Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая

Глава 1

Ни с кем из пассажиров я так и не заговорил. Прислушивался к их разговорам, ловил каждое слово — но у самого язык не поворачивался сказать хоть что-нибудь. Из обрывков речи, в основном английской, у меня сложилось впечатление, что случайных людей здесь нет — все они имели какое-то отношение либо к корпорациям, которые базировались в странах Содружества наций, либо к власти имущим в одной из множества центральноевропейских общин, которые заимели связи с нужными людьми. Конвертоплан, принадлежавший одной из «дочек» консорциума «Смарт Тек» в Европе, собрал их с заранее подготовленных позиций согласно давно разработанному плану эвакуации. О плане, похоже, были заблаговременно осведомлены все, кроме меня.

Первый час полета, борясь с тошнотой от перегрузок (а кое-кого из соседей изрядно рвало), сжав между колен рюкзак, я непрестанно набирал маму по коммуникатору, но она находилась вне зоны досягаемости. «Набери меня как только сможешь», — записал я ей видеосообщение, но оно так и не отправилось.

На моем коммуникаторе накопилось не менее полудюжины пропущенных вызовов и несколько видеосообщений за тот период времени, пока я бродил по Генераторному в преддверии нападения. В основном меня искали мама, Джером, Мей и Боря Коваль. Заметил я в списке и несколько неизвестных номеров. Однако ни с кем из абонентов сейчас не было связи.

Отчаявшись поговорить хоть с кем-то, я просмотрел сообщения. Первое было от мамы. Оно было записано еще до моего прихода домой и длилось всего тринадцать секунд. Мама находилась в салоне автомобиля, качающегося на ямах и колдобинах — должно быть, этот автомобиль вез ее из Олтеницы в Генераторное. Взвинченная от избыточного волнения, мама срывающимся от беспокойства голосом приказывала мне немедленно выйти на связь. Глаза у нее были на мокром месте. На этой видеозаписи она казалась намного старше своего возраста. Впрочем, за те два месяца, которые миновали после папиного отъезда, она действительно постарела как минимум лет на семь.

Я прокрутил короткую запись несколько раз. Пока я смотрел на мамино исстрадавшееся лицо, меня подхватывал целый вихрь эмоций. Вначале я ощутил резкий укол вины из-за своей беспечности, заставившей маму тревожиться. В следующий миг вина уколола меня еще сильнее — из-за того, что я оставил ее там, не сумел настоять, чтобы она поехала со мной. Потом я ощутил гнев, от которого челюсти сжимались так плотно, что едва не крошились зубы. Я гневался на себя — из-за своей трусости, на маму — за ее упрямство, на Добрука — за то, что заставил меня уехать, и на Ильина — за все то горе, которое кровавый тиран принес мне и моей семье. Я гневался даже на папу — за то, что он оставил нас. Но вскоре мой гнев остыл и все заслонила непроницаемая завеса бессильного отчаяния.

Второе сообщение было от Мей. Я едва мог различить ее лицо в полумраке. Она была не в квартире Юнгов, очертания которой мне хорошо знакомы, а в какой-то непонятной дыре.

«О Боже, Димка, ну почему ты не отвечаешь? Эх, я сама виновата — мне стоило сказать тебе раньше! Я просто… не была уверена, как ты к этому отнесешься. Я ведь знаю, что вы с Джеромом… ну, что у вас все непросто. Но сейчас дело не в этом! То, что он говорит… я не уверена, но мне кажется, что он, может быть, прав. Ты ведь меня знаешь. Я бы никогда не согласилась на такую безумную выходку, если бы не понимала — другого выхода нет. Я слышала ужасные вещи о том, что творили нацисты, когда захватывали селения вроде нашего в 75-ом. А сейчас все будет еще хуже. Я просто не могу сидеть у себя дома и покорно ждать, пока какой-нибудь «Торнадо» сровняет его с землей, понимаешь?! Эти казаки… да, я знаю, что о них говорят. Но Джером говорит, что в их станице — безопасно. Он был там, Дима. Он говорит, что станица спрятана глубоко под землей и никто не сможет ее найти или тем более захватить…».

«Эй, Мей!» — раздался за кадром беспокойный голос какой-то другой девчонки, кажется, той самой Клариссы, которая когда-то предрекала Четвертую мировую. — «Ты долго еще там?! Джером говорит, нам надо выходить!»

«Сейчас, Клер, еще минуту!» — крикнула в ответ кореянка.

Сбившись с мысли, подруга какое-то время просидела молча, пытаясь нащупать упущенную нить прерванного монолога. Но едва она открыла рот, чтобы продолжить — связь прервалась. Я тупо смотрел последние секунды сообщения, на которых не было ничего, кроме черного экрана и тишины. Значение того, что Мей мне пыталась рассказать, с трудом укладывалось в голове. Я никогда бы не подумал, что она решиться бежать вместе с Джеромом на пустоши, в дикую казачью станицу. А как же ее родители, дядя Ан и тетя Пуонг? Видимо, она с Джеромом была все же более близка, чем мне казалось, если ему удалось подбить уравновешенную и осмотрительную девушку на такую авантюру.

Впрочем, наверное, хорошо, что Мей не удалось со мной связаться. Я наверняка попытался бы отговорить ее от участия в этой сумасбродной затее, и, может быть, мне бы это удалось. И где бы она была теперь? А так, возможно, она станет одной из немногих жителей Генераторного, кто избегнет страшной участи, уготованной попавшим под оккупацию Ильина. Если, конечно, им действительно удастся добраться до станицы, если их там примут и если там действительно окажется безопаснее, чем в Генераторном. Очень много «если», которые зависят от того, знает ли Джером, что делает. Эх, надеюсь, что знает. Я беспокоился за друзей — но это не шло ни в какое сравнение с тем, как я тревожился за мать.

Ну давай же, мамочка, ответь мне. Ответь, пожалуйста!

— Связь нарушена, парень, — сказал наблюдавший за моими действиями из-за спины член экипажа, помогший мне подняться на борт. — Не думаю, что ты сможешь связаться с кем-то из своих в ближайшее время.

— Куда мы летим? — спросил я, с трудом переходя на английский.

— Как куда? — удивился он. — Мы вас доставляем в Сент-Этьен, в международный аэропорт, а дальше кто как. Ты что, ничего не знаешь? Тебя встречать там хоть кто-то будет?

— Не знаю, — я покачал головой.

У меня в кармане лежал бумажник с визитками людей, которые, по идее, должны помочь мне. Но я пока не был готов думать об этом. Мысленно я все еще был там, в Генераторном, вместе с мамой.

— Сэр, вы не знаете, что там происходит? — спросил я у авиатора. — Ну, на фронте?

Слова, донесшиеся из моих уст, неприятно резанули ухо. «На фронте» — это что же, там, где я родился и вырос, где стоит мой дом, где еще несколько часов назад я прогуливался по улицам?

— Никто точно тебе этого не скажет, парень. Передают, что Ильин наступает большими силами. Мы выбрались из опасной зоны и с каждой минутой удаляемся от этого пекла. Вот и все, что я знаю.

— Вы военный? — спросил я.

— Бывший морпех. Теперь я работаю на компанию «Глобал Секьюрити», парень. Денежные мешки из Содружества платят нам за то, чтобы мы не позволяли умереть или потеряться их ценным работникам и их семьям, которые работают в «горячих точках», — он кивнул в салон конвертоплана. — Если ты оказался здесь, то должен что-нибудь об этом знать. Твои родители работают на одну из корпораций?

— Нет. Ну, моя мама работала в центре Хаберна, но она просто рядовой специалист. А папа… — я грустно понурил голову. — Мой папа занимался внешними связями в нашем поселке. Думаю, он был знаком с кем-то, кто помог мне оказаться на этом борту.

— Ты счастливчик.

— Не знаю. Я предпочел бы быть сейчас там. Со своей семьей.

— Думаю, многие там с радостью поменялись бы с тобой местами.

Я не придал большого значения разговору с работником охранной фирмы, но оказалось, что он был первым человеком за долгое время, кто вообще проявил ко мне хоть какое-то участие. Прошло несколько часов, на протяжении которых меня изрядно укачало и я успел здорово посадить свой комм, как винтокрыл уже опустился на летное поле аэродрома Сент-Этьена.

— Удачи, парень! — открыв дверь и опустив трап, крикнул мне на ухо сотрудник «Глобал Секьюрити», едва перекрикивая шум роторов, и похлопал меня по плечу.

Подхваченный толпой измученных побледневших людей, я вырвался на свежий ночной воздух. Несмотря на ночное время, вся инфраструктура аэродрома была освещена, как днем, а вдалеке горел еще более яркими огнями трехэтажный пассажирский терминал. Аэропорт Сент-Этьен был крупнейшим авиатранспортным узлом Европы — я бывал здесь много раз, когда летал в «Юнайтед» и другие далекие путешествия. Впрочем, все тогда было иначе. Прямо из прилетевшего из Олтеницы маленького пассажирского самолета я попадал по «трубе» в теплый, светлый, хорошо кондиционируемый зал ожидания, откуда по такой же точно трубе поднимался на борт трансокеанского лайнера, ни на минуту не показываясь на необъятных просторах летного поля.

По огромной площади аэродрома гуляли ветры. Десятки частных самолетов и вертолетов стояли припаркованными вдоль рулежных дорожек. Огромный лайнер с ревом несся по взлетно-посадочной полосе в километре от нас, готовясь взмыть в небо в этот самый момент. В его иллюминаторах весело горел свет. Должно быть, через минут десять стюардесса начнет разносить горячую еду, а голограммы будут рекламировать товары, которые можно приобрести на борту. О чем сейчас думают люди, находящиеся там? Знают ли они, что началась война?

— Сюда, скорее сюда! — на английском с французским акцентом призывал измученных пассажиров конвертоплана работник аэропорта в оранжевом жилете со светоотражателями. — Не задерживайтесь, проходите в автобус!

Тщательно прикрывая лица полумасками и шарфами, будто одна минута на открытом воздухе без озонового купола может убить их, люди спешно засеменили к автобусу с широкими окнами, управляемый компьютером, который должен был доставить нас в терминал аэропорта. Я позволил человеческому потоку нести меня, и через несколько минут уже сидел на мягком сиденье, невидящими глазами пялясь на голографический экран, рекламирующий зубную пасту, новые модели коммуникаторов и услуги какого-то банка. Инфраструктура аэропорта работала так же, как и в мирное время. Для них время и осталось мирным. Сент-Этьен не входит в состав Альянса — это «чартерный город», отстроенный корпорациями из Содружества в качестве своего основного форпоста в Европе.

Впрочем, люди в автобусе все-таки говорили не о зубной пасте.

— О Боже мой, Алан! — с сильным австралийским говором кричала в коммуникатор хорошо одетая дама лет сорока. — Боже, кажется, я выжила! Я до сих пор не могу во все это поверить. Будь проклят тот день, когда я согласилась на этот перевод! «Вице-президент восточноевропейского филиала»! Черт возьми! Никакая страховка не покроет мне того, что я пережила, Алан! Я просто хочу забыть об этом…

Дамочке невдомек, что ей еще повезло. Она сможет забыть об этом как о страшном сне очень скоро, вернувшись домой или став вице-президентом какого-нибудь другого филиала в более спокойном месте. Смогу ли когда-нибудь забыть об этом я?!

