Нечисть. Ведун

Мертвячка

Было уже темно, когда мы вышли из корчмы, пышущей теплом, по́том, чесноком и терпким испаром браги.

Зима в этом году выдалась мягкая, пушистая, щедрая на снег. Добрая была зима. Даже немного было жаль, что холодная гостья уже шла на излет, нехотя, но готовясь уступить место весне-красавице.

На улице было прохладно, но без зябкого мороза. Даже после жара корчмы не бросало в колотун. Или этому помогали несколько кружек хмельного, которое сейчас острым жаром растекалось где-то внутри.

Я скорее по привычке, нежели от холода, приподнял широкий ворот своего кожушка, искоса глянул на спутника и весело сказал:

– Веди, Молчан, знакомиться со своей зазнобой.

Тот громко расхохотался, лихо сбил шапку на затылок и гаркнул мне прямо в лицо:

– А пошли, друже!

И бахнул костяшками пальцев в медный подносик, который последний час служил ему аккомпанементом для громких песен, а теперь был прихвачен с собой просто от молодецкой дурости. Благо корчмарь поостерегся устраивать бучу знакомцу ведуна (а может, и буйный нрав Молчана был известен хозяину заведения). Да и вещица была пустяковая. К тому же изрядно мятая неугомонным молодчиком.

Продолжая гоготать, спотыкаясь, мы чуть ли не кубарем спустились по дровням корчмы на дорогу.

Тот, кого я назвал Молчаном, был моим давним знакомцем. И это имя подходило ему меньше всего. Был он шумный, буйный, даже излишне бойкий. Вечно куда-то стремящийся, влезающий в самые мутные дела незадачливый рубаха-парень. Крепкий и не дурак подраться, мог он позволить себе ошибки, за которые порой могли надавать изрядных тумаков. Уж и не упомню, где впервые свела нас судьба. То ли на гиблых болотах дело было, когда от кикиморы уходили, то ли в полоне у псоглавцев… Нет, не вспоминалось толком. Видать, совсем хмель память отшиб. Да только с тех пор натыкались мы друг на друга совершенно случайно и в самых разных местах. Воистину: тесен мир, а для нас с Молчаном так совсем с дворик узкий – куда ни поверни, все одно встретимся.

Так случилось и в этот раз.

Путь мой пролегал через земли восточные, хотел я наведаться в славный град Сартополь. Шла молва, что у одного купца вместо сына любимого завелся вежом-подменыш. Вот и гнал меня туда долг мой ведуний да интерес ремесленный: редкая нечисть – вежом, давно упоминаний о таких делах не было. То ли поменялось что в людских обычаях, то ли подменыши стали менее осторожными. Проверить было надобно. А вела меня тропа-дорога в тот град через мелкие деревушки, что приютились под защитой острога Пущий, куда я и решил заглянуть: отдохнуть, припасы пополнить, да и посмотреть на людей, послушать.

Куда ж идти за сплетнями да разговорами, как не к корчмарю? Вот там-то, не успел я даже словом обмолвиться с хозяином, и настиг меня громовой оклик: «Неждан! Гой, Неждан!» После чего я был моментально сгребен в булатные объятия, увлечен на ближайшую скамью к длинному столу и знатно напоен. Шумный Молчан тут и поведал мне, что остепениться он собирается. Вот и осел в сем остроге, завел небольшое дело да и влюбился заодно в красавицу местную, дочку кожемяки одного. Свататься, говорил, собирается.

И вот теперь мы, изрядно набравшись хмельного, на ночь глядя шли знакомить лучшего друга, то бишь меня, с лучшей девицей на свете.

Перекидываясь легкими, ничего не значащими фразами, мы колобродили по главной улице Пущего.

Надо сказать, что еще днем, идя к корчме, я с восторгом разглядывал этот отрог. В кольце высоких стен частокола, разделенного деревянными дозорными башнями, раскинулась широкая слобода. Еще не город, конечно, но уже и не село. Дома богатые, ладно собранные, ставни резные да разноцветные на них, у каждого двора ворота дубовые. Кое-где даже палаты о два или три этажа. Улицы широкие и почти все выложены доской. Челядь местная проходы да мостки чистит от снега, воздвигая сугробы вдоль заборов. А за третьим кольцом улиц, дальше главного соборного места, на холме возвышается крепость дружинная. Красив острог Пущий, растет, богатеет. Скоро быть ему градом.

