Новая жизнь

ГЛАВА 30

Я решила стать писателем! А что? У меня явный талант с рождения. Тем более что в городе как раз открылось первое магическое печатное издательство. И туда требуются авторы!

Так что… сижу в кресле в спальне глубокой ночью, выбираю перо и пытаюсь понять: как же мне начать произведение. Духи сидят на чернильнице, болтают ножками и почтительно ждут. Гриф — где-то в городе разыскивает мне очень доброе, но легкое дело. А ребята давно спят. Симка, кстати, сегодня утром убежал обратно в семью и решил там остаться на некоторое время. У кошек закончилась мирным договором многолетняя война с Тенями, я признана главным освободителем (тайно). И все шпионы смогли вернуться к родным, чтобы теперь вместо забегов по помойкам и дворцам рассказывать по вечерам у теплого камина леденящие кровь истории о сражениях в ночных переулках с полчищами крыс, о выкрадывании секретных материалов из спальни короля. И об отважных героях, так и не вернувшихся с поля боя…

Но я отвлеклась. Снова смотрю на белый лист и хмурюсь, выдумывая роман века. Хм… ну, например.

"Жила-была принцесса…"

Избито.

"Жил-был монстр?"

Как-то… Да нет. И что я буду с ним делать? Ему еще и красавицу надо будет подобрать, которая сослепу поцелует, а потом умрет от разрыва сердца. Не-эт… тут надо идейно!

"Жил-был гном…"

Вспоминается Крут. Фантазия со скрипом начинает работать.

"Огромный, как шкаф и… маленький, как тумбочка".

Не дай бог, Крут прочтет.

"И вот однажды…"

…А что однажды? Опять ступор.

Иревиль слез, обозрел мои кляксы и потребовал тоже листок и перышко. Сказал — к нему пришло вдохновение. Да и скучно смотреть, как я мучаюсь. Феофан, крайне смущаясь, из-за его спины сообщил, что и он бы не отказался попробовать себя на писательском поприще.

Выдаю ребятам требуемое, творим уже втроем. Мне, кстати, обещали потом дать почитать.

Угу.

Та-ак. Гном.

"И вот однажды пошел он в лес. Нет, в поле… В горы!"

Гм, логично, что не в небо… а хотя…

"И вот однажды он улетел…"

Так, куда бы его послать?

"И прилетел в рай.

И сдох".

Жалко гномика. Да и коротко как-то получилось. Ой, я же про внешность забыла. Рост — это еще не все.

"А внешне он был… красив… — На всякий случай — мало ли, Крут все же прочтет. — Черные брови переходили в заросли бороды… — а она у Крута и впрямь очень высоко начинается, почти у висков, — …глаза горели синим и красным. — Красиво. — А белые… клыки!.. Выпирали".

Довольно ставлю точку, перечитываю написанное. Эх. "Выпирали". Сразу ясно, что не иголки там какие-то, а именно клыки. Продолжим.

Феф напевал, что-то строча на выданном ему листочке. Рёва тихо смеялся, вытирая слезы рукавом. Что он там сочиняет-то? А впрочем — не стоит отвлекаться. Мне еще нужно приз за лучшую авторскую работу выиграть (ее напечатают в газете, а точнее, ее подобии).

"И вот наш красавец прилетел… в… в… ввв… в яму…"

Нет, не могу. У меня творческий кризис.

Вскакиваю, бегу из спальни на кухню, вытаскиваю початую бутыль вина и бегу обратно. По дороге — пью. Становится легче, мысли более или менее выстраиваются в ряд.

Снова сажусь за стол, поправляю маголампу и склоняюсь над листком. Кажется, я знаю, о чем написать.

Итак:

"Жил-был гном: огромный, как шкаф, и маленький, как тумбочка. Черные брови его переходили в заросли бороды, а глаза горели синим и красным. Белые клыки его далеко выпирали, а когти наводили тоску даже на гидр.

И вот однажды… он улетел в яму. Очень глубокую и страшную. Но он не испугался, рухнув в центр и застряв вверх головой. Просто замер и стал ждать.

И голос из ниоткуда сказал:

— Кто ты-ы?..

Гном показал два средних пальца и слегка дернул ногами.

— Отку-уда-а ты-ы? — не унимался голос.

Гном ткнул вверх, после чего уперся руками в жижу и попытался выбраться из нее. Но жижа держала крепко… она была разумной, и гном ей нравился.

