Неправильный мертвец

Глава 2

Открывавшая саркофаг команда действовала тихо, умело и, как показалось Гилберту Феррису – младшему дежурному охраннику музея, – излишне почтительно. Да, гроб для мумии, блестящие золотые украшения, статуэтки и расписные погребальные сосуды впечатляли, но в конце концов они превратились в кучу безделушек и огромную обувную коробку для трупа. Будь у того, кто его закопал, мозги, он бы устроил распродажу в каком-нибудь древнеегипетском «Уолмарте», сбросил награбленное по дешевке, а остальное золото или шекели (или что там тогда считалось деньгами) оставил себе. Гилберт бы так и поступил. Собственно, он и поступил, когда скончалась вторая бабуля, а он отвечал за приготовления. Похороны прошли хорошо, но без шика. Цветы, проповедник, а потом достойные поминки. Да, проповедник был его приятелем из Универсальной церкви жизни 3, которому Гилберт платил пивом, а на поминках подавали залежалую еду из «Сэйфвэй» 4, но все хранилось в холодильнике и не протухло, так не все ли равно, что салями не сделали из… – ну из какого там зверя делают салями – прямо перед трапезой? Бабуля не была святой, а Гилберт – не Билл Гейтс, и деньги, которые он сэкономил (но все же потратил на семью), стали отличным первым взносом за шикарный «Эль Камино» 5. Гилберт давно его присмотрел. Он оправдывался тем, что, когда умрет, с ним поступят так же. На самом деле Гилберт мечтал о погребении в стиле викингов, но, чтобы организовать подобное, требовался уровень концентрации, на который он не был способен. Так что он просто договорился с тем самым приятелем из Универсальной церкви жизни, что тот посадит труп Гилберта в инвалидное кресло, отвезет в Диснейленд и подожжет на водяных горках. Не совсем плавание в Валгаллу, но гораздо дешевле гроба, круче обычных похорон, и его наверняка покажут по телику. Прекрасный способ уйти из жизни. Не то что у старого Хархуфа – египетского трупа, – завернутого в простынь и упакованного в коробку, точно дохлая кошка.

– Тебе нечем заняться?

Гилберт обернулся. Завороженный помещенной в витрину мумией, он даже не услышал, как сзади приблизился мистер Фройлих, глава службы безопасности музея.

– Что, простите? – переспросил Гилберт.

– Говорю, тебе больше нечем заняться, кроме как таращиться? – Фройлих был высок и пах растворимым кофе. – Экспонаты будут готовить еще пару часов, а ты пока иди куда-нибудь и что-нибудь охраняй.

– Понедельник. Музей закрыт. Не от кого охранять.

– Тогда хотя бы этаж обойди. Совет директоров настроен на сокращение расходов. Если охраннику нечего защищать, то, может, и охранник не нужен. Уяснил?

Гилберт действительно уяснил.

– Не волнуйтесь. Я найду объект для защиты.

– Вот что. В крыле современного искусства не работают камеры. Может, оттуда и начнешь? Мы же не хотим, чтобы кто-нибудь ушел с Кандинским в кармане.

Гилберт не знал, что такое этот «Кандинский». Звучало пошловато, но в музее ничего такого не было. И все же охранять Кандинского (и неважно, кто он) – это шанс скрыться от Фройлиха и его кофейного дыхания, что уже прекрасно.

Гилберт отсалютовал боссу и направился к лифтам.

Наверху, кроме Гилберта, никого не было. В отделе современного искусства он обычно не работал, потому быстро обошел все галерею и заскучал, не обнаружив ничего неуместного. Даже тихонько выругался себе под нос. Внизу хотя бы можно было проскользнуть на погрузочную платформу к носильщикам мумии и скоренько покурить. Но нет, он застрял здесь, в полном одиночестве, посреди акров бессмысленных закорючек и загадочных скульптур, от которых раскалывалась голова, когда Гилберт пытался понять, что это такое.

