Ни слова правды

Глава 5 Где леса, там чудеса

Лех пошел вперед, и я следом. Лех шел размашистым шагом, крепко ставил ногу, я заторопился. Шли молча: я устал, и говорить не хотелось, Лех тишину сохранял по понятным причинам. Очень быстро мы вышли из Славена, пересекли посады, углубились в лес.

Я подумал: вдруг зверье, а мы без оружия, а потом даже стыдно стало: два сына неба идут по лесу и волчишек боятся. Да от нас, поди, такие толчки по земле идут, что все зверушки на стрельбище не подойдут.

Вот надо же – «стрельбище», то есть на выстрел из лука, я уже и думать стал как местные. Хотя, признаться, уютно мне здесь, как будто домой вернулся. Идем по лесу, птички поют – благодать! Взять бы топор и где-нибудь здесь, подальше от всех, срубить себе дом и баньку, Заренку с собой позвать и поселиться здесь. Я от этих мыслей – иииих – даже зажмурился, так мне хорошо стало. Но тут же споткнулся и вернулся на землю. Может, у Зари жених есть из нормальных, да и как мы с ней… Ну в общем, есть проблемы…

Когда стоишь перед группой агрессивно настроенных личностей, втайне радуешься, что размер у тебя вот какой, а иной раз, поди ж ты, думается: а был бы как все, может, оно и лучше.

Задумался я и налетел на Леха, потому что тот резко остановился и прижал палец к губам: тихо, мол.

Я прислушался к звукам окружающего нас дневного леса, но вокруг было столько всякого пения, шуршания и прочего звучания, что я ничего не смог понять и только молча ждал решения Леха. Лех показал мне на придорожные кусты. Я их аккуратно переступил и залег. Лех мне кивнул, тихо двинулся вперед и быстро исчез из виду. Не было его довольно долго, с полчаса, а потом он вернулся и жестом велел следовать за ним, только пошли мы с ним прямо через лес, все глубже углубляясь в чащу.

Здесь уместно привести «Сказания лесных эльфов» – историю Зуафара:

«В Ивовом распадке жил эльф Тарнак, из дельных мужей. Он отстроил большой хутор и назвал его Колючим Шаром, потому что стены были из колючих кустов. У него была жена Гудрин и трое сыновей Тужар, Джаган и Зуафар. Парни росли пригожие и многообещающие. Как то заведено у лесных эльфов, сыновья ходили в лесную стражу. Пришла очередь младшего – Зуафара. Он с братьями пожевал таркана, чтобы не хотелось спать и слух обострился, и отправился охранять хутор, на западные склоны Ивового распадка.

Зуафар постоял в густом подлеске, ожидая пока таркан начнет действовать. Через десять выдохов он услышал лес: каждый шорох, каждый запах, который приносил ветер. Даже землеройки в земле стали ему понятны. Теперь пришла очередь обоняния и зрения, на все есть свое растение. Подошел Зуафар к огромному ясеню, малому Иггдрасилю[27], взял тонкий второй корень[28], заострил его и вонзил в руку. Через двадцать выдохов он вынул корень из руки и упал, так сильно сок древа древ стиснул его вены. Когда поднялся, стал силен как дуб и всевидящ, как будто сидел на вершине горы. С каждым шагом пальцы ног его уходили в землю и пили воду земли, волосы уходили в небеса невидимой кроной, впитывая солнечный свет, руки легко скользили вдоль тела, ощущая стволы его братьев. Теперь готов был лесной стражник.

И так вышло, что в ту пору черные мрассу шли на Славен через лес. Зуафар их услышал, и почувствовал, и смотрел на них глазами лесных соек, и чувствовал их запах носами волков. Мрассу не угрожали Ивовому распадку, что взять им с эльфов. Да и если подошли бы они близко, никогда бы не увидели Колючий Шар и его жителей.

Как только Зуафар почувствовал чужих, подошел к осинам, обнял своими новыми руками первый встретившийся ствол и прижался «кроной». Понеслась весть отцу и братьям. Затих Колючий Шар. Слились эльфы с ивами, одеревенели лица, руки и тела, затихло дыхание и стук сердца. Дышат телом, как деревья корой, – не шелохнется воздух, не дрогнет рука, дети леса слились с Отцом[29].