И тогда рядом затопали, кто-то подошел, и он ощутил, как с его ноги начинают стягивать сапог. Но наш герой не растерялся! И двинул второй ногой.

Рядом хлюпнуло и затихло.

— Ты убил мою дочь! — молвил голос с ужасом. — Она хотела познакомиться и обнюхать тебя, о презренный!

Гном кое-как выбрался, сел и поправил бороду. Рядом с ним валялась прекрасная незнакомка — с клыками, с бородой и с когтями. Прямо как он.

И возрыдал гном! И… э-э… сдох.

Но голос его снова оживил.

— Я не дам тебе умереть, пока ты не оживишь ее.

— А как? — спросил гном.

И голос поведал… поведал… о жутком обряде бритья ног и…"

Так.

Мне надоело. Да и неактуально все это как-то. Надо сначала выбрать тему! О чем хочет читать современный читатель? Ну-у… (задумчиво грызу перо). А за окном надвигается шторм и снова льет дождь. Встаю, закрываю форточку и опять сажусь напряженно думать, какие темы и жанры сегодня наиболее актуальны? Насилие, любовь, мистика и… детективы.

Так. Ща.

"Гнома изнасиловали призраки, влюбленные в него с детства. Ведется следствие".

А что? Очень даже… пикантно. Только быстро как-то. Надо бы сюжет развить, что ли. Гм… к примеру:

"Он целовал ее взасос, она трепетала и попискивала всеми местами. Клыки чуть-чуть мешали, но ей так нравилось даже больше… Э-э… она любила агрессивные тумбочки. Вот.

Но тут! Из-за угла появилось ОНО. Огромное… нет, маленькое… но волосатое! Или большое и лысое? Короче, жуть кромешная, — и сожрала обоих".

Так… а о чем дальше писать? Тяжело вздыхаю.

"Но, подумав, выплюнуло гнома и, истекая слизью, вонью и всякой гадостью, поползло в свою страшную нору, которая находилась… неизвестно где.

И гном возрыдал…"

А что? Он о ней беспокоился! Страсть, так сказать… Хм. А вообще — что-то мало страсти. Надо добавить:

"Он бился головой о мостовую, отрезал себе пальцы на правой руке в память об утрате и вырвал себе глаз…"

Перебор. Какой-то он… нервный. Лучше:

"Гном долго плакал, лежа в луже… собственной крови, и… страдал. Потом замерз. Встал… и пошел по склизкому следу монстра, надеясь, что еще не поздно спасти ту, ради которой он час лежал в луже".

Во-от, уже романтика. Мне даже жалко его как-то стало. Так. А что это я все про гнома да про гнома? Если писать о романтике, то ведь лучше про элва? У них с этим всегда лучше было. И вообще, если бы за мной полз гном… я бы не очень радовалась. А вот элв — совсем другое дело, читательницы будут в восторге.

"Элв шел по следу монстра, роняя прекрасные чистые слезы и брезгливо опуская ноги в зловонный след. По пути он пел балладу об утерянной любви. И пел ее так чисто и проникновенно, что все кошки выходили из подворотен следом и подвывали, вникая в суть страшных сердечных мук прекрасного героя".

Кстати, о внешности.

"Он был высок! Худ. Сильно. Почти костляв. Но не скелетина… так, умеренной костлявости. Его глаза были… зеленые и широко распахнутые… нет, скорее, немного навыкате (а как иначе в них прочтешь все чувства разом?). Ну в крайнем случае — овальные, и с этими… желтками вместо белков… в тон коже… золотистой такой.

Он передвигался так легко и изящно, что… не касался мостовой (парил, наверное). Или не парил? Скорее, плыл по воздуху… гребковыми движениями вслед за монстром. На лице его был оскал улыбки… клыкастой. На голове его висела коса (просто волосы мешали бы, а он еще драться будет… Так. А если косу отрежут? Случайно…). Точнее, он был полулысый, и лишь редкий ежик волос украшал его голову всеми переливами… мм… радуги (не могу выбрать цвет).

Значит, плыл он, плыл… плыл он, плыл… далеко ли плыл, близко ли — никто не знает. Но в итоге приплыл.

Монстр как раз выплевывал всех съеденных за день жертв и… страшно связывал, подвешивая к потолку. Он взглянул на спасителя, красный глаз которого мигнул в ярости, а… зеленый вспыхнул, подобно сверхновой…"

Так, а тут знают, что такое "сверхновая" и что от такой вспышки элв бы гарантированно ослеп? Ладно. Какая разница? Зато красиво.

