Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая

Глава 5

Утро 13-го августа 2083-го, на первый взгляд, мало чем отличалось, например, от утра 11-го: пробуждение ранним утром (на этот раз, к счастью, без похмелья), пробежка по малолюдным кварталам Студенческого городка под звуки бодрой музыки, растяжка и легкая тренировка с железом под монотонное бормотание безмозглой утренней телепередачи, душ, легкий завтрак, прилежное одевание брюк, выглаженной с вечера свежей рубашки и начищенных с вечера же туфлей — и вот меня уже поглотила толкотня миллионов метущихся душ пробудившегося Гигаполиса.

Не буду подробно описывать, что царило в это время в моих мыслях: я прокручивал в памяти написанное вчера письмо владельцу квартиры о скором выселении и администратору общежития полицейской академии — о вселении; гадал, скоро ли позвонит Роберт с гневными обвинениями по поводу моего позавчерашнего видео (а может, стоит сразу ждать визита «людей в черном»?); думал о том, где сейчас Дженет.

Но едва я переступил порог здания администрации SPD Восточной округа, прошел автоматизированную проверку и поднялся на 26-ой этаж, где, среди многих прочих, располагались кабинеты детективов 122-го участка, как все эти мысли оказались вытеснены из моей головы. Еще в лифте, в котором я поднимался вместе с десятком сотрудников, я уловил из обрывков разговоров царящую в здании нервную атмосферу.

Зайдя в кабинет, я заметил необычную картину — Филипс и Паттерсон, вместо того, чтобы заниматься обычной утренней рутиной, вместе застыли перед телеэкраном, просматривая какую-то видеозапись. Вид у обоих был мрачнее мрачного. На секунду ко мне в голову прокралась дикая мысль, что это видео моих недавних пьяных похождений и сейчас же зайдет речь о наложении на меня строгих взысканий.

Однако правда оказалась хуже.

— Доброе утро! — поздоровался я.

— Да уж, добрее не бывает, — гаркнул Паттерсон не довольно, а затем удивленно обернулся на меня. — Эй, подождите-ка, а наш то будущий комиссар какого лысого сюда приперся?!

— Вообще-то мне дали всего один выходной, — напомнил я, удивленный такой реакцией.

— Да какой к черту выходной?! — прыснул детектив.

— Тебе должно было прийти ночью сообщение, — уже без шуток, серьезным голосом заговорил Филлипс. — Ты что, комм с утра не проверяешь?

— Что-что? — я растерянно взялся просматривать свои сообщения.

— Да ты хоть на новостной сайт бы зашел, — фыркнул Паттерсон. — Весь город на ушах, а этот ни сном, ни духом. Весело же, блин ты отгулял свой выходной…!

«Срочно! Мобилизационное распоряжение!» — было озаглавлено сообщение, пришедшее около 02:00, которое я почему-то пропустил. — «Всем курсантам SPA, переведенным на пятый курс, которые находятся в черте города, в 08:00 13.08.2083 предписывается срочно и непременно прибыть к точкам сбора в соответствии с мобилизационным планом (ссылка)…».

— Что случилось? — непонимающе мигнул я.

Филипс мрачным жестом поманил меня к себе и указал на спроецированный перед детективами телеэкран. Изображение на нем заставило меня несколько раз моргнуть, чтобы убедиться, что я не сплю.

«Массовые волнения в пригородах Сиднея», — гласила угрожающая надпись на красном поле внизу экрана на одном из ведущих новостных каналов Содружества. Телевизионные камеры вели съемку с беспилотников, которые кружили где-то над границей Анклава и Нового Бомбея. Улицы и крыши «желтой зоны» были буквально запружены людьми. Человеческое море ревело и колыхалось. Из толпы временами показывались транспаранты. Надписи на некоторых можно было разглядеть: «Помним семью Файзалов», «Хватит! Мы — люди, не скоты!», «Свифт — убийца»…

Короткие надписи на бегущей строке внизу экрана были посвящены лишь одной теме: «Более 100 общественных организаций, включая 18 признанных в Содружестве наций экстремистскими, выразили свою поддержку протестующим в пригородах Сиднея», «Акции солидарности с сиднейскими демонстрантами состоялись в Мельбурне, Веллингтоне, Окленде, Канберре, Бразилиа и Киншасе, готовятся в других городах — соцсети»…

Изображение на экране сменилось на «stream». Человек, находящийся в толпе, снимал, как группа разъяренных мужчин и женщин, преимущественно чернокожих и арабов, жгла и топтала флаг Анклава. Другой «stream» заснял, как не менее озлобленные люди вздергивали на фонарный столб пугало, одетое в полицейскую униформу SPD.

Бегущая строка не останавливалась: «Муниципальные власти не давали разрешения на проведение массовых акций 13-го августа — пресс-служба муниципалитета графства Вуллондилли», «Начавшиеся волнения по масштабам могут многократно перерасти беспорядки в январе 78-го — эксперт», «СБС не исключает китайский след в начавшихся беспорядках — источник в Канберре», «Экстренное заседание мэра с руководителями силового блока продолжается четвертый час, решается вопрос о силовых мерах — источник в мэрии», «Другое мнение: протесты в Сиднее — закономерная реакция на непродуманную политику Свифта — сенатор Элмор»…

Наконец, на экране появилась симпатичная и обеспокоенная тележурналистка с хорошей прической и макияжем. Она находилась, по-видимому, перед одним из контрольно-пропускных пунктов на границе Анклава. За ее спиной сотни автомобилей застряли в непроходимой пробке. Многие водители повыходили из своих машин, переговаривались и обеспокоенно смотрели вперед. По тротуару стройными колоннами двигались в сторону границы офицеры полиции, одетые в бронированную экипировку для подавления массовых беспорядков. Над головами парили дроны наблюдения. В глазах пестрело от полицейских мигалок.

— Всего за одну ночь окраины Сиднея охватила истерия, — повернувшись к камере, провозгласила корреспондент. — Никто не ожидал, что столь бурная реакция последует на вчерашние столкновения полиции с агрессивно настроенными демонстрантами на границе графства Вуллондилли. Если вчера речь шла всего лишь о нескольких сотнях радикалов, которые решили забросать полицейский пост камнями и коктейлями Молотова, то сегодня эпидемия насилия и протестов распространилась на весь город. Городские власти Сиднея уже приняли беспрецедентные меры: личный состав полиции мобилизован, патрулирование усилено, а границы с «желтыми зонами» — временно закрыты. За моей спиной вы можете видеть, что на дорогах образовались многокилометровые пробки. Однако пока еще не похоже, чтобы это способствовало умиротворению протестующих. Слышите?! Уже не первый раз, пока я здесь, с той стороны границы доносится стрельба. Очевидцы сообщают, что в толпах неподалеку от границы очень много представителей местных банд и радикальных группировок. Многие из них вооружены и стреляют в воздух. Несмотря на постоянно звучащие предупреждения полиции и просьбы разойтись, волнения усиливаются. Люди наседают на заборы, ограждающие границу территории Сиднея, так, что те рискуют завалиться. В первых рядах мы можем видеть многих женщин и детей, они безоружны, но из-за их спин в сторону правоохранителей летят камни, петарды, а иногда и бутылки с зажигательной смесью. Мы видим, что полицейские вооружены и готовы к оказанию силовых мер. Я сама видела, как к границе подъезжают бронетранспортеры с водометами. Однако пока еще полиция ничего не предпринимает, вероятно, ожидая распоряжений, которые должны поступить после окончания экстренного заседания мэрии. Мы и далее будем держать вас в курсе событий. Грейс Келли, с места событий, специально для ANC…

— Спасибо, Грейс, — на экране появился обеспокоенный ведущий, сидящий в студии. — События развиваются быстрее, чем мы успеваем о них рассказывать. Буквально за те несколько минут, пока вы смотрели этот сюжет, к нам поступила информация сразу из нескольких точек на окраинах Сиднея, свидетельствующая о дальнейшей эскалации насилия. Напомню, покой на улицах Сиднея был нарушен вчера, когда в графстве Вуллондили несколько сотен, а по другим данным — до двух тысяч радикально настроенных людей совершили нападение на пост муниципальной полиции в знак протеста против убийства семьи нелегальных эмигрантов — Каму, Ади и Имана Файзалов, во время полицейской операции 11-го августа. Для установления порядка на помощь муниципальной полиции прибыли спецподразделения SPD, которые применили слезоточивый газ, электрошоковые разряды и водометы. Однако уже сегодня протесты возобновились и многократно увеличились в масштабах…

— Подождите-ка, — тихо прошептал я, обескураженный одним из последних слов ведущего. — Вы же не хотите сказать, что этот инцидент, о котором они говорят, это — …?

— Ты все правильно понял, — тяжело вздохнул Филипс. — Каму — это наш с тобой парень.

— Да, — ухмыльнулся Паттерсон. — Оказывается, его дядя — главарь крупной банды, которая держит половину крупнейшего вещевого рынка Нового Бомбея. Да еще и возглавляет какое-то их духовное собрание. В общем, не того «Стражи» шлепнули.

Я продолжал ошарашенно таращиться на экран.

— Долго еще будешь стоять тут в прострации? — поинтересовался Паттерсон. — Тебе пять минут назад следовало быть хрен знает где. И тебе лучше поторопиться, если ты все еще рассчитываешь когда-нибудь на комиссарские звездочки.

— Почему меня вызывают? Я же не из «силовиков».

— Задействуют всех, кто есть, — произнес Филлипс. — Ты же видишь, что происходит. Еще вчера казалось, что это рядовые беспорядки. Но сегодня стало понятно, что это беспрецедентный случай. С Нового Бомбея это перекинулось на другие «желтые зоны», забурлило вдоль всей Социальной линии. Свифт созвал экстренное заседание с силовиками. Поговаривают, что у него этой ночью была прямая линия с Протектором.

— Сколько же там людей на улицах? — в ужасе прошептал я, не сводя глаз с экрана. — На вид их просто невероятно много. Сотни тысяч?

— Говорят, больше миллиона, — едва ли не с благоговейным ужасом прошептал Филлипс.

— Не сцы, ты-то будешь стоять в оцеплении где-то в тылу, а потом сможешь рассказать всем, какой ты «герой», — усмехнулся Паттерсон. — Ну, пошевеливайся ты наконец, что ли?!

***

Добраться до места назначения через парализованный пробками и тягостным ожиданием город я смог лишь к 09:30. В скверике в нескольких кварталах от границы с «желтой зоной» (так называемым Узкоглазым гетто, где преобладали эмигранты из Китая, Японии и Кореи), стояли несколько бронированных полицейских грузовиков и целая толпа людей, одетых в черные доспехи для подавления массовых беспорядков, со шлемами в руках. Вдоль стен стояли высокие щиты. Офицер, охраняющий временно закрытый вход в сквер, пропустил меня, удостоверившись в моей личности.

— Какого хрена опаздываешь, Войцеховский?! — навстречу мне, бегущему трусцой, шагнул сержант Иванкович, на лице которого застыло обеспокоенное и гневное выражение. — Думал, если ты сбежал со ФЗОПАТа, тебя это больше не касается?!

— Никак нет, сэр!

— Быстро экипируйся! Через пять минут ты должен быть в строю!

— Так точно, сэр!

В фургоне я смешался с толпой, которая так же спешно натягивала на себя защитную экипировку. Вокруг мелькали смутно знакомые и незнакомые лица. Я наспех пожал руку нескольким знакомым, включая Бена МакБрайда. Судя по выражению лица Бена, в этот момент он решил оставить в прошлом холодок, проскользнувший между нами после моего перехода на ФСОРД.

— Я рад, что ты с нами, — произнес Бен, помогая мне застегнуть бронежилет. — В такие моменты хочется стоять плечом к плечу с крепкими парнями вроде тебя.

— Там все плохо? — кивнув в сторону улицы, поинтересовался я.

— Ты же смотришь телевизор, — мрачно кивнул Бен. — Не думаю, что все это просто так рассосется.

Через пять минут мы уже были в строю. Тяжелая лапа хлопнула меня по плечу, и я увидел, как из-под темного забрала бронированного шлема мне подмигнул Герман Кениг.

— Отошел уже? — хмыкнул он.

— До сих пор башка трещит.

— Как у тебя с девушкой?

— Расстались.

— Жаль. Что ж, по крайней мере, есть, на ком выместить злость.

— Что-то? Ты с Джен расстался? — насупился Бен.

— Стройсь! — взревел Иванкович. — По группам!

Мирный некогда скверик заполнил топот сапог по асфальту. Две сотни темных силуэтов, гремя своими доспехами, начали строиться. Состав собравшихся здесь двадцати учебных групп, перешедших на пятый курс (десять групп «силовиков», пять — «детективов» и пять — «технарей») был неполным, многие курсанты в эту летнюю пятницу оказались вне города. Сержантам приходилось объединять группы и тасовать курсантов, чтобы сформировать полноценные взводы. Наконец какое-то подобие порядка было установлено. Сержантам под наблюдением лейтенанта удалось собрать и построить восемь взводов по двадцать четыре курсанта. Удовлетворенные результатом, командиры оставили нас стоять и собрались в кружок, обсуждая что-то вполголоса и ожидая, видимо, распоряжений.

Взглянув на окна жилых домов, окружающих сквер, я заметил, что обеспокоенные жители наблюдают за происходящим из своих квартир. Должно быть, мы представляем сейчас собой угрожающее зрелище — неподвижные, увешанные бронированной защитой, с тяжеленными щитами. Совсем не то зрелище, которое хочется увидеть у себя во дворе обитателем самого спокойного и благоустроенного уголка многострадальной постапокалиптической Земли.

Оставленные без распоряжений, курсанты очень скоро ослабили свою строевую стойку, начали понемногу переминаться с ноги на ногу и шепотом переговариваться. В моем взводе собрались одногруппники из ФСОРД-507 и ребята со ФТЭСР-504. Многие из них натянули на себя экипировку для подавления беспорядков третий или четвертый раз в жизни и смотрелись в ней нелепо. Голоса бедолаг звучали обеспокоенно.

— Нас же не пошлют прямо туда?

— Для этого есть «силовики»!

— Там ведь могут стрелять. Эта броня защитит от пуль?

Посмотрев краем глаза на взводы, состоящие из курсантов — «силовиков», я увидел, что они ведут себя заметно сдержаннее и спокойнее. Что ж, так и должно быть — это их будущая работа, они неоднократно отрабатывали технику подавления массовых беспорядков, все в хорошей форме и умеют обращаться с оружием. Глядя на них, я испытывал противоречивые чувства.

