13. Жертва таинственных лучей
...люди склонны ловить других на удочку и при этом иногда ловятся сами.
Ч. Диккенс. "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита"
Генерал Реминдол уехал от президента Бурмана также в чрезвычайно приподнятом состоянии. Назначенные 24 часа казались ему вечностью. Тут важна каждая минута, да что там минута - секунда может решить дело, а эта несчастная тряпка все будет колебаться и советоваться! И подумать, такой слизняк занимает высший пост в государстве! Наконец генерал понял, что эти мысли не дадут ему покоя. Конечно, и ночь он проведет в бессоннице. Нет, есть только единственный способ, единственное место, где он может забыться. Анни! Эту девушку он год назад подцепил в универмаге Конрой и Конрой, устроил ей уютную квартиру, где и любил иногда отдыхать от бремени государственных забот. Помимо присущих ее возрасту прелестен, она обладала еще одной: с ней решительно не нужно было думать. И вот в этот беспокойный вечер генерал Реминдол, вынув из кармана ключ, открыл дверь тайного рая, тщательно скрываемого им от всех, даже от своего друга - секретаря. К досаде генерала, Анни, которую он не предупредил о визите, не было дома. Правда, еще не поздно, всего около одиннадцати, но отсутствие девушки рассердило Реминдола. Вообще он был довольно либерален и не интересовался, чем занята девушка в те дни и ночи, когда она ему не нужна, но уж если он приезжал к ней - изволь быть на месте, хотя бы тебя и не предупредили! Генерал решил остаться и серьезно поговорить с легкомысленной особой, не умеющей ценить своего счастья! Генерал разделся, повесил плащ и мундир в свою половину шкафа (в другой половине висели платья Анни), вынул пижаму, облачился в нее и разлегся на диване по-домашнему, положив под голову одну из расшитых подушек. По мере того как шло время, досада генерала возрастала. Дело подходило к полуночи, а Анни все не являлась. Изменница! Оставить ей записку: пусть больше не ждет ни его, ни от него, а возвращается в магазин Конрой, если ей больше нравится гнуть спину над прилавком. Генерал выглянул в окно. Погода стояла отвратительная, сырая; опустился туман, сквозь который едва просвечивали огни улицы, довольно тихой и безлюдной в этой отдаленной части города. Нет, погружаться в туман ему не хотелось. Генерал вернулся на диван. Он дождется... Незаметно он задремал. Вдруг его вывел из забытья резкий звук сирены. Было ли это в действительности или во сне? Сигнал повторился: вопль, полный ужаса, отчаяния, жалобы, призыва спасаться... Генерал вскочил, от волнения с трудом попадая в туфли, и бросился к окну. И снова этот душераздирающий вопль! Вдруг туман прорезал огненный луч... Луч! Сам, своими глазами видел его, сомнения не было: это был он, луч, таинственный, но настоящий!.. Генерал выскочил из квартиры, с размаху захлопнув за собой дверь, и бросился на улицу с диким криком: "Напали! Напали! Коммунисты напали!"
14. Нить Ариадны
...допросы иной раз самого допросчика больше, чем допрашиваемого, с толку сбивают.
Ф.М.Достоевский. "Преступление и наказание"
Анни вернулась домой только после полуночи. Так долго она еще никогда не задерживалась. Правда, она была свободна, высокий покровитель имел счастливый характер и не контролировал ее, но свобода ее была довольно тревожной: каждый раз, запаздывая домой, она боялась наткнуться на недовольного ее отсутствием генерала. До сих пор обходилось, но сегодня она слишком увлеклась ухаживаниями молодого лейтенанта. Но генерал не приезжал! Снова она выскочила сухой из воды. Быстро сняв платье и бросив его на кресло, она кинулась под одеяло. На другой день у нее было много дел: надо было получить новое платье у портнихи, сделать покупки в магазинах, побывать у подруги, чтобы поделиться секретом о новом поклоннике и кстати спросить совета, как совместить лейтенанта с генералом, и многое другое, столь же важное и неотложное... Но в вихре всех этих беспокойных дел Анни не могла не услышать ужасной новости, всполошившей всю столицу: военный министр генерал Реминдол исчез! Услышав ужасную новость, Анни похолодела. Первой ее мыслью было: чем она заплатит за то замечательное платье, которое в эту минуту она несла в коробке домой? Потом она подумала и о самом Реминдоле: как-никак у старика был очень покладистый характер, более удобного покровителя ей вряд ли найти. Затем мысли ее перескочили на квартиру: неужели придется оставить эту так заботливо украшаемую бонбоньерку! Но так как Анни была молода, жизнерадостна, мысли ее, в конце концов, приняли более приятный оборот: сама собой разрешалась дилемма - генерал или лейтенант? Вот почему, когда Анни вернулась домой, она прежде всего занялась новым платьем, погладила его, примерила (в который раз!), повертелась перед зеркалом и убедилась, что лейтенант будет сегодня ослеплен. Сняв платье, она решила повесить его в шкафу не в своей половине, где было тесно и новое платье могло помяться, а в половине генерала. Она открыла шкаф, и вдруг руки ее задрожали: в шкафу висели генеральский мундир и плащ. Ноги у нее подкосились, она еле добралась до кресла и опустилась в него. Новое платье упало на пол... Значит, генерал был здесь? Сначала она испугалась: ее неверность открыта; потом сообразила: это неважно. Она бросилась к шкафу, все перерыла, нашла фуражку генерала, но пижамы не было. Не мог же он уйти в эту холодную погоду в одной пижаме! Значит, он похищен. Похищен из ее квартиры! Может быть, уже убит! Ужас охватил ее. А вдруг он кому-нибудь говорил о ней и придут сюда, найдут мундир? Кто поверит, что она ничего не знает? Она уже видела себя в лапах чиновников из Великанского бюро расследований. Как она сможет доказать, что она не коммунистка, если она даже толком не знает, что такое коммунист? Боже мой, она даже не сможет отрицать, потому что не знает, что надо отрицать. Избавиться, избавиться от этой страшной улики! Она вскочила, вынула мундир, плащ, генеральскую фуражку, все тщательно и поплотнее сложила и зашила в мешок, составленный из двух наволочек, для тяжести положив внутрь мраморную доску из-под чернильницы (ничего тяжелее под рукой не оказалось). Получился довольно большой сверток: пожалуй, возбудит на улице подозрение. А не использовать ли коробку из-под нового платья? С трудом она втиснула громоздкий сверток в коробку, завязала шпагатом... Так выглядело вполне прилично: ни дать ни взять, ее новое платье от портнихи. Анни дождалась темноты. Несколько раз она порывалась выйти и снова сваливалась в кресло. Ноги отказывались служить. Вдруг она подумала, что будет подозрительно, если слишком поздно понесет коробку: в это время магазины уже закрыты. Она торопливо бросилась наружу. Коробка оттягивала ей руку, став невероятно тяжелой; казалось, коробка притягивает к себе все взгляды. Только тут она сообразила, что у нее даже нет плана: куда же девать страшную ношу? В реку, конечно, в реку! Но это оказалось не так-то просто: на набережной гуляли, внизу, на ступеньках каменных лестниц, спускавшихся к воде, тесно прижавшись друг к другу, сидели парочки... После двухчасовых блужданий, совершенно изнемогшая, она оказалась где-то на окраине. Здесь ей наконец удалось найти безлюдное место, и она спустилась к воде. С берега в воду уходили небольшие мостки. Она подошла к самому краю. Было тихо, темно... Размахнувшись, она с отчаянием швырнула коробку. Плеск воды показался ей взрывом. Она бросилась бежать, точно утопила не мундир, а самого генерала. Мостки, устроенные для причала лодок, служили также местом сбора для рыболовов. С утра веселая компания подростков и людей вполне зрелых и даже пожилых занимали рыболовные позиции. Сначала дело шло по-обычному: каждый пойманный пескарь и карась, сопровождаемый одобрительными или насмешливыми комментариями общества, отправлялся в ведро, потом крючок одного рыболова подцепил чересчур тяжелую рыбину: она никак не поддавалась, но вместе с тем вела себя очень спокойно: не дергала, не рвала лесы. Очевидно, попался какой-то большой предмет. При помощи багра была извлечена изрядно размокшая коробка, и в ней обнаружено нечто зашитое в мешок. Почуяв недоброе, компания воздержалась вскрывать мешок и командировала одного из мальчишек за полицейским. Вскоре процессия направилась в полицейское отделение. Здесь коробка была вскрыта. Спустя минуту в кармане мундира была найдена записная книжка генерала. Сообщили в военное министерство, в генеральную прокуратуру, следователям - и дело завертелось. Даже квалифицированные преступники не могут предусмотреть всего и часто ломают шею, поскользнувшись на не замеченной ими апельсиновой корке. У Анни же не только квалификации, но и просто преступления не было - вот почему второпях она проглядела довольно-таки заметную вещь: фирменную наклейку на внутренней стороне коробки. И хотя надпись довольно сильно размыло, следователю удалось установить фамилию и адрес портнихи. Итак, конец нити был в руках властей. Не одно платье было отпущено портнихой за эти два дня, но, к несчастью Анни, только она одна взяла в кредит, а потому ее адрес был вписан в книгу должников. Хозяйка объяснила, что девушка не раз брала в долг, но показала себя аккуратной в платежах, а потому и пользовалась полным доверием. По мнению хозяйки, у нее был богатый покровитель. Анни, которая вначале очень волновалась, под конец следующего дня уже вполне успокоилась. Немало содействовал этому и лейтенант. Новое платье окончательно вскружило ему голову. Анни поняла, что может рассчитывать на новую квартирку, пусть не столь большую, но все же вполне приличную. Полная этих радужных надежд, она, опять после полуночи (теперь бояться нечего), открыла дверь своей квартиры, вошла к себе, включила свет и... окаменела: в креслах сидели два господина. - Здравствуйте, барышня, - сказал один. - Надеюсь, вам понятно, зачем мы здесь? Конечно, ей это было понятно. Но она сначала попробовала отрицать. Военный министр? Нет, она с ним не знакома... Откуда ей, простой, скромной девушке, быть знакомой с таким высокопоставленным лицом? Двое господ принялись за кропотливый обыск. И тут обнаружился второй промах Анни: в ящике ночного столика была найдена связка ключей. Один ключ подошел к замку входной двери, другой к шкафу, назначения остальных Анни объяснить не могла. Двое господ, грустно вздохнув, продолжали свою работу - и на свет выплыл третий промах Анни, самый смешной и самый глупый: из-под ее кровати были извлечены ботинки генерала. Она не догадалась заглянуть туда раньше, а главное, не сообразила, что, в чем бы его ни похитили, все равно либо башмаки, либо ночные туфли должны были остаться дома. Конечно, нельзя было доказать, что ботинки принадлежат Реминдолу, но Анни растерялась, расплакалась и созналась в своем знакомстве. Однако она отрицала, что знает что-нибудь о генерале, и клялась, что не видела его уже две недели. Как сюда попали башмаки, ей непонятно. Если генерал заезжал сюда, то, очевидно, в то время, когда ее не было дома. У него были свои ключи, те самые, которые найдены в ночном столике. - И он ушел отсюда босиком, не так ли? - насмешливо спросил один из господ. Анни не стала объяснять, что у генерала были здесь ночные туфли: она понимала, что ходить генералам по городу в ночных туфлях так же мало свойственно, как и босиком. Она была рада уже и тому, что господам, видимо, ничего не было известно о мундире генерала. Но когда ее привезли в полицейское управление и предъявили этот самый мундир, Анни совсем пала духом. Рыдая, умоляя ее выслушать (хотя оба господина внимательно ее слушали), она рассказала, как все было: как она нашла в шкафу мундир, как в страхе выбросила его в реку... - Вы уже обманули нас, барышня: уверяли, что не были знакомы с генералом, - сказал один из следователей. - Теперь вы хотите заставить поверить еще более удивительным вещам: будто вы просто так, ни с того ни с сего, бросили такую важную улику в реку. - Я испугалась, что меня замешают... - Если невиновны, чего ж бояться? Наоборот, узнав об исчезновении своего высокого покровителя, найдя у себя его костюм, вы должны были бы сообщить властям... Именно так поступил бы невиновный... - Вот что, барышня, - сказал другой следователь, - всеми этими сказками вы вредите себе. Подумайте: молодая, красивая, нет ничего удивительного, что вами заинтересовался генерал. Вот так и представляю вас в блестящем обществе, в кресле, в окружении шумной толпы поклонников... и вдруг вы всему этому предпочитаете электрический стул! Анни побледнела. - Электрический стул?! - воскликнула она в ужасе. - Конечно, если вы будете скрывать тех, кто похитил и, может быть, уже убил генерала. Да, да, возможно, и убил, а потом, заметая следы, бросил в речку его мундир. Обычный прием убийц: раздеть и изуродовать свою жертву, чтобы ее нельзя было опознать, а одежду скрыть в другом месте. Подумайте, барышня: когда найдут тело, убийство будет числиться за вами, потому что вы сами признали, что бросили одежду в реку. - Боже мой, что же делать? - зарыдала Анни. - Чистосердечно раскаяться и помочь нам найти виновников. Обещаем вам, что при этих условиях мы поможем вам, иначе... - Но ведь я же ничего не знаю... Но следователи, как все следователи, были настойчивы, упорны и, главное, уверены в том, что преступник обманывает, но они-то правду знают. Надо им отдать справедливость, допрос они вели вполне корректно - зачем девушку колотить, когда она сама сознается? Они умело ставили вопросы, и на другой день Анни сообщила, что генерала похитили коммунисты, но произошло это в ее отсутствие. Потом коммунисты пришли ночью, когда она уже вернулась, произвели обыск, нашли мундир и плащ генерала (видимо, похитили его в пижаме), забрали их и приказали ей молчать под страхом смерти. Оба следователя, прослушав новый вариант, улыбнулись его наивности - слишком уж большими растяпами были похитители: сначала забыли мундир, потом обувь и ограничились лишь угрозой барышне. Они решили все же, что это ближе к истине, которую они надеялись раскрыть через денек-другой, а потому и сообщили печати, что арестована некая женщина, причастная к похищению генерала, которая признала, что похищение совершено коммунистами. Так в газетах появились сенсационные сообщения о коварной фурии, служившей помощницей коммунистам, и о найденном при таинственных обстоятельствах окровавленном мундире генерала Реминдола - улике, заставляющей подозревать, что национальный герой уже убит коммунистами. Несомненно, и таинственные лучи из-за океана, и попытка коммунистического мятежа в Медиане с похищением секретных чертежей изобретения Ундрича, и так называемое разоблачение изобретения Ундрича Чьюзом, и наконец трагическая гибель генерала Реминдола - все это звенья ужасного коммунистического заговора и агрессии против Великании! Все было настолько ясно, что следователям, в сущности, оставалось уже мало работы. Вскоре под их умелым руководством бедняжка Анни, поняв, что иного выхода нет, решила "чистосердечно раскаяться" и признаться, что это она выдала генерала коммунистам. Конечно, сделала это она, уступив страшным угрозам коммунистов, - следователи обещали ей, что суд примет это во внимание и окажет ей снисхождение. Затруднение состояло лишь в том, что, не интересуясь политикой, она не могла припомнить ни одного имени крупного коммуниста. Следователи и тут пришли ей на помощь - в результате и появилось обширное показание о "коммунистическом заговоре" во главе с членом палаты коммунистом Редчэллом. Оба следователя от удовольствия потирали руки. И вдруг... вдруг Анни выпустили на все четыре стороны, настойчиво рекомендовав позабыть всю эту историю, если только она не хочет попасть в еще худшую. Девушка это поняла и поспешила убраться из столицы в провинцию, к старой тетке, так и не ведая, что же произошло.
