Наступает мезозой

ДО СВЕТА

Над деревней висел запах гари – хижины стояли в ряд, простиралась между ними пустая пыльная улица, твердые лохмотья грязи поднимались по обеим ее сторонам, еле-еле пробивалась сквозь глину ржавая сухая трава, и две курицы – тощие, как будто ощипанные, задирая огузки хвостов, исследовали ее. Словно между мертвых былинок можно было что-то найти. У обеих краснели бантики на жилистых шеях.

Ноги утопали в пыли. Курицы, вероятно, были священными. Тем не менее, чувствовалось, что протянут они всего несколько дней, а потом упадут – и пыль сомкнется над ними. Пыль укутывала собою, кажется, все.

Красноватый безжизненный глинозем, перемолотый солнцем. Он лежал на дороге, которая расплывалась сразу же за деревней, толстым слоем придавливал хижины, сгущая внутри темноту, и, как ватное одеяло, простирался до горизонта, комковатой поверхностью переходя там в небесную муть.

Страшно было подумать, что будет, если поднимется ветер.

Ветра, однако, не было.

Образованный дымом воздух был жидок, как горячий кисель,– плотен, влажен и, казалось, не содержал кислорода. Дышать было нечем. Теплая фланелевая рубашка на мне намокла от пота. Джинсы прилипали к ногам.

Я, как рыба, вынутая из воды, глотал едкость гари. Начинало давить в висках. Тем не менее, я отмечал некоторые настораживающие детали.

Деревня была покинута. Низкие проемы хижин выдавали внутреннюю пустоту, между хижинами мертвел летний жар, не было слышно ни звука, а чуть с краю дороги, просев тупорылой кабиной, стоял грузовик.

Грузовик мне особенно не понравился.

Был он весь какой-то никелированный, явно не здешних мест, нагловатый, привыкший к пробойным поездкам по континентам, обтекаемый, новенький, даже с непотускневшей окраской – собственно, рефрижераторный трейлер, а не грузовик, на ребристом его фургоне красовалась эмблема ООН, а чуть ниже было написано по-английски: "Гуманитарная помощь".

И стояли какие-то цифры, обозначающие, наверно, специфику груза. Кабина была пуста, дверца – чуть приоткрыта, на широком удобном сиденье брошено полотенце. Словно энергичный водитель выскочил всего на минуту.

Я потрогал хромированный горячий капот, но нельзя было на ощупь определить – то ли он раскалился от долгой работы, то ли солнце нагрело покатые обводы металла. Вероятно, могло быть и то и другое. Я его обошел, загребая кедами пыль. Ничего примечательного я больше не обнаружил.

Но зато, обойдя, я наткнулся на высохшего коричневого старика, прислонившегося к глиняной стенке хижины.

Издали его можно было принять за корягу: лысый череп блестел, как обтертый ветрами торец, а суставы и кости сучками выпирали из кожи.

Чресла были замотаны складчатой грязной холстиной.

Он даже не шелохнулся, когда я наклонился к нему.

Голую грудь рубцевали ожоги татуировки.

Я сначала подумал, что старик этот мертв, но глаза его были по-живому открыты и смотрели на горизонт, где, как ядерные грибы, торчали какие-то зонтичные растения.

Они были широкие, ломкие, совершенно безлиственные, проседающие под тяжестью небосвода чуть ли не до земли, пучковатые кроны их были посередине раздвоены, а по правую руку, наверное, километрах в двух или в трех, шевелились столбы тяжелого черного дыма.

Было похоже, что там горели машины. Подробностей я не различал, но доносилось оттуда редкое тупое потрескивание, словно от догорающего костра. Это, видимо, переплевывались между собой несколько автоматов.

Вероятно, старик прислушивался к их разговору.

Я присел перед ним на корточки.

– Здравствуй, мудрый, идущий к закату,– сказал я.– Я желаю тебе этим летом обильных дождей – полновесного урожая и удачной охоты. Пусть всегда вырастает на поле твоем добрый маис, и пусть дети твои возвращаются из саванны, отягощенные мясом. Здоров ли твой скот? Я хотел бы услышать от мудрого единственно верное слово…

Говорил я на одном из местных наречий. Архаичные обороты рождались как бы сами собой, поднимаясь из вязких загадочных глубин подсознания.