— Как же так? — тихо прошептал я сам себе. — Неужели это все правда? Я сплю, точно сплю…

Успокаивающая поездка на автобусе продлилась всего пять минут. Следом пришлось подниматься с сиденья и снова следовать вместе с толпой сквозь приветливо раздвинувшиеся двери какого-то бокового терминала в большое, хорошо проветриваемое помещение без окон, освещенное нестерпимо ярким светом ламп.

— Уважаемые дамы и господа, прибывшие в составе незапланированных чартерных рейсов! — прозвучал откуда-то из интеркома под потолком приветливый, но прохладно-компьютеризированный женский голос. — Рады приветствовать вас в Международном аэропорту Сент-Этьен. Вы находитесь в резервном терминале E. Администрация аэропорта просит прощения за неудобства, вызванные приемом экстренных незапланированных рейсов. После прохождения краткой процедуры регистрации и необременительного контроля со стороны службы безопасности аэропорта вы сможете проследовать на электропоезде в основой терминал А со всеми удобствами. Пассажиры, внесенные в Единый реестр физических лиц! Пожалуйста, проследуйте по «зеленому коридору» к стойкам регистрации 1, 2. Пассажиров, не внесенных в Единый реестр физических лиц, просим проследовать к стойке 3. Приготовьте, пожалуйста, документы, удостоверяющие вашу личность!

Смешавшись с пассажирами других «незапланированных рейсов», я стал в очередь, ведущую к кабинке служащего с тонированным стеклом и автоматическому турникету с надписью «1». Я с жалостью поглядывал на длинную очередь несчастных у стойки 3, для которых «зеленый коридор» был закрыт. В другой ситуации я порадовался бы, что мне удалось избежать волокиты с документами. Еще перед первым визитом в «Юнайтед» папа организовал внесение моих данных в Единый реестр физических лиц. Благодаря этому теперь мои отпечатки пальцев, снимок сетчатки глаза и голосовые данные содержатся в глобальной базе данных и заменяют любые документы.

Впрочем, сейчас, после всех обрушившихся на меня бед, такая «удача» как попадание в «зеленый коридор» казалась мне просто насмешкой судьбы. Я бы многое отдал за то, чтобы оказаться в той, другой очереди вместе с мамой и папой, и готов был бы стоять в ней сутками напролет.

Очередь продвигалась достаточно быстро и скоро дошла до меня.

— Посмотрите в камеру над вами, — раздался из-за стекла «механический» женский голос.

Задрав голову, я посмотрел в глазок камеры, позволив ей сделать снимки.

— Положите ладонь на индикатор, — продолжил давать указания компьютер службы безопасности и я послушно прижал ладонь к гладкой серой поверхности на стене под надписью «Индикатор», позволив лазеру считать рисунок моих папиллярных линий.

— Посмотрите в окуляр вплотную правым глазом, — распорядился голос.

Привычным движением я приложил свободный от сетчаточника правый глаз к узенькому окуляру рядом с индикатором и часто замигал после того, как лазер запечатлел рисунок моей сетчатки глаза.

Мне был известен смысл этих таинств. Компьютер системы безопасности и следящая на всякий случай за его работой сотрудница, сидящая за стеклом, убедились в моей идентичности лицу, данные о котором внесены в ЕРФО. Сейчас сотрудница видит на своем сетчаточнике сводку информации обо мне из единых баз и реестров. Впрочем, вряд ли она захочет вмешиваться в работу компьютера. Если машина не сочтет меня подозрительным — не сочтет и человек.

— Проходите к турникету, — велел голос несколько секунд спустя.

Я не вызвал подозрений, которые могли повлечь за собой более тщательную проверку — снятие слепка зубов, экспресс-анализ ДНК и допрос с использованием комплексного детектора лжи (один раз мне пришлось пройти подобное в Окленде).

Хотя правительство Содружества не подтверждало это в официальных источниках, всем известно, что в ЕРФО содержится оценка каждого человека по так называемой «шкале Накамуры». Оценку производит искусственный интеллект исходя из анализа всех данных о лице, содержащихся в Едином реестре — как прямых, так и косвенных — биографических данных, результатов медицинских обследований и психологических тестов, информации о родственниках и любой другой, когда-либо зафиксированной. В результате человек получает оценку благонадежности от «0» до «100». Каждый правоохранитель в Содружестве обращается с человеком исходя из этой оценки.

Подойдя к турникету, я поставил свой рюкзак на металлическую подставку с надписью «Для багажа» и замер, чтобы металлодетектор и другие устройства могли просканировать меня и мой багаж. Секунд десять спустя загорелась зеленая лампочка и я прошел через турникет зарегистрированным в аэропорту пассажиром. Теперь мне оставалось только сесть на электричку, чтобы прибыть в основной терминал.

— Уважаемый господин Димитрис Войцеховский! — обратился ко мне через динамики наушников тот самый приветливый женский голос — виртуальный интеллект аэропорта воспользовался своим правом доступа к личным средствам связи с целью предоставления сервиса. — Рады сообщить, что вы зарегистрированы в Международном аэропорту «Сент-Этьен». К вашим услугам все сервисы аэропорта, включая заведения общественного питания, отель и магазин беспошлинной торговли. Ограничение: товары и услуги, запрещенные для несовершеннолетних пассажиров. Ограничение: нет разрешения на выход в город Сент-Этьен. Разрешено транзитное пребывание. Вы можете находиться в аэропорту, пока не отбудет ваш рейс. Время отбытия вашего рейса: ошибка, нет данных. Пожалуйста, приобретите авиабилет…

— Хватит, достаточно, — остановил я словоизлияние компьютера.

Электропоезд, управляемый компьютером, прибыл через несколько минут. Заняв место в полупустом вагоне, наполненном гомоном и ярким светом голографической рекламы, я шевельнул пальцами, вновь пытаясь выйти на связь с мамой. Попробовал номера Джерома, Мей, других друзей и знакомых из Генераторного — с тем же результатом. Похоже, связи там нет. Распрощавшись с этой надеждой, я набрал Дженни. После седьмого или восьмого вызова я услышал ее сиплый со сна голос.

— Димитрис, — перед экраном появилось в слабом свете ночника веснушчатое лицо австралийки с растрепанными волосами, выражающее сильную обеспокоенность. — Еще такая рань. Что-то случилось?!

Я вдруг вспомнил, что в Перте, где она жила, сейчас пять утра, или около того. Она спала, и не знает ничего о случившемся. Я открыл было рот, чтобы как-то это объяснить, но не придумал, с чего начать. Так и промолчал несколько секунд, пока девушка, протерев глаза, переспросила:

— Что у тебя там за шум? Ты где?

— В поезде, — тупо ответил я.

— Ты куда-то едешь? Ты ничего мне не говорил!

— Я… в Сент-Этьене. В аэропорту, — выдавил я следующие слова.

— Где? В Сент-Этьене?! — на лице Дженет возникло форменное недоумение. — Ничего не понимаю. Что случилось?

— Война. Ильин напал на нас.

— Что? Господи. О, Господи! — смысл сказанного до нее дошел не сразу. — Как? Когда?!

— Думаю, часов пять или шесть назад.

Я все еще не мог нормально изъяснятся и ей пришлось вытягивать из меня слова словно клещами. Отвечая на ее вопросы, я вышел из электрички в терминал А, ослепивший и оглушивший меня своей бурной жизнедеятельностью. Здесь находились тысячи людей, и, кажется, все они отлично знали, куда направляются. Лишь я один блуждал как сомнамбула. Увидев свободное кресло, я присел туда, поставив сумку себе под ноги.

— Так, что же делать, — рассуждала тем временем Джен, уже окончательно проснувшись. — Так-с, я зашла на новостной сайт, все сейчас только об этом и пишут. О Боже, пишут, что основной удар нанесен на Олтеницевском направлении. Это ведь совсем рядом с твоим селением, так? О, Димитрис, мне так жаль.

— Что там пишут? Далеко они продвинулись?

— Сложно сказать. Ты же знаешь, в таких случаях появляется куча противоречивой информации. Я лучше тебе не буду ничего читать, чтобы не сбивать с толку. Что это у тебя там за звук?!

— Комм разряжается, по-моему. Надо найти стойку подзарядки.

— Хорошо. Димитрис, ты должен немедленно связаться с этим папиным другом, Робертом. Слышишь? Позвони ему и пусть он скажет, что делать дальше. А потом мы с тобой снова поговорим. Все будет хорошо, слышишь?

— Да, конечно. Спасибо, Дженни, — вздохнул я.

Стойку подзарядки я нашел невдалеке. Мама говорила, что вредно заряжать сетчаточник, не снимая, так что я, словно это сейчас имеет какое-то значение, снял его и положил на чашеобразную поверхность стойки рядом с другими.

Оставшись без собственного мира, я огляделся вокруг и невольно съежился, почувствовав себя жалкой песчинкой в этом чудовищном здании с двадцатиметровым потолком, где каждую минуту объявляли о прибытии и отбытии очередного рейса. Я бывал здесь и прежде, но тогда я был всего лишь путешественником, ненадолго покинувшим свой дом, чтобы вскоре туда вернуться. Теперь я бездомный и никому не нужный.

Пройдя по залам ожидания, наполненным людьми самых разных рас, национальностей и социальных прослоек, я подошел к группе пассажиров, собравшихся у телевизора и слушавших чрезвычайный выпуск новостей на Euronews. «Ильин наступает!» — огромными буквами оповещала красная надпись внизу экрана. Диктор ощутимо нервничала, сбивчиво пересказывая противоречивые данные о событиях на фронте. Через какое-то время появилось прямое включение из Турина.

Президент Центральноевропейского Альянса Лукас Пирелли, обычно блиставший непревзойденным шармом пятидесятилетнего красавца-итальянца с симпатичными седыми висками, теперь выглядел так, словно его подняли из постели сицилийские мафиози с помощью бейсбольных бит. Он был опытным политиком, профессиональным дипломатом, тонким интриганом, искусным оратором — кем угодно, но не кризис-менеджером, который сейчас требовался. Попытки сохранить самообладание давались ему плохо. Одного взгляда на президента было достаточно, чтобы оценить, сколь сильно он ошеломлен случившемся и растерян. Ярлык «Верховного главнокомандующего» к нему не клеился.

Пирелли говорил что-то о «подлом, циничном и вероломном нападении». Но мне хотелось спросить у него, неужели он такой идиот, что не смог предвидеть этого нападения еще два месяца назад, когда отправленная в Бендеры делегация, от которой он неумело пытался откреститься, включая моего отца, была арестована. Стотысячная группировка войск все эти два месяца скапливалась у границ Альянса — а он говорит о нападении так, словно это был гром средь ясного неба. Очень надеюсь, что пока этот идиот болтает, люди действия вроде генерала Думитреску, Бруны Бут или того же Семена Аркадьевича Симоненко делают что-то полезное для обороны от агрессора.