15. Некто №354
Правдивое иногда неправдоподобно.
М.Буало
Генерал Реминдол очнулся рано утром. Он лежал в комнате с голыми стенами, на довольно жесткой койке. Сквозь окно, забранное решеткой, проникал слабый свет. Вверху, под потолком, тускло светила лампочка. Генерал с трудом припоминал, что с ним случилось. Прежде всего, в его памяти возник пронзительный вопль сирены, возвещающий об опасности, затем воскрес ужасный луч, прорезавший туман. Дальше все представлялось смутно. Он бежал, кричал, бежали и кричали какие-то люди, мчались машины, вновь вопила сирена, и из тумана опять вырвался луч. Потом его схватили, втащили в машину - больше ничего он не помнил. Ясно, что под прикрытием таинственных лучей произошло вторжение коммунистических войск в Великанию, и он сейчас в плену. Неясно только, успели уже перебросить его через океан или он еще в Великании, где-нибудь на оккупированной территории. Свершилось то, что он предсказывал, торопя бросить атомную бомбу. Теперь уже поздно! Пусть хоть теперь поймут, как он был прав! И пусть пеняют на себя! Но интересно, знают ли коммунисты, кого они взяли в плен? Во всяком случае, надо быть очень осторожным. Терпение и осторожность! Он встал. На нем была та же пижама, в которой он выбежал от Анни. Подошел к окну. В наступающем рассвете увидел деревья. Видимо, дом был в саду. Наступал день. За дверью послышалось движение. Реминдол внимательно слушал. Вскоре дверь открылась. Вошли двое в белых халатах. Врачи или маскируются врачами? - Как спали? - спросил один. Говорил он чисто, без иностранного акцента. Реминдол, как и решил, держался осторожно. - Неважно, - сказал он. - Койка могла быть не такой жесткой. - Я распоряжусь, - сказал тот же. - А может быть, вы предпочтете вернуться домой? Реминдол удивленно посмотрел на спрашивающего. Что это - ловушка? Врач (или тот, кто выдавал себя за врача), заметив недоверие, сказал: - Я говорю серьезно. Но, вы понимаете, нам необходимо знать, кто вы и ваш адрес. Ага! Вот оно что! Они не знают, кто он, и хотят это узнать. Хорошо, что случайность благоприятствовала ему. Будь на нем мундир, а не пижама, его инкогнито было бы раскрыто. - Вы желаете знать, кто я? - переспросил Реминдол и надменно добавил: - Во всяком случае, об этом я буду говорить не с врачом, а с вашим командующим или начальником. Так и передайте ему. Вы же, господин врач, мне не нужны: я вполне здоров. Когда врач ушел, Реминдол снова стал раздумывать о том, что произошло. И чем больше он думал, тем яснее ему становилось, что не мог он попасть в плен просто по несчастной случайности. Взять сразу министра - нет, такая случайность слишком невероятна. Охотились именно за ним. Но откуда могли знать, где он находится? Реминдол думал, думал, и вдруг его озарило: Анни! Вот кто выдал его. Недаром же ее не было дома. Она была подкуплена ими! Ясно, совершенно ясно! Он уже давно заметил в ее отношении к нему что-то напряженное, точно она боялась его. Ясно! В этот и на следующий день врач снова заходил, но Реминдол не пожелал отвечать на вопросы. На третий день двое солдат, тоже почему-то в белых халатах, провели Реминдола наверх, в кабинет начальника. И этот был в белом! Странный маскарад! Начальник предложил сесть, открыл и придвинул Реминдолу коробку с сигарами. - Мне передали, - сказал он, также чисто, без акцента, - что вы готовы вернуться домой. У нас нет оснований задерживать вас. Если вы сообщите ваш адрес или ваш домашний телефон... - Послушайте, прекратите эту комедию! - раздраженно крикнул Реминдол. Вы, господин коммунист, отлично знаете, кого вы захватили. Вы давно охотились за мной. Вам не удалось бы это так легко, если бы не эта бесчестная женщина, предавшая меня. Но и вы и она еще поплатитесь! Я уверен, что правительство уже принимает меры к моему освобождению. - Так, значит, это вы пропавший военный министр? - совершенно спокойно спросил начальник. - А, пришлось сознаться! - торжествующе воскликнул Реминдол. - Ваше притворство, будто вы ничего не знаете, слишком глупо. - Что ж, ваше превосходительство, - примирительно сказал начальник, сообщите ваш адрес, и мы немедленно доставим вас домой. - Мой адрес? - возбужденно воскликнул Реминдол. - Вы не знаете адреса военного министерства?! Он почувствовал, что коммунист готов идти на уступки, видимо испугавшись его, и становился дерзок. - Домашний адрес устраивал бы нас больше... - осторожно сказал начальник коммунистов. Ясно: они боялись обратиться в министерство, боялись ответственности, наказания. Реминдол ударил кулаком по столу: - Я требую, чтобы вы немедленно позвонили в министерство! Сейчас же! Он снова ударил по столу, но тут вскочили двое, скрутили его, яростно рычавшего, и, оттащив в камеру, бросили на койку. Врач, навещавший Реминдола, постучал в кабинет начальника. - Ну как, господин директор, - спросил он, входя, - удалось что-нибудь узнать? - Удалось узнать, что у нас беспорядки, безобразие! - сердито сказал тот, кого называли директором. - Что вы имеете в виду, господин директор? - удивленно спросил подчиненный. - За чем вы смотрите? Как вы могли допустить, чтобы к нему попала газета? - Газета? Не может быть!.. А почему вы думаете? - Еще бы! Слышали бы, что он тут нес: он - военный министр, мы его похитили, мы, конечно, злобные коммунисты, выдала его коварная женщина... Разве сумасшедший сам такой бред выдумает? Все из "Горячих новостей"... - Решительно не понимаю, как это случилось, - смущенно сказал врач. Разве кто-нибудь из служащих? Вряд ли... А может быть, он через форточку услышал? - догадался врач. - Знаете, как в соседнем парке орет громкоговоритель... - Надо бы поговорить, чтобы его сняли. Мало хорошего, если радио будет сбивать с толку наших сумасшедших. Сами знаете, как трудно разуверить их, если они что-нибудь вобьют себе в голову. Да уж черт с ним, воображай себя хоть министром, но адрес-то свой сообщи... - Пожалуй, застрянет у нас... - В том-то и дело. Наполеон торчит вторую неделю, теперь этот... Директор имел все основания быть недовольным. Возглавляемое им учреждение было приемным пунктом "Скорой психиатрической помощи", основанным частным филантропическим обществом. С тех пор как настала эра атомной энергии, все большее количество людей теряло душевное равновесие, почему филантропическое общество и сочло своим долгом прийти на помощь. Но в обязанности пункта входила именно скорая помощь, а не лечение. К сожалению, пациентов забирали иногда при обстоятельствах, не позволявших выяснить их адреса. Долго не могли обнаружить адреса "атомной бомбы". Пациент, вообразивший себя ею, был чрезвычайно беспокоен, так как каждые десять минут со страшным грохотом "взрывался" и норовил опрокинуть койку, табуретки, стол. Служители с ним замучились. Впоследствии он оказался скромным бухгалтером и, истощив свою атомную энергию, попал в психиатрический стационар, в отделение для тихих. Пациент №354, вообразивший себя после чтения газеты военным министром, в сущности, представлял ординарный случай мании величия и коммунизмобоязни. Для психиатрической науки он интереса не представлял, и, естественно, директор торопился освободить койку. Вечером врач сообщил, что пациент №354 по-прежнему называет себя министром и требует, чтобы его доставили в военное министерство. Новым в его бреде было только то, что он дал имя таинственной женщины, предавшей его. - Сообщите, пожалуйста, о нем подробнее полиции, пусть разыщут семью или родных, - сказал директор. - Наполеон Бонапарт и министр Реминдол - это для нас слишком много. Мы - не правительство... Описав внешние приметы пациента №354, врач сообщил полиции, что он был задержан три дня тому назад ночью на одной из окраин города, бежавшим в одной пижаме за пожарной машиной, мчавшейся на пожар. Больной кричал: "На нас напали коммунисты!" Доставленный на пункт "Скорой психиатрической помощи", он каким-то чудом раздобыл номер газеты и вообразил себя похищенным военным министром, причем винит в предательстве какую-то коварную Анни. В тот же день из полиции явился чиновник, который долго глядел в глазок палаты №354. Он удалился с явно взволнованным видом. А через полтора часа к подъезду пункта "Скорой психиатрической помощи" подкатила машина, из которой вышло четверо в генеральской форме. Вызвав директора пункта и предъявив свои удостоверения, они просили проводить их к пациенту №354. Спустя несколько минут они вышли вместе с ним, один из генералов расписался в получении на руки пациента №354, и всей группой двинулись к ожидавшей их машине. Удивленные директор и врач вышли на крыльцо. Один из генералов, сняв с себя шинель, накинул ее на плечи пациента №354 и, заботливо поддерживая его под руку, усадил в машину. Другой генерал, обернувшись к директору, сказал: - Вы понимаете, господин директор, что публика знать об этом прискорбном случае не следует. Машина, мягко шурша по гравию дорожки, укатила за ворота. А профессор и врач, окаменелые, все еще стояли и молча смотрели вслед. - Послушайте, господин директор, - проговорил наконец врач, - но ведь это значит - он действительно... действительно... - Телеграфируйте сейчас же в Париж! - отрывисто бросил директор. - В Париж? - изумился врач. - Да... Сообщите им, что император французов Наполеон - у нас. Пусть за ним присылают...
16. Энтузиазм! Энтузиазм!
Мудрый человек греется от той же самой головни, которой безумец поджигает свою палатку.
В.Скотт. "Ричард Львиное Сердце"
Генерал Реминдол был доставлен не домой, не в лечебницу, а на загородную виллу друга-секретаря Бедлера. Решено было, что он здесь передохнет, чтобы привести в порядок расшалившиеся нервы. Бедлер объяснил своему шефу, как произошло печальное недоразумение, когда обычный свет от фар пожарного автомобиля он принял в тумане за таинственный луч. Генерал слушал молча, и Бедлер не понял, поверил ли друг ему или так и остался при прежнем мнении. - Во всяком случае, тебе надо передохнуть, слегка успокоиться... - говорил секретарь. - Серьезного ничего нет... Просто покой... Перестань пока думать о делах... В распоряжение генерала были предоставлены обширные апартаменты. Оставив генерала на попечении медицинской сестры и штата лакеев, Бедлер удалился для личного доклада президенту Бурману, а также для информирования прессы. Великанская печать обладает одним удивительным свойством: сегодня все газеты могут, захлебываясь, кричать о самых ужасных ужасах, а завтра о них никто и не вспомнит. Короче говоря, они в одинаковой степени обладают искусством, если требуется, сделать из мухи слона и, опять-таки, в случае необходимости не заметить слона, даже того, которого сами же сотворили. По поводу прискорбного случая с генералом Реминдолом газеты весьма глухо сообщили, что благодаря принятым властями энергичным мерам похищение генерала, подготовленное коммунистами, удалось предотвратить. Сам же генерал, бродя по многочисленным комнатам виллы своего друга, постепенно и медленно приходил к мысли, что он действительно поторопился принять пожарку за коммунистические войска. Весьма вероятно, что он окончательно утвердился бы в этом здравом рассуждении, но хозяин виллы Бедлер не проявил необходимой предусмотрительности. Генерал забрел в библиотеку, где и принялся от скуки просматривать газеты. Если великанские газеты обладают свойством доводить нормального человека до ненормального состояния, то во всяком случае их следует прятать от человека, уже обнаружившего изрядные признаки ненормальности. Но Бедлер не запер библиотеки на ключ. Впрочем, пока генерал читал историю своего похищения коммунистами, он был спокоен: газеты не сообщили ничего отличного от того, кто бы он не представлял себе во время своего бреда в психиатрическом пункте скорой помощи (увы, секретарю пришлось объяснить генералу характер этого благотворительного учреждения). Но вот генерал добрался до воскресного приложения к газете "Рекорд сенсаций" и... дрогнул... На обложке приложения была размещена красочная карта Коммунистической державы, и в кружках, изображающих ее столицу и крупнейшие города, гордо реяли великанские флаги, а около них красовались маленькие фигурки великанских солдат. Волнуясь, генерал начал перелистывать журнал и узнал, как бурно приветствовали жители Коммунистической страны явившиеся их спасать великанские войска, как девушки добивались любви великанских офицеров... Да, да, вся Коммунистическая держава оккупирована великанской армией! Даже в столичном оперном театре, гордившемся своими скучно-классическими постановками, идет симпатичная, добропорядочная великанская оперетка "Любовница сержанта Бобби", а в кинотеатрах демонстрируются знаменитые великанские фильмы: "Женщина-вампир", "Я убиваю девушек, в которых влюблен", "Серенада шести револьверов", "Любовные тайны атомной блондинки" и "Сотри кровь с моих рук своими поцелуями"! Свершилось! Могучая культура пришла в темную страну. То ли еще будет! И генерал, преданный религии лишь в меру приличий, широко перекрестился, впервые в жизни в порыве искреннего религиозного чувства. Свершилось! Но какой же мерзавец Бедлер! Ничего не сказал! Все тревожится о покое, об успокоении нервов! Да возможен ли покой, когда творятся героические дела! Ага, эта тряпка Бурман все-таки внял настояниям генерала Реминдола! Вероятно, достаточно было одной-двух бомбочек, и страна молниеносно оккупирована! И теперь это ничтожество, этот жалкий президентишка, руку которого направлял военный министр, будет пожинать лавры, а ему, истинному вдохновителю победы, томиться за кулисами в этой дурацкой вилле? Нет, тысячу раз нет! Мерзавец Бедлер, так унизить своего шефа! Я тебе этого не прощу! Туда, туда, на поле боя, где завоеванные женщины добиваются любви победителей, где любовница сержанта Бобби открывает новую эру свободного искусства, а сам сержант закладывает основы свободы на руинах коммунизма! Туда! Генерал пришел в неистовый восторг. И в этот момент - как кстати! - ему доложили, что его хочет видеть делегация. Генерал приказал лакею проводить делегатов к нему в библиотеку. Это были три молодых человека, как будто бы сошедших один за другим с конвейера: подбородки их были почти геометрически квадратны, железная воля так и выпирала из них, глаза из-под нависших бровей горели атомным энтузиазмом, рукава пиджаков с трудом вмещали бицепсы, а оттопыренные карманы - револьверы. Три идеальных стандарта явились приветствовать генерала от имени ордена "Свободных атомоносцев", на заседании которого только что была оглашена радостная весть об избавлении мужественного вождя из рук коварных коммунистов. - Да, да, друзья, благодарю вас! - прокричал генерал. - И я с вами! Не здесь мое место, когда творятся героические дела! - генерал потряс над головой "Рекордом сенсаций". - Едемте, друзья! Я с вами! Напрасно оробевшая медицинская сестра доказывала генералу, что ему необходим покой, что господин Бедлер распорядился строго следить за тем, чтобы генерал не покидал виллы, - напрасно! И сестра и лакеи, которым Бедлер также приказал не выпускать генерала, были сметены ураганом: молодые люди отбросили их, даже не заметив их существования, на руках вынесли генерала, посадили в автомобиль и умчались. Восторженный рев сотен глоток приветствовал героя, прибывшего на собрание "Ордена атомоносцев". Его принесли к трибуне, и генерал, переполненный энтузиазмом, прокричал: - Друзья! Наше место не здесь! На самолеты - и туда, где сверкают героические победы! Я лечу принимать парад моих победоносных войск в покоренной коммунистической столице. За мной, друзья! Десятки автомобилей непрерывной вереницей промчались по улицам столицы к центральному аэродрому. Там немало всполошились, когда военный министр потребовал для себя и для всей сопровождавшей его компании самолетов для немедленного перелета через океан в Коммунистическую державу. Но министр есть министр: стали готовить машины. И лишь какой-то лейтенант догадался позвонить в военное министерство. Через четверть часа примчался до смерти перепуганный Бедлер. - Послушай, что ты наделал? - говорил он шефу, отведя его в сторону. Зачем ты уехал с виллы? - Мое место не здесь, а там, где сверкают героические победы! - гордо повторил генерал понравившийся ему афоризм. - Какие победы? - не понял друг и секретарь. - Ты думал их скрыть от меня? - язвительно спросил генерал. - Не нужны мне твои заботы! Прочь! Я не ребенок! Я лечу принимать парад моих войск в покоренной коммунистической столице. Бедлер наконец понял. - Послушай, ты, видимо, читал "Рекорд сенсаций"? - воскликнул он, только теперь догадавшись о своей оплошности. - Да, читал! А ты воображал, что сумеешь спрятать от меня событие, которому удивляется весь мир?! - Да ведь это только воскресное литературное приложение... - Мне все равно, что это такое! Я лечу принимать парад. Прочь! - генерал рванулся, но Бедлер цепко ухватился за рукав генеральского мундира и не отпускал. - Послушай, тебе мало, что ты сделал себя посмешищем из-за этой пожарной машины? - злобно зашептал он генералу. - Пойми же, это только литературное упражнение. Никаких наших войск в коммунистической столице нет! - Как нет? - Да вот так и нет! Одна литература... - Но ведь пишут, идет даже "Любовница сержанта Бобби"... - И любовницы сержанта там нет... - Не понимаю... Не понимаю... - генерал растерялся. - А ты не обманываешь? - Клянусь тебе честью! Ну, если не веришь, давай спросим у кого-нибудь из обслуживающего летного персонала... Только зачем ставить себя в смешное положение? - А как же эти вот, атомоносцы? Они хотели лететь со мной... значит, они знают... - Горячие головы! - махнул рукой Бедлер. - Энтузиасты! Они за тобой в огонь, в воду и в непокоренные страны... Их только кликни... Наша надежда... Но знаешь, их надо направлять, а то такого наворотят, рад не будешь... Генерал мрачно молчал. - Так что же, едем домой? - вкрадчиво спросил Бедлер. Генерал уступил и пошел вместе с секретарем. Когда уселись в машину и она тронулась, генерал раздраженно спросил: - Все-таки не понимаю, зачем же это они? Сумасшедшие, что ли?.. - Ну, как тебе сказать... - осторожно сказал Бедлер. - Литература... Все-таки, знаешь, литература обязана поддерживать энтузиазм... О, энтузиазм - великая вещь! Но знаешь, это как огонь: можно греться, можно и обжечься. Журналисты из "Рекорда сенсаций" хорошо погрели руки... задумчиво закончил секретарь. Генерал угрюмо молчал...