Часть меня говорила, что мое место — там, среди них. По телу струилось подстегивающее напряжение, вроде того, что бывает перед выходом на ринг или учебный поединок на тонфах. Хватка становилась крепче, зубы сжимались. Я чувствовал себя большим и сильным, тяжеленный щит в руке казался невесомым. Должно быть, воинские инстинкты есть у каждого мужчины в генах.

Только вот с кем мы собираемся воевать? С изголодавшимися обозленными беженцами, которые вспомнили о своих правах после того, как нескольких из их собратьев хладнокровно убили? Может быть, их способен искренне ненавидеть Ральф Мэтьюз или даже Бен МакБрайд. Их мог бы ненавидеть Алекс Сандерс. Но неужели вы ждете, что их будет искренне ненавидеть Димитрис Войцеховский, сын Владимира и Катерины Войцеховских?! «Пожалуй, хорошо, что я больше не на ФЗОПАТ», — подумал здравомыслящий человек внутри меня. — «Нас оставят в тылу и мне не придется марать в этом руки. К черту все это!»

Ожидание, длилось, наверное, полчаса, прежде чем командиры наконец зашевелились, получив, видимо, какие-то распоряжения сверху. Ка и следовало ожидать, четырем взводам, собранным из «силовиков», предстояло отправиться держать оцепление у самой Социальной линии, тогда как остальные взвода, в которые вошли «технари» и «детективы», оставались в резерве. Однако не успел я вздохнуть с облегчением, как я услышал позади окрик сержанта Иванковича, обращенный к сержанту-детективу Танаке, куратору моей группы.

— Эй, Танака! Не возражаешь, если я одолжу одного из твоих бойцов?!

— Ты о Войцеховском? — сразу догадалась сержант-детектив.

— О ком же еще?! Из него такой же детектив, как из меня балерина! Мне он будет нужнее!

— Ты слышал, Димитрис? — несмотря на шлем, японка безошибочно определила меня в строю по росту. — Сегодня присоединяешься к своим старым товарищам. Твои таланты там могут пригодиться.

— Понял вас, мэм, — сжав зубы, покорно прошептал я.

***

Около часа спустя я уже выходил следом за другими курсантами из кузова одного из бронированных грузовиков, колонна которых прибыла к Социальной линии. Кажется, это было то самое место, откуда Грейс Келли с ANC вела свой репортаж. Все полосы дороги, за исключением одной, расчищенной специально для полиции, были заполнены застрявшими в пробке автомобилями. Зеваки пялились на нас. Со стороны, куда мы направлялись, доносилась стрельба. Не задерживаясь, мы построились в колонну по двое и двинулись туда.

— Внимание всем! — в наушниках раздался уверенный мужской голос. — С вами говорит капитан Мур. Я руковожу операцией по установлению порядка на Пустыре между городом и «желтой зоной». Вы все знаете, что произошло! Вооруженные преступники захватили целый ряд важных инфраструктурных объектов: товарные склады, центр переработки отходов, водоочистные сооружения и даже озоногенераторы. Нападения сопровождались насилием в отношении персонала, вандализмом, поджогами, массовым хищением имущества. По нашей информации, два озоногенератора были повреждены при попытке их демонтажа. Вы понимаете, о чем я говорю?! Эти бандиты пришли, чтобы забрать нашу еду, воду и даже воздух! Их не остановят предупреждения! Они уже не раз применили оружие против офицеров полиции, и готовы сделать это снова. Полчаса назад в Сиднее было объявлено чрезвычайное положение. Дано разрешение на применение летального оружия. Готовьтесь к выдвижению! Нам предстоит вернуть захваченные объекты под наш контроль и выбить оттуда этих мерзавцев!..

— Проклятье! — пробормотал кто-то из товарищей. — Похоже, дело дрянь.

— На моей памяти ЧП во всем городе еще ни разу не объявляли, — проговорил я.

— Папа рассказывал, что-то такое было в 60-ых, — с сомнением припомнил Бен МакБрайд.

Иванкович собрал наш взвод в круг перед железобетонным забором, преграждающим путь на Пустырь. Вокруг было такое количество вооруженных людей в бронированных костюмах, какое мне, пожалуй, еще не приходилось видеть. Здесь были скорые помощи, пожарные машины, броневики с водометами, экскаваторы и даже саперный танк. Складывалось впечатление, что полиция Сиднея готовилась разобрать гетто по кирпичам.

— Вы все слышали, — обратился к нам сержант. — В эти самые минуты сразу четыре батальона быстрого реагирования готовятся к развертыванию на Пустыре перед Ускоглазым гетто. Один из батальонов вернет порядок на товарные склады, сотни тысяч метров которых в эти самые минуты продолжают грабить и жечь прямо перед нами. Это будет молниеносная операция, жесткая и бескомпромиссная. Она покажет ублюдкам, что нарушать законность у границ Анклава — это очень хреновая идея.

— Какова наша задача, сэр? — спросил Бен.

— Сейчас вам выдадут оружие: на взвод полагается девять автоматов и три ружья. Остальные будут пользоваться тонфами и шокерами М-200. Каждый, кому достанется оружие, получит по три магазина с патронами, заряженными резиновыми пулями, помеченные синими лентами, и по два — с боевыми патронами, помеченные красными. Заряжаем резиновые, всем ясно?! Боевые без команды не заряжать!

— Ну вот, отлично, — расстроенно пробормотал Рон Дэвис, будто только и мечтал всадить боевую пулю кому-то в лоб.

— Когда наши ударят по складам — тамошняя шушера разбежится кто куда. Преступников так много, что спецы, которые высадятся с «Воронов», не успеют арестовать их всех. Их функция — разворошить это гнездо и перекрыть пути отхода назад в гетто. Тогда нарушители вынуждены будут бежать в противоположную сторону, где их будут ждать силы, подготовленные для проведения массовых арестов. Вы будете перекрывать один из второстепенных путей их бегства. Ваша задача — задержать людей, которые появятся в поле зрения. Каждый из них уже нарушил закон, проникнув на частную территорию, даже если он там ничего не украл и не сломал. Приказано ни с кем не церемониться. Укладывайте их мордашками в пол, одевайте наручники, тащите в автозаки. Права им будут зачитывать потом. В случае неповиновения разрешается действовать с применением силы, согласно инструкциям, которые вы уже должны были хорошо заучить. Дроны сверху будут вычислять и точечно лупить шокерами самых буйных. Броневик поддержит вас слезоточивым газом и водометами. Повторяю, будет выпущен газ, так что вы должны постоянно быть в противогазах! Все понятно?!

— Так точно, сэр! — прокатился согласный рокот по рядам курсантов.

— И шлемы не снимать с этой минуты! Понятно?!

— Да, сэр.

— Что ж, ладно. Давайте теперь к пункту выдачи оружия и боеприпасов, вон туда. Живо!

Ожидая своей очереди на получение оружия, я задумчиво оглядывал возбужденные лица курсантов и гадал, хорошая ли это идея — выдать им оружие и дать команду «не церемониться». Я вовсе не чувствовал солидарности с мародерами, которые грабили товарные склады, как и с теми, кто пытался вывести из строя озоногенераторы вокруг Сиднея. И все же Уоррен Свифт более напоминал разъяренного быка, которому показали красную тряпку, нежели здравомыслящего политика.

Мэр имел право ввести чрезвычайное положение лишь на 48 часов. Если его указ не поддержит Парламент, режим ЧП будет отменен (надеюсь, так и будет). Понимая, по всей видимости, что на поддержку сенаторов рассчитывать не приходиться, Свифт замыслил блицкриг. Количество людей, которые погибнут и получат травмы во время плохо спланированной, спонтанной операции, похоже, волновало его меньше, чем желание «показать Кузькину мать» распоясавшимся бунтовщикам.

— Что ты думаешь по поводу всего этого? — спросил я у МакБрайда, когда мы получили оружие (мне досталась дубинка и шокер М-200, а Бену — автомат).

— Мы ничего не должны думать, мы должны исполнять приказы, — решительно ответил Бен, вставляя в гнездо магазин, помеченный синей ленточкой. — Да и о чем здесь думать?! Эти ребята очень далеко зашли!

— Что до меня, — по другую сторону раздался голос Кенига, поигрывающего своей тонфой. — Я жду не дождусь шанса надрать чью-то задницу.

— Смотри только, чтобы ты не получил пулю из Калашникова в свою огромную башку, — без воодушевления проговорил Рон Дэвис, которому достался увесистый дробовик М-8. — Посылать нас против головорезов из «желтых зон» с дубинками и резиновыми пулями — это долбанное сумасшествие!

— Подотри сопли, Ронни, — издевательски пропела появившаяся позади Рина, которой, из-за ее навыков рукопашного боя, тоже досталась дубинка. — Я больше всего беспокоюсь о том, чтобы ты со страху не всадил пулю мне в спину, пока я буду дубасить этих зарвавшихся малолеток.

Рина двигалась с обычной своей порывистостью, как разъяренная тигрица, расхаживающая по клетке. От нигерийки, как и от Кенига, так и веяло агрессией и животными флюидами. Приходилось сомневаться, что они еще помнят о служебных инструкциях, где сказано, сколько секунд надо ждать после сделанного предупреждения и по каким местам можно бить. Вдобавок, они уже исполнили распоряжение Иванковича принять комплект стимуляторов, и стимы подстегивали рвущуюся наружу агрессию. Я от этого предпочел воздержаться.

— Эй, Алекс! — Рина задорно стукнула своей дубинкой до моей, ухмыльнулась и показала язык из-под шлема. — Чего такой угрюмый? Тебя это совсем не возбуждает?

— Я не такой больной, чтобы меня возбуждали такие вещи.

— Эх, надо было тебе хильнуть пару сот грамм перед заварушкой. Пьяным ты мне нравишься больше.

Я лишь хмуро покачал головой, призывая ее отвянуть от меня.

— Как там твоя леди Джен? Небось, всю душу из тебя вынула? — чуть понизив тон и приблизившись, насмешливо спросила Рина.

— Мы с ней расстались, — еще угрюмее проворчал я.

— Тебе же лучше. Сможешь наконец нагуляться всласть.

— Слушай, ты что, блин, моим семейным психологом решила заделаться?! — вспылил я. — Я не собираюсь обсуждать с тобой это, и уж тем более не сейчас!

Позиция нашего взвода находилась в переулке шириной метров пять. По левую сторону тянулся бетонный забор, ограждающий территорию складов, по правую — задняя кирпичная стена какой-то котельной. Унылый пейзаж подчеркивали переполненные мусорные баки, сваленные у забора бетонные плиты, кирпичи и мешки с цементом, ржавый микроавтобус без колес. Где-то в сотне метров впереди извилистый переулок заканчивался изгибом, на котором были нагромождены самодельные баррикады из мешков с песком, автомобильных покрышек и прочего мусора. Движения на баррикадах не было видно. Если не считать пары крыс, шмыгнувших в дыру под забором при нашем приближении, здесь не было ни души.

Переулок с нашей стороны перекрыл ставший поперек дороги броневик с водометом. Перед ним уже были установлены передвижные баррикады из легких, но прочных металлических сплавов, а также прожекторы. Высунувшись из приоткрытой двери, водитель броневика курил и перебрасывался нервными шуточками с оператором водомета, выглядывающим из верхнего люка. Позади броневика были спрятаны два автозака с гостеприимно открытыми задними дверьми, куда нам предстояло напихивать арестантов. У автозаков дежурила пара детективов, задачей которых было составлять протоколы и исполнять формальности. Там же дежурили две машины скорой помощи, в кузове которых дожидались раненых бригады медиков. Над нашими головами парили несколько дронов, один из которых бесконечно передавал через динамик стандартный текст обращения к нарушителям общественного порядка, предупреждающий о том, что будет, если они не прекратят своей преступной деятельности.

Далеко впереди виднелись смутные очертания высоких корпусов исполинского складского комплекса, захваченного ныне толпой правонарушителей. Корпорации, решившие сэкономить на складских площадях в более безопасном районе, терпели миллионные убытки каждый час, когда тонны продуктов расхищались голодранцами из желтых зон, и вряд ли этот вопиющий случай подпадет под действие страховки. Представляю себе, как их юристы сейчас обрывают телефонные линии, гневно требуя от полиции защитить свою собственности.

Очертания складов были смутными из-за черного дыма от подожженных хулиганами покрышек, гор мусора, а может быть, и товаров. Чад валил в небо сразу изо многих мест. Но даже и без него небо было пасмурным, под стать окружающей атмосфере. Я даже не удивился, когда прямо над головой загремел гром.

— Ну вот, чудесно! — пожаловался кто-то, когда на наши шлемы начали падать первые капли дождя.

— Никто не предложит даме зонт?! — прикольнулась Рина, и несколько курсантов нервно засмеялись.

— Отгоните водомет прочь, он уже никому не нужен, — подхватил кто-то ее юмористическую эстафету, постучав кулаком об обшивку броневика.

— Берегите оружие от дождя! — велел Иванкович, оставаясь серьезным.

Грозовые облака над нами сгущались, а дождь быстро усилился. Стена льющейся из небесного зева воды сразу уменьшила и без того посредственную видимость раза в три, скрыв очертания складских корпусов за сероватой мглой. Корпуса вновь становились видны лишь в свете молний, разрезающих темное небо под оглушительные раскаты грома.

Становилось прохладно. Потоки воды обильно заливали забрала шлемов, и, за неимением дворников, их приходилось постоянно протирать. Электронная система, встроенная в шлем, оценив ухудшившуюся видимость, перешла в режим теплового видения, но я отключил его, желая сохранить перед собой реальную картину мира вместо оранжево-серой колышущейся фантасмагории.

Шум капель, барабанящих по потрескавшемуся шиферу крыш и по нашим бронированным доспехам, смешался с трескотней стрельбы, которая все еще раздавалась время от времени в самых разных местах. Я слышал, сегодня уже есть первые погибшие среди офицеров полиции. Но пока еще участники беспорядков, в основном, стреляли в воздух, для острастки. Пытались придать себе смелости, внушить себе, что сила на их стороне и им нечего бояться. Это было, конечно, не так. Но полиция не предпринимала до сих пор активных действий — лишь собиралась с силами и ожидала решения мэра. Ни один полицейский начальник не стал бы рисковать своей должностью, репутацией, а возможно и свободой, отдавая приказ, результатом которого станут десятки человеческих жизней. Гораздо благоразумнее дождаться этого приказа от Свифта.

