объединит ли он их, как хотел?

Голос, который так часто говорил в его видениях, на этот раз не пришел. Далинар не получил ответ на вопрос. Он вздохнул, повернулся и посмотрел на поля мертвых.

— По крайней мере в одном ты прав, Нохадон. Быть человеком означает хотеть того, чего мы не можем иметь.

Ландшафт темнел, солнце садилось. Темнота обхватила его, и он закрыл глаза. А когда открыл, вновь очутился в собственных комнатах, стоя, с руками на спинке стула. Он повернулся к Адолину и Ринарину, которые беспокойно стояли рядом, готовые схватить его, если он начнет буйствовать.

— Ну, — сказал Далинар, — на этот раз это было бессмысленно. Я не узнал ничего. Проклятье! Я проделал пустую работу…

— Далинар, — прервала его Навани, перо которой летало по бумаге. — Последние слова, которые ты сказал перед тем, как очнуться. Какие?

Далинар задумался.

— Последние слова…

— Да, — настойчиво сказала Навани. — Самые последние слова.

— Я повторил слова человека, с которым разговаривал. «Быть человеком означает хотеть то, чего мы не можем иметь». А что?

Она, не обращая на него внимания, яростно писала. Закончив, Навани соскользнула с высокого стула и бросилась к его полке с книгами.

— У тебя есть копия?.. Да вот она. Это же книги Джаснах, верно?

— Да, — сказал Далинар. — Она хотела, чтобы я позаботился о ее книгах, пока она не вернется.

Навани сняла с полки «Изречения Корванны», положила книгу на стол и быстро перелистнула страницы.

Далинар подошел к ней, хотя — конечно! — не понимал, что написано на странице.

— Вот, — с торжеством сказала Навани. Она посмотрела на Далинара. — Знаешь ли ты, что говоришь во время видений?

— Да, несу какую-то чушь. Сыновья сказали мне.

Анак малах каф, дел макиаян хабин йа, — сказала Навани. — Звучит знакомо?

Далинар, сбитый с толку, покачал головой.

— Очень похоже на то, что говорит отец, — сказал Ринарин. — Во время видений.

— Не «похоже», Ринарин, — самодовольно сказала Навани. — Это в точности та же самая фраза. Последняя из тех, что ты сказал, находясь в трансе. Я записала — насколько смогла — все, что ты лепетал сегодня.

— Почему? — спросил Далинар.

— Я решила, — сказала Навани, — что это может помочь. Так оно и оказалось. Та же самая фраза есть в Изречениях, в точности.

— Что? — недоверчиво спросил Далинар. — Как?

— Это строчка из песни Ванриаль, — объяснила Навани, — ордена артистов, живущих на склонах Молчаливой Горы в Джа Кеведе. Год за годом, столетие за столетием они поют одни и те же слова. Они утверждают, что это песни, написанные на Языке Зари самими Герольдами. И у них есть старинный манускрипт со словами этих песен. Но смысл этих слов давно утерян. Некоторые ученые верят, что манускрипт — и сами песни — действительно могут быть написаны на Языке Зари.

— И я… — начал было Далинар.

— И ты только что произнес одну строчку из него, — с торжеством сказала Навани. — Кроме того, если фраза, которую ты произнес, правильна, ты только что перевел ее. Это может доказать гипотезу Ванриаль! Одна фраза — не так уж много, но она может дать нам ключ к переводу всего манускрипта. Эта мысль зудела во мне, пока я слушала твои видения. Я считаю, что для бреда ты говорил слишком упорядоченно. — Посмотрев на Далинара, она широко улыбнулась. — Далинар, похоже, ты разрешил одну из самых запутанных — и древних — загадок всех времен.

— Погоди, тетя, — сказал Адолин, — что ты такое говоришь?

— Я говорю, племянник, — сказала Навани, в упор глядя на него, — что у нас есть доказательство.

— Но, — сказал Адолин, — быть может, он где-то слышал эту фразу…

— И выучил с ее помощью целый язык? — сказала Навани, поднимая полностью исписанный лист бумаги. — Это не чушь, мой дорогой, но и не язык, на котором говорят сейчас. Я подозреваю, что это и есть Язык Зари. Так что пока ты не объяснишь, каким образом твой отец научился говорить на мертвом языке, эти видения в основном истинны.

В комнате наступила тишина.

Похоже, саму Навани тоже потрясли собственные слова, но она быстро пришла в себя.

— А теперь, Далинар, — сказала она, — я хочу, чтобы ты как можно более подробно описал свое видение. Мне нужны твои точные слова, если ты сможешь вспомнить их. Любая мелочь, которую мы соберем, поможет моим ученым разобраться в них…

Глава шестьдесят первая Право для неправого

В шторм я просыпался, падал, кружился, печалился.

Дата: Каканев, 1173, 13 секунд до смерти. Объект: городской стражник.


— Далинар, ты уверен, что это был он? — спросила Навани.

Далинар тряхнул головой.

— Уверен. Это был Нохадон.

С момента видения прошло несколько часов. Навани вышла из-за письменного стола и пересела на более удобный стул рядом с Далинаром. Ринарин сидел напротив отца, играя роль компаньонки. Адолин ушел за докладом об ущербе, нанесенном сверхштормом. Парень казался очень встревоженным тем, что видения оказались правдивыми.

— Но этот человек так и не сказал своего имени, — возразила Навани.

— Это был он, Навани. — Далинар уставился в стену поверх головы Ринарина, рассматривая гладкий коричневый камень, созданный Преобразователями. — У него был вид, как будто на нем висит тяжесть большой ответственности. Королевский вид.

— Быть может, какой-нибудь другой король, — предположила она. — И он нашел фантастически глупой саму мысль о книге.

— Да, время писать книгу еще не наступило, так много смертей… Огромное несчастье повергло его в печаль. Отец Штормов! Девять из десяти его людей погибло на войне. Ты можешь себе такое представить?

— Опустошение, — сказала Навани.

Объедини народ… Приближается настоящее Опустошение.

— Ты знаешь что-нибудь об Опустошении? — спросил Далинар. — Не рассказы ардентов, а исторические факты?

Навани держала в руке бокал подогретого фиолетового вина, капли воды сконденсировались на крае стекла.

— Да, но лучше спросить не меня, а Джаснах. Она историк.

— Мне кажется, что я видел его последствия. Я… Быть может, я видел тела Несущих Пустоту. Может ли это дать нам еще больше доказательств?

— Нет ничего лучше лингвистики. — Навани пригубила вино. — Опустошение — предмет старинного знания. Можно поспорить, не вообразил ли ты себе то, что ожидал увидеть. Но эти слова — если мы сумеем перевести их, никто не сможет поспорить, что ты видел нечто настоящее. — Ее доска для письма лежала на низком столе между ними, перо и чернила аккуратно расположились на бумаге.

— Ты собираешься рассказать остальным? — спросил Далинар. — О моих видениях?

— А как еще мы можем объяснить, что происходит с тобой?

Далинар заколебался. Как он может объяснить? С одной стороны, огромное облегчение — он не сумасшедший. Но, с другой стороны, что если какая-то сила при помощи видений пытается направить его совсем не туда и использует образы Нохадона и Сияющих только потому, что он находит их заслуживающими доверия?

Сияющие Рыцари пали, напомнил себе Далинар. Они бросили нас. А некоторые ордена вообще повернулись против нас, если верить легендам.

Тревожная мысль. Он добавил еще один камень в фундамент самого себя, но самый главный вопрос остался нерешенным. Должен ли он доверять видениям или нет? Он не может безоговорочно верить им, особенно сейчас, когда слова Адолина вызвали в его голове самые настоящие опасения.

Пока он не узнает источник, нечего рассказывать о них.

— Далинар, — сказала Навани, наклоняясь вперед. — Все военлагеря только и судачат о твоих приступах. Даже жены твоих офицеров чувствуют себя неудобно. Они считают, что ты боишься штормов или вообще болен, психически. Это реабилитирует тебя в их глазах.

— Как? Сделав из меня что-то вроде мистика? Многие подумают, что порывы ветра, приносящего видения, слишком близки к пророчествам.

— Ты видишь прошлое, отец, — заметил Ринарин. — Это не запрещено. И если их посылает Всемогущий, какие могут быть вопросы?

— Адолин и я говорили с ардентами, — ответил Далинар. — По их словам, очень маловероятно, что видения исходят от Всемогущего. И если мы решим, что надо доверять видениям, очень многие не согласятся со мной.

Навани откинулась на спинку стула и отхлебнула вина. Ее безопасная рука лежала на коленях.

— Далинар, твои сыновья сказали мне, что однажды ты искал Старую Магию. Почему? Что ты просил у Смотрящей в Ночи и какое проклятие она на тебя наложила?

— И я ответил им, что это мой позор. И я не хочу ни с кем делиться им.

В комнате стало тихо. Даже ливень, всегда следующий за сверхштормом, перестал барабанить по крыше.

— Быть может, это важно, — наконец сказала Навани.

— Это было давно, задолго до видений. Не думаю, что они связаны.

— Но этого нельзя исключить.

— Да, — вынужден был согласиться он.

Неужели тот день никогда не прекратит преследовать его? Разве недостаточно, что он потерял все воспоминания о жене?

А что подумает Ринарин? Осудит ли он своего отца за такой вопиющий грех? Далинар заставил себя посмотреть на него и встретился с внимательным взглядом сквозь очки.

Интересно, но Ринарин не казался озабоченным. Только задумчивым.

— Мне очень жаль, что ты узнала о моем позоре, — сказал Далинар, глядя на Навани.

Она равнодушно махнула рукой.

— Быть может, Старая Магия оскорбляет девотарии, но их наказание за обращение к ней никогда не было суровым. Как мне кажется, ты очистился без труда.

— Арденты попросили сферы для раздачи бедным, — сказал Далинар. — И я должен был заказать несколько молебнов. Ни то, ни другое не убрало проклятие и чувство вины.

— Ты бы удивился, если бы узнал, как много набожных светлоглазых обращаются к Старой Магии в какие-то моменты своей жизни. Во всяком случае те, кто добрался до Долины. Но я хочу узнать, не связана ли она с видениями.

— Тетя, — сказал Ринарин, обращаясь к ней. — Я недавно попросил, чтобы мне прочитали несколько книг о Старой Магии, и я согласен с оценкой отца. Непохоже на работу Смотрящей в Ночи. Она налагает проклятие взамен исполнения маленького желания. Одно проклятие и одно желание. Отец, ты, конечно, знаешь их обоих?

— Да, — ответил Далинар. — Я точно знаю свое проклятие, и оно никак не связано с видениями.

— Значит, нам надо винить не Старую Магию.

— Да, — сказал Далинар. — Но твоя тетя задала правильный вопрос. Нет никаких доказательств, что видения идут от Всемогущего. Кто-то хочет, чтобы я знал об Опустошении и Сияющих Рыцарях. Возможно, нам стоит спросить себя почему.

— Опустошение, что это такое, тетя? — спросил Ринарин. — Арденты говорят о Несущих Пустоту. О человечестве, Сияющих и сражениях. Но что это такое на самом деле? Знаем ли мы что-нибудь наверняка?

— Среди клерков твоего отца есть фольклористы; они расскажут тебе лучше меня.

— Я думаю, что не всем им можно доверять, — добавил Далинар.

Навани помолчала.

— Достаточно честно. Хорошо, насколько я знаю, первоначальных отчетов не осталось. Слишком много лет прошло. Но в мифе о Парасафи и Надрисе упоминаются Опустошения.

— Парасафи, — сказал Ринарин. — Та, которая нашла каменные семена.

— Да, — ответила Навани. — Для того чтобы возродить свой народ, она вскарабкалась на пики Дара — разные варианты мифа называют самые различные современные горные кряжи пиками Дара — и нашла камни, которых коснулись сами Герольды. Она принесла их Надрису, на его похоронное ложе, и его семенем оплодотворила эти камни. Из них вылупилось десять детей, при помощи которых она построила новый народ. Марнах, если я правильно помню.

— Источник макабаки, — сказал Ринарин. — Мама рассказывала мне эту историю, когда я был ребенком.

Далинар покачал головой.

— Родиться из камней? — Он редко видел смысл в старых историях, хотя девотарии канонизировали многие из них.

— В начале истории упоминаются Опустошения. Именно они уничтожили народ Парасафи.

— И что они такое?

— Войны. — Навани глотнула вина. — Несущие Пустоту появлялись опять и опять, пытаясь заставить человечество уйти с Рошара в Бездну. Точно так же, как они выгнали человечество — и Герольдов — из Залов Спокойствия.

— А когда были основаны ордена Сияющих Рыцарей? — спросил Далинар.

Навани пожала плечами.

— Не знаю. Возможно, они были группой военных из какого-то королевства или бандой наемников. Это могло бы объяснить, почему они в конце концов стали тиранами.

— В моих видениях нет даже намека на то, что они были тиранами, — сказал он. — Возможно, это и есть настоящая цель видений. Заставить меня поверить в ложь о Сияющих. Заставить доверять им и, возможно, повторить их путь падения и предательства.

— Не знаю, — с сомнением ответила Навани. — Не думаю, что ты видел что-то такое заведомо ложное о Сияющих. Разные легенды утверждают одно и то же: Сияющие не всегда были плохими. Насколько легенды вообще могут соглашаться одна с другой.

Далинар встал, взял ее пустой бокал, подошел к сервировочному столику и заново наполнил его. Открытие, что он не сумасшедший, должно было прояснить положение, но вместо этого еще больше запутало.

Что если за видениями стоят Несущие Пустоту? Некоторые легенды говорили, что они могут завладевать телами людей и заставлять совершать зло. Или, если они от Всемогущего, что было их целью?

— Я должен все как следует обдумать, — сказал он. — Сегодня был очень долгий день. Пожалуйста, я бы хотел остаться наедине со своими мыслями.

Ринарин встал, почтительно наклонил голову и направился к двери. Навани поднялась, более медленно, ее гладкое платье зашуршало; она поставила бокал на стол и пошла за облегчающим боль фабриалом.

Ринарин удалился. Далинар подошел к двери, ожидая Навани. Он не собирался снова попасть в ловушку и остаться с ней наедине. Он выглянул в коридор. Солдаты стояли на посту, он мог видеть их. Хорошо.

— Ты рад? — спросила Навани, задержавшись около двери рядом с ним и положив руку на раму.

— Рад?

— Что ты не сумасшедший?

— Мы не знаем, управлял ли кто-нибудь мной или нет, — сказал он. — И, кстати, теперь у нас больше вопросов, чем раньше.

— Эти видения — благословения, — сказала Навани, положив свободную руку на его. — Я чувствую это, Далинар. Неужели ты не видишь, насколько они чудесны?

Далинар посмотрел в ее прекрасные светло-фиолетовые глаза. Такая внимательная, такая умная. Как бы он хотел доверять ей полностью.

Я никогда не видел от нее ничего, кроме чести, подумал он. Она не сказала никому о моем намерении отречься. Она никогда не пыталась использовать мои видения против меня.

Ему стало стыдно, когда он вспомнил о своих опасениях.

Она — изумительная женщина, эта Навани Холин. Чудесная, потрясающая и опасная женщина.

— Нас ждет еще больше забот, — сказал он. — И опасностей.

— Но, Далинар, ты испытываешь такое, о чем историки, ученые и фольклористы могут только мечтать. Я завидую тебе, хотя ты утверждаешь, что не видел там ни одного фабриала.

— Я уверен, что у древних не было фабриалов, Навани.

— И это меняет все, что мы думали о них.

— Наверно.

— Клянусь камнепадом, Далинар, — сказала она, вздохнув. — Неужели ничто не может зажечь в тебе страсть?

Далинар глубоко вздохнул.

— Слишком много что, Навани. Я чувствую себя так, как будто внутри меня кишит клубок угрей, чувства переплетаются одно с другим. Правдивость видений расстроила меня.

— Скорее взволновала, — поправила она его. — Ты помнишь, что сказал раньше? О том, что доверяешь мне?

— Я так сказал?

— Ты сказал, что не доверяешь своим клеркам и попросил меня записать видения. Одно влечет другое.

Ее рука все еще лежала на его руке. Она протянула свободную руку и закрыла дверь в коридор. Он хотел остановить ее, но не стал. Почему?

Дверь щелкнула, закрываясь. Они были одни. И она была так прекрасна. Эти умные возбужденные глаза, освещенные страстью.

— Навани, — сказал он, заставив себя подавить желание. — Ты опять.

Почему я позволяю ей делать это?

— Да, — сказала она. — Я упрямая женщина, Далинар. — В ее тоне не было и намека на шутку.

— Это непристойно. Мой брат… — Он протянул руку к двери, чтобы открыть ее.

— Твой брат, — выплюнула Навани, на ее лице сверкнул гнев. — Почему мы всегда должны думать о нем? Почему все только и думают о человеке, который давно умер? Его нет здесь, Далинар. Он ушел. Мне не хватает его. Но даже не наполовину так, как тебя.

— Я чту его память, — сухо сказал Далинар, все еще держа руку на дверной защелке.

— Отлично! Я очень рада за тебя. Но прошло шесть лет, и до сих пор все смотрят на меня как на жену мертвого человека. Другие женщины развлекают меня пустой болтовней, но не пускают меня в политические кружки. Они думают, что я — древняя реликвия. Хочешь знать, почему я так быстро вернулась?

— Я…

— Я вернулась, — сказала она, — потому что у меня нет дома. От меня ожидают, что я не буду участвовать ни в каких важных событиях, и только потому, что мой муж мертв. Мне ничего не дают делать, балуют и не обращают внимания. В моем присутствии им неудобно. Королеве и другим придворным дамам.

— Извини, — сказал Далинар. — Но я не…

Она подняла руки и коснулась его груди.

— Я не отняла его у тебя, Далинар. Мы были друзьями до того, как я встретила Гавилара. Ты знаешь меня такой, какая я есть, а не только как тень династии, павшей годы назад. Да? — Она умоляюще поглядела на него.

Кровь моих предков, подумал потрясенный Далинар. Она плачет.

Две маленькие слезы.

Он редко видел ее такой искренней.

И он поцеловал ее.

Он знал, это ошибка. Но все равно схватил ее, резко обнял и прижал к себе, не в силах больше сражаться с собой. Она растаяла. Он почувствовал соль ее слез; они бежали по щекам к ее губам и смешивались с его.

Поцелуй продлился долго. Слишком долго. Чудесно долго. Разум кричал ему, как пленник, запертый в тюрьме и вынужденный через решетку наблюдать за чем-то ужасным. Но часть его хотела это десятилетиями — теми десятилетиями, что он смотрел на двор брата, его брак и на единственную женщину, которую хотел юный Далинар.

Он поклялся, что никогда не разрешит себе даже думать об этом. С того момента, как Гавилар добился руки Навани, он запретил себе все чувства к ней и отошел в сторону.

Но ее вкус и запах, тепло прижавшегося к нему тела — были слишком сладкими. Волна цветущего аромата унесла прочь вину. На мгновение ее прикосновение изгнало все. Он забыл страхи и тревоги видений, Садеаса и стыд из-за ошибок прошлого.

Он мог думать только о ней. Прекрасной, проницательной, нежной, но сильной. Он прильнул к ней и мог бы держать ее, даже если бы вокруг суетился весь остальной мир.

Наконец он оторвался от ее губ. Она, ошеломленная, поглядела на него. Спрены страсти, похожие на крошечные снежинки, плавали в воздухе вокруг них. Вина накатила опять. Он попытался мягко отстранить ее, но она крепко прижалась к нему всем телом и не отпускала.

— Навани, — сказал он.

— Ш-ш-ш. — Она положила голову ему на грудь.

Он вздохнул, но позволил себе удержать ее.

— В мире происходит что-то плохое, Далинар, — тихо сказала Навани. — Король Джа Кеведа убит. Я услышала об этом только сегодня. Его убил син, Носитель Осколков, одетый в белое.

— Отец Штормов! — только и смог сказать Далинар.

— Что-то происходит, — повторила она. — Что-то большее, чем наша война здесь, что-то пострашнее, чем убийство Гавилара. Ты слышал о тех странных словах, которые говорят умирающие? Большинство не обращает на них внимания, но хирурги обсуждают их. А штормстражи шепчутся, что в последнее время сверхштормы стали более могучими.

— Да, я слышал, — сказал он, обнаружив, как трудно выходят слова из того, кто опьянен ею.

— Моя дочь что-то ищет, — сказала Навани. — Иногда она меня пугает. Она очень сосредоточенная и энергичная. И самый умный человек из всех, кого я знаю. Но то, что она ищет… Далинар, она считает, что назревает нечто очень опасное.

«Солнце приближается к горизонту. Идет Вечный Шторм. Настоящее Опустошение. Ночь Печалей…»

— Я нуждаюсь в тебе, — сказала Навани. — Я знаю тебя много лет и всегда боялась, что уничтожу тебя виной. Поэтому и сбежала. Но я не могу оставаться в стороне. Не сейчас, когда они так относятся ко мне. Не сейчас, когда что-то происходит с миром. Я ужасно напугана, Далинар, и я нуждаюсь в тебе. Гавилар был совсем не таким, каким его считали люди. Я любила его, но…

— Пожалуйста, — сказал Далинар, — не говори о нем.

— Как хочешь.

Кровь моих предков!

Он не мог изгнать ее запах из головы. Он вообще не мог пошевелиться и держал ее, как человек держится за камень во время сверхшторма.

Она посмотрела на него.

— Дай мне сказать, что… что я любила Гавилара. Но тебя — тебя я больше чем люблю. И я устала ждать.

Он закрыл глаза.

— Мы не можем быть вместе.

— Мы найдем способ.

— Нас осудят.

— Лагеря не обращают на меня внимания, — сказала Навани, — а о тебе распространяют слухи и ложь. Что они могут сделать нам?

— Что-нибудь найдут. Если раньше меня не осудят девотарии.

— Гавилар мертв, — сказала Навани, кладя голову ему на грудь. — Я никогда не изменяла ему, хотя — клянусь Отцом Штормов! — имела вполне достаточную причину. Девотарии могут говорить что хотят, но «Споры» не запрещают наш союз. Традиция и доктрина разные вещи, и страх оскорбления не удержит меня.

Далинар глубоко вздохнул, потом заставил себя разжать объятья и отпрянуть от нее.

— Если ты надеялась успокоить мои тревоги, то у тебя ничего не получилось.

Она сложила руки на груди. Он все еще чувствовал место на спине, которого касалась ее безопасная рука. Мягкое касание, для члена семьи.

— Я здесь не для того, чтобы успокоить тебя, Далинар. Как раз наоборот.

— Пожалуйста. Мне нужно время, чтобы подумать..

— Я не дам прогнать себя. Я не дам тебе забыть о том, что случилось. Я не…

— Навани. — Он мягко прервал ее. — Я не брошу тебя. Обещаю.

Она внимательно посмотрела на него и криво улыбнулась.

— Очень хорошо. Но сегодня ты кое-что сделал.

— Я? Сделал? — спросил он, довольный, ликующий, потрясенный, озабоченный и пристыженный одновременно.

— Твой поцелуй, Далинар, — небрежно сказала она, открывая дверь и выходя в прихожую.

— Ты меня соблазнила.

— Что? Соблазнила? — Она оглянулась. — Далинар, за всю свою жизнь я никогда не была такой искренней.

— Знаю, — Далинар улыбнулся. — Вот это и было самым соблазнительным.

Он осторожно закрыл дверь и глубоко вздохнул.

Кровь моих предков, подумал он, почему у меня все запутано до невозможности?

И, тем не менее, в полном противоречии со своими мыслями, он почувствовал себя так, как если бы весь этот запутанный мир стал более правильным.

Глава шестьдесят вторая Три глифа

Темнота становится дворцом. Дайте ей править! Дайте ей править!

Какенах, 1173, 22 секунды до смерти. Темноглазый селаец неизвестной профессии.

— Ты думаешь, что эта штука спасет нас? — хмуро спросил Моаш, глядя на молитву, привязанную к руке Каладина.

Каладин взглянул на него. Он стоял в парадной стойке, пока солдаты Садеаса пересекали мост. Весенний воздух приятно холодил тело. Небо было безоблачным и блестящим, и штормстражи пообещали, что сверхшторм налетит не скоро.

Молитва, привязанная к его руке, была самой простой. Три глифа: ветер, защита, любимые. Молитва к Джезере — Отцу Штормов — защитить друзей и любимых. Именно такие предпочитала его мать. При всей ее утонченности и ироничности, она всегда вышивала или писала самые простые и искренние молитвы. Такая молитва всегда напоминала Каладину о ней.

— Мне даже не верится, что ты заплатил за нее приличную сумму, — продолжал Моаш. — Даже если Герольды смотрят на людей, они не замечают мостовиков.

— Мне кажется, что у меня развилась ностальгия. — Молитва, скорее всего, совершенно бессмысленна, но в последнее время он начал больше думать о религии, и не без причины. Рабу трудно поверить, что кто-то — или что-то — присматривает за ним. Тем не менее многие мостовики за время рабства стали более религиозными. Две группы, противоположные реакции. Значит ли это, что одни глупы, а другие — бессердечны? Или вообще что-нибудь третье?

— Они хотят увидеть нас мертвыми, сам знаешь, — сказал Дрехи из-за его спины. — Вот так. — Бригадники очень устали. Каладин и его люди были вынуждены работать в расщелинах всю ночь. Хашаль еще и увеличила норму добычи. Для того чтобы ее выполнить, пришлось забросить тренировки и только грабить мертвых.

А сегодня их разбудили для утренней атаки после трех часов сна. Они едва не падали, стоя в ряду, а до плато с куколкой еще несколько расщелин.

— И пусть, — тихо сказал Шрам с другого конца линии. — Они хотят нас мертвыми? Я не собираюсь сдаваться. Покажем им, что такое храбрость. Пусть прячутся за нашими мостами, пока мы атакуем.

— Это не победа, — буркнул Моаш. — Давайте нападем на солдат. Прямо сейчас.

— На наши собственные войска? — спросил Сигзил, поворачивая чернокожую голову и глядя на линию мостовиков.

— Конечно, — сказал Моаш, глядя на солдат. — Они в любом случае убьют нас. Давайте заберем немного с собой. Проклятие, почему бы не напасть на Садеаса? Его стража не ожидает нападения. Спорю, что мы сумеем сбить некоторых на землю, схватить их копья и убить несколько светлоглазых прежде, чем они перережут нас всех.

— Нет, — сказал Каладин. — Так нам не удастся ничего сделать. Они убьют нас задолго до того, как мы доберемся до Садеаса.

Моаш сплюнул.

— А как удастся что-то сделать? Клянусь Бездной, Каладин, я чувствую себя так, словно уже болтаюсь в петле!

— У меня есть план, — сказал Каладин.

Он ждал возражений. Все остальные его планы не работали.

Никто не пожаловался.

— И что это за план? — спросил Моаш.

— Увидишь сегодня, — сказал Каладин. — Если сработает, мы получим немного времени. Если нет, я умру. — Он повернулся и посмотрел на линию лиц. — В этом случае вы — под командованием Тефта — пойдете ночью на прорыв. Вы не готовы, но по меньшей мере хоть какой-то шанс. — Все лучше, чем напасть на Садеаса.

Люди кивнули и даже Моаш выглядел довольным. Он стал совершенно преданным, не то что вначале. Очень вспыльчивый, он, тем не менее, лучше всех работал с копьем.

На чалом жеребце подъехал Садеас, одетый в красные Доспехи Осколков; шлем на голове, но забрало поднято. Совершенно случайно он выбрал мост Каладина, хотя — как всегда — мог поехать по любому из двадцати. Садеас только мельком взглянул на Четвертый Мост.

— Перешли, — приказал Каладин, когда Садеас проехал. Бригадники пересекли мост, и Каладин приказал перетащить его на ту сторону и поднять.

На этот раз мост казался тяжелее, чем обычно. Бригадники побежали, огибая колонну и спеша добраться до следующей пропасти. За ними на почтительном расстоянии шла вторая армия — в синем, — используя другие бригады Садеаса. Похоже, Далинар Холин отказался от своих неуклюжих механических мостов и стал использовать мосты Садеаса. Таким образом он сохранял свою «честь», не жертвуя жизнями мостовиков.

В своем мешочке Каладин нес много заряженных сфер, выменянных у менялы на еще большее количество серых. Каладин ненавидел терять деньги, но ему был необходим Штормсвет.

Они быстро достигли следующей расщелины. Предпоследняя, если верить словам Матала, мужа Хашаль. Солдаты начали проверять оружие, подтягивать ремни, в воздухе появились спрены предчувствия, похожие на маленькие узкие ленты.

Бригадники поставили мост и отступили в сторону. Каладин заметил, что Лоупен и молчаливый Даббид подошли с носилками, в которых лежали меха с водой и бинты.

Лоупен продел одну из ручек носилок в металлический крючок, прикрепленный к поясу и заменявший ему отсутствующую руку. Оба ходили между бригадниками Четвертого Моста, раздавая им воду.

Проходя мимо Каладина, Лоупен кивнул на большую выпуклость в середине носилок. Доспехи.

— Когда они тебе понадобятся? — тихо спросил Лоупен, опуская носилки и протягивая Каладину мех с водой.

— Прямо перед тем, как мы побежим в атаку, — ответил Каладин. — Молодец, Лоупен.

Лоупен прищурился.

— Даже без руки хердазианин вдвое полезнее безмозглых алети. И с одной рукой я все равно могу делать вот так. — Он незаметно сделал грубый жест в сторону идущих солдат.

Каладин улыбнулся, но смеяться по-настоящему не мог. Давным-давно он не боялся перед боем и считал, что Туккс выбил из него страх много лет назад.

— Эй, — внезапно сказал голос сзади, — я хочу воды.

Каладин обернулся и увидел солдата, идущего к нему. Именно таких он и избегал в армии Амарама. Темноглазый, низкого ранга, сильный, высокий и, вероятно, выдвинувшийся именно из-за своих габаритов. Доспехи в полном порядке, но мундир под ними грязный и мятый, а еще он засучил рукава, обнажив волосатые руки.

Сначала Каладину показалось, что солдат увидел жест Лоупена. Но нет, он не казался взбешенным. Он небрежно оттолкнул Каладина и выхватил мех с водой у Лоупена. Недалеко, в ожидании переправы, стояли другие солдаты. Их собственные водоносы работали намного медленнее, и многие положили глаз на Лоупена и его воду.

Уже было бы ужасно, если бы солдаты добрались до их воды — но это мелочь по сравнению с главной проблемой. Если солдаты скопятся вокруг носилок, они обязательно заметят мешок с доспехами.

Каладин мгновенно выхватил мех из руки солдата.

— У тебя есть своя вода.

Солдат посмотрел на Каладина так, как если бы не был способен поверить, что мостовик осмелился возразить ему. Мрачно взглянув на Каладина, он упер копье тупым копьем в землю и процедил:

— Я не хочу ждать.

— Как неудачно, — сказал Каладин, шагнув к человеку и уставившись ему прямо в глаза. Идиот, подумал он. Если начнется драка…

Солдат заколебался, потрясенный угрожающим видом обычного мостовика. Плечи Каладина были не такие широкие, но он был на пару пальцев выше. На лице солдата появилась неуверенность.

Отступи, взмолился Каладин.

Но нет. Отступить перед простым мостовиком на глазах своего взвода? Солдат сжал кулак, костяшки хрустнули.

Через мгновение рядом с ним появилась вся бригада. Солдат мигнул, когда Четвертый Мост выстроился вокруг Каладина агрессивным перевернутым клином, двигаясь естественно и плавно — как он и учил их. Каждый сжал кулаки, дав солдату понять, что поднятие тяжестей сделало этих людей сильнее обычного солдата.

Солдат неуверенно взглянул на свой взвод, ожидая поддержки.

— Друг, ты действительно хочешь подраться, прямо сейчас? — тихо спросил Каладин. — А если ты убьешь всех мостовиков, кто понесет мост для Садеаса?

Человек поглядел на Каладина, какое-то мгновение молчал, потом нахмурился, выругался и пошел прочь.

— Крэмово отродье, — пробормотал он и слился со своим взводом.

Члены Четвертого Моста расслабились, хотя несколько солдат оценивающе поглядели на них. И на этот раз не просто хмуро. Хотя, быть может, они и не поняли, что бригада быстро и точно выстроилась в боевой порядок, используемый в сражении на копьях.

Каладин махнул своим людям отойти назад и поблагодарил их кивком. Они отступили, и он отдал мех с водой Лоупену.

Коротышка криво улыбнулся.

— Теперь я буду приглядывать за этими делами, мачо. — Он глазами указал на солдата, который пытался добыть воду.

— Что? — не понял Каладин.

— У меня есть кузен, который работает водоносом, — сказал Лоупен. — Я считаю, что он должен мне с того раза, когда я помог сестре его друга сбежать от парня, который пытался…

— У тебя действительно много кузенов.

— Никогда не достаточно. Ты оскорбил одного из нас, ты оскорбил нас всех. Вот что вы, соломенные головы, не поймете никогда. Никаких оскорблений или чего-то в этом роде, мачо.

Каладин поднял бровь.

— Я не хочу неприятностей с солдатами. Не сегодня. — Скоро их у меня будет больше чем достаточно.

Лоупен вздохнул, но кивнул.

— Хорошо, для тебя. — Он поднял мех. — Ты уверен, что больше не хочешь?

Каладин не хотел, его желудок бурлил и без того. Но заставил себя взять мех и сделал пару глотков.

Скоро они перешли мост и перетащили его на другую сторону. Последний забег. Атака. Солдаты Садеаса выстраивались в боевую линию, светлоглазые носились взад и вперед, выкрикивая приказы. Матал махнул рукой Каладину, приготовиться. Армия Далинара Холина по-прежнему тащилась далеко позади.

Каладин встал перед мостом. Паршенди с луками уже ждали по ту сторону расщелины, спокойно глядя на приближающуюся армию. Они уже поют? Каладину показалось, что он слышит их голоса.

Моаш справа, Камень слева. Только трое на линии смерти, в бригаде и так мало людей. Шена он поставил назад, чтобы он не видел то, что будет делать Каладин.

— Я собираюсь выскользнуть из-под моста, как только мы начнем, — сказал Каладин. — Камень, будешь командовать.

— Хорошо, — сказал Камень, — но без тебя будет трудно. Нас и так очень мало, и люди еще не отдохнули.

— Вы справитесь. Должны.

Каладин не видел лицо Камня, но в голосе рогоеда прозвучала тревога:

— То, что ты собираешься сделать, опасно?

— Возможно.

— Я могу помочь?

— Боюсь, что нет, мой друг. Но меня подбодрило то, что ты спросил.

Ответить Камню не удалось.

— Мосты, вперед! — проорал Матал.

Ударили стрелы, отвлекая паршенди. Четвертый Мост рванулся к расщелине.

Каладин пригнулся и выскользнул из-под него. Лоупен, ждавший сбоку, мгновенно перебросил ему мешок с доспехами.

Матал в панике закричал на Каладина, но все бригады уже бежали вперед. Каладин сфокусировался на своей цели — защитить Четвертый Мост — и резко вздохнул. Из мешочка на поясе потек Штормсвет, но Каладин не стал черпать много. Пока только заряд энергии.

Сил неслась перед ним, почти невидимая, рябь в воздухе. Каладин на ходу развязал мешок, вынул куртку и неловко надел ее через голову. Потом, не обращая внимания на завязки, вытащил шлем и натянул на голову, перепрыгнув каменный бугорок. Последним он взял щит с красными костями паршенди на нем, стучавшими и гремевшими.

И все это время, несмотря на манипуляции с доспехами, Каладин бежал перед тяжело нагруженными бригадами. Наполненные Штормсветом ноги легко и уверенно несли его вперед.

Внезапно лучники-паршенди перестали петь. Некоторые опустили луки, и, хотя издали было трудно разглядеть их лица, Каладину показалось, что они очень разгневаны. Он ждал этого. Он надеялся на это.

Паршенди оставляли своих мертвых. Но не потому, что не заботились о них. Нет, они считали ужасным оскорблением двигать их. Даже касаться мертвых, по-видимому, считалось грехом. А если, как сейчас, кто-то осквернил мертвых, взяв их кости в сражение, наверняка такой грех даже не с чем сравнить.

Каладин подбежал ближе, и лучники запели другую песню. Быстрая, жестокая, скорее речь, чем мелодия. Те, кто опустил луки, опять подняли их.

И все как один начали стрелять по нему.

В него полетели стрелы. Дюжины стрел. Не аккуратные волны. Каждая по отдельности, быстрые, злые, каждый лучник стрелял в Каладина так быстро, как только мог. На него обрушился рой смерти.

С бьющимся сердцем Каладин бросился влево, перепрыгнув каменный бугорок. Стрелы разрезали воздух вокруг него, опасно близко. Но мышцы, заряженные Штормсветом, реагировали мгновенно. Он скользил между стрелами, хаотически поворачивая то в одну, то в другую сторону.

Четвертый Мост, бежавший следом, был уже в пределах досягаемости, но ни одна стрела не обрушилась на него. И на все остальные бригады тоже, потому что лучники стреляли только по Каладину. Стрелы стали еще быстрее и злее и неохотно отскакивали от щита. Одна попала ему в руку, вторая щелкнула по шлему, едва не сбив с ног.

Из раненой руки полился Свет, а не кровь, и, к изумлению Каладина, рана стала медленно затягиваться; кожа заледенела, из нее лился Штормсвет. Он еще втянул Свет в себя, зарядившись настолько, что кожа засветилась. Он нагибался, прыгал, уклонялся, бежал.

Тренированные для сражения рефлексы наслаждались новообретенной скоростью, и он, развлекаясь, сбивал щитом стрелы. Как если бы тело страстно жаждало этой способности, как если бы он родился, чтобы использовать Штормсвет. Раньше он жил медленно и уныло. И сейчас исцелился. Он не перешел пределы своих возможностей — нет, он, наконец, достиг их.

Стая стрел искала его крови, и Каладин крутился между ними, получив еще одну царапину на руке, но отбив все остальные щитом и нагрудником.

Еще одна стая, и он поднял щит вверх, беспокоясь, что движется слишком медленно. Но стрелы поменяли направления и полетели в щит, со стуком ударившись о него. Притянувшись к нему.

Я оттолкнул их! Он вспомнил дюжины забегов и стрелы, ударявшиеся о дерево рядом с руками, державшимися за перекладину моста. Всегда мимо.

Как долго я делаю это? подумал Каладин. Сколько стрел, летевших в меня, я притянул к мосту?

Но времени на раздумья не было. Он прыгал, нагибался, бежал. Он слышал, как стрелы свистят в воздухе, и чувствовал, как они ударяются о щит или камень и ломаются. Он надеялся отвлечь паршенди от своих людей, но не знал, насколько это ему удалось.

Часть его ликовала, наслаждаясь игрой со стрелами. Внезапно он почувствовал, что движется медленнее. Он попробовал вдохнуть Свет, но не получил ничего. Он осушил сферы. Он запаниковал, все еще уклоняясь от стрел, но, к счастью, их поток начал слабеть.

И тут Каладин осознал, что, пока он прыгал и увертывался от стрел, бригады обогнули его и установили мосты. Четвертый Мост тоже стоял на месте, и кавалерия пересекала его, собираясь атаковать лучников. Однако некоторые обозленные паршенди продолжали стрелять по Каладину. Всадники легко перерезали их и расчистили место для пехоты Садеаса.

Каладин опустил утыканный стрелами щит. Он едва успел глотнуть свежего воздуха, как на него налетела вся бригада, светящаяся от радости и возбуждения, и едва не сбила его на землю.

— Ты дурак! — крикнул Моаш. — Штормовой дурак! Что это было? О чем ты думал?

— Невероятно, — сказал Камень.

— Ты должен был умереть, — заметил Сигзил, хотя его обычно невозмутимое лицо рассекла улыбка.

— Отец Штормов! — добавил Моаш, вытаскивая стрелу из куртки Каладина. — Ты только посмотри.

Каладин поглядел на кожаную куртку и с удивлением обнаружил не меньше дюжины дыр от стрел в боках куртки и рубашки. Все стрелы прошли впритирку, и ни одна не попала в него. Три стрелы застряли в коже.

— Благословленный Штормом, — сказал Шрам. — Вот и все.

Каладин пожал плечами, сердце все еще билось. Он чувствовал себя оцепенелым. Потрясенным, что выжил, замороженным от поглощенного Штормсвета и усталым, как после бега с препятствиями. Подняв бровь, он поглядел на Тефта и кивнул на мешочек со сферами.

