Несущая огонь

И вдруг он почувствовал, как нечто пронеслось мимо — незримый, невероятный сгусток смерти из головы дочери. Он ощутил его, словно дуновение разогретого воздуха от быстро идущего поезда подземки в летнюю пору, когда стоишь, может быть, чересчур близко к краю платформы. Мягкое, беззвучное движение теплого воздуха... и затем игрушку охватил огонь. Медвежонок сделал больно Чарли — Чарли сделает больно медвежонку. Взвилось пламя, и на какую-то долю секунды, пока он обугливался, Энди сквозь марево огня увидел его черные глаза-пуговки, а огонь лизал уже дорожку на ступеньках, где упал медвежонок.

Энди опустил дочку на пол, побежал за огнетушителем, висевшим на стене рядом с телевизором. Они с Вики не обсуждали, на что способна их дочь, — бывали времена, когда Энди хотел поговорить, но Вики не хотела ничего слышать; она избегала этой темы с истерическим упорством, говоря, что ничего ненормального в Чарли нет, нет ничего ненормального, но в доме появились огнетушители — никто ничего не говорил и не обсуждал. Они появились без обсуждений, почти с той же таинственностью, как расцветают одуванчики на стыке весны и лета. Они не обсуждали, на что способна Чарли, но по всему дому висели огнетушители.

Он схватил ближайший из них, ощущая сильный запах тлеющего ковра, и ринулся к лестнице... И все же у него хватило времени вспомнить ту историю, которую он прочитал, будучи ребенком. "Прекрасная жизнь" какого-то парня по имени Джером Биксби; она рассказывала о маленьком ребенке, который поработил своих родителей с помощью своей сверхъестественной силы, держа их в вечном страхе; это было нескончаемым кошмаром, где за каждым углом подстерегала смерть, и вы не знали... не знали, когда приступ охватит ребенка.

Чарли ревела, сидя на попке у нижней ступеньки.

Энди резко повернул ручку огнетушителя и стал поливать пеной пламя, заглушив его. Он подхватил медвежонка, шерсть которого покрылась точками, пятнами, хлопьями пены, и снес его вниз.

Ненавидя себя, но как-то интуитивно понимая, что сделать это нужно, необходимо провести черту, преподать урок, он почти что прижал медвежонка к испуганному, заплаканному лицу орущей Чарли. Ох ты, сукин сын, думал в отчаянии он, почему бы тебе не пойти в кухню, не взять нож и не сделать по порезу на каждой ее щеке? Пометить ее таким образом? И его мысль заклинилась на этом. Шрамы. Да. Именно это он должен сделать. Выжечь шрам в ее душе.

— Тебе нравится, как выглядит медвежонок? — заорал он. Медвежонок почернел, и его тепло в руке было теплом остывающего куска угля. — Тебе нравится, что он обожжен и ты не сможешь с ним больше играть, Чарли?

Чарли ревела благим матом, кожа ее покрылась красными и белыми пятнами, она всхлипывала сквозь слезы:

— Пааааа! Медвежонок! Мой медве-е-жо...

— Да, медвежонок, — сказал он сурово. — Он сгорел, Чарли. Ты сожгла медвежонка. А раз ты сожгла медвежонка, ты можешь сжечь и мамочку. Папочку. Больше... никогда этого не делай! — Он наклонился к ней, не касаясь ее. — Не делай этого, ПОТОМУ ЧТО ЭТО ПЛОХОЙ ПОСТУПОК.

— Паааааааа...

Какое еще наказание он мог придумать, чем еще напугать, чем внушить ужас? Поднял ее, обнял, ходил с ней туда-сюда, пока — совсем нескоро ее рыдания не перешли во всхлипывания и сопение. Когда он посмотрел на нее, она спала, прижавшись щекой к его плечу.

Он положил ее на тахту, направился к телефону и позвонил Квинси.

Квинси не хотел разговаривать. В том, 1975 году он служил в большой авиастроительной корпорации, и рождественские открытки, которые он каждый год посылал семье Макги, сообщали, что работает он вице-президентом, ответственным за душевное спокойствие персонала. Когда у людей, делающих самолеты, возникают проблемы, считается, что им следует идти к Квинси. Квинси должен разрешить их проблемы — чувство отчужденности, утраты веры в себя, может, просто чувство, что работа обесчеловечивает их, — и, вернувшись к конвейеру, они не привернут винтик вместо шпунтика и потому самолеты не будут разбиваться, и планета будет спасена для демократии. За это Квинси получал тридцать две тысячи долларов в год, на семнадцать тысяч больше, чем Энди. "И мне ничуть не совестно, — писал он. — Считаю это не большой платой за то, что почти в одиночку держу Америку на плаву".

Таков был Квинси, как всегда ироничный и скорый на шутку. Однако ничего ироничного или шутливого не было в их разговоре, когда Энди позвонил из Огайо, а его дочка спала на тахте и запах сожженного медвежонка и подпаленного ковра бил в нос.

— Я кое-что слышал, — сказал наконец Квинси, когда понял, что Энди не отпустит его просто так. — Иногда люди подслушивают телефоны. Мы живем в эру Уотергейта.

— Я боюсь, — сказал Энди. — Вики испугана. И Чарли испугана тоже. Что ты слышал об этом, Квинси?

— Некогда провели эксперимент, в котором участвовало двенадцать человек, — сказал Квинси. — Около шести лет назад. Помнишь?

— Помню, — угрюмо сказал Энди.

— Немногие из двенадцати остались в живых. Четверо, как я слышал последний раз. Двое поженились.

— Да, — сказал Энди, почувствовав, как внутри нарастает ужас. Осталось только четверо? О чем говорит Квинси?

— Насколько я понимаю, один из них может гнуть ключи и захлопывать двери, не прикасаясь к ним. — Голос Квинси, слабый, прошедний через две тысячи миль по телефонному кабелю, через соединительные подстанции, через ретрансляционные пункты и телефонные узлы в Неваде, Айдахо, Колорадо, Айове, через миллион точек, где можно его подслушать.

— Правда, — сказал Энди, пытаясь говорить спокойно. И подумал о Вики, которая иногда включала радио или выключала телевизор, не подходя к ним; Вики, очевидно, даже не сознавала, что делает такое.

— Да, правда, — звучал голос Квинси. — Он — как бы это сказать документально подтвержденный факт. У него болит голова, если он часто экспериментирует, но он может делать подобные вещи. Его держат в маленькой комнате с дверью, которую он не может открыть, и замком, который не может согнуть. Они проводят над ним опыты. Он гнет ключи. Он запирает дверь. И, насколько я понимаю, он почти безумен.

— О... боже... — едва слышно произнес Энди.

— Он участвует в усилиях во имя мира, так что ничего страшного, если он сойдет с ума, — продолжал Квинси. — Он сойдет с ума, чтобы двести двадцать миллионов американцев оставались в безопасности, свободными. Понимаешь?

— Да, — прошептал Энди.

— Что сказать о тех двоих, которые поженились? Ничего Насколько известно, они мирно живут в каком-то тихом средне американском штате вроде Огайо. Возможно, их ежегодно проверяют: не сгибают ли они ключи, не закрывают ли двери, не прикасаясь к ним, не демонстрируют ли маленькие психологические трюки на местном Карнавале в пользу страдающих мускульной дистрофией. Хорошо, что эти люди не могут делать ничего подобного, правда, Энди?

Энди закрыл глаза и вдохнул запах сгоревшей ткани. Иногда Чарли открывала дверцу холодильника, заглядывала туда и отползала. А если Вики в этот момент гладила, стоило ей взглянуть на дверцу — и та сама закрывалась, притом Вики не понимала, что делает нечто необычное. Так случалось иногда. Иногда так не получалось: ей приходилось оставить глажку и закрывать дверцу холодильника самой (или выключать радио, или включать телевизор). Вики не могла сгибать ключи, или читать мысли, или висеть в воздухе, или поджигать предметы, или предсказывать будущее. Иногда она могла закрыть дверь, находясь в другом конце комнаты, — это был верх ее возможностей. Иногда после подобных действий Энди замечал, что она жалуется на головную боль или боли в животе, но он не знал, была ли это непосредственная реакция или какое-то глухое предостережение со стороны ее подсознания. Во время месячных ее способности немного возрастали. Но они были такими незначительными и проявлялись так редко, что Энди считал их нормальными. Что же касается его самого... ну, он мог мысленно подталкивать людей. Какого-то названия этому не существовало; вероятно, ближе всего подходит самогипноз. Часто прибегать к этому он не мог — начинала болеть голова. Большую часть времени он совершенно забывал о своей необычности, а по сути не был уже нормальным после того дня в комнате 70 в Джейсон Гирни Холле.

Он закрыл глаза и на темном фоне под веками увидел похожее на запятую пятно и несуществующие слова COR OSUM.

— Да, это хорошо, — продолжал Квинси, словно Энди согласился. — А то они могут поместить их в две маленькие комнатки, где они будут не разгибая спины работать во имя безопасности и свободы двухсот двадцати миллионов американцев.

— Это хорошо, — согласился Энди.

— Что касается тех двенадцати человек, — сказал Квинси, — они, может, дали тем двенадцати лекарство, действие которого сами не предвидели. Может быть, кто-то — некий сумасшедший доктор — намеренно ввел их в заблуждение. Или, может, он думал, что вводит их в заблуждение, а на самом деле они руководили им. Не имеет значения.

— Не имеет.

— В итоге тем двенадцати дали это снадобье, и оно, возможно, несколько изменило их хромосомы. А может, сильно изменило. Да кто знает? Может, двое из них поженились, решили завести ребеночка и, может, ребеночек приобрел нечто большее, чем ее глаза и его рот. Не заинтересует ли тех этот ребенок?

— Думаю, заинтересует, — сказал Энди, напуганный до такой степени, что ему трудно было говорить. Он уже решил, что не скажет Вики о разговоре с Квинси.

— Представь — берешь лимон, он замечателен, и берешь пирожное меренгу, тоже замечательное, но, если смешать их, получится... блюдо с совершенно новым вкусом. Уверен, им хотелось бы посмотреть, на что способен этот ребенок. Они только хотели бы заполучить его, посадить в маленькую комнату и посмотреть, не поможет ли он сохранить демократию на планете. И, пожалуй, это все, что я хотел сказать, старина, вот только еще... НЕ ВОЗНИКАЙ!

Голоса в комнате, полной привидений.

НЕ ВОЗНИКАЙ.

Он повернул голову на подушке и посмотрел на Чарли, она крепко спала. ЧАРЛИ, ДИТЯ, ЧТО НАМ ДЕЛАТЬ? КУДА ДЕТЬСЯ, ЧТОБЫ НАС ОСТАВИЛИ В ПОКОЕ? ЧЕМ ВСЕ КОНЧИТСЯ?

Ответа на вопросы не было.

Наконец он уснул, а в это время неподалеку в темноте сновала зеленая машина все еще в надежде найти крупного широкоплечего мужчину в вельветовом пиджаке и маленькую девочку со светлыми волосами в красных брючках и зеленой блузке.

ЛОНГМОНТ, ВИРДЖИНИЯ: КОНТОРА

Два красивых дома, в стиле американского Юга, стояли друг против друга на длинной волнистой зеленой лужайке, которую пересекали несколько изящно изгибавшихся велосипедных дорожек и засыпанный гравием двухполосный подъездной путь, шедший изза холма от главной дороги. Вблизи одного из этих домов находился большой сарай, выкрашенный в ярко-красный цвет с безупречно белой окантовкой. Около второго — конюшня, тоже красная с белой окантовкой. Здесь содержались лошади из числа лучших на Юге. Между сараем и конюшней отражал небо мелкий пруд для уток.

Первые владельцы этих двух домов в 1860-х годах отправились на войну, где были убиты. Все наследники обоих семейств уже умерли. В 1954 году оба владения стали единой государственной собственностью. Здесь разместилась Контора.

В девять часов десять минут солнечным октябрьским днем — назавтра после отъезда Энди и Чарли из Нью-Йорка в Олбани на такси — в направлении одного из домов ехал на велосипеде пожилой человек с добродушными блестящими глазами, в шерстяной английской спортивной кепке. Позади него за вторым бугром находился контрольный пункт, пропустивший его лишь после проверки электронной системой отпечатка его большого пальца. Пропускной пункт располагался за двойным рядом колючей проволоки. На внешнем ряду высотой в семь футов через каждые шестьдесят футов висели плакаты с надписью: "ОСТОРОЖНО! ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ! ЧЕРЕЗ ЭТУ ОГРАДУ ПРОПУЩЕН ТОК НИЗКОГО НАПРЯЖЕНИЯ!" Днем напряжение действительно было низким. Ночью же собственный генератор поднимал его до смертельных цифр, и каждое утро команда из пяти охранников объезжала ограду на маленьких электрических карах, подбирая обугленных кроликов, кротов, птиц, сурков, изредка скунсов, издававших немыслимую вонь, а то и лося. Дважды зажаренными оказались люди. Расстояние между внешним и внутренним рядами колючей проволоки составляло десять футов. Днем и ночью по этому проходу бегали сторожевые собаки, доберманы. Их научили держаться в стороне от смертельно опасной проволоки. На каждом углу всего этого сооружения возвышались сторожевые вышки, построенные из теса и выкрашенные в тот же ярко-красный цвет с белой окантовкой. На них дежурили часовые, умевшие обращаться с различным смертоносным оружием. Вся территория просматривалась телекамерами, и передававшиеся ими изображения постоянно проверялись компьютером. Заведение Лонгмонт охранялось надежно.

Пожилой человек крутил педали с улыбкой, обращенной к тем, мимо кого проезжал. Лысый старик в бейсбольной кепке прогуливал тонконогую кобылицу. Он поднял руку:

— Привет, Кэп! Какой чудный день!

— Лучше не бывает, — согласился человек на велосипеде. — Желаю добра, Генри.

Он подъехал к фасаду дома, стоящего севернее, слез с велосипеда, поставил его на упор, глубоко втянул мягкий утренний воздух и бодро поднялся по широким ступеням крыльца между широкими дорическими колоннами.

Открыв дверь, он вошел в просторный вестибюль. За столом сидела молодая рыжеволосая женщина, перед ней лежала книга со статистическими выкладками. Одной рукой она придерживала страницу, которую читала, другая находилась в верхнем ящике стола, слегка касаясь "Смит-Вессона" 38-го калибра.

— Доброе утро, Джози, — сказал пожилой человек.

— Привет, Кэп. Немного опоздали? — Симпатичным девицам такое сходит с рук; сиди за столом Дуэйн, он ей не спустил бы. Кэп не был сторонником женской эмансипации.

— У меня, дорогая, заедает передача. — Он вставил большой палец в соответствующее отверстие шкафчика: что-то заурчало, на столе у Джози замигал, а затем остался гореть зеленый свет. — Веди себя хорошо.

