Несущая огонь

Лонгмонт, Вирджиния: Контора

Два красивых дома, в стиле американского Юга, стояли друг против друга на длинной волнистой зеленой лужайке, которую пересекали несколько изящно изгибавшихся велосипедных дорожек и засыпанный гравием двухполосный подъездной путь, шедший из-за холма от главной дороги. Вблизи одного из этих домов находился большой сарай, выкрашенный в ярко — красный цвет с безупречно белой окантовкой. Около второго — конюшня, тоже красная с белой окантовкой. Здесь содержались лошади из числа лучших на Юге. Между сараем и конюшней отражал небо мелкий пруд для уток.

Первые владельцы этих двух домов в 1860–х годах отправились на войну, где были убиты. Все наследники обоих семейств уже умерли. В 1954 году оба владения стали единой государственной собственностью. Здесь разместилась Контора.

В девять часов десять минут солнечным октябрьским днем — назавтра после отъезда Энди и Чарли из Нью — Йорка в Олбани на такси — в направлении одного из домов ехал на велосипеде пожилой человек с добродушными блестящими глазами, в шерстяной английской спортивной кепке. Позади него за вторым бугром находился контрольный пункт, пропустивший его лишь после проверки электронной системой отпечатка его большого пальца. Пропускной пункт располагался за двойным рядом колючей проволоки. На внешнем ряду высотой в семь футов через каждые шестьдесят футов висели плакаты с надписью: «ОСТОРОЖНО! ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ! ЧЕРЕЗ ЭТУ ОГРАДУ ПРОПУЩЕН ТОК НИЗКОГО НАПРЯЖЕНИЯ!» Днем напряжение действительно было низким. Ночью же собственный генератор поднимал его до смертельных цифр, и каждое утро команда из пяти охранников объезжала ограду на маленьких электрических карах, подбирая обугленных кроликов, кротов, птиц, сурков, изредка скунсов, издававших немыслимую вонь, а то и лося. Дважды зажаренными оказались люди. Расстояние между внешним и внутренним рядами колючей проволоки составляло десять футов. Днем и ночью по этому проходу бегали сторожевые собаки, доберманы. Их научили держаться в стороне от смертельно опасной проволоки. На каждом углу всего этого сооружения возвышались сторожевые вышки, построенные из теса и выкрашенные в тот же ярко — красный цвет с белой окантовкой. На них дежурили часовые, умевшие обращаться с различным смертоносным оружием. Вся территория просматривалась телекамерами, и передававшиеся ими изображения постоянно проверялись компьютером. Заведение Лонгмонт охранялось надежно.

Пожилой человек крутил педали с улыбкой, обращенной к тем, мимо кого проезжал. Лысый старик в бейсбольной кепке прогуливал тонконогую кобылицу. Он поднял руку:

— Привет, Кэп! Какой чудный день!

— Лучше не бывает, — согласился человек на велосипеде. — Желаю добра, Генри.

Он подъехал к фасаду дома, стоящего севернее, слез с велосипеда, поставил его на упор, глубоко втянул мягкий утренний воздух и бодро поднялся по широким ступеням крыльца между широкими дорическими колоннами.

Открыв дверь, он вошел в просторный вестибюль. За столом сидела молодая рыжеволосая женщина, перед ней лежала книга со статистическими выкладками. Одной рукой она придерживала страницу, которую читала, другая находилась в верхнем ящике стола, слегка касаясь «Смит — Вессона» 38–го калибра.

— Доброе утро, Джози, — сказал пожилой человек.

— Привет, Кэп. Немного опоздали? — Симпатичным девицам такое сходит с рук; сиди за столом Дуэйн, он ей не спустил бы. Кэп не был сторонником женской эмансипации.

— У меня, дорогая, заедает передача. — Он вставил большой палец в соответствующее отверстие шкафчика: что-то заурчало, на столе у Джози замигал, а затем остался гореть зеленый свет. — Веди себя хорошо.

— Постараюсь, — игриво ответила она и сдвинула колени.

Кэп громко рассмеялся и прошел через холл. Она посмотрела вслед, на мгновенье подумав, не следовало ли сказать ему, что минут двадцать назад пришел этот противный Уэнлесс. Сам скоро узнает, решила она и вздохнула. Стоит поговорить с таким старым чучелом, как Уэнлесс, и начало хорошего дня испорчено. И еще она подумала, что человеку вроде Кэпа, занимающему такое ответственное положение, должны доставаться не только сладкие вершки, но и горькие корешки.

Кабинет Кэпа располагался в дальней половине дома. Из широкого эркера открывался восхитительный вид на лужайку позади дома, сарай и утиный прудок, частично скрытый за большой ольхой. Посередине лужайки на мини — тракторе — косилке восседал Рич Маккион. Какое-то мгновение Кэп смотрел на него, заложив руки за спину, затем двинулся к кофеварке в углу, налил себе немножко кофе в кружку с надписью USN[4], добавил туда сухих сливок, сел и нажал на кнопку переговорного устройства.

— Привет, Рэйчел, — сказал он.

— Привет, Кэп. Доктор Уэнлесс…

— Так и знал, — сказал Кэп. — Знал. Я почуял, что эта старая шлюха здесь, едва вошел.

— Сказать ему, что вы сегодня заняты?

— Ничего не говорите, — решительно сказал Кэп, — Пусть проведет в желтой комнате все это прекрасное утро. Если он не решит уйти домой, я, может, и приму его перед ленчем.

— Хорошо, сэр.

Проблема решена, по крайней мере для Рэйчел, подумал Кэп с мимолетным чувством неприязни. Уэнлесс явно не был ее проблемой. Суть дела в том, что Уэнлесс становится все более обременительным, исчерпав свои возможности приносить пользу и оказывать влияние. Что ж, всегда есть лагерь Мауи. Есть и Рэйнберд.

При этом Кэп внутренне содрогнулся… а его не так-то легко было вогнать в дрожь.

Он опять нажал клавишу переговорного устройства.

— Я снова хочу получить досье Макги, Рэйчел. А в десять тридцать я еще раз хочу поговорить с Элом Стейновицем. Если Уэнлесс не уйдет, пока я переговорю с Элом, можете послать его ко мне.

— Очень хорошо, Кэп.

Он откинулся в кресле, соединив кончики пальцев, и бросил взгляд на портрет Джорджа Паттона на противоположной стене. Паттон стоял выпрямившись на верхнем люке танка, словно он считал себя герцогом Уэйном или кем-то еще.

— Жить нелегко, если не умеешь расслабиться, — сказал он портрету Паттона и отхлебнул кофе.

Через десять минут Рейчел ввезла досье на бесшумной библиотечной тележке. Оно состояло из шести папок документов, сообщений и четырех папок с фотографиями. Там же были записи телефонных разговоров. Телефон Макги прослушивался с 1978 года.

— Спасибо, Рэйчел.

— Пожалуйста. Мистер Стейновиц будет здесь в десять тридцать.

— Разумеется, будет. Уэнлесс еще не умер?

— Боюсь, что нет, — сказала она улыбаясь. — Он просто сидит там и наблюдает, как Генри прогуливает лошадей.

— Терзает свои чертовы сигареты?

Рэйчел, словно школьница, прикрыла рот рукой, хихикнула и кивнула:

— Обработал уже половину пачки.