Тефт покачал головой. При дневном свете Штормсвет, шедший от Каладина, не был виден никому. Тем не менее то, как Каладин увертывался от стрел, казалось невероятным, даже без всякого Света. Если о нем уже рассказывают истории, завтра их будет намного больше.

Он повернулся и поглядел на проходящие войска. И тут же сообразил, что надо еще разобраться с Маталом.

— Стройтесь, — приказал он.

Люди неохотно подчинились, выстроившись в двойную линию. Около их моста стоял Матал, выглядевший очень озабоченным. К нему ехал Садеас. Каладин внутренне собрался, и вспоминания о своей предыдущей победе — тогда они несли мост боком — закрутились в его голове. Он заколебался, но потом быстро пошел к мосту, где Садеас должен был проехать мимо Матала.

Каладин подошел именно в тот момент, когда Матал кланялся Садеасу, надевшему свои великолепные красные Доспехи Осколков. Каладин и бригадники тоже поклонились.

— Аварак Матал, — сказал Садеас. — Этот человек выглядит знакомым.

— Он уже давно здесь, светлорд, — нервно сказал Матал. — Тот самый, который…

— А, да, — сказал Садеас. — «Чудо». И ты послал его вперед, как приманку? Никогда бы не подумал, что ты решишься на такие отчаянные меры.

— Я беру на себя всю ответственность, — сказал Матал, притворяясь довольным.

Садеас какое-то время разглядывал поле боя.

— Да, к счастью для тебя, это сработало. Наверно, я должен похвалить тебя. — Он покачал головой. — Дикари вообще не смотрели на атакующие их войска. Все двадцать мостов встали на место почти без потерь. Мне это, однако, кажется чересчур. Считай, что я тебя похвалил. Но самое замечательное, как этот мальчишка уклонялся… — Он ударил сапогами коня и ускакал.

Самая двусмысленная похвала, которую я когда-либо слышал, подумал Каладин и широко улыбнулся, когда разъяренный Матал повернулся к нему.

— Ты… — брызгая слюной прошипел Матал. — Меня могли убить, из-за тебя!

— А вместо этого похвалили, — лениво сказал Каладин, Четвертый Мост уже выстроился вокруг него.

— Я еще увижу, как тебя повесят!

— Уже пытались, — заметил Каладин. — И не получилось. Кроме того, теперь Садеас ожидает, что я буду отвлекать лучников. И если попробует кто-нибудь другой… Удачи ему.

Лицо Матала покраснело. Он резко повернулся и ушел, якобы для того, чтобы проверить остальные бригады. Две ближайшие — Седьмой и Восемнадцатый Мосты — стояли, глядя на Каладина и его команду. Двадцать мостов установлено. Почти без потерь.

Отец Штормов, подумал Каладин. Сколько же лучников стреляло по мне?

— Каладин, — воскликнул Моаш, — ты нашел способ. Нам нужно только расширить его.

— Спорим, я сумею прыгать между стрелами, — сказал Шрам. — С хорошими доспехами…

— Нам нужно несколько человек, — согласился Моаш. — Человек пять, которые будут отвлекать паршенди на себя.

— Кости, — сказал Камень, сложив руки на груди. — Вот что сработало. Паршенди стали как сумасшедшие и вообще не смотрели на бригады. Если пять человек обвесятся костями паршенди…

Это заставило Каладина задуматься. И поискать взглядом среди бригадников. Где же Шен?

Там.

Паршмен сидел на камнях, смотря вперед невидящим взглядом. Каладин подошел к нему, за ним остальные. Шен посмотрел на них, лицо искажено болью, по щекам текут слезы. Увидев Каладина, он вздрогнул, отвернулся и закрыл глаза.

— Он сидит здесь с той секунды, как увидел, что ты сделал, парень, — сказал Тефт, почесывая подбородок. — Похоже, больше он не годится для бега с мостом.

Каладин стянул с головы похожий на щиток шлем и пробежал пальцами по волосам. Щиток слегка вонял, хотя Каладин и промыл его еще в расщелинах.

— Посмотрим, — сказал Каладин, чувствуя укол вины. Не омрачивший яркий свет победы, но немного притушивший по меньшей мере. — Есть много бригад, по которым стреляли. Вы знаете, что делать.

Люди кивнули и побежали искать раненых.

Каладин отрядил одного человека присматривать за Шеном — он не знал, чего ждать от паршмена, — и, пытаясь не показать крайней усталости, положил потные шлем и куртку на носилки Лоупена. Встав на колени, он проверил медицинское оборудование — вдруг понадобится — и обнаружил, что рука трясется и дрожит. Он прижал ее к земле, чтобы успокоить, и несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул.

Холодная и влажная кожа, потрясенно подумал он. Тошнота. Слабость. У меня шок.

— Парень, что с тобой? — спросил Тефт, становясь на колени рядом с Каладином. Рана на его левой руке еще тревожила его, но не настолько, чтобы он перестал носить мост. Не сейчас, когда их было слишком мало.

— Я буду в порядке, — сказал Каладин, трясущейся рукой взял мех с водой и с трудом снял крышку.

— Ты выглядишь так…

— Я буду в порядке, — упрямо повторил Каладин, глотнул воды и опустил мех. — Главное, что люди остались в безопасности.

— Ты что, каждый раз собираешься плясать под стрелами? Во время каждой атаки на плато?

— Сделаю все, чтобы защитить людей.

— Ты не бессмертный, Каладин, — мягко сказал Тефт. — Сияющие, их можно было убить, как и любого другого человека. Рано или поздно одна из этих стрел найдет твое горло, а не плечо.

— Штормсвет вылечит меня.

— Штормсвет помогает телу вылечиться. Это совсем другое, по-моему. — Тефт положил руку на плечо Каладина. — Мы не можем потерять тебя, парень. Люди нуждаются в тебе.

— Я не собираюсь избегать опасностей, Тефт. И оставлять людей лицом к лицу со штормом печалей, если могу для них что-то сделать.

— Тогда, — сказал Тефт, — ты должен разрешить некоторым из нас идти с тобой. Мост могут нести двадцать пять человек. Так что у нас есть небольшой резерв, как и сказал Камень. И держу пари, что некоторые из раненых, которых мы спасли, уже в состоянии помогать. Они не осмелятся отослать их в собственные бригады, не после того, что Четвертый Мост сделал сегодня, и помогут нам в атаке на плато.

— Я… — начал Каладин и умолк. Ему вдруг вспомнился Даллет, делающий что-то в этом роде. Сержант всегда говорил, что главная часть его работы — заботиться о том, чтобы Каладин оставался живым. — Хорошо.

Тефт кивнул и встал.

— Ты был копейщиком, Тефт, — сказал Каладин. — И даже не пробуй отнекиваться. Как ты оказался здесь, среди мостовиков?

— Мое место здесь. — Тефт повернулся и пошел руководить поисками раненых.

Каладин сел, а потом лег, ожидая, когда шок схлынет.

На юге появилась вторая армия — одетые в синее солдаты Далинара Холина. Они пересекали соседнее плато.

Каладин закрыл глаза, пытаясь прийти в себя. Наконец он что-то услышал и вновь открыл их. На его груди, скрестив ноги, сидела Сил. За ней, на поле боя, армия Далинара Холина атаковала паршенди, по ним никто не стрелял. Похоже, Садеас вырезал всех лучников.

— Это было потрясающе, — сказал Каладин. — То, что я делал со стрелами.

— Ты все еще думаешь, что проклят?

— Нет. Сейчас я знаю, что нет. — Он посмотрел на угрюмое небо. — Но я не понимаю, что означают все мои поражения. Я дал Тьену умереть, не сумел защитить своих копейщиков, рабов, которых пытался спасти, Тару… — Какое-то время он не вспоминал о ней. С ней ему скорее не повезло, но все-таки тоже поражение. — Если это не проклятие и не невезение, если никакой бог не злится на меня, то мне только остается жить, зная, что еще немного усилий — больше подготовки или умения — и я мог бы спасти их.

Сил глубоко задумалась.

— Каладин, ты должен покончить с такими мыслями. Все это не твоя ошибка.

— Так обычно говорил отец. — Он слабо улыбнулся. — «Преодолей свою вину, Каладин. Переживай, но не слишком. Бери на себя ответственность, но не вини себя во всем. Защищай, спасай, помогай — но знай, когда сдаться». Они идут по очень ненадежным полочкам. Как я могу отступить?

— Не знаю. Я ничего не знаю об этом, Каладин. Но ты разрываешь себя. Изнутри и снаружи.

Каладин опять уставился на небо.

— Это было удивительно. Я был штормом, Сил. Паршенди не могли коснуться меня. Стрелы, я играл с ними.

— Ты еще не освоился с этим, Каладин. Не дави на себя слишком сильно.

«Спасай их, — прошептал Каладин. — Но не дави на себя слишком сильно. И никогда не вини себя, если потерпишь поражение». Ненадежные полочки, Сил. Такие узкие…

Некоторые из его людей вернулись с раненым. Тайленец, с квадратным лицом и стрелой в плече. Каладин взялся за работу. Руки еще слегка тряслись, но не так ужасно, как несколько минут назад.

Бригадники собрались вокруг и глядели на него. Он уже начал обучать Камня, Дрехи и Шрама, но пока они главным образом смотрели. Каладин заставил себя объяснять.

— Если прижмешь здесь, то кровь потечет медленнее. Рана не слишком опасная, хотя, скорее всего, ему несладко… — пациент состроил гримасу, соглашаясь, — и главная опасность — заражение. Промой рану, убедись, что не осталось никаких щепок или кусочков металла, потом зашей. Мышцы и кожа плеча будут работать, поэтому потребуются крепкие нитки, способные удержать края раны вместе. Сейчас…

— Каладин, — сказал Лоупен странно обеспокоенным голосом.

— Что? — рассеянно спросил Каладин, все еще работая.

— Каладин!

Лоупен редко называл его по имени, предпочитая говорить мачо. Каладин встал, повернулся и увидел низенького хердазианина, стоящего позади толпы и указывающего на ту сторону расщелины. Сражение передвинулось дальше на север, но группа паршенди каким-то образом пробилась через ряды Садеаса. Группа с луками.

Каладин, потрясенный, смотрел, как паршенди выстроились в боевой порядок и натянули луки. Пятьдесят стрел, и все направлены на бригаду Каладина. Похоже, паршенди не волновались о том, что на них могут напасть сзади. Они сосредоточились только на одном.

Убить Каладина и его людей.

Каладин тревожно закричал, но он чувствовал себя таким слабым и усталым. Бригадники только начали поворачиваться, а лучники уже натянули тетивы луков. Обычно люди Садеаса защищали расщелину, не давая паршенди подойти к мостам и отрезать им дорогу к бегству. Но на этот раз, заметив, что паршенди не пытаются сбросить мосты, солдаты не торопились останавливать их. И оставили мостовиков умирать.

Люди Каладина обнажены. Совершенные цели. Нет, подумал Каладин. Нет! Такое не может произойти. Не после…

Внезапно кто-то обрушился на линию паршенди. Одна-единственная фигура в синевато-серых доспехах, с огромным мечом в руке. Носитель Осколков вихрем пронесся сквозь строй отвлекшихся лучников, рубя всех подряд. Несколько стрел успели взлететь, но лучники еще не успели прицелиться. Некоторые стрелы упали рядом с мостовиками, рассыпавшимися в поисках укрытия, но ни одна не попала в цель.

Паршенди падали под безжалостным Клинком, кое-кто прямо в пропасть; немногие оставшиеся в живых убежали. Через несколько секунд от отряда из пятидесяти лучников остались только трупы с вспыхнувшими глазами.

Носителя Осколков догнала почетная гвардия. Он повернулся — доспехи засветились, — поднял Клинок и отсалютовал мостовикам. Потом отправился в другом направлении.

— Это был он, — сказал Дрехи, вставая. — Далинар Холин. Дядя короля!

— Он спас нас! — сказал Лоупен.

— Ба. — Моаш стряхнул с себя пыль. — Увидел группу незащищенных лучников и напал на них. Светлоглазым до нас дела нет. Верно, Каладин?

Каладин молча глядел на место, где только что стояли лучники. В одно мгновение он мог потерять всех.

— Каладин? — спросил Моаш.

— Ты прав. — Каладин обнаружил, что говорит. — Просто использовал возможность.

А как же Клинок, поднятый в приветствии?

— Начиная с этого момента, — громко сказал Каладин, — мы будем уходить вглубь плато, как только солдаты пересекут пропасть. Раньше после начала сражения паршенди не обращали на нас внимания, но теперь все изменилось. То, что я сделал сегодня — и то, что мы собираемся сделать вскоре, — заставит их разозлиться еще больше. Злость лишает их разума, но заставляет стремиться к нашей смерти. Лейтен, Нарм, найдите хорошие наблюдательные пункты и присматривайте за полем боя. Немедленно сообщите мне, если заметите отряд паршенди, идущий к расщелине. Сейчас я закончу перевязку раненого, и мы отступаем.

Оба разведчика убежали, и Каладин вернулся к ране на плече.

Моаш встал на колени рядом с ним.

— Атака на приготовившегося врага без единой потери; Носитель Осколков, так вовремя появившийся, чтобы спасти нас; похвала самого Садеаса. Ты почти заставил меня задуматься, а не привязать ли на плечо эти повязки.

Каладин взглянул на молитву. Она была запятнана кровью из раны на руке, которую исчезнувший Штормсвет не успел вылечить.

— Подожди, сумеем ли мы убежать. — Каладин закончил шить. — Вот это и будет настоящая проверка.

Глава шестьдесят третья Страх

Я хочу спать. Теперь я знаю, почему вы делаете то, что делаете, и ненавижу вас за это. И не буду рассказывать вам правду, которую вижу.

Какашах, 1173, 142 секунды до смерти. Син, моряк, брошенный экипажем, быть может, из-за того, что приносил им несчастье. Пример скорее бесполезен.

— Видишь? — Лейтен повертел кусок щитка в руках. — Если мы подрежем край, тогда меч — или, в этом случае, копье — отлетит от лица. И не испортит твою прекрасную улыбку.

Каладин улыбнулся и взял эту часть доспехов обратно. Лейтен умело обработал щиток, вырезав дырки для ремней, которыми можно прикрепить его к куртке. В расщелине было темно и холодно, как всегда по ночам. Неба было не видно, и, казалось, они находились в пещере. И только случайная звезда высоко над ними возвращала их к действительности.

— Когда ты сумеешь закончить все? — спросил он Лейтена.

— Все пять? К концу ночи, скорее всего. Было трудно понять, как это делать. — Он постучал по щитку костяшками пальцев. — Потрясающий материал. Крепкий как сталь, но весит вдвое меньше. Трудно резать или ломать. Но сверлить — самое то.

— Отлично, — сказал Каладин. — Но я хочу не пять комплектов. Мне нужно по одному для каждого бригадника.

Лейтен поднял бровь.

— Если они разрешат нам носить доспехи, — сказал Каладин, — каждый получит по комплекту. За исключением Шена, конечно. — Марал согласился не использовать его во время бега с мостом, а сам паршмен не мог даже смотреть на Каладина.

Лейтен кивнул.

— Хорошо. Но мне нужны помощники.

— Возьми раненых. Мы увезем столько щитков, сколько найдем.

Его успех слегка облегчил жизнь Четвертого Моста. Каладин пожаловался, что ему надо время на поиск щитков, и Хашаль — не найдя ничего лучше — уменьшила норму трофеев. Она также претендовала — не очень громко — на то, что идею с оружием придумала она, и не слышала вопросов, откуда оно взялось в первый раз. Однако на Каладина она глядела обеспокоенным взглядом. Что она еще придумает? Тем не менее она не осмелилась убрать его. Не после того, как он принес ей похвалу Садеаса.

— Каким образом подмастерье оружейника угодил в мостовики? — спросил Каладин, когда Лейтен вернулся к работе. — Обычно ремесленников не выбрасывают на помойку.

Лейтен, широкоплечий сильный человек с овальным лицом и светлыми волосами, только пожал плечами.

— Когда в доспехах что-то там ломается и светлоглазый получает стрелу в плечо, надо же кого-нибудь обвинить. Я убежден, что мой хозяин держал так много подмастерьев именно для этого.

— Тогда нам повезло. Ты поможешь нам остаться в живых.

— Сделаю что могу, сэр. — Он улыбнулся. — Не может быть ничего хуже, чем то оружие, которое вы сделали сами. Удивительно, что нагрудник не упал с вас на полпути!

Каладин потрепал мостовика по плечу и оставил работать, окруженного кольцом топазовых осколков; Каладину удалось получить разрешение принести их, объяснив, что им нужен свет для работы с оружием.

Он огляделся. Лоупен, Камень и Даббид возвращались, нагруженные трофеями; Сил мелькала впереди, ведя их.

Каладин пошел вниз по расщелине, к его поясу был прикреплен маленький кожаный держатель с гранатовой сферой, для света. Дальше расщелина разветвлялась, образуя большой треугольный перекресток — замечательное место для тренировки копейщиков. Достаточно широкое, чтобы людям хватало места, и весьма далекое от постоянных мостов — разведчики не могли услышать эха криков и ударов.

Каждый день Каладин объяснял, что делать, и оставлял Тефта руководить практикой. Люди работали при свете сфер, маленькие кучки бриллиантовых осколков лежали в углах треугольника, с трудом освещая перекресток. Никогда бы не подумал, что позавидую дням тренировок под жарким солнцем в армии Амарама, подумал он.

Он подошел к щербатому Хобберу и поправил стойку, потом показал ему, как правильно распределить вес во время удара копьем. Мостовики быстро прогрессировали и уже освоили основные принципы. Некоторые тренировались с копьем и щитом, отрабатывая стойки, в которых надо было держать легкое копье рядом с головой и защищаться щитом.

Самыми умелыми были Моаш и Шрам. На самом деле Моаш просто потрясал. Каладин отошел в сторону и поглядел на человека с ястребиным лицом. Тот был сосредоточен, глаза горели, челюсти сжаты. Он выполнял атаку за атакой, отбрасывая дюжину теней от дюжины сфер.

Каладин помнил, как сам ощущал такую же одержимость. Он провел так год, после смерти Тьена, каждый день доводя себя до изнеможения. Полный решимости стать лучше. Полный решимости не дать никому умереть из-за того, что ему не хватило умения. Он стал лучшим во взводе, потом лучшим в роте. Кое-кто говорил, что он стал лучшим копейщиком в армии Амарама.

И что произошло бы с ним, если бы Тара не убедила его отказаться от самоотверженных тренировок? Сжег бы он себя, как она утверждала?

— Моаш, — окликнул его Каладин.

Моаш остановился и, не теряя стойки, повернулся к Каладину.

Каладин жестом попросил его подойти, и Моаш неохотно подбежал к нему. Лоупен оставил им несколько мехов с водой, подвесив их на веревках, для защиты от хасперов. Каладин взял один и протянул Моашу. Тот глотнул и вытер рот.

— Ты отлично работаешь, — сказал Каладин. — Ты, вероятно, лучший копейщик из бригадников.

— Спасибо, — сказал Моаш.

— Я заметил, что ты тренируешься, когда Тефт объявляет перерыв. Одержимость — хорошо, но не загоняй себя. Я хочу, чтобы ты тоже был приманкой.

Моаш широко улыбнулся. Каждый бригадник вызвался быть одним из тех четырех, кто присоединится к Каладину и будет отвлекать паршенди.

Потрясающе. Еще несколько месяцев назад Моаш — как и все остальные — яростно стремился поставить новичка или того, кто послабее, перед бригадой, чтобы ловить стрелы. А сейчас сам вызвался заняться самым опасным делом.

Понимаешь ли ты, что мог получить от этих людей, Садеас? подумал Каладин. Если бы думал не только о том, как их убить?

— Почему? — спросил Каладин, кивая на плохо освещенное тренировочное поле. — Почему ты так яростно работаешь? Что тобой движет?

— Месть, — мрачно ответил Моаш.

Каладин кивнул.

— Я тоже потерял кое-кого. И только потому, что не умел хорошо владеть копьем. Я почти убил себя тренировками.

— Кого?

— Брата.

Моаш кивнул. Как и остальные бригадники, он смотрел с уважением на «мистическое» прошлое Каладина.

— Я рад, что ты тренируешься, — сказал Каладин. — И я рад твоей целеустремленности. Но тебе надо быть поосторожнее. Если бы я убил себя, тренируясь до изнеможения, это никому бы не помогло.

— Конечно. Но между нами есть разница, Каладин.

Каладин поднял бровь.

— Ты хотел быть способным спасать. Я хочу быть способным убить.

— Кого?

Моаш заколебался, потом тряхнул головой.

— Может быть, я скажу, однажды. — Он протянул руку и схватил Каладина за плечо. — Я отказался от своих планов, но ты вернул их мне. Я готов отдать за тебя жизнь, клянусь кровью предков.

Каладин встретил горящий огнем взгляд Моаша и кивнул.

— Хорошо. Помоги Хобберу и Йейку. Они все еще неправильно выполняют удары.

Моаш побежал выполнять приказ. Он не называл Каладина «сэр» и, казалось, не глядел на него с тем же невысказанным почтением, как другие. С ним Каладину было легче.

Следующий час Каладин провел с людьми, помогая каждому, один за другим. Большинство из них слишком нетерпеливо бросались в атаку. Каладин объяснял им важность хладнокровия и точности, которые выиграли больше сражений, чем беспорядочный энтузиазм. Они внимательно слушали. Все больше и больше они походили на его старый взвод.

Это заставило его задуматься. Он помнил, что чувствовал, предлагая план побега. Он искал хоть какой-нибудь способ сражаться — пускай даже самый рискованный. Шанс выжить. Сейчас все изменилось. Сейчас у него есть команда, которой он гордится, друзья, которых он полюбил, и другая возможность — стабильность.

Если они действительно смогут увертываться, если Лейтен сделает хорошие доспехи, они действительно будут в безопасности. Даже в большей, чем его старый взвод. Неужели побег — лучший вариант?

— Какое озабоченное лицо, — громыхнул чей-то голос. Каладин повернулся. Камень, неслышно подошедший к нему, стоял, облокотившись на стену и сложив руки на груди. — Я бы сказал, лицо вождя. Всегда озабоченное. — Камень поднял густую рыжую бровь.

— Садеас не даст нам уйти, особенно теперь, когда мы так выделились. — Светлоглазые считали недопустимым давать рабам сбежать; таких считали слабаками. Только поимка беглецов помогала спасти лицо.

— Ты уже такое говорил, — заметил Камень. — Мы сразимся с людьми, которых он пошлет за нами, мы увидим Харбрант, где нет рабов. А оттуда на Пики, и мой народ примет нас как героев!

— Мы сможем побить первую группу, если он сглупит и вышлет за нами только несколько дюжин людей. Но потом он пошлет больше. А что делать с ранеными? Неужели оставить их умирать? Или мы должны взять их с собой и двигаться медленнее?

Камень медленно кивнул.

— Ты говоришь, что нам нужен хороший план.

— Да, — сказал Каладин. — Похоже, именно это я и сказал. Или это, или мы остаемся здесь… мостовиками.

— Ха! — Камень решил, что Каладин пошутил. — Несмотря на все эти новые доспехи, нас скоро убьют. Мы сами делаем себя целями!

Каладин задумался. Камень прав. Мостовиков будут использовать, день за днем. Даже если Каладину удастся свести число убитых до двух-трех в месяц — хотя еще недавно и это казалось недостижимой мечтой, — все люди Четвертого Моста будут убиты за год.

— Я поговорю об этом с Сигзилом, — сказал Камень, почесывая бритый подбородок. — Подумаем. Должен быть способ ускользнуть из ловушки, исчезнуть отсюда. Ложный след? Отвлечение? Возможно, мы сумеем убедить Садеаса, что погибли во время бега с мостом?

— Как?

— Не знаю, — сказал Камень. — Но мы должны подумать. — Он кивнул Каладину и направился в сторону Сигзила. Азиец занимался вместе с остальными. Каладин попытался поговорить с ним о Хойде, но Сигзил — как всегда со ртом на замке — не сказал ни слова.

— Эй, Каладин, — окликнул его Шрам. Он занимался в группе наиболее преуспевших бригадников, хотя Тефт внимательно смотрел за их боями. — Иди сюда, сразись с нами. Покажи этим каменноголовым дуракам, как это делается по-настоящему. — Остальные тоже присоединились к нему.

Каладин помахал им, но покачал головой.

Подбежал Тефт, тяжелое копье на плече.

— Парень, — тихо сказал он. — Я думаю, что их боевой дух поднимется, если ты сам покажешь им пару движений.

— Я уже сказал, что делать, в начале занятия.

— С копьем в руках ты сносишь им голову. Действуй медленнее, объясняя каждое движение. Им необходимо видеть это, парень. Видеть тебя.

— Мы уже говорили об этом, Тефт.

— Давай поговорим еще.

Каладин улыбнулся. Тефт старался не выглядеть злым или агрессивным — и выглядел так, как если бы спокойно что-то обсуждал.

— Ты был раньше сержантом, Тефт, а?

— Не имеет значения. Давай, покажи ребятам несколько простых движений.

— Нет, Тефт, — сказал Каладин более серьезно.

Тефт недоуменно посмотрел на него.

— Ты что, собираешься отказаться сражаться, как рогоед?

— Нет, я не такой.

— А какой?

Он поискал объяснение.

— Я буду сражаться, когда придет время. Но если я дам себе волю, я стану слишком нетерпеливым и захочу броситься в атаку прямо сейчас. И мне будет трудно дождаться, когда люди будут готовы. Поверь мне, Тефт.

Тефт посмотрел на него изучающим взглядом.

— Ты боишься этого, парень.

— Что? Нет. Я…

— Сейчас я понимаю, — твердо сказал Тефт. — Я уже видел такое, раньше. В последний раз, когда ты сражался, ты потерпел поражение, верно? И ты боишься, что это повторится.

Каладин помолчал.

— Да, — наконец согласился он. Но не только. Как только он начнет сражаться, он станет тем человеком, каким был очень давно, тогда, когда люди называли его Благословленным Штормом. Сильным и уверенным в себе человеком. Он не был уверен, что хочет им стать. Это и пугало его больше всего.

Как только он возьмет в руки копье, пути назад больше не будет.

— Хорошо, — сказал Тефт, потирая подбородок. — Я надеюсь, что ты будешь готов, когда время придет. Ребята нуждаются в тебе.

Каладин кивнул, и Тефт поторопился обратно, придумывая какое-то объяснение, чтобы успокоить людей.

Глава шестьдесят четвертая Человек крайностей

Они появились из ямы, два мертвых человека, в руках вырезанное сердце, и я знаю, что видел настоящую красоту.

Каканах, 1173, 13 секунд до смерти, рикша.


Карта битвы у Башни, нарисованная и снабженная пометками Навани Холин, около 1173 года


— Я не смогла решить, интересую я тебя или нет, — тихо сказала Навани, когда они вместе шли по саду вокруг полевого дворца Элокара. — Половину времени ты вроде ухаживал за мной — какие-то намеки на отношения, то вперед, то назад. А половину времени я вообще не понимала тебя. А Гавилар был таким обходительным. И предпочитал схватить то, что хотел.

Далинар задумчиво кивнул. Он был в своем обычном синем мундире, а Навани надела приглушенное темно-бордовое платье с широким подолом. Садовники Элокара вырастили здесь самые разные растения. Справа от них, как ограда, извивался ряд желтых сланцекорников, по пояс в высоту. Маленькие группки хасперов осадили похожие на камни растения, их жемчужные раковины медленно открывались и закрывались — зверьки дышали. Раковины казались крохотными ртами, молча и ритмично говорившими один с другим.

Далинар и Навани не торопясь поднимались по склону холма. Далинар шел с руками, сложенными за спиной. Его почетная гвардия и клерки Навани следовали за ними. Некоторые из них казались озадаченными; они не понимали, почему Навани и Далинар проводят вместе так много времени. Сколько из них догадывались о правде? Все? Часть? Никто? Разве это важно?

— Тогда, много лет назад, я не собирался сбивать тебя с толку, — тихо сказал он, так, чтобы не слышали любопытные уши. — Я намеревался ухаживать за тобой, но тут тобой заинтересовался Гавилар. И в конце концов я понял, что должен отойти в сторону.

— Только поэтому? — обиженно спросила Навани.

— Он не понимал, что я тоже заинтересован. Я представил его тебе, и он решил, что может поухаживать за тобой. У нас такое бывало сплошь и рядом; я находил людей, которых Гавилар должен был знать, и приводил их к нему. Когда я сообразил, что наделал, было уже поздно. Так что я сам отдал тебя ему.

— «Отдал» меня? У меня что, на лбу отметина раба, о которой я не знала?

— Я не имел в виду…

— Шшш, — сказала Навани, внезапно ласково. Далинар подавил вздох; хотя Навани и повзрослела со времени их юности, ее настроение по-прежнему изменялось быстрее погоды. Откровенно говоря, это была часть ее очарования.

— И часто ты отходил в сторону ради него? — спросила Навани.

— Всегда.

— И тебе не надоело?

— Я почти не думал об этом, — сказал Далинар. — Но да… тогда я сильно расстроился. Но это же Гавилар. Ты сама знаешь, каким он был. Сильная воля, вид естественного превосходства над окружающими… Казалось, он всегда изумлялся, если кто-то отказывался выполнять его желание, или сам мир становился не таким, каким он хотел. Он не заставлял меня отступить — это получилось само собой.

Навани понимающе кивнула.

— Не имеет значения, — сказал Далинар. — Я извиняюсь, что запутал тебя. Я… да, мне было трудно оторваться от тебя. Но я боялся, что — случайно — выдам себя, что слишком много моих настоящих чувств вырвется наружу.

— Ну, допустим, это я могу простить, — сказала она. — Хотя за следующие двадцать лет я решила, что ты ненавидишь меня.

— Ничего такого я не делал!

— Ой ли? А как иначе я могла расценить твою холодность? То, что ты чаще всего выходил из комнаты, когда я входила в нее?

— Сдерживался, — сказал Далинар. — Я так решил.

— Да, но это выглядело очень похожим на ненависть, — сказала Навани. — Хотя я несколько раз спросила себя, что ты прячешь за своими каменными глазами. Ну а дальше появилась Шшшш.

Как всегда, когда кто-нибудь произносил имя его жены, он слышал что-то похожее на свист ветра и имя немедленно испарялось из памяти. Он не мог ни услышать, ни запомнить его.

— Она изменила все, — сказала Навани. — И, кажется, ты действительно любил ее.

— Да, — сказал Далинар. Конечно, он любил ее. Или? Он не помнил ничего. — Какой она была? — И быстро добавил: — С твоей точки зрения? Как ты относилась к ней?

— Все любили Шшшш, — ответила Навани. — Сначала я изо всех сил пыталась ненавидеть ее, но в конце концов могла только тихо ревновать.

— Ты? Ревновать к ней? За что?

— Она слишком хорошо тебе подходила, — объяснила Навани. — Всегда спокойная, никогда не делала неподходящих комментариев, никогда не задирала тех, кто вокруг нее. — Навани улыбнулась. — Теперь, вспоминая то время, я понимаю, что могла бы возненавидеть ее. Но она была такой милой. Хотя и не очень… ну да…

— Что? — спросил Далинар.

— Не очень умной, — сказала Навани и покраснела, что с ней происходило крайне редко. — Прости, Далинар, но так оно и было. Не дура, да, но… не каждый наделен острым умом. Возможно, это было частью ее очарования.

Казалось, она боялась, что Далинар обидится.

— Все в порядке, — сказал он. — А ты не удивилась, когда я женился на ней?

— Почему я должна была удивиться? Она совершенно подходила тебе, я уже говорила.

— Разве мы подходили друг другу интеллектуально? — сухо спросил Далинар.

— Нет. Но вы подходили друг другу по характеру. После того, как я перестала ненавидеть ее, я решила, что мы, все четверо, можем стать достаточно близки. Но ты был так сух со мной…

— Я не мог позволить себе… расслабиться, чтобы ты не подумала, будто я все еще интересуюсь тобой. — Последнюю часть фразы он сказал с неловкостью. Разве сейчас он не занимается именно этим? Расслабляется?

Навани посмотрела на него.

— Опять.

— Что?

— Чувство вины. Далинар, ты — удивительный, честнейший человек, но ты слишком склонен к самокопанию.

Вина? Самокопание?

— Я никогда не смотрел на это таким образом.

Она широко улыбнулась.

— Что? — спросил он.

— Ты действительно честный человек, не правда ли, Далинар?

— Я стараюсь им быть, — сказал Далинар и оглянулся. — Хотя природа нашей связи мне представляется видом лжи.

— Мы не лжем никому. Пускай они думают — или придумывают — что хотят.

— Наверно, ты права.

— Как обычно. — Какое-то время она молчала. — Ты сожалеешь, что мы…

— Нет, — резко сказал Далинар, удивившись страстности собственного протеста. — Нет, — более мягко сказал он. — Я ни о чем не сожалею, Навани. Я не знаю, что будет дальше, но я не отпущу тебя.

Навани остановилась рядом с порослью небольших, размером с кулак, каменных почек, их длинные лозы высовывались наружу, как зеленые языки. Они росли плотным букетом на большом овальном камне, рядом с тропинкой.

— Сколько ни проси, ты не перестанешь чувствовать себя виноватым, — сказала Навани. — Но по меньшей мере ты можешь хоть чуть-чуть отпустить поводья?

— Не уверен. Особенно сейчас. Но мне трудно объяснить почему.

— Может быть, попытаешься? Для меня?

— Я… Хорошо, я — человек крайностей, Навани. Я обнаружил это еще юношей. Со временем я сообразил, что могу управлять своими эмоциями только посвятив жизнь чему-нибудь — или кому-нибудь. Первым был Гавилар. Сейчас это Кодекс и учение Нохадона. Это способы, которыми я держу себя в узде. Или как огонь за оградой, которая сдерживает и управляет им.

Он глубоко вздохнул.

— Я — слабый человек, Навани. На самом деле. Если я дам себе разогнаться, то снесу все на своем пути. Все эти годы, после смерти Гавилара, я следовал Кодексу, и он сдерживал меня. Но если на моей броне возникнут даже маленькие трещины, я опять стану тем, кем был. Человеком, которым я не хочу становиться.

Человеком, который обдумывал убийство брата ради трона — и ради женщины, на которой женился брат. Он не мог, не осмелился рассказать, что настолько страстно желал ее и едва не осуществил свой план.

В тот день Далинар поклялся, что никогда не займет трон. Один из кусков его доспехов. Сможет ли он объяснить, что она ненароком взломала всю его броню? Что так трудно примирить давно горевшую в нем любовь с наконец настигшей его виной в том, что он давным-давно отдал ее брату?

— Ты не слабый человек, Далинар, — сказала Навани.

— Ошибаешься. Но слабость может прикинуться силой, если ее как следует связать, как трус может стать героем, если бежать некуда.

— Но в книге Гавилара нет ничего, что бы не разрешало нам быть вместе. Только глупая традиция…

— Нет, так нельзя, — сказал Далинар. — Но, пожалуйста, не волнуйся; я буду волноваться за нас обоих. Я найду способ выполнить эту работу, и я прошу тебя меня понять. Потребуется время. И я расстраиваюсь не из-за тебя, но из-за положения, в которое мы попали.

— Я считаю, что могу принять это. Предполагая, что ты сможешь жить, не обращая внимания на слухи, которые уже пошли.

— Не первые, которые порочат меня, — сказал он. — Я все меньше думаю о них и все больше об Элокаре. Как мы сможем объяснить ему?

— Очень сомневаюсь, что он даже заметит, — фыркнула Навани, возобновляя прогулку. Далинар пошел за ней. — Он поглощен мыслями о паршенди и — время от времени — о том, что кто-то в лагере пытается убить его.

— Слухи могут наложиться на них, — сказал Далинар. — Например, он может решить, что мы двое устроили против него заговор.

— Но он…

Снизу загремели горны. Далинар и Навани остановились, чтобы послушать.

— Отец Штормов, — сказал Далинар. — Скального демона видели на самой Башне. Плато Садеаса. — Далинар почувствовал прилив возбуждения. — Кронпринцам еще никогда не удавалось добыть там гемсердце. Если мы вместе преуспеем, это будет настоящая победа.

Навани озабоченно посмотрела на него.

— Далинар, мы нуждаемся в нем для нашего дела, ты прав. Но держи его на расстоянии вытянутой руки.

— Пожелай мне ветра удачи. — Он потянулся к ней, но остановил себя. Что он собирается сделать? Обнять ее на глазах у всех. Слухи побегут как огонь по бассейну с маслом. Он еще не готов. Он только поклонился и поторопился приказать ответить на призыв горнов и приготовить его Доспехи Осколков.

И только на полпути вниз до него дошли ее слова. Он даже остановился. Она сказала «мы нуждаемся в нем для нашего дела».

И в чем их дело? Он сомневался, что Навани это знает. Но она уже начала думать о них двоих, как о команде, работающей вместе.

И он тоже.

* * *

Прозвучали рога, чистый и прекрасный звук, означающий, что сражение близко. На складе леса началась суматоха. Посыпались приказы. Сегодня будет атакована Башня — то самое место, где, благодаря усилиям Каладина, Садеас потерпел поражение.

Самое большое из плато. Самое завидное.

Мостовики побежали за жилетами. Плотники и подмастерья шарахались с их дороги. Матал выкрикивал приказ за приказом; бег с мостом был единственным временем, когда он командовал без Хашаль. Бригадиры орали бригадам построиться.

Ветер безжалостно стегал воздух, неся по небу щепки и сухую траву. Кричали люди, звенели колокольчики. И через этот хаос шагал Четвертый Мост с Каладином во главе. Но, несмотря на спешку, солдаты останавливались, мостовики раскрывали рот, плотники и подмастерья замирали на месте.

Тридцать пять человек шли ровным шагом в ржаво-оранжевых доспехах, умело подогнанных Лейтеном к кожаным курткам и шапкам. Руки защищали наручи, ноги — наголенники. Шлемы были сделаны из нескольких разных кусков и украшены — по настоянию Лейтена — рубцами и выступами, похожими на края ракушки или крошечные рога. По всем остальным доспехам шел узор в виде зубчиков, похожих на зубцы пилы. Его нарисовал Безухий Джакс, где-то раздобыв синюю и белую краски.

Каждый бригадник Четвертого Моста нес деревянный щит с прикрепленными к ним — на этот раз крепко — красными костями паршенди. По большей части ребра, покрытые спиральными узорами. Кое-кто прикрепил к щиту еще и пальцы, которые громко стучали, другие добавили к шлемам несколько острых ребер, которые выглядели клыками или мандибулами.

Наблюдатели с изумлением глядели на них. Они уже видели такие доспехи, но впервые их имел каждый член Четвертого Моста. Все вместе они представляли великолепное зрелище.

Десять дней и шесть забегов с мостом позволили команде Каладина усовершенствовать свой метод. Пять человек — приманка, еще пятеро передних держат в одной руке щит, а мост несут второй. Их число пополнилось за счет выздоровевших раненых.

И за все эти шесть забегов мостовики не потеряли ни одного человека. Остальные бригады шептались о чуде, но Каладин об этом ничего не знал. Он заботился только о том, чтобы в его мешочке всегда были заряженные сферы. Большинство лучников паршенди стреляло по нему. Каким-то образом они знали, что он был центром всего этого.

Они дошли до своего моста и построились, потом повесили щиты на боковые выступы. В то мгновение, когда они подняли мост, все остальные команды дружно прокричали им ура.

— Что-то новенькое, — сказал Тефт Каладину, стоявшему слева.

— Похоже, они наконец поняли, кто мы такие, — ответил Каладин.

— И кто?

Каладин поставил мост на плечи.

— Мы их защитники. Мост, вперед!

Они пустились рысцой, направляясь к полю построения и провожаемые одобрительными криками.

* * *

Мой отец не сумасшедший, думал Адолин, наполняясь энергией и возбуждением по мере того, как оружейники надевали на него Доспехи Осколков.

Все эти дни Адолин обдумывал открытие Навани. Он ошибался, совершенно ужасно. Далинар Холин не ослабел. И не состарился. Он был прав, а Адолин ошибался. После долгих мучительных переживаний, Адолин принял решение.

Он рад, что ошибался.

Он усмехнулся и согнул палец бронированной правой руки, когда оружейники перешли налево. Он не знал, что означают видения и что они предвещают. Отец стал кем-то вроде пророка, очень обескураживающе, если подумать.

