Ночные кошмары и сновидения

Домашние роды

С учетом того, что близился конец света, Мэдди Пейс полагала, что дела у нее идут неплохо. Чертовски неплохо. Возможно, она справлялась с трудностями, вызванными Концом Всего, лучше, чем кто бы то ни был. И она нисколько не сомневалась, что лучше, чем любая беременная женщина на всей земле.

Справлялась с трудностями.

Мэдди Пейс, подумать только.

Та самая Мэдди Пейс, которая иной раз не могла заснуть, если после визита преподобного Джонсона замечала пылинку под обеденным столом. Мэдди Пейс, которая, будучи еще Мэдди Салливан сводила с ума Джека, своего жениха, когда на полчаса застывала над меню, гадая, что же ей заказать.

— Мэдди, а может бросить монетку? — как-то раз спросил он ее, когда она сузила выбор до тушеной телятины и бараньих ребрышек, но не могла двинуться дальше. — Я уже выпил пять бутылок этого чертова немецкого пива, и если ты, наконец, не решишь, то до того, как мы начнем есть, под нашим столом будет валяться пьяный рыбак.

Тогда она нервно улыбнулась, заказала тушеную телятину, и чуть ли не всю дорогу домой гадала, а вдруг ребрышки были вкуснее, и, пусть они были чуть дороже, они потратили бы деньги с большей пользой.

А вот когда Джек предложил ей выйти за него замуж, она совсем не раздумывала. Согласилась сразу же, с безмерным облегчением. После смерти отца Мэдди и ее мать, оставшись вдвоем в их домике на острове Литтл Тол у побережья Мэна, жили словно в подвешенном состоянии. «Если меня не будет, чтобы сказать им, где встать и как навалиться на штурвал, — частенько говорил Джордж Салливан своим дружкам, когда они пили пиво в таверне Фаджи или в задней комнатке парикмахерской Праута, — я не знаю, что они будут делать».

Когда отец Мэдди умер от обширного инфаркта, ей исполнилась девятнадцать лет и в будни по вечерам она работала в библиотеке, получая сорок один доллар и пятьдесят центов в неделю. Ее мать занималась домом, точнее занималась, если Джордж напоминал ей (иной раз и хорошей затрещиной), что у нее есть дом, которым надо заниматься.

Узнав о его смерти, обе женщины в панике переглянулись, в глазах каждой застыл вопрос: «Что же нам теперь делать»?

Ни одна не знала, но обе чувствовали, что в своей оценке он не грешил против истины: без него они ничего не могли. Они же женщины, и только мужчина мог сказать им не только, что они должны делать, но, если уж на то пошло, и как. Они не говорили об этом, тема эта их раздражала, но суть не менялась: они понятия не имели, как жить дальше, и мысль о том, что они давно уже стали пленницами тех немногих идей, на которых строил жизнь Джордж Салливан, даже не приходила им в голову. Не следовало полагать их глупыми женщинами, ни одну из них, но они с рождения жили на острове.

О деньгах они могли не беспокоиться: Джордж истово верил в страховку, и когда во время одного из решающих бейсбольных матчей у него не выдержало сердце, его жена получила больше ста тысяч долларов. Жизнь на острове не требовала больших денег, если у человека был свой дом, он ухаживал за огородом, а по осени знал, как распорядиться урожаем. Проблема заключалась не в этом. Проблема состояла в том, что из их жизни вырвали сердцевину, когда после явной ошибки бэттера Джордж упал лицом на заставленный кружками пива стол. После его смерти они уже не жили — существовали.

Я словно заблудилась в густом тумане, иногда думала Мэдди. Только вместо того, чтобы искать дорогу, дом, деревню, какой-нибудь ориентир, вроде расщепленного молнией дерева, я ищу штурвал. Если я смогу его найти, то, возможно, скажу себе, где встать и как навалиться на него.

Наконец, она нашла свой штурвал: им оказался Джек Пейс. Некоторые говорят, что женщины выходят замуж за своих отцов, а мужчины женятся на матерях. Утверждение это общее, и справедливо далеко не всегда, но в случае Мэдди так оно и было. У соседей ее отец вызывал страх и восхищение. «Будь поосторожнее с Джорджем Салливаном, — говорили они. — Он отшибет тебе нос, если ему не понравится, как ты на него смотришь».

Точно также он вел себя и дома. Все решал сам, иногда пускал в ход кулаки, но знал, ради чего надо работать, и что покупать на заработанные деньги. Скажем, «форд»-пикап, бензиновую пилу, два акра земли, примыкающие к их участку с юга, земли Попа Кука. Джордж Салливан называл Попа Кука не иначе, как старый вонючий говнюк, но пот, которым действительно пованивал старик, не менял главного: на этих двух акрах рос очень даже неплохой строевой лес. Поп Кук об этом не подозревал, потому что лет восемь тому назад перебрался на материк: на острове его совсем замучил артрит. Джордж довел до сведения каждого жителя Литтл Тол: если старый говнюк чего не знает, оно и к лучшему, а тому, кто просветит Попа, он переломает руки и ноги, что мужчине, что женщине. Никто не просветил, и Салливаны купили и землю, и лес. За три последующие годы весь хороший лес извели, но Джордж нисколько об этом не жалел: деньги вернулись, а земля осталась. Так утверждал Джордж, и они ему верили, верили в него. Он говорил: «Ты должен упираться плечом в штурвал и толкать его, должен толкать изо всех сил, потому что не так просто шевельнуть его». Вот они и толкали, втроем.

В те дни мать Мэдди держала лоток на дороге из Ист-Хеда. Туристы с удовольствием покупали овощи, которые она выращивала (разумеется, Джордж говорил ей, какие овощи надо выращивать), и хотя они не были богачами, на жизнь им вполне хватало. Даже когда ловля лобстеров не приносила большой прибыли и им приходилось ужиматься в расходах, чтобы выплачивать банку ссуду, взятую на покупку двух акров Попа Кука, на жизнь им хватало.

Джек Пейс характером был помягче, чем Джордж Салливан, но все имело свои пределы. Мэдди полагала, что в душе ему не чужды так называемые методы домашнего воздействия, скажем, мог он вывернуть руку за холодный ужин или отвесить оплеуху за подгоревший пудинг, не сразу, конечно, а после того, как с розы облетел бы цвет. Она этого ожидала, не видела в этом ничего особенного. В женских журналах писали, что времена, когда мужчина чувствовал себя в доме хозяином, отошли в прошлое, и если он поднимал руку на женщину, его следовало арестовать за хулиганство, даже если этих мужчину и женщину связывали узы брака. Мэдди иногда читала такие статьи в парикмахерской, но не сомневалась, что женщины, которые их писали, не имели ни малейшего понятия об островах, на одном из которых она жила. Между прочим, на Литтл Тол родилась одна журналистка, Селена Сент-Джордж, но писала она, главным образом о политике, а на остров за много лет приехала только один раз, на День благодарения.

