Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая

Глава 7

Полтора месяца, проведенные на воле, были похожи на рай. Наверное, где-то так я и представлял себе свою жизнь в Сиднее прежде, когда мы с Дженни строили совместные планы на будущее.

Роберт и его жена Руби старались сделать мое пребывание в своем доме как можно более комфортным и практически ни в чем не ограничивали. Даже их сын Дэвид, если мне ненароком доводилось застать его свободным от его видеоигр, начал со мной здороваться и называть по имени.

Большую часть времени мы проводили с Дженет. Кинотеатры, клубы, кафе и рестораны, шоппинг-молы, парки аттракционов, художественные галереи, всевозможные музеи — сложно перечислить все уголки Сиднея, в которых мы с ней побывали за эти дни вдвоем или в компании ее друзей и подруг по университету или наших общих знакомых по «Юнайтед».

Мы посетили знаменитую Сиднейскую оперу, прокатились на пароходе по городским бухтам, поучаствовали в ежегодном благотворительном полумарафоне, организованном фондом Хаберна, побывали на концерте знаменитой скрипачки Ирены Милано…

Уже к концу первой своей недели на воле я снова чувствовал себя практически нормальным человеком. Еще бы чуть-чуть — и я совсем растворился бы в атмосфере беззаботного веселья. Но несколько вещей не позволяли полностью рассыпаться стене отчуждения между мною и всем этим миром, которую я почувствовал, едва вышел из ворот интерната… или даже раньше, впервые ступив на австралийскую землю.

Первой причиной являлось мое прошлое — мои родители, мои старые друзья, мой дом в Генераторном. Предаваться простым человеческим радостям, есть и пить всласть и нежиться под солнцем в те самые минуты, когда самые дорогие и близкие мне люди испытывают чудовищные лишения, если только они вообще живы — казалось мне совершенно неправильным. Второй причиной был призрак «Вознесения». Я был в кратком отпуске, а не на свободе. И сознание этого способно было отравить любое веселье. Наконец, еще одной причиной была Дженни.

Нет, она была со мной очень мила и выглядела счастливой. Держа меня под руку во время наших прогулок, она гордо улыбалась, будто говорила всему миру: «Да, это мой парень!» Когда бы я не бросил на нее взгляд, внешность австралийки радовала глаз — она стильно и со вкусом одевалась, следила за своей прической и макияжем, вела себя с непринужденным изяществом и уверенностью. В любой компании она чувствовала себя свободно, легко поддерживала разговор на любую тему, демонстрируя изрядную эрудицию и интеллект, но в то же время не переходя границу излишней болтливости. Завистливые взгляды других парней и даже взрослых мужчин заставляли меня переполняться самодовольством.

И все же между нами не было той близости, которой, быть может, я ожидал, предвкушая нашу с ней встречу. Я не мог чувствовать себя непринужденно даже с ней наедине, постоянно следил за своими словами и так и не решился поделиться с ней многими из мыслей, которые зарождались в моем мозгу. Эта печать политкорректности ощутимо лежала на наших отношениях. Но Дженни, в отличие от меня, кажется, вовсе ее не замечала. Я пытался сгладить натянутость когда улыбкой, когда какой-нибудь шуткой, но продолжал ее ощущать.

То же самое происходило и в нашей интимной жизни, с которой у меня было связано столь много фантазий и ожиданий. На первый взгляд, конечно, жаловаться мне было не на что. Несколько раз мне удавалось переночевать вместе с Джен в ее комнате в общежитии, откуда ее соседки разъехались по домам. Однажды она гостила у меня в квартире Ленцов, когда те всем семейством выехали на барбекю. Еще пару раз мы снимали себе мини-номер в сиднейских капсульных гостиницах — когда на ночь, а когда на несколько часов. Все эти разы, как и в первый раз, в палатке, Дженни реагировала на мои ухаживания с некоторым смущением (мол, «Что нам, образованным взрослым людям, больше нечем заняться, кроме этих глупостей?»), но не упиралась слишком сильно, и позволяла делать то, что я хочу. Сама она, однако, никогда инициатором не выступала.

Не могу сказать, что мне не нравилось заниматься с ней любовью. Конечно, нравилось! Но где-то после третьего или четвертого раза роль ненасытного самца, утоляющего свою животную похоть за счет покорной жертвы, начала мне несколько надоедать. Если не считать тихих вздохов, Дженни совсем никак не выказывала свое отношение к происходящему. Поначалу я просто заглядывал ей в глазах, пытаясь понять, испытывает ли она хоть какие-то эмоции от нашей близости. Затем, плюнув на прочитанное когда-то предостережение, я прямо спросил, все ли ей нравится. На что получил ответ: «Да, конечно» и слегка смущенную улыбку. Поддерживать разговор на эту тему она явно не желала, и я не стал его развивать.

Когда в десятых числах августа Джен упомянула, что остаток лета она хотела бы провести в Перте с родителями, которые очень по ней скучают, я не слишком удивился и, может быть, даже отчасти испытал облегчение.

Конечно же, Дженни предложила мне поехать вместе с ней в Перт и познакомить меня со своими родителями. Но я прекрасно понимал, что предложение сделано из вежливости, и она сама еще не вполне уверена, пришло ли для этого время и хорошая ли это вообще идея — знакомить своего парня-иммигранта с консервативно настроенными Ральфом и Синди Мэтьюзами.

— Я, пожалуй, пока еще не стану портить им редкие минуты свидания с дочерью, — улыбнувшись, отказался от этого предложения я, когда Дженни, уже упаковав, впрочем, свои чемоданы, в очередной раз завела этот разговор. — Вот следующим летом — может быть.

— Ну смотри, зря ты так, — ответила Джен, но в ее улыбке я прочитал благодарность за понимание.

— Я так понимаю, мы с тобой нескоро увидимся?

Мы с ней были в ее комнате в общежитии. Поздним утром солнце уже ярко светило в окно, так что шторы были прикрыты. У двери громоздились два чемодана, которые мне предстояло помочь дотащить до станции, откуда стартовал междугородний маглев «Сидней — Перт». На одной из кроватей лежала в наушниках, повернувшись к стене, чернокожая соседка Дженни, водя пальцем по невидимому нам дисплею, остальные кровати все еще пустовали.

— Лучше не говори об этом, — опустив взгляд, вздохнула Дженни. — Я старалась об этом не думать все это время. Нам было так хорошо, и приятно было фантазировать, что это никогда не прекратится.

— М-да, — только и ответил я.

— Вообще-то я собиралась вернуться в Сидней парой дней раньше, чтобы проводить тебя.

— Не думаю, что это самая лучшая идея.

При мысли о том, что Джен будет стоять за спиной, плакать и махать мне рукой, пока я буду шагать к воротам «Вознесения» меня охватили не самые приятные чувства.

— Мне будет так еще тяжелее, — объяснил я, чтобы не обидеть девушку.

— Я понимаю, — она грустно опустила глаза.

— Я все еще подумываю о том, чтобы не возвращаться туда, — признался я.

— Не говори глупостей, Дима. Ты же понимаешь, другого выхода нет.

— Я же рассказывал тебе, как там ужасно.

— Ты уже вытерпел большую часть своего срока. Остался всего лишь один учебный год.

— Когда ты говоришь «всего лишь», ты явно представляешь себе свой университет, а не то место, куда мне предстоит отправиться, — покачал головой я.

— Мне правда очень жаль, Дима, что тебе приходится все это терпеть. Хотела бы я, чтобы был другой путь.

Дженни явно не воспринимала всерьез перспективы поселиться в «желтой зоне» или тем более отправиться в Европу, которые я рассматривал в качестве вполне реальных альтернатив заточению в «Вознесении». Обсуждать с ней эти варианты не было смысла.

— Что ж, — не слишком радостно улыбнувшись, я взялся за ручку ее чемодана. — Поехали тогда, пока ты не опоздала.

На платформе перед маглевом нас ждало трогательное прощание с объятиями и поцелуями, которым умилялись другие пассажиры и провожающие, если только они сами не были заняты тем же. Дженни в очередной раз прошептала мне на ухо, что любит меня и будет меня ждать, а я ответил ей просто поцелуем. Конечно же, мы договорились общаться по видеосвязи утром, днем и вечером каждый день, пока я еще буду в Сиднее.

— Что-то ты сегодня не спешишь к своей девушке, — заметила Ульрика, подойдя ко мне этим вечером где-то в конце третьего часа занятия в фитнесс-клубе. — Поссорились, что ли?

За прошедший месяц мы с ней раззнакомились в той мере, в какой это часто бывает между постоянным посетителем полупустого фитнесс-клуба и инструктором, которой особо нечем там заняться. Я специально упомянул о том, что у меня есть девушка, чтобы убавить проявляющийся у нее ко мне интерес, но это не слишком помогло.

— Она… — скривившись от напряжения, я с трудом выжал из лежачего положения стодвадцатикиллограммовую штангу последний в этом подходе. — … ух… уехала к родителям. До конца… ух… лета.

— Вот как? — пока я устало вытирал полотенцем пот со лба, задумчиво улыбнулась Ульрика. — Так что же, я наконец дождусь приглашения на кофе?

От такой наглости и прямоты я аж опешил.

— Мы с ней не расстались, просто она уехала, — пояснил я, глянув на девушку.

— Ну и что? — легкомысленно пожала плечами та. — В любом случае, находясь где-то далеко, она не станет сильно ревновать тебя из-за того, что ты выпил со мной чашечку кофе… особенно если она об этом ничего не узнает.

Ульрика мне весело подмигнула.

— Я… э-э-э…

Глядя на уверенные в себе серые глаза этой коротко стриженной блондинки, которые не склонны были стыдливо опускаться к полу, оценив пирсинг в пупке и татуировку в виде розы на левой голени, я вдруг подумал, что Ульрика не стала бы смущаться, если бы речь зашла о сексе, да и в самом процессе не ограничилась бы ролью пассивного наблюдателя. От этой мысли стало жарковато.

«Не будь мерзким ублюдком», — укорил я себя.

— Может быть, в другой раз.

Этим вечером, поужинав с Ленцами, я сказал Роберту:

— Я хотел бы увидеться со своим товарищем Энди Коулом. Помнишь — с тем, который рассказал тебе о моих бедах? Нам с ним о многом нужно поговорить. Он учится в Технологическом институте Канберры, живет в общежитии. Я бы приехал к нему на денек…

— Конечно, проблемы здесь нет, — добродушно кивнул Роберт. — До Канберры экспресс идет каждые два часа. Весь маршрут занимает меньше сорока минут: вдвое быстрее, чем заняла у тебя дорога из Мельбурна. Уезжай с утра пораньше, вечером вернешься. Может, еще и достопримечательности посмотреть успеешь.

— Меня впустят в Канберру? Это же Австралийская столичная территория — правительственный центр, и все такое…

— Впустят. Между Сиднеем и Канберрой действует режим взаимного свободного посещения на срок до семи дней. Я оформлю тебе электронное опекунское разрешение, полицейские приборы его с легкостью распознают, так что никаких вопросов к тебе не будет.

Добраться до Канберры действительно оказалось проще простого. Заранее условившись с Энди о встрече, я встал на рассвете, совершил сорокаминутную пробежку, принял душ и в 08:00 уже сел на экспресс, отправляющийся в Канберру, чтобы в 08:40 сойти с него на вокзале Кингстон. Воспользовавшись навигатором, я без труда добрался до места встречи с Энди в парке Содружества на берегу живописного озера Берли-Грифф.

За последние двадцать лет население Канберры увеличилось в четыре с половиной раза за счет миграции, но город все еще пытался сохранить черты, за которые его прозвали «лесной столицей». Парк был полон людей, которые устраивали пикники, делали барбекю и наслаждались разными видами активного отдыха: начиная от бадминтона и велопрогулок и заканчивая парусным спортом и рыбалкой на водной глади озера.

Энди ждал меня на одной из лавочек в парке. Выглядел он свежим, здоровым и отдохнувшим. По сравнению с последней нашей встречей Коул сильно изменился: заметно загорел, обзавелся светлыми кучерявыми волосами, легкой небритостью на щеках, и пожалуй, прибавил несколько килограммов (я слышал, так бывает со всеми, кто отлучается от интернатовского рациона). Непривычно было видеть бывшего старосту не в гимназистской униформе, а в бежевых сандалиях, красных шортах и белой тенниске с эмблемой какого-то гольф-клуба.

— Хорошо выглядишь, — заметил я.

— Рад видеть тебя, дружище, — улыбнулся мне Энди.

Мы с ним крепко пожали руки и обнялись, как старые друзья, каковыми, по сути, мы и являлись, если только в стенах интерната, где каждое твое слово слышат посторонние уши и за каждым твоим движениям следят чужие глаза, вообще может существовать дружба.

— Хорошо здесь, — признал я, осматривая парк. — Прямо рай.

— Ну, нам с тобой пришлось здорово потрудиться, чтобы здесь оказаться.

Было странно так вот открыто говорить обо всем этом. Те девяносто дней, что мы провели в обществе друг друга, мы не могли себе этого позволить.

— Все еще носишь нанокоммуникатор? — поинтересовался я.

— Да, а что?

— Я никогда в жизни больше не надену на себя эту штуку добровольно.

— За мной через него больше никто не следит, — заверил Коул.

— Ты в этом так уверен?

Энди неопределенно пожал плечами, мол, как-то об этом не задумываюсь.

— Спасибо, что ты передал тогда мое сообщение. Я очень ценю это, — произнес я.

— Да брось, это был сущий пустяк. Я ведь ничем больше не рисковал, верно? Надеюсь, это чем-то могло? Хотя чего я спрашиваю? Судя по тому, что ты сейчас здесь, а не стираешь чьи-то загаженные пеленки под присмотром куратора — еще как помогло!

— Да. Друг моего папы сумел оформить надо мной опекунство через суд и вытащить оттуда на полтора месяца.

— Серьезный мужик, — уважительно кивнул Энди. — Я сразу это понял, как встретил его.

— К сожалению, поспешные действия Роберта дали Петье понять, что я как-то смог передать ему весточку. И он сразу связал это с тобой. Он вызвал меня к себе и сказал, что якобы это ты рассказал обо всем Ван Хейгену.

— Неправда! — возмутился Коул. — Зачем бы мне?!

— Знаю.

— Но тогда ты поверил в это? — догадался он.

— Да, — не стал я врать, и добавил: — Извини.

— Ничего, — после паузы махнул рукой Энди. — Я бы, наверное, тоже поверил. Оставим это в прошлом. Главное, что все в итоге сложилось хорошо, не правда ли?

— Да, — согласился я. — Как ты тут? Обжился?

— Шутишь? Здесь клево! — радостно заулыбался Коул. — Просто отпадно. Не только в сравнении с тем, как было там, но и в сравнении с чем-либо, что я видел за всю свою жизнь. Ради этого стоило пройти через два года муштры. Пожалуй, с прошествием года я даже могу найти в этом что-то позитивное…

— Это потому, что тебе уже не надо туда возвращаться.

— Может быть, — не стал спорить Энди. — Я смотрю, ты здорово пригрузился из-за этой перспективы?

— Не то слово.

— Алекс, но ведь ты уже отмотал больше половины срока. Это раз. И тебе удалось вырваться оттуда на каникулы, что мало кому удается. Это два. Разве недостаточно позитива, чтобы как-то дотерпеть?

— Меня вообще-то зовут Димитрис.

— Как-как?

— Д-и-м-и-т-р-и-с.

— Ты разве грек?

— Нет, но назвали меня в честь одного грека. Долгая история. А ты, значит, так и остался с интернатовским именем?

— Привык к нему за эти два года, — пожал плечами он. — Его проще запомнить, чем мое старое. Я бы, кстати, на твоем месте тоже остался «Алексом». Как-то более по-австралийски звучит, что ли.

— Ну уж нет, — упрямо покачал головой я.

— Как подобрался коллектив? Ты же, я так понимаю, пошел по моим стопам и стал старостой?

— Отличные ребята. Только вот с куратором не повезло.

— Кто? Нет… Только не говори, что… Кито?! Твою мать! — изумленно и с жалостью покачал Энди головой. — И чего это тебя решили определить в «черный отряд»? Ты же вроде нормальный. Наверное, из-за той истории с Шейном.

Следующие минут двадцать Энди в основном расспрашивал меня об интернатовской жизни, о которой слушал с такой жадностью, будто по ней соскучился (я хотел верить, что это не так, так как Коул все-таки казался мне адекватным парнем).

Когда я рассказал о случае с полицейскими конвертопланами, который стоил моими товарищам шестидесяти дней в «карцере», Энди понимающе кивнул:

— Да, у нас эти сволочи тоже иногда активничают, но в Сиднее, я слышал, это настоящий бич. Хорошо, что хоть никто не пострадал. А товарищи твои хороши. Надеюсь, карцер им мозги вправил.

— Да ты что, Энди?! — поразился я. — Ты считаешь, они получили по заслугам?

— Все не так просто, Алекс, — тяжело вздохнул Энди. — Мы с тобой — добряки. И нам кажется, что натворившему что-нибудь парню достаточно дать тумака или сказать пару слов, чтобы он образумился. Но установить закон и порядок в масштабах большой организации или тем более целого государства — не так просто. Для этого иногда требуются жесткие меры.

Я хотел рассказать Энди историю о Сумане и Аванти, и еще много чего, что прочел за последний месяц, бороздя клоаки Всемирной сети, но после последних его слов решил, что не буду. Было очень похоже, что в Коула в интернате таки накрепко «вставили стержень» и за год на свободе он никуда не подевался.

— Что ж, может быть, — неопределенно пожал я плечами, закругляя тему.

— Я, кстати, следил за тобой на соревнованиях, — охотно принял смену темы Коул, похлопав меня по плечу. — Очень радовался твоим успехам. Заодно и собственное самолюбие восстановил. Быть посланным в нокаут будущим бронзовым призером юношеской олимпиады — не так обидно, как просто побывать в нокауте.

— Ты продолжаешь заниматься?

— Боксом? Нет, забросил. Мы с ребятами из универа иногда участвуем в велокроссах, а так все больше корпею над учебой.

— Уже начинает быть заметно, — я хлопнул Энди по животу. — Впрочем, для айтишника самое оно.

— Да иди ты! А ты сам с профессией определился?

«Я еще даже не определился с тем, возвращаться ли мне в интернат. Но с тобой, я, пожалуй, не стану этого обсуждать, дружище», — подумал я.

— Я разве не говорил?

— Да брось! Люди в космосе или даже в воздухе в наше время уже никому не нужны.

— Не сыпь мне соль на раны. Я пока еще не согласен разрушать свою детскую мечту.

Еще минут десять мы проболтали об университетских буднях Энди и всяческой ерунде, а затем я наконец подошел к той теме, которую, честно говоря, больше всего жаждал обсудить с ним с того самого момента, как запланировал эту встречу.

— Слышал что-нибудь о Пу?

— Нет, — беззаботно ответил Энди, но заметив, что я не удовлетворен таким кратким ответом, добавил какое-то время спустя. — Должно быть, доучивается по второму разу в другом интернате. Жаль его, конечно. Но разве он не сам напросился? До некоторых людей просто очень долго доходят правила игры.

— Что скажешь по поводу этого?

Я показал Коулу подборку данных об Острове, которые я накопал в Интернете. Но с первого же взгляда понял, что он не склонен все это воспринимать серьезно. Прочитав всего несколько строк, он прыснул и движением ладони закрыл страницу.

— Алекс, даже не заходи на такие сайты. Не читай эту дрянь. И будешь спать по ночам спокойнее.

— Спокойно спать по ночам — это хорошо, — решительно посмотрев в глаза Энди, изрек я. — Но есть в жизни вещи и поважнее.

— Например?

— Правда.

— Правда? — удивился Энди. — По-моему, единой для всех правды просто нет. Есть разные версии. Есть официальная версия, нормальная и адекватная. А есть бредни, которые пишут разные психи. Нам остается только выбирать, во что верить.

«Такое впечатление, что ты часто общаешься с Робертом Ленцем, приятель», — подумал я.

— Как это правды может не быть, Энди? — удивился я. — Ребят либо оставляют учиться на второй год в другом интернате, либо делают с ними черт знает что на этом гребаном куске скалы. Только один из этих вариантов верен, а второй — ложь. И я хотел бы найти ответ.

— Мне кажется, что ты зря заморачиваешься этим, Алекс, — сочувственно поглядев на меня, сделал вывод Коул.

— Димитрис, — поправил я.

— Просто выкинь это из головы. Ну что за чушь — «Остров»? Ты что, правда в это веришь? Давай, в общем, закроем эту тему, это бред какой-то. Знаешь что?! Я предлагаю пойти в наш кампус и выпить там замечательного холодного пивка. Я угощаю.

— Я не пью алкоголя.

— Да это же пиво! Все студенты его пьют! Впрочем, тебе необязательно, можешь содовой выпить, если не хочешь. Идем, что ты в самом деле? Я не видел тебя целый год и еще столько же не увижу. Познакомлю тебя со своими корешами, с девушкой, покажем тебе город. Ну давай!..

Домой я возвращался на одном из последних экспрессов, покинувшем Канберру в 23:00. Усевшись у окна, я махнул рукой в ответ на шумные прощания компании ребят, с которыми провел этот день. Щеки Энди после доброй пинты пива покраснели, его девушка Софи положила кучерявую головку Коулу на плечо и выглядел он совершенно счастливым.

Несмотря на то, что мы весело провели время, встреча оставила у меня на душе смешанный осадок. В голове у Энди, уютно устроившегося в веселом и безмятежном мирке канберрского кампуса, совершенно не оставалось места для чего-либо, выходящего за рамки его студенческих будней и трезво очерченных карьерных и личных планов. Сознательно (я это чувствовал) он отталкивал от себя все, что способно было нарушить счастливое и мирное течение его жизни. Он не хотел знать, что на самом деле произошло с Пу. Не хотел раскрывать никаких мрачных тайн. Все, к чему он стремился — просто быть счастливым.

Может быть, он просто умнее меня и вынес из «Вознесения» больше полезных уроков.

— Я смотрю ты мрачнеешь с каждым днем, — заметил Роберт за завтраком в субботу 27-го августа, в последний уик-енд, предшествующий моему возвращению в пенаты «Вознесения».

— Я не могу вернуться туда, — вяло ковырнув вилкой яичницу, упрямо пробормотал я. — Разве что с автоматом и полной обоймой патронов. Я же рассказывал тебе, Роберт, что они там с нами делают!

— Рассказывал. А я обещал, что мы еще обязательно вернемся к этой теме, — кивнул Роберт, с аппетитом поедая свой бекон. — И вот настало время к ней вернуться.

Мои глаза поползли на лоб. Я был уверен, что Роберт к этой теме возвращаться не собирался.

— Я хочу сделать тебе небольшой сюрприз, Димитрис, — хитро усмехнулся Роберт. — Для этого тебе предстоит кое-куда со мной съездить этим вечером. Выезжаем в 20:00. Уверен, тебе понравится. Только не расспрашивай меня ни о чем. Сюрприз — он на то и сюрприз.

— Хм, — удивленно нахмурился я, гадая, что же он задумал.

— А если на день у тебя нет никаких планов — буду рад, если ты присоединишься к нам с Руби и Дэвидом в аквапарке. Водные аттракционы, огромный бассейн с морскими волнами, серфинг, коктейли в аквабаре, девчонки в открытых купальниках…

— Мне, по идее, надо бы заняться учебой. Кито сожрет меня заживо, если я вернусь неготовым к новому учебному году.

— Не беспокойся по этому поводу, — махнул рукой Роберт, подмигнув мне с загадочным выражением лица.

В аквапарке действительно было все, чтобы расслабиться. Пока Ленцы повели Дэвида на водные аттракционы, я проплыл двадцать бассейнов брассом, после чего два часа наслаждался отдыхом в SPA-зоне, где огромные ванны-джакузи с голографическими экранами, показывающими температуру и состав воды, соседствовали с аквариумами с «массажными» рыбками в обрамлении массажных салонов, всех известных человечеству видов саун, баров и ресторанов. Несмотря на атмосферу релакса, мысли то и дело возвращались к загадочной затее, намеченной Робертом на восемь вечера. Помня о его просьбе ни о чем не расспрашивать, я стойко держался, но мысленно перебрал уже с добрый десяток версий. За домашним ужином, который последовал после посещения аквапарка, я то и дело поглядывал на часы, пока Роберт наконец не кивнул мне и не начал вставать из-за стола. Руби не спрашивала, куда мы и надолго ли — значит, уже предупреждена.

— Захвати с собой банные принадлежности, — сказал Ленц, когда мы вышли с кухни.

— Я думал, мы сегодня уже достаточно помокли, — неуверенно пробормотал я, но, конечно, сделал как он велел.

Едва машина Роберт отъехала от дома, я начал внимательно следить за маршрутом, сверяя его с навигатором. И через минут пятнадцать начал беспокоиться.

— Роберт, мы же едем не в..?!

— Нет-нет, не в твой интернат, — успокоил он меня. — Хоть ты мыслишь и в правильном направлении.

— Это как-то связано с интернатом?