Но сейчас важно другое — Далинар Холин не сумасшедший. И пришло время верить ему. Отец Штормов, он заслужил такое право.

Оружейники закончили надевать Доспехи и отошли назад. Адолин вылетел из оружейной на свет солнца, привыкая к полученной силе и скорости и весу Доспехов. Нитер и остальные пять Кобальтовых гвардейцев поторопились за ним, один привел Чистокровного. Адолин взял поводья, но пошел пешком, давая себе время приспособиться к Доспехам.

Вскоре они вошли на поле построения. Отец, тоже в Доспехах, говорил с Телебом и Иламаром. Возвышаясь над ними, он указывал на восток. Туда, к краю Равнин, уже шли несколько рот.

Адолин, возбужденный, подошел к отцу. Приблизившись, он заметил всадника, едущего по восточному краю лагерей. Всадника в сверкающих красных Доспехах Осколков.

— Отец? — сказал Адолин, указывая на всадника. — Что он делает здесь? Разве он не должен ждать, когда мы подойдем к его лагерю?

Далинар посмотрел туда и махнул рукой конюху. К нему подвели Кавалера, отец и сын вскочили на лошадей и поскакали наперерез Садеасу, сопровождаемые Кобальтовыми гвардейцами. Неужели Садеас хочет отменить атаку? Быть может, он боится опять потерпеть поражение при атаке Башни.

Как только они сблизились, Далинар осадил Кавалера.

— Вы должны поторопиться, Садеас. Нам нужно двигаться быстро, если мы хотим оказаться на плато раньше паршенди и добыть сердце.

Кронпринц кивнул.

— Согласен, частично. Но сначала нам надо поговорить. Далинар, мы собираемся напасть на Башню! — Он казался возбужденным.

— И?

— Шторм побери! — сказал Садеас. — Вы всегда твердили мне, что нам надо найти способ заманить на плато большие силы паршенди. Башня — идеальное место. Они всегда приводят туда большие силы, и две ее стороны неприступны.

Адолин обнаружил, что кивает.

— Да, — сказал он. — Отец, он прав. Если мы сможем запереть их там и ударить со всех сторон… — Обычно паршенди убегали, когда несли большие потери. Вот почему война так затянулась.

— Это может стать поворотной точкой в войне, — сказал Садеас, его глаза сверкали. — Мои писцы считают, что у них осталось не больше двадцати-тридцати тысяч бойцов. Я уверен, что они пошлют тысяч десять — они всегда так делают. И если мы убьем их всех, то практически уничтожим саму возможность вести войну на Равнинах.

— Отец, это должно сработать, — возбужденно сказал Адолин. — Это то, чего мы ждали, — то, чего ты ждал. Способ закончить войну, нанести паршенди такой урон, что они окажутся не в состоянии сражаться!

— Нам нужны войска, Далинар, — сказал Садеас. — Много. Сколько людей вы можете выставить, самое большее?

— Быстро? — задумался Далинар. — Тысяч восемь.

— А я соберу около семи, — сказал Садеас. — Мы поведем их всех. Приведите свои восемь тысяч ко мне в лагерь, я возьму все свои мосты, и мы пойдем вместе. Скорее всего, паршенди придут первыми — Башня слишком близко к их стороне, — но, если мы поторопимся, сможем запереть их на плато. И покажем им, что такое настоящая армия алети.

— Я не хочу рисковать жизнями ваших мостовиков, Садеас, — сказал Далинар. — И не уверен, что согласен на полную совместную атаку.

— Ба, — сказал Садеас. — Я нашел новый способ использования мостовиков, не забирающий так много людей. У них практически нет потерь.

— Неужели? — спросил Далинар. — Вы имеете в виду этих мостовиков в доспехах? И что заставило вас измениться?

Садеас пожал плечами.

— Возможно, вы. Не имеет значения, надо идти. Вместе. Они приведут слишком много людей, и слишком рискованно прийти раньше, одному, и ждать вас. Я хочу прийти вместе и атаковать вместе, так близко, как мы только сможем. А если вы беспокоитесь за мостовиков, я могу напасть первым и захватить плацдарм, а вы уже пересечете, не рискуя их жизнями.

Далинар задумался.

Давай, отец, подумал Адолин. Ты давно ждал возможности ударить паршенди по-настоящему. Не упусти ее!

— Хорошо, — наконец сказал Далинар. — Адолин, пошли гонцов к Пятой, Шестой, Седьмой и Восьмой дивизиям. Подготовь людей к маршу. Закончим войну.

Глава шестьдесят пятая Башня

Я видела их. Они камни. Жаждущие мести призраки. Глаза красного безумия.

Какакес, 1173, 8 секунд до смерти. Темноглазая молодая женщина, пятнадцать лет. Судя по сообщениям, объект психически нестабилен с детства.

Спустя несколько часов Далинар стоял на небольшом каменном холме вместе с Садеасом, осматривая Башню. Они долго и тяжело шли до этого плато, самого восточного из тех, на которых сражались алети. Дальше идти было невозможно. Паршенди могли добраться сюда очень быстро и вырезать гемсердце до того, как появлялись алети. Иногда такое случалось, особенно с Башней.

Далинар поискал взглядом.

— Я вижу его, — сказал он, вытягивая руку. — Они еще не успели унести его. — Паршенди образовали кольцо вокруг куколки и били по ней. Однако панцирь еще держался — он был толстый и твердый, как камень.

— Радуйтесь, что используете мои мосты, старый друг. — Садеас прикрыл глаза рукой в боевой рукавице. — Эти пропасти слишком широкие. Даже в Доспехах Осколков их не так-то просто перепрыгнуть.

Далинар кивнул. Башня была чудовищно огромной; даже карта не отдавала ей должного. В отличие от других плато она не была ровной — скорее напоминала огромный клин, понижавшийся на западе и заканчивавшийся отвесным обрывом в штормнаправлении. Она была такой крутой — а пропасти настолько широкими, — что подойти к ней с востока или юга было невозможно. Атаковать ее можно было только с трех соседних плато, шедших вдоль ее северного и западного краев.

Расщелины между этими плато тоже были необычно широкими, мост с трудом перекрывал их. На плато построения собралось много тысяч солдат в красных или синих мундирах, на каждом плато свой цвет. Вместе они составляли самую большую армию, которая когда-либо сражалась с паршенди.

Паршенди было так много, как и ожидалось. По меньшей мере тысяч десять.

Судя по всему, их ожидает полномасштабное сражение, именно такое, на которое надеялся Далинар, — большое число алети против большого числа паршенди.

Это может произойти. Поворотная точка войны. Надо победить сегодня, и все изменится.

Далинар тоже поднес руку к глазам, держа шлем под мышкой. Он отметил с удовольствием, что разведчики Садеаса расположились на соседних плато, откуда могли наблюдать за подходом резервов паршенди. Из того, что паршенди сразу привели так много, вовсе не следовало, что у них нет других войск, ждущих где-нибудь на фланге. Теперь их не застанут врасплох.

— Далинар, — сказал Садеас, — давай атакуем вместе! Одна большая атакующая волна, через все сорок мостов!

Далинар взглянул на бригады мостовиков; многие из них лежали, полностью истощенные, на плато. Ожидая — и скорее всего боясь — следующей задачи. Очень мало кто из них был одет в доспехи, о которых говорил Садеас. Сотни из них будут убиты, если обе армии атакуют вместе. Но чем это отличается от того, что делает Далинар, требуя от своих солдат сражаться на плато? Разве они не часть всей армии?

Трещины. Он не должен дать им расшириться. Если он собирается быть с Навани, он должен доказать себе, что остался твердым в других областях.

— Нет, — сказал он. — Я атакую только тогда, когда вы завоюете плацдарм для моих бригад мостовиков. И даже это больше того, что я могу разрешить. Никогда не заставляй своих людей делать то, что не можешь сделать сам.

— Но вы можете атаковать паршенди!

— Я никогда не нес ни один из этих мостов, — сказал Далинар. — Извините, старый друг. Не вам решать. Это то, что я должен сделать.

Садеас покачал головой и надел шлем.

— Хорошо, пусть будет то, что будет. Мы все еще собираемся сегодня поужинать вместе и обсудить стратегию?

— Надеюсь. Если Элокар не забьется в истерике от того, что мы оба пропустим его праздник.

Садеас фыркнул.

— Он чересчур одержим ими. За шесть лет эти еженощные праздники изрядно поднадоели. Кроме того, я сомневаюсь, что он почувствует хоть что-нибудь, даже если мы сегодня победим и уничтожим треть солдат паршенди. Увидимся на поле боя.

Далинар кивнул. Садеас спрыгнул с холмика на поверхность и присоединился к своим офицерам. Далинар задержался, глядя на Башню. Она была не только больше, но и неровнее, чем большинство плато, вся покрыта каменными выступами из затвердевшего крэма, гладкими и округлыми. Все вместе напоминало поле, полное коротких стен, накрытых снежным покрывалом.

Юго-восточный конец плато поднимался к точке, нависавшей над Равнинами. Два плато, на которых стояли их войска, находились напротив середины западной стороны. Садеас взял себе северное, а Далинар должен был атаковать с соседнего, как только Садеас расчистит место для высадки.

Мы должны оттеснить паршенди на юго-восток, подумал Далинар, потирая подбородок, и там загнать в угол. Все зависело от того, получится или нет. Куколка стояла около вершины, так что паршенди уже находились в хорошем положении для Далинара и Садеаса; осталось только оттеснить их к краю обрыва. Скорее всего, паршенди разрешат это, потому что тогда окажутся выше врагов.

Если появится вторая армия паршенди, она будет отделена от остальных. Алети смогут сконцентрироваться на паршенди, запертых на верхушке Башни, одновременно защищаясь от новоприбывших. Это должно сработать.

Он почувствовал, как внутри него нарастает возбуждение. Он спрыгнул на небольшую каменную осыпь, потом, аккуратно шагая по похожим на ступеньки трещинам, добрался до поверхности плато, где ждали его офицеры. Обойдя холм, он остановился, наблюдая за действиями Адолина. Молодой человек, в Доспехах Осколков, руководил ротами, переправлявшимися по переносным мостам Садеаса на южное плато построения. Недалеко, на северном, войска Садеаса строились для атаки.

Среди них выделялась группа одетых в доспехи мостовиков, стоявшая посреди готовящихся к атаке бригад. Почему им разрешили защищать себя? И почему только им? Доспехи походили на щитки паршенди. Далинар покачал головой. Атака началась, бригады мостовиков помчались к краю плато.

— Отец, откуда ты планируешь начать атаку? — спросил Адолин, призывая Клинок и кладя его на полдрон, острой стороной вверх.

— Оттуда, — сказал Далинар, указывая на точку на южном плато. — Подготовь людей.

Адолин кивнул и начал выкрикивать приказы.

Мостовики уже начали умирать. Пусть Герольды направят ваши дороги, бедолаги, подумал Далинар. И мою.

* * *

Каладин плясал с ветром.

Стрелы свистели вокруг него, проносились близко, их раскрашенное оперенье из пестрокорника почти целовало его. Он разрешал им подойти поближе, пускай паршенди думают, что почти убили его.

Несмотря на четырех других бригадников, привлекавших их внимание, несмотря на весь Четвертый Мост, обвешенный скелетами мертвых паршенди, большинство лучников целились именно в Каладина. Он был символом. Живым символом, который необходимо уничтожить.

Каладин крутился между стрелами, иногда отбивая их щитом. Внутри него бушевала буря, как если бы вся кровь превратилась в штормветра. Энергия колола пальцы. Впереди паршенди пели злую песню, песню против того, кто осквернил их мертвых.

Каладин оставался впереди приманок, давая стрелам падать поблизости. Дразнил их. Насмехался над ними. Предлагал им убить его, пока стрелы не перестали падать и ветер успокоился.

Каладин остановился, задержав дыхание и не отпуская внутренний шторм. Паршенди неохотно отступали перед армией Садеаса, самой большой армией, когда-либо появлявшейся на Равнинах. Тысячи людей и тридцать два моста. Несмотря на все усилия Каладина, пять мостов упали, их бригады были убиты.

Солдаты, перебравшиеся на другую сторону, даже не пытались отогнать лучников, стрелявших по Каладину, но под их давлением вся армия паршенди подалась назад. Напоследок некоторые из лучников, с ненавистью глядя на Каладина, сделали непонятный жест: сложив руки чашечкой, они поднесли их к правому уху и указали на него.

Каладин отпустил дыхание, Штормсвет вырвался наружу. Сейчас он научился набирать в себя ровно столько Штормсвета, сколько нужно, чтобы остаться в живых и не выдать себя солдатам.

Перед ним поднималась Башня, огромная каменная плита, понижающаяся на запад. Пропасть была настолько широкой, что он опасался, как бы люди не уронили в нее мост, пытаясь поставить его на место. На другой стороне Садеас, выстроив свои отряды в форме чаши, пытался освободить Далинару место для высадки.

Возможно, такой способ атаки позволял защитить репутацию Далинара. Дескать, он не отправляет мостовиков на смерть. Во всяком случае прямо. И не имеет значения, что он стоит на спинах тех, кто погиб, дав переправиться Садеасу. Его настоящий мост — их трупы.

— Каладин, — окликнул его голос сзади.

Каладин обернулся. Один из его людей ранен. Шторм побери! подумал он, бросаясь к Четвертому Мосту. Штормсвет еще бился в его венах, предотвращая истощение. Он стал слишком самоуверенным. Шесть забегов без раненых. Он должен понимать, что такое не может длиться вечно. Он протолкался сквозь собравшихся бригадников и нашел Шрама, лежавшего на земле и держащегося за ногу; между пальцами струилась кровь.

— Стрела в ногу, — сказал Шрам, стиснув зубы. — В штормовую ногу! Кто же получает штормовую стрелу в ногу?

— Каладин! — обеспокоенно сказал Моаш. Бригадники раздались, когда Моаш принес Тефта; из щели между кирасой и наручем торчала стрела.

— Шторм побери! — выругался Каладин, помогая Моашу опустить Тефта на землю. Пожилой мостовик выглядел ошеломленным. Стрела зарылась глубоко в мышцу. — Кто-нибудь, прижгите ногу Шрама и перевяжите ее, пока я не займусь ею сам. Тефт, ты слышишь меня?

— Прости, парень, — прошептал Тефт, с остекленевшим взглядом. — Я…

— Ты будешь в полном порядке, — сказал Каладин, поспешно беря бинты от Лоупена, потом мрачно кивнул ему. Лоупен немедленно побежал подогревать нож для прижигания. — Кто еще?

— Все остальные целы и невредимы, — сказал Дрехи. — Тефт пытался скрыть рану. Скорее всего, он получил ее, когда мы ставили мост на место.

Каладин прижал бинт к ране, потом махнул рукой Лоупену, чтобы тот поторопился с ножом.

— Я хочу, чтобы наши разведчики присматривали за сражением. Я должен быть уверен, что паршенди не выкинут какой-нибудь трюк, как несколько недель назад. Если они перепрыгнут через пропасть сюда, мы все покойники.

— Не бойся, — сказал Камень, прикладывая ладонь к глазам. — Похоже, люди Садеаса держат тот край расщелины. Никакой паршенди не пробьется сквозь них.

Появился дымящийся нож, и Каладин, поколебавшись, взял его. Тефт потерял слишком много крови, шить очень рискованно. Но одним поворотом ножа Каладин оставит слишком глубокий шрам. Плечо Тефта потеряет подвижность, он не сможет носить копье.

Каладин неохотно прижал нож к ране, плоть зашипела, кровь свернулась черными блестящими комочками, на земле появились ярко-оранжевые извивающиеся спрены боли. В операционной вы можете шить. Но на поле боя… да, чаще всего другого пути нет.

— Извини, Тефт, — прошептал Каладин и покачал головой, продолжая работать.

* * *

Люди кричали. Стрелы ударяли в дерево и плоть с таким звуком, как будто далекие дровосеки махали топорами.

Далинар ждал рядом со своими людьми, наблюдая за ходом боя. Лучше бы он поскорее открыл нам дорогу, подумал он. Мне уже хочется быть на плато.

К счастью, Садеас сумел быстро переправиться на Башню и послал отряд очистить место для Далинара. Они еще не закончили работу, а Далинар уже начал двигаться.

— Один из мостов, со мной, — проорал он, вылетая в передний ряд. Он поскакал к краю пропасти, за ним последовал один из восьми мостов, которые ему ссудил Садеас. Паршенди заметили, что происходит, и изо всех сил надавили на небольшой отряд в зеленом и белом, который защищал место высадки. — Бригада, туда, — крикнул Далинар, указывая место.

Мостовики поторопились на указанное им место, очевидно радуясь, что им не надо ставить мост под огнем паршенди. Как только они поставили мост на место, Далинар рванулся вперед, Кобальтовая гвардия следом, и в это мгновение люди Садеаса дрогнули.

Далинар заревел, рука в боевой перчатке сомкнулась вокруг рукоятки Носителя Присяги, возникшего из тумана. Взявшись за меч обеими руками, он первым же широким ударом зарубил четверых. Паршенди запели боевую песню на своем странном языке. Далинар оттолкнул трупы в сторону и начал сражаться по-настоящему, защищая плацдарм, который люди Садеаса расчистили для него. Через несколько минут вокруг него собрались солдаты.

Доверив спину Кобальтовой Гвардии, Далинар бросился вперед, разрывая Клинком Осколков ряды врагов. Оставляя дыры в боевой линии паршенди, он метался взад и вперед, как рыба, выпрыгивающая из реки, дезорганизуя врагов. За ним тянулся след из трупов с горящими глазами и разрезанной одеждой. В оставленные им дыры врывались солдаты в синем. Адолин тоже крушил паршенди неподалеку, его Кобальтовые гвардейцы держались сзади, на безопасном расстоянии. Он перевел уже всю свою армию — надо было как можно быстрее оттеснить паршенди назад, чтобы они не могли убежать. Садеас должен был присмотреть за северным и западным краями Башни.

Ритм битвы пел Далинару. Паршенди распевали, солдаты кричали. Мелодия сражения билась внутри Далинара, руки сжимали Клинок Осколков, доспехи наполняли энергией. Поднялась Дрожь. Пока его не настигла тошнота, он оставался Терновником, наполненным радостью сражения и разочарованным только от отсутствия достойного соперника. Где же Носители Осколков паршенди? Последнего он видел в битве много недель назад. Почему он не появляется? Неужели они послали так много людей на Башню без Носителя Осколков?

Что-то тяжелое ударило в его Доспехи и отлетело, заставив маленький клуб Штормсвета убежать через сочленения правой руки. Далинар выругался и поднял руку, защищая лицо; потом оглянулся. Там, подумал он, заметив невысокий каменный кряж, на котором стояла группа паршенди и размахивала огромными пращами с камнями, которые они держали обеими руками. Камни размером с голову ударяли как по алети, так и по паршенди, но их целью, конечно, был сам Далинар.

Он недовольно заворчал, когда еще один камень ударил его в предплечье, Доспехи слегка содрогнулись, маленькая паутинка трещин побежала по правому вэмбрейсу.

Далинар заворчал опять и побежал. Дрожь нахлынула на него еще сильнее, он врезался плечом в группу паршенди, разметав их, потом махнул мечом и разрубил тех, кто не торопился убраться с его пути. Он прыгнул в сторону, и тут же град камней обрушился туда, где он только что стоял. Перепрыгнув низкий валун, он сделал еще два шага и подпрыгнул, пытаясь достать полку, на которой стояли камнеметатели.

Он схватился за край полки одной рукой, держа Клинок в другой. Люди на вершине кряжа подались назад, но Далинар висел достаточно высоко и успел махнуть Клинком. Носитель Присяги перерубил им ноги, и четыре человека упали на землю, их ноги отнялись. Далинар выпустил Клинок — тот исчез — и, используя обе руки, прыгнул на полку.

Он приземлился на корточки, Доспехи звякнули. Паршенди попытались кинуть в него камни, но Далинар схватил пару камней величиной с голову — каждый из них легко вошел в боевую рукавицу — и бросил их в паршенди. Камни с огромной силой ударились в пращников, и те упали на плато, с раздробленной грудью.

Далинар улыбнулся и стал метать камни. Когда последний паршенди упал с полки, Далинар повернулся, призвал Носитель Присяги и оглядел поле боя. Ощетинившаяся копьями синяя стена сражалась против черно-красных паршенди. Люди Далинара все делали правильно, выдавливая паршенди на юго-восток, где они попадут в ловушку. Атаку возглавлял Адолин в сверкающих Доспехах Осколков.

Тяжело дыша от бушевавшей внутри Дрожи, Далинар поднял Клинок над головой. Носитель Присяги вспыхнул, отражая солнечный свет. Его люди радостно закричали, заглушив военную песню паршенди. Вокруг него закружились спрены славы.

Отец Штормов, но до чего приятно опять побеждать. Он спрыгнул с кряжа, не захотев спуститься медленно и осторожно. Раздробив камни, он приземлился среди группы паршенди, синий Штормсвет поднялся от его Доспехов. Он рубил, уворачивался, крутился и опять рубил, вспомнив время, проведенное вместе с Гавиларом. Побеждать. Завоевывать.

За эти годы он и Гавилар создали кое-что. Единую нацию из разрозненных обломков. Как мастер-гончар восстанавливает прекрасный упавший кувшин. Заревев, Далинар бросился на линию паршенди, с которыми уже сражалась Кобальтовая гвардия, шедшая за ним.

— Мы давим их, — прорычал он. — Передать сообщение! Перевести все роты на Башню!

Солдаты подняли копья, гонцы побежали выполнять приказ. Далинар повернулся и обрушился на паршенди, толкая себя — и армию — вперед. На севере армия Садеаса остановилась. Не имеет значения, силы Далинара сделают всю работу за них. Если Далинар сумеет пробиться вперед, он рассечет армию паршенди напополам, а потом уничтожит, прижав северную часть к армии Садеаса, а южную — к краю обрыва.

Армия бросилась вслед за ним, Дрожь била ключом. Это была мощь. Сила, большая, чем Доспехи Осколков. Энергия, большая, чем в юности. Умение, большее, чем вырабатывается продолжительной практикой. Горячка мощи. Паршенди падали один за другим. Он не мог разрезать их плоть, но разрезал их ряды. Они атаковали его, и часто их уже мертвые тела проносились мимо даже до того, как вспыхивали их глаза. Строй паршенди сломался, они начали разбегаться или отступать. Он усмехался из-за своего почти прозрачного забрала.

Это была жизнь. И власть. Гавилар был предводителем, движущей силой и сущностью их завоеваний. А Далинар — воином. Их соперники покорились власти Гавилара, но именно он — Терновник — разгромил их войска, вызвал на дуэли их предводителей и убил их лучших Носителей Осколков.

Далинар закричал, и вся линия паршенди прогнулась и рассыпалась. Алети с радостными криками хлынули вперед. К Далинару присоединились его люди, и их передовые линии накинулись на боевые пары паршенди, которые бежали на север или на юг, стараясь соединиться с группами побольше, еще державшимися.

Он достиг одной пары. Один повернулся к нему, с молотом в руке, но Далинар разрезал его одним ударом, потом схватил второго и, небрежно повернув руку, бросил его на землю. Оскалившись, Далинар поднял Клинок над его головой, нависнув над солдатом.

Паршенди неловко перекатился, придерживая руку, безусловно сломанную при падении. Он испуганно посмотрел на Далинара, вокруг него появились спрены страха.

И он был еще юношей.

Далинар застыл, держа Клинок над его головой, мышцы напряжены. Эти глаза… это лицо… Быть может, паршенди и не люди, но их лица — и их выражения — были теми же самыми. Отними у него мраморную кожу и странные живые доспехи, и этот мальчик мог бы быть конюхом в конюшне Далинара. Что он видит перед собой? Безлицего монстра в непробиваемой броне? Какова история этого юноши? Он был еще маленьким мальчиком, когда Гавилар был убит.

Далинар отошел назад, Дрожь исчезла. Один из Кобальтовых гвардейцев прошел мимо, небрежно ударив мечом по шее мальчика. Далинар поднял руку, но не успел остановить удар. Солдат даже на заметил жест Далинара.

Далинар опустил руку. Его люди носились вокруг, преследуя убегающих паршенди. Однако большинство паршенди еще сражались, сопротивляясь как армии Далинара, так и армии Садеаса. Восточный край плато находился совсем недалеко от Далинара — он действительно пронзил армию паршенди как стрела, разрезал ее по центру, отогнал их на север и юг.

Вокруг него лежали мертвые. Многие лицом вниз, получив стрелу или удар копьем от солдат Далинара. Некоторые были еще живы, хотя и умирали. Они напевали или шептали себе странную навязчивую песню. Ту самую, которую они пели, ожидая смерти.

Их шепчущие песни вздымались, как проклятия призраков на Марше Душ. Далинар считал эту смертную песнь самым прекрасным, что когда-нибудь слышал от паршенди. Казалось, она заглушает вопли раненых, лязг оружия и боевые крики идущего рядом сражения. Как всегда, каждый паршенди пел в унисон со своими товарищами. Как если бы они слышали одну и ту же мелодию, игравшую где-то далеко, и, хрипло дыша, пели под нее разбитыми окровавленными губами.

Кодекс, подумал Далинар, поворачиваясь к своим сражающимся людям. Никогда не проси своих людей пожертвовать тем, чем не можешь пожертвовать сам. Никогда не заставляй их сражаться в таких условиях, в которых ты отказался сражаться сам. Никогда не требуй от них запятнать свои руки тем, чем отказался запятнать ты.

Его затошнило. Это не красота. И не слава. Не сила, власть или жизнь. Это было отвратительно, неприятно, противно.

Но они убили Гавилара, подумал он, стараясь найти способ преодолеть внезапно появившуюся тошноту.

«Объедини их…»

Рошар был единым, когда-то давно. Неужели голос имел в виду паршенди?

Я не знаю, можно ли доверять видениям или нет, сказал он себе, его почетная гвардия выстроилась вокруг. Они могут быть от Смотрящей в Ночи или Несущих Пустоту. Или от кого-то совсем другого.

Однако именно сейчас возражения казались слабыми. Что видения хотели от него? Принести мир в Алеткар, объединить его народ, поступать справедливо и по чести. Почему он не может судить о видениях, основываясь на этом?

Он поднял Клинок на плечо и мрачно пошел среди павших на север, где паршенди были пойманы в ловушку между его людьми и Садеасом. Тошнота стала сильнее.

Что со мной происходит?

— Отец! — отчаянно закричал Адолин.

Далинар повернулся к сыну, который бежал к нему. Доспехи молодого человека были заляпаны кровью паршенди, но Клинок, как всегда, сверкал.

— Что нам делать? — спросил Адолин, тяжело дыша.

— С чем? — с недоумением спросил Далинар.

Адолин повернулся и указал на запад — на плато, находившееся южнее того, с которого армия Далинара начала атаку час назад. Там, перепрыгивая через широкую расщелину, появилась вторая армия паршенди, гигантская на вид.

Далинар откинул забрало, свежий воздух окатил его потное лицо. Он шагнул вперед. Он предвидел такую возможность, но он должен был получить предупреждение. Где же разведчики? Что с…

Он почувствовал озноб.

Встряхнувшись, он, преодолевая тошноту, подошел к одному из невысоких пологих холмиков, которыми была усеяна Башня.

— Отец? — сказал Адолин и побежал следом.

Далинар, бросив Клинок, уже карабкался на вершину холма. Оказавшись там, он посмотрел на север, через голову его войск и паршенди. В сторону Садеаса. Адолин вскарабкался следом, рука в боевой рукавице откинула забрало.

— О нет… — прошептал он.

Армия Садеаса уходила через пропасть на северное плато построения. Половина уже была на той стороне. Все восемь бригад мостовиков, которые Садеас ссудил Далинару, исчезли.

Садеас бросил Далинара и его армию, оставил их окруженными с трех сторон. И забрал с собой все мосты.

Глава шестьдесят шестая Кодекс

Эти скрипучие голоса, они поют.

Кактах, 1173, 16 секунд до смерти. Гончар, средних лет. В последние два года видел странные видения во время сверхштормов.

Каладин устало снял повязку с раны Шрама и проверил стежки. Стрела ударила в правую часть лодыжки, отразилась от шишки на берцовой кости и прошла через боковые мышцы ноги.

— Тебе повезло, Шрам, — сказал Каладин, накладывая новую повязку. — Ты будешь ходить, при условии, что не будешь нагружать правую ногу, пока рана не затянется. В лагерь мы тебя понесем.

За их спинами бушевала битва. Далекая, сосредоточенная на восточном краю плато. Справа Лоупен поил Тефта. Пожилой мостовик нахмурился и взял мех здоровой рукой.

— Я еще не инвалид, — рявкнул он. Похоже, он пришел в себя, хотя был еще очень слаб.

Каладин уселся, чувствуя себя опустошенным, как всегда, когда Штормсвет уходил из него. Скоро кончится; с первоначальной атаки прошел уже час. В мешочке лежали еще несколько заряженных сфер, на всякий случай; он не давал себе выпить их Свет.

Он встал, собираясь собрать людей и перенести Шрама и Тефта на дальнюю часть плато, на тот случай, если паршенди начнут побеждать и придется бежать. Возможно, но маловероятно — в последнее время солдаты алети хорошо делали свою работу.

Он внимательно оглядел поле боя. И по спине побежал холод.

Садеас отступал.

Вначале Каладин не поверил себе. Быть может, Садеас собирается ударить в другом направлении? Но нет, арьергард уже прошел через мосты, стяг Садеаса приближался к ним. Быть может, кронпринц ранен?

— Дрехи, Лейтен, берите Шрама. Камень и Пит — Тефта. Быстро, перенесите их на западную сторону плато, приготовьтесь бежать. Все остальные, к мосту.

Его люди, только сейчас заметившие, что происходит, нервно подчинились.

— Моаш, со мной, — приказал Каладин и торопливо пошел к их мосту.

Моаш побежал за Каладином.

— Что происходит?

— Садеас отводит войска, — сказал Каладин, глядя, как волна людей в зеленом отхлынула от линий паршенди, как тающий воск. — Без всякой причины. Сражение едва началось, его армия побеждает. Единственная мысль — Садеас ранен.

— Ну и что? Неужели из-за этого надо отводить всю армию? — сказал Моаш. — Быть может, он…

— Нет, флаг не спущен, — возразил Каладин. — Скорее всего, он жив. Если только они не стали спускать флаг, опасаясь паники.

Он и Моаш подошли к мосту. За ними спешили остальные бригадники, торопясь занять свое место. Матал, по ту сторону расщелины, говорил с командиром арьергарда. Несколько быстрых слов, Матал перебежал мост и побежал вдоль линий бригад, приказывая приготовиться. Он посмотрел на бригаду Каладина, увидел, что они уже готовы, и побежал дальше.

Справа от Каладина, на прилегающем к Башне плато — том самом, с которого атаковал Далинар, — восемь бригад, забрав с собой мосты, переходили на плато Каладина. Ими командовал неизвестный Каладину светлоглазый офицер. За ними, дальше на юго-запад, появилась огромная армия паршенди и уже начала переправляться на Башню.

К расщелине подъехал Садеас. Краска на его Доспехах Осколков сверкала на солнце — на них не было ни единой царапины. И на доспехах его почетной гвардии. Они перешли на Башню, начали сражение, внезапно вышли из боя и вернулись обратно. Почему?

И только тут Каладин понял, что происходит. Армия Далинара Холина, сражавшаяся на верхнем склоне клина, оказалась в окружении. Новая армия паршенди появилась именно там, где должны были находиться силы Садеаса, обеспечивая безопасное отступление.

— Они бросили его! — сказал Каладин. — Это ловушка. Западня. Садеас бросил Далинара — и его людей — на верную смерть. — Каладин обежал край моста и побежал туда, где переходили солдаты. Моаш выругался и последовал за ним.

Каладин и сам не знал, почему он хочет протолкаться к следующему мосту — десятому, — где переходил Садеас. Возможно, он хотел убедиться, что Садеас не ранен. А возможно, был все еще ошеломлен. Это было настоящее предательство, настолько ужасное, что по сравнению с ним предательство Амарама казалось совершенно незначительным.

Садеас рысью проскакал по мосту, дерево заскрипело. Вместе с ним проехали еще два светлоглазых офицера в обычных доспехах; все трое держали шлемы под мышкой, как на параде.

Солдат почетной гвардии остановил Каладина, неприязненно глядя на него. Но Каладин успел подойти достаточно близко и увидел, что Садеас действительно совершенно невредим. Кронпринц повернул свое гордое лицо и посмотрел на Башню. Вторая армия паршенди уже полностью окружила силы Далинара. Но в любом случае у Далинара Холина не было мостов. Он не мог вернуться обратно.

— Я говорил тебе, старый друг, — негромко, но отчетливо сказал Садеас. — Я говорил, что однажды ты погибнешь с честью. — Он покачал головой. Потом повернулся и поскакал с поля боя.

* * *

Далинар убил очередную боевую пару паршенди. Тут же на ее месте появилась новая. Он сжал зубы и принял защитную стойку ветра, удерживая свое маленькое возвышение на склоне холма и действуя как камень, о который набегающие волны паршенди должны разбиться.

Садеас великолепно спланировал свой отход. Его люди получили приказы сражаться так, чтобы иметь возможность легко выйти из боя. И он заранее приготовил все сорок мостов для отступления. Используя их, он сумел очень быстро — по меркам боя — бросить Далинара одного. Далинар немедленно приказал своим людям пробиваться вперед, надеясь успеть перехватить мосты, но он слишком поздно заметил предательство. Садеас успел оттянуть мосты, вся его армия уже стояла на северном плато.

Адолин сражался рядом. Они, два усталых человека в Доспехах Осколков, оказались лицом к лицу с целой армией. Доспехи уже успели накопить пугающее число трещин. Пока не страшных, но через них уходил драгоценный Штормсвет. Его клубы поднимались вверх, как песни умирающих паршенди.

— Я предупреждал тебя, что ему нельзя доверять, — проревел Адолин, зарезав очередную пару паршенди и получив волну стрел от лучников, расположившихся неподалеку. Стрелы проскрежетали по доспехам, царапая краску. Одна попала в трещину, слегка расширив ее.

— Я говорил тебе, — продолжал орать Адолин, отняв руку от лица и успев смахнуть очередную пару, замахнувшуюся на него боевыми молотами. — Я говорил тебе, что он скользкий, как угорь.

— Я знаю! — крикнул в ответ Далинар.

— Мы сами загнали себя в ловушку, — продолжал Адолин, как бы не слыша Далинара. — Мы отказались от наших мостов. Мы полностью переправились на плато прямо перед тем, как появилась вторая волна паршенди. Мы отказались от своих разведчиков. Мы даже предложили ему такой план атаки, который оставлял нас окруженными, если он не поддержит нас.

— Я знаю! — Сердце Далинара сжалось.

Садеас заранее обдумал и тщательно спланировал свое предательство. Его не победили, не заставили отступить — как он, без сомнения, станет утверждать, вернувшись в лагерь. Несчастье, вот что он скажет. Слишком много паршенди. Его атаковали со всех сторон, он не выдержал и — увы — вынужден был отступить и бросить своего друга. Возможно, некоторые из людей Садеаса проболтаются и остальные кронпринцы узнают правду. Но, конечно, никто из них не осмелится открыто бросить вызов Садеасу. Не после такого решительного и блестяще исполненного трюка.

И люди в военлагерях последуют их примеру. Кронпринцы очень недовольны суетой, поднятой Далинаром, так что единственный, кто мог бы что-то сказать, — Элокар, который полностью доверяет Садеасу. Сердце Далинара опять сжалось. А не может ли так быть, что это его затея? Быть может, он совершенно неправильно осудил Садеаса. Действительно ли исследование Садеаса обелило Далинара? А что со всеми намеками и планами? Все ложь?

Я спас твою жизнь, Садеас. Далинар глядел, как флаг Садеаса уходит по плато построения. Один из далекой группы всадников, в сверкающих красных Доспехах Осколков, повернулся и посмотрел назад. Садеас смотрит, как Далинар сражается за свою жизнь. Фигура какое-то мгновение постояла, потом повернулась и поскакала прочь.

Паршенди окружали находившуюся перед армией позицию, где сражались Далинар и Адолин. Их было намного больше его почетной гвардии. Он отпрыгнул назад и убил пару врагов, заработав еще один удар в предплечье. Паршенди кружили вокруг, и линия гвардии Далинара начала выгибаться.

— Назад! — крикнул он Адолину и начал отступать к самой армии.

Юноша выругался, но подчинился. Адолин и Далинар отступили к первой линии защиты. Далинар стянул с себя треснувший шлем и вздохнул полной грудью. Он так долго сражался без остановки, что запыхался, несмотря на Доспехи. Он взял из рук стражника мех с водой, Адолин поступил так же. Далинар сполоснул теплой водой рот и брызнул ею на разгоряченное лицо. Она отдавала металлом, как штормвода.

Адолин плеснул воды в рот и опустил свой мех. Он встретился с Далинаром взглядом, обеспокоенным и мрачным. Он знал. Как и Далинар. Как и все люди вокруг. Это сражение они не переживут. Паршенди не брали пленных. Далинар сжался, ожидая новых обвинений от Адолина. Парень был прав, во всем. А что касается видений, они сбили Далинара с толку. По крайней мере в одном отношении. Он доверился Садеасу и навлек на себя и своих людей катастрофу.

Недалеко умирали люди, крича и ругаясь. Далинару хотелось сражаться, но он должен отдохнуть, хоть немного. Погибнув из-за усталости, он точно не спасет своих людей.

— Ну? — спросил Далинар у Адолина. — Почему ты молчишь? Я действительно привел нас к гибели.

— Я…

— Это моя ошибка, — сказал Далинар. — Я не должен был рисковать нашим домом ради глупой мечты.

— Нет, — сказал Адолин, похоже удивив самого себя. — Нет, отец. Это не твоя ошибка.

Далинар уставился на сына. Вот чего он никак не ожидал услышать.

— Неужели ты должен был действовать по-другому? — спросил Адолин. — Неужели ты не должен был пытаться сделать что-нибудь для Алеткара? Неужели ты должен был стать таким, как Садеас и остальные? Нет. Я бы не хотел, чтобы ты становился таким же, отец, независимо от того, какую пользу мы могли бы из этого извлечь. Клянусь Герольдами, я бы хотел, чтобы мы не поддались на трюк Садеаса, но я никогда не обвиню тебя за его обман.

Адолин протянул ладонь и сжал покрытую Доспехами руку Далинара.

— Ты был прав, следуя Кодексу. Ты был прав, пытаясь объединить Алеткар. А я был дураком, сражаясь с тобой на каждом шагу твоего пути. Возможно, если бы я поменьше отвлекал тебя, мы бы пережили этот день.

Далинар, потрясенный, мигнул. Неужели эти слова сказал Адолин? Что же изменило парня? И почему он сказал это сейчас, перед самой большой неудачей Далинара?

И тем не менее, когда слова повисли в воздухе, Далинар почувствовал, что чувство вины испарилось, унесенное криками умирающих. Эгоизм в чистом виде.

Быть может, он тоже вел себя неправильно? Да, он должен был быть более осторожным. Более подозрительным по отношению к Садеасу. Но должен ли он был отказаться от Кодекса? Стать тем же безжалостным убийцей, каким был в юности?

Нет.

Важно ли, что видения ошиблись по отношению к Садеасу? Стыдится ли он человека, которого они — и чтение книги — создали? Внутри него последний кусок встал на место, последний краеугольный камень, и он обнаружил, что больше не волнуется. Замешательство прошло. Он понял, что надо сделать. Наконец-то. Никаких вопросов. Никакой неуверенности в себе.

Он протянул ладонь и сжал руку Адолина.

— Спасибо.

Адолин резко кивнул. Было видно, что он разозлен, но решил следовать за Далинаром — а следовать за предводителем означает, помимо всего прочего, поддерживать его даже тогда, когда сражение повернулось против него.

Потом они отпустили друг друга, и Далинар повернулся к солдатам, стоявшим вокруг.

— Пришло время сразиться, — сказал он твердым уверенным голосом. — Мы будем драться не ради славы, но потому, что все остальное еще хуже. Мы следуем Кодексу не в поисках какой-то выгоды, но потому, что мы ненавидим людей, которыми могли бы стать в противном случае. Мы будем стоять на поле боя одни, потому что мы такие, какие есть.

Кобальтовые гвардейцы, кольцом окружившие их, начали поворачиваться по одному и глядеть на него. Солдаты за ними, резерв — темноглазые и светлоглазые — подошли ближе; в их глазах застыл страх, на лицах — мрачная решимость.