17. Ученый консилиум
...официальные патентованные сумасшедшие, в сущности, не глупее и не поврежденнее всех остальных, но только самобытнее, сосредоточеннее, независимее, оригинальнее, даже, можно сказать, гениальнее тех.
А.И.Герцен. "Доктор Крупов"
Последний случай, когда генерал Реминдол едва не вылетел за океан, показал и Бедлеру и другим, что здесь дело посерьезнее, чем легкая усталость. Был созван секретный ученый консилиум. На виллу Бедлера съехались самые знаменитые знаменитости. Профессора и доктора медицины выслушивали, выстукивали генерала, били молоточками по коленкам, тыкали в него пальцами, чертили на коже и царапали ногтями, заставляли стоять на коленях на жестком диване и вообще проделывали все те издевательские вещи, которые разрешают себе врачи даже над самыми высокопоставленными особами. Главное, однако, заключалось не в этом, а в тех теоретических спорах и рассуждениях, которые затем последовали в узком кругу ученых. Вопрос был поставлен прямо и резко: признать ли исследуемого субъекта полноценным сумасшедшим или налицо лишь некоторое переутомление? Мнения разделились. Профессор Брусберг, не считаясь ни с чином, ни со служебным положением больного, объявил его банальным сумасшедшим. - Сумасшедший он потому, - сказал профессор, - что самую обыкновенную пожарную машину принял за орудие войны, тогда как в наш век техники даже малые ребята, так любящие рисовать танки, не спутают с ними легковой машины. Профессор Челмэджер, знаменитейший специалист по мозговым заболеваниям, держался иного мнения. - Я позволю себе не согласиться с уважаемым коллегой, - мягко, но решительно возразил он. - Вспомните, сколько людей видели вражеские подводные лодки в тех местах, где оказалось столь мелко, что подводная лодка и пройти не может. Припомните, что в городе Астехе была объявлена воздушная тревога после того, как был замечен неприятельский летательный аппарат, который затем был сбит одним из местных охотников и оказался детским воздушным шариком. Когда у нас в столице из-за короткого замыкания остановились поезда метро, сотни пассажиров, раня себя и других, выбивали окна с криком: "Атомная бомба!" Наконец, эти таинственные лучи, несомненно, многие видели там, где их не было. Что ж, господа, если мы признаем генерала Реминдола сумасшедшим, то по тем же признакам обязаны признать сумасшедшими тысячи наших сограждан. Доктор медицины Паулери поддержал мнение профессора Брусберга. - Генерал Реминдол, - сказал доктор, - известен как крупный военный специалист и, будь он в нормальном состоянии, он, конечно, не мог бы вообразить, что многомиллионная страна с огромной территорией молниеносно оккупирована нашими войсками. Между тем он даже готов был лететь за океан, чтобы принимать парад мнимых войск. Явные доказательства помешательства. - Нисколько! - горячо возразил доцент Дексли. - Могли же материалы о молниеносной оккупации напечатать в "Рекорде сенсаций", а там весьма опытные специалисты по военным и политическим вопросам, авторы солидных обзоров. И, как видите, никого из нас не приглашали для обследования их душевного состояния. - Кроме того, вы забываете, - вступил в спор профессор Наутемберленд, что три сотни членов ордена "Свободных атомоносцев" с большой охотой вызвались последовать за генералом Реминдолом. Угодно ли вам и их объявить сумасшедшими? - Я бы остерегся, - иронически возразил Дексли. - Мне жизнь еще не надоела... Ученый совет довольно единодушно засмеялся. - Наконец, господа, - возвысил голос профессор Челмэджер, - нам пришлось бы признать сумасшедшими и многих наших уважаемых сенаторов. Я считаю бестактным называть здесь фамилии, но вы вспомните, что многие из сенаторов публично высказались в том смысле, что достаточно сбросить одну-две атомные бомбы - и победа обеспечена. Мнение противников диагноза "признать сумасшедшим" начинало явно перевешивать. Профессор Брусберг, однако, попытался защищаться, но на этот раз его выступление оказалось просто смехотворным. - Но, господа, - сказал он раздраженно, - обратите внимание на то, что разоблачительные материалы, опубликованные профессором Чьюзом, довольно правдоподобны. Военный министр, вместо действительной обороны поддерживающий дутое военное изобретение, - не является ли это до некоторой степени... э-э-э... как бы сказать, признаком сумасшествия? Раздался дружный хохот. - Но-но-но, профессор, - воскликнул, смеясь, Челмэджер, - вы это, конечно, несерьезно! Не забывайте, что это изобретение принесло хорошую прибыль. - Слава богу, медицина не обязывает нас признавать бизнесмена сумасшедшим только потому, что он нашел остроумно-доходный бизнес, - в негодовании сказал доктор Паулери, который до этого поддерживал профессора Брусберга. Это решило исход спора. Генерал Реминдол был признан нормальным человеком, но вследствие переутомления с несколько повышенной реакцией. Был рекомендован отдых, с целью чего, а также для клинического наблюдения решено было положить генерала в лечебницу профессора Челмэджера, в отделение для страдающих легким видом неврастении.
18. Блестящая операция профессора Челмэджера
...в здравом уме будет безумней, чем потеряв рассудок...
О.Бальзак. "Блеск и нищета куртизанок"
Если вначале удивительные похождения генерала Реминдола произошли в довольно узком кругу пожарников и врачей-психиатров, то теперь блистательное появление "легкого неврастеника" среди сотен орущих "атомоносцев", их стремительный набег во главе с генералом на аэродром и настоятельное требование подать самолеты под заокеанскую прогулку в Коммунистическую державу были совершены с тем сумасшедше-грандиозным размахом, какой не в состоянии было прикрыть даже дружное молчание газет. Президентом Бурманом владели сложные и противоречивые чувства. В первые дни исчезновения Реминдола он был доволен тем, что получал отсрочку вопрос об атомной бомбе, - вопрос, который он никак не мог решить с полной гарантией успеха и личной безопасности для себя. Что касается обвинений в том, что генерала похитили коммунисты, то президент, конечно, понимал закономерность этих обвинений: если бы солнечное затмение приносило ущерб, следовало бы обвинить в нем коммунистов. Когда в реке был найден мундир генерала, президента на момент охватила радость: вдруг главный соперник на предстоящих выборах исчез окончательно? Но сейчас же появилось опасение, что теперь придется самому разделываться за авантюру Ундрича, вдохновленную Реминдолом. И, наконец, когда раскрылась истинная причина временного исчезновения Реминдола, президент попросту растерялся. Как, в его правительстве был сумасшедший министр: он мог бы натворить что угодно, а отвечать пришлось бы ему, Бурману! Больше всего боялся господин Бурман, как бы генерал Реминдол не выздоровел. И когда слухи о похождениях генерала вылезли наружу, президент решил, что было бы глупо не использовать их. Если даже генерал и вернется к нормальному состоянию, вряд ли избиратели согласятся отдать голоса бывшему сумасшедшему. Вот почему на одной из пресс-конференций господин Бурман, сделав печальное лицо, выразил сожаление по тому поводу, что в публику просочились сильно преувеличенные слухи о болезненном состоянии генерала Реминдола. Для опровержения их президент прочитал журналистам успокоительный бюллетень о здоровье генерала, где сообщалось о легком нервном потрясении, вызванном переутомлением. Но тот факт, что бюллетень был подписан знаменитым психиатром профессором Челмэджером, а сам пациент находился в его лечебнице, не оставлял сомнений в характере заболевания. Вскоре это стало еще яснее: заявление Бурмана приоткрыли ворота в плотине, сдерживавшей газетную информацию, и теперь она хлынула бурным потоком. Газеты наконец сообщили, как министр в страхе бегал от пожарной машины и как без всякого страха собирался лететь за океан. Советник Докпуллера, профессор Ферн, был взбешен таким поворотом дела. Он понимал, что это подводная мина Бурмана. Сумасшествие Реминдола вызвало раздражение господина Докпуллера: генерал посмел подвести его. Сообщение же печати о том, как генерал угодил в пункт "Скорой психиатрической помощи", вызвало у господина Докпуллера редкую для него вспышку гнева. Ферну пришлось пережить очень неприятные минуты. - Вы безумней его! - в раздражении бросил своему советнику господин Докпуллер. - Он еще может прийти в себя. Но после скандала в газетах что в нем толку? Ферн чувствовал себя виноватым. В самом деле, как он прозевал, как не сумел заранее заткнуть рот газетам? Ведь в его распоряжении все необходимые средства: господин Докпуллер в эти мелочи не вмешивался и ни в чем не ограничивал своего премьера. Но вместе с тем Ферн убедился, что господин Докпуллер не оставил своих надежд, связанных с Реминдолом. О, если бы он выздоровел, все было бы списано! Ферн решился увидеться с профессором Челмэджером. Свидание состоялось в лечебнице профессора, в его кабинете. Ферн интересовался прогнозом, подчеркнув, что господин Докпуллер не сомневается в искусстве профессора Челмэджера. - Видите ли, - задумчиво заметил профессор, - сказать что-либо определенное трудно. К сожалению, генерал обманул мои ожидания, - при этом профессор сделал строго-недовольное лицо, как бы упрекая генерала за своеволие, с которым тот уклонился от прогноза такой знаменитости, как профессор Челмэджер. - Он целиком во власти своей навязчивой идеи. Это либо вызовет острую стадию болезни, либо переведет его в разряд тихих, но безнадежных хроников. - Но неужели нет радикального лечения? - осторожно спросил Ферн. - При вашем искусстве... - Есть один метод, правда, еще не испробованный... - Профессор, вы возвращаете мне надежду... - Вы знакомы с моим докладом в обществе "Проблемы великанского века"? спросил Челмэджер. - Поверхностно... - Видите ли, я исхожу из теории профессора Фурта, что коммунизм - это, как он выражается, особая психополитическая болезнь. Это своего рода идея-фикс, и освободить от нее больного можно при помощи довольно несложной хирургической операции на мозгу пациента. - Да, об этом я слышал. - Ну, так вот. Болезнь генерала, по-моему, принадлежит к тому же роду, но, так сказать, представляет антипод того, чем болеют коммунисты. То коммунизм, а это - коммунизмобоязнь. Вам ясно? - Как будто... - Но если так (а это так), то отсюда логический вывод: та же операция может спасти генерала. - Вы думаете? - радостно воскликнул Ферн. - Убежден. Надо, так сказать, вырезать идею-фикс. - А не опасно? - Для жизни нисколько. Единственная опасность, что операция может и не дать желаемого эффекта или даже превратить пациента... ну, как бы это выразиться... - В идиота? - подсказал Ферн. - Если хотите... Но, принимая во внимание нынешнее положение генерала, не такая уж это потеря... - Да, конечно... по-моему, стоит пойти на риск. - Рад слышать, - удовлетворенно сказал профессор Челмэджер. В самом деле он был очень доволен. Операция в случае успеха принесет ему славу, в случае же неудачи придется просто ее замолчать. Но профессор думал не об одной славе. - Знаете, операция уникальная, требует исключительного искусства... Ферн понял. - О, об этом не беспокойтесь... Какой гонорар считаете вы для себя достаточным? - Сто тысяч... Изящным жестом Ферн вынул из внутреннего кармана чековую книжку. - Я бы хотел, господин Ферн, чтобы сведения об операции преждевременно не просочились... - сказал на прощание Челмэджер. - Вы понимаете, исход неизвестен. - Незачем мне об этом говорить. - Ферн откланялся. Так втайне был выработан этот замечательный план возвращения осиротевшей стране потерянного вождя. Но страна об этом не знала. Единственным, кто что-то заподозрил, был президент Бурман. После того как при помощи своего маневра он довел до сведения общественного мнения скандальную историю генерала, президент считал своего соперника уничтоженным. Но когда личная разведка президента донесла о визите Ферна Челмэджеру, президент взволновался. Очевидно, Докпуллер опять что-то затевает, а Челмэджер - чудотворец, как бы они не поставили генерала на ноги! Скрепя сердце президент направился в лечебницу Челмэджера, предварительно сообщив ему о визите. В сущности, в этом не было ничего необычного и удивительного: естественно, что президент интересовался судьбой своего переутомившегося министра. Беседа состоялась в той же комнате, на другой день после встречи с Ферном. Челмэджер сначала молчал о намеченной операции по тем же причинам, по каким он просил молчать о ней Ферна. Но потом у него появилась соблазнительная мысль: а что, если и с этого удастся получить гонорар за операцию? Для этого достаточно было промолчать о соглашении с Ферном и представить все дело так, как будто операция производится по желанию президента. Профессор изложил теорию "психополитической болезни" и вырезывания идеи-фикс. Бурман внимательно слушал. - А не опасно? - спросил Бурман так же, как и Ферн. Профессор повторил те доводы, которые убедили Ферна. На этот раз, уже не подыскивая и не смягчая выражений, он напрямик заявил, что единственная опасность в том, что пациент может остаться идиотом. Но не это испугало Бурмана. - Но может и выздороветь? - спросил он. Челмэджер понял, что именно это страшит президента. Но, видимо, Бурман не хотел показать этого и начал распространяться насчет того, что случай с Реминдолом поставил правительство в тяжелое положение, и если, выздоровев, он, вернется на свой пост, правительство всегда будет под страхом возможности рецидива. - Рецидив маловероятен, - процедил сквозь зубы Челмэджер. Ему хотелось, чтобы Бурман высказался начистоту. Бурман тоже понял, что этого не избежать. - Партия "раков", которую я имею честь представлять, - сказал он торжественно, - считает гибельным курс генерала Реминдола. И с этой точки зрения возвращение его к власти нежелательно. Вы могли бы помочь нам, господин профессор. - Я не политик, я ученый, - дипломатично заметил Челмэджер. Помолчав, он не менее дипломатично заявил: - Кроме того, некоторые лица думают совершенно иначе, господин президент. Они сочувствуют операции со всеми вытекающими отсюда последствиями. Бурман понял, кто эти люди и что это за "вытекающие последствия". - Если бы вы, профессор, отказались от операции, - сказал он веско, - мы могли бы с избытком компенсировать вам утрату гонорара. Вы не откажете в любезности сообщить его размер? - Сто тысяч. - В таком случае двести вас устроят? - любезно улыбнулся Бурман. Челмэджер задумался. Сумма была соблазнительная. Самое хорошее, если бы можно было одновременно удовлетворить и Докпуллера и Бурмана, получив из обоих источников, но, кажется, это было никак невозможно. На всякий случай Челмэджер ответил: - Обещаю подумать, господин президент. Я вас извещу. Так