Ленц лишь едва заметно усмехнулся. Поначалу наш путь действительно лежал подозрительно близко к Уоттл-Ридж, где находился интернат «Вознесения». Но на одном из последних перекрестков, недалеко от станции метро «Уилсон Драйв», он свернул в другую сторону и устремился в загородном направлении, откуда доносился мерный гул озоногенераторов. Движение в эту сторону было не столь уж интенсивным.

— Приближаемся к Социальной линии, — несколько минут назад нарушил молчание я, вопросительно уставившись на Ленца.

— И пересечем ее, — беззаботно отозвался Роберт. — Наконец-то ты сможешь воочию поглядеть на «серую» и «желтую» зоны, о которых так много слышал. Говорят — «лучше один раз увидеть…».

— Я думал выезжать туда считается небезопасным.

— Считается. Но немало людей совершают такие поездки каждый день: кто по нужде, а кто по собственному желанию. Сам видишь — не одни мы движемся в ту сторону.

— Что же они там ищут? — глядя на едущие рядом машины, спросил я.

— По-разному. У кого-то там живут родные и близкие, не сумевшие получить вид на жительство в Сиднее. Есть волонтеры, которые там работают. Но в основном, конечно, люди устремляются туда в погоне за острыми ощущениями и дешевыми анонимными развлечениями, — объяснил Роберт.

— А мы что там забыли?

— Это ведь сюрприз, разве не помнишь?

Я подозрительно покосился на опекуна, но решил, что он не похож на человека, который мог приготовить мне «сюрприз» в виде нигерийской проститутки и порции кокаина. Но тогда что же он задумал? И какое все это может иметь отношение к моей учебе в «Вознесении»?

На подъездах к Социальной линии пришлось постоять в небольшой пробке: здесь был блокпост сиднейской полиции. Впрочем, машины, выезжающие из Сиднея, особо тщательно не проверяли, в отличие от тех, что пытались въехать в город. Казалось, что эта остановка на пути к «желтой зоне» предназначалась исключительно для того, чтобы беспечные горожане еще раз подумали, прежде чем соваться в небезопасный район.

— Уважаемые граждане! — неожиданно раздался голос из нашего бортового компьютера. — Через сто метров вы покинете безопасную зону проживания! Городские власти настоятельно не рекомендуют вам совершать путешествия за пределы безопасной зоны проживания без крайней необходимости. Напоминаем вам, что городские власти не смогут гарантировать там вашу безопасность. Пожалуйста, соблюдайте осторожность, следите за вашими вещами, по возможности не покидайте ваш автомобиль и не оставляйте его без присмотра. В случае какой-либо опасности воспользуйтесь возможностью вызова службы спасения…

— Такое впечатление, что мы въезжаем прямиком в ад, — выслушав эти предостережения, хмыкнул я.

— А в твоем родном селении разве не делали таких предостережений при выходе на НЖТ?

— Все и так знали, на что они идут. Никто не совался туда без крайней необходимости. Но ведь одно дело — дикие пустоши, а другое — простая «желтая зона»…

— «Желтые зоны» — это те же пустоши. Разница только в том, что там компактно проживает огромное количество людей. Но от этого там не становится намного безопаснее.

Когда мы приблизились к полицейскому блокпосту, я выглянул из окна и мои глаза расширились. Вместо обыкновенной черной городской униформы здешние полисмены носили тяжелую защитную экипировку из блестящих черных композитных материалов, в которой походили на роботов: бронированные жилеты с воротниками, налокотники, наколенники, щитки, наспинные бронированные панцири с белой надписью “SPD”, круглые бронированные шлемы с затемненным забралом, в руках — короткоствольные автоматы со складывающимися прикладами…

Но больше всего меня поразили не они.

— Это еще что за хрень?! — спросил я пораженно.

— Новая разработка. Только в этом году начали принимать на вооружение.

Я несколько раз мигнул глазами, но картина так и не исчезла. Прямо за стеклом автомобиля находился робот, отдаленно напоминающий очертаниями человеческий силуэт — металлическая громадина высотой намного выше двух метров. Ее корпус медленно вращался по сторонам. Сканирующее устройство, находящееся, видимо, там, где у человека были бы глаза, мигало красным цветом.

— Это что, боевой робот?! — отвисла у меня челюсть.

— Не совсем боевой. На нем нет смертельного вооружения. Машина предназначена для подавления беспорядков и задержания правонарушителей. Смотрится впечатляюще, правда?

— Не то слово, — кивнул я. — При задержании еще никто не погиб?

— Разработчики утверждают, что вероятность нанесения необоснованных увечий роботом в десять раз меньше, чем человеком. Компьютер не испытывает ни ярости, ни страха, ни возбуждения — делает ровно то, что написано в программе.

Я лишь с сомнением покачал головой.

Вскоре нас пропустили через блокпост и автомобиль быстро разогнался до максимальных разрешенных 60 миль в час, проезжая по скоростной эстакаде, возвышающейся над окружающими ее пейзажами городской периферии. Где-то так я и представлял себе «серую зону»: заводские трубы, цистерны, бетонные ангары, металлические контейнеры… но доминирующее место здесь занимали, конечно же, озоногенераторы. Это было впечатляющее зрелище: десятки полупрозрачных голубых лучей, устремляющихся в небо и растворяющихся в плотном озоновом куполе. Грохот был слышен даже сквозь плотно закрытые окна автомобиля, которые порой слегка подрагивали. Роберт, усмехнувшись, сделал музыку громче, но даже это не помогло.

А несколько минут спустя впереди показалась наша цель.

— О, Господи, — с отвращением и жалостью воскликнул я. — Это ужасно!

— Самое ужасное, что на месте «этого» всего несколько десятков лет назад находился цветущий национальный парк. Впрочем, то же самое можно сказать обо всем нашем мире.

Радужная голографическая табличка, нависающая над шоссе «Добро пожаловать в графство Вуллондилли» показалась мне гнусной насмешкой. Приветственная надпись висела на фоне ужасающей картины, более всего напоминающей гонконгский Коулун 80-ых годов XX века, о котором мне доводилось читать. Безобразные многоэтажки, возведенные, очевидно, безо всякого плана, со множеством бесформенных пристроек, налипших на здания со всех сторон, ютились друг к другу так близко, что все это казалось единым жутким организмом — муравейником или грибницей. Над этим кошмаром не было ничего даже отдаленно напоминающего озоновый слой — лишь ядовитый смог тяжелого свинцового цвета.

— «Графство Вуллондилли»? И как здесь вообще можно жить?! — поморщился я.

— Никто его так не называет. В народе его прозвали «индийской территорией» или «Новым Бомбеем». Это первое гетто, выросшее в окрестностях Сиднея — еще во времена индо-пакистанской войны. Сейчас здесь живет порядка трех миллионов людей. Точной цифры никто уже не знает.

— Он не выглядит таким огромным, — недоверчиво протянул я.

— Плотность населения там превышает пятьсот тысяч человек на километр квадратный территории. Ты видишь лишь верхушку айсберга. Больше половины населения живет под землей.

— Какой кошмар, — покачал головой я, вспомнив прочитанную историю о Сумане и Аванти Пракашах, которые тоже живут где-то здесь.

— Не беспокойся, мы не станем забираться вглубь этого муравейника. Там бы мы очень быстро остались голыми и босыми, в лучшем случае. Наша цель лежит на самой окраине. Здесь любят туристов из Анклава, не трогают их. Туристы — это деньги.

В атмосферу сиднейского Нового Бомбея мы окунулись неожиданно и мгновенно. Перестроившись в левую полосу, Роберт съехал с высотной эстакады, раскрутился на сложной развязке — и буквально сразу же оказался на запруженной народом улице, по которой с трудом можно было ползти со скоростью две мили в час. Сразу из нескольких мест доносилась громкая музыка совершенно разных мотивов. Прямо на проезжей части разместились лотки торговцев и передвижные точки продажи уличной еды, многие из которых были освещены свечами. Саранча и гигантские кузнечики жарились на углях повсеместно. Сверкающие огнями старые игровые автоматы предлагали испробовать свои танцевальные навыки, силу удара или меткость в стрельбе из пневматического ружья. Вокруг нашей машины со стуком и рычанием проносились мотороллеры, на некоторых из которых сидели по три или даже четыре человека. Худые люди индийской, арабской и африканской внешности, лица которых в основном были прикрыты повязками из ткани или толстой марли, буквально лезли к нам в окна, стучали и орали, зазывая куда-то или потрясая прямо у нас перед носом копеечными товарами. Я с удивлением смотрел на бородатого седого индуса с настоящей живой макакой на плече, на женщину в черной парандже, на уродливого калеку, протягивающему к нам обрубок кисти и на десятки таких же не менее колоритных персонажей. Если бы не самодельные дроны и голографические рекламные изображения самого разного содержания, мне показалось бы, что я перенесся во времени на несколько столетий назад.

Сквозь волнующееся человеческое море я с трудом разглядел огороженный сеткой-рабицей и защищенный бетонными плитами блокпост с надписью «Police». Из-за бетонных плит опасливо выглядывали люди в кажущейся здесь неуместной униформе цвета хаки с золотыми звездочками на груди. У полицейских, в отличие от прохожих на улице, нижняя половина лиц была прикрыта противогазами.

— Муниципальная полиция графства Вуллондилли, — проследив за моим взглядом, объяснил Роберт. — Кроме как на въездах и выездах из округа их здесь редко когда встретишь.

— Да уж. Хозяевами положениями они не выглядят, — согласился я.

Нам понадобилось минут десять, чтобы протолкаться через запруженный людьми бульвар к нужному нам месту. Тут начинался переулок шириной никак не больше пяти метров, который становился еще уже из-за строительных лесов на одной его стороне и множества припаркованных мопедов и велосипедов — на другой. Здесь, наверное, могли бы еще разминуться два мопеда, но уж точно не два автомобиля. По обе стороны переулка высились здания высотой не менее чем в тридцать этажей, которые буквально соприкасались балконами и не оставляли солнцу ни малейшей надежды попасть на здешнюю землю. Судя по количеству мусора под колесами улицы здесь вообще никто никогда не убирал. Подняв голову, я увидел сквозь стеклянную крышу машины десятки веревок с бельем, связки электрических кабелей и несколько перекинутых с балкона на балкон досок. Сквозь все это лишь с трудом можно было разглядеть клочок затянутого смогом неба.

Остановившись перед неприглядными раздвижными воротами в сетчатом заборе, опоясывающем маленький дворик перед зданием, стоящим по правую сторону переулка, Роберт несколько раз посигналил. На воротах не было никаких распознавательных знаков, кроме “STOP”, зато на самом здании приблизительно на высоте второго этажа развевалась весьма пафосного вида табличка с пальмами и закатом на морской гладью, на трех или четырех языках провозглашающая, что мы прибыли в «Дом отдыха Самуи». Соседние вывески, тесно липнущие к первой, рекламировали «Бойцовский клуб и школу муай-тай», «Супер 5D-кинотеатр для взрослых», «Чайхону и кальянную Захара» и виртуальный клуб «Лучший мир». Я заметил, что за забором припарковано несколько машин слишком приличного вида, чтобы они могли принадлежать здешним обитателям.

— Что это еще за место?! — поразился я.

Весьма дюжего вида охранник азиатской внешности, одетый в слишком жаркую для этого времени года черную куртку, под которой явно топорщилось какое-то оружие, ничего не спрашивая, вручную раздвинул ворота и пропустил наш автомобиль. Торговцы и попрошайки, все это время следовавшие за нами по пятам, внутрь не полезли — взгляд охранника был достаточно красноречив, да и правила игры им, небось, известны.

Роберт Ленц аккуратно припарковался на свободном месте рядом с чистеньким серым универсалом, почему-то внимательно взглянув на его номер и удовлетворенно кивнув, как будто увидел то, что и ожидал.

— Ну что, идем? — бодро заговорил он. — Не забудь свои банные принадлежности.

Едва я открыл дверь, как в мои уши сразу же ворвался шум, источаемый этим ужасным городом, а в ноздри, привыкшие к кондиционированному воздуху, ударила смесь тысячи острых и неприятных ароматов: пережаренной на огне саранчи, влажного белья на веревках, въевшейся в асфальт мочи, сгнивших прокисших фруктов, тяжелого кальянного дыма, грязных выхлопов низкокачественного бензина…

На заборе, ограждающем парковку, буквально повисли с десяток людей, которые громко пытались перекричать друг друга, тыча в мою сторону какими-то листовками, бусами, мешочками с травами и непонятно чем еще. Подняв голову, я увидел сотни окон, лишь половина из которых была заколочена деревянными ставнями, а почти изо всех остальных высовывались мужчины и женщины, покуривая сигареты или просто с большим или меньшим интересом поглядывая вниз.

— Идем! — Роберт, убедившись, что его машина закрыта, поманил меня за собой к невзрачной двери «Дома отдыха Самуи».

За дверью последовала каменная лестница, ведущая в подвал, но дальше меня ждало удивление. Мы оказались в месте, очень похожем на зону отдыха какого-нибудь спа-салона. Здесь царил полумрак, нарушаемый лишь синеватыми декоративными светильниками, вделанными в пол. В стенных нишах размещалось множество низких тахт с мягкими цветастыми подушками. Журчала вода в фонтанчике посреди крошечного искусственного озерца с декоративной растительностью. Было влажно, как в бане, клубы пара парили прямо в воздухе. В воздухе витал аромат ароматических масел и свечей, лечебных грязей, травяных настоек и мокрых полотенец.

Когда Роберт открыл дверь, над нами зазвенели колокольчики. В нашу сторону сразу же повернулись сидящие на тахтах неподалеку от стойки администратора три девушки и два похожих на девушек парни-трансвеститы, одетые в форменные восточные халаты желтого цвета. Некоторые из них держали в ладонях пиалы с дышащим паром горячим чаем. На их смуглых раскосых лицах расползлись профессиональные улыбки. От дешевого жеманства и кокетства в их взглядах, особенно трансвеститов, мне стало не по себе.

В нашу сторону заспешила, деловито, словно квочка, полнотелая женщина-азиатка средних лет в длинном нарядном черно-красном халате, полы которого волочились по полу — видимо, хозяйка или администратор «дома отдыха».

— Приветствую вас, господин! — с сильным акцентом елейно произнесла она, улыбнувшись нам весьма кривоватыми и черноватыми зубами.

— У нас заказан хамам на 20:30, — объяснил Роберт. — Проведите нас, и больше ничего не нужно.

— Наши девочки и мальчики делать замечательный массаж. Всех видов, — сочла нужным заметить женщина, кивнув в сторону своей маленькой армии. — Вы получить незабываемый удовольствие…

— Благодарю, — отрицательно покачал головой Ленц.

Мы последовали за женщиной по здешним полутемным коридорам. На многочисленных топчанах и тахтах я заметил несколько вальяжно развалившихся пузатых мужчин, покрасневших после бани, которым массировали плечи, ноги и всячески обхаживали со всех сторон девушки и мальчики в желтых халатах. Я незаметно дернул опекуна за рукав и неловко произнес:

— Э-э-э… Роберт, я не знаю, что мы здесь делаем. Но я на всякий случай хотел предупредить, что я… э-э-э… не хотел бы…

— О, Дима, на этот счет не переживай, — успокоил меня Роберт. — Я не любитель продажной любви. И тебе не советую, если не планируешь растратить родительское состояние на лечение от венерических болезней.

— Но тогда что мы здесь делаем?

— Здесь мы встретимся с твоими хорошими знакомыми. Хоть они этой встречи и не ждут.

— Что-то?

Но Роберт, улыбнувшись, лишь пригласил меня кивком головы следовать за ним. Несмотря на то, что наша провожатая двинулась прямо, он нырнул на очередном повороте налево, и, не обращая внимания на ее окрики, уверенно распахнул дверь одной из здешних парилок. Оттуда донесся чей-то испуганный вскрик.

— Заходи, Дима, — позвал он, едва сдерживая улыбку. — Вот так сюрприз. Не ожидал увидеть столь уважаемого человека, как вы, мистер Сайджел, в подобном месте.

— Да что вы себе позволяете?! — визгливо отозвались из парилки голосом директора четвертой гимназии.

Не веря своим ушам, я заглянул внутрь — и предо мной предстала картина, от которой меня охватила смесь величайшего изумления и глубокого отвращения.

— Мистер Сайджел?! — не веря своим глазам, возопил я.

Директор, перепуганный до смерти, успел оттолкнуть от себя раскосого парня в желтом халате и забился в дальний от него угол парилки, запоздало пытался запахнуть полы своего халата, чтобы прикрыть свое мужское достоинство. Парень выглядел никак не старше пятнадцати.

Заместитель заведующего интернатом по воспитательной работе по имени Нимиц оказался еще менее расторопен — он так и остался сидеть в обнимку с худощавым азиатом совсем юных лет, похожим на девчонку, в бесстыжих глазах которого застыло невинное недоумение и легкий интерес.

— Что ты здесь делаешь?! — в ужасе вскричал Сайджел.

За нашей спиной появилась администратор, гневно клокоча что-то неразборчивое из-за акцента и настойчиво выпихивая нас из чужой парилки, но Роберт лишь дружелюбно улыбнулся ей и сказал, кивнув на Сайджела:

— Наши друзья. Хорошие друзья. Ты поняла?

Азиатка, подозрительно сощурившись, перевела взгляд на директора интерната. Вид у того был такой, словно он вот-вот готов обмочиться, однако, оценив ситуацию, он несмело кивнул.

— Простите, что побеспокоили, джентльмены, — с невозмутимым спокойствием произнес Роберт. — Все это, конечно, выглядит довольно двусмысленно, но я не сомневаюсь, что мистер Сайджел сможет как-то объяснить это попечительскому совету. Если захотите перекинуться с нами парой слов, мы с подопечным будем ждать вас в соседнем зале.

— Вы ничего не докажете! — неожиданно вскричал Нимиц, встрепенувшись и оттолкнув от себя бедолагу-массажиста. — Я его даже не трогал!

— Запоздалая реакция, молодой человек, — рассмеялся Роберт, потрогав себя за пуговицу рубашки. — Панорамная камера, вмонтированная вот сюда, запечатлела в хорошем качестве все, что я только что видел. И уже передала эту запись на внешний носитель, находящийся за пределами данного помещения. Так что…

— Это провокация! Вы — шантажист!.. — истерично завопил Нимиц.

— Рот закрой, — Сайджел, похоже, был более сообразителен, чем его молодой коллега. — Я подойду к вам через две минуты, мистер Ленц, и мы обо всем поговорим. Лады?

Дожидаться его мы с Робертом уселись на тахтах в соседней комнате отдыха, попивая зеленый чай из пиал, так и не переодевшись и не побывав в хамаме. Я то и дело изумленно качал головой и несколько раз открывал рот, чтобы сказать что-то, но долго не мог найти подходящих слов, все еще не в силах поверить в то, что только что увидел.

Наконец к нам приковылял директор интерната. В банном халате и тапочках, мрачный и покрасневший, Фредерик Сайджел был совершенно не похож на того импозантного представительного мужчину, которым он пытался казаться, находясь при исполнении свои служебных обязанностей. Выдавив из себя жалкое подобие улыбки, он уселся на некотором отдалении от нас.

Я вдруг вспомнил, как Сайджел, расхваливая меня за хорошее выступление на олимпиаде, улыбаясь, восторженно щупал мои бицепсы. Тогда я не придал этому большого значения. А сейчас, осознав, какие мысли роились у старого извращенца в голове в тот момент, я ощутил омерзение, а кулаки невольно сжались от гнева.

— Я… э-э-э… — он явно не знал, с чего начать, но наконец собрался и выдавил из себя практически деловым и даже самоуверенным: — Я пока еще не звонил своему адвокату и вообще никому ничего не сообщал. Я уверен, что вы — деловой человек, мистер Ленц. А значит, нам будет легко найти общий язык и уладить это маленькое недоразумение…

— Маленькое недоразумение? Хм. — усомнился Роберт, улыбнувшись Сайджелу. — Нет, не подумайте, я вовсе не ханжа. Я считаю, что интимная жизнь человека — это его личное дело. Даже если какие-то вещи не вписываются в мои консервативные взгляды, я обычно не тороплюсь публично их осуждать.

Сайджел вымученно улыбнулся, отерев со лба пот.

— Однако вы сами понимаете, мистер Сайджел, насколько далеко то, что я здесь увидел, выходит за рамки обычной интимной жизни. Будь вы простым мужчиной, а они — другими мужчинами, берущими деньги за сексуальные услуги — это было бы еще полбеды. Но руководитель учебного заведения, испытывающий страсть к несовершеннолетним мальчикам — это, буду говорить прямо, ни в какие ворота…

— Вы и учеников заставляете делать это?! — не сдержавшись, гневно вскричал я.

— Э-э-э, нет, вовсе нет, э-э-э… — испуганно глядя на меня и дрожа, Сайджел, кажется, пытался вспомнить мое имя, но в этом так и не преуспел, так что ему пришлось повернуться к Роберту. — Мистер Ленц, уверяю вас, никто никогда не посмел бы принуждать ребят!..

— Да ну? — недоверчиво нахмурился Роберт. — А вот я, на месте членов попечительского совета, мог бы предположить, что человек с вашими предпочтениями, имея допуск к персональным данным находящихся в вашей власти учеников, некоторые из которых тоже могут иметь соответствующие склонности, мог бы воспользоваться своим положением. Во всяком случае, этот риск достаточно высок, чтобы немедленно устранить вас с занимаемого поста. Но это еще что! Растление несовершеннолетних — это преступление по законам Содружества, резидентом которого вы являетесь…

— Вы ничего не докажете, Ленц! — шумно раздувая ноздри от гнева и волнения, вскричал Сайджел. — Ваши обвинения смешны! Нам с коллегами что, запрещено париться в сауне и пользоваться услугами массажистов?! Мы пришли сюда отдохнуть и оздоровиться, только и всего. Если здешний персонал и оказывает какие-то другие услуги — это нас вовсе не касается, мы ничего об этом не знаем!

— Нелегальное заведение в Новом Бомбее — странный выбор для человека с вашим жалованьем, контракт которого предусматривает, среди прочего, безлимитный абонемент в сети первоклассных SPA-центров…

— Это мое личное дело — где отдыхать!

— Не будьте смешны, Сайджел, — остановил его Роберт, сурово нахмурившись. — Вы ведь понимаете, что я не случайно здесь оказался. Я навел множество справок, перед тем как наведаться на вашу маленькую вечеринку. Мне известно, что такие поездки, как эта, случаются регулярно. Я знаю фамилии тех, кто участвует в них помимо вас. Есть и видеозаписи. Показать вам?

— Вы… следили за мной?! — губы Сайджела задрожали. — Господи. Я с самого начала понял, что это спланированная акция. Что вам нужно?!

— Что мне нужно? — хмыкнул Роберт, сделав паузу, чтобы поиграть на нервах собеседника. — Скажем так, во мне борется два желания. Первое — это засадить вас за решетку. Там вы сможете сполна познать все прелести мужской любви…

— Достаточно угроз! Я ведь понимаю, куда вы клоните! — дрожа и потея, выкрикнул Сайджел. — Вы хотите, чтобы я улучшил жизнь вашего мальчика, не так ли! Так ведь?! Я могу это сделать! Если вы гарантируете мне неразглашение этого глупого инцидента, я обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы…

— Меня не интересует, что «в ваших силах», — строго покачал головой Ленц. — Я все еще не уверен, правильно ли поступаю, позволяя вам выйти сухим из воды. Но если я это и сделаю, то только получив стопроцентные гарантии, что вы будете держать ваших псов, таких как Жермен Петье и Хиро Кито, при себе. Ни одного дня Димитрис не будет подвергаться их издевательствам.

— Что ж, я могу использовать свое влияние…

— Никаких «карцеров». Никаких «дисциплинарок». Никаких психотропных веществ. Никакой слежки через нанокоммуникатор, — отчеканил Ленц.

— Э-э-э, подождите! — засуетился директор. — Это уже слишком. Поймите, я ведь не контролирую весь воспитательный процесс!..

— Он будет связываться со мной без каких-либо ограничений, в любое время, — спокойно продолжал перечислять свои требования Ленц. — Если он захочет зайти в Интернет — вы дадите ему это сделать. Если он захочет увидеться со своей девушкой — вы это тихонько устроите.

— Постойте, постойте, постойте… — едва не лопаясь от напряжения, пробормотал директор. — То, что вы просите — это просто невозможно! Не было ни одного прецедента! Никто не поймет!.. Это просто не в моих сил!..

— Лучше бы это было в ваших силах, Сайджел, — с неприкрытой угрозой навис над ним Ленц. — Если нет, то ничто не способно спасти вас от позора и тюрьмы. Я достаточно ясно выражаюсь?!

— Д-да. Да, конечно, — сразу же сдулся директор.

— Возьмите это под свой контроль. Помните об этом каждый Божий день. Если Димитрис не выйдет через год из «Вознесения» без единой жалобы на издевательства со стороны администрации вашего гребаного интерната — мои видеозаписи отправятся прямиком в департамент образования, в полицию нравов и в новостные агентства.