— Смерть — конец всех дорог человека! — проревел Далинар. — Что останется после того, как он уйдет? Имущество, которое он собрал и за которое будут ругаться его наследники? Слава, которой он добился и которая перейдет к тем, кто убил его? Высокое положение, которое он удержал благодаря удаче?

Нет. Мы сражаемся здесь потому, что мы понимаем. Конец всегда один. Путь, вот что отличает людей. Когда мы будем пробовать этот конец, мы будем держать голову высоко, а наши глаза будут глядеть на солнце.

Он вытянул руку, призывая Носитель Присяги.

— Я не стыжусь того, кем стал, — проорал он и обнаружил, что сказал правду. Как приятно избавиться от чувства вины! — Пусть другие люди унижаются, пытаясь уничтожить меня. Пускай ищут свою мелкую славу. Но я останусь собой!

В его руке возник Клинок Осколков.

Люди не закричали ура, но стали выше, спины распрямились. Страх в их глазах стал меньше. Адолин надел шлем, в его руке возник Клинок, покрытый каплями воды. Он кивнул.

Они бросились в битву. Вместе.

И я умру, подумал Далинар, сокрушая ряды паршенди. И найду мир. Неожиданное чувство на поле боя, но тем более приятное.

И все-таки кое о чем он сожалеет: новым кронпринцем Холина будет бедный Ринарин, окруженный врагами, сожравшими плоть его отца и брата.

Я так и не достал тебе Доспехи Осколков, хотя и обещал, сынок, подумал Далинар. Тебе придется идти без них. И пусть честь наших предков защитит тебя.

Будь сильным — и научись быть мудрым быстрее, чем твой отец.

Прощай.

Глава шестьдесят седьмая Слова

Дай мне больше не испытывать боль! Дай мне больше не плакать! Дайгонартис! Черный Рыбак, возьми мою печаль и сожри ее!

Танатесах, 1173, 28 секунд до смерти. Темноглазая женщина, уличный жонглер. Текст очень похож на пример 1172–89.

Четвертый Мост тащился позади армии. Двое раненых, еще четверо их несут. Оставшиеся двадцать девять согнулись под тяжестью моста. К счастью, на этот бег Садеас привел все мосты, включая те восемь, которые ссудил Далинару. Поэтому армии не пришлось ждать бригаду Каладина для того, чтобы пересечь пропасти.

Истощение настигло Каладина, мост на его плечах, казалось, был сделан из камня. Только во время своих первых забегов он чувствовал себя таким же усталым. Сил порхала перед ним, с беспокойством глядя, как он идет во главе моста, спотыкаясь о неровную землю; пот градом катился по его лицу.

Впереди последний отряд армии Садеаса пересекал расщелину. Плато построения почти опустело. Внутренности Каладина сжимались, когда он думал о чудовищном предательстве Садеаса. Он-то считал, что с ним поступили ужасно и несправедливо. Но здесь Садеас обрек на смерть тысячи людей, как темноглазых, так и светлоглазых. Союзников, кстати. Предательство давило на Каладина еще тяжелее, чем сам мост. Ему не хватало воздуха, он чуть не задыхался.

Неужели эти люди безнадежны? Они убивают тех, кого должны любить. Что толку сражаться, что толку побеждать, если нет разницы между союзником и врагом? И что такое победа? Бессмыслица. Что означает смерть друзей и товарищей Каладина? Ничего. Весь мир — гнойный прыщ, отвратительно зеленый и разлагающийся.

Когда оцепенелый Каладин и Четвертый Мост добрались до расщелины, они уже не могли никому помочь переправиться. Люди, которых он послал вперед, тоже были здесь. Тефт выглядел угрюмым, Шрам опирался на копье, оберегая раненую ногу. Рядом лежала небольшая группа мертвых копейщиков. Обычно солдаты Садеаса уносили с собой раненых, даже если некоторые из них умирали по дороге. Но сейчас они оставили мертвых; по-видимому, Садеас очень торопился покинуть место предательства.

Мертвых бросили вместе со всем их вооружением. Скорее всего, Шрам добыл костыль у них. Позже какой-то несчастной бригаде придется пройти весь путь назад и собрать трофеи как от них, так и от мертвых людей Далинара.

Они поставили мост на землю, и Каладин вытер лоб.

— Не перекидывайте мост через расщелину, — приказал он. — Мы подождем, пока не пройдет последний солдат, и тогда перейдем сами по одному из мостов. — Матал заметил Каладина и его бригаду, но не приказал им поставить мост. Быть может, понимал, что, как только они поставят его, тут же придется убирать.

— Не правда ли, зрелище? — сказал Моаш, подходя к Каладину и глядя назад.

Каладин повернулся. Сзади поднималась Башня, полого спускаясь к ним. Армия Холина — круг синего — была поймана посреди спуска, когда пыталась спуститься вниз и добраться до Садеаса прежде, чем он ушел. Отсюда паршенди казались роем темных фигур с золотыми пятнами на коже. Они давили на кольцо алети, пытаясь смять его.

— Какой позор, — сказал Дрехи, сидевший рядом с их мостом. — Меня тошнит от этого Садеаса.

Остальные бригадники кивнули, и Каладин с удивлением заметил беспокойство на их лицах. Камень и Тефт подошли к Каладину и Моашу, все они носили доспехи из щитков паршенди. Хорошо, что они оставили Шена в лагере. Он бы впал в ступор при этом зрелище.

Тефт нянчил раненую руку. Камень поднял ладонь к глазам, посмотрел на восток и покачал головой.

— Позор. Позор Садеасу. Позор нам.

— Четвертый Мост! — проорал Матал. — Вперед!

Матал махнул им рукой, приказывая пересечь мост шестой бригады и уйти с плато построения. Внезапно Каладина осенило. В голове возникла идея, такая же фантастическая, как расцветающая камнепочка.

— Мы пройдем по нашему мосту, Матал, — ответил Каладин. — Мы только что пересекли расщелину. Нам надо отдохнуть.

— Переходи, немедленно! — провизжал Матал.

— И мы все равно останемся далеко позади, — возразил Каладин. — Быть может, вы хотите объяснить Садеасу, что он должен придержать армию ради одной несчастной бригады мостовиков? У нас есть мост. Дайте моим людям отдохнуть. Мы догоним вас позже.

— А если появятся дикари? — спросил Матал.

Каладин пожал плечами.

Матал мигнул, потом, похоже, сообразил, как сильно хочет избавиться от Каладина.

— Поступай, как знаешь, — сказал он и перебежал на ту сторону по Шестому Мосту, который тут же убрали. Через несколько секунд на плато не осталось никого, кроме бригады Каладина; армия стремительно уходила на запад.

Каладин широко улыбнулся.

— После всех тревог… не могу поверить. Парни, мы свободны!

Остальные, ничего не понимая, повернулись к нему.

— Сначала мы пойдем за ними на маленьком расстоянии, — возбужденно сказал Каладин, — и Матал решит, что мы идем. Потом мы будем все больше и больше отставать от армии, пока не исчезнем из вида. Потом мы повернем на север, при помощи моста пересечем Равнины и убежим, а все решат, что нас догнали паршенди и убили.

Остальные бригадники посмотрели на него широко открытыми глазами.

— А припасы? — спросил Тефт.

— У нас есть сферы, — сказал Каладин, вытаскивая свой мешочек. — Я надеюсь, что все взяли с собой свое имущество. Возьмем оружие и доспехи мертвых и сумеем защитить себя от бандитов. Будет не просто, но нас не будут преследовать!

Люди вокруг загорелись идеей.

Однако что-то заставило Каладина замолчать.

А что будет с ранеными в лагере?

— Я должен остаться, — сказал Каладин.

Что? — спросил Моаш.

— Кто-то должен остаться, — сказал Каладин. — Ради наших раненых в лагере. Мы не можем бросить их. Если я останусь, я смогу подтвердить рассказ. Раньте меня и бросьте на одном из плато. Садеас, я уверен, пошлет мостовиков за трофеями. Я расскажу им, что на мою бригаду напали паршенди для того, чтобы отомстить за осквернение их трупов, и побросали всех в пропасть. Они поверят мне, ведь все знают, как паршенди ненавидят нас.

Бригадники столпились вокруг, обмениваясь взглядами. Беспокойными взглядами.

— Мы не уйдем без тебя, — сказал Сигзил. Многие кивнули.

— Я догоню, — сказал Каладин. — Но я не могу бросить их.

— Парень… — начал было Тефт.

— Мы поговорим обо мне позже, — прервал его Каладин. — Может быть, я пойду с вами, а потом проберусь в лагерь, чтобы спасти раненых. А сейчас соберите трофеи с этих тел.

Они заколебались.

— Это приказ, ребята!

Они задвигались, больше не возражая, собирая копья и доспехи с тел, брошенных Садеасом. Каладин остался один, рядом с мостом.

Что-то не давало ему покоя. Никак не связанное с ранеными в лагере. Но что? Это фантастическая возможность. Та, к которой он стремился все годы рабства, едва не погибнув. Возможность исчезнуть без следа, считаться мертвым. Мостовикам не придется сражаться. Тогда почему у него так неспокойно на душе?

Каладин повернулся, чтобы посмотреть на своих людей, и был поражен, увидев стоящую перед ним женщину. Белую, полупрозрачную.

Сил, хотя он никогда не видел ее такой, размером с человека, руки сложены перед собой, волосы и одежда развеваются на ветру. Он понятия не имел, что она может быть такой большой. Она глядела на восток с ужасом, в широко открытых глазах плескалась печаль. Лицо ребенка, глядящего на жестокого убийцу, похитившего ее невинность.

Каладин повернулся и медленно взглянул туда, куда она смотрела. На Башню.

На армию Далинара Холина в окружении.

Его сердце сжалось.

Они сражались без надежды на победу.

Обреченные на смерть.

У нас есть мост, и если мы поставим его… поразила Каладина такая простая и ясная мысль.

Большинство из паршенди сосредоточены на армии алети, у расщелины остался только резервный отряд. Достаточно маленький, и, возможно, мостовики смогут сдержать их.

Нет. Глупость. Тысячи паршенди загораживают Холину дорогу к расщелине. Как мы установим мост, если нет лучников, поддерживающих атаку?

Некоторые бригадники вернулись с трофеями. Камень, подошедший к Каладину, тоже посмотрел на восток, его лицо помрачнело.

— Ужасно, — сказал он. — Мы можем что-то сделать для них?

Каладин покачал головой.

— Это было бы самоубийством, Камень. Нам пришлось бы бежать в атаку без армии за спиной.

— Не можем ли мы немного вернуться назад? — спросил Шрам. — И подождать, не удастся ли Далинару Холину проложить к нам путь. Вот тогда мы и поставим мост.

— Нет, — сказал Каладин. — Если мы останемся далеко, Холин предположит, что мы — разведчики Садеаса. Нам придется атаковать расщелину. Иначе он не выйдет нам навстречу.

Бригадники побледнели.

— Кроме того, — добавил Каладин, — если мы спасем некоторых из этих людей, они заговорят, и Садеас узнает, что мы все еще живы. Он откроет на нас охоту и убьет. Вернувшись обратно, мы потеряем возможность освободиться.

Бригадники кивнули. Подошли остальные, неся оружие. Пришло время идти. Каладин пытался растоптать чувство отчаяния, наполнившее его. Этот Далинар Холин, скорее всего, такой же, как и все. Как Рошон. Как Садеас. Как все другие светлоглазые. Претендующие на добродетель, но испорченные внутри.

Но с ним тысячи темноглазых солдат, подумала часть его. Люди, которые не заслужили такой ужасной судьбы. Такие же, как в моем старом взводе.

— Мы ничего не должны им, — прошептал Каладин. Ему показалось, что он видит стяг Далинара Холина, летящую по ветру синюю полосу перед его армией. — Тебе придется встретиться со своей судьбой, Холин. Я не могу дать моим людям умереть ради тебя. — Он отвернулся от Башни.

Сил все еще стояла рядом, лицом на восток. У него душа завязалась узлом, когда он увидел отчаяние на ее лице.

— Спренов ветра манит ветер, — тихо спросила она, — или они сами порождают ветер?

— Не знаю, — сказал Каладин. — Это важно?

— Возможно, нет. Видишь ли, я вспомнила, какой я спрен.

— Сил, ты уверена, что сейчас подходящее время?

— Я сплетаю сущности, Каладин, — сказала она, поворачиваясь и глядя на него. — Я — спрен Чести. Дух Клятв. Обещаний. Благородства.

Каладин перестал слышать звуки сражения. Или его сознание искало внутри себя что-то такое, что там должно быть?

Может ли он слышать крики умирающего?

Может ли он видеть солдат, бегущих прочь, бросивших своего генерала?

Все остальное исчезло. Каладин стоит на коленях у тела Даллета.

Зелено-красный стяг, в одиночестве реющий над полем боя.

— Все это уже было! — проревел Каладин, поворачиваясь к синему стягу.

Далинар всегда сражался впереди.

— И что случилось в последний раз? — продолжал реветь Каладин. — Я получил урок! Я не хочу больше быть дураком!

Вспышка сокрушила его. Предательство Садеаса, собственная усталость, смерть тысяч воинов. Он снова очутился в передвижном штабе Амарама, он видит, как убивают его друзей, он снова слишком слаб и измучен, чтобы спасти их.

Он поднял дрожащую руку ко лбу и ощупал клеймо раба, мокрое от пота.

— Я ничего не должен тебе, Холин.

И тут же голос отца прошептал ему: «Кто-то должен начать, сынок. Кто-то должен сделать шаг вперед и поступать правильно, только потому, что это правильно. Если никто не начнет, остальные не пойдут за ним вслед».

Далинар пришел на помощь людям Каладина. Он напал на лучников и спас Четвертый Мост.

«Светлоглазые не заботятся о жизни, говорил Лирин. Но я должен. Мы должны. И ты должен».

Жизнь перед смертью.

Я слишком часто терпел поражения. Меня постоянно сбивали с ног и втаптывали в землю.

Сила перед слабостью.

Смерть. Я опять поведу своих друзей к…

Путь перед целью… смерти, и это правильно.

— Мы должны вернуться, — тихо сказал Каладин. — Шторм побери, мы должны вернуться.

Он повернулся к Четвертому Мосту. Один за другим, все кивнули. Люди, которые несколько месяцев назад были отбросами армии — и которые когда-то заботились только о своей шкуре, — глубоко вздохнули, отбросили мысли о собственной безопасности и кивнули. Они последуют за ним.

Каладин поглядел вверх и глубоко вздохнул. Штормсвет обрушился на него, как волна, как если бы он припал губами к сверхшторму и выпил его.

— Мост вверх! — скомандовал он.

Члены Четвертого Моста одобрительно заревели, схватили мост и подняли его вверх. Каладин взял щит и закрепил его на руке.

Потом повернулся, высоко подняв его. И с криком повел людей обратно, к одинокому синему знамени.

* * *

Штормсвет вытекал из дюжин маленьких проломов в Доспехах Далинара; не осталось ни одной целой части. Свет поднимался из них, как пар из котла, и медленно рассеивался.

Его безжалостно жарило солнце. И он так устал. С момента предательства Садеаса прошло не так много времени, бывало, что он сражался намного дольше. Но в этот раз он сражался почти без отдыха, все время впереди, рядом с Адолином. И Доспехи потеряли слишком много Штормсвета. С каждым ударом они становились все тяжелее и давали все меньше энергии. Скоро они станут настолько тяжелыми, что он не сможет двигаться быстро и паршенди одолеют его.

Он уже убил многих из них. Слишком многих. Пугающее число, и без помощи Дрожи. Внутри было пусто. Но лучше уж так, чем наслаждение убийством.

И все-таки он убил недостаточно. Враги сосредоточились на нем и Адолине; Носители Осколков, в сверкающих доспехах и со смертельными Клинками в руках, закрывали любую брешь, возникавшую в первых рядах армии. Паршенди знали, что сначала должны убить их. И Далинар это знал. И Адолин.

Рассказывали истории о сражениях, в которых Носители Осколков оставались последними на поле боя и погибали после долгой героической борьбы. Совершенно нереалистично. Убейте Носителя, заберите его Клинок и обратите его против врагов.

Он опять махнул Клинком, мышцы горели от усталости. Умереть. Неплохое место для смерти.

Никогда не проси своих людей сделать то, что не можешь сделать сам… Далинар споткнулся о камень, Доспехи Осколков казались намного тяжелее обычных.

Он может быть удовлетворен тем, как прожил жизнь. Но его люди… он потерпел поражение. Он вспомнил о том, как глупо привел их в ловушку, и его затошнило.

И еще Навани.

Именно сейчас, когда я, наконец, начал ухаживать за ней, подумал он. Потерял шесть лет. И всю жизнь. Ей снова придется горевать.

Мысль заставила его поднять руки и встать тверже. Он будет сражаться. Ради нее. Он не даст себя убить, пока есть хоть капля силы.

Доспехи Адолина тоже треснули. Юноша старался бить пошире, защитить отца. Они не стали обсуждать возможность побега. Да, можно попытаться перепрыгнуть пропасть. Но расщелины здесь слишком широкие, шансов мало, и, самое главное, они не могут бросить своих людей. Он и Адолин жили по Кодексу. Они и умрут по Кодексу.

Далинар опять махнул Клинком. Они с Адолином стояли настолько близко, насколько могли находиться два Носителя Осколков, и сражались тандемом. Пот заливал лицо, и он бросил последний взгляд на исчезнувшую армию. Она едва виднелась на горизонте. Со своего места он хорошо видел запад.

Пускай мое проклятие падет на…

За…

Кровь моих предков, а это еще что?

Маленький отряд двигался по западному плато, к Башне. Одинокая бригада мостовиков, с мостом.

— Не может быть, — пробормотал Далинар, отступая назад и давая возможность Кобальтовым гвардейцам — тем, что остались в живых, — защищать себя. Не веря своим глазам, он откинул забрало. Хвост армии Садеаса уже исчез за горизонтом, но эта единственная бригада вернулась. Почему?

— Адолин! — проревел он, указывая Клинком, в тело хлынула волна надежды.

Младший Холин повернулся и посмотрел на запад. И застыл.

— Это невозможно! — крикнул он. — Еще одна западня?

— Если это западня, то очень глупая. Мы уже и так мертвы.

— Но почему он послал их? С какой целью?

— Это имеет значение?

На мгновение они замолчали. Оба знали ответ.

— Приготовиться к атаке! — проорал Далинар, поворачиваясь к своей армии.

Отец Штормов, как мало их осталось! Меньше половины от первоначальных восьми тысяч.

— Стройся! — поддержал его Адолин. — Приготовиться к движению! Ребята, мы должны пробиться сквозь них. Соберите все, что есть. У нас есть шанс, последний!

Очень маленький, подумал Далинар, опуская забрало. Мы должны пробиться сквозь всю армию паршенди.

Даже если они пробьются к подножию Башни, они, скорее всего, найдут мертвую бригаду и сброшенный в пропасть мост. Лучники паршенди уже выстроились на краю пропасти; их было не меньше сотни. Это будет убийство.

Но это надежда. Крошечная драгоценная надежда. И если армия погибнет, пускай это произойдет в погоне за надеждой.

Далинар высоко поднял Клинок и, почувствовав прилив силы и решимости, бросился вперед во главе своих людей.

* * *

Во второй раз за день Каладин бежал на вооруженных паршенди, щит перед собой, одетый в оружие, срезанное с мертвых врагов. Возможно, он должен был почувствовать к себе отвращение, создав оружие из трупов. Но паршенди поступили намного хуже, убив Данни, Карту и того безымянного мостовика, который помог Каладину в первый день. Каладин до сих пор носил его сандалии.

Мы и они, подумал он. Только так должен думать солдат. И сегодня Далинар Холин и его люди стали частью «нас».

Группа паршенди увидела приближающихся мостовиков и приготовила луки. К счастью, Далинар Холин тоже увидел их, и армия в синем начала тяжелый путь к спасению.

Нет, не получится. Слишком много паршенди, люди Далинара устали. Будет еще одна катастрофа. Но сейчас Каладин атаковал, с широко открытыми глазами.

Это мой выбор, подумал он, глядя на выстроившихся лучников.

Никакой злой бог не смотрит на меня, никакой злой спрен не шутит со мною, это не поворот судьбы.

Все я сам. Это мой выбор — идти за Тьеном. Это мой выбор — напасть на Носителя Осколков и спасти Амарама. Это мой выбор — бежать из рабских ям. И сейчас мой выбор — попытаться спасти этих людей, хотя я точно знаю, что опять потерплю поражение.

Стрелы взлетели, и Каладин почувствовал возбуждение. Усталость улетучилась, утомление исчезло. Он сражался не за Садеаса. Он бился не ради того, чтобы наполнить чей-то карман. Он защищал людей.

Стрелы устремились в него, и он махнул щитом, отбивая их. Они прилетали, опять и опять, они искали его плоть, а он играл с ними, подпрыгивая, если они пытались ужалить его бедра, поворачивался, если они летели в плечи, и поднимал щит, если они целили в лицо. Ему приходилось нелегко, и несколько стрел просвистели совсем рядом, задев кирасу или наручи. Но не попала ни одна. Он не разрешал. Он…

Что-то не так.

Он крутанулся между двух стрел. Что-то не так.

— Каладин! — крикнула опять уменьшившаяся Сил, порхавшая рядом. — Там!

Она указала на второе плато построения, с которого несколько часов назад атаковал Далинар. Большой отряд паршенди только что прыгнул туда; воины опустились на колено и подняли луки, направив их на незащищенный фланг Четвертого Моста.

— Нет! — крикнул он, маленькое облачко Штормсвета вылетело изо рта. Он повернулся и побежал через каменистое плато к бригаде. Стрелы прилетали сзади, стараясь ужалить его. Одна попала в спинные латы, но отлетела. Другая ударила в шлем. Он перепрыгнул через трещину, он мчался со всей скоростью, которую мог дать ему Штормсвет.

Паршенди на той стороне натянули луки. Их было пятьдесят по меньшей мере. Он опоздает. Он точно…

— Четвертый Мост! — проорал он. — Мост на правый бок!

Они тренировали этот маневр несколько недель назад и, не раздумывая, подчинились приказу, наклонив мост именно тогда, когда лучники выстрелили. Страшный удар, и мост ощетинился стрелами. Каладин облегченно вздохнул, добравшись до бригады, которая медленно несла мост боком.

— Каладин! — крикнул Камень, указывая вперед.

Каладин повернулся. Лучники на Башне одновременно наложили стрелы, готовя полный залп.

Бригада ничем не защищена спереди. Залп!

Он закричал, и Штормсвет зарядил воздух вокруг него, как если бы каждая частичка стала его щитом. В ушах звучал собственный крик; Штормсвет лился из него, одежда замерзла и стала потрескивать.

Стрелы затмили небо. Сильный толчок отбросил его назад, на мостовиков. Он сильно ударился и недовольно заворчал, сила продолжала давить на него.

Мост замер, люди остановились.

Все стихло.

Каладин закрыл глаза, чувствуя себя полностью истощенным. Все тело болело, руки дрожали, ломило спину. И острая боль в запястье. Он застонал, открыл глаза и споткнулся, едва не упав; руки Камня удержали его.

Приглушенный тяжелый удар. Мост встал на землю. Идиоты! подумал Каладин. Не ставьте… Уходите…

Бригадники столпились вокруг, а он опустился на землю, побежденный истощением. И посмотрел на то, что его кровоточащая рука держала перед собой.

Щит был покрыт стрелами. Дюжины и дюжины стрел, некоторые расщепили одна другую. Кости, привязанные к щиту, разлетелись; дерево треснуло. Некоторые из стрел прошли насквозь и ударили в предплечье, вот откуда боль.

Весь залп. Больше сотни стрел. Притянулись к одному щиту.

— Клянусь лучами Подателя Света, — тихо сказал Дрехи. — Что… Что это…

— Как будто из тебя брызнул фонтан света, — сказал Моаш, становясь на колени рядом с ним. — Как будто само солнце вырвалось из тебя, Каладин.

— Паршенди… — проскрипел Каладин и отпустил щит. Ремни были перерезаны, и, пока он вставал, щит развалился на куски, дюжины стрел покатились по камням. Немногие оставшиеся торчали в его руке, но он, не обращая внимания на боль, посмотрел на паршенди.

Группы лучников на обеих плато застыли. Потом те, кто впереди, обратились к другим на языке, которого Каладин не знал.

— Нешуа Кадал!

Они встали и… убежали.

— Что? — спросил Каладин.

— Не знаю, — сказал Тефт, баюкая раненую руку. — Но мы должны доставить тебя в безопасное место. Шторм побери эту руку! Лоупен!

Появился коротышка вместе с Даббидом, и они отвели Каладина в более безопасное место, ближе к центру плато. Он, почти ничего не соображая от истощения, машинально передвигал ноги, они поддерживали его.

— Мост, вверх! — скомандовал Моаш. — Мы должны доделать работу!

Все бригадники мрачно заняли свое место и подняли мост. На Башне армия Далинара пробивалась через паршенди к бригаде, их единственному шансу на спасение.

У них наверняка большие потери… оцепенело подумал Каладин.

Он споткнулся и упал на землю; Тефт и Лоупен затащили его за защищенную выбоину, к Шраму и Даббиду. Повязка на ноге Шрама покраснела от сочившейся из-под нее крови; копье, которое служило ему костылем, лежало рядом.

Я же говорил ему… не опирайся на ногу…

— Нам нужны сферы, — сказал Тефт. — Шрам?

— Он попросил их утром, — ответил худой человек. — Я отдал все. Большинство из нас отдали.

Тефт выругался, потом вытащил оставшиеся стрелы из руки Каладина и наложил повязку.

— Он придет в себя? — спросил Шрам.

— Не знаю, — ответил Тефт. — Келек! Я не знаю ничего. Я идиот. Каладин, ты меня слышишь?

— Да… просто шок, — сказал Каладин.

— Ты выглядишь странно, мачо, — нервно сказал Лоупен. — Каким-то белым.

— Парень, у тебя мертвенно-бледная кожа, — сказал Тефт. — Как будто ты что-то с собой сделал. Я не знаю… Я… — Он опять выругался и хлопнул рукой по камню. — Я должен был послушать. Идиот!

Они положили его на бок, он с трудом видел Башню. Новые группы паршенди — не видевшие его представления, — бежали к пропасти, обнажая оружие. Четвертый Мост достиг края и опустил мост. Они отвязали щиты и торопливо достали копья из мешков с трофеями, привязанных к балкам моста. Потом заняли свои места, приготовясь перебросить мост через расщелину.

У этого отряда паршенди не было луков. Они выстроились и стали ждать, оружие наготове. Их было по меньшей мере втрое больше, чем бригадников, и к ним подходили новые и новые.

— Мы должны помочь им, — сказал Шрам Лоупену и Тефту.

Те кивнули, и все трое — двое раненых и один однорукий — поднялись на ноги. Каладин тоже попытался встать, но ноги, слишком слабые, отказались держать его.

— Лежи, парень, — улыбнулся Тефт. — С этим мы справимся сами. — Они вооружились копьями из запаса, лежавшего на носилках Лоупена, и поторопились к бригаде. И даже Даббид присоединился к ним. Он не говорил с тех пор, как был ранен во время первого забега с мостом, год назад.

Каладин подполз к краю впадины и смотрел на них. На камень рядом с ним приземлилась Сил.

— Штормовые дураки, — прошептал Каладин. — Они не должны были идти со мной. Все равно горжусь ими.

— Каладин… — сказала Сил.

— Ты можешь что-нибудь сделать? — Он смертельно устал. — Чтобы ко мне вернулись силы?

Она покачала головой.

Впереди мостовики стали толкать. Дерево моста громко заскрипело по камням, двигаясь к ожидавшим паршенди. Те затянули грубую боевую песнь, которую начинали всегда, когда видели Каладина в его доспехах.

Паршенди выглядели злыми и жаждущими убивать. Они хотели крови. Они собирались вырезать бригадников, а потом сбросить мост — и их трупы — в пропасть.

И это произойдет. Опять, подумал Каладин, оцепенелый и подавленный. Оказалось, что он свернулся клубочком и дрожит.

Я не могу помочь им. Они умрут. Прямо на моих глазах. Туккс. Мертв. Нелда. Мертв. Гошел. Мертв. Даллет. Кенн. Карта. Данни. Мертв. Мертв. Мертв…

Тьен.

Мертв.

Он лежит, скорчившись, в каменной выемке. Вдали бушует битва. Его окружает смерть.

И он перенесся туда, в самый ужасный день своей жизни.

* * *

Каладин, сжимая копье, неуверенно пробирался сквозь хаос, царящий на поле боя. Он потерял щит. Он должен найти новый. Что за солдат без щита?

Это было его третье настоящее сражение. Он находился в армии Амарама всего несколько месяцев, но Хартстоун уже казался другим миром. Заметив неглубокую каменную выемку, он прыгнул в нее, прижался спиной к камню и замер, тяжело дыша; скользкие от пота пальцы цеплялись за древко копья. Его трясло.

Раньше он не понимал, что вел идиллическую жизнь. Далеко от войны. Далеко от смерти. Далеко от этих криков, какофонии ударов металла о металл, металла о дерево, металла о тело. Он крепко зажмурился, пытаясь отгородиться от мира.

Нет, подумал он. Открой глаза. Не дай им так легко найти и убить тебя.

Он заставил себя открыть глаза, потом повернулся и поглядел на поле боя. Абсолютный хаос. Они сражались на склоне большого холма, тысячи людей с каждой стороны. Как можно кого-нибудь найти в этом безумии?

Армия Амарама — армия Каладина — пыталась удержать склон. Другая армия, тоже алети, пыталась захватить его. Вот и все, что знал Каладин. Врагов, похоже, было больше.

С ним ничего не случится, сказал себе Каладин. Ничего!

Но убедить себя оказалось совсем не просто. Тьен недолго оставался курьером. Ему сказали, что армии не хватает людей и каждая рука должна держать копье. Из Тьена и других мальчиков-посыльных сделали взвод глубокого резерва.

Далар сказал, что их никогда не используют в бою. Возможно. Если армия не будет в серьезной опасности. Сейчас они окружены на вершине холма, их боевые линии перемешаны, всюду хаос. Значит ли это, что они в серьезной опасности?

Надо добраться до вершины, подумал он, глядя вверх. Там еще развевался стяг Амарама. Значит, солдаты должны держаться. Отсюда Каладин видел только бурлящую массу людей в оранжевом, с редкими вкраплениями зеленого.

Каладин побежал вверх по склону холма. Он не поворачивался, когда его окликали, не смотрел, какого цвета на них мундир. Он пробежал по пятнам травы, перепрыгнул через несколько трупов и обогнул пару жалких тяждеревьев, избегая мест, где люди сражались и умирали.

Там, подумал он, глядя на группу копейщиков, выстроившихся в линию и настороженно глядевших вперед. Зеленые мундиры. Цвет Амарама. Каладин подбежал к ним, и солдаты дали ему пройти.

— Из какого ты взвода, солдат? — спросил коренастый светлоглазый человек с узлами младшего капитана.

— Мертвого, сэр, — ответил Каладин. — Все умерли. Мы были в роте светлорда Ташлина и…

— Ба, — сказал офицер, поворачиваясь к гонцу. — Уже третье сообщение, что Ташлин мертв. Кто-то должен предупредить Амарама. Восточный фланг очень ослаблен. — Он посмотрел на Каладина. — Ты, быстро к резервам за новым назначением.

— Есть, сэр, — оцепенело ответил Каладин. Он посмотрел на склон, по которому только что поднялся. Сплошные трупы, многие в зеленом. Пока он смотрел, группа из трех отставших была перехвачена и убита.

Никто из людей на вершине даже не пошевелился, чтобы помочь им. И Каладин мог бы погибнуть точно так же, в ярдах от безопасного места. Скорее всего, очень важно стратегически, чтобы эти солдаты удержали позицию. Но это казалось крайне бессердечным.

Найди Тьена, приказал он себе и побежал к месту расположения резерва, на северной стороне холма. И нашел еще больший хаос. Из групп ошеломленных, окровавленных людей формировали новые взводы и посылали обратно, в бой. Каладин пробежал между ними, разыскивая взвод из мальчиков-курьеров.

Но сначала нашел Далара. Долговязый трехпалый сержант резерва стоял рядом с высоким шестом, на котором развевались два треугольных флага. Он направлял только что сформированный взвод восполнить потери в ротах, сражавшихся внизу. Внезапно Каладин услышал его крик.

— Ты! — крикнул Далар, ткнув пальцем в сторону Каладина. — Переназначение в том направлении. Двигай!

— Мне надо найти взвод мальчиков-посыльных, — сказал Каладин.

— Клянусь Бездной, зачем тебе это надо?

— Откуда я знаю? — сказал Каладин, пожимая плечами. — Я выполняю приказ.

— Рота светлорда Шелера, — проворчал Далар. — Юго-восточная сторона. Ты можешь…

Но Каладин уже бежал. Этого не должно было случиться. Тьен должен был оставаться в безопасности. Отец Штормов! Не прошло и четырех месяцев!

Он быстро очутился на юго-восточной стороне холма и обнаружил знамя, развевающееся на четверть пути вниз по склону. Черная глифпара — шеш лерел — рота Шелера. Удивленный собственной решимостью, Каладин промчался мимо солдат, охранявших верхушку холма, и опять очутился на поле боя.

Однако здесь дела шли лучше. Рота Шелера крепко держалась, несмотря на волны врагов. Каладин стал быстро спускаться по склону, поскальзываясь на окровавленной земле. Его страх исчез; его сменило беспокойство за брата.

Он оказался в первых рядах роты одновременно с атакой врага. Он попытался было пробраться дальше и поискать Тьена, но его подхватила волна атаки. Он отступил в сторону и присоединился к взводу копейщиков.

Через мгновения появились враги. Каладин, держа копье обеими руками, стоял на краю взвода копейщиков и пытался не оказаться у них на пути. Он сам не очень понимал, что делает. Он еще не умел использовать для защиты человека, стоявшего рядом. Вражеский солдат ударил, Каладин отбил удар копьем, сумев избежать раны, и ударил в ответ. На этом все кончилось.

Он стоял, тяжело дыша, держа в руке копье.

— Ты, — сказал командирский голос. Человек с узлами командира взвода ткнул пальцем в Каладина. — Как раз вовремя. Мне давно уже нужны подкрепления. Но я думал, что Варт забрал всех. Где твой щит?

Каладин нагнулся к одному из мертвых солдат, лежащих поблизости. Командир взвода ругался без перерыва.

— Проклятье! Они опять идут! На этот раз двумя зубцами! Нам их не сдержать!

Из-за ближайшего каменного холмика появился гонец в зеленом.

— Атака с востока, Меш.

— А что с той волной, южной? — проревел командир взвода, Меш.

— Ею занимаются. Ты должен удержать восток! Это приказ. — Гонец перебежал к соседнему взводу и повторил приказ: — Варт! Ты должен удержать восток!

Каладин выпрямился со щитом в руке. Он должен найти Тьена. Он не может…

И замер на месте. Там, в первой линии следующего взвода, стояли три фигуры. Мальчики, казавшиеся маленькими в своих доспехах и неуверенно держащие копья. Один из них — Тьен. Очевидно, их резервный взвод рассредоточили, чтобы заткнуть дыры в других взводах.

— Тьен! — крикнул Каладин, выскакивая из линии как раз тогда, когда враги пошли в атаку. Почему Тьена и остальных двоих поставили по центру первой линии взвода? Они все едва держат копье.

Меш заорал на Каладина, но Каладин не обратил на него внимания. Однако тут на них обрушились враги, и линия взвода Меша сломалась, каждый солдат стал бешено отбиваться сам по себе, не обращая внимания на соседей.

Каладин почувствовал тупой удар по ноге. Он упал, ударился о землю и с ужасом сообразил, что его ударили копьем, хотя — странно! — он не чувствовал боли.

Тьен! подумал он, заставив себя посмотреть вверх. Кто-то навис над ним, и Каладин перекатился, уворачиваясь от копья, направленного ему в сердце. Собственное копье каким-то образом оказалось у него в руках, и он ткнул им вверх.

И застыл. Он только что проткнул шею вражеского солдата. Все произошло слишком быстро.

Я убил человека.

Он высвободил копье и опять перекатился, давая врагу упасть на колени. Взвод Варта слегка отступил, враг ударил по нему после того, как атаковал взвод Меша. Тьен и остальные двое еще стояли.

— Тьен! — крикнул Каладин.

Мальчик посмотрел на него широко открытыми глазами. И улыбнулся. В это мгновение остальной взвод отступил опять. И все трое остались одни, ничем не защищенные.

Почуяв легкую добычу, вражеские солдаты бросились на Тьена и двух других. Впереди бежал светлоглазый офицер в сияющих доспехах. Он махнул мечом.

Брат Каладина упал. Еще секунду назад он стоял, с ужасом глядя на сражение. А в следующую оказался на земле.

Нет! — крикнул Каладин. Он попытался встать, но споткнулся и упал на колени. Нога отказалась работать.

Взвод Варта бросился вперед, атакуя врагов, отвлекшихся на Тьена и двух других. Они специально поставили необученных солдат вперед, чтобы остановить вражескую атаку.

— Нет, нет, нет! — закричал Каладин. Используя копье как костыль, он встал и похромал вперед. Нет, этого не могло произойти. Не так быстро.

Чудо, что никто не напал на Каладина, пока он добирался до Тьена. Но он даже не думал об этом. Только глядел туда, где упал Тьен. Раздался гром. Нет. Копыта. Появился Амарам с тяжелой кавалерией и понесся на врага, сметая все на своем пути.

Каладину было все равно. С трудом добравшись до места, он нашел три трупа: маленькие, совсем юные, лежащие в выемке в камне. Ошеломленный и потрясенный, Каладин протянул дрожащую руку и перевернул одно из тел лицом вверх.

На него посмотрели мертвые глаза Тьена.

Каладин опустился на колени рядом с телом. Необходимо перевязать свою рану и вернуться в безопасное место, но он был слишком ошеломлен. Он мог только стоять на коленях.

— Он прискакал вовремя, — сказал голос.

Каладин посмотрел наверх и увидел группу копейщиков, стоявших рядом с ним и глядевших на кавалеристов.

— Он хотел, чтобы против нас собралось побольше врагов, — сказал один из копейщиков, на плечах которого были узлы командира взвода. Варт. Внимательный и проницательный взгляд, не какой-нибудь неотесанный грубиян.

Я должен почувствовать гнев, подумал Каладин. Я должен почувствовать хоть что-нибудь…

Варт посмотрел на него, потом на тела трех мальчиков-посыльных.

— Ты ублюдок, — сказал Каладин. — Ты поставил их впереди.

— Я работаю с тем, что у меня есть, — сказал Варт, кивнув на своих людей, потом показал на свою позицию. — Они дали мне людей, которые не могут сражаться, вот я и нашел способ использовать их. — Он замолчал, его взвод уже уходил. Казалось, он о чем-то сожалеет. — Делай все, чтобы остаться в живых, сынок. Превращай обузу в преимущество всякий раз, когда сможешь. Запомни, если выживешь.

И торопливо ушел.

Каладин посмотрел вниз.

Почему я не смог защитить его? подумал он.

Глядя на Тьена, он вспоминал смех брата, его невинную улыбку, возбуждение, с которым он исследовал холмы Хартстоуна.

Пожалуйста. Дай мне защитить его. Сделай меня сильным.

Но он чувствовал себя таким слабым. Потеря крови. Он обнаружил, что повалился на бок. С трудом поднимая усталые руки, он сумел перевязать себя. Потом, чувствуя внутри себя одну пустоту, лег рядом с Тьеном и прижался к его телу.

— Не беспокойся, — прошептал он. И когда он успел заплакать? — Я принесу тебя домой. Я защищу тебя, Тьен. Я принесу тебя обратно…

Он держал тело в руках весь вечер, еще долго после того, как бой закончился; оно медленно остывало в его объятьях.

* * *

Каладин мигнул. Он находился не в выбоине вместе с Тьеном. Он был на плато.

И слышал, как вдали умирают люди.

Он ненавидел думать о том дне. Он почти хотел даже не пытаться найти Тьена. Тогда он бы не увидел. И не стоял бы на коленях, не в силах ничего сделать, пока его брата убивали.

И это происходит опять. Камень, Моаш, Тефт. Все они умрут. А он лежит, обессиленный. Не способный пошевелить ни рукой, ни ногой. Полностью высушенный.

