Ночь пяти стихий

РУСЬ. ЗАСАДА

В разбойничьем лагере царила привычная болотная скука. Атаман опять был в отъезде. Герасим, потерявший в последней схватке своего партнера Луку, теперь резался в кости по маленькой с татарином. Матрена, ко всему равнодушная, с распущенными седыми волосами, зевая, мешала поварешкой кашу в котле, а Мефодий Пузо, как всегда голодный и мучимый жаждой, искоса посматривал на нее и иногда резко, как собака, втягивал носом воздух, принюхиваясь к идущему от котла запаху. Наконец, что-то удумав. Пузо подошел к кряжистому, толстолобому, немного придурковатому Емеле.

– Давай, Емеля, испытаем, чья башка крепче. Лбами стукнемся, а кто не выдержит, тот брагу да хлеб ставит.

– Не, мне лапти плести надоть.

– Давай, Емеля. Никак боишься?

– Кто, я?! – взъерился Емельян.

– Боишься и жратвы жалко.

– Кому, мне? А ну давай!

Разбойники, предвкушая развлечение, обступили спорщиков. Пузо набычился и, широко расставив ноги, положил ладони на колени. Емеля разбежался и с размаху врезался своим лбом в лоб Мефодия, послышался стук, будто оглобля об оглоблю ударилась. Емеля, держась за лоб и поскуливая, присел на землю.

– Ха, все равно, что дуб головой пробивать, – усмехнулся Сила. – Дурное занятие, а даже в заморских странах привилось. Когда во хранцузских землях бывал, за похлебку головами бился. Супротив такого русского медведя, как я, хранцузы хлипковаты были. Пузо там тоже этим делом прожить смог бы, башка крепкая.

Беспалого одно время занес леший за границы государства Российского, и любил он вспоминать об этом, всегда находя благодарных слушателей. И уважали его не только за физическую мощь, но и как человека бывалого.

Больше с Мефодием никто биться не захотел, а выигранного ему было на один зуб, поэтому он, вздохнув, предложил:

– А ну, братва, кто меня собьет с ног одним ударом в лоб? На хлеб и брагу спорим. Никто не отозвался на это предложение.

– Чего, Емеля? Давай!

– Не, мне лапти плести… Мои совсем сносились.

– Опять боишься?

– Кто я? А ну давай!

Емеля плюнул на кулак, размахнулся, зажмурился и со всей силы врезал Мефодию в лоб. Пузо отлетел на несколько шагов, покачнулся, но 9 последний миг удержался на ногах. Мотнул головой, потрогал покрасневший лоб, потер шею и удовлетворенно произнес:

– И цел, и со жратвой.

Гришка шатался по лагерю, не находя себе места. Душе его здесь было тесно, она рвалась на простор, к людям… к Варваре. Ему надоели позеленевшие болотные разбойничьи лица, надоели их дела, то равнодушие, с каким они свирепствовали и лили кровь. Не выходил из головы замученный атаманом путник. Жалко его было до сих пор. И жалко себя, что вынужден он губить душу свою, на адовы муки обрекать ее.

Гришка взял топор и со всей силы врезал по полену, но то не раскололось – только руку себе отшиб.

– Убьешь, окаянный, – заворчала баба Матрена. – Тебе только топор в твои руки кривые доверять!

– Ладно, не ругайся.

– Не ругайся. Лучше бы делом занялся, чем без толку слоняться.

Но делом заняться Гришка тоже не мог. Скрестив руки на груди и уставясь в землю, он неторопливо побрел по лагерю. Около землянки за кадушкой с огурцами сидел, прячась от чужих глаз, Герасим Косорукий. Он только что проиграл татарину пару мелких медных монет, поэтому был зол. Чтобы воспрянуть духом, он предавался своему любимому занятию – пересчитывал деньги из кошеля. Увидев праздношатающегося Гришку, он с подозрением покосился на него.

– Чего зенки вылупил на чужое добро?

– Да на что мне твое добро?

– На что?.. Ишь ты. Небось не прочь, когда я сплю, горло мне перерезать да денежки заграбастать?

– Ты чего это? Чтоб брат на брата?