Никаких усилий от меня не требовалось.

Теперь старик в свою очередь должен был пожелать мне доброго урожая, а потом, осведомившись, здоров ли мой скот, поинтересоваться, что ищет путник в сердце саванны.

Так – согласно обычаям.

Но глаза с чешуйками серых зрачков даже не дрогнули, еле слышно посвистывало дыхание сквозь гортань, а когда я напрягся, чтобы получить ответ непосредственно, на меня обрушилась целая волна отвращения. Омерзительный белотелый червяк – таким я себя увидел.

У меня подогнулись ноги.

Ладони обожгла пыль.

Зоммер, подумал я. Где же ты, Зоммер? Почему-то представилось вдруг, как он сидит, развалившись на стуле, и в десятый раз объясняет мне что-то насчет бессмертия. Благодушный, нетерпеливый, маленький обыватель.

Глазки у него тихо помаргивают, а слегка обалдевшая Рита разливает нам кофе по чашкам.

Я даже подумал, что он сейчас здесь появится.

К счастью, Зоммер не появился. Зато вместо него из-за края безжизненной хижины выбежал белый мужчина, по-видимому, шофер, и, остановившись, как вкопанный, расплылся в белозубой улыбке.

– Хэллоу… Наконец-то вижу нормального человека. Вы, мистер, откуда – конвой или миссия наблюдателей? Что-то я вас среди нашей группы не видел…

Точно в бешеном тике, он дернул правым плечом. Шорты кремового материала были по карману разодраны, а футболку с красивой надписью "Будь счастлив всегда!", точно рана, пересекала подсохшая корка мазута.

И он вовсе не улыбался. То, что мне показалось улыбкой, представляло собой, скорее, гримасу тоски. А быть может, и не тоски, а крайнего потрясения.

– По-английски вы говорите?

– Да,– сказал я.

– Меня зовут Эрик Густафссон. Я – из гуманитарного конвоя ООН. Объясните, пожалуйста, мистер, где, собственно, мы находимся?..

Ответа он, впрочем, не ожидал и, поглядывая то на хижины, которых, видимо, опасался, то на зыблющийся клубами дыма маревый горизонт, сообщил мне, что это и в самом деле была гуманитарная помощь – третий за последние две недели конвой ООН, они выехали по расписанию вчера из Кинталы и должны были доставить груз в Юго-Западные провинции.

Порошковое молоко, сухофрукты, мясные консервы. Первые два конвоя достигли цели благополучно, а вот этот, с которым Эрик Густафссон отправился как шофер, наскочил на засаду и был сожжен неизвестными боевиками. Вероятно, из Фронта национального возрождения. Эф-эн-вэ, наверное, слышали, мистер? Впрочем, он не уверен, все произошло буквально в один момент. Трейлер, ехавший впереди, загорелся, поднялись, как будто из-под земли, какие-то люди, жахнула базука по джипу сопровождения – тогда Эрик Густафссон в панике вывернул руль и погнал по саванне, не разбирая дороги. Он, наверное, гнал бы и дальше, до самой Кинталы, но тут выяснилось, что, оказывается, пробит бензобак, горючего у него не осталось, так вот и застрял в проклятой деревне, хорошо еще, что сам трейлер при обстреле не вспыхнул.

– У вас, мистер, есть связь с командованием миротворческих сил? – спросил он.– Или собственный транспорт, или какое-нибудь прикрытие?

– Нет,– сказал я.

Вероятно, он полагал, что я вызову сейчас звено истребителей. А быть может, и танковую колонну, чтобы доставить его в Кинталу.

Он мне мешал.

Я опять сел на корточки перед коричневым стариком и спросил – на наречии, в котором звенели гортанные тугие согласные:

– Скажи мне, мудрый, идущий к закату, почему твоя душа так темна, почему я не слышу в ней отклика одинокому путнику и почему мудрость мира не светит каждому, пришедшему из Великой саванны?