— Постараюсь, — игриво ответила она и сдвинула колени. Кэп громко засмеялся и прошел через холл. Она посмотрела на него, в мгновенье подумав, не следовало ли сказать ему, что минут двадцать назад пришел этот противный Уэнлесс. Сам скоро узнает, решила она и вздохнула. Стоит поговорить с таким старым стариком, как Уэнлесс, и начало хорошего дня испорчено. И еще дна подумала, что человеку вроде Кэпа, занимающему такое ответственное положение, должны доставаться не только сладкие вершки, но и горькие корешки.

Кабинет Кэпа располагался в дальней половине дома. Из широкого эркера открывался восхитительный вид на лужайку позади дома, сарай и утиный прудок, частично скрытый за большой ольхой. Посередине лужайки на минитракторе-косилке восседал Рич Маккион. Какое-то мгновение Кэп смотрел на него, заложив руки за спину, затем двинулся к кофеварке в углу, налил себе немного кофе в кружку с надписью "USN", добавил туда сухих сливок, сел и нажал на кнопку переговорного устройства.

— Привет, Рэйчел, — сказал он.

— Привет, Кэп. Доктор Уэнлесс...

— Так и знал, — сказал Кэп. — Знал. Я почуял, что эта старая шлюха здесь, едва вошел.

— Сказать ему, что вы сегодня заняты?

— Ничего не говорите, — тщательно сказал Кэп. — Пусть проведет в желтой комнате все это прекрасное утро. Если он не решит уйти домой, я, может, и приму его перед ленчем.

— Хорошо, сэр.

Проблема решена, по крайней мере для Рэйчел, подумал Кэп с мимолетным чувством неприязни. Уэнлесс явно не был ее проблемой. Суть дела в том, что Уэн есс становится все более обременительным, исчерпав свои возможности приносить пользу и оказывать влияние. Что ж, всегда есть лагерь Мауи. Есть и Рэйнберд.

При этом Кэп внутренне содрогнулся... а его не так-то легко было вогнать в дрожь.

Он опять нажал клавишу переговорного устройства.

— Я снова хочу получить досье Макги, Рэйчел. А в десять тридцать я еще раз хочу поговорить с Элом Стейновицем. Если Уэнлесс не уйдет, пока я переговорю с Элом, можете послать его ко мне.

— Очень хорошо, Кэп.

Он откинулся в кресле, соединив кончики пальцев, и бросил взгляд на портрет Джорджа Паттона на противоположной стене. Паттон стоял выпрямившись на верхнем люке танка, словно он считал себя герцогом Уэйном или кем-то еще.

— Жить нелегко, если не умеешь расслабиться, — сказал он портрету Паттона и отхлебнул кофе.

Через десять минут Рэйчел ввезла досье на бесшумной библиотечной тележке. Оно состояло из шести папок документов, сообщений и четырех папок с фотографиями. Там же были записи телефонных разговоров. Телефон Макги прослушивался с 1978 года. — Спасибо, Рэйчел.

— Пожалуйста. Мистер Стейновиц будет здесь в десять тридцать.

— Разумеется, будет. Уэнлесс еще не умер?

— Боюсь, что нет, — сказала она улыбаясь. — Он просто сидит там и наблюдает, как Генри прогуливает лошадей. — Терзает свои чертовы сигареты?

Рэйчел, словно школьница, прикрыла рот рукой, хихикнула и кивнула:

— Обработал уже половину пачки.

Кэп что-то проворчал. Рэйчел вышла, а он занялся досье. Сколько раз он листал его за последние одиннадцать месяцев? Десять? Двадцать? Суть его он знал почти наизусть. И, если Эл прав, он получит двух оставшихся Макги и посадит их под замок к концу недели. Эта мысль вызвала какое-то острое щекочущее чувство.

Он начал перелистывать досье Макги, то вытаскивая наугад лист, то прочитав какой-нибудь абзац. Это был его метод восстанавливать в памяти положение дел. Его мозг был как бы выключен, но подсознание работало на высоких оборотах. Сейчас ему нужны не детали, необходимо охватить взором все дело целиком. Как говорят бейсболисты, нужно найти биту.

Вот докладная самого Уэнлесса, Уэнлесса более молодого (увы, все они тогда были моложе), датированная 12 сентября 1968 года. Внимание Кэпа привлекла часть абзаца:

Ты вновь рекомендуешь, чтобы мы продолжали вливать его в контрольные группы студентов, имея наготове план действий в случае неудачи, думал Кэп. В те времена Уэнлесс не напускал никакого тумана. Действительно никакого. Его девиз в те времена: полный вперед, а отставших к черту. Двенадцать человек подверглись опыту. Двое умерли: один во время опыта и девушка вскоре после. Двое сошли с ума, получив тяжелые увечья, — один ослеп, другого разбил паралич на нервной почве, оба находятся в лагере Мауи, где и пробудут до конца своей жалкой жизни. Осталось восемь. Один из них погиб в автомобильной катастрофе в 1972 году: почти наверняка это была не катастрофа, а самоубийство. Другой прыгнул с крыши почти в Кливленде в 1973 году — никаких сомнений относительно него не было, — оставив записку, что "не может больше выносить картин, возникающих у него в голове". Полиция Кливленда вынесла заключение, что это результат ведущей к самоубийству депрессии и паранойи. Кэп и Контора пришли к выводу, что это результат воздействия "лот шесть". Итак, оставалось шестеро.

Позднее, между 1974 и 1977 годами, трое покончили самоубийством, тем самым доведя общую цифру явных самоубийств до четырех, а может, и до пяти. Можно сказать, половина класса. Все четверо, несомненно покончивших с собой, казались нормальными до того момента, как прибегли к револьверу, веревке или прыгнули с большой высоты. Но кто скажет, через что они прошли? Кто действительно знал это?

В итоге осталось трое. Начиная с 1977 года, когда основательно забытый эксперимент, связанный с "лот шесть", опять внезапно стал горячо обсуждаться, за Джеймсом Ричардсоном, ныне живущим в Лос-Анджелесе, установили постоянное скрытое наблюдение. В 1969 году он участвовал в эксперименте с "лот шесть" и во время действия этого препарата демонстрировал тот же потрясающий набор способностей, что и остальные: телекинез, передачу мыслей и — возможно, самое интересное явление из всех, по крайней мере с точки зрения Конторы, — мысленное внушение.

Но, как и другие, по мере прекращения действия препарата Джеймс Ричардсон утратил эти способности. Собеседования, проведенные в 1971, 1973 и 1975 годах, ничего не показали. Даже Уэнлесс не мог не признать этого, а ведь он был фанатически уверен в препарате "лот шесть". Выборочные данные компьютера (они стали гораздо менее выборочными после того, как началась история с Макги) постоянно показывали, что Ричардсон ни сознательно, ни неосознанно не обладает силой психического внушения. Он окончил колледж в 1971 году, перебрался на Запад, сменив несколько низших руководящих должностей — без всякого мысленного внушения, и теперь работал в "Телемайн корпорейшн". И вообще он гнусный гомик. Кэп вздохнул.

Они продолжали наблюдать за Ричардсоном, но Кэп был убежден, что тут они потерпели полное фиаско. Оставались двое — Энди Макги и его жена. Их неожиданный брак не остался незамеченным Конторой и Уэнлессом, последний начал бомбардировать начальство докладными, предлагая внимательно наблюдать за любым отпрыском этого брака, — можно сказать, начал считать цыплят, не дождавшись осени, — не однажды Кэпа подмывало сказать Уэнлессу, что, по их сведениями, Энди Макги стерилизовался. Тогда этот старый сукин сын заткнулся бы. К тому времени Уэнлесс схлопотал инсульт и стал бесполезен, совсем пустое место, сплошное неудобство.

С "лот шесть" провели лишь один эксперимент. Результаты его оказались такими катастрофическими, что все покрыли тайной — большой, непроницаемой... и весьма дорогостоящей. Сверху поступил приказ установить на неопределенное время мораторий на дальнейшие эксперименты. Уэнлессу представилась возможность повопить, подумал Кэп... И он действительно вопил. Однако не было никаких признаков, что русские или какая-то другая мировая держава интересуются психическими эффектами лекарств, и высшее военное начальство решило: несмотря на некоторые положительные результаты, "лот шесть" ничего не дает. Рассматривая отдаленные результаты, один из ученых, работавших над этой идеей, сравнил ее с установкой реактивного мотора на старом "форде". Да, он мчался как ветер... пока не натыкался на первое же препятствие. "Дайте нам еще десять тысяч лет эволюции, — говорил этот тип, — и мы попытаемся снова".

Часть проблемы состояла в следующем: когда в результате вливания препарата парапсихические силы находились в зените, подопытные сходили с ума. Управлять этим процессом было невозможно. С другой стороны, высшее начальство чуть ли не в штаны накладывало. Скрыть гибель агента или даже случайного свидетеля операции — это одно. Скрыть же смерть студента, у которого инфаркт, исчезновение двух других, истерию и паранойю у третьих — совсем другое дело. У всех есть друзья и сокурсники даже при том, что одно из условий отбора лиц для проведения опыта минимальное количество близких родственников. Цена и риск — огромные. Чтобы замолчать это дело, потребовалось семьсот тысяч долларов из секретного фонда и ликвидация по крайней мере одного человека — крестного отца того парня, который вырвал себе глаза. Этот крестный никак не хотел успокоиться. Он норовил добраться до сути. В итоге единственное место, куда он добрался, — дно Балтиморского канала, где, очевидно, и пребывает до сих пор с двумя цементными блоками, привязанными к остаткам ног.

И все же во многом — чертовски во многом — это было дело случая, дело случая.

В итоге эксперимент "лот шесть" положили в долгий ящик, однако ежегодно выделяя на него ассигнования.

Деньги шли на периодическое наблюдение за оставшимися в живых в случае, если выяснится что-то новое: какая-то закономерность.

Наконец она выявилась.

Кэп перелистал папку с фотографиями и нашел черно-белый глянцевый снимок, восемь на двенадцать, с изображением девочки. Ее фотографировали три года назад, когда ей было четыре года и она ходила в бесплатный детский сад в Гаррисоне. Снимок был сделан с помощью телеобъектива из-за дверцы хлебного фургона, затем увеличен и скадрирован так, чтобы убрать играющих мальчишек и девчонок и выделить портрет улыбающейся малютки с торчащими косичками и скакалкой в руках.

Кэп некоторое время умиленно смотрел на снимок. У Уэнлесса после инсульта появился страх. Уэнлесс решил, что девчушку надо бы ликвидировать. И хотя Уэнлесс ныне не у дел, внутри организации нашлись люди, согласившиеся с ним. Однако Кэп очень надеялся, что до этого дело не дойдет. У него у самого было трое внучат, двое — в возрасте Чарлин Макги.

Конечно, им придется отнять девочку у отца. Возможно, навсегда. Его же, конечно, после того, как он сыграет свою роль, почти наверняка ликвидируют. Почти наверняка... Было четверть одиннадцатого. Он позвонил Рэйчел:

— Эл Стейновиц еще не появился?

— Только что прибыл, сэр.

— Очень хорошо. Пришлите его ко мне, пожалуйста.

— Я хочу, Эл, чтобы вы лично довели операцию до конца.

— Понял, Кэп.

Элберт Стейновиц — маленький человечек с бледно-желтоватым лицом и иссиня-черными волосами; в молодые годы его иногда принимали за актера Виктора Джори. Кэп сталкивался по работе со Стейновицем на протяжении почти восьми лет — они оба пришли сюда из военно-морского флота. Ему всегда казалось, что Эл вот-вот ляжет в больницу и больше не выйдет оттуда. Эл курил всегда и везде, но здесь это не разрешалось. Он ходил медленным, величественным шагом, придававшим ему какое-то странное подобие достоинства, а достоинство всегда связано в представлении людей с мужественностью. Кэп, видевший все медицинские карты агентов Первого отдела, знал, что величественная поступь Элберта — липа; он страдал от геморроя и уже дважды делал операцию, от третьей отказался: она могла окончиться свищом до конца жизни. Его величественная походка всегда напоминала Кэпу сказку о русалке, хотевшей стать женщиной, и о цене, которую она заплатила за то, что вместо рыбьего хвоста получила ноги. Кэп предполагал, что ее шаг, вероятно, тоже был величественным.

— Когда сможете быть в Олбани? — спросил он Эла.

— Через час после отъезда отсюда.

— Хорошо. Я вас не задержу. Как там дела? Элберт зажал свои маленькие желтоватые руки между коленями.

— Нам помогает полиция штата. Все дороги, ведущие из Олбани, перекрыты. Пикеты установлены по концентрическим окружностям с аэропортом Олбани в центре. Радиус — тридцать пять миль.

— Вы исходите из того, что они не поймали попутку.

— Приходится, — сказал Элберт. — Если же их кто-то подобрал и увез за двести миль или больше, то нам, конечно, придется начинать все сначала. Но я уверен, что они внутри этого круга.

— Да? Почему же, Элберт? — Кэп подался вперед. Элберт Стейновиц был, без сомнения, лучшим агентом в Конторе, если не считать Рэйнберда: умен, с прекрасно развитой интуицией и — если требовало дело безжалостен.

— Отчасти интуиция, — сказал Элберт. — Отчасти данные, полученные от компьютера, в который мы заложили все, что знали о трех последних годах жизни Эндрю Макги. Мы запросили у машины сведения о любых ситуациях, какие могут возникнуть, исходя из его предполагаемых особых способностей.

— У него они есть, Эл, — мягко произнес Кэп. — Вот почему эта операция так чертовски деликатна.

— Да, они есть, — сказал Эл. — Но данные компьютера наводят на мысль, что его возможности пользоваться ими чрезвычайно ограниченны. Если он прибегает к ним слишком активно, то заболевает.

— Правильно. На это мы и рассчитываем.

— Он занимался вполне легальным делом в Нью-Йорке, чем-то похожим на группы Дейла Карнеги.

Кэп кивнул. "Поверь в себя" — курс, предназначенный в основном для застенчивых администраторов. Он давал ему и девочке средства на кусок хлеба с маслом, не более.

— Мы опросили его последнюю группу, — сказал Элберт Стейновиц. Шестнадцать человек; они платили за обучение двумя отдельными взносами — сто долларов при поступлении, сто по ходу занятий, если результат был очевиден. Конечно же, он был очевиден.

Кэп кивнул. Способности Макги очень подходили для того, чтобы вселять в людей уверенность. Он буквально ВТАЛКИВАЛ в них эту уверенность.

— Мы заложили в компьютер их ответы на несколько ключевых вопросов. Вопросы были такие: появлялась ли у вас вера в себя и в результаты курса "Поверь в себя" в какие-то конкретные моменты? Можете ли вы вспомнить рабочие дни сразу после посещения занятий на курсе, когда вы чувствовали себя так, словно в вас вселился тигр? Были ли вы...

