Нежить

Глава 4, в которой старый леший Прошка задумал продать на торжище вверенных ему Афанасием зайцев, но вместо этого проиграл их в карты.

Мир нежити во многом схож с людским.

Недаром ведь веками рядом жили!

Нельзя равнять его с укладом городским,

Но торжищем и бесы дорожили.

Четыре раза в год, а то бывает чаще,

Все сходятся на берегу реки,

И обитатели полей, озер и чащи

Несут на торг с добром своим мешки.

Распродается леший здесь грибами,

Пшеницу с рук сбывает полевой,

Русалки завлекают жемчугами,

Губастыми сомами – водяной.

Кикиморы льняным торгуют платьем,

Лопасты – лотосом с заброшенных болот,

А ведьмы старые – отварами с заклятьем,

Порою спутав с отворотом приворот.

Бурлит толпа, как дьявольский напиток.

Обмана нет в помине, все честны:

Попробуй не продать себе в убыток,

Коль мысли – не слова! – твои слышны.

Но так бывает, что испорчена порода.

А старый леший с лет младых узнал,

Как мысли скрыть лихие от народа

И без труда нажить изрядный капитал.

Однако прежде как бы ни ловчил,

Лишь тумаками вволю и разжился.

Как будто вору кто наворожил,

И он навек с удачей раздружился.

Но с Афанасием иначе вышло дело,

Пусть и года уж Прошкины не те…

На торжище он шел, и все в нем пело –

Он был уже на полпути к мечте.

Считал себя старик завзятым вором,

И если у кого украсть решил –

То он и крал, не маясь приговором

Несуществующей, как верил он, души…

За Прошкою гурьбой бежали зайцы,

Послушные дуде в руках его.

Он так гудел, что взмокли даже пальцы,

Не слыша фальши от усердья своего.

Дуда замолкла – зайцев не собрать,

Ищи-свищи затем их по лесам…

Но день и ночь без отдыха играть

Под силу разве старым лешакам?!

Еще беда – был зайцам не сезон,

И, кроме Прошки, все об этом знали.

Им до зимы – еда, прогулки, сон,

Жирком тела чтоб мерно заплывали.

К зиме, глядишь, товар в большой цене…

Но ждать всю осень леший мог едва ли.

Привиделось такое бы во сне –

И зайцы бы недолго жировали…

Перевалило солнце уж зенит.

Собрало торжище со всей округи нежить.

Порою смех вдруг чей-то прозвенит,

Но чаще уханье чужое ухо нежит.

Довольны все, особенно купцы,

Что позабыты свары и раздоры.

Закон жесток, и даже храбрецы

Предпочитают драке разговоры.

А Никодим любил поговорить.

В дни торжищ полевой с утра уж весел –

Ведро он браги мог уговорить

И сотню спеть степных раздольных песен.

Но перед этим меж рядов ходил,

Что приглянулось, покупал без торга.

И тем же вечером шутовкам все дарил,

Убытков не считая к их восторгу.

Таков он был: чудак из чудаков,

Кикимор одиноких сновиденье,

Лопастам друг. И только стариков

Он выводил из всякого терпенья…

Был вечер недалек, торг затихал,

И Никодим уж уходить собрался,

Но разговор внезапно услыхал

Он водяного с лешим – и остался.

Забыв о том, зачем сюда пришли,

Ожесточенно спорили дедки.

Да так, увлекшись, далеко зашли –

Того гляди, что схватят за грудки.

– Примета верная, потопа надо ждать, -

Талдычил водяной, воссев на кочку.

– В лесных делах что можешь понимать? -

Сердился леший. – Быть войне – и точка!

– Плодятся зайцы, как мальки, к большой воде, -

Гнул водяной. – Проверено веками!

– В одном ты прав, знать, быть большой беде,

Коль зайцев летом продают стадами.

– Так ждать потопа или ждать войны? -

Вмешался полевой, наскучив слушать. –

На что судьбою мы обречены,

И почему вдруг у беды да зайца уши?

– Вы, полевые, можете не знать, -

Презрительно скривившись, леший молвил, -

Вдруг так зайчихи начали рожать,

Что все леса приплод их переполнил.

Такое было перед Той Войной…

Слыхал, малец, как с ангелами бились?

Рассказывал мне старый водяной,

Что князю тьмы мы за отвагу полюбились.

– Молчал бы лучше, старый ты дурак! -

И водяной с опаской оглянулся. –

Перед Потопом точно было так…

Весь мир в воде! Он мне бы приглянулся.

И старики вернулись к старой теме,

И каждый о своем вновь речь завел.

