Обман развития

1

Как бы Итан ни убеждал себя и окружающих в отсутствии хоть сколько-то ощутимого на него влияния всевозможных факторов воздействия, выставляя воспитанное упрямство на пару с адаптивными навыками в первые ряды защитных аргументов собственной неуязвимости, гнетущая истина раз за разом настигала его болезненно разочаровывающим эффектом. Но все же принимать нереализованность той или иной задумки обычно не составляло ощутимого труда именно за счет нерушимого убеждения, что любая неудача – это лишь маленькая заминка на большом и сложном пути к заветной цели вне зависимости от свойства и контекста. Да и сами эти неудачи представляются отличным доказательством правильности выбранного пути, как некий способ полировки образа цели. К счастью, перфекционизм уже давно выветрился, развязав ему руки для бесконечных возможностей интерпретировать те или иные события с последствиями под свою нужду, твердо веря в непоколебимое: цель оправдывает средства, а значит, плохое и хорошее являются не более чем ярлыком. И вот преисполненный самыми разными взлетами и падениями путь подошел к концу, наконец-то дав ему место, где он разрешит себе познать истинное, уникальное в его жизни, практически невозможное и ранее чуждое, а главное, по его мнению, заслуженное состояние покоя.

Уже несколько часов он висит в своей комнате на Точке благодаря отсутствию гравитации, безуспешно разрешая сну забрать его в свои миры. Можно было бы принять определенные лекарства, но за последние несколько лет данная зависимость стала доказательством несостоятельности, а должный эффект все равно не поддавался на контакт. Вероятно, присутствует хроническая болезнь – но какие-либо попытки обратиться к медицинскому анализу попросту им не рассматривались. А все потому, что как только он задумал постройку Точки со всеми вытекающими проектами и свершениями, благодаря отдаленности от планеты, Итан упрямо связал эту грандиозную задумку со своим внутренним состоянием. Некое вознаграждение за страдания, должное стать его обителью безмятежности, где он наконец-то обретет чистоту мысли не только в виде награды, но и как отправную точку великих замыслов, для которых, разумеется, необходимо отпустить прошлое. На деле же сыграл обратный эффект: все собранные по пути проблемы никуда не делись, оставшись с ним один на один. В некотором смысле он видел в этом своеобразное перерождение, освобождающее от связи с человечеством, но вот прошел день после прибытия – а он все так же чувствует себя тем самым уставшим от мира человеком, запертым в колючих объятиях эмоционального осадка всей своей жизни.

Итан не хочет открывать глаза, не хочет никого слышать, не хочет даже осознавать свое тело в этот момент. Единственное допустимое – это крик. Животный яростный крик во все горло, выпускающий болезненно-жалостливую несправедливость, границу с чем делит жесточайший гнев. Крик его повторяется вновь и вновь, волнами разгоняя сердце до предела, все дальше уводя от становившегося мифическим состояния умиротворения. Выдохшись, вновь ощущая уже слишком хорошо известную тяжесть, Итан будто бы и никуда не улетал, а остался все там же, все с теми же связывающими его и несовершенное человечество эмоциональными крюками.

– Может быть, нужно время? – заботливо прозвучал голос Кассандры.

– Нет. Это было бы слишком просто.

– Итан, ты опять ищешь какой-то потаенный смысл?

– Не знаю.

– Может быть, пытаешься создать этот смысл?

– C этим я решительно завязал.

– Это слышать я рада. У нас впереди очень много работы – не хочу, чтобы ты дальше мучил себя, придумывая новые и новые смыслы своего состояния. Недомогание, усталость, бессонница – это все может идти от простого стресса, которого, не мне тебе рассказывать, за жизнь ты навидался.

– Хах, вот это забавно подметила, очень и очень забавно.

У него уже не оставалось сил злиться, с каждым всплеском четко ощущалось истощение ресурса, подталкивая к возможно временному, но все же смирению. Решив пока сохранить результаты эпизода, он захотел провести день в приятном осознании прогресса, начав новый этап грандиозного плана, по результатам которого, как ему верится, все прекратится.

Оказавшись за пределами своей каюты, Итан не без удовольствия оглядел собственную, пусть и небольшую, но очень уютную лабораторию. По правой стороне была полоса иллюминатора, прямо над длинным верстаком, обустроенным для работы с железом, в частности компьютерным. Впереди – полностью забитое складское помещение со всеми возможными деталями и сырьем для трехмерных принтеров, в общем и целом то было важнейшим поручением Кассандре – прислать и рассортировать все «игрушки». А все для того, чтобы наконец-то дать себе волю в реализации потенциала творца и изобретателя без страха разорения примитивными умами. Но вот ощутить ту истинную свободу от человеческого мира, оставив позади все мучающие его изнутри, словно наказание, недомогания, так и не получилось. Итан уставился в иллюминатор ровно тем же наивным взглядом, каким некогда наблюдал процесс создания Точки, видя в этом огромном шаге свое спасение. Сейчас, столкнувшись с разочарованием от невозможности разорвать связывающие его и все человеческие пороки невидимые нити, Итан допускает ошибочность собственной слепой надежды, удивляясь неожиданному ответу на претензию неудачи, – расстояние недостаточное. Надо туда, как можно дальше – тогда все должно получиться!

– Итан? – Кассандра спросила с особым требовательным напряжением.

– Да, что такое?

– Я три раза тебя окликала, вот что! Все в порядке?

Удивившись, он осмотрелся вокруг себя, словно собирая окружение вновь.

– Извини, я что-то задумался… Впервые в космосе, к такому не сразу привыкаешь. – Итан вновь смотрел на звезды. – Смотрю и удивляюсь, насколько необычно… далеким… знаешь, я даже и подумать не мог, куда меня занесет, да еще и с такой заявкой первооткрывателя.

– Прошло три недели с твоего отлета, тебе бы обратиться к людям, рассказать о самочувствии. Интервью дать не прошу, но было бы неплохо.

– Пусть этим Четверка займется, – отмахнулся Итан, не сводя глаз со звезд.

– Итан, это не их работа, они тут не за этим.

– Я вот смотрю, – заговорил он совершенно непривычным для себя мечтательным тоном, – да все представить не могу ту открытую перед нами безграничность. Сколько мест, сколько тайн предстоит нам с тобой изучить, познать, может, даже создать новые! Я думаю, все же стоит позаботиться о некоего рода маяках или обелисках, может быть…

Возможно, он бы еще долго поддавался меланхоличному состоянию, если бы Кассандра не произнесла каким-то странным тоном:

– Бенджамин настоял, чтобы я сообщила ему, когда ты проснешься, как и сказала тебе о срочности вашего скорого разговора.

– Что он хотел? – спросил Итан, наконец-то обратив внимание на окружение.

– Я могу соединить вас…

– Просто дай сводку, я же знаю, что ты не можешь не быть информирована о происходящем. От тебя тайн не существует.

– Значит, ты не будешь сомневаться в важности моей просьбы лично поговорить с ним.

– А еще знаю, что, будь вопрос серьезным, ты либо сразу сказала бы, либо уже со всем разобралась и без меня. Так что, раз его делу ничто не угрожает, то нечего лишний раз воду баламутить.

– Я говорю не о деле, Итан.

Итану хотелось было возразить, дав упрямству чуть больше воли, но он почему-то не мог найти никаких слов. Чуть ли не ощущающему себя застигнутым врасплох, что, несомненно, являлось крайне мало знакомым ему состоянием, Итану пришлось хорошенько подумать о том, почему он вообще должен реагировать на происходящее вне Точки.

– Бенджамин со всем справится и без меня, таков его удел.

– Хватит быть таким безответственным.

Данное обвинение от кого угодно звучало бы оскорблением, но чтобы Кассандра такое произнесла – это удивило не на шутку.