неопределенно закончилась эта беседа. Челмэджер долго ломал голову, над тем, как поймать обоих зайцев: Не найдя выхода, он со вздохом сожаления расстался с этой мыслью. Правда, то, о чем он условился с Ферном, меньше предложенного Бурманом (сам виноват: продешевил!), зато операция принесет ему мировую славу и обогатит науку. Ученый должен быть бескорыстен! Господин Ферн был очень доволен своим соглашением с Челмэджером. Если все кончится благополучно, хозяин убедится, что он, Ферн, недаром занимает свое место. Возвратясь из столицы, Ферн торопился сообщить господину Докпуллеру об успехе, но случилось так, что господин Докпуллер почувствовал недомогание. Бывало это частенько, и в этих случаях господином Докпуллером овладевало мрачное настроение (что вполне извинительно при его возрасте): он никого не хотел видеть, допуская к себе только врача. Все остальные в это время были ему противны, да и просто опасны, как возможные носители инфекции. Вот почему Ферну удалось увидеть повелителя лишь на пятый день. Он сразу же рассказал ему о своем соглашении с Челмэджером. Докпуллер внимательно выслушал теорию "психополитической" болезни. - Вырезать идею-фикс? - повторил он, и вдруг Ферн увидел, что господин Докпуллер тревожно зашевелился. Он даже сделал попытку приподняться, но снова беспомощно опустился в глубину своего необъятного кресла. Советник подскочил к нему. - Ферн, Ферн, я вас не узнаю! - огорченно воскликнул Докпуллер. - Да ведь он вырежет самое главное! - Ферн недоумевающе, но уже испуганно смотрел на хозяина. А тот, перехватив этот непонимающий взгляд, окончательно потерял спокойствие и визгливо, тоненьким голосом закричал: Остановить! Остановить! Сейчас же остановить! Потрясенный Ферн бросился вон. Он еще не мог полностью осмыслить того, что хотел сказать хозяин, но твердо знал: хозяин всегда прав, его повеления надо выполнять раньше, чем поймешь их сокровенный смысл. Прежде всего, Ферн послал Челмэджеру телеграмму с требованием отменить операцию. Не полагаясь, однако, на это, он бросился на аэродром и через четверть часа уже был в пути. За полтора летных часа, отделяющих столицу Докпуллера от столицы страны, советник вполне понял ход мыслей своего повелителя и был по-настоящему пристыжен. Боже мой, это было так просто! В самом деле, он хотел вырезать самое главное: то, что делало генерала безумно испуганным, а потому и безумно храбрым. Только он один мог сделать то, о чем другие лишь болтали: пустить в ход атомную бомбу! А все эти в здравом уме - да разве они лучше его? Разве не безумие тянуть с тем, что потом станет невозможно? Профессор Челмэджер, получив телеграмму, был озадачен. Он истолковал ее только так, как можно было ее понять: господин Докпуллер боится за жизнь и здоровье своего фаворита. Но профессор был уверен в успехе, требование же Докпуллера лишало его славы, с которой за эти дни он уже успел мысленно породниться. Оставалось одно: ускорить операцию, а потом сослаться на то, что телеграмма запоздала. Профессор отдал необходимые распоряжения своим ассистентам. Как описать храм медицины, где стены сияют белоснежным блеском, где жрецы в таких же белоснежных халатах, в белых марлевых повязках, полускрывающих лицо, готовятся вскрыть вместилище самого сложного, тонкого и высокого в человеке и дерзновенно вмешаться в таинственные процессы его душевной жизни? Профессор Челмэджер, окруженный ассистентами, священнодействовал. На столе неподвижно лежал усыпленный Реминдол. Скальпель сверкал в руке хирурга. В этот торжественный момент в операционную, вопреки всем правилам, посмел войти один из служителей и доложил, что профессора немедленно вызывают. Челмэджер яростно посмотрел на нарушителя. - От господина Докпуллера, - осторожно сказал тот. Секунду профессор колебался. - Начинайте без меня! - бросил он ассистентам. - Я сейчас вернусь. Разговор с Ферном (это, конечно, был он) кончился быстро. - Вы получили телеграмму? - грозно спросил посланник Докпуллера. - Уверяю, ему не грозит опасность, - умоляюще сказал Челмэджер. Ферн не стал слушать. - Господин Докпуллер не желает, чтобы он выздоровел. Профессор не понял. - Во всяком случае, гонорар остается у вас. Это профессор понял. Ферн тревожно взглянул на закрытую дверь операционной. - Послушайте, там уже режут? Челмэджер кивнул. Ферн понял, что терять времени нельзя, и рванулся к двери. - Халат господину Ферну! - едва успел приказать Челмэджер. Служитель набросил на плечи гостя халат. Челмэджер и Ферн вошли в операционную. Ассистенты вскрыли черепную коробку и ждали профессора. Он подошел, с сожалением посмотрел внутрь и, отойдя в сторону, сказал: - Нельзя! Вы же видите... - Тут профессор добавил латинский термин. Черепную коробку зашили. Генерала отвезли в палату. Когда Ферн уехал и все разошлись, профессор вернулся в свой кабинет. Несколько мгновений он сидел неподвижно, затем взял телефонную трубку и набрал номер. - Господин секретарь? - спросил он. - Профессор Челмэджер хочет немедленно говорить с президентом Бурманом. Доложите, президент знает. Отлично, минуту я подожду. - Челмэджер подождал. - Господин президент? Говорит Челмэджер. Господин президент, тщательно обдумав, я решил принять ваше предложение. Отлично. Благодарю вас! Челмэджер повесил трубку. Что ж, от славы пришлось отказаться... Зато... Так неожиданно для самого себя профессор решил задачу о двух зайцах. Жалко, что о блестящей операции профессора Челмэджера не появилось ни одной строчки ни в медицинской, ни в общей печати.
19. Последний луч
Глубина падения большого человека всегда соответствует высоте, на которую он поднялся.
О.Бальзак. "Утраченные иллюзии"
Президент Бурман ликовал: он вышел победителем в тайной борьбе с Докпуллером. Как бы он был поражен, если бы узнал, что операцию остановили не двести тысяч, переведенные им Челмэджеру, а всего лишь одно слово всесильного Докпуллера. Как ни был опытен и ловок в политических интригах господин Бурман, его творчество в этой области не поднималось до тех высот, где парил докпуллеровский гений интриги. Реминдол обречен остаться безумцем, значит, он больше не будет политическим вождем - вот примитивный тезис, в который свято верил господин Бурман. Он и не подозревал, что из той же предпосылки господин Докпуллер делает совсем иной вывод. Он не понимал, что сам платил за свое будущее падение. Не дальше чем через неделю после несостоявшейся операции господин Докпуллер вызвал своего советника. - Нельзя терять время, - сказал он, и Ферн понял. - Зачем ждать? Вы уверены, Ферн, что теперь удастся протащить его через выборы? После этого скандала? Нет, Ферн не был в этом уверен. - Мы в стороне, Ферн, понимаете, в стороне, что бы ни случилось. Дело организуют патриотические лиги. Вы только финансируйте. Но помните: мы ни при чем! Докпуллер кивком головы отпустил советника. На этот раз он дал более подробную директиву, так как, раздосадованный промахами своего советника, начинал моментами испытывать недоверие к его способностям. Господин Ферн, стремясь исправить свое пошатнувшееся положение, развил бешеную деятельность. Он явился в столицу, и в столичное отделение фирмы Докпуллера началось паломничество многочисленных вождей и глав патриотических лиг, ассоциаций, орденов и обществ. Здесь побывал сенатор Хэйсбрук, Железный Командор "Великанского легиона", человек весьма энергичный, громоподобным голосом выпаливавший обрубленные фразы. Он нисколько не изумился предложению поставить во главе государства безумного генерала и проревел: - Клевета! Клевета! Он не безумец! Я слышал его. У нас на собрании. Призывал бросить атомную бомбу на коммунистов. Нормально, тысяча чертей, вполне нормально! Сенатор Хэйсбрук любил это хотя несколько затасканное, но энергичное восклицание, считая, что оно как нельзя лучше оттеняет его мужественный характер. Побывали здесь и другие знаменитости: Великий Магистр "Ордена вольных тюремщиков вредных мыслей" господин Хилбенкс, председатель "Великанского действия" господин Филбс, Великий Закройщик "Золотых рубашек" господин Литл, Император "Невидимой Империи" господин Райфлюйс, Главный Чародей и Великий Дух "Священных мстителей" господин Бернард Дакнайр, Великий Шеф-Повар общества "Львы-вегетарианцы" господин Плаунтетер и многие другие. В результате всех бесед и переговоров был создан "Объединенный штаб патриотических лиг по спасению Великании", во главе с сенатором Хэйсбруком, который, благодаря своему часто повторяемому энергическому восклицанию, был признан наиболее подходящим для роли руководителя. Так началась подготовка этого удивительного государственного переворота. Ферн предоставил в распоряжение его исполнителей все необходимые средства, а сам, помня указание господина Докпуллера, отошел в сторону. Между главами патриотических лиг сразу же возникло острое разногласие по вопросу о том, сохранить ли по традиции за новым вождем привычное звание президента или дать ему какое-нибудь новое, более звонкое и решительное звание, например Великий Дракон Великой Демократической республики или что-нибудь такое же сильное. Более радикальные элементы стояли за Дракона, считая, что этим будет решительно подчеркнуто наступление совершенно новой эры драконидов и все подрывные элементы будут предупреждены, что время шуток миновало: Дракон не шутит! Более осторожные ссылались на приверженность к традиционной терминологии. "Бей в морду, но не забывай приговаривать: "Свобода!", - упрямо повторял господин Хилбенкс, Великий Магистр ордена "Вольных тюремщиков". Он твердо держался принципа: не изменяй традициям - тогда можно изменять всему. Он был против Дракона. Главный Чародей и Великий Дух "Священных мстителей" господин Бернард Дакнайр в запальчивости назвал Хилбенкса коммунистом. (Дело в том, что Дакнайр, надеявшийся занять место Хилбенкса, был зол на своего начальника за то, что тот не позволил спихнуть себя.) Раздраженный Магистр в ответ попал Чародею в скулу, даже забыв приговорить: "Свобода!", и начальник штаба сенатор Хэйсбрук, отчаянно выкрикивая: "Сто миллионов чертей!", вместе с другими членами штаба с трудом водворил порядок. Кроме господина Дакнайра, слегка пострадали "лев-вегетарианец" Плаунтетер, "Невидимый Император" Райфлюйс и "Великий Закройщик" Литл. В конце концов победила радикальная точка зрения: страна должна была получить Великого Дракона. Когда все эти идейные разногласия были устранены, началась подготовка самого дела. Начальнику штаба сенатору Хэйсбруку было поручено навестить будущего Дракона, поставить его в известность о предстоящей ему миссии и организовать вывод его из психиатрической лечебницы. Во исполнение этого поручения сенатор Хэйсбрук посетил профессора Челмэджера в его лечебнице. Челмэджер устроил свидание с Реминдолом. Генерал благосклонно выслушал предложение и величественно дал согласие: - Хотя я "краб", но готов быть и "драконом". Хэйсбрук снова поспешил к Челмэджеру. - Дружище профессор, он в прекрасном состоянии! - воскликнул сенатор, фамильярно обнимая профессора за талию. - В прекрасном! - Не нахожу, - возразил профессор. - Бред преследования. Вряд ли излечим. - Да он пышет здоровьем! - решительно возразил сенатор. - Тысяча чертей, он министром никогда не рассуждал так логично! А сколько юмора! Хотя я и "краб", говорит, но готов стать и "драконом". Тут Хэйсбрук заметил, что несколько проговорился. Взглянув внимательно на профессора, он, однако, успокоился, убедившись, что тот ничего не понял. - Ей-богу, профессор, вы его вылечили! - продолжал кричать сенатор, не выпуская талии Челмэджера. - Вот сила современной медицины! Да, отдых ему нужен, не отрицаю, нужен. Есть такое местечко. Загородная вилла приятеля. Семь тысяч чертей, какой воздух, какой пейзаж! Вы выполнили свой долг, профессор. Блестяще выполнили. Патриотические лиги ценят. Патриотические лиги благодарят. Не только на словах. Хэйсбрук протянул профессору Челмэджеру листок. Тот скосил глаза: это был банковский чек. Пятьдесят тысяч! Этот генерал такой хлебный пациент, что жалко его и отпускать! Но теперь платили именно за то, чтобы его отпустить. - Что ж, пожалуй, вы правы. Отдых - великая вещь, - сказал Челмэджер. - О, миллион чертей, величайшая вещь! - восторженно воскликнул сенатор. На другой день был опубликован бюллетень за подписью профессора Челмэджера. Здоровье генерала Реминдола в полном порядке. Имеются лишь остаточные явления резкого переутомления. Генералу предписан отдых. Так все было подготовлено для решительного удара. К утру исторического дня все были на местах. Часть легионеров и членов патриотических лиг концентрировалась в парке, у виллы Бедлера, куда перевели генерала. Здесь он должен был возглавить свое войско и двинуться к столице. Другие отряды патриотических лиг скрытно сосредоточивались по домам в районе телеграфа, радио и других центров. При выступлении загородной колонны к столице должен был прозвучать сигнал по радио: "Великий Дракон летит спасать Великанию!" - тогда одновременно вступали в действие все отдельные патриотические отряды. Словом, план был разработан во всех деталях. Приход эры драконидов был неотвратим. Выступление было намечено с рассветом. Главы патриотических лиг придавали этому символическое значение: с рассветом должен был наступить новый исторический день Великании. Итак, ровно в назначенный час перед виллой прозвучал сигнал горниста. На пятом этаже открылось окно, и столпившиеся внизу легионеры в свете зарождавшегося дня увидели фигуру генерала в полной парадной форме. - Да здравствует Великий Дракон! - проревели они. Генерал поднял руку, и все смолкло в ожидании приветственной речи Дракона. А генерал стоял и смотрел перед собой. Величественная картина открылась перед ним. Далеко внизу расстилались поля, парки с прятавшимися в них домами, за всем этим алела полоска утренней зари. Всходило солнце, но легкий слой облаков у горизонта скрывал его. Вдруг тонкий солнечный луч прорезал облака, повис над полями, над парками, ударил в окна домика на далеком холме - все окна дома вспыхнули ярким огнем. Казалось, дом внутри горит. Реминдол увидел и побледнел. - Луч! Луч! - в страшном смятении закричал он. - Спасайтесь! Коммунисты напали! - Опомнись! Это солнце! - воскликнул стоявший сбоку Бедлер. Сенатор Хэйсбрук, стоявший по другую сторону, схватил Реминдола за руку. Но тот с такой силой оттолкнул его, что сенатор едва удержался на ногах. Реминдол вскочил на подоконник и... бросился вниз. Солнце всходило, лучи его хлынули на поля, на сады, на дома и осветили столпившуюся кучку людей. Внутри ее лежало то бесформенное, что осталось от Великого Дракона. Окончательно победив облака и туманы, солнце поднималось все выше, и лучи его радостно лились на оживающую землю.
