Оборотни и вампиры

НЕКРОФАГИЯ.

Сексуальный характер только что рассмотренных нами извращений, преобладающий в некрофилии, уже менее определенный в некросадизме, совершенно исчезает в некрофагии, их третьей, особенно сбивающей с толку разновидности.

«Некрофагизм вообще, — пишет Браун, — встречается при стольких видах помешательства, что это затрудняет определение его происхождения и мешает разобраться в чувствах и идеях, с ним связанных» («Journal of Mental Science», 1875).

Цивилизованный или, если хотите, западный человек заключает, поразмыслив, что между религией и жестоким разгулом может существовать связь. Однако он отказывается пойти дальше и допустить каннибализм. Тем самым он, даже не отдавая себе в этом отчета, отвергает нравы и обычаи своих далеких предков, которые приносили в жертву ближних, чтобы умилостивить силы природы или утолить мучительный голод. Сколько угодно говорите, что это мерзко, но не говорите, что это невкусно, ответил вождь Батта одному слишком непреклонному миссионеру. Где начинается мерзость? Вот в чем загвоздка. Всем нам, за исключением народов, которые еще и сегодня прибегают к священной антропофагии в тайных обществах или, соблюдая традицию, поедают ягодицы умерших из своего племени, каннибализм представляется омерзительным извращением вкуса. Конечно, неуверенность в будущем, войны, голод оправдывают случайное возвращение к убийству. Но существуют психопаты, которые намеренно стремятся ощутить вкус плоти и крови своих собратьев. Этих живых «вампиров» можно разделить на три категории в соответствии с тем, являются ли они жертвами тяжелой болезненной наследственности, развращены воспитанием или страдают странным извращением либидо.

К первой категории принадлежат тот обжора, который, по словам Сен Полена, ел сырых кур и выброшенную на свалку падаль,

Ср. Ле Луайе («История призраков». Книга II, гл. VII).

и тот тридцатилетний больной, весьма склонный к венерическим актам и копрофагии, который около 1849 года выкапывал мертвых, чтобы съесть их

внутренности. Подвергнутый допросу, он, между прочим, признался, что, подобно волку-оборотню, вполне мог бы напасть на заблудившегося ребенка. (Ср. Бертолле. «Медицинские архивы», T.VII).

Ко второй категории относятся преступники, которые, опять же подобно волкам, питаются останками своих жертв. Жрецы древней Мексики, люди-пантеры и люди-леопарды, которые испытывают нечто вроде приобретенной потребности питаться мясом, говорят, восхитительным на вкус, тоже принадлежат к ней, равно как и следующие — увы, европейские! — антропофаги:

Сауни Бин (Sawney Beane), его жена и их четырнадцать детей, которые за двадцать пять лет опустошили часть Шотландии и в 1435 году были казнены в Эдинбурге; Блез Ферраж, который около 1870 года в Пиренеях захватывал в плен путешественников, чтобы расчленять их тела, и послужил де Саду моделью для его исполина Мински;

. Шотландский разбойник, который в середине XIX века прививал свои дикие вкусы двенадцатилетней дочери. «А почему, — спрашивала она, —я должна испытывать отвращение? Если бы все знали вкус человеческого мяса, все ели бы своих детей» (цит. по Моро).

Джон Хей (Haigh) остается прототипом этих «вампиров», которые, не проявляя поначалу явных признаков болезни или помешательства, предаются, полностью осознавая свои действия, отвратительным привычкам. Лукавый и обольстительный фальсификатор и мифоман, Хей, возможно, страдавший дисметаболизмом гемоглобина, сделал в 1949 году в Лондоне признание, какому позавидовали бы Кюертен, Хаарманн и Ваше. Пианист-чародей и дьявольски романтичный, Хей тем не менее не отказывался полюбоваться зрелищем агонии своих жертв. Он через соломинку выпивал у них кровь, потом оставлял их растворяться в ванне из серной кислоты. Жиль де Ре, графиня Бато-ри и Гаэтано Маммоне, ясное дело, не знали этого способа, который, впрочем, сочли бы неэстетичным! Светский вампир Хей не удовольствовался описанием своих преступлений, он еще и раскрыл перед нами их психологические мотивы. Мегаломан, как многие мошенники, он не сомневался в своей безнаказанности, которой обязан был божественному покровительству, и уверял, что совершает свои убийства, чтобы приблизиться к некоему мистическому идеалу. Дорожная авария, во время которой он стал слизывать кровь, струившуюся из раны на его голове, заставила его ощутить эмоциональное потрясение, вовсе не явившееся неожиданностью. В самом деле, почва для него была подготовлена, поскольку Хей в молодости нарочно резал себе пальцы, чтобы сосать кровь. Он находил ее вкус несказанным и видел ее повсюду, даже в чудовищных снах, которыми сладострастно упивался:

