Ночной маршрут

Вода

— Томаш…евский. Институт водного хозяйства, — сказал посетитель, и в его руках блеснуло удостоверение. — Пан Анджей Вальчак, не так ли? У меня к вам очень важное дело. В двух словах не объяснишь. Можете уделить мне минут пятнадцать, не больше?

Я со вздохом пропустил его в квартиру. Делать мне, в сущности, было нечего: я сидел, дочитывая газету после затянувшегося завтрака, — обычное бессмысленное времяпрепровождение в субботнее утро. Не хотелось быть невежливым, тем более что он знал мое имя. Было бы нелепо захлопнуть дверь у него перед носом. Поэтому я усадил его в кресло и, пробормотав какие-то извинения, унес в кухню тарелку с недоеденным бутербродом.

— Слушаю вас. — Я сел напротив, а он в это время доставал какие-то бумаги.

— В прошлом году, двенадцатого мая, вы были в Крацлаве.

Минуту я мерил его самым ледяным взглядом, на какой только был способен.

— Прошу прощения, — сказал я наконец. — Вы, кажется, говорили о водном хозяйстве, а не о слежке за мной.

— Я действительно работаю в Институте водного хозяйства, в отделе нетрадиционных методов, если быть точным. Я понимаю, у меня деликатная миссия, поэтому я не стал вам писать, а пришел сам. В прошлом году в Крацлаве было наводнение. Вы помните?

Я покачал головой.

— Наводнения как такового не было.

— Значит, вы все же были в Крацлаве? — Он улыбнулся с торжеством начинающего сыщика. — Хорошо, зайдем с другого конца. В данный момент мы проводим исследования по предотвращению стихийных бедствий, используя теорию хаоса. Наверняка вы слышали…

— Как не слышать.

— Наверняка вы слышали, — повторил он, его было трудно сбить с толку, — наверняка слышали об этой теории, вкратце ее можно выразить так: «Поскольку над Токио пролетает бабочка, в Нью-Йорке пойдет дождь». В случае взаимодействия таких сложных систем, как гидрометеорологические, малейший толчок, на первый взгляд не имеющий к ним никакого отношения, может оказаться решающим и повлиять на ход событий. Геометрическая прогрессия и эффект домино, вы понимаете… Так вот возникла идея, как влиять на эти случайные факторы. Образно говоря, научиться контролировать полет бабочки над Токио и тем самым защитить Нью-Йорк от дождя.

— Не понимаю, какое это может иметь ко мне отношение.

— Не верю, но объясню до конца. В прошлом году, как вы помните, двенадцатого мая Крацлаву угрожало наводнению, но поднявшаяся вода не причинила городку никакого ущерба. Уровень воды достиг почти края дамбы, тем не менее… Мы потом посчитали — конечно, приблизительно: Крацлав в принципе должен был быть затоплен.

Я, как мне показалось, выразительно посмотрел на часы.

— Уже заканчиваю. Так вот, в этом году мы снова ждем наводнения, прогнозы в высшей степени неблагоприятные. Крацлавка, может быть, и не поднимется так высоко, ко с прошлого года дамбы не успели укрепить, и на этот раз даже при более низком уровне воды возможен их прорыв. Поэтому в наш отдел обратились с просьбой, чтобы мы — хотя это, безусловно, еще преждевременно, — так сказать, из соображений высшей целесообразности, применили на практике наш метод. Мы берем на себя контроль над бабочкой, и поэтому вы нам нужны.

— Не понимаю.

— Будьте добры, посмотрите сюда. — Он разложил передо мной план города, пестрящий пометками с фамилиями. — С помощью полиции, муниципальных властей, дирекции санатория и так далее нам удалось составить полный список всех, кто двенадцатого мая прошлого года был в Крацлаве. К счастью, курортный сезон тогда еше не начался… И мы пытаемся собрать всех снова, чтобы они повторили то, что делали в прошлом году, — с максимально возможной точностью. Таким образом нам удастся, суммировав эти слабые воздействия, укрепить способность защитных сооружений противостоять наводнению. Поэтому я и прошу вас приехать на один день в Крацлав. Мы оплатим вам стоимость проезда, суточные и дадим официальное освобождение от работы. Уж пожалуйста, помогите нам предотвратить катастрофу.

Я покачал головой:

— Не может быть и речи.

— Вы любите этот город.

Я встал и пошел в прихожую. Он сказал мне вслед:

— Никакой опасности нет. Если что-то не получится, есть спасательная техника. Эвакуация — дело нескольких минут.

Я распахнул дверь на лестничную площадку. Он с расстроенным лицом собирал бумаги. Проходя мимо меня, вдруг поднял голову, и в его черных глазах блеснул огонь.

— Я ведь знаю, вы не из-за того, что там опасно, — сказал он с нажимом. — Но я уже говорил с пани Лидией. И она согласилась.