20. Рупор истории
- Но что скажет история?.. - История, как всегда, солжет...
Б. Шоу. "Ученик дьявола"
Прыжок генерала Реминдола стал мировой сенсацией. Народы мира, которые Великания милостиво принимала под свою высокую руку, с непочтительным оживлением встретили неожиданный аттракцион: великанский вождь выпрыгнул в окно в страхе перед призраком, которым он запугивал их! "Даже пугая других, надо не терять чувства меры, чтобы не испугаться самому, - писала коммунистическая газета "Рабочий". - Это чувство меры давно уже покинуло наших королей и правителей, поэтому-то на их фоне сумасшедший министр выделился не как сумасшедший, а как вождь". Слишком большое количество людей было замешано в "заговоре дракона", чтобы кое-какие его подробности не вылезли наружу. Стало известно, что у виллы Бедлера, секретаря Реминдола, генерала ожидала большая толпа. Скандал разрастался. Пришлось создать сенатскую комиссию для расследования. Через две недели страна услышала заключение высокоавторитетной комиссии. - Тысяча чертей, мы попотели над этим проклятым делом! Самым добросовестным образом попотели! - сказал, выступая по радио, председатель следственной комиссии сенатор Хэйсбрук. - Никаких следов заговора! Все злостные выдумки коммунистов! После столь решительного выступления "Честь", "Свобода" и другие газеты усилили кампанию против коммунистов. Репутация генерала Реминдола не пострадала. Ему были возданы должные почести даже президентом Бурманом против героев-мертвых он ничего не имел: на выборах они не мешали. Конечно, господин Бурман о деле генерала Реминдола узнал больше того, что угодно было господину Хэйсбруку сообщить стране. Только теперь президент понял, какая опасность угрожала ему, если бы безумный министр своевременно не выпрыгнул из окна. И хотя господин Докпуллер предусмотрительно устранил все, что могло бы набросить тень на его королевскую репутацию, Бурман очень хорошо понял, в чьих руках были нити заговора. Но именно поэтому он и предоставил действовать сенатору Хэйсбруку, считая, что господин Докпуллер оценит президентскую скромность. Не следовало искушать фортуну: и без того она оказалась благосклонной - противники падали, как осенние листья. Господин Бурман был доволен.
21. Раньше или позже...
Основной и чудовищный факт: жизнью народов управляют люди, совершенно обезумевшие.
М.Горький. Ответ на анкету журнала "Vu"
Удивительное дело: после трагического конца генерала Реминдола "таинственные лучи из-за океана" перестали являться, как будто, погубив генерала, они выполнили свое назначение. Никто больше их не видел: на великанском небе воцарился штиль. Два человека были особенно взволнованы последними событиями. Инженер Ундрич в большой тревоге явился к Бедлеру, бывшему секретарю Реминдола, а ныне директору-распорядителю "Корпорации Лучистой Энергии". Ундрич боялся, что гибель Реминдола неблагоприятно отзовется на судьбе его изобретения, особенно после разоблачения Чьюза. Бедлер успокоил Ундрича: - Можете быть спокойны: без Реминдола будет все так же, как и при нем. И чрезвычайно огорчен гибелью Реминдола был господин Докпуллер. Уж конечно, господин Докпуллер знал о секрете "Небесной черепахи" еще до сенсационных разоблачений. Когда пришло сообщение о безвременном конце сверхчеловека, Ферн грустно заметил: - Кто знает, не подвернись "Святой Маврикий", все могло быть иначе. - Вы думаете, Ферн? - Старик задумчиво пожевал губами, и Ферн понял, что хозяин не верит в то, чтобы Реминдол мог кончить иначе. И, как бы поясняя эту мысль, Докпуллер добавил: - Раньше или позже... Жаль, что, прежде чем броситься самому, он не бросил атомной бомбы. Он мог это сделать. Начни он - и все пошло бы иначе... А Ферн, по странной ассоциации мысли, подумал: "Господин Гитлер начал первым, но разве вышло лучше?" Впрочем, советник остерегся высказать свою мысль вслух.
Часть IV. В мире призраков
1. Разговор на разных языках
Заря уже близко, - неужели вы не возьмете на себя своей доли труда, чтобы помочь взойти солнцу?
Э.Л.Войнич. "Овод"
Бурные события, вызванные "неврастенией" генерала Реминдола, на время отодвинули на задний план разоблачение Чьюзом аферы Ундрича. Зато, когда Реминдол окончательно исчез, вся афера Ундрича предстала в новом свете: стало ясно, что это создание сумасшедшего автора. Бурман увидел, что ему будет не так-то легко отделаться от наследства, оставленного безумным министром. Сколько ни раздумывал господин Бурман, получалось, что предложенный Ундричем выход был все же самым разумным. Чьюз сам попался, предложив экспертизу Уайтхэчу. Если действовать осторожно, можно будет убедить Уайтхэча спасти положение. Он строптив поначалу, а потом обычно уступает. Ведь собирался же он сгоряча бросить свою лабораторию, а затем поостыл... Нужна только осторожность... Президент вызвал к себе профессора Уайтхэча. - Скажите, профессор, вполне откровенно, что вы думаете обо всей этой неприятной истории с Ундричем? - спросил господин Бурман, стараясь придать своему тону наибольшую искренность. - Ваше заявление в печати показывает, что вы кое-что знали. - Решительно ничего. Ввиду происшедшей на аэродроме непонятной катастрофы с летчиком Дауллоби я хотел только подчеркнуть, что не имею никакого отношения к изобретению Ундрича и даже не знаю, в чем его сущность. Вот и все. - Но сейчас-то как вы думаете, кто прав в споре между Чьюзом и Ундричем? - Не имею данных, - уклончиво ответил Уайтхэч. - Вы не считаете исключенным, что прав Чьюз? - Нет, не считаю. Старик не из тех, кто бросает слова на ветер. - Он указывает на вас как на желательного авторитетного главу экспертной комиссии. "Да это только потому, что я успел заявить в печати о своей непричастности к делам Ундрича", - подумал Уайтхэч. - Мы не можем терпеть создавшееся двусмысленное положение, - продолжал Бурман. - Особенно после прискорбного случая с Реминдолом. Согласитесь ли вы, профессор, взять на себя руководство экспертизой? - Если мне прикажут... - Ну, а вдруг изобретение действительно не больше, чем блеф? - Что ж, так и придется сказать стране... - Очень неприятно... Конечно, главная вина тут Реминдола, да с него теперь не спросишь. А тень падает и на меня, хотя вы же понимаете, профессор, я не ученый и не в состоянии разобраться во всех этих тонкостях. Вот даже вы не заметили... - Позвольте напомнить, господин президент: меня отстранили... - Да, да, конечно... Приходится расхлебывать за Реминдола... А тут еще эта глупая история с "черепахой"!.. - Но о "черепахе" вы же знали? - осторожно спросил Уайтхэч. - Ну и что ж? - раздраженно огрызнулся Бурман. - Вам, людям науки, все это представляется простым. А ситуация иногда требует... В политике нельзя руководствоваться ходячей добродетелью. Вы же поехали в Медиану на испытание "лучей Ундрича", а верили вы в "лучи из-за океана"? Уайтхэч промолчал. - Поймите, профессор, тут дело не во мне. Ну, может быть, на выборах это будет стоить мне поста президента. Но поверьте: я охотно уступлю это место, - Бурман хлопнул обеими ладонями по ручкам кресла. - С удовольствием, с великим удовольствием: я так устал... Но дело серьезнее. Ведь, по существу, мы раскроем военный секрет. Да, да, секрет, что лучистой энергией еще не располагаем. Это опасно, очень опасно. Другое дело, если бы вы, профессор, могли сегодня предложить свои лучи... Я первый выбросил бы Ундрича на помойку, окажись он обманщиком. А как у вас с лучами? - Господин президент, мы тогда договорились о годичном сроке. С тех пор не прошло и полугода. - Да, да, знаю... Но я тогда просил вас сократить срок. А теперь такие обстоятельства... - Научная работа не может регулироваться случайными обстоятельствами. - Понимаю... И все-таки... Неужели никак не раньше? - Может быть, это было бы и возможно, если бы не вмешательство Реминдола, - решительно сказал Уайтхэч. - Я считаю своим долгом сказать вам об этом, господин президент, потому что сознаю серьезность положения... - Что вы имеете в виду? - быстро спросил Бурман. - Реминдол снял с работы директора лаборатории номер два, моего ученика Грехэма. Вы знаете об этом, господин президент. Причина, по-моему, неосновательная: подписание воззвания против атомной бомбы. Ничего не поделаешь: иногда приходится смотреть сквозь пальцы на увлечения молодежи. Во всяком случае, Грехэм нам был нужен: это не Ундрич, это серьезный, талантливый работник. И он... он открыл лучи... Свойства их те же, что у лучей Чьюза. - Что вы говорите? - воскликнул Бурман, вскакивая с кресла. - Вы в этом уверены, профессор? - Совершенно... - Вам известен секрет? - Нет. Грехэм не расположен передать его государству. Если бы действовали с ним осторожней, можно было бы сохранить его для нас, а Реминдол своей грубостью толкнул его в объятия коммунистов и вообще всех этих беспочвенных, но опасных мечтателей. - Профессор, мы не можем его упустить. Вы знаете, где он? - Я следил за ним стороной. Бедняга долго скитался без работы. Подумать только: талантливейший ученый, изобретатель, работает механиком в хлебопекарне! Вот результаты деятельности Реминдола. - Ах, боже мой, - с досадой сказал президент, - чего можно требовать от сумасшедшего! Механик хлебопекарни! Какая чушь! Конечно, зарабатывает гроши. А мы можем предложить ему миллионы, да, да, миллионы! Как его изобретение сейчас кстати! Вот что, профессор, возьмите на себя переговорить с Грехэмом... - Сомневаюсь... - Не сомневайтесь! Узнайте о его условиях. Раз это серьезно, мы готовы на все. Я очень прошу вас, профессор, не откладывать. Завтра же утром... Во исполнение этого поручения профессор Уайтхэч следующим утром очутился где-то на окраине, в хлебопекарне, куда вряд ли он когда-либо забрел бы по своей воле. Мальчик проводил его по длинному узкому коридору, освещенному единственной тусклой лампочкой, в комнату, служившую, очевидно, конторой. Навстречу Уайтхэчу из-за стола поднялся полный пожилой человек. Кроме него, в комнате сидел еще один, тоже пожилой, с тонким и длинным носом. Перед ним лежали ведомости с колонками цифр. На стене висели старинные часы - они больше подходили бы музею, чем пекарне. Хрипя, шипя, они шли с таким усилием, что было ясно: это их надорвавшийся механизм двигает время вселенной. На табуретах, на мебели - на всем лежал налет беловатой пыли вероятно, ее и не замечали, а может быть, она была здесь в почете, как пыль на бутылках выдержанного вина. Все было какое-то странное, ненастоящее, почти карикатурное, и Уайтхэч с болью подумал, что вот в этой жалкой обстановке приходится работать Грехэму, его Чарли, на которого он возлагал столько надежд! Внушительный вид Уайтхэча произвел на толстяка благоприятное впечатление. - Чем могу служить? - с любезной улыбкой спросил он. - Владелец предприятия Вальтер. Вероятно, в солидном госте он предугадывал хорошего заказчика. Суетливо пододвинул стул, поспешно смахнув с него платком пыль. Уайтхэч сел, но назвать себя не пожелал. - У вас работает господин Чарльз Грехэм? - спросил он. - Совершенно верно. - Мне нужно поговорить с ним. Я директор лаборатории. - Пожалуйста, - разочарованно протянул толстяк: значит, не заказчик, это не интересно. Уайтхэч с сомнением оглядел унылую комнату: - Не думаю, чтобы нам было удобно здесь говорить. Я был бы признателен вам, господин Вальтер, если бы вы сегодня освободили Грехэма от работы. - Брунтер! - резко крикнул толстяк. - Позовите Грехэма. Длинноносый поднялся и молча вышел. - Надеюсь, господин директор, вы не собираетесь переманить Грехэма? "Переманить! - с горечью подумал Уайтхэч. - Если бы ты знал..." - Грехэм - мой ученик. Знаете, кто он? Он большой ученый. Если бы только он захотел... А он работает здесь... - У меня предприятие солидное, - обиделся хозяин. - Хороших работников ценить умею. Господин Грехэм не работает у меня и месяца, а получает не меньше своего предшественника. А тот прослужил у меня пятнадцать лет. Тоже знающий был человек. Если бы не умер, не расстался бы с ним... Уайтхэч молчал. Неприятно было продолжать этот разговор, только подчеркивающий всю убогость обстановки, в которую попал Грехэм. В комнату вернулся обладатель замечательного носа. - Сейчас придет, - пискнул он. И голос у него был какой-то птичий. В сущности, не все ли равно, какой у человека нос и голос, а Уайтхэч чувствовал, что все его раздражает; казалось даже - вот этот нос и писк как-то унижали Грехэма. - Профессор! - послышался голос Грехэма с порога. - Вот не ожидал! - Чарли! - радостно воскликнул Уайтхэч и пошел навстречу Грехэму. На момент было даже что-то похожее на попытку объятия, но после мгновенного замешательства оба ограничились рукопожатием. - Рад видеть вас, Чарли! Нужно поговорить с вами. Господин Вальтер был так любезен, что согласился ваш день подарить мне. - Да, да, пожалуйста, - кисло улыбнулся хозяин. Через минуту оба были уже на улице и садились в машину. - Послушайте, Чарли, - Уайтхэч повернулся к Грехэму, - как вы могли так унизить себя? Куда ехать? - переспросил он шофера. - Чарли, дайте ваш адрес. Не возражаете? - Пожалуйста. - Грехэм назвал свой адрес. - Вы перебрались? - Пришлось. Для механика хлебопекарни я занимал слишком роскошные апартаменты. Вот вы говорите, профессор, я унизился... А я был счастлив, когда нашел это место. А в сущности, чем плохо? Работа чистая. Разве не унижают подчас себя те, кто занимает высокие посты? Эта история с Ундричем... Уайтхэч кивком головы показал на окошко шофера. - Поговорим после... Грехэм жил недалеко от своей пекарни. Он занимал две скромные комнатки: одна служила кабинетом и спальней, другая - столовой. - А зачем мне, одинокому, больше? - ответил он на молчаливый, скептический взгляд Уайтхэча, которым тот окинул его квартиру. - Поверьте, профессор, в своих прежних шести комнатах я иногда чувствовал себя, как путешественник в Сахаре. Вообще, я вижу, вы смотрите на мое положение более мрачно, чем я сам... - Что и говорить, положение замечательное: автор мирового открытия выпекает булки и плюшки!.. - Ну что ж, благороднее выпекать для людей хлеб, чем атомную бомбу или "лучи смерти". - Опять детские разговоры! - Да, опять! У меня было достаточно времени, чтобы основательно поразмыслить над всем этим... - А пока вы размышляли, Ундрич превратился в великого изобретателя. - ...