Кэп что-то проворчал. Рэйчел вышла, а он занялся досье. Сколько раз он листал его за последние одиннадцать месяцев? Десять? Двадцать? Суть его он знал почти наизусть. И, если Эл прав, он получит двух оставшихся Макги и посадит их под замок к концу недели. Эта мысль вызвала какое-то острое щекочущее чувство.

Он начал перелистывать досье Макги, то вытаскивая наугад лист, то прочитав какой-нибудь абзац. Это был его метод восстанавливать в памяти положение дел. Его мозг был как бы выключен, но подсознание работало на высоких оборотах. Сейчас ему нужны не детали, необходимо охватить взором все дело целиком. Как говорят бейсболисты, нужно найти биту.

Вот докладная самого Уэнлесса, Уэнлесса более молодого (увы, все они тогда были моложе), датированная 12 сентября 1968 года. Внимание Кэпа привлекла часть абзаца:

Ты вновь рекомендуешь, чтобы мы продолжали вливать его в контрольные группы студентов, имея наготове план действий в случае неудачи, думал Кэп. В те времена Уэнлесс не напускал никакого тумана. Действительно никакого. Его девиз в те времена: полный вперед, а отставших — к черту. Двенадцать человек подверглись опыту. Двое умерли: один во время опыта и девушка вскоре после. Двое сошли с ума, получив тяжелые увечья, — один ослеп, другого разбил паралич на нервной почве, оба находятся в лагере Мауи, где и пробудут до конца своей жалкой жизни. Осталось восемь. Один из них погиб в автомобильной катастрофе в 1972 году: почти наверняка это была не катастрофа, а самоубийство. Другой прыгнул с крыши почты в Кливленде в 1973 году — никаких сомнений относительно него не было, — оставив записку, что не может больше выносить картин, возникающих у него в голове. Полиция Кливленда вынесла заключение, что это результат ведущей к самоубийству депрессии и паранойи. Кэп и Контора пришли к выводу, что это результат воздействия «лот шесть». Итак, оставалось шестеро.

Позднее, между 1974 и 1977 годами, трое покончили самоубийством, тем самым доведя общую цифру явных самоубийств до четырех, а может, и до пяти. Можно сказать, половина класса. Все четверо, несомненно покончивших с собой, казались нормальными до того момента, как прибегли к револьверу, веревке или прыгнули с большой высоты. Но кто скажет, через что они прошли? Кто действительно знал это?

В итоге осталось трое. Начиная с 1977 года, когда основательно забытый эксперимент, связанный с «лот шесть», опять, внезапно стал горячо обсуждаться, за Джеймсом Ричардсоном, ныне живущим в Лос — Анджелесе, установили постоянное скрытое наблюдение. В 1969 году он участвовал в эксперименте с «лот шесть» и во время действия этого препарата демонстрировал тот же потрясающий набор способностей, что и остальные: телекинез, передачу мыслей и — возможно, самое интересное явление из всех, по крайней мере с точки зрения Конторы, — мысленное внушение.

Но, как и другие, по мере прекращения действия препарата Джеймс Ричардсон утратил эти способности. Собеседования, проведенные в 1971, 1973 и 1975 годах, ничего не показали.

Даже Уэнлесс не мог не признать этого, а ведь он был фанатически уверен в препарате «лот шесть». Выборочные данные компьютера (они стали гораздо менее выборочными после того, как началась история с Макги) постоянно показывали, что Ричардсон ни сознательно, ни неосознанно не обладает силой психического внушения. Он окончил колледж в 1971 году, перебрался на Запад, сменив несколько низших руководящих должностей — без всякого мысленного внушения, и теперь работал в «Телемайн корпорейшн».

И вообще он гнусный гомик.

Кэп вздохнул.

Они продолжали наблюдать за Ричардсоном, но Кэп был убежден, что тут они потерпели полное фиаско. Оставались двое — Энди Макги и его жена. Их неожиданный брак не остался незамеченным Конторой и Уэнлессом, последний начал бомбардировать начальство докладными, предлагая внимательно наблюдать за любым отпрыском этого брака, — можно сказать, начал считать цыплят, не дождавшись осени, — не однажды Кэпа подмывало сказать Уэнлессу, что, по их сведениям, Энди Макги стерилизовался. Тогда этот старый сукин сын заткнулся бы. К тому времени Уэнлесс схлопотал инсульт и стал бесполезен, совсем пустое место, сплошное неудобство.

С «лот шесть» провели лишь один эксперимент. Результаты его оказались такими катастрофическими, что все покрыли тайной — большой, непроницаемой…. и весьма дорогостоящей. Сверху поступил приказ установить на неопределенное время мораторий на дальнейшие эксперименты. Уэнлессу предоставилась возможность повопить, подумал Кэп… И он действительно вопил. Однако не было никаких признаков, что русские или какая-то другая мировая держава интересуются психическими эффектами лекарств, и высшее военное начальство решило: несмотря на некоторые положительные результаты, «лот шесть» ничего не дает. Рассматривая отдаленные результаты, один из ученых, работавших над этой идеей, сравнил ее с установкой реактивного мотора на старом «форде». Да, он мчался как ветер… пока не натыкался на первое же препятствие. «Дайте нам еще десять тысяч лет эволюции, — говорил этот тип, — и мы попытаемся снова».

Часть проблемы состояла в следующем: когда в результате вливания препарата парапсихические силы находились в зените, подопытные сходили с ума. Управлять этим процессом было невозможно. С другой стороны, высшее начальство чуть ли не в штаны накладывало. Скрыть гибель агента или даже случайного свидетеля операции — это одно. Скрыть же смерть студента, у которого инфаркт, исчезновение двух других, истерию и паранойю у третьих — совсем другое дело. У всех есть друзья и сокурсники даже при том, что одно из условий отбора лиц для проведения опыта — минимальное количество близких родственников. Цена и риск — огромные. Чтобы замолчать это дело, потребовалось семьсот тысяч долларов из секретного фонда и ликвидация по крайней мере одного человека — крестного отца того парня, который вырвал себе глаза. Этот крестный никак не хотел успокоиться. Он норовил добраться до сути. В итоге единственное место, куда он добрался, дно Балтиморского канала, где, очевидно, и пребывает до сих пор с двумя цементными блоками, привязанными к остаткам ног.

И все же во многом — чертовски во многом — это было дело случая, дело случая.

В итоге эксперимент «лот шесть» положили в долгий ящик, однако ежегодно выделяя на него ассигнования.

Деньги шли на периодическое наблюдение за оставшимися в живых в случае, если выяснится что-то новое: какая-то закономерность.

Наконец она выявилась.

Кэп перелистал папку с фотографиями и нашел черно — белый глянцевый снимок, восемь на двенадцать, с изображением девочки. Ее фотографировали три года назад, когда ей было четыре года и она ходила в бесплатный детский сад в Гаррисоне. Снимок был сделан с помощью телеобъектива из-за дверцы хлебного фургона, затем увеличен и скадрирован так, чтобы убрать играющих мальчишек и девчонок и выделить портрет улыбающейся малютки с торчащими косичками и скакалкой в руках.

