Ночная

Глава 2 Синод и мертвецы

Без толстого слоя грязи я чувствовала себя почти что голой.

Под защитным колпаком из уличной пыли и человеческого пота обнаружилась непривычно светлая кожа, сейчас чуть стянутая от воды и мыла; из-за давно позабытого ощущения чистоты казалось, что меня с ног до головы натерли мятой. Волосы, прежде образовывавшие что-то вроде спутанного войлочного шлема, теперь распушились и обрамляли лицо мягким каштановым облаком. Прислужница ворчала, что ей пришлось извести месячный запас моющих средств, но, по всей видимости, результатом своих трудов осталась довольна.

В отличие от меня.

В общую трапезную меня не пустили, чему я втайне порадовалась — попадаться в нынешнем незащищенном виде на глаза целому Ордену не хотелось совершенно. К счастью, старик настоятель предпочитал завтракать в своих покоях — и, судя по всему, чревоугодничал несколько больше, чем то позволял устав, но на этот счет я предпочла промолчать. Все равно поделится, куда ж ему теперь деваться?

Наставник храмовой дружины, по всей видимости, думал точно так же, потому что коротко кивнул вместо приветствия и указал на место напротив себя, где стоял второй столовый прибор. Я покорно уселась, судорожно пытаясь вспомнить, чем тут что полагается есть, но потом махнула рукой. Не может же он всерьез ожидать, что уличная попрошайка покажет отменное знание светского этикета и правил поведения за столом?

Но, похоже, примерно этого настоятель и ждал.

- Значит, и правда не благородное сословие, — несколько разочарованно констатировал он, ловко разделываясь с запеченной целиком уткой.

Я утащила из вазочки здоровенное яблоко и утвердительно зачавкала.

Из открытого настежь окна виднелся знакомый дуб. В келье, где мне позволили заночевать, крошечная отдушина под потолком была надежно перекрыта грубыми дощатыми ставнями, по коридору ночью то и дело проходил патруль, а к настоятелю меня провел лично Раинер, подозрительно собранный и бодрый для такого раннего утра.

Яблоки яблоками, но вывод напрашивался единственный. Даже если мне не удастся продать артефакт самим храмовникам, его вполне можно сплавить посредникам — пусть и чуть дешевле, зато не придется выслушивать неуместные вопросы и старательно обходить такие вот неуклюжие ловушки с тремя вилками и двумя ножами. А главное — в ближайшее время не нужно будет снова выходить на улицу и молиться, чтобы и сегодня у стражи глаза глядели в другую сторону.

Бежать!

Настоятель, видя, что потенциальный член Ордена занят отнюдь не положенными благочестивыми мыслями, прокашлялся — тщетно. Звук кашля, даже самого надсадного, привычным к трущобному шуму ухом воспринимался как совершенно обыденный фоновый звук, на который можно не обращать внимание.

- Откуда ты? — махнув рукой на вежливость, в лоб спросил настоятель.

- С Захолустного перекрестка, — предельно честно ответила я. Пришлось постараться, чтобы скрыть озорной блеск в глазах, но раздосадованная физиономия духовного наставника Ордена того стоила.

- И родилась ты там же?

Я неопределенно пожала плечами. В трущобах про храмовников рассказывали такие байки, что впору поклоняться послушникам, а не богам; я не верила ни в тех, ни в других, но открыто врать все равно не решалась.

- Ваше Святейшество, при всем уважении… я не из тех людей, у которых есть возможность вести родословную с Начала Начал.

- Однако возможность получить образование ты все-таки нашла, — нахмурился старик.

Я с трудом удержалась, чтобы не поджать губы. Предсказуемо: настоятель, как и все местные, искренне полагал, что женщины, умеющие читать, приносят несчастья. То есть все женщины приносят несчастья, ибо суть отродья Темного Облака, посланные во искушение, и так далее, и тому подобное… но если эта паршивка еще и читает, то и вовсе спасу от нее нет.

Я предпочла промолчать. Лично мне образование никаких несчастий не принесло, но и пользы — тоже.

Ну чего мне стоило просто прикинуться деревенской дурой, испуганной и полоумной? Проклятый шок…

- Думаю, это достаточная причина, чтобы не рассматривать меня как послушника, — вздохнула я. — Присутствие женщины в Ордене Арката, боюсь, не лучший стимул для приобщения к божественной благодати, — у меня вырвался нервный смешок, и я опустила глаза, рассеянно рассматривая синяки на запястьях, робко выглядывающих из-под монастырской рубахи.