«Я видел лес распятий, которые постепенно превращались в деревья. Сначала мне показалось, что с веток стекает роса или капли дождя. Но, приблизившись, я понял, что это кровь. Внезапно весь лес принялся извиваться, и деревья стали истекать кровью. Она сочилась из стволов. Она, такая красная, текла с ветвей. Мне казалось, будто я слабею, теряю все силы. Я увидел человека, который переходил от дерева к дереву, собирая кровь. Когда чаша наполнилась, он приблизился ко мне и сказал: «Выпейте!» Но я был парализован. Сон рассеялся. Но я все еще ощущал слабость и всем своим существом стремился к чаше. Я проснулся в полукоматозном состоянии. Я все еще видел руку, протягивавшую мне чашу, которую я не мог

взять, и эта ужасная жажда, какой ни один человек сегодня не знает, навсегда поселилась во мне».

Цитата, извлеченная из перевода исповеди Джона Хея, опубликованного «Франс-Диманш», №154, от 14 августа 1949 года.

Хею девять раз подряд удалось утолить эту исступленную жажду, а затем общество при помощи веревки дало ему понять, как мало его вампирские вкусы соответствуют священным принципам буржуазной морали. В самом деле, это любопытно! Англия, после Франции и Венгрии, в наши дни стала излюбленным местом пребывания для одержимых самыми извращенными навязчивыми идеями! Нам остается, наконец, исследовать случай некоторых невротиков - не преступников, - у которых вид и запах крови возбуждают или обостряют сексуальное влечение. Эти больные, в основном садомазохисты, которых можно было бы определить как «вампиров-идеалистов» или мечтателей, все же не способны убить ради того, чтобы насытиться куском трупа. Дикие нравы Ваше, грубость Менесклу им противны, но они готовы восхищаться Хеем, чьи утонченные наслаждения близки к их постыдным желаниям. Удовлетворение, которое они получают, подобно сосанию вампира, и дает мифу правдоподобную основу, которая опять же объясняет универсальность его распространения.

Истории такого рода, разумеется, очень редки и становятся известными лишь благодаря признаниям, сделанным психиатрам и психоаналитикам. Например, рассказанная Крафтом-Эбингом история эротической фиксации молодого человека, который не мог устоять перед желанием сосать кровь служанок и проституток; история новобрачной, которая испытывала наслаждение лишь тогда, когда кусала покрытую шрамами руку мужа («Magnus Hirschfeld»). А вот еще совершенно удивительная, поскольку в ней смешиваются различные извращения (некросадизм, сапфизм и фетишизм), история тридцатилетней женщины, одержимой навязчивыми идеями смерти и крови и заявившей доктору Кравену: «Мне хотелось бы целовать груди юной девушки, которая была бы мне полностью подвластна и покорна, а потом я зубами бы их отгрызла и съела. Я вспорола бы ей живот, ласкала бы ее внутренности. Я ощутила бы их тепло... Я пила бы кровь из ушной раковины».

И наконец, трагическая история женщины чуть постарше, которая в бреду воображал а-себя превратившейся в вампира: «Я — вампир. Я прихожу по ночам и высасываю у живых людей кровь через рану рядом с мозгом. Иногда у меня бывает чувство, будто вампир вытянул у меня кровь вместе со всей радостью жизни.

Мне хотелось бы насаживать трупы на кол. Мне постоянно хочется быть самой сильной, и я прекрасно знаю, что мертвые уже не могут защищаться.

Еще мне хотелось бы истязать людей, даже если они мертвы» («Magnus Hirschfeld», c.331).