Кэп некоторое время умиленно смотрел на снимок. У Уэнлесса после инсульта появился страх. Уэнлесс решил, что девчушку надо бы ликвидировать. И хотя Уэнлесс ныне не у дел, внутри организации нашлись люди, согласившиеся с ним. Однако Кэп очень надеялся, что до этого дело не дойдет. У него у самого было трое внучат, двое — в возрасте Чарлины Макги.

Конечно, им придется отнять девочку у отца. Возможно, навсегда. Его же, конечно, после того, как он сыграет свою роль, почти наверняка ликвидируют. Почти наверняка…

Было четверть одиннадцатого. Он позвонил Рэйчел:

— Эл Стейновиц еще не появился?

— Только что прибыл, сэр.

— Очень хорошо. Пришлите его ко мне, пожалуйста.

— Я хочу, Эл, чтобы вы лично довели операцию до конца.

— Понял, Кэп.

Элберт Стейновиц — маленький человечек с бледно — желтоватым лицом и иссиня — черными волосами; в молодые годы его иногда принимали за актера Виктора Джори. Кэп сталкивался по работе со Стейновицем на протяжении почти восьми лет — они оба пришли сюда из военно — морского флота. Ему всегда казалось, что Эл вот — вот ляжет в больницу и больше не выйдет оттуда. Эл курил всегда и везде, но здесь это не разрешалось. Он ходил медленным, величественным шагом, придававшим ему какое-то странное подобие достоинства, а достоинство всегда связано в представлении людей с мужественностью. Кэп, видевший все медицинские карты агентов Первого отдела, знал, что величественная поступь Элберта — липа; он страдал от геморроя и уже дважды делал операцию, от третьей отказался: она могла окончиться свищом до конца жизни. Его величественная походка всегда напоминала Кэпу сказку о русалке, хотевшей стать женщиной, и о цене, которую она заплатила за то, что вместо рыбьего хвоста получила нога. Кэп предполагал, что ее шаг, вероятно, тоже был величественным.

— Когда сможете быть в Олбани? — спросил он Эла.

— Через час после отъезда отсюда.

— Хорошо. Я вас не задержу. Как там дела?

Элберт зажал свои маленькие желтоватые руки между коленями.

— Нам помогает полиция штата. Все дороги, ведущие из Олбани, перекрыты. Пикеты установлены по концентрическим окружностям с аэропортом Олбани в центре. Радиус — тридцать пять миль.

— Вы исходите из того, что они не поймали попутку.

— Приходится, — сказал Элберт. — Если же их кто-то подобрал и увез за двести миль или больше, то нам, конечно, придется начинать все сначала. Но я уверен, что они внутри этого круга.

— Да? Почему же, Элберт? — Кэп подался вперед. Элберт Стейновиц был, без сомнения, лучшим агентом в Конторе, если не считать Рэйнберда: умен, с прекрасно развитой интуицией и — если требовало дело — безжалостен.

— Отчасти интуиция, — сказал Элберт, — Отчасти данные, полученные от компьютера, в который мы заложили все, что знали о трех последних годах жизни Эндрю Макги. Мы запросили у машины сведения о любых ситуациях, какие могут возникнуть, исходя из его предполагаемых особых способностей.

— У него они есть, Эл, — мягко произнес Кэп, — Вот почему эта операция так чертовски деликатна.

— Да, они есть, — сказал Эл. — Но данные компьютера наводят на мысль, что его возможности пользоваться ими чрезвычайно ограниченны. Если он прибегает к ним слишком активно, то заболевает.

— Правильно. На это мы и рассчитываем.

— Он занимался вполне легальным делом в Нью — Йорке, чем-то похожим на группы Дейла Карнеги.

Кэп кивнул. «Поверь в себя» — курс, предназначенный в основном для застенчивых администраторов. Он давал ему и девочке средства на кусок хлеба с маслом, не более.

— Мы опросили его последнюю группу, — сказал Элберт Стейновиц. — Шестнадцать человек; они платили за обучение двумя отдельными взносами — сто долларов при поступлении, сто по ходу занятий, если результат был очевиден. Конечно же, он был очевиден.

Кэп кивнул. Способности Макги очень подходили для того, чтобы вселять в людей уверенность. Он буквально вталкивал в них эту уверенность.

— Мы заложили в компьютер их ответы на несколько ключевых вопросов. Вопросы были такие: появлялась ли у вас вера в себя и в результаты курса «Поверь в себя» в какие-то конкретные моменты? Можете ли вы вспомнить рабочие дни сразу после посещения занятий на курсе, когда вы чувствовали себя так, словно в вас вселился тигр? Были ли вы…

— Чувствовали себя словно тигр? — повторил Кэп, — Боже, вы спрашивали их, чувствовали ли они себя тиграми?

— Слово нам подсказал компьютер.

— Хорошо, продолжайте.

— Третий ключевой вопрос: добились ли вы каких-нибудь конкретных успехов в работе после прохождения курса «Поверь в себя»? На этот вопрос они все могли ответить объективно и точно: люди склонны помнить день, когда они получили надбавку к жалованью или босс похлопал их по плечу. Они отвечали охотно. Мне показалось это даже немного страшноватым, Кэп. Он действительно выполнял свое обещание. Одиннадцать из шестнадцати получили повышение, обратите внимание —одиннадцать. Трое из оставшихся пятерых работают в таких местах, где повышают крайне редко.

— Никто не оспаривает способности Макги, — сказал Кэп. — Уже не оспаривает.

— Хорошо. Продолжим. Курс был шестинедельный. Используя ответы на наши вопросы, компьютер указал четыре ключевые даты… то есть дни, когда Макги, вероятно, добавлял к обычным хип — хип — ура — вы — можете — это — сделать — если — постараетесь довольно сильный мысленный посыл. Этими датами были семнадцатое августа, первое сентября, девятнадцатое сентября… и четвертое октября.

— И что это доказывает?

— Ну, он мысленно обработал прошлой ночью того водителя такси. Обработал здорово. Этот парень до сих пор не опомнился. Мы полагаем, что Энди Макги выдохся. Болен. Может, даже не в состоянии двигаться, — Эл в упор посмотрел на Кэпа. — Компьютер показал нам двадцать шесть процентов вероятности его смерти.

— Что?

— Ну, так уже бывало. Он выкладывался до такой степени, что заболевал. Эти посылы наносят какой-то ущерб его мозгу… Бог его знает, какой. Вероятно, происходят точечные кровоизлияния. Все это может прогрессировать. По подсчету компьютера, чуть выше одного из четырех шансов, что он умер либо от инфаркта, либо, что более вероятно, от инсульта.

— Ему пришлось расходовать свою энергию до того, как он ее восстановил, — сказал Кэп.

Элберт кивнул и вынул из кармана какой-то предмет — в конверте из гибкого прозрачного пластика. Он передал его Кэпу, тот взглянул и возвратил.

— Ну, и что это значит? — спросил он.

— Не очень много, — сказал Эл, задумчиво глядя на купюру в пластиковом конверте. — Только то, что этим Макги расплатился за поездку на такси.

— Он доехал до Олбани из Нью — Йорка за один доллар, а? — Кэп снова взял купюру и посмотрел на нее уже с интересом, — Плата наверняка должна была равняться… что за черт! — Он уронил купюру в пластике на стол, словно обжегшись, и сидел, моргая глазами.