Двадцать минут спустя, забрав со стойки подзарядившийся коммуникатор и усевшись в уединенном месте в углу зала ожидания, я набрал номер человека по имени Роберт Ленц. Кажется, видел этого Ленца один или два раза, когда папа говорил с другом по комму и показывал через веб-камеру свою семью. Впрочем, я плохо запомнил его внешность. Тем более, у папы было так много друзей.

На визитке было написано «полковник», значит, речь шла о человеке военном. По-моему, папа рассказывал, что в свое время Ленц был тыловым офицером в общевойсковых частях Содружества, базировавшихся где-то в Южной Америке. Но врожденные способности к общению с людьми и математический склад ума постепенно выделили его среди прочих офицеров — мелкий командир из глубинки получил штабную должность в Сиднее, а затем быстро поднялся, предложив и реализовав несколько рационализаторских проектов.

Что ж, надеюсь, что в памяти полковника еще свежи побудки среди ночи при учебных тревогах. А если нет — то пусть папин старинный друг меня извинит. Он будет уже не первым австралийцем, кого я этим утром поднимаю с постели.

Впрочем, полковник, похоже, не спал — ответил после первого же гудка.

— Ленц слушает, — деловито по-военному произнес спокойный голос.

На экране, однако, появилось лицо, не слишком укладывающееся в стереотипное представление о военном. Своими большими умными глазами и проплешиной на голове он напоминал представителя какой-нибудь совершенно скучной профессии, например бухгалтера или нотариуса.

— Здравствуйте, мистер Ленц. Я…

— Я знаю, кто ты, Димитрис, — перебил он меня деловито. — Хорошо, что ты со мной связался — я никак не мог отыскать твой номер, чтобы позвонить сам. Я знаю, что ты зарегистрировался в аэропорту Сент-Этьена. Скажи вкратце — ты цел, невредим?

— Да, — только и успел ответить я, удивившись информированности папиного друга.

— А Катя? Ее с тобой нет?

— Она… осталась там, — выдохнул я. — Не захотела ехать.

— Понял. Ясно. Значит так, слушай сюда. Тебе придется пробыть там какое-то время. У тебя есть финансы, чтобы поесть и оплатить отель в случае необходимости?

— Да, мама перечислила что-то на мой счет.

— Отлично. Когда мы с твоим отцом планировали твой отъезд, все выглядело проще, но мы не могли учесть некоторые обстоятельства, которые появились в последнее время. Ты сам знаешь, как ужесточилась иммиграционная политика Содружества, особенно в отношении стран, вошедших в Альянс. А теперь, когда на Балканах началась война, тут вышли жесткие директивы: никого не пускать. Может понадобиться время и некоторые усилия, чтобы побороться с этой бюрократической машиной. Я работаю над этим, не сомневайся. Но наберись терпения. Ты имеешь право находиться в транзитной зоне аэропорта Сент-Этьена семь суток. А если потребуется, то я скажу тебе, что делать, чтобы продлить этот срок до четырнадцати суток.

— Это может занять так много времени? — поразился я.

— Ты даже не представляешь себе, насколько сложно будет сейчас это организовать. Я подключу влиятельных людей и постараюсь все устроить быстрее. Но не исключено, что несколько ночей тебе придется провести в аэропорту.

— Да, конечно, я понимаю. Спасибо огромное за помощь, мистер Ленц.

— Называй меня «Роберт», парень. Можешь положиться на меня. Я обещал Володе с Катей, что вытащу тебя оттуда в Сидней — и я сделаю это.

— Да, мама говорила мне, что я могу вам доверять. Еще раз спасибо.

— Димитрис, мне нужно немедленно сделать несколько звонков и много чего провернуть, чтобы помочь тебе. Извини, я отключаюсь. Иди поешь чего-нибудь. Оставайся на связи, ОК?

— Конечно, ми… Роберт.

Мое пребывание в аэропорту запомнилось как очень тягостное. Нет, я не испытывал никаких особенных физических неудобств (во всяком случае, они не шли ни в какое сравнение с моральными страданиями). Но нависшая надо мной неопределенность была невыносима. Я чувствовал себя совершенно одиноким и, вдобавок, невластным над своей судьбой. Я вдруг ясно осознал, что совершенно утратил контроль над событиями. Я был щепкой, подхваченной бурным течением реки.

Мой папа третий месяц находится в плену, в каких-то застенках, где над ним, наверное, издеваются и в любой момент могут убить. Я давно отчаялся увидеть его снова. Мама очутилась в зоне боевых действий. Связи с ней нет, и я могу лишь гадать, все ли с ней в порядке. Селение, в котором я прожил всю жизнь, возможно, разрушено и захвачено врагом. Все мои друзья пропали, или, может быть, даже хуже. Я окружен тысячами людей, которым нет до меня никакого дела — ни один из них даже не задерживает на мне взгляд. Роберт Ленц — это всего лишь чужой незнакомый человек. Может быть, он выручит меня. А может, просто не выйдет больше на связь. Или скажет, что ничем не смог мне помочь. А Дженни… Да. Но это всего лишь Дженни, моя пассия по переписке. Она не может заменить мне всех, кого я любил и все, чем я жил.

Большую часть времени в аэропорту я проводил в Интернете, временами бродя к большим телеэкранам, у которых народ собирался слушать выпуски новостей, к кулерам с платной водой и пищевым автоматам. Иногда я просто праздно наблюдал за работой робота-уборщика, рассматривал пассажиров и слушал объявления, ничуть меня не касающиеся.

Проверив свой счет, я был поражен количеством оказавшихся там финансов. Я и подумать не мог, что родители могли столько скопить! Но посмотрев на сайте аэропорта прайс-лист отеля, я вспомнил мамины наставления и решил, что не могу позволить себе такую роскошь. Мне, возможно, придется растянуть эти финансы на несколько лет, пока я не смогу стать на ноги. Поэтому не стоит испытывать никаких иллюзий богатства, надо приучаться экономить. Десятки людей, в основном прилично одетых, ничуть не смущаясь, дремали прямо на сиденьях зала ожиданий — значит, с меня корона не упадет тем более.

О Генераторном писали немного. Я встретил несколько упоминаний селения в числе участков, где Ильин «натолкнулся на упорное сопротивление». Но на всех интерактивных картах боевых действий селение находилась далеко позади красной линии, до которой продвинулись войска ЮНР. Наша милиция и народные дружины, конечно, не смогли остановить продвижение танковых армад Ильина. Возможно, им удалось закрепиться на каких-то отдельных участках или же пришлось перейти к партизанской борьбе.

Потери должны были быть огромными, но данных о них нигде не было. Я прочитал в нескольких источниках, что селение потерпело серьезные разрушения вследствие артобстрела, но долго не мог найти свидетельств очевидцев и фотоснимков — деятельность СМИ на оккупированной территории была затруднена.

«Войска Альянса вынуждены оставить Олтеницу», — прочитал я шокирующий заголовок в одной из лент новостей, проснувшись после первой своей ночевки на сиденьях зала ожидания. Один из высокопоставленных военных чинов Альянса называл это отступление «тяжелым, но правильным тактическим ходом» и объяснял его необходимостью перегруппировки. Естественно, что многие СМИ скептически отнеслись к такому объяснению.

Информационное пространство кипело от пропагандистского противостояния. Новостные порталы разрывались от бомбардировки абсолютно противоречивыми провокационными «вбросами» с обеих сторон. Причем весь этот мусор был подкреплен липовыми фото— и видеоматериалами, практически неотличимыми от подлинников. Целые армии «ботов», управляемых искусственным интеллектом, сражались друг с другом на страницах комментирования так яростно, что случайно попавшие туда сообщения от реальных людей в мгновение ока терялись среди однотипных провокационных комментариев, сгенерированных компьютером в ответ на слова-раздражители в других комментариях, сгенерированных другим компьютером. Нечего было и думать отыскать зерно истины в этом хаосе.

Более или менее внятную оценку происходящего можно было найти лишь на сайтах информационных агентств, базировавшихся в странах Содружества наций. На одном из них я прочитал обзорную аналитическую статью какого-то безымянного блоггера, скрывающегося под ником «Prometheus». Судя по всему, Prometheus был хорошо информирован и искушен в военном деле (во всяком случае, считал так).

36 часов войны: итоги

Итак, прошли сутки с половиной. Для современного боя это очень много. Эти часы можно назвать если не решающими во всей войне, то, во всяком случае, довольно показательными, и на основании них можно сделать определенные выводы. Давайте попробуем так и сделать.

Северное направление. Очевидно, что Вооруженные силы ЮНР довольно далеко продвинулись в своем мощном и хорошо подготовленном броске на запад. Оказалась довольно эффективной их тактика заброса в тыл противника диверсионно-разведывательных групп. ДРГ сумели посеять панику и дезориентировать противника, ослабив оборону перед мощным натиском основных сил с большим количеством тяжелой бронетехники. Плотно идущие бронетанковые соединения во главе с опытными русскими офицерами после мощной артподготовки смели на своем пути фрагментарную оборону Альянса и сумели взять под контроль не менее десятка «зеленых зон», одну за другой. Во втором эшелоне пришла легко вооруженная мотопехота — второсортные войска, состоящие в основном из наемников и мародеров. Их цель — удержать захваченные территории и усмирить их население, попутно промышляя грабежом и насилием. Та же тактика, что и в Бургасе в 75-ом. И, судя по этому, снова стоит ждать больших потерь среди гражданских.

Румынская группировка войск Альянса, основу которой составляет 5-тысячный контингент хорошо обученных Сил самообороны Олтеницы во главе с бывшим офицером НАТО Трояном Думитреску, избрала политически непопулярную, но тактически верную тактику — маневренная война. Вместо того чтобы удерживать каждую пядь земли, мобильные противотанковые группы Альянса встретили бронированный кулак Ильина серией хитроумных засад, быстрых отходов и внезапных контратак. СОО ни разу не приняли открытого боя — мелкие мобильные группы трепали югославов и удирали, тем самым избегая больших потерь. Думитреску поставил целью нанести противнику как можно бòльшие потери в технике — и это ему удалось. Но у его тактики есть и обратная сторона. Был сдан без боя ряд крупных «зеленых зон», включая 100-тысячную Олтеницу. Об эвакуации из таких крупных городов не могло быть и речи — так что большая часть населения осталась на оккупированных территориях. И это, конечно, сильный политический удар по Альянсу. О скольких бы подбитых единицах вражеской техники не отрапортовал Думитреску — в глазах общественности сдача многочисленных территорий будет рассматриваться как стратегическое поражение.

Бомбардировщикам ЮНР с большими потерями удалось вывести из строя авиабазу в Тасаре, однако лишь после того, как половина базировавшихся там ударных БПЛА поднялись в воздух. По расчетам командования Альянса эти беспилотники должны были нанести чудовищный урон бронетехнике и живой силе противника. Но эти расчеты оказались нарушены наличием у Ильина мобильных радиолокационных станций нового поколения российско-китайского производства. С их помощью мобильные ЗРК сбили большинство беспилотников раньше, чем тем удалось нанести серьезный урон бронетехнике. Похожая судьба ждала и ударные вертолеты Альянса.