Мои привычные лохмотья прислужница сожгла сразу, а форма храмовых дружинников, разумеется, была рассчитана на взрослых мужчин. В итоге мне досталась белая рубаха, короткие детские шаровары и длинное верхнее платье без рукавов, зато с разрезами вдоль бедер, расшитое оленятами; а подходящей обуви и вовсе не нашлось. Как ни странно, мне шло, и мысли я вызывала какие угодно, кроме связанных с орденскими обетами, и настоятель поморщился, вынужденно признавая мою правоту. Но от своего решения не отказался.

- Если бы дело было только в артефакте, поверь, никто бы не стал тебя удерживать, — прямо заявил он. — Но активировать его может ограниченный круг людей. А против неупокойников он практически незаменим.

Я машинально потянулась к наглухо застегнутому воротнику. Монетку я оплела выпрошенной у прислужницы ниткой и аккуратно повесила на шею, — а теперь мне казалось, что недобровольная милостыня недовольно ворочается под рубахой.

- Тот храмовник, раненный на болоте… — начала я и замялась, не зная, как сформулировать вопрос, но настоятель понял и так.

- Нет, Гильберт его активировать не мог. Да и вряд ли вообще понимал, что попало к нему в руки, — мрачно констатировал он. — Иначе не погиб бы так глупо.

Я виновато опустила глаза. Нет, никто не ждал, что я вытащу здоровенного дружинника на своем горбу, да и о его местонахождении я известила первый же попавшийся отряд, но…

Но с подобной чувствительностью стоило распрощаться два года назад.

- И что же такого особенного во мне? — сама эта мысль вызвала у меня насмешливое фырканье.

- Если бы я знал, — снова поморщился старик, — то нашел бы похожего человека среди членов Ордена. Но колдуна казнили раньше, чем он передал нам записи.

- А они сохранились? — встрепенулась я. Настоятель одарил меня недоверчивым взглядом.

К дому колдуна люди подходить боялись даже теперь, когда он опустел, и передавали из уст в уста слухи — один другого страшнее и невероятней. И про огненные ловушки в полу, и про говорящую дверь, выстреливающую шипами, и про стаю ворон в спальне, и про растворенный в самом воздухе яд… Одно точно: из любопытных, сунувшихся в дом, не вернулся никто.

- Даже если и так, — невесело улыбнулся старик, — кто же их достанет?

В моем неверии определенно были свои плюсы. В монетке, способной превратить неупокойника в пепел, — и подавно.

- Это уже моя проблема. Лучше обдумайте вот что: сколько вы готовы заплатить за комплект из монетки и записей?..

В городе могла твориться какая угодно чертовщина, нищие на паперти сидели в несколько рядов, протягивая руки, грязи было дозволено булькать вдоль центральных улиц, а зловонию — тяжелым облаком окутывать хоть храм, хоть замок герцога; но проклятого колдуна жить под защитой крепостных стен никто, само собой, не пустил. Его выселили вниз, на болото, под сень искривленных деревьев и темного мха, свисающего с их темных ветвей.

Ветхий домик, обшитый серыми от сырости и времени досками, одиноко притулился чуть поодаль от Вторых Ворот, которые почти никогда не открывались. Покосившиеся сваи утопали в черной болотной воде; на крохотную веранду с подгнивающим полом вела добротная веревочная лесенка, немного не достающая до старой гати. Колдун пришел в город так давно, что уже почти никто и не помнил, каково жилось без него, — иначе, наверное, местные жители трижды подумали бы, прежде чем радоваться его казни.

Я нервно передернула плечами и полезла наверх. Босые ноги, перепачканные в нанесенном на гать иле, соскальзывали с лесенки, но озвученная настоятелем сумма служила отличной мотивацией.

Над входом неподвижно завис замысловатый символ из проволоки, украшенный перьями и лоскутками некогда яркой ткани. Оставшаяся без хозяина ловушка для духов даже не пыталась делать вид, что ее как-то касается слабый ветер, гуляющий над болотом. Когда я ступила на скрипучие доски веранды, одно из перьев лениво спланировало мне на плечо, заставив вздрогнуть от неожиданности.