— Вы тоже, да? — сказал Эл. — Видели?

— Боже, не пойму, что я видел, — сказал Кэп и потянулся к керамической коробочке, где держал таблетки от изжоги. — На какое-то мгновение она и мне показалась не похожей на однодолларовую бумажку.

— А теперь похожа?

Кэп уставился на купюру.

— Конечно, похожа. Это же Джордж, все… Боже! — Он откинулся в кресле с такой силой, что чуть не стукнулся головой о панельную обшивку стены, посмотрел на Эла. — Лицо… как будто на мгновение изменилось, надел очки, что ли. Это трюк?

— Чертовски классный трюк, — сказал Эл, забирая назад купюру. — Мне тоже привиделось, хотя это больше не повторяется. Наверное, пригляделся… хотя убей меня Бог, если знаю, как. Конечно, какая-то дурацкая галлюцинация. Я даже не узнал лицо. Это Бен Франклин.

— Вы взяли ее у водителя такси? — спросил Кэп, завороженно глядя на купюру в надежде вновь увидеть смену картинки. Но там был все тот же Джордж Вашингтон.

Эл засмеялся.

— Да, — сказал он, — Мы взяли купюру и выписали ему чек на пятьдесят долларов. Ему действительно повезло.

— Почему?

— Бен Франклин не на пятисотдолларовой бумажке, а на сотенной. Очевидно, Макги не знал.

— Дайте-ка взглянуть снова.

Эл протянул долларовую купюру Кэпу, и тот минуты две пристально вглядывался в нее. Когда он уже собирался отдать ее, она на миг снова будто изменилась, стала другой. Но по крайней мере на сей раз он был уверен, что все это произошло у него в голове, а не в купюре… на купюре или где-то там еще.

— Скажу вам больше, — сказал Кэп. — Не уверен, что Франклин на купюре в очках. Иначе говоря, это… — Он замолчал, не зная, как закончить свою мысль. В голову пришло нечто чертовски сверхъестественное, и он отбросил его.

— Да, — сказал Эл, — Что бы это ни было, оно постепенно исчезает. Сегодня утром я показал ее, вероятно, шестерым. Двоим показалось, будто мелькнуло что-то, но совсем не то, что видели водитель и девица, с которой он живет.

— Так вы считаете, что его посыл был слишком сильным?

— Да. Он вряд ли в состоянии двигаться после этого. Они могли переночевать в лесу или в каком-то отдаленном мотеле. Могли проникнуть в один из дачных домиков округи. Думаю, они где-то рядом и мы захватим их без особого труда.

— Сколько людей нужно для этого?

— Людей достаточно, — сказал Эл. — С учетом полиции штата в этом семейном пикнике участвует более семисот человек. В боевой готовности. Они обойдут все дома, постучатся в каждую дверь. Мы уже проверили все отели и мотели в близлежащем к Олбани районе — более сорока. Теперь прочесываем соседние городки. Мужчина и девочка… их видно, как волдырь на большом пальце. Поймаем. Или одну девочку, если он умер. — Элберт встал. — Мне пора. Хотелось бы присутствовать при завершении операции.

— Конечно. Доставьте их мне, Эл.

— Обязательно, — сказал Элберт и направился к двери.

— Элберт?

Он повернулся — маленький человек с нездоровым желтым лицом.

— Кто же на самом деле на пятисотенной? Вы это проверили?

Элберт Стейновиц улыбнулся.

— Маккинли, — сказал он. — Его убили.

Он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь и оставив Кэпа погруженным в раздумье.

Через десять минут Кэп снова нажал на кнопку переговорного устройства.

— Рэйчел, Рэйнберд уже вернулся из Венеции?

— Еще вчера, — сказала Рэйчел, и Кэпу показалось, что он услышал неприязнь даже в тщательно отработанном тоне секретарши — при — боссе.

— Он здесь или на Сэнибеле? — Контора имела свой дом отдыха на острове Сэнибел во Флориде.

Пауза — Рэйчел сверялась с компьютером.

— В Лонгмонте, Кэп. С восемнадцати ноль — ноль вчера. Наверное, отсыпается после полета.

— Пусть кто-нибудь его разбудит, — сказал Кэп. — Я хотел бы видеть его после Уэнлесса… если, конечно, Уэнлесс все еще здесь?

— Пятнадцать минут назад был.

— Хорошо… Пускай Рэйнберд придет в двенадцать.

— Да, слушаю, сэр.

— Вы хорошая девушка, Рэйчел.

— Спасибо, сэр, — слышно было, что она тронута. Кэпу она нравилась, очень нравилась.

— Пожалуйста, Рэйчел, пришлите доктора Уэнлесса.

Он откинулся, сцепил руки перед собой и подумал: грехи мои тяжкие.

Доктора Джозефа Уэнлесса сразил инсульт в тот самый день, когда Ричард Никсон объявил об уходе с поста президента, — 8 августа 1974 года. Это было кровоизлияние в мозг средней тяжести, от которого ему не суждено было оправиться окончательно физически, а также и в умственном отношении, считал Кэп. Именно после удара он стал постоянно и навязчиво интересоваться экспериментом с «лот шесть» и его последствиями.

Он вошел в комнату, опираясь на палку, свет из окна скользнул по его круглым очкам без оправы и мутно отразился в них. Левая Рука была скрючена. Левый уголок рта был опущен, будто в постоянной леденящей усмешке.

Рэйчел из-за плеча Уэнлесса сочувственно взглянула на Кэпа, и тот кивнул ей, что она может идти. Девушка ушла, тихо закрыв Дверь.

— А вот и добрый доктор, — без тени юмора сказал Кэп.

— Как развиваются события? — спросил Уэнлесс, садясь и крякнув.

— Секрет, — сказал Кэп— Вам это известно, Джо. Чем могу быть полезен сегодня?

— Наблюдал тут возню, — сказал Уэнлесс, не обратив внимания на вопрос Кэпа. — Что еще оставалось делать, пока я бил баклуши все утро.

— Вы пришли, предварительно не договорившись о встрече…

— Вы считаете, что они у вас почти в руках, — сказал Уэнлесс. — Зачем иначе тут этот мясник Стейновиц? Ну, может, так оно и есть. Может быть. Но вы же и раньше так считали, правда?

— Что вам нужно, Джо? — Кэп не любил напоминаний о прошлых провалах. Однажды они почти поймали девчонку. Участвовавшие в операции люди нетрудоспособны до сих пор и, вероятно, останутся таковыми до конца своих дней.

— Что мне всегда нужно? — спросил Уэнлесс, согнувшись и опираясь на палку. О Боже, подумал Кэп, опять этот старый дурак будет разглагольствовать. — Зачем я остался жить? Чтобы убедить вас ликвидировать их обоих. Ликвидировать Джеймса Ричардсона. Ликвидировать тех, в Мауи. Ликвидировать полностью, капитан Холлистер. Покончить с ними. Стереть с лица земли.

Кэп вздохнул.

Уэнлесс скрюченной рукой показал в сторону тележки и сказал:

— Вы, смотрю, снова листаете досье.