Тем не менее югославы все-таки понесли бòльшие потери, чем рассчитывали. Их лучшие части оказались обескровлены и растянуты, снабжение топливом и боеприпасами нарушено, в тылах осталось множество очагов сопротивления. В такой ситуации наступление на северном направлении вряд ли может быть продолжено.

Однако вызывает сомнения и возможность контрнаступления сил Альянса. Войска, принявшие на себя основной удар Ильина, отступают к местам перегруппировки на территории Венгрии и восточной Австрии. Им могут понадобиться недели, чтобы восстановить боеспособность. А резервы, достаточные для отвоевания потерянных территорий, у Альянса сейчас вряд ли найдутся. Особенно с учетом готовности многих центральноевропейских общин к сепаратному миру с ЮНР. Полностью укомплектованные 2-ая и 3-ая аэромобильные бригады ЦЕА, базирующиеся в районе Триеста, вряд ли пойдут в бой — Пирелли со свойственной ему осторожностью оставит ее прикрывать Турин.

Южное направление. Здесь Ильин решил повторить успех Бургасской операции 75-го с высадкой десантных войск глубоко в тылу врага. Эту тактику нельзя назвать удачной уже по той лишь причине, что десантные войска понесли большие потери от зениток Альянса еще в воздухе. Сильная 15-тысячная группировка войск Альянса в районе Тервела попала в тактическое окружение, однако едва ли у ЮНР хватит сил для завершения ее разгрома. По непроверенной информации, ударной подводной лодке Альянса удалось серьезно повредить тяжелый вертолетоносец «Илья Муромец», который играл важную роль в обеспечении десантной операции. Однако официальные источники в ЮНР эту информацию отрицают.

Общий итог первого этапа операции — переменный успех.

Знаю, почему, но мне было неприятно читать этот обзор. Он был написан, должно быть, каким-то толстяком, умостившим задницу в мягком кресле где-нибудь в теплой уютной квартире в Окленде или Сиднее. Миллионы таких же, как он, сытых обывателей, читают такие вот статьи и передают их из уст в уста за обедом или чашечкой кофе, ничуть не задумываясь о том, что стоит за стройными рядами ладных слов.

«Операция». «Наступление». «Потери». «Переменный успех».

Эти слова звучат так, будто речь идет о компьютерной игре или о шахматной партии. Чьи-то холеные пальцы аккуратно берут пешку и снимают ее с доски. Юниты исчезают с карты. В верхнем правом углу экрана игрок безучастно следит за статистикой, думаю, не начать ли ему с последнего сохранения, или, может, пора пойти помочиться.

Могут ли они представить себе, каково это — пережить это? Чувствовать, как дрожит под ногами земля. Видеть отражение пламени в испуганных глазах матери. Сидеть, съежившись, в углу большого шумного зала, обхватив руками рюкзак со всеми своими пожитками, среди чужих людей, и слушать в ухе монотонный голос компьютера, сообщающий, что ни один абонент больше не может принять твой звонок.

«Стоит ждать больших потерь среди гражданских», — прагматично написал Prometheus. Будь он проклят.

Народу в аэропорту прибывало. На смену тем, кого война здесь застала случайно, пришли те, кого война сюда пригнала. Первые были целеустремленные, деловые, аккуратно одетые и с небольшими чемоданчиками. Вторые — мрачные, изможденные, увешанные здоровенными сумками, сиротливо озирающиеся по сторонам. Их было очень много.

В первые дни аэропорт Сент-Этьена без каких-либо ограничений принимал самолеты с людьми, эвакуированными из зоны боевых действий. В результате терминал А, рассчитанный на одновременное нахождение в нем не более чем пяти тысяч пассажиров, наполнился втрое большим количеством беженцев, у многих из которых, как и у меня, не было билетов ни на какой другой рейс.

Пришлось позабыть о том, как в первую ночь я вольготно разлегся на трех сиденьях — даже за одно сиденье в зале ожидания теперь могла разыграться самая настоящая потасовка. Люди сидели и лежали прямо на полу, на сумках и покрывалах. Тут и там раздавались чьи-то истеричные всхлипывания, детский плач, шумные ссоры и толкотня. Люди доставали из сумок захваченное на скорую руку из дому съестное.

Администрация аэропорта поначалу мужественно пыталась сохранить радушие. В первый день по терминалу даже ходили мило улыбающиеся сотрудницы в сине-золотой униформе, предлагая всем желающим бесплатную чистую воду в пластиковых бутылках, чай из термосов и теплые пледы. Из динамиков на стенах постоянно доносились доброжелательные обращения, записанные живым человеческим голосом, преисполненным сочувствия и желания помочь.

Однако вместе с количеством беженцев росла и обеспокоенность руководства аэропорта по поводу грозящего международному транспортному узлу грандиозного коллапса. Чистенький современный терминал А очень быстро превращался в подобие бивака кочевников. Роботы-уборщики не справлялись с работой. Градус напряжения постоянно возрастал. Уже на второй день улыбающиеся сотрудницы исчезли, а в динамиках все чаще раздавались вежливые, но строгие призывы к пассажирам сохранять чистоту, спокойствие и порядок.

В ресторанах быстрого питания, у пищевых автоматов и возле кулеров с водой образовались огромные очереди. Тут и там вспыхивали скандалы. Оказалось, что многие люди не имеют чем расплатиться за еду и воду, так как их финансовые счета оказались заблокированы.

Благодаря дальновидности родителей, заблаговременно подготовивших мой отъезд, мой финансовый счет был открыт в одном из крупных банков Содружества наций. Однако не всем повезло так, как мне. Многие беженцы не имели за душой ничего, кроме местной неконвертируемой валюты, не имеющей хождения за пределами их общины. Объяснить им, что их «деньги» — это просто бумажки, а «кредитные карточки» — куски пластика, было нелегко. Никто не желал признавать себя нищим.

«В целях безопасности» все заведения быстрого питания в терминале А были закрыты. Свет в них погас, персонал куда-то подевался, а аккуратные столики со стульчиками скрылись за защитными роллетами и бронированными стеклами. Народ обиженно поглядывал на надписи «Заведение не работает» и временами ломился в запертые двери. Прохладный голос компьютера оповещал через динамики, что «к услугам пассажиров больше полусотни современных пищевых автоматов, которые принимают все основные валюты мира».

Народ возмущался, лютовал и даже колотил кулаками в пищевые автоматы. Сотрудникам службы безопасности аэропорта не раз и не два приходилось вмешиваться в ситуации, в которых пахло серьезной потасовкой.

Сотрудников СБ стало заметно больше. Они ходили группами по четыре-пять человек, в черной униформе с бронированными жилетами, и в шлемах. Вдоль бедер свисали длинные резиновые дубинки, а в поясных кобурах находились электрошоковые пистолеты, которые, в случае необходимости, способны были быстро урезонить смутьянов. Однако в глазах охранников, окидывающих пристальными взглядами толпу, читалась тревога. Это сотрудники частной охранной компании, которые привыкли задерживать единичных нарушителей, воришек, пьяниц и дебоширов, а не подавлять массовые беспорядки. А судя по ропоту, который доносился им вслед, ситуация становилась опасной.

— У тебя все там в порядке, Димитрис? — тревожно спросила Дженни во время очередного созвона.

— Конечно, — соврал я.

Ноги, поясница и спина затекли после того, как я провел ночь в сидячем положении. Кроме того, пока я спал, кто-то расстегнул молнию на моем рюкзаке и вытащил кое-что из личных вещей. Но это были мелочи по сравнению с теми лишениями, которые испытывали многие люди вокруг меня. Кроме того, мужчинам не пристало жаловаться, как бы плохо им ни было. Я старался почаще вспоминать о том, через что прошли мои мама с папой двадцать лет назад. По сравнению с этим мое нынешнее положение казалось просто чудесным.

— Тебе удалось связаться с кем-нибудь из своих?

— Нет, Джен. Связи в том регионе нет вообще. Я читал, что нацисты применили электромагнитное оружие, после которого все вышки и спутники повыходили из строя.

— Кошмар. Но я уверена, что с твоей мамой все хорошо.

— Да, — автоматически ответил я.

Это были пустые слова — никто и ни в чем не мог быть уверен. Но я был благодарен девушке за то, что она пытается поддержать меня. В конце концов, в эти минуты у меня кроме нее никого не было. Я, правда, так и не был до конца уверен, действительно ли австралийка искренне беспокоится за меня, или происходящее кажется ей захватывающим романтическим приключением, которому позавидуют все ее подруги.

На дисплее передо мной были правильные черты ее красивого, свежего, умытого лица, которому легкая взволнованность придавала дополнительное обаяние, в обрамлении безупречно зачесанных вьющихся рыжих волос. На ней была аккуратная, только что отутюженная белая блузочка. В ушах поблескивали маленькие красивые золотые сережки. Сквозь жалюзи на заднем плане проникал теплый солнечный свет. Как же далека она была от меня и от всего, что происходит здесь сейчас!

— Друг твоего отца не связывался с тобой больше?

— Вчера вечером. Сказал, что работает над тем, чтобы меня вытащить.

Роберт был немногословен и не называл никаких конкретных сроков. Я был рад, что он не забыл обо мне. Но, с другой стороны, я не испытывал полной уверенности в том, что на «полковника» можно положиться. Дорого ли стоит обещание, данное человеку, который сейчас находится в тюрьме или, может быть, даже и?.. Папа серьезно относился к слову «друг». Но не факт, что так же к нему относились и те, кого он так называл.

— Я уверена, он поможет. Просто сейчас для этого требуется очень много времени.

— Да, я знаю.

— Димитрис, знаешь, я… э-э-э… говорила об этом своему папе, — после колебаний сказала она. — Он ведь знает многих людей, и я думала, что он может помочь.

Вот это было неожиданно. Отец Дженет был довольно строгим человеком, который с самого начала относился к нашей с ней «дистанционной дружбе» (про то, что речь идет о большем чем дружба, она не рисковала и заикаться) с недоверием и скепсисом. Дженни не очень распространялась об отцовских взглядах на вещи, но из его постов в социальных сетях я мог о них догадаться. Породистый англосакс мистер Мэтьюз относился к той категории добропорядочных обывателей, надежно пустивших корни в «зеленой зоне», которые придерживаются крайне невысокого мнения о людях, грозящих потеснить их в их сытом благополучном мирке. На последних муниципальных выборах в Сиднее около 60 % голосов избирателей получила ультраконсервативная партия «Наш анклав», выступающая за жесткую миграционную политику. И я был уверен, что если бы Мэтьюзы жили там, а не в Перте, то среди них были бы и голоса мистера Мэтьюза с супругой. В глазах отца Дженни я был всего лишь еще одним безымянным нищебродом извне, который стремится задурить голову его дочери, чтобы проникнуть с ее помощью на землю обетованную.

— Он, наверное, был в восторге, — не удержался я от иронии.

— Перестань, Димитрис, — слегка обиделась девушка. — Я сто раз говорила тебе, что папа совсем неплохой. Он просто недостаточно хорошо тебя знает!

— Ладно, извини. Так что, он согласился помочь? — уже зная ответ, спросил я.