— Чувствовали себя словно тигр? — повторил Кэп. — Боже, вы спрашивали их, чувствовали ли они себя тиграми?

— Слово нам подсказал компьютер.

— Хорошо, продолжайте.

— Третий ключевой вопрос: добились ли вы каких-нибудь конкретных успехов в работе после прохождения курса "Поверь в себя"? На этот вопрос они все могли ответить объективно и точно: люди склонны помнить день, когда они получили надбавку к жалованью или босс похлопал их по плечу. Они отвечали охотно. Мне показалось это даже немного страшноватым, Кэп. Он действительно выполнял свое обещание. Одиннадцать из шестнадцати получили повышение, обратите внимание — одиннадцать. Трое из оставшихся пятерых работают в таких местах, где повышают крайне редко.

— Никто не оспаривает способности Макги, — сказал Кэп. — Уже не оспаривает.

— Хорошо. Продолжим. Курс был шестинедельный. Используя ответы на наши вопросы, компьютер указал четыре ключевые даты... то есть дни, когда Макги, вероятно, добавлял к обычным хи-хип-ура-вы-можете-это-сделать-если-постараетесь довольно сильный мысленный посыл. Этими датами были семнадцатое августа, первое сентября, девятнадцатое сентября... и четвертое октября.

— И что это доказывает?

— Ну, он мысленно обработал прошлой ночью того водителя такси. Обработал здорово. Этот парень до сих пор не опомнился. Мы полагаем, что Энди Макги выдохся. Болен. Может, даже не в состоянии двигаться. — Эл в упор посмотрел на Кэпа. — Компьютер показал нам двадцать шесть процентов вероятности его смерти.

— Что?

— Ну, так уже бывало. Он выкладывался до такой степени, что заболевал. Эти посылы наносят какой-то ущерб его мозгу... Бог его знает, какой. Вероятно, происходят точечные кровоизлияния. Все это может прогрессировать. По подсчету компьютера, чуть выше одного из четырех шансов, что он умер либо от инфаркта, либо, что более вероятно, от инсульта.

— Ему пришлось расходовать свою энергию до того, как он ее восстановил, — сказал Кэп.

Элберт кивнул и вынул из кармана какой-то предмет — в конверте из гибкого прозрачного пластика. Он передал его Кэпу, тот взглянул и возвратил.

— Ну, и что это значит? — спросил он.

— Не очень много, — сказал Эл, задумчиво глядя на купюру в пластиковом конверте. — Только то, что этим Макги расплатился за поездку на такси.

— Он доехал до Олбани из Нью-Йорка за один доллар, а? — Кэп снова взял купюру и посмотрел на нее уже с интересом. — Плата наверняка должна была равняться... что за черт! — Он уронил купюру в пластике на стол, словно обжегшись, и сидел, моргая глазами.

— Вы тоже, да? — сказал Эл. — Видели?

— Боже, не пойму, что я видел, — сказал Кэп и потянулся к керамической коробочке, где держал таблетки от изжоги. — На какое-то мгновение она и мне показалась не похожей на однодолларовую бумажку.

— А теперь похожа?

Кэп уставился на купюру.

— Конечно, похожа. Это же Джордж, все... Боже! — Он откинулся в кресле с такой силой, что чуть не стукнулся головой о панельную обшивку стены, посмотрел на Эла. — Лицо... как будто на мгновение изменилось, надел очки, что ли. Это трюк?

— Чертовски классный трюк, — сказал Эл, забирая назад купюру. — Мне тоже привиделось, хотя это больше не повторяется. Наверное, пригляделся... хотя убей меня бог, если знаю, как. Конечно, какая-то дурацкая галлюцинация. Я даже не узнал лицо. Это Бен Франклин.

— Вы взяли ее у водителя такси? — спросил Кэп, завороженно глядя на купюру в надежде вновь увидеть смену картинки. Но там был все тот же Джордж Вашингтон. Эл засмеялся.

— Да, — сказал он. — Мы взяли купюру и выписали ему чек на пятьдесят долларов. Ему действительно повезло.

— Почему?

— Бен Франклин не на пятисотдолларовой бумажке, а на сотенной. Очевидно, Макги не знал.

— Дайте-ка взглянуть снова.

Эл протянул долларовую купюру Кэпу, и тот минуты две пристально вглядывался в нее. Когда он уже собирался отдать ее, она на миг снова будто изменилась, стала другой. Но по крайней мере на сей раз он был уверен, что все это произошло у него в голове, а не в купюре... на купюре или где-то там еще.

— Скажу вам больше, — сказал Кэп. — Не уверен, что Франклин на купюре в очках. Иначе говоря, это... — Он замолчал, не зная, как закончить свою мысль. В голову пришло нечто чертовски сверхъестественное, и он отбросил его.

— Да, — сказал Эл. — Что бы это ни было, оно постепенно исчезает. Сегодня утром я показал ее, вероятно, шестерым. Двоим показалось, будто мелькнуло что-то, но совсем не то, что видели водитель и девица, с которой он живет.

— Так вы считаете, что его посыл был слишком сильным?

— Да. Он вряд ли в состоянии двигаться после этого. Они могли переночевать в лесу или в каком-то отдаленном мотеле. Могли проникнуть в один из дачных домиков округи. Думаю, они где-то рядом и мы захватим их без особого труда.

— Сколько людей нужно для этого?

— Людей достаточно, — сказал Эл. — С учетом полиции штата в этом семейном пикнике участвует более семисот человек. В боевой готовности. Они обойдут все дома, постучатся в каждую дверь. Мы уже проверили все отели и мотели в близлежащем к Олбани районе — более сорока. Теперь прочесываем соседние городки. Мужчина и девочка... их видно, как волдырь на большом пальце. Поймаем. Или одну девочку, если он умер. — Элберт встал. — Мне пора. Хотелось бы присутствовать при завершении операции.

— Конечно. Доставьте их мне, Эл.

— Обязательно, — сказал Элберт и направился к двери.

— Элберт?

Он повернулся — маленький человек с нездоровым желтым лицом.

— Кто же на самом деле на пятисотенной? Вы это проверили? Элберт Стейновиц улыбнулся.

— Маккинли, — сказал он. — Его убили.

Он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь и оставив Кэпа погруженным в раздумье.

Через десять минут Кэп снова нажал на кнопку переговорного устройства.

— Рэйчел, Рэйнберг уже вернулся из Венеции?

— Еще вчера, — сказала Рэйчел, и Кэпу показалось, что он услышал неприязнь даже в тщательно отработанном тоне секретарши-при-боссе.

— Он здесь или на Сэнибеле? — Контора имела свой дом отдыха на острове Сэнибел во Флориде. Пауза — Рэйчел сверялась с компьютером.

— В Лонгмонте, Кэп. С восемнадцати ноль-ноль вчера. Наверное, отсыпается после полета.

— Пусть кто-нибудь его разбудит, — сказал Кэп. — Я хотел бы видеть его после Уэнлесса... если, конечно, Уэнлесс все еще здесь?

— Пятнадцать минут назад был.

— Хорошо... Пускай Рэйнберд придет в двенадцать.

— Да, слушаю, сэр.

— Вы хорошая девушка, Рэйчел.

— Спасибо, сэр, — слышно было, что она тронута. Кэпу она нравилась, очень нравилась.

— Пожалуйста, Рэйчел, пришлите доктора Уэнлесса. Он откинулся, сцепил руки перед собой и подумал: грехи мои тяжкие.

Доктора Джозефа Уэнлесса сразил инсульт в тот самый день, когда Ричард Никсон объявил об уходе с поста президента, — 8 августа 1974 года. Это было кровоизлияние в мозг средней тяжести, от которого ему не суждено было оправиться окончательно физически, а также и в умственном отношении, считал Кэп. Именно после удара он стал постоянно и навязчиво интересоваться экспериментом с "лот шесть" и его последствиями.

Он вошел в комнату, опираясь на палку, свет из окна скользнул по его круглым очкам без оправы и мутно отразился в них. Левая рука была скрючена. Левый уголок рта был опущен, будто в постоянной леденящей усмешке.

Рэйчел из-за плеча Уэнлесса сочувственно взглянула на Кэпа, и тот кивнул ей, что она может идти. Девушка ушла, тихо закрыв дверь.

— А вот и добрый доктор, — без тени юмора сказал Кэп.

— Как развиваются события? — спросил Уэнлесс, садясь и крякнув.

— Секрет, — сказал Кэп. — Вам это известно, Джо. Чем могу быть полезен сегодня?

— Наблюдал тут возню, — сказал Уэнлесс, не обратив внимания на вопрос Кэпа. — Что еще оставалось делать, пока я бил баклуши все утро.

— Вы пришли, предварительно не договорившись о встрече...

— Вы считаете, что они у вас почти в руках, — сказал Уэнлесс. — Зачем иначе тут этот мясник Стейновиц? Ну, может, так оно и есть. Может быть. Но вы же и раньше так считали, правда?

— Что вам нужно, Джо? — Кэп не любил напоминаний о прошлых провалах. Однажды они почти поймали девчонку. Участвовавшие в операции люди нетрудоспособны до сих пор и, вероятно, останутся таковыми до конца своих дней.

— Что мне всегда нужно? — спросил Уэнлесс, согнувшись и опираясь на палку. О боже, подумал Кэп, опять этот старый дурак будет разглагольствовать. — Зачем я остался жить? Чтобы убедить вас ликвидировать их обоих. Ликвидировать Джеймса Ричардсона. Ликвидировать тех, в Мауи. Ликвидировать полностью, капитан Холлистер. Покончить с ними. Стереть с лица земли. Кэп вздохнул.

Уэнлесс скрюченной рукой показал в сторону тележки и сказал:

— Вы, смотрю, снова листаете досье.

— Я помню его почти наизусть, — сказал Кэп и чуть улыбнулся. "Лот шесть" набил ему оскомину за весь прошедший год. Последние два года этот препарат был постоянной темой обсуждений. Так что, пожалуй, Уэнлесс не единственный здесь человек с навязчивой идеей.

ВСЯ РАЗНИЦА В ТОМ, ЧТО МНЕ ЗА ТО ПЛАТЯТ. А ДЛЯ УЭНЛЕССА ЭТО ХОББИ. И ОПАСНОЕ ХОББИ.

— Вот читаете досье, а урок из него извлечь не хотите, — сказал Уэнлесс. — Дайте же мне возможность еще раз обратить вас на путь истины, капитан Холлистер.

Кэп начал было протестовать, но вовремя вспомнил о предстоящем в полдень визите Рэйнберда, и выражение его лица смягчилось, стало спокойным, даже понимающим.

— Хорошо, — сказал он, — валяйте.

— Вы считаете, что я сумасшедший, да? Чокнутый.

— Вы это сказали, не я.

— Напоминаю: я первый предложил программу испытаний с кислотой ДЛТ.

— Иногда я сожалею, что вы это сделали, — сказал Кэп. Когда он закрывал глаза, ему отчетливо представлялся первый доклад Уэнлесса, его предложения на двухстах страницах по поводу препарата, известного как ДЛТ, а среди работавших над ним специалистов как "активатор", впоследствии как "лот шесть". Предшественник Кэпа дал добро первоначальной идее; этот джентльмен был похоронен шесть лет назад на Арлингтонском кладбище со всеми воинскими почестями.

— Я лишь хочу сказать, что к моему мнению стоит прислушаться, сказал Уэнлесс. Нынче утром он произносил слова устало, медленно и невнятно. Когда говорил, перекошенный в усмешке рот с левой стороны был неподвижен.

— Слушаю, — сказал Кэп.

— Насколько мне известно, я единственный психолог и врач, которого вы вообще выслушиваете. Ваши люди ослеплены одной идеей и только ею: какое значение этот человек и его девочка могут иметь для безопасности Америки... и, возможно, для последующего баланса сил в мире. Анализируя поведение этого Макги, можно сказать, что он своего рода БЛАГОЖЕЛАТЕЛЬНЫЙ РАСПУТИН. ОН СПОСОБЕН...

Уэнлесс продолжал что-то говорить, но Кэп временно отключился. Благожелательный Распутин, думал он. Как ни парадоксально звучала эта фраза, она ему понравилась. Его заинтересовало, как отреагировал бы Уэнлесс, если ему сказать, что, согласно подсчету компьютера, один шанс к четырем, что Макги, покидая Нью-Йорк, ликвидировал себя. Вероятно, был бы вне себя от радости. А если бы он показал Уэнлессу эту странную купюру? Его, возможно, хватил бы еще один удар, подумал Кэп и прикрыл рот рукой, чтобы спрятать улыбку.

— Больше всего меня беспокоит девчонка, — говорил Уэнлесс в двенадцатый? тринадцатый? пятидесятый? раз. — Макги и Томлинсон женятся... один шанс из тысячи. Это нужно было предотвратить во что бы то ни стало. И кто мог предположить...

— Тогда вы все выступали за это, — сказал Кэп и добавил сухо: — Не сомневаюсь, что вы согласились бы стать посаженным отцом невесты, если бы вас в то время об этом попросили.

— Никто не предполагал, — пробормотал Уэнлесс. — Лишь инсульт заставил меня прозреть. "Лот шесть" не что иное как синтетическая копия секрета гипофиза, в конце концов... чрезвычайно сильный болеутолитель-галлюциноген, действия которого мы тогда не понимали, как не понимаем и сейчас. Мы знаем — или по крайней мере на девяносто девять процентов уверены, — что естественный аналог этого состава каким-то образом способствует периодическим проявлениям парапсихических способностей, их время от времени демонстрируют все человеческие существа. Набор этих проявлений удивительно широк: предвидение, телекинез, мысленное внушение, вспышки сверхчеловеческой силы, временный контроль над симпатической нервной системой. Знаете ли вы, что гипофиз внезапно становится сверхактивным при всех экспериментах с биологической обратной связью?

Кэп знал. Уэнлесс говорил ему это тысячу раз. Но отвечать нужды не было; нынешним утром красноречие Уэнлесса расцвело вовсю. И Кэп готов был слушать... в последний раз. Пусть старик подержится за биту. Для Уэнлесса это последний матч.

— Да, правда, — ответил Уэнлесс самому себе. — Он активен при биологической обратной связи, он активен в состоянии глубокого сна, и люди с поврежденным гипофизом редко спят нормально. Люди с поврежденным гипофизом очень часто подвергаются риску опухолей на мозге и лейкемии. Это — гипофиз, капитан Холлистер. Если говорить об эволюции, старейшая эндокринная железа в человеческом организме. В подростковом возрасте она выделяет в кровяной ток свой секрет в количестве, во много раз превосходящем собственный вес. Это чрезвычайно важная железа, чрезвычайно таинственная железа. Если бы я верил в существование человеческой души, капитан Холлистер, я бы сказал, что она находится в гипофизе.

Кэп ухмыльнулся.