— О, Боже, — казалось, что Сайджел вот-вот грохнется в обморок. — Нет, только не это. Это совершенно не в чьих интересах. Уверяю вас, что я…

— Мы что, просто так замнем это все?! — возмущенно вскричал я, уставившись на Ленца. — А как же ребята?! Что, если они и вправду насилуют ребят в интернате?! Мы позволим им и дальше делать это?!

— Молодой человек, да что вы несете?! Ни у кого даже в мыслях ничего подобного не было! — побагровел Сайджел.

— Неужели?! — едва не лопаясь от гнева, я ткнул пальцем в лицо директора. — Думаешь, я не помню, как ты меня лапал?! Сукин сын! Да я голову даю на отсечение, что ты дрочишь, просматривая видео, как мы принимаем душ! А может, заставляешь ребят отсасывать в обмен на поблажки в интернате!

— Димитрис, — осторожно попытался остановить меня Роберт.

— Мне не надо никакой протекции со стороны этого подонка! Пусть он лучше сидит в тюрьме! Пусть

какой-нибудь боров весом в полтора центнера, татуированный от пяток до затылка, будет каждый день нагибать его возле параши!

— Роберт, я бы попросил вас немедленно урезонить вашего подопечного, иначе наша сделка…

— Да что ты говоришь?!

Я сам не заметил, как вскочил, схватил Сайджела за плечи и с легкостью прижал к стене. Его лицо побледнело, в глазах отразился страх.

— Дима, не надо! — позади звучал голос разума в лице Роберта Ленца, но я его не слышал.

— Расскажи-ка мне лучше про Остров, ублюдок! — заглядывая в перепуганные глаза директора и не переставая трясти его, кричал я. — Расскажи, куда вы деваете ребят, которые не поддаются вашей «воспитательной программе»?! Таких, как Пу Чанг?! Вы отправляете их на проклятый Остров?!

Я сам не заметил, как в пылу гнева мои руки сжались вокруг тонкой шеи директора, и глаза того поползли на лоб.

— Димитрис! — Роберт тщетно тряс меня сзади за плечи, стараясь оттянуть от Сайджела.

— Да вы что, молодой человек, — прохрипел директор испуганно. — Это же байки! Ничего такого нет! Отпустите меня немедленно…

— Ах, байки?! — еще больше распалившись, вскричал я, и мои пальцы сжались еще сильнее. — Где же тогда Пу Чанг?! Где он, спрашиваю?!!

— … вы… пожалеете… — едва выдавил из себя Сайджел, сползая по стенке к полу.

В легких у него уже почти не осталось воздуха. Руки Сайджела отчаянно пытались оторвать мои руки от своей шеи, но куда ему! Я мог задушить его без малейшего труда и он отлично это сознавал.

— Дима, — Роберту наконец удалось оторвать мои руки от шеи Сайджела, да и то лишь потому, что я ослабил хватку. — Ты должен немедленно взять себя в руки.

— Прости, — глубоко выдохнув, молвил я.

Посмотрев на директора, который отчаянно пытался вдохнуть, едва не плача и сжимая своими руками горло, я понял, что действительно переусердствовал, не совладал с собой, и сразу же устыдился из-за своего поступка. Роберт отстранил меня подальше от Сайджела и стал между нами, видимо, опасаясь, что история может повториться.

— Принеси стакан воды, — приказал мне он.

Я поспешил ретироваться в поисках графина. Странно, что, несмотря на шум, который мы тут устроили, никто не спешил стучаться к нам и допытываться, что происходит. Похоже, здешний персонал был привычен ко всякому.

Директору интерната понадобился хороший глоток воды и очень много глубоких вдохов, чтобы прийти в себя. На шее у него от моей хватки остались хорошо заметные следы, которым, вероятно, предстояло стать безобразными синяками.

— Вы что, не можете держать своего психованного пасынка в узде, Ленц?! — наконец отдышавшись и бочком скользнув к двери, истерично переспросил директор.

— Помолчи, Сайджел, — нахмурил брови Ленц. — Парень прав — мы слишком мягко обходимся с таким извращенцем, как ты. Убирайся отсюда, пока я не передумал. И не забывай об условиях.

Посмотрев на нас ненавидящим взглядом и облизнув губы от страха, директор унизительно ретировался, хлопнув за собой дверью.

— Роберт, — я с недоумением воззрился на Роберта. — Мы не можем просто отпустить его!

— Все не так просто, Дима.

— Да все проще простого!

— Пойдем в машину. Я все тебе объясню. Я сделал ошибку, мне стоило подготовить тебя заранее.

— Мы должны вызвать полицию! — я упрямо застыл на месте.

— Димитрис, — Роберт устало вздохнул. — Просто доверься мне.

— Эти люди — преступники. То, что они делают — отвратительно!

— Вмешательство полиции далеко не всегда помогает восстановить справедливость, Дима. Тебе еще предстоит это понять. Идем! За сауну уплачено, но париться здесь я не советую — лечиться потом будет дороже.

Внутренне все еще испытывая противоречивые чувства, я неохотно двинулся за Робертом. Он сохранял завидное самообладание и хранил молчание, пока мы не оказались в салоне его автомобиля. Припаркованного рядом универсала, чьи номера он внимательно разглядывал перед тем как мы вошли в «Дом отдыха Самуи», уже не было на месте — теперь я понимал, что это была машина Сайджела, на которой он уже укатил вместе с Нимицем.

К тому времени, как мы уселись в машину, я уже заметно остыл, и даже корил себя за то, что своими необдуманными действиями и эмоциями помешал более опытному спутнику сделать все так, как тот запланировал. Роберт уселся на водительское место, но пристегиваться и трогаться пока не спешил — вместо этого уставился на меня, мол, давай, спрашивай.

— Как ты узнал о том, что они будут тут?

— Я же пообещал тебе в начале каникул, что не буду сидеть, сложа руки. И я не из простого любопытства столь подробно расспрашивал тебя о буднях интерната. Мне требовались зацепки, чтобы начать распутывать нить. И ты дал мне их.

— Я? Я рассказывал тебе о многом. Но о том, что я увидел здесь, я и сам понятия не имел.

— А вот и нет. Среди прочего, ты рассказал, как твой преподаватель физики, с которым ты советовался насчет возможности пообщаться с девушками, ненароком проговорился о неких «злоупотреблениях» со стороны его коллег в этой области.

— Я уже и сам об этом забыл. Это ведь такая мелочь в сравнении с остальным!

— Удивительно, но именно эта незначительная на первый взгляд деталь стала самой лучшей зацепкой.

Интернаты «Вознесения» — очень закрытые места. Их внутренние дела хранятся за семью печатями. У меня есть некоторые полезные знакомства, которые обычно позволяют заглянуть за завесу конфиденциальности, но в этом случае даже они мало чем смогли помочь. Моя первоначальная догадка оказалась верна, Димитрис — этот проект одобрен государством на самом высоком уровне, и на таком же уровне контролируется. А вот странные пристрастия отдельно взятых педагогов — это уже их личная тайна, которая охраняется не столь строго. Особенно когда она выходит за стены интерната, как в этом случае…

— Кто ты на самом деле такой, Роберт?! — не удержался я от вопроса. — Откуда у тебя такие связи и познания? Ты ведь работаешь в какой-то секретной службе, или типа того?

— Я не должен говорить об этом, Дима, — он улыбнулся, вздохнул и продолжил: — Но, так уж и быть, один раз сделаю исключение. Войска обеспечения Объединенных миротворческих сил Содружества выполняют широкий круг задач. В основном эти задачи сводятся к тому, чтобы наши воинские части и корабли, разбросанные по всему Земному шару, всегда имели в своем распоряжении все необходимое — начиная от теплых носков и продовольственных пайков и заканчивая ядерными боеприпасами. Но есть и другие задачи. Понимаешь ли, кроме наших собственных не столь уж многочисленных войск, к которым всегда приковано очень много внимания, Содружество имеет множество других друзей и ситуативных союзников, которые тоже много в чем нуждаются. Правительство не всегда имеет возможность поддержать их открыто, по разным причинам. Но военного имущества у нас в избытке и иногда мы предпочитаем передать излишки людям, которые найдут им применение, нежели оставлять пылиться на складах. Естественно, что имущество передается для определенных целей, как правило — в обмен на определенные услуги, информацию. В силу специфики этой тонкой деятельности она лежит намного ближе к работе спецслужб, нежели к обычной воинской службе, и именно ими, в основном, контролируется. Я надеюсь, я ответил на твой вопрос?

— Я, кажется, понимаю. Ты так и познакомился с моим отцом, да?

— Да. Были времена, еще задолго до создания Альянса, когда Содружество искало и находило верных друзей на просторах Центральной Европы. Твой отец был одним из таких друзей. Мы помогали кое-чем Генераторному и получали в ответ помощь, в которой нуждались: она могла сводиться к простой лояльности, сбору определенных сведений, реже к каким-то активным действиям. Так что ты прав — мы с твоим отцом начали контактировать по службе. Но некоторое время спустя наше общение переросло в настоящую дружбу. Твой отец — необыкновенный человек, и ради него я забыл о своей привычке не смешивать работу с личной жизнью.

Выслушав правду о профессии Роберта, о которой я и ранее мог бы догадаться, если бы напряг мозг и сопоставил кое-какие известные мне факты, я изумился, насколько же мне благоприятствовала судьба, сведя именно с таким человеком, как он. Сложно даже представить себе, кто бы мог помочь мне больше, чем Ленц. А я еще злился на него и не желал слушать!

— Я, наверное, вел себя очень глупо, — произнес я, вспомнив свою вспышку. — Да нет, без «наверное».

— Я могу понять твои чувства, — дипломатично ответил Роберт. — Хотя я и ожидал от тебя большего самообладания после той школы, которую ты прошел.

— Прости, Роберт. Я был настоящим идиотом. Просто мне казалось неправильным договариваться с этими мерзавцами. Им самое место за решеткой!

— Ты должен понять, Димитрис, что в моих словах было довольно большая доля блефа. Я пользовался замешательством, в которое повергло Сайджела наше неожиданное появление. Застать человека без штанов в постыдной ситуации — хороший психологический прием. На самом же деле мы не способны так уж сильно ему навредить. Максимум — попортить нервы. Ты должен понять, что есть сильные и могущественные люди, которые не заинтересованы в публичном скандале вокруг «Вознесения». Они применят свою власть и ресурсы, чтобы замять инцидент.

— Такое можно замять?! — недоверчиво покачал головой я. — И что же, все эти ваши журналисты и правозащитники все это проглотят?!

— Заметь, что само происшествие имело место за пределами сиднейского муниципалитета. И фигурантами его были нерезиденты. Вероятнее всего, нелегалы. Пойми, персонал «Самуи» — это не те люди, которые дадут показания в сиднейском суде. Особенно когда это будет сулить им неприятности. Видеозапись — это доказательство, но не решающее. Они заявили бы о том, что эта подделка. Тем более, что на записи не запечатлен сексуальный контакт. А если еще принять во внимание твое нападение на Сайджела, которое будет легко доказать, если он не поленится снять побои — наша позиция становиться еще менее прочной. Нас попытаются выставить лжецами и шантажистами. И я не уверен, кто, в итоге, пострадает сильнее в этой грязной борьбе.

— Но ведь дело не только в этом! — задыхаясь от возмущения, вскрикнул я. — Это самое меньше из их преступлений. Как насчет Острова?! Зря ты не позволил мне разговорить его как следует. Подонок знает правду, готов поспорить!

— На этот раз ты, вероятно, ошибся, Дима, — мягко осадил меня папин друг. — Остров — это всего лишь легенда, родившаяся среди детей в центрах Хаберна из-за излишков конспирации…

— Ты что, не веришь мне?! — возмутился я. — Я же рассказывал тебе о Пу!

— Я навел справки о судьбе твоего однокурсника, Дима, — вздохнув, произнес Роберт.

— И что же?

Молча Роберт воспроизвел на голографический экран своего комма видеозапись, на которой был запечатлен Пу Чанг, медленно бредущей по тротуару на фоне кустов самшита, очень напоминающих те, что растут на территории 4-ого специнтерната. Парень выглядел, как всегда, немного потерянным, но довольно спокойным.

— Где это было записано? Когда? — недоверчиво спросил я, вглядываясь в видео.

— Недели две назад в 8-ом специальном интернате в Новой Джакарте, — поведал Роберт, посмотрев на меня со смесью жалости и легкой иронии. — Там Чанг проходит производственную практику перед повторным курсом обучения.

Сказать, что я почувствовал себя глупо — это значит сильно преуменьшить.

— Ты уверен, что эта видеозапись — подлинная? — подозрительно переспросил я.

— У меня нет оснований в этом сомневаться, Дима.

Оценив выражение моего лица, на котором были написаны все мои эмоции, Роберт улыбнулся и попробовал ободрить меня, хлопнув по плечу.

— Я прекрасно понимаю твои чувства и твое желание поднять бучу. Сам бы, должно быть, вел себя так на твоем месте. Но публичный скандал вряд ли помог бы улучшить твой быт в интернате. А я затеял всю эту возню именно ради этого.

— Я понимаю, Роберт, — кивнул я, чувствуя себя глупым и вспыльчивым подростком. — Спасибо тебе огромное. Я никогда не думал, что ради меня ты затеешь столь сложное и рискованное мероприятие. Ты не обязан был это делать. Как и вытаскивать меня из интерната. А я-то! Мне стоило полностью довериться тебе, а не вытворять черт знает что…

— Забудь, Дима, — Роберт похлопал меня по плечу. — Сайджел получил по заслугам.

— Как ты думаешь, он?..

— Исполнит все, что пообещал, как миленький, — предугадав мой вопрос, заверил полковник. — Так что второй твой год должен быть полегче первого. Надеюсь, это поможет тебе смириться с перспективой возвращения туда.

Покачав головой, я произнес:

— Я не знаю, как благодарить тебя.

В сердцах я протянул Роберту руку, крепко пожал ему ладонь, а затем, поддавшись внезапно порыву, слегка приобнял опекуна, который был на добрую голову ниже, чем я.

— Дима, тебе не стоит меня благодарить, — я заметил, что Роберту от объятий сделалось несколько неловко. — Я лишь стараюсь исполнять свою святую обязанность, которую доверил мне твой отец. Мне хотелось бы верить, что теперь ты сможешь больше доверять мне, и…

— Никто, кроме моих собственных родителей, не сделал для меня больше, чем вы, Роберт. Клянусь, что с этой минуты я доверяю вам целиком и полностью!

— Да брось ты, — вконец смутившись, махнул рукой Ленц. — Пустяки. Поехали домой, что ли?

Тем вечером, во время сеанса видеосвязи с Джен, я находился в приподнятом состоянии духа. Девушка заметила это, но на вопрос о причинах моего хорошего настроения я лишь уклончиво ответил, что сегодня выдался удачный день.

— Дима, ты ведь уже окончательно решил все со вторым курсом? Не собираешься никуда бежать? — в конце разговора спросила Джен, подозрительно на меня уставившись и уже готовясь к очередному сеансу увещеваний по поводу безрассудства моих планов побега.

— Не беспокойся об этом, любимая, — заверил ее я.

Попрощавшись с Джен, я услышал, как кот Ленцов мявчит и скребется в дверь моей комнаты. За эти полтора месяца пушистый питомец Ленцов здорово ко мне привязался. Приоткрыв дверь, я подхватил проскользнувшего внутрь кота на руки и, почесывая его за ухом, подошел к окну, за которым раскинулся живописный ночной мегаполис. Мой коммуникатор находился в режиме записи видеоосообщения для родителей — уже двадцать девятого с того дня, как я покинул Генераторное, и седьмого за время моих каникул. Ни одно из них еще не было просмотрено.

— Надеюсь, что с вами все хорошо, и вы сейчас думаете обо мне так же, как я о вас, — обратился я к маме и папе. — Мне предстоит отправиться на второй курс, а значит, скоро у меня снова не будет возможности записывать для вас эти сообщения. Я делаю все так, как вы мне велели, хоть мне это и не слишком приятно. Я хотел бы сейчас быть вместе с вами в Генераторном или не важно где. Как жаль, что все эти годы я провел в глупых мечтах о взрослой жизни и о далеких городах, и так мало ценил то, что у меня было. Вы так многому меня научили, но лишь расставшись с вами, я усвоил простую истину — нет ничего дороже дома, и людей, которых любишь…

15 сентября 2078 г., четверг. 472-ой день.

Несмотря на то, что я выразил свою благодарность Роберту еще на каникулах, лишь по возвращении в интернат я смог сполна оценить, насколько велика была его услуга и как сильно она облегчила остаток моего заключения.

Сайджел выполнил не все пункты соглашения, навязанного Робертом. Но даже тех вещей, которые он сделал, оказалось достаточно, чтобы сделать меня самым «блатным» (да и, по сути, единственным «блатным» вообще) среди нескольких сотен учеников 4-го специального интерната «Вознесение».

Первые проявления своего нового неофициального статуса я смог лицезреть сразу же по возвращении в стены интерната. Когда во время врачебного осмотра врач деловито сообщил мне, что результаты моих анализов показали признаки аллергии на один из компонентов нанокоммуникатора, вследствие чего устройство не может быть мне вживлено — я понял, что Сайджел сдержал свое слово.

Я мог только представить себя, с каким радостным предвкушением Кито ждал моего возвращения все летние каникулы и сколько желчи он для меня накопил. Однако по выражению мины куратора, которого я впервые увидел на линейке в день своего возвращения, я понял, что японец получил на мой счет некоторые инструкции, которые ему очень не понравились. В узеньких глазках азиата было теперь еще больше ненависти ко мне, чем раньше (а я-то полагал, что больше там уместиться просто не сможет), однако выместить ее сполна он не мог — словно ядовитая кобра, которой удалили жало. Я не сомневался, что далеко не все люди, которым я передал весточки на волю, оказались достаточно разумны и сдержанны, чтобы скрыть свою осведомленность о делах учеников от администрации заведения. Однако Кито не устроил мне публичный разнос и не выписал особо строгий выговор за нарушение правил конфиденциальности. И это красноречиво свидетельствовало о том, что в моей жизни произошли большие перемены.

Конечно же, изменившееся отношение ко мне со стороны педагогов и руководство интерната не могло укрыться от моих товарищей. Как Кито не лез из шкуры, стараясь продемонстрировать свою беспристрастность, как не старался публично выплескивать на меня весь свой яд, статистику не обманешь — на меня практически не вешали выговоров, а те, что появлялись, были не строгими и загадочным образом окажутся сняты в преддверии очередного «созвона».

Я то и дело ловил на себе заинтересованные взгляды товарищей, в которых можно было с легкостью прочесть интерес, зависть и немой вопрос: «Как, черт возьми, тебе это удалось?!» Хорошо понимая, на чем зиждется мое благополучие, я, конечно, ни словом не обмолвился им о том, что видел в «Доме отдыха Самуи», даже в тайных разговорах.

Сокурсники догадывались, что мой опекун, вытащивший меня из интерната на каникулы, каким-то образом сумел повлиять на руководство интерната, хотя могли лишь гадать, как он ухитрился оказать столь магическое воздействие на неумолимую и неподкупную администрацию, и, если он так могущественен — то почему он не сделал этого раньше. Все они, конечно, страстно завидовали мне черной или белой, в зависимости от их отношения ко мне, завистью. Это они еще не знали о том, что раз в месяц меня, под видом выездной тренировки или медицинского осмотра будут вообще выпускать на несколько часов из интерната, и эти часы я планирую провести вместе с Джен, не вылезая из постели!

Я понимал, что если начну вести себя вызывающе гордо или небрежно, то могу спровоцировать ситуацию, в которой у Сайджела просто не будет возможности меня выгородить. Поэтому я старался не искушать судьбу. Чтобы не испытывать на прочность свой «блатной» статус, я делал все, что в моих силах, чтобы не дразнить воспитателей, с первого же дня добросовестно взялся за учебу, избегал двусмысленных ситуаций и сомнительных разговоров.

— Как справляешься? — спросил у меня Роберт во время первого в этом году (и в моей жизни вообще) «созвона», который состоялся 15 сентября.

Мероприятие проходило в небольшой закрытой комнатке, в которой был лишь диванчик, журнальный столик и современная мультимедийная система, проецирующая в воздух дисплей, на котором отображалось лицо собеседника. Жалюзи были плотно задернуты, чтобы солнечный свет не портил изображение на экране. Я знал (и это даже было официально записано в правилах), что все разговоры учеников во время «созвонов» прослушиваются администрацией. Для моих разговоров с Ленцом директор должен был сделать исключения. Однако, на всякий случай, мы с Робертом еще загодя оговорили, что не стоит слишком уж сильно рисковать и затрагивать «опасные» темы.

— Намного лучше, чем раньше, Роберт, — улыбнулся я, выразив ему взглядом благодарность. — У нас очень напряженный график занятий, но морально второй год, похоже, будет легче, чем первый.

— Все так, как ты и ожидал?

— Да.

— Прекрасно.

— Нет никаких новостей о родителях? — поинтересовался я, хоть и имел теперь «лазейку», с помощью которой мог несколько раз в день заглядывать во Всемирную паутину.

— Ничего, Димитрис, — как и следовало ожидать, покачал головой он, печально вздохнув.

— Джером, Мей?

— Ничего, к сожалению.

— Боря не оставлял больше сообщений?

— Нет. Я проверял твой аккаунт — там есть несколько сообщений от твоих знакомых, но не от него.

Хоть я и мог втайне пользоваться Интернетом, я не заходил в свои аккаунты в социальных сетях, чтобы не выказывать друзьям свое присутствие онлайн — это было слишком рискованно.

— Впрочем, насколько я знаю, в том регионе, где расположено его поселение, э-э-э… Наш Замок, сейчас сравнительно спокойно, — продолжил Роберт.

«Насколько вообще может быть спокойно на пустошах», — не стал добавлять полковник.

Я не стал спрашивать о Миро и других знакомых, которые находились на территориях, контролируемых Альянсом — понимал, что такие разговоры Роберту вести не полагается по своему статусу военнослужащего.

— Твой друг Энди из Канберры звонил мне, — сообщил Роберт. — Просил передать, что с нетерпением ждет следующего лета, чтобы повторить вашу встречу. И надеется, что в следующий раз ты наконец выпьешь с ним пивка, как мужик, а не будешь лакать свои фреши из сельдерея. Это цитата.

— Что ж, посмотрим, — я улыбнулся.

— Я на днях созванивался с Клаудией. Она просила соединить ее с тобой во время «созвона» хотя бы на пять минут. Так что после меня сможешь и с ней перекинуться парой слов. Ну и, конечно, Дженни будет на проводе — последних десять минут она себе забронировала.

— Отлично. Что происходит в мире?

— Ничего особенно важного с тех пор, как ты последний раз читал новости…

Мы поговорили с Робертом минут пятнадцать о том и о сем и тепло попрощались, после чего он сказал, что переключает меня на Клаудию. На экране появилось бледное лицо итальянки, обрамленное аккуратно зачесанными темными волосами, на котором застыло то самое выражение умиротворения и спокойствия с глубоко затаенной болью, которое я видел в те многочисленные разы (а их было по меньшей мере пять или шесть), которые я разговаривал с итальянкой за время каникул. Интерьер тоже был мне знаком — она находилась в своей туринской квартире.

— Привет, — по лицу Клаудии растеклась искренняя теплая улыбка, говорящая о том, что передо мной один из очень немногих людей на этой планете, которым на самом деле небезразлична моя судьба. — Надо же. Такое хорошее изображение.

— Привет, Клаудия, — улыбнулся ей я. — Хорошо выглядишь!

— Да брось, — смущенно улыбнувшись, она неловко поправила свои волосы. — Я даже краситься перестала. Знаешь, эта работа на дому здорово распускает человека. Так-с, у нас пять минут, да?

— К сожалению, — кивнул я. — Мне дается всего полчаса на сеанс связи, а последние десять минут забронировала себе Джен.

— Ну конечно, конечно! — забеспокоилась Клаудия. — Я и этих пяти минут не хотела у вас красть. Я же понимаю, что приятнее пообщаться с любимым человеком, чем с нудной старой подругой, да еще и ненакрашенной…

— Да брось ты. Мне всегда очень приятно тебя слышать.

— Как ты там вообще?

— Все хорошо. Намного лучше, чем раньше. Уверен, я с легкостью перенесу этот год.

Я не рассказывал Клаудии о договоренностях с Сайджелом — не потому, что не доверял ей, а из соображений безопасности (все средства связи в наше время прослушиваются, и неосторожное слово, попавшее в сеть, могло вызвать кучу проблем). Однако взглядом и улыбкой я всячески попробовал дать ей понять, что я правда в порядке.

— Занятия, должно быть, напряженные?

— Да, есть немного. Но я вроде бы справляюсь. А как ты? Все еще занимаешься переводами?

— Ну, в основном, — уклончиво ответила она. — Еще занимаюсь кое-какой общественной деятельностью, но это так, мелочи, и вообще, не для телефонного разговора. Надеюсь, что когда-нибудь мы с тобой сможем встретиться и обсудить все это.

— Но у тебя все в порядке? — уточнил я, почувствовав какое-то волнение в ее голосе при словах «не для телефонного разговора».

