Нелюди Великой реки. Полуэльф

ГЛАВА 4,

Бал в зале Благородного собрания хоть и в уездном городе — это, конечно, еще то испытание для нервов ученого сухаря, каким всегда был Виталя. Да еще с кучей комплексов — когда твое тело то увеличивается в объеме, то уменьшается, комплексами обзаводишься на раз. Хорошо, что в Сеславине можно было взять напрокат одежду для «выхода». Смокинг на Стрекалове сидел, правда, как кавалерийское седло на корове. А я, пользуясь тем, что под понятие «черный пиджак» можно было подогнать множество самых разных нарядов, нашел на плечиках, висящих на длинной трубе в углу конторы, где сдавалось внаем все — от гробов до свадебных платьев, — старинный черный сюртук с бархатным воротником и бархатными же обшлагами. К нему кружевное жабо, белый галстук, больше напоминающий шейный платок. И жилет. Жилет я нашел изумрудный, с золотым шитьем. Эх, отлично подошел бы, так сказать, к цвету глаз. Не люблю с золотым шитьем — безвкусица. Пришлось довольствоваться простым черным жилетом, больше напоминающим старинный камзол, если бы не явные следы наплечной кобуры на материале — там, где проходили ремни, он вытерся и залоснился. На показанные следы приказчик лишь горестно вздохнул, возведя очи горе, но при этом заверил, что если не снимать сюртука, то никто ничего не увидит.

— А если мне предложат сыграть в бильярд? — возмущенно спросил я. Чем больше возмущаешься, тем на большую скидку можно рассчитывать, а то ведь кошелек у меня не резиновый. — Да! Если на бильярде, так снимать придется!

— Что вы, что вы, Петр Андреевич! — Надо же, по имени-отчеству запомнил. А я представлялся? Если нет, то это слава. Всегда знал, что настанет день, когда имя Петра Корнеева будет на устах у всех — от мала до велика. — Бильярдные столы не ставят в зале Благородного собрания! — Последние слова приказчик произнес с каким-то подвыванием, показывающим, как он уважает все Благородное собрание. — Ибо не трактир-с!

Благородный гнев приказчика, заставивший его употребить высокое «ибо», несколько остудил мой собственный, тем более что я понял: эту акулу розничной торговли и арендных услуг на мелководье не подловишь. Пришлось соглашаться на все его условия. Одна проблема — костюмчик мне был широк. Что в плечах, что в боках. И не только сюртук, но и жилет и брюки. Как и все остальные костюмы в этом милом месте.

Удалось только договориться о том, что мой сюртук, жилет, он же камзол, штаны и рубаха — все будут ушиты мной за собственный счет и затем приняты без возражений и дополнительной платы. Пункт проката на этом ничего не теряет, а наоборот, обзаводится вещичками редкого размера. Пришлось, конечно, дать десятку лично в ладошку приказчику. Он же посоветовал хорошего портного, который может сделать всю работу за пару часов.

К портному пришлось бежать немедленно — для бала многие, вероятно, перешивали или чинили свои парадно-выгребные костюмчики, а потому была вероятность, что я наткнусь на очередь. Ничуть не бывало. Портной, ателье которого занимало довольно светлое и просторное помещение на первом этаже трехэтажного особнячка на Арсенальной площади, встретил меня приветливо и радостно, взмахнув руками и воскликнувши:

— Ай-вай! Какой к'асивый молодой челаэк! П'остите, какой к'асивый эльф, нет, ай-ай, какой эльф, полу-, конечно же полуэльф! У меня есть 'одственник, полук'овка, из наших и гоев, так очень, очень по'ядочный челаэк!

Был он сухонький, маленький, нос крючком, на висках короткие седые косички, на голове круглая шапочка, делающая его похожим на заведующего кафедрой магических искусств, что в Тверской академии. Судя по косичкам, норлингская мода дошла и в мирный Сеславин. Нет, какой я идиот! Не норлинг, конечно, простите меня, доблестные ярлы во главе с Гуннаром Сваарсоном.

Узнав, в чем проблема, портной ловко поставил меня на специальный невысокий пенек, который язык не поворачивался назвать подиумом, обмерил сантиметром, повязанным у него на шее на манер галстука, заверил в скорейшем выполнении заказа и выставил такой счет, что я мгновенно стал, как бы по-научному выразиться, антисемитом, что для полукровки практически невозможно.

Но подшил вещички портной быстро и качественно, и я перестал быть антисемитом. Всего-то был антисемитом два часа, за которые успел пообедать в ближайшем трактире, потому что с утра не позавтракал. Зато точно знаю, что такое обед антисемита. Это свиные сардельки, картофельные зразы с грибами, которые иначе чем заразами назвать нельзя было, такие вкусные, салат витаминный из мелко нашинкованной капусты, зеленого яблока и морковки, две большие чашки чая с горячим калачом и репа в меду на десерт. А неплохо живут антисемиты. У меня, пока я не был антисемитом, не так уж и часто на десерт репка в меду была. Пальчики оближешь.

— Ви не смот'ите, што сю'тучок ста'енький, мате'иальчик п'ек'асно сох'анился, — вещал сухонький портной, смахивая с меня какие-то только ему одному видимые пылинки и одергивая полы сюртука, — еще и двадцати лет не п'ошло, как я пошил его специально для такого хо'ошего челаэка, пе'вой гильдии купца Афанасия Залыгина! В нем и хо'онили. Ай-вай! Какие это были похо'оны! Какая была музыка!! Как г'омко иг'али!!! Такой музыки я никогда не слышал, а ви уж пове'те, никто лучше ста'ого Соломона не 'азби'ается в похо'онных ма'шах! А как плакала вдова!! Еще г'омче!!!

Тут я чуть с подиума не слетел. Зашибись! В этом костюмчике человека хоронили! Хороши наследнички! Для огненного погребения, значит, даже костюмчик пожалели — сняли перед отправкой в печь да и продали. С другой стороны, мне-то что? Вряд ли этот костюм помнят — столько времени прошло. Мне в нем только раз на балу покрасоваться, да и прости-прощай, славный город Сеславин!

У Витали были проблемы. Он не знал, как нацепить на узкий и блестящий лацкан смокинга свой университетский «поплавок». Замечательная штука. Если в аборигенских магических школах выпускникам выдают специальные медальоны — бронзовые, серебряные, серебряные с золотыми лучами, ну и абсолютным гениям полностью золотые, — то Тверская академия выдает такие стандартные «поплавки». Только по размеру, как говорят, раза в два с половиной больше прежних, тех, что выдавали до Переноса в вузах пришлых. По большому счету никто не может запретить называть эти ромбики «четырехлучевыми звездами», и, конечно, их, как и аборигенские медальоны, можно использовать как бланки для закачки заклинаний. «Поплавки» исполнены из драгметаллов, завязаны на конкретную личность, их обязательно надевать на все официальные мероприятия.

— Повесь на шею на манер аборигенов, чего ты, — просветил я Виталю, рассматривая его платиновый значок, — чего мучаешься? Там же ушко для шнурка предусмотрено.

— Не могу: по статуту Почетного знака Бэраха, его нельзя носить с чем-то еще. А знак носят именно на шее. — И он кивнул на красную ленточку, на которой висела золотая медалька.

— У тебя «Бэрах» есть? — неприятно удивился я. — Давно дали?

— Тебя уже турнули… — Виталя явно не был расположен рассказывать подробности, а я и не рвался выяснять, за какие такие подвиги академическое начальство наградило колдуна-оборотня. Пусть хоть на лацкане «поплавок» носит, хоть на носу.

К пяти часам вечера мы со Стрекаловым были готовы. Вызванный «полевичок» пилотировал тот самый друэгар, который отвозил меня из «Принцессы Грезы» под светлы очи Ивана Сергеевича. Я подмигнул водиле, на что он радостно заржал, видя меня такого нарядного в компании с Виталей. А оборотень, наоборот, сделал рожу кирпичом и потребовал, чтобы друэгар поднял брезентовый верх — запылить смокинг он опасается. Я из чувства противоречия водиле помог, хотя тот мог бы прекрасно справиться и в одиночку. Главное, не запачкался.

Мы приехали не в числе первых, и народу уже собралось порядочно. Интересно, Иван Сергеевич здесь? Офицеры в парадных мундирах. Молодежь все больше. Более пожилые штатские щеголяли черными фраками, смокингами и пиджаками разной степени потертости. Все чувствовали себя неловко без оружия. Не поручусь, впрочем, что кое у кого не было плечевой кобуры под мышкой. А жилеты хороши тем, что в жилетные карманы ловко укладывается маленький «дерринджер». Что-то мне говорит, что у половины присутствующих мужчин жилетные карманы не пусты. Считают, «бальный» двуствольный «дерринджер» с костяными или дорогого дерева накладками на рукоять должен иметь в жилетном кармашке каждый «благородный». Это из тех, кому не нравится кобура на лодыжке. А я так попросту закрепил свой небольшой нож в ножнах на левом предплечье.