— Мы это знаем, — сказал Уэнлесс, — и знаем, что "лот шесть" каким-то образом изменил физическое строение гипофиза лиц, участвовавших в эксперименте. Даже вашего так называемого "тихого" Джеймса Ричардсона. Чрезвычайно важно: из способностей девочки мы можем это вывести, что он каким-то образом изменяет и хромосомную структуру... и что изменения в гипофизе могут привести к подлинной мутации.

— Ей был передан Х-фактор.

— Нет, — сказал Уэнлесс. — Это одна из многих вещей, которые вы не можете понять, капитан Холлистер. Эндрю Макти стал Х-фактором после эксперимента. Виктория Томлинсон стала У-фактором — она тоже изменилась, но не в такой степени, как ее муж. У этой женщины появилась слабая телекинетическая способность. У мужчины возникли среднего уровня способности подчинять психику других. Девочка, однако... Девочка, капитан Холлистер... Что она? По-настоящему мы не знаем. Она — Z-фактор.

— Мы намереваемся это узнать, — мягко сказал Кэп. Теперь оба уголка рта Уэнлесса кривились в презрительной усмешке.

— Вы намереваетесь узнать, — повторил он. — Да, если будете настойчивы, то, конечно, сможете... вы слепые, одержимые болваны. — Он на мгновение закрыл глаза и прикрыл их рукой. Кэп спокойно наблюдал за ним. Уэнлесс сказал:

— Одно вы уже знаете. Она зажигает огонь.

— Да.

— Вы предполагаете, что она унаследовала телекинетическую энергию матери. Во всяком случае, вы это сильно подозреваете.

— Да.

— Когда она была совсем маленьким ребенком, то вовсе не могла контролировать эти... эти таланты — не найду лучшего слова.

— Маленький ребенок не в состоянии контролировать собственный мочевой пузырь, — сказал Кэп, прибегая к одному из примеров, содержавшихся в досье. — Но когда ребенок вырастает...

— Да, да, я знаком с подобной аналогией. Но и с более взрослым ребенком могут происходить неожиданности.

Кэп ответил, улыбаясь:

— Мы собираемся держать ее в комнате с огнеупорными стенами.

— В камере.

Кэп сказал, все еще улыбаясь:

— Если это вам больше нравится.

— Я предлагаю вам такой вывод, — сказал Уэнлесс. — Она не любит пользоваться своей способностью. Она напугана, и этот страх был внушен ей вполне сознательно. Я приведу аналогичный пример. Ребенок моего брата. В доме были спички. Фредди хотелось играть с ними. Зажигать, а затем гасить. "Здорово, здорово", — говорил он. Брат решил выработать стереотип поведения. Запугать ребенка так, чтобы он никогда больше не играл со спичками. Он сказал ему, что головки спичек из серы и от них его зубы сгниют и выпадут. Что смотреть на горящие спички нельзя можно ослепнуть. И, наконец, он мгновение подержал ладонь Фредди над зажженной спичкой и обжег ее.

— Ваш брат, — пробормотал Кэп, — просто настоящий гений.

— Лучше небольшое красное пятно на руке мальчика, чем ребенок в палате для обожженных, весь во влажных повязках, с ожогами третьей степени на большей части кожи, — сказал Уэнлесс угрюмо.

— Лучше убирать спички от детей.

— А вы можете убрать от Чарлин Макги ее спички? — спросил Уэнлесс.

Кэп медленно кивнул:

— В этом есть кое-какой резон, но...

— Спросите себя, капитан Холлистер: как тяжело пришлось Эндрю и Виктории Макги, когда их ребенок был совсем крошкой? Опоздали с молочной бутылочкой. Ребенок плачет. Одновременно один из игрушечных зверьков прямо там, в кроватке рядом с ней вспыхивает дымным пламенем. Испачкана пеленка. Детка плачет. Через мгновение грязное белье в корзине загорается. У вас есть отчеты, капитан Холлистер; вы знаете, что было в том доме. Огнетушитель и индикатор дыма в каждой комнате. А однажды загорелись ее собственные волосы, капитан Холлистер; родители вошли к ней в комнату и увидели, что она стоит в своей кроватке и плачет, а волосы горят.

— Да, — сказал Кэп, — это, должно быть, заставляло их чертовски нервничать.

— Понимаете, — сказал Уэнлесс, — они учили ее не только проситься на горшок, они учили ее еще на зажигать огонь.

— Противопожарные учения, — задумчиво произнес Кэп.

— А это означает, что, как мой брат у своего сына Фредди, они выработали у нее стереотип поведения. Вы привели эту аналогию, капитан Холлистер, так давайте рассмотрим ее на минуточку. Что такое учить проситься на горшок? Выработать привычку — просто и ясно. — Внезапно голос старика взвился до невероятно высокого, дрожащего дисканта, стал голосом женщины, бранящей ребенка. Кэп наблюдал со смесью удивления и отвращения.

— Ты паршивая девчонка! — кричал Уэнлесс. — Посмотри, что наделала! Нехорошо, детка, видишь, как противно? Нехорошо делать в штанишки! Разве взрослые делают в свои штанишки? Делай в горшочек, детка, в горшочек.

— Прошу вас... — страдальчески произнес Кэп.

— Так создается стереотип поведения, — сказал Уэнлесс. — Обучить личному туалету — значит обратить внимание ребенка на его собственные отправления таким образом, чтобы он увидел, сравнивая с поведением других, что именно плохо в его поступке. Вы можете спросить, насколько прочно укореняется этот комплекс в ребенке? Тот же вопрос задал себе Ричард Дэмон из Вашингтонского университета и для выяснения его провел эксперимент. Он объявил о наборе пятидесяти добровольцев среди студентов. Накачал их содовой водой и молоком, пока им всем стало невмоготу. Спустя какое-то время он сказал им, что он их отпустит, если они сделают... в штаны.

— Отвратительно, — сказал громко Кэп, чувствуя подступающую тошноту. — Это не опыт, а упражнение в дегенеративности.

— Видите, насколько стереотип поведения укоренен в вашей психике, тихо сказал Уэнлесс. — Вам не казалось это отвратительным, когда вам было двадцать месяцев. Тогда, если вам хотелось опростаться, вы это делали. Вы могли описаться на коленях у отца, если сидели там, а вам приспичило. Суть эксперимента Дэмона, капитан Холлистер, состояла в том, что большинство из них сделать в штаны просто не могли. Они понимали, что обычные нормы поведения там неприменимы, по крайней мере на время эксперимента; каждый находился в отдельном помещении вроде обычной уборной... но целых восемьдесят восемь процентов из них просто не могли этого сделать. Вне зависимости от того, насколько сильно им хотелось, поведенческий комплекс, внушенный им родителями, оказался сильнее.

— Ничего тут нет, кроме простого любопытства, — отрывисто сказал Кэп.

— Нет, это не любопытство. Я хочу, чтобы вы продумали аналогию между обучением проситься и противопожарным обучением... и одну существенную разницу, которая состоит в качественном скачке между необходимостью совершать первое и второе. Если ребенок слишком медленно учится правильно совершать туалет, каковы последствия этого? Небольшие неприятности. В его комнате пахнет, если ее не проветривать. Мамаша прикована к стиральной машине. Приходится вызывать людей для чистки ковра, когда обучение все же закончено, и — самое худшее — у ребенка возникает постоянный зуд, а это может случиться только, если у него очень чувствительная кожа или если мамаша не следит за ним. Однако последствия для ребенка, который может зажигать...

Глаза его блестели. Левый угол рта усмехался.

— Я высоко оцениваю Макти как родителей, — сказал Уэнлесс. — Каким-то образом им удалось внушить ей, как вести себя с огнем. Насколько понимаю, им пришлось начинать воспитание задолго до того, как родители обычно начинают обучение личной гигиене; может, даже до того, как она начала ползать. "Детка, нельзя! Детка сделала себе больно! Нет, нет, нет! Плохая девочка! Пло-хая девочка!"

Но ваш компьютер предполагает, что она преодолевает свой комплекс, капитан Холлистер. Для этого у нее все условия. Она дитя, и комплекс еще не затвердел в ней как цемент. К тому же с ней отец! Понимаете ли вы значение этого простого факта? Нет, не понимаете. Отец для нее авторитет. Он держит в руках все психические нити каждого физиологического отправления девочкиребенка; за каждым из них, словно невидимая фигура за ширмой, стоит его авторитет. Для девочки-ребенка он как Моисей; законы — это его законы, которые она должна выполнять, хотя и не знает, откуда они взялись. Он, вероятно, единственный человек на земле, который может освободить ее от этой тяжести. Наши комплексы, капитан Холлистер, всегда приносят нам самые большие муки и душевные страдания, когда те, кто наделил нас ими, умирают и уже недоступны для диалога... и сострадания.

Кэп взглянул на часы и увидел, что Уэнлесс находится у него почти сорок минут. А казалось, не один час.

— Вы уже заканчиваете? У меня другая встреча...

— Когда комплексы исчезают, они исчезают подобно плотинам, прорвавшимся после тропического ливня, — спокойно сказал Уэнлесс. — У нас есть одна любвеобильная девица девятнадцати лет. У нее позади — целая куча любовников. До семнадцати была девственницей. Ее отец, священник, постоянно твердил ей, девочке, что секс в замужестве — неизбежное зло, что секс вне замужества — ад и проклятие, что секс и есть яблоко первородного греха. Когда такой комплекс исчезает, он исчезает словно прорвавшаяся плотина. Сначала появляется одна-другая трещина, маленькие незаметные струйки... А судя по данным вашего компьютера, мы находимся с нашей девочкой именно в такой ситуации. Есть предположение, что она по просьбе отца использовала свои способности, чтобы помочь ему. А затем плотина внезапно рушится, выплескивая миллионы галлонов воды, уничтожая все на своем пути, топя всех встречных-поперечных, навсегда изменяя ландшафт!

Квакающий голос Уэнлесса поднялся от обычного негромкого говора до хриплого стариковского крика — но он звучал скорее жалобно, чем величественно.

— Послушайте, — сказал он Кэпу. — Выслушайте меня хоть раз. Сбросьте с глаз шоры. Сам по себе этот человек не опасен. У него небольшая сила, так, игрушка, пустяк. И он это понимает. Он не мог с ее помощью заработать миллион долларов. Он не правит странами и народами. Он использовал ее, помогая застенчивым администраторам приобрести уверенность. Он не может пользоваться своей способностью часто или с пользой для себя... Какой-то внутренний психологический фактор мешает ему. Но девочка невероятно опасна. Она вместе со своим папочкой спасается бегством ради сохранения жизни. Она очень напугана. Он также напуган, что и его делает опасным. Не самого по себе, а потому что вы заставляете его изменять привычный стереотип поведения девочки. Вы заставляете его учить ее заново оценить ту силу, которой она обладает, заставить ее использовать эту силу. Уэнлесс тяжело дышал.

Доигрывая сценарий — конец уже был виден, — Кэп спокойно спросил:

— Что вы предлагаете?

— Его нужно уничтожить. Быстро. Прежде чем он сможет разрушить комплекс, который они с женой укоренили в этой девочке. Я считаю, что она тоже должна быть уничтожена. В случае если ущерб уже нанесен.

— Она же, в конце концов, маленькая девочка, Уэнлесс. Да, она может зажигать огонь. Мы называем это пирокинезом. Вы же представляете все это как армагед дон.

— Может, им дело и кончится, — сказал Уэнлесс. — Не допускайте, чтобы ее малый возраст и маленький рост заставили вас забыть о зет-факторе... а именно это вы и делаете. А если предположить, что разжигание огня — только верхушка айсберга? Ей семь. Когда Джону Мильтону было семь, он, вероятно, хватал уголек и с трудом пытался вывести свое имя, чтобы мамочка и папочка могли его прочитать. Он был ребенком. Джон Мильтон вырос и написал "Потерянный рай".

— Ни черта не понимаю, что вы плетете? — отрубил Кэц.

— Я говорю о потенциале уничтожения. Я говорю о способности, связанной с гипофизом, железой, которая в ребенке возраста Чарлин Макги практически дремлет. Что будет, когда девочка превратится в подростка? Железа проснется и за двадцать месяцев станет самой мощной силой в человеческом организме, повелевая всем — от внезапного появления первичных и вторичных половых признаков до увеличения количества зрительного пурпура в глазу. Представьте себе ребенка, способного вызвать ядерный взрыв одним усилием воли!

— Такого бреда я никогда не слышал.

— Да? Тогда разрешите мне от бреда перейти к полному безумию, капитан Холлистер. Предположим, в эту девочку, которя где-то прячется сегодня, заложена некая сила, спящая до поры до времени, но способная однажды расколоть нашу планету надвое, словно фарфоровую тарелку в тире?

Они в молчании Посмотрели друг на друга. Внезапно раздался сигнал переговорного устройства.

Через мгновение Кэп наклонился к нему и нажал на кнопку:

— Да, Рэйчел? — Черт его побери, если старик пусть на минуту не убедил его. Уэнлесс похож на мрачного черного ворона, и это — еще одна причина, почему Кэп не любил его. Сам он был жизнелюбцем и если кого и выносил, так это пессимистов.

— Звонят по кодирующему телефону, — сказала Рэйчел. — Из района операции.

— Хорошо, дорогая. Спасибо. Пусть подождут минутки две, хорошо?

— Да, сэр.

Он откинулся в кресле:

— Я вынужден прервать нашу беседу, доктор Уэнлесс. Можете быть уверены, я самым внимательным образом продумаю все, что вы сказали.

— Продумаете? — спросил Уэнлесс. Застывший угол его рта, казалось, цинично ухмылялся.

— Да.

Уэнлесс сказал:

— Девочка... Макги... и этот парень Ричардсон... последние три элемента нерешаемого уравнения, капитан Холлистер. Сотрите их. Действуйте. Девочка очень опасна.

— Я продумаю все, что вы сказали, — повторил Кэп.

— Сделайте это. — Уэнлесс, опираясь на палку, с трудом начал подниматься. Это заняло довольно много времени. Наконец он встал.

— Приближается зима, — сказал он Кэпу. — Старые кости ноют.

— Вы останетесь на ночь в Лонгмонте?

— Нет, в Вашингтоне.

Кэп поколебался, а затем сказал:

— Остановитесь в "Мэйфлауэр". Мне, может, понадобится связаться с вами.

В глазах старика что-то промелькнуло — благодарность? Да, конечно, благодарность.

— Очень хорошо, капитан Холлистер, — сказал он и проковылял, опираясь на палку, к двери — старик, который когда-то открыл ящик Пандорры и теперь хотел расстрелять все, вылетевшее из него, вместо того чтобы пустить в дело.

Когда дверь за ним закрылась, Кэп с облегчением вздохнул и поднял трубку кодирующего телефона.

— Кто говорит?

— Орв Джеймисон, сэр.

— Поймали их, Джеймисон?

— Еще нет, сэр, но мы обнаружили кое-что интересное в аэропорту.

— Что же?