— Да, конечно. Тебе точно не стоит об этом беспокоиться, — кивнула она. — Ладно, я не хочу отнимать у тебя много драгоценного времени. Просто хотела взглянуть на тебя и убедиться, что ты в порядке. Ты, наверное, уже хочешь побыстрее услышать Джен. Представляю себя, каково вам, бедняжкам, переносить разлуку. Любимые люди должны быть рядом. Нет ничего хуже, чем быть лишенным этого.

На последних словах ее голос дрогнул и в моей голове вдруг пронесся целый вихрь непростых мыслей, в которых фигурировала Клаудия, мой отец и моя мать. Помотав головой, я отогнал от себя не ко времени нахлынувшее наваждение.

— Дженет, надеюсь, на меня не обижается? — спросила Клаудия с беспокойством.

— Нет-нет, что ты, — рассмеялся я. — Пожалуйста, не воспринимай это всерьез. Она просто заметила, что мы с тобой часто созваниваемся, и решила расспросить, кто ты. Она… немного ревнует, что ли.

— Ревнует? — удивленно и смущенно улыбнулась итальянка, вновь поправил свои волосы. — Да брось ты. Что за ерунда. Дженет — молодая и красивая девушка, и ты любишь ее, я знаю. Она не должна тебя ревновать. А я, в конце концов, слишком стара, чтобы ревновать ко мне.

— Да брось. Ты вовсе не стара.

— Ну, я имею в виду — для тебя, — Клаудия смутилась еще сильнее.

— Ты замечательно выглядишь, — заверил я. — И Джен тоже так считает. Она вообще подумала, что ты ненамного меня старше.

— Спасибо. Э-э-э, ладно, Дима. Я трачу твои бесценные минутки на какие-то глупые разговоры, как будто нет ничего важнее. В общем, я была очень рада тебя видеть и слышать! Не сомневаюсь, что у тебя все будет хорошо! Я молюсь за тебя.

— Спасибо, Клаудия. Мне это очень приятно, — искренне ответил я.

— Что ж, — она грустно улыбнулась на прощание, едва сдерживая слезы. — Пока.

Оставшиеся десять минут я потратил на разговор с Джен, который, надо признать, был не столь теплым и эмоциональным — главным образом девушка энергично расспрашивала меня о моих буднях и кое-что рассказала о своих. Мы с ней жили в предвкушении встречи, которая должна была состояться в последний день сентября (все было организовано так, что я покину стены интерната под видом выездной тренировки по боксу), однако говорить об этом здесь и сейчас было нельзя.

— С нетерпением жду встречи, — произнес я ей на прощании, не уточняя, когда именно та произойдет.

30 сентября 2078 г., пятница. 487-ой день.

А произошла она 30-го сентября, как и планировалось, и продлилась всего три часа, которые мы провели, не покидая крошечного «капсульного» номера гостиницы, находящейся в нескольких остановках от станции метро “Уилсон Драйв”, ближайшей к интернату.

Пять метров кубических пространства с крошечным окном, занятых главным образом мягким надувным матрасом; стереосистема, издающая звуки спокойной японской музыки; суши в пластиковых коробках, приобретенные Джен в ближайшем суши-баре и холодный зеленый чай в бутылочках — вот так примерно выглядел незаслуженный трехчасовой рай для ученика «Вознесения».

— Твои думают, что ты занимаешься боксом? — улыбнулась Джен своей белоснежной улыбкой, прежде чем изящно положить себе в рот диетический ролл с огурцом.

Она сидела на краю матраса в запахнутом на груди изящном сине-золотом халатике, не спеша поедая свою порцию суши, к которой у нее не было возможности притронуться первый час с момента нашей встречи.

— Угу, — кивнул я, с упоением пережевывая куда более аппетитную «Филадельфию» с лососем.

— Должно быть, однокурсники здорово тебе завидуют.

— Угу, — снова угукнул я, а затем, проглотив наконец суши, добавил. — Еще бы! У большинства из них вообще нет девушки. И никогда не было. В центрах Хаберна это запрещено, в «Вознесении» — тем более. Мне жаль этих бедняг. Даже не знаю, как многие из них будут адаптироваться к нормальной жизни после того, как наконец оттуда выйдут.

— Ну, ты, наверное, поможешь им, — предположила Джен. — Они привыкли видеть в тебе своего лидера и наверняка будут продолжать тянуться к тебе даже тогда, когда ты уже не будешь формально их старостой отряда.

— Да ладно, не преувеличивай моей харизмы, — хмыкнул я. — Половина из них терпит меня только потому, что у них нет другого выхода. Шон, Ши и Серега — это, пожалуй, единственные, с кем я хоть немного близок. Да и то, не уверен, что мы останемся друзьями после выпуска. Думаю, для каждого, кто побывал в «Вознесении», его товарищи будут до конца жизни ассоциироваться со всем тем кошмаром, который им пришлось здесь вынести, и они будут, сознательно и подсознательно, избегать их. За исключением, конечно, тех, у кого к концу обучения мозг станет совсем набекрень. У нас уже и так появилась парочка таких, что готовы на полном серьезе кричать «Хайль, Вознесение!»

— Ты об этом Паоло, о котором ты рассказывал? Который подставил вас тогда?

— Нет, Поль-то как раз из другого теста. Это хитрый и двуличный слизняк, — ухмыльнулся я. — Уверен, он далеко пойдет. Давай-ка лучше не будем о нем, а то у меня сейчас пропадет аппетит. Как там твои ребята? Тим все еще приударяет за тобой?

— Иногда, — Джен закатила глаза и улыбнулась, призывая меня быть снисходительной к сокурснику. — У него, знаешь ли, случаются резкие перепады настроения. То он разглагольствует на каждом шагу и готов вступить с первым встречным в спор на любую тему — от политики и экологии. То он вдруг замыкается в себе, пропускает занятия, не выходит ни с кем на связь. Ясно, что это — виртуалка. Я такое видела не раз. Честно говоря, он беспокоит меня и иногда мне хочется поговорить с ним по поводу того, что он делает со своей жизнью, но я сдерживаю себя лишь по одной причине — любой знак внимания с моей стороны он сразу же воспринимает как сигнал к действию и снова берется за свое. Дима, пожалуйста, только не…

— Дженни, ты же знаешь, я не ревную тебя к Тиму, — искренне заверил ее я. — Мне даже жаль парня. Думаю, у меня был бы не менее отвратительный характер, если бы я очутился в таком положении, как он.

— Вот что мне нравится в тебе, — улыбнулась она.

— Что?

— У тебя очень доброе сердце.

— Да ладно!

— Хоть ты и ведешь себя иногда как бессовестный эгоист, в душе ты очень добрый, искренний и отзывчивый человек, всегда тянешься к правде справедливости. Именно за это я тебя и полюбила, а вовсе не за твои кубики на животе или мощный удар справа.

Придвинувшись ко мне ближе, положив руку на подбородок и заглянув в глаза, Джен улыбнулась и продолжила:

— Все это написано в твоих глазах. А глаза не лгут.

— В «Вознесении» хорошо учат лгать, — заверил я, но своей ладонью задержал ее руку у себя на лице — это прикосновение, в котором было больше тепла и нежности, чем я обычно привык ждать от Джен, было что-то неожиданно приятное.

— Но только не тебя, — уверенно покачала головой она.

— Что ж, тогда ты наверняка поверишь мне, если я скажу, что я снова тебя хочу.

— Эй, я еще даже не доела свои суши! — по улыбке Джен я понял, что она не против.

— Три часа в месяц — слишком мало, чтобы тратить их на суши, — решительно заявил я, отставляя пластиковые коробочки на пол.

2 ноября 2078 г., среда. 511-ый день.

— Хм. А в том, что говорила эта женщина, определенно есть смысл, — полнощекий Ральф, который стал нашим соседом по комнате с того дня, как Поль отселился в другую комнату, сидел за соседним столом, занимаясь самоподготовкой, но из его головы, похоже, не выходило услышанное сегодня от обаятельной и деловой сорокапятилетней блондинки — одного из вице-президентов «Первого Тихоокеанского Банка». — Финансы — это действительно перспективно.

— Да брось! — скептически отозвался другой мой сосед, долговязый парень по имени Хосе со жгучими черными волосами, которого я знал как неплохого баскетболиста, а также приколиста и весельчака, занявшего, благодаря своему неугомонному нраву, третье во всем отряде место по количеству дисциплинарок (далеко позади Ши, конечно, но все же приличный результат). — Уже лет пятьдесят как финансами занимаются компьютеры. ИИ способен подсчитать все в миллион раз быстрее и точнее тебя. Говорю тебе, эти машины скоро напрочь вытеснят нас из всех сфер, а затем, следуя законам жанра, и вовсе решат, что мы на этой планете лишние.

Больше в дискуссию никто не вступил — Андре, лежа на своей кровати лицом к стене, слушал какую-то лекцию через нанодинамики, а Сережа был на индивидуальных занятиях по алгебре, куда его записали принудительно из-за плохой успеваемости по этому предмету.

— Глупости! — запротестовал Ральф. — Ты, похоже, совсем не слушал сегодняшней лекции. Финансовые рынки — это не только сухие расчеты. Есть сферы, в которых человека не способен заменить самый современный квантовый компьютер. ИИ не способен построить отношения с другим человеком, завоевать его доверие, убедить его в чем-либо… Правду я говорю, Алекс?

— А? — я оторвался от своих практических заданий по деловому английскому языку, услышав около половины из того, что говорил Ральф. — Извини, Ральфи, я не слышал.

На исходе очередного напряженного учебного дня, окончившегося уже затемно, я чувствовал себя вымотанным до предела и не слишком горел желанием обсуждать что-то важное, но я, как-никак, староста, так что следовало отдать дань вежливости и ответить на вопрос товарища.

— Наш гений, похоже, видит себя в роли великого финансиста, — пояснил Хосе. — Считает, что там еще есть, где поработать человеческому уму.

— А что, я действительно считаю это весьма перспективным. А ты что думаешь, Алекс?

— Ну, я вполне представляю тебя в роли банкира, — рассеяно улыбнулся я.

— А сам-то ты что думаешь? Уже определился со своим выбором?

Мне осталось лишь задумчиво закусить губу и промычать что-то нечленораздельное.

Все еще не попрощавшись в душе со своей мечтой о космосе, я уже обрел прагматичное понимание того, что мои мечты довольно далеки от реальности. Корпорация «Аэроспейс», на грант которой я мог поступить в Королевскую воздушную академию, не оправдывала моих надежд и в этом году не проявляла высокой рекрутинговой активности. Хэдхантеры авиакосмического гиганта активно искали лишь талантливых IT-волшебников, к которым я определенно не принадлежал — в плане технологической продвинутости я был не более, чем невзрачным середнячком.

Логически я понимал, что пора бы всерьез задумывался о другой профессии, но морально еще не был к этому готов и малодушно откладывал этот выбор «на потом», сосредоточившись на текущем учебном процессе.

Между тем, время не стояло на месте. Каждый второкурсник представлял собой весьма ценный материал, который вот-вот сойдет с конвейера, и поэтому к нам было приковано пристальное внимание будущих работодателей. Если перед первокурсниками гости выступали преимущественно в качестве лекторов, то со второкурсниками предпочитали встречаться в формате различных семинаров, мастер-классов, тренингов и встреч. На этих мероприятиях будущие выпускники чувствовали себя под микроскопом опытных рекрутеров. Общаясь с учениками в менее формальной обстановке, представители корпораций имели возможность составить о каждом личное впечатление и расставить галочки в своих анкетах, определяя наиболее перспективных кандидатов на получение грантов.

Ученики, уже определившиеся со своими приоритетами, из кожи вон лезли, чтобы произвести впечатление на нужных людей. Я же, напротив, предпочитал держаться в сторонке.

— Пора бы тебе уже определиться, — посоветовал мне Ральф. — Так, глядишь, останешься вовсе без гранта.

Те ученики, которые за время нахождения в интернате не заинтересовали ни одну из корпораций-спонсоров, получали назначение в вуз по квоте муниципалитета Сиднея. Этот вариант казался большинству вознесенцев не самым привлекательным, так как не сулил блестящей карьеры и больших заработков. Например, по муниципальной квоте можно было попасть в педагогический институт с перспективой работы учителем в одной из муниципальных школ. Еще одним популярным вариантом была Академия муниципального управления, выпускникам которой, в основном, предстояла скучная канцелярская работа во всевозможных городских учреждениях. Составление однотипных ответов на схожие запросы, выдача разрешительных документов по установленной процедуре, сбор и анализ мало кому интересных статистических данных — далеко не предел мечтаний для амбициозных семнадцатилетних юношей и девушек. Особенно если за это платят от силы шестнадцать тысяч фунтов в год (против сорока и более, с которых можно было стартовать в корпорациях, и это ведь только начало!).

— Как-нибудь все образуется, — махнул рукой я.

— Слышал бы это Поль, — ухмыльнулся Хосе.

На последнем «разборе полетов» с куратором Паоло Торричелли прямо заявил, что считает меня слишком легкомысленным и пассивным для старосты. В качестве одного из аргументов он привел как раз отсутствие прогресса в выборе профессии. Кито своими ядовитыми замечаниями подлил в огонь еще немного масла, ожидая, что я начну защищаться. Но я поспорил с ними очень вяло, лишь для виду, и быстро сдался, признав свое несовершенство. У меня не было никакого желания вступать в противоборство с человеком, которого я столь искренне презирал.

— Слушай, может тебе в полицейскую академию податься? — вдруг хлопнул себя по лбу Хосе. — А что? Ты здоровый вон какой. И люди тебя слушают. Был бы отличным копом.

— Ну вот еще, — засмеялся я, но затем посерьезнел и пожал плечами. — Не знаю. Как-то я об этом не думал.

— Подумай лучше. А то все решится без тебя, — посоветовал Ральф.

3 ноября 2078 г., четверг. 512-ый день.

Не успел я как следует обдумать неожиданную идею, как интерес к моей персоне последовал с еще более неожиданной стороны, о которой я тем более не задумывался.

— Равняйсь! Смирно. Держите осанку прямо! — прикрикнул на нас куратор во время дневного построения на «малом плацу». — Торричелли, ты слышал? С вами сейчас будет говорить настоящий военный офицер. Генерал! Он специально приехал в интернат, чтобы посмотреть на вас. Если опозорите меня — пеняйте на себя!

После слова «генерал» я ожидал увидеть благообразного седого человека в накрахмаленном мундире с орденами и медалями, который выйдет к нам строевым шагом и произнесет напыщенную речь о гражданском долге и обороне Содружества.

Как же я ошибся!

— Поприветствуйте генерала Чхона! — гаркнул Кито.

— З-Д-Р-А-В-С-Т-В-У-Й-Т-Е, С-Э-Р! — прогрохотал строй.

Походка генерала Чхона, которой он вышел к строю, не имела ничего общего со строевым шагом. Он шел вразвалочку, словно старый моряк, привыкший к корабельной качке, но при этом как-то удивительно ловко и проворно. А самое главное — его поступь была тяжелой. Не нарочито, естественно, каждый свой шаг он совершал с такой решительностью и твердостью, что асфальт, казалось, прогибался под подошвами его сапог.

Никакого накрахмаленного мундира и орденов я не увидел. На нем была серая камуфляжная униформа без погон и знаков различия. В отличие от работников корпораций, которых нам представляли с перечислением всех их регалий и полным названием подразделения, в котором каждый из них работал, Чхона отрекомендовали просто «генералом». Я так и не понял, кого он здесь представляет. Но от этого его личность не становилась менее весомой.

Чхон был огромным накачанным мужчиной с лицом опытного и хладнокровного убийцы. Увидев один раз в жизни, такое лицо невозможно забыть, особенно если глаза — холодные, как сталь — остановились на тебе. В этих глазах можно было с легкостью различить готовность лишить человека жизни — раздавить, как таракана, не испытывая никаких угрызений совести.

С первого же взгляда Чхон произвел на меня неизгладимое впечатление. Железная воля, исходящая от этого человека, тяжелым прессом давила на всех окружающих. Покосившись в тот момент на куратора Кито, я с удивлением заметил, что наш сварливый тиран скромно примостился в сторонке и замолк, как будто старался стать совершенно незаметным.

Остановившись перед строем учеников, Чхон медленно осмотрел их испытывающим взглядом, долбящим людей, словно перфоратор. Я оказался одними из немногих, кто не успел опустить глаза вниз, и мне этого взгляда досталось сполна. Кожа невольно покрылась мурашками от ощущения изучающего меня ледяного взора. А когда по лицу этого жуткого человека, никак не желающего отвести от меня взгляд, расползлась кривая усмешка — мне стало и вовсе не по себе.

Я ожидал, когда военный произнесет громким басом суровую и пламенную речь, но этого так и не произошло. Он долго не сводил глаз с меня, а затем поманил к себе пальцем куратора Кито и бросил ему несколько слов, указав на меня пальцем.

«Вот дерьмо», — подумалось мне. — «Какого дьявола его мог заинтересовать именно я?!»

Куратор сразу же закивал, но генерал его подобострастных жестов даже не заметил — его широкая спина уже удалялась. Ученики удивленно переглядывались, недоумевая, для чего их всех здесь собрали, и что это был за генерал, не пожелавший сказать им ни слова. Кито пресек все вопросы и приказал всем разойтись. Всем, кроме меня. Без удивления, но не без содрогания я узнал, что генерал приказал выделить ему десять минут на беседу со мной «с глазу на глаз»

— Он из армии? — спросил я у куратора.

— Он расскажет тебе все, что тебе надо знать! — оставшись наедине со мной, Кито вновь обрел всю свою властность и язвительность. — Давай-ка, пошевеливайся!

Генерал ждал меня у лавочки сбоку от здания приемной комиссии. Отсюда были видны ворота, за которыми заканчивалась территория интерната и начинался внешний мир. У ворот, помимо обычных интернатовских машин, были припаркованы два темных седана с тонированными стеклами. Неподалеку бродили подтянутые люди в темных костюмах и солнцезащитных очках — прямо как в кино.

— Вы хотели видеть меня, сэр? — робко приблизившись к генералу, спросил я.

По мне вновь прокатился взгляд, напоминающий бульдозер, под которым я невольно съежился. Завершив осмотр, он молча указал на лавочку. Я не стал заставлять просить себя дважды и немедленно присел. Генерал остался стоять спиной ко мне. Он засунул в карман, и я подумал, что он собирается закурить, но вместо этого он закинул в рот жевательную резинку.

— Хорошенько живется в этом пансионате для благородных девиц?

Голос у него оказался низкий и хриплый. Даже не повышая тона, генерал выговаривал каждое слово столь внушительно, будто ударение ставилось на каждом слоге, причем дважды.

— Э-э-э… замечательно, сэр! — не сразу нашелся я.

— Еще бы. Ленц обеспечил тебе тут знатную житуху, — перекатывая меж челюстей жвачку, Чхон обернулся ко мне и его лицо вновь исказилось в жутковатой усмешкой.

От этих слов я растерялся, так как был уверен, что Роберт никому и никогда не рассказывал о нашей договоренности с директором Сайджелом, даже своим коллегам.

— Э-э-э… вы работаете с Робертом Ленцом, сэр? — осмелился спросить я.

— А что, похоже? — искренне удивился Чхон, разведя широченные плечи.

— Ну, я подумал…

— Твой Ленц — обыкновенный тыловой бюрократ. Не больно-то важная птица, — жуя резинку, презрительно отозвался генерал. — Мне он совершенно не интересен, как не интересен и педераст Сайджел, и ваши с ним делишки, благодаря которым ты можешь раз в месяц трахать свою девку в мотеле. Думаешь, такой человек, как я, будет забивать свою голову таким дерьмом?!

— Нет, сэр, — похолодев, пролепетал я.

— Вот именно, — удовлетворенно кивнул Чхон. — Если ты еще не понял, то объясню, что я большой и крутой сукин сын, каких ты еще в жизни своей не видел. И я занимаюсь чертовски серьезными и опасными вещами. Ты это понял?

— Да, сэр, — я опустил глаза к асфальту, чтобы не встречаться с ледяными глазами собеседника.

— Думаешь — какого лешего такой человек, как я, приехал сюда, чтобы поговорить с никчемным сиротой из интерната? Я тебе объясню. Ты видишь меня в первый раз. А я тебя — нет. Я видел тебя много раз в качестве каких-то цифр в каких-то сводках. И один раз — вживую, когда тебя, еще сосунка, возили на «обследование» в госпиталь в Олтенице.

— Что? — ничего не понимая, пробормотал я. — Я не понимаю.

— Что здесь не понимать-то? — удивился Чхон. — Такой богатырь уродился у папеньки с маменькой, проведших долгие годы жизни на загрязненных пустошах. Ты считаешь это случайностью? Или подарком небес? Нет, парень. Там, — генерал ткнул пальцем в небо. — Никого нет.

— Вы хотите сказать, что?..

— Ну конечно, мать твою! Потребовалась мощная генетическая обработка, чтобы вместо чахлого уродца уродился здоровый мòлодец. Инновационная, по тем временем. Твои предки жили в забытой всеми глухомани, но у них были кое-какие связи, вот их и записали в программу. Удача, только и всего. Причем повезло им вдвойне. Ты попал в те десять процентов из всей программы, у которых не проявилось существенных побочных эффектов. И даже среди них твои показатели были просто-таки супер классными. Вот я и решил как-то заглянуть в Олтеницу вместе с нашими очкариками, глянуть на тебя.

Я потрясенно молчал.

— Ну, ничего особенного я не увидел. Здоровый парень, редкость по нашим временам, но ничего выходящего за рамки человеческих возможностей. Очкариков ты интересовал с той точки зрения, чтобы по твоему образцу корректировать другие эмбрионы. Но, как оказалось, это невозможно. Твои высокие результаты стали следствием везения, позитивной мутации, а не хорошо продуманной генной инженерии. Это как сделанный с перепугу выстрел, нечаянно попавший в «яблочко» — как не тужься и не всматривайся в мишень, косорукий мазила никогда его не повторит. Так что ты оказался не слишком нам интересен.

— «Нам» — это кому? — решился наконец спросить я.

— Человечеству, — гаркнул Чхон. — Содружеству наций. Это, по сути, одно и тоже. Если не считать коммуняк, то Содружество — все, что осталось достойного на этой загаженной планете.

Я недоверчиво покачал головой. Во все это просто невозможно было поверить. Надо мной, еще зародышем, проводились генетические эксперименты? Но генерал Чхон не был похож на пустозвона. И я ощутил, как по коже пробежала тревожная рябь.

— Вы приехали для того, чтобы сказать мне это? — спросил я.

— Нет, конечно, — фыркнул генерал. — Ты, похоже, так и не смекнул, кто я. Я не трачу свое время на хрень собачью. Я приехал сюда только по одной причине. Эта причина — ты. Ты можешь быть полезен. У тебя, может быть, появится шанс отдать свой долг Содружеству, которое, как ты теперь знаешь, тебе и следует благодарить за появление на свет — а вовсе не мамку с папкой и не Боженьку.

Склонившись ко мне и дыхнув в лицо, генерал произнес:

— Из того, что я видел, можно заключить, что ты весьма неплох как для такого сосунка. Силен, быстр, вынослив. Есть что-то вроде удара. Не семь пядей во лбу, конечно, но достаточно находчив, чтобы отличить дверь от стены. Неплохо руководишь своими парнями. А самое главное — ты, похоже, упрямый и волевой сукин сын, хотя по роже и не скажешь. Хорошее сочетание. Так и должно быть. Для этого мы и платили очкарикам — чтобы они выращивали чертовых бойцов, кровь с молоком, вместо прыщавых хиляков со сколиозом и врожденным пороком сердца.

Не дав мне возможности ответить (хоть я и не знал, что ответить), генерал продолжил:

— Наступают непростые времена. Да и когда они были простыми? Для того чтобы весь этот веселый инкубатор счастливых лиц, который ты видишь вокруг, мог существовать, каждый день тяжко работают тысячи людей, остающихся в тени. Они защищают наше беспечное стадо овец от голодных волков.

Отойдя на пару шагов в сторону, Чхон произнес:

— Ты не представляешь себе, как это важно, парень. Ты все еще зелен, и питаешь много иллюзий. Тебе кажется, что устройство мира, в котором ты живешь, стабильно и незыблемо, что оно никогда не изменится, и что ничто не угрожает ему. Но ты ошибаешься. Угроз очень много — как внешних, так и внутренних. И мы не жалеем себя, чтобы с ними справится. Ты знаешь, кто это — «мы»?

— Конечно, сэр. Это Объединенные миротворческие силы, правоохранительные органы, Служба безопасности Содружества и другие структуры, относящиеся к аппарату безопасности, — выпалил я по памяти.

— Ты правильно произнес — «аппарат». Мы и есть аппарат, парень. Такой же важный для нашего общества, как аппарат искусственного дыхания — для тяжелобольного!

Сказав это, суровый генерал какое-то время помолчав, посмотрев в сторону темных седанов. В этот момент можно было вставить слово-другое, но я не рискнул. Вскоре Чхон продолжил:

— Здоровье населения является ахиллесовой пятой нашего общества. Ты не представляешь себе, каких инвалидов нынче приходится призывать — немощные, худые и несчастные, с плоскостопием, косоглазием, одышкой, хрен знает с чем еще! Кое-что может исправить муштра, остальное — только гроб. Идиоты говорят: «но ведь нынче физический фактор не так уж важен, современная война строится на высоких технологиях, бла-бла-бла». Но это чушь собачья! Каждый, кто смыслит хоть что-то в военном ремесле, скажет — ни одна война не выигрывалась дохляками!

