Новый Гулливер

ГЛАВА VII

Воздух был чист, прозрачен, и я залюбовался красивым видом, открывавшимся с вершины. У подножья холмов тянулся лес на расстоянии пяти-шести миль. За лесом раскинулось синее море, а на берегу виднелся не то городок, не то деревушка, совсем похожая на наши английские. Это были первые надземные постройки, виденные мною в Фуле — они-то и служили жилищами существам второго разряда.

Отношение высшего класса к низшему приводило меня в недоумение. Число рабочих было строго ограничено, и это соблюдалось беспощадно. Нежелательных детей уничтожали так же бесцеремонно, как мы топим лишних котят, причем мальчиков оставляли больше, чем девочек. За каждое, хотя бы самое пустячное, ослушание наказывали смертью; даже небрежность и неумелость в исполнении своих обязанностей, после должного предупреждения, влекли за собой то же наказание. Но рабочие, которых мне до сих пор доводилось видеть — все мужчины — видимо, не терпели ни в чем нужды, и обращались с ними хорошо. Никаких признаков переутомления, или недоедания, или болезненности я в них не замечал. Все это были молодцы на подбор, рослые, статные, прекрасно упитанные, видимо, жившие в хороших условиях. Ни один из них даже и не пытался стать на четвереньки. Они ходили на двух ногах, как все люди, держались прямо и физически были значительно выше своих господ. Без сомнения, эти последние рассуждали с точки зрения пользы и обставляли своих рабочих так, чтоб обеспечить себе наибольшее количество наилучшего качества работы.

Одежда рабочих была из той же толстой шерстяной материи, как и одежда их господ, но другого цвета — краснокоричневого. Становясь на работу в поле, мужчины сбрасывали с себя верхнее платье. Не забудьте, что, в первый же день моего прибытия на остров, покойный MZ04 доставил мне серое платье, такое же, какое носят существа первого разряда. Таким образом, я представлял собою диковинку для всякого, встречавшегося со мной. Я шел на двух ногах, — следовательно, не принадлежал к существам первого разряда. Но платье на мне было серое, и рукава его укорочены, соответственно моим рукам, — так что и на существо второго разряда я не походил. Да и ростом я, признаться, был значительно ниже их, так что и это сразу выделяло меня.

Стоя на гребне холма, я обдумывал план действий. Я твердо решил, как только представится случай, бежать с этого острова. В таком большом лесу можно без труда скрываться несколько недель, и я сомневаюсь, чтобы даже профессор, при всех своих знаниях и хитрости, сумел меня найти там. А тем временем я постараюсь приобрести друзей среди рабочих. Ведь они живут на берегу морском — наверное, у них есть лодки для собственного употребления, — значит, они могут помочь мне улизнуть.

В моем распоряжении был целый день, и я начал с осмотра леса, намереваясь спуститься в прибрежную деревню позже, когда рабочие на ночь вернуться домой.

Я шел по течению ручья, сбегавшего с холма. Ветра не было, и, если не считать журчанья ручейка и птичьего щебета, в лесу царила тишина. Местами ручей расширялся, образуя большие темные пруды, где, по-моему, наверное, должна была водиться форель. Неожиданно я услыхал внизу под собой громкое плесканье. Деревья и мелкий кустарник росли здесь так густо, что вперед я видел всего шага на два. Я пошел дальше вдоль ручья, стараясь ступать осторожно, чтоб меня не услыхали. Ведь я не знал, какие опасности могли ожидать меня внизу.

Но вот и пруд, откуда доносились всплески. Заглянув через кусты, я увидал сидевшую в унылой позе на краю пруда красавицу-женщину. Несмотря на то, что она только что выкупалась и мокрые темные волосы ее липли к смуглым плечам — мокрые волосы никогда не бывают женщине к лицу — все же она поразила меня своей красотой. Смуглые плечи круглились над тяжелыми складками одежды, наброшенной ею на себя после купанья. Цвет одежды был красно-коричневый, установленный для существ второго разряда. Мне и раньше говорили, что женщины у них носят одежду, состоящую лишь из одного куска материи, вроде пледа, который они драпируют на себе. Когда я вышел на свет, красавица вздрогнула и громко вскрикнула.