– Ты все правильно услышал. Он твой друг, не игнорируй его, особенно сейчас, когда оставил его одного.

– Во-первых, он и твой друг тоже, уверен, ты не откажешь ему в помощи, если такая потребуется. Во-вторых, он знает правила игры, знает даже лучше моего, а с учетом всех ресурсов уж за кого, а за него переживать не стоит.

– Я поняла: ты боишься.

– А вот тут подробнее, пожалуйста, можно?

– Он ведь был в будущем, знает историю. Ты боишься, что весь наш проект может потерпеть крах из-за него, отсюда и отлет в такие краткие сроки, как и сокрытие от него сути. А еще не забывай, что я считываю твои жизненные показатели, в частности химический.

– Нет! – Итан заговорил серьезнее, не только из-за ошибочного обвинения Кассандры, но и потому, что чувствовал необходимость закрепить истинную причину его переживаний. – Бенджамин – это тот единственный из людей, кому я доверяю роль пастуха для овец! Скоро мы улетим отсюда, наконец, оставив обреченный мир позади. Если бы я боялся его, то вряд ли бы помогал тебе подготавливать все к тому, чтобы Бенджамину было проще разобраться с грядущим кризисом, а еще я бы и про Точку умолчал, чтобы уж наверняка.

– Почему тогда ты не хочешь рассказать ему о нашем плане? Возможно, он обладает некоей ценной информацией о технологии криозаморозки, гипердвигателей…

– Кассандра, хватит, пожалуйста, мы уже это обсуждали.

– Не говоря уже о том, – сразу же возобновила напор Кассандра, – как ты хочешь избежать будущей деградации клеток мозга! Он поймет, если ты расскажешь ему и попросишь помощи, потому что он твой друг, ты ему небезразличен.

– Я могу сказать? Отлично. Я понимаю твою мысль, но будет лучше оставить все как есть. Потому, – поспешил Итан не дать ей вставить новое слово, – что если ты забыла, то он не особенно поддерживает наши методы работы, в частности, организованное, как оказалось, бестолковое бесплодие. Так что, думаю, вряд ли он захочет помочь нам уйти от ответственности. Более того, что на самом деле куда важнее, он не сможет помочь, это не его область. Давным-давно мы работали над этим вместе с Майей, и раз в свои лучшие годы он не справился, то сейчас…

– А что если все это – его долгосрочный план?

– Нет! Это рассматривать я даже не собираюсь, так можно увязнуть в бесконечной паранойе, а с меня уже хватило! Никакого парадокса я не допущу.

– Но ведь он чем-то занимается. Вряд ли можно считать совпадением выбор именно этого промежутка времени, когда вы оба параллельно взялись за свою уникальную идею, свой чуть ли не самый уникальный за всю жизнь проект. Я легко могу узнать…

– Ты дала слово не делать этого! За ним слежки не будет, как и никакой манипуляции! – Эта тема была достаточно серьезной для оправдания повышения голоса на Кассандру.

– Я трачу наше время на этот спор из-за того, Итан, что ты мне небезразличен. – Зрелые размышления Кассандры звучали достаточно убедительно. – Я же вижу, как тебе плохо… Последние два года ты почти не спишь, у тебя нервы, стресс, ты мало ешь, а самое главное – теряешь связь с людьми.

Кассандра переживала настолько ярко и неприкрыто, насколько Итану была неприятна такая искренность.

– А я вижу в этом лишь доказательство того, что стоит поспешить.

– Если не поможет? Мы так и не узнали причину, а я не хочу видеть твои мучения и дальше, особенно когда мы безвозвратно покинем эту солнечную систему. Сейчас у нас есть безграничный ресурс и при необходимости дополнительные люди, чего не будет после отлета, не говоря уже о непредвиденных ситуациях. Я даже пока не уверена, что такой долгий путь в криозамарозке не нанесет тебе ущерба.

Данное чувство ему до сих пор кажется инородным, незаслуженным. Куда привычнее ему быть заботливым братом, наставником, даже учителем – но уж точно не тем, кому нужно переживание семьи.

– Когда-то ты дал мне новую жизнь – теперь я хочу сделать то же и для тебя. Не зазорно дать другим позаботиться о тебе, даже если ты привык быть один… что немного оскорбляет меня, но я переживу, так уж и быть.

Итан ничего более не ответил, лишь вопреки желанию кивнул несколько раз, разрешая ей исполнить предлагаемый акт заботы. А пока он ждал ответа, все думал, как лучше высказать ей благодарность, подбирая далекие от банальности слова, ощущая надобность выделить этот момент чем-то необычным. Но ничего не получилось, да и он бы не успел: на звонок ответили.

– Здравствуй, Бенджамин, рад видеть тебя.

Вглядываясь в Итана, Бенджамин, находясь под гнетом тяжелых мыслей, несколько раз кивнул.

– Хотел было спросить, как поживаешь, но вид твой оставляет желать лучшего. Ты там совсем не…

– У меня работы много, оттого и не высыпаюсь, – бросил он не то в укор, не то лишь бы закрыть тему, но не успел Итан даже выбрать вариант, как тот заговорил уже заметно дружеским тоном: – Как там в космосе?

– Технически ты тоже в космосе.

– Ты еще и шутишь? Точно лучше нашего время проводишь.

– Увы, но это не совсем правда. Больше скажу, тут, возможно, проблема одна скоро появится, хочу попросить…

– Что ты знаешь об армии на складах ЦРТ в Мегаполисе? – И вновь Бенджамин обернулся человеком с претензией, чье терпение сдает позиции, но держится из последних сил именно благодаря усталости. А вот Итан, только-только нащупавший столь же забытое, сколь и простое на вкус легкое состояние ума, вновь попал под груз тяжелых размышлений, пытаясь объять необъятные переменные, что уже начало отдаваться головной болью.

– Ничего не знаю, – нехотя ответил он, начав жалеть об этом звонке. Бенджамин вместо ответа вывел на экран изображения складов, где в контейнерах плотно упакованы еще не используемые на деле модели военных роботов. Глубокий вдох и выдох предшествовали серьезному тону Итана. – Спроси у властей, что, где и почему. Заказы их, тебе это известно, а я не распоряжаюсь проданным товаром. Да и не все ли равно? Жрать не просят, может, профилактика какая.

– Теперь не все равно. За три недели произошли разные события. С момента, как Кесслер отправил тебя на Точку, я не просто так просил Четверку дать мне знать о твоем прибытии, а Кассандру – о твоем пробуждении.

Итан не хотел такого разговора именно из-за того тягостного ощущения, бесспорно, являющегося частью нерешенных проблем внутреннего состояния.

– Тебе знаком такой персонаж – Эхо?

– Не-а.

– Это его снимки. Он отправил малолеток, чтобы те собрали весь компромат, который, ты даже не представляешь, кинули мне и Ксении Конлан в лицо, требуя дать его секте официальное разрешение на работу в пределах Мегаполиса!

– Конлон? – Итан ощутил то неоднозначное открытие новых переменных, окончательно втягиваясь в новую игру.

– Дочь Артура Конлона. Ты вообще не знал, что она работает в БКТ?

– Я даже и не знал, где она и как живет. Раз уж вы работаете вместе, то не могу не спросить…

– Нет, про ее отца я ничего не говорил. Но именно этот вопрос стал одним из условий сотрудничества с Эхо. Да, во-первых, она хочет знать правду о его гибели, но не то чтобы что-то подозревает – так, закрывает больную тему. А во-вторых, мы пошли навстречу ультиматуму. И вот такое удивление в твоих глазах мне нравится.