– Брат на брата… Все денежки любят, – теперь в глазах Герасима вовсю плясали веселые безумные огоньки. – Мне многие горло хотели перерезать, токма так и не довелось никому. А мне всегда удавалось. Не одну душу к Богу по кабакам да по постоялым дворам отправил. Ну, чего уставился?.. Я б тебе много мог бы всякого порассказать. А на добро мое неча пялиться…

– Герасим, а тебе не жалко было людей убивать?

– Что тебе курицу зарезать.

– Мне и курицу жалко.

– А мне ни курицу, ни овцу, ни человека не жалко. Что, грех на душу взял? А какой грех? Ведь по злобе я никого не убивал. Токма из-за денег, чтоб жить.

– А это не грех?

– Эх, Гришка, чую, не прожить тебе долго с этой жалостью твоей…

У Гришки сдавило виски и голова заболела. Он, пошатываясь, отошел от Герасима. Чуть поодаль Евлампий-Убивец сосредоточенно точил свой топор. Что-то толкнуло Гришку, он подошел к нему и произнес:

– Евлампий, разреши спросить. Только не обижайся. – Ну, спрашивай, – слегка нахмурился Убивец и с силой провел точилом по лезвию топора, от чего во все стороны посыпались искры.

– В тебе ни разу жалость к жертвам твоим не просыпалась?

– Почему не просыпалась? Просыпалась, бывало и такое. – Убивец почему-то сегодня был менее сердит, чем обычно, и с ним можно было даже поговорить. – В Малороссии мы лихо гуляли. Вышли как-то на богатый двор. Ну и прибрали там всех, кто был. Все хаты обшарили. Все углы просмотрели – никого не осталось. В крайнюю хату входим, а там мальчишка. Ну совсем малой, лет пяти. Смотрит на меня глазенками испуганными и игрушку протягивает – обычную, деревянную, она ничего не стоит. Протягивает мне со словами – возьми, мол, но только не убивай.

– Ты взял?

– Нет, не взял. Погладил его по голове и говорю:

«На что мне твоя игрушка? Пущай у тебя остается». И знаешь, в первый раз в жизни жалость во мне проснулась.

– Ну а потом?

– Возвернул я ему игрушку, значит, а потом за шейку его взял и придушил. Нечего меня было до слез доводить.

– Так то ж злодейство неописуемое! – не выдержал Гришка.

– А то как же. Конечно, злодейство. Потому молю Бога о прощении неустанно и после каждого убиенного часть денег вырученных на храм жертвую. А уж о свечках и говорить нечего – столько их наставил, что если разом запалить – ночью на Земле день будет.

Гришке стало совсем плохо. Как же он раньше не замечал – сам сатана царит на этом болоте. Да разве только здесь? Был он и там, где шляхтичи жгли деревню, в которой жил Гришка. И там, где травили Гришку собаками. Там, где в самый жестокий голод купцы и мироеды прятали зерно. И тогда, когда пожирал на Руси с голоду человек человека. Когда топтали недруги православную землю. Когда жгли неземной красоты пятиглавые храмы и отдавали народ на поругание. И Герасим Косорукий был с сатаной запанибрата, и атаман Роман, и Евлампий. У Гришки будто глаза открылись на эти оргии бесов, терзающих попавшихся им на глаза несчастных, пробуждающих в душах самое мерзостное, отвратительное, что есть там. И ведь бесы эти вполне могли овладеть и его душой, и со Временем он мог бы стать их слугой, как Убивец, как Косорукий.

Гришка почувствовал, что задыхается здесь. Стало легче, когда он подумал, как скоро встретится с Варварой.

– Куда это ты собрался? – спросил Сила, видя, что Гришка хочет куда-то улизнуть.

– Не могу, дух здесь болотный. Хочу проветриться. Сила внимательно посмотрел на него. Гришка съежился и покраснел под острым изучающим взором.

– Оно, конечно, – усмехнулся Сила, – дело молодое.

Гришка покраснел еще сильнее.