Напророченной настоятелем шипастой двери не было вовсе. Вход в домик преграждала занавесь из ракушек и речных камешков, нанизанных на множество спутанных нитей. Я озадачилась, чей же голос мог померещиться тому, кто подошел к жилищу колдуна, но так и решился пересечь порог: настоятель говорил, что тот послушник вернулся белее мела и наотрез отказывался признаться, что же именно ему сказали. По всей видимости, там было что-то насчет неразумности тех, кто собирается мародерствовать в доме колдуна, где может оказаться все, что угодно: почему-то именно глас собственного здравого смысла в этом городе вызывал у всех неподдельный ужас.

Но запутанная и грязная занавеска на особо грозный вид не претендовала, так что я, собравшись с духом, откинула ее в сторону и шагнула внутрь.

Половица у входа отозвалась душераздирающим скрипом, больше походящим на человеческий стон. Я замерла на одной ноге, не решаясь поставить вторую, и попыталась оглядеться.

Тесная комнатка оказалась доверху забита жутковатым на вид барахлом. В дальнем углу стояла статуя темнокожего мужчины, опирающаяся на палку; у его ног лежали две курительные трубки и пучки трав. Стены покрывали рисунки, выполненные где мелом, где углем, а где — и вовсе болотным илом. Ближе ко входу обнаружился колченогий столик, усыпанный чьими-то клыками, синими перьями, высохшими водорослями и гнутыми монетками, ни одна из которых не была похожа на найденный артефакт. Центром композиции служил выбеленный змеиный скелетик с причудливо разделенной надвое нижней челюстью, но сей анатомический изыск занимал меня недолго.

На кривоватых полках вдоль стен громоздились непрозрачные бутыли и банки, плотно закрытые крышками. На каждой красовалась надпись, сделанная явно впопыхах неаккуратным почерком покойного.

Чьи-то имена.

- Никакой он не колдун, — зачарованно уставившись на бутыли, вникуда сказала я. Звук собственного голоса действовал успокаивающе. — Он — бокор… был. Тогда какая еще, к чертям, погнутая монетка выпуска предыдущего года? Разве все не должно быть по-другому?

Сказала — и поспешно замолчала. Появилось назойливое ощущение, будто статуя темнокожего мужчины уставилась прямо на меня и чего-то ждет.

Чтобы поскорее избавиться от этой иллюзии, я пересекла комнату и остановилась перед полкой, пытаясь разобрать написанные на бутылках имена. Буквы чуть расплылись, и из-за того, что нанесены они были прямо на рисунки, разобрать удалось всего одно, — но и этого хватило, чтобы в животе сжался тугой ком ледяного ужаса. Как же там чувствовал себя почтенный настоятель?..

За спиной раздался тихий перестук ракушек. Я вскрикнула и обернулась, выпустив бутыль из рук. Та с гулким звуком упала на пол, но так и не разбилась.

На пороге стоял мертвец.

Не неупокойник, как мне с перепугу показалось вначале, — тех отличали темные пятна на коже и жуткие бубоны на шее — а серокожий человек с остановившимся взглядом.

От неожиданности я тоже застыла на месте, судорожно соображая, что же делать. Помочь зомби уже нельзя — он сам уйдет в землю, когда развеется заклятье бокора, но никак не раньше; и в какую сторону драпать, если монетка на него не подействует, а мертвеца оставили сторожить дом?! Хотя тогда бы он неотлучно торчал возле входа…

Мертвец любовно поправил занавеску и прошел мимо меня, как мимо пустого места, — к лестнице на второй этаж, заваленной хламом настолько, что я ее сначала и вовсе не заметила. В руках зомби тащил поднос с бутербродами и бокалом какого-то вина. Когда он скрылся из виду, я опрометью бросилась на веранду, но остановилась на полпути, беспомощно оглянувшись на бутыли с именами.

А ведь не исключено, что, когда я вернусь, настоятеля уже не будет в живых… что же полагалось делать в таком случае? Разбить бутылку? Не будет ли только хуже?

Так меня и застал вернувшийся зомби — застывшей перед полкой, в нерешительности переступающей с ноги на ногу. Не обращая на меня внимания, мертвец поднял уроненную бутыль, бережно отряхнул и поставил на место. Я нервно дернулась, но он уже развернулся и направился к выходу, механически выполняя все, что ему приказал уже покойный хозяин.