— Все телефонные автоматы пусты. В некоторых из них на полу мы нашли лишь несколько четвертаков и десятицентовиков.

— Взломаны?

— Нет, сэр. Почему и звоню вам. Они не взломаны, а просто пусты. В телефонной компании рвут и мечут.

— Хорошо, Джеймисон.

— Все это ускоряет дело. Мы полагаем, что отец, возможно, оставил девчонку на улице и зарегистрировался в отеле только сам. Как бы то ни было, теперь мы будем искать парня, расплатившегося одной мелочью.

— Если они в мотеле, а не спрятались в каком-нибудь летнем лагере.

— Да, сэр.

— Продолжайте, О'Джей.

— Слушаюсь, сэр. Спасибо. — В голосе Орвила прозвучала глупая радость от того, что Кэп помнил его прозвище.

Кэп повесил трубку. Минут пять он сидел, закрыв глаза и размышляя. Мягкий осенний свет освещал кабинет, согревая его. Затем он нагнулся и снова вызвал Рэйчел.

— Джон Рэйнберд здесь?

— Да, здесь, сэр.

— Дайте мне еще пяток минут, а затем пришлите его ко мне. Я хочу поговорить с Норвилом Бэйтсом в районе операции. Он там за главного до прибытия Эла.

— Хорошо, сэр, — сказала Рэйчел с некоторым сомнением в голосе. Придется говорить по открытой линии. Связь по переносному радиотелефону. Не очень...

— Ничего, ничего, — нетерпеливо сказал он. Прошло две минуты. Голос Бэйтса слышался издалека и проходил с шумами. Он был неплохим работником — не очень одарен воображением, но упорен. Именно такой человек нужен Кэпу для осады крепости до приезда Элберта Стейновица. Наконец Норвил на линии и сообщает, что они начинают прочесывать близлежащие города — Оквилл, Тремонт, Мессалонсет, Гастингс Глен, Лутон.

— Хорошо, Норвил, порядок, — сказал Кэп. Он думал о словах Уэнлесса: ВЫ ЗАСТАВЛЯЕТЕ ЕГО МЕНЯТЬ СТЕРЕОТИП И ЗАНОВО ОБУЧАТЬ ДЕВОЧКУ. Он обдумывал сообщение Джеймисона о пустых телефонах. Макги этого не делал. Сделала девочка. И потом, будучи на взводе, подожгла ботинки солдату, возможно, случайно. Уэнлесс был бы доволен, знай он, что Кэп в итоге собирался воспользоваться половиной его советов — нынешним утром старый козел был на удивление красноречив.

— Ситуация изменилась, — сказал Кэп. — Мы должны ликвидировать большого парня. Полная ликвидация. Понимаете?

— Полная ликвидация, — невозмутимо повторил Норвил. — Слушаюсь, сэр.

— Прекрасно, Норвил, — уже мягко сказал Кэп. Он положил трубку и стал ждать прихода Джона Рэйнберда.

Через секунду дверь открылась, и он явился, очень большой и еще более отвратительный. Этот полуиндеец вел себя настолько тихо, что, сидя за столом, читая или отвечая на письма, можно было не почувствовать присутствия в комнате постороннего. Кэп знал, насколько это редкое качество. Большинство людей ощущает присутствие кого-то другого: Уэнлесс однажды назвал эту способность не шестым чувством, а вторым видением ощущением, порождаемым какими-то неизмеримо малыми токами от пяти обычных чувств. Но Рэйнберд был неощутим. Ни одно из тончайших чувствительных волоконцев даже не шелохнется. Однажды за рюмкой портвейна в гостиной у Кэпа Эл Стейновиц сказал странную вещь: "Он единственный человек из всех встречавшихся мне, который при ходьбе не колеблет воздух". И Кэп был рад, что Рэйнберд на их стороне, он был единственным из всех встречавшихся, на сей раз не Элу, а ему самому, кого он боялся.

Рэйнберд — тролль, чудовище, великан-людоед в облике человека. Он не добирал всего лишь двух дюймов до семи футов и зачесывал свои блестящие черные волосы в короткий хвост на затылке. Десять лет назад, когда он во второй раз был во Вьетнаме, прямо перед ним взорвалась мина, и теперь его лицо являло собой ужасное зрелище шрамов и исполосованной кожи. Левого глаза не было. На его месте — впадина. Он не делал пластической операции и не вставлял искусственный глаз, потому что, говорил он, в местах счастливой охоты на том свете его попросят показать боевые раны. Когда он говорил подобные вещи, было неясно, верить ему или нет; неясно, говорит он серьезно или по каким-то причинам дурачит вас.

Все эти годы Рэйнберд был на редкость хорошим агентом: отчасти потому, что меньше всего он походил на агента, а главным образом оттого, что за маской из голого мяса скрывался живой, жестокий, ясный ум. Свободно говорил на четырех языках и понимал еще три. Занимался русским по ускоренному методу. Голос его был низким, музыкальным голосом образованного человека.

— Добрый день, Кэп.

— Уже полдень? — удивленно спросил Кэп.

Рэйнберд улыбнулся, демонстрируя ряд прекрасных белых зубов — зубов акулы, подумал Кэп.

— С четырнадцатью минутами, — сказал он. — Я отхватил эти электронные часы "Сейко" на черном рынке в Венеции. Потрясающе. Маленькие черные цифирки постоянно меняются. Праздник техники. Я иногда думаю, Кэп, что мы воевали во Вьетнаме не во имя победы, а для демонстрации достижений техники. Мы сражались там во имя производства дешевых электронных часов, игры в пинг-понг через подключение в телевизор, карманного калькулятора. Я смотрю на свои часы по ночам. Они сообщают, что секунда за секундой приближаюсь я к смерти. А это хорошо.

— Садитесь, старина, — сказал Кэп. — Как всегда при разговоре с Рэйнбердом, во рту у него было сухо и приходилось удерживать руки, которые норовили сплестись и сцепиться на полированной поверхности стола. И это притом, что, как он считал, Рэйнберду он нравился — если можно сказать, что ему вообще кто-нибудь нравился.

Рэйнберд сел. На нем были старые джинсы и выцветшая рубашка.

— Как Венеция? — спросил Кэп.

— Тонет, — ответил Рэйнберд.

— У меня для вас есть работа, если захотите. Небольшая, но может повести к заданию, которое вы сочтете гораздо интереснее.

— Говорите.

— Сугубо добровольно, — настаивал Кэп. — Вы ведь все еще на отдыхе.

— Говорите, — мягко повторил Рэйнберд, и Кэп ввел его в курс дела. Он провел с Рэйнбердом всего пятнадцать минут, а показалось — час. Когда этот громила вышел, Кэп облегченно вздохнул. Уэнлесс и Рэйнберд в одно утро — такое вышибет из седла на целый день. Но утро миновало, многое сделано, и кто знает, что будет к вечеру? Он позвонил Рэйчел.

— Слушаю, Кэп?

— Я не пойду в кафетерий, дорогая. Принесите мне, пожалуйста, чего-нибудь сюда. Неважно что. Что-нибудь. Спасибо. Рэйчел.

Наконец-то один. Трубка кодирующего телефона покоилась на пузатом аппарате, начиненном микросхемами, микропроцессорами и бог знает чем еще. Когда телефон зазвонит, это будет Элберт или Норвил, они скажут ему, что в штате Нью-Йорк все кончено — девочка схвачена, отец мертв. Хорошая новость.

Кэп снова закрыл глаза. Мысли и фразы проплывали в голове, словно большие ленивые воздушные змеи. Мысленное внушение.

Здешние умники говорят об огромных его возможностях. Представьте себе человека, подобного Макги, поблизости от какогонибудь государственного деятеля. Скажем, рядом с этим "розовым" Тедом Кеннеди, представьте, как он низким, неотразимо убедительным голосом подсказывает ему, что лучший выход — самоубийство. Представьте, такой человек оказывает влияние на руководителей различных подпольных групп. Жаль, что нужно расстаться с ним. Но... что удалось однажды, можно повторить.

Девочка. Слова Уэнлесса: "СИЛА, СПОСОБНАЯ ОДНАЖДЫ РАСКОЛОТЬ НАШУ ПЛАНЕТУ НАДВОЕ, СЛОВНО ФАРФОРОВУЮ ТАРЕЛКУ В ТИРЕ..." — разумеется, смешны. Уэнлесс спятил, как мальчишка в рассказе Д. Г. Лоуренса, умевший отгадывать победителей на лошадиных бегах. "Лот шесть" оказался для Уэнлесса сильнодействующей кислотой, она проела огромные зияющие дыры в его здравом смысле. Чарли — всего лишь маленькая девочка, а не орудие судного дня. Им придется повозиться с ней, по крайней мере пока не удастся установить, что она такое, и решить, чем она может стать. Одного этого достаточно, чтобы вернуться к программе испытаний "лот шесть". Если девочку можно будет убедить направить силы на пользу стране, тем лучше.

Тем будет лучше, думал Кэп.

Кодирующий телефон внезапно издал длинный, резкий звук.

У Кэпа забилось сердце, он схватил трубку.

ПРОИСШЕСТВИЕ НА ФЕРМЕ МЭНДЕРСА

Пока Кэп обсуждал будущее Чарли Макги с Элом Стейновицем в Лонгмонте, она сидела, зевая и потягиваясь, на краю кровати в шестнадцатом номере мотеля "Грезы". Яркое утреннее солнце бросало с безупречно голубого осеннего неба в окно косые лучи. При дневном свете все казалось лучше и веселее.

Она посмотрела на папочку, лежащего бесформенной массой под одеялом. Торчал лишь клок волос. Она улыбнулась. Он всегда делал для нее все, что мог. Если они были голодны, он только надкусывал единственное яблоко и отдавал ей. Когда бодрствовал, он всегда делал для нее все, что мог.

Но когда спал, он натягивал на себя все одеяла.

Она пошла в ванную, стянула трусики, включила душ, попользовалась туалетом, пока нагревалась вода, и затем вошла в душевую кабинку. Ударила горячая вода, и она, улыбаясь, зажмурилась. Ничего в мире нет прекраснее первой минуты под горячим душем.

(ТЫ ПЛОХО СЕБЯ ВЕЛА МИНУВШЕЙ НОЧЬЮ)

Она нахмурила брови.

(НЕТ, ПАПОЧКА СКАЗАЛ, НЕТ)

(ЗАЖГЛА БОТИНКИ ТОГО ПАРНЯ, ПЛОХАЯ ДЕВОЧКА, ОЧЕНЬ ПЛОХАЯ, ТЕБЕ НРАВИТСЯ, ЧТО МЕДВЕЖОНОК ВЕСЬ ОБУГЛИЛСЯ?)

Она нахмурилась еще больше. К беспокойству теперь добавились страх и стыд. Образ ее Мишки полностью никогда даже не возникал; он находился где-то в глубине сознания, и, как это часто случалось, ее вина словно концентрировалась в запахе — запахе чего-то горелого, обуглившегося. Тлеющая обивка, вата. Запах вызывал туманные видения склонившихся над ней матери и отца, они были гигантами; они были напуганы; они сердились, их голоса — громыхали и грохотали, словно валуны в кино, подпрыгивающие и летящие с глухим стуком вниз по склону горы.

(ПЛОХАЯ ДЕВОЧКА! ОЧЕНЬ ПЛОХАЯ! ТЫ НЕ ДОЛЖНА, ЧАРЛИ, НИКОГДА! НИКОГДА! НИКОГДА!)

Сколько ей было тогда лет? Три? Два? Как рано может себя помнить человек? Она спросила однажды папочку, он не знал. Он помнил укус пчелы, а его мама сказала, что это случилось когда ему было только полтора года.

Ее самые ранние воспоминания: огромные склонившиеся над ней лица; громкие голоса, словно валуны, скатывающиеся вниз по склону; и запах, как бывает от сгоревшей вафли. Запах от ее волос. Она подожгла собственные волосы, и почти все они выгорели. Именно после этого папочка упомянул слово "помощь" и мамочка стала такая забавная, сначала засмеялась, затем заплакала, затем снова засмеялась, да так громко и странно, что папочка шлепнул ее по лицу. Чарли запомнила это, то был единственный известный ей случай, когда папочка сделал нечто подобное мамочке. Может, нам стоит обратиться за "помощью", сказал папочка. Она находилась в ванной, и ее голова была мокрой, потому что папочка сунул ее под душ. О конечно, сказала мамочка, давай позовем д-ра Уэнлесса, он окажет нам "помощь", сколько угодно помощи, как раньше... а затем смех, плач, смех, еще смех и пощечина.

(ТЫ БЫЛА ТАКОЙ ПЛОХОЙ ДЕВОЧКОЙ ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ)

— Нет, — пробормотала она под барабанящий шум душа. — Папочка сказал — нет. Папочка сказал, что могло быть... быть... хуже... лицо того человека.

(ТЫ БЫЛА ОЧЕНЬ ПЛОХОЙ ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ)

Но им нужна была мелочь из телефонов. Так сказал папочка.

(ОЧЕНЬ ПЛОХОЙ)

Затем она снова подумала о мамочке, о том времени, когда ей было пять лет, шел шестой... Она не любила вспоминать об этом, но память пришла сама, от памяти никуда не деться.

Случилось это как раз перед тем, как явились плохие люди и сделали мамочке так больно.

(УБИЛИ ЕЕ, ХОЧЕШЬ СКАЗАТЬ, УБИЛИ ЕЕ)

Да, правильно, перед тем как убили ее и забрали Чарли. Папочка посадил ее на колени, чтобы почитать ей; только он взял не такие знакомые рассказы о Винни-Пухе, или Тигре, или миссис Жабе, или о "Большом стеклянном лифте Вилли Вонка". Он взял несколько толстых книг без картинок. Она недовольно сморщила нос и попросила Винни-Пуха.

"Нет, Чарли, — сказал он. — Я хочу почитать тебе другие истории, и послушай, пожалуйста. Я считаю, что ты уже достаточно взрослая, да и мама считает так же. Эти рассказы, может, немного испугают тебя, но они очень нужные. Это правдивые истории".

Она запомнила названия книг, из которых папочка читал рассказы, потому что они по-настоящему испугали ее. Одна книга называлась "Берегись!", ее написал человек по имени Чарльз Форт. Книга под названием "Необычнее, чем наука" Фрэнка Эдвардса. Еще книга под названием "Ночная правда". Была еще одна книга, она называлась "Рассказ о пирокинезе, несколько историй болезни", но мамочка не разрешила папочке читать оттуда. "Потом, — сказала мамочка, — когда она подрастет, Энди". И отобрала книгу. К удовольствию Чарли.