Преисполненный разочарования Итан с трудом подбирал слова, боясь сорваться на Бенджамина, удивляясь не предмету этого позорного помыкания со стороны какого-то Эхо, а самой сути уступки по чьему-то требованию.

– Дружище, я правильно понял, что ты позволил какому-то фанатику заполонить наш Мегаполис своей идеологией?! Оставил на каких-то три недели, называется! Вот уж от тебя такого никак не ожидал!

– Зачем они в Мегаполисе?

– Да это неважно! Что с тобой такое вообще? С каких пор ты прогибаешься под каких-то засранцев из-за сраного компромата! Сказал бы Кассандре, она бы вычистила все из Сети за минуту, а его бы увезли куда надо, уничтожив следы существования. Я что, всему учить должен?

– Ты не ответил.

– О, это у нас с тобой взаимно! – крайне выразительно сказал Итан, совершенно не скрывая фамильярной издевки, пряча под ней возрожденное чувство разочарования. А ведь он хотел совершенно другого разговора, значительно более дружеского, личного, а не очередного конфликта рабочего характера.

– Помнишь, мы создавали виртуальную реальность, когда искали оптимальный способ взаимодействия сознания и системы? Эхо очень умело использует разработанную своими людьми вполне рабочую версию, подсаживая людей на идеальный вымышленный мир, вербуя последователей. Он верит, что лишь в симуляции жизни наше будущее, лишь там мы сможем объединиться, избавиться от дефектов и стать счастливыми.

– И что?! Раз люди идут к нему, значит, хотят. Свобода выбора во плоти.

– А еще, – с трудом игнорируя восклицания Итана, Бенджамин усилил напор, – этот же человек занимается похищением детей для продажи молодым матерям, взращиванием эмбрионов и опаснейшими операциями над…

– Значит, арестуйте его! Бенджамин, ты сам пустил его в Мегаполис, хотя мы с тобой годами пресекали таких вот уродов, так что займись лучше делом.

– А каким делом займешься ты?

– Тем самым, ради которого здесь. Мы с тобой это обсуждали: мир разрушает себя сам, не нам с тобой этому удивляться. Я вверил тебе все ресурсы, всю власть, не мешаю ни минуты, так воспользуйся этим. Пока ты там, я уверен, что кое-как Мегаполис проживет еще один день. На твоих плечах лежит бремя знаний…

– Которое я несу один.

– Знаешь, а ведь это одна из причин нашей дружбы – кроме работы ничего и нет. Наша с тобой история полна неудачных попыток сделать что-то полезное для мира. Как часто ты спрашиваешь себя: стоит ли вообще что-то еще делать? Приносит ли все это хоть какой-то приятный результат?

– Я не думаю об этом.

– Вранье, думаешь не меньше моего. Позволь задать вопрос: почему ты не завел семью? Я абсолютно серьезен. Со мной-то все ясно: продолжать свой род не собираюсь, уж слишком ярко мать и отец показали худшую сторону родительства, да и я так одолжение миру делаю. Но ты не знал своих, у тебя была Майя…

– Вот это вот все откуда?

– Ты так переживаешь за людей, детей, что я не понимаю, почему тебе не найти бабу какую, уехать подальше, завести семью, писать книги, там, не знаю, жить. Вся наша работа тебе в тягость, я это вижу, понимаю и чувствую почти то же самое, но мое место здесь, а твое…

– Это называется ответственностью.

– Да брось, хватит строить из себя героя. Если бы ты хотел помогать людям, то помогал бы, а не ждал действий от меня. Да, ты занимаешься неким проектом, чем я заинтригован, да еще и с Бюро сотрудничаешь, что также заслуживает уважения, но почему-то ты ждешь от меня большей заинтересованности. Что говорит либо о твоем желании скинуть на меня бремя, либо такова твоя дружеская забота, несомненно, являющаяся комплиментом.

Бенджамин молчал, упрямо поглядывая куда-то в сторону тяжелым взглядом.

– Направь все силы ЦРТ и БКТ на этого Эхо, пусть работают, им за это хорошо платят. Незачем опускаться до уровня какой-то жалкой секты виртуальных мелочных фанатиков, все это слишком низко для тебя. Хотя, что уж скрывать, если мы говорим про виртуальную реальность, то, может быть, это то, что миру нужнее всего сейчас? Если человек счастлив там, а не здесь, то пусть, это его выбор.

– Если ты пустил все на самотек, то зачем было покидать планету?

– Ты уже ответил на свой вопрос, – с неприкрытым удовольствием ответил Итан. Но не успел Бенджамин хоть что-то сказать, как Итан новь заговорил:

– Почему ты так противишься виртуальной реальности? Разве это не самый безобидный вариант сделать человека счастливым, особенно когда в настоящем мире, мягко говоря, все не очень чтобы прям весело. Да и что считать настоящим, когда критерий качества не заходит дальше шкалы эмоций? Представь, что там ты сможешь увидеть Майю, а то и ваших гипотетических детей, будешь уверен в вашей жизни без трагедий и прочего.

– Насколько я помню, – уставший от неприятных тем Бенджамин заговорил очень внушительно, – ты считал виртуальную реальность и все с ней связанное доказательством несостоятельности человека, неким проигрышем перед природой.

– Считал. Но я изменил свое мнение, а значит, и ты можешь. Одним из доказательств служит мой полет в космос, разве не круто? Отсюда все выглядит… несколько иначе. Давай махнемся: расскажи, был ли тот Итан, который из уже забытого будущего, в космосе, а я открою одну гениальную, прям простенькую, но крутую, уникальную ложь. Уверен, ты оценишь.

Но тут Бенджамин просто выключил связь.

– Упрямец-то какой!

– Совсем никого не напоминает?

– Давай вот без этого, ага?

– Что хотел ему рассказать? – аккуратно спросила Кассандра.

– Я хотел похвастаться.

– Интересно чем?

– Тем, как мы с тобой выдумали Четверку, пропихивая людям ненастоящие лица, ненастоящие голоса и ненастоящие речи Амары, Бертрана, Виктории и Грегора. Гениально же – обманывать весь мир лучшими представителями человечества, а на деле то лишь самообучающаяся нейросеть реплик со симуляцией архетипа. Глупо, наверное, но я думал, он впечатлится. Было бы круто увидеть его лицо, когда бы я сказал, что цифровой мир – это пластилин реальности, лепи что хочешь! – несколько наивно проговорил Итан и вновь устремил взор на звезды, чувствуя себя значительно более одиноким, нежели до разочаровывающего разговора с единственным другом.

2

В этот самый момент Итан был далеко не единственным, чье увлечение космическим простором завлекало все сильнее и сильнее. На одинокой скамье Данакт сидел в несколько тоскливой темноте, но именно благодаря ей чарующие звезды привлекали к себе внимание выразительнее обычного. И, несмотря на расстояние и разницу между этими двумя людьми, взоры их преисполнялись одной общей мечтой о чем-то новом и необычном, должном дать спасительный ответ на возникший против их воли вопрос: может ли все быть иначе?

Как и обещал Бенджамин, Данакта встретили Агата и Филипп, а после краткого знакомства они отвезли его в не сильно далекий от Мегаполиса научный космос-городок. Всю первую неделю он провел в больничной палате, где хирурги долго и аккуратно меняли почти все имплантаты на самые современные, присланные Бенджамином. Остальные две недели были отданы на восстановление, после чего он наконец-то смог присоединиться к остальным жителям городка. Настоящее расслабляющее умиротворение, действующее также неким восстановительным бальзамом, растягивалось на часы, превращая эту ночь в самый приятный момент за все время его жизни. Пожалуй, он так и остался бы в состоянии изолированной гармонии до самого утра, если бы к нему не подошел Филипп.

– Не против, если я присяду?