— Я помню его почти наизусть, — сказал Кэп и чуть улыбнулся. «Лот шесть» набил ему оскомину за весь прошедший год. Последние два года этот препарат был постоянной темой обсуждений. Так что, пожалуй, Уэнлесс не единственный здесь человек с навязчивой идеей.

Вся разница в том, что мне за это платят. А для Уэнлесса это хобби. И опасное хобби.

— Вот читаете досье, а урок из него извлечь не хотите, — сказал Уэнлесс. — Дайте же мне возможность еще раз обратить вас на путь истины, капитан Холлистер.

Кэп начал было протестовать, но вовремя вспомнил о предстоящем в полдень визите Рэйнберда, и выражение его лица смягчилось, стало спокойным, даже понимающим.

— Хорошо, — сказал он, — валяйте.

— Вы считаете, что я сумасшедший, да? Чокнутый.

— Вы это сказали, не я.

— Напоминаю: я первый предложил программу испытаний с кислотой ДЛТ.

— Иногда я сожалею, что вы это сделали, — сказал Кэп. Когда он закрывал глаза, ему отчетливо представлялся первый доклад Уэнлесса, его предложения на двухстах страницах по поводу препарата, известного как ДЛТ, а среди работавших над ним специалистов как «активатор», впоследствии как «лот шесть». Предшественник Кэпа дал добро первоначальной идее; этот джентльмен был похоронен шесть лет назад на Арлингтонском кладбище со всеми воинскими почестями.

— Я лишь хочу сказать, что к моему мнению стоит прислушаться, — сказал Уэнлесс. Нынче утром он произносил слова устало, медленно и невнятно. Когда говорил, перекошенный в усмешке рот с левой стороны был неподвижен.

— Слушаю, — сказал Кэп.

— Насколько мне известно, я единственный психолог и врач, которого вы вообще выслушиваете. Ваши люди ослеплены одной идеей и только ею: какое значение этот человек и его девочка могут иметь для безопасности Америки… и, возможно, для последующего баланса сил в мире. Анализируя поведение этого Макги, можно сказать, что он своего рода благожелательный Распутин. Он способен…

Уэнлесс продолжал что-то говорить, но Кэп временно отключился. Благожелательный Распутин, думал он. Как ни парадоксально звучала эта фраза, она ему понравилась. Его заинтересовало, как отреагировал бы Уэнлесс, если ему сказать, что, согласно подсчету компьютера, один шанс к четырем, что Макги, покидая Нью — Йорк, ликвидировал себя. Вероятно, был бы вне себя от радости. А если бы он показал Уэнлессу эту странную купюру? Его, возможно, хватил бы еще один удар, подумал Кэп и прикрыл рот рукой, чтобы спрятать улыбку.

— Больше всего меня беспокоит девчонка, — говорил Уэнлесс в двенадцатый? тринадцатый? пятидесятый? раз. — Макги и Томлинсон женятся… один шанс из тысячи. Это нужно было предотвратить во что бы то ни стало. И кто мог предположить…

— Тогда вы все выступали за это, — сказал Кэп и добавил сухо: — Не сомневаюсь, что вы согласились бы стать посаженным отцом невесты, если бы вас в то время об этом попросили.

— Никто не предполагал, — пробормотал Уэнлесс. — Лишь инсульт заставил меня прозреть. «Лот шесть» не что иное как синтетическая копия секрета гипофиза, в конце концов… чрезвычайно сильный болеутолитель — галлюциноген, действия которого мы тогда не понимали, как не понимаем и сейчас. Мы знаем — или по крайней мере на девяносто девять процентов уверены, — что естественный аналог этого состава каким-то образом способствует периодическим проявлениям парапсихических способностей, их время от времени демонстрируют все человеческие существа. Набор этих проявлений удивительно широк: предвидение, телекинез, мысленное внушение, вспышки сверхчеловеческой силы, временный контроль над симпатической нервной системой. Знаете ли вы, что гипофиз внезапно становится сверхактивным при всех экспериментах с биологической обратной связью?

Кэп знал. Уэнлесс говорил ему это тысячу раз. Но отвечать нужды не было; нынешним утром красноречие Уэнлесса расцвело вовсю. И Кэп готов был слушать… в последний раз. Пусть старик подержится за биту. Для Уэнлесса это последний матч.

— Да, правда, — ответил Уэнлесс самому себе, — Он активен при биологической обратной связи, он активен в состоянии глубокого сна, и люди с повреждённым гипофизом редко спят нормально. Люди с поврежденным гипофизом очень часто подвергаются риску опухолей на мозге и лейкемии. Это — гипофиз, капитан Холлистер. Если говорить об эволюции, старейшая эндокринная железа в человеческом организме. В подростковом возрасте она выделяет в кровяной ток свой секрет в количестве, во много раз превосходящем собственный вес. Это чрезвычайно важная железа, чрезвычайно таинственная железа. Если бы я верил в существование человеческой души, капитан Холлистер, я бы сказал, что она находится в гипофизе.

Кэп ухмыльнулся.

— Мы это знаем, — сказал Уэнлесс, — и знаем, что «лот шесть» каким-то образом изменил физическое строение гипофиза лиц, участвовавших в эксперименте. Даже вашего так называемого «тихого» Джеймса Ричардсона. Чрезвычайно важно: из способностей девочки мы можем вывести, что он каким-то образом изменяет и хромосомную структуру… и что изменения в гипофизе могут привести к подлинной мутации.

— Ей был передан Х — фактор.

— Нет, — сказал Уэнлесс. — Это одна из многих вещей, которые вы не можете понять, капитан Холлистер. Эндрю Макги стал Х — фактором после эксперимента. Виктория Томлинсон стала Y — фактором — она тоже изменилась, но не в такой степени, как ее муж. У этой женщины появилась слабая телекинетическая способность. У мужчины возникли среднего уровня способности подчинять психику других. Девочка, однако… Девочка, капитан Холлистер… Что она? По — настоящему мы не знаем. Она — Z — фактор.

— Мы намереваемся это узнать, — мягко сказал Кэп.

Теперь оба уголка рта Уэнлесса кривились в презрительной усмешке.

— Вы намереваетесь узнать, — повторил он— Да, если будете настойчивы, то, конечно, сможете… вы слепые, одержимые болваны. — Он на мгновение закрыл глаза и прикрыл их рукой. Кэп спокойно наблюдал за ним.

Уэнлесс сказал:

— Одно вы уже знаете. Она зажигает огонь.

— Да.

— Вы предполагаете, что она унаследовала телекинетическую энергию матери. Во всяком случае, вы это сильно подозреваете.

— Да.

— Когда она была совсем маленьким ребенком, то вовсе не могла контролировать эти… эти таланты — не найду лучшего слова.

— Маленький ребенок не в состоянии контролировать собственный мочевой пузырь, — сказал Кэп, прибегая к одному из примеров, содержавшихся в досье. — Но когда ребенок вырастает…

— Да, да, я знаком с подобной аналогией. Но и с более взрослым ребенком могут происходить неожиданности.

Кэп ответил, улыбаясь:

— Мы собираемся держать ее в комнате с огнеупорными стенами.

— В камере.

Кэп сказал, все еще улыбаясь:

— Если это вам больше нравится.

