Нейро-панк (СИ)

ГЛАВА 9

О том, кто вошел в прихожую Соломону лучше визитной карточки сказали донесшиеся до кабинета звуки. Сперва – негромкий хлопок двери, которую вошедший так легко прикрыл за собой, словно она была сделана из фанеры, потом несколько гулких шагов. Шаги при всей своей тяжести были нерешительными, осторожными. Так входят в дом, где есть опасность, где из-за занавески в тебя может ткнуть стволом прячущийся наркоторговец или прыгнуть с ножом разыскиваемый грабитель. Было некоторое противоречие в доносящихся звуках. Они говорили о том, что гость велик в размерах и физически крепок, но, в то же время, свидетельствовали о том, что он отнюдь не спешит зайти в кабинет. Тянет время.

- Я тут! – громко сказал Соломон, приподнимаясь на кушетке.

Дверь почти тотчас открылась, будто вошедший только и ждал этого приглашения, но открылась как-то неуместно бодро и энергично. Вошел Баросса, отдуваясь и улыбаясь на ходу. На улице с утра лил дождь, мелкий, но противный, как досаждающий обстрел из тысяч мелкокалиберных орудий, оттого плащ на Бароссе от влаги приобрел цвет асфальта, а волосы были мокры и местами слиплись, как и ухоженные пиратские усы.

«Это Баросса, мой приятель и сослуживец, - сказал себе Соломон, силясь вспомнить, что он обычно ощущал при взгляде на это лицо, - Он хороший парень, на которого я всегда могу положиться. Важно помнить это».

- Решил проведать больного, - Баросса ухмыльнулся и как никогда стал похож на дерзкого и уверенного морского волка, видимо, из-за мокрых волос, висящих на лбу, разве что не хватало среди крепких здоровых зубов золотого блеска, - Если понадобится, готов уложить в кровать и прочитать сказку.

Соломон отдал лицевым мышцам приказ сократиться и, кажется, сумел выжать из себя ответную улыбку.

- Анна сказала, что ты придешь. Заходи. Садись в кресло.

Он надеялся, что прозвучало это в достаточной мере естественно. Даже самые простые фразы давались ему тяжело, словно он говорил на языке, который до конца еще не выучил, не овладев его интонациями и артикуляцией. Фразы получались сухими, короткими и ломкими.

Баросса снял плащ, примостил его на спинку стула, сам опустился в кресло. Потом взъерошил волосы, еще раз улыбнулся, постучал пальцами по колену, оправил полу пиджака. Слишком много беспорядочных действий для одного из лучших детективов Транс-Пола.

- Выглядишь уже неплохо, - сказал Баросса осторожно, одними лишь глазами ощупывая Соломона, как обычно ощупывают жертву автомобильной аварии, извлеченную из дымящегося остова, пытаясь понять, сколько костей в ней уцелело, - Нет, серьезно. Вчера выглядел вытащенным из болота недельным мертвецом. А сегодня уже похож на висельника двухдневной давности… Есть, чем промочить горло? Промок, как собака… Как бы не простудиться.

- Возьми в буфете.

Баросса уверенно открыл буфет и, придирчиво рассмотрев запасы, подцепил бутылку рисовой водки «Лао-Хао». Отточенными жестами старого холостяка он ловко извлек две пыльные рюмки, дунул в каждую, поставил на кофейный столик возле кушетки. Два коротких булька – и вот уже в каждой рюмке налито на два пальца прозрачной, немного маслянистой, жидкости. Бутылка, которую Баросса поставил рядом, была полупуста. Днем ранее Соломон распечатал ее, надеясь, что эта жидкость сможет заполнить ту каверну, что образовалась в его голове, пусть даже и окажется змеиным ядом. Но алкоголь не брал его, Соломон ощущал лишь гнетущую усталость и отупение, превращаясь в подобие равнодушного снежного сугроба. С тех пор к буфету он не прикасался.

- За тебя, - кратко провозгласил Баросса, поднимая крошечную рюмку, - За старого доброго детектива Пять и семь его смертных грехов!

Баросса никогда не умел говорить звучных тостов, компенсируя это энтузиазмом и чувством. «Надо поднять рюмку к губам, улыбнуться в ответ, и выпить, - подумал Соломон, ощущая в руке неприятную гладкость стекла, - Да, именно так».

Рисовая водка показалась ему каким-то неприятным и едким химическим соединением. Язык судорожно вжался в нёбо от ее прикосновения, водка потекла по пищеводу. Какая дрянь… Раньше он ее любил. Без всяких модулей. Но сейчас она кажется ему отвратительной и неприятной. Наверно, любовь к ней была частью «Бейли», а он сам этого не замечал. Хладнокровные внимательные детективы, ценящие старомодность, всегда любят рисовую водку.

«Проблема в том, что "Бейли" нет, - подумал Соломон, стараясь сдержать жгучую отрыжку, - Я снял его, как Баросса снял свой мокрый плащ. Нет теперь никакого «Бейли», а то, что осталось вместо него, настолько отвратительно, что и думать о нем не хочется…»

Соломон подумал, не включить ли радио, чтоб подавить неуютную, повисшую между ним и Бароссой, тишину, но отказался от этой мысли еще до того, как пальцы успели бы лечь на верньер. Радио он включал несколькими минутами раньше, передавали старый радио-спектакль, который раздражал его неуемным оптимизмом и бурлеском даже в лучшие времена. Про какого-то инженера, который, выпив сверх положенного, случайно поставил себе нейро-софт другого человека, став едва ли не его близнецом. Вместо Билайна он улетел в Балтику, где, как оказалось, существовала такая же улица, что и в его родном городе, и дом под тем же номером, а живущая там женщина поначалу приняла его за своего жениха, на которого он был похож как две капли воды… Даже молчащий радио-приемник сейчас вызывал у Соломона глухое ноющее раздражение.

- Был у врача? – неожиданно спросил Баросса. Он враз посерьезнел. Может, ощутил, что его напускная веселость не помогает. Хорошие детективы лучше всякого психолога видят состояние собеседника.