- Стой, — пискнула я не своим голосом и испуганно шарахнулась назад, когда он вдруг замер посреди движения. Но, похоже, ему всего-навсего велели приносить еду бокору и следить за порядком в доме… — Где колдун хранил записи?

Зомби продолжал невозмутимо стоять спиной ко мне. Я нервно сглотнула.

- Отведи меня туда, где твой хозяин хранит записи, — рискнула я — и сама же вскрикнула, когда мертвец резко обернулся и печатающим шагом направился наверх.

Я сделала несколько глубоких вздохов, чтобы комната перестала плыть перед глазами, и пошла следом, сама себе поражаясь — на что же я готова ради денег.

Лестница вела на чердак, захламленный еще пуще основной комнатки; зато здесь все-таки обнаружилась лежанка изо мха, возле которой громоздились подносы с уже испорченной едой, и столик с высохшей чернильницей и ворохом бумаг. Сверху лежал незапечатанный конверт и неоконченная записка с одной-единственной фразой: «Вы похоронили его без савана!». Остальные бумаги оказались рецептами мазей и микстур и счетами от трактирщика с Краевой улицы. Никаких подробных инструкций к монетке не прилагалось.

Я схватила записку, перечитала ее и беспомощно огляделась, силясь вспомнить, что же это все мне напоминает. Зомби стоял неподвижно, раскаленным взором уставившись в стену.

- Без савана, — вслух проговорила я, и мертвец вдруг вздрогнул — но тотчас снова застыл.

Я осторожно отступила назад, прижимая к груди записку. Зомби не двигался. Тогда я все-таки закричала и скорее помчалась прочь, громко шлепая босыми ногами по болотной грязи и поминутно оскальзываясь, от души сопереживая всем тем, кто предпочел понапридумывать небылиц, лишь бы не соваться в дом колдуна.

Но через минуту крадучись вернулась и забрала бутыль с именем наставника. И лишь потом припустила со всех ног, едва услышав тяжелые шаги на лестнице.

Паника — не лучший стимулятор для памяти, и о содержании записки я начала соображать, только когда оказалась за крепостными стенами и уже пыталась отдышаться, поминутно оборачиваясь, ожидая увидеть за собой серого мертвеца. Он вовсе не выходил из дома, но иррациональный страх упрямо твердил, что зомби рядом — и оттого остановиться я рискнула только на границе освященной земли.

- Без савана, — повторила я, тихо сползая по спасительной ограде храма. — Похоронили без савана… нахцерер! — наконец вспомнила я. И, пискнув от страха, бросилась во внутренние помещения — само собой, с черного хода, хоть и пришлось намотать лишний круг. Против некоторых привычек оказался бессилен даже бродячий мертвец с украденной душой.

Я опоздала.

Это было понятно уже по одному только выражению лица Раинера, встретившего меня на пороге черного хода.

- Наставник… — начал было говорить брат Раинер и заметил в моих руках бутыль с кривоватой надписью. — Что за?..

- Душа, — буркнула я, невольно потупившись под пронзительным взглядом храмовника. — Колдун украл его душу, пока был жив. Видимо, чуял, что добром вся эта история с чумой для него не закончится, даже если он и не заразится.

Раинер нахмурился. Я приготовилась выслушать уже знакомую отповедь про ведьм и, на всякий случай, драпать — но десятник отлично помнил, что я не испытывала никакого дискомфорта от нахождения на «святой» земле, и переживал вовсе не из-за этого.

- Но ведь его казнила толпа, а не Храм!

- А ему-то об этом откуда было знать? Он просто обезвредил предполагаемого противника, — брякнула я и поспешно заткнулась.

Не положено грязным (да и отмытым, по совести, тоже) нищенкам знать слова вроде «предполагаемый противник», как, впрочем, и про кражу души. А уж про чтение надписей на бутыли и говорить нечего, что уж теперь…

Но Раинер на мою оплошность не обратил никакого внимания, только беспомощно оглянулся назад, в темноту коридора, откуда еле слышно доносился ритуальный плач по покойному. А потом собрался с духом и спросил:

- Еще можно что-нибудь сделать?

Со мной давно не говорили в таком тоне — словно я разбиралась в чем-то если не лучше, чем собеседник, то хотя бы на том же уровне или, по крайней мере, вообще имела мозги. Это вызывало на откровенность куда эффективнее любых храмовых пыток — и, кажется, благополучно опровергало последнее.

