Навь [СИ]

Глава 8

На стуле возле Славкиной кровати стоял стакан с водой и лежала полураскрытая яркая коробка. Дмитрий выругался:

— Уже до импортного снотворного добрался, изверг!

Потом перевел взгляд на кровать и окаменел. На кровати спал человек. Что это не Славка, брат понял сразу, хотя тот с головой был укрыт тяжелым плащом. Человек спал неспокойно, метался. Край плаща сполз на пол, Дмитрий наклонился, машинально поправляя, и тут же увидел торчащую из-под подушки рукоять меча. У Дмитрия отнялся язык. «Ну все! Душу вытрясу!» — взвыл он в сердце своем и кинулся искать «лихо.» Лихо жевало на кухне холодные макароны.

— Владислав! — начал Дмитрий не предвещающим хорошего голосом.

— Димка? Я думал, ты только ночью вернешься.

— Как видишь, я вернулся сейчас, — Дмитрий зловеще усмехнулся. — И я все знаю.

— Ничего ты не знаешь.

— Это почему?

— А потому что Аннушка уже не только купила, но и разлила масло.

— Что? — опешил Дмитрий.

— Ничего. Классику читать надо.

— Ты, Славка, не шути и мне зубы не заговаривай. Кто у тебя в кровати?

— Карна.

Дмитрию на секунду показалось, что он сейчас брата ударит. Он на всякий случай спрятал руки за спину. И спросил очень спокойно:

— И как это понимать?

— Понимаешь, — опустив взгляд, Славка стал возить мыском по щели в половице. — Она простудилась. Нельзя же осенью в лесу… А я могу и на полу.

— А моим мнением ты поинтересоваться не хочешь?

Славка промолчал.

— Та-ак… — протянул после паузы Дмитрий. — И надолго это… гостеприимство?

— Не знаю, — честно сказал Славка.

Дмитрий нервно сдвинул табурет, из конца в конец прошелся по кухне:

— Влади-слав. Я честно обещаю, что тебе ничего не будет, только объясни: как ты устроил этот спектакль?

Славка подавился слюной.

— Это не спектакль.

— Владислав, мы же взрослые люди. А тут сначала хулиганы с копьями, а теперь божество с простудой. Хватит!

— Это не спектакль, — четко выговорил Славка. Он встал, вытянувшись во весь рост, с твердой точкой во взгляде, мучительно напомнив Дмитрию отца.

— Слава, этого не бывает. Сейчас конец двадцатого века. Ты это выдумал.

— Неправда.

Эхо раскатилось дробью подков, зазвенело в кухне шибами. Дмитрию стало вдруг понятно, что брат вырос, что не прижмешь к себе ощетиненного дошколеныша, согревая в руках. Брат вырос и уходил куда-то, куда ему, Дмитрию, не было дороги. Где сосны мучительно взметнулись в небо и куда идет по ноябрю женщина в паутине дождя.

— Карна, — произнес Дмитрий неловкими губами, и Славка обернулся за ним.

В саду, тяжелые, как ртуть, осыпались яблоки, падали в размокшую землю, золотыми елочными шарами светились на голых ветках, с черноты которых, как вспугнутые зверьки, с шорохом разбегались листья. Над домом, над садом плыло в тучном небе вечное яблоко полной луны; серой патиной на жесть холодающих крыш ложилось время. Оно сбегалось в «здесь» и «сейчас» холодной дребеденью капель, дребезжаньем водостоков, мокрым яблоневым листом, налипшим на оконное стекло. Одинадцать веков сумасшедшего времени, застывшего в глазах женщины яблоками и лунами. Раздробленного грохотом копыт в ледяные осколки. Не умеющего лгать.

— Другие дети ведут себя, как дети, увлекаются машинами, футболистами, на худой конец, носятся с деревянными мечами. Но у вас-то мечи не деревянные! А вдруг я однажды узнаю, что он убит?!

— Нет, — сказала Карна.

— Ладно, — Дмитрий стиснул зубы. — Только все равно… это не для детей.

— Для людей.

— Он ребенок!

— Я знаю. Только судьба не смотрит, когда выбирает, ребенок или большой.

— Знаешь, — сказал Дмитрий раздраженно, — это вы там в своем глухом средневоковье рассуждайте о судьбе. А Славку оставьте. Ему в школе учиться. И все.

… Меч захлебнулся палой иглицей. Ты брела, как старуха, едва передвигая ноги, отбитое нутро болело. Ты не знала, решишься ли на следующий шаг. Седой закат туманом заволакивал глаза, сек лицо пыльной моросью. Иногда ты перегибалась пополам, заходясь кашлем, и стирала с губ кровь небрежно сорванным комком травы. Ты шла. Грязь расползалась под ногами. Дорога натужно взбиралась на холм, под черные шаты сосен.

Карна поднесла руку к горлу.

— Может… быть. Только когда к Полоцку подошло войско Владимира, у нас тоже не спрашивали, хотим мы этого или нет.

— Здесь не война!

Она отшатнулась. Закрыла руками лицо. Дмитрию сделалось неуютно. Хорошо, ладно, кричать не стоило. Но при чем тут Славка? Почему он?

— Славку оставьте. Оставьте, ясно?

Он встряхнул Карну за плечи. Почувствовал щекой и шеей ее мокрую щеку.

— О господи! Да что с тобой? Не смей, слышишь? Не умирай!

— Я не умру. Я не человек. Навь.

…Било. Растресканный воздух. И мальчик в твоем сне. Иногда впереди, иногда — догоняя, дрожа под осенним дождем в легкой рубашке и куцых гаштях, поджимающий и трущий одну о другую ноги. И однажды, когда ты не смогла идти и упала на колени, бросившийся к тебе с криком:

— Карна!

Это имя некому уже было знать. Тебя охватила мгновенная ярость и стаяла, уходя слезами.

Белые волосы мальчика темнели от дождя. И, кажется, он тоже плакал.

«Не плачьте обо мне…»

Карна медленно, не открывая глаз, качнула головой. Слезы просочились сквозь ресницы. Это было глупо, неправильно. Мертвые не плачут. Да что же это делается? Он — ее — целует?