— Я не собираюсь всю жизнь ловить лобстеров, Мэдди, — сказал ей Джек за неделю до свадьбы, и она ему поверила. Годом раньше, когда он впервые пригласил ее на свидание (она ответила да, едва слова слетели с его губ, и покраснела до корней волос, выдав свое нетерпение), он бы сказал ей: «Я не буду ловить лобстеров всю жизнь». Грамматически изменение маленькое… но говорило оно о многом. Три разу в неделю он посещал вечернюю школу, плавал туда и обратно на старом пароме «Принцесса островов». Он очень уставал за день, наломавшись с сетями, но не бросал учебу. Заскакивал домой только для того, чтобы под душем смыть с себя ядреный запах лобстеров и водорослей, да запить кофе две таблетки мультивитаминов. Какое-то время спустя, поняв, что он настроен решительно, Мэдди стала давать ему с собой термос с горячим супом, чтобы он мог съесть его по пути на материк. Все лучше, чем покупать в баре парома эти мерзкие красные хотдоги.

Она вспомнила, как чуть не сошла с ума, выбирая в магазине консервированные супы. От разнообразия разбегались глаза. Устроит его томатный суп? Некоторые не любили томатный суп. Более того, ненавидели, даже если его разводили не водой, а молоком. А овощной? С индейкой? Курицей? Она минут десять беспомощно разглядывала полку со стаканчиками, пока Шарлен Нидо не спросила, а не нужна ли ей помочь. Да только в вопросе слышались ехидные нотки, и Мэдди поняла, что назавтра она расскажет об этом своим школьным подругам, и они будут хихикать над ней в туалете для девочек, хихикать над бедной, глупой Мэдди Салливан, которую ставит в тупик даже такая мелочь, как покупка стаканчика супа. И как она только смогла решить, выходить ей замуж за Джека Пейса или нет… но они ничего не знали о штурвале, который надо найти, и о том, что одного штурвала мало, что рядом должен быть человек, который скажет тебе, где встать и как навалиться на эту чертову штуковину.

Мэдди ушла из магазина без супа, но с раскалывающейся от боли головой.

А когда она набралась-таки храбрости и спросила Джека, какой у него любимый суп, он ответил: «Куриный с вермишелью. Который продается в стаканчике».

А другие ему не нравились?

Нет, только куриный с вермишелью… который продается в стаканчиках. Единственный суп, который хотел всю жизнь есть Джек Пейс, и стал тем ответом, который безмерно (в данном, конкретном вопросе) облегчил жизнь Мэдди. Наутро Мэдди с легким сердцем поднялась по деревянным ступенькам магазина и купила четыре стаканчика куриного супа с вермишелью, все, что стояли на полке. А когда спросила Боба Нидо, есть ли у него еще этот суп, он ответил, что в подсобке стоит целая коробка.

Она купила всю коробку, отчего Боб так изумился, что даже поставил ее в кузов пикапа и забыл спросить, зачем ей понадобилось так много куриного супа. Вечером за этот непростительный промах ему крепко досталось от длинноносой жены и дочери.

— Ты лучше поверь в это и никогда не забывай, — говорил ей Джек незадолго до свадьбы (она поверила и никогда не забывала). — Не буду я до конца своих дней рыбаком. Отец вот считает, что я несу чушь. Он говорит, если он и все его предки до двенадцатого колена ловили лобстеров и их это устраивало, значит, и мне нечего что-то менять. Но я хочу занять в этой жизни более пристойное место, — он смотрел на нее, и в его взгляде Мэдди видела любовь, надежду и уверенность. — Я не собираюсь всю жизнь ловить лобстеров, и я не хочу, чтобы ты до конца своих дней была женой простого рыбака. У нас будет дом на материке.

— Да, Джек, — соглашалась она.

— И ездить мы будем не на паршивом «шевроле», — он глубоко вдохнул, взял ее руки в свои. — У нас будет «олдсмобил», — он вновь заглянул ей в глаза, словно хотел найти в них порицание его беспредельного честолюбия.

Но ничего такого в них, естественно, и быть не могло. Она лишь ответила: «Да, Джек», третий или четвертый раз за вечер. За год, прошедший от первого свидания до свадьбы, она повторила эти два слова тысячи раз, и нисколько не сомневалась, что к тому времени, когда их семейная жизнь подойдет к концу и смерть заберет одного из них, а лучше бы, обоих сразу, счет пойдет на миллионы. Да, Джек; какой прекрасной музыкой звучали в ее ушах эти два слова, когда они лежали бок о бок в теплой постели.

— Я добьюсь в жизни большего, что бы ни думал мой старик и как бы громко он ни смеялся надо мной. Я это сделаю, и знаешь, кто мне в этом поможет?

— Да, — без запинки, ровным, спокойным голосом ответила Мэдди. — Я.

Он рассмеялся и крепко обнял ее.

— Милая ты моя, ненаглядная.

Они поженились, и первые месяцы после свадьбы, когда чуть ли не везде их приветствовали криками: «А вот и новобрачные», — Мэдди прожила, как в сказке. Она могла опереться на Джека, Джек помогал ей принимать решения, чего еще она могла желать от жизни? В первый же год перед ней встала почти неразрешимая проблема: какие занавески выбрать для гостиной. В каталоге они занимали не одну страницу, а мать ничем не могла помочь. Матери Мэдди с огромным трудом давался выбор туалетной бумаги.

В остальном этот год запомнился ей радостью и ощущением абсолютной уверенности в будущем. Радость она черпала, любя Джека в их большой кровати, когда за окном завывал холодный зимний вечер, уверенность в будущем гарантировало присутствие Джека, который всегда мог сказать, чего они хотят и как этого добиться. Любовные утехи были дивно как хороши, так хороши, что иной раз, когда она думала о Джеке днем, у нее подгибались колени, а низ живота обдавало жаром, но еще больше ей нравилось другое: он всегда все знал и без труда мог разрешить любые ее затруднения. Так что какое-то время она жила, словно в сказке.

А потом Джек умер, и все пошло наперекосяк. Не только для Мэдди.

Для всех.

Незадолго до того, как весь мир обуял ужас, Мэдди узнала, что она, как говорила ее мать, «залетела». В этом слове, казалось, слышалось какое-то пренебрежение (во всяком случае, его слышала Мэдди). К тому времени она и Джек перебрались на остров Дженнисолт (местные называли его Дженни) и поселились рядом с Палсиферами.

Когда месячные не пришли второй раз, Мэдди как раз мучилась неразрешимыми вопросами, связанными с обустройством комнат, и после четырех бессонных ночей она записалась на прием к доктору Макэлвейну, практиковавшему на материке. Оглядываясь назад, она хватила себя за принятое решение. Если бы она ждала, пока месячные не придут и в третий раз, Джек на месяц меньше радовался бы тому, что скоро станет отцом, а она лишилась бы тех маленьких знаков внимания и любви, которыми он засыпал ее.

Оглядываясь назад (теперь, когда она так здорово справлялась с выпавшими на ее долю трудностями), Мэдди понимала нелепость своей нерешительности, но и отдавала себе отчет в том, что тогда ей потребовалось собрать всю волю в кулак, чтобы отправиться к врачу. Ей хотелось, чтобы по утрам ее мутило сильнее, ей хотелось, чтобы тошнота вырывала ее из сна: тогда бы она с куда большей вероятностью могла предположить, что «залетела». Договаривалась она в отсутствие Джека, и на материк поплыла, когда Джек был в море, но не приходилось и мечтать о том, чтобы никто этого не заметил: слишком многие жители обоих островов видели ее. И кто-нибудь из них не мог как бы невзначай ни сказать Джеку, что на днях видел его жену на пароме. Тогда Джек пожелал бы знать, что все это значило, и, если б никакой беременности не было и в помине, посмотрел бы на нее, как на гусыню.