Дамы! Дамы — всегда разговор особый. Платья всех расцветок, пелеринки из меха и шали, сделавшие бы честь ежегодной ярмарке в Нижнем. Глаза разбегаются. Собираем глаза, фокусируем на всунутой у входа бумажке.

Ага, это кстати, это программку выдали, да еще написанную от руки, с превосходными росчерками, как в лучших домах Твери и Ярославля. Что там по программке? На первое кадриль, в перерыве — ужин, после ужина — вальс. И вальс же до окончания вечера. Ага, перед вальсом местная экзотика в составе кадрили или, как теперь модно говорить, котильона — «падэспаньчик», написанный через дефис — «под-испаньчикъ» — с ером, то есть твердым знаком на конце. Стильно, но безграмотно. Как там: «Падеспаньчик — хорошенький танчик, мы танцуем его каждый день…» Это я умею, тут меня не сделаешь. И кадриль хоть на две, хоть на четыре пары спляшу.

Вообще-то когда сейчас говорят о котильоне, меня начинает разбирать смех. По строгой теории, котильон — это танец из разных фигур, объединяющий мазурку, польку, вальс и кадриль. Особую роль в таком танце играет распорядитель, иначе — кондуктор, громко выкрикивающий названия фигур, которые повторяют танцующие. Но это для придворных балов. И для столичных благородных собраний… А здесь все проще — кадриль по квадратам, «по-деревенски». И абсолютно прелестный танец падэспанчик, хотя, как мне кажется, лучше бы его назвать «подшотландчиком»: у шотландцев — веселого такого народа, где мужчины ходят в юбках, и на самом видном месте, посередь юбки, висит кошелек, прижимающий юбчонку к ногам, чтоб не задиралась, а из-за гульфика, тьфу, гольфика высовывается рукоять вполне серьезного ножика, — был такой примерно танец, когда мужчины и женщины образовывают два круга, один в другом. Учиться его танцевать — четверть часа, а радости — на целый вечер!

Танцевать, кстати, пришлые умеют и любят — а что еще делать зимой, когда за ворота города без веской причины носа лучше не высовывать. Не все же по домам сидеть, книжки читать…

А ужин-то — фуршет. Это где-то, значит, канапе строгают.

Пока собирались гости, я все искал взглядом одну даму — дочку Ивана Сергеевича, несравненную Наташу.

— Спойте, Петр Андреевич, спойте, мы все знаем, что эльфы прекрасно поют! — Словно сошедшая с полотен Кустодиева женщина, чья голова была увенчана невероятным тюрбаном из переливающейся ткани, наверняка с использованием магически обработанного волокна, безумно дорогого, между прочим, не могла быть женой мелкой шишки. Или купчиха первой гильдии, или жена какого-то крупного по городским меркам чиновника. В ширину эта дама была как три Корнеева, глаза с поволокой, на пальцах кольца белого золота с крупными сапфирами, в тон глазам. И наверняка закачано что-то в камешки — вон как блестят, едва искры не роняют. Красотка!

Почему-то такие вот на меня всегда особое внимание обращают. Материнский инстинкт пробуждается? Но закон светского вечера — это закон светского вечера: никто не вправе долго отнекиваться или скрывать «таланты», потому что припишут дурной тон, а заодно и пренебрежение общественными интересами. То есть либо в жеманстве обвинят, либо в хамстве. И музыкальные таланты на таких вечерах ценятся весьма и весьма.

В современном мире особую любовь человеческого и нечеловеческого населения заслужили жестокие романсы. Видно, возможность погибнуть в любую секунду от клыков нечисти изменила вкусы и накрепко соединила темы любви и смерти. Ну и решил я спеть, подмигнув сидящей за фортепиано краснощекой веснушчатой девчушке лет шестнадцати в миленьком шерстяном платьице с рукавами-фонариками. Откашлялся, чтобы добиться молчания, и объявил:

— Я спою вам знаменитую «Лиссандру» Леонидова, музыка, кажется, народная.

Лихая такая песня про любовь вампира и охотницы… Вся молодежь ее распевает, так что я не удивился, когда после первого куплета мелодию подхватили несколько женских голосов, даже не слишком неприятных. Безвкусица, конечно, ужасная.

— Еще, Петр Андреевич, еще! — Вокруг фортепиано уже столпились дамы, их обступили кавалеры, мой аккомпаниатор, или даже концертмейстер, раскраснелась и похорошела. Я наклонился к девчушке, негромко напел мотивчик, так что веснушки на ее лице стали вообще незаметны, и затянул одну из любимых — старинную песню про чубчик моего тезки Петра Лещенко.

Обожаю. Там первые слова произносятся в такой разговорной манере — не поймешь сразу, что это песня. Понимание приходит где-то на словах «тоже Русская земля», а потом идет такой напор, что сердце вздрагивает.

— Это точно про вас, Петр Андреевич. — Пробившийся к фортепиано Иван Сергеевич и на балу не расстался со своим полицейским мундиром, только на правом плече у него блестел аксельбант, а на руки были надеты белоснежные перчатки. — Не боитесь, значит, Сибири? Вижу, вижу. Тогда я вас своей дочери представлю, раз такой храбрый, идемте же, идемте. — Под вполне искренний ропот барышень и дам, что пристав отбирает у них такого певца, Иван Сергеевич подхватил меня под локоть и потащил через весь зал.

— Что ж вы свой «поплавок» не нацепили, Петр Андреевич? — Пристав рассматривал меня довольно придирчиво, как будто сомневался, стоит меня представлять своей дочке или нет.

— Мы новорситетов не кончали, — сказал я с законной гордостью, — мы там только преподавали.

— Это как же, Петр Андреевич? — Пристав, кажется, заинтересовался всерьез. И чего людям такие обыденные, в сущности, вещи интересны?

— Да элементарно, Иван Сергеевич! По уставу Академии только пятьдесят процентов преподавателей обязаны иметь высшее образование и ученые степени. У нас спецкурсы и гномы преподают, и орки, и аборигены… Важен не «поплавок», а знания, и сейчас меня больше привлекает возможность познать настоящее блаженство — от знакомства с несравненной Натальей!

Пристав только коротко рассмеялся и, пробурчав что-то вроде «на кошках тренируйся!», повлек меня дальше.

Наконец-то долгожданный миг! А если еще она слышала, как я пою? Не Собинов, но драматический тенор неплохой, голос камерный, правда.

Да. Открытое красное платье на блондинке — это немного не то, чего можно не заметить, если ты не слеп от рождения. Одно жаль: на двенадцатисантиметровых каблуках Наташа была меня выше сантиметров так… А что это рядом с моей невестой Виталя делает? Они что, знакомы? А меня не представил, сучий потрох: если бы не папа, не знаю, что бы и делал.

— Корнеев! — Виталя, странное дело, был рад моему появлению и, даже когда Иван Сергеевич начал меня представлять по всем правилам, улучил момент, чтобы отступить в сторону, а потом бочком-бочком — и ходу! Да что с ним?

Этот вопрос занимал, похоже, и пристава, потому что он препоручил Наташу моим заботам и отчалил вслед за Стрекаловым. Неужели увидел в нем черты того зверюги, который в подвале полицейской части содержался? Невозможно! А что это моя красавица щебечет?

— Ах, как бы я хотела погулять по лесу осенью. Это так красиво… Но папа, конечно, не отпустит. Нет, я понимаю, опасно и чудовища всякие. Нечисть там, еще кто-то… — Наташа задумалась и вдруг проговорила унылым речитативом: — Приятно идти по лесу в желтых оттенках, в желтых ботинках, приятно идти по лесу осенью. Встретишь лося, сено косят…

Нет, вы как хотите, а у меня скоро голова лопнет. Девушка красивая, но как рот откроет, что с ней вообще происходит? Она вообще понимает, о чем говорит? Вроде все ее действия до сих пор производили впечатление разумных. Или я чего в девушках не понимаю? Сошла с ума от внезапной любви? Так это только в романах в мягких переплетах, которые дамочки за пятьдесят с неустроенной личной жизнью от скуки читают. Я, конечно, понимаю, что ползала глаз с нее не сводит… А Виталя сбежал, хотя ему тоже умиляться полагается. Да как ему не умиляться, если он еще в студенчестве понял, что у него девушки никогда не будет? И в бордель-то он ходить осмеливался, дайте прикинуть, когда там относительное равновесие! При окончании первого и начале второго лунного цикла, равно как и при окончании третьего и начале четвертого…

— Нет, нет, нет! — проговорила вдруг Наташа, качнулась с носка на каблук и неожиданно, запрокинув голову, взвыла. Да как взвыла! Многие из тех, кто был в зале, присели, зажимая уши, в руках большинства мужчин появились пистолеты, «дерринджеры» и «штайры» всякие. Василий Васильевич, снимавший у входа в залу обязательную для парадной формы саблю — неужто танцевать собрался после ранения? — обнажил клинок и застыл в дверях в позиции, выдающей в нем неплохого саблиста.