— Ну, я… э-э-э… могу сказать, что он очень внимательно меня выслушал, — смутилась Дженни и, прочитав в моих глазах мои мысли, вздохнула. — Димитрис, дело вовсе не в том, что он не хочет помочь. Я его единственная дочь, и он бы сделал это ради меня, если бы мог. Но он говорит, что это практически невозможно. Говорит, что беженцев сейчас принимают только в «желтых зонах», да и то не всех подряд, а лишь трудоспособных.

«Желтыми зонами» назывались пустынные территории Австралийского материка, на которых люди живут и работают за пределами защитных озоновых куполов. Это, возможно, не были пустоши в полном понимании этого слова — эти территории официально находились под контролем властей. Однако в экологическом смысле, если верить написанному в Интернете, я бы, пожалуй, предпочел жить в казачьей станице. В «желтых зонах» размещались огромные производственные мощности транснациональных корпораций, на которых постоянно требовалась новая рабочая сила, однако о тамошних условиях труда говорили разное.

— Я не боюсь работы, Дженни. Но я не думаю, что папа заставил меня бежать из родного селения для того, чтобы я до конца жизни занимался утилизацией свиного навоза или вкалывал на урановой шахте где-нибудь посреди пустыни Виктория! — не сумев сдержать раздражение, молвил я. — Если окажется, что Содружество во мне не нуждается, то я сделаю то, что должен был сделать с самого начала — куплю себе билет на первый же самолет в Турин и запишусь в армию Альянса, чтобы отнять у проклятого Ильина свой дом и вернуться в него!

— Не кипятись, Димитрис, пожалуйста. Прости, если я чем-то тебя обидела. Я вовсе не говорю, что ты должен работать в «желтой зоне». И мой папа этого не говорит. Я уверена, что все уладится, Ты не должен делать глупостей. Помни, ты дал слово своему отцу!

«Будь проклят тот день, когда я дал это слово», — подумал я с раздражением. — «Будь я проклят, что повел себя как маменькин сынок, что не остался там, что не пошел вместе с Джеромом!» Но я сделал над собой усилие, чтобы сдержать рвущееся наружу негодование (к которому, на самом деле, ни Джен, ни ее отец не имели отношения) и примиряюще сказал:

— Извини, если я был груб с тобой, Дженни.

— Ничего, — девушка с облегчением улыбнулась. — Я же понимаю, каково тебе. Милый, прости, мне надо бежать в школу, но я обещаю, что позвоню тебе как только смогу. Сразу после уроков! Держись там, хорошо?

— Не беспокойся за меня, — заверил я, постаравшись выдавить из себя беспечную самоуверенную улыбку, которую, как мне казалось, надлежит иметь на лице бывалому, уверенному в себе мужику.

Третий день моего пребывания в аэропорту начался в целом сносно. Оставив на своем кресле кое-какие не особенно ценные шмотки и попросив соседей присмотреть за ними (без особой, впрочем, надежды на их рвение), я схватил рюкзак и отправился в туалет, по дороге растягивая затекшие конечности. В уборную я попал после двадцатиминутного стояния в очереди, но уж оказавшись в кабинке, не ограничился тем, что справил естественные потребности— в отведенное для посещения пятиминутное окно, не обращая внимание на раздраженные стуки снаружи, я успел слегка вытереть сопревшее тело влажными салфетками и сменить белье. Покинув кабинку, я тщательно умылся, пригладил влажной рукой волосы и вычистил зубы. От этого самочувствие сразу улучшилось.

Посмотрев в зеркало, я увидел здорового, вполне прилично выглядящего, высокого как для своих пятнадцати лет светловолосого парня, о бедственном положении которого напоминают лишь легкие следы недосыпания на лице и слегка пыльная с дороги одежда. Я не выглядел бомжом, и не был им. Моих финансов хватит, чтобы прокормить себя несколько месяцев, если понадобится. А где-то в далекой Австралии важные люди занимаются устройством моей дальнейшей судьбы. Тысячи людей вокруг меня находятся сейчас в несравненно худшем положении. И уж точно в несравненно худшем положении находятся сейчас мои односельчане. Так имею ли я право падать духом?..

— Долго еще будешь прихорашиваться?! — донесся из-за моей спины чей-то возмущенный голос на ломаном английском языке.

Не став ничего отвечать показавшемуся в зеркале угрюмому мужику, я освободил ему место у умывальника, покинул уборную и отправился назад к «своему» креслу. Пробираясь сквозь толпы народу, я в очередной раз поразился, сколько же здесь людей.

Я слышал объявление, что с завтрашнего дня аэропорт прекращает прием незапланированных рейсов. Однако для этого решения, кажется, было уже поздно — терминал А был набит битком, впятеро или вдесятеро сверх нормы, и большая часть людей, очевидно, не имела понятия о том, куда отправиться дальше. Администрация экстренно перекроила полетные планы, разведя потоки пассажиров регулярных рейсов по терминалам B, С и D, чтобы оградить их от толп беженцев. В результате крупнейший терминал А превратился в подобие резервации, откуда не вылетал ни один рейс и никого не выпускали ни в город, ни на станцию электропоезда, ведущего к другим терминалам, если только не приобретен билет на другой рейс.

Я не имел ни малейшего представления о том, что станут делать власти после того, как у людей, скопившихся в терминале А, истечет недельный срок транзитного пребывания. Выдворить тысячи человек из аэропорта? Вряд ли это под силу паре сотен охранников из частной конторы. Да и куда их выдворять? Не в Сент-Этьен — это точно. Значит, прямо на пустоши?

Мои глаза пробегались по сотням самых разных лиц, не задерживаясь ни на одном дольше чем на секунду. Семейство цыган, болтающих на своем языке и деловито снующих сквозь толпу. Подозрительно косящийся на них лысый мужчина в старомодных очках и с чемоданчиком. Чернокожий средних лет с густой черной бородкой, задумчиво водящий рукой по воздуху, управляя интерфейсом своего коммуникатора. Низенькая пожилая женщина в платке на голове, бубнящая себе что-то под нос на болгарском. Тихо бредящий седой сумасшедший неопределенного возраста, с ногами забравшийся на сидение.

— Я ничего не помню… Ничего…Как я здесь оказался… — бормотал по-румынски, хихикая, вздорный человек, когда я мимо него протиснулся.

Их было не счесть. Они умостились на сиденьях, сидели, стояли и лежали у стен или прямо на полу, бродили туда-сюда, глазели на экраны, демонстрирующие список прибывающих и отбывающих из других терминалов рейсов или просто пялились сквозь окно на летное поле.

По окнам терминала стекали капли воды. Я и не заметил, как начался дождь. Видимые сквозь намокшее стекло посадочные огни размывались, создавая причудливые узоры. Какие-то лайнеры продолжали взлетать и садиться, их прилет и отбытие исправно объявляли по динамикам. Только вот людей не становилось меньше, и я не представлял себе, куда они все денутся.

— Ну что, карточка заработала? — спросил мужчина, мимо которого я протиснулся, у своей спутницы — наверное, жены.

— Нет! — встревоженно ответила она. — Я звонила в банк, но там не с кем поговорить, кроме дурацкого робота. Дурдом! Выходной у них там, что ли?!

— Плохо. Нам, похоже, придется пробыть тут долго… — покачал головой ее муж.

Я слышал обрывки многих таких историй. Казалось дикостью, фантастикой, чтобы сотни людей мучились от голода и жажды в здании современного аэровокзала, оборудованного двумя десятками заведений быстрого питания. Но кто сказал, что наш мир — это цитадель логики?

— Я слышала, в Содружество сейчас никого не пускают, — донеслась до меня обеспокоенная речь какой-то девушки на ломаном английском.

В воздухе надо мной проплыл робот размером с футбольный мяч, источая мерное гудение — это “всевидящее око” системы безопасности, снимающее всех вокруг своей мощной бесшумной камерой. Этих штук здесь было полно.

Сквозь плотные ряды толпы я различил турникеты, находящиеся под голографической надписью «Выход в город», но приближаться не стал — успел убедиться во время предыдущих своих прогулок, что атмосфера там царит напряженная. Позади сетчатого забора стояли во множестве сотрудники СБ с надвинутыми на глаза забралами шлемов. У одного рвался с поводка, рыча и бросаясь на сетку, черный терьер с красными от злобы глазами. Не похоже было, что Сент-Этьен жаждет принять гостей.

Задрав голову, я заметил, как на верхнем этаже терминала, недоступном для публики, стояли, опершись о серебристые поручни, несколько человек в дорогих костюмах, встревоженно наблюдая за волнующимся человеческим морем. Похоже, у администрации аэропорта выдастся еще один долгий рабочий день.

— Ей! Вы не видели моего мужа?! — жалобно спросила какая-то женщина, схватив меня за рукав. — Мой комм разрядился… Он сказал, что отошел в туалет, попросил подождать его…

— Нет, нет, извините! — я неловко улыбнулся, высвобождая руку.

Чуть не столкнулся с безумным человеком, без конца ходящим перед табло расписания.

— Они все прибывают, но ни один не отправляется… А на те, что отправляются, никого не пускают… Чертовщина какая-то… — бормотал он.

— Уважаемые пассажиры! Администрация аэропорта еще раз напоминает, что для нерезидентов Содружества Наций в городе Сент-Этьен действует визовый режим! — вещал через настенные динамики прохладный женский голос. — Вы можете заполнить заявку на визу с помощью любого интерактивного терминала, находящегося в зале ожидания, а также дистанционно, с использованием вашего личного средства связи. Срок рассмотрения заявки визовым отделом — одна неделя. Внимание! Визы не открываются нерезидентам, не имеющим официального подтверждения о необходимости посещения города в деловых или личных целях! Заявки от лиц, получивших отказ, не рассматриваются в течение одного года!..

Наконец я, кажется, добрался к «своему» месту.

Я был готов к тому, что вожделенное сиденье не дастся мне так просто, поэтому нисколько не удивился, заметив, что оно занято. Правда, оставленные мною вещи висели на спинке вместо того, чтобы валяться на полу, поэтому существовали определенные надежды на человеческое объяснение вместо обычной грубой свары.

Приблизившись, я тяжело вздохнул, заметив, что на моем месте одиноко ютился тихий неприметный пожилой мужчина с проседью и палочкой, свидетельствовавшей о хромоте. Как бы я не дорожил своим местом, совесть не позволит согнать с него пожилого калеку.

Подняв голову и увидев меня, мужчина смущенно улыбнулся и заговорил по-английски:

— Ой, это твое место? Прошу прощения, я просто присел отдохнуть ненадолго… Садись, мальчик.

— Нет-нет, сидите! — еще больше смутился я, покосившись на трость. — Я насиделся уже. Просто хотел убедиться, что все хорошо с моими вещами.

— Да-да, конечно, они тут. Я повесил их на спинку, ничего не помялось, — засуетился мужчина.

— Не беспокойтесь, все хорошо, — заверил я.