Но она не ошиблась, она уже носила под сердцем ребенка, и Джек Пейс ровно двадцать семь дней ждал своего первенца, прежде чем огромная волна смыла его за борт «Леди любовь», рыболовецкой шхуны, которую он унаследовал от дяди Майка. Джек отлично плавал, тут же вынырнул из-под воды, потом печально рассказывал ей Дэйв Эймонс, но тут же в противоположный борт ударила вторая огромная волна и шхуну буквально бросило на Джека. И хотя Дэйв больше ничего не говорил, Мэдди, родившаяся и выросшая на острове, все поняла без слов, можно сказать услышала, как шхуна с таким предательским названием раздавила голову ее мужа, размазав по борту кровь, волосы, осколки костей, а то и мозг, который заставлял его вновь и вновь произносить ее имя, когда в ночной тьме они сливались воедино.

В тяжелой куртке с капюшоном, подбитых мехом штанах и сапогах, оглушенный Джек Пейс камнем пошел ко дну. На маленьком кладбище в северной части острова Дженни они похоронили пустой гроб, и преподобный Джонсон (на Дженни и Литтл Тол каждый выбирал религию по вкусу: становился методистом или, если что-то человека не устраивало, бывшим методистом) провел поминальную службу над пустым гробом, не в первый и, к сожалению не в последний раз. Служба закончилась, и Мэдди в двадцать два года стала вдовой, беременной вдовой, и никто не мог указать ей, где штурвал, не говоря уже о том, как встать и когда навалиться на него.

Поначалу она собралась вернуться на Литтл Тол, к матери, чтобы там дожидаться своего срока, но год с Джеком не прошел для нее даром, она знала, что ее мать тоже дрейфует по жизни без руля и ветрил (может, дрейфует еще в большей степени, чем она сама), и задалась вопросом, а разумное ли это решение.

— Мэдди, — вновь и вновь говорил ей Джек (умер он для мира или нет, но в ее голове он оставался живехоньким… так она, во всяком случае думала), единственное, на что ты можешь решиться — это ни на что не решаться.

И ее мать ничем не отличалась от нее. Когда они разговаривали по телефону, Мэдди всякий раз ждала и надеялась, что мать просто предложит ей возвращаться домой, но миссис Салливан никогда и ничего не предлагала, не только дочери, но и кому бы то ни было. «Может, тебе стоит вернуться домой», — как то сказала она, но так нерешительно, что Мэдди и не знала, как надо истолковать эти слова: то ли, пожалуйста, возвращайся домой, то ли, пожалуйста, не принимай за руководство к действию предложение, сделанное лишь для проформы. Не одну долгую ночь Мэдди провела без сна, пытаясь решить, что же ей делать, но только еще сильнее запутывалась.

А потом наступили странные времена, и жители острова благодарили Бога за то, что на Дженни было только одно кладбище (и в большинстве могил лежали пустые гробы; раньше Мэдди это печалило, нынче — радовало). На Литтл Тол кладбищ было два, оба довольно большие, и она поняла, что оставаться на Дженни куда как безопаснее.

А потому решила подождать, умрет мир или выживет.

И готовиться к родам, если он-таки выживет.

Но вот теперь, привыкнув подчиняться и ждать, пока кто-то примет за нее самое простое решение, Мэдди все же научилась справляться с трудностями. Она понимала, что одна из причин — катастрофы, которые сыпались на нее одна за другой, начавшись со смерти мужа и закончившись последними передачами, которые приняла спутниковая антенна, установленная у дома Палсиферов, вскоре после того, как президента Соединенных штатов, первую леди, государственного секретаря, сенатора от штата Орегон и эмира Кувейта в Восточной комнате Белого Дома заживо съели зомби.

— Я хочу сообщить, — рот и щеки репортера тряслись, на лбу и подбородке краснели прыщи, руки непроизвольно дергались. — Я хочу повторить, что банда трупов только что съели президента, его жену и многих других политических деятелей, которые собрались в Белом Доме на званный обед, — и тут же репортер безумно захохотал и с криками «Вперед, Йель», выбежал из студии. Впервые на памяти Мэдди, новостная программа Сиэнэн осталась без комментатора. Она и Палсиферы молча смотрели на молчащий экран, пока пустую студию не сменила реклама лазерных дисков Бокскара Уилли. В магазинах они не продавались, но любой мог заказать их по телефону, вспыхнувшему в нижней половине экрана. На боковом столике, рядом со стулом, на котором сидела Мэдди, лежал цветной мелок маленькой Чейни Палсифер. Непонятно почему Мэдди взяла его и записала телефон на клочке бумаги, прежде чем мистер Палсифер встал и, не произнеся ни слова, выключил телевизор.

Мэдди пожелала им спокойной ночи и поблагодарила за то, что они позволили ей посмотреть телевизор и угостили воздушной кукурузой.

— Ты уверена, что все будет в порядке, Мэдди? — в пятый раз за вечер спросила Кэнди, и Мэдди в пятый раз за вечер ответила, что да, волноваться не о чем, она со всем справляется, и Кэнди добавила, что в этом никто не сомневается, но она может остаться в комнате Брайана наверху. Мэдди обняла Кэнди, поцеловала в щеку, с благодарностью отказалась и, наконец, смогла покинуть гостеприимный дом. По извилистой тропинке прошла полмили до своего дома и только на кухне поняла, что в кармане лежит листок, на котором она записала телефонный номер. Набрала его, но ничего не услышала. Голос автоответчика не сообщил ей, что все менеджеры на данный момент заняты или этот номер временно не работает. Не услышала она даже гула помех. В трубке стояла мертвая тишина. Вот тогда Мэдди поняла, что конец света или уже наступил, или наступает. Если ты не можешь заказать по телефону лазерные диски Бокскара Уилли, если, впервые на ее памяти, из трубки не раздается голос телефониста, то ли автоответчика, то ли человека, конец света — самое очевидное заключение, к которому можно прийти.

Стоя на кухне, у висящего на стене телефонного аппарата, она посмотрела на свой круглеющий живот и громко и отчетливо произнесла, не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух: «Значит, рожать придется дома. Все будет нормально, если к этому подготовиться. Надо только помнить, что по-другому быть не может. Родить можно только дома».

Она ждала, что ее охватит страх, но он все не приходил и не приходил.

— С этим я тоже сумею справиться, — на этот раз она услышала себя, и уверенность собственных слов успокоила ее.

Младенец.

Как только появится младенец, конец света враз и закончится.

— Рай, — воскликнула она и улыбнулась. Нежной улыбкой, улыбкой мадонны. И уже не имело значения, сколько мертвяков (может, в их числе был и Бокскар Уилли) шляется по земле.

У нее будет ребенок, она сумеет родить дома, а потому никто не отнимет у нее возможности построить рай на земле.

Первым сообщил о них австралийский отшельник, проживавший на самой границы пустыни, вдали от населенных мест. В Америке шагающих мертвяков впервые объявились в городе Тампер, штат Флорида. А первую статью о них напечатал знаменитый американский таблоид «Взгляд изнутри».