- Был, - без всякого выражения сказал Соломон, - Вчера.

- Что он говорит?

- То же, что и ты. Говорит, погода на улице неважная.

- Соломон.

Соломон вздохнул:

- Знаешь, какая должность у этого врача? Нейро-специалист. Нейро. Слушай, тебе никогда не казалось, что вокруг нас стало слишком много слов с приставкой «нейро»?.. Нейро-модули, нейро-софт, нейро-вандалы, нейро-маньяки… Как будто это самое «нейро» пытается пристроиться к каждому слову, постепенно захватывая весь лексикон. Нейро-дом, нейро-люди… Может, в конце концов мы станем жить в одном огромном нейро-мире? Представь себе, свой отдельный мир, крошечный, как молекула, который шприцом впрыскивают тебе в гипоталамус. Мир, где ты сам придумываешь правила и строишь окружение…

- Соломон.

- Что?

Баросса нахмурился, зубы сжались. Наверно, таким его видели преступники Фуджитсу. Не балагурящим беззаботным пиратом, а огромным истуканом с непроницаемым и мрачным лицом. От взгляда которого делается неуютно.

- У тебя депрессия, это нормально.

- Нейро-депрессия? - Соломон едва не хихикнул, - Ладно, забудь. Врач не сказал мне ничего интересного или нового. Он сказал, что весь нейро-интерфейс выдернули меня, как… А, вспомнил. Как сережку из уха. Никакой тонкой и изящной работы. Просто выворотили. Как он смотрел на меня…

- Кто?

- Врач. Нейро-специалист. Он смотрел на меня так, как смотрят на изнасилованную девушку. Как на что-то жалкое и неприятное, но жалкое и неприятное не по своей воле. Знаешь, это как взгляд на прокаженного. Ты видишь его уродство и понимаешь, что он не выбирал его, что болезнь пришла к нему вне зависимости от его воли и желания. Просто так получилось. Но в то же время он отвратителен тебе, и отвратителен совершенно явственно, на физическом уровне.

- Ты не болен, Соломон.

- Посмотри на меня… И скажи это еще раз.

Но Баросса отвел взгляд.

- Ты просто лишился нейро-софта. Костылей, как ты сам говорил.

- Проблема только в том, что «я сам», изрекавший подобные мудрые мысли, уже не тот я, который сидит перед тобой. А костыли… Знаешь, если всю жизнь ходить на костылях, ноги атрофируются, превращаясь в беспомощные обрубки.

Баросса вновь наполнил рюмки, молча, с сосредоточенностью человека, решающего сложный шахматный этюд.

- Нейро-шрамы? – спросил он, закончив с этим.

- Да. Он называл их иначе, но суть та же. Мой нейро-интерфейс сильно поврежден вторжением взломщика, на восстановление могут понадобиться в лучшем случае годы. Про худший случай, думаю, можно не говорить?.. Я не могу поставить себе даже дешевый модуль для любви к сыру. Я, Соломон Пять, «Стук Закона», полностью утратил власть над тем, что находится в моей черепной коробке. Я теперь инвалид, единственная частица мира, которая несовместима с приставкой «нейро».

- Понимаю, - сказал Баросса. Он выглядел удрученным, измотанным, каким-то скомканным и мокрым, как его собственный плащ, висящий на спинке стула. Наверно, он и в самом деле понимал. Или очень хотел понять.

- Не понимаешь, - от напряжения голос скрипнул несмазанным замком, - Ничего ты не понимаешь, Баросса. Ничего я тоже не понимал, когда смотрел на Эмпирея Тодда, ходячего мертвеца… Жалкий, бледный, перепуганный… Я ведь тоже смотрел на него с отвращением, как на прокаженного, вот ведь в чем штука. Он был мне противен, как противен всякий гадкий, опустившийся, неприятный тип. А ведь он тоже не был виноват… Ничего ты не понимаешь. Нет, пей сам, я не буду.

Соломон попытался найти нужные слова, но не обнаружил их. Как описать Бароссе, этому уверенному в себе и сильному человеку, что ощущаешь, когда приходит понимание, что же с тобой произошло. Когда чья-то рука вырывает из твоего мозга все то, что ты бережно укладывал в него много лет - как мальчишка, прячущий самые ценные сокровища в потайном сундучке. Особые сокровища, имеющие значения только для него… Как ощущаешь себя, обнаружив кусок ледяной пустоты внутри себя. Пустоты, которая еще недавно была всем, а теперь – просто незанятое пространство, вакуум.

«Ощущаешь себя домом, - подумал Соломон, наблюдая за тем, как Баросса не дыша пьет водку, - Домом, который простоял много лет, и из которого внезапно выехали жильцы, оставив вместо привычной колченогой мебели, затоптанных ковров, звенящих кастрюль, запаха табака и детской присыпки пустые голые стены, между которых гуляет сквозняк. Еще недавно ты думал, что они – всего лишь мелкие беспомощные существа, которым ты позволил укрыться под твоей крышей. Они не имеют над тобой власти и их всегда можно заменить. А потом ты вдруг ощутил эту внутреннюю пустоту, которая осталась на их месте, пустоту, которую уже некем заполнить. Участок мертвого пространства с клочьями оставшихся обоев, поцарапанным паркетом, никому не нужной ржавой вешалкой и рассохшимся шкафом. И ты вдруг понимаешь, что смех, поздние разговоры на кухне, выкрики, поучительные рассказы – все это производил не ты сам, потому что твои каменные стены не способны производить никаких звуков. Все это происходило внутри тебя. А теперь больше не происходит. Ты стоишь, пустой, холодный и уже начавший оседать, и смотришь на окружающий мир, отчаянно и запоздало пытаясь сообразить, как же так вышло…»

- Это депрессия, - сказал Баросса, понимающе кивнув, хоть Соломон ничего этого и не сказал вслух, - Я консультировался у специалистов. Они говорят, что это, увы, нормальное состояние для всего, кто подвергся подобной травме.