«Музей искусств, древностей и финтифлюшек имени Брайана З. Пирсона» переживал тяжелые времена. Финансировавший его траст иссяк, и название отнюдь не помогло, когда руководство подавало заявки на гранты. Шестьдесят лет назад дети и адвокаты Брайана Пирсона пытались уговорить его не включать в название музея «финтифлюшки», но он ненавидел это место и хотел сообщить об этом миру. Для него весь проект был лишь способом уйти от налогов, не более.

В попытке не свихнуться Гилберт попробовал обойти галерею задом наперед, надеясь, что так она станет хоть чуточку интереснее. Но лишь заработал головокружение и тошноту и налетел на статую женщины, которая больше напоминала пылесос с сиськами.

Именно из-за стремительно тающих средств совет музея решил устроить выставку с мумией. Правда, Хархуф не был фараоном и даже особо не засветился в истории Египта, зато хорошо сохранился, и его саркофаг являл собой воплощение безвкусицы, да и вообще это новый экспонат. Конечно, столько денег, сколько Тутанхамон, он не принесет, но вокруг такой приманки уже можно выстроить рекламную кампанию и привлечь хоть немного туристов и школьных экскурсий.

Гилберт прислонился лбом к мраморной стене. Его скука перетекала то в головную боль, то в лихорадку, то в отчаяние, то снова становилась обычной скукой. Через пару минут боль из цепочки выпала, и Гилберт попытался ее вернуть. Голова опять закружилась. Самое противное, что вся эта хрень, из-за которой он был вынужден бродить по пустой галерее, будто потерявшийся пес, даже не имела к Гилберту никакого отношения и фактически произошла три тысячи лет назад. Что там случилось? Он на мгновение вынырнул из омута страданий и погрузился в глубь своего разума, вспоминая, как умерла мумия.

«Убита! Вот как. Труп почикали».

Очень круто, если задуматься. Но оттого Гилберт лишь сильнее ненавидел свое изгнание.

«Я мог бы быть внизу, с всамделишным живым трупом египетского гангстера, а вместо этого торчу в гребаной комнате для рисования пальцами».

Гилберт сердито прошелся по залу и замер перед одной из картин.

«Ха! Так вот ты какой, Кандинский».

И ни капельки не пошло. По мнению Гилберта, изображение походило на тряпичный чехол. Он поворачивал голову так и сяк, смотрел под разными углами, но, как бы ни щурился, Кандинский все равно отказывался выглядеть чем-то, кроме тряпки.

Интерес к картине длился ровно пятьдесят семь секунд, а потом Гилберта вновь захлестнула отчаянная скука и потянуло в сон.

«Погодите-ка. Фройлих сказал, что здесь нет видеонаблюдения. Так кто узнает?»

Гилберт осмотрелся и приметил альков в дальнем конце галереи, где никто его не увидит ни с лестницы, ни из лифта. Укрывшись в нише, он сел и закрыл глаза. И вскоре погрузился в сон, в котором они с Хархуфом катались по желобу водяных горок в Диснейленде, показывая миру средние пальцы. На пару с мумией послать на хрен Мауса – разве не стопроцентный способ попасть в новости?

Разбудил Гилберта треск рации. Он неловко снял ее с ремня и чуть не выронил.

– Фэррис слушает, – пробубнил.

– Где тебя черти носят? Я тебя вызывал! – рявкнул Фройлих.

– Прошу прощения. Возникли проблемки с рацией, но теперь все нормально.

– Плевать. Возвращайся к мумии. Рабочие уходят на обед, присмотришь за экспонатами.

Гилберт глянул на часы:

– Но у меня ведь тоже сейчас перерыв.

– Ньюман заболел. У нас не хватает людей, так что придется тебе поесть позже.

– Спускаюсь, – процедил Гилберт сквозь стиснутые зубы, и от его восхищения гангстерской смертью Хархуфа не осталось и следа.