Я неуверенно кивнул. Даже будь я в чем-то не согласен с его мнением, вряд ли я посмел бы возразить.

— Давай-ка вернемся к делу. Я сказал, что ты можешь послужить Содружеству. Ты имеешь для этого здоровье и другие необходимые навыки. Пойти по другому пути — это было бы для тебя сродни дезертирству.

— Вы говорите о военной службе, сэр?

— Я говорю о работе в аппарате. О серьезной, настоящей работе. Когда приходится закатывать рукава по локоть, чтобы они не промокли от крови и дерьма. Накрахмаленные мундиры и почетные караулы здесь не при чем.

Мне понадобилось немало смелости, чтобы осторожно заявить:

— Сэр, это большая честь, что вы считаете меня достойным… такого. Однако я планировал избрать себе несколько иную профессию.

— Какую, например? — нахмурился генерал.

— Я думал над тем, чтобы поступить в Королевскую воздушную академию, и, возможно, стать… — глядя в суровые глаза и каменные черты лица Чхона, я не смог выдавить из себя по-детски смешное слово «астронавт». — … ну, там, пилотом…

— Чушь! — махнул рукой Чхон. — В этом деле роботы давно вытеснили людей. А управлять дронами с земли — это занятие для головастиков. Их тут полно, найдутся и получше тебя. Сейчас Содружеству нужны стальные мускулы и стальные нервы — нужны такие, как ты!

— Но…

— Не болтай глупостей. Едва ты закончишь ломать комедию в этом питомнике для идиотов — я определю тебя в место, где из тебя сделают настоящего солдата. Ты не ослышался — я говорю о спецназе. О лучших из лучших. Надеюсь, я в тебе не ошибся!

Завершив объяснение на этой ноте и похлопав меня по плечу, Чхон направился по направлению к загадочным машинам, а я провожал его огорошенным взглядом, переваривая только что полученную информацию.

Свалившихся на меня фактов было слишком много, чтобы упорядоченно разместить их у себя в голове. Что это был за человек? Откуда он мог знать о Сайджеле?! Может ли быть, что родители согласились принять участие в какой-то экспериментальной программе генетической обработки, и за все пятнадцать лет нашей с ними совместной жизни ни словом мне об этом не обмолвились? Что это за «спецназ», о котором он говорит? Что вообще за чертовщина происходит?!

Мне требовалось поговорить с Робертом, или хотя бы с Джен, но ближайший «созвон», а ровно и встреча с девушкой, будут лишь в конце месяца.

— Что хотел от тебя этот мужик? — спросил у меня Шон Голдстейн тем вечером во время пробежки вокруг озера. — Откуда он, не говорил?

— Я так толком и не понял, — произнес я. — Что-то связанное с армией или спецслужбами.

— На вид он просто охрененно крутой.

— Да. Похоже на то, — согласился я.

— И что, ты согласился работать с ним?

— Не знаю. Он как-то не особо у меня спрашивал. Вообще-то я не планировал ничего такого.

Шон в ответ лишь усмехнулся, мол, «сильно тут всех интересует, что ты там себе запланировал, даже если ты и блатной».

«Нет уж», — потягиваясь на турнике, рассуждал тем вечером я. — «Если бы я хотел посвятить свою жизнь войне, я остался бы в Генераторном и защищал бы родную землю. Я сбежал сюда от войны вовсе не для того, чтобы стать убийцей на службе у Содружества, которое, если разобраться, вовсе не похоже на силы добра и света, а скорее пытается покорить весь мир своей воле и удержать под своим влиянием. Я не такой, как этот Чхон. И мне в его «спецназе» делать нечего. Конечно, меня могли бы и не спрашивать, хочу ли я туда. Но ведь у нас с директором Сайджелом есть кое-какие секреты, не так ли?..».

30 ноября 2078 г., среда. 540-ой день.

Разговор с Чхоном не напоминал о себе несколько дней. Я, конечно, не забыл о нем, но все же он несколько поблек в моей памяти на фоне насыщенных будней, во время которых мне приходилось балансировать на грани своих возможностей, совмещая напряженный график занятий со своими тренировками. А затем я получил обычное текстовое сообщение на свой внутренний мессенджер, установленный на «пип-бое».

Этот мессенджер использовался, главным образом, как канал обмена информацией между учениками и администрацией. Ученики могли переписываться тут и между собой, но лишь на безобидные темы, прекрасно понимая, что каждое сообщение анализируется никогда не дремлющим ИИ на предмет соответствия всем политикам интерната. Сообщения из внешних источников не могли прийти ученикам напрямую. Лишь в редких случаях внешние сообщения переадресовывались ученикам с сервера интерната. Это был как раз такой исключительный случай.

Мне сухо сообщалось, что некое общество с ограниченной ответственностью «Юнайтед Секьюрити Солюшнз», владеющее на законных основаниях квотой на предоставление гранта выпускнику интерната, по результатам собеседования, проведенного с ее представителем, подало заявку, касающуюся меня. Детали заявки можно найти во вложении. Администрация интерната, говорилось в сообщении, подтвердила, что не имеет возражений против полученной заявки. Мне предлагалось дать мое подтверждение, заполнив и подписав соответствующую форму, в течение месяца.

О компании с таким названием я никогда не слышал. Я знал, что корпорации-спонсоры, которые каждый год получали квоты на учеников, теоретически имели право передавать часть своих квот другим компаниям. Кажется, для этого требовалось согласие попечительского совета «Вознесения», хотя я не уверен, что правильно понимаю все эти юридические тонкости. Так или иначе, я раньше не слышал, чтобы кто-то из учеников получал предложения от неизвестных компаний.

К письму было прикреплено официальное предложение, составленное юридическим языком. Если я правильно все понял, то компания была согласна предоставить мне грант в сумме пятьдесят тысяч фунтов (немного в сравнении со стоимостью обучения в топовых вузах) на оплату двухгодичного обучения в некоей Академии управления вопросами безопасности (SMA), если в ответ я обязуюсь подписать и надлежащим образом выполнить пятилетний контракт на оказание услуг в сфере безопасности компании «Юнайтед Секьюрити Солюшнз» или другому определенному этой компанией лицу.

Я даже не сразу понял, что «представитель компании», о котором идет речь — это генерал Чхон. Впрочем, его фамилия тут и не называлась. Все это было чертовски странно. Никому не известная частная компания, никому не известная академия, «услуги в сфере безопасности». Слово «спецназ» вызывало в моем воображении нечто совсем иное: ну, скажем, какое-то секретное подразделение «морских котиков», «зеленых беретов», «коммандос» или как там они сейчас называются. Может быть, это такое прикрытие?

Мне определенно требовался совет, как лучше поступить. Впрочем, не у Кито же мне его просить, и не у пастора Ричардса. Ситуация показалась мне слишком серьезной, чтобы обсуждать ее с Робертом посредством телекоммуникаций, и даже достаточно серьезной, чтобы пожертвовать ради нее следующей интимной встречей с Джен. Об этом мы с ним и договорились во время своего ноябрьского «созвона».

И вот этот день настал. Молчаливый Омар, как и в прошлый раз, доставил меня на своем микроавтобусе до здания, первые три этажа которого занимал крупный спортивный клуб, в котором у меня якобы проходят тренировки с профессиональным боксером. Зайдя в здание, я, вместо того, чтобы пройти в клуб, зашел в лифт и поднялся на шестидесятый этаж, где располагался отель. В номере (в том же, что и в прошлый раз) меня на этот раз ждали двое.

Джен, радостно вскрикнув, сразу же бросилась мне на шею, а Роберт приветливо махнул мне рукой с чашечкой чая, не вставая с края надувного матраса. На нем был костюм, который он обычно носил по службе, а один глаз был затуманен сетчаточником, через который он, похоже, просматривал какие-то сводки.

— Я очень по тебе скучала, — прошептала мне на ухо Дженни.

— Я тоже.

Касания ее рыжих волос и горячее дыхание приятно защекотали мне лицо, но, против обыкновения, я не ощутил прилива возбуждения. Может быть, дело было в присутствии Роберта, а может, виноваты снедающие меня тревожные мысли.

— Роберт, прости, что оторвал тебя от дел, — извинился я перед опекуном, крепко пожимая ему руку, когда закончил с девичьими объятиями.

— Ничего, Дима, — серьезно ответил он, отключив сетчаточник и сосредоточив на мне внимательный взгляд обоих своих глаз. — Я знаю, что ты не стал бы делать этого из-за пустяков. Что случилось? У тебя вновь начались проблемы в интернате?

— Нет, к счастью, иначе меня бы здесь не было, — развел руками я. — Дело в другом…

Я неловко покосился на Джен. Честно говоря, я не ожидал, что и она будет здесь — надеялся, что она просто уступит время нашего свидания Роберту. Как бы мы с ней не были близки, кое-какие вещи мне было бы комфортнее обсудить с Ленцом с глазу на глаз. Впрочем, если попросить ее сейчас выйти — это смертельно оскорбит девушку. Так уж и быть — придется все обсуждать при ней.

В течение нескольких минут я рассказал о разговоре с Чхоном и о предложении, поступившем от неизвестной компании, умолчав лишь о той части разговора, где генерал упоминал о генетических экспериментах и наблюдении за мной с детства. Я не был уверен, что хочу рассказывать об этом Джен. Да и Роберту, честно говоря, тоже.

— Как ты сказал? Чхон? И «х» произносится? — выслушав меня, Роберт задумчиво сдвинул брови.

— Да. Так его представили. Не знаешь такого?

— Не припоминаю такой фамилии. Он японец?

— Сложно сказать. Азиат, я думаю, как минимум на половину. Точнее не скажу. Ему чуть за сорок. Внешность очень внушительная. Смотрит так, как будто катком раскатывает.

— Понимаю, Димитрис. К сожалению, мне этот человек не знаком.

— А компания? «Юнайтед Секьюрити Солюшнз». Я точно запомнил.

— Я не слышал о ней, хотя я уверен, что мне известны все частные военные компании, активно оперирующие на рынке. Но это ничего не значит. Возможно, компания была создана недавно. Понимаешь, это специфический бизнес. По ряду причин юридические лица с ничего не значащими названиями постоянно исчезают и появляются, хоть люди за ними и остаются одни и те же.

— А что за академия? SMA? — не терял надежды я.

— Одно из мест, где готовят кадры для ЧВК. Ректорат находится, кажется, в Новой Джакарте, а учебные центры могут находиться где угодно. Это частное, закрытое учреждение.

— Значит, все это никак не связано с правительством?

Роберт тяжело вздохнул.

— Дима, в этой сфере все не так просто. Когда я рассказывал тебе о своей работе, я упоминал, что в нашем мире не принято называть вещи своими именами. Я не исключаю, что это тоже такой случай. Государство ведь тоже пользуется услугами ЧВК. Иногда это бывает удобно. Частные лица могут позволить себе то, что вряд ли может позволить себе правительство, и последствия их действий не столь значительны. Мне приходилось сталкиваться со многими людьми, которые делали кое-какую работу для Содружества, не будучи официально государственными служащими.

— Значит, этот человек — он все-таки работает на Содружество? — опередила меня со следующим вопросом Джен.

— Я не знаю этого наверняка, ребята, — развел руками Роберт. — Я попробую навести кое-какие справки. Но ничего обещать не буду. В этой сфере все «серое», а иногда совсем «черное». Бывает, что не удается отыскать концы.

— Но ведь если Чхона допустили в интернат и позволили ему выступить перед учениками — это значит, что за ним стоит кто-то могущественный, правда? Ты ведь сам намекал мне, что «Вознесение» — это проект э-э-э?.. — я прикусил язык, будучи не уверенным, можно ли говорить такое при Джен.

— Да, определенно, за ним кто-то стоит. Но круг людей, обладающих достаточным для этого влиянием, весьма широк. Такие есть и в центральном правительстве, и в муниципальном, и в корпорациях, и в фонде Хаберна.

Я едва смог скрыть разочарование. Я был уверен, что Роберт, с его связями и знаниями, сможет рассказать мне намного больше. Впрочем, может быть, ему действительно требуется больше времени, чтобы отыскать необходимую информацию. Я заколебался, думая, не рассказать ли ему и о наиболее щекотливой части разговора, но так на это и не решился.

— Ну и что ты думаешь, Дима? — беспокойно глянула на меня Джен. — Ты же не хочешь работать на этих людей, правда?

— Нет, — признался я. — Мне все это не слишком нравится. Даже если мне и не светит грант от «Аэроспейс» и Королевская воздушная академия, я не думаю, что этой мой путь. А ты что скажешь, Роберт?

Полковник задумчиво покачал головой.

— Я хорошо понимаю твою обеспокоенность, Дима.

— Мне бы не помешал твой совет.

— Это только твой выбор, Дима. Ты уже взрослый человек, и только ты способен решить, как ты хочешь прожить свою жизнь. Ни я, ни даже твои родители, будь они сейчас рядом, не сделали бы этот выбор за тебя. Руководство твоего интерната тоже это делать не вправе. Если ты предрасположен к какой-либо профессии — это еще не отнимает у тебя права выбора.

— Я всегда хотел заниматься чем-то полезным, значительным. Космос для меня — это… это что-то невероятное. Даже когда я был заперт в интернате, по ночам я иногда подходил к окну, смотрел на звезды и понимал, какая все это мелкая и незначительная суета — то, чем мы тут занимаемся. Наши страхи и переживания, наши чувства и мечты, наша политика, религия, культура, все то, что мы считаем важным — значит ли это хоть что-нибудь против дыхания вечности во Вселенной с миллиардами миров?

— Да тебе стоило бы философом быть, а не астронавтом, — усмехнулся Роберт.

— Я, может быть, не Альберт Эйнштейн, но я все-таки не считаю себя тугодумом, который только и способен, что бегать и стрелять. Да, я в неплохой форме. Ну и что?! Хороший тонус пригодится в любой профессии. Помимо здоровья, у меня есть еще и определенные суждения о жизни. Я не хочу быть наемником, который убивает людей за деньги, под каким бы соусом мне это не преподносили. Может быть, я смог бы стать врачом, или преподавателем физкультуры, или даже рабочим на стройке. Может быть, я смог бы стать полицейским или даже обыкновенным солдафоном, если бы у меня не осталось другого выхода — но не наемником! Они все говорят мне о долге перед государством, о врагах. Но каких врагов они имеют в виду, я так и не понял. Я считаю, что сейчас время думать о мире, а не о войне. Человечество пережило очень страшные войны, и этого достаточно.

— Ты во многом прав, Дима. Правда, от врагов зарекаться не стоит. Существует множество сил, противоборствующих власти. Так было испокон веков, так и сейчас. Никакое общество неспособно существовать, если на его страже не будут стоять угрюмые люди с пистолетами и дубинками — эта горькая аксиома вряд ли когда-нибудь изменится. Но война — это грязное и очень тяжелое дело, Дима. Володя мог бы сказать тебе об этом кое-что. Ему приходилось сражаться и убивать людей. Я убежден, что он был тогда стократ прав. Но я знаю, что каждый раз, когда он видел на своих руках кровь людей… часть волос твоего отца становились седыми, и что-то с жалобной лебединой песнью умирало у него в душе. На поле боя никто не чувствует себя комфортно, Дима, кроме маньяков и психопатов. Нормальным людям находится там очень тяжело: со временем они там перегорают… или превращаются в маньяков и психопатов.

Глубоко вздохнув, Роберт продолжил:

— Как гражданин Содружества и военнослужащий, давший присягу, я обязан сказать тебе, что это честь — защищать наше государство от его врагов. И ты, судя по твоим качествам, способен достойно исполнить этот зарок. Но как друг твоего отца, которому доверено присматривать за его единственным сыном, я не могу не предупредить тебя — исполняя его, ты вряд ли будешь счастлив. Что-то подсказывает мне, что это, безусловно, не та работа, на которой тебя хотели бы видеть твои родители. Они отправили тебя сюда в надежде, что ты обретешь мир и достаток. Война — это последнее, с чем твой отец посоветовал бы тебе связать свою жизнь. А война, на которой никто не носит флагов и мундиров — это худший сорт войн.

— Я того же мнения. Это мне не по душе, — кивнул я. — Но могу ли я отказаться?

— Конечно, можешь! Корпорации не могут никого принудить на них работать, — уверенно заявила Джен, которая, среди всего прочего, неплохо ориентировалась в законодательстве. — Потому тебя и попросили заполнить форму. Откажись — и все!

— В правилах вроде бы сказано, что ученик может отклонить предложение от спонсора. Нельзя отказаться только от распределения по муниципальной квоте. Но вы не видели этого Чхона. Поверьте, он не похож на человека, которому можно отказать.

— Ты боишься его? — удивилась Джен, будто не могла поверить, что ее парень может бояться.

— Вообще-то да, — не стесняясь, признал я. — И ты бы боялась, если бы его видела.

— Они ничего не могут тебе сделать, Димитрис! — горячо заверила меня Джен. — У нас цивилизованная страна, а не пустоши! Бизнес, госслужащие — все здесь уважают закон!

«Ага. Цивилизованная страна, посреди которой меня подвергали круглосуточной слежке и пыткам, от которых мне удалось избавиться только путем шантажа директора интерната с наклонностями педофила?!» — хотелось злобно прыснуть мне. Есть вещи, которые невдомек семье Мэтьюзов из Перта, верящей в справедливые законы, доброе правительство и Уоллеса Патриджа, похожего на Санта Клауса.

Роберт задумчиво молчал и не спешил заверять меня в том, что мои страхи абсолютно безосновательны. Это беспокоило меня, так как он, определенно, понимал в таких вещах больше, чем Джен. И я ведь еще сказал им далеко не все.

«У тебя, может быть, появится шанс отдать свой долг Содружеству, которое, как ты теперь знаешь, тебе и следует благодарить за появление на свет…» — всплыл у меня в памяти самый тревожный фрагмент разговора с генералом.

В этот момент раздался стук в дверь номера — и все мы невольно вздрогнули.

— Пицца! — донесся снаружи чей-то голос с сильным акцентом.

Я почувствовал, как напрягшиеся мышцы плавно расслабляются, а биение сердца возвращается к нормальному ритму.

— Тебе определенно стоит поесть, — предложил Роберт.

5 января 2079 г., четверг. 576-ой день.

Мне потребовались долгие раздумья, и я долго колебался, прежде чем ответить на письмо по поводу «Юнайтед Секьюрити Солюшнз» вежливым отказом. К моему удивлению, ничего особенного после отправки ответа не произошло. Зимняя сессия надвигалась, ритм учебы нарастал, и на некоторое время я почти полностью забыл о загадочном «генерале Чхоне» и его странном предложении. В какой-то момент мне начало казаться, что все это было странным сном.

Мобилизовав все свои внутренние ресурсы, я ухитрился окончить семестр с небывалым для себя средним баллом 86, опередив на два балла Поля. Этого было достаточно, чтобы заслужить право на человеческие рождественские каникулы. Более того, средний балл всего моего отряда тоже заметно повысился и мы больше не пасли задних в сводной таблице всех отрядов. Конечно, Кито не удостоил нас похвалы (такое слово вряд ли вообще существовало в его лексиконе), однако несколько ослабил хватку своих ежовых рукавиц. Ученики стали получать меньше выговоров, многие заработали себе право на созвоны, а «разборы полетов» с куратором стали менее жесткими. Еще бы немного — и наша ненависть к японцу ослабла бы настолько, что мы пожелали бы ему быстрой смерти.

Праздники я провел вдали от близких людей. Новогодняя ночь была не самым подходящим временем, чтобы улизнуть из интерната под видом тренировки по боксу. А если бы даже и так — Джен отправилась на каникулы в Перт, а Роберт повез семью на отдых. К тому же, я попал в число счастливчиков, набравших свыше 85 баллов, которые заработали себе право на десять дней отправиться в овеянный мечтами рекреационный комплекс сети «Вознесение» в Южной Африке.

Я записал сообщение с поздравлениями для папы и мамы и тайком переслал его Роберту и Клаудии, однако сделал это как-то механически. Я понимал, что они не получат этого сообщения. В памяти сразу же всплыли все Новогодние праздники, которые мы провели вместе — все прекрасные и неповторимые, даже тот раз, когда мы были у мамы в больнице и улыбались сквозь слезы. От одной мысли, что всего этого больше не будет, все в душе переворачивалось. А когда я задумывался о том, где сейчас находится папа и в каком состоянии он встречает этот праздничный день — настроение становилось и вовсе похоронным. Я не мог радоваться празднику или даже изображать радость. И решил, что не стоит и пытаться.

— Ну ты и дундук, — фыркнул Ши. — Остаться здесь вместо того, чтобы поехать туда! Как это тупо!

Я не ответил ему, а лишь улыбнулся, продолжая заниматься делом. Мы с ребятами занимались развешиванием рождественских украшений на внешних стенах церкви, что было, в общем-то, непыльной работой, особенно учитывая, что пастор Ричардс был занят репетицией с хором внутри и ему не было дела до того, насколько быстро мы справляемся с работой.

— И ладно бы еще это был обыкновенный мазохизм, — продолжил рассуждать кореец. — Но ведь вместо тебя туда поехал Поль, следующий по списку. За что, о, боги, за что этот червяк получил такой подарок? Как ты мог допустить это?!

— Наговоришь сейчас на выговор, — зевнул я.

— Да кто сейчас будет этим заниматься? Даже у Кито выходные, — беспечно махнул рукой Ши.

«Но не у ИИ. Пора бы тебе уже понять это, дружище», — вздохнув, подумал я.

— Что ты сказал куратору? — поинтересовался Сережа. — По поводу того, что ты решил остаться?

— Сказал, что не могу оставить вас здесь самих, — улыбнулся я.

— Сильно ты нам здесь нужен, — фыркнул Хон. — Уж лучше я бы терпел рядом Поля и слушал его нытье, чем понимать, что он сейчас наслаждается незаслуженным отдыхом, пока мы торчим здесь.

— Ну, нам-то особо жаловаться не на что, — справедливости ради отметил Шон.

Действительно, последние дни в отсутствие Кито прошли довольно-таки спокойно. Кроме не слишком обременительной работы вроде той, которой мы сейчас занимались, и очень вялой самоподготовки, мы вообще ничего не делали.

В этот момент из стен церкви до нас донеслось очередное будоражащее кровь завывание. Это женский церковный хор под руководством пастора Ричардса репетировал пение рождественских псалмов. Среди тоненьких женских голосов я явно слышал сильный и зычный голос Рины Кейдж — к ужасу и отчаянию последней, у нее обнаружился, по мнению пастора, недюжинный талант к хоровому пению.

— Ну и воют, — прыснул Голдстейн. — Как бы они этим воем вместо того, что задумал пастор, е вызвали каких-нибудь злых духов.

— Он заставляет их репетировать по шесть часов в день, — вздохнул я.

Рина жаловалась мне на это вчера, когда мы с ней тренировались в зале. После того как мы начали регулярно встречаться с Джен, я нашел в себе достаточно выдержки для того, чтобы время от времени общаться с Риной, не опасаясь, что выкину что-нибудь слишком рискованное из-за спермотоксикоза.

Мы, конечно, все равно иногда оказывались на грани фола. Совместные тренировки оказались хорошим невинным поводом, чтобы проводить вместе время, и были сопряжены с физическим контактом. Рина, вопреки интенсивным «антинимфоманским» курсам с мисс Танди, не упускала случая отпустить какую-нибудь скабрезную шутку или «нечаянно» коснуться меня не самым привычным для бокса способом. Но мы все же были осмотрительны и не переходили грань, за которой нам бы грозила «зубрильная яма».

Иногда я чувствовал себя виноватым перед Джен из-за того, что провожу время с другой девушкой. Но я тут же убеждал себя, что в наших встречах нет ничего плохого и у них нет никакого сексуального подтекста. Отчасти это было правдой. Мне чем-то импонировал неунывающий нрав Рины, ее грубоватый юморок и приземленное, простое, искреннее отношение к жизни, основанное на простых природных понятиях и потребностях. Воспитанное на африканских пустошах, это отношение к жизни не смогли вытравить из нее ни в центре Хаберна, ни в интернате. Общение с ней было своего рода дуновением свежего ветерка в этих стенах, переполненных фальшью, двуличием и синтетикой.

— Как там у тебя с профориентацией, Алекс? — спросил Сережа.

В конце первого семестра еще двое наших, включая Ральфи, получили подтверждение своих грантов. Ожидалось, что судьба остальных решится в начале второго семестра. Я так и не получил ни одного приглашения на собеседование после того, как отклонил предложение «Юнайтед Секьюрити Солюшнз». Корпорация «Аэропейс», которой я два дня сочинял слезное письмо из разряда «Как я хочу летать, о, пожалуйста, только дайте мне шанс!» ответила мне краткой и вежливой формальной отпиской, в которой говорилось, что они очень ценят мое письмо и уважают мои стремления, но с сожалением сообщают, что на данный момент летные специальности не востребованы в корпорации, бла-бла-бла. В конце предлагалось принять участие в конкурсе на специальность IT-девелопера, если мои баллы по всем точным наукам выше 90.