Ответ я уже получил. Но я не был пока убежден, что "червяк" был именно формой ответа. Я во всяком случае ждал чего-то иного.

– Скажи мне, мудрый…

Старик, однако, молчал. А когда я осторожно коснулся его коленей, чтоб согласно местным обычаям выразить уважение, он чуть вытянулся, будто пронзенный электротоком, и скрипуче, как старое дерево, произнес:

– Стань прахом…

Это было одно из самых сильных проклятий. "Стань прахом" – то есть, умри. Значит, я в первый раз не ошибся с истолкованием.

– Мудрый, ответь мне…

– Стань прахом…

Не было смысла продолжать разговор.

Между тем, шофер, взиравший на нас, совсем потерял терпение.

– Что вам говорит это чучело? – требовательно спросил он.– Мистер, как-вас-там, чем вы тут занимаетесь?

Я выпрямился.

– Он проклинает нас…

– Ну и пошел он к черту! – Шофер сжал кулаки.– Я вам полчаса, наверно, мистер, втолковываю. Нападение на гуманитарный конвой, нам надо отсюда уматывать. Кто вы, врач? У вас есть какая-нибудь машина? Дьявол вас побери, вам что – жить не хочется?..

Волосы и глаза и у него были белые. А вся кожа лица – как у вареного рака.

Вероятно, он не остерегся на солнце.

– Я боюсь, что ничем не смогу вам помочь,– сказал я.– Транспорта у меня не имеется, связи, соответственно, тоже нет. Я вообще не отсюда – как бы объяснить вам попроще? Постарайтесь укрыться, быть может, продержитесь до прихода спасателей…

Шофер тяжело задышал.

– Что вы такое, мистер, городите? Вы хотите сказать, что бросите меня здесь?

– Весьма сожалею…

– Мистер, постойте!

Полный бешенства и испуга он двинулся на меня. Его крепкие кулаки поднялись, точно готовясь к удару. А в одном из них был зажат молоток.

И железное рыло, как в лихорадке, подпрыгивало.

– Это вам не поможет,– внятно сказал я.– Я действительно ничего не могу для вас сделать. Разве что спросить напоследок: есть ли у вас какое-нибудь существенное желание? Что-нибудь такое, чего вы хотели бы в жизни больше всего. Может быть, связанное не с вами, а – со всем человечеством. Вы меня понимаете?..

Шофер стиснул зубы.

– Издеваешься? – низким сдавленным голосом спросил он.– Из политиков, что ли, из этих, которые здесь – советниками? В колледже, что ли, своем обучался вранью? Ничего-ничего, ты сейчас заговоришь по-другому…

Он набычился, вероятно, готовясь кинуться на меня. Его плотное, как из теста, лицо задвигалось всеми мускулами. Я заметил бесцветную шкиперскую бородку на скулах. В ту же минуту заурчал, приближаясь, мотор, и на улицу выкатил джип, набитый солдатами.

Они были в пятнисто-серых комбинезонах, чернокожие, сливающиеся с однообразной саванной. Все они сжимали в руках автоматы, а к головам привязаны были пучки жестких трав. Тоже, видимо, для маскировки. И они четко знали, что им следует делать: двое тут же принялись сбивать с трейлера плоский замок, а цепочка других неторопливо пошла по деревне – и сейчас же от хижин поплыл, нарастая, удушливый дым.

Заквохтала и стихла курица, наверное, со свернутой шеей.

Я услышал, как солдаты негромко переговариваются:

– Это же – священная курица, зря ты так… Ничего, в горшке она будет не хуже обычной… Мембе говорил, что священных животных трогать нельзя… Ничего – это она для орогов священная… Смотри, Мембе – колдун… А мне наплевать на Мембе…

Затрещали в огне сухие тростниковые стены.

Ближняя хижина заполыхала.

– Эй, эй, парни!..– возбужденно крикнул шофер.– Что вы делаете, это – гуманитарная помощь!..

Позабыв обо мне, он рванулся к солдатам, которые сбивали замок. Но дорогу ему заступил офицер с тремя красными носорогами на погонах.