Фройлих уже ждал внизу. Саркофаг был открыт, и Хархуф лежал на спине, уставившись пустыми мумифицированными глазницами на потолочные лампы. Гилберт заглянул в ящик. Судя по тому единственному, что он знал о Хархуфе, мертвецу полагалось быть особенным. Его руки и ноги крепились к внутренним стенкам восковыми печатями с изображением Сета и Анубиса. Гилберт что-то читал о них в Интернете. Мол, один – бог смерти, а второй – что-то вроде дьявола. А может, так в кино показывали. В общем, где бы он это ни видел, убийство Хархуфа вкупе со смертью и дьяволом вызывало в Гилберте нешуточное восхищение.

– Отпад, – выдохнул он.

– Что? Я не расслышал, – произнес Фройлих.

– Говорю, чувака убили, и теперь он весь такой в черепах и дьявольщине.

– Да. Полагаю, это занимательно.

– Не просто занимательно. Это отпад. Хархуф – Оззи среди мумий. Так его и нужно продвигать. Самая мрачная, хардкорная, самая рок-н-ролльная мумия всех времен.

Фройлих с минуту взирал на Гилберта, ожидая кульминации шутки. Не дождался.

– О. Так ты серьезно?

– Хархуф – метал-мумия. Говорю вам. Мы бы продали миллион футболок.

Фройлих кивнул, и безнадега, таившаяся в самом центре его существа, разнеслась по телу, словно искры из-под колес автомобиля. Он мог припомнить дюжину случаев, когда Гилберт давал повод уволить его с чистой совестью. Включая сегодняшний – даже чертову дюжину. Но Фройлих понимал, что проще смириться с этим недоразумением, не способным оберегать даже аквариум, чем возиться с увольнениями и пытаться внушить совету директоров, что охрана им не нужна.

– У тебя интересные идеи, Гилберт, – выдавил он. – Держи их пока при себе. Вдруг украдут.

– Конечно. Понимаю, – кивнул Гилберт, впервые мысленно не желая боссу угодить под паровой каток.

Фройлих похлопал его по плечу:

– Вся команда на обеде. Я вернусь через час. До тех пор ты сам по себе.

– Вы же расскажете совету о моих идеях?

– Непременно. При первой же возможности. Только присматривай за экспонатами.

– Глаз с Оззи не спущу.

– Отлично, – пробормотал Фройлих и направился к своей машине и бутылке, которую держал под пассажирским сиденьем.

Не то чтобы была особая нужда, но в дни вроде этого алкоголь спасал его от желания вытолкнуть Хархуфа из саркофага, занять его место, закрыть крышку и помечтать о быстром, глубоком и беспросветном погребении под тихими песками пустыни.

После пары минут наедине с Оззи, метал-мумией, обострившееся чутье Гилберта отметило два факта: во-первых, он один на этаже, а во-вторых, у него урчит в животе.

С едой у Гилберта были сложные отношения. В детстве путем нехитрых манипуляций его имя сократили до Гилла, а со временем жестокие детские умы превратили его в Ил. Из-за этого, несмотря на предостережения врачей, он отказывался есть все, что когда-либо жило в воде, росло рядом или даже мельком видело водоемы. В итоге рацион Гилберта состоял в основном из курятины (курицы обитают на фермах, не умеют летать и не отличат озеро от «Сатурна-5»), гамбургеров (по тем же причинам, к тому же, в отличие от куриц, коровы еще и не плавают, а потому вода им не интересна) и пиццы (покладистой, неподвижной и, разумеется, без анчоусов).

Гилберт быстро огляделся, убеждаясь, что рядом никого. А затем, при всем своем равнодушии к физическим нагрузкам и движению как таковому, довольно резво спустился на один этаж в служебный буфет и купил в торговом автомате чизбургер с беконом. Микроволновка подогревала чертову штуку целую вечность, так что кетчуп и горчицу пришлось намазывать уже на бегу обратно к Оззи.

