Некромантия. Практическое пособие

Глава 14

Может было совсем не так и мне все снова привиделось, но…

Он нес меня на руках, как ребенка, гладил по волосам и пел что-то тягучее низким гулким голосом, пепел касался кожи и оседал на его щеках морозными узорами, синим, черным, скатывался, оголяя белые-белые кости и снова прорастал мышцами и кожей. Он укрыл меня тьмой и мне стало мягко и тепло, не больно, не холодно. Он спрятал мой свет. Маленький искристый свет, такой же синий, как у него и еще голубой и зеленый. Нет… зеленый — его, бьется в медленном ритме, как сердце. Сердце в руке. Мое.

Удар. Вдох. Вспышка. Удар. Вдох…

Где я? Со мной…

Ты со мной… за порогом.

Он нес меня на руках. Меня и мое сердце. Укрыл меня тьмой. Прятал мой свет.

Удар. Вдох. Вспышка. Удар. Вдох.

Где я? Со мной…

Ты со мной… на пороге.

— Что с ней?

— Эхо. Она поймала эхо того, кого принесли в жертву в этом круге. И еще чье-то. В ней осколок еще чьей-то сущности.

— Чьей?

— Я не знаю! — Так, наверное, стонет мир, или рычит, или дрожит, и я дрожу вместе с ним.

— Она на пороге, я держу ее на пороге, держу себя, ее и этот … порог! А это невыносимо тяжело…

Где я? Со мной…

Ты со мной…

— Прямо здесь?

— Придется здесь.

Поток синего пламени разметал камни и пыль, оплавил поверхность тонкой слюдяной пленкой, застывшей темным зеркалом. Кокон тьмы, укрывавший меня, стек, осыпалась серой пылью платье. Опустившийся на колени некромант одной рукой, человеческой, удерживал меня, а второй, костистой, с длинными фалангами — мое сердце. Сотворенный алтарь был еще теплым, когда его коснулась моя спина.

— Эфарель, — он протянул эльфу старый кривоватый нож с темной костяной, обмотанной тонкой-тонкой кожей рукоятью, покрытым пятнами патины лезвием с иззубреной кромкой и острым, как игла, концом, — нужно много.

Нож мерцал, ему давно не случалось переходить оттуда, чтобы взять.

Альвине опустился напротив, спокойно и как-то буднично, будто делал подобное по десять раз на неделе, подернул рукава и уверенными ровными движениями, погружая лезвие почти на треть, рассек кожу и мышцы от локтя до запястья на обеих руках вдоль, а на запястьях еще и поперек. Оставил нож на коленях, вытянул руки вперед, сложил ладони лодочкой и чуть опустил, чтобы стекало, как в чашу.

— Отдаю свет для жизни, — произнес Альвине и алое смешалось с золотым, а некромант кивнул и отпустил мое сердце.

Где я? Со мной…

Ему нужны были обе руки, чтобы держать…

Подношение потянулось струйкой из чаши ладоней, сплетаясь кружевом вслед за кончиками пальцев. И голос, что пел тягучее снова звучит во мне, вибрирует, отбивает ритм. Узор дробится на капли, расслаивается на алое и золотое. Рука опускается и повторяет линии на моей коже. Чертит острым по ключицам, груди и животу, проводит по бедрам и ступням, метит запястья и ладони. Черные знаки на белой тонкой коже — это красиво. Только лицо остается чистым, на нем нет рисунков, но рука, не удержавшись, невесомо касается щеки. Просто касается.

Где я?

Алое кружево опрокинулось и черное на коже стало золотым.

…За порогом пепел и мрак,

За чертою тени и тишь,

У границы тьма и туман.

Я зову, слышишь?..

Оттуда…

Иди ко мне…

Было страшно, я, по ощущениям, совершенно голая, лежала в луже чего-то холодного и липкого, и вся была в этом холодном и липком. Ресницы склеились, пришлось сделать невероятное усилие, чтобы открыть…

Тусклый синий сверху и мягкий золотистый слева свет на мгновение ослепил, в глазах поплыли пятна, надо мной склонились…

— Где я? — просипела я, слова царапали горло и в груди жгло.