и великого афериста, - усмехнулся Грехэм. - Песенка его спета. - Вы уверены в этом? - Совершенно. Чьюз, а теперь и капитан Нордис выставили его голым на позорище всему свету. Да и ваше заявление, профессор, показывает, что вы понимаете, в чем дело... - Может быть. А вот насчет спетой песенки - это еще вопрос. - Почему это? - Видите ли, Чарли, насколько я понимаю, в деле замешаны весьма высокопоставленные люди. Ундричу бросят спасательный круг, иначе он потащит с собой на дно и еще кое-кого. Вы понимаете? Есть и другая сторона дела. Признать Ундрича аферистом - это значит расписаться в своем банкротстве. Это считают слишком опасным, на это у нас не пойдут. Похоже, что Ундрич будет продолжать разливаться соловьем. - Ну и черт с ним! - Конечно, аферист будет пожинать славу и наживать деньги, а настоящий изобретатель будет чинить печи и перебиваться в этой конуре... - Вот уж что меня меньше всего задевает! - совершенно искренне воскликнул Грехэм. - Бросьте, Чарли, давайте говорить серьезно. Я говорил о вас с президентом. Сказал ему о вашем открытии. Поймите, как вы им сейчас нужны! Развязаться с Ундричем они смогут, только получив вас. Вы можете диктовать условия. Бурман так и говорит: мы готовы дать миллионы. Подождите, подождите, Чарли, - поспешно сказал Уайтхэч, заметив брезгливую мину Грехэма, - я повторяю только то, что сказал президент, я обязан это, сам-то я отлично знаю, что вы из бессребреников... Нет, не серебром и золотом я стараюсь вас прельстить - подумайте о том, что действительно дорого вам: о научной работе. Ну что вы здесь? Жалкий поденщик какого-то ничтожества Вальтера. Вы губите себя. А там перед вами неисчерпаемые возможности, широкая арена научной работы, мировая слава... Там вы... - ...жалкий поденщик какого-то ничтожества Докпуллера - не правда ли, профессор? - с горечью перебил Грехэм. Он встал из-за стола и теперь стоял перед Уайтхэчем. Лицо его горело, глаза сверкали. - Да, да, ведь это в угоду докпуллерам, чтобы уберечь и приумножить их миллиарды, моими лучами будут убивать миллионы людей. Широкая научная арена!.. Если бы вы сказали, что с помощью моих лучей будут втрое быстрее выращивать растения и животных, что мои лучи принесут изобилие... Но нет, вы же не скажете этого! Пример Чьюза нас научил!.. - Ах, Чарли, Чарли, какой вы неисправимый ребенок! Вы все еще носитесь с детскими мечтами! - Да, детские мечты, раньше это были детские мечты! Но не теперь, когда есть страна с двухсотмиллионным населением, которая работает, стремится к этому, осуществляет эти мечты... - Пропаганда! - презрительно буркнул Уайтхэч. - Э, профессор, довольно обманывать себя этим глупым словом! - горячо воскликнул Грехэм, но вдруг, заметив свою резкость, поспешил смягчить ее: - Простите, профессор, но я зол на это слово. Сколько раз я сам пугался его, пока не присмотрелся к фактам. Пропаганда, пропаганда! Выходит, что Коммунистическая держава вышла победительницей из войны с фашистами, построила новую промышленность, воздвигает электростанции - все только для пропаганды! Ну что ж, очень хорошая пропаганда, сознаюсь, она на меня действует! Когда Эрнест Чьюз обо всем этом мне рассказывал - вы знаете, он побывал там, - у меня руки чесались: ах, черт, вот так бы поработать! - Чарли, не слишком ли вы интересуетесь их делами? - Слишком? А как же ученый может не интересоваться этим! Однажды на собрании Эрнест Чьюз сказал, что мы, ученые, понимая, как важны наблюдения за тем, что происходит в пробирке, в то же время частенько забываем о стране с двухсотмиллионным населением, где строится новая жизнь. Так вот, я хочу наблюдать за этой огромной "пробиркой", не пугаясь слова "пропаганда". - Уж не собираетесь ли вы сбежать к ним? - с насмешкой сказал Уайтхэч. Такой энтузиазм!.. - Сбежать? Нет, зачем же... Не в этом выход... - А в чем? Договаривайте! - Не знаю, не знаю! В том-то и беда, что не знаю. Как, что? Не знаю! Но знаю одно крепко: если уж я понял, что так дальше нельзя, значит, узнаю, обязательно узнаю... Вот Эрнест Чьюз пригласил меня вступить в ассоциацию прогрессивных ученых. Может быть, это поможет понять... - И жалко и неприятно слушать вас, Чарли. Лучше подумали бы о том, что вам представляется последний шанс вернуться к научной работе. - Последний шанс? А думали ли вы, профессор, о том, что нам, ученым, представляется последний шанс занять подобающее нам место среди тех, кто борется за настоящую человеческую жизнь? За жизнь без войн, без бомб, за жизнь со счастьем и изобилием - разве мы, ученые, не можем принести изобилие? Я верю, слышите, всем своим существом верю, что этот день придет, даже и без нашей помощи придет, найдутся люди смелее и отважнее нас, но почему бы и нам не постараться приблизить этот радостный день? У нас остается еще шанс, последний шанс - вы этого не чувствуете, профессор? - Нет, не чувствую, - сухо сказал Уайтхэч, с неодобрением рассматривая стоявшего перед ним Грехэма: щеки его пылали, волосы растрепались и в беспорядке падали на лоб. - Я жду, Чарли: вы так и не дали вразумительного ответа на предложение президента. - Мы говорим на разных языках... - грустно сказал Грехэм. - Чарли, помните одно: не стесняйтесь обратиться ко мне, как только убедитесь, что были неправы. - Мы говорим на разных языках... - повторил Грехэм и безнадежно махнул рукой. Уайтхэч уже мчался в машине домой, а эта фраза, бесконечно повторяясь на все лады, звучала в его ушах: "Мы говорим на разных языках... Мы говорим на разных языках..."
2. Секреты кухни
Вот жизнь как она есть. Это не лучше кухни, точь-в-точь такая же вонь, и приходится марать руки, если хочешь пировать; умейте только вымыться - в этом вся мораль нашего времени.
О.Бальзак. "Отец Горио"
Разговор, который в тот же день вел Уайтхэч с Бурманом, проходил очень бурно и кончился чуть ли не разрывом. Прежде всего, господин Бурман никак не мог понять, что человек не пожелал даже говорить об условиях после того, как ему были предложены миллионы. - Да говорили ли вы Грехэму об этом, профессор? - с недоверием спрашивал Бурман. - Лучше бы не говорил! - сердито бросил Уайтхэч. Не сразу господин Бурман примирился с тем, что надежды на Грехэма надо оставить. - Вот еще второй Чьюз отыскался! - злобно сказал он. - Во всяком случае, теперь у нас выхода нет. Вам придется заняться экспертизой, профессор. Мы не можем уклониться от вызова Чьюза. Это значило бы признать свое поражение. - Я вижу, вы все более склоняетесь к мысли, что изобретение Ундрича авантюра. - Может быть. Но что бы там ни было, объявить об этом сейчас невозможно. - Значит, и мое участие в экспертизе невозможно... - Профессор, поймите же положение!.. Ну да, Реминдол допустил ошибку, но сейчас еще большей ошибкой было бы... - Я - ученый, господин президент, а вы предлагаете мне... предлагаете... Или это опять дипломатия? Уайтхэч был искренне возмущен: таких усилий стоило отмежеваться от Ундрича, а теперь в силу "высших" политических соображений его опять стараются запутать в грязное дело! Раньше или позже оно все равно вылезет наружу, и тогда его научный авторитет погублен! - Поищите, господин президент, тех, кто менее дорожит своей честью, сказал Уайтхэч, решительно вставая. - Найдутся и такие, раз нашелся Ундрич. - Как вы не хотите понять, профессор, что экспертизу можете возглавить только вы! Вам доверяет Чьюз. - Очевидно, не без оснований! - и, резко повернувшись, Уайтхэч вышел. Бурман был раздосадован. И не только отказом Уайтхэча, но и тем, что как-то само собой выходило, что хочешь не хочешь, а приходится плясать под дудку Чьюза. Почему какой-то старик, которого судили, держали в тюрьме, у которого ни силы, ни власти нет, почему он командует ими? Он требует экспертизы изобретения - и они вынуждены подчиниться... Он указывает на Уайтхэча - и вот изволь уламывать этого упрямца! Чьюз заявляет: Уайтхэч честен, Уайтхэч не обманет - и Уайтхэч, гордо выпятив грудь, повторяет за ним: "Чьюз мне верит, и не без оснований, я не обману, я оправдаю доверие Чьюза". Черт возьми, Чьюз уже значит больше президента! Впрочем, господин Бурман не сомневался, что Уайтхэч поломается, поломается, да и уступит: таков уж его стиль. Но прошли день, два, три Уайтхэч не уступал, и Бурман наконец понял, что на этот раз он не уступит. Значит, Чьюз был прав, выдвигая кандидатуру Уайтхэча. Опять выходило по его! А между тем, экспертиза была нужна до зарезу, дальше молчать было невозможно. Совершенно ясно определилось, что все объяснения Ундрича на пресс-конференции не произвели ни на публику, ни на биржу никакого впечатления. Не помогло и официальное сообщение следственных властей о том, что гибель майора Дауллоби явилась несчастным случаем в результате технической неисправности прожектора, за что изобретатель не может нести ответственности. А эти несколько дней принесли новые неприятности. В парламенте коммунистический депутат Рэдчелл, мало того, что потребовал научной экспертизы изобретения Ундрича, выступил с дополнительными разоблачениями. Он сообщил, что хотя Ундрич пользовался для своей работы государственной лабораторией, государственными средствами, секрета своего изобретения государству он не передал, более того, по существу, изобретение и не было проверено, однако Ундричу, или, точнее, организованной генералом Реминдолом "Корпорации Лучистой Энергии", были переданы крупные заказы. Генерал Реминдол при содействии Ундрича устроил "Небесную черепаху" и в результате общего психоза добился повышения курса "лучистых акций", благодаря чему они вместе с изобретателем дополнительно положили в карман не один миллион. Словом, своими "небесными" операциями генерал очень удачно помог себе во вполне земных операциях. Не довольствуясь этим, он воспользовался своим влиянием и связями и добился выдачи "Корпорации Лучистой Энергии" государственной десятимиллионной ссуды для организации производства. Самое любопытное, что генерал Реминдол, действуя через подставных лиц, фактически оказался одним из главных распорядителей корпорации. Ундричу для организации завода-лаборатории близ столицы перепало из субсидии свыше трех миллионов, такая же сумма попала в руки Прукстера, директора Медианского прожекторного завода. Не менее же трех миллионов положил в карман и сам генерал Реминдол. Такова прибыль от бизнеса в заливе Невинности и прочих "невинных" дел! А это только цветочки - ягодки еще впереди! Господин Бурман был взбешен: секреты кухни вылезали наружу...
3. Что же делать?
Если бы я снова стал молодым и мне пришлось выбирать свой жизненный путь, я не стал бы ученым или учителем. Я, скорее, выбрал бы профессию водопроводчика или разносчика, в надежде обрести ту степень независимости, которая еще возможна при теперешних обстоятельствах.