«В МАЛЕНЬКОМ ФЛОРИДСКОМ ГОРОДКЕ ОЖИВАЮТ МЕРТВЫЕ», гласил аршинный заголовок. Статья начиналась рассказом о фильме «Ночь оживших мертвецов»[15], который Мэдди не видела. Затем упоминался другой фильм, «Любовь Макамбы»[16], который она тоже не видела. Текст разбавляли три фотоснимка. Один — кадр из «Ночи оживших мертвецов»: толпа безумцев глубокой ночью стоит у фермерского дома. Второй — из «Любви Макамбы»: блондинка, бикини которой чуть не лопается на внушительных размеров груди, подняв руки, кричит от ужаса, глядя на негра в маске. Третий снимок, очень нечеткий, сделали в Тампере, штат Флорида. Человек неопределенного пола стоял перед видеосалоном. В статье указывалось, что человек закутан в «погребальный саван». Но, возможно, кто-то набросил на себя грязную простыню.

Особого впечатления статья не произвела. Оно и понятно. На прошлой неделе в этой самой газете снежный человек насиловал мальчика, на этой оживали мертвые, на следующей читателей ждала душераздирающая статья о массовой резне карликов.

Короче, поначалу сообщение это приняли за газетную утку, но мертвяки начали появляться в других местах. И оно оставалось газетной уткой до сюжета в телевизионном выпуске новостей («Возможно, вам следуют попросить детей выйти из комнаты», — такими вот слова предварил сюжет Том Брокау): разлагающиеся монстры, белые кости, торчащие сквозь грязно-серую кожу, жертвы автомобильных аварий с разбитыми черепами, изуродованными лицами (от грима, наложенного в похоронных бюро, не осталось и следа), женщины, в волосах которых кишели черви. И оно оставалось газетной уткой, до первых ужасных фотоснимков в журнале «Пипл», из-за которых он продавался в запаянных пластиковых конвертах с оранжевой наклейкой: «Несовершеннолетним продажа запрещена».

Вот тут стало ясно, что дело серьезное.

Еще бы, любой поймет, что дело серьезное, увидев разлагающегося мертвяка, одетого в остатки костюма от «Брукс бразерс», в котором его и хоронили, раздирающего горло отчаянно вопящей красотке в футболке с надписью во всю пышную грудь: «Собственность „Хьстонских нефтяников“».

За этим вдруг последовала перепалка двух великих ядерных держав, выдвинувших взаимные обвинения, чреватая обменом ракетными ударами, и на три недели мир забыл о мертвяках, вдруг решивших покинуть свои могилы.

В Соединенных штатах зомби нет, заявляли телевизионные комментаторы коммунистического Китая. Это ложь, призванная закамуфлировать начатую химическую войну против Китайской Народной Республики, по своим масштабам (и разрушительности) несравнимую с диверсией, имевшей место в Бхопале, Индия. Америка будет сурово наказана, предупреждали комментаторы, если мертвые товарищи, выходящие из своих могил, не вернутся туда в течение десяти дней. Всех дипломатов США выслали из материкового Китая, нескольких американских туристов забили до смерти.

Президент (незадолго до того, как им закусили зомби) дал коммунистическому Китаю вполне адекватный ответ. Правительство Соединенных Штатов, объявил он американскому народу, располагает неопровержимыми доказательствами того, что в Китае мертвяков специально выпустили на улицы. И пусть Верховный Панда, выпучив глаза, утверждает, что восемь тысяч мертвяков стройными рядами маршируют навстречу коммунизму, на самом деле их не больше сорока. Именно китайцами совершена диверсия, гнусная диверсия, свидетельствующая о развязывании против Соединенных Штатов химической войны. В результате этой диверсии патриоты-американцы поднимаются из могил с единственной целью: пожрать других патриотов-американцев. Так что, если эти американцы, некоторые из них добропорядочные демократы, в течение последующих пяти дней не лягут в землю, Красный Китай превратится в одно большое радиоактивное кладбище.

НОРАД[17] уже привело свои подразделения в боевую готовность, когда английский астроном Хэмфри Дагболт обнаружил астероид. Или космический корабль. Или существо. В общем, что-то да обнаружил. Дагболт, который жил в западной части Англии, не был профессиональным астрономом, звезды наблюдал из любопытства, но именно он спас мир от обмена термоядерными ударами, а то и от полномасштабной атомной войны. Неплохое достижение для человека с искривленной носовой перегородкой и страдающего от псориаза.

Поначалу казалось, что две, столкнувшиеся лбами политические системы не желают верить в находку Дагболта, даже после того, как Королевская обсерватория в Лондоне подтвердила достоверность фотографий и точность рассчитанных Дагболтом координат неопознанного летающего объекта. Но в конце концов, крышки шахт с ядерными ракетами закрылись, и телескопы всего мира нацелились, пусть и с неохотой, на Звезду Полынь[18].

Менее чем через три недели после публикации первой фотографии НЛО в «Гардиан», с космодрома Высоты Ланзоу стартовал космический корабль с американо-китайским экипажем, чтобы провести тщательное изучение незваного гостя. Разумеется, полетел и ставший всеобщим любимчиком астроном любитель, несмотря на искривленную носовую перегородку и псориаз. По-другому просто и быть не могло: кто бы посмел отказать главному герою тех дней, самому знаменитому, после Уинстона Черчилля, англичанину. Когда за день до старта ктото из репортеров спросил Дагболта, боится ли он, тот нервно рассмеялся, потер огромных размеров, действительно кривой нос и воскликнул: «Я в ужасе, дорогой мой! Просто в ужасе!»

Как вскоре выяснилось, причины для ужаса у него были.

Как и у остальных.

Последние шестьдесят одна секунда трансляции с корабля «Дэн Сяопин/Трумен» вызвала у властей трех государств такой шок, что и Вашингтон, и Пекин, и Лондон обошлись без официального коммюнике. Впрочем, молчание властей никакого значения не имело. Двадцать тысяч радиолюбителей подсоединились к каналу связи, так что как минимум девятнадцать тысяч из них получили полную информацию о том, что произошло, когда корабль… захватили, иначе и не скажешь, инопланетные существа.

Голос китайца: Черви. Похоже, это огромный шар, состоящий из…

Голос американца: Господи Иисусе! Посмотрите! Он движется на нас!

Дагболт: На нас что-то надвигается. Боковой иллюминатор…

Голос китайца: Негерметичность! Негерметичность! Надеть скафандры!

Бульканье и шипение.

Голос американца: …похоже, они проедают стенки…

Голос китаянки (Чин Линсун): О, прекратите, прекратите!

Грохот взрыва.

Дагболт: Взрывная декомпрессия. Я вижу трое… нет, четверо мертвы… и черви… везде черви…

Голос американца: Шлем! Шлем! Шлем!

Нечленораздельный вопль.

Голос китайца: Где моя мама? Господи, где моя мама?

Крики. Звуки, похожие на те, которые слышишь, когда беззубый старик ест рядом картофельное пюре.

Дагболт: Рубка полна червей. Выглядят они, как черви, но это, разумеется, не значит, что они и есть черви, это понятно. Похоже, они добрались до нас с основного объекта, того самого, который мы назвали «Звездой Полынь». Кроме червей, по рубке плавают части человеческих тел. Эти космические черви, судя по всему, выделяют какую-то кислоту…

В этот момент включились ракетные двигатели. Проработали они 7,2 секунды. То ли предпринималась попытка улететь, то ли таранить пришельца. В любом случае, маневр не удался. Черви забили камеры сгорания, и капитан Лин Янг, или другой офицер, взявший командование на себя, отключил двигатели во избежание взрыва топливных баков.