Я вспомнил, что видел в январе 2078-го из-за стен интерната. Похоже, сейчас произойдет нечто подобное. Лучшие спецподразделения обрушатся на склады с воздуха на «Воронах». Другие в это же время выдвинутся по земле, под прикрытием броневиков. В каждом батальоне быстрого реагирования сиднейской полиции было до шестисот человек, и это были опытные бойцы, хорошо мотивированные постоянными тренировками, высоким жалованьем и личными счетами с жителями «желтых зон», накопившимися за годы ведения этой грязной необъявленной войны. Рука у них не дрогнет, и они не станут сочувствовать бунтовщикам, особенно тем из них, кто решил выразить свой протест путем банального грабежа. У бандитских шаек и бедняков, стихийно объединившихся вокруг мародерской идеи, не было шансов отразить напор, будь их хоть вдесятеро больше, чем полицейских.

Однако задача полиции была не в том, чтобы рассеять их. Преступников, как бы много их не было, требовалось арестовать, чтобы затем предать суду и отправить отбывать свое наказание где-то на урановых шахтах графства МакДоннелл. Арестовать тысячи людей — никто не назовет это простой задачей.

— Скоро начнется, — через некоторое время сообщил нам Иванкович, отходивший, чтобы связаться с кем-то из руководителей. — Будьте готовы.

Держа перед собой щит, я положил руку на рукоять тонфы, однако не спешил пока снимать ее с пояса. Почему-то захотелось сбросить с себя шлем и противогаз, вдохнуть насыщенный влажный воздух полной грудью, но это противоречило бы полученным командам.

Где-то наверху я отчетливо услышал пролетающий вертолет — скорее всего, полицейский, журналистам при режиме ЧП надлежало очистить воздушное пространство. Переговоры между различными подразделениями наверняка не умолкали, но сержант приказал отключиться от общей линии и принимать команды только от него.

Минуту спустя позади нас раздался натужный рев роторов низколетящих «Воронов».

— Началось! — возбужденно крикнул кто-то.

Сквозь завесу дождя я мог видеть, как в сторону складов скользят тени исполинских черных птиц, освещая землю под собой мощными прожекторами. За шумом капель я мог различить обрывки фраз, доносящихся через громкоговорители, но затем их заглушили с земли автоматные очереди. Ответ не заставил себя ждать: черные птицы замелькали вспышками пулеметов, уничтожающих все живое в местах, освещенных прожекторами.

— Черт возьми! — в ужасе прошептал кто-то из курсантов.

Никто не ожидал, что будут применены пулеметы. Это было как-то слишком.

Во вспышках выстрелов и молний мы видели, как несколько «Воронов» в радиусе нашей видимости продолжали кружиться, подавляя огнем преступников, в то время как другие винтокрылы начали опускаться на территорию складов, высаживая штурмовые группы.

Внезапно откуда-то с земли вырвалась, с яркой вспышкой, ракета, пролетев в десятке метров от «Ворона». Несколько курсантов ахнули, а Рон Дэвис забормотал:

— Черт возьми, это же РПГ! Сержант, это настоящая война! Прикажите нам зарядить боевыми!

— Отставить, Дэвис! — гаркнул Иванкович.

За следующие несколько минут, которые мы наблюдали за штурмовой операцией, с земли еще несколько раз вырывались ракеты, пока одна из них наконец не задела крыло конвертоплана, поднимавшегося в воздух после высадки штурмовой группы. Под нашими изумленными взглядами стальная птица задымилась, начала неконтролируемо кружиться, и, отлетев на пару сотен метров в сторону, рухнула где-то позади складов. Взрыва не последовало — видимо, пилот принял необходимые для этого меры.

— С ума сойти! Они сбили винтокрыл! — пробормотал кто-то из курсантов.

К счастью, никто не пострадал — штурмовая группа уже на земле, а управляются «Вороны» дистанционно. Пилот сейчас сидит, подключенный к системе виртуальной реальности, где-то далеко, чертыхаясь, наверное, из-за того, что теперь ему придется писать длительную объяснительную из-за потери дорогостоящего имущества.

— Всем внимание! — в наушниках раздался голос Иванковича. — По данным «Ориона», в нашу сторону движутся от семидесяти до ста энергетических сигнатур. Это преступники, пытающиеся скрыться. Будьте готовы к задержанию.

— Черт! Их слишком много! — завизжал Дэвис.

— Спокойно. Сюда бегут те, кто не готов к сопротивлению. Скорее всего, они все сдадутся. Кроме того, нас прикроет сверху «Ворон», и скоро прибудет подкрепление из сил быстрого реагирования.

— Ох, сейчас будут танцы! — бравируя, весело пропел Кениг, перебирая пальцами связку наручников, закрепленных у него сзади за поясом.

Я снял с пояса дубинку, так как использовать электрошокер под таким дождем было слишком опасно. От мысли, что сюда сейчас несется толпа из сотни обезумевших людей, которую нам предстоит остановить, по коже пробегали мурашки. Обернув голову, я увидел, что стоящий позади МакБрайд с автоматом нервничает еще больше.

— Курсанты с огнестрельным оружием — шаг вперед! Наша первая задача — остановить их: предупреждениями, газом, водометом, а если понадобится, то и огнем, — проинструктировал нас Иванкович. — Когда они смешаются, по моей команде, курсанты с оружием ближнего боя выдвигаются вперед и производят арест. Тех, кто побежит назад, не преследуем! Капкан захлопнут, им никуда не выбраться.

— Что, если у них оружие?! — занервничал кто-то.

— В первую очередь необходимо обезвредить тех, кто вооружен. Для этой цели нас прикрывают дроны, но им затруднительно вести огонь из-за плохой видимости и дождя. Так что полагаемся на себя.

— Сумасшествие какое-то! — проскулил Дэвис. — Я на ФТЭСР переведусь прямо сейчас, можно?!

— Заткнись, Дэвис!

Все произошло скорее, чем я думал. Вначале одинокие люди, а затем и целая толпа начала выныривать из мглы буквально в паре десятков шагов впереди нас. Люди визжали, в беспамятстве спасаясь бегством от целой своры дронов и ревущего «Ворона», барражировавшего на малой высоте, который накрыл их своей гигантской тенью. Временами дроны выпускали в кого-то в толпе иглу с зарядом электрического тока, либо «Ворон» выстреливал нейлоновой сетью. В воздухе все еще звучали призывы прекратить сопротивление, лечь на землю, но дорого ли они стоили сейчас, когда никто уже не понимал, что происходит?

Я не успел разглядеть, чтобы кто-то из бегущих к нам людей был вооружен, когда в наушнике раздалось предупреждение:

— Газ пошел!

Гранаты со слезоточивым газом, выпущенные из гранатомета на броневике, со звонким стуком шлепнулись в рядах перепуганных людей, укутывая их ядовито-серым облаком. Переулок утонул во взрыве кашля и чихания. В этот же миг заработал водомет. Мощная струя воды пролетела над нашими головами, сбивая с ног случайно вырвавшихся вперед бедолаг.

— Стойте! — мне показалось, что я увидел в толпе человека, несущего на руках ребенка, но мой окрик никто не расслышал, да он и запоздал — силуэт уже смыла струя водомета.

— Прожекторы! — заревел Иванкович.

Яркий свет беспощадно ослепил бедняг, которые толкались, силясь найти выход из окутавшего их облака удушливого газа. Никто уже не бежал вперед, и для меня было очевидно, что сопротивления тут никто оказывать не будет.

— Всем ни с места! — вскричал через громкоговоритель сержант. — Ложитесь на землю, прикройте голову руками, и мы не причиним вам вреда!

Я заметил, что кое-кто из курсантов поднял оружие. МакБрайд тоже дернулся было, но я остановил его движением руки. На меня недовольно вытаращился нервный взгляд товарища. Я даже не стал тянуться к своему М-200.

Многие люди сохранили достаточно благоразумия, чтобы последовать команде и повалиться на землю. Многих к этому времени оглушили электрошоковые заряды, спеленали сети или они так надышались газа или ослепли от прожекторов, что уже не могли никуда бежать. Из рядов лежащих на земле людей звучали мольбы на китайском, корейском, вьетнамском и ломанном английском. Лишь некоторые беглецы, вряд ли соображая, что происходит, начали инстинктивно карабкаться на забор или на крышу котельной, пытаясь спастись из ада, в котором они оказались.

— Прекратить попытки бегства! Немедленно! Будем стрелять! — ревел сержант, но увидев, что его крик не доходит до ушей обезумевших людей, прошептал: — Снимайте их резиновыми. Аккуратно!

Несколько курсантов, в числе которых и Дэвис, похоже, только и ждали этой команды. На моих глазах в спину тощему пареньку, почти оседлавшему двухметровый забор, ударила пуля, и он, конвульсивно вздрогнув, опрокинулся назад. Такое падение вполне могло закончиться переломанной шеей. МакБрайд вновь попытался было вскинуть автомат, но я сжал его запястье мертвой хваткой, не позволяя сделать это.

— Прекратить огонь! — зазвучал голос Иванковича после того, как третий или четвертый человек шлепнулся на землю и попытки бегства прекратились. — Вторая группа — вперед, произвести арест!

Топот двенадцати пар сапог ринулся вперед. Я шагнул вперед медленно, и меня сразу же опередили товарищи. На моих глазах исполинский силуэт, который мог принадлежать лишь Герману Кенигу, понесся прямо на человека, который оказался достаточно глупым, чтобы все еще стоять на двух ногах и таращиться на полицейских вместо того, чтобы лежать на земле. Я испугался, что сейчас бедняга получит по голове, но Герман все же сохранил в себе достаточно самоконтроля, чтобы просто шибануть его плечом, как хоккеист. Не все, однако, были так сдержанны.

— Чего стал, Войцеховский?! — заорал мне на ухо сержант.

Плавая в облаке слезоточивого газа, я опускался то к одному, то к другому промокшему от ледяной воды дрожащему силуэту, защелкивая на их запястьях электронные наручники. Лишь первый из арестантов немного походил на хулигана в представлении обывателей — это был раскосый подросток в красной бандане, полумаске и с кастетом. Он не противился, когда я сдернул кастет с его руки, а лишь хныкал — в узеньких глазах, воспаленных от газа, не осталось ничего, кроме испуга. Второй оказалась кореянка лет сорока, которая отрывисто бормотала что-то пискливым голосом. Третьим был сухощавый пожилой мужчина, который вообще не двигался. Все, что роднило эту троицу — рюкзаки и баулы, набитые, очевидно, украденным со складов барахлом. Один из них при падении раскрылся, и я увидел упаковки наборов дешевого быстрого питания «Taberu». Никогда бы не подумал, что люди готовы рисковать головой ради этой гадости. Взяв старика за руку, я не ощутил пульса.

— Медика сюда! — крикнул я.

На моих глазах Иванкович, чертыхаясь, оттащил кого-то из курсантов от человека, которого тот самозабвенно колотил ногами. Уж не Рина ли это Кейдж? Не уверен, что хочу это знать. Лучше продолжать верить, что она не такая, что в ней есть что-то доброе.

— Эй, ты! — в десяти шагах от меня один из курсантов направил шокер М-200 в сторону промокшей до нитки азиатки, кричащей на него по-корейски срывающимся от истерики голосом и, что хуже, зачем-то сунувшей правую руку себе под куртку. — Я же сказал, ляг на землю! Руки покажи, немедленно! Не заставляй меня делать это, слышишь?!

— Да ты что, не можешь просто скрутить ее?! — голосом Германа Кенига презрительно отозвался силуэт другого курсанта, сделавшего шаг в сторону кореянки и отодвинувшего товарища прочь. — Дай-ка я!..

— Осторожно! — вдруг завопил кто-то из курсантов с непонятным ужасом.

В следующую секунду внезапно стало невыносимо шумно и светло. Уши заложило, барабанные перепонки заболели, а в глазах на секунду помутнело. Непонятный порыв ветра сшиб меня с ног. Бронированный панцирь на спине шлепнулся об асфальт с громким стуком. Сквозь залитое дождем забрало шлема я ничего не мог видеть, и инстинктивным движением я скинул его с себя. В рот и глаза сразу же полезла пыль, перемешанная с дымом и остатками не полностью рассеявшегося газа. Из груди вырвался кашель, глаза заслезились.

Ничего не понимая, я с ужасом глядел на то, как силуэт, когда-то бывший Германом Кенигом, неподвижно лежит в десяти шагах от меня, на краю безобразной воронки в асфальте, которой еще секунду назад не было. Его ноги должны были лежать прямо в воронке, но их почему-то не было, а туловище напоминало черепаху, которую выковырял из панциря и сожрал голодный хищник — куски обугленной брони, перепачканные кровью и внутренностями.

— Герман! — крикнул я, будто он мог меня услышать.

Я и сам себя не услышал — мой крик выдался совсем тихим, словно со дна колодца. Закрыв рукой нос, я с силой выдохнул, чтобы разложить уши. В тот же миг в уши мне ворвался хор воплей, полных невыносимой боли. Люди, издающие их, лежали совсем близко.

— Медика!

— Медика сюда, срочно!

— Офицер ранен!

— Носилки сюда!

Кто-то подбежал ко мне и помог поднять с асфальта мое закованное в броню ватное тело.

— Ты ранен? — из тумана выплыло лицо одного из курсантов. — Медика сюда!

— Нет-нет… Я в норме. — тяжело дыша, ответил я. — Вон там… впереди… нужна помощь.

— Точно в порядке?

— Вперед посмотри!

Совсем рядом с нами, издавая тихие стоны, лежал человек, похожий на нашего, которому явно требовалась помощь. Это был тот самый курсант, что собирался арестовать девчонку. Герман оттолкнул его от нее за миг до случившегося и принял на себя основную волну осколков.

— Эй, братец, держись! — пробормотал я, подбегая к бедняге.

— Осторожно!!! — взревел позади меня голос сержанта Иванкович.

Выстрел из оружия, не напоминающего по звуку ни один из полицейских стволов, прогремел раньше, чем отзвучало предупреждение сержанта. Я успел инстинктивно повернуть голову назад и заметить, как курсант, только что помогший мне подняться на ноги, падает, приняв в бронированный нагрудник выстрел почти в упор. Пока он валился на землю, время, казалось, замедлилось. Я заметил того, кто стрелял — лежащий в грязи изможденный, грязный мужчина азиатской внешности лет сорока пяти с плохими зубами, неухоженной бородой и выражением безграничной ненависти в глазах, которого по какому-то чудовищному недосмотру не обыскали и не заковали в наручники. Взгляд его глаз переместился на меня. В дрожащей руке мужчины был револьвер, который только что выпустил одну пулю. Следующая, похоже, предназначалась мне. В доли секунды, которые у меня были на размышления, я с ужасом осознал, что на моей голове, вопреки строжайшим инструкциям, нет шлема — я сбросил его, когда упал на землю.