Через лес двигалось огромное войско мрассу, впереди ехали шаманы Бархудара и гнусаво взывали: «Старый лес, дикий лес, пропусти. Ни к тебе, ни за тобой, ни за детьми твоими идем, едим свое, пьем твое, жжем твое. Нас прости и пропусти, за то не возьмем твоих зверей, а сожжем только сухое, дерева живого не срубим, ни олененка не сгубим, за проход дадим тебе мед, за обогрев оставим хлеб, за водицу положим крупицу». На полянах складывали обещанное: хлеб, мед, крупы.

Что ж, доброму гостю всякий рад. Зуафар осмотрел дары, держал волков подальше от скота мрассу, мышей – подальше от припасов. Не метал деревья и камни под ноги лошадей. Раз не вредят, пусть идут, куда собрались, то дела людские.

Но в лесу были не только мрассу, с их конями и скотом. Огромный человек, из сынов грома, таился в кустах, бесшумно скользил за караваном. Не взывал и ни о чем не просил, опасный и без оружия, натянутый как тетива лука. Но – великая удача! – не было при нем ни коня, ни собаки[30]. Среди эльфов не рождалось сынов грома более ста лет. Зуафар последовал за неосторожным. Эльфам он может пригодиться. Но он, встретив собрата, ушел на болотистую равнину, а там сыны леса не имеют власти».

Очень скоро все тропки закончились, и мы ломились через сплошные заросли с хрустом и пыхтением, пока под ногами не захлюпала холодная вода и не появились заросли осоки, аира и росянки. Вокруг была ровная как стол открытая местность, простирающаяся до самого горизонта, и на этой заболоченной равнине на самой середине стояло сооружение в виде усеченной пирамиды, с домишком на вершине.

Лех показал мне на пирамиду, перебрал в воздухе указательным и средним пальцами и показал на себя, мол, пошел я, сильно стиснул мою руку и почти бегом удалился в лес.

Я, разбрызгивая воду и лягушек, двинулся к пирамиде, которая вблизи имела вид четырех сходящихся лестниц, в точке схождения имелась площадка с домом, напоминающим мавзолей.

Все это было размером мне под стать, то есть домишко Косматки, в аккурат – зиккурат, здоровенный каменный рукотворный холм. Всегда меня восхищают творения человеческих рук, неважно, что передо мной – ДнепроГЭС или, скажем, детская игрушка. Ведь может же бесхвостая обезьяна, когда захочет.

Подниматься на зиккурат оказалось делом нелегким, когда добрался до верха, запыхался напрочь. Наверху никто меня не встречал, на мечах провериться не предлагал и пандой не называл[31]. Площадка была довольно обширная, на ней помещался большой каменный дом, сложенный из огромных блоков, таких же, из которых сделаны лестницы, а неподалеку стояли несколько деревянных и глиняных грубо исполненных скульптур, изображающих воинов: кто с мечом и щитом, кто с копьем, кто с топором. Воины размеров были разных – кто с меня ростом, кто с обычного человека.

Я подумал: «Косматко, ты где?»

– Да здесь я, здесь! – раздалось откуда-то снизу.

Косматко оказался небольшим старичком, сухим и заросшим. Его волосы и борода составляли как будто единое целое и каскадами ниспадали до самого пояса. Вообще старичок мне понравился: опрятный такой, волосы чистые, рубаха свежая – нормальный такой дедушка-лесовик.

– Я… – хотел я рассказать о себе и зачем пришел, да только дедок меня тут же перебил:

– Головка от фуя – так вроде в твоем каноне шутят, ты стой, не дергайся и молчи, я сам разберусь… – Тут дед с лица сменился и забормотал: От оно как значит, а я-то дурошлеп… Ты постой, постой я сейчас.

Тут Косматко куда-то пропал ненадолго и вернулся с огромными красными сапогами и кожаным кушаком, которому любой цыганский барон бы позавидовал.

– На, держи, владей по праву.

– Это за что же?

– За «Матрицу», вот за чо.

– Так за нее братьям Вачовски спасибо сказать надо. Фильм классный.

– Ты пойми, что из канона сюда человек приносит, за то ему и спасибо, ты, к примеру, новый способ обучения принес. За то тебе – почет, и опять самому же проще будет.