— Я предлагаю вам такой вывод, — сказал Уэнлесс. — Она не любит пользоваться своей способностью. Она напугана, и этот страх был внушен ей вполне сознательно. Я приведу аналогичный пример. Ребенок моего брата. В доме были спички. Фредди хотелось играть с ними. Зажигать, а затем гасить. «Здорово, здорово», — говорил он. Брат решил выработать стереотип поведения. Запугать ребенка так, чтобы он никогда больше не играл со спичками. Он сказал ему, что головки спичек из серы и от них его зубы сгниют и выпадут. Что смотреть на горящие спички нельзя — можно ослепнуть. И, наконец, он мгновение подержал ладонь Фредди над зажженной спичкой и обжег ее.

— Ваш брат, — пробормотал Кэп, — просто настоящий гений.

— Лучше небольшое красное пятно на руке мальчика, чем ребенок в палате для обожженных, весь во влажных повязках, с ожогами третьей степени на большей части кожи, — сказал Уэнлесс угрюмо.

— Лучше убирать спички от детей.

— А вы можете убрать от Чарлины Макги ее спички? — спросил Уэнлесс.

Кэп медленно кивнул:

— В этом есть кое — какой резон, но…

— Спросите себя, капитан Холлистер: как тяжело пришлось Эндрю и Виктории Макги, когда их ребенок был совсем крошкой? Опоздали с молочной бутылочкой. Ребенок плачет. Одновременно один из игрушечных зверьков прямо там, в кроватке рядом с ней вспыхивает дымным пламенем. Испачкана пеленка. Детка плачет. Через мгновение грязное белье в корзине загорается. У вас есть отчеты, капитан Холлистер; вы знаете, что было в том доме. Огнетушитель и индикатор дыма в каждой комнате. А однажды загорелись ее собственные волосы, капитан Холлистер; родители вошли к ней в комнату и увидели, что она стоит в своей кроватке и плачет, а волосы горят.

— Да, — сказал Кэп, — это, должно быть, заставляло их чертовски нервничать.

— Понимаете, — сказал Уэнлесс, — они учили ее не только проситься на горшок, они учили ее еще не зажигать огонь.

— Противопожарные учения, — задумчиво произнес Кэп.

— А это означает, что, как мой брат у своего сына Фредди, они выработали у нее стереотип поведения. Вы привели эту аналогию, капитан Холлистер, так давайте рассмотрим ее на минуточку. Что такое учить проситься на горшок? Выработать привычку — просто и ясно. — Внезапно голос старика взвился до невероятно высокого, дрожащего дисканта, стал голосом женщины, бранящей ребенка. Кэп наблюдал со смесью удивления и отвращения.

— Ты паршивая девчонка! — кричал Уэнлесс. — Посмотри, что наделала! Нехорошо, детка, видишь, как противно? Нехорошо делать в штанишки! Разве взрослые делают в свои штанишки? Делай в горшочек, детка, в горшочек.

— Прошу вас… — страдальчески произнес Кэп.

— Так создается стереотип поведения, — сказал Уэнлесс. — Обучить личному туалету — значит обратить внимание ребенка на его собственные отправления таким образом, чтобы он увидел, сравнивая с поведением других, что именно плохо в его поступке. Вы можете спросить, насколько прочно укореняется этот комплекс в ребенке? Тот же вопрос задал себе Ричард Дэмон из Вашингтонского университета и для выяснения его провел эксперимент. Он объявил о наборе пятидесяти добровольцев среди студентов. Накачал их содовой водой и молоком, пока им всем стало невмоготу. Спустя какое-то время он сказал им, что он их отпустит, если они сделают… в штаны.

— Отвратительно, — сказал громко Кэп, чувствуя подступающую тошноту. — Это не опыт, а упражнение в дегенеративности.

— Видите, насколько стереотип поведения укоренен в вашей психике, — тихо сказал Уэнлесс. — Вам не казалось это отвратительным, когда вам было двадцать месяцев. Тогда, если вам хотелось опростаться, вы это делали. Вы могли описаться на коленях у отца, если сидели там, а вам приспичило. Суть эксперимента Дэмона, капитан Холлистер, состояла в том, что большинство из них сделать в штаны просто не могли. Они понимали, что обычные нормы поведения там неприменимы, по крайней мере на время эксперимента; каждый находился в отдельном помещении вроде обычной уборной… но целых восемьдесят восемь процентов из них просто не могли этого сделать. Вне зависимости от того, насколько сильно им хотелось, поведенческий комплекс, внушенный им родителями, оказался сильнее.

— Ничего тут нет, кроме простого любопытства, — отрывисто сказал Кэп.

— Нет, это не любопытство. Я хочу, чтобы вы продумали аналогию между обучением проситься и противопожарным обучением… и одну существенную разницу, которая состоит в качественном скачке между необходимостью совершать первое и второе. Если ребенок слишком медленно учится правильно совершать туалет, каковы последствия этого? Небольшие неприятности. В его комнате пахнет, если ее не проветривать. Мамаша прикована к стиральной машине. Приходится вызывать людей для чистки ковра, когда обучение все же закончено, и — самое худшее — у ребенка возникает постоянный зуд, а это может случиться только, если у него очень чувствительная кожа или если мамаша не следит за ним. Однако последствия для ребенка, который может зажигать…

Глаза его блестели. Левый угол рта усмехался.

— Я высоко оцениваю Макги как родителей, — сказал Уэнлесс. — Каким-то образом им удалось внушить ей, как вести себя с огнем. Насколько понимаю, им пришлось начинать воспитание задолго до того, как родители обычно начинают обучение личной гигиене; может, даже до того, как она начала ползать. «Детка, нельзя! Детка сделала себе больно! Нет, нет, нет! Плохая девочка! Плохая девочка!»

Но ваш компьютер предполагает, что она преодолевает свой комплекс, капитан Холлистер. Для этого у нее все условия. Она дитя, и комплекс еще не затвердел в ней как цемент. К тому же с ней отец! Понимаете ли вы значение этого простого факта? Нет, не понимаете. Отец для нее авторитет. Он держит в руках все психические нити каждого физиологического отправления девочки — ребенка; за каждым из них, словно невидимая фигура за ширмой, стоит его авторитет. Для девочки — ребенка он как Моисей; законы — это его законы, которые она должна выполнять, хотя и не знает, откуда они взялись. Он, вероятно, единственный человек на земле, который может освободить ее от этой тяжести. Наши комплексы, капитан Холлистер, всегда приносят нам самые большие муки и душевные страдания, когда те, кто наделил нас ими, умирают и уже недоступны для диалога… и сострадания.

Кэп взглянул на часы и увидел, что Уэнлесс находится у него почти сорок минут. А казалось, не один час.

— Вы уже заканчиваете? У меня другая встреча…

— Когда комплексы исчезают, они исчезают подобно плотинам, прорвавшимся после тропического ливня, — спокойно сказал Уэнлесс. — У нас есть одна любвеобильная девица девятнадцати лет. У нее позади — целая куча любовников. До семнадцати была девственницей. Ее отец, священник, постоянно твердил ей, девочке, что секс в замужестве — неизбежное зло, что секс вне замужества — ад и проклятие, что секс и есть яблоко первородного греха. Когда такой комплекс исчезает, он исчезает словно прорвавшаяся плотина. Сначала появляется одна — другая трещина, маленькие незаметные струйки… А судя по данным вашего компьютера, мы находимся с нашей девочкой именно в такой ситуации. Есть предположение, что она по просьбе отца использовала свои способности, чтобы помочь ему. А затем плотина внезапно рушится, выплескивая миллионы галлонов воды, уничтожая все на своем пути, топя всех встречных — поперечных, навсегда изменяя ландшафт!