Голос американца: Боже, они в моей голове, они жрут мой гребаный м…

Статические помехи.

Дагболт: Я думаю, здравый смысл требует стратегического отступления в кормовой трюм. Все остальные мертвы. В этом нет никакого сомнения. Жаль. Храбрые были ребята. Даже толстый американец, который все время ковырял в носу. Но, с другой стороны, я не думаю…

Статические помехи.

Дагболт: …все-таки все мертвы, даже Чин Линсун… потому что ее отрезанная голова проплыла мимо меня. С открытыми глазами, моргая. Похоже, она меня узнала и…

Статические помехи.

Дагболт: …держать вас…

Взрыв. Статические помехи.

Дагболт: …вокруг меня. Повторяю, они вокруг меня. Черви. Они… я хочу сказать, знает ли ктонибудь…

Крик, ругательство, снова крик. Опять звук пережевывания картофельного пюре беззубым стариком.

Связь обрывается.

Тремя секундами позже корабль «Дэн Сяопин/Трумен» взорвался. Три сотни земных телескопов зафиксировали начало, ход и развязку этого трагического контакта землян с инопланетной жизнью, темным шаром, неведомо откуда прибывшим в Солнечную систему и названного Звездой Полынь. Судя по последним шестидесяти одной секунде, существа, похожие на червей, уничтожили весь экипаж. За мгновения до взрыва корабль просто исчез под массой червей. После взрыва, на единственном снимке, сделанном пролетающим мимо метеорологическим спутником, среди разлетающихся обломков хорошо видны ошметки, которые вроде бы можно принять за куски червей. С идентификацией плавающей среди них человеческой ноги в китайском скафандре проблем не возникло вовсе.

Но мир уже занимали другие проблемы. Ученые и политические лидеры обоих стран точно знали, где находится Звезда Полынь: над расширяющейся дырой в озоновом слое Земли. Что-то излучала эта Звезда, и ничего хорошего ждать от этого излучения не приходилось.

В космос полетели ракеты с ядерными боеголовками. Звезда Полынь легко уходила от встречи с ним, а потом возвращалась на прежнее место.

Спутниковая антенна Палсиферов сообщала о том, что все больше мертвяков поднимается из могил, и теперь их количество превысило критическую величину. Если в начале зомби кусали только тех людей, которые оказывались рядом, то в последние недели, предшествующие тому, как на экране телевизора остались только помехи, мертвяки уже принялись гоняться за живыми.

Им похоже, понравилась человечина.

Окончательную попытку уничтожить Звезду Полынь предприняли США. Президент одобрил решение атаковать темный шар ядерными ракетами, размещенными на орбитальных платформах, напрочь забыв о том, что Америка многократно во всеуслышание объявляла о том, что никогда не выводила в космос ядерного оружия. Впрочем, никто и ухом не повел. Все молились за успех этого начинания.

Идея, безусловно, была хорошая, да вот реализация подкачала. Ни одна ракета ни с одной орбитальной платформы не стартовала. Одна неудача следовала за другой.

Современная технология показала свою полную несостоятельность.

А уж потом, после всех катаклизмов на земле и на небесах, пришел черед битвы на маленьком и единственном кладбище острова Дженни. Но и это событие обошло Мэдди стороной. В конце концов, она там не присутствовала. С приближением конца цивилизации (до него оставалось совсем ничего), отрезанные от остального мира (какое счастье!), островитяне не считали, что жизнь кончена, и, както очень естественно, вернулись к законам, по которым жили еще в незапамятные времена. Они уже понимали, что их ждет, только не знали, когда. Но готовились встретить неизбежное во всеоружии.

Женщин от решения важных вопросов отстранили.

Организовать дежурства предложил, естественно, Боб Даггетт. Иначе, наверное, и быть не могло, потому что Боб уже тысячу лет возглавлял совет самоуправления Дженни. Через день после смерти президента (о том, что он и первая леди бродят по улицам Вашингтона, округ Колумбия, кусая живых за руки и за ноги, не упоминалось; не хотелось даже думать об этом, пусть и этот мерзавец и его блондинка-жена были демократами) Боб Даггетт созвал первое со времен Гражданской войны чисто мужское собрание. Мэдди, хоть и не присутствовала на собрании, но все узнала. Дэйв Эймонс ввел ее в курс дела.

— Вы все знаете ситуацию, — начал Боб, он совсем пожелтел, как при желтухе, но люди помнили, что из четырех его дочерей на острове осталась одна. Остальные жили в городах… на материке.

Но, с другой стороны, у всех были родственники на материке.

— У нас на Дженни только одно кладбище, — продолжал Боб, — и пока на нем все спокойно, но это не значит, что так будет всегда. У нас ничего не произошло, но в многих местах… мне кажется, если где-то это началось, нам тоже этого не избежать.

По спортивному залу начальной школы, единственному помещению, которое могло вместить всех, пробежал гул одобрения. Мужчин собралось человек семьдесят, начиная от Джонни Крейна, которому только-только исполнилось восемнадцать, до Френка, двоюродного дедушки Боба, который в свои восемьдесят ходил со стеклянным глазом и жевал табак. Плевательницы в спортзале, конечно же, не было, поэтому Френк Даггетт принес с собой пустую баночку из-под майонеза, чтобы сплевывать в нее сок. Что он и проделал, прежде чем заговорить.

— Переходи к делу, Бобби. Это не предвыборная кампания, нечего тратить время зря.

Вновь зал одобрительно загудел, а на щеках Боба выступил румянец. Каким-то образом дедушке всегда удавалось выставить его круглым дураком, а он ужасно не любил, когда его: а) выставляли круглым дураком; и б) называли Бобби. Он уже не ребенок, черт побери, а уважаемый гражданин, владеющий немалой собственностью. И он же еще материально помогал старому пердуну покупал ему эту гребаную жвачку!

Но всего этого сказать он не мог, потому что глаза старого Френка уже превратились в две ледышки.

— Ладно, — кивнул он. — К делу. Дежурить будем по двенадцать человек. Прежде всего составим список. Смена каждые четыре часа.

— Я могу стоять на вахте больше четырех часов! — громогласно заявил Мэтт Арсенолт, и, как поняла Мэдди со слов Дэйви, после собрания Боб пожаловался, что такие вот бездельники, живущие на пособие, вроде Мэтта Арсенолта, никогда не решились бы подать голос в присутствии приличных людей, если этот старикан не называл его Бобби, словно он мальчишка, а не солидный мужчина, которому через три месяца стукнет полтинник.

— Может, сможешь, а может, и нет, — ответил ему Боб, — но народу у нас достаточно, и никто не должен заснуть на дежурстве.

— Я не собираюсь…

— Я же не говорил, что ты заснешь, — прервал его Боб, а по взгляду, брошенному на Мэтта Арсенолта, чувствовалось, что думал он как раз о нем.

Мэтт Арсенолт уже открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но посмотрел на сидящих вокруг мужчин, в том числе и на Френка… и сообразил, что лучше промолчать.