Понимая, что происходит что-то неправильное, я попытался приобнять девушку, которую трясло, как в лихорадке. Вот уж не знал, что, держа такую аппетитную блондинку в объятиях, буду мечтать, чтобы нас «застал врасплох» ее папа.

Папа не замедлил явиться.

— Гном, у гнома камни дома! — продолжала кричать Наташа. — Возьми камни, три камня, три карты, тройка, семерка, туз! Здравствуйте, господа! Верь — не верь! Дверь! Смерть!

— Пустите, Корнеев, это что-то бессмысленное, это бред! Она больна!.. Доктора!

Пристав ловко оттеснил меня от дочери, подхватил ее на руки и почти бегом рванул к входной двери, чтобы столкнуться с бледным, но решительным Василием Васильевичем.

— Уложите ее на диван, — распорядился агент, указывая саблей на канапе, стоящее около входа, — сейчас доктор подойдет, доктор!

— Доктор! — взревела толпа и вытолкнула из своей массы Игнатия в черном фраке и белом галстуке бабочкой. Через плечо у него была повязана белая же лента, на манер орденской. За распорядителя танцев он сегодня. Да где ж Виталя?

Доктор рысцой стал приближаться к девушке, но она, вдруг с неженской силой отбросив пристава, растянула губы в страшной ухмылке:

— Я достала смарагды!

С этими словам она подтянула колени к груди, сжалась в комочек, вспышка! И она исчезла, только на диванчике остался неровный опаленный след, повторяющий форму ее тела.

Сказать, что все были в замешательстве и смятении, — значит не сказать ничего. Василий Васильевич и Иван Сергеевич убежали распоряжаться, приказав всем оставаться на местах, как в недоброй памяти «Розовом какаду», я сидел, зажав голову руками, кто-то уже что-то пил, чем-то закусывал, в воздухе клубился дым, танцы, понятное дело, отменили, кругом судачили о порталах и их формах. Не приходилось мне встречаться с такими порталами, это точно! Бред Наташи слышали многие, так что толкователей ее слов нашлось предостаточно. Да и выразилась она яснее ясного. Компания офицеров, не теряя драгоценного времени, установила какой-то стол и засела писать отчеты.

— Вот сука-то! — Какой-то поручик не выдержал и стукнул ладонью по столу. — Чего ей не хватало! Все всегда к ее услугам! Нет, смарагдов захотелось! Знал я, что у баб от брюликов крышу сносит, но на Натаху не думал! Вот же тварь паскудная!

Я неторопливо снял белую перчатку с правой руки, скомкал в кулаке и бросил на стол перед поручиком. Она чуть проехала по полированной поверхности и совсем легко толкнулась поручику в грудь. Хорошо получилось, эффектно…

Сказать, что он покраснел, означает крупно ошибиться. Хорошо, что его оттащили сразу, — разорвал бы меня, как Тузик грелку. Ко мне немедленно направился немолодой и по виду добродушный штабс-капитан.

— Это оскорбление, мил-сдарь! — несколько недоуменно обратился он ко мне. — Имею честь представиться, гарнизонный командир, военный комендант Сеславина штабс-капитан Игорь Иванович Илютин. Видимо, секундант оскорбленного вами поручика Свечникова: кроме меня тут некому-с.

Так вот ты какой, северный олень! И не толстый совсем, скорее широкий и плотный, похожий на борца.

— Не оскорбленного, но вызванного на дуэль, — поправил я штабс-капитана, мысленно восторгаясь его ловкостью. — Это он произвел словесное оскорбление! Свидетелей куча. Будем обращаться в суд и собирать показания?

— Нет, что вы, какой суд, — сразу сдал назад штабс-капитан. — Тут дело посерьезнее гражданского суда, по которому вам, кстати, как лицу, оскорбившему офицера, на каторжные работы бы светило.

Я, конечно, знал о таких законах — оскорбление офицера действительно каралось ужасно сурово, — если бы я ударил этого офицерика, то получил бы лет пять каторжных работ независимо от того, подавал бы он заявление в полицию или не подавал. И погиб бы там на второй день от несчастного случая. А, учитывая мой характер, может, и на первый. Если бы я бросил перчатку ему в лицо, плюнул бы или еще что такое учудил — опять же на пять лет бы законопатили, и погиб бы я на первый день. Но физического контакта с личностью поручика не было, так что мой бросок перчатки мог считаться только оскорблением чести и достоинства. Я ж перчатку на стол бросал, все видели. А если поручик обратится в суд, то ходить ему оплеванному до первого офицерского собрания, на котором ему предложат, вежливо так, покинуть ряды и не позорить их своим присутствием. Мне суд припаяет… или ничего не припаяет, учитывая, что я имел право вызвать офицера на дуэль — как преподаватель Тверской академии, имеющий право на классный чин. Или уж года три каторжных работ, и погибну я… сами понимаете.

Но если поручик в суд не обратится, тогда дуэль. И тут-то самое важное — выбор оружия. Если в конфликте с Сигурдом Сваарсоном все висело на волоске — предложи он драться на норлингских боевых топорах, тут мне и конец, — то дуэль с офицером из Нового княжества расписана от и до, на основании старинного, 1912 года еще, до Переноса, Кодекса. Есть только один сложный момент — кого считать оскорбленным, а кого оскорбителем. Причем вызванный и оскорбленный, само собой, почти никогда не являются одним и тем же лицом. Второй имеет право на выбор оружия. Если штабс-капитан Илютин будет настаивать на том, что оскорбленный — поручик Свечников, то мне не поздоровится. И это надо предотвратить.

— У вас, кстати, есть секунданты? — Штабс-капитан явно хотел навязать мне кого-нибудь из своих гарнизонных, но я кивнул на застывшего вопросительным знаком Виталю, представив его как дворянина, выпускника и преподавателя Тверской академии и кавалера Почетного знака Малой академической медали имени Бэраха, коим он, собственно говоря, и являлся. После чего заявил, что на правах оскорбленного хотел бы приступить к выбору оружия и места дуэли.

— Бросив перчатку моему доверителю, вы оскорбили его честь прилюдно, — заявил штабс-капитан.

Вот ведь дока!

— Он совершил более мерзкий поступок, причем по отношению к даме, а по Дуэльному кодексу это повышает степень оскорбления на одну ступень.

Этот разговор начал вызывать у меня такие же ощущения, как у ценителя вина — бордо из Армира урожая 194-го. Судя по лоснящейся роже военного коменданта, у него тоже. Обступившие нас солидные джентльмены вообще, кажется, начали заплыв в бочке с мальвазией. Немного нарушил идиллию сам поручик, вырвавшийся из рук удерживающих его офицеров и подбежавший к нам:

— Выбирайте оружие, демон вас забери! Убью!

— Винтовка, «мосинка» или «энфилд», полный магазин, дистанция шестьсот метров, — тут же выдвинул я список давно продуманных требований. И подвигал сначала одним ухом, потом другим. Ага! Попробуй эльфа на таком расстоянии снять. Я-то тебя одним выстрелом, первым же…

Все зароптали.

— Это же убийство! — выкрикнул один из обступивших нас штатских, тщетно пытаясь прикурить сигару от свечки из канделябра.

— Бретер! — высказал мнение другой столп общества, и я был готов расцеловать его в отвисшие, как у бульдога, щеки. — Бретер, господа, это такой дуэлист, чья слава зависит от количества убийств.

— Тогда все норлинги — бретеры, — усомнился третий господин, баюкая в ладони широкий бокал с армирским коньяком, — у них чем зубов в косице больше, тем и уважения…

— Нет, так не пойдет! — это штабс-капитан.

— Согласен! Мне плевать! — А это поручик. Ух, горяч!

Штабс-капитан отстранил рукой рвущегося в бой поручика, мигнув двум офицерам, чтобы они отвели того куда подальше, и довольно мягко выговорил мне, что, дескать, использовать врожденные способности эльфов к меткой стрельбе неблагородно. Как, к примеру, если бы я был магом и использовал магическую силу в поединке с обычным человеком.

— Так ведь никто не мешает господину поручику использовать благоприобретенные способности к стрельбе! — возразил я. — Его же учили стрелять. Он же офицер великой армии Ярославского княжества!

Штабс-капитан злобно зашипел, но, понятное дело, возразить ему было нечего. Все вокруг осуждающе качали головами. Это был триумф. Я еще подождал, улыбаясь прямо в белое оскаленное лицо поручика, давая ему понять, что он проиграл, что жить ему осталось ровно столько, сколько времени пройдет от этого момента до того, как я возьму в руки винтовку.

И, выждав еще мгновение, я произнес, как бы в некой задумчивости:

— Впрочем, если вы считаете, что такие условия несправедливы, то я предлагаю самому господину поручику выбрать оружие!