"И монстр взвыл в отчаянии и… и…"

В голову лезет сплошная банальщина. Элв по сценарию должен достать меч и изрубить им монстра. Ну или монстр элва. Но такое точно никто читать не будет. Хм. А если…

"…и влюбился. Он подполз к парящему в воздухе мужчине и… облизал его, мурлыча и поливая слизью…

Элв умер от удушья, его аристократический нюх не выдержал спектра миазмов. А монстр… э-э… женился на трупе, и жили они… долго и страшно".

Вот! Конец.

А что? Очень даже недурно получилось. Кошусь на стоящего рядом и читающего все это Фефа. Челюсть у него отвисла, глаза круглые, знаками просит Иревиля подойти. Тот только отмахивается — у него своих дел полно. Да и… вроде как нечистика посетило вдохновение, и он теперь строчит не хуже моего.

Беру у Фефа листок и зачитываю, с его разрешения, вслух. Страшно интересно, что же он там написал.

"Жила-была белочка. Она бегала по полянке и нюхала цветочки. Цветочки были разные. А мимо проходили охотники. Они увидели белочку и долго с ней играли, прыгая между цветочков и стараясь не раздавить их. Охотники были хорошие и отдали белочке все свои продукты и вещи. Белочка поблагодарила их на своем языке, и они расстались. А белочка снова стала прыгать по полянке и нюхать цветочки.

Мораль: нюхайте цветочки и не бейте животных. Феофан".

Рёва спросил, не маки ли нюхала белочка и не горела ли поблизости конопля. Так как только укуренная в дым белка могла грабануть разбойников, да еще при этом расстаться с ними миром. Небось впервые в жизни создала пульсары и, радостно визжа, носилась по полянке, кидаясь ими в несчастных мужиков. Вот парни и побросали все, что было.

Феофан чего-то надулся и сказал, что все было совсем не так и вообще мы ничего не понимаем.

Ну… лично мне — понравилось.

Но меня уже дергал за рукав Иревиль и протягивал свою версию "рассказа года". С интересом углубляемся в чтение (мы с Фефом — в Иревилено, а Рёва — читает мои перлы).

"Жил-был ежик…" (Что-то духов все на животный мир тянет.) "Ёжик был старый и больной. Его никто не любил, и у него выпадали иголки. Тогда он изобрел героин и стал продавать самодельные шприцы со своими иглами. И его стали все любить.

Мораль! Тебя любят, только если ты приносишь счастье".

Да-а… краткость — сестра таланта. И ведь… не придерешься, зарраза.

Феф угрюмо мнет крыло и все пытается сообразить, что бы такого возразить. Но… пока тоже молчит.

Внезапно заскрипела дверь, и в спальню вошел Гриф, подошел к кровати и рухнул, мгновенно отрубаясь.

Я со скрипом отодвинула от стола стул, встала и подошла к нему. В правой руке мокрого парня был зажат какой-то клочок бумажки. Пришлось бережно вынимать, стараясь не разбудить. Но пальцы разжались сами, и черные глаза устало сверкнули из-под ресниц, после чего веки снова сомкнулись.

Стою у маголампы и читаю расплывшиеся от влаги строчки объявления о найме на работу. Неужели… заказ?

"Шахте Сирин требуется квалифицированный маг для выведения грызунов, которые подтачивают крепления, что приводит к обвалу проходов и гибели рабочих. Оплата…"

— Это же самое что ни на есть доброе дело!

Феф кивнул, радостно улыбаясь, а Рёва, как всегда, скуксился.

— Не понимаю, что хорошего в том, что мы полезем в какие-то подземелья гонять кротов?

— Но…

— Лучше бы сходили в баню или еще куда… а тут шахты. Эх! Иль, а пошли в бордель?

Но я только отмахнулась, ложась на постель рядом с Грифом и тоже засыпая (стараясь при этом не разбудить его и особо не шебаршиться во сне).

А только утром я все равно, в который уже раз, обнаружила себя в его объятиях.

…А еще утром Гриф заболел. Знаю, вы скажете, что такие, как он, никогда не болеют. Что такие — геройски погибают в бою, а не умирают (банально) в кровати, и вообще…

Но он-таки заболел. И мы все собрались у его кровати, обсуждая, что нам делать. Маг при этом пытался померить ему температуру, но у него прямо в руках лопнул уже пятый градусник подряд, и он, страшно нервничая, предложил погрузить больного в ванну с холодной водой, чтобы хоть как-то сбить жар.