— Каладин? — прошептал чей-то голос. Он прищурился. Сил. Она порхала перед ним. — Ты знаешь Слова?

— Я хочу защитить их, — прошептал он.

— Поэтому я и пришла. Слова, Каладин.

— Они умрут. Сейчас. Я не могу спасти их. Я…

Амарам убил его людей прямо у него на глазах.

Безымянный Носитель Осколков убил Даллета.

Светлоглазый убил Тьена.

Нет.

Каладин перекатился и заставил себя встать, покачиваясь на слабых ногах.

Нет!

Четвертый Мост еще не поставил мост на место. Странно. Они все еще толкали его через расщелину, а возбужденные паршенди, собравшиеся на той стороне, пели, их песня стала еще безумнее. Ему казалось, что видение длилось несколько часов, а промелькнуло всего несколько ударов сердца.

НЕТ!

Перед Каладином стояли носилки Лоупена. И там, среди пустых бутылок и разорванных бинтов, блестел наконечник копья. И шептал ему. Страшил и соблазнял его.

«Я надеюсь, что ты будешь готов, когда время придет. Эти люди нуждаются в тебе».

Он взял в руку копье, первое настоящее оружие с того представления в расщелине, много недель назад. Он побежал. Сначала медленно. Потом набрал скорость. Безумие. Он еще не восстановился. Но он не остановился. Он толкал себя вперед. Быстрее, еще быстрее, он мчался к пропасти. Он только на полпути.

Сил, летевшая впереди, озабоченно оглянулась назад.

Слова, Каладин!

Камень вскрикнул от удивления, когда Каладин побежал по качающемуся мосту, еще не достигшему края расщелины.

— Каладин, — заорал Тефт. — Что ты делаешь?

Достигнув края моста, Каладин закричал и, где-то найдя капельку силы, поднял копье и взмыл в воздух, взлетев над пустотой.

Все мостовики закричали, в один голос. Озабоченная Сил неслась над его головой. Паршенди от изумления раскрыли рты, увидев одинокого мостовика, летящего к ним по воздуху.

В его истощенном теле не осталось ни капли энергии. Но в это мгновение время сжалось, и он внимательно разглядел своих врагов. Мраморная черно-красная кожа. Замечательное оружие, поднятое вверх, как если бы они хотели сбить его с неба. Странные живые нагрудники и шлемы. Многие с заплетенными бородами.

Драгоценные камни, вплетенные в бороды.

И Каладин вдохнул.

Как сила самого спасения — или лучи солнечного света из глаза самого Всемогущего — из камней вырвался Штормсвет. Он потек через воздух, видимый, похожий на сверкающие колонны светящегося дыма, изогнутые и завивающиеся спиралью. Крошечные вихри вонзились в него, и он впитал их.

И Штормсвет вернул его к жизни.

Каладин ударился о каменную полку, ноги внезапно стали сильными, а все тело наполнилось энергией, ожило. Он приземлился на корточки, копье под мышкой, из него вылетело маленькое кольцо Штормсвета, ударилось о камни и стало расширяться, исчезая. Паршенди, потрясенные, отшатнулись, их глаза расширились, песня умолкла.

Струйка Штормсвета закрыла раны на руке. Он улыбнулся, держа копье перед собой. Оно было знакомым и желанным, как тело давно оставленной любовницы.

«Слова», требовательно сказал голос, прозвучавший, кажется, прямо в мозгу. И Каладин с удивлением понял, что знает их, хотя и никогда не слышал.

— Я спасу тех, кто не может защитить себя сам, — прошептал он.

Второй Идеал Сияющих Рыцарей.

* * *

Страшный треск, похожий на удар грома, разорвал воздух. Тефт отшатнулся — мост только что встал на место — и обнаружил, что, как и весь Четвертый Мост, застыл, разинув рот.

Каладин взорвался энергией.

Из него вырвался поток белого дыма.

Штормсвет. Его сила смела первые ряды паршенди, отбросила их назад, и Тефту пришлось поднять руки, защищая глаза от вспыхнувшего перед ним солнца.

— Что-то изменилось, — прошептал Моаш, тоже прикрыв глаза. — Что-то важное.

Каладин поднял копье. Свет начал отступать, но засветилось его тело, хотя и более мягко. И от него поднимался дым. Сияющий, как от небесного огня.

Некоторые паршенди убежали, но оставшиеся шагнули вперед, с вызовом подняв свое оружие. Каладин бросился на них, живой шторм стали, дерева и решительности.

Глава шестьдесят восьмая Эшонай

Они называют это Последним Опустошением, но они лгут. Наши боги лгут. О, как они лгут. Идет Вечный Шторм. Я слышу его шепот, вижу его волну, знаю его сердце.

Танатанес, 1173, 8 секунд до смерти. Азианин, странствующий рабочий. Пример заслуживает особого внимания.

Солдаты в синем кричали, подбадривая сами себя. За спиной Адолина катилась ревущая лавина, и он сам дико размахивал мечом. Для изящных стоек не осталось места. Он должен двигаться, пробиваться через паршенди, вести людей к западной расщелине.

Жеребцы, отца и его, находились в безопасности, в задних рядах — на них везли раненых. Сами Носители Осколков не решались вскочить на них. В такой тесноте ришадиумов изрубили бы на куски.

Маневр, который они совершали, был бы невозможен без Носителей Осколков. Атака на превосходящие силы врага? Выполняемая израненными усталыми людьми? Их бы остановили и растоптали.

Но Носителей Осколков так просто не остановишь. Пускай из Доспехов льется Штормсвет, но шестифутовые Клинки сверкают без остановки, сокрушая оборону паршенди, оставляя дыры в их строю. И их люди — лучшие солдаты-алети в военлагерях — знали, как использовать эти дыры. Они выстроились клином вслед за Носителями Осколков, они взломали армию паршенди и прорубались вперед. Сам Адолин почти бежал. На этот раз склон холма работал на них, и они катились вниз неудержимой волной, как атакующие чуллы. Они уже считали себя покойниками, и возможность выжить дала им энергию для последнего броска к свободе.

Они несли огромные потери. Быть может, армия Далинара уже потеряла тысячу человек из оставшихся четырех, но это не имело значения. Паршенди сражались, чтобы убить, но алети — на этот раз — чтобы жить.

* * *

Живые Герольды наверху, подумал Тефт, глядя на сражающегося Каладина. Несколько мгновений назад парень выглядел почти мертвым — серая кожа, трясущиеся руки. А сейчас он стал светящимся вихрем, штормом, вооруженным копьем. За свою жизнь Тефт побывал во множестве сражений, но никогда не видел ничего подобного. Каладин в одиночку держал плацдарм перед мостом. И из него бил белый Штормсвет, похожий на пылающий огонь. Он двигался с невообразимой скоростью, и каждый его удар попадал в цель — шею, бок или другое незащищенное место паршенди.

Да, не только Штормсвет. Тефт только частично помнил то, чему его пытались научить в семье, но все было очень похоже. Один Штормсвет не дает мастерства. Он не может дать человеку того, чего у него нет. Он может увеличить, усилить, подкрепить.

Сделать совершенным.

Каладин низко пригнулся, ударил тупым концом по ногам паршенди, сбив того на землю, и тут же отразил древком удар топора. Высвободив одну руку, он пронес конец копья под рукой паршенди и воткнул его в подмышку. Пока паршенди падал, Каладин выдернул копье и ударил им по чьей-то голове, оказавшейся слишком близко. Тупой конец копья разлетелся на куски, но и шлем паршенди взорвался.

Нет, это не только Штормсвет. Это мастер копья, способности которого усилены до потрясающего уровня.

Вокруг собрались потрясенные бригадники. Его раненая рука болела не так сильно, как была должна.

— Он — часть самого ветра, — сказал Дрехи. — Забирает и дает жизнь. Не человек. Спрен.

— Сигзил, — спросил Шрам, широко открыв глаза. — Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?

Темнокожий человек покачал головой.

— Отец Штормов, — прошептал Пит. — Что… что он такое?

— Он наш бригадир, — рявкнул Тефт, вырывая себя из задумчивости. На той стороне расщелины Каладин с трудом избежал удара палицы паршенди. — Ему нужна наша помощь. Первое и второе отделения, налево. Не дайте паршенди окружить его. Третье и четвертое, вместе со мной, направо. Камень и Лоупен, приготовьтесь оттаскивать раненых. Всем выстроиться стеной. Не атакуйте, только защищайтесь и отбрасывайте их назад. И, Лоупен, брось ему другое копье взамен сломанного.

* * *

Далинар взревел и обрушился на группу мечников. Потом перепрыгнул через их трупы, взбежал на маленький пригорок и прыгнул вниз, размахивая мечом. Доспехи давили к земле, но энергия борьбы еще держала его на ногах. Кобальтовая Гвардия — те немногие, кто остался, — заревела и прыгнула за ним.

Они были обречены. Те мостовики, конечно же, давно погибли. Но Далинар благословил их за самопожертвование. Бессмысленное, в конце концов, но изменившее дорогу. Вот так должны погибнуть его солдаты — не загнанные в угол и напуганные, а яростно сражающиеся.

И он не уйдет в темноту тихо. О нет. Он издал боевой клич и бросился на группу паршенди, разя врага широкими круговыми движениями. Паршенди упали со вспыхнувшими глазами, он прошелся по ним.

И вырвался на открытый камень.

И остановился, потрясенный.

Мы пробились, подумал он, не веря самому себе. Мы добрались до расщелины.

За его спиной ревели солдаты, усталыми и удивленными голосами. На их пути оставалась последняя группа паршенди.

Но все они почему-то повернулись к ним спинами…

Мостовики.

Мостовики сражались. Далинар открыл рот, его онемевшие руки опустили Носитель Присяги. Маленький отряд мостовиков защищал вход на мост, отчаянно сражаясь против паршенди, пытавшихся сбросить их в пропасть.

Ничего более славного Далинар не видел за всю свою жизнь.

Адолин с радостным воплем прорубился к Далинару слева. Доспехи молодого человека были в дырах, шлем разбит, голова опасно обнажена. Но лицо сияло.

— Вперед! — рявкнул Далинар. — Помогите им, шторм вас побери! Если этих мостовиков убьют, мы обречены!

Адолин и Кобальтовые гвардейцы бросились вперед. Кавалер и Чистокровный — ришадиум Адолина — проскакали мимо, каждый из них нес троих раненых. Далинар ненавидел сам себя, что приходилось оставлять остальных раненых, но Кодекс говорил совершенно ясно — необходимо спасти тех, кого он может защитить.

Далинар повернулся и обрушился на армию паршенди слева от себя — нельзя было дать коридору закрыться. Многие солдаты уже были в безопасности, но некоторые взводы, доказывая свою выучку, держали стены коридора и даже пытались его расширить.

Пот тек по прикрепленной к шлему повязке на лбу, заливая левый глаз. Далинар выругался, откинул забрало — и замер.

Вражеская армия расступилась. В конце коридора стоял семифутовый паршенди в сияющих серебряных Доспехах Осколков. Они идеально облегали фигуру гиганта, превращая его в огромную статую. В руках он держал Клинок Осколков с изогнутым лезвием, похожим на застывший язык пламени. Паршенди поднял его, приветствуя Далинара.

— Сейчас? — недоверчиво проревел Далинар. — Ты пришел именно сейчас?

Носитель Осколков шагнул вперед, стальные сапоги звякнули по камню. Остальные паршенди подались назад.

— Почему не раньше? — спросил Далинар, приняв стойку ветра и мигая, пытаясь смахнуть пот с левого глаза. Он стоял в тени большого продолговатого холма, похожего на книгу, положенную на бок. — Почему ты всю битву выжидал и решил напасть именно сейчас? Когда…

Когда я собираюсь сбежать.

Вероятно, Носитель Осколков давал своим парням сражаться с Далинаром, пока был уверен, что тот никуда не денется. Или, возможно, хотел дать рядовому солдату завоевать Осколки, как в армиях людей. Но теперь, когда Далинар может убежать, возможность потерять Клинок и Доспехи стала реальной и Носитель решил сразиться сам.

Носитель опять шагнул вперед, что-то сказав на грубом языке паршенди. Далинар не понял ни слова, но поднял Клинок, приветствуя соперника. Гигант сказал что-то еще, шагнул вперед и взмахнул Клинком.

Далинар, все еще слепой на левый глаз, громко выругался. Потом отпрыгнул назад, взмахнул мечом и парировал удар врага. Все тело затряслось. Его мускулы среагировали, но слишком медленно. Штормсвет еще тек из проломов, но уже слабо. Еще немного, и Доспехи перестанут давать силу.

Паршенди напал опять, его стойки были незнакомы Далинару, но четки и отточены. Да, это не дикарь, играющий с незнакомым могущественным оружием, а тренированный Носитель Осколков. Далинару опять пришлось отбить удар, хотя стойка Ветра для этого не предназначена. Перегруженные мускулы почти не давали возможности согнуться, а разбитые Доспехи, безусловно, не выдержат хороший удар.

Следующий удар едва не выбросил его из стойки. Он стиснул зубы, вложил весь вес в оружие и просто подставил его под следующий удар паршенди. Клинки скрестились с яростным звоном, выбросив ливень искр, как будто в воздух взлетели капли расплавленного металла.

Далинар, быстро восстановившись, бросился вперед, пытаясь ударить плечом в грудь врага. Однако паршенди был полон сил, а его Доспехи — невредимы. Он легко отпрыгнул в сторону и едва не ударил Далинара в спину.

Далинар увернулся, как раз вовремя. Повернувшись, он прыгнул на склон маленького холма, поднялся на полку повыше и, наконец, на вершину. Паршенди последовал за ним, как и надеялся Далинар.

Ненадежная почва поднимала ставки — то, что ему и надо. Один-единственный удар мог его убить. Он полностью осознавал риск.

Как только паршенди приблизился к вершине, Далинар атаковал, используя более высокое и надежное положение. Паршенди даже не стал уклоняться. Он принял удар на шлем, который треснул, и попытался ударить в ногу.

Далинар быстро отпрыгнул, чувствуя себя болезненно медленным. Он еле успел уклониться и не сумел нанести второй удар, когда паршенди запрыгнул на вершину.

Гигант резко и сильно ударил. Стиснув зубы, Далинар поднял предплечье и шагнул вперед, умоляя Герольдов дать металлу выдержать удар. Броня разлетелась на куски, руку Далинара затрясло. Боевая рукавица на кулаке внезапно стала мертвым грузом, но Далинар, не останавливаясь, взмахнул Клинком и ударил.

Но не по доспехам паршенди, а по камню под ним.

Расплавленные осколки брони Далинара еще летали в воздухе, а он уже перерубил каменную полку под ногами врага. Весь кусок отвалился, и Носитель Осколков, переворачиваясь, покатился вниз и с грохотом ударился о камень.

Далинар ударил левым кулаком по земле, чтобы высвободить ставшую бесполезной перчатку. Она расстегнулась, и он поднял в воздух руку, чувствуя холод от пота, бегущего по ней. Сбросив перчатку, он закричал и, держа Клинок одной рукой, отрезал еще один кусок камня и обрушил на Носителя Осколков.

Паршенди попытался встать, но тут громадный камень сбил его с ног; раздался громкий треск, полыхнул Штормсвет. Далинар спустился, пытаясь напасть, пока гигант не пришел в себя. К сожалению, Далинар подвернул правую ногу и, достигнув земли, захромал. Однако, сбросив сапог, он не сможет удержать остальные Доспехи Осколков.

Он действовал слишком медленно. Он сжал зубы и остановился. Паршенди уже был на ногах. Доспехи паршенди, хотя и треснувшие в нескольких местах, были далеко не так искорежены, как Доспехи Далинара. Противник сумел удержать Клинок Осколков. Повернув свою бронированную голову к Далинару, он смотрел на него сквозь прорезь забрала. Другие паршенди образовали вокруг них круг, но молча глядели и не вмешивались.

Далинар поднял Клинок, держа его обеими руками — голой и одетой в боевую перчатку. Свежий ветер холодил липкую обнаженную руку.

Бежать невозможно. Он будет сражаться, здесь.

* * *

В первый раз за много месяцев Каладин чувствовал себя полностью проснувшимся и ожившим.

Красота полета копья. Единство тела и духа, рук и ног, которые реагируют мгновенно, раньше, чем мысль успела сформироваться. Знакомые стойки с копьем, выученные в самое ужасное время его жизни.

Оружие стало продолжением его; он управлял им легко и инстинктивно, как пальцем. Крутясь, он протыкал паршенди, он нес им возмездие за всех тех, кого они убили; плату за все стрелы, вонзившиеся в плоть его друзей.

Внутри него восторженно пульсировал Штормсвет — в такт с ритмом сражения. Почти в размер песни паршенди.

А они пели. Они уже пришли в себя, хотя и видели, как он пил Штормсвет, и слышали Слова Второго Идеала. Они накатывались волнами, отчаянно пытаясь сбросить мост в пропасть. Некоторые перепрыгнули расщелину, чтобы атаковать сзади, но Моаш возглавил бригадников, преградивших им дорогу. Чудо, но они держались.

Сил расплывчатым пятном крутилась вокруг Каладина, плавая на волнах Штормсвета, поднимавшихся от его кожи, как лист на ветру. Охваченная восторгом. Он никогда не видел ее такой.

Он не прерывал свои атаки — точнее одну атаку, потому что каждый удар плавно перетекал в следующий. Копье никогда не останавливалось, и — вместе со своими людьми — ему удалось отбросить паршенди назад, сражаясь с любой парой, бросавшей ему вызов.

Смерть. Убийство. Кровь наполнила воздух, умирающие стонали у его ног. Он старался не обращать на них внимания. Это враги. Тем не менее великолепие того, что он делал, не совмещалось с разрушением, которое он приносил.

Он защищал. Он спасал. И одновременно убивал. Как нечто столь ужасное может одновременно быть столь прекрасным?

Он увернулся от удара прекрасного серебристого меча и ударил копьем в бок врагу, сокрушая ребра. Повернув копье, он ударил уже треснувшим древком в бок второго паршенди. Швырнув обломки в лицо третьего, он схватил новое копье, брошенное ему Лоупеном. Хердазианин брал их у мертвых алети и подавал Каладину, по мере необходимости.

Вступая в бой с человеком, ты многое узнаешь о нем. Твои враги, они аккуратны и точны? Любят ли запугивать врага угрожающими жестами? Ругаются ли они, стараясь разозлить врага? Безжалостны или оставляют не представляющего опасности врага в живых?

Паршенди его впечатлили. Он сразился с дюжинами, и у каждого был свой метод сражения, слегка отличающийся от других. Одновременно с ним сражались двое или четверо, не больше, причем каждая пара действовала как единая команда. И, похоже, они уважали его за мастерство.

Более того, они не сражались с ранеными Тефтом и Шрамом, а сосредоточились на Каладине, Моаше и других копейщиках, доказавших свое мастерство. Он ожидал встречи с дикарями, варварами, а наткнулся на профессиональных солдат, обладавших достойной уважения этикой, отсутствовавшей у многих алети. Именно в них он нашел то, что надеялся найти у солдат, сражавшихся на Разрушенных Равнинах.

И это потрясло его. Он обнаружил, что уважает паршенди, одновременно убивая их.

Тем не менее шторм, бушевавший внутри, вел его вперед. Он выбрал сторону, а эти паршенди убивали воинов Далинара Холина без малейшего сожаления. Каладин сам обрек себя на эту бойню. И должен провести своих людей сквозь нее.

Он не знал, сколько прошло времени. Четвертый Мост держался замечательно. Конечно, они сражались не очень долго, иначе их бы всех перебили. Тем не менее множество раненых и умирающих паршенди вокруг Каладина указывали на часы.

И вот, наконец, фигура в синих Доспехах Осколков прорвалась сквозь ряды паршенди, за ней хлынула волна солдат в синем. Каладин, странным образом чувствуя одновременно облегчение и разочарование, отступил назад, шторм внутри утих. Из кожи перестал течь Свет. Вначале он подпитывал себя из гемм в их бородах, но потом с ним сражались воины уже без них — еще одно доказательство того, что они не безголовые недочеловеки, как утверждали светлоглазые. Они видели, что он делает, и, даже не понимая, попытались помешать.

У него еще был Свет, вполне достаточно, чтобы не упасть без сил. Но только тогда, когда алети оттеснили паршенди, Каладин понял, насколько вовремя они появились.

Мне нужно быть осторожнее, подумал он. Шторм внутри требовал двигаться и атаковать, но сильно опустошал тело. Чем больше и быстрее он использовал его, тем хуже будет ему впоследствии.

Солдаты Далинара заняли оборону по обе стороны моста, и усталые бригадники подались назад, многие уселись на месте, раненые.

Каладин метнулся к ним.

— Доклад!

— Трое убитых, — мрачно сказал Камень, стоявший на коленях рядом с телами, которые он положил сюда. — Малоп, Безухий Джакс, Нарм.

Каладин помрачнел.

Радуйся, что остальные живы, сказал он себе.

Легко подумать. Трудно принять.

— Что с остальными?

Оказалось, что еще пятеро серьезно ранены, но Камень и Лоупен уже позаботились о них. Эти двое хорошо научились ухаживать за ранеными. Сам Каладин не сумел бы сделать больше. Он посмотрел на тело Малопа. Топор отрубил ему руку, расщепив кость. Он умер от потери крови. Если бы Каладин не сражался, он, может быть, мог бы…

Нет. Никаких сожалений, не время.

— Отступайте, — сказал он бригадникам. — Тефт, командуй. Моаш, ты сможешь остаться со мной?

— Конечно, — сказал Моаш, ухмыльнувшись окровавленным лицом. Он выглядел возбужденным и не уставшим. Все трое погибли на его стороне, но он и все остальные сражались великолепно.

Бригада вернулась на ту сторону. Каладин повернулся и посмотрел на солдат алети. Они выглядели как пациенты в палатке хирурга. Все были ранены. Сражавшиеся снаружи еще держались, но те, кто находился ближе к нему, спотыкались и падали. Мундиры всех были залеплены кровью и порваны. Отступление превратилось в хаос.

Он протиснулся между ранеными, махая им рукой — переходите мост. Кое-кто послушался, но остальные растерянно стояли. Каладин подошел к группе, выглядевшей лучше других.

— Кто командир?

— Светлорд Далинар, — ответил солдат с порезом на щеке.

— Нет, ваш командир. Капитан.

— Мертв, — сказал солдат. — И командир роты. И его помощник.

Отец Штормов, подумал Каладин.

— Быстро, отступайте через мост, — сказал он им и пошел дальше. — Мне нужен офицер! Кто командует отступлением?

Он увидел фигуру в синих потрепанных Доспехах Осколков, сражавшуюся перед линией. Наверняка Адолин, сын Далинара. Он сдерживал паршенди. Нельзя отвлекать его.

— Эй, здесь! — крикнул кто-то. — Я нашел светлорда Харара. Он командует арьергардом!

Наконец-то, подумал Каладин, прорвался сквозь хаос и нашел бородатого светлоглазого, лежащего на земле и кашлявшего кровью.

Каладин сразу заметил огромную рану на животе.

— Где помощник?

— Мертв, — сказал светлоглазый воин рядом с командиром.

— Ты кто? — спросил Каладин.

— Накомб Гавал. — Он выглядел совсем юным, даже моложе Каладина.

— Ты повышен, — сказал Каладин. — Переведи этих людей через мост, и как можно быстрее. Если кто-нибудь спросит, тебя назначили на пост командира арьергарда. Если увидишь кого-то более высокого ранга, посылай ко мне.

Юноша заколебался.

— Повышен… А вы кто? У вас есть на это право?

— Кто-то должен, — рявкнул Каладин. — Вперед. За работу.

— Я…

— Иди!

Удивительно, но светлоглазый отдал ему честь и начал выкрикивать приказы. Люди Холина, раненые, побитые и ошеломленные, тем не менее остались хорошими солдатами. Как только кто-то начал командовать, приказы стали выполняться. Взвод за взводом пересекал мост, в походном порядке. Даже в такой суматохе они выстроились привычным образом.

За несколько минут почти вся армия Холина перетекла через мост, как песок в песочных часах. Осталось только небольшое кольцо сражающихся. Тем не менее бой не прекращался, люди кричали, падали и умирали, мечи били по щитам, копья ударяли о металл.

Каладин поспешно снял с себя доспехи из щитков паршенди — сейчас ни к чему злить врагов — и пошел среди раненых, отыскивая офицеров. Он нашел пару раненых, оглушенных и задыхающихся. Вероятно, те, кто еще мог сражаться, возглавляли два фланга, сдерживавших паршенди.

В сопровождении Моаша Каладин поторопился к центральной линии, где сражались алети, выглядевшие лучше всего. Здесь, наконец, он нашел того, кто мог командовать: высокий статный светлоглазый в стальной кирасе и таком же шлеме, его мундир казался темнее, чем у остальных. Он руководил сражением, стоя слегка позади передней линии.

Офицер кивнул Каладину и закричал, заглушая шум битвы:

— Ты командуешь мостовиками?

— Я, — ответил Каладин. — Почему твои люди не переходят мост?

— Мы — Кобальтовая Гвардия, — сказал человек. — Наш долг — защищать светлорда Адолина. — Воин указал на Носителя Осколков в синих Доспехах. Похоже, Адолин пытается куда-то прорваться.

— Где кронпринц? — крикнул Каладин.

— Мы не знаем. — Лицо мужчины скривилось. — Его стражи исчезли.

— Вы должны отступить. Армия уже на той стороне. Если вы останетесь, вас окружат.

— Мы не можем оставить светлорда Адолина. Извини.

Каладин огляделся. Фланги алети еще держались, с большим трудом. И они не отступят, пока не получат приказ.

— Замечательно, — сказал Каладин, поднял копье и протиснулся в первую линию. Здесь кипел ожесточенный бой. Каладин сбил одного паршенди ударом в шею и бросился на целую группу; его копье мелькало в воздухе. Штормсвет почти кончился, но у этих паршенди были геммы в бороде, он вдохнул его — совсем немного, чтобы не выдать себя алети, — и начал яростно сражаться.

Паршенди падали или отступали, и некоторые Кобальтовые гвардейцы тоже отступили от него, пораженные. Через несколько секунд вокруг него уже лежала дюжина паршенди, раненых или умирающих. Образовалась дыра, и он бросился внутрь, Моаш следовал за ним по пятам.

Все паршенди сосредоточились на Адолине, синие Доспехи которого потрескались и едва держались. Каладин никогда не видел Доспехи Осколков в таком ужасном состоянии. Штормсвет тек через дыры в них, как из кожи Каладина, когда он держал или использовал его слишком много.

Тем не менее Адолин продолжал яростно сражаться. Каладин и Моаш остановились вне досягаемости Клинка, и паршенди не обратили на них внимания, отчаянно пытаясь убить Носителя Осколков. Адолин уже уложил множество их, но его Клинок — как и тот, который видел Каладин раньше, — не резал плоть. Глаза паршенди сгорели и почернели; дюжины их лежали вокруг Адолина, как переспелые фрукты, упавшие с дерева.

И, тем не менее, он проигрывал бой. Его Доспехи не просто треснули — они были все в дырах. Шлем исчез, он надел обычный шлем копейщика. И он хромал на левую ногу. Его Клинок нес смерть, но паршенди подходили все ближе и ближе.

Каладин не осмелился приблизиться.

— Адолин Холин! — проревел он.

Тот продолжал сражаться.

— Адолин Холин! — опять крикнул Каладин, чувствуя, как из него вырвался небольшой дымок Штормсвета; его голос загремел.

Носитель Осколков остановился и посмотрел на Каладина. Потом недовольно отступил, дав возможность Кобальтовой Гвардии выбежать вперед по пути, пробитом Каладином, и сдерживать паршенди.

— Ты кто? — спросил Адолин, подойдя к Каладину. Пот тек по его юному гордому лицу, волосы превратились в спутанную черно-белую массу.

— Человек, который спас тебе жизнь, — сказал Каладин. — Я хочу, чтобы ты приказал своим людям отступить. Твои войска больше не могут сражаться.

— Мой отец там, мостовик, — сказал Адолин, указывая своим огромным Клинком. — Несколько мгновений назад я видел его. Я отправил за ним ришадиума, но ни человек, ни лошадь не вернулись. Я должен повести взвод…

— Ты должен отступить! — сердито сказал Каладин. — Посмотри на своих людей, Холин. Они едва стоят на ногах и сражаются одни. Ты теряешь дюжину в минуту. Ты должен увести их.

— Я не брошу отца, — упрямо сказал Адолин.

— Ради мира… Если тебя убьют, у этих людей не останется никого. Твои командиры ранены или мертвы. Ты не сможешь добраться до твоего отца; ты сам едва стоишь. Я повторяю, уводи людей в безопасное место!

Юный Носитель Осколков шагнул назад, пораженный тоном Каладина. Он посмотрел на северо-восток, где на каменном холмике неожиданно появилась фигура в серых Доспехах, сражающаяся против другого Носителя Осколков.

— Мой отец. Он так близко.

Каладин глубоко вздохнул.

— Я вытащу его. Ты возглавишь отступление. Держи мост, но только мост.

Адолин посмотрел на Каладина. Потом шагнул назад, что-то в Доспехах отвалилось, и он упал на одно колено. Стиснув зубы, сумел подняться.

— Капитанлорд Малан, — проревел Адолин. — Возьмите ваших солдат и идите с этим человеком. Помогите моему отцу.

Офицер, с которым до этого говорил Каладин, отдал честь. Адолин снова посмотрел на мостовика, поднял Клинок Осколков и с трудом пошел к мосту.

— Моаш, иди с ним, — приказал Каладин.

— Но…

— Выполняй, Моаш, — мрачно сказал Каладин и посмотрел на холмик, на котором сражался Далинар.

Каладин глубоко вдохнул, взял копье под мышку и резко рванул вперед. Кобальтовые гвардейцы закричали, пытаясь держаться с ним наравне, но он не оглядывался. Ударившись о линию атаковавших паршенди, он мгновенно убил двоих, перепрыгнул через их тела и побежал дальше. Большинство паршенди собралось вокруг Далинара или сражалось у моста; здесь, между двумя линиями, их было немного.

Каладин бежал, на ходу впитывая в себя Штормсвет и уклоняясь от паршенди, которые пытались сразиться с ним. Через несколько мгновений он уже был там, где сражался Далинар. Каменная полка была пуста; большая группа паршенди собралась у подножия холма.

Там, подумал он и прыгнул вперед.

* * *

Заржала лошадь. Далинар поднял глаза и с удивлением увидел Кавалера, ворвавшегося в круг, оставленный наблюдавшими за поединком паршенди. Как?… Где?.. Конь должен был находиться в безопасности на плато построения.

Слишком поздно. Далинар стоял на одном колене, и вражеский Носитель Осколков добивал его. Очередной удар в грудь ногой, и Далинар упал на спину.

Удар в шлем. Еще один. И еще. Шлем лопнул, сила ударов оглушила Далинара. Где он? Что происходит? Почему его пришпилили к земле чем-то тяжелым?

Доспехи Осколков… подумал он, пытаясь встать. На мне Доспехи Осколков…

В лицо ударил ветер. Удары в голову. Нельзя пропускать удары в голову, даже в Доспехах. Враг стоял над ним и, казалось, внимательно разглядывал его. Как если бы что-то искал.

Далинар уронил Клинок. Место дуэли окружили обычные солдаты паршенди. Они оттеснили Кавалера, тот недовольно заржал и встал на дыбы. Далинар глядел на коня, перед глазами все плыло.

Почему Носитель Осколков еще не прикончил его?

Гигант паршенди наклонился к нему и заговорил. Со страшным акцентом. Оглушенный Далинар едва разбирал слова. Но паршенди был так близко, и Далинар все-таки понял. Понял, что ему сказали. Акцент почти до неузнаваемости исказил слова, произнесенные на алети.

— Это ты, — сказал Носитель Осколков. — Я нашел тебя наконец.

В своих видениях он уже наблюдал эту сцену: Носитель Осколков один, в опасности, вокруг паршенди. Но тогда Далинар был снаружи кольца врагов…

Но этот паршенди — Носитель Осколков — не мог говорить со мною…

Вдруг что-то разметало задние ряды солдат паршенди, наблюдавших за дуэлью.

Удары по голове были очень тяжелыми. Далинар начал бредить.

Кто мог разорвать кольцо паршенди? Садеас?…

Затуманенный разум Далинара пытался найти объяснение происходящему.

Он пришел спасти меня, как я его.

«Объедини их…»

Он пришел, подумал Далинар. Я знал, что он придет. Я соберу их…

Паршенди кричали, метались, падали.

Через их ряды пробился человек.

Это был не Садеас.

Молодое жесткое лицо, курчавые волосы. В руках копье.

И… он светился.

Что? подумал ошеломленный Далинар.

* * *

Разбросав солдат паршенди, Каладин буквально влетел в круг. В его центре один Носитель Осколков склонился над другим Носителем Осколков, лежащим перед ним на земле. Из Доспехов поверженного рыцаря слабо тек Штормсвет. Слишком слабо. Учитывая число трещин, скорее всего геммы Доспехов почти полностью отдали свой Свет.

Победителем в этом поединке был Носитель-паршенди, о чем можно было судить по размерам и форме его ног. Вражеский Носитель Осколков наклонился и внимательно рассматривал Далинара. Из большой трещины на его ноге вытекал Штормсвет.

Великолепно, подумал Каладин. Мгновенно вспыхнуло воспоминание — он спасает Амарама.

Прежде чем ошеломленные солдаты паршенди успели прийти в себя, он подскочил поближе и воткнул копье в разлом Доспехов. Носитель Осколков, вскрикнув от боли и удивления, выпустил Клинок. Тот немедленно превратился в туман. Каладин выдернул копье и отскочил назад. Носитель попытался достать Каладина бронированным кулаком, но промахнулся. Каладин прыгнул к нему и, вложив в копье всю силу, снова ударил копьем в трещину в броне.

Носитель Осколков закричал еще громче, зашатался и рухнул на колени. Каладин попытался высвободить копье, но древко треснуло, когда воин начал падать.

Каладин отпрыгнул назад с пустыми руками и оказался лицом к лицу с вооруженными паршенди.

Штормсвет лился из него.

Молчание.

Словно очнувшись, паршенди обрели дар речи.

Хором они выкрикнули те же самые слова, что и раньше:

— Нешуа Кадал!

Затем смущенно переглянулись, зашептались и запели песню, которую он никогда раньше не слышал.

Похоже, паршенди даже и не помышляли о нападении.

Что ж, неплохо, подумал Каладин.

Далинар задвигался. Каладин встал на колени и помог ему сесть. При этом приказал Штормсвету уйти в каменистую землю, оставив себе ровно столько, чтобы не светиться. Вскочив на ноги, Каладин побежал к покрытой броней лошади Далинара, которая стояла в стороне от кольца паршенди. Испуганно глядя на него, солдаты бросились врассыпную, освобождая ему дорогу. Он взял поводья и торопливо вернулся к кронпринцу.

* * *

Далинар тряхнул головой, пытаясь прояснить сознание. Перед глазами еще все плыло, но голове уже стало лучше.

Что произошло? Его ударили по голове… и теперь Носитель Осколков стоит перед ним на коленях. На коленях? Но что заставило его упасть? И неужели это создание действительно с ним говорило?

А юный мостовик в лучах света? Сейчас он уже не светится, а, держа поводья Кавалера, призывно машет рукой.

Решив, что это ему почудилось, Далинар заставил себя встать на ноги.

Паршенди, стоявшие вокруг, бормотали что-то неразборчивое.

Доспехи Осколков, подумал Далинар, глядя на Носителя.

Клинок Осколков.

Я могу выполнить свое обещание Ринарину. Я могу…

Носитель простонал, держась за раненую ногу рукой в перчатке. Далинару буквально зуделось закончить дело, убить его. Он шагнул вперед, волоча бесчувственную ногу. Паршенди, стоявшие вокруг, молча смотрели. Почему они не атакуют?

Высокий копейщик подвел к Далинару Кавалера.

— На коня, светлоглазый.

— Мы должны закончить с ним. Мы можем…

— На коня! — скомандовал юноша, кидая ему поводья.

Паршенди повернулись, собираясь сражаться с приближающимися солдатами алети.

— Говорят, что вы человек чести, — рявкнул копейщик. С Далинаром мало кто говорил таким образом, особенно темноглазые. — Ваши люди не хотят уходить без вас, а мои люди не могут уйти без них. Садитесь на вашу лошадь, и мы уходим из этой смертельной ловушки. Вы меня поняли?

Далинар встретился с юношей глазами. И кивнул. Конечно. Он прав, они должны оставить вражеского Носителя Осколков в живых.

Да и как они заберут Доспехи? Тащить за собой труп, всю дорогу?

— Отступаем! — проревел Далинар своим солдатам, потом с трудом забрался в седло Кавалера — в Доспехах осталось слишком мало Штормсвета.

Верный Кавалер поскакал по коридору, который его люди прорубили для него ценой своей жизни. Безымянный копейщик бежал следом, сзади прикрывала Кобальтовая Гвардия. Почти вся его армия была уже за расщелиной. Мост еще стоял, перед ним беспокойно ждал Адолин, удерживая его для Далинара.

С чувством облегчения Далинар проскакал по деревянному мосту и — наконец-то! — оказался на плато построения. Адолин и последние части перешли за ним.

Он повернул Кавалера и посмотрел на восток. Паршенди столпились у расщелины, но не собирались преследовать. В верхней части Башни небольшая группа собралась вокруг куколки. В суматохе боя о ней забыли обе стороны. Обычно паршенди никогда не преследовали, но если сейчас они передумают, то смогут гнать остатки армии Далинара без остановки вплоть до постоянных мостов.

Но нет. Они выстроились и завели другую песню, ту, которую они пели всякий раз, когда алети отступали. Пока Далинар глядел на них, из их рядов появилась огромная фигура в разбитых серебристых Доспехах и красном плаще. Носитель Осколков снял шлем, но он находился слишком далеко, и Далинар не смог разобрать черты его лица. Недавний враг Далинара поднял Клинок Осколков движением, в смысле которого было невозможно усомниться. Салют, жест уважения. Далинар инстинктивно призвал Клинок и через десять ударов сердца отсалютовал в ответ.

Мостовики вытащили мост на плато, разделив армии.

— Оказать первую помощь раненым, — рявкнул Далинар. — Мы не оставим никого, кто может выжить. Паршенди не собираются нападать на нас!

Его люди радостно закричали. Почему-то это бегство казалось большей победой, чем любое гемсердце, которое они добыли. Уставшие алети разделились на батальоны.

Восемь шли на сражение, и восемь вернулось — хотя в некоторых осталось всего несколько сотен солдат. Люди, обученные военно-полевой хирургии, уже проверяли ряды, оставшиеся офицеры составляли списки. Люди садились, окруженные спренами боли и усталости, кое-кто без оружия, многие в изодранных мундирах.

На другом плато паршенди продолжали петь свою странную песню.

Далинар обнаружил, что смотрит на бригаду мостовиков. Юноша, который его спас, очевидно, их бригадир. Неужели он победил Носителя Осколков? Далинар смутно помнил скоротечный поединок и копье в ноге. Ясно как день, что молодой человек очень искусен и удачлив.

Бригада мостовиков действовала намного организованнее и дисциплинированнее, чем Далинар ожидал от таких людей. Больше он не может ждать. Далинар слегка толкнул коленом Кавалера и проехал мимо раненых усталых солдат. Они напомнили ему о собственной усталости, но теперь по меньшей мере он может сидеть, он уже приходит в себя, в ушах больше не звенит.

Лидер мостовиков осматривал раны своих товарищей, его пальцы работали, как у опытного хирурга. Каким образом человек, обученный медицине, стал мостовиком?

Почему нет? подумал Далинар. Не более странно, чем уметь так хорошо сражаться. Неудивительно, что Садеас выбрал его.

Молодой человек посмотрел на него, и тут в первый раз Далинар заметил у него на лбу клеймо раба, скрытое длинными волосами. Юноша встал и застыл во враждебной позе, скрестив руки перед собой.

— Вы будете отмечены. Все до единого, — сказал Далинар. — Но почему ваш кронпринц отступил? Почему послал вас?

Некоторые из мостовиков захихикали.

— Он не посылал нас, — ответил их предводитель. — Мы пришли сами. Против его воли.

Далинар обнаружил, что кивает, и только тут сообразил, что это единственный ответ, имеющий смысл.

— Почему? — спросил он. — Почему вы вернулись за нами?