– Изменился только ты, Гришка, в последнее время. Смотри – доходишься. Попадешь народу в лапы, отходят тебя поначалу палками – на деревне не любят, когда чужие их девок щупают. Могут и воеводе отдать – узнаешь тогда, что такое Сибирь и зачем Иоанн Грозный ее присоединил. Да посмотри, как на тебя Евлампий смотрит. Косо. Подозревает. А с ним шутковать – все равно что голову волку в пасть класть.

– Но почему? Чего ему от меня надо?

– На то свинье и рыло, чтобы она рыла. Говорю же, подозревает тебя. Он всех подозревает в помощи воеводе. Не ходи пока никуда. Не ищи лиха там, где его нет.

– Но я должен идти.

– Смотри.

Квакали лягушки, крякали болотные утки, трясина хлюпала как-то жадно и одушевленно, и верилось, что в глубине болот проживает всякая нечисть, ждет того момента, когда заблудится здесь случайный путник, которого занесла сюда нелегкая, чтоб забрать его тело и душу. Может, так оно и есть. Ведь исчезли месяц назад без следа здесь два разбойника, и теперь поди разберись – кикимор их прибрал болотный или сгинули по пьянке. Во всяком случае, кроме Гришки, ходить здесь в одиночку мало кто отваживался. Гришка знал тайную тропу как свои пять пальцев. Пожалуй, лучше всех в шайке. Не потому, что он больше других ходил этим путем. Гришка с детства умел ориентироваться на любой местности, будь то лес или шумный город.

Болото кончилось. Пошел влажный лес, с поросшими мхом стволами деревьев, у которых были скрюченные, какие-то ломаные ветви, похожие на тонкие цепкие руки. А вот и низина, недалеко отсюда он должен встретиться с Варей.

Странно, но чем дальше Гришка шел, тем больше на его плечи давила какая-то тяжесть, возникало предчувствие крупных неприятностей, которые могут ждать его впереди. Вспомнились слова Агафона о грозящих испытаниях и опасностях. Беспокойство нарастало с каждым шагом. Шестое чувство подсказывало – не иди дальше, нельзя. Мальчишка остановился и лбом прислонился к шершавому стволу могучего дуба. Сердце билось учащенно.

Возникло жгучее желание повернуть назад, предотвратить нечто страшное, что ждет его. А что ждет – теперь он понимал четко. Идти или нет? А может, опасность грозит Варе? Тогда он должен спасти девушку. Гришка нервно усмехнулся. Глупости. Просто с утра настроение у него испорчено дурными,мыслями, вот и продолжают они лезть дальше, смущая душу. Нечего забивать себе голову всякими выдумками!

Он встряхнул головой, будто пытаясь таким образом отогнать дурные мысли, и решительно направился вперед. Злился на то, что задержался и наверняка опоздал. А что, если она не ждет его, повернулась и ушла. Теперь его волновала только эта мысль, он перешел на бег. Несмотря на то, что в последнее время он отъелся на разбойничьих харчах, набрал сил, все равно бегал плоховато, вскоре начинало колоть в боку и болела сломанная два года назад в Пскове хозяином придорожного кабака нога.

Вот и опушка. Уф-ф, запыхался. А вон и Варвара. Издалека он смог рассмотреть, что она какая-то потерянная. Сердце замерло. Дурные предчувствия овладели им с новой силой. Что-то определенно стряслось.

– Варя, я здесь, – махнул он рукой.

Она оторвалась от березы, у которой стояла, шагнула к нему как-то тяжело, будто готова была упасть, подняла руку. Их разделяло шагов тридцать. Варвара сделала еще шаг, произнесла негромко:

– Гришка.

И вдруг упала на колени и что есть мочи закричала:

– Гришка, не смей сюда! Не смей! Они здесь! Они будут тебя жечь углями!

Гришка остановился в недоумении, не понимая, что же происходит.

– Беги! Они здесь! Беги!

Стрельцы, оправившиеся от неожиданности, выскочили из засады и бросились к Гришке, но расстояние их разделяло пока приличное.

– Во чертова баба! – выругался толстый десятник и, ударив Варвару плашмя саблей по голове, крикнул своему напарнику: – Гляди, чтоб не убегла!