Он производил приятное впечатление. Из тех инвалидов, кто не выпячивает свою травму на каждом шагу, а скорее стыдится ее и пытается делать вид, что он такой же, как все. На его лице с первого взгляда была заметна печать интеллекта и хорошего образования. При этом врожденная робость, свойственная многим интеллигентам, уравновешивалась философской невозмутимостью, приобретенной вместе с жизненными тяготами.

— Приятно встретить вежливого молодого человека, — подняв на меня благодушный взгляд, мужчина завязал разговор. — Когда видишь вокруг так много хамства и агрессии, то иногда забываешь, что люди бывают и другими. Как тебя зовут, мальчик?

— Димитрис.

— Очень приятно. А мое имя — Андерс. Андерс Кристиансен. Ты здесь один?

— Да.

— Куда ты направляешься, если не секрет?

— В Сидней.

— Правда? — удивился Андерс, недоверчиво усмехнувшись. — У тебя уже есть билет, виза?

— Нет, — я покачал головой, а затем добавил: — Но будут.

— Ты в этом уверен? — вежливо переспросил он, а затем кивнул в сторону вывески «Выход в город». — Это сейчас очень непросто.

Лабиринт из невысоких столбиков, соединенных лентами, ведущий к пропускным пунктам в Сент-Этьен, был полон народу — только к началу лабиринта выстроилась очередь в несколько сотен человек, так что я даже не видел, что там в конце. Очередь не двигалась. Многие в ней сидели или полулежали.

— Не беспокойтесь, — отвернувшись от этого тягостного зрелища, сказал я Андерсу, который, похоже, считал меня каким-то наивным мальчишкой. — Я знаю, что говорю.

— Ну смотри, — не став спорить, он философски пожал плечами.

Как раз в этот момент к концу очереди подтянулась группа новоприбывших.

— Что вы тут делаете?! — обратился один из них к исхудалой немолодой женщине, сидящей в очереди прямо на покрывале на полу. — Я помню, вам ведь уже отказывали! А они объявляли, что второй раз заявки не рассматривают! Вы только зря занимаете место в очереди!

— Мы тут уже три дня… Вы тоже можете подождать! — ответила женщина неприязненно. — Не ходите стоять в очереди — идите, вон, к терминалу, заполните электронную заявку!

— За идиота меня держите?! Электронные заявки рассматривает компьютер. Подать такую — значит только зря потратить свой шанс. Я хочу поговорить с их сотрудником, объяснить свою ситуацию…

— Все хотят. Вот и стойте в очереди! — поддержал женщину еще один из «старожилов».

— Я постою! Но не за теми, кто стоит тут уже в десятый раз! Что я должен, сдохнуть здесь, пока вы в одиннадцатый раз будете пересказывать бюрократам одно и тоже, настраивая их против людей?!

— А что мы должны делать?! — агрессивно отозвался молодой парень в очереди. — Куда прикажешь отправиться, умник? На пустоши?!

— Какая мне разница?

— Ей, ты, закрой свою пасть и стань молча в очередь, а не то я надеру тебе зад! — пообещал ему мощный волосатый “шкаф”, тоже стоящий в очереди не первый раз.

— Лучше умерь свой пыл! — вступился за первого другой новоприбывший. — Пусть пройдут те, у кого есть реальный шанс!

Несколько других одобрительно новоприбывших кивнули, среди них — лысый мужчина с чемоданчиком, которого я давеча приметил, пробираясь сквозь толпу.

— Я не двинусь с места!! — сказал сутулый, но плечистый смуглый мужчина в очереди. — Прочь!

— Пропустите меня… — жалобно сказала совсем молодая азиатка с грудным ребенком, красивая, но бледная и худая. — Мой ребенок умрет с голоду, если я не пройду…

— Врешь, собака! — неожиданно ненавистно отозвалась горластая женщина из очереди с таким видом, будто готова была выцарапать бедной молодой матери глаза. — Не пускайте ее! Она уже три раза так проходила, я сама видела! У нее на ребенка даже документов нет, ее в жизни никто не пропустит!

Поднялся шум. Криков и взаимных нападок становилось все больше. Казалось, люди скоро начнут шипеть и рычать друг на друга, как дикие звери. Андерс окинул очередь печальным взглядом.

— Сейчас начнется драка, — сказал он печально. — А потом ворвутся охранники и успокоят всех… кого-то арестуют. Такое случалось уже два раза прошлой ночью. Во второй раз мне не посчастливилось оказаться в толпе. Еле отполз.

Я оглядел толпу. Лысый и еще человек десять-пятнадцать мужчин из прибывшей партии, похоже, уже готовы были пустить в ход кулаки. Исхудавшие и ослабевшие люди в очереди смотрели на них опасливо, но упрямо — никакая сила не заставила бы их покинуть свои места. Несколько миротворцев пытались унять спорщиков. Большинство же пока лишь мрачно наблюдали за сценой.

— Надо бы попробовать их успокоить, — пробормотал я.

— Лучше держись подальше, — посоветовал Андерс. — А то тебя задавят, прибьют или сделают, как меня, калекой. Был я уже как-то миротворцем. Люди в отчаянии, их словами не успокоишь.

Девушка с ребенком, которую я раньше приметил в очереди, села невдалеке прямо на пол и горько зарыдала. Ребенок уже и не кричал — или спал, или от голода потерял сознание.

— Ребенок без документов. Возможно, больной, — перехватил мой взгляд Андерс. — Молодую женщину, может, и пустили бы куда-нибудь. Но с ребенком — без шансов. Лишние рты нигде не нужны.

— И что же ей делать? — нахмурился я. — Не могут же все просто бросить ее здесь умирать.

— Все — это кто? — горестно усмехнулся Андерс. — Государства заботятся о своих подданных. А она чья подданная? Гуманизм Содружества очень избирателен. На «нерезидентов» он не распространяется.

— И что же, грудной ребенок умрет, и никому не будет до этого дела?

Андерс посмотрел на меня с интересом.

— Мальчик, ты, похоже, многого еще в жизни не видел.

Страсти в очереди, тем временем, накалялись.

— Последний раз повторяю — не лезьте сюда, шакалы! — вопила женщина в очереди.

— Вы все равно не пройдете! Прочь, карга! — лысый мужчина грубо оттолкнул ее.

С криком молодой парень из очереди бросился на него, но лысый, явно более сильный, ударил его кулаком в лицо и тот плашмя упал на пол с подбитым глазом.

— Бей их! — крикнул кто-то из прибывших.

— Стоять! Не пропускать! — воинственно скомандовала женщина в очереди.

Толпа смешалась, взорвавшись криками и проклятиями. В гущу кинулись полдюжины новых мужчин и пару женщин, столбики попадали, ленточки перепутались, в воздухе летали чемоданы и ругательства на полудюжине языков.

— Вы же люди! Перестаньте! — взывал какой-то мужчина к голосу разума.

— Нельзя же так! — поддержала его какая-то женщина.

— Получи, гад! — верзила из очереди с ревом заехал кому-то в ухо своим кулачищем.

Я в полном смятении глядел на эту вакханалию, разрываясь между осторожностью и порывом броситься в самую гущу разнимать драчунов. Оглянувшись на Андерса, я заметил, что он даже не шелохнулся. Возможно, стоит брать пример с его спокойствия?

Мордобой едва не докатился до нас. Какого-то толстого мужчину кинули прямо нам под ноги, но он быстро поднялся и, не отряхиваясь от пыли, бросился на своего обидчика.

А затем под сводами терминала раздался резкий хлопок, с которым разорвалась светошумовая граната. По толпе прокатился вопль удивления, она невольно расступилась. Сквозь просвет в волнующемся море людей я рассмотрел на фоне вывески «Выход в город» десятка три офицеров СБ в угрожающего вида экипировке для подавления массовых беспорядков: тяжелых доспехах, шлемах с задвинутыми забралами, со щитами и дубинками. Они заканчивали выстраиваться в клин. Над строем парили несколько дронов, периодически ослепляя толпу яркими вспышками наподобие вспышек старых фотокамер.

— Пассажиры! — прозвучал компьютеризированный голос из недр одного дрона. — Вы нарушаете правопорядок! Вам предписывается немедленно прекратить насилие и разойтись!

— Да пошли вы! — заорал кто-то из толпы. — Впустите нас!

— Впустите нас!! — повторил еще кто-то.

— И откройте чертовы пищевые автоматы!

— Нам нечего есть!

— Чертовы фашисты!

В сторону охранников аэропорта полетели случайные предметы из числа наименее ценного содержимого багажа и плохо привинченного имущества аэропорта. Щиты сомкнулись. Метательные орудия ударялись о них с громким металлическим стуком.

Компьютер еще несколько раз воззвал к благоразумию, но эти призывы были едва слышны сквозь усиливающийся гомон. Тогда дроны перешли к своей вспомогательной функции. В сторону людей неслышно засвистели тонкие дротики. Несколько активистов на переднем краю толпы, один из которых, засучив рукава, как раз размахивался для очередного броска, вздрогнули, задергавшись от ударов электрическим током.

Строй ощетинившихся щитами эсбэшников решительно двинулся на толпу, раздавая налево и направо мощные удары щитами и дубинками. Разили всех, кто попадался под руку.

Толпа, не ожидавшая такого жестокого обращения, попятилась. Тех, кто падал, нещадно давили. Самые сообразительные и уже бывавшие в таких переделках пассажиры прислонялись к стенам и закрывали лица руками — их эсбэшники не трогали. Несколько драчунов, в том числе и давешний лысый мужик, попытались дать отпор — им особенно досталось.

На месте, где прошел строй правоохранителей, осталось лежать с дюжину людей, которые ворочались, кашляли и стонали, заляпывая пол кровью. Среди них я заметил одного из давешних миротворцев, тщетно пытавшихся утихомирить толпу.

Убедившись, что толпа недовольных рассеяна и волнение подавлено, строй сотрудников СБ попятился назад, схватив и потащив с собой валяющихся на полу людей. Вскоре они исчезли из виду и все затихло. На место схватки подъехал робот-уборщик, принявшись методично отмывать кровь. Люди начали опасливо показываться из укрытий. Несколько самых бойких, воспользовавшись моментом, заняли освободившиеся места в очереди, но это не спровоцировало новых недовольных возгласов — все были слишком шокированы.

После побоища установилась удивительная тишина. Очередь удлинилась, но никаких споров и пререканий больше не наблюдалось. Даже тон разговоров как-то незаметно сошел на шепот. Мрачная тишина, перемешиваемая шелестом шушуканий, окутала терминал. Я различал лишь обрывки фраз — «безумие», «надеюсь, людям хотя бы окажут помощь», «кто-то должен за это ответить». Какая-то женщина плакала, причитая, что СБ побила и увела ее мужа, а ведь он ничего плохого не сделал, и она не знает, где теперь его искать.

Тишину нарушала лишь кощунственно доносившаяся из динамиков легкая и спокойная музыка, под которую впору было прогуливаться по магазинам беспошлинной торговли или попивать кофе.

— Это ужасно, — пробормотал я, помотав головой, будто стараясь согнать с себя наваждение. — Я просто не верю в то, что видел. Как они могли так поступить?!