Брюзжанье их, как слепень, билось в темя,

И, не дослушав, Никодим ушел.

Он не встречал средь нежити таких,

Кто пережил Потоп и Ту Войну.

Тысячелетья поглотили их.

Никто не знал, что было в старину.

Остались лишь былины и предания,

Но постепенно забывали их.

Теряла нежить с каждым веком знания

Об истинных событиях былых.

На слово верить – мало простаков,

И Никодим, как многие, не верил.

Неверие сгущало тьму веков.

На свой аршин былое каждый мерил.

«И что о прошлом думать и гадать?

Ведь оглянуться даже не успеешь,

Как время подойдет тебе узнать,

Что жизнь прошла, и спорить не посмеешь.

Все сущее живет и умирает.

Вся разница – как долго и когда.

И даже нежить в срок свой погибает,

Устав считать минувшие года…»

И Никодим вдруг широко зевнул –

Его от дум обычно в сон клонило.

Он под кустом до ночи прикорнул…

Но счастье будто полевому изменило.

Со сна подумал Никодим – комар над ухом

Безжалостно ему терзает нервы,

Воинственным своим ведомый духом.

И не стерпел – его ударил первым.

Наглец не смолк, зудел что было сил,

Он улетал и возвращался снова.

И полевой себе то в глаз, то в ухо бил,

Ленясь припомнить колдовства основы.

И лишь когда всего себя избил,

Он вырвался из крепких сна объятий.

И комара со зла бы погубил –

Но словно сгинул мигом неприятель.

Не сразу Никодим уразумел,

Что ухо не комар – дуда терзала.

Вовсю старался Прошка – как умел,

Дуда в ответ обиженно пищала.

Неподалеку леший проходил

От тех кустов, где Никодим заспался.

По торжищу он с зайцами ходил

И с нежитью жестоко торговался.

Но цену так никто и не давал,

И старый леший злобно сокрушался.

Он зайцев оптом и поштучно продавал

И в дальний лес сам перегнать их обещался –

Напрасны были все его потуги.

Кто в спину, кто в лицо ему смеялся:

Он слишком дорого ценил свои услуги

И, всем известный вор, своею честью клялся.

Но Никодиму невдомек, он не видал.

Судьба, как видно, Прошке так сулила:

Не разбуди он полевого, тот бы спал,

И не нависла бы над лешим вражья сила.

Приметлив полевой был – враз признал

Тех зайцев, что за лешим ковыляли.

Он, почитай, с рождения всех знал.

Их с Афанасием зайчата забавляли:

Заноза в лапе ли, колючка ли в ушах –

Те тотчас к пастухам своим бежали.

И умиления слезу порой в усах

Надежно прятал он, чтоб зайцы не видали…

Но что случилось с ними? Вот беда!

Свалялась шерсть и лапки в кровь разбиты,

От жира не осталось и следа,

И перепуганы, как будто были биты.

Какой пастух из Прошки?! Вор есть вор,

И воровские у него повадки.

Судьба произнесла свой приговор,

Когда родился он; с него и взятки гладки.

Пусть даже Никодима кто обидел,

Он так бы не озлился, как сейчас,

Когда обиду зайцам он увидел…

И потемнел вдруг полевого глаз.

Но глаз второй сощурился хитро…

Как раскаленный нож пронзает масло,

Легко проник он в лешего нутро.

И вмиг все Никодиму стало ясно.

Ввязаться в драку? Лешие сильнее,

И Прошка мог шутя его побить,

Пусть он и стар. Нет, надо быть умнее

И лешего суметь перехитрить!

«Ну, а не выйдет – так затею драку!» -

Подумал молодецки Никодим.

Он по натуре не был забиякой,

Но в деле правом был неустрашим.

– Постой, пастух! – он закричал, что было мочи.

И Прошка вздрогнул, словно от удара. –

Ты будешь так бродить до самой ночи,

Иль снизишь цену своего товара?

– И так я зайцев отдаю почти что даром, -

Привычно леший злобно забурчал.

– Каков купец, с таким он и наваром, -

Услышал он в ответ и осерчал.

– Берешь – бери, а нет – так прочь беги, -

И старый леший грозно скорчил рожу. –

Для бесенят насмешку сбереги,

Не то поля тобою унавожу!

– Беру – и по рукам, когда и точно даром!

– Задаром зайца хвост и то я не отдам.

По справедливости, за самородок – пара …

– С ума сошел ты к пожилым годам!

Так торговались – пыль столбом стояла,

Но только время потеряли зря.