- Максимум — зомби, но я не умею. То есть, я могу его поднять, но не знаю, что делать дальше, — растерянно созналась я — и поняла, что вот теперь точно ляпнула лишнего. Что-то в позе Раинера резко изменилось, хотя он так и не сдвинулся с места, но теперь все в нем просто кричало о том, что в десятники храмовых отрядов производят отнюдь не за красивые глаза.

- Ты училась у колдуна? — вкрадчиво поинтересовался храмовник.

Я отступила назад, беспокойно мотая головой и судорожно прижимая к груди бесполезную уже бутыль.

- Я… да я… — я спохватилась, пытаясь заглушить подступающие к горлу рыдания, но таившуюся последние дни тихую истерику было не остановить. — Да что ты вообще понимаешь?! — неожиданно даже для себя взвыла я сквозь хлынувшие слезы, но, когда удивленный напором десятник шарахнулся от вопля, сама кинулась к нему. Просто потому, что он был теплый и восхитительно живой. — У него там мертвееец быыыл!..

Связи с женщинами в Ордене не запрещались — очень сложно запретить что-то подобное толпе пышущих тестостероном и адреналином мужиков, регулярно сталкивающихся с ордами неупокойников и прочей нежити, — но резко осуждались. Те, кто изъявлял желание хоть немного продвинуться вверх по сложной лестнице храмовой иерархии, в обязательном порядке приносили обет безбрачия.

Раинер, похоже, тоже произнес клятву, чтобы получить звание десятника, — и оттого изрядно растерялся, застыв столбом. Утешать истерящих женщин его определенно не учили, но от острого чувства нарастающей неловкости я угомонилась сама и поспешно отстранилась, пока нас никто не увидел.

- К артефакту никаких инструкций не было, — пробормотала я, потупившись. — Только записка. Вот.

Брат Раинер благодарно ухватился за повод сменить тему, но содержимое записки его изрядно озадачило.

- «Вы похоронили его без савана», — без выражения прочитал десятник и недоуменно нахмурился. — Ну и что?

Уже потускневшая картина светлого будущего расцвела новыми красками, и я заинтересованно заломила бровь.

- Понимаешь, что это значит? — вкрадчиво спросила я.

Раинер глянул куда-то поверх моей макушки и обреченно вздохнул.

- Что сейчас ты будешь торговаться, как базарная баба, безо всякого уважения к покойному, — уверенно предположил он.

Но до моей совести предсказуемо не достучался.

- Я пролезла за этой запиской через все болото в дом колдуна, — хмуро напомнила я. — И стащила ее вместе с душой твоего наставника прямо из-под носа у зомби. И артефакт вам тоже принесла я. И реагирует он опять-таки только на меня. Однако все, что я до сих пор получила, — это потеря собственного статуса среди нищих. Скорее всего, мне придется снова начинать с обыска трупов под городской стеной, — мрачно просветила я десятника. — А мне ведь уже почти позволили попрошайничать на второй улице от центра. Так напомни мне — о каком уважении я сейчас должна думать?

- Попрошайничать, говоришь? — насмешливо приподнял брови Раинер. — Знаешь, я ведь видел, что было у тебя в рукавах.

Я раздраженно отмахнулась. Объяснять ему, всю жизнь прожившему в тепле и свете, разницу между дневными и ночными попрошайками? Пытаться донести мысль, что отнюдь не всем позволено греться на солнышке на ступенях храма, где так много жалостливых прихожан? Что чужаков не любят нигде, и Нищий квартал — не исключение? Для него ведь все мы на одно лицо…

- Храм выплачивает мне десять дием, — безапелляционно заявила я, — и я объясняю, что имел в виду бокор.

- Десять? — нахмурился брат Раинер. — С наставником ты договаривалась о восьми!

- Тогда у меня еще не было его души, — мрачно напомнила я. — И я не знала, с чем придется столкнуться.

- А что нам дадут твои объяснения? — предусмотрительно поинтересовался Раинер. — И откуда тебе вообще знать… — начал было он и запнулся, уставившись на зеленую расписную бутыль. — Погоди-ка. Где тебя учили читать?

Я упрямо скрестила руки на груди. Страшно уже не было, словно внутри расплавился какой-то предохранитель.

- Храм платит — я говорю, — отчеканила я. — Одиннадцать дием. И мне позволяют беспрепятственно покинуть город.