Сколько же раз мы с Лидусей бывали в Крацлаве, прогуливались под аркадами ренессансных домов, потягивали вино в подвальчиках ратуши, глядели с Сапожной башни на окружающие город холмы или валялись рядом с оградой церковного сада на лужайке за монастырем. В первые наши приезды мы останавливались в Доме туриста, возле автовокзала; позже нашли гостиницу «Парковая», к которой вела романтическая аллея старых дубов, словно целиком перенесенная из тех времен когда жили медленнее и любили сильнее. Впрочем, весь Крацлав был словно из другой эпохи, и мы часто, особенно когда приезжали сюда на Пасху, мечтали найти работу в местном доме культуры или областном музее и поселиться здесь навсегда, подальше от суеты. А пока что на свой лад переименовывали окрестности; холм с церковным садом мы назвали (уже не помню почему) Холмом Шутов, дорогу через лес от Сапожных ворот до старых каменоломен — Заячьим авеню, а Крацлавку окрестили «Потомук», кажется, подхватив случайно подслушанное на нашем любимом мостике смешное словцо какого-то ребенка.

Когда отношения между нами стали портиться, поездки в Крацлав прекратились, и я сейчас уже сам не знаю, что было причиной, а что — следствием. Помню, как-то я попросту бойкотировал зимнюю поездку, заранее зная, что мы будем там только ссориться. Мне не хотелось, чтобы разрастающийся конфликт уничтожил воспоминания о прошлых поездках, чистые и хорошие. Осознав наконец, что мы оказались в тупике и я больше не в состоянии поддерживать то, чего нет, и услышав от Лидуси: Поехали на выходные в Крацлав, я понял, что она бросает на чашу весов последний аргумент — воспоминания, и мне надо соглашаться: это ее право. Хотя я не находил в себе ни веры, ни даже, может быть, доброй воли, одну жалость — к ней, к себе, — и предчувствовал, что все выльется только в лишние два дня кошмара.

Предыдущая неделя тянулась в страшном напряжении — в бесконечных разговорах об одном и том же, только с каждым разом все более тихих, все более безнадежных; мы не читали газет, в телевизор смотрели невидящими глазами, словно умер кто-то близкий и еще лежал здесь, в квартире. И само собой, пропустили сообщение, что ожидается наводнение. Нас озадачили длинные вереницы машин, тракторов и подвод, тянувшихся по шоссе, — правда, когда мы уже почти были на месте. Регистраторша в «Парковой» три раза переспросила, знаем ли мы, что творится, и в самом ли деле хотим остаться. Лидия в конце концов достала свое журналистское удостоверение, а я лишь стоял и кивал, а может, и того не делал.

Был вечер, пятница, 10 мая. Утром мы бродили по Крацлаву, поддавшись настроению безлюдных улочек под низкими сизыми тучами, глядели на бурые воды Потомука и осмотрительно разговаривали только о том, что происходило вокруг. А происходило, к счастью, много чего. Грозящий катаклизм отодвигал на второй план перспективы нашего брака, и я даже повеселел: как ни ужасно это звучит, но мне эта тема уже до того надоела, что я согласился бы даже на потоп, лишь бы не возвращаться к ней снова. Лидуся с радостью подстроилась под мое настроение, и, хотя в тот день в Крацлаве всем было не до смеха (по городу ездила передвижная радиоустановка и без конца повторяла сообщение о приближении последней кульминационной волны), мы целое утро дурачились, как дети.

Но чем больше Лидуся верила, что наш союз спасен, тем сильнее она меня раздражала. Не стоило обольщаться: меня злило облегчение, которое читалось в ее глазах, а перспектива возвращения домой в компании друг друга казалась еще кошмарней, чем необходимость сказать «прощай».

Если бы она по крайней мере не чувствовала себя так уверенно. Но когда мы после ужина пошли к реке, и она, подпрыгнув, как молодая коза — так я подумал про себя, давая волю нараставшей злости, — понесла какие-то пошлости о половинках яблока, о союзах, скрепленных пережитыми испытаниями, и дальше в том же духе: о дереве, доме и сыне, — я подумал, поражаясь собственной низости: Боже, пусть разразится что-нибудь ужасное, только бы не слышать этого больше. Когда я очнулся, мы стояли перед мостиком, путь нам преграждала красно-белая лента, а я, должно быть, молчал уже очень давно, потому что Лидуся опять смотрела на меня со страхом.

И я ощутил внутри какую-то раздвоенность, словно одноклеточное, застигнутое в процессе деления: передо мной стояла женщина, которой я неоднократно искренне признавался в любви, особенно здесь, в Крацлаве, — тем не менее в ее глазах, испуганных и молящих, было что-то невыносимое, что-то, из-за чего мне хотелось ее ударить, но вместо этого я вдруг произнес:

— Уходи.