А еще миг спустя точно в лоб мужчине ударилась резиновая пуля. Пальцы ослабли, и рука с револьвером опустилась, инстинктивно сделав второй выстрел в асфальт. В следующие несколько секунд за первой резиновой пулей последовал еще с десяток — не менее шести человек и дрон стреляли в азиата из всего, что у них было. Тощее тело, похоже, уже испустившее дух, конвульсивно дергалось от ударов электрического тока.

— Войцеховский, черт бы тебя побрал!

Я не успел понять, как прямо передо мной оказалось гневное лицо Иванковича. Он тряс меня за шкирку, глядя снизу вверх прямо в глаза, и орал: «Где твой чертов шлем?!» Даже не помню, что я ему ответил.

— Отступаем! Под прикрытие броника! Немедленно! — скомандовал он.

Погоняемые сержантом, который получил соответствующий приказ от кого-то из руководства академии, мы уносили ноги от этого проклятого места быстро, даже не заботясь тем, чтобы погрузить арестантов в автозаки — лишь помогали врачам донести до машин скорой помощи трех наших пострадавших товарищей, пока еще имевших статус «раненых», потому что «убитым» один из них, курсант Герман Кениг, будет признан лишь тогда, когда это формально зафиксирует коронер.

Мы разминулись со сменившим нас подкреплением — профессионалами из батальона быстрого реагирования. Я видел, как их силуэты заполняют переулок, а впереди двигается угрожающая громадина боевого робота, так называемого «Автобота». Поздновато они нас сменили.

— Спасибо, — искренне прошептал я, проходя мимо Бена и сжав его плечо.

Несмотря на царивший в тот момент хаос, я заметил, что именно он сделал первый выстрел, возможно, спасший мне жизнь. МакБрайд не ответил, лишь посмотрел мне в глаза и слабо кивнул. Видимо, он думал сейчас о том, что только что убил человека, или, во всяком случае, поучаствовал в его убийстве. Наверное, это даже тяжелее, чем мысль, что ты только что чудом избежал смерти — вместо облегчения и чувства, что все осталось позади, начинают давить сомнения и груз вины.

Когда закончилась беготня, меня притащили к машине скорой помощи, так как я находился близко от места взрыва и у кого-то возникли подозрения, что я могу быть ранен. Я ждал своей очереди минут десять, прежде чем фельдшер осмотрел меня, убедился, что единственный долетевший до меня осколок лишь оцарапал бронированную обшивку и обработал глаза, слегка воспаленные от газа, каким-то раствором.

— Тебе повезло, сынок. Следующий!

В тылах полицейской операции царила жуткая каша. Здесь смешались люди из самых разных подразделений и было гораздо больше раненых, чем я мог себе представить. Я тщетно искал взглядом кого-то из своих, прежде чем сдался и решил связаться с сержантом через «Орион». Удалось это далеко не с первой попытки.

— Ты выбыл, числишься как раненый. Сдавай экипировку и вали домой! — ответил сержант.

— Я в порядке.

— Да плевать мне, исчезни куда-нибудь с глаз долой, не до тебя сейчас! — заревел Иванкович.

— Как ребята? — успел спросить я.

— А ты что, не видел, мать твою?!

Я не хотел даже представлять себя, что сейчас ждет сержанта, да и его начальство тоже. Гибель и ранения курсантов во время операций по подавлению беспорядков случались крайне редко, так как курсантов должны были задействовать лишь на безопасных участках, под прикрытием подразделений из числа опытных офицеров. Кому-то предстояло строго ответить за то, что произошло с Германом.

— Дурдом какой-то, — только и смог прошептать я, взявшись за голову и растерянно застыв посреди перегороженной улицы, где на меня натыкались мечущиеся в панике врачи и полицейские.

***

Я решил дойти до дома пешком. Это было далеко, но я не боялся длинных прогулок. Как же приятно было шагать по улицам Сиднея, дышать насыщенным озоном воздухом, чистым от дыма и газа! Особенно приятным это ощущение было на фоне сознания того факта, что менее часа назад шальной осколок от самодельной взрывчатки или пуля из старого револьвера могли раз и навсегда с этим покончить. Нет, честно говоря, этот факт пока еще с трудом укладывался в моей голове. Да и не нужно, наверное, об этом думать.

Самым печальным казалось то, что никто особо не обрадуется моему спасению так же, как никто и не опечалился бы моей смерти. Я направлялся сейчас в пустую квартиру, где мне предстояло упаковать свои немногочисленные манатки, чтобы уже завтра оттуда съехать — вот и все, что я собой представляю. Немного же в этом мире Димитриса Войцеховского.

«Папа, мама, если бы вы только видели меня сейчас», — мысленно подумал я, вознеся глаза к небу, будто я и впрямь верил, что они там и могут меня слышать. — «Что я здесь делаю?! Только что чуть не погиб на чужой, непонятной мне войне. В стране, которая никогда не станет моей. Иду в пустую чужую квартиру, где меня никто не ждет. Что за чертов бред?!»

Мой коммуникатор, который вернулся в режим свободной связи после завершения операции, не молчал. Новостные порталы и социальные сети бурлили. Почти сразу раздался звонок.

— Ты как, живой?! — гаркнула Рина.

— Живее, чем мог бы быть.

— Нас распустили по домам, приказали обо всем молчать. Будет большая заварушка.

— Еще бы.

— Кое-кто из наших поехали в госпиталь к Рэнди и Чану.

— Ты с ними?

— Да на хрена?! У Рэнди синяк, у Чана пара царапин и контузия. Пошли они, они хорошо отделались. Черт возьми! Проклятье, я не могу поверить в то, что случилось с Германом! Его просто на куски разнесло!

— Я это видел.

— Герман был хорошим парнем. Может, слегка туповатым, но хорошим. Как эта сука могла подорвать его?! Зачем?! Ее бы арестовали и отпустили через пару недель. Черт! Тупая конченая стерва!

Я смолчал, дал ей выговориться.

— Я иду в бар. Надо поднять за Германа бокал. Надо влить в себя что-то горячее, чтобы отойти от этого. Встречаемся в том же баре, что позавчера, через полчаса.

— Я пас.

— Снова ты за свое! — возмутилась Рина. — Нашего кореша только что убили, ты не заметил?!

— Да, Германа больше нет. И многих еще людей больше нет. Они продолжают умирать в эту самую минуту. И я не помогу им, залившись долбанным бухлом в засранном баре. Хочешь напиться — упейся хоть до смерти, а меня оставь в покое!

— Ну и пошел ты!

Следующим был вызов от Роберта Ленца — вызов, которого я ждал с того самого момента, как увидел вчера та злосчастное видео. Но совсем забыл о нем на фоне того, что мне только что пришлось пережить. «До чего же ты не вовремя, Роберт», — глядя на фотографию бывшего опекуна, подумал я, не решаясь ответить. Я чувствовал себя совершенно не готовым к этому разговору. Роберт, по идее, не может сейчас точно знать, где я и чем я занимаюсь: вдруг я не могу ответить? А даже если он окажется, как всегда, более осведомленным, чем я думаю — пропади оно всем пропадом! После того как в моем присутствии умирали люди и самого меня едва не убили, я просто не могу выслушивать нотации по поводу своей пьяной выходки, будь они хоть сто раз справедливы. Это может подождать.

«Черт, ну что еще?!» — мысленно чертыхнулся я, когда услышал в наушнике звук нового вызова. Однако на этот раз меня ждало удивление.

— Димитрис? Наконец мне удалось связаться с тобой!

Я замер от удивления и отошел чуть в сторону с тротуара, чтобы прохожие не натыкались на меня. Этот звонок был слишком неожиданным, чтобы отвечать на него на ходу.

— Клаудия? — не смог скрыть удивления я, увидев лицо своего бывшего репетитора по английскому языку, о которой я не слышал уже много месяцев. — Привет! Рад видеть тебя! Э-э-э…

— Я тоже рада тебя видеть, Димитрис. Рада, что ты ответил.

Признаться, я практически перестал следить за судьбой Клаудии в последние годы: понятия не имел, чем она живет. Из ее странички в социальной сети можно было догадаться, что в свои тридцать девять она так и не обзавелась семьей и еще сильнее углубилась в свой буддизм.

Глядя на лицо Клаудии, я заметил, что годы мало сказываются на ней: не заметно ни морщин, ни седины в волосах, ни других признаков приближения средних лет. Если бы мне сказали, что ей тридцать или даже двадцать девять, я бы поверил. Должно быть, это преимущества здорового образа жизни и правильного питания — стрессов и переживаний в ее жизни, насколько я мог судить, было достаточно.

Однако больше всего бросалось в глаза, что на лице Клаудии сейчас не было умиротворенного и отстраненного выражения с неестественно спокойной улыбкой, которое я привык видеть, изредка общаясь с ней в последние годы. Мне сложно было почувствовать себя на одной волне с итальянкой с тех пор, как она погрузилась в навеянное ее философским учением искусственное счастье, за которым чувствовалась тщательно скрываемая пустота — это стало одной из причин, почему мы практически перестали общаться. В последние же месяцы добавилась еще одна причина, по которой я не звонил ей и ограничился односложными ответами и смайликами на полученные сообщения в соцсети. Нас с ней связывали воспоминания о Генераторном, о моих родителях. Но она не знала о них той правды, которую знал я, а я не мог ей рассказать. В таких условиях любое наше общение было обречено стать отрывочным и лишенным смысла.

Почему же она решила позвонить? Уж не потому ли, что она увидела одну записанную по глупости видеозапись, о которой я желал забыть и никогда больше не вспомнить? Если так, то я могу представить себе, что мне жаждет высказать Роберт.

— Тебя удивительно хорошо слышно, как для трансокеанского звонка, — сказал я, чтобы заполнить затянувшуюся паузу хоть чем-то.

— Я больше не в Турине, — ее ответ меня удивил.

— Что? А где же?

На лице Клаудии появились колебания, преодолев которые она, собравшись духом, ответила:

— В Сиднее.

— Что?! — я удивленно улыбнулась, и даже забыл сказать что-то вроде «Замечательная новость!» — Как ты тут очутилась?

— Долгая история.

— Ты прилетела сегодня?

— Нет. Дима, это сложно объяснить, но я тут уже несколько месяцев.

— Месяцев?! — недоверчиво переспросил я. — И ты все это время мне не звонила?!

— Дима, это правда сложно. Я объясню тебе, но лично, при встрече. Мне нужно поговорить с тобой. Как можно скорее. Это важно, — необычным для себя, отрывистым слогом пробормотала итальянка.

Я увидел сбоку своего сетчаточника всплывающее окно, возвещающее о поступлении параллельного вызова. Это снова был Роберт Ленц. Странно, обычно он не бывает столь настырным.

— Э-э-э, ОК, как скажешь. В смысле, я с удовольствием с тобой встречусь и… э-э-э… — после того, что со мной происходило буквально час назад, мне сложно было подбирать подходящие слова для этого обыденного разговора. — Как насчет завтрашнего вечера? На меня сейчас навалилось много всего, я хотел бы немного с этим разгрестись.

— Дима, я очень прошу тебя найти для меня время сегодня.

Клаудии вряд ли могло быть известно о моем участии в полицейской операции. Знай она, что мне довелось пережить — едва ли была столь настойчива. И все же эта настойчивость удивила меня. Спокойный, тактичный и даже немного стеснительный человек, Клаудия сейчас говорила с необычной для нее решительностью и безальтернативностью. На то должны были быть более серьезные причины, нежели внезапное ностальгическое желание повидаться со старым полузабытым знакомым.

— Что ж, хорошо, — вздохнул я. — Где ты живешь?

— Вы называете это место «Новым Бомбеем».

— Что? Ты в «желтой зоне»?!

— Думаю, ты заметил, что попасть в «зеленую зону» не так-то просто, — грустно улыбнулась она. — А для меня, в силу некоторых обстоятельств, этот путь и вовсе закрыт.

Я задумался о том, как Клаудия, имевшая тесные связи с Содружеством, могла очутиться в «желтой зоне» после нескольких лет обитания в «зеленом» Турине. Из того, что я слышал о Турине, это был неплохой город для жизни: не сравниться с австралийскими и новозеландскими оазисами, конечно, но все же куда лучше окружавших их грязных фавел. «В силу некоторых обстоятельств» — туманная фраза, за которой зачастую стоит нечто не слишком приятное.

— Ты сможешь приехать ко мне?! — выпалила Клаудия.

— Э-э-э… — я нервно усмехнулся. — Клаудия, ты ведь смотришь новости, правда?

— Я знаю, контрольно-пропускные пункты закрыты, — нетерпеливо ответила она. — Такое бывало и раньше. Люди все равно попадают оттуда сюда, и наоборот. Ты же работаешь в полиции, верно? Для тебя это не должно быть проблемой.

— Это, на самом деле, не так уж просто. Во-первых, я всего лишь курсант. Во-вторых, сейчас ведь ввели чрезвычайное положение. Меры безопасности беспрецедентные. Слушай, ты точно не можешь рассказать мне дистанционно, что у тебя случилось?! Обещаю, я помогу, чем смогу, а потом мы встретимся, когда все немного затихнет…

— Нет, Димитрис. Это только для разговора с глазу на глаз.

Сбоку всплыло окно, возвещающее, что я получил входящее видеосообщение от Роберта Ленца. Да что же они насели на меня со всех сторон?! Неужели это не может подождать?!

Я мысленно перебрал в памяти своих знакомых, кто мог бы помочь мне с нелегальным пересечением границы с Новым Бомбеем. На самом деле задача была не такой уж сложной. Я был слишком хорошо знаком с реалиями работы SPD, чтобы верить в чушь на тему «граница на замке», которой все еще пытались кормить обывателей политики и полицейские начальники. Мегаполис с тридцати миллионным населением невозможно превратить в крепость. Социальная линия полна дыр, которые невозможно закрыть.

— Знаешь что, Клаудия? Я сейчас поговорю с человеком, который, возможно, поможет мне попасть к тебе. Я перезвоню.

— Хорошо, Дима. Буду ждать. И вот еще что… — сделав паузу, будто собираясь с силами, она произнесла: — Пожалуйста, не говори со своим бывшим опекуном, пока не встретишься со мной.

— Что? С Робертом? — я недоуменно наморщил лоб. — А он-то тут причем?

— Просто поверь мне.

Видеосообщение от Роберта я просмотрел, как только Клаудия отключилась. Бригадный генерал Ленц, очевидно, находился в офисе, и вид имел достаточно серьезный, хоть и выдавливал из себя улыбку.