Альберт Эйнштейн
Последний разговор с Уайтхэчем произвел на Грехэма тяжелое впечатление. Не то чтобы он надеялся Уайтхэча переубедить... Но оказалось, что с ним просто невозможно говорить: он уже ничего не понимал. А вместе с тем по своим личным качествам это не злодей, а простой, обычный человек. Неужели все-таки возможно такое поразительное равнодушие к цели своей работы? Если так, тогда действительно с помощью науки можно уничтожить человечество со всей его многовековой цивилизацией! И можно ли удивляться, что в среде таких "ученых" появился проходимец Ундрич, которого окружили ореолом "великого изобретателя"? Эрнест Чьюз обещал Грехэму рекомендацию для вступления в "Ассоциацию прогрессивных ученых". Но теперь он дней на десять выехал в провинцию, чтобы побывать на собраниях местных отделений Ассоциации. Грехэм чувствовал острую необходимость перейти от размышления к действиям. Первым таким действием и должно быть вступление в "Ассоциацию прогрессивных ученых". Грехэм не хотел больше тянуть и решился позвонить профессору Эдварду Чьюзу. - Приезжайте немедленно, сейчас же приезжайте! - услышал он в трубку голос Чьюза, едва тот разобрал, кто к нему звонит. - Очень кстати: завтра собрание Ассоциации. Если хотите, можете выступить... А рекомендацию дам вам я... Зачем вам ждать, пока Эрнест вернется?.. Через час Грехэм сидел в кабинете Чьюза и так непринужденно разговаривал со стариком, будто был давно знаком с ним. Он рассказал Чьюзу, как генерал Реминдол, возможно уже тогда свихнувшийся, отдал распоряжение о разделении их лабораторий на три самостоятельных отделения, и теперь ясно почему: подготавливалась афера Ундрича. - Посмотрите: они до сих пор не смеют согласиться на экспертизу! воскликнул Чьюз. - Мне кажется, что Уайтхэч тоже прикрывает Ундрича. Возможно, я ошибся, назвав его кандидатуру в эксперты. Как вы думаете? - Нет, он ненавидит Ундрича. Но он осторожен. Слишком осторожен... повторил Грехэм с усмешкой. - Именно теперь он не хочет лишиться руководства своей лабораторией. Ведь он должен открыть свои лучи. А от открытия он очень недалек. - Да, вы с ним работали... Но почему вы уверены, что он близок к успеху? - Потому что... - неожиданно для себя сказал Грехэм, на мгновение запнулся, но решительно кончил: - потому что я открыл лучи... И могу судить, что и ему немного осталось... - Вы открыли? - спросил Чьюз. Сказал он это очень спокойно, будто даже не удивляясь, лишь на мгновение поглядев на собеседника. - И вы проверили их действие? - Конечно. Не в том, понятно, масштабе, как вы, профессор, но все-таки... Насколько успел разобраться, свойства их в общем те же, что и у ваших лучей. - И что ж вы намерены делать? - Не знаю... - А все-таки? - Сделал то же, что и вы... Чьюз некоторое время молча смотрел на Грехэма. - Вы хотите сказать, что все уничтожили? - спросил он наконец. - Кроме записей. - И это опасно. Секрет никому не известен? - Нет. - И Уайтхэчу? - Нет. Он знает только, что открытие сделано. - Только он один? - Он сообщил об этом президенту. - Скверно... - Они уже обращались ко мне с предложением... - Конечно, сулили миллионы? Грехэм улыбнулся: - Не без того... - Видите, Грехэм, если бы вам пришлось перенести хоть малую толику того, что пережил я, когда они охотились за моим изобретением, вы не были бы так спокойны... - Профессор, все записи зашифрованы. У нас был принят шифр, известный только руководителю лаборатории и нам, его двум помощникам. - Иначе говоря, кроме вас, шифр знают Уайтхэч и Ундрич? - Да. - Скверно... - повторил Чьюз. - Я свои записи уничтожил, хотя мог бы придумать шифр... И знал бы его только я один... - Но, профессор, зачем им... Уайтхэч и без того так близок к результатам. Они только и ждут его лучей. Еще Реминдол говорил, что такие лучи предпочтительней атомной бомбы и лучей Ундрича, потому что уничтожают только людей, а не материальные ценности. - Да, нашли достойное себя оружие! - с негодованием сказал Чьюз. - Оружие лавочников! Убивает только людей, а ценности можно прикарманить. - Что же делать, профессор? - с надрывом выкрикнул Грехэм мучивший его вопрос. - Позволить им торжествовать, а нам уничтожать свои изобретения? До каких же пор? - Да, уничтожать... - строго сказал Чьюз. - И записи не посоветовал бы хранить. Уничтожать, потому что наши изобретения они используют только для убийства. Уничтожить совершенно, даже хотя бы надолго скрыть открытие в наш век бурного развития науки нельзя - не будем обманывать себя иллюзией, Грехэм. Я открыл свои лучи год назад, теперь вы сделали то же самое, спустя некоторое время достигнут того же либо Уайтхэч, либо кто другой. Лишь невежественные генералы воображают, будто мы волшебники и наши открытия неожиданно выскакивают, как Афина из головы Зевса. Господам генералам кажется, что стоит лишь запрятать секрет в сейф и приставить к нему и изобретателю вооруженных часовых - и дело обеспечено: они навек монополисты секрета. - Да, - подтвердил Грехэм, - они были уверены, что атомной дубинкой будут навек держать в подчинении весь мир. - Что поделать: выше их разума понять, если что и надо уж засекретить, то не меньше, чем законы физики... - И они теперь сделали бы это, будь в их силах, - усмехнулся Грехэм. - Но с другой стороны, - возразил Чьюз, - мы же понимаем: одной идеи открытия мало. Сущность термоядерного синтеза на солнце была открыта давно, а водородная бомба создана лишь теперь. Мы знали, что для получения наших лучей нужно создать ливень гамма-лучей... Но технологические трудности... На преодоление их уходит много времени. И мы не должны раскрывать их преждевременно. Придет время, когда не нужно будет скрывать ничего... - Когда же, когда? - с тем же надрывом спросил Грехэм. - Не знаю. Но вспомните, Грехэм, всего три месяца назад вы рассуждали иначе, и Эрнест отчитывал вас на собрании ученых. Год назад я тоже не понимал. А теперь нас, понявших, все больше. Это как ледоход: будто все прочно, только лед слегка потемнел - и вдруг река, ломая его, вырывается на свободу. Не будем же спрашивать себя: когда? Будем бороться, чтоб скорее. В этом главное...
4. Результат неожиданного приглашения
- Поступок этих газетчиков меня изумляет... Ведь это подло с их стороны! - Такова их профессия!
Дж. Олдридж. "Дипломат"
Грехэм покидал Чьюза радостно возбужденный. Старик, накинув пальто, вышел проводить его на крыльцо. Тут он заметил, что Грехэма не ждет машина (такси Грехэм отпустил: приходилось экономить даже на мелких расходах). - Поедете на моей машине, - распорядился Чьюз. В городе Грехэм заехал в дешевый ресторанчик, где он обычно обедал. Машину он отпустил. Домой заходить не имело смысла: было около семи часов вечера, а в восемь было условлено начать ремонт и переделку одной из печей хлебозавода. Грехэм предложил свое усовершенствование, и хозяин решил испробовать его на одной печи. Работы хватит на всю ночь. Действительно, четверо рабочих под руководством Грехэма провозились до утра. Грехэм устал и решил домой не ездить: через три часа предстояло уже быть на собрании "Ассоциации прогрессивных ученых". Отыскав укромный уголок в кладовой и попросив разбудить себя, он моментально заснул. Два часа сна мало освежили его, чувствовал он себя разбитым, но пропустить собрание ни за что не хотел. Едва при входе он показал записку Чьюза, контролер сказал ему: - Профессор Чьюз просил вас зайти к нему. Он назвал номер комнаты и объяснил, как разыскать ее. Чьюз сидел в обществе трех ученых, которых Грехэм не знал. Старик поднялся ему навстречу, радушно пожал руку и, обращаясь к собеседникам, сказал: - Позвольте представить: инженер Грехэм, новый член нашей Ассоциации. Прошу любить и жаловать! Его есть за что любить! Тут же был закончен прием нового члена в Ассоциацию. - Ну что, решили сегодня выступать? - спросил Чьюз. - Да, выступлю, - ответил Грехэм. По правде говоря, он плохо себе представлял, что и как будет говорить: веки слипались, голова была как в тумане. Заседание было посвящено протесту против скандальных событий, разыгравшихся вокруг "лучей Ундрича". Грехэм с трудом заставлял себя слушать речи ораторов. Когда он поднялся на трибуну и увидел море голов, на мгновение у него зарябило в глазах. Но он пересилил себя. Мало-помалу нервное возбуждение побороло усталость. Он говорил о том, как они втроем, Уайтхэч, Ундрич и он, работали над проблемой лучей, как были разделены их лаборатории и как Ундрич добился успеха, и притом совершенно неожиданно: до тех пор вклад его в общие достижения был минимальный, это признавал и Уайтхэч. Вот почему не приходится сомневаться, что все это афера, организованная сумасшедшим министром, которую, однако, поддержали и теперь покрывают министры и президент, официально признаваемые нормальными. - Посмотрите, что происходит в нашей стране, - говорил Грехэм. - Открытие лучей, которые могли бы уничтожить болезни и принести изобилие, так и не удалось использовать. Мы вынуждены отказаться от открытий и изобретений полезных человечеству, вынуждены уничтожать их! - Горечь, с которой говорил Грехэм, усиливалась от сознания, что вот сейчас он говорит и о себе, о своем открытии, и никто этого даже не знает, думают, что он имеет в виду только Чьюза; и даже здесь, на собрании ученых, он не может сказать о своем открытии! - Зато посмотрите, что эти же люди сделали с "лучами Ундрича"! Из ничего сделали все! Афериста окружили славой великого изобретателя и великого патриота, он сам и многие сколотили на пустом месте капиталы. Собрание решило опубликовать обращение ко всем ученым с призывом отказываться от работы над созданием оружия массового уничтожения и требовало, чтобы полностью были раскрыты все обстоятельства скандальной аферы Ундрича. По окончании собрания Грехэм зашел в комнату правления проститься с Чьюзом. Старик был один. - А, Грехэм! Отлично сделали, что догадались зайти, - приветствовал его Чьюз. - Я приберег для вас сюрприз. - Он выдвинул ящик стола, вынул конверт и передал его Грехэму. - Вы теперь равноправный член нашей Ассоциации. Что вы об этом скажете? Грехэм вынул из конверта лист с напечатанным на машинке текстом. Это было приглашение союза научных работников Коммунистической державы посетить страну, ознакомиться со строительством, с условиями работы ученых. - Что же тут можно сказать? - заметил Грехэм. - Конечно, интересно. Можно только позавидовать тем, кто поедет... - А зачем завидовать? - улыбнулся Чьюз. - Правление решило послать делегацию из пяти человек, четверо намечены, согласием их мы заручились, пятая кандидатура вакантна. Я предложил вас - и со мной согласились... - Я? - изумился Грехэм. - Я слишком молодой член Ассоциации. - Чепуха! Вы достаточно интересуетесь их строительством. - А вы едете, профессор? - спросил Грехэм. - Могли бы об этом не спрашивать... - вдруг меняя тон, сердито ответил Чьюз. - По-вашему, я брошу все и укачу? Дело Ундрича в тупике... Того и гляди, мерзавцу откроют какую-нибудь лазейку... - А вы думаете, нам разрешат выезд? - Как бы там ни было, - заметил Чьюз, - им не так-то легко будет отказать. И признаюсь, теперь уж я чувствую к вам что-то вроде зависти... - Но вы же можете!.. - воскликнул Грехэм. - Оставим это! - отрезал Чьюз. - Допускаю, что вы не понимаете... Но если бы вы слышали голос майора Дауллоби, когда он мне исповедовался, видели бы, как он превратился в факел... - Чьюз отвернулся. - Я обязан довести дело до конца... Грехэм понял, что касаться этой темы более не следует. - А знаете что? - вдруг воскликнул Чьюз. - Надо сейчас позондировать почву. Он заглянул в лежавшую у аппарата телефонную книжку и набрал номер. Через минуту он уже говорил: - Да, да, приглашение официальное... Конечно, мы представим вам подлинное пригласительное письмо... Фамилии делегатов? Пожалуйста... - Чьюз назвал четыре фамилии. Две из них были Грехэму известны: один - химик, другой геолог. - Да, да, Чарльз Грехэм, - говорил между тем в трубку Чьюз. - Совершенно верно: прежде состоял директором лаборатории, но уже давно не на государственной службе... Работает механиком на небольшом частном хлебозаводе... Отлично, я буду благодарен, если вы наведете справки... Завтра к вам прибудет наш секретарь... Положив трубку, Чьюз, усмехнувшись, заметил Грехэму: - Кажется, ваша кандидатура их не обрадовала. Ну, посмотрим... Во всяком случае, уступать не будем!.. До крайности усталый, но и возбужденный, возвращался Грехэм домой. Он решил пройти пешком, рассчитывая, что прогулка на воздухе освежит его. У здания газеты "Свобода" он попал в водоворот толпы. Люди плотной массой приникли к витрине последних новостей. - Что там такое? - спросил он у одного из прохожих, который, пробиваясь сквозь ряды читающих, выбрался наконец на тротуар. - Опять с Ундричем, - отвечал тот. - Оказывается, оклеветали его коммунисты: лучи он изобрел самые настоящие... Грехэм стал протискиваться к витрине. Через минуту он уже читал. "Свобода" сообщала, что только что у президента состоялась пресс-конференция. Господин Бурман дал исчерпывающие ответы на все вопросы корреспондентов. В частности, корреспондентов интересовало положение с изобретением Ундрича. Почему до сих пор не отвечено на обвинения, предъявленные Чьюзом, и не начата экспертиза? Господин Бурман ответил, что кампания против "лучей Ундрича" инспирирована красными, которые выдвинули на авансцену престарелого Чьюза в качестве ширмы, использовав его сомнительную популярность. Какими методами пользуется этот якобы ученый, показывает разоблачение, сделанное Ундричем: записи магнитофона с несомненностью устанавливают, что Чьюз пытался купить у механика самолета ложные показания. Сейчас всей этой подрывной деятельности будет нанесен сокрушительный удар: инженер Ундрич заявил, что безвозмездно передает свое изобретение в полное распоряжение государства. В связи с этим назначена экспертная комиссия во главе с профессором Уайтхэчем, которая немедленно же начнет проверку и приемку изобретения. Грехэм был поражен. Неужели Уайтхэч согласился прикрыть "лучи Ундрича" своим именем? Но ведь он отлично знает, что это афера. Неужели можно так низко пасть? Грехэм не выдержал, зашел в ближайшую будку телефона-автомата и набрал номер Уайтхэча. Он услышал скрипучий голос Уайтхэча и назвал себя. - А, Чарли! Я ждал вашего звонка... - Почему ждали? - удивился Грехэм и вдруг понял: - Если вы, профессор, насчет нашего последнего разговора, то вы ошиблись: ничего нового сказать я не могу. - Да? - разочарованно протянул Уайтхэч. - Я о другом. Действительно вы дали свое согласие на экспертизу? - А, вы об этом. Ну, дал. А