Квакающий голос Уэнлесса поднялся от обычного негромкого говора до хриплого стариковского крика — но он звучал скорее жалобно, чем величественно.

— Послушайте, — сказал он Кэпу, — Выслушайте меня хоть раз. Сбросьте с глаз шоры. Сам по себе этот человек не опасен. У него небольшая сила, так, игрушка, пустяк. И он это понимает. Он не мог с ее помощью заработать миллион долларов. Он не правит странами и народами. Он использовал ее, помогая застенчивым администраторам приобрести уверенность. Он не может пользоваться своей способностью часто или с пользой для себя… Какой-то внутренний психологический фактор мешает ему. Но девочка невероятно опасна. Она вместе со своим папочкой спасается бегством ради сохранения жизни. Она очень напугана. Он также напуган, что и его делает опасным. Не самого по себе, а потому что вы заставляете его изменять привычный стереотип поведения девочки. Вы заставляете его учить ее заново оценить ту силу, которой она обладает, заставить ее использовать эту силу.

Уэнлесс тяжело дышал.

Доигрывая сценарий — конец уже был виден, — Кэп спокойно спросил:

— Что вы предлагаете?

— Его нужно уничтожить. Быстро. Прежде чем он сможет разрушить комплекс, который они с женой укоренили в этой девочке. Я считаю, что она тоже должна быть уничтожена. В случае если ущерб уже нанесен.

— Она же, в конце концов, маленькая девочка, Уэнлесс. Да, она может зажигать огонь. Мы называем это пирокинезом. Вы же представляете все это как армагеддон[5].

— Может, им дело и кончится, — сказал Уэнлесс. — Не допускайте, чтобы ее малый возраст и маленький рост заставили вас забыть Z — факторе… а именно это вы и делаете. А если предположить, что разжигание огня — только верхушка айсберга? Ей семь. Когда Джону Мильтону было семь, он, вероятно, хватал уголек и с трудом пытался вывести свое имя, чтобы мамочка и папочка могли его прочитать. Он был ребенком. Джон Мильтон вырос и написал «Потерянный рай».

— Ни черта не понимаю, что вы плетете? — отрубил Кэп.

— Я говорю о потенциале уничтожения. Я говорю о способности, связанной с гипофизом, железой, которая в ребенке возраста Чарлины Макги практически дремлет. Что будет, когда девочка превратится в подростка? Железа проснется и за двадцать месяцев станет самой мощной силой в человеческом организме, повелевая всем — от внезапного появления первичных и вторичных половых признаков до увеличения количества зрительного пурпура в глазу. Представьте себе ребенка, способного вызвать ядерный взрыв одним усилием воли!

— Такого бреда я никогда не слышал.

— Да? Тогда разрешите мне от бреда перейти к полному безумию, капитан Холлистер. Предположим, в эту девочку, которая где-то прячется сегодня, заложена некая сила, спящая до поры до времени, но способная однажды расколоть нашу планету надвое, словно фарфоровую тарелку в тире?

Они в молчании посмотрели друг на друга. Внезапно раздался сигнал переговорного устройства.

Через мгновение Кэп наклонился к нему и нажал на кнопку:

— Да, Рэйчел? — Черт его побери, если старик пусть на минуту не убедил его. Уэнлесс похож на мрачного черного ворона, и это — еще одна причина, почему Кэп не любил его. Сам он был жизнелюбцем и если кого и не выносил, так это пессимистов.

— Звонят по кодирующему телефону, — сказала Рэйчел, — Из района операции.

— Хорошо, дорогая. Спасибо. Пусть подождут минутки две, хорошо?

— Да, сэр.

Он откинулся в кресле:

— Я вынужден прервать нашу беседу, доктор Уэнлесс. Можете быть уверены, я самым внимательным образом продумаю все, что вы сказали.

— Продумаете? — спросил Уэнлесс. Застывший угол его рта, казалось, цинично ухмылялся.

— Да.

Уэнлесс сказал:

— Девочка… Макги… и этот парень Ричардсон… последние три элемента нерешаемого уравнения, капитан Холлистер. Сотрите их. Действуйте. Девочка очень опасна.

— Я продумаю все, что вы сказали, — повторил Кэп.

— Сделайте это. — Уэнлесс, опираясь на палку, с трудом начал подниматься. Это заняло довольно много времени. Наконец он встал.

— Приближается зима, — сказал он Кэпу. — Старые кости ноют.

— Вы останетесь на ночь в Лонгмонте?

— Нет, в Вашингтоне.

Кэп поколебался, а затем сказал:

— Остановитесь в «Мэйфлауэр». Мне, может, понадобится связаться с вами.

В глазах старика что-то промелькнуло — благодарность? Да, конечно, благодарность.

— Очень хорошо, капитан Холлистер, — сказал он и проковылял, опираясь на палку, к двери — старик, который когда-то открыл ящик Пандорры и теперь хотел расстрелять все, вылетевшее из него, вместо того чтобы пустить в дело.

Когда дверь за ним закрылась, Кэп с облегчением вздохнул и поднял трубку кодирующего телефона.

— Кто говорит?

— Орв Джеймисон, сэр.

— Поймали их, Джеймисон?

— Еще нет, сэр, но мы обнаружили кое-что интересное в аэропорту.

— Что же?

— Все телефонные автоматы пусты. В некоторых из них на полу мы наши лишь несколько четвертаков и десятицентовиков.

— Взломаны?

— Нет, сэр. Почему и звоню вам. Они не взломаны, а просто пусты. В телефонной компании рвут и мечут.

— Хорошо, Джеймисон.

— Все это ускоряет дело. Мы полагаем, что отец, возможно, оставил девчонку на улице и зарегистрировался в отеле только сам. Как бы то ни было, теперь мы будем искать парня, расплатившегося одной мелочью.

— Если они в мотеле, а не спрятались в каком-нибудь летнем лагере.

— Да, сэр.

— Продолжайте, О’Джей.

— Слушаюсь, сэр. Спасибо. — В голосе Орвила прозвучала глупая радость от того, что Кэп помнил его прозвище.

Кэп повесил трубку. Минут пять он сидел, закрыв глаза и размышляя. Мягкий осенний свет освещал кабинет, согревая его. Затем он нагнулся и снова вызвал Рэйчел.

— Джон Рэйнберд здесь?

— Да, здесь, сэр.

— Дайте мне еще пяток минут, а затем пришлите его ко мне. Я хочу поговорить с Норвилом Бэйтсом в районе операции. Он там за главного до прибытия Эла.

— Хорошо, сэр, — сказала Рэйчел с некоторым сомнением в голосе— Придется говорить по открытой линии. Связь по переносному радиотелефону. Не очень…

— Ничего, ничего, — нетерпеливо сказал он.