«Димитрис, никак не удается дозвониться до тебя. Я еще вчера хотел с тобой поговорить, но весь увяз в делах, а сегодня утром узнал, что тебя привлекли к этой безумной операции на Пустыре. Я надеюсь, ты в порядке. У нас до сих пор нет адекватных данных по пострадавшим. Там, похоже, был настоящий бардак. В любом случае, как я понимаю, тебя отпустили домой. Пожалуйста, свяжись со мной, как только сможешь. Нам с тобой многое надо обсудить».

Да уж, тем для обсуждения у нас накопилось действительно немало. И то злосчастное видео, очевидно, было главной из них. Роберт выглядел спокойным, но он от природы сдержан, что не мешает ему быть жестким, когда он считает это необходимым — так что мне не стоит расслабляться.

Я задумался о том, имеет ли Роберт достаточно возможностей, чтобы видеть, где я сейчас нахожусь и что делаю, слышать мои разговоры и читать переписку. Весьма вероятно, что да — чем ближе я знакомился со сферой безопасности в Содружестве, тем меньше был склонен недооценивать возможности спецслужб. Таким образом, Ленц, вполне возможно, слышал мой странный разговор с Клаудией. И он, безусловно, узнает, если я, вместо того, чтобы последовать его приглашению, отправлюсь к ней (и не куда-нибудь, а в «желтую зону»!). Об этом узнают все, кто имеет доступ к данным о моем передвижении в «Орионе» — датчик, вживленный в мое тело, делает меня легко отслеживаемым объектом, не говоря уже о коммуникаторе.

Как будет расценено поведение курсанта, который в условиях чрезвычайного положения нарушил пограничный режим и отправился прямиком в рассадник преступности и терроризма? Должно быть, примерно так же, как публичные оскорбления в адрес Содружества со стороны все того же курсанта, недавно появившиеся в Интернете. Не знаю, сможет ли (да и захочет ли) Роберт спасти меня от той участи, на которую я столь неосмотрительно нарываюсь.

***

Я оказался в том же самом баре (запомнил наконец название этой дыры — «Dragon Lair») второй раз за последние три дня. И снова средь белого дня. Непривычно для человека, воздерживающегося от спиртного двадцать два года.

К счастью, на этот раз я ничего не пил. Я был, по-видимому, единственным таким среди посетителей бара. Рина Кейдж относилась к более многочисленной части здешней аудитории. Она была еще не пьяна вдрызг, но уже хорошо поддатая.

— Вот дерьмо! — высказывалась она после того, как я выложил ей свою просьбу. — В городе режим ЧП. Все КПП закрыты. Ты что, с дуба рухнул?!

— Если бы все было так просто, я не высказывал бы это тебе, а просто заказал бы такси. Так что, кто-то из твоих стажируется в «попах» в Восточном округе?

«Попами» на жаргоне офицеров сиднейской полиции называли подразделения охраны периметра (ПОП), которые проходили патрульно-постовую службу на границах Анклава.

— Кто-то, может, и да.

— Перейти через Социальную линию ничего не стоит, об этом все знают. Сомневаюсь, что приказ о введении ЧП мигом закрыл все дыры.

— Попасть отсюда туда — это вообще плевое дело. Обратно — сложнее, но тоже ничего нереального. Никто не ставит «копам» цель не пропустить ни одной крысы в Анклав — какая-то часть все равно просачивается и их отлавливают «крысоловы» уже тут. Только вот ты что, не понимаешь, кретин, что ты засветишься на «Орионе»? Все будут знать, что ты туда сходил!

— Можно испортить датчик электромагнитным импульсом. Потом позвонить и доложить, что со мной все хорошо, чтобы не было тревоги. Мне скажут прийти на вживление нового датчика в течение трех дней. За это время я смотаюсь куда надо.

— Ага, — издевательски прыснул Рина.

— Комм дома оставлю, — предугадав причину ее скепсиса, добавил я.

— Да ты чертов Джеймс Бонд! Только вот нахера столько сложностей, чтобы повидать престарелую подружку своих покойных предков? Ты что, трахнуть ее хочешь?!

— Давай-ка полегче о моих родителях!

— Я не о них, а об этой телке, которая заставляет тебя лезть на рожон.

— У нее действительно что-то важное. Иначе она бы не просила меня подвергаться такому риску. Так что, поможешь мне, или будешь дальше хлебать свое пиво и трепать языком?

— Ладно, не кипишуй. Сейчас позвоню одной из своих чикс, которая стажируется на границе. Посмотрим, что тут можно сделать.

***

Однокурсница Рины по имени Эшли, фамилию которой я не запомнил, вместе с ее начальницей, старшим офицером ПОП Глорией Пейн, обеспечили мне проход в Новый Бомбей в тот же день около семи вечера. Это оказалось даже проще, чем я думал: достаточно было пропустить меня через малоприметную калитку, ведущую на территорию мусороперерабатывающего завода, который находился на самой границе озонового купола и формально относился уже к Пустырю. В обратную сторону как раз выходили несколько человек, прикладывающие к сенсорам на автоматизированных турникетах свои отпечатки пальцев — немногочисленные жители «зеленой зоны», работающие на заводе, в основном, на руководящих должностях. Большая часть рядового персонала состояла из жителей «желтых зон». Отработав свою смену, они выходили через ворота на другой стороне территории, чтобы сесть на переполненные развозки, везущие их в Новый Бомбей. Таких предприятий, созданных по образу Кэсонского промышленного парк в довоенной Корее, вдоль Социальной линии выстроились сотни. В спокойные времена калитку охранял один офицер ПОП. Сейчас их было двое в усиленной экипировке и с автоматами, в сопровождении дрона — вот и все изменения при режиме ЧП. Старшему офицеру Пейн достаточно было кивнуть одному из охранников, чтобы тот молча приложил свой палец к турникету и индикатор засветился зеленым.

Мои провожатые оказались не слишком любопытны.

— Какого хрена ты туда прешься в такое-то время? — спросила меня Пейн по дороге. — Жить надоело?! Там же за жизнь копа сейчас гроша ломаного не дадут.

— У меня там девушка, — соврал я. — Не могу ее бросить в такой момент.

— Тьфу ты ну ты! — старший офицер недоуменно пожала плечами и цинично проговорила: — Полицейский и беженка, разделенные линией фронта: ну прям трагическая история любви. Ты что, не смог найти, кого трахнуть по эту сторону? Здесь же под такого красавчика, как ты, любая ляжет. Вон одна Эшли чего стоит. Хочешь, отпущу ее со смены и отправитесь в укромное местечко?

— Мэм! — с притворным возмущением хихикнула стажер.

Я сохранил серьезное выражение лица и не стал поддерживать этот разговор, чтобы не пришлось еще больше врать о своей несуществующей пассии и наших искренних чувствах. К счастью, «попы» перестали проявлять любопытство.

— Так же вернешься и обратно, не позже чем через четыре часа, — шепнула мне Глория перед турникетом. — Если не успеешь: охрана тут сменится, и тогда выбирайся назад как знаешь.

— Понял.

— Мы тебя не знаем, ты нас не знаешь.

— Конечно.

— Слишком ты чистенький, прилизанный и откормленный, — скептически оглядев меня, недовольно констатировала старший офицер Пейн. — За местного тебя и за милю не примешь, будешь там белой вороной. Если прирежут — будешь сам виноват.

На мне были кроссовки и самый невзрачный спортивный костюм из тех, что нашлись дома, но этого, по-видимому, оказалось недостаточно, чтобы превратить меня в жителя «желтой зоны». Моя затея и впрямь выглядела чистым безумием.

— Справлюсь.

— Давай уже, дуй к своей возлюбленной, Ромео.

На территории завода я попробовал смешаться с небольшой группой работяг, которые отправлялись в сторону выхода для жителей «желтой зоны» по окончании смены. Судя по направленным на меня косым взглядам, Пейн была права насчет никчемности моей маскировки. Я натянул на голову капюшон, прикрыл нижнюю половину лица тканевой повязкой и старался держать голову пониже, чтобы не привлекать ничьего внимания.

С разных сторон продолжали доноситься хлопки выстрелов и взрывов. Полномасштабная полицейская операция в эти самые часы продолжалась, пока Сенат в Канберре пытается собраться на экстренное заседание, где будет решаться, одобрить ли указ мэра о введении ЧП в Сиднее. Уоррен Свифт час назад сообщил в соцсетях, что полиции удалось освободить все захваченные преступниками объекты на Пустыре, а также оттеснить участников беспорядков от Социальной линии в фавелы. «Сейчас «Стражи» и спецподразделения быстрого реагирования проводят точечные спецоперации на территории прилегающих округов, целью которых является арест зачинщиков массовых беспорядков», — заканчивал он свой бодрый пост. Не все СМИ были согласны с оценкой мэра: приводились многочисленные доказательства того, что стычки на Пустыре и вдоль Социальной линии продолжаются.

Разные источники сообщали о разном количестве потерь среди офицеров SPD с начала операции: пресс-служба SPD стыдливо сообщала о 13 подтвержденных смертельных случаях и затруднялась назвать число пострадавших; по данным городского управления здравоохранения, в больницы поступило не менее четырехсот пострадавших правоохранителей, из которых 27 были доставлены уже мертвыми; журналисты разных изданий сообщали о сотне, трехстах и даже тысяче погибших полицейских. В информационном пространстве царила истерия.

Выйдя с территории завода, с трудом сориентировавшись на местности без навигатора (коммуникатор остался дома, едва ли не впервые за все годы моей жизни здесь), я проследовал к станции электрички, к которой как раз подошла развозка. Не без труда я втиснулся в переполненный грязный пассажирский вагон электрички, в который набилось вдвое больше людей, чем это предназначено конструкцией. Здесь пахло нищетой, старостью, озлобленностью, безысходностью. Можно было услышать голоса на разных языках, но был среди них и английский, и обсуждали, конечно же, ситуацию в городе. Одни и те же слова, полные ненависти, доносились с разных сторон, сливаясь в будоражащий кровь протяжный стон: «скоты», «легавые», «убийцы», «сдохнуть с голодухи», «за людей не считают», «сколько можно терпеть».

Вагон бурлил, словно штормовое море в большом порту — темное, мутное, покрытое масляными пятнами от нефти и дохлой рыбой. Я боялся поднять глаза, чтобы ненароком не встретиться с кем-то взглядом и не выдать в себе того, кому здесь ни место, кто не знает здешней жизни, кто живет в чистоте и достатке по ту сторону, и даже больше — стоит на страже этой несправедливости. Если бы эти люди знали, кто я — они растерзали бы меня прямо в этом вагоне. Они никогда не поверили бы, не стали бы слушать, что я — Димитрис Войцеховский, беженец из маленького поселения Генераторного на краю света. Для них я был Алексом Сандерсом из полиции ненавистного Анклава.

Вырвавшись из душной, охваченной злобой электрички через несколько станций, я был рад, что жив. Толпа пронесла меня сквозь турникет, но я, даже несмотря на свой рост, не мог разглядеть, куда мне идти. Здесь не было чистеньких ровненьких уличек со знаками-подсказками, разделенных аккуратными белыми линиями и бровками на автомобильные, велосипедные и пешеходные дорожки: лишь запруженная народом, транспортом и стихийными торговыми точками площадь, над которой нависали ужасающие безобразные архитектурные конструкции. Бурлящая река народа несла меня куда-то, кто-то пихал мне в лицо какие-то шашлыки из саранчи и бутылки мутноватой питьевой воды, орал что-то на ухо. Я не смог бы остановиться, даже если бы захотел. К счастью, мои карманы были пусты с самого начала — в ином случае они, безусловно, опустели бы во время плаванья по этому бушующему человеческому океану.

— Димитрис! — услышал я знакомый голос, когда уже практически отчаялся определить, где здесь юг, а где север. — Я здесь!

Клаудия махала мне рукой, стоя возле широких ступеней, ведущих вниз, в подземку, рядом с лоточницами, торгующими семечками, носками, кофе с чаем, пирожками с неизвестной начинкой и колбасой из мяса сомнительного происхождения. На ней были легкие темно-синие джинсы, черная футболка и кеды. На шее виднелся серый шарф, используемый, видимо, в качестве лицевой повязки — сейчас он был спущен, чтобы я мог узнать ее. Блестящих длинных волос, которыми, я помню, так восхищалась моя школьная подружка Мей Юнг, не было видно — на голове был невзрачный черный платок. Издалека было заметно, что Клаудия в хорошей форме — результат постоянных физических упражнений и сдержанного образа жизни. На правом предплечье была видна небольшая татуировка в виде какого-то буддистского символа. При моем появлении на лице Клаудии появилась улыбка.

— Я рада, что ты здесь, — пока я колебался, каким образом поприветствовать ее, Клаудия обняла меня, и я почувствовал исходящий от нее легкий аромат каких-то трав и масел. — Прости, что заставила тебя испытать столько неудобств, чтобы добраться сюда.

— Я уверен, что ты не позвала бы меня так срочно без причины, — сказал я, мягко отстраняясь от объятий и нервно оглядываясь по сторонам. — Ты что, живешь где-то здесь?!

— Я покажу тебе, — заверила она, кивнув в сторону подземки. — Идем.

В Новом Бомбее не было метрополитена — «подземкой» здесь называли часть города, находящуюся в подземелье. Среди жителей «зеленых зон» ходили мрачные слухи об этом месте. Мне и в страшном сне не могло присниться, что кто-то из моих знакомых может жить тут. Глубоко вдохнув, я сдержался, чтобы не выказать страх, и осторожно двинулся следом за Клаудией по раскрошившимся ступеням в сторону темных катакомб.

— Ты живешь внизу? — щурясь, чтобы разглядеть что-то в темноте, переспросил я.

— Нет, но это самый быстрый способ добраться до моего… м-м-м… дома.

Клаудия, очевидно, чувствовала себя на здешних улицах намного спокойнее, чем я — то ли следствие опыта, то ли воспитанное ее учением философское отношение к жизни.

— Не бойся, — обернувшись, она ободряюще улыбнулась мне. — Этот район, конечно — не «зеленая зона», но он не так страшен, как говорят по телику. Здесь живут разные люди: хорошие и плохие. Как везде.

— Я не боюсь, — устыдившись, решительно ступил вперед я. — Просто соблюдаю осторожность.

В подземке было очень темно. Немногочисленные лампы, плафоны которых потемнели от дохлых мух и тараканов, были слишком слабы, чтобы вытащить изо мрака здешние закоулки. Казалось, что есть лишь узкая полутемная тропинка посреди бескрайней тьмы.

Бетонные стены, временами выныривая из темноты, скалились торчащими кусками арматуры, остатками содранных объявлений (да кто их может прочесть в таком мраке?!) и безобразным граффити. Под ногами шуршал мусор. Временами пробегали крысы, которые почти не боялись людей. Многочисленные люди тащились в обе стороны по своим делам, другие люди сидели вдоль стен — то ли продавали что-то, то ли просили милостыню, то ли отдыхали.