Юноша пожал плечами.

— Вы попали в ловушку слишком картинно.

И опять Далинар устало кивнул. Возможно, ему не очень нравился тон молодого человека, но он сказал чистую правду.

— Да, но почему вернулся ты? И как ты научился так сражаться?

— Случайно, — ответил юноша. И повернулся к раненым.

— Как я могу отблагодарить тебя? — спросил Далинар.

Мостовик опять взглянул на него.

— Не знаю. Мы собирались сбежать от Садеаса, исчезнуть во время этой заварухи. Мы все еще можем попытаться, но он, безусловно, будет преследовать нас до тех пор, пока не убьет.

— Я могу забрать твоих людей в свой лагерь и заставить Садеаса освободить тебя.

— Боюсь, он не даст нам уйти, — мрачно сказал бригадир мостовиков. — И еще я думаю, что ваш лагерь не то место, где можно считать себя в безопасности. То, что сделал сегодня Садеас… Будет война между вами двоими, верно?

Верно? Далинар избегал думать о Садеасе — надо было выживать, — но глубоко внутри него кипел гнев на этого предателя. Он отомстит Садеасу, несомненно. Но война между двумя княжествами? Она разобьет Алеткар на куски. И, более того, уничтожит дом Холин. Кроме того, после такого сокрушительного поражения Далинар не готов сразиться с Садеасом — у него не осталось ни войск, ни союзников.

Что сделает Садеас, когда Далинар вернется? Не попытается ли он закончить начатое, прямой атакой? Нет, подумал Далинар.

Нет, он намеренно выбрал именно такой способ.

Садеас никогда не нападет на него лично. Да, он бросил Далинара, но, по стандартам алети, это совсем другое дело. И он, конечно, тоже не хочет рисковать королевством.

Садеас не хочет открытой войны, а Далинар не может позволить себе открытую войну, несмотря на весь свой гнев. Он сжал кулак и посмотрел на мостовика.

— Нет, войны не будет, — сказал Далинар. — Пока по меньшей мере.

— А как с воровством? — спросил мостовик. — Если вы возьмете нас в свой лагерь, вы украдете бригаду мостовиков. Королевский закон и Кодекс, которому, как говорят мои люди, вы следуете, требует, чтобы вы вернули нас Садеасу. А уж он не отпустит нас так легко.

— Я позабочусь о Садеасе, — сказал Далинар. — Возвращайся со мной. Клянусь, что ты и твои люди будете в безопасности. Я обещаю это, всеми остатками своей чести.

Молодой мостовик посмотрел ему прямо в глаза, что-то там разыскивая. Слишком уж он тверд для своего возраста.

— Ну хорошо, — сказал он. — Мы вернемся. Я не могу оставить своих людей в лагере Садеаса, а с таким числом раненых мы не можем бежать. Нам не хватит запасов.

Юноша вернулся к работе, а Далинар поскакал принять донесения о потерях. Он заставил себя сдержать свой гнев на Садеаса. Да, трудно. Но Далинар не имел права рисковать и позволить разразиться войне — но и не мог допустить, чтобы и дальше все шло по такому же пути.

Садеас нарушил равновесие, и оно никогда не восстановится. Не в таком виде.

Глава шестьдесят девятая Правосудие

У меня все отняли. Я одна стою против того, кто спас мне жизнь. Я защищаю того, кто убил мои надежды. Я поднимаю руку. Шторм отвечает.

Танатанев, 1173, 18 секунд до смерти. Темноглазая мать четырех детей, шестьдесят два года.


Навани протолкнулась мимо стражников, не обращая внимания на их протесты и призывы сопровождающих ее дам. Она заставила себя остаться спокойной. Она останется спокойной. То, что она слышала, слухи и ничего больше.

К сожалению, чем старше она становилась, тем труднее было поддерживать спокойствие, достойное светледи. Она быстро пошла через военлагерь Садеаса. Увидев ее, солдаты протягивали к ней руки, предлагая помощь или требуя остановиться. Она не обращала внимания ни на тех, ни на других; никто бы не осмелился коснуться ее и пальцем. Быть матерью короля означало иметь кое-какие привилегии.

Лагерь был неряшлив и плохо спланирован. Торговцы, шлюхи и рабочие понастроили свои хижины с подветренной части казарм. Затвердевающий крэм свисал с карнизов, чем-то похожий на следы воска, оставшиеся на краях стола. Какой контраст с ясными линиями и чистыми зданиями лагеря Далинара!

С ним все будет хорошо, сказала она себе. Я ему покажу, если с ним что случится!

Несмотря на снедавшую ее тревогу, она едва не начала мысленно создавать новый проект устройства лагеря Садеаса. Направившись прямо на площадку для построения, она нашла там армию, выглядевшую так, как будто и не была в сражении. Солдаты, без пятен крови на одежде, смеялись и переговаривались; между ними ходили офицеры и распускали взвод за взводом.

Это должно было успокоить ее. Они не выглядели армией, потерпевшей поражение. Но вместо этого она еще больше встревожилась.

Садеас, в чистых Доспехах Осколков, говорил с группой офицеров в тени ближайшего навеса. Она подошла к навесу, но группа стражников встала на ее пути, плечом к плечу, а один побежал к Садеасу — сообщить о ее появлении.

Навани беспокойно сложила руки перед собой. Возможно, она должна была взять паланкин, как и предлагали дамы из ее свиты. Некоторые из них, запыхавшись, только сейчас появились на площадке для построения. Паланкин быстрее, объясняли они, если нужно далеко идти, и с дороги можно послать гонца, чтобы Садеас мог их достойно принять.

Когда-то она подчинялась законам приличия. Еще совсем молодой женщиной она умело играла в эти игры и с наслаждением занималась интригами. И что это дало ей? Мертвого мужа, которого она никогда не любила, и «привилегированное» положение при дворе — все равно что выбросили на свалку.

Что сделает Садеас, если она начнет кричать? Мать короля ревет как громгончая, чьи антенны только что скрутили? Она думала об этом, пока солдат ждал возможности объявить о ней Садеасу.

Уголком глаза она заметила молодого человека в синем мундире, сопровождаемого всего тремя почетными гвардейцами. Ринарин, на лице которого всегда было выражение спокойного любопытства. Но не сейчас. Растрепанный, с широко раскрытыми глазами, он бросился к Навани.

— Машала, — взмолился он тихо. — Пожалуйста. Что ты слышала?

— Армия Садеаса вернулась без армии твоего отца, — сказала Навани. — Говорят о разгроме, но они выглядят так, как будто вообще не сражались. — Она посмотрела на Садеаса, прикидывая, не закатить ли истерику. К счастью, он как раз закончил говорить с солдатом и послал его обратно.

— Вы можете подойти, Ваша Светлость, — сказал человек, кланяясь ей.

— Как вовремя, — буркнула она, прошла мимо стражников и вошла под навес. Ринарин, поколебавшись, пошел за ней.

— Ваша Светлость Навани, — сказал Садеас, сцепив руки за спиной. Он выглядел очень внушительно в темно-красных Доспехах. — Я собирался рассказать вам новости во дворце вашего сына. Но такое огромное несчастье невозможно утаить. Выражаю вам сочувствие в связи с потерей вашего брата.

Ринарин тихо выдохнул.

Навани, стараясь не выдать себя, скрестила руки и задушила вопль отрицания и боли, пришедший из глубин ее сознания. Это кара. Она часто видела в вещах уроки судьбы. В этом случае наказание состояло в том, что она никогда не могла обладать чем-то ценным долго. У нее всегда вырывали то, о чем она мечтала больше всего на свете.

Спокойно, выругала она себя.

— Прошу объяснить, — сказала она Садеасу, встретившись с ним взглядом. Этот взгляд она тренировала десятилетиями и обрадовалась, увидев, что он смутился.

— Мне очень жаль, Ваша Светлость, — повторил Садеас, запнувшись. — Паршенди окружили армию вашего брата со всех сторон. Было глупо погибать вместе. Наша новая тактика настолько испугала дикарей, что они привели на битву всех своих солдат и окружили нас.

— И вы бросили Далинара?

— Мы сражались изо всех сил, пытаясь вызволить его, но их было слишком много. Мы вынуждены были отступить, иначе сами остались бы там! Я бы продолжил сражаться несмотря ни на что, но я своими глазами видел, как ваш брат упал под ударами молотов паршенди. — Его лицо исказилось. — Они стали снимать с него окровавленные куски Доспехов, как трофеи. Дикие чудовища.

Навани заледенела. Холод, оцепенение. Как такое могло случиться? После того как — наконец! — этот каменноголовый человек увидел в ней женщину, а не сестру. И вот…

И вот…

Она сжала зубы, сражаясь со слезами.

— Я не верю.

— Я понимаю, что вам трудно принять эту новость. — Садеас махнул рукой, приказывая принести стул. — Я бы хотел не приносить ее вам, но… Далинар и я, мы знали друг друга много лет, и, хотя мы не всегда видели тот же самый рассвет, я считал его союзником. И другом. — Он тихо выругался и посмотрел на восток. — Они заплатят за это. Я увижу, как они заплатят.

Он казался таким искренним, что Навани заколебалась. А несчастный Ринарин, стоявший с мертвенно-бледным лицом и широко открытыми глазами, был настолько потрясен, что не мог говорить. Появился стул, но Навани отказалась от него, а Ринарин сел, заработав презрительный взгляд Садеаса. Охватив голову руками и дрожа всем телом, он уставился в землю.

Он стал кронпринцем, осознала Навани.

Нет. Нет. Он станет кронпринцем, только если она согласится с тем, что Далинар мертв. Не может быть. Он жив.

Но все мосты были у Садеаса, подумала она, поглядев на склад древесины.

Навани вышла из-под навеса на послеполуденное солнце, чувствуя его тепло на коже, подошла к свите.

— Кистьперо, — сказала она Макаль, которая несла ее сумку. — Самое толстое. И мои горящие чернила.

Невысокая толстая женщина открыла сумку и вынула длинное кистьперо с толстым пучком свиных щетинок на конце. Навани взяла его. За ним последовали чернила.

Стражники в почтительном недоумении смотрели, как Навани взяла перо и опустила его в кроваво-красные чернила. Она встала на колени и принялась рисовать на каменной земле.

Искусство — сродни творению. Это его душа, его сущность. Творение и порядок. Ты берешь неорганизованную субстанцию — чернила, пустой лист бумаги — и строишь из нее что-то. Что-то из ничего. Сущность творения.

Она чувствовала, как по щекам текут слезы. У Далинара не было ни жены, ни дочерей; никто не мог помолиться за него. И вот, Навани рисовала на камнях молитву, послав свиту за еще несколькими баночками чернил. Она шагнула к краю глифа и продолжила рисунок, делая его огромным, брызгая чернилами на обожженные камни.

Вокруг собрались солдаты, и сам Садеас, выйдя из-под навеса, глядел на ее рисунок, на ее спину, пока она ползала по земле, яростно макая кистьперо в чернила. Что за молитва, если нет творения? Сделать то, что никогда не существовало. Создать желание из отчаяния, мольбу из страдания. Склонить спину перед Всемогущим и создать смирение из пустой гордости человеческой жизни.

Что-то из ничего. Настоящее творение.

Слезы смешивались с чернилами. Она извела уже четыре баночки. Она ползала, опираясь безопасной рукой на землю, раскрашивала камни и вытирала слезы, оставляя на щеках кляксы. Закончив, она еще какое-то время стояла на коленях перед глифом в двадцать шагов длиной, нарисованным красными, как кровь, чернилами. Солнечный свет отражался от них, и она подожгла мокрые чернила при помощи свечи — они были сделаны так, чтобы гореть, мокрыми или высохшими. Языки пламени побежали по всей молитве, убивая ее и посылая ее душу к Всемогущему.

Она склонила голову перед молитвой. Только один символ, но сложный. Тат. Правосудие.

Люди глядели молча, как если бы боялись испортить ее просьбу к божеству. Налетел холодный ветер, стегая флаги и плащи. Молитва погасла, и это было замечательно. Она не должна гореть долго.

— Светлорд Садеас! — крикнул кто-то обеспокоенным голосом.

Навани взглянула вверх. Солдаты расступились, освобождая дорогу гонцу в зеленом мундире. Он подбежал к Садеасу и начал говорить, но кронпринц сжал плечо человека рукой в боевой перчатке и толкнул его под тент, приказав стражникам никого не впускать. Потом вошел сам.

Навани продолжала стоять на коленях, рядом со своей молитвой. Пламя оставило на земле черный шрам в виде глифа. Кто-то подошел к ней — Ринарин. Он встал на колено и положил руку ей на плечо.

— Спасибо, машала.

Она кивнула, вставая; на безопасной руке остались красные капли. Щеки еще не высохли от слез, но, сузив глаза, она посмотрела через живой щит солдат на Садеаса. Лицо светлорда покраснело, стало угрожающим, глаза расширились от гнева.

Она повернулась и через толкотню солдат проложила себе дорогу к краю площадки построения. Ринарин и некоторые из офицеров Садеаса присоединились к ней и уставились на Разрушенные Равнины.

И увидели длинную медленную линию людей, с трудом идущих к военлагерям, которую вел всадник в синевато-серых доспехах.

* * *

Далинар ехал на Кавалере во главе двух тысяч шестисот пятидесяти трех воинов. Всех, кто остался от восьми тысяч.

Долгий путь от плато дал ему время подумать. Внутри все еще бушевали эмоции. Он согнул левую руку; сейчас на ней была синяя рукавица, позаимствованная у Адолина. Потребуется несколько дней, чтобы вырастить собственную рукавицу Далинара. Даже дольше, если паршенди попробуют вырастить полный доспех из оставшейся у них. И у них ничего не получится, если оружейники Далинара будут кормить Штормсветом полный доспех. Брошенная перчатка рассыплется, превратится в пыль, а новая вырастет у Далинара.

Но пока он надел перчатку Адолина. Они собрали все заряженные камни у двадцати шести сотен человек и благодаря их Штормсвету перезарядили его Доспехи. Разломы еще остались, конечно. Полное исцеление займет несколько дней, но по меньшей мере сейчас он может в них сражаться, если потребуется.

Он должен сделать так, чтобы не потребовалось. Он собирался столкнуться лицом к лицу с Садеасом и хотел быть вооруженным. На самом деле ему отчаянно хотелось налететь на лагерь Садеаса и объявить своему «старому другу» войну. Может быть, даже призвать Клинок и убить его.

Но он не мог. Солдаты устали, и у него нет союзников. Война уничтожит его и королевство. Он должен сделать что-нибудь другое. Он отомстит. Со временем. Сейчас главное — Алеткар.

Он опустил руку в синей рукавице, взяв поводья Кавалера. Адолин ехал немного сзади. Они зарядили и его Доспехи, хотя теперь у него не хватало рукавицы. Сначала Далинар отказывался от подарка сына, но потом понял логику Адолина. Если уж кто-то из них будет сражаться без нее, то пускай это будет человек помоложе. С Доспехами Осколков разницы нет, но без них молодой человек в расцвете сил будет сражаться лучше, чем он в свои пятьдесят.

И он все еще не знал, что думать о своих видениях и их очевидной ошибке в оценке Садеаса. Но с ними он разберется позже. Когда придет время.

— Этал, — позвал Далинар.

Самый высокопоставленный из всех офицеров, выживших в битве, Этал был гибким человеком с тонкими усами и обычно ухоженным лицом. Его левая рука висела на перевязи. Он был одним из тех, кто защищал коридор отхода Далинара в последние минуты боя.

— Да, — спросил Этал, подходя к Далинару. На всех лошадях, за исключением двух ришадиумов, ехали раненые.

— Отведи раненых в мой военлагерь, — сказал Далинар. — Скажи Телебу, пусть приведет весь лагерь в боевую готовность. Пусть мобилизует оставшиеся роты.

— Да, светлорд, — сказал Этал и отдал честь. — Светлорд, могу ли я спросить? К чему мы готовимся?

— Ко всему. Но, надеюсь, ни к чему.

— Я понял, светлорд, — ответил Этал и отправился выполнять приказ.

Далинар повернул Кавалера и подъехал к группе мостовиков, все еще идущей за своим суровым предводителем, человеком по имени Каладин. Достигнув постоянных мостов, они бросили свой; со временем Садеас пошлет за ним.

Как только он подъехал, мостовики остановились. Они выглядели такими же усталыми, как и он, но мгновенно выстроились в боевой порядок и сжали копья, как если бы опасались, что он хочет забрать их. Они спасли его, но, очевидно, еще не доверяли ему.

— Я отослал моих раненых в лагерь, — сказал Далинар. — Вы можете пойти с ними.

— Вы собираетесь столкнуться с Садеасом? — спросил Каладин.

— Я должен. — Я должен узнать, почему он сделал то, что сделал. — И потом я куплю вам свободу.

— Тогда я остаюсь с вами, — сказал Каладин.

— И я, — сказал человек с ястребиным лицом. Все мостовики немедленно повторили его слова.

Каладин повернулся к ним.

— Я должен отослать вас.

— Что? — спросил пожилой мостовик с короткой седой бородой. — Ты можешь рисковать своей жизнью, а мы нет? В лагере Садеаса остались наши люди. Нам нужно забрать их. И мы должны оставаться вместе. Посмотреть, что произойдет.

Остальные кивнули. И опять Далинара потрясла их дисциплина. Теперь он был уверен, что Садеас здесь ни при чем. Это дело рук их командира. Несмотря на темно-коричневые глаза, он держал себя как светлорд.

Что ж, если они не хотят идти, Далинар не будет заставлять их. Он поехал дальше, и очень скоро тысяча солдат Далинара отделилась от них и ушла на юг, к их лагерю. Остальные поехали прямо, к лагерю Садеаса. Подъехав ближе к последней расщелине, Далинар заметил маленькую толпу, собравшуюся на ее краю. Впереди стояли две фигуры. Ринарин и Навани.

— Что они делают в лагере Садеаса? — спросил Адолин, улыбаясь; его усталый, дошедший до предела Чистокровный остановился рядом с Кавалером.

— Не знаю, — ответил Далинар. — Но пусть Отец Штормов благословит их за то, что они пришли. — Только увидев знакомые милые лица, он почувствовал — наконец-то! — что пережил этот день.

Кавалер перешел последний мост. Ринарин ждал, и Далинар улыбнулся.

На лице парня появилась радостная улыбка. Далинар спрыгнул с коня и обнял сына.

— Отец, — только и смог сказать Ринарин. — Ты жив!

Адолин тоже улыбнулся и спешился с седла, доспехи звякнули. Ринарин вырвался из объятий отца, одной рукой схватил Адолина за плечо, другой слегка стукнул по доспехам и широко улыбнулся. Далинар, с улыбкой на лице, отвернулся от братьев и посмотрел на Навани. Она стояла, сложив руки перед собой и подняв одну бровь. На ее лице резко выделялись несколько пятен красной краски.

— Ты же не беспокоилась обо мне, верно? — спросил Далинар.

— Беспокоилась? — переспросила она. Их глаза встретились, и в первый раз он заметил, что они красные, как от слез. — Я была в ужасе.

А потом Далинар обнаружил, что сжимает ее в объятиях. Ему приходилось быть осторожным, но его рукавицы чувствовали шелк ее платья, и без шлема он мог вдыхать сладкий цветочный запах ее духов. Он держал ее так сильно, как осмеливался, наклонив голову и уткнувшись носом в ее волосы.

— Хмм, — тепло заметила она, — похоже, я что-то пропустила. Все смотрят. Будут разговоры.

— Мне все равно.

— Хмм, похоже, я очень много пропустила.

— На поле боя, — хрипло сказал он, — я думал, что умру. И понял, что это правильно.

Она, откинув голову назад, недоуменно посмотрела на него.

— Я провел почти всю мою жизнь, заботясь о том, что подумают люди, Навани. И когда, как я думал, пришло мое время, я осознал, что все мои заботы были напрасны. В самом конце я был доволен тем, как прожил свою жизнь. — Он посмотрел на нее, потом расстегнул правую рукавицу; она с лязгом упала на землю. Протянув мозолистую руку, он взял Навани за подбородок. — Я сожалел только о двоих. О тебе и о Ринарине.

— Но ты сказал, что можешь умереть и это правильно?

— Нет, — ответил он. — Я сказал, что посмотрел в лицо вечности и увидел там мир. Теперь я буду жить по-другому.

— Без чувства вины?

Он помолчал.

— Сомневаюсь, что мне удастся полностью изгнать его. В конце нас ждет мир, но жизнь… жизнь — это ураган. Тем не менее теперь я смотрю на все по-другому. Пришло время оттолкнуть от себя лживых людей. — Он посмотрел на кряж, где собралось еще больше солдат в зеленом. — Я думаю об одном из видений, — тихо сказал он, — о том, где повстречал Нохадона. Он отверг мое предложение написать книгу, изложить на бумаге собственную мудрость. В этом что-то есть. Что-то, чему я должен научиться.

— И что? — спросила Навани.

— Еще не знаю. Но я уже близок к разгадке. — Он положил руку ей на затылок, прижал ее к себе и вдохнул запах ее волос. Ему захотелось снять Доспехи, прижаться к ней телом, а не металлом.

Но время еще не пришло. Он неохотно отпустил ее и повернулся к Адолину и Ринарину, с беспокойством глядевшим на них. А его солдаты глядели на армию Садеаса, собравшуюся на кряже.

Я не должен допустить кровопролития.

Он нагнулся и вставил руку в упавшую перчатку. Натянулись ремни, соединяя ее с остальными частями доспехов.

Но я не собираюсь тайком ускользнуть в лагерь, не поговорив с ним.

Он должен узнать, почему его предали. Ведь их отношения складывались так хорошо.

Кроме того, есть и его обещание мостовикам. Далинар пошел вверх по склону, запятнанный кровью синий плащ вился за ним. Адолин звякал броней по одну сторону от него, Навани торопилась по другую, Ринарин шел следом.

Оставшиеся шестнадцать сотен солдат Далинара маршировали за ними.

— Отец, — сказал Адолин, глядя на враждебные войска.

— Не призывай Клинок. Он не понадобится.

— Садеас бросил тебя, верно? — тихо спросила Навани, в ее глазах полыхнул гнев.

— Он не просто бросил нас, — сплюнул Адолин. — Он завел нас в ловушку и предал.

— Мы выжили, — твердо сказал Далинар. Путь стал яснее, теперь он знал, что надо делать. — Он не решится напасть на нас здесь, но может попытаться спровоцировать нас. Храни свой Клинок в тумане, Адолин, и не дай армии совершить ошибку.

Солдаты в зеленом неохотно расступались, глядя на них враждебно и не выпуская из рук копья. Каладин и его мостовики отвечали им тем же, идя совсем рядом с авангардом армии Далинара.

Адолин не стал призывать Клинок, но с презрением разглядывал армию Садеаса. Солдаты Далинара, окруженные со всех сторон, чувствовали себя неуютно, но без возражений последовали за своим генералом на площадку построения. Там их уже ждал Садеас, со сложенными на груди руками и в Доспехах Осколков; ветер шевелил его курчавые черные волосы. Кто-то сжег на камнях огромный глиф тат, и Садеас стоял прямо в его середине.

Правосудие. Было что-то замечательно подходящее в том, что кронпринц-предатель стоял, попирая правосудие.

— Далинар, — воскликнул Садеас, — старый друг! Похоже, я переоценил войска, сражавшиеся с вами. Простите, что отступил, когда вы были в опасности, но для меня самое главное — безопасность моих людей. Я уверен, что вы понимаете.

Далинар остановился совсем рядом с Садеасом. Они стояли, глядя в лицо друг другу, обе армии напряглись. Холодный ветер стегал навес за спиной Садеаса.

— Конечно, — сказал Далинар ровным голосом. — Вы сделали то, что сделали.

Садеас видимо расслабился, хотя несколько солдат Далинара недовольно зашептались. Адолин утихомирил их одним взглядом.

Далинар повернулся и махнул рукой Адолину и его людям. Навани подняла бровь, но послушно отошла вместе со всеми. Далинар поглядел на Садеаса, и тот — выглядя любопытным — махнул своей свите.

Далинар встал на край глифа, Садеас шагнул вперед; теперь их разделяло несколько дюймов. Они были одного роста. Стоя так близко, Далинар видел напряжение и ярость в глазах Садеаса. Судя по всему, Далинар, выжив, разрушил его тщательно разработанные планы.

— Я должен знать почему, — тихо, чтобы только Садеас мог слышать, сказал Далинар.

— Из-за моей клятвы, старый друг.

Что? — спросил Далинар, сжимая кулаки.

— Мы вместе поклялись, годы назад. — Садеас вздохнул и, сбросив с себя легкомысленный вид, заговорил серьезно. — Защищать Элокара. Защищать королевство.

— Это именно то, что я делал. У нас одна цель. И мы сражались вместе, Садеас. Это работало.

— Да, — сказал Садеас. — Но я уверен, что смогу победить паршенди сам. Я буду делить свою армию на две части — маленькую и большую, отправлять одну вперед и следовать за ней с другой. И я использовал представившуюся возможность избавиться от тебя. Далинар, неужели ты не понимаешь? Гавилар погиб из-за своей слабости. С самого начала я хотел нападать на паршенди, завоевывать их, побеждать их. А он настоял на договоре, приведшем его к смерти. А сейчас ты начал действовать как он. Те же самые идеи, те же самые разговоры. И Элокар начал заражаться твоим безумием. Он уже одевается, как ты. Он говорит со мной о Кодексе и о том, что мы должны внедрить его во всех военлагерях. И он начал думать об отступлении.

— Неужели ты хочешь заставить меня поверить, что поступил как человек чести? — прорычал Далинар.

— Совсем нет, — хихикнул Садеас. — Все эти годы я усердно работал, стремясь стать самым доверенным советником Элокара, — но ты всегда был здесь, отвлекал его, и он слушал тебя, несмотря на все мои усилия. Я не говорю, что действовал по чести, но что-то от нее в этом есть. И в конце я думал только об одном — как бы избавиться от тебя.

Голос Садеаса изменился, стал холодным.

— И тут ты сошел с ума, старый друг. Можешь назвать меня лжецом, но на самом деле ты должен поблагодарить меня. Я дал тебе возможность умереть со славой, а не скатываться в безумие, чем дальше, тем больше. Дав паршенди убить тебя, я бы защитил от тебя Элокара и одновременно превратил бы тебя в символ, напоминающий остальным, ради чего мы здесь. Твоя смерть могла бы объединить их. Ирония, если подумать.

Далинар глубоко вдохнул и выдохнул. Нельзя дать своему гневу и негодованию поглотить себя.

— Тогда скажи мне одно. Почему ты не обвинил меня в попытке убийства? Почему очистил меня от всех подозрений, хотя потом предал?

Садеас негромко фыркнул.

— Ба. Никто не поверит, что ты пытался убить короля. Они с удовольствием чешут языками, но не верят. Тот, кто обвинит тебя, рискует очень быстро стать подозреваемым. — Он покачал головой. — Я считаю, что Элокар знает, кто пытался убить его. Он почти признался мне, но все-таки не назвал имя.

Что? подумал Далинар. Он знает? Но… как? И почему не сказал нам?

Далинар слегка изменил план. Он не был уверен, что Садеас говорит правду, но, если так, этим можно воспользоваться.

— Он знает, что это не ты, — продолжал Садеас. — Я легко читаю его; он сам не понимает, насколько он прозрачен. Обвинять тебя было бы бесполезно. Элокар защитил бы тебя, а я потерял бы титул кронпринца информации. Но это дало мне чудесную возможность заставить тебя опять поверить мне.

«Объедини их». Видения. Человек, который говорил в них с Далинаром, ошибся. Смертельно ошибся. Невозможно добиться преданности Садеаса, действуя с честью. Такой путь только открыл Садеасу путь к предательству.

— Ты мне скорее нравишься, если мои слова хоть что-нибудь значат для тебя, — лениво сказал Садеас. — На самом деле. Но ты… ты булыжник на моем пути, который, сам того не понимая, уничтожает королевство Гавилара. Когда появилась возможность убрать тебя с дороги, я использовал ее.

— Нет, это не просто «возможность», — сказал Далинар. — Ты подстроил мне ловушку, Садеас.

— Да, я планировал, но я часто строю планы. И не всегда их выполняю. Сегодня выполнил.

Далинар фыркнул.

— Ну, Садеас, сегодня ты мне кое-что доказал — доказал самой попыткой убрать меня с дороги.

— И что же? — оживился Садеас.

— А то, что я еще опасен.

* * *

Пока кронпринцы тихо говорили между собой, Каладин — вместе с Четвертым Мостом — стоял среди солдат Далинара, усталый и истощенный.

Садеас время от времени поглядывал на них. В толпе стоял и Матал, с красным лицом, вообще не спускавший с них глаз. Скорее всего, Матал знал, что его накажут, как и Ламарила, и сейчас ругал себя на чем свет стоит. Они должны были усвоить урок. Они должны были убить Каладина, с самого начала.

Они пытались, подумал Каладин, но у них не получилось.

Он не знал, что произошло с ним и откуда взялись слова в его голове. Но, похоже, он стал лучше использовать Штормсвет, стал получать от него больше силы и энергии. Сейчас, когда Свет ушел, он стал таким усталым. Опустошенным. Он слишком многого потребовал от себя. И от Четвертого Моста.

Возможно, они должны были вместе отправиться в лагерь Холина. Но Тефт прав; им нужно увидеть, что произойдет.

Он обещал, подумал Каладин. Он обещал освободить нас от Садеаса.

Но, с другой стороны, сколько раз светлоглазые обманывали его?

Кронпринцы внезапно замолчали и отошли друг от друга.

— Далинар, — громко сказал Садеас, — ваши люди устали. Мы еще сможем поговорить о том, что произошло, хотя я считаю, что наш союз оказался неосуществимым.

— Неосуществимым, — так же громко сказал Далинар. — Хорошее слово. — Он кивнул на мостовиков. — Этих я забираю в свой лагерь.

— Боюсь, я не могу расстаться с ними.

Сердце Каладина упало.

— Надеюсь, вы цените их не слишком высоко, — сказал Далинар. — Назовите свою цену.

— Я не собираюсь их продавать.

— Я плачу по шестьдесят брумов за человека, — сказал Далинар. Солдаты с обеих сторон застыли от изумления. Хороший раб стоил в двадцать раз меньше.

— Да хоть по тысяче за каждого, Далинар, — зло сказал Садеас. Каладин увидел смерть в глубине его глаз. — Берите солдат и уходите. Оставьте мне мою собственность.

— Не давите на меня так, Садеас, — сказал Далинар.

Неожиданно напряжение вернулось. Офицеры Далинара опустили руки на мечи, копейщики подняли голову и покрепче ухватились за древки копий.

— Не давить на вас? — спросил Садеас. — Разве я вам угрожаю? Оставьте мой лагерь. С этой минуты у нас нет общих дел. И если вы попытаетесь украсть мое имущество, у меня будет полное основание напасть на вас.

Далинар остался стоять. Он выглядел очень уверенным в себе, хотя Каладин не понимал почему.

И еще одно обещание умирает, подумал Каладин, отворачиваясь. В конце концов, несмотря на все свои хорошие намерения, этот Далинар Холин такой же, как и другие.

За спиной Каладина люди удивленно вздохнули.

Каладин застыл и медленно повернулся. Далинар Холин призвал массивный Клинок Осколков — на лезвии еще блестели капли воды. Броня кронпринца слабо светилась, из разломов тек Штормсвет.

Садеас, широко раскрыв глаза, отшатнулся. Его почетная гвардия обнажила мечи. Адолин Холин вытянул руку в сторону, собираясь призвать свое оружие.

Далинар шагнул вперед и воткнул Клинок прямо в середину черного глифа. И шагнул назад.

— За мостовиков, — сказал он.

Садеас мигнул. Шепот стих, люди на площадке построения были настолько потрясены, что перестали дышать.

Что? — спросил Садеас.

— Клинок, — сказал Далинар, ветер подхватил его твердый голос. — В обмен на мостовиков. Всех. Всех, что есть в вашем лагере. Они становятся моими, я буду делать с ними, что захочу, и вы никогда не коснетесь их опять. В обмен вы получаете Клинок.

Садеас, не веря собственным глазам, глядел на Клинок.

— Оружие стоит состояния. Городов, дворцов, королевств.

— Мы договорились? — спросил Далинар.

— Отец, нет! — крикнул Адолин, в его руке появился Клинок Осколков. — Ты…

Далинар поднял руку, призывая молодого человека замолчать. Он не сводил глаз с Садеаса.

Мы договорились? — спросил он, чеканя каждое слово.

Каладин глядел, не способный ни двинуться, ни думать.

Садеас уставился на Клинок полным вожделения взглядом. Потом, бросив на Каладина мгновенный взгляд, протянул руку и схватился за рукоятку Клинка.

— Забирайте этих штормовых тварей.

Далинар коротко кивнул и отвернулся от Садеаса.

— Уходим, — сказал он своему окружению.

— Они ничего не стоят, — внезапно сказал Садеас. — А ты — один из десяти дураков, Далинар Холин! Теперь ты видишь, что полностью сошел с ума? Более смешного решения не принимал ни один кронпринц за всю историю Алеткара!

Далинар, не оглядываясь, подошел к Каладину и Четвертому Мосту.

— Идите, — сказал он ласковым голосом. — Заберите все ваши вещи и людей, оставшихся в лагере Садеаса. Я пошлю с вами отряд, они защитят вас в крайнем случае. Оставьте мосты и быстро идите в мой лагерь. Там вы будете в безопасности. Слово чести.

И он пошел прочь.

Каладин сбросил с себя оцепенение. Бросившись за кронпринцем, он схватил его бронированную руку.

— Погодите. Вы… Это… Что произошло?

Далинар повернулся к нему. Потом кронпринц положил ему на плечо руку в синей рукавице, не соответствующей остальной синевато-серой броне.

— Я не знаю, что с тобой сделали, и могу только гадать, как ты жил раньше. Но одно я могу сказать. В моем лагере ты не будешь ни мостовиком, ни рабом.

— Но…

— Сколько стоит жизнь человека? — тихо спросил Далинар.

— Работорговец говорил, что около двух брумов, — нахмурился Каладин.

— А что скажешь ты?

— Жизнь бесценна, — немедленно ответил он, цитируя отца.

Далинар улыбнулся, из уголков глаз побежали морщины.

— Ты случайно назвал точную цену Клинка Осколков. Сегодня ты и твои люди пожертвовали собой, чтобы купить мне двадцать шесть сотен бесценных жизней. А я заплатил за это одним бесценным мечом. Вот что я называю сделкой.

— Вы действительно считаете, что совершили удачную сделку? — потрясенно спросил Каладин.

На лице Далинара появилась улыбка, подозрительно похожая на отцовскую.

— Ради моей чести? Несомненно. Иди и займись своими людьми, солдат. Сегодня, попозже, я хочу задать тебе пару вопросов.

Каладин взглянул на Садеаса, который с почтением держал новый Клинок.

— Вы сказали, что позаботитесь о Садеасе. Вы это имели в виду?

— Я не собирался заботиться о Садеасе, — сказал Далинар. — Я собирался позаботится о тебе и твоих людях. И сегодня мне еще надо много что сделать.

* * *

Далинар нашел короля Элокара в дворцовой гостиной. Далинар кивнул стражникам и закрыл за собой дверь. Они казались взволнованными, ничего удивительного — они получили странные приказы. Но они подчинились, не задавая вопросов. Несмотря на королевские цвета — синий и золотой — это были люди Далинара, выбранные за свою преданность.

Дверь с треском захлопнулась. Король, в Доспехах Осколков, внимательно разглядывал одну из своих карт.

— А, дядя, — сказал он, поворачиваясь к Далинару. — Очень хорошо. Я как раз хотел поговорить с тобой. Ты знаешь о слухах вокруг тебя и моей матери? Я понимаю, что ничего неприличного до сих пор не произошло, но я беспокоюсь о том, что говорят люди.

Далинар пересек комнату, одетые в боевые сапоги ноги громко стучали по богатому ковру. По углам висели заряженные бриллианты, в стены были вставлены крошечные осколки кварца, искрившиеся и сверкавшие.

— Честно говоря, дядя, — сказал Элокар, тряхнув головой, — мне совершенно не нравится репутация, которую ты приобрел в лагерях. Эти слухи, они бросают тень и на меня, так что… — Он умолк, потому что Далинар остановился прямо перед ним. — Дядя? Что случилось? Мои стражники доложили мне о каком-то несчастье во время сегодняшней атаки на плато, но у меня голова была полна других мыслей. Не пропустил ли я что-то важное?

— Да, — сказал Далинар. Потом поднял ногу и ударил ею короля в грудь.

Сила удара швырнула короля на стол. Великолепное дерево разлетелось, когда тяжелый Носитель Осколков ударился об него. Элокар ударился о пол, его кираса слегка треснула. Далинар подошел к нему и ударил ногой опять, на этот раз в бок. Кираса опять треснула.

— Стража, ко мне! Стража! — в панике закричал Элокар.

Никто не появился. Далинар опять пнул его, и Элокар, выругавшись, схватился за ногу. Далинар, взревев, нагнулся схватил Элокара за руку, вздернул его на ноги и бросил в другую часть комнаты. Элокар покатился по ковру, вдребезги разбив стул; в воздух брызнули щепки.

Глядя на Далинара широко открытыми глазами, он с трудом поднялся на ноги. Далинар направился к нему.

— Что случилось, дядя? — провизжал он. — Ты сошел с ума! Стража! Убийца в комнате короля! Стража! — Элокар попытался сбежать в дверь, но Далинар ударил его бронированным плечом, опять сбив короля на пол.

Элокар покатился, но потом уперся рукой в пол, встал на колени и вытянул руку в сторону. Появился клубок тумана, как если бы он призывал Клинок.

Далинар ударил ногой по руке короля именно в то мгновение, когда в ней возник Клинок. Удар вышиб меч из руки, и он опять растаял в тумане.

Элокар бешено ударил кулаком Далинара, но тот перехватил удар в воздухе, нагнулся и вздернул короля на ноги. Потом, подтянув короля к себе, ударил его кулаком в кирасу. Элокар попытался бороться, но Далинар повторил удар, разбивая кулаком Доспехи и сокрушая стальную оболочку. Король захрипел.

Следующий удар — и кираса разлетелась на куски, в воздух взвились расплавленные осколки.

Далинар бросил короля на пол. Элокар опять попытался встать, но кираса была сосредоточием силы Доспехов. Без нее руки и ноги становились неподъемно тяжелыми. Далинар встал на колено рядом со скорчившимся королем. В руке Элокара опять возник Клинок Осколков, но Далинар схватил запястье и ударил им о каменный пол, опять выбив Клинок из руки. Тот растаял в тумане.

— Стража! — завизжал Элокар. — Стража! Стража! Стража!

— Они не придут, Элокар, — тихо сказал Далинар. — Это мои люди, и я приказал им не входить — и не дать войти никому, — что бы они ни услышали. Даже твои мольбы о помощи.

На этот раз Элокар ничего не сказал.

— Это мои люди, Элокар, — повторил Далинар. — Я обучил их. Я поместил их сюда. И они всегда были преданы мне.

— Почему, дядя? Почему ты это делаешь? Пожалуйста, скажи мне. — Он почти плакал.

Далинар наклонился вперед, настолько близко, что почувствовал дыхание короля.

— Подпруга твоей лошади, — тихо сказал Далинар. — Ты сам надрезал ее, верно?

Глаза Элокара еще больше расширились.

— Седло поменяли перед тем, как ты приехал в мой лагерь, — сказал Далинар. — Ты сделал это для того, чтобы, полетев с коня, сохранить свое любимое седло. Ты планировал это сделать, и все прошло по твоему плану. Вот почему ты был так уверен, что подпруга перерезана.

Элокар, скорчившийся на полу, кивнул.

— Кто-то пытался убить меня, но ты не верил! Я… я боялся, что это ты! И я решил… Я…

— И ты перерезал собственную подпругу, — сказал Далинар, — чтобы создать видимость попытки покушения на твою жизнь. Что-то такое, что я — или Садеас — должен был расследовать.

Элокар заколебался, но потом опять кивнул.

Далинар закрыл глаза и медленно выдохнул.

— Ты понимаешь, что наделал, Элокар? Ты навлек на меня подозрения! Ты дал Садеасу возможность уничтожить меня. — Он открыл глаза и посмотрел на короля.

— Я должен был узнать, — прошептал Элокар. — Я не могу верить никому. — Он застонал под весом Далинара.

