И не коснуться мне ее щеки,
И не уткнуться в волосы ее…
И даже на колени могу я пасть
Перед пустой лишь тенью, не равной ей
в изяществе;
И голос ее слышу только в стоне ветра,
И во вздыханиях ночных цветов,
И в плаче ручейка на солнечном восходе,
И в бушевании вечернем волн,
И я зову ее, но тщетно…
Радость Заката познакомила нас. В одиночестве зашел я далеко от дома, часто останавливаясь, чтобы во всех подробностях разглядеть, как созидаются бастионы Вечера, и прочувствовать драгоценную и удивительную пору сумерек.
Остановившись в последний раз, я готов был раствориться в торжественной радости и величии созидающейся ночи; и даже рассмеялся в своем одиночестве посреди легшего на мир полумрака. О! На смех мой прозвучал ответ из-за обступивших сельскую дорогу деревьев, словно бы кто-то с радостным пониманием сказал: «И ты такой же, как я!» – и я вновь рассмеялся в сердце своем, поскольку не мог поверить в то, что на мой смех отзывается человеческое существо, а не милый дух, подслушавший мое настроение.
Но девушка заговорила снова, назвав меня по имени; я подошел к обочине дороги, чтобы посмотреть, не знакомы ли мы, и понял, что имею дело с леди, чья краса была знаменита во всем графстве Кентском. Мирдат[14] Прекрасная была моей соседкой, так как поместье ее опекуна граничило с моим.
Тем не менее до того дня я не встречался с Мирдат, так как часто и надолго уезжал за границу или погружался в свои дела, – ученые занятия и физические упражнения забирали все мое время, и я знал о соседке лишь то, что изредка доносили до меня слухи, но был этим доволен.
Внимательно вглядываясь во мрак, я немедленно остановился и, взяв шляпу в руки, ответил на вежливое приветствие со всей любезностью; ибо верными оказались слухи, утверждавшие, что не было равных среди красавиц нашей страны той Деве, которая теперь обменивалась со мной милыми шутками, называя себя моей родственницей и кузиной, что было в известной степени верно.
Действительно, она не церемонилась, прямо и честно величала меня детским именем и, одарив меня смехом, велела называть ее Мирдат. Она пригласила меня к себе за зеленую изгородь – через брешь, которой пользовалась тайно, когда вместе со своей служанкой без разрешения отлучалась на деревенские развлечения в сельской одежде… хотя едва ли могла кого-нибудь обмануть этим.
Перейдя за изгородь, я встал рядом с ней и увидел, что она действительно высока ростом, как мне сперва показалось. Только я оказался на голову выше. И она пригласила меня проводить ее до дома, чтобы я мог выразить ее опекуну свое сожаление о том, что так долго пренебрегал его обществом; и глаза ее шаловливо искрились, когда она корила меня за мою забывчивость.
Только вдруг Мирдат притихла и, приложив палец к устам, велела мне замолчать, потому что в лесу справа от нас послышались какие-то звуки, зашелестели листья – и сухой сук громким тоскливым треском разорвал тишину.