Я видел множество ответвлений в разные стороны и ступенек, ведущих ниже, еще глубже в недра. Три миллиона жителей не поместились бы на шести квадратных километрах Нового Бомбея, если бы не зарывались все глубже и глубже под землю.

— Что ты здесь делаешь, Клаудия?! — наконец поставил я вопрос ребром, нагнав свою провожатую.

— Можно сказать, что на данном этапе моего пути это место стало моим домом.

— Что за чушь?! Ты ведь жила в Турине, в «зеленой зоне»!

— Да, — грустно улыбнулась бывшая преподавательница английского. — Но обстоятельства вынудили меня покинуть Турин.

— Какие еще «обстоятельства»? Говори прямо, раз уж позвала меня.

— Что ж, я не собираюсь больше ничего скрывать, — пожала плечами итальянка. — Я, пожалуй, не скрывала бы и раньше… ну, если бы ты спросил.

Я почувствовал укол совести из-за того, что давно не связывался с ней, и хотел было пробормотать какое-то оправдание, но Клаудия мягко меня остановила, стеснительно улыбнувшись.

— Димитрис, это просто неудачный выбор слов. Не пойми меня превратно: у меня и в мыслях не было винить тебя в том, что ты мало следишь за жизнью одной из сотен своих старых знакомых…

— Ты вовсе не «одна из сотен», Клаудия, — начал было оправдываться я.

— Дима, я прекрасно понимаю и ценю то, что ты живешь своей жизнью. Я не стала бы беспокоить тебяи будоражить воспоминаниями о прошлом, если бы… м-м-м… если бы не чувствовала себя обязанной сказать тебе вещи, которые скрывала годами.

Тут уж я надолго замолчал.

— Я видела видеозапись, которую ты выложил в Интернет, — через некоторое время произнесла она.

— Это была глупая пьяная выходка! Просто забудь обо всем, что там сказано!..

— Забыть?! — ее глаза на секунду сверкнули, прежде чем к ним вернулось прежнее умиротворенное выражение. — Нет уж, Димитрис, извини, но я не могу забыть этих слов.

Итальянка пристально посмотрела мне в глаза.

— Это правда? То, что ты сказал о Володе… и Катерине… ты точно это знаешь?!

— Я не должен был говорить этого.

— Но ты это сказал. Я слышала это. Ты сказал, что…

— Да, это правда! — выпалил я.

— Давно тебе это известно? Откуда?!

— Уже несколько месяцев. Роберт сказал мне. Это инфо под грифом «Секретно». Он строго-настрого запретил говорить кому-либо. Но в тот проклятый день я напился, впервые в жизни, и не соображал, что творю.

— И он еще посмел сам сказать тебе об этом?! — лицо Клаудии вдруг перекосило от гнева.

— Что такое, Клаудия? Что у тебя там произошло с Робертом?

Мы выбрались из подземки необычным путем, не выходя на улицу — поднялись по каким-то ступеням, прошли через одну дверь, другую, какие-то коридоры, еще ступени, снова коридоры — и вот мы уже поднимаемся по лестнице с заколоченными деревяшками окнами, разминаясь с курящими и судачащими о чем-то людьми. Из щелей между деревяшек брезжил тусклый свет, был слышен уличный шум, отголоски далеких выстрелов и роторов винтокрылов. Мятеж все никак не утихал.

Я насчитал восемь прокуренных лестничных пролетов, прежде чем Клаудия наконец нырнула в низкий дверной проем и поманила меня за собой по длинному захламленном коридору, в котором было, по меньшей мере, два десятка дверей, ни одна из которых не была похожа на другую. Звукоизоляция здесь отсутствовала напрочь — из-за каждой двери доносились шаркающие шаги, кашель, голоса, детский плач и собачий лай, звон посуды, звуки музыки и бытовых электроприборов. Некоторые двери были приоткрыты. Из одной двери, прикрытой на цепочку, высунулась женщина арабской внешности средних лет с платком на голове и округлым от беременности животом. Она переговаривалась по-арабски с соседкой, одетой почти так же, за длинную юбку которой цеплялись дети. При нашем приближении они прервали разговор и скрылись за дверьми.

Клаудия вставила старомодный ключ в замочную скважину одной из дверей без номера, у которой переговаривались, держа меж пальцев тонкие папиросы, две молодые индуски, поздоровавшиеся с ней на английском. За дверью оказалась нечто вроде коммунальной квартиры, разделенной картонными перегородками или простынями на множество секций. Уголок Клаудии был «элитным» — площадью метров пять, и примыкал к окну, сквозь полупрозрачную пленку на котором слегка проникал солнечный свет.

— Добро пожаловать ко мне домой, — почти без иронии произнесла Клаудия.

Я сразу поверил словам Клаудии о том, что она прожила здесь несколько месяцев. Жалкий уголок выглядел обжитым: окно прикрыто бамбуковыми жалюзи, на полу расстелен коврик для йогических упражнений, на тумбе стоят ароматические свечи и нефритовые статуэтки, в углу работает дешевенький ионизатор воздуха. Стоящая тут узкая и низкая кровать была жесткой, твердой, без подушки — по-видимому, учение Клаудии не предписывало ей спать на перинах. Единственными проявлениями домашнего уюта на этой кровати был тонкий клетчатый плед и старая на вид книга.

— Прости, у меня здесь нет стульев, — неловко улыбнулась она, поправляя плед. — Можешь присесть сюда, а я… м-м-м… так, на полу посижу.

— Да нет, что ты, не стоит!.. — я с удивлением посмотрел, как она усаживается на полу по-турецки, смущенным взглядом умоляя меня не заострять внимание на убожестве ее обиталища.

Из-за перегородок с разных сторон доносились непрестанно болтающие голоса соседей на английском, арабском и хинди — так, словно говорящие люди стояли прямо возле нас.

— Я… э-э-э… включу музыку, — Клаудия махнула рукой, и из динамика у ее кровати зазвучала мелодия какой-то релаксирующей музыки, под которую впору было осваивать новые асаны, но уж никак не вести разговоры на серьезные и неприятные темы.

Итальянка наконец сняла с головы свой платок, и я смог убедиться, что ее роскошные волосы по-прежнему на месте — такие же длинные и шелковистые, как и прежде, еще не тронутые сединой. Эти волосы смотрелись чуждо и противоестественно в этой квартире, в этом районе.

— Ты не должна жить в таком месте. Я помогу тебе выбраться отсюда, — решительно произнес я, неловко присаживаясь на жесткую кровать.

— Мне этого не нужно, Димитрис. Я ни за что не стала бы беспокоить тебя ради того, чтобы просить о материальной помощи. У меня нет особых потребностей, мне здесь комфортно.

— Здесь никому не может быть комфортно.

— Миллионы людей на Земле живут в худших условиях. Я не считаю себя лучше их.

Мне оставалось лишь задумчиво поджать губы.

— Люди не получают то, что заслуживают. Кому-то везет, а кому-то нет. Вот и вся вселенская справедливость, — мрачно произнес я. — Мы не в состоянии изменить этот мир. Можем только улучшить свою жизнь, жизнь своих близких.

— Звучит довольно цинично. Ты правда так считаешь?

— Время от времени, — я развел руками. — А ты считаешь иначе?

— Материальные вещи мне не очень интересны., — прикрыв глаза и сложив руки перед собой, прошептала Клаудия. — Но и изменить мир я больше не пытаюсь. Я лишь хочу найти гармонию в своей душе. Воспринимаю все вокруг как данность. Созерцаю.

Сделав паузу, выдохнув и открыв глаза несколько секунд спустя, она спокойно прошептала:

— Я не пытаюсь больше изменить мир с тех пор, как из моей жизни исчез человек, который верил, что это возможно, и вселял эту веру в других. Человек, который способен был действительность менять реальность вокруг себя.

Ее печальный взгляд переместился на меня.

— Твой отец.

Я угрюмо понурился. Всю жизнь я старательно избегал этой темы. Даже в собственных мыслях. Для того чтобы исчезнуть из ее жизни, папе нужно было вначале в ней появиться. И даже сейчас я не уверен, что хочу слышать правду о том, как это произошло. Некоторые вещи, наверное, никогда не должны быть вытащены на свет.

Но Клаудия продолжала говорить. Ей трудно было изливать такие откровения, это ощущалось по ее плотно сжатых губах и легкой дрожи в голосе. Но она, по-видимому, твердо решила избавиться от своей тайны.

— Володя очень многое для меня значил, — молвила она. — Я любила его. Он — единственный в моей жизни человек, которого я любила…

— Я не желаю этого слышать! — не выдержал я, и с удивлением почувствовал в своем голосе боль. — Моего отца больше нет, и я не хочу порочить память о нем. Папа любил только одну женщину — мою мать!

— Это святая правда, — покорно и печально кивнула Клаудия. — Я поняла это в первый же день, когда узнала его. Мне сразу же стало ясно, что моя любовь останется безответной. Никакие женские уловки, никакие уговоры, слезы и мольбы не заставили бы Володю покинуть Катерину и тебя. Твой отец был прекрасен во всем, и его любовь к семье не была исключением. Клянусь, я никогда и не пыталась посягать на эти священные узы. Провидение не простило бы мне этого. Но я не могла и выбросить его из своего сердца. Я надеялась, что смогу, но так никогда и не смогла. Мне оставалось лишь наслаждалась теми мгновениями с ним, что мне подарила судьба.

— Я никогда не хотел в это верить, — покачал головой я, поморщившись при слове «мгновения», и нехотя продолжил: — Подсознательно я знал, что это правда. Слышал слухи. Видел, как это пролегло черной тенью в отношения мамы с папой. Но я заставлял себя не верить в это. Я не хотел развеивать свой священный детский миф: идеальный, непогрешимый папа. Хотел оставаться наивным мальчиком, который верит в Деда Мороза.

— Это не миф, Дима! Пожалуйста, не говорит так! Володя — прекрасный человек, лучший из тех, кого я знала! Не вини его в том, что он — все-таки человек…

— Он был прекрасным человеком, — поправил я. — И я ни в чем его не виню. Просто это больно: разрушать заблуждения, которыми ты жил. Когда твое черное и белое размывается в однотонную серую массу…

— Ты так похож на него, — Клаудия посмотрела на меня с грустью. — Он воспитал тебя таким же человеком, каким был сам.

— Я не такой, как папа. Никогда таким не буду! — раздраженно откликнулся я. — И не говори так, будто он воспитывал меня один!

Клаудия виновато опустила взгляд.

— Я всегда восхищалась Катериной. Как ни одной другой женщиной. Хоть и завидовала ей. Я прекрасно понимала, почему Володя любит ее. Понимала, что я никогда не стану такой, как она. И чувствовала себя жалкой из-за того, что нарушаю счастье женщины, перед которой преклоняюсь. Я тысячи раз просила мысленно прощения у нее, — грустно прошептала она. — Поверь, судьба не оставила меня безнаказанной. Я прожила жизнь одинокой, лишенной того счастья, к которому инстинктивно стремится каждая женщина…

Я вдруг понял, что не могу злиться на нее, не могу ненавидеть. Людей, о которых мы здесь говорим, нет среди живых, все обиды остались в прошлом, осталась лишь грусть, лишь тихая боль. Клаудия была несчастной, я видел это. Ее судьба была печальной, и я не способен был винить ее.

— Почему ты не нашла себе мужчину, не завела семью? Столько лет прошло. Ты ведь… э-э-э… — я слегка замялся, не зная, как это лучше сказать. — … ну, красивая женщина…

— Спасибо на добром слове, Димитрис, — грустно усмехнулась Клаудия, как бы говоря своим печальным взглядом, что понимает, что лишь вежливость заставляет меня произнести слово «красивая». — Но я не любила никого, кроме Володи.

Я тяжело вздохнул.

— Ты же не для того меня сюда позвала, чтобы говорить об этом. Хочешь знать, как он умер?

— Не знаю, — дрожащим голосом прошептала она, неуверенно посмотрев на меня. — Я не уверена, что хочу. Его больше нет. Все остальное — не так уж важно…

— Югославские нацисты замордовали его в тюрьме еще в феврале 78-ого. Китайцы не захотели его помиловать, — все-таки произнес я, не в силах промолчать.

Клаудия закусила губу, долгое время сдерживая всхлип. Я отвернулся, не желая видеть, как на ее лице все-таки появляются слезы. А может быть, боялся, что сейчас они появятся и на моем. Из колонки продолжала доноситься спокойная расслабляющая музыка: мягко поглаживала наши нервы, полагая в своем безмерном высокомерии, что мелодии способы смягчить человеческое горе и создать веселье на месте печали. Соседи продолжали судачить о чем-то: может быть, о жизни, а может, тоже о смерти. Их голоса напоминали, что Земной шар продолжает крутиться, как крутится уже сотни миллионов лет.

— Роберт убьет меня за то, что я разбазарил это, — прошептал я угрюмо, будто это действительно волновало меня в этот момент.

— Этот человек — не друг тебе, Димитрис, — вдруг прошептала Клаудия, справившись со своими слезами. — Не верь ему. Держись от него подальше.

— Роберт помогал мне больше раз, чем я могу подсчитать, — резонно возразил я. — Он бывал жесток, когда требовали обстоятельства. Не претендовал на то, чтобы заменить мне отца. Но я уважаю его и безмерно ему благодарен. Требуются серьезные причины, чтобы я изменил свое мнение о нем.

— Он шантажировал твоего отца, а потом способствовал его гибели, — прошептала она, посмотрев на меня решительным взглядом. — Достаточно серьезные причины?

— Что ты сказала?! — недоверчиво и гневно поморщился я.

— Во всех его поступках нет и доли сострадания или любви — лишь тонкий расчет. Ленц — этохладнокровный монстр, Димитрис, который играет человеческими судьбами и топчет жизни людей, как мусор. Не обманывайся его фальшивой добротой!

— Ты должна иметь доказательства, чтобы говорить такое, — неодобрительно поморщившись при слове «монстр», я вперился в нее проницательным взглядом. — Роберт пользовался полным доверием моего отца, если папа не побоялся доверить ему судьбу своего сына…

— Володя хоть раз говорил тебе это?! Называл его своим «другом»?! — сорвавшимся голосом вскричала она. — Дима, вспомни!