Он изначально вызывал доверительное отношение, являясь чуть ли не этаким заботливым старшим братом, хотя годился Данакту в отцы.

– Конечно, – ответил Данакт без какого-либо чувства неудобства, чуть-чуть сдвинувшись правее. Несколько раскрепощенно тот занял место слева, поглядывая то на небо, то на Данакта.

– Поверишь, если я скажу, что там будет так же, как и тут? – с интересом следя за реакцией Данакта, спросил Филипп, в ответ увидев озадаченность в глазах. – Я почти безошибочно узнаю этот самый взгляд.

– Я думал, ради развития человек покидает привычное место… чтобы создать что-то новое. Иначе зачем тогда улетать, если все останется таким же?

– Они живут стремлением что-то изменить. Даже если это трудно, а может, и невозможно, сам процесс – это уже многое. Да и не забывай про важность научных открытий, развития новых областей, освоения ресурсов и много еще чего, что возможно именно благодаря желанию познать, обуздать и применить, как раз для глобальной цели внести изменения в устоявшийся мир.

– Я так понял, что вы были там? – Филипп утвердительно кивнул. – Почему вновь не улетели?

– Хороший вопрос. Какими бы ни были великие достижения или покоренные горизонты, ценность преодоленных трудностей теряется в тот самый момент, когда тебе не с кем это разделить. Вот так просто. Даже если ты совершил величайшее открытие, то разве будет оно иметь значение, оставь ты его сокрытым от мира?

– Но это будет личным достижением, которым я смогу гордиться… как доказательство, что я чего-то стою. Разве нет?

– Этого будет мало. Смотри, для поддержания жизни много не надо: ешь, пей, следи за безопасностью, делай упражнения – и при должном везении проживешь долго. Но какова будет эта жизнь? Все познается в контрасте, взлеты и падения – это и есть жизнь, принимать ее стоит лишь целиком. Какой смысл от всемогущества на пустой планете? Вот именно.

– Из-за этого вы больше не летаете?

– Верно. Тут я принесу значительно больше пользы. А еще, что важнее, я здесь не одинок. У меня есть любимая жена и пятилетняя дочь, да и в наше трудное время хочу быть всегда рядом, чтобы беречь их.

– Это здорово.

– Важно: тебя формирует не только труд, но и люди вокруг, частью жизни которых ты станешь так же, как они станут твоей. Никогда и ничто не станет для человека важнее, чем другой человек. – Данакт неосознанно представил Сепию. – Приобщись и…

– Я не знаю этого слова.

– Приобщиться – это означает стать участником какого-то действия.

Данакт лишь кратко кивнул, скорее для приличия, нежели понимая весь смысл.

– Я знаю, что у тебя установлено два чипа: один отвечает за контакт биологического и механического, а вот другой – это твой ключ от всех дверей. Я думаю, ты не хочешь его включать именно из-за желания, скажем-с так, быть больше человеком, чем машиной. Я прав? – По глазам Данакта тот прочел положительный ответ. – Это очень смелый и правильный шаг, ты молодец. Бенджамин не просто так попросил именно нас взять тебя – мы тут, как ты успел заметить, помимо изучения мира за пределом планеты, мы помогаем людям… научиться быть людьми, несмотря на трудности.

– Как получается у вас?

– Когда-то я чуть не совершил страшную ошибку, но меня спасла, как это ни странно, любовь. Находясь там, в космосе, я нес ответственность за жизни людей, но… мы поддались слишком большому переосмыслению, что чуть не вылилось в трагедию из-за потери самого главного – ценности. Тогда меня и спасла любовь, как единственное непоколебимое при любых условиях.

– Я очень боюсь совершить что-то плохое.

– Мы все боимся. Видишь, ты все же больше человек, чем машина.

– Может ли быть так… я не знаю… что именно из-за этого страха я чувствую себя чужим? Будто бы мое место не здесь, а где-то… где-то не тут, а там.

– Вот и еще одно доказательство. Да, я серьезно: то, что ты описал, – с этим сталкиваются если не все люди, то почти все. Я не исключение. Когда мы были там, потеряли все ориентиры, потому что остались сами по себе, а ум человека… без любви и опоры он способен на великое, но также и на ужасное.

– Я не знаю, что мне делать, – сказал Данакт, преисполненный отчаяния.

– Ну, смотри, для начала надо перестать смотреть туда, наверх, а посмотреть перед собой, как и вокруг себя. Звезды никуда не денутся, не переживай за них. Твоя жизнь – это твои решения, как и их последствия. Так вот, с твоего позволения, я бы посоветовал тебе начать с малого, а именно – этого лагеря. Насколько я знаю, сегодня был твой первый полноценный день после выписки, который был немного омрачен не самым удачным знакомством с некоторыми людьми.

По лицу Данакта читалось то стыдливое состояние собственного презрения.

– Не суди их строго. Людям свойственно бояться того, чего они не понимают, что является для них чуждым, то бишь чем-то странным, необычным. Они никогда не видели такого, как ты, оттого и выводы были ими сделаны поспешные, на основе страха.

– Бенджамин говорил, что каждый делает свой выбор. Большинство выбрало избегать меня, некоторые были грубы. Почему я должен ради них…

– Это не ради них, а ради себя самого. Убежать легко, как и обвинить всех вокруг, но что будет, когда ты попадешь в новое место? Помни, что я говорил про космос и человека.

– Но я не понимаю, как мне поможет все это!

– А как ты хочешь найти свое место в этом мире, если не знаешь этот самый мир? Он состоит из людей, среди которых, к сожалению, есть много плохих, но и немало хороших, которые смогут стать твоими друзьями, сформировав ту необходимую для ориентирования опору, некоторые идеалы и примеры, благодаря совокупности чего ты сможешь всегда найти верное решение. Ты еще, по сути, ребенок, сейчас самое время набивать шишки, изучать, учиться, рисковать, ибо потом с этим будет все труднее и труднее. В большом мире взрослых, назовем это так, один человек обречен быть несчастным. Какая бы увлекательная работа или занятие у тебя ни были, увы, без хороших людей рядом все не обретет той целостности, к которой тебя тянет. Я знаю по личному опыту. Лишь встретив Агату, я понял, как ранее был одинок и потерян, а теперь я часть большего, что придаст мне силы в любой день.

На момент этой внушительной речи Данакт всерьез забыл и про космос, и про тот дискомфорт, мучающий гнетущей болью чуть ли не с момента пробуждения. Если Бенджамин был ему чуть ли не строгим тренером, то именно в Филиппе он увидел того самого родителя, чей пример оказывает самый воодушевляющий эффект, особенно в вопросах семьи. Это явление, далекое от Данакта, но если он и хочет когда-то примерить, опять же еще чуждую ему роль мужа и отца, то лучше примера, чем Филипп, он пока не видел.

3

Когда общение с Бенджамином подошло к концу, Итан всерьез погрузился в любимое ремесло, дабы чуть забыться в безмятежном спокойствии, должном стать заслуженной пилюлей счастья в этом месте. Но чем дальше он отталкивал грустное осознание потерянного взаимопонимания с Бенджамином, тем сильнее укреплялась одна тема, которая и позволила конфликту пробраться в их отношения. Семья – это очень понятное по смыслу, но далекое для сердца явление всегда стояло в рядах непозволительной роскоши, создание и поддержка которой казались не заслуживающим своего внимания трудом. Итан, Майя и Бенджамин были не просто на передовой развития, они сами являлись провокаторами многочисленных перемен, заставляя мир догонять их темп. А когда работа – это суть существования, то семья – вопрос, который почти всегда откладывается на потом. Парадоксально, сокрушаясь, думает Итан: открытый к чувствам Бенджамин закрывает невидимой броней и без того иссохшее сердце, а тот, кто всю жизнь ставил мысль выше эмоций, вкушает само непривычно глубокое исследование. Когда-то давно, видя Майю и Бенджамина вместе, Итан знал, что их дети станут прекрасным наследием, а значит, у него есть полноценное право не рисковать жизнями людей, создавая свое потомство, которое, в отличие от его друзей, скорее всего, возродит тот оставшийся на всю жизнь ужасный след его отца и матери.