— Еще в процессе, — угрюмо ответил я.

В конце месяца ожидался большой конкурс на гранты «Дженераль энерджи». Энергетический гигант имел большую квоту по всей сети «Вознесение» — под сотню мест. Им требовались специалисты разных специальностей — от членов геолого-разведывательных экспедиций до специалистов в сфере HR. Это была, определенно, хорошая возможность, хоть и никак не связанная с детскими мечтами, и мне, наверное, стоило ею воспользоваться, если только я не намерен был оказаться в какой-нибудь дыре, куда меня отправят по муниципальной квоте.

5 февраля 2079 г., воскресенье. 607-ой день.

К моему величайшему изумлению и не меньшему изумлению ребят, я не прошел, в отличие от Шона и даже Ши, отбор в «Дженераль». Мой средний балл был значительно выше, чем у них, и я был уверен, что прошел тесты не хуже, но система оценивания была непрозрачной, и я мог лишь догадываться, чем не угодил корпорации. Впрочем, разгадка не заставила себя ждать.

С самого начала второго семестра я оказался под мощным прессингом, направленным на пересмотр моего отношения к предложению «Юнайтед Секьюрити Солюшнз». Многочисленные разъяснительные беседы со мной на эту тему вел куратор Кито. Несколько раз меня вызывал к себе в кабинет по вопросам «профориентации» заместитель Петье — Нимиц, чтобы, не глядя мне в глаза (эпизод в «Доме отдыха Самуи» все еще не поблек, видимо, в памяти ублюдка) прочитать лекции о том, что рынок труда перенасыщен специалистами во многих сферах, тогда как существует острая нехватка профессионалов в сфере безопасности. Во время обязательных сеансов психотерапии Кэтрин Митчелл начала искусно подводить каждую нашу беседу все к той же «заветной» теме. Наш физрук мистер Закли, бывший армейский сержант, стал регулярно потчевать меня историями о своем веселом и славном армейском прошлом, и о том, что он с удовольствием вернулся бы на службу, если бы был так молод, как я. Даже некоторые товарищи порой ненароком роняли несколько слов о том, как жаль, что им не хватит здоровья на то, чтобы работать в сфере безопасности и обороны. Несложно было догадаться, что меня «обрабатывают», — продуманно и упорно.

Кульминацией стал вызов в кабинет к директору.

Никогда еще мне не доводилось беседовать с Сайджелом в этом кабинете, как и большинству однокашников. Кабинет представлял собой дорогую кальку на кабинеты прошлого века — сорок квадратных метров светлого дерева, кожи, старомодной канцелярии и книжных переплетов. Я вошел туда, будучи полным решимости высказать извращенцу все, что я думаю — и обомлел.

— Немного непривычно, согласен, — признал Петье. — Наши вкусы с прошлым директором определенно не совпадают. Но я еще не успел здесь все обставить. Все произошло довольно быстро.

— З-здравствуйте, сэр, — едва смог выдавить из себя я.

С интересом проследив за моим ошарашенным взглядом и с легкостью прочитав в нем все мои мысли, Петье понимающе улыбнулся, жестом предложил мне сесть и пояснил:

— Да, ты все верно понял, Алекс. Мистера Сайджела повысили. Он теперь будет заниматься важной и ответственной работой в штаб-квартире фонда Хаберна. Он давно об этом мечтал. Ну а твой покорный слуга займет этот кабинет, хотя, признаюсь, я никогда не стремился сюда и в прежнем чувствовал себя уютнее.

«Мне конец», — присаживаясь на стул для посетителя, в ужасе подумал я. — «Конец моим встречам с Джен, созвонам и вообще, всему. Вот же дерьмо!» Даже если Петье и знал о поблажках, которые делал для меня Сайджел (я уверен, что знал, хоть и не догадывался об их истинных причинах) он определенно не будет принимать от него в этом эстафету.

— Как проходят каникулы? — дружелюбно поинтересовался профессор.

— Отлично, сэр, — ни на секунду не обманываясь хорошо мне знакомым мнимым добродушием, буркнул я, мысленно ставя на каникулах крест.

— Да. Я бы даже сказал — немного расслабленно, не правда ли? — Петье хихикнул, заговорщически подмигнул мне и тут же махнул рукой. — Ну да ладно, Алекс. Ты отлично окончил свой третий семестр и вышел на финишную прямую. Почему бы не позволить тебе немного передохнуть перед финальным забегом? Я лично не против.

«Что-то я в этом сомневаюсь, упырь».

— Вы очень добры, сэр.

— Как проходят твои тренировки с мистером Кроуди?

Я внутренне напрягся, понимая, что вот она, первая шпилька — упоминание о профессиональном боксере, бывшем чемпионе мира, под видом тренировок с которым я посещал свои тайные свидания с Джен. Сайджел оказался достаточно предусмотрителен, чтобы на самом деле устроить мне тренировки с Кроуди, однако они проходили лишь два раза в месяц, а не три, как значилось в моем графике.

— Это превосходный опыт, сэр. Джефф — великий спортсмен, настоящий пример для меня.

— Не сомневаюсь, что тренировки приносят тебе искреннее удовлетворение, — новый директор интерната хитро усмехнулся, не оставив ни малейших сомнений в своей осведомленности. — Мистер Сайджел сделал тебе большую услугу, устроив это.

— Да, сэр. Мистер Сайджел всегда заботился о развитии учеников.

— А о твоем — особенно. Полноте! Все мы знаем, что он испытывал к тебе некоторую слабость. В этом нет ничего предосудительного. В кодексе профессиональной этики написано, что у нас не должно быть любимчиков, но ведь все мы люди, не так ли?

«Водит вокруг меня круги, словно акула перед тем как сожрать», — подумал я, сглотнув слюну. — «И что же дальше?»

— Ладно, — сочтя, что уже достаточно походил вокруг да около, молвил Петье. — Я знаю, что ты умный парень, Алекс, и все прекрасно понимаешь. Поэтому перейду прямо к делу. У меня, в отличие от мистера Сайджела, не бывает любимчиков. Хоть ты и симпатичен мне как личность, принцип непредвзятости, прописанный в кодексе профессиональный этики, для меня приоритетнее. И все же я не имею ничего против того, чтобы оставить за тобой все те маленькие привилегии, которыми ты был награжден — я имею в виду твои тренировки с мистером Кроуди, и все остальное. Объективно говоря, ты показываешь хорошую успеваемость и дисциплину, так что не похоже, чтобы небольшие поблажки развратили тебя. Но! Ты ведь знаешь правила. Услуга за услугу.

— Бумага, сэр? — страдальческим голосом произнес я.

— Да нет, — удивил меня профессор, небрежно махнув рукой. — Эта бумага давно утратила свое юридическое и воспитательное значение. Мы многому смогли научить тебя за три семестра, а чему не смогли — тому не сможем и за четвертый. Но есть еще кое-что. Я говорю о твоей профориентации.

В душе я догадывался об этом, что речь пойдет об этом, даже когда спрашивал о бумаге.

— На мой взгляд, ты принял поспешное и необдуманное решение, отклонив предложение, которое было для тебя оптимальным и единственно возможным. Никто другой не заинтересовал этого грантодателя, и никакого другого грантодателя не заинтересуешь ты, Алекс. Не люблю громких слов, но это — твое предназначение.

— Я даже никогда не слышал о такой компании и о таком вузе.

— Можешь не беспокоиться об этом, — уверенно заявил профессор. — Люди с улицы сюда не заходят. Пусть тебя не вводят в заблуждение названия и имена. Ты ведь говорил с тем человеком. Неужели он не произвел на тебя впечатления?

— Более чем, — признался я, удивившись, что педагог не назвал генерала Чхона по имени.

— И что же? — вопросительно поднял брови Петье

— Вы ведь знаете, откуда я, сэр, и почему я оттуда бежал…

— Алекс Сандерс родился и был воспитан в этих стенах! — насупившись, напомнил мне воспитатель, и в его голосе прорезалась сталь. — Не может быть никакого прошлого, которое бы влияло на твои решения!

«Опять двадцать пять», — вздохнул я, но промолчал.

— Сэр, неужели есть что-то плохое в том, что я хочу выбрать себе мирную профессию?

— Все не так просто, Сандерс, — профессор поднялся из-за стола и подошел к окну, что вообще-то было для него не характерно. — Эти люди интересуются тобой очень давно. Они нашли тебя вовсе не здесь. Открою тебе небольшой секрет. Когда твой опекун, мистер Ленц, ходатайствовал о том, чтобы определить тебя в «Вознесение», мы намерены были отказать ему. Правила — они одни для всех. Но эти люди вмешались и пожелали, чтобы мы взяли тебя. Они имели достаточное для этого влияние.

Я недоверчиво моргнул. Что?! Я здесь благодаря протекции Чхона?!

— Они работают на правительство? — спросил я.

— Некоторые частные лица работают на благо нашего общества не в меньшей мере, нежели государственные институции. Если ты был внимателен на уроках, то должен ориентироваться в современной общественно-политической ситуации. Перед Содружеством возникает много вызовов. И взрослым сознательным людям, к которым я причисляю и тебя, не пристало прятать голову в песок. Ты ведь слушаешь речи Протектора и членов правительства. Неужели ты думаешь, что они предостерегают нас для красного словца? Как это ни печально, Алекс, но у возрожденной человеческой цивилизации полно врагов. Наше общество построено на столбах высокого интеллекта, развитой культуры, превосходной вежливости и исключительной законопослушности, на неприятии насилия и грубости. Но лишь наивный мечтатель может считать, что все эти возвышенные ценности способны сами себя защитить. Для того чтобы продолжить свою победоносную поступь, Содружество должно быть сильным. Для этого создан специальный аппарат. И сейчас ты нужен этому аппарату. Ты проявил достаточно сознательности, чтобы замечательно изучить все преподаваемые дисциплины. Но действительно ли ты впитал в себя истинное понимание значения слово «гражданин»? А ведь это не только привилегии, молодой человек. Это еще и ответственность. Это еще и самопожертвование. В одном из своих замечательных эссе сэр Уоллес написал, что общество подобно торренту — сколько берешь, столько и отдаешь. И я согласен с ним. Ты многое взял, Алекс. И тебе предстоит многое отдать.

Слегка ошарашенный этим проникновенным монологом, я не сразу нашелся, что ответить.

— Я согласен с этим, сэр, — пробормотал я. — Еще с раннего детства я решил, что буду жить не ради одного лишь удовольствия, что буду приносить пользу людям. Но ведь есть множество способов это сделать! Я мечтал полететь в космос, осваивать новые миры. Не у многих хватило бы на это здоровья, а у меня хватило бы. Это оказалось ненужным. Что ж, так тому и быть. Есть и другие пути. Например, нам нужно восстановить нашу планету, вернуть ей тот прекрасный облик, который был у нее в прошлом, и избавить человеческий род от страшного недуга, который убивает его — радиации. Именно Я мог бы… м-м-м… поступить в Институт прикладной физики, сэр, на факультет радиологии, и…

— Понимаю тебя, понимаю, — с одобрением закивал директор, посмотрев на меня с почти отеческой добротой. — Благие намерения движут тобой, и это прекрасно, Алекс. Но ты все еще очень юн, и смотришь на мир несколько поверхностно. Не обижайся на эти слова, это не упрек, а констатация факта. Ты создан для того, чтобы быть защитником нашего общества. Поверь мне. Я видел многих людей, которые хотели этого, но не могли. Ты — можешь, но не хочешь. Но ты просто попытайся представить себе, что каждый человек в нашем обществе будет делать то, что ему заблагорассудиться, совершенно не заботясь о других людях — представляешь, во что превратится социум? Вряд ли представляешь. Алекс, я не открою тебе тайны, если поведаю, что человеческий мозг имеет крайне сложное устройство. Даже современная наука не полностью изучила особенности работы этого органа. Если говорить просто, то людей очень часто снедают странные желания и эмоции, странные пристрастия, необычные комплексы, необъяснимые страхи. Все это исходит с «темной стороны» нашего сознания. Эти вещи не вписываются в логическое устройство мира, они мешают людям жить и работать. И нам стоит бороться с ними, не позволять эмоциям руководить нашими действиями вопреки рассудку. Ты понимаешь, о чем я толкую?

— Я понимаю, сэр. Но мною руководят не эмоции. Мои стремления вполне рассудительны, — попытался вступиться за себя я, но директор остановил меня жестом руки, понимающе улыбнувшись.

— Мне не потребуется много времени, Алекс, чтобы разбить все твои аргументы в пух и прах с помощью одних лишь статистических данных. Хочешь попробуем? У меня здесь базы данных, в которых есть все о тебе, — начиная от твоих отпечатков пальцев и заканчивая каждым словом, которое ты сказал или написал за последние полтора года. Квантовые компьютеры обрабатывают эти данные ежедневно, и системы, которые никогда не ошибаются, делают однозначные выводы. Ты всего лишь немного выше среднего по всем персональным показателям, Сандерс, за исключением тех, которые способны найти свое применение в сфере безопасности — по этим показателям ты показываешь непревзойденные результаты. Ты должен понять, что не по чьей-то глупой прихоти все прочат тебе карьеру в сфере безопасности. Это судьба. Судьба — это цифры, Алекс. Математика, с которой невозможно спорить. Есть нечто, в чем ты имеешь шансы достичь успеха и принести Содружеству наибольшую пользу, — и ты обязан заняться именно этим, и ничем другим, потому что именно так поступают сознательные граждане.

Остановив на мне взгляд по завершении своего длительного монолога, Петье, как он, наверное, и полагал, увидел там выражение упрямства. Бывший заведующий по воспитательной работе знал меня слишком хорошо, чтобы поверить, что его пламенная речь выбьет из моей головы то, что там засело.

— Давайте сразу перейдем к тому, что будет, если я откажусь, — предложил я.

— Тебе это все уже хорошо знакомо, — пожал плечами профессор.

— Я выдержал так долго — выдержу и еще полгода.

— А дальше что? Куда ты пойдешь? — пожал плечами Петье. — Никто не ждет тебя в разрушенной Европе, мой юный друг. Ты должен уплатить свою дань, чтобы стать частью нашего общества. И не тебе выбирать, какой будет эта дань.

— Пусть муниципалитет выберет мне профессию, — пожал плечами я.

— Ты будешь определен в силовой блок, Сандерс. Это решено.

— Ну и пусть, — обреченно махнул рукой я. — Я отмотаю свои пять лет, где мне скажут. Но мне выдадут униформу, страховой полис и социальный пакет, а люди будут уважительно оборачиваться мне вслед. Это не то же самое, что отправиться в гребаный «Юнайтед Секьюрити и что там дальше».

— Ты сейчас говоришь как бессовестный, циничный обыватель, Алекс. Не такую личность мы тут воспитывали, — осуждающе понурил взгляд профессор.

— А какую? — усмехнулся я едко, сознавая, что, по сути, мне уже терять особо нечего. — Вы здесь создали все условия, чтобы выращивать как раз такую породу. Тотальный контроль и страх никогда еще не развивал в людях ничего, кроме подлости, трусости и лицемерия. Вспомните довоенную Россию.

— Довольно уже мы с тобой здесь наговорили, Алекс.

— Это точно.

— Измени свое решение сейчас, иначе остаток твоей учебы здесь не принесет тебе большой радости, а в итоге, помяни мое слово, ты все равно не уйдешь от предначертанной тебе судьбы.

— Я сам кузнец своей судьбы.

— Эх, юность, — снисходительно покачал головой Петье. — Максимализм. Что ты когда сковал, Алекс?

Я угрюмо поджал губы.

— Мы вернемся к этой беседе, — пообещал директор. — Скоро.

25 июня 2079 г., воскресенье. 747-ой день.

— Итак…

Кито прокашлялся и многие ученики в аудитории вздрогнули. Я не принадлежал к их числу. После того, что мне пришлось пережить на протяжении последних месяцев, меня трудно было прошибить. И все же внутренне я был напряжен. Пружина внутри меня напрягалась все сильнее по мере того, как время моего выпуска приближалось. Последние дни в интернате были особенно тяжелы и мучительны — как завершающие метры на длинной дистанции, когда последние силы уже покинули тебя и кажется, что ты вот-вот упадешь. Я уже практически утратил человеческий облик и разучился говорить человеческим языком. Искусственные рефлексы, насажденные интернатовскими правилами, послабление которых я едва-едва начал чувствовать в конце летних каникул, теперь засели во мне так прочно, что я уже и не помнил, каково это — жить без них.

Петье сдержал свое слово — он превратил мою жизнь в кошмар. Я не просто лишился своих созвонов и встреч с Джен, не просто получил назад свой нанокоммуникатор и окончательно уступил должность старосты Ральфу. Я лишился самой жизни в нормальном понимании этого слова. Двадцать два из последних ста сорока дней я провел в «карцере». В основном это были короткие сроки по два-три дня, выписанные за откровенно не тянущие на такое наказание нарушения. Но «пассивная обучающая нагрузка», навешанная на меня во сне против моей воли, была так велика, что отголоски навеянных снов бродили во мне целый день, подменяя мои собственные мысли. Я ненавидел это. Находясь в «карцере», я до последнего силился не спать, ходил из угла в угол, бил себя по щекам, не пил подаваемую мне воду и не ел еду — но сон сморял меня неумолимо, проникая в темницу, видимо, вместе с воздухом из системы кондиционирования.

Когда я в очередной раз вылез из «зубрильной ямы», то уже не мог вернуться к нормальному ритму жизни. Меня начала мучить бессонница — усыпляющие вещества нарушили мои биоритмы, и организм разучился спать самостоятельно. У меня уже не оставалось сил, чтобы продолжить свои тренировки по боксу на прежнем уровне, и я начал терять форму, чувствуя себя морально изможденным.

Спасительную соломинку мне протянул Шон. Парень, уже давно всерьез увлекшийся легкой атлетикой, заразил меня своей страстью — и большую часть своего свободного времени я занимался тем, что бегал вокруг озера, наслаждаясь свежим ветерком, хлещущим в лицо, и солнечным светом. С каждым следующий днем я наращивал дистанцию, испытывал свои силы, загонял себя, как лошадь — бежал и бежал, пока проклятущие мысли, насажденные в чужих снах, не выветривались из моей головы. И это работало. Месяц спустя Шон, несмотря на свой многолетний опыт, уже и не пытался соперничать со мной по выносливости.

А 20-го мая в Блумфонтейне я пробежал марафонскую дистанцию. Один из всего нашего интерната, повергнув в изумление мистера Закли, который клялся, что настоящего марафонца нужно тренировать много лет, я преодолел сорок два километра с результатом, лучшим, чем все остальные тринадцать участников забега, ненамного уступающим олимпийскому рекорду — и на финише улыбался, чувствуя себя лучше, чем когда-либо за последние месяцы. Я не чувствовал себя в тот момент Димитрисом Войцеховским. Но и Алексом Сандерсом, как хотелось бы ублюдку Петье, я не был. Я был всего лишь порывом ветра, шумом кроссовок, ритмично стучащих по асфальту. Всем и никем. И в моей голове не было ни единой мысли — ни своей, ни чужой.

В середине июня, перед началом сессии, я победил в соревнованиях сети «Вознесение» по триатлону, став одним из немногих учеников, завоевавших первенство сразу в нескольких, совершенно разных, видах спорта — бокс, марафонский бег и триатлон. О том, что я также входил в команды по регби и академической гребле, даже не вспоминали. Парни из других интернатов, отставшие от меня еще в середине дистанции, ни за что бы не поверили, что два из предшествующих семи дней я провел запертым в четырех стенах, наказанный за очередное нелепое нарушение, выдуманное директором, а остальные пять, в основном, готовился к экзаменам.

«Ну ты прям супермен», — сказал мне после этого Ши, хотя я думал, что его уже не удивишь моими спортивными успехами. Рина улыбнулась мне издалека и показала большой палец, но подходить не стала — это был слишком простой способ снова угодить в «зубрильную яму», в чем мы с ней уже давно смогли убедиться. Она часто бывала там, как и мои парни — Ши, Шон и Серега.

Директор интерната не был глупцом и понимал, что сломать меня можно через издевательства над теми, кто был мне хоть сколько-нибудь дорог. Это хорошо действовало, и я, наверное, уступил бы ему, чтобы облегчить их страдания — но они сами разубедили меня в этом. «Тайные разговоры» были все еще в ходу, и во время одного из таких Хон горячо признался мне, что восхищается моим упорством и предпочтет просидеть в «карцере» весь остаток своего срока, нежели позволит Петье восторжествовать. Того же мнения был и Шон. «Покажи им», — нацарапал он на своем «пип-бое». Я не рисковал приближаться к Рине, но видел все в ее глазах. Что до Сереги — этот простодушный добряк открыто говорил мне, что он всегда со мной, и его честные глаза говорили о том же.

Даже со стороны остальных членов отряда, которые, казалось бы, должны были возненавидеть меня за все те проблемы, которые достаются им по моей вине (а ведь не проходило ни дня, чтобы Поль хоть раз не напомнил им об этом), я чувствовал немую поддержку. Ральф, хотя я и знал, что его подзуживает к этому Кито, даже не пытался относиться к своим обязанностям старосты иначе, чем к формальности. Я оставался их неформальным лидером. Что бы ни случилось, они оставались одной командой, готовы были страдать вместе со мной — и от сознания этого меня переполняла гордость, благодарность и упрямая спортивная злость. И, не в последнюю очередь благодаря им — я выдержал.

Сегодня японец выглядел чуть менее злым, чем обычно. Видно, предвкушал предстоящий отпуск.

— Должен сказать, что в целом вы справились лучше, чем я ожидал и не ударили лицом в грязь перед другими отряда, чего можно было ожидать после, мягко говоря, фиаско на последнем декадном тесте…

Не сказать, чтобы меня так уж сильно интересовали результаты выпускных экзаменов. Я выберусь отсюда очень скоро, и не имеет значения, с каким средним баллом.

— … зачитываю баллы в алфавитном порядке и средний балл в конце. Подробная информация будет чуть позже разослана на ваши ЛСС. Итак…

Когда очередь дошла до меня, я даже не дрогнул.

— … физика — 95 баллов, химия — 92 балла, общая биология — 88 баллов, генетика — 90 баллов, астрономия — 95 баллов, математика — 89 баллов, телекоммуникации — 93 балла, компьютерное моделирование и программирование — 89 баллов, прикладной системный анализ — 90 баллов, графический дизайн — 92 балла, экология — 92 балла, всемирная история — 90 баллов, история Содружества — 92 балла, правоведение — 97 баллов, основы психологии — 89 баллов, социология — 88 баллов, политология — 89 баллов, конфликтология — 91 балл, экономика — 94 балла, основы бизнеса — 94 балла, классическая культура — 95 баллов, современная культура — 86 баллов, деловой английский язык — 93 балла, управление временем — 80 баллов, самоконтроль и самовоспитание — 84 баллов, общение, построение отношений и лидерство — 92 балла, основы гражданского сознания — 78 баллов, христианское благочестие — 80 баллов, общая инженерно-техническая подготовка — 98 баллов, гражданская оборона и безопасность жизнедеятельности — 100 баллов, физическая подготовка — 100 баллов, медицинская подготовка — 96 балла, СРЕДНИЙ БАЛЛ — 91.

Хотя на моем лице не отразилось никаких чувств, я чувствовал, что все смотрят на меня чуть ли не с завистью — это был чрезвычайно высокий балл как для выпускных экзаменов и, возможно, я стану лучшим в отряде, о чем никогда ранее не мог и помыслить. Но это меня не волновало. Я слушал далее одним ухом, мысленно уже пребывая на свободе.

— Похоже, даже тебя удалось чему-то научить, Сандерс, — скривился Кито, недовольный, что довольно низкие оценки по его предметам — управлению временем и основам гражданского сознания — не смогли испортить мне общую картину.

Я не удержался от мрачной улыбки, узнав, что у Паоло Торричелли средний балл — 78, причем он провалился даже по физике и математике, которые считал своим коньком. Поль выглядел просто жалко. Он оказался всего лишь седьмым в отряде — сразу за Шоном, ухитрившимся набрать 80. Худшим баллом был 69, которые наскреб себе Серега Парфенов — не так уж и плохо для «черного отряда».

— Итак, на этот раз все вы набрали проходные 60 баллов, так что на повторный курс никто не остался. Я этим весьма удивлен, — подвел итоги куратор. — Теперь все более или менее знают, на что рассчитывать. Если ваши баллы не удовлетворяют требования тех учебных заведений, куда вас намерен был направить грантодатель, или если вы так и не получили грант, педагогический совет сам определит вашу специальность. Вы будете вызваны на консультативное собеседование в течение следующих 48 часов. Точное время вашей очереди будет вам сообщено. Хочу так же сказать, что хотя академический год завершен, правила поведения и график дежурства никто не отменял, а свободное время теперь не стоит тратить попусту — занятия спортом (большинству из вас это очень пригодится), самообразование, культурно-творческая деятельность — я прослежу, чтобы оставшиеся дни не стали для вас вредным бездельем. Завтра же должна быть произведена генеральная уборка территории. Староста — разбейте отряд на группы и позаботьтесь, чтобы каждый знал свой участок работы. Вы поняли?!