Вампир уже ковырялся в ванне с водой, делая ее похолоднее, а элв таскал из погреба куски льда. (Гном при этом сидел у кровати с огромной тарелкой супа собственного приготовления и терпеливо ждал своей очереди поиздеваться над пациентом.) А я сидела рядом и просто смотрела на него, не зная, что делать.

— Бурочка, не могла бы ты подвинуться? — Маг посмотрел на меня и мягко улыбнулся.

Киваю и встаю, наблюдая за тем, как Крут и Сим поднимают Грифа и волокут в ванну, а элв суетится и подсказывает — что и куда совать, дабы тело прошло в дверной проем.

— Я… не понимаю. Он же никогда не болел.

— Все когда-нибудь болеют. — Маг похлопал меня по руке и пошел смотреть, что там творят ребята.

Я же осталась в комнате, глядя на задумчивые лица духов и не зная, чем помочь.

— А ведь это неспроста. — Иревиль почесал затылок и посмотрел на Фефа. Тот поспешно отвернулся и крайне тяжело вздохнул. — Феф?

— А? Что? — не поворачиваясь.

— Ты себя странно вел. Ни разу его не перекрестил и даже не спел песенку на ухо.

— Я потом спою.

Встаю и подхожу к окну. Что же делать? А это точно пройдет? Он такой горячий.

— Иля, эта зараза явно что-то знает!

Удивленно оборачиваюсь:

— В смысле?

На Фефа жалко смотреть. Красный, взъерошенный и возмущенный, он сжимает кулачки и гневно смотрит на Иревиля.

— Я дал слово! — возмущенно, — Ты, кстати, тоже.

— Что за слово? — я.

— Не ври, меня заставили, а потом еще и память стерли. Колись.

— Нет.

— Колись!

— Нет!

Из ванны послышался вой и крик. Потом дверь вынесло, на пол рухнул гном, сверху — маг. А Сим и элв в глубине отчаянно боролись с встающим из воды и явно невменяемым Грифом.

Бегу туда, плюнув на духов.

Парня пришлось связать, причем мне, так как больше никто с ним справиться не мог. И вообще, кажется, единственной, кого он теперь подпускал, — была я. Меня он не пытался, по крайней мере, разрезать жгутами, отшвырнуть или покусать. Даже дал снова уложить себя в постель и укрыть одеялом. Температура, правда, все еще зашкаливала, да и разума в открытых черных глазах было немного, но я упорно не давала больше тащить его в холод. Хоть и сама не знала, права ли.

В итоге все устало вышли из комнаты, оставив нас вдвоем. Гном поставил возле кровати тарелку с супом и попросил позвать, ежели чего, а маг обещал разузнать все о болезни и приготовить лекарство, для чего утащил с собой элва и Сима, в помощники.

Я не отреагировала. Мне было немного страшно, а еще — плохо.

А на столе остался лежать листок с заданием — очередным добрым делом.

— Итак. Слушай. — Иревиль держал Фефа за плечи передо мной, оба стояли на мне.

Я же, положив голову на плечо Грифа, задумчиво смотрела на дождь за окном.

— Бурочка, ты только не волнуйся. — Вид у Феофана был убитый. — Но… Гриф не поправится.

Мигаю и перевожу взгляд на мелкого. Тот отводит глаза и явно чувствует себя не очень хорошо.

— Понимаешь… он тоже киборг. Только биологический, и… и он уже совершил много-много дел.

— Злых. — Рёва решил влезть. Феф потерянно кивнул. — Он же на арене был, когда ты его нашла и… ну, короче, если душа совершит много отрицательных дел… то тело тоже меняется, просто немного иначе.

Феф кивнул.

— Как именно?

Процессор анализирует информацию на повышенных скоростях. Слушаю внимательно, понимая, что не врут. (Интонации не те.)

— Сказки читала? — Рёва. — Завтра процесс закончится, и он окончательно станет редким уродом… в моральном плане.

— И всех убьет, — Феф. Несчастным голосом.

— Можно что-то с этим сделать? Повернуть процесс вспять.

— Он и так отсрочен, так как Гриф… влюбился, ну и… — Вид у Фефа совсем убитый.

Сажусь, смотрю на парня. Черные волосы взъерошены, пара прядей упала на лоб, скользнув кончиками по векам. Такой красивый. Как мальчишка. И я не хочу его терять.

— Должен быть способ.