— Ты со мной, — спокойно и немного устало сказал Холин.

— Аааааа! — заорала я, пытаясь сесть и одновременно свернуться в комок, чтобы спрятать… всякое. — Отвернулись! Быстро! Вот тьма… Вот тьма… Что это? Фууу… Что это на мне такое?!

— Моя кровь, — отозвался Альвине, набрасывая мне на плечи часть своего изрядно испачканного парадного одеяния. Я гусеницей умоталась в шелковистое. Плевать, что ткань тут же ко мне прилипла.

Попыталась встать, опираясь на дрожащие от невероятной слабости руки, но босые ступни разъехались. Меня поймал Холин и усадил на обломок непонятно чего — ноги подгибались. Я покрылась пупырышками размером с горох не только от холода. Мастер тоже был в крови. Не весь, как я и как мне сразу показалось, но руки едва не по локоть, вон на шее потеки и на лице…

Эфарель невозмутимо перевязывал жуткие лениво сочащиеся порезы пущенным на бинты поясом. Встал. Его слегка повело и эльф, будто так и было задумано, оперся о стену, локоть меленько подрагивал.

— Как думаете, ваше… наше показательное выступление засекли?

— Вполне возможно, я не экранировал, не до того было. Может, маскировка, которую возводили авторы рунного круга еще и работает, но первый переход засекли точно. Там же ползала магов было. Да, кстати, не мешало бы тут… почистить. Сделаете милость?

Эльф пожал плечами, и щелкнул пальцами. Вспыхнуло.

— Эфарель, тьма порога! — взвыл Холин, прижимая руку к глазам. — Вы мне чуть глаза не выжгли.

— Свет очищения опасен только для созданий тьмы.

— А я, по-вашему, фея? Или, вон, она?

Тут я с мастером была вполне солидарна, у меня в глазах тоже блики бегали, а от Эфарелефой одежки, которая была на мне, местами дымило. Внезапно меня сдернуло с камушка, и я оказалась на руках у Холина.

— Может, я понесу? — предложил Альвине, пристраиваясь за шагающим куда-то, предположительно к выходу, некромантом.

— Позер… Вам бы самому сейчас на ногах удержаться.

— Вы тут, тоже, знаете ли, не в карты играли.

— Я всегда могу воспользоваться другими своими возможностями.

Мне даже смотреть не надо было. Во-первых, внутренности привычно свернулись узлом, во-вторых, голос уже звучал иначе, в-третьих, я чувствовала его присутствие краешком сознания, а в-четвертых, я прекрасно помню, как он выглядит в момент трансформации и, если даже на человеческом лице капли и потеки смотрелись жутенько, то на костистой морде… И проверять не буду. А еще мне было страшно неловко, что он видел меня голой, а теперь еще и на руках тащит, а я вся в кровище и… почти что голая. Даже то что Эфарель тоже видел меня голой не смущало так, как то что голой меня видел Холин.

Сразу у выхода из круглой комнаты обнаружилась лестница наверх. Мастер замер, пропуская эльфа вперед, и осиял меня синим хладным зраком.

— Будет удобнее, если ты обхватишь меня за шею

Вот тьма… Я, вся в кровище и почти что голая, обнимаю куратора по практике! Умереть и встать…

— Вы же понимаете, что нас, скорее всего, уже ждут?

— Вне всякого сомнения. Удержание активного прохода за грань, призыв сущности, ритуал на крови разумного. Два пожизненных заключения и смертная казнь.

— Может не станете, — Альвине обвел рукой овал лица, — усугублять.

Холин пожал плечами и опустил меня на пол, придержав за плечи, но мои ноги вновь предательски подогнулись. Он, вздохнув, снова поднял меня на руки. Пальцы коснулись щеки, невесомо, будто бабочка задела крылом.

— И прекратите уже лапать мою невесту.

— И с каких пор она ваша невеста? — спросил Холин, мне было интересно тоже.

— С тех пор, как приняла мою кровь и свет, — ответил Эфарель и мы вышли.