- Травме? – Соломону захотелось расхохотаться, сотни злых ядовитых игл уперлись изнутри под ребра. Но это смех был бы похож на смех гиены, поэтому ему пришлось сдержать его, - Это не травма. Это ощущение того, что из тебя вырвали скелет с потрохами. А из оставшегося набили чучело. Из такой, знаешь, старой склизкой гнилой соломы…

- Синдром утраты личности. Это тоже не редкость, особенно в таких случаях. Пострадавшим кажется, что они потеряли не нейро-софт, а нечто куда более значимое. Самих себя, душу… Это иллюзия, Соломон, помни об этом. Ты не пропал. Ты сидишь передо мной, детектив Транс-Пола Соломон Пять. Я знаю твое лицо и твой голос, я могу коснуться тебя. Вот ты. Ты никуда не исчез.

Баросса говорил тихо и мягко, его низкий голос успокаивал, как когда-то успокаивал, должно быть, моряков ритмичный скрежет волн под кормой корабля. Но только не того, кто вывалился, никем не замеченный, из его деревянного чрева и теперь медленно погружается в ледяную черную воду.

Соломон покачал головой:

- Я – не Соломон Пять. У меня осталась его память, но не более того. От нее нет никакого толку. Это как хрустящий альбом с незнакомыми фотографиями. Я ничего не чувствую, когда смотрю на них. Это просто клочки прошлого вроде обоев на стенах…

- Каких еще стенах?

- Неважно. Ты пытаешься лгать мне, старик, - в темных глазах Бароссы плеснулось смущение, - Ты же чувствуешь, что говоришь с чужим и незнакомым тебе человеком. Что я отвечаю не так, как твой добрый старый приятель Соломон, не так смотрю, не так думаю. Анна тоже чувствовала.

- Что с ней? – спросил Баросса осторожно. Лучше бы не спрашивал.

- Ей плохо, - ответил Соломон, - И мне плохо. Она хотела остаться дома, пока мне не станет лучше, но не выдержала и двух дней. Нет, она ничего мне не говорила, но зачем говорить, если есть глаза?.. Она боится меня.

- Соломон!..

- О, сперва мы пытались делать вид, что ничего не произошла – мы оба. Соревнование супружеской пары по синхронной лжи… Мог бы получиться недурной вид спорта. Как же жалко у нас это получалось… Я делал вид, что я – Соломон, а она делала вид, что верит мне. И самое страшное, что она, кажется, действительно любила человека по имени Соломон Пять. Его. Не меня. Я словно залез в его кровать и пытался сделать вид, что я – и есть он. Это было хуже постановки на любительской сцене. Чужой костюм сползал с меня поминутно, дешевый грим плыл… Я то и дело старался вспомнить, как поступал обычно в какой-то ситуации, что говорил, а потом повторить это. Но от этого получалось только хуже. Я фальшивил на каждом шагу, все получалось искусственно, натянуто… Она старалась не подавать виду и не замечать… Знаешь, как тяжело жить под одной крышей с женщиной, которая лжет тебе и прячет глаза?..

- Ты сам туго натягиваешь свои нервы. Это не лучший способ выйти из депрессии, - строго сказал Баросса.

- А еще я делал вид, что люблю ее. О Макаронный Монстр, как же тяжело делать вид, что любишь женщину, если на самом деле она ничего для тебя не значит. В одно мгновенье она стала мне чужой, понимаешь? Все, что между нами было, перестало существовать. Когда я закричал… В ту ночь… В общем, когда все случилось. Она прибежала на мой крик, и я был потрясен переменой, которая в ней произошла. Это была чужая, незнакомая мне женщина. Она была одета как Анна, и у нее были волосы, как у Анны, цвета корицы, но она не была моей женой. Представляешь, как это нелепо… Оказывается, мы любим не того человека, которого видим перед собой. А любим какой-то особенный его слепок, который хранится у нас в голове. Теперь я точно знаю это. Потому что она тоже это почувствовала. Она любила какого-то определенного Соломона Пять. А его не стало. Он просто уехал в дальнее путешествие, оставив меня, как старый плащ, висеть на вешалке. Женщины хорошо чувствуют такие вещи… Мы пытались с этим бороться два долгих дня, но эта ложь, эта необходимость жить под одной крышей с неизвестным и неприятным тебе человеком… Она сломала нас даже быстрее, чем я думал. Теперь Анна старается больше времени проводить на работе. Приходит только поздно вечером. А я… Я сижу здесь. И надеюсь, что буду спать к тому моменту, когда откроется дверь. Или буду достаточно пьян, чтоб не сорваться, и продолжать изображать ее мужа.

- Ты…

- Я, - Соломон помассировал пальцами виски, хотя голова у него не болела, - Да, такой вот новый я. Настоящий. Естественный, без добавок и консервантов. Ладно, не будем… Ребята в участке что-то могут сказать?

Баросса медленно покачал головой.

- Они пасуют. Говорят все то же, что и прежде. Уникальный взлом, мгновенный, решительный и очень дерзкий. Замок на твоем нейро-интерфейсе взломали легко, как щеколду на подгнившей двери. Следов нет. Вообще нет. Лучшее оборудование в Фуджитсу не позволяет определить, кто именно проник в твой нейро-интерфейс.

- Как он это сделал? – глухо спросил Соломон.

Проследив за его взглядом, Баросса увидел домашний нейро-корректор. Точнее, то, что когда-то им было. Аппарат стоял в углу, поэтому детектив сразу не заметил его состояния. Хорошая мягкая кожа обивки во многих местах была взрезана, из широких прорех, вроде тех, что остаются в солдатском мундире после удара штыком, торчала спрессованная вата и какой-то наполнитель. Кинескоп был разбит и глядел пустым выбитым глазом. Обруч нейро-корректора висел на разлохмаченном хвосте проводов, смятый и почти бесформенный.

- Это я, - сказал Соломон, испытывая тягучее и липкое чувство стыда, - Я сломал. Видеть его не мог. Разозлился. Так что?