— Иля, ты не дослушала. — Рёва взлетает ко мне на плечо и тихо шепчет на ухо: — Ты можешь наконец-то стать человеком. Не надо больше будет бояться, что тело однажды перестанет слушаться. Просто… просто останови того, кто завтра со всей своей новой силой начнет уничтожать город. И это… ну очень доброе дело будет.

"Подтверждаю".

Программа. Вмешалась все-таки.

— А если нет?

— Ну… тогда ты будешь наблюдать, как он убивает твоих друзей, затем рушит чужие дома и судьбы. Потом он попытается убить тебя…

— А если нет?

— Илечка, это ужасно, правда, я понимаю. Но Иля…

Отмахиваюсь от Феофана. Наверняка есть другой способ. Любую программу можно остановить, заблокировать, загрузить вирус…

И духи мне ничего не скажут. Им же лучше, если я стану человеком, душа получит тело — и их миссия будет выполнена. Потому как они тоже не исчезнут и не растворятся, а получат то, о чем всегда мечтали, — шанс на еще одну жизнь.

Кладу руку ему на лоб. Горячий. Закрываю глаза и думаю. Система обиженно затихает, не участвуя и не давая использовать весь аналитический аппарат. Она тоже знает свою задачу и свою функцию. Мне никто не поможет. Даже я сама.

— Я не стану его убивать.

Тяжелый вздох духов.

— Надеешься, завтра красиво его остановить и своей смертью вернуть в разумное состояние? — Рёва. Язвительно.

Им тоже трудно, я знаю. Особенно Фефу — подбивать меня на такое.

— Он не человек и уже им не станет, Илечка. — Анрел почти плачет. — Ты не поможешь, даже если…

— Молчи, — резко. С плеча.

Распахиваю глаза. Поворачиваюсь к Рёве.

— О чем?

— Иля…

Беру его в руку и подношу к носу.

— О чем он должен молчать? Что-то можно сделать?

Отворачивается, кусает за палец, царапает коготками и страшно недовольно сверкает рубиновыми глазками.

— Илечка, не надо. — Феф подлетает к руке и пытается разжать пальцы.

Вздыхаю и подношу духа ко лбу.

— Расскажи. Ну пожалуйста. Я должна знать, что не смогу ничего сделать, понимаешь?

Переглядываются. Феф садится на запястье второй руки и огорченно мотает головой.

— Ладно, — Рёва перестает кусать и демонстративно складывает руки на груди. — Но помни: я тебя предупреждал.

Киваю, внимательно на него глядя.

— Его может вытащить только одно: если кто-то намеренно пожертвует своей душой ради него. Тогда дадут еще один шанс.

— Что значит — пожертвует?

Феофан с готовностью объяснил:

— То есть никогда уже не получит тела человека и навсегда останется машиной.

— Или трупом. Если уже человек, — дополнил Рёва, кивая.

Отпускаю, сажусь поудобней и думаю.

— А Гриф тогда станет человеком?

Тяжелый вздох духов.

— Ты не понимаешь, Иля. Если ты отдашь душу за него, твое тело никогда не станет снова человеческим, а останется навсегда обычной машиной. Ты не сможешь им управлять, и душа исчезнет, приблизившись к смерти. Понимаешь? Это даже не самоубийство, это — хуже. У тебя же не будет второго шанса родиться.

— И потом, — Рёва внимательно осмотрел свой хвост и повернулся ко мне, — Ты думаешь, что он бурно обрадуется такой жертве? Да он тебя любит больше жизни! А потому тоже перережет себе… ну, там, горло или вены и сдохнет в муках, ибо один останется.

Угрюмо смотрю на парня, дыхание которого остановится все более и более учащенным. Лицо раскраснелось, по телу иногда проходит дрожь, словно ему холодно, а из пальцев вышли на всю длину немелкие когти.

— А что нужно сделать, чтобы пожертвовать душой? — Шок в глазах духов. — Ну… может, можно смухлевать?

Облегченные выдохи.

— Не, нельзя, — Рёва, со вздохом, — Тут надо, чтобы он взял… к примеру, пистолет и застрелил тебя. Тогда жертва была бы отдана и принята добровольно. И ему бы дали еще один шанс.

— А при этом нельзя ли было бы мою душу куда-нибудь… переместить. Ну там, в игрушку.

— Ага, или в покойника! А что? Побудешь зомбиком, а там что-нибудь придумаем! — в голосе Рёвы нарастала истерика.

Феф осторожно положил руку на его плечо и укоризненно покачал головой.

— Кхе-кхе… Короче, нет! Киваю и встаю. Я все равно попробую.