— У кого есть оружие, пусть берет его с собой на дежурство, — продолжил Боб. После того, как Арсенолта более-менее поставили на место, настроение у него улучшилось. — Если, конечно, это не мелкашка. У кого нет ружья крупного калибра, пусть приходит за ним сюда.

— Я и не знал, что в нашей школе оружейный склад, — сказал Кэл Патридж, и ему ответил дружный смех.

— Пока нет, но будет, — заверил его Боб, — потому что каждый мужчина, у кого есть несколько ружей калибром больше двадцать второго, принесет сюда все, кроме одного, — он посмотрел на Джона Уирли, директора школы. — Не возражаешь, если мы будем держать их в твоем кабинете, Джон?

Уирли кивнул. Рядом с ним преподобный Джонсон нервно потер руки.

— Как бы не так, — воскликнул Оррин Кэмпбелл. — У меня жена и двое детей. Неужели я оставлю их безоружными? А вдруг, когда я буду нести вахту, компания мертвяков заявится к ним на обед?

— Если на кладбище мы все сделаем, как надо, к ним никто не заявится, железным тоном отрезал Боб. — У некоторых из вас есть пистолеты, револьверы. Здесь они нам не нужны. Сообразите, кто из женщин может стрелять, и раздайте им эти самые пистолеты. Мы сведем их в группы.

— Они смогут пропустить стаканчик-другой, — хохотнул старый Френк, и Боб тоже позволил себе улыбнуться. Похоже, все шло, как надо.

— Ночью мы поставим вокруг грузовики, чтобы нам хватало света, — он посмотрел на Сонни Дотсона, который работавшего на «Островной Амоко», единственной заправке на Дженни. Обслуживал Сонни не легковушки или грузовики, на Дженни не разъездишься, да и на материке галлон бензина стоил на десять центов дешевле, а рыболовецкие шхуны и моторные лодки. — У тебя достаточно горючего, Сонни?

— А расписки я получу?

— Если ты что и получишь, так это хорошего пинка. Когда все придет в норму, если придет, думаю, тебе за все заплатят.

Сонни огляделся, уперся в суровые взгляды и пожал плечами. На следующий день Дэйви сказал Мэдди, что он, конечно, надулся, но возражать не стал.

— У меня не больше четырехсот галлонов, в основном, солярка.

— На острове пять генераторов, — подал голос Барт Дорфман (когда Барт говорил, все слушали; единственному еврею на острове обычно внимали, как пророку). — Они работают на солярке. Если необходимо, я подключу к ним фонари.

В зале зашептались. Если Барт сказал, что подключит, так оно и будет. На островах знали, что евреи — лучшие в мире электрики.

— Мы осветим кладбище, как гребаную сцену, — заключил Боб.

Поднялся Энди Кингсбюри.

— Я слышал в выпуске новостей, что эти твари остаются лежать, если прострелить им голову. Иногда, правда, и не остаются.

— У нас есть бензопилы, — ответил ему Боб. — И если они не останутся лежать… что ж, мы постараемся, чтобы далеко они не ушли.

На том собрание практически и закончилось, разве что составили список дежурств.

Прошли шесть дней и ночей, и постовые, несущие вахту у маленького кладбища на острове Дженни начали задумываться, а тем ли они занимаются («Может, зря стоим», — выразил общую мысль Оррин Кэмпбелл). С десяток мужчин сидели у ворот кладбища и играли в карты. Тут все и произошло, и произошло быстро.

Судя по тому, что услышала Мэдди от Дэйва, на кладбище что-то завыло, совсем как ветер в трубе в ненастную ночь, а потом могильный камень, под которым покоился Майкл, сын мистера и миссис Форнье, он в семнадцать лет умер от лейкемии (тяжелое дело, единственный ребенок, а люди они такие хорошие), повалился набок. Над жесткой травой поднялась высохшая рука с позеленевшим перстнем Академии Ярмута. Пробиваясь наружу, она лишилась среднего пальца.

Земля вздыбилась (как живот беременной женщины, собравшейся разродиться, уже хотел сказать Дэйв, но вовремя прикусил язык), разлетелась в разные стороны и из могилы поднялся этот юноша. Конечно, его бы никто не узнал, все-таки он два года пролежал в земле. Щепки торчали из того места, где было лицо, среди остатков волос синели клочки ткани. «От обивки гроба, уточнил Дэйв, глядя на свои руки. — Я это точно знаю, — он помолчал. — Слава Богу, отец Майка этого не видел».

Мэдди согласно кивнула.

Охранники, перепуганные насмерть, с перекошенными от отвращения лицами, открыли огонь по ожившему трупу бывшего чемпиона по шахматах местной средней школы и второго бейсмена школьной сборной, разнеся его на мелкие ошметки. Несколько пуль, выпущенных впопыхах, попали в мраморный надгробный камень. Им просто повезло, что они стояли все вместе, а не двумя группами на противоположных концах кладбища, как поначалу предлагал Боб Даггетт. Тогда они точно перестреляли бы друг друга. А так обошлось без ран, хотя на следующий день в рукаве Бада Мичама обнаружилась подозрительная дыра.

— Наверное, зацепился за шип ежевики, — предположил Бад. — В том конце острова ее много.

Никто с этим спорить не стал, но темные разводы вокруг дыры навели его перепуганную жену на мысль, что шип этот был довольно большого калибра.

Сын Форнье упал и застыл, за исключением отдельных частей, которые продолжали дергаться… но тут вздыбилось все кладбище, словно случилось землетрясение, не на всем острове, а лишь на клочке земли, выделенном под могилы.

До сумерек оставался час.

Барт Дорфман заранее подсоединил сирену к тракторному аккумулятору, и Боб Даггетт щелкнул выключателем. Не прошло и двадцати минут, как большинство мужчин сбежались к кладбищу.

И слава Богу, прокомментировал Дэйв Эймонс, потому что некоторые мертвяки едва не сбежали. Старый Френк Даггетт, которому жить оставалось только два часа, указывал вновь прибывшим, куда надо встать, чтобы не попасть под пули, и последние десять минут на кладбище Дженни выстрелы гремели, как в сражении на реке Бул-Ран[19]. От густых клубов порохового дыма многие мужчины закашлялись. Но запах блевотины перебивал запах сгоревшего пороха… более резкий, и висел в воздухе дольше.

И все-таки некоторые из них дергались и извивались, как змеи с перебитыми позвоночниками, особенно те, кто лег в землю недавно.

— Барт, бензопилы здесь? — спросил Френк Даггетт.

— Да, — ответил Барт, и тут же какой-то странный звук вырвался из его груди, словно он пытался блевануть, но в желудке уже ничего не осталось. Он не отрывал глаз от копошащихся мертвяков, от перевернутых надгробий, от зевов могил, из которых появились мертвяки. — В кузове.

— Бензин залит? — синие вены вздулись на лысом черепе Френка.

— Да, — Барт поднес руку ко рту. — Извини.

— Блюй, сколько тебе хочется, — резко ответил Френк, — но только на ходу, когда будешь нести сюда пилы. И ты… ты… ты… и ты.

Последнее «ты» относилось к его внучатому племяннику Бобу.