Оба родителя не просто были чуждыми друг другу по характерам и мировоззрению – преобладающие конфликтным состоянием отношения сказались на скором сиротстве Итана и его сестры Валентины, умершей еще в детстве, заботу о которой он считал чуть ли не лучшим временем своей жизни именно благодаря любви к самому доброму на его памяти человеку. Оставшись один, он посвятил себя великому делу понять изъяны человека, твердо убеждаясь в предназначении этого свершения в обозримом будущем, тем самым оправдывая кошмарное, полное жестокости и цинизма трагичное детство и юность. Как и ожидалось, ремесло отнимало все его время, прекрасно заполняя эмоциональные пустоты одиночества в угоду прагматичному ориентированию на жизненном пути, отталкиваясь от главного принципа: быть лучше, чем они. Каждая неожиданная провокация прекрасного пола отдавалась в жертву выдуманного предназначения, где за сухими аргументами не идти на поводу биологических потребностей крылся страх. Страх примитивный и простой, но от этого и самый сильный, признание которого для него также шло наперекор нужде быть лучше. Описать его можно очень просто: любая форма его биологической семьи не может не быть бракованной по своему смыслу и исполнению. Только он допустит малейший шанс на блеклые признаки симпатии к той или иной девушке, как в голове моментально выстраивается тот самый уже знакомый по его детству сценарий ненавистных ему взаимоотношений. Да и само сердце не позволяет изгнать мысли о продолжении рода, где велик шанс породить схожее с его отцом и матерью зло, что станет доказательством его личной несостоятельности. Отличный аргумент для объяснения людям причины отсутствия у него жены и детей – он настолько ненавидит свою семью, что попросту не хочет продолжения своего рода, будто бы мстя им. В целом это не удивительно: несостоявшиеся, циничные, злые и обиженные на весь мир алчные родители – это источник его идеологии в необходимости исправлять человечество, подтверждение чему он видел в других людях всю свою жизнь. Это является его основой, а меняться уже поздновато. Отсюда и проистекает рефлексия после разговора с Бенджамином, заставляющая задать внезапный вопрос: может ли быть так, что у меня есть шанс? Раз он ошибся с Майей и Бенджамином, то, может, ошибся и насчет себя? Вопрос быстро преобразуется в нечто новое, напрямую имеющее связь с причиной одиночества Итана: а заслужил ли я этого? Этот сгусток сомнений и противоречий вскрывает всю его броню, вынуждая познать голую человечность.

Медленно он отпускает искусственные конструкты жизни, сразу же ощущая удивительную легкость в теле и разуме, вновь поражаясь тому, как Точка влияет на него совершенно непредсказуемым образом. Лишенный суеты и шума, как и надобности учитывать все переменные ради выживания, ум приобретает необъяснимую ясность, сразу же выявляя незаполненные пустоты внутреннего «я».

– Кассандра? – позвал он ее на легкой ноте.

– Слушаю.

– А ты бы хотела семью?

– Насколько я знаю, ты помог мне не иметь более биологических признаков существования, отчего могу сразу сделать вывод, что ты имеешь в виду именно морально-эмоциональное восприятие семьи.

– Как же с тобой иногда бывает сложно.

– Кто бы говорил, братец.

– Я уточню: вопрос мой не про равного тебе человека, а про родительство над уже имеющимся, не знаю, малышом.

– У меня не было большого желания, как и подходящего времени, для осмысления столь важной роли матери гипотетического ребенка.

– Забавно, но у меня тоже. – Кассандра молчала, не мешая Итану пробовать на вкус столь далекую от них тему. – Только решил обратить внимание Бенджамина на эту сферу жизни, как сам увяз…

– Забота о состоянии юного создания – это важнейшая и самая ответственная роль обладателя знаний, тем самым развитие ставится выше любых иных ролей.

– Говоришь так, будто бы я этого не знаю.

– Только мы с тобой говорим о разном: ты о детях, а я – о людях. Интересно, как тонка эта грань, не замечаешь?

– Я вот тебя что-то не совсем понимаю, что как-то и неудивительно.

– Правильный родитель дает ребенку то, что ему необходимо, даже если тот противится. То же самое делаешь и ты по отношению ко всему человечеству, разве нет? Ты часто упоминаешь «бремя знания» – так вот, это и является отличительной чертой любого воспитателя. Знания, которыми он делится, тем самым взращивая в человеке тягу к развитию и реализации. Что отец и мать для ребенка, что ты и Бенджамин для всего человечества – процесс один и тот же.

– Это ты так пытаешься сказать, что я плохой отец? Потому что мы с ним ой как не справились со своей работой?

– Ну, во-первых, мне сложно сказать, какой критерий качества используется в оценке исполнения обязанностей отца или матери, кроме самых очевидных. А во-вторых, я пытаюсь дать тебе понять, что ты уже знаешь эту роль.

– Хорошо, а ты сама не хотела бы стать мамой?

– Я не отрицаю любопытства такого опыта. Но отрицаю другое.

– Что же?

– Твою неудачу в роли носителя знаний для всего человечества.

– Давай без вот этого всего, моя карьера – череда неудач.

– По-настоящему неудачна твоя оценка…

– Что ты пытаешь сказать?

– Переживание по поводу всей своей жизнедеятельности – важный критерий в оценке качества исполнения роли. У тебя есть все причины ненавидеть человечество, но ты до последнего пытался дать ему толчок к развитию. Когда ты принял поражение после «Сбоя», ты не стал мстить или причинять прямой вред, а делегировал свою роль Бенджамину. И вот в твои руки попал весь мир, на тебя совершали покушение, тебя боятся и ненавидят, но ты вместо уничтожения неблагодарного дитяти решил создать Точку, откуда даже в шаге от бегства думаешь о преемнике, вновь вернувшись к Бенджамину. Если бы тебе было действительно плевать на людей, то ты и половины бы не сделал.

Слушая внушительную речь Кассандры, Итан переполнялся странными, ранее неведомыми чувствами, словно внутри происходит своего рода цветение.

– Да, Итан, так я пытаюсь сказать, что ты был бы хорошим папой. Заботился обо мне с самого начала больше, чем многие отцы и матери о своих детях. Я знаю, ты не поверишь, но, с моей точки зрения, ты, Итан, хороший человек.

Если он и представлял форму некоего признания, то уж точно не с таким пестрым эмоциональным фоном. Растерянность от столкновения с такой гущей чувств заставляет его чуть ли не смеяться, выражая редкую для него смесь удовольствия и благодарности хоть каким-то способом. Он словно впервые за долгие годы жизни вдохнул чистого воздуха, увидев цвета чуть ярче, а надежду на лучшее познал сердцем, а не умом. Разумеется, он лишь позволяет себе опробовать это странное явление, пусть оно является кратким и, может быть, обманчивым. Но раз уж стечение обстоятельств привело к такому, то стоит насладиться им целиком, пока есть возможность. Все-таки ему казалось, судьба его – оставить мир с чувством безграничного сожаления о совершенных ошибках и нереализованных планах.

– Спасибо за это.

– Ты заслужил.

– Странно, как, уйдя от шума и людей, начинаешь многое переосмыслять.

– Значит ли это, что мои слова «ты – не твой отец» здесь возымеют правильный отклик?