Я редкий гость в таких больших селениях, а потому с удовольствием любовался тем, как растет мастерство людское. Только как бы тесно не стало на одной земле.

За своими пьяными мыслями я и не глядел, куда мы забрели.

Уже свернув с широкой главной улицы, ведущей большой дугой к внутренним стенам острога, мы двигались по неприметному закоулку. Задние заборы дворов нависали с двух сторон, создавая длинный узкий коридор. Свет оконцев и сторожьих факелов от многочисленных дворов главной улицы сюда уже не доставал, а потому освещен был закоулок лишь сиянием луны.

Я вопросительно посмотрел на Молчана.

– Срежем! – икнул он, размашисто указав направление рукой и чуть не зашибив меня. – До дома Красимирки это самый короткий путь.

– А не поздно ли мы гостями идем? – На морозе хмель отпускал, и в моей голове начинали рождаться здравые мысли. – А то еще кожемяка оглоблями погонит.

– Да я сам его погоню, – совсем уже раздухарился гораздо более хмельной Молчан. – Идем, Нежданчик, не трусь!

Понимая, что спорить с бражным другом бесполезно, я послушно побрел следом. Подхватил только с ближайшего сугроба снежную горсть и протер ею лицо.

Когда мы выбрались из неприятного переулка, Молчан вдруг резко остановился, завертел головой. Будто искал кого взглядом.

Мы оказались на развилке, состоящей из задников нескольких верховных улиц. Махонькая площадка в обрамлении заборов и разбегающихся в стороны темных улочек, не больше сажени в ширину. Здесь все было в снегу, лишь редкие, уже припорошенные следы намекали на чьи-то дневные хождения.

Пустырь.

Пока я оглядывал мрачный закуток, мой друг продолжал озираться, что-то бормоча себе под нос.

– Дорогу забыл до любавы? – хохотнул я и почти сразу осекся, разобрав наконец, что бормочет Молчан.

– Краса? Ты где? Не прячься! – Он все быстрее мотал головой по сторонам, топтался на месте, вглядываясь то в один, то в другой закоулок. Нервно хихикал. – Играешь? От отца убежала, лиса?

Мне это очень не понравилось. Много дурного бродит по ночам, много беды прячет в себе тьма. Много у лиха разных способов одурманить жертву. И сейчас суматошное поведение моего друга не заставляло сомневаться: Молчана крутят мороком.

Но не успел я даже попытаться образумить своего спутника, как тот рванул вепрем в одну из подворотней, вздымая комья снега и мерзлую землю.

Лихо рванул, как на поводе.

Окончательно протрезвев, я выругался, поправил заплечный кузовок с притороченным к нему посохом (не хватало еще зацепиться за что) и рванул что есть мочи следом за исчезающим уже в темном проулке Молчаном.

Ночная погоня завертелась чехардой улиц.

Мимо мелькали дома, широкие улицы сменялись проулками или совсем уж узкими щелями, сквозь которые можно было с трудом протиснуться (что, впрочем, никак не тормозило Молчана), чтобы снова смениться улицами, колодезными площадями. Я изо всех сил старался не упустить из виду друга, поскальзываясь на резких поворотах, больно цепляясь плечами за углы заборов и жилищ, спотыкаясь на неровных дровнях, но не сводя взгляда с преследуемого.

Молчан же будто и не замечал никаких препятствий. Несся он легко, быстро, шустро перемахивая через невысокие стойки, коновязи, каменные укладни. Ведомый чужим зовом, он не знал усталости.

А вот я уже изрядно заходился, чувствуя в груди обжигающий хрип при каждом вдохе. Но когда я из последних сил вывалился из-за очередного поворота, то чуть ли не налетел на спину Молчана, который остановился как вкопанный.

Я бегло огляделся.

Мы оказались на самой окраине острога. Здесь уже почти не было богатых жилых домов, всё больше хозяйственные амбары, ремесленные схроны. По правую руку от нас шагах в тридцати возвышался темной громадой частокол внешней стены.