Изогнул кисть лаковой черной руки.

– Стоять!.. Кто такой?..

Ноздри его раздулись.

– Вы обязаны передать меня представителю миротворческих сил,– сказал шофер.– Я не из военного контингента, я – наемный гражданский служащий. На меня распространяется Акт о неприкосновенности персонала. Между прочим, и ваше командование его – тоже подписывало…

Молоток подпрыгивал у него в кулаке.

– Чего он хочет? – спросил один из солдат на местном наречии.

А другой, нехорошо улыбаясь, ответил:

– Он не понимает, с кем разговаривает…

Офицер между тем разобрался в торопливом английском – покивал, морща лоб, и лицо его с вывернутыми губами разгладилось.

– А… ооновец,– сказал он довольно мирно.– Что ж, ооновец, мы вас сюда не звали…

И, спокойно приподняв автомат, до этого прижатый к бедру, засадил вдруг шоферу в живот короткую очередь.

Шофер упал, и его кроссовки, похожие на сандалии, заскребли по дороге.

Проступили на пояснице багровые пятна.

Один из солдат засмеялся.

– Он сейчас стучится в свой рай, а охранник Петер говорит ему: – Куда ты? Тебя не пропустим…

И другие солдаты – тоже оскалились.

Пора было уходить отсюда.

Тем более, что офицер поправил ремешок на плече и, слегка повернувшись ко мне, недобро поинтересовался:

– Ну а ты что скажешь, ооновец?..

Скулы у него блестели от пота.

– Ничего,– ответил я по-английски.

И тогда офицер опять покивал:

– Правильно. Умирать надо молча.

И лениво, еще не закончив фразу, ворохнул чуть согнутой правой рукой.

Я даже не успел шевельнуться. Автомат лихорадочно застучал, и вдруг твердый горячий свинец разодрал мне сердце…

– Нет-нет-нет,– сказал Зоммер.– Вы меня совершенно не понимаете. Я уже который раз объясняю вам это, и вы который раз задаете одни и те же вопросы. Вас, наверное, выбивает из колеи необычная ситуация. Привыкайте, записывайте куда-нибудь, что ли. Не хотелось бы снова и снова накручивать элементарные вещи.

Вы пока не можете умереть. Такова изначальная сущность нашего с вами сотрудничества. Вы – непотопляемая единица. То есть, разумеется, вас можно стереть как личность – там, свести с ума, например, или ограничить жесткой зависимостью. Более того, вас даже можно уничтожить физически. Правда, средства для этого требуются очень сильные. Скажем, атомный взрыв, или вы попадете под луч военного лазера. Остальное, пожалуй, для вас не слишком опасно. Но не воспринимайте, пожалуйста, это как некое благодеяние лично вам. Это – обыкновенный расчет.

Просто мне невыгодно будет начинать все сначала. Так я никогда отсюда не выберусь…– Он поморщился, словно бы раскусив что-то кислое, пару раз, напрягаясь всем телом, неприятно сглотнул и пощелкал короткими пальцами, прислушиваясь к ощущениям. Его розовые толстые щеки надулись.– Дело, собственно, даже не в этом,– продолжил он.– Дело в том, чтобы вы получили, наконец, определенные результаты. Что-то этакое, с чем можно работать. Вот вы говорите, например, "накормить" – это, в общем-то, совсем не моя проблема. Как вы это себе представляете: "вечный хлеб" или что-нибудь, скажем, с повышением урожая? Я вам честно отвечу, что все это детский лепет – пустяки, вы сами с этим спокойно справитесь. Или взять эту дикую вашу идею об установлении мира…

– Ну а чем плох общий мир? – обидчиво спросил я.

Зоммер всплеснул ладонями.

– Да неплох он, неплох – разумеется, с точки зрения обыкновенного человека. Но поймите, что лично мне на это глубоко наплевать: хоть вы там целоваться будете, хоть – друг друга поубиваете. Я лишь выполняю когда-то взятые обязательства. Никакого этического императива у меня просто нет. Да и быть не может – если вы как следует вдумаетесь.