Луна уж в небесах, как новый грош, сияла,

И гасла над рекой вечерняя заря,

Уже отчаялись и Никодим, и Прошка.

И предложил вдруг полевой устало:

– Давай сыграем в карты понарошку,

Передохнем – и все начнем сначала!

Картежником заядлым Прошка слыл,

А торговаться не было уж сил.

Как отказаться? Вор азартен был,

И полевой его уговорил.

Порою вспоминали старики,

Что карты дьявол нежити подбросил.

У князя тьмы в почете игроки,

А лучших он на званый ужин просит.

Другие утверждали – это бред,

Спасали нежить в Ту Войну они от бед.

И нанесли врагу немалый вред,

Предсказывая день и час побед.

Но кто на слово верит старикам?

Ведь даже трус на склоне лет – герой,

И тем ему обязан дьявол сам,

Что не лежит, как червь, в земле сырой.

Всегда неверие питается обманом,

Заклятьем страшным память не в чести.

Сокрыто прошлое от нежити туманом,

В грядущее им налегке брести…

Игрок кум вору, верно говорят.

Колода карт при лешем неизменно.

Огнем недобрым вмиг зажегся взгляд –

Он выигрыша жаждал откровенно.

А Никодим спокоен был, как сыч,

Хотя и видел, что крапленая колода.

Для нежити игра – исконный бич,

Но все-таки в семье не без урода.

– Очко! – и сбросил леший карты.

У полевого – снова перебор.

О чувстве меры позабыл в азарте

Вошедший в раж недальновидный вор.

То, в деле шулерском большой знаток,

Смеялся он без видимой причины,

Коль удавался баламут или липок,

Или тащил он из колоды клины.

То леший начинал сердиться вдруг,

И бормоча, что полевой все перепутал,

С наколкой карту вырывал из рук,

Чем окончательно игру и счет запутал.

Все видел Никодим и понимал,

Но шулеру ни словом не перечил.

В свои он сети Прошку завлекал,

Чтоб тот навек запомнил этот вечер.

– Играем просто так, как будто дети,

Без интереса мне скучна игра, -

Смешав все карты, полевой заметил. –

Айда на боковую до утра!

– На кон я ставлю зайца! Чем ответишь? -

Немедля старый леший закричал.

– Ты, леший, верно, в праведники метишь?

На мелочишку я играть устал!

И Никодим, как будто ненароком,

Алмаз заветный Прошке показал.

У нежити тот звался Черта Оком,

И равного никто ему не знал.

– Я против зайцев ставлю свой алмаз.

Он стоит втрое, ну да черт с тобою,

Сыграем на него мы только раз –

Играю не с тобой я, а с судьбою!

У Прошки голова пошла вдруг кругом –

О Черта Оке вор любой мечтал.

Кто им владел – мог дьяволу стать другом,

На прочих с колокольни бы чихал.

– Идет, – он прохрипел. – Чур, без обмана!

Но полевой надежно спрятал взгляд.

Поля дышали запахом дурмана,

Вдыхал и старый леший сладкий яд.

Луна, и ночь, и бешеное зелье…

Весь мир струился и куда-то плыл.

Алмаз был лешего единственною целью,

И Никодим легко колоду подменил.

Он с ног на голову все в ней переиначил:

Шестерка превратилась вдруг в туза.

Теперь привычная для лешего раздача

Ему бы принесла немало зла.

Заклятья проще нет; не будь так одурманен,

Его бы сразу леший раскусил.

Но карты видя, как в густом тумане,

Он своего обмана плод вкусил.

Все вышло так, как Никодим задумал,

И в прикупе к тузу десятка вдруг пришла.

Перечить старый леший было вздумал…

Но благодать к нему с небес сошла.

Он прослезился, в воровстве признался

И клятву дал не врать, не воровать.

Язык во рту о зубы заплетался,

И Прошка до утра решил поспать.

Дурман-трава свою сыграла роль,

И старый леший с зайцами простился.

А Никодим, как истинный король,

К вассалам с тронной речью обратился.

– Жалею вас, жалею ваши ноги,

Но мы к утру должны домой дойти,

Преодолеть усталость и дороги,

Чтоб старый вор не смог вас вновь найти.

В родном лесу вам каждый куст подмога,

Овраг любой вас от беды спасет.

Вы, спрятавшись, подкормитесь немного,

А там и Афанасий к вам придет!

Не плачь, Малышка, не пыхти, Обжора,

Обманывать какой мне интерес?! -

И, дудку отложив, – не разбудить бы вора! –

Повел он зайцев за собой в родимый лес.