Рассказы и вправду пугали. Один — о дяденьке, который заживо сгорел в парке. Другой — о тетеньке, которая сгорела в автомобильном домике-прицепе; ничего больше там не сгорело, только тетенька, да немного обуглилось кресло, в котором она сидела и смотрела телевизор. Отдельные места ей понять было трудно, но запомнился полицейский, сказавший: "Мы не можем объяснить этот смертельный случай. Ничего от жертвы не осталось, кроме зубов и нескольких кусков обугленных костей. Для такого нужна газосварочная установка, а вокруг ничего не обгорело. Мы не можем объяснить, почему все это не взлетело в воздух, как ракета".

Третий рассказ был о большом мальчике — лет одиннадцати или двенадцати, — который сгорел на пляже. Его папа, сам здорово обжегшись, сунул его в воду, но мальчик и там продолжал гореть, пока весь не сгорел. История о девочке-подростке, которая сгорела в исповедальне, когда каялась священнику во всех своих грехах. Чарли все знала о католической исповедальне — ее подружка Дини рассказывала ей. Дини говорила, что нужно поведать священнику обо всем плохом, что ты сделала на протяжении целой недели. Дини сама еще не ходила исповедоваться, потому что не прошла конфирмацию, но брат ее Карл ходил. Карл учился в четвертом классе, и ему пришлось рассказать обо всем, даже о том случае, когда он зашел в комнату матери и съел несколько шоколадок, подаренных ей на день рождения. Если не расскажешь всего священнику, то не омоешься кровью христовой и попадешь в место, где горят в огне.

Смысл всех этих рассказов Чарли уловила. Они ее так напугали, особенно рассказ о девочке в исповедальне, что она заплакала. "Неужели я себя сожгу? — плакала она. — Как тогда, когда была маленькой и сожгла себе волосы? Неужели я сожгу себя до угольков?"

Папочка с мамочкой казались расстроенными. Мамочка побледнела и все время кусала губы, но папочка обнял Чарли за плечи и сказал: "Нет, малышка. Нет, если будешь осторожна и не будешь думать об... этом. Ты иногда делаешь это, когда расстроена или испугана".

"Что это такое? — плакала Чарли. — Скажите мне, что это такое, я ведь даже не знаю, и я никогда не буду этого делать, обещаю!"

Мамочка сказала: "Насколько мы знаем, малышка, это называется пирокинез. Это слово значит, что кто-то может иногда зажигать огонь, лишь только подумав об огне. Обычно это происходит, когда человек расстроен. Некоторые люди, очевидно, обладают этой... ну, способностью на протяжении всей своей жизни и даже не подозревают о ней. А некоторых... ну, эта способность охватывает на мгновение, и они...". Она не смогла договорить.

"Они себя сжигают, — сказал папочка. — Как тогда, когда ты была маленькой и сожгла себе волосы, да. Но ты можешь и должна держать это в узде, Чарли. Ты должна. Видит бог — это не твоя вина". При этих словах его и мамочкины глаза встретились на мгновение и что-то промелькнуло между ними.

Обняв ее за плечи, он сказал: "Иногда ты ничего не можешь поделать, я знаю. Это нечаянно, это просто печальное происшествие. Когда ты маленькая, заигравшись, забывала пойти в туалет и делала в штанишки, мы называли это "происшествием" — помнишь?" "Я больше так не делаю".

"Конечно, нет. Скоро ты будешь держать в узде и то, другое. А пока, Чарли, ты должна обещать, что никогда, никогда, никогда, если сможешь, не будешь выходить из себя, выходить из себя так, что тебе захочется зажечь огонь. А если все-таки ты выйдешь из себя и не сможешь ничего поделать, отбрось это от себя. В мусорную корзинку или в пепельницу. Постарайся выйти на улицу. Постарайся отбросить это в воду, если она есть поблизости".

"Но никогда не бросай в людей, — сказала мамочка, ее лицо попрежнему оставалось бледным и серьезным. — Это очень опасно, Чарли. Тогда ты будешь очень плохой девочкой. Потому что, — она с трудом выдавливала из себя слова, — ты так можешь убить человека".

А потом Чарли плакала навзрыд, это были слезы ужаса и раскаяния, ведь обе мамочкины руки — в бинтах, и она понимала, почему папочка читал ей все эти страшные истории. Накануне мамочка не разрешила ей пойти к Дини из-за того, что она не убрала у себя в комнате. Чарли ужасно разозлилась, и тут же появилось это огненное, как и всегда, оно, словно какой-то злобный чертик, появилось ниоткуда, кивая и ухмыляясь, а она так злилась, что толкнула это от себя к мамочке, и мамочкины руки охватил огонь. Все обошлось не так страшно, как могло бы.

(МОГЛО БЫТЬ ХУЖЕ, МОГЛА ПОПАСТЬ В ЛИЦО)

Потому что в раковине оказалась мыльная вода для мытья посуды, не так страшно, но это был ОЧЕНЬ ПЛОХОЙ ПОСТУПОК, и она обещала им обоим, что н и к о г д а, н и к о г д а, н и к о г д а...

Теплая вода барабанила по лицу, груди, плечам, окутывая ее теплым покрывалом, коконом, прогоняя воспоминания и тревогу. Ведь папочка сказал ей, что все в порядке. А если папочка говорит, значит, так оно и есть. Он — самый умный человек в мире.

Ее мысли с прошлого перенеслись в сегодняшний день — она подумала о преследователях. Папочка говорил, что они работают на правительство, на какую-то его очень плохую Контору. Эти люди все время гонятся и гонятся за ними. Куда бы они ни забрались, люди из Конторы спустя какое-то время опять тут как тут.

ИНТЕРЕСНО, ПОНРАВИТСЯ ИМ, ЕСЛИ Я ИХ ПОДОЖГУ? — холодно спросил какой-то внутренний голос, и она зажмурилась с чувством вины и ужаса. Так думать мерзко. Плохо.

Чарли протянула руку, ухватилась за кран с надписью ГОРЯЧАЯ, завернула его резким, сильным движением. Минуты две она, дрожа и обняв руками свое тельце, стояла под ледяными, колючими струями душа, не позволяя себе выйти из-под них.

За плохие мысли нужно расплачиваться.

Так говорила Дини.

* * *

Энди медленно просыпался. До него смутно доходил барабанящий шум душа. Сначала он был частью сна: они с дедушкой плывут по Ташморскому озеру, ему восемь лет, он пытается насадить извивающегося червяка на крючок, боясь проткнуть крючком большой палец. Сон был совсем как явь. Он видел старую плетеную корзинку для рыбы на корме лодки, красные резиновые заплаты на зеленых сапогах Грэнтера Макги, свою потрепанную бейсбольную рукавицу, которая напоминала ему, что завтра предстоит тренировка "Малой лиги" на стадионе Рузвельта. Но все происходящее это события сегодняшнего вечера: солнце зашло, но сумерки еще не наступили, на озере так тихо, что видны тучи мошкары над его блестящей, словно хромированной поверхностью. Время от времени мерцают зарницы... а может, это настоящие молнии — накрапывает дождь. Первые капли размером с центовую монету падают темными кляксами на деревянное дно выцветшей плоскодонки Грэнтера. Над озером слышится таинственный свистящий шум, похожий на...

ДУШ... ЧАРЛИ, НАВЕРНО, ПРИНИМАЕТ ДУШ.

Он открыл глаза и увидел незнакомый потолок с перекладинами. Где мы?

Постепенно все вставало на свои места, но на секунду он испытал страх (как во сне, когда падаешь с большой высоты); за последний год они сменили так много мест, так часто чудом избегали опасности, так велико было напряжение. Он с чувством потери вспомнил свой сон, захотел снова оказаться в нем вместе с Грэнтером Макги, умершим двадцать лет назад.

Гастингс Глен. Он был в Гастингс Глене. Они оба были в Гастингс Глене.

Голова болела, но не так, как минувшей ночью, когда бородатый парень высадил их. Боль уменьшилась до равномерной глухой пульсации. Если все пойдет, как бывало прежде, глухие удары к вечеру ослабнут, а к утру совсем исчезнет и еле ощутимая тяжесть. Душ выключили.

Он сел на кровати, взглянул на часы. Было без четверти одиннадцать.

— Чарли?

Она вошла в спальню, изо всех сил растираясь полотенцем.

— Доброе утро, папочка.

— Доброе утро. Как ты?

— Есть хочется, — сказала она, подошла к стулу, где оставила свои вещи, подняла зеленую блузку. Понюхала. Поморщилась. — Нужно сменить одежду.

— Придется надеть эту, малышка. Сегодня попозже мы тебе что-нибудь достанем.

— Ну, а с едой так долго ждать не придется?

— Сядем на попутку и остановимся у первого же кафе.

— Папочка, когда я пошла в школу, ты не разрешил мне ездить с посторонними. — Она была в трусиках и зеленой блузке. Вопросительно смотрела на него.

Энди встал с постели, подошел к ней, обнял за плечи.

— Незнакомый черт порой лучше знакомого, — сказал он. — Понимаешь, что это значит, детка?

Она задумалась. Знакомый черт — это люди из Конторы, сообразила она. Те, что позавчера гнались за ними по нью-йоркской улице. Незнакомый черт...

— Это значит, что не все люди в машинах работают на эту Контору, сказала она.

Он ответил улыбкой:

— Правильно, а то, что я говорил раньше, тоже верно, запомни, Чарли: когда попадешь в переплет, иногда приходится делать то, чего не сделаешь в обычных условиях. Улыбка Чарли увяла. Лицо ее стало серьезным, настороженным.

— Заставлять деньги сыпаться из телефонов?

— Да, — сказал он.

— Это не было плохим поступком?

— Нет. В тех обстоятельствах не было.

— Потому что, попав в переплет, делаешь то, что нужно, чтобы выбраться.

— Да. За некоторыми исключениями.

— Какими исключениями, папочка?

Он взъерошил ей волосы:

— Сейчас неважно, Чарли. Взбодрись. Но она не смогла взбодриться.

— Я не хотела поджигать того парня! Я не нарочно...

— Разумеется, не нарочно.

Она расцвела в улыбке, так похожей на улыбку Вики.

— Как сегодня голова, папочка?

— Гораздо лучше, спасибо.

— Хорошо. — Она смотрела на него внимательно. — Глаз у тебя смешной.

— Какой глаз?

Указала на левый:

— Вот этот.

— Да? — Он пошел в туалет и протер кружок на запотевшем зеркале.

Он изучал свой глаз, и его добродушное настроение таяло. Правый глаз обычный, серо-зеленый — цвет океана в облачный весенний день. Левый тоже серо-зеленый, но белок покрыт кровяными прожилками, а зрачок кажется меньше правого. Веко сильно нависало, чего раньше он не замечал.

Внезапно в голове раздался голос Вики. Он звучал так ясно, словно она стояла рядом. ЭТИ ГОЛОВНЫЕ БОЛИ, ОНИ ПУГАЮТ МЕНЯ ЭНДИ. С ТОБОЙ ТОЖЕ ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА ТЫ ДАЕШЬ МЫСЛЕННЫЙ ПОСЫЛ ИЛИ КАК ТЫ ТАМ ЕГО НАЗЫВАЕШЬ.

За этой мыслью возник образ воздушного шара, взлетающего все выше... и выше... и выше... и — бах — шар взорвался.

Он стал тщательно исследовать левую половину лица, ощупывая ее кончиками пальцев правой руки, как мужчина из телерекламной заставки, изумленный тем, как гладко он выбрился; обнаружил три совсем нечувствительные точки — одну под левым глазом, одну на левой щеке и одну как раз под левым виском. Страх, подобно утреннему туману, медленно расползался по его телу, страх не столько за себя, сколько за Чарли: что случится, если она останется одна...

Она возникла в зеркале, словно по его зову.

— Папочка? — Голос звучал немного испуганно. — Как ты?

— В порядке, — спокойно сказал он. Без волнения, но и не очень уверенно. — Вот думаю, не надо ли мне побриться.

Она прикрыла рот рукой,хихикнула:

— Колючий, как посудный ерш. У-ух. Колючка.

Он загнал ее в спальню и потерся колючей щекой об ее гладкую щечку. Чарли хихикала и отталкивала его.

Пока Энди щекотал дочку отросшей щетиной, Орвид Джеймисон, он же О'Джей, он же Живчик, вместе с другим агентом Конторы Брюсом Куком вылезал из светло-голубого "шевроле" около закусочной "Гастингс дайнер".

Джей остановился на минутку окинуть взглядом Мэйн-стрит с ее пологой площадкой для парковки машин, магазином электротоваров, двумя бензоколонками, аптекой, деревянным зданием муниципалитета с прибитой на нем памятной доской в знак какогото исторического события, на которое все плевать хотели. Мэйнстрит одновременно являлась отрезком Дороги 40, где, не более чем в четырех милях от О'Джея и Брюса Кука, находились Макги.

— Взгляни на этот городишко, — с отвращением сказал О'Джей. — Я вырос неподалеку, в Лоувилле. Слышал когда-нибудь о Лоувилле, штат Нью-Йорк?

Брюс Кук покачал головой.

— Это рядом с Ютикой. Там варят пиво "Ютика клаб". День отъезда из Лоувилла был счастливейшим в моей жизни. — О'Джей подлез под куртку, поправил "пушку" в кобуре.

— А вот и Том со Стивом, — сказал Брюс. Напротив, через дорогу, светло-коричневый "пейсер" заехал на площадку для парковки в освободившееся от фермерского грузовичка место. Из "пейсера" вылезли двое в темных костюмах, похожие на банкиров. Дальше по улице, рядом с мигалкой, еще двое из Конторы подошли к какой-то старой карге, которая осеняла перстом школьников, высыпавших на переменку. Они показали ей фотографию, та покачала головой. В Гастингс Глене собралось десять агентов Конторы, поддерживающих связь с Норвилом Бэйтсом, который находился в Олбани в ожидании личного представителя Кэпа — Эла Стейнвица.

— Да, Лоувилл, — вздохнул О'Джей. — Надеюсь, к полудню-то захватим этих двух паразитов. Надеюсь, следующее задание будет в Карачи. Или в Исландии. В любом месте, но не на севере штата Нью-Йорк. Слишком близко к Лоувиллу, тошнить начинает.

— Думаешь, к полудню захватим? — спросил Брюс. О'Джей пожал плечами:

— До захода солнца. Можешь не сомневаться. Они зашли в закусочную, сели у стойки, заказали кофе. Принесла его молоденькая изящная официантка.

— Давно на работе, сестренка? — спросил ее О'Джей.

— Мне жаль вашу сестренку, — ответила официантка, — если она хоть чуток похожа на вас.

— Не надо так, сестренка, — сказал О'Джей, протянув ей свое удостоверение. Она долго изучала его. За ее спиной какой-то выросший малолетний правонарушитель в мотоциклетной куртке давил на кнопки автомата-проигрывателя "Сиберг".

— С семи часов, — сказала она. — Каждое утро. Может, хотите поговорить с Майком? Он — хозяин. — Она было двинулась, но О'Джей мертвой хваткой схватил ее за руку. Он не любил женщин, насмехавшихся над его внешностью. Почти все женщины — шлюхи, так говорила его мамаша и была права, даже если она и ошибалась во многих других вопросах. Уж, конечно, мамаша точно знала бы, что сказать об этой грудастой стерве.