- Кто-то взломал твой нейро-интерфейс, - произнес Баросса, отводя взгляд, - Каким-то образом вскрыл ассоциативный замок. Очень ловко, с одной попытки. Проник внутрь. И сделал… перестановку. Проще говоря, когда ты зашел в нейро-интерфейс, это уже был не он, а его подсадная копия, внешне не отличающаяся от оригинала. Выбрав нужный пункт, ты загрузил не тот нейро-софт, который хотел установить, а тот, что дожидался, спрятанный где-то в недрах. Простая подмена, действенная и надежная.

- Ключ от моей головы.

- Можно сказать и так. Его код фактически перехватил управление твоим нейро-терминалом. А имея доступ к терминалу и интерфейсу, можно установить или стереть любой софт.

- Дальше можешь не рассказывать, - слабо улыбнулся Соломон. Человек, сидящий напротив него, улыбнулся в ответ. Может, он думал, что эта улыбка – символ того, что не все еще потеряно, - В участке, наверно, кавардак?

Баросса кивнул.

- Как на военном положении. Скоро опустим решетки и разберем дробовики. Не каждый день детектив оказывается жертвой. Маркес и Коротышка Лью на стену лезут, чтоб поквитаться с этим ублюдков. И остальные их поддерживают. Комиссар Бобель уже объявил, что не отпустит ни одного человека в отпуск, пока маньяк не будет пойман. Формально, он еще не маньяк, обычный грабитель, но ребята времени не теряют. Перетряхивают всех, кто мог быть замешан. Старые нейро-грабители, отошедшие от дел, рецидивисты, нейро-вандалы всех мастей… Машина поскрипывает, но обороты набирает. Поверь, мы многих возьмем за шкирку.

- Вам придется сильно попотеть. Потому что в этот раз вы ищете не просто преступника. Вы ищете меня. Человека, который напялил на себя мой слепок. А я больше двадцати лет проработал в Транс-Поле. Я очень осторожен и опытен в таких делах. Глупостей я – тот я, который гуляет сейчас по Фуджитсу – делать не станет.

- Да, - сказал Баросса, - Нам уже пришло это в голову.

Он потянулся было за бутылкой, чтоб наполнить рюмку, но поморщился и позволил руке упасть на колени. Ему тягостно было находиться здесь, понял Соломон, тяжело и противно. Слишком уж паршивая атмосфера в маленькой комнате, как в палате тяжело больного. А еще он слишком устал изображать доброго приятеля для человека, которого видел впервые в жизни. Обычно уверенный взгляд Бароссы, сверкающий вороненой сталью в лучших традициях детективных кинолент, утратил свою силу. Встречаясь с равнодушным взглядом Соломона, он отскакивал в сторону, кружил по комнате, останавливаясь на ничего не значащих предметах.

- Спроси наконец, - посоветовал ему Соломон. Надо было как-то закончить эту затянувшуюся сцену.

- Что спросить?

- Про нейро-бомбу. Ты ведь это хочешь узнать.

- Я читал медицинский отчет. Нет у тебя в голове никаких бомб, - проворчал Баросса.

И вновь отвел взгляд.

- Их нельзя обнаружить обычным сканированием, как нейро-софт. Сам же знаешь. Есть только один способ выяснить.

- И ты…

- Да, - сказал Соломон, - Я выяснил это еще вчера.

Квартира номер сорок два в третий раз встретила его, как старого знакомого. Даже в скрипе открывающейся двери было что-то приветственное, даже панибратское. Но Соломон ее не узнал. Поднимаясь по лестнице, он озирался, как человек, оказавшийся здесь впервые, хотя отлично помнил адрес. Квартира, да и весь дом сильно изменились.

Они не могли измениться за день, он сознавал это. Старый слой пыли на деревянных панелях, скрипучие ступени, куски отшелушившейся краски – все это оставалось неизменным на протяжении многих годов. Изменилось что-то другое. Изменился тот, кто вошел, понял Соломон. Теперь у него были глаза другого человека – и зрительный нерв связывал их с мозгом другого человека. Старый опытный детектив Соломон Пять обращал внимание на другие вещи. Он машинально оценивал планировку и прикидывал расстояния. Он ставил ногу на ступеньку всей ступней, потому что был флегматичен и равнодушен к скрипу старого дерева. Он ощущал другие запахи, более пронзительные и резкие. Он смотрел, немного наклонив голову, чтобы свет не слепил глаза, и оттого не замечал то, что находилось выше него.

Старому Соломону Пять казалось, что он оказался внутри ветхого многоэтажного дома, его рациональная и прямая натура быстро разложила его на квадраты, очертила опасные места и взвесила риски. Человек, находившийся в его теле теперь, ощущал нечто совсем другое. Он шел по лабиринту из звуков, цветов и запахов, которые пустота внутри него пропускала сквозь себя. В этой образовавшейся пустоте было так много место, что хватило бы на множество впечатлений. Шероховатая поверхность перил под левой рукой. Запах побелки. Приятное скольжение подошвой ботинка по сглаженным временем порожкам. Тревожный и вместе с тем приятный аромат старой ржавчины. Солнце, отражающееся в россыпи оконных стекол. Теплый воздух, поднимающийся вдоль стен… Ничего этого прежний Соломон Пять не замечал. Этих деталей не существовало в его мире. Для него лестница оставалась лестницей, а дом – домом.

На площадке, как и раньше, пахло пережаренным рисом, но в этот раз ему аккомпанировал не блюз, а какая-то джазовая увертюра, резкая, угловатая и звенящая, напоминающая расхлябанный автомобиль, летящий по проселочной дороге.

Соломон постучал в дверь под номером сорок два, хорошо знакомую ему, и в то же время впервые виденную. Стук получился негромкий, сбивающийся – никакого сравнения с привычным «Стуком Закона». Отвратительно беспомощный, почти скребущийся, стук. Но дверь очень быстро открылась.