— А что с разбитыми камнями в Доспехах Осколков? Ты поместил их туда?

— Нет.

— Тогда, может быть, ты что-то открыл, — с усмешкой сказал Далинар. — Похоже, ты не полностью виноват.

— Теперь ты разрешишь мне встать?

— Нет. — Далинар наклонился еще ниже и положил ладонь на грудь короля. Элокар перестал сопротивляться и с ужасом посмотрел на него. — Если я надавлю, — сказал Далинар, — ты умрешь. Твои ребра треснут, как сучки´, а сердце лопнет, как переспелый фрукт. И никто не обвинит меня. Все давно шепчутся, что Терновник должен был сесть на трон много лет назад. Твои стражи преданы мне. Никто не отомстит за тебя. Никому до тебя нет дела.

Элокар выдохнул, когда Далинар нажал чуть сильнее.

— Ты все понял? — тихо сказал Далинар.

— Нет!

Далинар вздохнул и встал, освободив молодого человека. Элокар с облегчением вдохнул.

— Твоя паранойя может быть ни на чем не основанной, — сказал Далинар. — Или иметь какие-то основания. Но ты должен понять одно. Я тебе не враг.

Элокар задумался.

— Так ты не собираешься убивать меня?

— Штормы, конечно нет! Я люблю тебя как сына, парень.

Элокар потер подбородок.

— У тебя… очень странные отцовские инстинкты.

— Я провел годы, следуя за тобой, — сказал Далинар. — Я отдавал тебе все — преданность, верность, свои советы. Я поклялся тебе — шторм побери, я поклялся себе — что никогда не сяду на трон Гавилара. Никогда. Я отдал тебе сердце. И, несмотря на это, ты не доверяешь мне, играешь в какие-то игры, вроде этой подпруги, путаешь меня, даешь твоим собственным врагам оружие против меня.

Далинар шагнул к королю. Элокар сжался.

— Теперь ты знаешь, — твердо сказал Далинар. — Если бы я хотел убить тебя, Элокар, я мог бы сделать это дюжину раз. Сотни раз. Но, похоже, ты не считал мою преданность и верность доказательством моей честности. И поскольку ты действуешь, как ребенок, я буду относиться к тебе, как ребенку. Теперь ты знаешь, что я не хотел твоей смерти. Если бы хотел, я бы раздавил тебе грудь и покончил с тобой!

Он посмотрел в глаза королю.

Ты все понял? — спросил он.

Элокар медленно кивнул.

— Отлично, — сказал Далинар. — Завтра ты назначишь меня кронпринцем войны.

Что?

— Сегодня Садеас предал меня, — мрачно сказал Далинар. Он прошелся по разбитому столу, пиная обломки. Из одного из ящиков выкатилась королевская печать. Он подобрал ее. — Погибло почти шесть тысяч моих людей. Адолин и я с трудом остались в живых.

— Что? — сказал Элокар, заставляя себя сесть. — Это невозможно!

— Отнюдь, — сказал Далинар, глядя на племянника. — Он только и ждал удобного случая заманить мою армию в ловушку и дать паршенди убить нас. И он свой шанс не упустил. И предал нас. Очень по-алетийски. Безжалостно, но почему бы не притвориться, что действовал по чести.

— И… и ты ожидаешь, что я устрою над ним суд?

— Нет. Садеас ничем не лучше и не хуже всех остальных. Любой из кронпринцев предаст другого, если появится возможность сделать это, не рискуя собой. Я собираюсь найти способ объединить их не только названием королевства. Каким-то образом. Завтра, когда ты назначишь меня Кронпринцем войны, я, выполняя свое обещание, передам свои Доспехи Ринарину. Я уже отдал Клинок, выполняя другое свое обещание.

Он подошел ближе и опять вонзил взгляд в глаза королю.

— Как кронпринц войны я внедрю Кодекс во всех десяти лагерях. И буду сам определять, какая армия куда выступает. Все завоеванные гемсердца будут принадлежать Трону, а потом ты будешь распределять их. Мы превратим соревнование в настоящую войну, и я сделаю из воинов всех десяти армий настоящих солдат.

— Отец Штормов! Они убьют нас! Кронпринцы восстанут! Я проживу не больше недели!

— Им это не понравится, — согласился Далинар. — И, да, положение будет по-настоящему опасным. Нам придется быть очень осторожными. Но, если ты прав и кто-то действительно пытается убить тебя, мы все равно должны усилить охрану.

Элокар посмотрел на него, потом взглянул на разбитую мебель и потер грудь.

— Ты серьезно?

— Да. — Он бросил печать Элокару. — Сразу после моего ухода позови своих писцов и составь документ о моем назначении.

— Но вроде ты говорил, что неправильно заставлять людей следовать Кодексу, — заметил Элокар. — Что лучший способ изменить людей — самому жить правильно и убеждать их своим примером!

— Так было до того, как Всемогущий солгал мне, — мрачно сказал Далинар. Он все еще не знал, что думать о видениях. — Большую часть того, что я говорил тебе, я почерпнул из «Пути Королей». Но я не понимал одну мелочь. Нохадон написал книгу в конце жизни, после того как навел порядок — заставил королевства объединиться — и восстановил страны, разрушенные Опустошением.

В книге воплощен идеал. Она написана для людей, которые уже делают то, что правильно. Моя ошибка. Для того, чтобы все это сработало, люди должны иметь хотя бы минимальные честь и достоинство. Несколько недель назад Адолин высказал очень глубокую мысль. Он спросил, почему я заставляю своих сыновей жить согласно своим идеалам, но остальным даю идти их ошибочными путями и не наказываю их.

Я считал кронпринцев и их светлоглазых взрослыми людьми. А взрослый человек берет принцип и приспосабливает его к своим нуждам. Но мы еще не готовы. Мы дети. Воспитывая ребенка, ты требуешь, чтобы он делал то, что правильно, пока он не вырастет и не сделает свой выбор. Серебряные Королевства не начинали как объединенные бастионы чести. Но их заставили, как юношей провели по пути к зрелости.

Он шагнул вперед и встал на колени рядом с Элокаром. Король продолжал тереть ребра, его Доспехи Осколков выглядели очень странно без центральной части.

— Мы собираемся проделать то же самое с Алеткаром, племянник, — тихо сказал Далинар. — Кронпринцы поклялись в верности Гавилару, но давно забыли о своих клятвах. Пришло время напомнить. Мы собираемся выиграть эту войну, и мы собираемся превратить Алеткар в место, в котором человек хотел бы жить. Но не из-за нашей доблести, а потому что люди там будут в безопасности и будет править закон. Мы собираемся сделать это — или погибнуть, пытаясь.

— Ты говоришь с таким пылом…

— Потому что я точно знаю, что надо делать, — сказал Далинар, вставая. — Я пытался быть Нохадоном, миротворцем. Но нет. Я — Терновник, генерал, командир армии. Я не умею интриговать и вести переговоры, но могу хорошо подготовить войска. Начиная с завтрашнего дня, все солдаты в этих лагерях будут мои. И для меня они все неотесанные новобранцы. Даже кронпринцы.

— При условии, что я дам тебе титул.

— Дашь, — сказал Далинар. — А взамен я обещаю найти тех, кто пытается убить тебя.

Элокар фыркнул и начал снимать Доспехи Осколков, часть за частью.

— После того, как я объявлю о своем решении, найти их будет совсем легко. Ты можешь включить в список любого человека в военлагерях!

Далинар широко улыбнулся.

— Тогда по меньшей мере нам не придется гадать. Не переживай, племянник. Сегодня ты кое-что узнал. Например то, что дядя не хочет убить тебя.

— Да, он только хочет сделать из меня цель.

— Ради тебя же самого, сынок, — сказал Далинар, подходя к двери. — И не мучь себя. У меня есть план, как тебе остаться в живых.

Он открыл дверь. За ней обнаружилась нервная группа стражников, с трудом сдерживавшая еще более нервных слуг и свиту.

— С ним ничего не случилось, — сказал Далинар. — Видите? — И он отступил в сторону, давая возможность свите и стражникам увидеть короля.

Он повернулся, чтобы уйти, но потом остановился.

— Да, Элокар. Твоя мать и я, мы любим друг друга. Тебе придется с этим смириться.

И, несмотря на все что произошло в последние несколько минут, получил изумленный взгляд от короля. Далинар улыбнулся, закрыл дверь и твердыми шагами пошел прочь.

Почти все было неправильно. Он все еще гневался на Садеаса, страдал от потери стольких людей, не понимал, что делать с Навани, был ошарашен видениями и обескуражен мыслью объединить военлагеря.

Но по меньшей мере теперь есть над чем поработать.

Пятая часть Тишина Вверху Шаллан. Далинар. Каладин. Сет. Шут

Глава семидесятая Стеклянное море

Шаллан лежала на кровати в своей маленькой палате. Она выплакалась, а потом ее долго рвало над суднóм. Она чувствовала себя несчастной.

Она предала Джаснах. И Джаснах узнала. Почему-то обман принцессы казался намного хуже, чем воровство. И весь план был глупостью, с самого начала.

Кроме того, умер Кабзал. Почему ей так плохо при одной мысли об этом? Как выяснилось, он был ассасином и пытался убить Джаснах. И не пожалел жизни Шаллан, лишь бы добиться своей цели. Тем не менее ей его не хватало. Джаснах не удивило, что кто-то покушался на нее; возможно, убийцы были привычной частью ее жизни. И, по всей видимости, Кабзал действительно был опытным ассасином, но с Шаллан он вел себя очень нежно. Неужели все его слова были ложью?

Нет, в чем-то он был искренним, сказала она себе, свернувшись на кровати. Если бы он не заботился обо мне, почему он так упорно пытался дать мне варенье?

Сначала он протянул противоядие Шаллан и только потом съел его сам.

И, тем не менее, он постоянно ел противоядие, подумала она. Он облизывал палец с вареньем. Почему оно не спасло его?

Вопрос начал преследовать ее. И тут ее как будто ударило, она вспомнила то, что видела, но забыла, думая о собственном предательстве.

Джаснах ела хлеб.

Обняв себя руками, Шаллан села, откинувшись на спинку кровати.

Джаснах ела, но не отравилась, подумала она. В последнее время в моей жизни стали происходить невероятные события. Твари с перекошенными головами, место с темным небом, Преобразование… и теперь еще это.

Как Джаснах выжила? Как?

Трясущимися пальцами Шаллан взяла мешочек с тумбочки перед кроватью. Внутри оказалась гранатовая сфера, при помощи которой Джаснах спасла ее. Она слабо светилась; большая часть Штормсвета был потрачена во время Преобразования. Впрочем, света хватало, чтобы осветить альбом с набросками, лежавший рядом с кроватью. Джаснах даже не позаботилась заглянуть внутрь. Она презирала изобразительные искусства. Рядом с альбомом лежала книга, которую Джаснах дала ей. «Книга бесконечных страниц». Почему она оставила ее?

Шаллан взяла угольный карандаш и стала перелистывать альбом, пока не дошла до рисунков существ с головами-символами, некоторые были сделаны в этой комнате. Как всегда, они таились вокруг нее. Иногда ей казалось, что она видит их уголками глаз. И часто слышала их шепот, но теперь не осмеливалась говорить с ними напрямую.

Открыв чистый лист, она начала рисовать, неуверенными пальцами: Джаснах в тот день в больнице; сидит около кровати Шаллан, держит баночку с джемом. Шаллан не прибегала к Воспоминанию и не могла совершенно точно воспроизвести все детали, но она помнила достаточно, чтобы изобразить Джаснах, опустившую палец в варенье. Потом Джаснах подняла палец и понюхала клубнику. Почему? Почему она опустила палец в варенье? Разве она не могла просто поднять баночку к носу?

Лицо Джаснах не изменилось, когда она почувствовала запах. И она не упомянула, что джем испорчен, а просто закрутила крышку.

Шаллан перелистнула страницу и нарисовала себя с куском хлеба, поднесенным к губам. Съев его, она скривила лицо. Странно.

Шаллан опустила перо и поглядела на Джаснах, зажавшую кусочек хлеба между пальцами. Не совершенное воспроизведение, но достаточно близкое. Кусочек хлеба на рисунке выглядел так, как будто он тает. Как если бы пальцы Джаснах его очень сильно расплющили, неестественно, и только потом поднесли ко рту.

Как это… может ли такое быть?

Шаллан выскользнула из кровати, взяла сферу, сунула альбом под мышку и пошла к двери. Стражник исчез. Никому не было дела до нее; утром ее отправят в никуда.

Каменный пол холодил босые ноги. На ней было одно белое платье, и она чувствовала себя почти голой. По меньшей мере безопасная рука скрыта. Дверь в конце коридора оказалась незапертой, и она вышла в город.

Она пересекла город, идя по Ралинсе и избегая темных переулков. Она шла вверх, к Конклаву, ветер раздувал ее длинные рыжие волосы, редкие прохожие недоуменно смотрели на нее. Однако было так поздно, что никто и не подумал предложить ей помощь.

Мажордом при входе в Конклав пропустил ее. Здесь ее знали, и несколько слуг спросили ее, не нужна ли ей помощь. Она отказалась и одна дошла до Вуали. Зайдя внутрь, она посмотрела на стену; некоторые из балконов еще светились.

В том числе альков Джаснах. Конечно. Джаснах непрерывно работала. А тут еще пришлось потерять столько времени, занимаясь предполагаемым самоубийством Шаллан.

Лифт, поднявший Шаллан на уровень Джаснах, показался ей шатким и ненадежным. Она поднималась в молчании, чувствуя себя отсоединенной от мира вокруг себя.

Пройти через дворец — через город — в одном платье? Опять сразиться с Джаснах Холин? Неужели она ничему не научилась?

А что ей терять?

По знакомому каменному коридору она прошла в альков, держа перед собой тусклую синюю сферу. Джаснах сидела за столом. Она выглядела необычно усталой, темные круги под глазами, напряженное лицо. Увидев Шаллан, она напряглась.

— Ты — нежеланный гость.

Однако Шаллан вошла, поражаясь собственному спокойствию. Ее руки должны были бы трястись.

— Не заставляй меня вызывать стражу, чтобы избавиться от тебя, — предупредила Джаснах. — Я должна была бы отправить тебя в тюрьму, лет на сто, за то, что ты сделала. Ты понятия не имеешь…

— Ваш Преобразователь — подделка, — спокойно сказала Шаллан. — И он был подделкой уже до того, как я подменила его.

Джаснах застыла.

— Я спросила себя, почему вы не заметили подмену, — сказала Шаллан, садясь на второй стул. — Я провела недели, озадаченная и поставленная в тупик. Неужели вы заметили, но молчите, пытаясь поймать вора? Или вы все это время не Преобразовывали? Бессмыслица. Значит, ответ один. Я украла подделку.

Джаснах расслабилась.

— Да. Очень умная девочка. У меня есть несколько подделок. Ты не первая, кто пытается украсть фабриал. А настоящий я храню за семью замками.

Шаллан вынула альбом и нашла нужный рисунок. Изображение того странного места с морем из бусинок, плавающими огоньками и далеким солнцем в черном небе. Шаллан какое-то мгновение разглядывала его. Потом передала Джаснах.

Выражение глубокого потрясения, появившееся на лице Джаснах, почти стоило бессонной ночи, наполненной болью и виной.

Глаза принцессы выпучились, она невнятно забормотала, пытаясь найти слова. Шаллан прищурилась, поневоле Запоминая.

— Где ты это взяла? — спросила Джаснах. — Какая книга описывает такую сцену?

— Никакая, Джаснах, — сказала Шаллан, опуская рисунок. — Я была там. В ту самую ночь, когда я случайно Преобразила кубок в моей комнате в кровь, а потом, чтобы скрыть это, имитировала попытку самоубийства.

— Невозможно. И ты думаешь, что я поверю…

— У вас нет никакого Преобразователя, Джаснах. И никогда не было. Вы использовали этот поддельный «фабриал», чтобы люди не поняли, что вы можете сами Преобразовывать.

Джаснах не сказала ничего.

— Мне тоже это удалось, однажды, — сказала Шаллан. — Преобразователь был спрятан в моем потайном мешочке. Я не касалась его — и, как оказалось, это не имеет значения. Все равно подделка. Все, что я сделала, я сделала без него. Возможно, то, что я какое-то время общалась с вами, изменило меня. А возможно, это как-то связано с этим местом и этими созданиями.

Никакого ответа.

— Вы подозревали, что Кабзал является убийцей, — продолжала Шаллан. — Едва я упала, как вы уже точно знали, что произошло; либо вы ожидали отравления, либо по меньшей мере допускали такую возможность. Но вы решили, что яд находится в джеме. И вы Преобразовали его, когда открыли крышку и сделали вид, что нюхаете его. Вы не знали, как пересоздать клубнику, и превратили варенье в нечто отвратительное. Вы считали, что избавились от яда. На самом деле вы ненароком избавились от противоядия.

Вы и хлеб не хотели есть, на всякий случай. Вы всегда отказывались от него. И когда я все-таки уговорила вас попробовать его, вы Преобразовали его во что-то, что положили в рот. Вы говорили, что стараетесь не работать с органическими веществами, и то, что вы сделали, действительно ужасно. Но вы избавились от яда, вот почему вы остались в живых.

Шаллан посмотрела своей бывшей наставнице в глаза.

Неужели только усталость ожесточила ее, сделала абсолютно спокойной на время противостояния с этой невероятной женщиной? Или знание правды?

— Вы проделали это все, Джаснах, с поддельным Преобразователем, — закончила Шаллан. — И вы не заметили подмены. И не пытайтесь переубедить меня. Я взяла его в ту ночь, когда вы убили тех четырех бандитов.

В фиолетовых глазах Джаснах сверкнуло удивление.

— Да, — сказала Шаллан. — Так давно. У вас просто не было возможности заменить этот прибор на поддельный. Вы не знали, что я обманула вас, пока я не вернула вам «фабриал» и дала вам спасти меня «с его помощью». Все ложь, Джаснах.

— Нет, — сказала принцесса. — Это все бред, вызванный усталостью и стрессом.

— Очень хорошо, — сказала Шаллан. Она встала, держа мутную сферу. — Похоже, я должна показать вам. Если смогу.

Создания, мысленно сказала она. Вы слышите меня?

Да, всегда, послышался шепот. Шаллан, хотя и надеялась услышать его, все равно вздрогнула.

Можешь вернуть меня в то место? спросила она.

Ты должна сказать правду, послышался ответ. Чем больше правды, тем сильнее наша связь.

Джаснах использует поддельный Преобразователь, подумала Шаллан. Я уверена, что это правда.

Недостаточно, ответил голос. Я должен знать что-то о тебе. Скажи мне. Чем больше правда, чем более она спрятана, тем могущественнее связь. Скажи мне. Скажи мне. Кто ты?

— Кто я? — прошептала Шаллан. — На самом деле?

Сегодня день противостояний. И она почувствовала себя сильной и спокойной. Пришло время сказать.

— Я убийца. Я убила своего отца.

А, прошептал голос. Действительно могущественная правда…

И альков исчез.

Шаллан падала, тонула в море темных стеклянных бусинок. Она барахталась, пытаясь остаться на поверхности. На мгновение ей это удалось. Потом что-то схватило ее за ногу и потянуло вниз. Она закричала, поверхность сомкнулась над ней, крошечные бусины забились в рот. Она запаниковала. Сейчас она…

Бусины над головой расступились. Те, что под ней, заволновались и вынесли ее наверх, туда, где уже стоял кто-то, протягивая ей руку. Джаснах, спиной к черному небу, лицо освещено порхающими в воздухе огоньками. Принцесса схватила руку Шаллан и выдернула ее наверх, на что-то. Плот. Сделанный из стеклянных бусин. Похоже, они подчинялись воле Джаснах.

— Идиотка, — рявкнула Джаснах и махнула рукой. Океан из бусин слева от них расступился, плот накренился и понес их к нескольким огонькам. Джаснах швырнула Шаллан в один из этих огоньков, и она упала с плота.

И ударилась о пол алькова. Джаснах сидела на своем стуле, с закрытыми глазами. Мгновением позже она открыла их и зло посмотрела на Шаллан.

— Идиотка, — повторила Джаснах. — Ты понятия не имеешь, насколько это опасно. Оказаться в Шейдсмаре с одной дымной сферой! Дура!

Шаллан закашлялась, чувствуя себя так, как если бы бусины еще находились в горле. Она с трудом встала на ноги. Принцесса зло смотрела на нее, но молчала.

Она знает, что я победила ее, осознала Шаллан. Если я расскажу правду…

Но что все это значит? Джаснах Холин обладает странной силой. Неужели она кто-то вроде Носителя Пустоты? И что скажут люди? Неудивительно, что она использует подделки.

— Я хочу участвовать. — Шаллан обнаружила, что говорит.

— Извини?

— Участвовать в том, что вы делаете. В ваших исследованиях. Я хочу участвовать в них.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— Знаю, — сказала Шаллан. — Я невежественна. Но это легко вылечить. — Она шагнула вперед. — Я хочу знать, Джаснах. Я хочу быть вашей подопечной, по-настоящему. Чем бы вы ни занимались, я тоже хочу заниматься этим. Я хочу, чтобы вы обучили меня и дали мне часть вашей работы.

— Ты украла у меня.

— Знаю, — сказала Шаллан. — Прошу прощения.

Джаснах подняла бровь.

— Я не оправдываю себя, — сказала Шаллан. — Но, Джаснах, я с самого начала собиралась украсть его у вас.

— И ты полагаешь, что это заставит меня почувствовать себя лучше?

— Я собиралась украсть его у Джаснах, злобной еретички, — сказала Шаллан. — Я не понимала, что со временем мне станет противна сама мысль о воровстве. Даже не из-за вас, но из-за необходимости бросить все это. То, что я полюбила. Пожалуйста. Я допустила ошибку.

— Большую. Непреодолимую.

— Не делайте ее больше, отсылая меня. Я могу быть кем-то, кому не надо лгать. Кто знает правду.

Джаснах откинулась на спинку стула.

— Я украла фабриал в ту ночь, когда вы убили тех мужчин, — сказала Шаллан. — Я уже было отказалась от своего замысла, но вы убедили меня, что правда далеко не так проста, как я думала. Вы открыли во мне шкатулку, полную штормов. Я сделала одну ошибку. И могу сделать еще больше. Вы мне нужны.

Джаснах глубоко вдохнула.

— Сядь.

Шаллан села.

— Отныне ты не должна лгать мне, — сказала Джаснах, поднимая палец. — И не красть, ничего и никого. Никогда.

— Обещаю.

Джаснах какое-то время сидела неподвижно, потом вздохнула.

— Садись поближе, — сказала она, открывая книгу.

Девушка подчинилась, и Джаснах вынула несколько листов, наполненных заметками.

— Что это? — спросила Шаллан.

— Ты хотела поучаствовать в моей работе? Тогда ты должна прочитать это. — Джаснах поглядела на заметки. — Это о Несущих Пустоту.

Глава семьдесят первая Написанное кровью

Сет-сын-сын-Валлано, Не-знающий-правду из Синовара, сошел с корабля, пришвартовавшегося к пристани Харбранта, неся на спине мешок с зерном. Город Колокольчиков пах свежим океанским утром, мирным, но бодрящим; рыбаки окликали друг друга, готовя сети.

Сет присоединился к остальным носильщикам и понес свой мешок по извилистым улицам. Возможно, другие купцы могли бы использовать тележку, запряженную чуллой, но Харбрант был печально известен большими толпами и узкими дорогами. Носильщики были намного эффективнее.

Сет старался не поднимать глаза. Частично чтобы напоминать рабочего. А частично чтобы не встречаться глазами со сверкающим солнцем, богом богов, которое глядело на него и видело его позор. Сет не должен выходить на его свет днем. Он должен скрывать свое ужасное лицо.

Он чувствовал себя так, как если бы за ним тянулась цепочка кровавых следов. Убийства, которые он совершил за это время, работа на невидимого хозяина… Закрывая глаза, он слышал крики умирающих. Они царапали его душу, превращали ее в ничто, преследовали его, пожирали его.

Так много мертвых. Слишком много мертвых.

Не сошел ли он с ума? Каждый раз, отправляясь убивать, он проклинает свою жертву. Он ругает ее за то, что она недостаточно сильна и не может убить его.

И каждый раз, убивая, он надевает белое, как ему приказали.

Ставь одну ногу перед другой. Не думай. Не думай о том, что сделал. И о том, что… собираешься сделать.

Последнее имя в списке: Таравангиан, король Харбранта. Любимый монарх, известный своим строительством и содержащий все больницы города. Даже в Азире знают, что, если ты заболел, Таравангиан примет тебя. Приезжай в Харбрант и вылечишься. Король, которого любят все.

И Сет собирается его убить.

На вершине крутого подъема Сет, вместе с другими носильщиками, обогнул дворец и вошел в темный каменный коридор. Таравангиан был бесхитростным человеком. Его убийство заставит Сета почувствовать себя еще более виноватым, но Сета уже съедала ненависть. Таравангиан не был достаточно умен, чтобы приготовиться к визиту Сета. Дурак. Идиот. Неужели Сет никогда не встретит достойного противника, способного убить его?

Сет прибыл в город рано утром и нашел работу грузчика. Ему надо было изучить место, потому что — на этот раз — инструкции требовали не трогать никого, за исключением короля. И убить тихо.

Почему такие разные приказы?

Инструкции требовали, чтобы первым делом он передал жертве сообщение: «Остальные мертвы. Я пришел закончить работу».

Инструкции настаивали: убедись, что Таравангиан услышал и понял твои слова, и только потом убей его.

Очень похоже на мщение. Его таинственный хозяин решил уничтожить всех, кто чем-то ему навредил.

Сет оставил мешок в дворцовой кладовой. Повернувшись, он присоединился к длинной цепочке носильщиков, шаркающих к выходу. Проходя мимо туалета для слуг, он кивнул бригадиру носильщиков, и тот разрешающе махнул ему рукой. Сет уже несколько раз проделал этот путь, и ему доверяли — по-видимому — сделать свое дело и догнать носильщиков.

В туалете пахло не так плохо, как он ожидал. Темная комната, вырезанная в пещере, но рядом с желобом для мочи горела свеча. Человек, стоявший там, кивнул Сету, завязал штаны, вытер пальцы о стены и пошел к двери. Свечу он забрал с собой, но, уходя — добрая душа, — зажег маленький огрызок.

Как только он ушел, Сет зарядил себя Штормсветом из мешочка и, положив руку на дверь, Сплел ее с рамой, полностью запечатав. Десять ударов сердца, и появился Клинок Осколков. В этом дворце все основные помещения находились внизу. Доверившись купленной карте, он встал на колени и вырезал в каменном полу квадрат, более широкий у основания. Когда плита заскользила вниз, Сет напитал ее Штормсветом, сделав половинное Основное Сплетение вверх; камень стал невесомым.

Потом сплел себя с потолком так, чтобы оставить себе только десятую часть обычного веса. Закончив, Сет прыгнул на плиту, которая под тяжестью его веса медленно заскользила вниз. Он вплыл в комнату под туалетом. Вдоль стен стояли три дивана с роскошными подушками, над ними висели великолепные серебряные зеркала. Туалет светлоглазых. В канделябре горела маленькая лампа, но людей не было.

Камень мягко ударился о пол, и Сет спрыгнул с него. Сбросив верхнюю одежду, он остался в черно-белом наряде мажордома. Вынув из кармана соответствующую шляпу, он надел ее, неохотно отпустил Клинок и выскользнул в коридор, запечатав за собой дверь.

За все эти дни он редко вспоминал, что ходит по камню. Когда-то он уважал каменный коридор вроде этого. Был ли тот человек им? Почитает ли он сейчас хоть что-нибудь?

Сет поторопился. Времени было в обрез. К счастью, король Таравангиан твердо придерживался расписания. Семнадцатый колокол: личные размышления в своем кабинете. Впереди показалась дверь кабинета, ее охраняли два солдата.

Сет наклонил голову, пряча глаза сина, и пошел прямо на них. Один из солдат предостерегающе поднял руку, но Сет схватил ее и повернул, дробя запястье. Одновременно он ударил стражника локтем в лицо, бросив его спиной на стену.

Ошеломленный второй солдат открыл рот, собираясь закричать, но сложился пополам, получив ногой в живот. Сет, напитанный Штормсветом, знаток каммара, был живой машиной для убийства и без Клинка Осколков. Схватив второго стражника за волосы, он приложил его виском о каменный пол. Потом встал и пинком открыл дверь.

Он вошел в светлую комнату, освещенную двойным рядом ламп, стоявших слева. Правую стену от пола до потолка закрывали шкафы, набитые книгами. На маленьком ковре прямо напротив Сета сидел человек, скрестив ноги, и через огромное окно, вырезанное в камне, глядел на океан внизу.

Сет шагнул вперед.

— Мне приказали сказать тебе, что все остальные мертвы. Я пришел закончить свою работу. — Он поднял руку, в ней возник Клинок Осколков.

Король не повернулся.

Сет заколебался. Он должен убедиться, что человек понял его слова.

— Ты слышал меня? — сказал Сет, шагая вперед.

— Ты убил моих стражников, Сет-сын-сын-Валлано? — спокойно спросил король.

Сет застыл. Он выругался и шагнул назад, принимая защитную стойку. Еще одна ловушка?

— Ты хорошо проделал свою работу, — сказал король, по-прежнему не поворачиваясь к нему лицом. — Предводители мертвы, жизни потеряны. Паника и хаос. Это и есть твое назначение? Ты спрашивал себя об этом? Получивший это чудовище, Клинок Осколков, от своего народа, отвергнутый им и освобожденный от всех грехов, которые твои хозяева требуют взять на себя?

— Я не освобожден, — сказал Сет, все еще настороженно. — Это ошибка, которую всегда делают ходящие по камню. Каждая жизнь, которую я забираю, отъедает кусок от моей души.

Голоса… крики… духи внизу, я слышу, как они вопят…

— Тем не менее ты убиваешь.

— Это мое наказание, — сказал Сет. — Убивать, не иметь возможности отказаться. И брать на себя грехи. Я — Не-знающий-правду.

— Не-знающий-правду, — сказал король, как будто размышлял вслух. — Я бы сказал, что ты знаешь слишком много правды. Больше, чем твои соплеменники. — Он, наконец, повернулся к Сету, который понял, что ошибался. Король Таравангиан совсем не был бесхитростным человеком. У него был острый взгляд и мудрое лицо, обрамленное окладистой белой бородой, кончики усов торчали как наконечники стрел. — Ты знаешь, что смерть и убийство делают с человеком, Сет-сын-сын-Валлано. Ты даже можешь сказать, что носишь на себе величайшие грехи вместо своего народа. Ты понимаешь то, что они не могут. А значит, ты знаешь правду.

Сет застыл. Вот теперь все приобрело смысл. Он знал, что произойдет дальше, и не удивился, когда король достал из объемистого рукава маленький камень, сверкнувший в свете двух дюжин ламп.

— Это вы, — сказал Сет. — И всегда были. Мой невидимый хозяин.

Король положил на пол между ними камень. Клятвенный Камень Сета.

— Вы внесли свое имя в список, — сказал Сет.

— На случай, если тебя схватят, — ответил Таравангиан. — Лучшая защита от подозрений — оказаться вместе с жертвами.

— А если бы я убил вас?

— Тебе были даны точные инструкции, — заметил король. — И, как мы определили, ты очень точно выполняешь их. И наверно, нет необходимости напоминать, что я приказал не ранить меня. Ты убил моих стражников?

— Не знаю, — ответил Сет, заставив себя опуститься на колено и выпустить из рук Клинок. Он говорил громко, пытаясь заглушить крики, которые — он был уверен — неслись из верхних карнизов комнаты. — Оба без сознания. Одному я, кажется, раскроил череп.

Таравангиан ахнул. Встав, он подошел к двери. Сет, поглядев через плечо, увидел, что престарелый король проверил раны стражников. Потом позвал на помощь, появились другие стражники и занялись ранеными.

Внутри Сета бушевал шторм. Неужели этот добродушный умный человек послал его убивать? И является причиной всех этих криков?

Таравангиан вернулся.

— Почему? — хрипло спросил Сет. — Мщение?

— Нет, — усталым голосом ответил Таравангиан. — Некоторые из тех, кого ты убил, были моими лучшими друзьями.

— Чтобы защититься от подозрений?

— Частично. А частично потому, что это необходимо.

— Почему? — спросил Сет. — Чему это поможет?

— Стабильности. Ты убил многих из самых могущественных и влиятельных людей Рошара.

— И как это может помочь стабильности?

— Иногда мы сначала должны разрушить здание и только потом построить другое, с более крепкими стенами, — Таравангиан отвернулся и поглядел на океан. — А в следующие годы нам понадобятся крепкие стены. Очень-очень крепкие стены.

— Ваши слова как сотня голубей.

…которых легко выпустить, но трудно сохранить, — ответил Таравангиан по-сински.

Сет оторопело посмотрел на него. Этот человек говорит на языке син и знает пословицы его народа? Очень странно для ходока по камням. Очень странно для убийцы.

— Да, я знаю твой язык. Иногда я спрашиваю себя, не послал ли мне тебя сам Податель Жизни.

— Вы погрузили меня в кровь, чтобы не испачкаться самому, — сказал Сет. — Да, наверно, к этому приложил руку кто-то из ваших воринских богов.

Таравангиан не возмутился.

— Встань, — наконец сказал он.

Сет подчинился. Он всегда подчинялся своим хозяевам. Таравангиан повел его к двери в одной из стен кабинета. Пожилой король снял лампу-сферу со стены и осветил спиральную лестницу с узкими высокими ступеньками. Они спустились по ней и очутились перед еще одной дверью. Таравангиан открыл ее, и они ступили в огромный зал, которого не было ни на одной из карт дворца, приобретенных или подсмотренных Сетом. Длинное, выкрашенное в белый цвет помещение, с широкими перилами вдоль стен, придававшими ему вид террасы.

И оно было наполнено кроватями. Сотнями и сотнями кроватей, на многих из которых лежали люди.

Сет, нахмурившись, шел за королем.

Огромный тайный зал, вырезанный в камне Конклава? Повсюду суетились люди в белом.

— Больница? — спросил Сет. — Вы хотите показать, что ваши человеколюбивые усилия искупают кровавые приказы, которые вы отдаете мне?

— Это не человеколюбие, — сказал король, медленно идя вперед и шурша бело-оранжевыми одеждами. Люди, мимо которых они проходили, почтительно кланялись им. Таравангиан привел Сета к алькову с кроватями, в которых лежали люди, выглядевшие умирающими. С ними работали целители, которые что-то делали с их руками.

Выкачивали из вен кровь.

Около кроватей стояли женщины, с пером и планшетом в руках. Они ждали. Чего?

— Я не понимаю, — сказал Сет, с ужасом глядя на то, как четыре пациента бледнеют на глазах. — Вы убиваете их, да?

— Да. Нам не нужна их кровь; но таким образом мы убиваем их медленно и безболезненно.

— Каждого? Всех этих людей?

— Сюда мы переводим только самых безнадежных. Но да, мы не можем позволить им выйти отсюда, даже если они начинают выздоравливать. — Он повернулся к Сету, в его глазах появилась печаль. — Иногда нам нужно больше тел, чем обеспечивают нам смертельно больные. И мы привозим сюда бездомных и бродяг. Тех, кого не хватятся.

Сет потерял голос и не смог высказать королю свой ужас и отвращение. Прямо перед ним умирала одна из жертв — юноша. Двое остальных были детьми. Сет шагнул вперед. Он должен остановить это. Он должен…

— Приди в себя, — сказал Таравангиан. — И вернись на мою сторону.

Сет так и сделал. Еще несколько смертей? Еще несколько криков, преследующих его? Он слышал их всегда, слышал и сейчас, они неслись из-под кроватей, из-за мебели.

Но я могу убить его, подумал Сет. Я могу остановить это.

Он почти решился. Но честь победила.

— Теперь ты видишь, Сет-сын-сын-Валлано, — сказал Таравангиан. — Я не посылаю тебя проливать кровь вместо меня. Я лью ее сам. Зачастую я сам держу нож и выпускаю кровь из вен. Как и ты, я знаю, что не могу убежать от своих грехов. Мы оба люди одного сорта. Вот причина, по которой я искал именно тебя.

— Почему? — спросил Сет.

Умирающий юноша заговорил. Одна из женщин с планшетом быстро подошла к нему и стала записывать его слова.

— День был наш, но они берут его, — кричал мальчик. — Отец Штормов! Вы не можете забрать его. День наш. Они идут, скрежеща, и свет гаснет. О, Отец Штормов! — Мальчик выгнулся, потом внезапно упал на кровать и уставился на потолок мертвыми глазами.

Король повернулся к Сету.

— Что лучше, Сет-сын-сын-Валлано? Чтобы грешил один человек или чтобы весь его народ был уничтожен?

— Я…

— Мы не знаем, почему некоторые говорят, а другие нет, — сказал Таравангиан. — Но умирающие что-то видят. Это началось семь лет назад, примерно тогда, когда король Гавилар начал исследовать Разрушенные Равнины. — Его глаза стали далекими. — Оно идет, и умирающие видят его. Они что-то видят на мосту между жизнью и бесконечным океаном смерти. Их слова спасут нас.

— Вы чудовище.

— Да, — согласился Таравангиан. — Но я чудовище, которое спасет этот мир. И у меня есть имя, которое я должен добавить в список. Я надеялся избежать этого, но последние события сделали это неизбежным. Я не могу дать ему захватить власть. Это уничтожит все.

— Кто? — спросил Сет, спрашивая себя, есть ли что-нибудь такое, что может напугать его еще больше.

— Далинар Холин, — сказал Таравангиан. — И, боюсь, это необходимо сделать быстро, прежде чем он объединит всех кронпринцев алети. Ты отправишься на Разрушенные Равнины и покончишь с ним. — Он помолчал. — Боюсь, ты должен будешь действовать крайне жестоко.

— Мне редко выпадает роскошь работать иначе, — сказал Сет, закрывая глаза.

Крики приветствовали его.

Глава семьдесят вторая Искательница истины

— Прежде чем я начну читать, — сказала Шаллан, — я должна кое-что понять. Вы Преобразовали мою кровь, верно?

— Чтобы удалить яд, — кивнула Джаснах. — Да. И я действовала очень быстро — порошок крайне смертелен, как я тебе и говорила. Мне пришлось Преобразовать твою кровь несколько раз, и только потом тебя начало рвать. Твое тело продолжало впитывать яд.

— Но вы сказали, что не очень хорошо работаете с органикой, — заметила Шаллан. — И действительно, из клубники вы сделали что-то совершенно несъедобное.

— Кровь — совсем другое дело, — ответила Джаснах, взмахнув руками. — Это одна из Сущностей. Ты узнаешь об этом, когда я начну учить тебя Преобразованию. Но сейчас достаточно знать, что с чистыми Сущностями работать достаточно легко; легче создать все восемь видов крови, чем, например, воду. А уж создать что-то настолько сложное, как клубничное варенье — кашица, сделанная из фрукта, которого я никогда не трогала и не нюхала, — за гранью моих возможностей.

— А арденты? — спросила Шаллан. — Те, которые Преобразовывают. Они по-настоящему используют фабриалы или все это мистификация?

— Фабриалы для Преобразования совершенно настоящие. Насколько я знаю, используя их, любой другой может сделать то, что я — что мы — делаем без них.

— А что это за существа с головами-символами? — спросила Шаллан. Она пролистала альбом и вынула один из рисунков. — Вы тоже видите их? Как они связаны?

Джаснах задумчиво посмотрела на рисунок.

— Где ты видела их? В Шейдсмаре?

— Они появились в моих рисунках, — сказала Шаллан. — Они все время вокруг меня, Джаснах. Неужели вы не видите их? Я…

Джаснах подняла руку.

— Они что-то вроде спренов, Шаллан. Они связаны с тем, что ты делаешь. — Она постучала по столу. — Два ордена Сияющих Рыцарей обладали врожденными способностями к Преобразованию, и, как мне представляется, самые первые фабриалы основывались на их силе. Я полагаю, что и ты… Нет, это не имеет смысла. Сейчас я понимаю.

— Что?

— Я объясню, когда начну обучать тебя, — сказала Джаснах, возвращая лист. — Тебе нужен фундамент побольше; только потом ты сможешь все это понять.

— Погодите. Сияющие? Но…

— Я все объясню, — сказала Джаснах. — Но сейчас мы должны поговорить о Несущих Пустоту.

Шаллан кивнула.

— Вы думаете, что они вернутся, верно?