— Да, сэр!!! — прокатился по аудитории радостный хор.

27 июня 2079 г., вторник. 749-ый день.

Генеральная уборка никогда еще не проходила в столь оживленной атмосфере. Некоторые ученики, казалось, парили над территорией, смеялись, шутили и сияли намного ярче июньского австралийского солнца. Другие наоборот, были угрюмы, молчаливы и задумчивы. Каждый из них мысленно уже был на свободе, которую каждый представлял себе по-разному — многие забыли, как она выглядит, а некоторые и вовсе никогда ее прежде не знали. Сложно сказать, к какой категории следовало причислить меня. Я пока еще запрещал себе думать о том, что ждет меня за стенами интерната. Нет, еще не время. До моего избавления оставались считанные дни на календаре, но некое шестое чувство подсказывало, что мои испытания здесь еще не окончены.

— Ты чего скис? — Ши беспечно ткнул меня локтем и подмигнул мне. — Ты разве не чувствуешь этого? Принюхайся. М-м-м. Это же ветер свободы.

— Еще рано, — пробормотал я в ответ.

— Да ну его лесом! Я уже поступил! Поступил на гребаный факультет геофизики гребаного Института горного дела в Эллис-Спрингс. «Дженераль» уже перевел денежки куда надо. Так что, даже если я сейчас скажу прямо в лицо Кито, чтобы он трахнул себя сам, и меня запроторят на остаток времени в «карцер» — мне по барабану. Слышишь, Кито?! Трахни себя в свою тощую желтую задницу!!!

По рядам парней, занятых уборкой, прокатился смех, а кое-кто, наоборот — возмущенно нахмурился, испуганно притих и постарался отодвинуться подальше от Хона, чтобы не накликать на себя никаких бед, когда до избавления осталось совсем немного. Я не числился более старостой, поэтому не счел нужным его одергивать — пусть говорит, что вздумается.

— Я еще даже не знаю, куда меня определили, — заметил я.

— Да хоть к черту на кулички. Расслабься, Алекс… или как там тебя зовут?

— Ты чего, Ши? — цыкнул на него кто-то.

— А что такого?! Пофиг уже! Скажи-ка, дружище, как тебя там на самом деле?

Ральф предостерегающе помотал головой, напоминая мне о самообладании. Но я чувствовал на себе испытывающий взгляд Ши Хона, который за два проведенных здесь года так и не был сломлен, а в эти заключительные дни, похоже, решил напрочь презреть интернатовские порядки. И этот взгляд не позволял мне просто опустить глаза вниз и промолчать. В конце концов, терять уже и впрямь почти нечего.

— Ди-мит-рис, — после долгой паузы, преисполненной напряжения, выдавил из себя я жалкий шепот, почувствовав, как по лбу прокатилась капля пота.

Я не был уверен, что это странное греческое имя, звучащее как полузабытый призрак из прошлого, могло иметь какое-то отношение ко мне. Мне было страшно произнести его впервые за столько времени, действительно страшно. И это означало, что Петье почти добился своего.

— Что? — не расслышал кореец.

— Димитрис! — вдохнув поглубже, громче сказал я.

— Чего?! — удивился Хон. — Что это за имя такое?!

— Греческое.

— Так ты грек?!

— Нет. Просто…

— Зайди ко мне в кабинет, Алекс, — произнес мне в ухо усталый голос Петье. — Прямо сейчас, пожалуйста. И передай своему товарищу, что охрана сейчас прибудет, чтобы сопроводить его туда, где он проведет остаток своих дней в интернате, позором и кошмаром которого он стал. Как жаль, что у меня нет машины времени, и я не могу поставить ему «НВЦ» вместо нерадивых сотрудников детского центра, проморгавших у своего питомца столь очевидную социопатию!

— Что такое? — испуганно спросил Серега, увидев все по выражению моего лица. — Что случилось?

— Тебе, похоже, пора туда, куда напрашивался, — мрачно сообщил я Ши. — Что, не мог еще пару дней подержать язык за зубами и подышать свежим воздухом?

— А, черт! — сплюнул Хон, пожав плечами, и бесшабашно улыбнулся. — Ну сказал старому пердуну трахнуть себя, что тут такого? Ладно, пусть Петье его трахнет. Или наоборот. Мне-то что?..

По пути к учебному корпусу я заметил, что атмосфера в интернате в последние дни перед выпуском заметно переменилась. Выпускники, не занятые на генеральной уборке, поголовно выбрались на улицу, нежась в лучах теплого июньского солнца — кто-то играл в бадминтон или баскетбол, кто-то сидел на траве у искусственного озера, просто судачил о том о сем, пока еще робко радуясь долгожданной свободе. Нечто подобное я наблюдал два года назад, еще будучи абитуриентом, но тогда долгожданное избавление было так далеко от меня, что я неспособен был ощутить причастность к счастью Энди Коула и других выпускников. А сейчас я один из них. Почему же на сердце такая тяжесть и тревога?

Минут через семь я уже приближался к кабинету директора в так называемом «админкоридоре» на верхнем этаже главного корпуса. Тут располагались кабинеты начальства — директора, его заместителей, заведующего по воспитательной роботе. Пройдя по практически пустынным, в сравнении с учебным временем, коридорам, я постучался в знакомый мне кабинет.

— Войди, Алекс! — разрешил мне голос директора.

Ступив на порог, я замер в нерешительности. Петье был не один — в кабинете меня ожидала целая коллегия. Кроме самого директора здесь были куратор Кито, новая заведующая по воспитательной работе мисс Каммингз и… генерал Чхон.

Из-за ставней директорского окна доносились радостные шумы лета, а сквозь приоткрытые жалюзи в кабинет проникали теплые лучики света. Но все это никак не отражалось на настроении людей, сидящих в кабинете — их брови были сдвинуты, губы сжаты, лбы прорезали морщины. Лишь Чхон, уютно разместившись в кресле у окна, имел вид слега расслабленный и даже скучающий.

— Садись, Сандерс, — без прежней приветливости велел директор, стоя позади своего стола.

Он был без галстука, а пиджак и верхняя пуговица рубашки были расстегнуты, но это все равно смотрелось скорее как обязательный атрибут летней униформы, чем как нечто неформальное. Что касается куратора и заведующей по воспитательной работе, которые умостились на стульях для посетителей, то они, разумеется, были в своих темных мундирах, похожие на палачей средневековой Инквизиции. Ярко-алая помада мисс Каммингз на фоне ее бледной кожи выглядела так, будто она только что напилась крови.

«Ого. Похоже, против меня решили задействовать тяжелую артиллерию», — подумалось мне, и сердце тревожно екнуло. Но устыдившись своей робости, я решительно прошел и сел на указанное мне место, чувствуя себя неуютно под проницательными взглядами куратора и мисс Каммингз. Но не эти упыри пугали меня — они уже выпили у меня столько крови, сколько смогли, и вряд ли способны были чем-то удивить. Чхон, мирно умостившийся у окна и, казалось, не обращавший на меня никакого внимания, настораживал меня во сто крат больше.

Выдержав паузу, Петье театрально вздохнул, указав рукой в сторону окна.

— До чего прекрасна ранняя летняя пора. Сложно поверить, что в мире может быть что-то злое и жестокое, когда смотришь на этот солнечный свет, на зеленую траву и на молодых ребят, веселящихся и смеющихся среди этого оазиса. Ты любишь лето, Сандерс?

— Да, сэр.

— Я вижу это. Ты так замечательно проводишь время со своими товарищами, предвкушая скорый выход из наших гостеприимных стен, что мне аж неловко было беспокоить тебя и занудствовать, напоминая, что ты все еще не получил своего распределения.

— Сэр, — я сделал глубокий вдох, настраиваясь на нужный лад. — Во время нашей прошлой беседы вы объяснили мне все предельно ясно. А ваши последующие действия сделали ситуацию еще яснее. Я не представляю себе, что может быть добавлено ко всему, что произошло между нами за эти очень долгие два с половиной года.

— Что ты имеешь в виду? — со мнимым недоумением развел руками директор, делая вид, что слегка обескуражен тем, как я повернул беседу.

— Вы прекрасно знаете, что я не собираюсь принимать заявку от компании «Юнайтед Секьюрити Солюшнз», — молвил я, глядя прямиком в лицо директору. — Я дорого заплатил за это решение. Но вы уже не способны сделать мне ничего, чего бы еще не сделали.

— А ты, я смотрю, наглый и лицемерный тип, Сандерс! — неожиданно прошипел Кито, нанося удар с фланга. — Едва почуял шанс улизнуть, как твое уважение к воспитателям испарилось, будто его и не было!

— Уважение? К вам? — я презрительно фыркнул, подумав, что Ши Хон, в сущности, прав — к черту их всех, надоело перед ними пресмыкаться. — Что, по-вашему, должно было вызвать у меня уважение? Злопамятность? Желчность? Жестокость? Вы пытаетесь строить из себя тирана, чтобы скрыть комплекс неполноценности и неуверенность в себе. Вы вообще не пригодны к педагогической работе, вам требуется серьезная психологическая помощь…

— Вы много себе позволяете, Сандерс! — зрачки заведующей по воспитательной работе возмущенно сузились. — Опомнитесь!

— Да как ты смеешь?! — завизжал Кито, едва не брызжа слюной. — Ты — ничтожный, самоуверенный сосунок!

— Ты допустил оплошность в своем выборе, Сандерс, — остановив словоизлияние куратора, директор стремительно повернулся и шагнул к своему столу, склонившись надо мной. — Я ведь объяснил тебе все начистоту, как разумному здравомыслящему человеку. Я считал, что ты понял меня.

— Я прекрасно все понял. Я принял решение, и уже заплатил за него, сэр, — твердо повторил я.

— Ты считаешь себя настолько умным, чтобы принимать такие решения, Сандерс?! — вновь бросился в атаку Кито, глядя на меня злобным взглядом. — Много же мужества тебе, должно быть, понадобилось, чтобы наплевать на всех, кто вложил в тебя силы и знания, и хлопнуть дверью у нас перед носом! Как ты можешь совершать такие поступки и претендовать на то, чтобы стать гражданином, членом нашего общества?! Да ты просто-напросто предал общину, которая приютила и обогрела тебя, неблагодарный юнец. Осквернил ее идеалы. И ты после этого смотришь нам в глаза?!

— Я просил отправить меня назад в Европу в первый же день, как оказался тут… сэр! — огрызнулся я.

— Ладно, довольно, — крякнув, генерал Чхон поднялся со своего кресла, и Кито сразу умолк. — Парень упорен, стоит на своем, не сдается. В этом я не вижу ничего плохого. Он таким и должен быть. Оставьте нас — надо переговорить с глазу на глаз.

Под моим удивленным взглядом, все трое, включая хозяина кабинета, безропотно поднялись и вышли, заперев за собой дверь. Я еще не встречал того, кто способен был обходиться с этими напыщенными индюками так запросто. Чхон даже не удостоил их на прощание взглядом. Оставшись наедине со мной, он забросил себе в рот жвачку и, выдержав паузу, заговорил:

— Я не могу понять одного — почему у тебя не хватает мужества глянуть правде в глаза и признать, что ты пытаешься свернуть со своего единственного возможного жизненного пути? Долго ты еще будешь бегать и прятаться?

— Я ни от кого не прячусь, — ощетинился я.

— Чушь! — фыркнул генерал. — Ты что, забыл, как ты тут оказался? Я напомню тебе. Жадные крючкотворцы, задумали незамысловатую аферу под названием «Альянс», вся суть которой была в том, чтобы заполучить власть и разбогатеть, не отдавая нам долги. Они втянули в свои махинации недалеких руководителей твоей захолустной общины, которая могла бы существовать, не привлекая ничьего внимания, еще много десятков лет. Как следствие, спятивший фанатик Ильин, который, впрочем, был всего лишь слепым орудием в руках китайцев, отнял у тебя все, что ты имел. Разрушил твой сраный дом, бросил твоего папашу гнить в тюрьме, прикончил твою мать…

— Моя мать не умерла! — мгновенно вышел из себя я, чувствуя, как сжимаются кулаки.

— Херня, и ты это знаешь! — обрубил Чхон, презрительно усмехнувшись. — Они убили ее, как уничтожают всех, кто стоит на их пути. Они не знают жалости. Но что же ты?! Мне сложно поверить, что сын людей, которые самоотверженно защищали свой никчемный, но дорогой им клочок земли от агрессора, просто-напросто сдрейфил и сбежал. Ты не думал о том, что чувствовал твой папаша, когда узнал, что его единственный сын, вместо того, чтобы взять в руки оружие и вызволить старика из плена, поджал хвост и бежал на край света, как крыса?!

— Он просилменя об этом, сэр! — прокричал я генералу, чувствуя себя совершенно раздавленным тяжестью и непреклонностью его обвинений.

— Он сказал тебе то, что должен был сказать хороший отец. А ты должен был сделать то, что должен сделать хороший сын, — безапелляционно заявил генерал, задев одну из самых чувствительных струн в моей душе, к которой я старался не прикасаться все эти годы. — Сколько тебе было, пятнадцать? Ты не был младенцем, закутанным в пеленки. Так что не пытайся переложить на отца ответственность за свои поступки. Ты предал все то, что было тебе дорого…

— Вы ничего об этом не знаете!

— Я знаю о тебе все, — страшное лицо Чхона расплылось в улыбке. — Намного больше, чем все, кто нянчился с тобой в этой богадельне, вместе взятые. Даже больше, чем ты сам!

— Кто вы? — недоверчиво нахмурился я. — На кого вы работаете?!

— Я говорил тебе, кто я! — стальным голосом отчеканил азиат. — Я из тех людей, кто занимается серьезными вещами, а не детскими забавами. В наших руках — безопасность единственного на планете цивилизованного государства. А значит — всей человеческой цивилизации. Мы со всех сторон окружены врагами, которые норовят уничтожить нас! Знаешь что? Иногда я бываю несчастлив от той работы, которую выполняю. Но благодаря мне другие люди счастливы. И это как раз та дань верности, которую я, как гражданин, отдаю Содружеству! Тебя немногому научили в этих стенах, мальчишка, если ты до сих пор не знаешь, что значит слово «гражданский долг». Знаешь ты, что это, или нет, мать твою?!

Когда генерал внезапно сорвался на крик и навис надо мной, нахмурив свое побагровевшее от гнева лицо, я невольно смешался. Все-таки, даже после двух лет в интернате, я все еще не способен был сохранить выдержку под натиском этого человека.

— Я скажу тебе, что это, парень. Это когда ты делаешь то, что приказано, независимо от того, нравится это тебе или нет — даже если тебе придется намотать собственные кишки на колючую проволоку! А для этого надо, чтобы кишки были не слишком тонки! Черт возьми, в моих отрядах совсем юные парни и девушки намного слабее тебя, совершают такие вещи, которыми стоит гордиться! А ты сидишь тут, здоровенный наглый сукин сын, и когда я, кавалер херовой кучи гребаных орденов, говорю тебе: «Сынок, ты нужен мне», ты отвечаешь мне, насмехаясь: «Да пошел ты»! Думаешь, я похож на человека, которого можно послать?!! Так ты считаешь?! На кого, по-твоему, я похож?!

Яростный крик генерала, похожего на разъяренного носорога, способен был напугать целый взвод. Я невольно сжался на своем стуле, пока он надвигался на меня, и каждый миг ожидал удара здоровенного кулачища по лицу, но все-таки сумел каким-то чудом не отвести своего взгляда от глаз военного.

«Я знаю, на кого ты похож», — подумал, но не ответил я.

В памяти всплыли недавние события в Европе, когда тысячи наемников из таких компаний, как та, в которой работает этот человек, на деньги транснациональных компаний воевали с Центральноевропейским Альянсом.

Он говорит об Альянсе, Ильине и о китайцах, которые якобы его финансировали, надеясь разжечь во мне злость, разбередить чувство вины за бегство из Генераторного и разбудить желание отомстить старым врагам и восстановить справедливость.

Но правда состояла в том, что такие, как Чхон, были так же похожи на борцов добра со злом, как Хиро Кито был похож на мать Терезу. Они приходят туда, где Содружество рискует потерять свое влияние, а всесильный консорциум «Смарт Тек» — свои деньги. И убивают, чтобы этого не случилось, получая хорошие гонорары за свою грязную работу, которой не пристало заниматься настоящим солдатам. Китайцы, русские, арабы. Коммунисты, радикалы, демократы. Мужчины, женщины, дети. Кровь у всех была одного цвета, пули одинаково хорошо вышибали из тела мозги, а деньги, зачисленные на карточный счет, не пахнут и не шепчут ночами на ухо голосами покоящихся в земле жертв.

— Вы похожи на убийцу, — тихо прошептал я.

— Так ты считаешь? — лицо генерала расплылось в улыбке. — Да, я убийца. Я не скрываю этого. Такой же убийца, как твой папаша и твоя матушка. Может, они и считали себя гуманистами, но они жали на курок, как и все, отдавали приказы, выполняли их, или просто отворачивались — и люди умирали, чтобы они могли жить дальше. И я не такой дурак, чтобы обвинять их в этом. Они делали то, что требовалось. И я делаю то, что требуется.

— Требуется кому?

— Да всем! Всем, кто остался на этой гребаной планете, если не считать дикарей с пустошей и китайцев, которым давно уже вживляют чипы вместо мозгов. Двести миллионов оставшихся потребителей будут по-прежнему жить, работать, трахаться и развлекаться под сенью нежно-голубых озоновых куполов до тех пор, пока мировой порядок сохраняется таким, как он есть. Те, кто угрожает этому — враги. Альянс был врагом. Поэтому с ним случилось то, что случилось. И ты сам это прекрасно понимаешь.

Увидев, что на моем лице остается упрямое выражение лица, генерал пожал плечами:

— Черт, да ведь твой опекун тоже работает в нашем аппарате, хоть он и мелкая сошка. Ты что же, и его советам не доверяешь? Разве это не его слова: «Как гражданин Содружества и военнослужащий, давший присягу, я обязан сказать тебе, что это честь — защищать наше государство от его врагов. И ты, судя по твоим качествам, способен достойно исполнить этот зарок…».

— Откуда вы?! — я удивленно разинул рот, вспомнив наш разговор с Ленцом в отеле во время нашей встречи, о которой, как я полагал, никто не знал, за исключением, разве что, экс-директора Сайджела, который не был заинтересован в том, чтобы посвящать в это посторонних.

— Я знаю то, что должен знать! — хлопнул кулаком по столу Чхон, вновь нависая надо мной. — И я знаю, что твое место — среди таких же, как я.

— Что-то мне не слишком хочется во всем этом участвовать.

— Да кого волнуют твои желания?! — удивился Чхон. — Врагов они точно не волнуют. Террористы взорвут бомбу там и тогда, где они посчитают нужным, не заботясь о душевных переживаниях обывателей, которых их бомбы размажут по стенкам, если только мы не выследим их первыми и не прикончим. Китайцы нанесут по нам удар, когда сочтут нужным, если только мы не окажемся умнее и не нанесем его первыми, как однажды уже сделали зимой 55-го.

— О чем вы? Это ведь россияне первыми…

— Какая на хрен разница?! Ты никогда не получишь мира, прячась от своих врагов и надеясь, что они не нападут. Это было известно еще в древности. Если кто-то в Пентагоне оказался достаточно умным и хладнокровным, чтобы первым нажать на «красную кнопку» за час до того, как это все равно сделал бы спятивший Иван, и предопределили тем самым, что новая столица мира будет находиться в Сиднее, а не во Владивостоке — разве это что-то меняет?

— Конечно же, меняет! — ужаснулся я.

— Ни черта это ни меняет!

— Господи Иисусе, генерал, я правильно только что расслышал — вы допускаете, что это НАТО начало Великую войну, и вы одобряете это, да еще и предлагаете начать новую? — я изумленно вытаращил на него глаза.

— Не будь идиотом, Войцеховский. Я не решаю, быть ли войне. Максимум, на что способен я или кто-либо другой — это выбрать время, когда она начнется, и навязать условия, на которых она будет вестись. Сама война неизбежна. Такова человеческая природа.

— Это вовсе не так, — решительно покачал головой я.

— Кто это тебе сказал? Твой отец? — саркастично ухмыльнулся вояка. — Либо он лгал тебе, как родители всегда лгут детям, либо не понимал, как устроен этот мир. И, кстати — где он сейчас?!

— Он понимал намного больше вашего! И никогда мне не лгал!

— Да ну? Что же он забыл поведать о том, как подписался под согласием на экспериментальную генную обработку зародыша своего нерожденного сына? И не просто подписался — умолял и лизал ботинки, чтобы ему дали эту возможность?!

Я замолчал, сраженный этим аргументом.

— Может быть, это вы мне лжете. Может быть, никакой генной обработки и не было.

— Ты сам не веришь в то, что говоришь.

— А даже если и была — что с того?! Допустим, генетики, которым Апокалипсис развязал руки, наконец всласть надругались над природой. Воспользовавшись отчаянием родителей, поставили гигантский эксперимент над семьями из захолустья, которых никому не жалко, совершенно не зная, чем он окончится. Мне повезло, одному из немногих, и я, по чистой случайности, родился нормальным. Неизвестно, правда, что будет с моими детьми, и с их детьми. Вы считаете, что я должен испытывать благодарность за то, что со мной сделали?

— А почему бы и нет? Иначе ты вообще не родился бы, — пожал плечами Чхон.

Видя, что я все еще не убежден, Чхон взмахнул рукой, вызывая голографический экран. На нем появились строки каких-то отчетов, карты и фотографии, которые сменялись слишком быстро, чтобы я мог успеть в них разобраться.

— Вот, полюбуйся. Знаешь, что это такое? Это секретные разведывательные сводки, к которым шушера, вроде твоего Ленца, не имеют доступа. В них написано, что коммунисты, окончательно установив контроль над Бендерами, освободили порядка тридцати процентов политзаключенных, попавших в тюрьмы за время правления Ильина. Остальные семьдесят процентов отправились в трудовые лагеря на восток. Китайцы затеяли там несколько гигантских строек — возводят новые современные города с нуля. Нерационально, дорого, тупо — в духе плановой экономики. Вполне возможно, что твой папаша сейчас вкалывает там. Думаешь, кто-то сейчас строит планы, как вытащить его оттуда? Да всем срать на него! Похоже, что и тебе тоже…

— Это не так!

— Нет?! Ну так какого хера ты пытаешься найти себе непыльную работенку в «зеленой зоне» Сиднея вместо того, чтобы сделать что-нибудь для него?!

— А вы, что же, занимаетесь освобождением заключенных из китайских тюрем?!

— Мы занимаемся тем, что требуется, для поддержания безопасности и порядка. Я знаю одно, парень — нам предстоит война с китайцами. Не сейчас, так через пять лет, или через десять, но она непременно начнется. И, если мы победим, а мы победим — судьба твоего папаши может измениться. Но ты, как я понимаю, не намерен в этом участвовать.

— Если война действительно начнется — я сделаю то, что потребуется, генерал, — ответил я. — Но я не вижу, как я смогу помочь своему отцу — если он действительно жив и находится там, где вы говорите — тем, что стану наемником.

— Ах, вот, что тебе не нравится? — Чхон глухо засмеялся. — Быть наемником — это недостаточно круто для такого маленького тщеславного засранца, как ты? Хочется вензелей, штиблет и орденов? Если так, то в твоей башке набито то же самое, что в грушах, которые ты колотишь. Ты, похоже, ни черта не смыслишь в том, что такое гибридная война. А человечество не воюет иначе уже добрых полсотни лет. Регулярная армия — это ничто. Декорация, красивая картинка для обывателей. На что, по-твоему, способны солдаты, одетые в форму Содружества? Со всеми их уставами, конвенциями, трибуналами и толпой журналистов, следующих по пятам? Они могут разве что сидеть на своих базах под флагами миротворческих миссий, протирая там штаны. Они не способны воевать по-настоящему. Если бы они попробовали — живописные фотографии обезглавленных детских трупиков и заголовки вроде «Резня, устроенная солдатами Содружества» появились бы на тысяче новостных сайтов раньше, чем первый кувшиноголовый придурок спустил бы курок.

— А разве нельзя воевать с вооруженными врагами, а не с детьми?

— Вот только не пытайся говорить так, будто ты хоть что-то в этом понимаешь, молокосос! — грубо оборвал меня генерал. — Я провел на войне всю свою жизнь. Она не имеет ничего общего с идиотскими кинофильмами. Но это не способны понять те, кто жует пончики перед телеэкранами. Поэтому и нужны такие, как мы.

Меряя кабинет тяжелыми шагами, он чеканил:

— Кто двадцать лет оборонял от исламистов нефтяные скважины в Персидском заливе, пока корпорации выкачивали из недр то, что там осталось? Какие-то люди без опознавательных знаков, но с серьезными пушками и опытом боевых действий в составе лучших армий мира, работающие на малоизвестные тогда охранные фирмы «Глобал Секьюрити» и «Инновейшн дифенс».

Еще несколько тяжелых шагов.