Энглин ничуть не изменилось. Все то же странное подобие прически, словно в насмешку торчащее во все стороны, та же мятая и бесформенная одежда.

- Добрый день, детектив, - Энглин улыбнулось, широко и искренне, немного по-детски, - Ой, как здорово, что вы зашли. Хотите тофу? Или, может, риса? Ух, как вы выглядите! Схватили простуду? Ну заходите! Невежливо приходить в гости и стоять на пороге, как почтальон!

Это совершенно не вязалось с тем Энглин, что он знал. Настолько, что в голове даже крутанулась на ржавом скрипящем шарнире мысль – «А вот теперь я точно сошел с ума». Так ведь не бывает, верно? Человек не может меняться столь сильно. Даже если допустить, что в предыдущий раз Энглин было в депрессии, а сегодня у него просто случилось отличное настроение…

Тот, другой, Соломон Пять, нашел бы эту перемену удачной. Куда проще раскалывать людей, если их не окружает барьер настороженности и злости. Такие почти беззащитны перед опытным детективом. Есть тысячи способов и приемов выжать такого «клиента», добиться от него того, что необходимо. Он припечатал бы его одним взглядом к полу. Потом вошел бы внутрь, оттолкнув дверь, и задал бы столько вопросов, сколько потребовалось бы. С «вырубатором» или без него. Тот Соломон знал нужные вопросы и он никогда не уходил, не получив всех ответов. У него это хорошо получалось. Но Соломон, который стоял в этот момент перед приоткрытой дверью под радостным взглядом Энглин, не ощущал в себе подобной решительности. Он ощущал только пустоту. Увечную пустоту, вроде той, что остается на месте обрубленной ноги. В этой пустоте не было подходящих слов и мыслей. В ней вообще ничего не было, как и в любой пустоте.

- Вы помните меня… - пробормотал он, не в силах переступить порога.

- Да конечно помню! Вы же детектив Идинахренотсюда! – Энглин расхохоталось. Кажется, сегодня у него было отличное настроение. На удивление отличное. Оно словно всадило себе в вену капельницу со стопроцентным кофеином. Или что-то наркотическое, густое от эндорфинов.

- Нет, - сказал медленно Соломон, - Я не детектив Идинахренотсюда. Но я его хорошо знал в свое время. В некотором роде.

Что-то мелькнуло во взгляде Энглин, что-то определенно недетское, острое. Энглин бесцеремонно вгляделось в лицо Соломона и, хотя он был уверен, что на этом лице невозможно найти ничего кроме растерянности и усталости, бесполый нейро-вандал вдруг утвердительно кивнул и перестал улыбаться.

- Ах ты ж черт… Нет, тофу тебе сегодня не надо. Заходи! Давай, давай!

Оно двигалось резко и прерывисто, словно было переполнено энергией и пританцовывало на каждом шаге. В его движениях была детская несдержанность и нехарактерная прежде энергичность.

- На кухню иди. Чай тебе точно не помешает. Ну и бледный же ты… Ох, извини. Чай будешь? Вкусный!

- Буду.

- Садись давай. Да смелее, я же не кусаюсь! Нет, честно… - Энглин ощерилось в шутливом оскале, продемонстрировав два ряда прекрасных зубов, - Ладно, чай будет через пять минут. Тебе понравится. Ну и рассказывай давай. Чего сидеть молча?

Рассказ был столь короток, что, когда чайник наконец закипел, выбрасывая густую струю пара, тишина длилась уже достаточно давно. Энглин энергично доставало посуду, открывало жестянки, смахивало пыль и вообще выглядело поглощенным своими делами. Двигалось оно беспорядочно, хватая то одно, то другое, поминутно что-то забывая и нетерпеливо дрыгая ногами.

Но Соломон отчего-то чувствовал, что оно слышит и запоминает каждое произнесенное им слово. Хотя бы по тому, как углубляются с каждой минутой морщинки на бесполом и не имеющем возраста лице.

- В крутую раскоряку ты попал, детектив! - сказало Энглин и ободряюще кивнуло, - Ох, крутую. Уж я понимаю. Выходит, сам и попался, да? Тоже мне, охотник! Пошел на охоту, да сам попался! Ладно, я понимаю…

Оно наверняка понимало. Оно в таких вещах, конечно, разбиралось. Но это сочувствие, даже вкупе с оптимистичным настроем Энглин, на Соломона не подействовало.

- Спасибо, - сказал он кисло, - Утешает.

Энглин устроилось напротив него, взгромоздившись на шаткий стул, сложив по-турецки ноги и подперев подбородок ладонями.

- Паршиво, да? – спросило оно, сочувственно хмуря лоб, - Как по голове врезали, верно? Я знаю такие штуки. Ну, сам понимаешь…

- Еще как понимаю.

Энглин помолчало, наблюдая за тем, как он неловко берет горячую чашку с чаем. Чай был неплох, но слишком много сахара. Кажется, чай был брусничный. Соломон попытался вспомнить, любил ли он такой чай прежде, и не смог.

- Ну и… Кто ты?– небрежно спросило Энглин, поняв, видимо, что сам он рот первым не откроет, - Ну, в смысле, кем ты себя ощущаешь сейчас?

- Соломоном Пять, конечно, - ответил он и добавил, помедлив, - Но… другим.

Ложь - отметило что-то холодным бухгалтерским голосом в его сознании. Круглая ложь. Не ощущаешь ты себя Соломоном, хотя отчаянно пытаешься. Ты чувствуешь себя слабым и трусливым существом, которое хочет стать Соломоном. Потому что помнит, как это было уютно.

- Другим? Каким? – беспечно вопросило Энглин, раскачиваясь на стуле, - Слабым? Неуверенным в себе? Запутавшимся? Каким-то неправильным? Давай-давай!

«Душу мою. Всего… всего меня. Верните. Верните, умоляю вас!..»

- Немного, - сказал Соломон сухо.

Может, он потерял многие свои качества, к числу которых была и уверенность, тряпкой он не будет. По крайней мере, не перед этим непонятным и странным существом.