Ну какой, черта лысого, здесь может быть внешний императив? Какой внешний императив у вас, ну, скажем, для насекомых? Чтоб не размножались чрезмерно, чтобы не вредили посевам. Собственно, вот и все. Только не обижайтесь, пожалуйста, это – аналогия, образ. Я хочу, чтобы, наконец, меня правильно поняли. Вы же сами не будете вмешиваться в муравьиные войны? Выяснять, кто там прав, из-за чего они начались? Почему же вы ждете от меня чего-то подобного? Устранить причину всех войн – это еще куда ни шло. Но не очень рассчитывайте на разработку конкретного механизма. Будет это любовь или ненависть – мне, в общем-то, все равно. Это ваша проблема, теперь вы меня понимаете?

– Понимаю, конечно,– после длительной паузы сказал я. Подошел к стеллажу и провел указательным пальцем по книгам. Тонкий след появился на плотно стиснутых корешках.

Словно и сюда просочилась густая африканская пыль из саванны.

Что-то меня смущало.

– Ну вот, вы все же обиделись,– сказал Зоммер с досадой.– Что у вас за привычка такая, немедленно обижаться.

Перестаньте, мон шер, это мешает работе…

Он для убедительности вытаращил круглые маленькие глаза и наморщил кожу на лбу, как будто от изумления. Пух волос, прикрывающий череп, немного заколыхался.

– Вам, наверное, следовало обратиться к профессионалам,– сказал я.– В православную церковь или, может быть, в Рим, в католическую. Да любой проповедник из протестантских конфессий исполнит это лучше меня. Вы, по-моему, совершили ошибку, выбрав не того человека.

Что для вас может сделать научный работник?..

Я глянул в окно. Двор был пуст и осветлен отражениями солнца от стекол.

Рядом с детской песочницей лежала резиновая покрышка. Рос старый тополь, и к беловатому потрескавшемуся стволу его прислонялся мужчина, держащий руки в карманах.

Наверное, дожидался кого-то.

Зоммер поерзал в кресле.

– Ну вы все-таки, извините, упрямец,– констатировал он.– Объясняешь вам, объясняешь – никакого эффекта.

Вы как будто не слышите, что вам говорят. Да не требуются мне в этих вопросах профессионалы! У так называемых профессионалов все расписано наперед. Ни сомнений в деяниях, ни реального соотнесения с миром.

Власть церковная – вот что прежде всего. Уже две тысячи лет они отвечают на эти вопросы. Вас, быть может, еще и устраивает их ответ, а вот мне он представляется просто бессодержательным. Иерархия, подчинение искусственным догмам. Вы желаете религиозную диктатуру, давайте обговорим! Но имейте в виду, что это – на целое тысячелетие!..

– Он опять сильно сморщился, покраснев и, наверное, сглатывая отрыжку, взялся рукой за горло. Покачал младенческой головой из стороны в сторону. Нос у него задергался.– Извините, мон шер, но вы не дадите мне, скажем, стакан чего-нибудь. Пить очень хочется. Человеческие желания, неудобство пребывания в вашей юдоли…

Он снова сглотнул.

– Может быть, чаю? – спросил я.– Это такой напиток – из листьев…

– Да-да, можно чаю!..

Я прошел на кухню и включил электрическую плиту. Набубырил в чайник воды и распечатал коробочку с серым слоником. В груди у меня все же побаливало. Шесть автоматных пуль. Они вышли из тела, и я выбросил их на помойку. Но шесть пуль – это все-таки шесть увесистых пуль.

Организм восстанавливается, конечно, однако смерть его еще не покинула.

И еще, наверное, долго будет напоминать о себе.

Бесследно ничто не проходит.

Заскворчала разогревающаяся плита.

На хрен, подумал я. Дьявол, Бог, очередное Пришествие. Саранча Апокалипсиса, Тьма и Свет. Во что я, собственно, ввязываюсь?

У меня довольно плохо сгибался локоть правой руки. Тем не менее, я отдернул мохнатые занавески на кухне. Ударили солнечные лучи, окно просияло пылью. Можно было предполагать, что смотрит оно прямо в вечность.