Сначала в комнату, похожую на гостиную, затем в просторный холл. Потом наружу. Метрах в трехстах был виден угол павильона, где проходил бал.

Нас встретили разворачивающимися щитами и дрожащими на грани активации атакующими заклятиями. Из тех, кто ждал, я узнала Става, некроманта из УМН Есмала, Ясена Холина, был еще магистр Нику и… Геттар. Все смотрели на моего мастера и только Геттар смотрел на меня.

— Мар, — начал Став, и Холин опустил меня на землю и подтолкнул к Эфарелю, — ты же понимаешь…

— Понимаю, — сказал куратор и сам протянул руки для оков.

Потом был какой-то дурдом и сумбур. Я рвалась к магмобилю, куда повели Холина, но меня не пустили, а он, когда его уводили, даже не оглянулся. Потом рядом оказался Геттар, и они с папой помогли мне и едва стоящему на ногах Эфарелю сесть. Геттар вел магмобиль. Альвине сидел впереди, откинулся на спинку и закрыл глаза, может, уснул. Он осунулся, под глазами пролегли синеватые тени и губы были бледные, словно присыпанные пеплом. Папа сидел рядом и всю дорогу прижимал меня к себе. Я радовалась, что нет бабушки, она наверняка трещала бы без умолку, и мечтала наконец доехать, потому что мне неудобно было в тисках папиных объятий, было душно, и кожу саднило от подсыхающей крови. И было страшно. Так страшно, что я не выдержала и позвала.

Где ты?

Но мне никто не ответил.

Всю следующую неделю я как прилежная студентка посещала ведьминские курсы в Академии. Меня никто не дергал, Зу-Леф не придиралась, и даже когда я откровенно филонила, делала вид, что все идет как надо. Сокурсницы не подбросили ни одной подлой штучки, и я резонно задалась вопросом, что же за слухи бродят по городу, раз даже ведьмы прониклись сочувствием. Так и оставшаяся для меня безымянной предлагавшая дружбосоюз девчонка иногда подсаживалась и бухтела про свои сложные взаимоотношения со второй ипостасью. Я свою, к слову, после бала так ни разу и не видела.

Один раз меня вызывали на слушание. Оно было закрытым и проходило не в Управлении магического надзора, а в зале суда Конгрегации. Меня сопровождал Эфарель. Не знаю, как ему это удалось, даже папу не пустили. До того, как меня пригласили, мы полчаса просидели в приемной. Альвине держал меня за руку и просил не волноваться и рассказать все, что я помню. Толку от меня, как от свидетеля, было чуть, а раз я это понимала, понимали и остальные, однако вот вызвали. Может, получится увидеть Холина? Но в гулком зале были только судьи, секретарь, дознаватель и несколько слушателей. Двое незнакомцев, Став и эльф в темном. Эльф был не Нодлутский, наши так волосы не плели и одевались не так. Меня помучили вопросами с час и чаще всего в моих ответах фигурировало “кажется”, “наверное” и “я не уверена”. Альвине заметил мой интерес к сородичу и пояснил, что данный фрукт — отец погибшего на жертвеннике Даллине Фалмареля, что он в курсе о не-мертвости сына. После заседания я хотела подойти к Ставу, но мастер-некромант качнул головой. Было немного обидно.

Сертификат о завершении курса, а также свидетельство о смене магического статуса, должным образом заверенное, мне из магистрата привез отец. Я просто кивнула и убрала бесполезные бумажки в чемодан под кроватью. К бабулиным книжкам. Тем самым, про инициацию.

И всю эту неделю я почти ни с кем не говорила. Папа не настаивал на диалоге. Лукреция, что странно, тоже. Внутри меня поселилась тишина, и мне не хотелось ее тревожить. Иногда становилось тяжело, я орала в эту тишину. Ее становилось больше.

Сегодня, когда я за завтраком вяло ковырялась вилкой в салате, тишина заполнила меня до самой макушки. Это было так невыносимо, что я, отчаявшись, позвала.

Где ты?

Я с тобой.