Стояли мы на небольшой площадке, скорее всего, предназначенной для сушки кож или выделанных тканей в сухие погоды. В лунном широком кругу были только я и Молчан. Я хотел было тронуть друга за плечо, но тот вдруг шагнул вперед, приветственно раскидывая руки. Будто старого знакомца увидал.

Или любимую.

Стоя сбоку, я узрел, как Молчан шаг за шагом двигался вперед, расставив руки и широко улыбаясь. Неестественно, как завороженный. Будто отведал отвара дурман-травы и сейчас видел чудесные видения.

– Красимирка! – ласково заговорил он, делая еще шаг вперед. – Лапа. Что ж ты по морозу-то бегаешь от своего суженого? Догнал!

Я рванул к Молчану, дернул за рукав дубляка.

– Кого? – крикнул я. – Кого ты видишь?

Он даже не повернул ко мне голову, продолжая очарованно смотреть куда-то перед собой.

– Да как это кого, Неждан? – В голосе его искрилась радость. – Любу мою, Красимиру. Шли знакомиться, а вот она сама нас нашла, озорница.

Я похолодел.

Знал я уже, кого на самом деле видел Молчан, кто прятался под личиной возлюбленной его. И понимал, что не вытащить мне сейчас друга из морока, никак не вытащить.

А одержимый лишенец продолжал неотвратимо идти.

Вдруг шальная, дурная задумка вспыхнула в моей голове. Авось сладится, все одно других путей нет!

Я резко присвистнул и крикнул Молчану в спину:

– А знакомь-ка ты, друже, меня со своей возлюбленной. Знакомь с Красимиркой, говорю!

Друг остановился и впервые за все это время, за всю лихую гонку глянул в мою сторону. Улыбнулся еще шире, топорща рыжеватые, покрытые инеем усы и бородку.

– А то как же, – захохотал он, искренне веря, что все происходит наяву. – Рада будь знаться с моим добрым другом Нежданом, Краса! Не стесняйся, будет он тебе братом названым.

И Молчан приглашающе повел рукой в сторону дальнего плетня, туда, где на границе лунного круга и густой тени от частокола вдруг стала проявляться хрупкая женская фигурка.

На ней был когда-то белый, но уже изрядно траченный рванью и грязью погребальный сарафан. Босые ноги без боязни стояли в снегу. Замершее тело, тонкое, девичье, не двигалось, не исходило паром тепла. Не вздымалась от дыхания грудь. Когда-то русые, а теперь свалявшиеся грязные волосы, ломкие и неживые, обрамляли темное, почти почерневшее лицо, на пятне которого страшно белели два глаза без зрачков. В одной руке девушка сжимала совсем небольшой серпик, в другой же держала срезанную длинную прядь волос, переходящую в косу, такую же грязную, как и волосы на голове. Стояла она, неестественно склонив голову набок, смотрела перед собой невидящим взором.

Мертвячка.

Миг-другой она не двигалась, подобно истукану, но вдруг конвульсивно дернулась и повернула голову ко мне. Хотя нас разделяли расстояние локтей в двадцать и неверный свет ночи, но я готов был поклясться, что ее бельма смотрят на меня.

Теперь, насильно представленная мне Молчаном, она видела меня, так же как и я ее. Впрочем, я понимал, что интересую ее мало: не было у меня зазнобы, не было в сердце той самой любавы. А потому и на роль очередного суженого я никак не подходил.

Но вот помехой, тем, кто может встать между мертвячкой и ее жертвой, я стал. А потому, чуть помедлив, она двинулась в мою сторону.

Шла покойница неестественно. Движения ее были вялые, неуверенные, при этом мышцы ее сводила мелкая судорога. Короткие припадочные подергивания.

Я знал, что мертвячки могут быть очень быстрыми. Доказательством тому служила наша недавняя погоня через весь острог. Но сейчас она явно выбилась из своего привычного ритуала, вышла из границ обычной охоты, и я, ненужный, лишний кусок в ее миропорядке, вызывал изломы поведения.

Она уже сделала шагов десять, выйдя почти на центр пустыря. Не отрывая от меня невидящего взгляда. А я все стоял на месте, искренне пытаясь придумать хоть что-то.