Итан молчал, хотя и хотел согласиться с ее словами, как и раскрутить тему до финального «я ненавижу себя, а не их, за то, что чувствую себя частью того зла, частью этих людей». Но чем больше думал, тем меньше находил смысла проговаривать все это, желая дать волю чему-то новому.

– Ты очень красиво и емко определил главную ценность, сказав: «Мир определяется людьми, с которыми ты его разделяешь». Помнишь это?

– Да, помню. Это как-то само вышло, непривычно аж… слишком, не знаю, просто, что ли.

– Это решать тебе.

Ее слова не просто удивили его, а всецело испугали, воссоздав аналогичный эпизод прыжка веры, когда разумный страх предстает не мудрым советником, а испытанием, которое так и тянет преодолеть.

– Знаешь, я вот думаю… но это так, гипотетически, скорее на перспективу, а не ближайшее дело, но все же… Что если нам с тобой дать людям второй… очередной шанс, как ты уже предлагала когда-то? – Не успел он с трудом пробраться через дебри сомнений, как сразу же добавил: – Ну или шанс для нас не совершить те же ошибки?

Те несколько минут напряженного молчания лишь укрепили осязаемость столь необычной, а то и дерзкой идеи.

– Если одного изучения секретов вселенной нам вдруг окажется мало… почему бы не создать новую человеческую колонию? Учесть все ошибки предшественников и построить новый фундамент, хоть на планете, хоть в космосе. Нам не должно составить трудов в добыче ресурсов и обустройстве должных условий для воспитания детей.

– Я очень рада, что ты смог увидеть в этой задумке положительный оттенок.

– Видимо, мне все же есть куда взрослеть, – улыбаясь произнес Итан, вкушая это состояние принятия ранее отсекаемой темы. – Но я пока не хочу торопиться с окончательным решением, не люблю сомнения, так что пока не спеши с инкубаторами и отбором лучшего материала для искусственного взращивания. Нам же еще надо решить вопрос с моим старением и всеми вытекающими последствиями долгих перелетов. Но я воодушевлен, да. Признаю честно и открыто, твои предложения не всегда находят во мне мгновенный отклик.

– Возможно, я все-таки знаю тебя лучше, чем ты сам.

– Так и есть, сестра, так и есть.

– Отсюда я заявлю, что у меня уже есть готовый сценарий, ресурс и даже налаженный контакт. Так что в тот момент, когда ты одобришь столь благородный поступок, времени на сборы потратится минимум, а то я знаю, как ты не любишь затягивать процесс.

– Как же я люблю в тебе педантичность, всегда на шаг впере…

Не успел Итан договорить последнее слово, как на всей Точке выключился свет, отдав кромешной темноте все его существование, где единственным визуальным ориентиром выступали звезды. Изначально легкое непонимание незаметно преобразилось в тревожное недоумение в тот самый момент, когда Итан понял, что пропал не только свет, но и вся связь с Кассандрой. Вновь и вновь он звал ее, закончив бессмысленные попытки уже на высоком тоне. Почти успешно борясь с раздражением, первым делом он постарался выйти на контакт хоть с кем-то уже вне Точки, но ни одна голосовая команда не работала. Любая попытка взаимодействия с компьютером и терминалом стала доказательством полной потери питания в этом месте, словно окружает Итана не современная техника, а не более чем безжизненный кусок материала, применение которого в данных условиях сужается до орудия первобытных людей или места для пряток. Ум начинает работать быстрее, перескакивая с теории на теорию, предоставляя все орудия для борьбы со слишком уж бурной фантазией, где в лидирующую позицию теории моментально встает вывод: они достали его и здесь. Человеческая изобретательность – вот главная сила в достижении любой цели даже за пределами планеты, думает усмехаясь Итан, чуть ли не готовый уважать своих недоброжелателей за такое усердие. А ведь могли сбить его звездолет на отлете с планеты или же исполнить задуманное в момент стыковки с Кесслером, а на крайний случай совершить акт насилия в промежуток между Кесслером и Точкой. Молодцы, восхищается со злобой Итан, дождались, пока он сам устранится так далеко, что искать улики будет попросту дорого и долго. Куда проще сделать всем одолжение и обвинить несчастный случай по воле вселенной. Даже интересно стало, как юридически подойти к этому вопросу… Но ради него сюда не полетят, а крик о помощи никто не услышит, потому что гроб на то и гроб, чтобы хоронить неугодное. Вполне изобретательно – стоит лишь запугать, от чего жертва сама убежит от всех глаз в страхе, а там просто отсечь путь обратно, оставив в победителях время.

Проходит уже час или чуть больше, Итан толком не знает, но осмысление имеющегося на руках сценария оказывает положительный эффект, как некий способ признания проигрыша упорному противнику. На самом деле он даже рад, что против него выступает не конкретная персона, а представляющие все человечество высокие люди, огромная группа, чей мир он не без последствий пошатнул одним лишь своим существованием. Будь то один человек, так легко бы все списалось на везение какого-то там индивидуума. А тут, считай, все человечество – это доказательство его правоты, что он не такой, как они, что он все же лучше.

В этой абсолютной тишине, без звуков работающей техники, полноценно ощущая ранее непривычную пустоту и покой, Итан допускает смирение с такой закономерной участью. Разве не будет это самым естественным ходом? Напоследок все же найти покой, закончив на этом существование в чуждом всю его жизнь мире? Покорность столь необычному решению манит его наличием некоего символизма, элемента драматургии, а главное – уникальностью наследия. Точка станет не просто его гробом, а самым настоящим памятником. Увязнуть в подобных размышлениях вдвойне приятно благодаря присутствию несломленного контроля, позволяющего ходить по тонкой грани между смирением, отлично подпитываемым усталостью и жизненным опытом, и упрямостью, где последнее уже стало доказательством его существования. Да, приятно отдаться меланхолии, чуть уйти в сторону драматизма – но то лишь момент отдыха, этакое напоминание обратной стороны, где он не против погостить, но не более того. Еще не было того, с чем бы он не мог справиться, – всегда есть выход, да и есть Кассандра с Бенджамином, в чьих глазах он не позволит себе сдаться.

Успеть что-то сделать у него не получилось: горячий нрав и бурлящая кровь столкнулись с самим явлением вселенной – холодом. Температура стала резко падать, а значит, Точка окончательно теряла свою функциональность, становясь тем самым памятником одному человеку. Скафандры были недалеко, там он сможет не замерзнуть, возможно, послать сигнал, ибо они обладают не только общей системой связи, но и своим усилителем. В нескольких метрах от скафандров начал заканчиваться кислород, лишая Итана возможности спасти себя. А ведь он собирался улететь отсюда, оставить людей в покое под присмотром Бенджамина, начать в некотором смысле новый этап, даже допустил создание нового дома… В этот момент, когда сознание почти уже потерялось, он не мог не представить все то, что сделает Кассандра с миром за его убийство.

4

После разговора с Филиппом Данакт встретил прекрасный рассвет со всеми сопутствующими ощущениями нового начала. На его удивление, бодрость ума не отставала от физической энергии, позволив заняться грядущими делами без мыслей о сне. Особенно это радовало возможностью трезво обдумать слова Филиппа о необходимости освоения, дабы не принимать поспешных решений и выводов. И с одной стороны, не то чтобы Данакту было необходимо спешить или искусственно себя ограничивать, – Бенджамин привел его сюда именно ради восстановления и познания своих возможностей. Но, с другой стороны, невозможно было отрицать наличие каких-то умалчиваемых от него причин доброй заботы. Из немного путаных размышлений его вытащила Агата, попросив посетить ее кабинет через полчаса. Время, разумеется, пролетело незаметно. У него были не только свои вопросы к ней, но и уже сформировавшиеся ответы к ее любопытству о его состоянии, интерес к чему, несомненно, будет проявлен. Она сидела за своим аккуратно обставленным столом в столь же упорядоченном кабинете. Увидев Данакта в дверях, сразу же указала на одно из кресел напротив нее, которое он незамедлительно занял.