— На мечах! На катанах! — вскричал поручик, слегка розовея. Уф-ф-ф! Если бы он выбрал станковый пулемет, то я бы проиграл. Но он выбрал, понятное дело, то, что было противоположно стрелковке и что ему, очевидно, было хорошо знакомо.

— Согласен! — быстро сказал я. — А что это такое?

И тогда меня просветили, что это такой меч, восточный, довольно дорогой, с односторонней заточкой, в принципе подпадающий под определение «прямой сабли», каковое имеется в Кодексе Дурасова, или Кодексе 1912 года.

— А у меня катаны йок, то есть нет, — заявил я слегка растерянно публике, чьи симпатии довольно быстро перемещались на мою сторону.

— Дурак! — с явной жалостью прокомментировал тот самый господин, который раньше называл меня бретером. Прямо хоть жалованье ему плати. Пословно.

— Катаной мы вас обеспечим! — Штабс-капитан засиял от удовольствия. Еще бы, все в лучшем виде. — Маленькое дополнение, господа! Катаны можно и не затачивать, рубяще-дробящий эффект все равно значительный!

— Нет уж, позвольте, — не дал я ему испортить дело. — Если поручик считает себя вправе наносить оскорбление, пусть отвечает за свои слова. И нечего рассуждать про эффект. Этак вы предложите на деревянных мечах драться!

Штабс-капитан смешался. Еще бы! Каждый знает, что японцы приравнивали боевой меч тренировочному, деревянному. И каждый знает историю о Минамото Мусаси, который выстругал меч для смертельного поединка из весла. Штабс-капитан просто обязан был предложить драться на тренировочных мечах, этот его ход дурак почуял бы. А не пройдет!

Договорились. Мечи были у поручика, еще пару пообещал принести штабс-капитан.

Драться мы должны были утром, не в двух верстах от города, как обычно, если бы на пистолетах или револьверах, а в самом городе, в гимнастическом зале гарнизона, потому что дуэль предполагалась «до пролития первой крови», то есть не смертельная, и в качестве врача должны были присутствовать как Виталий, так и маг-целитель Игнатий Повторных, тот самый, которого я видел еще в «Розовом какаду», когда двойники Витали ранили полицейского унтера. И тот самый, который, оказавшись однокашником Витали, достал нам приглашения на бал, где должен был распоряжаться танцами.

Штабс-капитан, похоже, не сомневался в победе своего подчиненного, но, будучи человеком обстоятельным, прекрасно понимал, что при обоюдном ударе могут быть раны у обоих противников. И вообще два врача лучше, чем один.

И человек, по чьей вине такой скандальный эльф оказался в приличном обществе, должен испить всю чашу ответственности до конца, целиком. Со стороны поручика должны были быть два секунданта: штабс-капитан и какой-то артиллерийский подпоручик, совсем молодой и безусый. Весь остаток вечера, правда, Виталий бухтел, что вечно мне неймется, и что он не может представить себе истории, в которую я не был бы замешан. Уже когда я ложился, Виталий предложил поколдовать — на ночь, так сказать, — но я не позволил, напомнив ему о втором колдуне, который был приглашен понятно зачем — Виталю контролировать, а вовсе не потому, что второй врач нужен.

Заснул без проблем, а Виталя все ходил по комнате рядом со своим ложем, переделанным из двух стульев, кресла и табуретки, и бухтел — такой вот неугомонный человек.

С утра настроение был прекрасное — как и само утро.

Мы с Виталей решились пойти пешком, воздухом подышать, но едва мы вышли на крыльцо гостиницы, как увидели сидящего в немолодом «виллисе» Ивана Сергеевича. Пристав был в кожаной куртке, серенькой водолазке и отглаженных бежевых брюках.

— Садитесь, подвезу, — попросту пригласил Иван Сергеевич. — Я ведь в отпуске, не на службе, да и лицо заинтересованное: полюбуюсь на ваше фехтование…

Интересно, ставки на меня делают, и кто?

На крыльце здания, расположившегося вплотную к Центральным воротам, нас встречала целая делегация отцов семейств, политиков районного масштаба, торговцев и других полупочтенных личностей. Удивительно, как лозунги с транспарантами не принесли. Самым популярным был бы «Пустите нас! Мы тоже хотим посмотреть!». Хлеба и зрелищ. Ничто не изменилось со времен Древнего Рима. Как-то это обнадеживает, что ничего не изменится и в этот раз…

Если бы контрразведка ярославской армии заинтересовалась историей поединков Петра Корнеева, она легко бы выяснила, что побеждал я всегда на второй-третьей секунде боя либо не побеждал вообще и отправлялся на два-три месяца в цепкие ручки целителей. Вру, один раз было так, что я победил на четвертой минуте! Да-да! Минуте поединка. И все потому, что полуорк, с которым мне довелось драться, был страшно пьян. Он ужасно медленно размахивался, ужасно медленно бил, я так же медленно уклонялся и так же тягуче пытался контратаковать. Я был пьян разве что чуть-чуть меньше, или если не пересчитывать нормы, а сравнивать по объемам, то я был бедуином в пустыне, а он был утопленником, попытавшимся пересечь Южный океан на плоскодонке. В результате он замахнулся слишком сильно и опрокинулся на лопатки. Вставать не стал: вместо этого захрапел. Чистая победа!

Проталкиваясь между людьми, я отметил и присутствие нелюди. Два гнома, пыхтя огромными трубками, обсуждали с Глоином достоинства ковки мечей, как я успел понять, прислушавшись краем уха.

— Эй, Глоин, хочешь контрамарку?

— Чего?

— Пошли, проведу тебя, полюбуешься на цирк. С родичами, естессно.

— Во! Давай, Петя, я ж на тебя поставил!

Поразительно, он съел «цирк», не поморщившись. Или, по гномским понятиям, дуэль — вещь несерьезная, или, что скорее, ему уже такого наболтали…

Штабс-капитан, застывший в дверях, пытался остановить Глоина с родичами, валивших за ними наблюдателей, даже Виталю, не узнав.

В результате пришлось мне наводить порядок. Присутствие Глоина и его родичей удалось оправдать тем, что гномы мне родня, да и вообще вся нелюдь на одно лицо, и еще они засвидетельствуют заточку клинков. Прочих, кроме Витали, вытолкали взашей. Иван Сергеевич, однако, спокойно прошел в дверь: Илютин предпочел его не заметить.

В гимнастическом зале было полно народу. Едва ли не все офицеры гарнизона в гимнастических костюмах обменивались ударами шпаг, коротких сабель, мечей. Какой-то здоровяк крутил вокруг кисти алебарду. Раз-два-три виток — и в другую сторону. А умен штабс-капитан, умен. Тренировка личного состава с холодным оружием. А-а, Корнеев, заходи! Не хочешь пофехтовать, а? Вот катаны неплохие… Вон Свечников тебе все покажет… Ай-ай, Корнеев порезался. Сонную артерию на пальчике разрезал! Так и напишет в отчете, что начальству отсылать.

Молодец, штабс-капитан… Иван Сергеевич уже удобно пристроился к стеночке, задумчиво пробуя большим пальцем шипы какого-то моргенштерна.

— Вы готовы, Корнеев? — Штабс-капитан явно не хотел тянуть кота за хвост.

Его помощники вытянули на середину зала небольшой столик, на него положили два одинаковых по длине меча. Хорошие катаны, рукоятки акульей кожей обтянуты.

Я кивнул Глоину, и гномы чинно вытянули оба клинка из ножен. Сверкнула сталь.

— Слоистая сталь, клинки самозатачиваются, — вынес вердикт один из родичей Глоина, даже не знаю его имени. — Мечи сделаны мастером Дальдуром из клана Снурри Серобрового с Железного хребта для господина Илютина.

По сгрудившимся офицерам прошел тихий шепоток. Кажется, далеко не все видели эти мечи, для кого-то это было новым зрелищем.

— Как на грех, только получил свой заказик… — В голосе штабс-капитана отчетливо был слышен страх остаться без любимой игрушки. — А что?

— Победитель забирает оружие побежденного, — припечатал я штабс-капитана.

У большинства офицеров мое замечание не вызвало внутреннего сопротивления, а вот владелец мечей взвыл:

— Это не было обговорено перед дуэлью!!!

Штабс-капитан боялся за свои клинки. А вот то, что они сломаться могут в поединке, это ему в голову не приходило?

— Ладно, ладно, давайте уговоримся заранее, что забирать… Я вот ставлю «чекан» и «таран» пятизарядный. А вы, поручик?

Поручик лишь пожал плечами. Он пожирал мечи взглядом и, казалось, готов был отдать полцарства, чтобы коснуться рукояти. Адепт искренней и безоговорочной веры в кэндо? И кто здесь за сэнсэя выступает? Начальник гарнизона? Тогда энтузиазм поручика понятен…

— У меня довольно много оружия дома, — сказал он равнодушно. — Есть и самозарядки, и помповик, и охотничье ружье, и револьверы…

— СВД есть? — сразу спросил я его, замирая в надежде, что у него есть мое любимое оружие.