Джаснах внимательно поглядела на нее.

— Что заставило тебя подумать так?

— Легенды говорят, что Несущие Пустоту приходили сотни раз, стараясь уничтожить человечество, — продолжала Шаллан. — И я… я прочитала некоторые из ваших заметок.

— Ты что?

— Я искала информацию о Преобразовании, — призналась Шаллан.

Джаснах вздохнула.

— Похоже, это самый маленький из твоих грехов.

— Я так ничего и не поняла, — сказала Шаллан. — Почему вас так заинтересовали все эти сказки и мифы? Другие ученые — те, которых вы уважаете, — считают Несущих Пустоту выдумкой. Тем не менее вы нашли рассказы деревенских фермеров и переписали их себе. Почему, Джаснах? Почему вы верите в них, но отвергаете намного более правдоподобные идеи?

Джаснах поглядела на свои заметки.

— Ты знаешь настоящую разницу между мной и верующими?

Шаллан покачала головой.

— Мне кажется, что религия берет естественные события и приписывает им сверхъестественные причины. Я, напротив, беру сверхъестественные события и ищу их естественные причины. Возможно, это и есть точная разделяющая линия между религией и наукой. Противоположные стороны карты.

— То есть… вы думаете…

— Что Несущие Пустоту безусловно связаны с нашим миром, — твердо сказала Джаснах. — Я уверена в этом. Легенды основаны на чем-то реальном.

— И на чем?

Джаснах протянула Шаллан несколько листов.

— Вот лучшее, что я сумела найти. Прочитай их. И скажи, что думаешь.

Шаллан просмотрела бумаги. С некоторыми заметками — или по меньшей мере концепциями — она уже была знакома.

Внезапно они стали опасными. Как спокойный день, превратившийся в бурю.

— Они — самые настоящие, — повторила Джаснах.

Существа из пепла и огня.

— Мы сражались с ними, — продолжала Джаснах. — Мы сражались с ними так часто, что люди начали говорить о них метафорически. Сто — десять раз по десять…

Пламя и уголь. Кожа так ужасна. Глаза — как ямы с тьмой. Поют, когда убивают.

— Мы победили их, — сказала Джаснах.

Шаллан почувствовала озноб.

— …но в одном легенды лгут, — продолжала принцесса. — Они утверждают, что мы прогнали Несущих Пустоту с лица Рошара или уничтожили их. Но люди никогда не поступают так. Мы не выкидываем то, что можно использовать.

Шаллан встала, подошла к краю балкона и посмотрела на лифт, который медленно опускали два носильщика.

Паршмены. С кожей из черного и красного.

Уголь и пламя.

— Отец Штормов, — прошептала она, напуганная и пораженная.

— Мы не уничтожили Несущих Пустоту, — обеспокоенным голосом сказала Джаснах за ее спиной. — Мы поработили их.

Глава семьдесят третья Доверие

Холодная весна наконец-то перешла в лето. По ночам все еще было холодно, но далеко не так, как раньше. Каладин стоял на площадке для построений Далинара Холина и глядел на восток, на Разрушенные Равнины.

Он обнаружил, что со времени неудавшегося побега и последующего спасения стал нервничать. Свобода. Купленная Клинком Осколков. Это казалось невозможным. Жизнь научила его ожидать ловушку.

Он сжимал руки за спиной; на плече сидела Сил.

— Могу ли я доверять ему? — тихо спросил он.

— Он — хороший человек, — сказала Сил. — Я наблюдала за ним. Несмотря на ту вещь, которую он носил.

— Что за вещь?

— Клинок Осколков.

— Почему она тебе не нравится?

— Не знаю, — сказала она, обнимая себя руками. — Но я чувствую в ней что-то неправильное. Я ненавижу ее. И очень рада, что он избавился от нее. Он стал лучше.

Начал всходить Номон, средняя луна. Блестящая и бледно-синяя, она омыла светом горизонт. Где-то там, на Равнинах, находился паршенди, Носитель Осколков, с которым сражался Каладин. И которого ударил копьем сзади. Паршенди наблюдали за дуэлью, не вмешиваясь, и не трогали раненых мостовиков Каладина. А он сам напал на одного из их предводителей из самого трусливого положения, прервав поединок.

Ему не нравилось то, что он сделал, и это тоже расстраивало его. Воин не должен заботиться о том, где он атакует или как. На поле боя есть только одно правило — выжить.

И еще быть верным. Иногда Каладин не убивал раненых врагов, если они не представляли угрозы. И спасал юных солдат, нуждавшихся в защите. И…

И никогда не был хорош в том, что должен делать воин.

Сегодня он спас кронпринца — еще одного светлоглазого — и с ним тысячи солдат. Спас, забрав немало жизней паршенди.

— Можно ли спасать, убивая? — вслух спросил Каладин. — Нет ли тут противоречия?

— Я… я не знаю.

— Во время битвы ты вела себя странно, — сказал Каладин. — Крутилась вокруг меня. А потом исчезла. Надолго.

— Убийство, — тихо сказала она. — Оно ранит меня. Я должна была уйти.

— Тем не менее именно ты подтолкнула меня к мысли идти и спасти Далинара. Ты хотела, чтобы я вернулся и стал убивать.

— Я знаю.

— Тефт говорил, что Сияющие придерживались моральных стандартов. Он говорил, что, согласно их правилам, ты не должен совершать ужасные поступки, даже чтобы достигнуть каких-то высоких целей. И что я сделал сегодня? Убивал паршенди, чтобы спасти алети. Что с этим? Да, они не невинные жертвы, а мы тем более. Ни при слабом ветре, ни при штормовом.

Сил не ответила.

— Если бы я не спас людей Далинара, — продолжал Каладин, — я дал бы Садеасу совершить ужасное предательство. Я бы дал умереть людям, которых мог спасти. И стал бы противен сам себе. Но при этом я потерял трех хороших людей, мостовиков, которые были в дюйме от свободы. Стоят ли спасенные жизни такой жертвы?

— У меня нет ответа, Каладин.

— А у кого?

Сзади послышались шаги. Сил обернулась.

— Это он.

Луна только что взошла. Похоже, Далинар Холин пунктуальный человек.

Далинар встал рядом с Каладином. Он нес под мышкой сверток и казался военным даже без Доспехов Осколков. На самом деле без них он производил еще большее впечатление. Крепкое телосложение указывало, что он силен и без всяких Доспехов, а чистый выглаженный мундир указывал на человека, стремящегося вдохновить своих подчиненных подобающим внешним видом.

Другие выглядели так же благородно, подумал Каладин. Но разве кто-нибудь из них отдал бы Клинок Осколков только для того, чтобы сохранить приличия?

— Прошу прощения, что назначил встречу на столь позднее время, — сказал Далинар. — Я знаю, у тебя был долгий день.

— Вряд ли я бы смог уснуть.

Далинар тихо фыркнул, словно бы поняв.

— О твоих людях позаботились?

— Да, — сказал Каладин. — И очень хорошо. Спасибо.

Всем мостовикам выделили пустые бараки, и они получили медицинскую помощь от лучших хирургов Далинара — даже до того, как те занялись ранеными светлоглазыми офицерами. Другие мостовики, не из Четвертого Моста, без всяких колебаний признали Каладина своим предводителем.

Далинар кивнул.

— Сколько из них, по-твоему, примут мое предложение о мешочке со сферами и свободе?

— Достаточно большое число людей из других бригад. Но большинство, скорее всего, нет. Мостовики не думают о побеге или свободе. Они не знают, что с ними делать. Что касается моей бригады… У меня такое ощущение, что они поступят, как я. Если я останусь, они останутся. Если я уйду, они уйдут.

Далинар кивнул.

— И что сделаешь ты?

— Я еще не решил.

— Я поговорил со своими офицерами. — Лицо Далинара скривилось. — Теми, кто выжил. Они говорят, что ты отдавал им приказы, командовал, как светлоглазый. Мой сын все еще недоволен тем, как ты… разговаривал с ним.

— Даже дурак мог видеть, что он не в состоянии добраться до вас. Что касается офицеров… Большинство были в растерянности или дошли до изнеможения. Я только слегка подтолкнул их.

— Я обязан тебе жизнями, — сказал Далинар, — своей, моего сына и моих людей.

— Вы уплатили свой долг.

— Нет, — возразил Далинар. — Но я сделал все, что мог. — Он внимательно оглядел Каладина, как если бы оценивал его. — Прошу тебя ответить предельно откровенно. Почему твоя бригада пришла за нами?

— А почему вы отдали ваш Клинок Осколков?

Далинар какое-то время глядел ему в глаза, потом кивнул.

— Достаточно честно. У меня есть для тебя предложение. Король и я, мы собираемся сделать кое-что опасное. Очень опасное. Что-то такое, что возмутит все военлагеря.

— Поздравляю.

Далинар слабо улыбнулся.

— Моя почетная гвардия почти полностью перебита, а оставшихся я должен перевести в Королевскую Стражу. И я мало кому доверяю. Мне нужен человек, который будет защищать меня и мою семью. Я предлагаю эту работу тебе и твоим людям.

— Неужели вы хотите в телохранители группу мостовиков?

— В элитные телохранители, — сказал Далинар. — Ты сам тренировал людей из твоей бригады. А остальным я предлагаю стать солдатами в моей армии. Я слышал, что твои люди сражались очень хорошо. Ты натренировал их втайне от Садеаса, одновременно бегая с мостом. Будет интересно посмотреть, чего ты сможешь добиться, когда в твоем распоряжении будут все необходимые ресурсы. — Далинар отвернулся и посмотрел на север. На лагерь Садеаса. — Моя армия обескровлена. Мне нужен любой человек, которого я сумею раздобыть, но я буду подозревать любого рекрута. Садеас безусловно попытается заслать в наш лагерь шпионов. И предателей. И убийц. Элокар считает, что мы не протянем и неделю.

— Отец Штормов, — сказал Каладин. — Что вы собираетесь сделать?

— Лишить их любимых игрушек. Не сомневаюсь, что они отреагируют на это как дети.

— У этих «детей» есть армии и Клинки Осколков.

— К сожалению.

— И вы хотите, чтобы я защитил вас от них?

— Да.

Никакой заминки. Совершенно честно. Достойно уважения.

— Я увеличу Четвертый Мост и сделаю из них почетную гвардию, — сказал Каладин. — И натренирую остальных, как копейщиков. Но пусть тем, кто в почетной гвардии, платят как положено. — По большей части гвардейцы-телохранители получали в три раза больше обычной платы копейщика.

— Конечно.

— Мне нужно место для обучения, — продолжал Каладин. — И полное право брать все, что мне понадобится, у квартирмейстеров. Я установлю расписание занятий, мы назначим собственных сержантов и командиров взводов. И мы не будем подчиняться никому, кроме вас, ваших сыновей и короля.

Далинар поднял бровь.

— Последнее несколько… необычно.

— Вы хотите, чтобы я охранял вас и вашу семью от кронпринцев и их убийц, которые могут проникнуть в вашу армию? Тогда я не могу допустить, чтобы любой светлоглазый в вашей армии командовал мной.

— Да, понимаю, — сказал Далинар. — Однако, приняв твои условия, я дам тебе полномочия светлоглазого четвертого дана. Ты будешь командовать тысячей бывших мостовиков. Целым батальоном.

— Да.

Далинар на мгновение задумался.

— Хорошо. Считай, что получил должность капитана — самую высокую, на которую я осмелюсь поставить темноглазого. Я не назначаю тебя батальонлордом, иначе столкнусь со множеством неприятностей. Однако все офицеры узнают, что ты выведен из обычной цепочки подчинения. У тебя не будет права отдавать приказы светлоглазым меньшего ранга, но и ты не обязан подчиняться светлоглазым более высокого.

— Согласен, — сказал Каладин. — Еще я бы хотел, чтобы моих солдат не назначали в патрули и они не сражались на плато. Я слышал, что несколько ваших батальонов занимаются борьбой с бандитами и поддержанием порядка в разных местах, вроде Внешнего рынка. Я хочу один год по меньшей мере.

— Это легко, — сказал Далинар. — Насколько я понимаю, тебе нужно время, чтобы обучить их, прежде чем кинуть в сражение.

— Да, и сегодня я убил много паршенди. Я обнаружил, что мне жаль их. Они сражались с бóльшей честью и достоинством, чем многие наши солдаты. Мне не понравилось это чувство, и мне нужно время, чтобы все как следует обдумать. Я подготовлю телохранителей для вас, и мы пойдем с вами на поле боя, но наша основная задача — защищать вас, а не убивать паршенди.

Далинар изумленно посмотрел на Каладина.

— Хорошо. Хотя, откровенно говоря, тебе не о чем волноваться. В будущем я не собираюсь сражаться в передних рядах. Моя роль изменилась. Не имеет значения, мы договорились?

Каладин протянул руку.

— Однако мои люди тоже должны согласиться.

— Но вроде ты говорил, что они сделают то же, что и ты.

— Да, возможно, — сказал Каладин. — Но я командую ими, а не обладаю.

Далинар пожал руку Каладина; сапфировый свет восходящей луны осветил крепкое мужское рукопожатие. Потом вынул сверток из-под мышки.

— Вот.

— Что это? — спросил Каладин, беря сверток.

— Мой плащ. Тот самый, в котором я сражался сегодня, выстиранный и зашитый.

Каладин развернул сверток. Темно-синий плащ, с глифами хох и линил, вышитыми белым на спине.

— Кстати, каждый человек, носящий мои цвета, становится членом моей семьи. Плащ — простой подарок, но он один из тех немногих предметов, которые для меня много значат. Прими его с моей благодарностью, Каладин Благословленный Штормом.

Каладин медленно свернул плащ.

— От кого вы услышали это имя?

— От твоих людей, — усмехнулся Далинар. — Они очень высоко отзывались о тебе. И заставили меня зауважать тебя. Мне нужны такие люди, как ты, как вы все. — Он сузил глаза и задумчиво посмотрел на Каладина. — Все королевство нуждается в тебе. Возможно, весь Рошар. Идет Настоящее Опустошение…

— Что вы хотите сказать?

— Ничего, — ответил Далинар. — А теперь, пожалуйста, идите и отдохните, капитан. Надеюсь вскоре услышать от вас хорошие новости.

Каладин кивнул и ушел, пройдя мимо двух людей, на сегодняшнюю ночь ставших телохранителями Далинара. До новых бараков — нет, казарм — было недалеко. Далинар выделил им по казарме на каждую бригаду.

Больше тысячи человек. Что он будет делать с такой массой народа? Он никогда не командовал отрядом больше чем в двадцать пять человек.

Казарма Четвертого Моста оказалась пустой. Каладин остановился у входа и посмотрел внутрь. В казарме стояли койки, рядом с каждой закрывающийся шкафчик. Дворец.

Пахло дымом. Нахмурившись, он обогнул казарму и нашел людей, сидевших вокруг ямы в земле, развалившихся на камнях или бревнах и ждавших, когда Камень приготовит похлебку. Все слушали Тефта, который, с рукой на перевязи, что-то негромко рассказывал. Тут же, с краю, сидел Шен. Они захватили его с собой, когда вместе с ранеными уходили из лагеря Садеаса.

Увидев Каладина, Тефт замолчал, и все повернулись к нему; многие были перевязаны.

И Далинар хочет, чтобы эти люди стали его телохранителями? подумал Каладин. Да это оборванная банда преступников.

И, однако, он поддерживал выбор Далинара. Если бы он решил отдать жизнь в чьи-то руки, он бы выбрал их.

— Что вы делаете? — резко спросил Каладин. — Вы давно должны спать.

Мостовики поглядели друг на друга.

— Это, — откашлялся Моаш. — Мы почувствовали, что неправильно идти спать, пока мы не… ну, как обычно.

— Трудно заснуть в такой день, мачо, — добавил Лоупен.

— Говори за себя, — сказал Шрам, зевнув; его раненая нога лежала на бревне. — Я остался ради похлебки. Даже если он накидал в нее камней.

— Ничего я не кидал! — рявкнул Камень. — Опьяненные воздухом низинники!

Они подвинулись, освобождая место для Каладина. Он сел, подложив плащ Далинара под голову и спину. И с благодарностью взял миску с похлебкой, которую Дрехи протянул ему.

— Мы говорили о том, что люди сегодня видели, — сказал Тефт. — О том, что ты делал.

Каладин замер с ложкой у рта. Он почти забыл — может быть умышленно, — как показал им то, что может делать со Штормсветом. Будем надеяться, что этого не видели солдаты Далинара. Он светился слабо, а солнце сияло ярко.

— Да, я понимаю, — сказал Каладин, его аппетит испарился. Смотрят ли они на него как-то иначе? Боязливо? Неужели он останется в одиночестве, как его отец в Хартстоуне? Или, еще хуже, будут ему поклоняться? Он поглядел в их широко открытые глаза и обнял себя руками.

— Это было поразительно! — сказал Дрехи, наклоняясь вперед.

— Ты — один из Сияющих, — сказал Шрам. — Я так считаю, хотя Тефт уверяет, что нет.

Еще нет! — рявкнул Тефт. — Ты что, глухой?

— А ты можешь научить меня? — вмешался Моаш.

— Я бы тоже не прочь научиться, мачо, — заметил Лоупен. — Ну, знаешь, ты же здорово учишь.

Ошеломленный Каладин замигал, а остальные заговорили одновременно.

— Что ты можешь делать?

— Как ты это чувствуешь?

— Ты можешь летать?

Каладин поднял руку, останавливая поток вопросов.

— И вас не тревожит то, что вы видели?

Кое-кто пожал плечами.

— Благодаря этому ты остался в живых, мачо, — сказал Лоупен. — Лично я тревожусь только об одном — насколько неотразимым я стану для женщин. «Лоупен, у тебя только одна рука, но ты можешь светиться. Поцелуй меня». Вот что они скажут.

— Но это странно и страшно, — запротестовал Каладин. — Именно это делали Сияющие. И всякий знает, что они предали человечество.

— Да, — фыркнул Моаш. — Как всякий знает, что Всемогущий выбрал светлоглазых и назначил их управлять миром, потому что они благородны и все такое.

— Мы — Четвертый Мост, — добавил Шрам. — Мы вместе прошли через все. Мы жили в крэме, и нас использовали, как наживку. То, что помогло тебе выжить, хорошо. Больше говорить не о чем.

— Так ты можешь научить нас? — спросил Моаш. — Можешь показать, как это делается?

— Я… я не знаю, можно ли этому научить, — сказал Каладин, поглядев на Сил, которая сидела на камне неподалеку с необычным выражением на лице. — Не уверен, что это возможно.

Они выглядели удрученными.

— Но, — добавил Каладин, — это не значит, что мы не можем попытаться.

Моаш улыбнулся.

— Можешь показать? — спросил Дрехи, вынимая из кармана сферу, маленький светящийся бриллиантовый осколок. — Прямо сейчас. Я бы хотел увидеть именно тогда, когда я ожидаю.

— Это не развлечение в праздничный день, Дрехи, — сказал Каладин.

— Быть может, мы заслужили это, а? — Сигзил наклонился вперед со своего камня.

Каладин какое-то время молчал. Потом нерешительно вытянул палец и коснулся сферы. Потом резко вдохнул; с каждым разом впитывать свет становилось все более естественнее. Сфера потухла. Штормсвет потек из кожи Каладина, и он задышал нормально, чтобы он тек быстрее и стал более видимым. Камень вытащил старое изодранное одеяло, используемое для растопки, и набросил его на костер, потревожив спренов огня; последовало несколько мгновений темноты.

И в этой темноте Каладин светился чистым белым светом.

— Штормы… — прошептал Дрехи.

— А что ты можешь делать с ним? — нетерпеливо сказал Шрам. — Ты не ответил.

— Я сам не очень уверен, что могу делать, — сказал Каладин, держа руку перед собой. Штормсвет погас, пламя сожрало одеяло и опять осветило все вокруг. — Я узнал об этом всего несколько недель назад. Я могу привлекать к себе стрелы, могу заставить камни слипаться. Свет делает меня сильнее и быстрее и лечит мои раны.

Насколько сильнее? — спросил Сигзил. — Какой вес могут выдержать камни после того, как ты слепил их, и сколько времени длится связь? Насколько быстрее ты становишься? Вдвое? Или на четверть? Как далеко должна быть стрела, чтобы ты мог притянуть ее к себе, и можешь ли ты притягивать другие предметы?

Каладин мигнул.

— Я… я не знаю.

— А мне кажется, что все это очень важно знать, — сказал Шрам, потирая подбородок.

— Мы можем провести испытания, — улыбнулся Камень, стоявший со сложенными на груди руками. — Хорошая мысль.

— Быть может, тогда мы сообразим, как сами сможем делать такое, — заметил Моаш.

— Не научишься, — покачал головой Камень. — Холетентал. Только он.

— Ты не можешь знать наверняка, — возразил Тефт.

— Ты не можешь знать наверняка, что я не знаю наверняка. — Камень махнул ему ложкой. — Ешь похлебку.

Каладин поднял руки.

— Ребята, вы не должны никому рассказывать об этом. Иначе люди начнут бояться меня, быть может, подумают, что я связан с Носителями Пустоты или Сияющими. Я хочу, чтобы вы поклялись.

Он посмотрел на них, и все кивнули, один за другим.

— Но мы хотим помочь, — сказал Шрам. — Даже если не сможем научиться. Эта штука часть тебя, а ты — часть нас. Четвертого Моста. Верно?

Каладин посмотрел на их возбужденные лица и обнаружил, что кивает.

— Да. Да, вы можете помочь.

— Замечательно, — сказал Сигзил. — Я приготовлю список проверок на скорость, точность и силу связей, которые ты можешь создавать. И надо найти способ определить, что еще ты можешь сделать.

— Сбросить его с утеса, — сказал Камень.

— И что это даст? — спросил Пит.

Камень пожал плечами.

— Если у него есть другие способности, они мгновенно выйдут наружу, а? Ничто не может сделать мужчину из мальчика лучше, чем падение с утеса.

Каладин с кислым лицом посмотрел на него, и Камень расхохотался.

— Это будет маленький утес. Вот такой. — Он чуть-чуть развел большой и указательный пальцы. — Я слишком люблю тебя для большого.

— Надеюсь, ты шутишь, — сказал Каладин, глотая ложку похлебки. — Но на всякий случай я прилеплю тебя к потолку на всю ночь, чтобы ты не экспериментировал, пока я сплю.

Мостовики захихикали.

— Ты только не светись так ярко, пока мы будем пытаться уснуть, а, мачо? — сказал Лоупен.

— Сделаю все, что в моих силах. — Он проглотил еще одну ложку. Почему-то сегодня вкуснее, чем обычно. Камень изменил рецепт?

Или что-то другое? Пока он ел, другие мостовики болтали между собой, говорили о доме и о прошлом, о том, что когда-то было табу. Пришло даже несколько человек из других бригад — не только раненые, которым помог Каладин, но и не могущие уснуть одинокие души. Люди из Четвертого Моста приветствовали их, давали похлебку и место у костра.

Все выглядели такими же усталыми, как и Каладин, но никто не хотел уходить в казарму. И теперь он понял почему. Быть вместе, есть похлебку Камня, слушать тихую болтовню, а огонь потрескивает и прыгает, посылая в воздух танцующие хлопья желтого света…

Это успокаивало значительно больше, чем сон. Каладин улыбнулся, откинулся назад и посмотрел на большую сапфировую луну, величаво плывшую по темному небу. Потом закрыл глаза, прислушиваясь.

Еще трое погибли. Малоп, Безухий Джакс и Нарм. Каладин потерял их. Но он и Четвертый Мост спасли сотни других. Сотни тех, кто больше никогда не побежит с мостом, никогда не окажется лицом к лицу со стрелами паршенди, никогда не будет сражаться, если не захочет. И двадцать семь его друзей выжили. Частично из-за того, что сделал он, частично из-за собственного героизма.

Двадцать семь тех, кто выжил. Наконец-то он сумел кого-то спасти.

И это уже немало.

Глава семьдесят четвертая Кровьпризрак

Шаллан потерла глаза. Она прочитала заметки Джаснах — по меньшей мере самые важные из них. Большая кипа. Она все еще сидела в алькове, хотя они послали паршмена и тот принес ей одеяло, в которое она закуталась, закрыв больничное платье.

Глаза горели. Весь вечер она плакала, потом читала. Она очень устала и тем не менее чувствовала себя ожившей.

— Да, — сказала она. — Вы правы. Действительно, Несущие Пустоту — паршмены. Я не могу вывести другого заключения.

Джаснах улыбнулась, выглядя странно довольной собой, хотя ей удалось убедить только одного человека.

— Что теперь? — спросила Шаллан.

— Теперь мы должны закончить твое предыдущее исследование.

— Мое исследование? Вы имеете в виду смерть вашего отца?

— Конечно.

— На него напали паршенди, — сказала Шаллан. — Убили внезапно, без предупреждения. — Она внимательно поглядела на принцессу. — Это и заставило вас изучать все это, верно?

Джаснах кивнула.

— Эти дикие паршмены — паршенди Разрушенных Равнин, — ключ. — Она наклонилась вперед. — Шаллан, нас ждет несчастье, самая настоящая катастрофа. Не нужно никаких мистических предсказаний или проповедей, чтобы напугать меня. Я вполне достаточно напугала саму себя.

— Но мы приручили паршменов.

— Неужели? Шаллан, подумай о том, как к ним относятся, как часто ими пользуются.

Шаллан замолчала. Паршмены были везде.

— Они подают нам еду, — продолжала Джаснах. — Работают на складах. Нянчат детей. На Рошаре нет такой деревни, где бы не было паршменов. Мы не замечаем их; мы ожидаем, что они есть и делают то, что они делают. Без жалоб и возражений.

И, тем не менее, одна группа внезапно превратилась из мирных друзей в грозных воинов. Что-то вызвало такое превращение. Как это произошло столетия назад, во времена, известные как Эпоха Герольдов. Тогда стоял мир, и внезапно началось вторжение паршменов, которые — никто не знает почему — стали воинственными и агрессивными. Вот что стоит за сражениями, которые назвали «попыткой сбросить человечество в Бездну». Эта война едва не погубила нашу цивилизацию. И этот ужасный повторяющийся катаклизм так испугал людей, что они назвали его Опустошением.

Мы выращиваем паршменов. Мы включили их в каждую часть нашего общества. Мы зависим от них, даже не осознавая, что запрягли сверхшторм, который вот-вот взорвется. Отчеты с Разрушенных Равнин говорят о способности паршенди мысленно общаться, петь свои песни в унисон, находясь далеко друг от друга. Их умы связаны, как самоперья. Ты понимаешь, что это означает?

Шаллан кивнула. Что произойдет, если каждый паршмен на Рошаре внезапно восстанет против своих хозяев? В поисках свободы или — еще хуже — мщения?

— Нас уничтожат. Цивилизация падет. Мы должны что-то сделать!

— Мы делаем, — сказала Джаснах. — Мы собираем факты, которые докажут, что мы действительно знаем все это, а не только предполагаем.

— И сколько еще фактов нам нужно?

— Много. Значительно больше. — Джаснах поглядела на книги. — В этих историях есть кое-что такое, чего я не понимаю. Рассказы о созданиях, сражавшихся рядом с паршменами, каменных великанах, которые могут быть кем-то вроде большепанцирников, и еще другие странности, которые, похоже, могут быть основаны на чем-то реальном. Но мы уже взяли из Харбранта все, что он мог нам предложить. Ты все еще уверена, что хочешь зарыться во все это? Мы понесем тяжелое бремя. И в свое имение ты вернешься очень не скоро.

Шаллан прикусила губу, думая о братьях.

— И вы разрешите мне уехать со всем, что я знаю?

— Я не хочу, чтобы ты помогала мне, все время думая о побеге, — устало сказала Джаснах.

— Я не могу бросить братьев. — Внутри Шаллан опять все сжалось. — Но это больше их. Опустошение больше, чем я, вы или любой из нас. Я обязана помочь, Джаснах. Я не могу взять и уйти. И я найду способ помочь своей семье.

— Очень хорошо. Тогда иди и собирай наши вещи. Мы отплываем утром на корабле, который я наняла для тебя.

— Мы отправляемся в Джа Кевед?

— Нет. Нам надо оказаться в центре событий. — Она взглянула на Шаллан. — Мы поедем на Разрушенные Равнины. Нам нужно узнать, действительно ли паршенди были самыми обычными паршменами. И если это так, то что заставило их измениться. Возможно, я ошибаюсь, но если нет, паршенди могут обладать ключом, превращающим паршменов в солдат. — Она помолчала и мрачно продолжила: — И нам нужно сделать это раньше, чем кто-то другой использует его против нас.

— Кто-то другой? — спросила Шаллан, почувствовав резкий укол страха. — Есть другие, кто ищет его?

— Конечно. Кто, как ты думаешь, пошел на такие ухищрения, пытаясь убить меня? — Она положила на стол стопку документов. Очень много групп ищут эти тайны. Однако наверняка я знаю только об одной. Они называют себя Кровьпризраками. — Она вытащила один лист. — К ним принадлежал твой друг, Кабзал. На его руке мы нашли татуировку, вот такую.

Она положила лист на стол. На нем был символ — три бриллианта, перекрывающие друг друга.

Тот самый символ, который Нан Балат показал ей несколько недель назад. Символ, брелок с которым был у Льюиша, дворецкого отца, человека, который умел пользоваться Преобразователем. Символ, который носили на себе люди, требовавшие от семьи вернуть фабриал. Люди, финансировавшие отца Шаллан, хотевшие сделать его кронпринцем.

— Всемогущий наверху, — прошептала Шаллан и поглядела на принцессу. — Джаснах, я думаю… я почти уверена, что мой отец был членом этой группы.

Глава семьдесят пятая На самом верху

На походный дом Далинара обрушились удары сверхшторма, настолько сильные, что камни застонали. Навани прижалась к Далинару, обхватив его руками. От нее чудесно пахло. Было… унизительно сознавать, что раньше он панически боялся ее.

Она так обрадовалась его возвращению, что не стала сильно злиться из-за того, как он обошелся с Элокаром. Она успокоится. И все необходимое будет сделано.

Сверхшторм ударил со всей силой, и Далинар почувствовал, что приходит видение. Он закрыл глаза, разрешая ему охватить себя. Он должен принять ответственное решение по поводу них. Что делать? Эти видения, они лгали ему или по меньшей мере сбивали с толку. Похоже, он не должен доверять им, по меньшей мере полностью, как раньше.

Он глубоко вздохнул, открыл глаза и обнаружил себя среди дыма.

Он настороженно повернулся. Небо было темным, он стоял на неровном и искромсанном поле, заваленном белыми, как кость, камнями и тянувшемся во всех направлениях. В бесконечность.

От земли поднимались аморфные формы, сделанные из кружащегося тумана. Как кольца дыма, только разной формы. Вот стул. Вот камнепочка, вытянувшая изгибающиеся исчезающие лозы. Рядом с ним появилась фигура человека в мундире, молчаливая и призрачная, и стала летаргически подниматься к небу, открыв рот. Поднимаясь выше, фигуры таяли и искажались, хотя, похоже, сохраняли форму дольше, чем были должны. Он занервничал, стоя на вечной равнине, глядя в полную темноту над собой и дымные фигуры, поднимавшиеся со всех сторон.

Раньше он ничего похожего не видел. Это было…

Нет, погоди. Он нахмурился и отступил назад, когда рядом с ним появилось дерево. Я уже видел это место. Много месяцев назад, во время первых видений.

В голове стоял туман. Он растерялся, зрение затуманилось, как если бы сознание отказывалось принять то, что он видел. И только одно он помнил отчетливо…

— Ты должен объединить их, — пророкотал голос.

… голос. Звучавший отовсюду, заставлявший дымные фигуры колебаться и искажаться.

— Почему ты солгал мне? — бросил Далинар в открытую тьму. — Я сделал то, что ты сказал мне, и меня предали!

— Объедини их. Солнце заходит за горизонт. Идет Вечный Шторм. Настоящее Опустошение. Ночь Печалей.

— Мне нужны ответы! — крикнул Далинар. — Больше я не верю тебе. Если ты хочешь, чтобы я слушал тебя, ты должен…

Видение изменилось. Оглядевшись, он понял, что находится на открытой каменной равнине, с нормальным солнцем в небе. Каменное поле, обычное дело на Рошаре.

Однако странно другое — он там, где нет никого, не с кем говорить и сотрудничать. И на нем собственный мундир, синий мундир Холина.

Было ли такое раньше? Да… было. В самый первый раз, когда его перебросило в место, где он только что был. Почему?

Он внимательно оглядел пейзаж. Голос молчал, и он пошел по равнине, мимо разбитых валунов и сланца. Никаких растений, даже камнепочек. Только пустой ландшафт, наполненный разбитыми камнями.

Наконец он увидел кряж. Подняться наверх? Хорошая мысль, хотя путь может занять несколько часов. Но видение не закончится. В видениях время текло очень странно. Он стал подниматься по склону, сожалея о Доспехах Осколков, которые сделали бы его сильнее. Добравшись до верха, он подошел к краю и посмотрел вперед.

И увидел Холинар, свой родной город, столицу Алеткара.

Разрушенный.

От замечательных зданий остались только обломки. Ветроклинки лежали на земле. Человеческих тел не было, только разбитый камень. И картина не походила на то, что он видел в прошлом видении, из дворца Нохадона. Это не Холинар далекого прошлого; он видел остатки собственного дворца. Но в реальном мире вблизи Холинара не было никакого каменного кряжа. Раньше видения показывали прошлое. Неужели это картина будущего?

— Больше я не могу сражаться с ним, — раздался голос.

Далинар вздрогнул и посмотрел в сторону. Там стоял человек. Темная кожа и совершенно белые волосы. Высокий, с широкой грудью, но не массивный, в странной экзотической одежде: свободные развевающиеся штаны и короткий, по пояс, плащ. Казалось, что обе вещи сделаны из золота.

Да… все это уже было, во время первого видения, вспомнил Далинар.

— Кто ты? — спросил он. — Почему ты показываешь мне эти видения?

— Взгляни, — ответил незнакомец и показал рукой. — Как раз сейчас начинается, смотри внимательно.

Далинар, рассердившись, посмотрел туда, куда он указывал. И не увидел ничего особенного.

— Шторм побери, — воскликнул Далинар. — Почему ты не отвечаешь ни на один вопрос? Что хорошего в том, что ты говоришь загадками?

Человек не ответил. И продолжал указывать. И… да, что-то происходило.

Тень в воздухе приближается. Стена темноты. Как сверхшторм, только страшнее.

— По меньшей мере скажи мне одно, — сказал Далинар. — Какое время я вижу? Прошлое, будущее или какое-то совсем другое?

Человек какое-то время помолчал, потом сказал:

— Ты, вероятно, спрашиваешь себя, не является ли это видение будущим.

Далинар вздрогнул.

— Я… я только спросил…

Знакомо. Слишком знакомо.

В точности то же самое он сказал в последний раз, сообразил Далинар с холодом в груди. Все это уже было. А опять вижу ту же картину.

Фигура, прищурившись, глядела на горизонт.

— Я не могу видеть будущее полностью. Грядущее — словно хрупкое стекло. Чем больше смотришь, тем на большее число кусков оно разбивается. Близкое будущее можно предсказать, но далекое… Я могу только гадать.

— Ты не слышишь меня, верно? — спросил Далинар, только сейчас с ужасом начиная понимать. — И никогда не слышал.

Кровь моих предков… Он не может видеть меня! Он не говорил загадками. Мне так только показалось, потому что я посчитал его слова загадочными ответами на мои вопросы.

Он не говорил мне доверять Садеасу. Я… я сам предположил.

Все, казалось, содрогнулось вокруг Далинара. Все его мнения, все то, что, как ему казалось, он знает. Сама земля.

— Это то, что может случиться, — сказал темнокожий, указывая вдаль. — И, боюсь, произойдет. Это то, что он хочет. Настоящее Опустошение.

Нет, эта чернота не была сверхштормом. Из громадной тьмы лилась не вода, а пыль. И сейчас он вспомнил это видение, полностью. Оно закончилось именно здесь, когда он, растерянный, смотрел на приближающуюся стену пыли. Однако на этот раз видение продолжилось.

Человек повернулся к нему.

— Прости, что делаю это с тобой. Однако сейчас, я надеюсь, ты уже многое видел и многое понял. Но я ни в чем не уверен. Я даже не знаю, кто ты и как нашел сюда дорогу.

— Я… — Что сказать? Это имеет значение?

— Большинство из сцен, которые я показал тебе, я видел собственными глазами, — сказал незнакомец. — Но некоторые, вроде этой, родились из моих страхов. И если я боюсь их, ты тоже должен бояться.

Земля задрожала. Эта стена пыли чем-то вызвана. И она приближается.

Земля содрогнулась.

Далинар ахнул. Камни на равнине разлетелись на куски, превратились в пыль. Он зашатался, когда все вокруг затряслось; сильнейшее землетрясение, сопровождаемое ревом умирающих камней. Он упал на землю.

Ужасающее кошмарное мгновение. Все вокруг тряслось, рушилось, разбивалось на куски, как будто умирала сама земля.

Потом все прекратилось. Далинар с трудом вздохнул и встал на дрожащие ноги. Он и его таинственный собеседник стояли на вершине одинокого каменного шпиля, который, по какой-то причине, остался стоять — каменная колонна в несколько шагов шириной, высоко взметнувшаяся ввысь.

Но земля вокруг исчезла. Холинар исчез. Все провалилось в бездонную пропасть под ним. У него закружилась голова, он стоял на крошечном кусочке камня, который — непостижимым образом — остался стоять.

— Что это? — спросил Далинар, хотя знал, что существо не может слышать его.

Человек печально огляделся.

— Я не мог оставить многого. Несколько видений, которые я дал тебе. Кем бы ты ни был.

— Эти видения… они вроде дневника, верно? Истории, которые ты сохранил в памяти, книга, которую ты оставил за собой; только я не читал, а видел ее.

Незнакомец посмотрел в небо.

— Я даже не знаю, увидит ли кто-нибудь все это. Я умер, знаешь ли.

Далинар не ответил. Он смотрел вниз, в пустоту, испуганный до смерти.

— Это не только о тебе, — сказал светловласый, поднимая руку вверх. На небе погас огонек; Далинар даже не знал, что он там был. Потом другой. Солнце, казалось, начало тускнеть.

— Это обо всем, — сказал человек. — Я должен был понять, что он пришел за мной.

— Кто ты? — задал вопрос Далинар, скорее спрашивая самого себя.

Незнакомец все еще глядел в небо.

— Я оставляю это, потому что должно быть хоть что-то. Надежда найти и понять то, что надо сделать. Ты хочешь сразиться с ним?

— Да, — ответил Далинар, хотя знал, что это бессмысленно. — Я не знаю, кто он, но если он хочет сделать это, я сражусь с ним.

— Кто-то должен повести их.

— Я, — сказал Далинар, слово само вышло из него.

— Кто-то должен объединить их.

— Я.

— Кто-то должен защитить их.

— Я!

Какое-то мгновение человек молчал. Потом произнес ясным четким голосом:

— Жизнь перед смертью. Сила перед слабостью. Путь перед целью. Произнеси эти древние клятвы и верни людям Осколки, которые они когда-то носили. — Он повернулся к Далинару и посмотрел ему прямо в глаза. — Сияющие Рыцари должны встать.

— Я не понимаю, как это можно сделать, — прошептал Далинар. — Но я попробую.

— Люди должны противостоять ему вместе, — сказала фигура, подходя к Далинару и кладя руку ему на плечо. — Вы не должны ссориться, как в прошлом. Он понимает, что — дай вам время — вы станете врагами сами себе. И ему не надо будет сражаться с вами. Если он сумеет заставить вас забыть прошлое, сумеет натравить друг на друга. Ваши легенды гласят, что вы победили. Но правда в том, что мы потерпели поражение. И мы проигрываем сейчас.

— Кто ты? — тихо спросил Далинар.

— Я бы хотел сделать больше, — повторила фигура в золотом. — Вы можете выбрать защитника для борьбы с ним. Он связан некоторыми правилами. Как все мы. Защитник может помочь вам, хотя я не уверен. И… без Осколков Зари… Я сделал все, что мог. Как ужасно оставлять вас одних.

— Кто ты? — опять спросил Далинар, уже зная ответ.

— Я… Я был… Богом. Тем, кого вы называете Всемогущий, творец человечества. — Фигура закрыла глаза. — И сейчас я мертв. Злоба убила меня. Мне очень жаль.

Загрузка...