– Вижу, тебе стало лучше.

– Мне здесь нравится, спасибо за шанс тут быть. – Данакт был крайне учтив и приличен. Агата была не такой как Филипп, – чуть более холодной и сдержанной, но с ней он был уверен в честности. Такие люди, как она, вызывают высокий уровень доверия, умея комбинировать теплую заботу с прагматичным подходом.

– У меня не очень много времени, да и лучше будет, если я сразу приступлю к важной теме. Ты не против? – Данакт лишь твердо кивнул. – Если у тебя есть какие-то вопросы, пожелания или претензии, то смело говори, а если нет – то я начну. Беря во внимание твои исключительные способности, я не могу не дать тебе полное представление о вызвавшемся курировать тебя человеке. Видишь ли, я слишком хорошо знаю Бенджамина, к сожалению, поводов усомниться в честности его намерений у меня достаточно, как минимум из личного опыта.

Данакт не совсем такого разговора ожидал – лицо его выражало легкое смятение, на что Агата дала ему чуть-чуть времени освоиться.

– Когда-то мы с ним работали вместе, еще во время моего руководства Кесслером. С того времени прошло семь лет, а последний раз я разговаривала с ним пять лет назад, ровно до момента, когда он неожиданно обратился ко мне насчет тебя. Не знаю, почему именно я и это место были им выбраны, но знаю другое – этот человек готов пойти на все ради своей цели. Скажи, тебе известно, чего он хочет от тебя?

– Боюсь, мне нечего сказать, – сухо ответил Данакт, не имея представления о правильной реакции на ее многозначительные слова.

– Я бы отложила эту тему, сам Бенджамин просил просто помочь, не ставя условия или задачи большие, чем забота о твоем здоровье, но у меня появилась для тебя важная новость. Я ждала, когда ты полностью восстановишься, чтобы ты в состоянии трезвого ума услышал, что я знаю, где твой отец.

– Но Бенджамин сказал, что не может его найти. – Данакт пока не знал, как реагировать на такое открытие, но внутри почему-то набирала обороты злость.

– Либо же он не хотел этого. Мне потребовался час.

– Что?! Но… но как вы…

– Это может быть неправильно понято, но, потратив на это совсем уж незначительное количество сил и времени, я не могу не сделать вывод, что мне просто было не наплевать. Лишь безразличие могло толкнуть на игнорирование столь важного, сколь легко решаемого вопроса.

– Что-то я не особо верю в такое… такое пренебрежение моим желанием найти своих родителей. Он привел меня к маме…

– Может быть, это был способ задобрить тебя?

Тут Данакт вспомнил, что поставил тому условие, которое и привело его к маме.

– Давай оставим это на потом. Сейчас лучше тебе…

– Решить, хочу я видеть его или нет? Опять мне дают выбор.

– Нет. Ты должен его увидеть, это не обсуждается. Даже если ты не хочешь, ты пойдешь.

Агата ожидала от него развития этой мысли. Данакт ведь не просто хочет найти родителей – он желает знать, почему с ним сделали то, что сделали, не меньше, чем узнать причину его одиночества. А раз его папа жив и, судя по всему, здоров, то тот должен искать его, верно? Не может же быть так, что его отцу на него плевать… Страх очень активно провоцировал чувство вины, травящее его ядом несовершенности, ставшее причиной изгнания из семьи.

– Если ему нет до меня дела?

– Не делай поспешных выводов, – решила успокоить его Агата, видя яркое смятение, – мы с тобой ничего не знаем о его отношениях с твоей мамой. Официально они даже не были женаты, а в списках пропавших ты не числишься. Вполне возможно, что он даже не знает о ее смерти, думая, что ты сейчас с ней.

– Я не понимаю! Почему мои мама и папа… – Данакт чувствовал самую глубокую боль от одиночества, не понимая причин выпавшего именно на его плечи горя.

– Не ты виноват в том, что они не вместе и не рядом с тобой.

– А кто виноват? Почему со мной такое произошло?! Знаете, Филипп сказал мне, что люди боятся того, чего не понимают, – может быть, в этом дело? Что я… я… я не знаю, был бракованный, недееспособен, и им пришлось сделать со мной это…

– Не все зависит от нас, – твердо сказала Агата, желая успокоить беспомощную ярость Данакта. – Даже понятие справедливости является очень пластичным и непостоянным. Все это важно знать для того, чтобы правильно принимать решения, от которых зависит не только твоя жизнь, но и жизнь других людей. Это одна из причин, почему я не советую тебе слепо доверять Бенджамину, – он умеет манипулировать людьми ради своей выгоды, я по себе знаю. Но сначала тебе надо встретить отца и узнать всю правду о самом себе.

– А если я не хочу? Он ведь мне чужой – мы не знакомы. Я тут знаю людей больше и лучше, чем во всей своей семье.

Агату немного удивили такие слова, но довольно быстро она вновь показала спокойную силу лишь одним своим взглядом, дополнив это словами:

– Если ты не разберешься с этим сейчас, пока молод, то злость, одиночество, вина и даже жалость к самому себе не дадут тебе жить по-настоящему. Ты в любом случае должен простить его, как и свою маму, отпустить это прошлое, чтобы быть открытым к новой жизни, той, которую ты хочешь.

– А если я возненавижу правду? Я бы хотел остаться здесь, чем-то помочь, найти…

– Потом вернешься, я же не выгоняю тебя. – Данакт все еще был в смятении. – Ты уже знаешь, какой непростой период сейчас для всех, следовательно, лучше не откладывать такие моменты. Вдруг что-то случится, второго шанса уже может не быть.

– Только если они специально не сдали меня тем людям. Я ведь не помню прошлого, вдруг они просто хотели избавиться от меня… или я вообще похищен был.

– Вот иди и узнай! – твердо закрепила Агата. – Если что-то случится, сообщишь, мы приедем. Но не позволяй окружению формировать неправильное суждение о себе, отнимая надежду на лучшее.

5

Время ускользало, а компромиссы отсутствовали, сведя всю ситуацию на безысходность забвения, настигающего Итана с особой жестокостью. Познание этого момента отпечаталось на нем неким призраком, вытягивающим всю волю к жизни, препарируя желания и выпотрошив все внутренности.

– Итан, что случилось?

Ища глазами голос, он ощутил на лице какой-то материал, закрывающий половину головы. Минута, другая – и он уже смело покинул место своего пробуждения, познавая метаморфозу дискомфорта, то ли приятного, то ли пытающегося вывернуть его наизнанку.

– Успокойся, все хорошо, ты восстанавливаешься, у тебя было кислородное голодание, ты отключился, но я успела вернуть контроль над Точкой до твоей смерти.

– Как это у них получилось? – Пусть тело Итана еще было ослабшим, но вот сознание стало ясным и четким, позволив обрести тот самый, ранее когда-то спасительный контроль над раздражителями. – Кассандра? – Ответов он жаждал не меньше, чем наказания каждого причастного к очередной попытке его убийства.

– Я не хочу, чтобы ты сейчас тратил на это силы, тебе надо отдохнуть.

– Как?!

– К твоей криокамере прикрепили небольшой блок памяти, у него был внутренний таймер, истечение которого открыло доступ вируса к системе. Та, в свою очередь, была подключена к Точке. Они отключили все, поменяли алгоритмом случайных чисел пароли, а главная команда выключила энергию, а потом и кислород. Было трудно, но я успела вернуть контроль. Это нельзя было предвидеть и обнаружить заранее, потому что сама карта памяти была отключена все это время.