— Конечно, только СВД-П, оптика у меня на СВТ…

Гм, а правильно я сделал, что перевел бой на холодное оружие. Ишь, какой арсенал собрал парень…

— Ставлю свои стволы против СВД-П поручика, — быстро закончил я торг, и штабс-капитан, мотнув головой, как лошадь, сгоняющая с века муху, потребовал:

— Выбирайте ствол… тьфу ты, клинок, клинок выбирайте, Корнеев. А за винтовкой пошлем прямо сейчас…

— А чего выбирать? Клинки парные, так и заказаны были — для себя и того парня, который спарринг-партнер.

Взял меч… Теперь спокойнее: все на меня смотрят. Одной рукой махнул влево, вправо, растянул губы в улыбке.

Поручик взял катану двумя руками, довольно ловко встал в стойку, выставив вперед правую ногу. Сделал два пробных замаха с ударами, оба с шагами, довольно четко, надо сказать. Остался в стойке, держа острие лезвия на уровне глаз.

— Петя, меч двумя руками держи, — страшным шепотом, слышным во всех концах зала, попросил Глоин, и я, сделав испуганные глаза, перехватил второй рукой рукоять катаны. Молодец, Глоин, отлично свою реплику отработал. Только не складывать пальцы левой руки в кольцо на рукояти. Вот я большой палец отогну. Если поручик Свечников мягко покачивал меч, используя люфт между большим и указательным пальцами правой руки, крепко обхватив рукоять даже не средним, а безымянным пальцем и мизинцем — прямо залюбуешься, опытный парень, — то я держал меч совершенно расслабленными пальцами, всеми сразу, да еще и самыми кончиками. И кисть слегка подвернул, незаметно так. И в отличие от Свечникова, придерживал меч едва ли не поперек груди, как древко от знамени.

Судя по загоревшимся глазам поручика, такой способ удерживания меча явно ему нравился. Только полные профаны могут так держать меч, и стоять так мне стоило огромных усилий.

— Э-э-э, все показали готовность драться, позвольте предложить разговор о примирении! — Виталя вспомнил об обязанностях секунданта.

— Если поручик Свечников готов принести извинения, то я согласен, — быстро проговорил я, заранее зная, что после моей перчатки извинения невозможны.

— В позицию! — улыбаясь и покачивая головой, скомандовал штабс-капитан.

Я понял, что он успел поговорить со вторым врачом, Игнатием, и убедиться, что никаких колдовских штучек-дрючек я не использую. Хорошо. Хорошо еще на самом деле, что поединок не по ударам расписан, как норлинги иногда делают, когда на мечах дерутся. Я бросил взгляд на Ивана Сергеевича — вот кого можно объявлять эмблемой спокойствия и даже безразличия. Улыбается, зараза. Прочие смотрят с разной степенью ужаса или злорадства.

— Уши отрублю, — зловеще проговорил Свечников, стараясь, чтобы его слова достигли только моего слуха.

Меня как-то сразу перестала заботить его судьба. Чему быть, того не миновать.

Моя стойка, с выставленной вперед левой ногой, на которую я опирался, могла, конечно, дать представление о том, что я собираюсь делать дальше. Если противник, как я, «сидит» на передней ноге, то возможность движения у него одна — назад. Я и собирался отступить, чего уж. Вряд ли первый удар поручика будет в полную силу. Он скорее, видя перед собой неопытного мечника — не зря же ему напоказ катану держу перед лицом почти, — первый удар нанесет не в полную силу и полный замах, а уж второй — ударит, так ударит. Будет ждать, что я на первый удар среагирую, а вот второй — пропущу. А может поменять направление удара? Может, но если только заподозрит, что я не так плох на мечах, как кажусь.

— Сходитесь!

После команды штабс-капитана мы оба с поручиком сделали шаг вперед навстречу друг другу и оказались в позиции, откуда вполне можно начинать атаку: от противника меня отделяло шага три с половиной. Поручик подшагнул, одновременно с шагом нанес удар, но я ждал этого и отступил на точно такой же шаг. «Вжик», — свистнул воздух у моего лица, а поручик, «воздымая» меч после удара, заученно ткнул острием катаны вперед — на случай, если я тоже пойду вперед. Это движение он так же заученно использовал для неуловимого замаха, удар — и тут я «раскрутил» свой меч. Лежавшая на кончиках пальцев рукоять теперь оказалась плотно сидящей в правой ладони, меч пошел вроде бы прямо, а на самом деле, за счет подкрутки, отбил лезвие катаны поручика в сторону.

И тут же рухнул вниз, на голову противника, описав в воздухе микроскопически малую петлю.

— А-а-а! — прошептал поручик Свечников, неловко заваливаясь набок. Хотел, что ли, отшагнуть, но ноги не слушались. Сразу после удара я поставил меч в позицию, из которой мог бы вновь отбить следующий удар противника, но катана поручика выпала из его руки, а сам он зажал лицо, обильно окрасившееся кровью.

Все молчали. Потрясенно. К лежавшему на полу поручику бросились Виталя и другой врач — как его, Игнатий. Как коршуны какие, понимаешь.

— Жив пока, — сказал Игнатий, поднимая голову и укоризненно сверля меня взглядом, — но отойти может в любой момент…

А чего вы хотели? Думаете, легко отказаться от заученных движений? Их ведь несколько на один удар: это и шаг, и работа кистями, и работа «кормой», и коленями, и плечами, и дыхание. И все в один миг. И все имеет функциональное значение для усиления удара. И заучивается навсегда, до автоматизма. Мой удар был сильным, но я не мог иначе. Как и Свечников, кстати…

Все загомонили, штабс-капитана, похоже, сейчас удар хватит, Виталя совсем поник — не привык, чтобы так, кроваво и просто. Но держится — и хлопочет над поручиком… Надеюсь, надо мной так же хлопотал бы.

— Давай вторым номером, Игнат, — скомандовал Виталя, скривился, на его шее и лбу выступили жилы, его руки, обхватившие голову поручика, стали наливаться зеленоватым свечением, Игнатий радостно вскрикнул и погрузился в волшбу, напитывая это свечение каким-то искрами, свернувшимися в кокон и исчезнувшими в миллиметре над раскроенным лбом поручика.

— Получилось… — Отдуваясь, Виталя отошел от раненого. Пот лил с него ручьями, взгляд метался по лицам людей, как загнанная крыса, остановился на лице Ивана Сергеевича, и на том, что тот ему протягивал. «Добрый доктор Айболит» схватил флягу, сделал глоток, которому позавидовал бы Бармалей, скривился, приложился второй раз, затем протянул флягу мокрому как мышь Игнатию. Тот тоже сделал пару глотков и вернул флягу приставу. От обоих медикусов распространялся божественный аромат коньяка из Армира. Вот бы мне тоже!

— Жить будет, служить — вряд ли! — Игнатий говорил кратко, даже после коньяка слова давались ему с трудом. — Берите, несем. — Он указал на стоящие в сложенном виде у стены носилки, а я отошел в сторону, решив не демонстрировать особую заботу о пострадавшем: и без меня доброхоты найдутся.

Иван Сергеевич оказался рядом со мной вовремя — чтобы поймать за рукав штабс-капитана и спросить:

— Вы завершили свои обязанности секунданта, господин Илютин?

— Дуэль завершена. Оскорбление смыто кровью! — Мне показалось, что на меня сейчас брызнут осколки зубов штабс-капитана Илютина — так он скрипел ими, выговаривая эту ритуальную фразу.

— Да! — слегка не по протоколу подтвердил Виталя, но к нему никто не стал придираться.

Иван Сергеевич потряс флягу, протянул ее мне и заметил, совершенно спокойно глядя на суетящихся вокруг поручика офицеров:

— Я не делал ставки, как многие здесь, потому что считаю, что ставить на кровь — гнусно, но если бы я ставил деньги, то на вас, Корнеев.

— Почему? — Надо было что-то спросить, но меня сейчас больше занимала восхитительная волна тепла, омывшая мой закаменевший желудок после глотка из фляжки пристава.

— Я давно заметил, что когда вы сердитесь или волнуетесь, то уши закладываете назад, что твой кот, — фыркнул пристав, — а перед поединком ушки у вас стояли вертикально. И были вы, следственно, совершенно спокойны, что нехарактерно для того, кто собирается драться незнакомым оружием. И дальнейший спектакль ваш я не без удовольствия наблюдал.

Иван Сергеевич многозначительно помолчал, а затем продолжил:

— Заберу я вас и секунданта вашего, потолковать надо. Да и покажу кое-что… Собирайтесь.

— Да мне что собирать-то, нищему собраться — только подпоясаться… Виталя, нас ждут великие дела!

— Не забудьте только выигрыш свой получить…

— Какой выигрыш?

— Да винтовку, о которой вы так хлопотали, а теперь выиграть изволили, — вон несут уже.