— Кто навел порядок в Венесуэле и Боливии, где набирала популярность экстремистская группировка, намеревавшаяся стереть с лица земли близлежащие «зеленые зоны» Содружества и поделить все поровну? Некие ополченцы, на девяносто процентов состоящие из приехавших издалека добровольцев, серьезных мужиков с повадками ветеранов, которые предпочитали не говорить, что они еще недавно работали по контракту в «Бразилиа трупс». Кто решил похожую проблему в окрестностях Сингапура? Головорезы из «Чи милитари», нанятые местными властями без согласования с центральным правительством.

Широкая спина генерала замерла около окна, и он продолжил:

— Кто вернул стабильность в Центральную Европу, напинав задницу Альянсу? Легион, сформированный из бойцов частных военных компаний.

Лицо Чхона повернулось ко мне:

— Догадайся, где из этих мест побывал я.

Я не нашелся с ответом.

— В каждом из них, мать твою. И еще в двух десятках других! А теперь вспомни хоть что-то полезное, что сделали за это время «миротворческие силы». Не припоминаешь? Еще бы. Ведь она состоит из конторских крыс, вроде твоего Ленца, которые способны лишь на то, чтобы проедать свое жалованье. Я знаю, чем на самом деле занимается сраный отдел, где он работает. Думаешь, они сами понимают, кому поставляют оружие? Половина пушек, которые они отправили в Европу, была обращена против нас совсем недавно. Лучше бы они вообще ни хрена не делали — нам бы не приходилось после них расхлебывать.

Я недоверчиво качал головой, все еще колеблясь. Чхон умел говорить убедительно. Но за два с половиной года непрекращающейся психологической борьбы в стенах «Вознесения» я научил себя быть упрямым и твердолобым, не поддаваясь каким-либо манипуляциям.

Я зашел в эти двери с твердым намерением отказаться от уготованной мне Чхоном судьбой, и я не готов был сворачивать на половине пути, сколько бы красноречия не потратил на меня эмиссар частной военной компании.

— Ты не задумывался о том, почему я вообще распинаюсь здесь перед тобой? — внимательно наблюдая за моим выражением лица, полюбопытствовал гость «Вознесения». — Поверь, у меня вполне хватило бы власти, чтобы заставить тебя сделать то, что мне нужно, не спрашивая твоего мнения.

— Почему же?

— Потому что мне не интересны люди, которых приходится толкать в бой под дулом пистолета. Когда станет по-настоящему жарко, они гроша ломаного не будут стоить. Боевой дух — это единственное, что выгодно отличает мясо от железа и не позволяет машинам полностью вытеснить нас из военного дела. Если у тебя его нет — ты не нужен мне, какими бы физическими данными ты не обладал.

— Тогда я — не тот, кто вам нужен, — ответил я, слегка вздрогнув.

Чхон совершенно спокойно ухмыльнулся, будучи, похоже, не слишком удивлен моим сопротивлением. Было похоже, что он предвидел такой сценарий нашего разговора с самого начала.

— А я все-таки знаю тебя лучше, чем ты сам, Войцеховский, — заявил он. — Ты придешь к тому, для чего ты предназначен, рано или поздно. Хочешь поздно — пусть будет так.

Генерал сделал какой-то жест рукой, видимо, сигнализируя с помощью коммуникатора директору, Каммингз и Кито, что те могут вернуться в кабинет. Едва они переступили порог, как поведение Чхона, наедине со мной держащегося спокойно, резко переменилось.

— Как прошла ваша беседа? — доброжелательно осведомился Петье.

— Да пошел этот сосунок! — едва не брызнув слюной, рявкнул Чхон, а затем нервно заходил по кабинету из стороны в сторону, тыкая пальцем в сторону педагогов. — Что вы на меня пялитесь?! Бездари, тупоголовые бюрократы!

— Простите?.. — глаза мисс Каммингз поползли на лоб.

— Вот сидит человек, который благодаря вашим сраным подписям когда-нибудь получит статус резидента и диплом государственного образца… может, еще и с отличием, мать его за ногу. Гребаный староста гребаного отряда! И что?! Он мыслит как обыкновенный обыватель. У него и в мыслях нет послужить Содружеству по-настоящему! Он и не думает даже поползать немного на своем драгоценном брюхе, испачкав свои драгоценные ручки — он лучше будет работать в чистеньком офисе в столице над каким-то второсортным проектом, даром прожирая казенные харчи, пока ребята попроще будут сидеть в окопах! И плевать ему, что он годится для этой работы лучше, чем они!

— Послушайте, генерал… — кажется, какие-то из слов Чхона задели директора слишком сильно.

— Да не хочу я вас слушать, кретины! — грубо отмахнулся тот, ткнув пальцем в сторону Петье. — Пока вы занимаетесь словоблудием в вашем заповеднике идиотов, я защищаю вас от опасностей, о которых вы и представления не имеете! Хорошо, что мне нечасто приходится видеть, ради каких болванов я рискую жизнью!

Отдышавшись немного, генерал бросил еще один испепеляющий взгляд на меня, незаметно мне подмигнул (мол, «как тебе, понравилось, как я их»?!), а затем презрительно сплюнул и вышел из кабинета прочь, с силой хлопнув дверью.

В директорском кабинете установилась гробовая тишина, нарушаемая шумом веселых летних звуков, по-прежнему доносившихся из приоткрытого окна. Тяжело вздохнув, Петье устало плюхнулся на свое кресло и посмотрел на меня с разочарованием.

— Ну чего ты смотришь, а, Сандерс? — взвилась мисс Каммингз. — Твоя взяла! Спасибо за то, как ты возблагодарил интернат за полученные знания, опозорив перед важным гостем!..

— Сосунок!.. — с ненавистью прошипел Кито.

Не могу сказать, что я чувствовал себя в этот момент уютно, но мои щеки отнюдь не были красными от стыда и своей решимости я не потерял.

— И где же ты собираешься учиться и работать, а, Сандерс? — поинтересовалась заведующая по воспитательной работе, закатив глаза. — Ни один из наших спонсоров не пожелал выделить тебе грант. Вот к чему привело твое глупое подростковое упрямство и нежелание прислушаться к советам старших. Мы надеялись вырастить из тебя взрослого, рассудительного человека, а что получили?

— Может быть, вам стоит задуматься над сменой подходов в воспитании? — не удержался я от ехидного комментария.

— А может быть, нам попробовать еще раз, Сандерс? — склонившись ко мне, зловеще прошептал японец. — Может быть, еще два года в каком-нибудь другом интернате, подальше от твоего драгоценного опекуна, вмешивающегося в наш воспитательный процесс, дадут лучшие плоды?

— Это не в вашей власти, — ответил я, всей душой надеясь, что это действительно так.

— И все-таки как ты видишь свою дальнейшую судьбу, Алекс? — спросил молчавший до этого Петье. — Ты ведь не думаешь, что полученный тобой аттестат об образовании в «Вознесении» даст тебе статус резидента и право проживать на территории Сиднея? Нет, голубчик, для этого тебе вначале предстоит стать достойным членом общества. Ты должен будешь получить высшее образование за бюджетные средства и отдать как минимум пять лет служению нашей территориальной общине. Ты это понимаешь?

— Отправляйте меня куда хотите, — пожал плечами я. — Все равно там не будет хуже, чем тут.

Петье тяжело вздохнул, устало переглянулся с мисс Каммингз и, кажется, сделав для себя окончательные выводы, произнес, больше не глядя на меня.

— Можешь идти.

Молча встав с кресла и без эмоций пробормотав «до свидания», я вышел из кабинета. Ощущения я испытал смешанные. Но, честно говоря, не думаю, что совесть будет мучить меня. Я поступил так, как считал правильным, не поддавшись на чужие уговоры и угрозы — а родители учили меня, что именно так стоит поступать в сложных жизненных ситуациях.

— Ну как там? — спросил у меня Сережа Парфенов, когда я вернулся в общежитие.

Сережа всегда воспринимал нашу дружбу с наивной серьезностью и искренне беспокоился о судьбе каждого из нас — мою, Шона и Ши. Честно говоря, из нас четверых больше всего стоило волноваться именно из-за самого Сережи (если, конечно, не учитывать врожденную тягу Ши к поиску неприятностей). Знания давались ему тяжело и он все эти два года находился на грани вылета из интерната из-за низкой успеваемости. Не было другого ученика, которому бы доставалось столько ядовитых насмешек Кито, как Сережа Парфенов. Не проходило месяца, чтобы куратор не грозился в очередной раз написать докладную записку на имя директора с предложением исключить Парфенова из интерната как «самого большого тугодума за всю историю существования нашей сети». К удивлению многих, Сережа в итоге получил грант от компании «Дрим тек», которую не испугали его низкие отметки по большинству предметов. У парня оказался врожденный музыкальный слух и удивительный талант к акустике, а компании как раз требовались специалисты по разработке звуковых эффектов.

— Все хорошо, — успокоил его я.

— Определились с твоим назначением? — полюбопытствовал Хосе.

— Муниципальная квота, — махнул рукой я. — Не хочу даже думать об этом, ребята.

— Тебя не заботит, чем ты будешь заниматься всю свою жизнь? — удивился Ральф.

— Я выйду отсюда через три дня. И это все, что меня сейчас заботит.

30 июня 2079 г., пятница, 752-ой день.

Я ждал этого момента семьсот пятьдесят один день. Бывали минуты, когда я почти переставал верить, что он настанет. Выпуск из «Вознесения» казался чем-то за гранью обозримого будущего. И вот этот день настал.

— Мы переживаем замечательное время!.. — произнес сенатор Элмор.

Он был уже не первым из нескольких десятков именитых гостей, кто выступал сегодня перед стройными рядами выпускников 4-го специального интерната 2079-го года, выстроившихся на большом плацу в сияющей новизной парадно-выходной форме. И это не считая напутственных слов директора и заведующей по воспитательной работе, а также благословления пастора Ричардса.

— Вам посчастливилось начать свой путь во взрослую жизнь в век тотального подъема: экономического, социального, культурного, — продолжал, тем временем, Элмор. — Проводив 23-ий год с того страшного дня, когда старый мир, к которому привыкло старшее поколение, навсегда перестал существовать, наше общество подвело определенную черту. Мы многое уже сделали, но еще большее предстоит сделать. И именно вам, лучшим представителям первого постапокалиптического поколения, выпала честь бесстрашно шагнуть в новую эпоху — эпоху, когда человеческая цивилизация, споткнувшись о собственные пороки, наконец выпрямится, чтобы твердым шагом устремится к невиданному и непревзойденному величию. Для этого, мои дорогие друзья, у вас есть абсолютно все: энергия, ум, смелость, обаяние и, конечно же, блестящее образование. Желаю вам лишь одного, молодые коллеги — используйте все это во благо, а не во вред. Не отступайтесь от тех незыблемых принципов, которые вы познали в этих стенах — и тогда мы никогда больше не повторим ошибок прошлого…

Этот сенатор говорил то же, что и все, но, в сущности, он выглядел довольно-таки симпатичным малым в сравнении с другими политики, которых мне приходилось видеть в новостях — подтянутый, молодой, с искренними дружелюбными глазами, в которых читалось что-то еще кроме зашкаливающих политических амбиций.

Во время своего выступления улыбающийся сенатор то и дело поглядывал на меня. Возможно, дело было в том, что я стоял крайним правым в первой шеренге, обращая внимание своим безукоризненным телосложением и стройной осанкой. На моей груди сверкали под солнцем несколько нагрудных знаков, которые я заслужил за время учебы, в том числе бронзовая медаль в юношеской спортивной олимпиады.

Едва заметно скосив взгляд в сторону воспитателей, которые тоже выстроились в своих парадных одеяниях, я заметил, что Кито, как всегда серьезный и мрачный, не смотрит на меня, словно я больше не существую. Мне было даже немного обидно, что вся та ненависть, которую испытывал ко мне куратор, на самом деле не имела личностного окраса. Это была всего лишь часть его ядовитой натуры, и новым несчастным, которые попадут под его начало в следующем году, выпадет ровно столько же яда и желчи, сколько выпало мне.

Поведя глазами дальше, в сторону своих однокашников, я увидел лица друзей — Шона Голдстейна, Ши Хона, Сережи Парфенова и других, с кем я провел бесчисленные и очень долгие дни и ночи, грызя гранит наук и обучаясь непростым урокам выживания в крайне недружественной среде 4-го специнтерната. Лица Шона и Сережи сияли от радости, а у Ши, только что вышедшего из карцера, был очень бледный и утомленный вид, и он едва держался на ногах. Должно быть, Петье распорядился щедро сдобрить воду непокорного корейца успокоительным, чтобы он не вытворил чего-нибудь на выпускной церемонии.

Не думаю, что мы с ними на самом деле были друзьями в том значении, в котором я называл другом Джерома Лайонелла. Порядки в «Вознесении» не располагали к тому, чтобы люди могли стать здесь по-настоящему близки. Однако между нами установилось своего рода братство наподобие того, что могло бы развиться, наверное, между сокамерниками в тюрьме, которые связаны одной и той же мечтой — мечтой о свободе. Конечно, бывало разное. Некоторые вещи мы будем потом вспоминать со стыдом и сожалением. Но в целом мы достойно выдержали испытание человечности — насколько это было возможно, я всегда поддерживал товарищей в трудные минуты, и всегда знал, что сам могу рассчитывать на их поддержку.

Были у меня и недоброжелатели, взять хоть того же Поля, но в эту памятную минуту наша неприязнь отошла на второй план, и каждый радовался своему счастью — за исключением тех многих, кто не сумел окончить интернат. Но эти последние на церемонии не присутствовали.

Из стройного женского ряда на нас с улыбками глазели однокурсницы. Не удержавшись, я и сам улыбнулся краем губ, посмотрев на Рину, которая выделялась среди нежных худеньких девиц своей широкоплечей и угловатой боксерской фигурой. Рина едва заметно подмигнула мне и даже показала язык, чем вызвала гневный взгляд своей кураторши. Она выглядела вовсе не так уж плохо в своей отутюженной серой ученической униформе, с короткими темными волосами, которые были собраны в аккуратную косичку.

По окончанию церемонии, когда актовый зал гимназии утонул в веселом гомоне, смехе и вспышках фотокамер, я начал пробираться сквозь нарядную толпу, источая улыбки и рукопожатия, отвечая словами благодарности на банальные напутствия воспитателей — в сторону ворот, в сторону выхода отсюда, где, как я знал, меня ждала свобода.

— Поверить не могу! — в сердцах хлопнул меня по спине Шон, идя рядом со мной. — Это свобода, парень! Свобода!

— Да, — мечтательно улыбнулся я, ускорив шаг. — Слышишь, Ши?! Куда твое веселье подевалось?!

Захваченный радостными чувствами, я подхватил низкорослого корейца на руки и с легкостью поднял над землей, вызвав смешки сокурсников, но сам кореец не отреагировал ни возмущением, ни улыбкой — выглядел он как сомнамбула.

— Эх, не следовало все-таки тебе хамить Петье, приятель, — прошептал я ему на ухо. — Видишь, как они тебя?

Бедняга ответил мне лишь безжизненным взглядом.

— Надеюсь, у него это скоро пройдет, — обеспокоенно произнес я.

— Я присмотрю за ним, — пообещал Шон, приобнимая друга за плечо. — Нам же вместе жить в общаге в Элис-Спрингс.

— Уезжаете сегодня же?

— Как скажут, — пожал плечами я. — Надеюсь, дадут хоть пару дней погулять в Гигаполисе.

Я знал, что свобода, которую обрели мои товарищи, довольно-таки относительна. Всем им и далее, до двадцати одного года, предстоит находиться под опекой государства, соблюдая сотню правил и ограничений, регулярно отмечаясь в службе по делам несовершеннолетних и проводя профилактические беседы со своим куратором из этого органа. Но сейчас я не хотел об этом думать. Я знал лишь, что ждет меня.

Впереди я уже видел ворота интерната, которые сегодня, едва ли не первый раз в году, были гостеприимно открыты. За ними было припарковано несколько гражданских автомобилей и толпилась, вглядываясь в приближающуюся толпу выпускников, небольшая группка мужчин и женщин, некоторые из которых махали руками и даже плакали. Охранникам во главе с Полулицым приходилось сдерживать некоторых особо эмоциональных персон, чтобы те не кинулись в ворота навстречу тем, кого они ждут. Это были родственники «сирот», которые сегодня выпускали — те из них, кто имел право находиться в «зеленой зоне».

— Дядя! Дядя, я тут! — вдруг заорал диким голосом, срывающимся от счастья, мой сосед по комнате Хосе, и быстро помчался к воротам навстречу просто одетому, морщинистому пожилому мужчине латиноамериканской внешности.

— Во дает! — глянул ему вслед Шон, усмехнувшись. — А твои где?

— Вот они.

Я уже видел своих. Роберт сегодня выглядел нарядно и представительно в темном костюме-двойке с серо-стальной рубашкой и красным галстуком. Дженни, конечно же, сияла лучистой красотой в светлом летнем платье, выглядевшим настолько просто и изысканно, что никто не смог бы отвести от нее взгляд, даже если бы не прекрасные волосы, рыжей волной развевающиеся за открытыми плечами девушки.

— Ни хрена себе! — присвистнул Шон. — Блин, Алекс, только не говори мне, что это твоя девушка!

— Я Димитрис, Шон, — не отрывая взгляда от, наверное, самой прекрасной девушки на Земле и улыбаясь, ответил я. — А это моя Дженни, старик.

— Блин, чувак, да это… это отпад просто… у меня нет слов… я думал, ты привираешь, а ты, оказывается, обо многом умалчивал… Я рад за тебя, честно.

— Спасибо, Шон.

Когда до ворот осталось уже совсем немного шагов, я услышал позади заливистый свист.

— Эй, Сандерс, — оглянувшись, я увидел Рину Кейдж. — Ну что, теперь на свободе, да?

— Моя фамилия — Войцеховский, а зовут — Димитрис, — обернувшись, сказал я.

— Только не заставляй меня запоминать это, ладно? — закатила глаза Рина. — Это твоя девчонка, да? А я-то думала, ты заливаешь, что у тебя кто-то есть. Собиралась предложить тебе прямо сейчас метнуться в ближайший мотель. Ну да ладно, мало в мире мужиков, что ли? А твоя ничего такая. Хоть по телику ее показывай. И что она в тебе нашла?

— Спасибо за комплимент, Рина, — не переставая улыбаться Джен, к которой мы приближаемся, прошептал в ответ я. — Сейчас познакомлю, только не ляпни при ней ничего лишнего.

— Нет уж, спасибо, такой чести нам не надо, — отмахнулась она. — Увидимся в академии, здоровяк!

— Да уж, — по-мужски пожав подруге руку, ответил я. — Обязательно.

Минуту спустя я уже сжимал в объятиях и кружил Дженни, которая глядела на меня, улыбаясь. На ее милом веснушчатом лице в ярком солнечном свете блестела слезинка.

— Все-таки ты дождалась меня, — прижимая ее к себе, как сокровище, прошептал я на ухо девушке. — Ты просто героиня. Два с половиной года ждать такого остолопа, как я, вместо того, чтобы жить человеческой жизнью.

— Может быть, мне просто нравятся трудности, — улыбаясь сквозь слезы, ответила она.

Роберт терпеливо дожидался своей очереди, добродушно любуясь объятиями нашей пары. Когда я наконец вспомнил о нем и с благодарностью пожал руку, полковник произнес, глядя на меня снизу вверх:

— Я так понимаю, еще плюс дюйм?

— Где-то так, Роберт, — улыбнулся я, точно зная, что результаты последней антропометрии, проведенной в «Вознесении», показали рост 6’37 фута, или 192,3 сантиметра.

— Если бы твои родители видели сейчас тебя, Дима — они плакали бы от гордости. Я знаю это, — серьезно произнес Ленц, придирчиво рассматривая меня. — И знаешь что? Я чувствую себя сейчас так же, как чувствовал на последнем звонке своего сына. Это правда.

— Я ни за что не выдержал бы этого, если бы не ты, Роберт. Когда папа узнает об этом, он поймет, что самого искреннего и преданного своего друга он обрел в твоем лице. Однажды он сможет сказать тебе об этом лично.

— Не сомневаюсь в этом, Дима. Не сомневаюсь.

— Куда тебя определили, Дима? — воспользовавшись паузой в нашем трогательном объяснении, поинтересовалась Джен. — Почему они тянули до последнего дня?

— Сиднейская полицейская академия, — кисло усмехнулся я. — Там сейчас большой набор. Требуется все больше офицеров полиции в нынешних условиях. Я знал, что так будет. Петье давно сказал мне, что меня определят в силовой блок.

— Этот вариант вовсе не плох, — улыбнулся Роберт. — Это престижная работа, Дима, и неплохо оплачивается как для муниципальной службы. Многие пытаются попасть туда, но не проходят отбор: больше двадцати абитуриентов на одно место.

— Уверена, из тебя получится прекрасный полицейский, — улыбнулась Дженни. — Я не придумала бы тебе профессии лучше. Ты сильный, честный и любишь помогать людям. Как раз таким и должен быть офицер полиции! Ну и парочка у нас с тобой будет: врач и полицейский. Просто как в кино!

— Ну, да, наверное, — я неуверенно улыбнулся. — Может быть, это и неплохо. Я просто еще не свыкся с этой мыслью… Эх. Ну что, хотите, я познакомлю вас со своими ребятами?

— Обязательно, — усмехнулся Роберт. — А мы тут подготовили тебе небольшой сюрприз.

То был прекрасный день. В честь моего выпуска Роберт с Дженни подготовили настоящее празднование. Пришли многие из наших общих знакомых по «Юнайтед». Джен привела с собой уже знакомых мне однокурсников. Даже Энди Коул вместе со своей девушкой приехал из Канберры. Я пригласил присоединиться к нам практически всех своих друзей-выпускников. У большинства из них не было родственников, которые бы могли организовать нечто подобное, и большинство согласились.

Многие из наших в этот день впервые попробовали шампанское, и оно, в основном, пришлось всем по вкусу. Даже Ши, которому Роберт первым делом налил пятьдесят грамм коньяку, начал слегка улыбаться. На открытом втором этаже специально нанятого автобуса, который колесил по городу, мы под музыку плясали, разодетые в парадные одеяния и счастливые, и весело махали руками проезжающим мимо автомобилям, а те сигналили нам вслед. Девушки посылали воздушные поцелуи. Все смеялись и пели песни. Обнявшись с пьяным и счастливым Шоном и Энди, я самозабвенно горланил, пока не охрип, а затем как-то по волшебству оказался вместе с Джен, поодаль от всех.

Ее распущенные волосы развивались по ветру. Тем вечером моя Дженни была даже красивее, чем обычно, и на ее щеках, будто солнце на закате, играл замечательный румянец от шампанского. Обнявшись, мы слились в страстном и сладком поцелуе, излив в нем все наше счастье от долгожданного воссоединения и надвигающейся свободной жизни вместе. Мы шептали на ушко друг другу признания в любви, от которых во мне просыпались позабытые ранее чувства и желания. Но при этом мы еще и смеялись, и успевали чокаться с товарищами хрустальными бокалами. Шон тоже целовался с девушкой из одного из женских отрядов, не помню как ее зовут, и они тоже были счастливы, как и мы, и мы махали друг другу рукой, пребывая в состоянии легкой и блаженной эйфории.

— Мы ведь будем теперь вместе, Дима? — спрашивала шепотом моя первая любовь, щекоча меня своими шелковистыми каштановым волосам. — Будем жить вместе, да?

— Я хотел бы этого, Дженни, — шептал я в ответ. — Очень хотел бы.

— Я уверена, что Роберт все устроит. Он сам говорил мне, что устроит. Ничего, что мы в разных вузах. Будем жить вместе в студенческом городке, как когда-то мечтали.

— Да, — шептал я в ответ, хотя не мог пока представить себе всего этого в тот момент.

— А этим летом ты поедешь со мной в Перт, я познакомлю тебя со своими родителями. Пожалуйста, не спорь. Они вовсе не так плохи, как ты думаешь. А когда они узнают, что ты — будущий полицейский, то и вовсе изменят свое отношение, я их знаю. Папа всегда очень уважал служителей закона. Ты ведь поедешь со мной? На недельку, а? Роберт согласен.

— Ну, если ты этого хочешь, — неопределенно пожал плечами я, хотя знакомство с четой Мэтьюзов было сейчас одной из последних вещей, о которых я думал.

Мы с ней не виделись так долго, что Дженни вновь казалась мне не совсем знакомым человеком. Я с некоторым удивлением рассматривал ее, гадая, действительно ли это моя девушка. Вот она, оказывается, какая — утонченные, аристократичные черты лица, замечательное истинно-британское произношение, достойное ведущей теленовостей, холеная бледная кожа с милыми веснушками, и спокойно-прохладное английское обаяние, которое иногда может взорваться ярким пламенем страсти. Староста своей группы в университете, форменная отличница, девушка с сильной общественной позицией и весьма сильным характером, расчетливая, собранная, но с хорошо сдерживаемым огоньком внутри, которая намерена стать и непременно станет хирургом — именно о такой девушке все, наверное, и мечтали.

Я был счастлив. Или, во всяком случае, должен был быть.