– Не понял…

Косматко мне сапоги и пояс с поклоном протянул, я с поклоном взял и, как только их взял, почувствовал головокружение и почувствовал, что вспоминаю вроде как будущее, только с большой скоростью. Можно только какие-то моменты зафиксировать: то меня огромный пес по лесу гонит, а у меня к ногам куски мяса привязаны, то я воду по лестнице Косматко таскаю, а он у меня на плечах сидит и погоняет. То я с огромным мечом, то с топором, то на коне (где ж такие кони есть-то). Не знаю, сколько это длилось все, но когда прекратилось, почувствовал я, как тело налилось силой и ловкостью, руки покрылись мозолями, и лихость так-а-а-ая, что я даже закричал:

– УУУУУУррррррраааааааааааа!

Косматко только усмехнулся и сказал:

– Ну-ну, угомонись, все болото переполошишь. Сапоги-то с поясом надень, ты теперь – воин. В двух словах если, все то, чему я тебя научить должен был в течение года, а то и двух, я тебе прямо в башку вложил. Теперь дело за тобой, заступник земли Русской. Беги пешим пока, коня и оружие тебе Осетр справит. Хотя постой, матрица матрицей, а проверить надо.

Косматка сделал шаг назад и резко выкинул руку вперед, в воздухе блеснуло, и тут все вокруг изменилось, звуки загудели в нижнем регистре, и я увидел нож, летящий мне прямо в грудь, только он висел, оставив в воздухе красивую серебристую полосу, как реактивный самолет. И тут же зашевелились все скульптуры, стали двигаться ко мне, подняв свое оружие. Вот, значит, как: проверочка.

Я ножик из воздуха взял и с ходу его в деревянного истукана с топором воткнул. Правда, на истукана это не произвело никакого впечатления, как бежал, так и продолжил он движение. Надо сказать, двигался он на удивление легко и быстро, хотя звуки продолжали дудеть в низком регистре. Но тут мое тело и решило демонстрацию навыков устроить. От топора я увернулся и за топорище хвать, закинул руку истукана себе на плечо и поклонился, да так, что он вместе с топором и щитом пролетел метров пять и на глиняного истукана с копьем рухнул, да с такой силой, что оба на запчасти рассыпались. Причем глиняный – в пыль, а деревянный просто бревном стал. Тут и остальные подоспели – успевай, поворачивайся. Как давай эти болваны всяческим оружием в меня тыкать – беда.

Я от меча увернулся и сразу мечнику под ноги скок, где я только что стоял удары – бух-бух, я глиняного мечника за ноги хвать и по болванам: получи, фашист, гранату от советского солдата. Парочка рассыпалась, да вот беда, тот, который в руках был, – в пыль. Понял я: надо деревянного хватать, он в руках бревном станет, все покрепче. И тут что-то со зрением моим стало: мир стал как будто нагромождением цветных нитей, и все вокруг еще замедлилось: серые нитки болванов, в руках у них черные отрезки – оружие, а к болванам желтые нити тянутся к оранжевому силуэту за домом: Косматко, а рядом с ним – еще болваны, только отрезки у них в руках какие-то другие, и вдруг осенило: луки, и у Косматко в руках тоже лук, только красный, и стрела на нем алая: прямо в меня целятся. Ну, думаю, щас я вас удивлю маленько, схватил деревянного болвана, тресь им по другому деревянному, положил одного на другого, схватил за грудки третьего и на один край деревянного вскочил, а по другому краю этим, который в руках, бабаах!!! Одним махом через дом перелетел. Еще посмотрел, какая на нем черепица красивая – синяя керамика! С другой стороны дома приземлился за спиной Косматко. Схватил его сзади за шею, он лук потерял, и болваны все на землю попадали: напугался, видать. А потом смотрю не напугался – отрубился, там ему на шее пережал. Но, слава богу, дышит – жив Косматко.

Я его на завалинку положил, водичкой из лужи брызнул, захлопал он глазенками и с хрипом выдохнул:

– Ты это, потише, витязь. Люди кругом, а не монастры какие из ваших киношек, ты тут Халка[32] не устраивай. И еще чего это за нитки ты видал, я этому тебя не обучал. Кстати, ты чего из этих картинок понял?

– Понял, что ты всеми этими дуболомами управлял и что стрелять в меня собирался, ну то есть экзамен, как я понял, по полной программе.

– Ну и ладненько, и хорошо.

Косматко заметно повеселел и хлопнул меня по плечу своей сухой ладошкой. Хлопок вышел такой мощный, что я с корточек на задницу плюхнулся.