- А лошадь тебе не подогнать?! — возмутился Раинер.

- Я не умею ездить верхом, — неприязненно ответила я, сделав вид, что не распознала сарказм. — И еще мне нужна бумага, подтверждающая ваши обязательства, прежде чем я все объясню.

- Город заражен чумой, — попытался достучаться до здравого смысла храмовник. — Его никто не может покидать до окончания эпидемии. Приказ короля. Храм не может взять на себя обязательства, противоречащие ему.

Здравый смысл на стук не отозвался.

- Я не заражена.

- Я тоже, — развел руками Раинер. — Пока что. Но никто не может быть уверен, что все обойдется.

- Я в принципе не могу заразиться, — хмыкнула я. — Прививка.

- При… что? — удивился десятник. — Да кто ты такая? Какие силы могут…

Это, наконец, заставило меня опомниться.

- Забудь, — со вздохом перебила я его. — Какие бы это ни были силы, больше они никому не помогут. Ладно, раз вы не можете позволить мне уехать, то обеспечьте мне неприкосновенность, что бы я вам ни сообщила. И чтобы никаких воплей в духе: «Ведьма!» — или: «Да откуда этой грязной бабе знать?!».

По лицу брата Раинера можно было сказать, что он как раз разрывается между двумя вариантами воплей и необходимостью срочно сложить костер, но героически сдерживается во имя памяти о почившем наставнике, который уже выдал мне огромный кредит доверия.

- Надо полагать, ты скажешь что-то крайне неблагопристойное, — хмыкнул он, наконец. — А подтверждение твоей правоты мы получим?

- Я останусь в городе, — сказала я. — Могу даже дать расписку, что не улизну через пробоину в стене. Права я или нет, видно будет по числу вновь заболевших после того, как вы выполните… э-э… нужный ритуал. Но он вам чертовски не понравится, — честно предупредила я.

Десятнику уже не нравилось.

Но в городе бушевала болезнь, люди лишались веры — и умерший настоятель не добавлял храму авторитета.

- Нужно созвать синод. Я еще могу заплатить тебе, но обещать неприкосновенность или нет — решать высшим чинам, — сказал Раинер и уставился на меня так, будто я была в этом виновата.

Синод проводился в огромном помещении, по виду больше всего напоминавшем бывший конференц-зал. Обилие витражей должно было создавать таинственную атмосферу размытого многоцветия и легких отсветов на лакированном дереве церковных скамей и рельефных узорах на стенах; но зарядивший не на шутку дождь накрыл город серыми сумерками, и в зале царил унылый полумрак. Тусклый свет тонких храмовых свечек превращал морщинистые лица епископов и сотников в жуткие маски, расчерченные черными полосами теней.

Я подозревала, что и сама выгляжу не лучше. Тут, понятное дело, новым кафтанчиком положение не исправишь.

- Итак, — нарушил тишину один из младших епископов, — ты утверждаешь, будто тебе известно, что делать с чумой, — сказал он и скривился. За его фразой последовала пауза, в которой так и не прозвучало: «Светлейшие умы Ордена и всех храмов страны трудились над лекарством долгие месяцы, но могут лишь виновато развести руками над новыми и новыми могилами. А теперь являешься ты, девка, в одежке с чужого плеча и туповатой растерянностью на физиономии, и утверждаешь, что знаешь, как излечить чуму, унесшую столько жизней?!»

Но передо мной сюда вызывали брата Раинера, и, похоже, его рассказ о растаявшем неупокойнике впечатлил если не всех, то многих. Иначе меня бы и слушать никто не стал.

- Я знаю, что нужно сделать, чтобы прекратить ее распространение. — Я не стала никого обнадеживать. — Но те, кто уже заболел, не исцелятся.

В огромном зале мой голос заполошно метался эхом и по-детски дрожал. Епископов явно не впечатлило.

- И взамен за это ты хочешь, конечно же, денег, — чуть презрительно усмехнулся тот же епископ. «Мелочная душонка!» — почему-то так и не сказал он.

- А вы на моем месте непременно попросили бы о прощении всех грехов? — прорвало меня. Годы терпения и смирения отнюдь не способствовали этому самому терпению и смирению, а епископ определенно был не так страшен, как ходячий мертвец с душой в бутылке, хотя робкий голосок здравого смысла подсказывал, что это впечатление весьма обманчиво. — Брат Раинер, должно быть, уже изложил вам события позавчерашнего вечера. Артефакт, на который так рассчитывал Орден, активируется только мной.