С отвращением я принял из рук подошедших родичей Глоина эсвэдэшку поручика. И в руки-то взять неприятно…

— Познакомься, Петя, — пробасил Глоин, — двоюродные мои, Двалин Кресало и Лимлин Вальтовый Козырь. Понимаешь, непонятно было, кто победит, так что я решил до схватки вас не знакомить, чтобы в случае чего…

Практичности гномов я завидовал всегда самой черной завистью!

— Похоже, золотая, — с удивлением произнес Стрекалов, глядя на небольшую круглую коробочку, вроде как из косметических.

Именно ее показал нам с Виталей Иван Сергеевич, откинув покрывало на довольно роскошной кровати в комнате, которая, конечно, никому, кроме Наташи, принадлежать не могла.

— Вся из золота, полностью? — Я протянул руку к коробочке, думая хоть на вес определить, сколько золота в этой штуковине, и тут же получил по рукам от разгневанного Витали.

— Сдурел, Корнеев? Жить надоело? — прошипел он и профессорским тоном потребовал у хозяина дома пинцет. Тон Иван Сергеевич стерпел, хотя поморщился, после чего признал, что дома пинцета не держит. Незачем. Пришлось удовольствоваться свернутой накрахмаленной салфеткой и парой простых карандашей, которыми Виталя начал действовать со скоростью и сноровкой любителя восточной кухни и, следовательно, палочек для еды. Койзами и я умею орудовать, тут ума много не надо. Перевернув коробочку набок, а потом и на крышку, чтобы осмотреть ее дно, Виталя потребовал увеличительное стекло, лупу, подзорную трубу, бинокль… Не знаю, как долго он продолжал бы выкрикивать свои несуразные требования, но пристав уже протягивал ему самую настоящую лупу на длинной черной эбонитовой ручке. Из набора Шерлока Холмса, не иначе. Почему же тогда пинцета нет?

— Ага! — Виталя самодовольно уставился на едва заметную, чуть шероховатую полоску металла, слегка вдавленную в поверхность коробочки. — Это надпись. Точно надпись. Руническая, но не заклинание. Магии от коробки не чувствую. А надпись — скорее, имя. На древневиларском. Корнеев, посмотри!

— Аш-ма-и? Ашмаи. Кому-нибудь это о чем-то говорит?

Мне лично ни о чем не говорило — имя какого-то демона, кажется, а Иван Сергеевич задумался. И видок у него был не слишком веселым: наверное, под стать мыслям.

— Открываем?

Виталю уговаривать не пришлось. Он надел перчатки — те самые белые лайковые перчатки, которые надевал на бал, осторожно повернул крышку коробочки против часовой стрелки и снял ее.

Коробочка была пуста, только на стенках виднелись остатки какой-то жирноватой субстанции, похожей на косметический крем зеленоватого цвета. А запах от этого крема шел непередаваемый. Пахло травами, молодостью, красотой, силой. Силой? И еще какой! Непонятно было, как такое не засекли сразу, когда коробочка была закрыта. Или золото так экранирует хорошо, или она от контакта с кожей теряет свойство магию излучать. А то ведь того, кто таким кремом намажется, первый патруль в кутузку потащит. И еще отдавало гадостью какой-то непередаваемой. Будто из крематория, который дешевым одеколоном сбрызнули. Вроде запашок отбивает, но такая смесь получается — вырви глаз!

— Что это? — Меня тошнило, пристава тоже, а у Витали глаза горели, как фонари.

— Я знаю, что это! Я… я… читал в нашем факультетском бюллетене! Это же крем «Ведьма», он же «Маргарита», его еще называют просто «Крем», и запрещен он по всему Великоречью как тяжелый наркотик магического происхождения! — Сказать, что Виталя был взбудоражен, значило не сказать ничего. — Действует только на женщин! Мгновенное привыкание! Возник неизвестно откуда, недавно совсем! Эффект потрясающий! У обычного человека появляется Сила, да такая, что страшно подумать, тело на глазах молодеет, волосы становятся превосходными, цвет лица — загляденье! Зубы! Вообще! Любую дурнушку красавицей сделает! Потом, правда, тяжелые галлюцинации, ломка страшная, блокада памяти, без новой дозы — смерть. Печень отказывает, почки, да почти все внутренние органы.

— А это точно Наташина коробочка? — Я смотрел на пристава с надеждой, которая уже приготовилась умереть: табличку «последняя» на шею надела и лапки на груди сложила.

— Не знаю… — Пристав был мрачен. — Но, кроме Наташи, сюда никто не заходит. Убирает в своей комнате она тоже всегда сама — я так с детства приучил.

— Подбросили? — Глупость вопроса была очевидна для меня самого. Кто ж золотую коробочку подбрасывать будет? Была бы из какого другого материала…

— Я тоже надеялся, но никто не вручает мне писем с угрозами и предложениями, никто не приходит с обыском, все в растерянности. Я тоже. И главное… — Пристав посмотрел на нас совершенно спокойным взглядом, так что я даже усомнился в его адекватности. Я бы точно так спокойно себя не вел, если бы у меня дочь наркоманкой оказалась. — Зачем ей этот крем? Она и так красавицей была, полгорода сватались, тот же Свечников — один из многих. Всем отказала! К колдовству никогда талантов у нее не было, не интересовалась она им, да и без колдовских способностей мы прекрасно жили — денег хватало…

Свечников, значит… Понятненько… Сделать наркозависимой дочку важнейшего чиновника в городе выгодно многим: и контрабандистам, и мошенникам всех мастей, и…

— Иван Сергеевич, а зачем вы нас позвали? — спросил я осторожно.

— Вас, Петр Андреевич, не мог не позвать. — Пристав усмехнулся, и я понял, что передо мной совершенно непредсказуемый человек, возможно, безумец. — Как же, защитник чести моей Наташи! А вот вас, господин Стрекалов, пригласил, потому что вы биолог и медик. Хотелось услышать ваше экспертное заключение, и ответьте мне на вопросик один — как вы с Алей связаны?

— С кем? — спросили мы с Виталей одновременно, но ответил пристав только мне:

— А вы, Петр Андреевич, тоже знакомы. Вот уж не ожидал от вас… Но наш пострел везде поспел — в доме терпимости «Принцесса Греза» вы познакомились.

— Это что же, Аля — сокращение от Ардальи? — в совершенном обалдении спросил я.

— Какая Ардалья? — Пристав вежливо поднял бровь, всем своим видом показывая: его не касается, что за непотребные знакомства завязались у меня в местных бардаках. Ну ни фига себе, сам же тему поднял! — Я имею в виду Альенду — хозяйку этого сомнительного заведения. И мою, так сказать, жену. И мать Наташи, по совместительству.

Ваще я попал!

— Жену? — пискнул я, хватаясь руками за башку. — Мать? Наташина мать? — Так симпатичная мадам в «Грезе»… Что я ей говорил? Что я ей говорил? Что я ей говорил? Что-то про глаза голубые… За задницу хватал? Нет, кажется, не хватал — фу-у-у, какое облегчение. Тещу за мягкое место щипать — не самое лучшее начало для знакомства. Или, наоборот, нормальное?

— Она была впечатлена вашим обхождением, Петя, — усмехаясь без всякого оттенка ревности, произнес пристав.

Хорошо хоть неревнив… Мне еще Отелло не хватало для полного счастья… И как он своей жене позволяет в таком месте находиться? И почему в городе об этом не судачат на каждом шагу?

— Жена она мне, так сказать, гражданская. Перед алтарем Мирои, покровительницы семьи, души соединяющей, не клялись, конечно, и кольцами не менялись. Простоя настоящий хозяин этого бардака и ее единственный мужчина. В городе об этом не знают, как не знают и о том, что она мать Наташи. — Пристав, казалось, читает мои мысли. Как насчет Витали — не скажу, но я вот охреневаю. — Откровенно скажу, — невозмутимо продолжал пристав, — мне Наташа важнее закона, его высочества князя Ярославского Владимира Кирилловича и всего этого дважды проклятого мира!

Хорошее заявление от столпа законности города Сеславина!

— Ну так что, Виталий Олегович? Какая у вас связь с Альендой?

— Ничего такого, Иван Сергеевич. — Лицо Витали пошло пятнами. — Она написала мне письмо, когда я поселился в гостинице «Шакшинской». Просила помочь советом, обещала хорошо заплатить, умоляла сохранить в тайне — обычное дело для врача, уж поверьте! Частный визит — да на этом любой целитель кормится! Тайный визит врача, да еще из другого города, — что может быть понятнее? Дурная болезнь, я был уверен. Но выяснилось, что она просила посмотреть на Наташу, у которой никаких признаков какой бы то ни было болезни не было. Мне, правда, показалось, что она, как бы получше сказать, в детство впадает — какие-то реакции у нее были, как у ребенка…

— А это разве не показатель, что человек наркотики принимает?