Гилберт запыхался, но выставочный зал по-прежнему пустовал. Он сделал пару укусов и спрятал бургер на стопке салфеток за колонной, решив, что так и будет дальше оттяпывать кусочек-другой, убеждаться, что горизонт чист, и возвращаться за добавкой. Техника обеда «хватай-и-наблюдай» также давала возможность отдышаться и успокоиться. Для Гилберта это было важно, ибо порой во время беготни левая рука адски ныла, а он не хотел плохо выглядеть в глазах Оззи.

Гилберт вернулся к саркофагу и посмотрел на мертвеца. Когда же склонился ниже, пытаясь получше разглядеть Сета и Анубиса, капля горчицы, случайно угодившая на форму во время безумного бега по лестнице, соскользнула с ткани прямо на одну из восковых печатей, которые скрепляли руки и ноги мумии. Гилберт забыл, как дышать, и даже ослеп на мгновение. Нараставшая в груди боль напоминала случай в Малой лиге, когда бейсбольный мяч неудачно отскочил и вмазал ему точно по шарам. Гилберт понимал, что в груди никаких шаров нет, но что бы там ни было, с каждой секундой созерцания горчицы в саркофаге ему становилось все хуже.

Гилберт рванул к колонне, за которой спрятал бургер, отчего голова закружилась еще сильнее, вернулся с кучей салфеток и начал судорожно стирать следы преступления. Горчица поддалась на удивление легко, но как раз в тот момент, когда он последний раз взмахнул салфеткой, раздался треск. Гилберт заглянул в саркофаг. Печать, которую он очищал, та, что удерживала Оззи справа, сломалась и сложилась пополам, точно рухнувший мост. Подгоняемый паникой и тем, что осталось от смутного инстинкта самосохранения, Гилберт принялся лихорадочно соображать. Оторвав кусочек салфетки, он скомкал его и сунул под обломки. Две восковые половинки, поставленные на место, смотрелись весьма симпатично. Трещина была едва заметна. Гилберт отступил на шаг и огляделся – рядом по-прежнему никого. Он было расслабился, но через секунду паника вернулась.

Гамбургер.

Последняя и, безусловно, самая страшная улика, связывающая его с осквернением тела Оззи.

Гилберт тихо подошел к своему тайнику, плотно обернул бургер оставшимися салфетками и ненадолго задумался, где лучше всего скрыть улики. На этом этаже не было ни одной мусорной корзины, да и запах жира все равно бы привлек внимание.

«Фройлих взбесится, если вернется – а меня нет. Но случай особый. И время для особых действий».

Гилберт показал Оззи «козу» из пальцев и спрятал бургер за спину. А когда направился к задней части музея, прочь от саркофага, за спиной раздался звук, как он себя уверил, включившейся системы кондиционирования. Забавно, но он безумно походил на низкий стон.

До погрузочной платформы было рукой подать. И команда по установке экспонатов так и сидела там, заканчивала обед. Гилберт улыбнулся им, бочком протиснулся к большому мусорному контейнеру в дальнем конце площадки и, осторожно переместив бургер из-за спины вперед, наконец бросил проклятую улику в груду коробок и упаковочной стружки, которые заполнили бак почти до отказа. Когда бургер погрузился под верхний слой мусора, адреналин спал на пару делений, и Гилберт начал расслабляться. Он от души глотнул свежего воздуха и срыгнул, ощущая в горле привкус разогретого в микроволновке мяса. И вдруг снова покрылся испариной, а внутренности словно сдавило тисками. Гилберт «Ил» Феррис полез в карман за сигаретами, но так и не достал их. Вместо этого он рухнул головой в контейнер.

Последние мгновения на земле Гилберт провел под кучей мусора, глядя на прикончивший его чизбургер с беконом и понимая, что ему не светят ни похороны викингов, ни Диснейленд, ни попадание в новости. Но несмотря на всю досадность происшествия – а на шкале унизительных способов умереть кончина Гилберта как раз находилась где-то между «трагической аварией на одноколесном велосипеде» и «удушением надувной секс-куклой», – возможно, он бы утешился, если б узнал, что тот самый бургер, который его убил, для Оззи сделал ровно противоположное.