«Какая дерзость! Да как ты смеешь, греховная смертная, так говорить с синодом?!» — ясно обозначилось на обращенных ко мне лицах, хотя так и не прозвучало в зале. Но я и без того почувствовала, что перегнула палку.

- Я всего лишь женщина, лишенная поддержки семьи. Но я еще надеюсь прожить достойную жизнь, — «…что не так-то просто сделать без денег», — мысленно закончила я и смиренно опустила взгляд, но никого этим не провела.

Младший епископ неприятно сощурился. Непроизнесенное окончание фразы в озвучивании не нуждалось, и мне стало не по себе. Новый настоятель — лысый старик с бельмом на левом глазу — бросил вопросительный взгляд на епископа, и тот, помедлив, отодвинул на край стола храмовую расписку с большим синим гербом. Быть младшим ему явно оставалось совсем недолго.

Я быстро пробежала текст глазами, пока члены синода страдальчески морщились и перешептывались, мечтая вывести на чистую воду нечестивца, научившего женщину читать. Я прервала этот разговор, деловито кивнув, и спрятала бесценный свиток за пазуху. Младший епископ проводил его взглядом и немедленно произнес:

- Итак?

Я огляделась и стащила свободный стул. Разговор предстоял долгий, и страдать из-за чьих-то там предрассудков я — ныне почтенная горожанка с приличным капиталом — решительно не собиралась.

- Полагаю, вы никогда раньше не сталкивались с нахцерерами? — вежливо поинтересовалась я, усевшись на стул, и сложила руки на коленях, как примерная прихожанка.

- Нет, — скупо покачал головой настоятель.

- Это покойник, — с готовностью пояснила я. — Чаще всего нахцерер просто лежит в могиле и грызет свой саван, а потом — собственную плоть. Семья такого мертвеца очень быстро заболевает и гибнет, иногда попутно заражая соседей и друзей, но чаще всего ими болезнь и ограничивается. Однако если покойника похоронить без савана, то он восстает из могилы и рыщет по округе, сея чуму на всех, без разбору.

- И ты знаешь, где этот… нахцерер сейчас? — быстро среагировал младший епископ.

- Понятия не имею, — честно призналась я. — Зато я знаю, что делать, когда вы его найдете.

- Мы? — переспросил епископ, приподняв левую бровь. Что-то в выражении его лица подсказывало, что правильный ответ на этот вопрос — «Нет, конечно».

- Вы, — любезно повторила я. — Ваши боевые отряды. Добровольцы из города. Но уж никак не одинокая беззащитная женщина.

«Выжившая на самом дне, куда не всякий храмовник сунется?! — безмолвно вопияли скрывшиеся под густой челкой брови младшего епископа. — Испепелившая на месте неупокоенного колдуна и потом еще и пролезшая в его дом, чтобы протащить через все болото бутыль с чужой душой и записочку — за восемь дием?!»

- Я могу помочь с поисками добровольцев и сообщить некоторые указания, кого искать, — сдалась я под его пристальным взглядом. — Нахцерерами становятся умершие необычной смертью или погибшие первыми в эпидемию. И еще… этого мертвеца колдун знал. Возможно, присутствовал на похоронах. И не исключено, что хотел за него отомстить, потому и украл душу прежнего настоятеля.

Настоятель нынешний сделал вид, что страшно скорбит по этому поводу.

- От чумы первым умер сын мельника, — нахмурился младший епископ. — И его совершенно точно похоронили в саване. Но сам мельник и его жена умерли через три дня, а больше родственников в городе у них и не было.

- Это было после казни колдуна? — уточнила я, машинально потянувшись к вороту, где спрятала погнутую монетку.

- До, — поправил меня настоятель. — Толпа сожгла его, когда эпидемия пошла по городу. Люди думали, что это все из-за него, и с его смертью болезнь прекратится.

Я покрутила в руках монетку. Все правильно, второй такой же в его доме не было.

Но монетки высыпали на стол и старательно разложили решками вверх, будто выискивали что-то среди них…

- Что ж, — цинично хмыкнула я, — тогда вам однозначно понадобятся добровольцы. Не исключено, что нахцереров двое.