— Ну, я думал, такая девушка эксцентричная. Красивые девушки себе многое позволить могут…

— Каким образом, где и когда вы ее осмотрели?

— Там, в «Принцессе Грезе», провел все положенные тесты, но она выглядела прекрасно! Поймите, действие наркотика «Крем» невозможно отследить по симптомам! Этак каждую красивую женщину можно заподозрить, что она на «Креме» сидит! Посмотрел я на нее, вынес вердикт, что здорова, ошибочный, к сожалению, и отвалил!

Ага, вот откуда знакомства Витали в «Принцессе Грезе». Теперь понятно.

— Вот что, ребятки. — Пристав уставил на нас взгляд, который уже не казался совершенно спокойным. — Это такое дело, которого я не потяну. А искать Наташу надо начинать прямо сейчас. Есть шанс, что моя дочь жива. Ее можно вылечить? — Это уже для Витали вопрос.

— Исключено, Иван Сергеевич! — Виталя виновато развел руками. — Втирать наркотик надо регулярно, доза на увеличение идет…

— Все равно… Я подозревал Наташу с того момента, когда агентов, к смарагдам приставленных, убили. Она в тот день к Глоину собиралась за серьгами… Да и агенты эти не лыком шиты — не так просто незнакомцу, мужчине, к ним подобраться. А вот знакомая девушка, дочь полицейского, красавица… ее они могли подпустить близко… мой грех, не хотел и думать об этом… — Пристав сокрушенно замолчал. — Вы давайте собирайтесь. Нельзя вам в городе оставаться. Тут на вас охота начнется…

— Какая охота? — Виталя даже рот разинул от удивления. — Не всех ящеров убили?..

— Да самая настоящая: награду вот за ваши головы объявят, рубликов по пятьсот, и сразу куча желающих набежит. А что? Деньги немалые.

— Позвольте, Иван Сергеевич, да кто же награду объявит и за что? За какие преступления?

— Как это кто? — удивился пристав. — Пока я тут начальник полицейский, я и объявлю, согласно служебным инструкциям и пониманию долга. А за какие преступления? Так за вызов двойников отвечать надо, Виталий Олегович! Думаете, у меня на лица память плохая? Похожи они на вас, только помощнее с точки зрения комплекции. Так что — по всей строгости закона! Зато, что ящеры кучу людей порвали, — вам отвечать… И за попытку убийства офицера ярославской армии, равно как и за пособничество опасному чернокнижнику, тоже ответить надо. — Это он уже мне, персонально.

— Вы, да вы!.. — Лицо Витали пошло багровыми пятнами, я даже испугался, что по его телу сейчас метаморфозы пойдут. Во, зрачки сузились, а губы обтянули выпирающие зубы, зубищи, клыки на манер четырехугольника. Но Виталя кое-как сдержался и выдал то, с чего, собственно, надо было начинать: — Так вы, господин пристав, сами в этой истории по уши…

— По уши, по уши… — Иван Сергеевич согласно закивал. Железный человек! Не пробить. — Поэтому и предлагаю вариант, устраивающий всех.

— Хм-хм, — откашлялся я. — Поздно уже, Иван Сергеевич. Пойду я. Не провожайте, не надо.

Вот так надо отражать попытки шантажа. Просто попрощаться и уйти.

— Подождите, Петр Андреевич, — вздохнул пристав. — Я вам предложу кое-что.

…— Наташу будут искать все службы Ярославля! — продолжил Иван Сергеевич после того, как я остановился и повернулся к нему с самым независимым видом. — Искать не только ее, но и украденные смарагды. Но что-то мне говорит, что толком выяснить ничего не получится. Если там Ашмаи затерт…

Тут пристав остановился и посмотрел на закашлявшегося Виталю. Тот только рукой махнул — продолжайте, мол…

— Так вот, я предлагаю вам следующее: я не объявляю вас в розыск, если через две недели вы сообщаете мне любые сведения о том, где может быть Наташа. Или любую информацию, которая поможет добыть эти сведения. Хоть письмо присылайте, хоть телеграмму, хоть посыльного. Если не получу — пеняйте на себя. И еще: поможете мне — помогу вам. Думаю, вексель на тысячу рубликов золотом никому не помешает. Деньги будут доступны сразу после того, как я признаю информацию ценной. Прощайте, господа! Вы едете прямо сейчас! Машина у порога, ключи в замке зажигания…

Я на это предложение согласен и без денег — деньги не помешают, и Наташа мне понравилась. Жаль, поговорить нормально не удалось. Неприятно только, что пристав нас с Виталей одной шайкой-лейкой числит. Но как иначе? А из города мне точно пора ехать…

Дворянина и кавалера Виталю Стрекалова на выезде из города пропустили мгновенно, а мне предложили пройти в караулку.

— Это что? Чехол откройте! — Унтер грозно хмурился, сопротивляться было бесполезно, но у меня был один вариантик в запасе. На дурачка, правда… И еще один, но на крайний случай. — Разрешение на самозарядную винтовку в письменном виде, — приказал унтер, рассмотрев СВД-П со всех сторон. Чуть на зуб не попробовал.

— У меня их стопка, читайте, бюрократы, — равнодушно заметил я, выкладывая на стол тряпочку, быстро разворачивая ее и доставая заветную бумажонку.

— Ношение в городе самозарядных винтовок запрещено. — Унтер на воротах рассматривал бумагу все так же внимательно, но как-то поспокойнее — за кольт не хватался. Правда, договор о моем вхождении в ополчение города Сеславина был ему не слишком интересен.

Я возлагал особые надежды на дату окончания действия договора — две недели-то еще не прошли! Так что, может, я еще официальное лицо с правом ношения оружия. Бумажка эта все равно пригодится. Нет ничего хуже, чем на вопрос должностного лица разводить пустыми руками. Всегда бумажку надо дать. А если что, так и барашка в бумажке. Другое дело, что баранов этаких у меня нет — не задерживаются… Ничего, так прорвемся. Плевать, если бумажка не по делу, — возможны варианты.

— И нельзя въезжать в город с самозарядной винтовкой, не будучи резидентом города…

— Так я выезжаю, а не въезжаю в город, — пожал я плечами. — Не вижу криминала.

— Когда вы въезжали, у вас зарегистрировано пятизарядное помповое ружье двенадцатого калибра и «чекан». Откуда СВД? — быстро пролистав толстенную тетрадь на столе, сурово спросил унтер. Нижние чины явно не знали подробностей истории моей дуэли с поручиком Свечниковым. Досадно. Надо будет — расскажу в деталях.

— Позвоните Парфенову из жандармерии, — сказал я как можно спокойнее, — спросите, давал он мне снайперку или не давал.

— Позвоним, позвоним. — Унтер явно обрадовался, что проблему можно перепихнуть на жандармерию. Формальных поводов задерживать меня у него не было, если я не приобрел винтовку контрабандно. Но тогда чего я ее на виду держу, а не припрятал где? Тоже вопрос.

Накрутив диск телефона, унтер поинтересовался, на месте ли Парфенов, и стал ждать, философски посматривая на засиженный мухами «сидячий» же портрет ярославского князя Владимира Кирилловича в парадном мундире, генеральской папахе и с саблей, удерживаемой меж колен.

Я скромно стоял напротив стола, переминаясь с ноги на ногу. Мне присесть на колченогий стул никто не предлагал.

— Парфенов! — рявкнуло в трубке, так что даже я услышал, а унтер недовольно поморщился.

— Дежурный унтер-офицер Зарубин. Центральные ворота, — отрекомендовался унтер. — Скажите, вы Корнееву Пэ А, полуэльфу, СВД давали?

— Давал, и не по своей инициативе, а по приказу Ивана Сергеевича.

Да здравствует характерное для вояк желание перевести стрелки на вышестоящее начальство из другого ведомства! Посмотрим, как унтер на воротах на имя великого и ужасного Ивана Сергеевича отреагирует.

Отреагировал как надо. Он только высоко поднял брови, демонстрируя крайнее удивление, коротко распрощался с вахмистром, хмуро посмотрел на меня и без лишних слов крикнул куда-то в дверной проем:

— Кирилл, проводи!

Не прощаясь, я под конвоем невысокого Кирилла, страховавшего унтера из коридора, покинул негостеприимного служаку, сел в «виллис», подаренный Иваном Сергеевичем, и мы с Виталей выехали за пределы гостеприимного города Сеславина.

Проехали версты три, а затем я попросил Виталю остановиться — руки чесались пристрелять СВД поручика Свечникова. Неплохая винтовка оказалась. И пристрелянная к тому же.

— А скажи, Виталя, — спросил я, заново снарядив магазин и вогнав его в приемник винтовки, — о чем вы с Наташей на балу разговаривали, ну перед тем как мы с папашей явились?

— Да ни о чем, я даже толком и не помню, так, посмотрел на общее состояние…

— На состояние смотрел… Но ты ж наркологией не занимался никогда?