В памяти всплыли отрывки из жизни в Генераторном. Я пытался вспомнить, как папа отзывался о Роберте, но ничего не приходило в голову. Все истории об их взаимоотношениях я услышал уже от Ленца. Помню лишь, как в день эвакуации мама сунула мне его визитку и назвала его «папиным очень хорошим знакомым». Очевидно, что маме эту визитку когда-то передал папа. Могло быть так, что мама не знала правды об истинных отношениях папа и Роберта. Но за время нашего знакомства Роберт неоднократно демонстрировал знание таких фактов биографии Владимира Войцеховского, которые папа никогда бы не доверил чужому человеку. А самое главное…

— Может, они и не были близкими друзьями. Может, у них были скорее рабочие отношения. И все же родители никогда не отправили бы меня к человеку, которому бы не доверяли.

— Володя хотел как лучше для тебя. И он верил, наверное, что Ленц исполнит свое обещание. Но это была не дружеская услуга! Он выторговал у него это. И немалой ценой!

— Роберт исполнил все, что обещал, и сделал намного больше.

— Я знаю, — она вздохнула. — Наблюдая за этим, я пыталась убедить себя, что он хочет искупить так свою вину, может быть даже привязался к тебе. Но сейчас, узнав правду об участи Володи, я почувствовала, как у меня открылись глаза. У этого человека нет ни сердца, ни совести. У него просто есть на тебя какие-то планы, он собирается использовать тебя в своих интригах!

— Клаудия, — едва сдерживая раздражение, остановил ее я. — Прости, но все, что ты до сих пор сказала, звучит как истерика. В полицейской академии меня научили доверять лишь фактам, доказательствам…

— Тогда слушай, — вместе со вздохом на лицо Клаудии вернулось спокойствие.

Поднявшись со своего йогического коврика, она подошла к окну.

— Я впервые познакомилась с ним в 64-ом. Мне тогда было двадцать. Я работала секретаршей в валашской администрации в Олтенице. За продпаек и койко-место в общежитии. Каждую зиму болела: воспалением легких, ревматизмом. Не знала, доживу ли до следующей. Соседки меня называли «чахнущей фиалкой». Их раздражал мой кашель по ночам. Одна почти в открытую интересовалась, когда я уже сдохну. А я ей даже ничего не отвечала. Забитая серая мышка.

Взглянув на Клаудию с ее роскошными волосами и прямой осанкой, я с трудом смог представить себе ее в роли «чахнущей фиалки».

— Тогда мой знакомый познакомил меня с человеком из центра Хаберна. Сказал, что тот заплатит деньги за сбор информации — столько, что мне хватит и на нормальное питание, и на лечение. Человека звали Дэвид. Он предложил не так уж много, но тогда для меня то были большие деньги. И я начала доставать для него данные, которые проходили через меня по работе. Его интересовала статистика, все эти скучнейшие цифры, на которые я никогда не обращала внимания: об инфраструктуре, здравоохранении, снабжении продовольствием, о Силах самообороны. Мне было все равно, зачем ему это. Однажды я спросила об этом Дэвида и он туманно сказал, что есть некие агентства, которые проводят какие-то исследования и им нужны эти данные. Такой ответ меня удовлетворил. Когда я доказала свою полезность, Дэвид свел меня напрямую со своим начальником, сказал, что мы с ним будем общаться раз в неделю по видеосвязи и что он поможет мне «подняться». Этим начальником был Ленц. Я тогда думала, что он работает в какой-то частной корпорации: такой гладко выбритый, интеллигентный молодой мужчина в хорошем костюме. Он сразу очаровал меня. Так все и началось.

Собеседница остановила на мне долгий взгляд, и произнесла:

— Я была его агентом больше пятнадцати лет, Димитрис. Не говори мне, пожалуйста, что я не знаю этого человека.

— Я знаю, чем на самом деле занимается Роберт, — сдержанно ответил я. — Он сам рассказал мне, что работает в спецслужбах. Однако это еще не делает его злодеем, каким ты его описала.

— Это он познакомил нас с Володей, — продолжила Клаудия. — Ленц сказал, что есть человек в руководстве Генераторного, который его заинтересовал. Попросил познакомиться с ним, втереться в доверие и разузнать побольше.

Очевидно, итальянке было тяжело говорить об этом мне. Она продолжала свой рассказ, глядя в какую-то точку на полу.

— Это было в 70-ом. К тому времени я уже давно работала на него. Он помог мне немного заработать, подлечиться, увидеть мир. Я была предана ему, как собачонка. Конечно же, я согласилась. Он устроил все так, что мы с Володей несколько раз вместе попадали в дипломатические делегации, которые отправлялись в Содружество. Я была там переводчиком. Так мы и встретились. И я сразу же поняла, что я восхищаюсь этим человеком и без ума от него. Вова, он был…особенным. Он словно бы излучал свет. В его сиянии становилось тепло и хорошо. Хотелось всегда быть рядом. Роберту это понравилось. Он всячески поощрял наше знакомство, вознаграждал меня за него… и подговаривал развивать его дальше.

Повернувшись наконец ко мне, Клаудия тяжело вздохнула и виновато закусила губу.

— Я не буду врать насчет себя. Мыслящая половина моего мозга не хотела этого: врываться в Володину жизнь, разрушать его семейное счастье, да еще и из-за подстрекательств человека, испытывающего к Володе циничный материальный интерес. Но эгоистичная, животная моя половина страстно желала обратного: быть рядом с ним как можно дольше, по любым причинам, из любых побуждений.

Она вновь повернулась к окну, из которого проникали в комнату приглушенные пленкой и серым смогом Нового Бомбея лучики света. На долю секунды ее лицо озарила ностальгическая улыбка.

— То было светлое время. Время возрождения. Оправившись от Темных времен, люди с надеждой смотрели в будущее. Володя фонтанировал идеями, он был полностью захвачен своими планами, тем, что он строил. Катерина сутками пропадала в своем центре Хаберна, жила совсем другой жизнью. Он почти не видел ее из-за командировок, а когда видел — не мог поговорить о том, что на самом деле наполняло его душу. А я была рядом. Я искренне разделяла его идеи, я слушала его с замиранием сердца, с восхищением. Он думал, что дело в его словах. Не понимал, что дело было в нем самом. Мы все сильнее сближались. Как друзья, вначале. Так у нас с ним все и началось.

Сделав паузу и повернувшись ко мне, Клаудия продолжила:

— Ленц получил то, что хотел. Я снабжала его нужной информацией. Помогла ему нащупать нужные ниточки. Сделала так, чтобы он смог еще больше сблизиться с Володей, найти к нему подход. Иногда мне бывало из-за этого стыдно. Но я пыталась убедить себя, что не делаю ничего плохого. Володя в те годы искренне разделял идеи Содружества. Он с радостью сотрудничал с Ленцом, они так мило беседовали, будто они и впрямь хорошие друзья. Ленц был мягче масла…. до того момента, когда появилась идея создания Альянса.

Клаудия с интересом посмотрела на меня.

— Тебе не приходилось видеть этой метаморфозы? Когда его напускная доброта вдруг исчезает и на месте мягкой шерсти вдруг прорывается что-то стальное, чешуйчатое?

Мой взгляд был красноречивее ответа.

— Я впервые столкнулась с этим еще тогда, когда поняла, что люблю Володю и захотела «выйти из игры». Его улыбка вдруг исчезла, и он популярно объяснил мне, что тогда будет: правда о наших отношениях выплывет наружу, разрушив Володину судьбу, а сам Володя узнает о том, как и почему я с ним познакомилась. Одна мысль об этом повергала меня в ужас.

— Правда-таки выплыла, — поморщился я, вспомнив слухи, бродившие даже по моей школе.

— Да, но не из-за меня. Володя расхотел сотрудничать с Ленцом, когда тот начал требовать от него передавать секретную информацию, касающуюся проектов Альянса. Тогда Ленц решил его шантажировать. Пригрозил, что Катерина узнает всю правду о нас, получит видеозаписи. А ведь Володя так любил твою мать. Он слишком боялся ее потерять! А Ленц, кроме кнута, припрятал еще и пряник. Пообещал Володе, что, если тот будет послушным, ты, Димитрис, сможешь стать резидентом Содружества, поступить в университет в Сиднее, воплотить свои мечты…

— Папа не пошел бы против своих убеждений. Даже под действием шантажа, — уверенно возразил я, слишком хорошо зная о несгибаемой силе воли своего отца.

— А он и не пошел, — удовлетворенно кивнула она. — Он отказался от сотрудничества. Не побоялся угроз, что твоя мать узнает правду. И угрозы воплотились в жизнь.

— Если бы это было правдой, папа никогда бы больше не стал иметь дела с шантажистом.

— А это еще не конец, Дима. Ленц все-таки нашел Володино слабое место. Он всегда находит, — грустно произнесла Клаудия. — Переломным моментом стала болезнь твоей матери. Она мучилась и сгорала у него на глазах, а Володя был совершенно бессилен. Без вмешательства Ленца с его влиянием в Содружестве никто не способен был спасти Катерину. А Ленц выдвинул свои условия. Так он заставил Володю работать на себя. Вот какой была их «теплая дружба». Вот какой он человек.

Я не знал, что ответить. Я всегда догадывался, что мамина операция обошлась папе дорогой ценой. Могло ли быть так, что в обмен на ее лечение он согласился отступиться от своих идеалов? Да. Любовь к близким всегда пересилит убеждения. Могло ли быть так, что Ленц предложил такую сделку? Может, и так. Профессиональный разведчик не может быть альтруистом. Кем был для Роберта мой отец тогда, в 73-м? Всего лишь одним из людей, от которого требовалось получить информацию. Это не слишком приятно, но мир взрослых людей устроен именно так.

— Но это еще не все, Дима, — не видя на моем лице убеждения, продолжила Клаудия, снизив тон и переходя к главному. — Я знаю, что именно он виновен в его смерти. Я всегда знала это, хоть и пыталась убедить себя, что это не так.

Это уже слишком походило на конспирологический бред.

— Какое отношение может иметь Роберт к казни заключенного в югославской тюрьме?

— Такие, как Ленц, не убивают своими руками, и даже не нанимают убийц. Они разменивают людей, как монеты. Такой монетой стал для него и Володя, — объяснила Клаудия с мрачной ненавистью в голосе. — Перед тем как отправиться с тайной дипломатической делегацией в Бендеры, он передал информацию о ней Ленцу. Он полагал, что Содружество, несмотря на охлаждение отношений с Альянсом, заинтересовано в стабилизации ситуации в Европе, и Ленц поддерживал такое убеждение. Но в Канберре смотрели на ситуацию иначе. Они не хотели, чтобы в ЮНР пришли к власти умеренные силы, а ЦЕА оброс новыми территориями и еще сильнее укрепился. Куда выгоднее им виделась разрушительная война, в которой обе стороны ослабнут, Европа будет повергнута в хаос и ее жители сами захотят под крыло могущественного заокеанского покровителя. И люди из СБС устроили утечку. Сделали так, чтобы делегацию арестовали, путч провалился, а верх одержали радикалы из окружения Ильина. Сделали так, чтобы началась война.

— Ты не можешь знать этого!

— Я знаю, — решительно произнесла она. — Я хорошо знаю, что он за человек, что они за люди. Это проклятое Содружество! Империя, восставшая из пепла войны, которую сама же и начала! Государство обманутой мечты, где тирания спецслужб, чудовищная социальная несправедливость и ненасытная жадность корпораций неумело скрыты за потрепанными либерально-демократическими декорациями! Господи, неужели мне стоит рассказывать это человеку, прошедшему «Вознесение»?

— Что же ты работала на них пятнадцать лет?

— А ты, Димитрис? — не осталась она в долгу, устремив на меня не испытывающий взгляд. — Разве не ты сегодня утром лупил перепуганных людей дубинками, травил голодных детей газом? Ты не вспоминал своих родителей, когда делал это?

— Эти «перепуганные люди» и «голодные дети» взрывали бомбы, стреляли в нас! — с возмущением, но, может быть, и со стыдом начал защищаться я.

— А что еще ты прикажешь им делать? Ты видел, как они живут? — вопросительно подняв подбородок, Клаудия с ироничной улыбкой постучала по картонной перегородке.

— За что тебя выдворили из Турина? — мрачно спросил я.

— А что, ты хочешь арестовать меня? — грустно усмехнулась итальянка.

— Не говори ерунды. Но я должен это знать.

— Война и Володина судьба мне на многое открыла глаза. Я порвала связи с Ленцом. Пыталась уйти в себя, спрятаться, найти гармонию в своем внутреннем мире. Но чувство вины не отпускало меня. Требовало искупления. И я, в конце концов, нашла в себе силы выползти на свет. Пока Содружество, взяв власть в Турине на волне спровоцированного им же разочарования Альянсом, закручивало там гайки, я пыталась заниматься правозащитной деятельностью. Я не делала ничего незаконного, лишь говорила правду. Хотела открыть людям глаза. Но в результате мне пришлось бежать.

Я сидел ошарашенный, переваривая услышанное. Я разрывался между желанием раздраженно уйти, назвав Клаудию лгуньей и проблесками сомнений, которые появились в моей памяти и начали раскручиваться как некий огромный маховик. Все, что она говорила, было слишком складно. Все это, до последнего слова, могло быть ужасной правдой — с такой же вероятностью, как это могло быть ложью и дезой, или плодом больного воображения, либо комбинацией истины и вымысла в определенных долях.

Я посмотрел на Клаудию Ризителли, подавленно опустившую голову. Ее прежний образ растворился, словно бы его никогда и не было. Не было больше веселой преподавательницы английского, как не было и немного грустной, но умиротворенной молодой женщины, увлекшейся буддизмом. Передо мной был сейчас совершенно другой человек, которого я никогда не знал, с грузом тайн, обид и вины за плечами. Любовница моего отца. Раскаявшаяся шпионка Содружества, ставшая его противницей. Что я вообще о ней знаю? Должен ли я верить ей?

— Ты не веришь мне, да? — печально спросила она. — Этого стоило ожидать.

— Я не знаю, чему верить. Даже если то, о чем ты говоришь — правда, мне вряд ли стоит тебя благодарить за ту роль, которую ты сыграла в жизни моих родителей.

— Я не надеюсь, что ты простишь меня, — она расстроенно опустила голову. — Я лишь хочу помочь тебе не быть игрушкой в их руках, как ею всегда была я. Я не стала бы говорить тебе всего этого, если бы не была уверена, что они готовят для тебя какую-то ужасную участь…

— Папа, наверное, хотел для меня этой участи. Иначе почему он жаждал отправить меня сюда, несмотря на то, что спецслужбы, по твоим словам, шантажировали его?

— Он, наверное, полагал, что для тебя будет лучше жить здесь, несмотря ни на что, — она пожала плечами. — Люди готовы многим пожертвовать ради своих убеждений, но не готовы, чтобы чем-то жертвовали их дети.