— Я не могу, дядя Френк, — просипел Боб. Огляделся и увидел, что пять или шесть его друзей и соседей лежат в высокой траве. Они не умерли лишились чувств. Большинство из них увидели своих родственников, поднявшихся из земли. Бак Харкнесс стрелял в свою жену. И потерял сознание, увидев, как из затылка, словно болотная грязь, во все стороны полетели ее мозги. — Я не могу. Я…

И тут рука Френка, скрученная артритом, но твердая, как камень, отвесила ему звонкую оплеуху.

— Сможешь, и принесешь, племяш, — процедил он.

Боб повернулся и поплелся к грузовику.

Френк Даггетт мрачно смотрел ему вслед и потирал грудь, которая уже начала подавать опасные сигналы, посылая импульсы боли в левую руку. В старости Френк не стал глупее, так что прекрасно понял, что сие означает.

— Он сказал мне, что скоро у него разорвется сердце, и при этом постучал себя вот сюда, — продолжил рассказ Дэйв, коснувшись рукой левой стороны груди.

Мэдди кивнула, показывая, что все поняла.

— Он сказал: «Если что-то случится со мной до того, как с этим будет покончено, ты, Дэйви, Барт и Оррин возьмете командование на себя. Бобби хороший мальчик, но я думаю, что он, возможно, упал духом, по крайней мере, сейчас… а ты знаешь, если человек падает духом, ему лучше ничего не поручать».

Мэдди вновь понимающе кивнула, в который уж раз поблагодарив Бога, а она была Ему очень, очень благодарна, за то, что она — не мужчина.

— Мы взяли командование на себя, — продолжил Дэйв. — И с этим покончили.

Мэдди кивнула в третий раз, но тут у нее в горле что-то булькнуло, и Дэйв сказал, что дальше может и не рассказывать, если она не может это слышать. Замолчит с превеликим удовольствием.

— Я смогу, — спокойно ответила Мэдди. — Я смогу выслушать и не такое. Ты и представить себе не можешь, что я могу выслушать, Дэйви, — он с любопытством посмотрел на нее, но Мэдди отвела глаза до того, как он увидел в них ее секрет.

Дэйв не мог знать ее секрета, потому что на Дженни его не знал никто. Мэдди приняла такое решение и не собиралась отступать от него ни на йоту. Какое-то время, пребывая в шоке, она только прикидывалась, что справляется с трудностями. А потом случилось нечто такое, что заставило ее с ними справиться. За четыре дня до того, как кладбище изрыгнуло свои трупы, перед Мэдди Пайс встал очень простой выбор: справиться или умереть.

Она сидела в гостиной, пила домашнее вино из черники, которое она и Джек сделали прошлым августом, как же давно это было, и вязала вещи маленькому. В данном случае, пинетки. А что еще ей оставалось делать? За последнее время никому и в голову не приходило сплавать на материк и заглянуть в ближайший торговый центр.

Что-то ударилось в окно.

Летучая мышь, подумала Мэдди и подняла голову. Спицы на мгновение застыли. В темноте что-то двигалось, что-то большое. Но яркий свет масляной лампы отражался от стекол, и она не могла понять, что именно. Она протянула руку, чтобы притушить фитиль, и тут же раздался новый удар. Стекла задрожали. Она услышала, как посыпалась высохшая замазка. Мэдди вспомнила, что осенью Джек собирался заняться окнами, подумала, может, за этим он и пришел. Безумная мысль, он же лежал на дне океана…

Она сидела, склонив голову, с вязанием на коленях. Маленькой розовой пинеткой. Синие она уже связала. Внезапно до нее дошло, что слышит она слишком многое. И ветер. И прибой на Крикет Ледж. И дом то ли охал, то ли стонал, как старуха, устраивающаяся на ночь в постели. Да еще в прихожей тикали часы.

— Джек? — спросила она молчаливую ночь, ставшую вдруг очень даже шумной. — Это ты, дорогой?

Вот тут окно гостиной раскрылось и на пол повалился… не Джек, а скелет с висящими на нем остатками плоти.

На его шее по-прежнему висел компас. Поросший мхом.

Ветер вскинул занавески к потолку. Скелет приподнялся на четвереньки и посмотрел на нее черными, пустыми глазницами, обросшие ракушками.

Он издавал какие-то хриплые звуки. Безгубый рот открывался и закрывался, щелкали зубы. Он хотел есть… но куриный суп с вермишелью на этот раз не устроил бы его. Даже тот, что продавался в стаканчиках.

Что-то серое висело и покачивалось за обросшими ракушками глазницами, и Мэдди поняла, что видит остатки мозга Джека. Она сидела, окаменев, а скелет встал и направился к ней, оставляя на полу мокрые, грязные следы. Воняя солью и водорослями. Он вытянул вперед руки. Зубы его щелкали и щелкали. Мэдди увидела, что на нем остатки рубашки в красно-черную клетку компании «Л.Л.Бин»[20], которую она купила Джеку на прошлое Рождество. Стоила рубашка бешеных денег, но он не мог нахвалиться на нее, постоянно говорил, что она очень теплая и удобная, и, должно быть, действительно очень качественная, раз от нее что-то сохранилось после столь долгого пребывания под водой.

Холодные косточки пальцев уже коснулись шеи Мэдди, когда ребенок вдруг шевельнулся, первый раз. Сковавший ее ужас, который Мэдди принимала за спокойствие, испарился, как дым, и она воткнула одну из вязальных спиц в пустую глазницу.

Издавая отвратительные чавкающие звуки, скелет качнулся назад, схватился за спицу. Недовязанная розовая пинетка болталась перед дырой, на месте которой когда-то был нос. Мэдди наблюдала, как морской слизняк выполз из каверны и перебрался в пинетку, оставляя за собой слизистый след.

Джек наткнулся на комод, который они купили на распродаже вскоре после свадьбы. Она никак не могла решить, покупать — не покупать, и Джек, рассердившись, поставил ее перед выбором: или она покупает комод и они ставят его в гостиной, или он заплатит двойную цену и разрубит этот чертов комод на дрова. Разрубит…

Разрубит…

Скелет упал на пол, с громким хрустом переломился пополам. Правая рука вырвала из глазницы вязальную спицу, выпачканную в разлагающемся мозге и отбросила в сторону. Верхняя половина скелета поползла к ней. Вновь угрожающе клацнули зубы.

Она подумала, что он пытается улыбнуться, но тут ребенок шевельнулся вновь, и она вспомнила, как устало звучал его голос на распродаже у Мейбл Хэнретти: «Ради Бога, Мэдди, купи ты его. Я ужасно устал. Хочу пойти домой и пообедать! Если ты не купишь его, я дам старой карге двойную и изрублю его на дрова моим…»

Холодная влажная рука ухватила ее за щиколотку. Челюсти раскрылись, чтобы укусить. Убить ее и убить ребенка. Она вырвалась, оставив мертвяку только шлепанец, который он изжевал и выплюнул.

Когда она вернулась из кладовой, он уже заполз на кухню, вернее, его верхняя половина, таща компас по плиткам пола. Обернулся на звук ее шагов, в черных глазницах застыл какой-то идиотский вопрос. Она не стала думать, что это за вопрос, а просто хватила топором по черепу.

Череп разлетелся надвое. Ошметки сгнившего мозга полетели во все стороны, как протухшая овсянка, вместе со слизняками и морскими червями, которые его подъедали. Жуткое зловоние наполнило кухню.