— Как не занимался, у нас это обязательный предмет, ты к чему все это вообще?

— А меня. Виталя, все вопрос занимает: кто в город коробочку с «Кремом» пронес? И почему этого человека на воротах не задержали? Там же магических индикаторов полно. Или коробочка не через ворота в город попала? А через забор, например? Некто подъехал к городу, спрятал коробочку, въехал, такой из себя весь законопослушный, через все проверки прошел, а потом ему коробочку прямо в городе вручили…

Виталя не улыбался, но вид имел отнюдь не возмущенный.

— Давай, давай, продолжай, — кивнул он мне вполне покровительственно.

— А коробочку он отдал Наташе, а она ему кровавые смарагды. За дозу. Баш на баш, так сказать. И изумруды точно так же через забор вынесли. Только кому такое сокровище доверить можно? Кто не обманет, не предаст, себе не возьмет, да через забор перепрыгнет? Только себе самому и можно в таком деле довериться. Или двойнику своему, на крайняк. Правда, Виталя? И войти в город через забор двойник может, и выйти… И теперь смарагды в том же тайнике, где коробочка хранилась. Осталось пойти и забрать. Пошли?

Виталя повернулся ко мне и, растягивая губы в улыбке, тягуче проворковал:

— Догадливый ты, Корнеев, точнее, догадостный. Не зря тебя мои зеркальники убить хотели. Думаешь, справишься со мной? Ты же один. Здесь только я и ты, больше никого…

— Понимаешь, Виталя, — я изобразил задумчивость, — я-то один, но и ты один. Не надоело? Может, компанию составлю? А не жалко тебе девчонку было, по-человечески?

Стрекалов только рассмеялся, но ответил последовательно:

— В мою компанию тебе не попасть, кишка тонка. А насчет человеческого ты верно заметил — не так много его у меня осталось, чтобы всяких шлюхиных детей жалеть. На себя не хватает!

— Ты, Виталя, зря в моих талантах сомневаешься. Где, кстати, изумрудики, колись?

От того, что Виталя так легко сознается в своих делишках, не испытывая при этом ни капли стыда, меня слегка заколотило. Надо успокоиться… Понятно, что проследить за Виталей и выявить связи этого банчилы мне не удастся. Он меня убивать станет, как только мы на безопасное расстояние от города отъедем. Уже бы убил, но я первый остановить машину попросил.

— Смарагды, Корнеев, кровавые смарагды! Это не изумруды, не кровавники, не красные турмалины, не кровавые аметисты, запомни уже, бестолочь!

Ишь, как его зацепило! И это своему бывшему преподавателю!

— Сырая ямка в земле — не слишком надежное укрытие для таких камешков! Показал бы ты мне их, что ли, мне ж ничего больше не надо!

От этой просьбы Виталя опешил. Не ожидал он такого, не ожидал… Тут чем меньше логики, тем лучше.

— Не попорчу, не расколю, из рук вырывать не буду! Клянусь!

Все, теперь поверит. С клятвами у нас в Великоречье строго — клятвопреступники долго не живут.

— А что? — задумался Виталий. — Справиться со мной ты не сможешь, камни поклялся не портить, будет у тебя предсмертное желание и последняя воля. Все-таки ты его заслужил, хотя всегда был занозой в заднице!

Он решительно вывернул руль, и вот мы уже едем вдоль русла Шакши, «виллис» аж подпрыгивает на корнях деревьев, выбравшихся прямо на грунтовку и отполированных шинами проезжающих автомобилей. Хорошо! День солнечный, жарко, но от реки прохладой веет, и ветерок, да и от крон деревьев хоть какая-то тень. Остановились. Осмотревшись и определив только ему одному известные ориентиры, Виталя заглушил мотор машины. Чем ему это место приглянулось? Я бы в жизни не нашел, даже если бы он мне все ориентиры на бумажке нарисовал. У ученых подход системный. Виталя подошел к самому берегу, ловко спустился к воде, нагнулся — и вот в его руках уже влажно блестит маленький мешочек из кожи какого-то речного монстра. Кожа бородавчатая, но воду, похоже, не пропускает.

— Смотри, Корнеев! Какая красота! — Виталя чуть не плакал. На нужную кнопку я ему нажал, ничего не скажешь. И из рук он камни не выпустит.

— Да-а-а! — протянул я. — Кристаллы все-таки, а я думал, они неограненные — как булыжники. Гляди-ка — зелененькие!

Виталя поморщился, убрал камни в мешочек, спрятал его в карман брюк. Чего-то я не того сказал, ну-ка потихоньку, полегоньку, отходим, отходим.

— Дурак ты, Корнеев… Надо ж, зелененькие!

С этими словами он свел ладони перед собой, и между ними образовалась какая-то дымка. «Заклинание!» — вспыхнула мысль у меня в голове, и я выстрелил от бедра из «чекана». Попал прямо между ладоней, в солнечное сплетение. Стрекалов дернулся, дымка между ладонями развеялась.

— Ладно! — совершенно будничным тоном заявил Виталя, обнажая мгновенно отросшие клыки. — Колдовать ты мне будешь мешать. Свитер опять же продырявишь… А вот что будешь делать, если я обернусь да на тебя брошусь? Я ж оборотень, мне твои пули — тьфу и растереть. Это зеркальников моих можно было пулями задержать. Силы на них жалко было. Меня-то застрелить, да и надолго задержать, не получится. И что делать будешь, Корнеев? Привык на револьвер свой полагаться!

Меня несколько позабавило, что в слове «револьвер» он делает ударение на второй слог, на «о».

— Отчего же на револьвер? У меня теперь СВД есть, — сказал я как можно солиднее, наставляя на оборотня-колдуна дуло винтовки поручика и отшагивая назад, высоко поднимая носки и стараясь наступать на пятки.

— И сколько там выстрелов? Пять? Десять? — Виталя демонстрировал полное презрение ко мне и моему оружию. Ему было весело, он забавлялся…

— Десять, Виталя, да только стрелять я не хочу. Я тоже хочу на Ашмаи работать! Как он поживает, кстати? Не болеет?

— Все, Корнеев, это уже переходит всякие границы! — И чего у него так настроение портится, когда я Ашмаи упоминаю, — только что лыбился, теперь вот чуть не рычит? — Не знаешь ты ничего! И не лезь со своими глупостями!

И он бросился на меня, вытягивая вперед руки с заострившимися когтями.

Грянул выстрел, голова Витали дернулась, и он упал ничком, стремительно теряя человеческие очертания. Впрочем, никакой другой формы он не приобрел. Запахло землей и нечистотами. Колдун и оборотень в одном лице просто расплывался у меня на глазах, как снеговая баба под лучами палящего солнца, только гораздо, гораздо быстрее. Кривясь от отвращения, я достал мешочек с камнями из правого кармана его брюк, а затем — из заднего кармана — выудил записную книжку. Не промокла от слизи, в которую превращалась плоть оборотня, — уже хорошо.

Постоял над остатками того, кто был неплохим, в общем, человеком Виталей Стрекаловым… Человеком? Сомневаюсь… Нет лучшего знатока перемещений в иерархии, награждениях и поощрениях Тверской академии, чем выгнанный оттуда Петр Корнеев. Я привык следить за всеми делами этого учреждения с болезненным интересом. Как не до конца затянувшуюся рану расчесываешь — больно, но остановиться не можешь. И такого дела, как награждение «Бэрахом» своего бывшего студента, я бы не пропустил. Чуть поморщился, представив знакомую картину, — сижу в аборигенском кабаке пьяненький, с адрес-календарем Тверской академии в руках, и говорю в пустоту:

— Почетный знак академической медали Бэраха! Стрекалову! Да он на зачете списывал!.. Едва-едва я ему «удовл» натянул!

Как там Виталя врал — зеркальник напрямую с подсознанием работает… Высоко себя парень ценил, раз его двойник кавалером заделался… И когда произошло поглощение? На крыше «Принцессы Грезы»? Теперь не разберешь… Или это слияние было? Так сказать, по доброй воле? Известно же, что самая страшная нежить, лич, возникает от добровольного приятия колдуном крови вампира… Слияния, так сказать… Надо бы прощальную речь произнести, как полагается:

— Помнишь, Виталя, клятву Гиппократа? Вот и расплата. Прощай, Виталя!

Патрон с серебряной пулей, украденный у вахмистра Парфенова, сослужил свою службу, как я и надеялся. А кольт Виталин хоть выбрасывай — не чистил, паразит, с того момента, наверное, как купил…

Машина завелась сразу, солнце сияло, дорога казалась безопасной, но я не расслаблялся. Передо мной вставали во весь рост и нагло ухмылялись вопросы. Даже вопросищи. Куда девать камни? Кто мне расшифрует записи Витали? Кодом же, подлец, все записывал. Что с Наташей? Где она? Есть ли смысл вообще надеяться, что она хотя бы жива?

И кто же такой Ашмаи, таракан его заешь?