— Что, по-твоему, я должен теперь сделать?

— Я не знаю, — она опустила глаза. — Это твой выбор. Я лишь хотела, чтобы ты знал правду.

— Хотела отомстить Ленцу? — проницательно взглянув на нее взглядом, которому научился у сержанта-детектива Филипса, поинтересовался я. — За то, что он бросил тебя здесь после пятнадцати лет верной службы?

— Вовсе нет! — в голосе Клаудии появилось раздражение, какое часто бывает у людей, отрицающих неприятную для себя правду. — Я сделала это ради Володи! Ради тебя, Дима!

— Папы больше нет. А на меня, с тех пор, как я ступил на этот чертов континент, давит уже столько этой проклятой «правды», что она вот-вот размозжит меня своей тяжестью, — покачал головой я.

Некоторое время мы помолчали.

— Знаешь, о чем я думаю? — продолжил я. — Мама с папой просто хотели, чтобы я был счастлив. Как и все родители. И в то же время они учили меня жить по совести. Тянуться к правде, к справедливости. В реальной жизни эти вещи оказались несовместимы.

Сказав это, я встал с кровати.

— Ты уходишь?

— Ты сказал все, что хотела. И я услышал тебя.

— Что ты собираешься делать?! — слегка дрожащим голосом спросила Клаудия, будто ужаснувшись возможных последствий той правды, которую она открыла, не думая о последствиях.

— Еще не знаю.

— Я проведу тебя назад. Ты не найдешь дорогу, — засуетилась она.

— Найду. Мне надо подумать, — сумрачно ответил я.

— Мне так хотелось бы… — она замялась, неловко посмотрев на меня исподлобья. — … чтобы ты не держал на меня зла, Димитрис. Ты очень дорог мне. Я всегда желала тебе лишь самого лучшего.

Я задумчиво посмотрел на нее, но так и не нашелся с ответом и взялся за ручку двери.

— Ты… позвонишь мне? Когда-нибудь? — робко переспросила она вдогонку.

Мне стало жалко в этот момент эту одинокую женщину, мучимую виной и грузом прошлого. На языке уже вертелся ответ «Да». Пусть даже это будет ложь, но ей станет легче.

Но я так ничего и не ответил.

***

Мне действительно было что обдумать. Я думал все время, пока добирался по темным дебрям «желтой зоны» обратно до станции электрички; пока ехал в переполненном вагоне до остановки рядом с мусороперерабатывающим заводом (в этот поздний час здесь зашел я один); пока ковылял пол задворкам промышленной зоны до калитки, через которую не сменившийся еще офицер ПОП молча пропустил меня; пока шел по чистеньким улицам к станции метро; пока ехал в поезде вместе с усталыми сиднейцами; пока шел к своей, пока еще, квартире, с которой мне как раз этим вечером предстояло съехать, по вечернему Студенческому городу, глядя на молодежь, бегающую трусцой и играющую в настольный теннис.

Зайдя в квартиру, я сразу почувствовал в ней чье-то присутствие. Нельзя сказать, что я сильно удивился. Было у меня предчувствие, что бригадный генерал Роберт Ленц не станет ждать, пока я соизволю выйти с ним на связь.

Не став включать в квартире свет (достаточно было вечерних городских огней, проникающих через панорамное окно), я спросил у силуэта, уютно умостившегося на диване:

— Злоупотребляешь служебным положением, Роберт? Дверь, вообще-то, запирают для того, чтобы никто не заходил.

— Жаль, что ты не захотел поговорить со мной, перед тем как отправиться туда, — донесся из полумрака тяжкий вздох. — Столько лет прошло, а я так и не смог снискать твое доверие.

— Я должен был услышать то, что Клаудия хотела мне сказать.

— Ты услышал. Что думаешь?

— Думаю, в этом много правды.

Я подошел к кулеру на кухонном столе и налил себе стакан прохладной воды.

— Это старый трюк — рассказать много правды, разбавив ее парой капель ядовитой лжи, чтобы та в ней незаметно растворилась, — хмыкнул Роберт.

«Уж ты-то знаешь толк в таких трюках», — подумал я.

— Зачем ей это?

— Она мстит мне, Дима. Это наши с ней…м-м-м… рабочие дела.

— Ты никогда не рассказывал о ваших с ней «рабочих делах».

— Не должен был. Я никогда не раскрываю имен своих агентов. Это правило — залог их безопасности.

— Бросать своих «агентов» после того, как нужда в них отпадает — это тоже одно из правил?

— Она не рассказывала тебе, как связалась с итальянскими экстремистами? — фыркнул Ленц. — Ей светил до-о-олгий тюремный срок. Я спас ее от тюрьмы и позволил залечь на дно. Не люблю, когда мои люди попадают за решетку. Даже бывшие. Но я напрасно ждал благодарности за свое великодушие. Маленькая наивная девочка, которую я подобрал на улице и излечил от чахотки, давно превратилась в мстительную прожженную стерву, и решила ударить меня по больному месту.

Я прошел к дивану, сел напротив Роберта и испытывающе посмотрел на его лицо. Нет, это бесполезно. Начинающий полицейский никогда не прочитает ничего на лице игрока в покер, каковым был опытный профессиональный разведчик. Так же малы были шансы подловить его на явной лжи. Я мог лишь верить, или нет. Паскудная ситуация.

— Клаудия любила моего отца, — молвил я. — Это заметно.

— Что ж, может быть, — пожал плечами Роберт. — Я не знаток женских сердец. Я невысокого мнения о ее нравственности, но не исключаю, что она могла искренне полюбить Володю. Он из тех людей, в которых влюбляются, даже того не желая.

— Ты свел ее с папой и сделал так, чтобы он изменил маме?

— Димитрис, — Роберт тяжело вздохнул. — Послушай, что ты говоришь. Вопрос пятилетнего ребенка. «Свел с папой, изменил маме». Ты ведь знал своего отца. Неужели ты думаешь, что кто-то способен был заставить его изменить Кате? Как ты это себе представляешь?

— Но ты подсунул ее ему, — чувствуя себя и впрямь глуповато, заявил я.

— «Подсунул», — звучит некрасиво. Сводничеством я никогда не промышлял. Она была моим агентом, и я поручил ей собрать больше информации и Володе. Такова моя работа. Она решила сделать больше, чем я ее просил. А он совершил ошибку, какую иногда совершают многие мужчины. Поддался порыву страсти. Это не тот факт, который хочется знать о своем отце. Я никогда не рассказал бы тебе этого. Но Клаудия решила вытащить старые семейные дела на свет Божий. А что еще делать старой деве, оставшейся не у дел и без пенсии? Она ведь отвыкла работать в прачечной, или где она там раньше работала…

— Тебе ведь это было выгодно. Это давало возможность шантажировать отца. А когда он отказался делать то, что ты требовал — ты рассказал матери о нем и Клаудии.

— Так вот что она тебе наплела? — Роберт искренне захохотал. — Типичная женская логика. Какой-то мексиканский сериал. Димитрис, когда мужья изменяют своим женам — это чаще всего открывается, рано или поздно, по тысяче признаков. Ты можешь прочесть об этом на любом мужском или женском форуме, или узнать от любого семейного психолога. Если относить все раскрытые супружеские измены на счет происков спецслужб — то получится, что все наши люди круглыми сутками только тем и занимаются, что копаются в чьем-то грязном белье.

— А что насчет маминой болезни?

— А об этом что она тебе наговорила?! — Роберт нахмурился, и на его лице впервые отразились эмоции, а именно: гнев. — Что я ее отравил?! У этой чокнутой, похоже, совсем отказали тормоза!

— Она сказала, что это ты организовал ее лечение. В обмен на услугу с папиной стороны.

На лице Роберта отразилось облегчение. Он откинулся на спинку дивана и неохотно кивнул:

— Это так.

— Ты никогда не говорил мне об этом.

— Не считал нужным. Зачем мне было это говорить? Чтобы подчеркнуть, как ты мне обязан? Я предпочитаю добиваться расположения другими способами.

— Но сейчас ты этого не отрицаешь?

— Нет, ты ведь теперь знаешь правду. Я употребил все свое влияние, чтобы устроить Кате эту операцию. Организовать операцию стоимостью шестьсот тысяч фунтов вне всякой очереди — это немного сложнее, чем щелкнуть пальцами, для обычного подполковника. И ты очень ошибаешься, если думаешь, что я проделывал такое для каждого человека, поставлявшего мне информацию. Но для Кати я это сделал.

— В обмен на папино обещание продолжить с тобой сотрудничество.

— Да, — не стал спорить он. — Ничто, впрочем, не мешало твоему отцу отказаться после того, как лечение было завершено. Но он был человеком чести.

— Ты заставлял папу работать против Альянса, в который он верил всей душой!

— Это моя служба, Димитрис. Я защищаю Содружество от опасностей и врагов. И Альянс был одной из них. История показала, чем был этот Альянс — всего лишь проектом кучки жадных политических конъюнктурщиков. Ты же сам это знаешь! Володя попался в их сети. Мне жаль, что он не разделял мои взгляды на них искренне, а сотрудничал со мной лишь в обмен на мои услуги. Что дальше? Ты винишь меня в том, что я делал свою работу? Или в том, что спас Катю от смерти?

— Я не знаю, чему верить, Роберт, — покачал головой я.

— Верь поступкам, Дима, — посоветовал генерал, гордо откинувшись на спинку кресла. — Я не собираюсь оправдываться после того, как я опекал тебя все эти годы. Я сделал достаточно, чтобы заслужить доверие. А где была в это время она? Ностальгировала и пялилась на свой пупок?

— Она ездила в Бендеры, пыталась вызволить моего отца.

— Это я послал ее туда. Выделил ей ресурсы, обеспечил прикрытие. А она ничего особенного не смогла добиться.

Я с сомнением покачал головой. Главное обвинение еще не было брошено. Но есть ли смысл его озвучивать? Роберт поклянется, что не имеет никакого отношения к задержанию делегации Альянса в Бендерах, и мне останется лишь поверить ему, либо не поверить. Даже сама Клаудия не имела никаких доказательств — это была лишь ее догадка, подкрепленная якобы наличием мотива. Но обвинение не строится на одном лишь наличии мотива, я отлично знал это из теории криминалистики.

Вокруг столько информации, столько фактов, и все равно объективная реальность отступает перед верой. Верю ли я Клаудии, верю ли я Роберту? Верю ли я в Альянс, верю ли я в Содружество?.. Дерьмовый способ принимать важные решения.

— Сумасшедшая у тебя выдалась неделька, Дима, — произнес Роберт, грустно усмехнувшись. — Убийство иммигранта на твоих глазах. Первая в жизни пьянка и похмелье. Ссора с Дженет. Потом этот бардак на Пустыре. Не самое лучшее время выбрала Клаудия, чтобы ворошить прошлое и вытаскивать скелеты из шкафов.

— Беда не приходит одна, — вздохнул я, припомнив все, перечисленное только что Робертом. — Если бы я верил в судьбу, то решил бы, что она толкает меня к какому-то решению.

— Надеюсь, у тебя хватит мудрости сделать правильное решение.

— Когда-то они давались мне легко. Решения, — припомнил я. — Но за время знакомства с тобой я практически разучился отличать хорошее от плохого.

— Это взросление. Только дураки все решают легко и без раздумий.

Видя, что я впал в задумчивость, крутя меж пальцев стакан, Роберт заговорил о другом:

— Если ты думаешь о той каше, которую заварил Свифт — это безумие. Я никогда не поддерживал его баранью политику взаимодействия с «желтыми зонами». За что он боролся, на то и напоролся. На совести заигравшегося упрямого дурака — сотни смертей, которых можно было избежать. Хуже того — он превратил самый благополучный город на планете в театр боевых действий.

— В этом я с тобой, пожалуй, соглашусь.

— Но было бы ошибкой отождествлять мэра Сиднея и все Содружество наций. Его не поддержит ни Парламент, ни Протектор. Его раскритикуют, режим ЧП отменят, назначат перевыборы. После этого наступит «оттепель», политика резко изменится, в «желтые зоны» начнут вливать деньги, интегрировать иммигрантов в общество. Вот увидишь. Наше государство не идеально. Оно достаточно авторитарно, не спорю. Но какова альтернатива? Анархия. Это не пустые слова. Она царит на большей части Земного шара. Все в ужасе бегут от нее сюда — и тут начинают жаловаться на «закручивание гаек».

Я задумчиво кивнул. Это тоже была одна из сторон правды в той многогранной призме, которую представлял собой наш мир.

— Знаешь, что, Дима? — Роберт задумчиво оглядел квартиру. — Раз уж ты начал выпивать, завел бы себе тут бутылку виски. В такие моменты, как этот, я привык попивать что-нибудь крепкое. И я был бы рад хоть раз сделать это вместе с тобой.

— Я сегодня отсюда съезжаю.

— В полицейское общежитие?

— Таков был план сегодня утром.

— А теперь?

— Теперь, — тяжело вздохнув и собравшись с мыслями, я произнес: — Я решил переехать подальше.

— Это не самая мудрая идея, Дима.

— А мне насрать, если честно, — непочтительно высказался я. — Ты же видел мой видеоблог? «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» — так ведь гласит пословица?

— Ты, кажется, послал меня в том видео ко всем чертям, — припомнил Ленц.

— Да, было дело. Тебя, Сидней, Содружество, Дженет. Весь этот сраный лживый мир, полный дерьма. И все это было искренне, — допив свой стакан воды, я поднялся. — Мне пора домой, Роберт.

— Твой дом теперь здесь, Димитрис.

— Нет, — покачал головой я. — Мой дом там, где похоронены мои родители.

— Пустые слова. Никто не живет на могилах — там холодно и ветер не стихает.

— Не оставишь меня? Мне нужно собрать вещи.

Тяжко вздохнув, Роберт проникновенно произнес:

— Дима, после твоего пламенного выступления в Интернете и вечерней прогулки в «желтую зону» в гости к спятившей экстремистке не хватало только, чтобы ты отправился на территорию Альянса. Ты хоть представляешь себе, как сложно мне будет все это объяснить?

Я промолчал.

— Ах, позволь догадаться. Тебе насрать, — развел руками опекун.

До сих пор не знаю, что чувствовать к Роберту. Либо я неблагодарная тварь, которая плюет в лицо человека, искренне желающего добра, либо глупец, который спокойно беседует с монстром, ответственным за гибель его собственных родителей. Оба варианта не делают мне чести, и вряд ли я когда-нибудь узнаю, какой из них верен.

— Прощай, Роберт.

— До скорой встречи, Дима, — поднимаясь с дивана, ответил мой бывший опекун, в уголках глаз у которого светилась искорка веселья.