Мой собеседник ответил ироничной улыбкой, мол, «я же говорил, что наши жизни здесь ничего не стоят». Я вспомнил рассказы родителей из их прошлого, о том, как на начальных этапах становления селения полковник Симоненко железной рукой пресекал выступления недовольных. Может быть, иногда действительно требуется жесткость, чтобы сохранить порядок. Но неужели это было оправдано в этой ситуации? Может быть. Может быть, если бы не вмешательство СБ, то в драке пострадало бы больше людей. И все-таки мне кажется, что лупить дубинками всех без разбору было совсем необязательно.

— Откуда ты… э-э-э… Димитрис, да? — спросил Андерс, видя, что я раздавлен зрелищем этой бессмысленной драки. — Я знаю в Греции лишь четыре «зеленых зоны»: Янина, Трикала, Арта и селение Новая Надежда невдалеке от Ларисы. Держу пари, ты родился в одной из них.

— Я из Генераторного. Это около Олтеницы. В Румынии. Я не грек, просто имя такое. Долгая история.

— О. Я думал, оттуда никого не успели эвакуировать. Твои родители?..

— Они… не смогли уехать со мной.

— О, мне очень жаль. Поверь, я знаю, каково это — разлука с близкими.

Он тяжело вздохнул.

— Сколько тебе — семнадцать?

— Пятнадцать, — признался я. — А что же вы? Откуда вы, мистер Андерс?

— Я провел последние семь лет в Новой Софии. Это небольшое селение в Болгарии, под протекцией республики Ловеч. Там хорошо. Я даже начал надеяться, что там и умру. Но, похоже, не судилось.

— Давно вы здесь?

— Да нет… Всего сутки. Меня запихнули в автобус вместе со стариками и малыми детьми, хотя я говорил, что не хочу никуда уезжать. Успели улететь на последнем самолете, поднявшемся из Ловеча перед бомбежкой.

— Повезло, — кивнул я, узнав в этой истории свою.

— Повезло? — он невесело усмехнулся. — Ну, может, будь я молод, как ты, то да, радовался бы. Но старики смотрят на мир по-другому. Двадцать лет назад я оставил свою жену, двух детей и одну ногу в Копенгагене, над которым взорвалась термоядерная бомба — лишь потому, что одна крошечная страна входила в один большой альянс. Все, что было после этого — это не жизнь. Так, тени, воспоминания. Я смотрю на смерть иначе, чем молодежь. Для меня это будет скорее… возвращением домой. Туда, где все, кого я любил.

Слушая Андерса, я вспомнил наставления родителей, которые слышал с самого детства. Они никогда не одобряли отчаяния и меланхолии: ни мама, ни папа. Никогда не опускали рук. Они боролись за жизнь, и меня научили бороться.

— Но ведь вы же не остались тогда в Копенгагене! Вы предпочли жить! — сказал я. — И неужели за те двадцать лет, которые прошли, вам нечего вспомнить хорошего?

— Я был тогда еще молод, — он снова горестно усмехнулся. — Но ты прав, конечно. Безусловно, прав. И все-таки… Я сижу тут и думаю: что я здесь делаю? Ни в Сент-Этьен, ни еще куда-нибудь мне пройти не дадут. Кому нужны старперы, да еще и с больной ногой?

Мне внезапно стало жаль этого отчаявшегося старика.

— Вы ели что-нибудь с тех пор, как оказались тут? — прямо спросил я.

— О, ну что ты, Димитрис, не надо. Я понимаю, куда ты клонишь. Но я, в конце концов, не какой-нибудь попрошайка. Я был бы в состоянии купить себе еды. Только вот с моей ногой сложно доковылять до этого автомата и выстоять там очередь…

— Тогда я пойду и возьму что-нибудь себе и вам, — решительно заявил я.

— Нет, ну что ты, не стоит.

— Мне совсем не составит труда. Заказывайте!

— Ну, ладно, возьми мне быстрый обед, как его, «Taberu», самый простой.

— Это же гадость редкая!

— Недорого и питательно, в самый раз, чтобы утолить голод.

— Ну как хотите, — не стал спорить я, про себя решив, что возьму ему что-то получше.

— Только будь осторожен. Все рестораны в терминале позакрывали, а вокруг пищевых автоматов ошивается народ, обезумевший с голоду. Они готовы на все.

— Не беспокойтесь!

Но не прошло и пяти минут, как я понял, что беспокоиться все же стоит. В закоулке терминала, где разместилось полдюжины продуктовых автоматов с ярко светящимися витринами, царило противоестественное оживление. Несмотря на внимание нескольких сотрудников СБ, следящих за происходящим с верхнего этажа терминала, здесь вот-вот тоже могла вспыхнуть потасовка. На людей, которым было чем рассчитаться и которым удавалось получить из автомата бумажный пакет со съестным, сразу наседали попрошайки — кто с жалобными просьбами, а кто и с требованиями с ноткой угрозы.

Молодая азиатка с грудничком, которую я приметил незадолго перед потасовкой, грустно сидела на полу, опершись спиной о колонну, и провожала людей с пакетами долгим печальным взглядом. В уголках ее больших глаз блестели слезы. Я не сомневался, что кто-нибудь непременно пожалел бы эту миловидную девушку с младенцем, но она не попрошайничала — то ли стеснялась, то ли совсем утратила присутствие духа.

Мне пришлось прождать минут сорок, прежде чем я оказался перед вожделенной громадой пищевого автомата, сквозь бронированное стекло которого на меня смотрели веселенькие этикетки. Я приложил палец к детектору, чтобы компьютер мог распознать мою личность и проверить остаток на финансовом счете. Сейчас было не до здорового питания, так что взял себе и Андерсу по супер-большому горячему комбинированному обеду «Fast&Cool» с газировкой. Это была синтетическая еда, вкусная благодаря усилителям вкуса и богатая питательными веществами, необходимыми человеческому организму. Призадумавшись, я заказал дополнительно еще пять порций.

Когда я получил в руки увесистый пакет, рядом сразу появился исхудалый мужчина с горящими глазами.

— Брат, пожалуйста. Я три дня не ел!

Его тут же оттолкнула локтем стервозная женщина, которая на моих глазах собачилась с людьми в очереди к пропускным пунктам в Сент-Этьен.

— Неправда, он уже жрал сегодня! Поделись со мной, со мной!

— Пожалуйста… — ее оттолкнул еще один мужчина. — Дай!

Развернув пакет, я раздал напирающим на меня людям четыре обеда, попросив их поделиться, но за еду тут же началась потасовка. Несколько попрошаек продолжали лезть ко мне, хватая за рукав и едва не вырывая из руки пакет с оставшимися порциями.

— Извините, больше не могу, — неловко отнекивался я. — Мне самому поесть надо! Пусть с вами поделится кто-то еще…

— Эй, а ну не крысятничай тут, малый! — вдруг осмелел один из «попрошаек», попытавшись вырвать у меня из рук пакет

— Руки прочь!

Я ударил его по руке и быстро отскочил в сторону, левой рукой прижав пакет к груди, а правой выставив вперед кулак. Мужчина, сжав зубы от злости, потирал ушибленное запястье и смотрел на меня с ненавистью, но не без опаски — все-таки я был достаточно крепким для своего возраста.

— Прочь! Я сейчас позову охрану! — сказал я предостерегающе, но голос дрожал.

— Чтоб ты сдох, маленький сученок! — пригрозил мужчина, трусливо покосившись наверх, где из-за перил за людьми наблюдали сотрудники СБ.

Одарив пакет в моей руке последним жадным взглядом, он отошел — голод не пересилил страх. Я тяжело дышал, еще не веря, что мне удалось сохранить свой кусок.

Грубость на грубость — вот какие тут правила. Только сила имеет авторитет. Не думал, что мне доведется воочию повидать то, что когда-то пережили мои мама с папой. И это в век ультрасовременных технологий, мяса из пробирки, вертикальных ферм…

Не сводя настороженного взгляда с окружающих, многие из которых пялились на мой пакет, я достал из пакета один бокс с едой и направился к колонне, из-под которой доносился детский плач.

— На… Держи, — сказал я, протянув девушке-азиатке добытую пищу. — Тебе нужно поесть.

Она подняла на меня изумленный взгляд. Своими чертами она немного напоминала Мей, разве что была на несколько лет постарше и имела необыкновенно большие глаза. Слегка смутившись, я невольно опустил взгляд ниже, и увидел, как ребенок присосался к непропорционально большой для такой хрупкой девушки, вздутой от молока груди, видневшейся из-под приспущенной с одной стороны кофты. Надо же. Я и не думал, что в наше время кто-то кормит младенцев грудью, как в древности! А ведь кормящей матери нужно питаться самой вдвойне.

— Спасибо… — не веря своим глазам, она с благодарностью приняла из моих рук еду.

Вдруг сзади я услышал чье-то злобное бормотание.

— Прочь! — я заслонил девушку от той самой сухой женщины из очереди.

Карга, похоже, не вышла победительницей из сражения за розданные мною четыре продпайка: глаза у нее были все такими же голодными, а на губе виднелась ссадина от чьего-то удара.

— Ублюдок! Сволочь! Ей не нужно! Это незаконный ребенок! — провизжала она ненавидяще по-румынски, не зная, видимо, что этот язык мне знаком. — Будь ты проклят, мразь!

— Не подходи. — предупредил я.

Сунься она — я бы ударил, не задумываясь. Наверное, по моему лицу было видно. Злобно оскалившись, женщина отошла, продолжая бормотать себе под нос по-румынски проклятия в мой адрес. Я обернулся к молодой матери, и увидел, что бокс уже давно открыт, а она, даже не подумав распечатать пластиковые одноразовые приборы в целлофановом пакете, с упоением поедала руками сочные тушки жареной саранчи в хрустящих панировочных сухарях, бобы и кашу из киноа. Тактично отвернувшись, я решил какое-то время подождать, убедившись, что ее никто не побеспокоит.

Какое-то время спустя я почувствовал, как она слегка потянула меня за рукав, и обернулся.

— Спасибо! — с чувством проговорила она, вытирая салфеткой рот. — Спасибо огромное! Я думать умереть! И сын!

У нее был сильный акцент — похоже, английский она знала лишь на базовом уровне.

— Не за что, не надо благодарить, — неловко улыбнулся я. — Если хотите, держитесь рядом со мной, вас никто не обидит. У меня есть деньги, я буду вам покупать еду, пока вы не выберетесь отсюда. Понимаете?

Не знаю, поняла ли она, но когда я протянул ей руку, она, вглядываясь какое-то время мне в глаза, вложила мне в руку свою ладонь. Минуту спустя мы были возле Андерса. Завидев нас еще издалека, он взялся за трость, поднялся и уступил место девушке, несмотря на то, что она неловко пыталась удержать его на месте.

— Это ваше, — я протянул один из оставшихся двух обедов старому датчанину.

— Хм. Напрасно. Я же просил что-то попроще, — задумчиво оглядев увесистый бокс, пробормотал он. — Но спасибо тебе, мальчик. Ты, похоже, решил серьезно заняться благотворительностью.

— Нельзя же бросать маленьких детей умирать, — сказал я, глядя на девушку, которая, сев в кресло Андерса, а прежде мое, улыбалась, гладя младенца по голове и нашептывая ему что-то на неизвестном мне языке.