Однако, его руки продолжали скрестись по плиткам пола.

Она вновь взмахнула топором… и еще раз… и еще…

Наконец, всякое шевеление прекратилось.

Острая боль пронзила живот, на мгновение ее охватила паника: неужели будет выкидыш? Но боль ушла. Малыш пнул ее ножкой, сильнее, чем раньше.

Она вернулась в гостиную, с топором в руке. От него пахло требухой.

Ноги, вот чудо, держали ее.

— Джек, я очень любила тебя, — вымолвила она, — но это не ты.

Следующим ударом она развалила таз. Топор разрубил и ковер, лезвие вонзилось в дубовую половицу.

Ноги разделились, но трепыхались еще добрые пять минут, прежде чем начали успокаиваться. Наконец, замерли даже пальцы.

Кусок за куском, надев толстые рукавицы, она снесла скелет в подвал. Каждый кусок заворачивала в парусину, которую Джек держал в сарае: в холодные дни этой парусиной прикрывали бочки с лобстерами, чтобы они не замерзли.

Один раз пальцы отрубленной руки сомкнулись на ее запястье. Замерев, с гулко бьющимся сердцем, она стояла, пока пальцы не разжались. Она с ним покончила. Покончила навсегда.

Под домом находилась цистерна с отходами, которые Джек все собирался откачать. Мэдди сдвинула бетонную крышку и побросала куски скелета в цистерну. Потом вернула тяжелую крышку на место.

— Покойся с миром, — прошептала она, и внутренний голос напомнил ей, что в цистерне покоятся с миром куски ее мужа. Тут она начала плакать, всхлипывания сменились истерическими воплями, она драла себя за волосы, до крови расцарапала грудь. Я обезумела, подумала Мэдди, вот что значит обезу…

Но додумать эту мысль она не успела, потому что лишилась чувств. Обморок плавно перешел в глубокий сон, а наутро она полностью пришла в себя.

Но дала зарок, что никому ничего не скажет.

Никому и никогда.

— Я смогу это выслушать, — сказала она Дэйву Эймонсу, вышвырнув из головы образ вязальной спицы с болтающейся пинеткой, торчащей из глазницы мертвяка, который когда-то был ее мужем и отцом ее ребенка. — Будь уверен.

И Дэйв ей все рассказал, потому что сошел бы с ума, если б оставил это в себе, но, разумеется, сгладил некоторые детали. Он рассказал, как они распилили пилами мертвяков, которые абсолютно отказывались вернуться в подземный мир, но не стал упоминать о том, что даже отпиленные кисти сжимались в кулаки и разжимались, а пальцы стоп скребли изрытую пулями землю, что эти части скелетов пришлось облить соляркой и поджечь. Впрочем, об этом он мог и не говорить: Мэдди из окна видела дым погребального костра.

Потом костер залили из рукава единственной на острове Дженнисолт пожарной машины, хотя опасности пожара и не было, поскольку легкий ветерок уносил искры в сторону моря. И Мэтт Арсенолт, запустив старый бульдозер «Д-9 Катерпиллар», двинул его на черную, дымящуюся груду костей. Гусеницы и стальной нож вдавили их в землю и разровняли.

Уже всходила луна, когда Френк отозвал в сторону Боба Даггетта, Дэйва Эймонса и Кэла Патриджа. Обратился он к Дэйву.

— Я чувствовал, что так и будет.

— Ты о чем, дядя? — спросил Боб.

— Мое сердце, — ответил Френк. — Отказывается стучать.

— Послушай, дядя Френк…

— Помолчи, — оборвал его старик. — Некогда мне слушать твою болтовню. Половина моих друзей от этого умерли. Радости мало, но могло быть и хуже. Это тебе не рак.

Но теперь возникли другая проблема, и вот что я хочу вам сказать: когда я упаду на землю, я хочу на ней и остаться. Кэл, приставишь ружье к моему левому уху. Дэйв, когда я подниму левую руку, упрешься своим мне под мышку. А ты, Бобби, нацелишься мне в сердце. Я произнесу молитву, и как только скажу аминь, вы трое одновременно нажмете на спусковые крючки.

— Дядя Френк… — выдавил из себя Боб. Его качнуло.

— Я же сказал, помолчи. И не вздумай упасть в обморок, как какая-нибудь барышня. Делай, что тебе велено.

Боб сделал.

Френк оглядел всех троих. Лица у них побледнели, совсем как у Мэтта Арсенолта, когда тот утюжил мужчин и женщин, которых знал с детства.

— Вы уж, мальчики, меня не подведите, — обращался Френк ко всем сразу, но смотрел на своего внучатого племянника. — Если вы почувствуете, что не можете нажать на спусковой крючок, подумайте о том, что я бы это сделал для любого из вас.

— Хватит болтать, — прохрипел Боб. — Я люблю тебя, дядя Френк.

— Ты, конечно, не тот мужчина, каким был твой отец, Бобби Даггетт, но я тоже люблю тебя, — ровным, спокойным голосом ответил Френк, вскрикнул от боли, вскинул левую руку над головой, совсем как вскидывает ее житель НьюЙорка, останавливая такси, и начал последнюю молитву. — Отче наш еси на небеси… господи, как же больно… да прославится имя Твое… Ооо… Да придет царствие Твое… И на земле все будет…

Поднятая рука Френка задрожала. Дэйв Эймонс, уперев под мышку Френка, не отрывал от него глаз, совсем, как лесоруб, который пристально смотрит на большое дерево, которое может повалиться, куда не следует. Все островитяне наблюдали за ними. На бледном лице старика выступили большие капли пота. Губы растянулись, обнажив пожелтевшие вставные зубы, Дэйв уловил в его дыхании запах «Полидента».

— …как на небесах! — старик дернулся. — Открой нам путь истинннный АМЕН!

Все трое выстрели одновременно, Кэл Патридж и Боб Даггетт лишились чувств, но Френк упал и не попытался встать и пойти.

Френк Даггетт твердо решил перейти в мир мертвых и остаться нам, и ему это удалось.

Начав рассказ, Дэйв уже не мог остановиться, хотя и ругал себя за то, что начал. Он же понимал, не дело рассказывать такое беременным женщинам.

Но Мэдди поцеловала его, сказала, что по ее разумению, он вел себя достойно, точно так же, как и Френк Даггетт. И Дэйв ушел, завороженный, словно его поцеловала в щеку женщина, которую он раньше никогда не встречал.

Собственно, так оно и было.

Она наблюдала, как он идет по проселочной дороге, таких на Дженни было всего две, поворачивает налево. В лунном свете она видела, что его чуть пошатывает, от усталости, от шока… Она любила его всем сердцем… любила их всех. Она хотела сказать Дэйву, что любит его и поцеловать в губы, вместо того, чтобы чмокнуть в щеку, но он мог неправильно истолковать ее порыв, несмотря на то, что смертельно устал, а она была на пятом месяце беременности.

Но она его любила, любила их всех, потому что они прошли сквозь ад, чтобы обезопасить для нее крохотный кусочек земли, со всех сторон окруженный Атлантическим океаном.

Обезопасить для нее и ее ребенка.

— Это будут домашние роды, — прошептала она, когда Дэйв скрылся большой спутниковой антенной Палсиферов. Посмотрела на луну. — Я рожу дома… и все будет хорошо.