– Давай, витязь, пойдем отобедаем и в путь. Тут шептун прилетел от Осетра: Славен черные мрассу осадили, аккурат после того, как тебя ко мне отправили. Так что придется тебя приодеть слегка, да хошь ни хошь коня все-таки дать придется. Но конь – это мой, – с неожиданным нажимом сказал Косматко и уже спокойнее: – С тобой поеду, за Кауркой присмотрю. Пойдем посмотрим, чего тебе по размеру-то есть.

Зашли мы с Косматкой в его дом, хоть и большой, и, видно, старый, а чисто везде, и пахнет хорошо – вроде травами какими-то.

А в комнате мебель разная и на таких, как я, и на Косматку есть, видно, были предшественники-то ростом не мелкие. Я за стол присел: брюхо не отваливается, напрягся, в живот потыкал: камень, все кубики на месте, как-будто снова молодой.

– Слушай, а как так…

– Ты, Тримайло, меньше думай, больше делай. А если тебе про то, как тело твое натренировалось, когда я тебе знания прямо в башку посадил, интересно, то я тебе отвечу – не знаю. Самому бы разобраться, раньше я такого не делал. А может, так: «В боренье с плотью дух всегда сильней, когда рабом не следует за ней»[33]. Там разберемся – не до этого сейчас, отечество в опасности. Щас пожрем, тебя приоденем – и вперед.

Сели мы за стол, каждый за свой. Тут в комнату вошла женщина размером мне под стать, поставила передо мной чугунок с кашей, такой же, только размером соответственный, перед Косматкой. Посмотрел я на нее: экая силища. Хоть ростом пониже меня, но крепкая, широкоплечая, видно – ловкая.

Зная, что первой не заговорит, поздоровался, однако ответа не получил: молча поклонилась – и снова на кухню. Вернулась с хлебом и молоком.

Поели молча, каждый о своем думал. Я вот лично думал, какая еда вкусная: и не ел давно, и натурпродукт, молоко чуть в горле сметаной не стало, а хлеб ржаной сладенький. Как поел, подумалось: жизнь налаживается в маленькой провинции Ху-Нань, от, и женщины тут есть любых размеров.

После еды повел меня Косматко на улицу, там с другой стороны дома – отдельный вход: кладовая. Там по стенам оружие всякое, доспехи, просто всякий железный хлам, в углу – горн, тиски, всякие клещи-молотки. Нормальный такой гараж.

– Ну, ты давай командуй тут, я к Василисе схожу, насчет одежи распоряжусь.

Здесь надо сказать, что я и в принципе мужчина не без рук, а тут еще Косматкина наука, я и не заметил, как стемнело, а был уже экипирован и вооружен по полной: меч по руке подобрал, подогнал, копье по росту, наконечник что твой меч, булаву, несколько ножей метательных, кинжал, саблю, две кольчуги: одну облегченную – вроде футболки, вторую на английский манер, с капюшоном и длинными рукавами – подол – до пят, две брони: одну полностью стальную, другую – кожаную с булатными бляхами, два шлема, лук со стрелами, ну и мелочь всякую: рукавицы кожаные, запасную тетиву, тул и прочая, и прочая – целый мешок.

Косматко зашел, поглядел, одобрительно крякнул, весело сказал:

– Совсем разорить решил, по миру пустить.

Видно, что для порядку ворчит, но я все ответы знаю:

– Свои люди – сочтемся!

– Ладно, свой, пошли с Каурым познакомлю.

Снова вышли мы из дому и через еще один отдельный вход вошли в конюшню. Вот тут следует использовать какой-нибудь литературный штамп, как-то: дохнуло теплом и навозом, но на улице лето и вообще тепло, а конский навоз пахнет где-то даже приятно, если в него особенно не лазить.

В загоне стоял рыжий конь, не красный, а именно рыжий красавец, огромный, мне под стать, могучий, как першерон, только еще больше. Глянул он на меня своими огромными глазами, и я понял, почему Косматко так на слове «мой» нажимал. Быть владельцем такого прекрасного животного – особое ощущение. Я пожалел, что не захватил с собой ни горбушки, ни морковки, но Косматко меня оборвал:

– Это тебе не говно возить, а конь богатырский. Он свободен, куда хочет идет, что хочет берет, кто не понравится – куснет, а не поймет – прибьет.