Полчаса пытались вынуть душу и переселить в какую-то куклу, в ворону (она как раз сдохла на нашем подоконнике, видимо решив, что тут комфортнее всего) и… даже в Рёву. (Он отчаянно сопротивлялся и очень ругался, отказываясь, чтобы в него вселяли что бы то ни было.)

Не получалось. Душа сопротивлялась и выдиралась из рук, а тело угрожало отключиться на неделю, пока не поумнею.

Тогда я взяла столовый нож, вложила его в руки Грифа и угрожающе над ним нависла, направив оружие себе в горло (как еще меня можно убить обычным ножиком — я не очень понимала). Рёва попросил не драматизировать, Феф заламывал ручки.

Короче, ничего у меня не получилось, и я снова села на постель, глядя на пылающее от жара лицо Грифа и на когти, глубоко вошедшие в матрац. Ему было плохо. Очень. И я это видела.

— Рёва, мне больно, — чуть не плача. Вздох.

— Ну что еще, Илечка, я же…

Дух замер и подлетел ко мне. По моим щекам катились слезы, руки тряслись, и я совершенно не понимала, как остановиться.

— Эй, ты чего?

Феф всплеснул руками и куда-то улетел, Иревиль же осторожно поглаживал меня по пальцу и, хмурясь, смотрел в глаза, пытаясь понять, с чего я плачу.

— Ты же не любишь его, Иля.

— Люблю, — упрямо.

Шок.

— С ума сошла? Это он тебя любит, не пута…

— Люблю!

— Ты — машина!

— С душой!

— Какая на хрен душа? Тут гормоны нужны, гор-мо-ны! Адреналин, например. Только они все и дают…

— А я все равно люблю! Вот, смотри, слезы.

— Не капай на меня.

— Отдай палец.

— Успокойся.

— Я настойку принес! — Феф влетел и попытался вбить мне в зубы наперсток с какой-то зеленой жидкостью.

Я отвернулась, все разлили на злого Рёву. Тот психанул и врезал по нам обоим молниями. Феф упал и застонал, Рёва побежал его лечить и извиняться. Его благословили.

Пять минут спустя. Когда все очнулись.

— Так. Еще раз.

На Иревиля больно смотреть, но я упорно продолжаю:

— Я его люблю. Точка. А потому жить без него не смогу. И вообще… — уже тише. — И вообще любовь — не только гормоны и химия. Мне без него… темно будет. Понимаешь? И холодно. Я потеряюсь.

— Не потеряешься, — хмуро. — Мы же здесь.

— Рёва, — Анрел отрицательно покачал головой и посмотрел на меня. — Мы не всегда будем рядом. А только пока…

— Ну да. Только пока она не получит человеческое тело. Но… просто потом мы станем невидимыми, и все, ведь человеческий организм так несовершенен, и вообще…

— Понятно, — что-то мне совсем плохо стало.

Встаю, подхожу к подоконнику, забираюсь на него с ногами и смотрю в окно. Все понятно. Я остаюсь одна. А Гриф умрет…

— Рёва, — анрел. Укоризненно.

— А что опять Рёва? Ты хоть понимаешь… да ну вас! Оба — идиоты и меня тянете. Она же умереть хочет за него, а он без нее жить не станет. А ты — Рёва! — обиженно.

— Ну… — смотрит на меня, — Можно ведь и иначе.

— Ага. Щаз. Так я и дал тебе пожертвовать собой, чтобы вытащить этого охламона. У него был шанс!

Удивленно смотрю на анрела, сидящего на одеяле и задумчиво разглядывающего меня.

— Что значит пожертвовать? — хмурюсь.

— А то! — Рёва встал, — Если вот он, — в Фефа ткнули пальцем, — самоуничтожится ради твоего Грифа, то тоже есть шанс, что ему дадут шанс… я запутался. Короче: нет!

Усмехаюсь и киваю.

— Конечно нет. Я бы и не позволила.

Феф почему-то покраснел и отвернулся. Мы оба на него смотрим. Ну кто ж ему даст умереть. Уж лучше я сама. А вообще… Рёва прав. Сборище самоубийц какое-то, и один мелкий голос разума в лице нечистика.

Гриф внезапно застонал сквозь стиснутые зубы и выгнулся. После чего снова упал на постель и затих. Дыхание было резким и прерывистым.

— Недолго осталось, — Иревиль, в полной тишине.

Встаю с подоконника и иду к нему.

Я… никогда не любила долго думать.