Прошло две минуты. Голос Бэйтса слышался издалека и проходил с шумами. Он был неплохим работником — не очень одарен воображением, но упорен. Именно такой человек нужен Кэпу для осады крепости до приезда Элберта Стейновица. Наконец Норвил на линии и сообщает, что они начинают прочесывать близлежащие города — Оквилл, Тремонт, Мессалонсет, Гастингс Глен, Лутон.

— Хорошо, Норвил, порядок, — сказал Кэп. Он думал о словах Уэнлесса: вы заставляете его менять стереотип и заново обучать девочку. Он обдумывал сообщение Джеймисона о пустых телефонах. Макги этого не делал. Сделала девочка. И потом, будучи на взводе, подожгла ботинки солдату, возможно, случайно. Уэнлесс был бы доволен, знай он, что Кэп в итоге собирался воспользоваться половиной его советов — нынешним утром старый козел был на удивление красноречив.

— Ситуация изменилась, — сказал Кэп. — Мы должны ликвидировать большого парня. Полная ликвидация. Понимаете?

— Полная ликвидация, — невозмутимо повторил Норвил. — Слушаюсь, сэр.

— Прекрасно, Норвил, — уже мягко сказал Кэп. Он положил трубку и стал ждать прихода Джона Рэйнберда.

Через секунду дверь открылась, и он явился, очень большой и еще более отвратительный. Этот полуиндеец вел себя настолько тихо, что, сидя за столом, читая или отвечая на письма, можно было не почувствовать присутствия в комнате постороннего. Кэп знал, насколько это редкое качество. Большинство людей ощущает присутствие кого-то другого: Уэнлесс однажды назвал эту способность не шестым чувством, а вторым видением — ощущением, порождаемым какими-то неизмеримо малыми токами от пяти обычных чувств. Но Рэйнберд был неощутим. Ни одно из тончайших чувствительных волоконцев даже не шелохнется. Однажды за рюмкой портвейна в гостиной у Кэпа Эл Стейновиц сказал странную вещь: «Он единственный человек из всех встречавшихся мне, который при ходьбе не колеблет воздух». И Кэп был рад, что Рэйнберд на их стороне, он был единственным из всех встречавшихся, на сей раз не Элу, а ему самому, кого он боялся.

Рэйнберд — тролль, чудовище, великан — людоед в облике человека. Он не добирал всего лишь двух дюймов до семи футов и зачесывал свои блестящие черные волосы в короткий хвост на затылке. Десять лет назад, когда он во второй раз был во Вьетнаме, прямо перед ним взорвалась мина, и теперь его лицо являло собой ужасное зрелище шрамов и исполосованной кожи. Левого глаза не было. На его месте — впадина. Он не делал пластической операции и не вставлял искусственный глаз, потому что, говорил он, в местах счастливой охоты на том свете его попросят показать боевые раны. Когда он говорил подобные вещи, было неясно, верить ему или нет; неясно, говорит он серьезно или но каким-то причинам дурачит вас.

Все эти годы Рэйнберд был на редкость хорошим агентом: отчасти потому, что меньше всего он походил на агента, а главным образом оттого, что за маской из голого мяса скрывался живой, жестокий, ясный ум. Свободно говорил на четырех языках и понимал еще три. Занимался русским по ускоренному методу. Голос его был низким, музыкальным голосом образованного человека.

— Добрый день, Кэп.

— Уже полдень? — удивленно спросил Кэп.

Рейнберд улыбнулся, демонстрируя ряд прекрасных белых зубов — зубов акулы, подумал Кэп.

— С четырнадцатью минутами, — сказал он. — Я отхватил эти электронные часы «Сейко» на черном рынке в Венеции. Потрясающе. Маленькие черные циферки постоянно меняются. Праздник техники. Я иногда думаю, Кэп, что мы воевали во Вьетнаме не во имя победы, а для демонстрации достижений техники. Мы сражались там во имя производства дешевых электронных часов, игры в пинг — понг через подключение в телевизор, карманного калькулятора. Я смотрю на свои часы по ночам. Они сообщают, что секунда за секундой приближаюсь я к смерти. А это хорошо.

— Садитесь, старина, — сказал Кэп. — Как всегда при разговоре с Рэйнбердом, во рту у него было сухо и приходилось удерживать руки, которые норовили сплестись и сцепиться на полированной поверхности стола. И это притом, что, как он считал, Рэйнберду он нравился — если можно сказать, что ему вообще кто-нибудь нравился.

Рэйнберд сел. На нем были старые джинсы и выцветшая рубашка.

— Как Венеция? — спросил Кэп.

— Тонет, — ответил Рэйнберд.

— У меня для вас есть работа, если захотите. Небольшая, но может повести к заданию, которое вы сочтете гораздо интереснее.

— Говорите.

— Сугубо добровольно, — настаивал Кэп — Вы ведь все еще на отдыхе.

— Говорите, — мягко повторил Рэйнберд, и Кэп ввел его в курс дела. Он провел с Рэйнбердом всего пятнадцать минут, а показалось — час. Когда этот громила вышел, Кэп облегченно вздохнул. Уэнлесс и Рэйнберд в одно утро — такое вышибет из седла на целый день. Но утро миновало, многое сделано, и кто знает, что будет к вечеру? Он позвонил Рэйчел.

— Слушаю, Кэп?

— Я не пойду в кафетерий, дорогая. Принесите мне, пожалуйста, чего-нибудь сюда. Неважно что. Что-нибудь. Спасибо, Рэйчел.

Наконец-то один. Трубка кодирующего телефона покоилась на пузатом аппарате, начиненном микросхемами, микропроцессорами и бог знает чем еще. Когда телефон зазвонит, это будет Элберт или Норвил, они скажут ему, что в штате Нью — Йорк все кончено — девочка схвачена, отец — мертв. Хорошая новость.

Кэп снова закрыл глаза. Мысли и фразы проплывали в голове, словно большие ленивые воздушные змеи. Мысленное внушение. Здешние умники говорят об огромных его возможностях. Представьте себе человека, подобного Макги, поблизости от какого-нибудь государственного деятеля. Скажем, рядом с этим «розовым» Тедом Кеннеди, представьте, как он низким, неотразимо убедительным голосом подсказывает ему, что лучший выход — самоубийство. Представьте, такой человек оказывает влияние на руководителей различных подпольных групп. Жаль, что нужно расстаться с ним. Но… что удалось однажды, можно повторить.

Девочка. Слова Уэнлесса: «сила, способная однажды расколоть нашу планету надвое, словно фарфоровую тарелку в тире…» — разумеется, смешны. Уэнлесс спятил, как мальчишка в рассказе Д. Г. Лоуренса, умевший отгадывать победителей на лошадиных бегах. «Лот шесть» оказался для Уэнлесса сильнодействующей кислотой, она проела огромные зияющие дыры в его здравом смысле. Чарли — всего лишь маленькая девочка, а не орудие судного дня. Им придется повозиться с ней, по крайней мере пока не удастся установить, что она такое, и решить, чем она может стать. Одного этого достаточно, чтобы вернуться к программе испытаний «лот шесть». Если девочку можно будет убедить направить силы на пользу стране, тем лучше.

Тем будет лучше, думал Кэп.

Кодирующий телефон внезапно издал длинный, резкий звук.

У Кэпа забилось сердце, он схватил трубку.