И действительно, двери в конюшне были настежь открыты, а у загона их вовсе не было. А перед мордой у Каурого были к стене прикреплены несколько корыт: с овсом, с водой, с морковкой, с сеном, с пшеницей, с репой, с солью и с яблоками.

Рыжий конь шагнул ко мне и положил мне морду на плечо.

– Гляди-ко ты, признал, – удивился Косматко.

Тут к нам присоединилась могучая дева, одежду принесла: три рубахи белые с вышитым воротом, пару черных шелковых штанов и – шик – алый шелковый плащ с тесьмой и золотой сустугой[34], с огромными сапфирами. Плащ я тут же напялил – не удержался.

Косматко откуда-то приволок седло, и Василиса его на Каурого надела. Я было сунулся помочь, но тут как раз тот случай, когда посмотрит – ножом погрозит, так глянула, что я чуть не отскочил.

Седло есть – уздечки нету. Как править, непонятно.

– Коленями и правь. Да и то не особо старайся, ты, главное, понимай, куда попасть хочешь, а Каурый и сам разберется. Ну что, вечеряет, поехали уже.

Взобрался я в седло, Косматко сзади приспособился, за луку седла взялся, ему Василиса узелок подала, приобняла его одной рукой на прощанье, я еще подумал: ага, а что ага, сам не знаю.

Ну тут мне не до чужих отношений стало, Каурый мысль, видно, мою про Славен уловил и взял с места в карьер. Ну уж взял, так взял. Я чуть с него не грохнулся. И понесся Каурый, да с поскаком, замелькали только картины смутные: то вроде болото Косматкино, а вот уже и осины с березами, а вот уже и дубы стоялые возле Славена белокаменного.

Здесь Каурый на рысь перешел, и увидел я силу вражескую, до самого горизонта дымы от костров и шатры, а меж шатров от мрассовцев – черным-черно. Ну ничо, сщас пересчитаем.

Косматко тут и говорит:

– Ты, богатырь, спесь удержи – на все свои правила есть. И мрассу их чтят, и мы. Ночью боя нет, завтра будем биться. Ставь копье, чтоб видно было, и – спать. Утро вечера мудренее.

А я подумал: во-во, точно не мудренее, а мудрёнее, то есть что с вечера не сделал, то утром сложнее будет. Но когда трудности останавливали китайских комсомольцев.

Хотя, признаться по-честному, ломить силу вражескую никакого желания не было. После такого-то дня, сами судите: поединок с Лехом, переход к Косматке, обучение, экзамен да еще эта гонка на Кауром – все это вымотало меня до донца. Поэтому я рухнул наземь и заснул, как будто не спал долгие годы.

И вот тут снова тьма и голос: «А во время бедствий, которые сопровождают прецессию равноденствий, Носители Знания в количестве около тысячи человек ожидали в том самом корабле, который впоследствии был с замечательной эффективностью использован женщиной из Белоруссии против инопланетных захватчиков. В результате смены полярности ряд крупных островов на юго-западе планеты, которые некоторые, с позволения сказать, специалисты относят к единому материку, ушли под воду, а на северо-востоке, напротив, появились. Ряд появившихся островов стали называть Цепь Правды. Впоследствии на этих островах был проведен уникальный эксперимент над «новыми людьми».

В результате бедствий человечество деградировало до самых глубоко материальных слоев существования. Часть выживших с континента Азия переплыли на Цепь Правды и стали проживать там, ведя натуральное хозяйство и практикуя групповые браки. Самцы человека стали объединяться в огромные стаи и охотиться, иногда уходя из дома на несколько месяцев, некоторые из них специально не возвращались домой, кочуя от группы к группе, переплывая с острова на остров, иногда присоединяясь к какой-нибудь групповой семье имени своего тотемного животного. Эти группы очень быстро уничтожили всех зверей и животных, так и не позволив самкам создать животноводство из-за особой прожорливости, присущей всем представителям новой цивилизации.

Часть групповых семей стала переселяться на континент, из-за систематической нехватки пищи ведя захватнические войны.

Выходцы с островов отличались высоким ростом (до двух с половиной метров) и другой физиологической особенностью, которой отличаются и современные бушмены: член у мужчин находится в состоянии постоянной эрекции. Данная особенность вызвала разночтение между названиями, которые дали пришельцам жители континента: женщины называли их сынами грома или сынами божьими, а мужское население – гогами (на тогдашнем языке гог – мужской член).

Женщин с островов жители континента называли одинаково: магоги (от мать гога)».