— Разве я сказал, что хочу говорить с хозяином, сестричка? Она забеспокоилась, а именно это требовалось О'Джею.

— Н-нет.

— Ну и хорошо. Я ведь хочу говорить с тобой, а не с парнем из кухни, где он все утро делает яичницы и рубит котлеты. — О'Джей вынул из кармана фотографию Энди и Чарли, показал, не выпуская из руки ее запястье. — Узнаешь, сестричка? Может, подавала им завтрак сегодня?

— Пустите. Мне больно. — С лица ее сошла вся краска, кроме вульгарной помады, которой она намазалась. Возможно, она из тех, кто подавал команду к овациям во время спортивных состязаний в средней школе, из того сорта девок, которые поднимали Орвила Джеймисона на смех, когда он приглашал их погулять, потому что он возглавлял шахматный клуб, а не играл полузащитником в футбольной команде. Куча дешевых лоувиллских шлюх. Боже, как он ненавидел штат Нью-Йорк. Даже от самого города его воротило.

— Скажи, обслуживала ты их или нет. Тогда отпущу. Сестричка. Она быстро взглянула на снимок:

— Нет! Не видела. Теперь от...

— Ты невнимательно смотришь, сестричка. Взгляни-ка еще. Она снова взглянула и выкрикнула:

— Нет! Нет! Никогда не видела их! Отпустите меня! Выросший малолетний правонарушитель в кожаной куртке, купленной в магазине удешевленных товаров, неторопливо подплыл и наклонился, держа кулаки в карманах брюк и звеня замкамимолниями.

— Даму беспокоите, — сказал он.

Брюс Кук взглянул, не скрывая презрения:

— Смотри, не пришлось бы нам и тебя побеспокоить, поросячья морда.

— Ох, — вздохнул бывший малолетний в кожаной куртке, голос его внезапно стал тихим. Он быстро ретировался, очевидно вспомнив, что на улице его ждут неотложные дела.

Две пожилые дамы за столиком, нервничая, наблюдали маленькую сценку возле стойки. Грузный мужчина в умеренно чистом белом переднике — очевидно, Майк, хозяин — стоял в проеме кухонной двери, также следя за происходящим. В руке он как-то неуверенно держал большой нож для мяса.

— Чего надо, ребята? — спросил он.

— Они из федеральной службы, — нервно сказала официантка. — Они...

— Не обслуживала их? Уверена? — спросил О'Джей. — Сестричка?

— Уверена, — сказала она, чуть не плача.

— Смотри не ошибись. Ошибка может упечь тебя на пять лет в тюрьму, сестричка.

— Уверена, — прошептала она. С нижнего века скатилась слеза и поползла по щеке. — Пожалуйста, отпустите. Мне больно. О'Джей на какое-то мгновение сжал руку еще сильнее, наслаждаясь ощущением тонкой косточки в ладони и сознанием, что может сжать ее еще сильней, сломать и... отпустил. В закусочной стояла тишина, если не считать голоса Стиви Уандера из "Сиберга", заверявшего посетителей "Гастингс дайнер", что инцидент исчерпан. Пожилые дамы торопливо вышли.

О'Джей поднял чашку с кофе, наклонился над стойкой, вылил кофе на пол и швырнул чашку. Шрапнель из толстых кусочков фарфора разлетелась в разных направлениях. Официантка плакала навзрыд.

— Дерьмовое варево, — сказал О'Джей.

Хозяин сделал неуверенное движение ножом — лицо О'Джея засияло.

— Давай, друг, — сказал он, посмеиваясь. — Давай. Посмотрим, как у тебя выйдет.

Майк положил нож рядом с тостером и внезапно закричал с отчаянием и гневом:

— Я воевал во Вьетнаме! Мой брат воевал во Вьетнаме! Я напишу нашему конгрессмену! Вот увидите! О'Джей взглянул на него. Напуганный Майк опустил глаза. Агенты вышли.

Официантка нагнулась и начала, рыдая, собирать осколки кофейной чашки.

За дверью Брюс спросил:

— Сколько мотелей?

— Три мотеля, шесть кемпингов с домиками для туристов, — сказал О'Джей, глядя на мигалку. Она гипнотизировала его. В Лоувилле его молодости была закусочная с надписью по висящему широкому противню: "ЕСЛИ ВАМ НЕ НРАВИТСЯ НАШ ГОРОД, ИЩИТЕ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЕ РАСПИСАНИЕ". Сколько раз он порывался сорвать эту надпись со стены и заткнуть ее комунибудь — в глотку!

— Наши люди проверяют их, — сказал он, направляясь к светло-голубому "шевроле" из правительственного гаража, построенного и существующего за счет налогоплательщиков, — Скоро узнаем.

С Джоном Мэйо был агент по имени Рэй Ноулз. Они двигались по дороге 40 в сторону мотеля "Грезы". Они ехали на рыжеватокоричневом "форде" последней модели, и, когда поднимались на холм, заслонявший им вид на мотель, спустило колесо.

— Дерьмовщина, — сказал Джон, как только машину стало подбрасывать и тянуть вправо. — Вот тебе чертова государственная собственность. Чертовы покрышки. — Он съехал на земляную обочину и включил аварийные мигалки. — Ты шагай, — сказал он. — А я заменю проклятое колесо.

— Я помогу, — сказал Рэй. — Это займет не больше пяти минут.

— Нет, шагай. Он должен быть вроде бы сразу за холмом.

— Думаешь?

— Да. Я догоню. Если только запаска не спущена. Это меня не удивит.

Мимо проехал громыхающий грузовик фермера. Тот самый, который видели О'Джей и Брюс Кук, когда он проезжал мимо. Рэй ухмыльнулся:

— Лучше бы не надо. А то писать требование на новую в четырех экземплярах. Джон оставался серьезным.

— Я что, не знаю? — сказал он угрюмо.

Они подошли к багажнику, и Рэй открыл его. Запасное колесо было в полном порядке.

— Хорошо, — сказал Джон. — Давай.

— В пять минут управимся с этой ерундой.

— Конечно, да те двое не в этом мотеле. Но давай считать, что они там. В конце концов где-то они должны быть.

— Ну, хорошо.

Джон достал из багажника домкрат и запасное колесо. Рэй Ноулз постоял секунду, затем зашагал вдоль обочины к мотелю "Грезы".

Энди и Чарли стояли сразу за мотелем на обочине автострады 40. Опасения Энди, что кто-нибудь может заметить отсутствие у них автомашины, оказались беспочвенными; женщину в регистратуре ничто не интересовало, кроме портативного телевизора "Хитачи" на стойке. В глубину экрана был засунут миниатюрный Фил Донахью, и женщина восторженно наблюдала за ним. Она смахнула отданный ей Энди ключ в ящик, ни на минуту не отрываясь от экрана.

— Надеюсь, вам понравилось у нас, — сказала она, уплетая из коробки пончики с кокосовым орехом и шоколадом и уже одолев половину.

— Да, замечательно, — сказал Энди и вышел. Чарли ждала снаружи. Женщина дала ему копию счета, которую он, пока спускался по ступеням, засунул в боковой карман вельветового пиджака. Глухо звенела мелочь из таксофонов Олбани.

— Порядок, папочка? — спросила Чарли, когда они шли к дороге.

— Вроде, да, — сказал он и обнял ее за плечи. Справа от них и позади, сразу за холмом, Рэй Ноулз и Джон Мэйо в эту минуту прокололи шину.

— Куда мы идем, папочка? — спросила Чарли.

— Не знаю, — сказал он.

— Мне это не нравится. Я волнуюсь.

— Думаю, мы их здорово обогнали, — сказал он. — Не беспокойся. Возможно, они все еще ищут таксиста, который привез нас в Олбани.

Но он просто храбрился и знал это; это понимала, вероятно, и Чарли. Стоя на открытой дороге, он чувствовал себя беззащитным, как беглец в тюремной одежде на карикатуре. Брось, говорил он себе. А то начнешь думать, что они повсюду — за каждым деревом, а за ближайшим холмом целая шайка. Разве не сказал кто-то, что законченная паранойя и постоянное ощущение опасности — одно и то же?

— Чарли, — начал он.

— Поедем к Грэнтеру, — сказала она.

Он ошеломленно взглянул на нее. И тут же вспомнил сон, как ловил рыбу под дождем, превратившимся в звук душа.

— Почему ты подумала об этом? — спросил он. Грэнтер умер задолго до рождения Чарли. Он всю жизнь прожил в Ташморе, штат Вермонт, в городке чуть западнее границы Нью-Гэмпшира. После смерти Грэнтера участок у озера перешел к матери Энди, а после ее смерти — к Энди. Если бы Грэнтер предусмотрительно не оставил небольшой суммы, городские власти давно бы забрали участок за неуплату налогов.

Энди с Вики бывали там раз в году во время летних каникул до рождения Чарли. Участок находился в двадцати милях от ближайшей дороги с двухрядным движением, в лесистой, малонаселенной местности.

Летом самый разный люд приезжал на Ташморский пруд, который на самом деле был озером, с маленьким городком Брэдфорд на противоположном берегу в штате Ныо-Гэмпшир. Но в это время года все летние лагеря уже опустели. Энди даже сомневался, расчищалась ли там дорога зимой.

— Не знаю, — сказала Чарли. — Просто... пришло в голову. Прямо сейчас. — По другую сторону холма Джон Мэйо открывал багажник "форда", чтобы взять запасное колесо.

— Сегодня утром мне приснился Грэнтер, — медленно сказал Энди. Подумал о нем впервые за год или больше. Можно сказать, он тоже просто пришел мне на ум.

— Хороший был сон, папочка?

— Да, — сказал он с легкой улыбкой. — Хороший.

— Ну, и что же ты думаешь?

— Блестящая идея, — сказал Энди. — Можем отправиться туда, побыть там немного и подумать, что делать дальше. Как выбраться из всего этого. Думаю, пробейся мы в какую-нибудь газету и расскажи всем нашу историю, они бы отстали. Старый фермерский грузовичок, громыхая, приближался к ним.

Энди поднял большой палец. По другую сторону холма Рэй Ноулз шагал вверх по обочине.

Грузовичок приостановился, оттуда выглянул дядька в круглых очках и бейсбольной кепке.

— А вот и прелестная маленькая мисс, — сказал он, улыбаясь. — Как тебя зовут, крошка?

— Роберта, — тут же ответила Чарли. Роберта ее второе имя.

— Ну что ж. Бобби, куда вы направляетесь нынче утром? — спросил водитель.

— В Вермонт, — сказал Энди. — Сент-Джонсбери. Жена навещала сестру и попала в небольшой переплет.

— Попала, говорите, — сказал фермер и замолчал, искоса посматривая на Энди умными глазами.

— Роды, — сказал Энди, изобразив широкую улыбку. — Эта получила нового братика. В час сорок сегодня утром.

— Его назвали Энди, — сказала Чарли. — Правда, хорошее имя?

— Шикарное, — сказал фермер. — Залезайте, я подвезу вас хотя бы на десяток миль ближе к Сент-Джонсбери.

Они адезли в кабину, и грузовичок с грохотом и скрежетом снова въехал на полотно дороги, держа путь в сторону яркого утреннего солнца. В это время Рэй Ноулз поднялся на холм. Перед ним расстилалось пустое шоссе, ведущее к мотелю "Грезы". За мотелем он увидел, как фермерский грузовик, проезжавший несколько минут назад мимо них, исчезает из виду.

Спешить было некуда.

Фермера звали Мэндерс — Ирв Мэндерс. Он только что отвез полный кузов тыкв в город, где заключил сделку с парнем, заправляющим магазином "Эй энд Пи". Он сказал им, что раньше имел дело с "Ферст Нэшнл", но тамошний парень ничего не понимал в тыквах. Разбогатевший мясник, и ничего больше, считал Ирв Мэндерс. Управляющий же "Эй энд Пи" был совсем другое дело. Мэндерс сказал им, что его жена летом заправляет чем-то вроде лавочки для туристов, а он сам выставляет свою продукцию на лотке около дороги, так что они вдвоем зашибают совсем неплохо.

— Не хочу лезть в чужие дела, — говорил Ирв Мэндерс, обращаясь к Энди, — но вам и вашей кнопке не надо бы искать попутку. Ей-богу, не надо. Какой только народ не шастает по дорогам. Там, сзади, в Гастингс Глене есть около аптеки автобусная станция. Ее-то вам и нужно.

— Ну... — сказал Энди. Он был в замешательстве, но Чарли удачно заполнила паузу.

— Папочка без работы, — взволнованно сказала она. — Вот мамочке и пришлось поехать к тете Эм и родить там ребеночка. Тетя Эм не любит папочку. Поэтому мы остались дома. Вот теперь мы едем к мамочке. Правильно, папочка?

— Дело интимное, Бобби, — неуверенно сказал Энди. Ему было неловко. В рассказе Чарли зияли тысячи дыр.

— Можете не продолжать, — сказал Ирв. — Семейные неурядицы. Иногда они ужасны. И знаю, что значит оказаться без денег. Это не стыдно.

Энди прочистил горло, но ничего не сказал: он не знал, что же сказать. Какое-то время они ехали молча.

— Слушайте, почему бы вам не завернуть ко мне домой и не позавтракать по-семейному? — внезапно спросил Ирв.

— О, нет, мы не можем...

— С удовольствием, — сказала Чарли. — Ведь правда, папочка? Он знал, что обычно интуиция не обманывает Чарли, а он слишком измотан духовно и физически, чтобы противоречить ей. Она прекрасно владеет собой и очень настойчива в достижении цели. Энди не раз спрашивал себя, кто же командует парадом.

— Вы уверены, что удобно... — сказал он.

— Вполне удобно, — ответил Ирв Мэндерс, включив наконец третью скорость. Они громыхали между окрашенными в осенние краски кленами, вязами, тополями. — Рад принять вас.

— Большое спасибо, — сказала Чарли.

— Пожалуйста, мне очень приятно, кнопка, — сказал Ирв. — И жене будет приятно, когда она взглянет на тебя. Чарли улыбнулась.

Энди потер виски. Пальцами левой руки он ощутил одну из тех точек, где нервы, казалось, отмерли. Ему это не нравилось. Ощущение, что их настигают те люди, не проходило.

Женщина, принявшая у Энди ключи в мотеле "Грезы" не более чем двадцать минут назад, занервничала и напрочь забыла о Филе Донахью.

— Вы уверены, что он? — в третий раз спрашивал Рэй Ноулз. Этот маленький, аккуратненький, словно затаивший угрозу человечек ей не нравился. Может, он и работал на правительство, но ничего утешительного для Лены Каннингхэм в этом не было. Не нравилось ей узкое лицо, не нравились морщины вокруг холодных голубых глаз, а более всего не нравилось, как он совал ей под нос эту фотографию.