«Молодец, ведун, зазнакомился с мертвячкой, притянул? Отличный план! Простой, вящий! Надежный аки чудьские часы!» – отругал я себя, больше чтобы заглушить страх, нежели от пустого укора. Я не только получил драгоценное время, но и заставил мертвячку перевести внимание со своей жертвы.

Молчан же, видимо, попускаясь, мотал головой, озирался. Приходил в себя. Я не знал, сможет ли покойница вновь так же быстро вернуть контроль над другом, и рисковать не хотел.

Шагнув вбок от Молчана и продолжавшей приближаться мертвячки, я громко и надсадно закричал:

– Доброй тебе ночи, девица! Не боязно ли гулять в такой поздний час? Не заругает ли тятя за ослушание? Может, проводить тебя до дома родного? Много лихих людей может скрываться в темных закутках – печаль будет, коли такую красоту поругают.

Я нес несусветную чушь скороговоркой, стараясь отманить мертвячку, попутно в голове панически перебирая наставления Ведающих, вспоминая древние манускрипты старцев, борения. Покойница послушно шла на меня, а я продолжал баять все, что попадет на язык. Мне уже показалось, что удастся заморочить ее, когда, на беду, вскинулся Молчан.

Не умел молчать мой друг. А потому, как немного пришел в себя и вышел из пелены морока, сразу заголосил:

– Что за дичь? Куда мы прибились, Неждан? А где… Красимирка? – Он растерянно переводил взгляд с меня на покойницу, уже стоявшую к нему лицом. – И что за девка красная? Тю, сестрица, да ты босая померзнешь!

Его раскатистый голос моментально воротил мертвячку в русло. Ее жертва терялась, любимый-суженый уходил из ее власти.

Увлечь! Забрать!

Она, моментально забыв про мое существование, резко развернулась, в длинный прыжок оказалась у не успевшего даже шелохнуться Молчана, открыла ссохшийся, полуистлевший рот:

– Любый мой! – Я невольно вздрогнул, когда она заговорила. Это был живой, ласковый, нежный голос молодой девушки. Никак он не вязался с почерневшей покойницей. – Пойдем со мной. Любить тебя буду, укрывать тебя буду, обнимать тебя буду. Буду ласковая. Идем, суженый!

Молчан моментально одеревенел, впав во власть чарующего голоса. А я, наконец-то выцепив из памяти нужные знания, как наяву видел буквицы, бегущие по пятнистому листу манускрипта:

«…только влюбленных. Зовет она голосом возлюбленной, манит. Тащит в темноту, где серпом…»

Недолго думая, я рванул вперед.

Я не был бойцом-ратником, не был драчуном. Даже на празднествах в кулачных боях да борьбе не участвовал. Я не знал, смогу ли что-то сделать покойнице. Но, видя, как, продолжая говорить, мертвячка неспешно поднимает руку с серпиком, примеряясь к горлу Молчана, я не медлил.

Было такое чувство, словно я с разбега влетел плечом в городскую стену. Что-то больно рвануло в теле, изломало. Но я смог опрокинуть мертвячку – та тяжелым кулем упала в паре локтей от нас. Сбей я так обычную девушку, она кубарем укатилась бы на добрых три сажени, но покойница была твердая и тяжелая, как…

Как мертвец, подумал я, пытаясь собрать путающиеся мысли.

В голове стучали молотки, но сквозь них продолжали проступать буквицы памятных учений:

«…учинив же смерть несчастному, снесет она его в свою домовину. Ляжет с ним в обнимку и упокоится в объятиях суженого мертвеца. А как истлеет несчастный, то вновь выйдет она искать себе жениха. Вновь искать будет влюбленных молодцев…»

Мертвячка медленно вставала. Ворочалась грязным сугробом в снегу.

Я тоже силился подняться, судорожно цепляясь за кушак так и стоявшего в оцепенении Молчана. Срывался, пытался удержаться на неверных ногах.

А мертвячка вставала.

В отличие от меня, она не чувствовала боли, усталости, страха.

Я еще только стоял на коленях, а покойница уже была на ногах. И казалось, что медленно, неотвратимо она разворачивается.