— Не бойтесь, — сказал я. — Я не обижу вас. Не причиню вам никакого зла.

Она вгляделась в меня внимательнее и как будто успокоилась.

— А я было подумала, что это один из богов пришел за мной.

— Каких богов?

— Богов, которые ходят на четвереньках и с которыми человек ничего не может поделать. Твое платье такого же цвета, как у них.

— Да, но я не бог: я самый обыкновенный человек — потерпевший крушение моряк, выброшенный морем на этот остров несколько недель тому назад и теперь мечтающий снова удрать отсюда.

— Отсюда не уйдешь, — печально заметила она. — Боги все видят и все знают.

— Разрешите мне спуститься к вам и побеседовать с вами.

— Спускайся. Я больше не боюсь тебя.

— Что вы тут делаете? — спросил я, усаживаясь рядом с нею.

— Спасаюсь от смерти. Боги повелели, чтоб я умерла на закате дня, семь дней тому назад, А я убежала и прячусь здесь. Но от них ведь не уйдешь. Рано ли, поздно ли, они найдут меня. От них не скроешься, ведь не видишь, когда они уходят и приходят. И ничего не слышишь, — а вдруг перед тобой очутится один из богов, ткнет в тебя палочкой, и ты умрешь. Как же спрятаться от тех, кто приближается невидимо?

— Неужели никому и никогда не удалось ускользнуть от их?

— Несколько лет тому назад вот такая же девушка, как я, убежала и спряталась в лесу; целых три летних месяца она жила здесь. А потом я же нашла ее мертвой. Одежда ее на груди была обожжена молнией богов, и сердце выжжено в груди. Но все равно: зимой она погибла бы от холода и голода. Я люблю жизнь. И мне хочется оттянуть смерть хоть на несколько дней, хоть на несколько часов. И, все равно, у меня нет надежды.

— Скажите мне, как ваше имя?

— Для богов у меня нет имени. На работе на меня надевают номер: каждый день разные номера. Среди своих меня зовут Дрим[2].

— Что же вы сделали, что навлекли на себя гнев своих владык? За что они обрекли вас на смерть?

— Семь дней тому назад меня посадили за ткацкий станок. К закату солнца я должна была выполнить урок. Работа эта нетрудная — женщинам никогда не дают трудной работы — и урок небольшой, но все-таки, что велено сделать, то должно быть сделано. А тут как раз только что стали ясные, жаркие дни: лес манил меня. Это было сильней меня. В полдень, когда мы пошли обедать, я ускользнула в лес, гуляла, бегала, выкупалась в пруду и прямо-таки не в состоянии была вернуться к кроснам. А потом уж не посмела вернуться, так как ослушники умирают тут же на месте. Такова воля богов, и не в нашей власти изменить ее.

— Слушай, — сказал я. — Те, кого ты зовешь богами, не боги. Они — потомки таких же самых женщин и мужчин, как вы, живших много лет тому назад. И они не всемогущи. Я сам намерен ускользнуть от них. Несколько поколений рабства сломили дух ваш, но в той стране, откуда я пришел, нет рабов. Я убегу отсюда и возьму тебя с собой.

— Ты добрый. Я сделаю все, как ты скажешь. Но куда же можно убежать отсюда?

— В городе на берегу я, надеюсь, найду лодку.

Ее темные, блестящие глаза широко раскрылись от удивления.

— Лодку? Что такое лодка?

Ее неведение не было притворным. Очевидно, строить лодки так давно было запрещено им существами первого разряда, что и сама память о них вывелась среди рабочих. Море внушало им только страх. Это была серая, жидкая стена их пожизненной тюрьмы. Само прикосновение к нему грозило смертью. Они купались в лесных прудах, но в море — никогда. И рыбу ели только ту, которая водится в пресной воде. О море их владыки насказали им кучу всяких небылиц.

— Дрим, — сказал я, — я одного не понимаю. Вы живете в вечном страхе перед теми, кого вы неправильно зовете богами. Обращаются с вами недурно, но вы не свободны. Вы рабы. Почему же тогда жизнь тебе так дорога, что ты стремишься удлинить ее хоть на несколько часов?

Она опустила босую ножку в воду, задумчиво водя ею вправо и влево.

— Ведь в жизни есть — любовь, — выговорила она задумчиво.