что? - Но ведь это же афера. Вы сами говорили... - Экспертиза покажет, - сухо сказал Уайтхэч. - А если покажет, что афера? - Не понимаю, почему вы волнуетесь, Чарли? Что покажет, то и сообщу. Или вы уже и меня подозреваете? - Нет, но... А все-таки что вы думаете обо всем этом? Почему же они согласились? - Я не расположен говорить об этом по телефону, Чарли. Могу только сказать, что я думаю то же, что и раньше, и не беспокойтесь, не побоюсь заявить об этом открыто. Удовлетворены? - Вполне... - А я был бы удовлетворен, если бы вы внимательно обдумали мое предложение. - Ах, профессор, как мне вам объяснить, что тут и обдумывать нечего! Грехэм в самом деле был удовлетворен. Странное чувство он испытывал к Уайтхэчу. Он проработал со стариком более десяти лет. Вначале это было только уважение; по мере того как он сам рос, он понял, что, в сущности, уже догнал и кое в чем перегнал своего учителя, - и прежнее чувство превратилось в какую-то смесь жалости, привычки и, кажется, даже немного любви. Он жалел старика и за его одиночество, и за то, что всю жизнь он трудился и, в сущности, так ничего не добился, и вот теперь приходится ему, ученику, свои открытия деликатно выдавать за общие достижения. За эти месяцы разрыва с Уайтхэчем и эта странная любовь-жалость, понятно, ушла, но все же Грехэм чувствовал, что ему было бы очень неприятно, если бы Уайтхэч оказался таким же подлецом и обманщиком, как Ундрич. Вот почему телефонный разговор несколько успокоил его в отношении Уайтхэча. Но совершенно непонятно было, на что же надеялся Ундрич. Неужели опять сплетен какой-то план? Было всего около семи часов вечера, когда Грехэм вернулся домой. Предыдущая бессонная ночь, волнения этого дня так истомили его, что он сразу же улегся и заснул. Утром он проснулся в прекрасном настроении: свежим, отдохнувшим. Потянувшись к часам, с удивлением обнаружил, что стрелка подбиралась к десяти. Ого! Он проспал не менее четырнадцати часов! Времени достаточно, чтобы отоспаться и отдохнуть. Не спеша он принялся одеваться. Торопиться было некуда: своей ночной работой на заводе он заслужил себе свободный день. Решил поработать в библиотеке. Но проходя мимо газетного киоска, он увидел на утренних выпусках газет напечатанную крупным шрифтом свою фамилию. Он купил несколько экземпляров. Ну, конечно, история с приглашением ужа стала достоянием газетчиков. С возмущением они писали о том, что коммунисты стараются заполучить в свою страну, якобы для обычного "культурного визита", ученого, который был директором секретной оборонной лаборатории. Вот она, деятельность так называемых "прогрессивных ученых", которыми руководят оба Чьюза! Благородное негодование переполняло благородные сердца журналистов. Ведь это Чьюз оклеветал важнейшее изобретение Ундрича, оклеветал самого изобретателя, а теперь готовится послать за границу того самого Грехэма, который работал вместе с Ундричем. Какая же гарантия, что этот Грехэм, подписавший недавно коммунистическое воззвание против атомной бомбы, не раскроет коммунистам секрет изобретения Ундрича?! Надо надеяться, что правительство не совершит ужасной ошибки и не даст красному ученому визы на выезд. Грехэм зашел в телефонную будку и позвонил Чьюзу. Слуга ответил, что профессор уехал в "Ассоциацию прогрессивных ученых". Грехэм тотчас решил отправиться туда же. Он застал Чьюза в комнате правления за газетами. - Ну, что вы скажете? - закричал старик, едва увидел его. - Подлецы, настоящие подлецы! А каковы чиновники из министерства? Сделать еще ничего не сделали, но журналистам моментально сообщили. Те, понятно, сразу учуяли, что от них требуется. - Этого и следовало ожидать... - мрачно сказал Грехэм. - Вы что: капитулировать? - Чьюз внимательно посмотрел на Грехэма. - Нет, не думайте, так просто я вам этого не позволю. Мы еще повоюем! Разговор перешел на последние газетные сообщения по поводу изобретения Ундрича и пресс-конференции у Бурмана. - Уверен, что придумали новый трюк! - воскликнул Чьюз. - Интересно будет услышать заключение Уайтхэча. До сих пор я не считал его способным на прямое мошенничество. Странное дело: Грехэм почувствовал себя задетым. Он поспешил рассказать о своих вчерашних телефонных переговорах с Уайтхэчем. - В личной честности Уайтхэча я не сомневаюсь. Вы увидите: он не будет их покрывать, - это Грехэм сказал с тем большим жаром, что сам уже начинал сомневаться в том, в чем теперь хотел убедить Чьюза. - Ну, что же, тем лучше, - только и ответил Чьюз. Внимание его снова обратилось к проектируемой поездке. - Мы еще повоюем! - снова повторил он. - А по-моему, бесполезно, - возразил Грехэм. - Мое участие будет только задерживать поездку. Из всех делегатов только одна моя фамилия раздразнила газетчиков... - Э, да я вижу, вы и впрямь на попятный? - нахмурился Чьюз. - Не на попятный, а просто в интересах общего дела считаю нужным снять свою кандидатуру. - Позвольте об интересах общего дела судить и мне, - резко сказал Чьюз. Вижу, у вас нервы уже сдали... Рановато... Конечно, неприятно, когда видишь, как треплют в газетах твое имя клеветники... Но знаете: волков бояться - в лес не ходить! Я считал вас храбрее... Грехэм вдруг вспыхнул. - Я не давал повода... - начал он и, сделав усилие, чтобы не ответить резкостью, круто повернувшись, вышел. Через мгновение оба жалели о внезапной вспышке, но Грехэм уже ехал в такси домой - не возвращаться же с извинением: ведь он не давал повода подозревать себя в трусости! - а Чьюз сидел за письменным столом, морщась от досады и все же не делая ни одного движения, - не бежать же ему, как мальчишке, за этим гордецом!.. Что поделать: даже умным людям не всегда удается умно поступать! К чести неожиданных "противников" все-таки нужно сказать, что через пять минут каждый винил уже не другого, а себя. Впрочем, Грехэм продолжал ехать домой, а Чьюз - сидеть за столом.
5. Инженер Грехэм меняет маршрут
Одно из пленительных и зловещих свойств жизни - невозможность предвидеть, какой ветер - попутный или губительный - наполнит паруса нашей ладьи.
Т.Драйзер. "Титан"
И все-таки Грехэм домой не поехал. Чем ближе он подъезжал, тем бессмысленней казалась ему только что разыгравшаяся сцена. Хорошо, что он сумел удержаться от резкого ответа Чьюзу, но плохо, отвратительно, что он, как обиженный мальчик, выбежал из комнаты. Может быть, и дверью хлопнул? В горячности он ничего не помнил. Фу, как глупо! Пожалуй, Грехэм все-таки повернул бы назад, если бы не этот острый стыд за свою мальчишескую выходку. Нет, показаться сейчас на глаза Чьюзу просто немыслимо!.. Он вдруг вспомнил, что сегодня должен приехать Эрнест Чьюз. Поговорить бы с ним, объяснить, как произошло это непонятное недоразумение, просить поговорить с отцом... Грехэм остановил машину у станции телефонных автоматов и позвонил Эрнесту Чьюзу. Едва успел Грехэм назвать себя, как услышал голос Эрнеста: - Это вы, Грехэм? Как удачно, что вы позвонили! Вот что: немедленно приезжайте ко мне. Слышите: немедленно, где бы вы ни были, сейчас же, не теряя ни минуты... Можете? - Могу... Но почему такая срочность? - Грехэм, вы теряете время... Я жду... Эрнест Чьюз говорил возбужденно, и его волнение невольно передалось и Грехэму. Он вернулся в машину и дал адрес Эрнеста Чьюза. У Эрнеста Чьюза действительно были причины для волнения. Сегодня утром он вернулся из своей почти недельной поездки по стране. Он посетил ряд местных организаций "Ассоциации прогрессивных ученых" и убедился, что влияние ее растет и среди ученых, работающих в провинции. Особенно приятно было присутствовать на учредительном собрании организации в городе Томбире, этой идеологической крепости генерала-профессора Ванденкенроа. Понятно, настроение у Эрнеста было хорошее. Испортили его газеты, которые он приобрел, подъезжая к столице. Все они склоняли имя Грехэма, обвиняя его, да и всю "Ассоциацию прогрессивных ученых", в попытке увезти в Коммунистическую державу секрет изобретения Ундрича. До какой глупости можно дойти! Разоблаченный аферист все еще величается знаменитым изобретателем! А впрочем, разоблаченный ли? Интервью Бурмана, напечатанное в этих же номерах, сразу же заставило Эрнеста Чьюза насторожиться: не готовится ли новый маневр? Ундрич не из тех аферистов, которые без сопротивления опускаются на дно. Нет, он, видно, собирался выдержать бурю и остаться на поверхности... Едва Эрнест Чьюз успел приехать домой и перекинуться несколькими словами с Луизой, ему доложили о посетителе. Эрнест распорядился провести его в кабинет. Вошел человек средних лет и, молча поклонившись, вручил Эрнесту книгу. Это была телефонная книжка. Эрнест с недоумением посмотрел на гостя. - В обложке... - кратко ответил тот. Эрнест сорвал обложку. Довольно плотная, она оказалась склеенной по краям. Разъединив их, Эрнест нашел внутри записку. Он сразу узнал руку Рэдчелла. "Дорогой друг! - писал Рэдчелл. - Только таким способом могу снестись с тобой: за мной слежка, избегаю даже телефонных разговоров. По нашим сведениям, готовится крупная провокация. В частности, опасность угрожает Грехэму: его хотят похитить, чтобы воспользоваться его изобретением. Предупреди его: если у него сохранились чертежи и записи, он обязан немедленно их уничтожить. Грехэма надо убедить в том, что временно он должен скрыться. Срочно найди безопасное место, где бы он некоторое время мог укрываться от глаз ищеек. Если сразу же не можешь это сделать, пусть лучше Грехэм, не теряя времени, едет с подателем этой записки. Я все устрою и затем сообщу... Советую тебе на несколько дней уехать из столицы, чтобы отвести от себя всякие подозрения. Несомненно, исчезновение Грехэма вызовет толки. Не забудь уничтожить записку. Твой Гоувард". Эрнест был застигнут врасплох. Что делать? Тон записки не оставлял сомнений, что опасность надвинулась вплотную. - Вы с машиной? - спросил он продолжавшего стоять гостя: впопыхах хозяин забыл даже предложить ему сесть. - Да, - коротко ответил тот. - Я просил бы разрешения ввести ее во двор. Она с шофером недалеко отсюда, на остановке. - Сейчас поедем вместе, - сказал Эрнест, вставая. Прежде всего, следовало поехать к Грехэму. "А вдруг не застанем?" - мелькнула мысль. В этот-то момент позвонил телефон, и Эрнест узнал голос Грехэма. Минут через двадцать он был уже у Эрнеста. Эрнест подал ему записку, коротко объяснив, как она была доставлена. Грехэм и гость Эрнеста обменялись молчаливыми поклонами, без официальных представлений. Затем Эрнест дипломатично обратился к гостю: - Пока мы кое о чем переговорим, надеюсь, вы не откажетесь от чашки кофе? Посланец Рэдчелла понимающе поклонился. Эрнест вызвал Луизу и передал ей гостя. Едва за ним закрылась дверь, Эрнест возбужденно спросил Грехэма: - Есть изобретение? - Да, - ответил Грехэм. - Я говорил об этом вашему отцу. Вы были в отъезде... - Откуда они узнали? - Я сам виноват... Сказал Уайтхэчу, а тот - Бурману. - Какая неосторожность! Рэдчелл прав: записи и чертежи надо немедленно уничтожить! - Уже сделано... Ваш отец и надоумил... - Фу! Как гора с плеч! Теперь другое. Вам, Грехэм, надо временно скрыться, и в этом Рэдчелл тоже прав. Скрыться, чтобы вас, попросту говоря, не украли, как украли моего Джо. Я бы предложил вам приют у себя, но не уверен, что это надежно. Знаете что? - воскликнул он вдруг. - Лучше всего вам провести это время у отца. Они не посмеют к нему нагрянуть... Мы выставим студенческую охрану... Да, наконец мы открыто заявим, что вы переехали к нему! Пусть только посмеют!.. - Ваш отец довольно натерпелся неприятностей, защищая свое изобретение, возразил Грехэм. - С моей стороны было бы неблагородно снова подвергать его... - Оставьте, Грехэм! - перебил Эрнест. - Отец не откажет, он будет рад помочь. Он не из тех, кто отступает. В этом мы можем поучиться у него. Эти слова невольно прозвучали для Грехэма упреком, воскресив в памяти недавнюю неприятную сцену: именно в трусости заподозрил его старик, а он, не сумев оправдаться, вздумал обижаться. Да, Чьюз, столько перенесший и не уступивший, имел право его упрекнуть. Стыд снова охватил его, и он удрученно сказал: - Нет, к вашему отцу я не поеду... Я виноват перед ним... - Что еще такое? - недовольно спросил Эрнест. Грехэм рассказал. - Ну, вот выдумали! - воскликнул Эрнест. - Уверяю вас: отец уже забыл! У него всегда так: погорячится, разнесет в пух и прах, а потом сам жалеет. - Нет, нет, доставлять неприятности профессору. Эдварду Чьюзу я не стану. Не стану! - решительно сказал Грехэм. - Ей-богу, Грехэм, вы только осложняете положение. В конце концов, я не специалист по конспирации, а вы тут со своими капризами! Есть у меня добрый приятель, один инженер, уверен, что он не откажет, но требуется время с ним снестись. - Послушайте, Чьюз, - сказал Грехэм, - а зачем, собственно, вам и браться за конспирацию? Ваш друг Рэдчелл, очевидно, в этом опытнее, так почему же не воспользоваться его предложением? - Вы на это согласны? - спросил Эрнест, пристально глядя на Грехэма. - Я боялся, как бы вам не было неприятно, что все организуют коммунисты. - Да нет, от этого предрассудка я как будто освободился совершенно, усмехнулся Грехэм. - Вы-то Рэдчеллу доверяете? - В таком деле больше, чем самому себе! - воскликнул Эрнест. - Так чего же мы ищем решения, когда все решено? Эрнест Чьюз пожал руку Грехэму. И вдруг оба ученых неожиданно для себя обнялись - и сейчас же оба смутились. - Ну, ну, надеюсь, все будет хорошо... - сказал Эрнест и в смущении отвернулся. Грехэм усмехнулся: - Еще вчера я забавлялся планами заграничной поездки. А теперь... Что ж, приходится менять маршрут... Оба ученых вышли в столовую, где посланец Рэдчелла в обществе Луизы допивал свой кофе. Вскоре машина, ожидавшая на ближайшей остановке, была доставлена. Эрнест вышел во двор проводить Грехэма... Вернувшись в комнаты, он прежде всего сжег на спичке записку, затем прошел к жене и сказал: - К сожалению, Луиза, я должен сейчас же уехать. Дня через три вернусь... - Но не сию же минуту? - озабоченно спросила Луиза. - Ты и Джо не повидал. Он сейчас вернется с гулянья. - И очень хорошо, что мальчик не видел меня. Не говори ему о моем приезде. И вообще о сегодняшних визитах надо помалкивать. О Грехэме услышишь помни: ты его не видела, он не был здесь. Ты вообще его не знаешь. Впрочем, тебя не надо учить, ты поймешь сама... Отцу пока не звони: пусть считает меня в отъезде. - А если отец позвонит? - По телефону в разговоры не вступай... Заезжай к нему... Скажи только одно: Грехэм в безопасности. Поцеловав жену, Эрнест Чьюз уехал.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