Гришка сначала хотел броситься на помощь и биться отчаянно, как только сможет, лишь бы вызволить Варю. Он уже было сделал шаг навстречу стрельцам – куда только делась былая боязливость Сейчас, пожалуй, впервые он понял, что такое настоящая ярость. К счастью, он вовремя взял себя в руки, как бы очнулся. Даже вооруженному ему вряд ли справиться с одним стрельцом, не то что с четырьмя. Он лишь даст себя легко повязать и не то что не спасет Варвару, а наоборот – окончательно угробит их обоих.

Бежал оттуда Гришка со всех ног. Он слышал, как грянул выстрел и где-то совсем рядом просвистела пуля. Сзади слышался треск ломающихся кустов – преследователи были неподалеку.

– Стой, бесова душа!

Гришка от отчаяния прибавил ходу, хоть это было почти невозможно, и вот шум стал отдаляться. И когда Гришка все-таки оглянулся, то не увидел сзади стрельцов.

«Вроде убег», – подумал он и как сглазил. Больная нога подвернулась, и он упал. Стопа отозвалась резкой болью.

Шум, топот, ругань приближались. Гришка огляделся. Бежать он не мог – с подвернутой ногой далеко не убежишь, только попадешься на глаза преследователям. Гришка отполз к кипе веток и листьев, наверное, натасканных каким-то животным. За ней не так чтобы очень хорошо спрятался, но на первый взгляд заметить его было трудно. Правда, если начнут хорошо искать, то убежище не спасет.

– Где он? – донесся голос совсем близко. – Не видать, не слыхать.

– Сюда побег и исчез, как сквозь землю провалился. Может, схоронился где?

– Да где он схоронится? Эх, нужно догнать, не то Егорий шкуру сдерет. Живой он нам нужен.

– Или мертвый. Лучше мертвый. Разбойничья душа.

– Не, нельзя так.

– А Фролу отдавать можно? Этому разбойничку самому лучше было б быстрее с жизнью распрощаться.

Перепуганный Гришка, затаив дыхание, отодвинулся чуть подальше и неожиданно провалился в полуметровой глубины яму, больно ударившись поврежденной ногой.

– Слышь? – спросил один из стрельцов.

– Вроде треск, – сказал его напарник. – Вон там. Сквозь ветки Гришка видел двоих стрельцов, один из которых был огромен и толст – не кто иной, как десятник Макарий, но мальчишка не знал об этом. Второй – худ и невысок. Худой точно указал в ту сторону, где прятался беглец. Они направились к нему.

– Смотри, куча веток. Может, здесь?

– А вот сумка холщовая, кажись, его. Э, где ты там? Вылазь! Не то быстро башку снесем! – крикнул десятник.

Они саблями начали расшвыривать кучу, подбираясь все ближе к Гришке. Тот уже в мыслях распрощался с жизнью. Он сделал движение, пытаясь встать. Уже не было смысла продолжать играть в эти игры. Он попался.

Вдруг сзади раздался треск и сопение, какая-то тварь сломя голову кинулась в лес.

– О Бог ты мой! – перекрестился десятник. – Так то кабан был. А ты чего, баранья башка, удумал?

– А сумка откуда?

– Обронил разбойник… Фу, пока возились здесь, он, наверное, уже утек…

– Да, теперь точно староста шкуру спустит.

– Пускай ведьме этой. Варварке, спускает. Она его, стервеца, спугнула…

У тлеющего костра, тяжело опершись на дубину, в одиночестве сидел Сила.

– Вечер добрый, – сказал Гришка.

– Добрый. Унесли все-таки тебя черти. Зря я тебя, что ль, предупреждал?

– Дело важное было.

– Важное дело будет, когда тебе твою дурацкую башку оторвут.

– Считай, что уже оторвали, а также грудь ножом острым вспороли и сердце вынули.

– Говоришь гладко, что молитвы читаешь, – усмехнулся Сила. – Что стряслось?

– Плохо мне, – Гришка закусил губу, чтобы не расплакаться.

Выслушав его сумбурный рассказ. Сила озадаченно покачал головой:

– Ну и в кашу ты влез.

– Без Варвары мне жизнь не в жизнь. Беспалый погладил пальцами свою дубину.

– Эх, связала меня с тобой судьба… Ладно, попытаемся твою Варюху выручить…