Энглин по-детски фыркнуло, словно услышав нелепую, но, в общем-то, забавную, шутку.

- Ты выглядишь плохо, детектив! - сказало оно, подвигая к себе исходящую паром чашку и задумчиво перемещая ее по столу из стороны в сторону, - Как старый больной гусь. Плохо, наверно, без софта, да? Пустота?

- Да, - он не хотел пускаться в объяснения.

- Смешно, - хихикнуло Энглин, которое по-прежнему выглядело крайне легкомысленным, - Дураки вы все, вот что. Вы… ну, вы все. Представляешь, человек вроде как снимает с себя костюм, и тут начинается самое смешное. Костюм вдруг начинает считать себя тем самым человеком! А человек начинает думать, что ему не хватает костюма для того, чтоб быть собой. Я ж и говорю, смешно все это…

Соломону это не казалось смешным. Но едва ли это можно было объяснить сумасшедшему нейро-взломщику.

- Я никогда не увлекался нейро-софтом, - пробормотал он, чувствуя себя до крайности неуютно на чужой маленькой кухне. В голосе сами собой возникли отвратительные оправдывающиеся интонации, - Я не ставил серьезных модулей, которые меняют психику, вообще ничего такого не ставил…

- Конечно, не ставил! Всего-то сорок шесть маа-аленьких кусочков, да? Это же так мало! У приятелей уже и по полста есть, а у тебя всего сорок шесть! – Энглин покачало головой, - Один кусочек там, один здесь… Научиться терпению, стать более уравновешенным, убрать нервозность, приобрести такт, отбить любовь к закускам из бистро, вызывающим язву, перестать бояться тараканов… Что, не так?

- Ос. Я боялся ос.

Энглин фыркнуло самым непринужденным образом.

- Ну конечно, ос! Бжж-ж-ж-ж! Это ж всего только пара тысяч твоих нейронов, верно? Синапсы, нейро-медиаторы, детские игрушки! Спаять тут, отрезать там… Бж-ж-ж-жжж! Ерунда, короче, верно? Ты ведь не себя меняешь, а так… кусочек, да? И уверен в том, что самое главное в тебе остается тем же. Ну конечно! Это же всего кусочек! Маленький-маленький, а?

- Энглин, пожалуйста…

- Дурак ты, - безапелляционно ляпнуло Энглин, без труда заглушив его возражение, - Это же как костюм, прикидываешь? Ну вот представь, ты долгие годы шил себе костюм из всяких разных лоскутов. А теперь, когда костюм с тебя сорвали, ты просто увидел свое тело – и вспомнил о нем. Просто ты его долго не видел, оно же под тканью было, врубаешься?.. Вот и отвык. Ладно, брось ты все это. Не вешай нос! Чего ты сейчас хочешь?

- Я хочу вернуть себя, - твердо сказал Соломон, чувствуя, что инициатива окончательно ускользает от него, а Энглин косится на него, как на взрослого, сказавшего что-то странное и вместо с тем предельно глупое. Со взрослыми часто так происходит, - Мне плевать, кто из нас искусственный, а кто настоящий, и на костюм тоже плевать… Я просто снова хочу стать собой. Тем… Тем, кого я видел в зеркале.

- Чай пей, пока горячий! – прикрикнуло Энглин, подвигая чашку, - Холодный невкусно… Смешной ты, детектив. Зеркало!.. Слушай, а знаешь, мы с тобой чем-то похожи. Чуть-чуть-чуть-чуточки! – оно отмерило пальцами расстояние в пару сантиметров, - Ну, тоже как вроде отражения. Только в таком зеркале, знаешь, как в цирке… Кривом.

- Очень кривом, - сказал Соломон со злостью, но злость получилась какая-та ненастоящая, словно он достал ее из рассохшегося сундука с надписью «Старые эмоции Соломона Пять. Не допускать контакта с влагой. Не кантовать при погрузке».

Он вновь взял чашку в руки. Горячее стекло, раскрашенное красными и синими полосками, обожгло ладонь, но он не выпустил ее из руки. Как будто боль, что он испытывал, относилась не к нему, а к другому Соломону, увечному и жалкому, чьей руки не жалко.

Тропа к полному безумию. Надо прекратить думать об этом. Но как, если мысль слепым щенком то и дело тычется, чтоб найти привычную оболочку, и не находит ее?.. Жалкий, беспомощный калека, ищущий свою душу. Зомби, который сам не заметил, как его покинула жизнь. Как отвратительно.

- Призрак-мститель, - Энглин откровенно ребячилось, отхлебывая из своей чашки, - Знаешь, это смахивает на какую-то дурацкую древнюю легенду. Про колдуна, укравшего у храброго воина душу. И призрак воина клянется настичь похитителя и вернуть похищенное… Что-то такое, в общем. Дурацкий рассказ был бы, правда?

- Когда я настигну его… - Соломон чуть не задохнулся, воздух в легких закипел, будто в раскаленном чайнике, - Я…

- Будет с тебя, храбрый воин! – прыснуло Энглин, - Один раз уже настиг, видимо. Если этот ваш нейро-маньяк так запал на тебя, значит, где-то ты наступил ему на хвост, а? И он прикинул, что быть храбрым детективом ему сегодня нравится больше, чем кислым бизнесменом. Ну и готово! Хлоп!

«Сколько же ему лет? – тоскливо подумал Соломон, наблюдая за тем, как Энглин беззаботно крутится на стуле, то хмурясь, то ухмыляясь во весь рот, - Да чтоб мне выжгло все нейроны, если больше пятнадцати!..»

- А кем он захочет стать завтра? Может, он захочет стать существом неопределенного пола, живущим в захламленной помойке! - огрызнулся он вслух. Получилось как-то неубедительно.

Энглин мотнуло головой и ухмыльнулось. Точь-в-точь как озорная девчонка, довольная тем, что увернулась от пущенного в нее яблока. Сегодня у нее действительно было хорошее настроение. Которое едва ли под силу испортить бледному человеку с потухшим взглядом.