— Ей будет тяжело с этим ребенком. Честно говоря, у него не очень много шансов выжить…

— Сын будет хорошо! — упрямо сжав губы, решительно заявила девушка, видимо, поняв смысл слов Андерса. — Я не бросить никогда, даже если умереть!

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы по щеке не прокатилась слеза. Оглянувшись, я заметил, что несколько людей наблюдали за этой сценой с немым, бездеятельным состраданием — с таким же, как смотрели на ищущую своего мужа женщину или тихо бредящего психа.

— Что случилось с людьми? — тяжко вздохнув, риторически спросил Андерс. — Со всеми нами?

С молодой матерью, покровителем которой я невольно заделался, я успел поговорить не так уж и долго.

— Как тебя зовут? — спросила она на своем ломаном английском.

— Димитрис.

— Д-и-м-и…

— Дима, — назвался я сокращенным именем

— Спасибо, Дима. Спасибо… Но меня ведь все равно не пропускать, — в ее голосе было тихое отчаяние. — Я говорить им, что некуда ехать кроме здесь. Что маленький сын. Но они не пускать.

Ей всего лет двадцать и она достаточно красива. Она могла бы жить другой жизнью. Но ей не дали ни малейшего шанса. Я, может быть, уеду в Сидней, если повезет. А куда денется она? Мое сердце болезненно сжималось.

— Как зовут твоего сына? — спросил я.

— Я назвать его Уоллес, как Протектора. Я думать, это поможет ему выжить. Но они не пускать, — по ее щекам снова потекли слезы.

Мне захотелось как-то утешить, успокоить ее, но я не знал, как. Пустые слова ничего не значили, а дать ей стоящий совет я не мог, потому что не знал, что ей делать. Скоро мы расстанемся и больше никогда не увидимся — потому что она никогда не попадет в Содружество и никогда не бросит ребенка, а я не смогу взять ее с собой. Мне бы лучше поскорей уйти, даже не знать, как ее зовут. Попытаться забыть про нее и не замечать — как это делают все.

— Жаль, что таких добрых людей, как ты, мальчик, не так много. Тогда мир был бы другим, — произнес философски хромой датчанин.

Я так и не ответил — его глаза внезапно расширились от удивления и он отступил от меня на несколько шагов. Я не сразу додумался обернуться. За моей спиной стояли трое сотрудников СБ.

— Это вы Войцеховский? На вас поступила жалоба из-за рукоприкладства и угроз в адрес пассажиров у пищевых автоматов, — сказал один.

— Да вы что? — я неуверенно усмехнулся. — Быть того не может! Это чистой воды клевета! У меня пытались отобрать еду, которую я купил за свои кровные!

— Они ничего не делать! Я все видеть! Он мне помогать! — сразу же вступилась за меня азиатка.

— Ну что вы, это очень вежливый молодой человек, он бы никогда… — поддержал ее Андерс.

— Как бы там ни было, мы вынуждены просить вас пройти с нами. Требуется составить протокол.

— Без проблем, — я нервно улыбнулся, затем обернулся к Андерсу и матери. — Не беспокойтесь за меня. Я скоро вернусь.

Люди смотрели, как меня уводят, кто с опаской, а кто с безразличием. Что касается меня, то я убедил себя, что никакой проблемы нет, и всячески храбрился, пока вежливые офицеры охраны вели меня к какой-то неприметной двери с надписью «Только для персонала», попросили меня сдать им свой рюкзак, все предметы из карманов и коммуникатор («Такой порядок»), а затем по длинным полутемным коридорам. Сердце беспокойно заныло лишь после того, как мы спустились по какой-то лесенке вниз и я оказался в коротком коридоре с рядом одинаковых, тяжелых железных дверей. В этом коридорчике нависла мрачная атмосфера.

Идущий первым правоохранитель воспользовался сканером отпечатков пальцев, чтобы открыть одну из дверей.

— Проходи! — сзади меня слегка подтолкнули.

Едва я шагнул в темное помещение без окон, как почувствовал, как мне кто-то сделал подножку, и от неожиданности грохнулся на пол. Звуконепроницаемая дверь с неприятным хлопком затворилась, погрузив помещение в тишину. Свет шел лишь от тусклой лампы под потолком. Вокруг меня раздавались шаги нескольких людей.

— Вы что делаете?! — чувствуя, как сердце вырывается из груди, я инстинктивно отполз и прислонился спиной к стенке. — Вы не имеете права! Я ничего не сделал!

— Да что ты говоришь, босота? — в голосе говорившего звучало презрение.

— Я резидент Альянса, много раз был в Содружестве! Я внесен в ЕРФО, посмотрите, я за всю жизнь не совершил ни одного преступления…

— А-ну заткнись! — меня лягнули ногой.

Я инстинктивно закрылся рукой, но этот жест не понравился допрашивающим. Один из них несильно хлопнул меня дубинкой по руке. Я взвыл от боли, задергавшись от мучительно проходящего по всему телу электрического заряда. Волосы на голове, кажется, встали дыбом. Если бы я не был в туалете всего час назад — наверняка я бы описался. Меня никогда по настоящему не избивали. И я не подозревал, как это больно.

Один из мучителей засмеялся.

— Страшно, да, резидент Альянса? Перся бы ты назад в свой гребаный Альянс! Вы развязали войну — вот и перлись бы туда, дохли бы на ней! Чего вы сюда претесь?!

— Я…

— Заткнись, я сказал! Думаешь, ты можешь прийти сюда, загадить наш аэропорт, устраивать здесь беспорядки и тебя за это еще по головке погладят?! Или, может, пустить тебя в Содружество? Там же как раз не хватает дармоедов!

— Да я ничего не сделал! На меня самого напали, пытались отобрать еду, — сбивчиво пробормотал я.

— Думаешь, нам не все равно, кто из вас, грязных животных, был зачинщиком?! Я скажу тебе так, сукин сын — если твоя мама не научила тебя вести себя воспитанно, то я уж точно научу. Хочешь отведать еще раз моей дубинки?

— За что?!

Я получил резкий удар и вздрогнул всем телом, заорав. Двое из трех засмеялись. Меня пнули ногой — не сильно, скорей для острастки. Бил не тот, что говорил — второй. Третий вообще ничего не делал.

— Называй меня «сэр», — приказал голос. — Я офицер службы безопасности, а не какой-то хер с горы, понятно? Если я захочу, я тебя на ноль помножу, сученок, никто и не узнает. Понял? Понял меня, я спрашиваю?!

— Да… сэр, — с ненавистью пробормотал я.

— Смотри, он быстро учится! — засмеялся голос. — Может, этого дармоеда можно и к работе приучить? Так, а ну-ка почисти мне, для начала, ботинки. Живее, мразь или тебе руку сломать?!

В тусклом свете лампочки я видел трех здоровых мужчин в униформе СБ, со шлемами, забрала которых скрывали лица, в маленькой полутемной комнатке с запертой дверью. Я с ужасом осознал, что эти люди олицетворяют, по сути, единственную здешнюю власть, и мне неоткуда ждать помощи. Если я буду упрямиться — они просто замордуют меня до смерти.

— Чем я должен их чистить… сэр?! — содрогаясь от унижения, спросил я дрожащим голосом.

— Мне все равно. Руками… или языком.

Даже не знаю, согласился бы ли я на такое унижение, или скорее позволил бы им избивать себя дальше — но в этот момент в дверь требовательно постучали.

— Ей! Что здесь происходит?! — спросили снаружи гневно. — Немедленно откройте!

Все трое расступились и зашушукались. Затем один из них спешно поднял меня на ноги и шепнул на ухо «Молчи, мразь», а второй подошел к двери и отпер засов. В помещение ворвался, сверкая гневом, молодой офицер СБ без шлема, смуглый и с густыми черными волосами.

— Мы составляем протокол, Джонсон! — елейным голосом сказал бивший меня эсбэшник.

Мое сердце сжалось, но я набрался решительности и сделал шаг вперед.

— Они меня били и заставляли чистить ботинки! Это произвол!

Джонсон внимательно посмотрел на меня и, подойдя к своим подчиненным, по очереди поднял забрало на шлеме каждого из них. Затем неожиданно нанес удар в солнечное сплетение заговорившего с ним — грамотный и сильный, как настоящий боксер. Ойкнув, тот согнулся пополам.

— Ты настоящий подонок, Хайнс, — сказал он второму, а затем он повернулся к третьему, пареньку лет восемнадцати. — Что до тебя… я очень разочарован, увидев тебя здесь.

— Сэр, я…

— Не надо мне оправданий. Сегодня вечером я жду от вас всех объяснительной. А теперь пошли вон!

Проводив повесивших голову эсбэшников суровым взглядом, Джонсон обернулся ко мне.

— Я приношу за них извинение от имени администрации аэропорта.

— Спасибо большое, что вы меня выручили, — с чувством сказал я. — Пожалуйста, просто отпустите меня, и я ничего никому не расскажу о том, что здесь было!

— Успокойся… Димитрис, — похоже, он видел мои данные на своем сетчаточнике. — Тебе незачем больше находиться в изолированном терминале А. Я вижу, что на твое имя несколько часов назад был забронирован билет на E665 Сент-Этьен — Мельбурн. Рейс отбывает через девять часов из терминала C. Я проведу тебя через служебные помещения прямо на станцию электропоезда.

— Спасибо большое, сэр!

Услышав слова этого Джонсона, я не сразу поверил своему счастью. Неужели Ленц сумел так быстро все устроить?! Я уже отчаялся выбраться отсюда. Но секунду спустя мои мысли вернулись к оставшимся в закрытом терминале А Андерсу и молодой матери, имени которой я так и не узнал. И на душе заскребли кошки.

— Не за что. Мы будем благодарны, если ты действительно не станешь распространяться обо всем этом, — проникновенно произнес Джонсон. — Внутренне расследование будет проведено и все виновные получат выговор.

Меня вдруг кольнуло неприятное озарение насчет причины того, почему этот Джонсон, словно рыцарь в сверкающих доспехах, героически появился в комнате для допросов и пресек экзекуцию. Именно билет на мое имя в Австралию, данные о котором засветились в компьютерной системе СБ, произвел такой магический эффект — и ничто больше.

Он вбежал в эту камеру, а не в одну из соседних, лишь потому, что осознал — здесь его безмозглые подчиненные по ошибке избивают не одно из бесправных существ без имени и рода, а настоящего человека. Человека, у которого есть знакомые, сумевшие добиться его отправки в крупнейший город Содружества. Способного на них настучать. Вот и все.

— Там, в терминале А, я видел, как кое-кто из ваших сотрудников избивал без разбору ни в чем не повинных людей. Они ведь тоже получат выговор, да? — прошептал я, едва сумев скрыть свои эмоции.

Джонсон остановил на мне долгий, задумчивый взгляд, и я вдруг содрогнулся от мысли, что он сейчас захлопнет дверь и возьмется за дубинку, висящую у него на поясе. Но он закончил свой зрительный пресс лишь короткой фразой:

— Ты неглупый парень. Постарайся таким и оставаться.