Небесный подкидыш, или Исповедь трусоватого храбреца

16. ПРИОБЩЕНИЕ К ОДИНОЧЕСТВУ

Расставшись с Юрием, Серафим еще с минуту постоял на лестничной площадке, радуясь тому, что он в полной безопасности, впитывая душой безмолвие Храма Одиночества. В мозгу его возникли строки:

Напрягая голосовые связки, он проскандировал это четверостишие, как бы обращаясь к невидимым слушателям. Но голос его прозвучал еле слышно. А затем, спускаясь по лестнице, он убедился, что шаги его и вовсе не слышны. Когда он шагал по коридорам Храма Одиночества со своими спутниками, он как-то не обращал на это внимания. И теперь ему стало немножко обидно: тишина тишиной, но ЕГО голос, ЕГО шаги всюду должны звучать полновесно и четко! Но затем он подумал, что ему нужно преодолеть свою земную гордыню, приобщиться к здешнему спокойствию, стать как бы составной его частью.

С такими мыслями Серафим направился в свою келью и, войдя туда, был приятно удивлен: кровать аккуратно застелена, в изголовье — подушка с чистой наволочкой… Вот только полотенца нет… А, наверное, оно в санузле. И действительно, там мой герой обнаружил полный набор: два полотенца, туалетное мыло, сортирная бумага — пипафакс. Вернувшись в келью-камеру, он произнес четверостишие:

Однако через секунду его праздничное настроение пошло на убыль. Он заметил, что его рюкзак — похудел. Оказывается, книги из него куда-то делись. Неужели их заботники сперли?! Но ведь Юрик говорил, что на Куме нет воровства, а заботники оттуда сюда привезены. Они не могут быть на воровство запрограммированы!.. Серафим начал метаться по келье, потом догадался выдвинуть верхний ящик письменного стола. Все книги были там — и «Испанский детектив», и «Словарь иностранных слов», и несколько брошюр, которые всучила ему Настя. Сделав эту находку, Серафим успокоился, но не совсем. Действия заботника, запустившего свои механические руки в рюкзак, показались ему не вполне этичными. Чтобы успокоить себя, мой герой приступил к чтению брошюры «Спорт — это здоровье», И вдруг обнаружил, что все фотографии людей, совершавших разные спортивные движения и подвиги, — исчезли. А страница, где был изображен мотокросс, имела и вовсе странный вид: мотоциклы мчались по склону холма как бы сами по себе, без мотоциклистов. Полистав остальные книги, Серафим убедился, что изображения людей изъяты и оттуда. При этом его поразил уровень техники изъятия, ведь все люди на рисунках и снимках были не вырезаны, незакрашены, а начисто обесцвечены. А провернул это цензурное мероприятие, наверно, тот же самый заботник, который застелил постель. Серафимом овладело чувство беззащитности и поднадзорности. Но затем он приободрился. «Ты прибыл сюда в поисках одиночества, так получай его сполна, на все 100%!» — произнес он мысленно. И сразу же поправил себя: «Нет, на 99%! Ведь Настя-то со мной!»

Он извлек из пачечки книг твердую обложку от общей тетради, куда была вложена застекленная фотография его жены в металлической рамочке. Этот снимок (12 Х 18) он всегда брал с собой, отбывая в дом отдыха. Сейчас он опять увидит Настю. Улыбаясь ему улыбкой No 19 («Радость совместной прогулки»), стоит она под деревом в Летнем саду… Хорошо, что есть на свете Настя!..

С такими вот мыслями вынул Серафим из тетрадочной обложки фотографию — и обомлел. По-прежнему виден был на ней узор садовой ограды, по-прежнему стояло дерево, но теперь проявилась та часть его ствола, которую еще недавно заслоняла своей фигурой Настя. Настя со снимка исчезла.

— Это уже какое-то хамство космическое! — возмутился мой герой. — Это, господин заботник, тебе даром не пройдет! — А потом вдруг понял, что некому ему пожаловаться на этого цензора. В каждом земном доме отдыха, в любой гостинице, в самом плохоньком учреждении есть хоть какой-нибудь да директор — а здесь? Здесь никто не примет ни письменной, ни устной жалобы. А эти заботники делают то, на что они программированы. Они по-своему заботятся о нем, Серафиме, погружая его в одиночество. — Зато как здесь тихо! — прошептал он.

Однако мудрые думы в голову почему-то не шли. Серафим вышел из кельи и долго бродил по пустынным светлым коридорам. Потом забрел в столовую, заказал обед — и заботник-официант добросовестно выполнил заказ. Обедая, мой герой обратил внимание на то, что посуда покрыта мелкими насечками и поэтому в ней ничто не может отразиться.

Он с грустью лодумал о том, что бриться ему весь месяц не придется и не придется увидеть себя. Ведь в Храме Одиночества не только ни одного зеркала нет, но и все поверхности — стены, полы, мебель и даже стульчаки в санузлах — сработаны так, что отражаться в них ничто не может. А вскоре он убедился, что и тени своей он не сможет узреть; ровный свет исходит со всех сторон — со стен, с потолка, с пола, и никаких тебе теней. «Вот одиночество — так одиночество!» — прошептал он.

Утомленный неожиданными переживаниями, Серафим прилег на кровать и уснул почти мгновенно. И сразу же ему приснился многообещающий творческий сон. В цветущей долине под прямым углом скрестились два шоссе. На этом перекрестке стоит автобус, а плане имеющий форму креста. Не могильного, а равностороннего — такого, какие красуются на автомобилях «скорой помощи». В каждой из четырех сторон этого чудо-автобуса имеется кабина, мотор, баранка. Автобус может мчаться в любую сторону света!

«Мечта туриста» — так Озаглавил мой герой это изобретение. Он представил себе, как завидуют ему сослуживцы, как радуется Настя… И вдруг возникла Главсплетня и нагло заявила, что такой дурацкий автобус никуда не помчится, он даже с места не сдвинется. Серафим проснулся и понял: на этот раз Главсплетня, увы, права. Ему стало страшно за себя: не сходит ли он с ума? Но с безоконных стен кельи-камеры, с потолка, с пола струился такой ровный, такой успокоительный свет, что страх быстро улетучился. «Не ошибается лишь тот, кто не мыслит», — решил Серафим.