- Не может! Я отлично разбираюсь в софте, если ты не в курсе. Мой нейро-интерфейс надежен, как бабушкин сундук! Но взглянуть на твоего нейро-взломщика было бы прикольно.

- Обмен опытом?

- Не-а, - Энглин высунуло язык в гипертрофированной гримасе отвращения, - Этот твой парень – он не нейро-вандал. Мы не мучаем людей, прикинь, детектив. Лишь смеемся над ними, показывая, какие они нелепые, когда нагрузятся нейро-софтом под завязку… А это… Этот парень точно не вандал. Не. Он… хуже. Злее. Он не развлекается, понял? Не шутит. Он это всерьез. Значит, он не как мы.

- Благодарю. Я очень ценю это.

- Смотри-ка, - удивилось Энглин, нарочито широко округляя глаза, - А сарказм у тебя врожденный, без модулей… Ладно, я уже прикидываю, зачем ты пришел. Пошли, подключу твою голову к проводам. Просветим твой нейро-интерфейс, детектив, и посмотрим, что внутри. Спорю, там пусто, как в старом чулане!..

Соломон покорно поднялся.

- Это не все. Мне бы хотелось… кое-что проверить. Помнишь тот наш разговор о нейро-бомбах? Если наши с Бароссой подозрения верны и маньяк подчищает за собой следы именно так… Если… - голос надломился, как старая сухая ветка, - В общем…

- Пошли! – Эглин бесцеремонно схватило его за рукав и потянуло за собой, - Понимаю. Сейчас глянем, не завалялось ли в твоей башке чего-то лишнего. Ну, таких подарков, которых ты был бы не рад найти под новогодней елкой… Понимаешь, а?

Оказавшись в комнате, как и прежде служившей хаотичным складом самых причудливых вещей, Соломон, в первую очередь, старался ни на что не наступить. Энглин, которое было на две головы ниже него, подобных сложностей не испытывало – легко скользило в выбранном направлении, лишь иногда отстраняя с пути валяющуюся гитару или боксерскую грушу. Двигалось оно резко, с той грациозной неуклюжестью, что отличает только подростков.

- Падай сюда!

Это оказалось непросто. Под взглядом Энглин Соломон заставил себя сесть на потрескавшуюся поверхность из искусственной кожи, колющую даже сквозь плотную ткань брюк. На голову опустился обруч нейро-корректора – и Соломон стиснул зубы. Тело обратилось в стылый валун, не способный даже пошевелиться. Навалилась паника, лоб и виски защипало от едкого пота, мгновенно выступившего на сухой прежде коже.

- Не бойся, - беззаботно хмыкнуло Энглин и щелкнуло тумблером, - Я работаю аккуратно. Как парикмахер.

«Конечно, - хотел было ответить Соломон, да парализовало язык, - Наверняка это могут засвидетельствовать те люди, над которыми ты в прошлом поиздевалось».

Но ничего неприятного и в самом деле не произошло, если не считать тонкой вибрации устаревшего оборудования, от которой ныли позвонки пониже затылка. Энглин включило дисплей и, подвинув к себе клавиатуру, забарабанило по клавишам. Оно работало очень быстро и, кажется, очень профессионально. По крайней мере, как для подростка.

Соломон считал, что достаточно неплохо разбирается в стандартном нейро-интерфейсе, но, глядя на экран, запутался уже через полминуты. Энглин вызывало на экран бесконечные таблицы с перемигивающимися цифрами, чью суть невозможно было уловить. «Таницит», «Ромбомер», «Пекарионы», «Нейрофибриллы» - все это смахивало на название причудливых существ, обитающих в темных лабиринтах его мозга. Но Энглин эти названия смущали не более, чем самого Соломона – указатели знакомых улиц. Не глядя на него, оно все барабанило по клавишам, и эти движения могли бы показаться хаотичными и бессмысленными, если бы на дисплее не отражались все новые и новые данные.

Содержимое его, Соломона, головы. Разложенное на ровные строчки и заключенное в длинные таблицы. Удивительно много там помещается. Жаль, он ничего этого не ощущает. Если бы экран нейро-корректора отобразил то, что в действительности творилось в мозгу Соломона, экран остался бы беспроглядно-черным…

- Все, - сказало Энглин и шумно выдохнуло, - Закончено.

Оно стянуло с головы Соломона обруч, беспечно, как если бы обращалось с каким-нибудь неприхотливым кухонным агрегатом вроде соковыжималки. Выглядело оно при этом как непоседливый ребенок, закончивший партию в довольно-таки интересную игру.

- И что же у меня в голове?

- Паутина. Ладно, не сердись, детектив! Знаешь, врачи ведь тоже шутят, когда не хотят говорить пациенту неприятный диагноз.

- А мой… неприятный?

Энглин вздохнуло, плечи немного поникли. Брови сдвинулись, глаза потемнели, даже губы, кажется, дрогнули. Наверно, пациент должен нервничать, увидев у своего врача такую гримасу. Ребяческое выражение пропало, мгновенно сдутое неизвестно откуда взявшимся ветром. Потребуй сейчас кто-то у Соломона сказать, кто перед ним, он не задумывался бы ни секунды – уставший мужчина лет тридцати пяти… Не бывает у детей и подростков такого выражения лица.

- Скажем так… Кажется, на твою станцию пришел не отмеченный в расписании поезд. Ну, ты понял.

- Поезд?..

- Нейро-бомба, детектив.

Соломон схватился за голову. Движение это было безотчетным и выглядело, должно быть, ужасно смешно, но в этот Энглин даже не улыбнулось. Смотрело на него, нахмурившись, и покусывало губу.

Бомба в голове. Прямо в мозгу. Спящая маленькая смерть.

Не иллюзорная, а самая что ни на есть настоящая. Она даже не металлическая, она просто особая комбинация нейронов, которая может убить его вернее, чем выпущенная в лоб пуля. Ждет слабого электрического импульса, который должен молнией проскочить по нейро-медиаторам, отсчитывает секунды…

- Ее можно вытащить? – спросил Соломон. Вопрос родился не в мозгу, он юркой змейкой соскочил с языка, под которым кислотным озерцом уже разлился страх.