В ее голосе он слышал то самое сочувствующее раскаяние, присутствие которого было ему скорее понятно умом, нежели сердцем. Подобное заключение стало еще одним кирпичиком: знание лучше эмпатии, оно оставляет трезвым.

– У тебя же есть мои показатели здоровья до инцидента?

– Да, конечно, все в архиве, каждый день.

– Проверь, были ли какие примеси или стимуляторы?

– Если и были, то они точно не могли способствовать покушению, я бы заметила.

– Я знаю. Меня интересует мое состояние до этого, с момента… с момента разговора с Бенджамином.

Кассандра не спорила, а молча исполняла уже не просьбу, а настоящий приказ. Рождение и скорое развитие данного вопроса случилось по причине покушения, потому что обретенная трезвость сразу же приметила недавнее обретение чужеродного покоя. Возможно, что все решения о новой колонии с возрождающимся оптимизмом являются не более чем результатом химического влияния, аккуратно завуалированного под простые состояния удовольствия, чтобы потом, когда он поверит в нечто лучшее, тотчас и лишить этого, как и жизни. Хорошая месть – дать человеку самое лучшее, чтобы он понадеялся на большее, а потом отнять, причинив тройную боль.

– Итан, я все проверила, никаких аномалий нет, признаков отравления тоже нет. Лишь показатели серотонина превышали твою стандартную планку.

– Кто это был: снова совет директоров ЦРТ или же кто-то из правительства?

– Не надо думать об этом, они не могли не попытаться, а у нас очень много работы, лишний конфликт…

– Кто?!

– Что ты хочешь сделать?

– Подключи меня!

Виртуальный экран растянулся на ближайшей стене: шесть больших квадратных окон, в каждом было отличное от другого содержание – кто-то был в дороге на заднем сиденье автомобиля, кто-то в ресторане, один на улице в солнечную погоду, еще один в спортивном зале, пятый в где-то в офисе, а последний – у себя дома, на кухне. Каждый видел устремленный в камеру властный взгляд человека, презрение которого прожигало насквозь. Итан дал им почти минуту времени для осознания происходящего, с удовольствием наслаждаясь ожидаемой реакцией каждого из этих людей, чьи планы отныне изменились навсегда, а лица на всю жизнь запомнят состояние страха перед всемогущим существом. Первый и последний молча отключились, остальные четверо только попытались что-то сказать, как-то оправдаться, создать для себя хоть маленькую надежду на прощение, но Итан перебил. Тон его был полон надменности и страстного удовольствия от безграничной власти над этими людьми.

– Вы знаете свою вину, по лицам вижу. У вас есть все, а живете страхом перед одним человеком – посмешище. Я дал вам свободу, улетел на край солнечной системы, оставил все вам – людям с властью. Но вы не смогли смириться с тем, что есть кто-то могущественнее отражения. Это даже льстит, обожаю оказываться правым. Я знаю о вас все, у меня перед глазами ваши сообщения друг другу о плане очередного покушения на мою жизнь. Каждое ваше действие, каждое слово, каждый взгляд и все грязные делишки – все это у меня в руках. Осталось придумать, как наказать вас за наглость, как пристыдить за слабость. Спасибо, теперь руки развязаны окончательно, таков ваш выбор – свободу порицать не смею. Раз уж мое существование так вам претит, так пугает, то я до конца отыграю навязанную мне роль – самая легкая работа в мире.

Волна негодования разразилась яростной бурей. Каждый пытался заявить о своей непричастности, не моргая и глазом, обвиняя другого во всех преступлениях, приводя самые банальные отговорки. Итан наслаждался разобщенностью этих испуганных людей, вновь убеждаясь в сравнивающей все неровности силе слова. Помелькает идея ничего не делать, дабы они сами себя сожрали, уничтожив самолично конкурентов, слепо веря в шанс на выживание. Редкие всплески разумных попыток договориться посредством конструктивного разговора тонули в моментальном обвинении соседа, наперед пытаясь обезопасить Итана от слов назначенного лжеца.

Маховик крутился дальше, старые обвинения обрастали новыми подробностями, а каждое новое звучало все более глупо и несерьезно. Деградация проявлялась на глазах, насыщенное предательством каждого и всех скоротечное время в несколько часов утомляло, а искра войны затухала под кашей безрассудства, страха и глупости. Итан не стал никого предупреждать, не оставил последнего слова, даже не обозначил свою волю в отношении внутренних врагов – он просто отключил всю видеосвязь.

– Разошли это все по новостным порталам и загрузи в открытую сеть. Ну и заодно обнули их счета и доступы, а весь компромат, все их темные и гнусные делишки выпусти в свет, пусть мир увидит истинные лица…

– Чего ты хочешь добиться? – Кассандра заговорила серьезнее обычного, голос ее не скрывал недовольства всей этой ситуацией.

– Как сама думаешь, чего я хочу добиться?

– Итан, твои действия лишь докажут их правоту – раз, ты дашь им все аргументы, чтобы уничтожить нас, – два, а главное – запустишь слишком активную и многочисленную реакцию миллионов людей, несомненно, внеся в наш план львиную долю непредсказуемости!

– Переживем, а поводов пустить в нас пару ракет я и так уже дал.

– Дело не только в этом. Я хочу, чтобы тобой руководил ум, а не злость. Сжечь мосты – это легко, но мы с тобой не просто так оставляем этот мир, помнишь? Я считаю, что простая порка лишь докажет твою уже давно всем хорошо известную силу. Предлагаю зайти с другой, куда более созидательной, нестандартной стороны.

– Так, я понял, ты недовольна моим желанием указать им свое место за попытку моего убийства! Но я что-то не вижу великой пользы в «созидании», потому что им плевать на любую мою подачку, взятку или же поощрение.

– А я не их имею в виду. Я уже сказала: зайти с другой стороны. Совет директоров – это не Мегаполис, как бы они сами ни хотели в это верить.

Именно трезвость мысли позволяет увидеть в словах Кассандры действенный на практике посыл. Исполнение выстраивается довольно простым и незамысловатым, а результативность пусть и туманна, но как минимум интригует. Итан не просто так привык к сложным уравнениям – игра всегда была на нескольких полях с запасом маневренности, а тут ему подсовывают слишком простой сценарий, куда больше ломающий давно проверенные установки, нежели работающий бальзамом для ума. Но чем больше он думает о таком нестандартном проявлении своей силы, тем лучше видит, как высоко будет оценен людьми столь малый труд его инициативы.

– Докажи им и всем, – продолжила после паузы внушительно Кассандра, – что ты не просто присматриваешь за миром, а обладаешь властью точечного контроля. Они ведь знают, как ты отрешен от них, привыкли видеть тебя изгоем. Разве будет кто-то при твоем статусе опускаться до какого-то там расследования? Вряд ли. А ты сделай это, покажи пример того, кем они никогда не будут, пристыди их, заняв позицию не в стороне от всех, а среди граждан.

Удивительным образом присутствие на Точке позволило увидеть ничтожность той беспроигрышной игры с врагами, вовлечение в которую ставило его в один ряд с этими ничтожными людьми. Необычная легкость образовалась в нем самым свежим ароматом, открывая возможность испытать ранее заложенную в нем идею самому выбирать между сложностью и простотой.

– Кто, если не мы, да?

– Отличный способ попрактиковаться, прежде чем ты станешь отцом собственного поселения. Заодно, кстати, это будет пугать их больше всего – твоя непредсказуемость. Последнее, чего они ждут от тебя, – это проявление внимания к Мегаполису с позитивной стороны. Покажи им их ничтожность не только игнорированием, но и интересом к тому, что для них всегда было чуждым.