— Да, он, — снова сказала она. — Но никакой девочки с ним не было. Честно, мистер. Мой муж вам скажет то же самое. Он дежурит по ночам. Мы почти не видим друг друга, разве что за ужином. Он скажет...

Вернулся второй мужчина, и с возрастающей тревогой Лена увидела у него в одной руке радиотелефон, в другой — большой пистолет.

— Это они, — сказал Джон Мэйо. Он был вне себя от злости и разочарования. — В кровати спали двое. На одной подушке светлые волосы, на другой — черные. Черт бы побрал это спущенное колесо! Все к чертовой матери! В ванной на крючках висят мокрые полотенца! Чертов душ еще капает! Мы разминулись с ними, может, на пять минут, Рэй!

Он засунул пистолет в кобуру под мышкой.

— Я позову мужа, — еле слышно сказала Лена.

— Не беспокойтесь, — сказал Рэй. Он схватил Джона за руку и потащил к выходу. Тот все еще клял спущенное колесо.

— Забудь о колесе, Джон. Ты связался с О'Джеем в городе?

— Я говорил с ним, а он разговаривал с Норвилом. Норвил едет сюда из Олбани, он взял с собой Стейновица. Тот приземлился не более десяти минут назад.

— Хорошо. Слушай, Джонни, подумай-ка. Они ведь наверняка уехали на попутке.

— Да, пожалуй. Если только не увели машину.

— Парень — преподаватель английской литературы. Он не сумеет стащить даже конфету с лотка для пожертвований в доме слепых. Итак, они ехали на попутке. Подхватили ее прошлой ночью в Олбани. Либо сегодня утром. Спорю на годовой оклад, что они стояли на дороге и голосовали, пока я взбирался на холм.

— Если бы не спустило колесо... — Глаза Джона за очками в тонкой металлической оправе выглядели несчастными. Он словно видел, как уплывало его повышение по службе.

— К черту колесо! — сказал Рэй. — Кто проехал мимо нас? Когда спустило колесо, кто проезжал мимо? Джон подумал, прицепляя радиотелефон к поясу.

— Фермерский грузовик, — сказал он.

— Я тоже его помню, — сказал Рэй. Он оглянулся и увидел за окном мотеля крупное, круглое лицо Лены Каннингхэм. Она заметила его взгляд, и занавеска сразу же вернулась на место.

— Довольно скрипучий грузовичок, — сказал Рэй. — Если они не свернули с главной дороги, мы должны бы догнать их.

— Тогда двигаем, — сказал Джон. Мы можем поддерживать связь с Элом и Норвилом через О'Джея по радиотелефону.

Они быстро сели в машину. Через секунду коричневый "форд" выскочил со стоянки, выбрасывая из-под задних колес белую гравийную крошку. Лена Каннингхэм с облегчением смотрела, как они мчались. Теперь держать мотель совсем не то, что было раньше.

Она пошла будить мужа.

В то время как "форд" с Рэем Ноулзом за рулем и Джоном Мэйо с короткоствольной винтовкой в руках мчался по дороге 40 со скоростью более семидесяти миль в час, группа из десяти или одиннадцати таких же неприметных машин последней модели после поисков направилась из окрестных районов в Гастингс Глен. Ирв Мэндерс рукой показал левый поворот и свернул с шоссе на разбитую дорогу без всякого указателя, ведущую на северо-восток. Грузовик гремел и кряхтел. По просьбе Мэндерса Чарли спела весь свой репертуар из девяти песен, включая такие шлягеры, как "Счастливого дня рождения", "Этот старик", "Иисус меня любит" и "Кэмптаунские гонки". Последнюю песню подхватили Ирв с Энди.

Дорога вилась и перекатывалась через поросшие деревьями гребни холмов, затем стала спускаться на вспаханную равнину с убранным урожаем. Слева от дороги из зарослей золотарника из-под старого сена выскочила куропатка, Ирв закричал: "Бей ее, Бобби!". Чарли вытянула палец, пропела: "Бам-бам-бам", — и залилась смехом.

Через несколько минут Ирв свернул на грунтовую дорогу, и еще через милю они подъехали к старенькому красно-бело-голубому почтовому ящику с выведенной карандашом на боку надписью "МЭНДЕРС". Дальше Ирв свернул на подъездную с выбитой колеей дорожку, длиною почти в полмили.

— Зимой, наверное, приходится платить кучу денег за расчистку, сказал Энди.

— Сам чищу, — ответил Ирв.

Они подъехали к большому трехэтажному белому дому с ярко-зеленой отделкой. Энди он показался одним из домов, что начинают жизнь вполне обыкновенно, но с годами становятся совсем чудными. Сзади к дому были пристроены два сарайчика, один скособочился в одну сторону, другой — в противоположную. С южной стороны была пристроена теплица, а с северной, как накрахмаленная юбка, торчала застекленная веранда с занавесками. За домом стоял красный амбар, знавший лучшие времена, между домом и амбаром то, что жители Новой Англии называют двориком у двери, плоская и пыльная полоска земли, где квохтали и копошились десятка два цыплят. Когда грузовик приблизился к ним, они разбежались, заверещав и размахивая бесполезными крылышками, мимо чурбана с воткнутым в него топором.

Ирв въехал на грузовичке в амбар, где стоял сладкий запах сена, напомнивший Энди летний Вермонт. Ирв выключил мотор, откуда-то из полумрака амбара послышалось низкое певучее мычание.

— У вас есть корова, — сказала Чарли, и что-то похожее на восхищение отразилось на ее лице. — Я же слышу.

— У нас их три, — сказал Ирв. — Ты слышишь Большуху — очень оригинальное имя, правда, кнопка? Она считает, что ее надо доить трижды в день. Ты сможешь увидеть ее попозже, если папа разрешит. — Можно, папочка?

— Думаю, можно, — сказал Энди, мысленно уступая. Они вышли на дорогу, чтобы поймать попутку, а вместо этого их просто умыкнули.

— Заходите, познакомьтесь с женой.

Они пересекли задний дворик, пережидая, пока Чарли перезнакомится со всеми цыплятами. Дверь отворилась, и на ступени вышла женщина лет сорока пяти. Она прикрыла глаза рукой от солнца.

— Ирв, приехал! Кого привез? Ирв улыбнулся:

— Ну, кнопку зовут Роберта. Этот парень — ее отец. Я как-то не ухватил его имени, так что не знаю, не родственники ли мы. Энди шагнул вперед и сказал:

— Я — Фрэнк Бэртон, мэм. Ваш муж пригласил нас с Бобби на ленч, если не возражаете. Рад познакомиться с вами.

— Я тоже, — сказала Чарли, пока интересуясь больше цыплятами, чем женщиной.

— Я Норма Мэндерс, — сказала та. — Заходите. Будьте как дома. — Но Энди перехватил озадаченный взгляд, брошенный в сторону мужа.

Они вошли через прихожую со сложенной там в рост человека поленницей дров в огромную кухню, где господствовали дровяная Печь и длинный стол, покрытый клеенкой в черно-красную клетку. В воздухе витал едва уловимый запах фруктов и парафина. Запах консервирования, подумал Энди.

— Фрэнк с кнопкой движутся в Вермонт, — сказал Ирв. — Я подумал, что им не повредит перехватить на дорогу горяченького.

— Разумеется, — согласилась она. — А где ваша машина, мистер Бэртон?

— Ну... — начал Энда. Он взглянул на Чарли, но она была не помощница, мелкими шажками она обходила кухню, поглядывая вокруг с откровенным детским любопытством.

— У Фрэнка небольшие неприятности, — сказал Ирв, глядя прямо на жену. — Но не будем об этом. Не сейчас.

— Хорошо, — сказала Норма. У нее было приятное, открытое лицо красивая женщина, привыкшая к тяжелому труду. Руки у нее были красные и огрубевшие. — У меня курица, могу сделать вкусный салат. И много молока. Ты любишь молоко, Роберта?

Чарли не откликнулась. Забыла имя, подумал Энди. О боже, влипаем все больше.

— Бобби! — позвал он громко.

Теперь она оглянулась, улыбаясь чересчур широко.

— Да, конечно, — сказала она. — Молоко люблю.

Энди заметил, как Ирв предупреждающе взглянул на жену: никаких вопросов, не сейчас. Его охватило отчаяние утопающего. Остаток их выдуманной истории рассыпался прахом. Им ничего не оставалось, кроме как садиться за стол, не зная, что там у Ирва Мэндерса на уме.

— Мы далеко от мотеля? — спросил Джон Мэйо.

Рэй взглянул на счетчик.

— Семнадцать миль, — сказал он и съехал на обочину. — Довольно далеко.

— Но может...

— Нет, если бы нам было суждено схватить их, они давно были бы в наших руках. Нужно вернуться для встречи с другими. Джон тыльной стороной ладони ударил по приборной доске.

— Они где-то свернули, — сказал он. — Все это чертово колесо! Не везло с самого начала, Рэй. Этот умник и девчонка. Никак не поймаем их.

— По-моему, они наши, — сказал Рэй и взял радиотелефон. Он вытащил антенну, выставил ее из окна. — Через полчаса оцепим весь район. Спорю, не успеем мы обойти и десяток домов, как кто-нибудь из здешних узнает грузовик. Темно-зеленый, конца шестидесятых "Интернейшнл харвестер", спереди скребок для чистки снега, деревянные стойки вокруг кузовной платформы для высоких грузов. Думаю, поймаем их до темноты.

Через секунду он уже разговаривал с Элом Стейновицем, который приближался к мотелю "Грезы". Эл по очереди спрашивал агентов. Брюс Кук запомнил фермерский грузовик еще в городе. О'Джей тоже. Он стоял перед "Эй энд Пи".

Эл послал их назад в город. Через полчаса стало известно, что грузовик, который почти наверняка остановился и подхватил двух беглецов, принадлежал Ирвингу Мэндерсу, РФД-5, Бейлингсроуд, Гастингс Глен, Нью-Йорк.

Часы показывали чуть больше двенадцати тридцати.

Еда была очень вкусной. Чарли с лошадиным аппетитом поглотила три порции курицы с подливкой, две еще горячие лепешки, изготовленные Нормой Мэндерс, тарелку салата и три огурца домашнего консервирования. Закончили они кусками яблочного пирога с ломтиками сыра. Ирв сказал, что "яблочный пирог без кусочка сыра все равно что поцелуй без объятий". За это жена ласково ткнула его локтем в бок. Ирв закатил глаза, а Чарли рассмеялась.

У Энди разыгрался такой аппетит) что он сам удивился. Чарли рыгнула и виновато прикрыла рот рукой. Ирв улыбнулся ей:

— Снаружи места больше, чем внутри, кнопка.

— Если я съем еще что-нибудь, то лопну, — ответила Чарли. — Именно так моя мама когда-то... то есть именно так она всегда говорит. Энди устало улыбнулся.

— Норма, — сказал Ирв, вставая, — почему бы вам с Бобби не пойти и не покормить цыплят?

— На столе еще кавардак, — сказала Норма.

— Я уберу, — ответил Ирв. — Надо поговорить с Фрэнком.

— Не хочешь покормить цыплят, милая? — спросила Норма у Чарли.

— Конечно, хочу. — Ее глаза блестели.

— Тогда пойдем. У тебя есть курточка? А то немного похолодало.

— Э... — Чарли взглянула на Энди.

— Можешь надеть мой свитер, — сказала Норма. Он" снова переглянулась с Ирвом. — Закатай немножко рукава, и будет как раз.

— Хорошо.

Норма принесла из прихожей старую выцветшую телогрейку и выношенный белый свитер, Чарли утонула в нем, даже закатав три или четыре раза рукава.

— Они не клюются? — с опаской спросила Чарли.

— Только зерна клюют, милочка.

Они вышли. Дверь за ними закрылась. Чарли продолжала щебетать. Энди посмотрел на Ирва Мэндерса, Ирв ответил ему спокойным взглядом.

— Хотите пива, Фрэнк?

— Я не Фрэнк, — сказал Энди. — Думаю, вы это знаете.

— Кажется, да. Как вас величать? Энди сказал:

— Чем меньше вам известно, тем лучше для вас.

— Ну, что ж, — сказал Ирв. — Буду звать вас просто Фрэнк. Они слышали во дворе приглушенные радостные вскрики Чарли. Норма что-то сказала — Чарли согласилась.

— Пожалуй, я выпил бы пива, — сказал Энди.

— Сейчас.

Ирв достал из холодильника две банки "Ютика клаб", открыл их, поставил одну на стол перед Энди, другую — перед собой. Снял передник с крючка рядом с мойкой и надел его. Передник был красно-желтый с оборкой по краю, но Ирв почему-то не выглядел в нем глупо.

— Помочь? — спросил Энди.

— Нет, я знаю, куда что класть, — сказал Ирв. — Во всяком случае, почти все. Она каждую неделю делает перестановку. Нет женщины, которая хотела бы, чтобы мужчина разбирался в ее кухонных делах. Конечно, они рады, когда поможешь, но любят, чтобы их спрашивали, куда положить кастрюлю или мочалку.

Энди, вспомнив себя кухонным мальчиком при Вики, улыбнулся и кивнул.

— Не люблю вмешиваться в чужие дела, — сказал Ирв, наливая воду в мойку и добавляя туда жидкого мыла. — Я фермер, и, как уже говорил вам, жена держит маленький магазинчик сувениров у пересечения Бейлингсроуд с шоссе на Олбани. Мы живем здесь почти двадцать лет. Он взглянул на Энди.

— Я сразу же понял, увидев вас у дороги: тут что-то не так. Взрослый мужчина и маленькая девочка совсем не такая пара, какие обычно ловят попутку. Понимаете, что я имею в виду? Энди кивнул и глотнул пива.

— При этом мне показалось, что вы вышли из "Грез", но у вас не было чемоданов, даже ручной сумки для вещей. Я поэтому собирался проехать мимо, потом остановился. Почему? Одно дело — совать нос в чужие дела, другое — закрыть глаза. Когда видишь, что людям чертовски плохо.

— Показалось, что нам чертовски плохо?

— Тогда — да, — сказал Ирв, — но не теперь. — Он осторожно мыл старые разнокалиберные тарелки и устанавливал их в сушилку. — Теперь просто не знаю, кто вы и что вы. Поначалу я подумал: это вас разыскивали те двое полицейских. — Он увидел, как Энди изменился в лице и быстро поставил на стол банку с пивом. — Видимо, вас, — мягко сказал он. — А я надеялся, что нет.

— Какие полицейские? — хрипло спросил Энди.

— Они перекрыли все дороги к Олбани, — сказал Ирв. — Если бы мы проехали еще шесть миль по Сороковой дороге, то наскочили бы на один из пикетов на пересечении Сороковой и Девятой.

— Почему же вы не поехали туда? — спросил Энди. — Были бы вне игры.