— Анджей, ты что? Зачем все разрушать?

— Уходи. Собирайся и уезжай, я не хочу тебя больше видеть, все, конец. Поняла? Сколько раз тебе говорить? Я тебя не люблю, уходи, оставь меня одного.

Она еще раза два повторила мое имя, и я вдруг ощутил жалость и страх и даже подумал: если она еще раз повторит: Анджей, то не знаю как, но как-нибудь я все откручу, верну назад. Однако она произнесла что-то другое, чего я в первую минуту не понял, пораженный горькой улыбкой, на мгновение исказившей ее лицо. А потом Лидуся повернулась и убежала, и только тогда до меня дошло, что она сказала: Потомук. Почему? Потомук. Я засмотрелся вниз, на Крацлавку, меня толкали какие-то люди, вода пенилась под брюхом моста, а когда спустя час опасность наводнения миновала, я уже знал, шагая по длинной дубовой аллее, что Лидуси больше не будет, что в нашей комнате остались лишь мои вещи.

— Пани Лидия согласилась, — повторил посетитель. Помолчал немного, оценивая произведенный эффект, и добавил: — Она это выдержит, а вы нет?

И вот она идет, подпрыгивая, со мной под руку, словно и в самом деле не знает, что, в соответствии со сценарием, нам придется сейчас разыграть, словно, умея жить одним счастливым мгновением, она забыла о том, как я поступил с ней год назад. Идет и рассказывает, что идеальных браков, которые бы ни разу не дали трещину, не бывает, что люди — как половинки яблока, но иногда поддаются ощущению безнадежности, раздражению, желанию сменить роли, да что там — сменить партнера. Но если через это пройти, говорила Лидуся, переплыть через это море, то откроешь берег и на другой стороне, а пережитое станет бесценным опытом, который скрепляет союз. А на новом берегу, продолжала она, придется заново выстраивать отношения, и наверное, это имеют в виду, когда говорят, что мужчина должен построить дом, посадить дерево и родить сына. Зрелый мужчина, который со своей женщиной прошел через испытание и выдержал его. Так она говорила, а я тем временем подводил итоги минувшего года, соображая, чего я, собственно, добился, неужели пустая квартира с телевизором вместо живой души и ясное осознание, что мое присутствие в жизни друзей столь же приятно, сколь не обязательно, — именно то, к чему я стремился. Мы остановились перед красно-белой ленточкой у входа на мостик. Мне почудилось, что он дрожит под напором воды. Лидуся посмотрела на меня испуганными глазами, а я подумал со злостью, что этот вечер — ее звездный час, ведь до журфака она безуспешно пыталась поступить в театральную школу. А может, размышлял я, она все-таки вспомнила финал, предусмотренный сценарием? Я сам думал о нем с отвращением. Но и с облегчением. И с отвращением. Раздираемый этим противоречием, я набрал полную грудь воздуха и произнес — мне казалось, тише, чем год назад:

— Уходи.

— Анджей, ты что? Зачем все разрушать?

Будто я знал зачем — с пронзительной ясностью я ощутил, что не в состоянии повторить те слова: пусть этот эксперимент летит в тартарары вместе со всем этим кошмаром, в котором мы пребывали с самого утра. Я вспомнил умильную улыбочку сотрудника Института водного хозяйства из отдела нетрадиционных методов. А здесь рядом стояла и ждала моих слов женщина, которая была для меня важнее какого-то поганого метода борьбы с наводнениями — и почему именно она должна заплатить за то, что никто не позаботился об укреплении дамбы, заклокотало во мне, — и я схватил ее за руку и начал кричать, что нет, я был не прав, нам нужно начать все сначала. Лидуся вырвалась и сказала: что ты говоришь, ты должен был другое говорить, а я твердил, как в лихорадке: ты молодец, что согласилась поехать, но ни Крацлав того не стоит, ни этот хренов эксперимент, все, что я сказал тебе тогда, — неправда. — Анджей, Анджей, она пыталась меня перебить, мостик со стоном приподнялся и вдруг исчез, по склонам дамбы стекала вода, нас разделили какие-то люди, подхваченные течением лодки амфибии спасателей. В тучах застрекотал вертолет, шаря лучом прожектора по размытой земле, по улицам где все прибывала вода, и внезапно в снопе желтоватого света я увидел светловолосую голову Лидуси, уносимую потоком, как детский мячик, все дальше и дальше, между покосившимися фасадами домов в глубь обезумевшего каньона, впрочем, может, мне это показалось, наверняка только показалось, твердил я про себя, а чьи-то руки втаскивали меня на амфибию, заворачивали в одеяло. Вы все испортили, услышал я. Какой стыд. Какая издевательская усмешка на лице типа, подающего мне чай в алюминиевой кружке.