Буквицы продолжали плясать перед глазами, словно веселая мошкара, невозможная в эту зимнюю ночь:

«…не увидеть, не одолеть. А коли довелось вытащить ее с охоты, заставить явиться люду, то отпугнуть ее может лишь облик ее отражения в зеркальце начищенном. Увидев истинный взор свой, ужаснется мертвячка, унесется на погост – забыться, уйти в мертвенный сон, чтобы…»

Я простонал от бессильного гнева и обиды. Ну конечно! А чего ты ждал, глупый ведун? Что борение – кинуть в нее снегом?

Ругаясь, понимая обреченное наше положение, я тем не менее с упорством калбея продолжал свои попытки встать. Хватался за одежду Молчана, тянул на себя, потягиваясь.

Где ж я возьму зеркало посреди ночного острога? Да еще и так, чтобы сразу под рукой?

Продолжая цепляться за друга, я схватил его за руку. Что-то глухо звякнуло.

Я скосил взгляд.

За все это время Молчан, потерявший контроль над собой, оказывается, так и не выпустил из рук глупый медный подносик. Бубен свой импровизированный.

Я только начал соображать, еще только забрезжила во мне радость и надежда, когда мертвячка рванула вперед.

Не знаю, не смогу я описать точно, что случилось дальше. Просто в испуге я рванул руку Молчана с втиснутым в нее медным, начищенным до блеска сотнями ладоней подносиком. Постарался закрыться, спастись. Выставил щитом, ведя безвольную руку друга.

Лунный свет хищно блеснул в диске подноса, давая отражение. Позволяя прыгнувшей уже мертвячке на миг увидеть себя.

Тоскливый, полный ужаса крик буквально оглушил меня, сбил с ног.

Кажется, я повалился в обморок.

Когда я стал приходить в себя, то первое, что увидел, – это встревоженное лицо Молчана. Он немилосердно тряс меня так, что взлетавшие комки снега засыпались мне за ворот.

– Неждан! Эй, друже! Ты чего? Перебрал?

Кряхтя, я поднялся, не без помощи своего спутника.

Отряхнулся. Поежился, чувствуя холодное прикосновение снежинок за шиворотом.

И рассмеялся. Звонко и нервно.

На меня смотрел совершенно ничего не понимающий Молчан, явно полагая, что его знакомец повредился рассудком.

– И что бы она сделала? – Мой друг был непривычно тих и, как мне показалось, немного поник.

Пока мы выбирались из малознакомых даже Молчану окраин, я рассказал ему о ночном мороке, о погоне, о том, как мертвячка пыталась утащить себе суженого.

– Ведающие писали, что убила б. – Я не хотел смотреть в лицо другу при этих словах, а потому разглядывал леденелые дровни под ногами. – А после снесла бы к себе в могилу. «Спать» рядом уложила б тело бездыханное, чтобы любимый подле нее был.

Я помолчал, раздумывая. И чуть погодя добавил:

– Она себе в смерти любимого ищет. Скорее всего, не осознает даже, что мертва. Чувствует чужую любовь, себе забрать хочет. Многая нечисть даже не со зла зло творит, а по своим остаткам разумения. Где-то при жизни ушла девица от несчастной любви или же руки на себя наложила – и вот последнее, что при ней осталось, силится вернуть. Неразумная она. Оттого, возможно, и борение против нее – отражение показать, чтобы на миг хоть поняла мертвячка свою страшную участь.

Молчан кивнул. Само собой, он не сомневался в моих словах: ведуну не верить никакого не было резона, но что-то теперь давило обычно веселого друга.

Мы уже почти дошли до главной улицы, когда Молчан вдруг сказал тихо:

– Жалко ее, Неждан. Несчастная.

Я кивнул.

Мы попрощались скупо, хлопнув друг друга по рукам. Разошлись. Молчан побрел к себе (думаю, что сейчас он бы даже под страхом расправы не пошел бы к Красимире), а я пошагал обратно в корчму. Переночевать.

С рассветом мне предстояло идти на погост, искать могилу мертвячки.

Упокоить.

Чтобы не таскала себе женихов из мира живых.

В заплечном коробке между рукописей, скарба и походного хлама уютно пристроился маленький медный поднос.

Позвякивал.