Энглин некоторое время молчало, складывая из тонких пальцев странные фигуры и разглядывая их с самым сосредоточенным видом.

- Не-а, - наконец сказало оно, - Не такую. Хорошая работа. Крутая работа, честно.

Мне с такими баловаться не приходилось. Это же как настоящая бомба, понимаешь? Ну, как в кинолентах. Не тот проводок перекусишь… ну или не ту нейронную связь... Если повезет – останешься дураком до конца своих дней. А не повезет, так просто разучишься дышать. Вот как. И никакой нейро-хирург не возьмется, даже если найдет. Ага. В общем…. Извини, детектив.

Наверно, стоило истерически рассмеяться или разбить кулаком дисплей терминала, или хоты бы выругаться. Сделать что-то, что приличествует сделать взрослому мужчине, услышав что-то подобное. Но Соломон чувствовал, что у него не хватит на это сил. Силы давно вытекли из него, как застоявшаяся вода из прохудившейся вазы.

Пустота внутри него легко восприняла эту новость. Пустота не испытывает эмоций. В конце концов, что может угрожать самой пустоте?..

Бух!..

Баросса встал и стал ходить по комнате взад-вперед. Комната была раза в два меньше привычного ему кабинета, оттого ему приходилось внезапно останавливаться, сбиваясь с шага. Так крупное животное пытается привыкнуть к новой, слишком тесной, клетке. Наверно, ужасно неудобно.

- Кто-то еще может обезвредить эту твою нейро-бомбу?

Соломон покачал головой. Движение далось легко – будто разболтался шейный шарнир, и голова под тяжестью свинцовых мыслей сама качается туда-сюда.

- Никто. Ни в Фуджитсу, ни в сопредельных городах. Может, в Форде, но ты же понимаешь… Официально ничего, что называлось бы «нейро-бомбой», даже не существует. Не переживай, она мне не сильно мешает. Не тикает, ни мигает лампочкой. Просто лежит в каком-то темном чулане моего сознания и отсчитывает время.

- Время… - эхом повторил Баросса, - Знать бы, сколько его осталось, этого времени…

- Я сопоставил цифры. Выходит, что жертвы нейро-маньяка умирали в среднем через пять дней после… контакта. Минимальный срок – три дня, максимальный – девять. Так что в запасе у меня от одного дня до семи. Легко работать с простыми цифрами. А потом твой приятель Соломон сделает что-то очень странное. Например, достанет служебный револьвер и внезапно сунет его в рот… Никто не удивится. Все знают, что в последнее время он был не в себе, подавлен, разбит…

Баросса схватил его за плечо и тряхнул. Получилось так жестко, что звякнули друг об друга зубы. Хорошо хоть, язык не прикусил…

- А вот об этом даже не думай, понял! Сейчас я позвоню в участок, объясню… Приставим к тебе на круглые сутки охрану. Чтоб выбивала из тебя всякие странные мысли.

- Не глупи, Баросса, - посоветовал Соломон устало, - ты же знаешь, что это не разумнее, чем надевать наручники на бродячую собаку. Решение убить себя придет мне в голову за считанную долю секунды. Даже мой инстинкт самосохранения не успеет отреагировать, не то, что приставленный часовой.

- Ладно, - сказал Баросса, темнея лицом, - Пойдем на серьезные меры. Привяжем тебя к кровати и будем кормить через капельницу. Так ты едва ли дотянешься до револьвера. Согласен, не самый приятный метод, но если он позволит спасти твою…

- Может, это и сработает. Но, скорее всего, нет. Есть куда менее приятные способы покончить с жизнью, чем пуля. Где гарантия, что я не откушу себе язык, чтоб изойти кровью?.. Кроме того, все может быть куда серьезней.

- Куда уж серьезнее…

- Нейро-бомба управляет эмоциональным фоном, ведь так? У нее может быть резервная программа, как раз на случай, если кто-то попытается ее нейтрализовать таким образом. Она может посылать в мозг импульсы сильнейшего волнения и беспокойства, чередуя их с агрессивностью и апатией. Как думаешь, сколько выдержит сердце, прежде чем его прихлопнет инфаркт? Нет, Баросса, я не хочу провести оставшееся время привязанным к койке, как какой-нибудь психопат. Завтра с утра я выхожу на службу.

- На службу! – буркнул Баросса, сверкнув глазами, - Если ты не в курсе, комиссар Бобель распорядился выдать тебе месяц отпуска, в связи с полученной травмой. Сказал, тебе стоит хорошо отдохнуть после всего этого.

Отдохнуть. Пустота в груди несколько раз сжалась и развернулась, тревожно пульсируя. Пробует захватить все тело без остатка, выдавив последние крохи того, что звалось прежде Соломоном? Чужая, мертвая, давящая пустота. Вот-вот перетекущая последний защитный барьер.

- Мне не нужен отдых. Мне осталось жить не более семи дней. Ты думаешь, я хочу отдыхать все это время?

- Это мнение комиссара.

- Плевать я хотел на комиссара и его мнение. Я выхожу на службу.

- И что будешь делать?

Соломон пожал плечами.

- Сам еще не знаю. Буду перекапывать весь Фуджитсу. Буду гоняться за призраками. Буду хвататься за каждую мельчайшую возможность, пусть даже это будет соломинка. Буду искать…

- Старая ищейка может потерять ухо или хвост, но нюха она никогда не потеряет, - усмехнулся Баросса, - Понимаю тебя. Только вот чего ты решил, что у тебя получится то, что пока еще не получилось у всех детективов Транс-Пола? Ты ведь даже никогда не занимался нейро-софтом.

- У меня больше шансов, чем у любого из вас, - пробормотал Соломон, - Ведь ты забываешь одну вещь. Сейчас мы охотимся на Соломона Пять. А я знал его лучше всех вас…