В древнегреческий мир, например, или в далекое будущее. Но смотрело, конечно, все же на улицу. Открывались напротив дома, облепленные карнизами.

Копошились там сизые голуби и воробьи. Вразнобой торчали антенны с нелепыми щетками. Почему-то валялись расщепленные доски на крыше.

А у ближней из подворотен стоял мужчина, такой же, как во дворе, и, держа в руках плащ, посматривал в мою сторону.

Я отшатнулся.

Я внезапно сообразил, что и книги на стеллажах были выставлены немного не в том порядке.

Вот, что меня смущало.

Вероятно, в мое отсутствие квартиру обыскивали.

– Да-да,– вдруг, повысив голос, сказал Зоммер из комнаты.– Я забыл вас предупредить. За вами следят. Человека четыре, по-моему, я – заметил. Не волнуйтесь пока, я не думаю, что это слишком серьезно. Кстати говоря, где обещанный чай?..

Интонации у него были нетерпеливые.

Я не очень приветливо буркнул в ответ:

– Имейте терпение…

После чего набрал номер Риты и, дождавшись, пока на другой стороне подойдут, произнес – понижая голос, чтобы Зоммер не слышал:

– Это – я. Я на некоторое время уеду. Не звони мне пока, пожалуйста, и тем более не заходи. Не выдумывай ерунды, со мной ничего не случилось. Все в порядке, вернусь – обязательно расскажу. А пока не проявляй особой активности. Поняла? Ну – я тебя люблю и целую…

Рита попыталась мне что-то сказать – начала было фразу, по-моему, яростно возражая, но я тут же, не слушая ничего, разъединил телефон, а затем быстро выдернул из розетки квадратную вилку.

Вот так. Теперь она не засветится.

Между прочим, на кухне также наличествовали следы досмотра: пачка старых салфеток переместилась с холодильника на буфет, а картинка Снайдерса на стене висела чуточку кривовато.

Значит, и здесь обыскивали.

Машинально, как посторонний, я поправил ее. Это все, разумеется, мне очень не нравилось. Я слегка передвинул чайник, который уже забурчал, и, вернувшись в комнату, посмотрел на Зоммера, вертящего в руках кубик Рубика.

– Послушайте, Зоммер, вы мне ничего не говорили про то, что последнее время нами кто-то интересуется. Вообще любопытно, как они вышли на нас? И кто именно – госбезопасность или просто милиция? Между прочим, не следует относиться к этому легкомысленно.

– Да? – сказал Зоммер, изучая сложившуюся на кубике компоновку.– Вы о чем? Любопытная, надо сказать, логическая штуковина. Сочетание цветности и пространственного измерения. Перебор вариантов, правда, несколько бедноват. Вероятно, здесь надо было включить фактор времени.

Например, раз в минуту меняется произвольно один из цветов. Чтобы скорость решения была существенно ограничена. А так – слишком просто.– Он сделал несколько быстрых движений, и вдруг все грани кубика стали единообразными. Зоммер пощелкал ногтем по верхней из них.– Видите, удовольствия – никакого…

– Я, кажется, к вам обращаюсь,– сдержанно сказал я.

Тогда Зоммер со вздохом поставил кубик на полку.

– Честно говоря, меня это не волнует. Это ваши проблемы, зачем я буду думать о них? И к тому же детали общественных отношений мне все равно непонятны. Непонятны,– и углубляться в конкретику я не хочу. Вы имеете собственные возможности, чтоб отрегулировать ситуацию. Так что, думайте, действуйте, я вас ничем не стесняю…

Он небрежно пожал плечами.

– И однако, все трудности порождаются именно вами,– сказал я.Остановка часов, спонтанное отключение электричества.

Телевизоры в нашем районе показывают черт-те что. А вчерашняя катастрофа в НПО "Электроника"? Взорвалось охлаждение в цехе, погиб человек.

Вероятно, само присутствие ваше влияет на некоторые процессы…

Без особой цели я подошел к стеллажам. Книги и в самом деле стояли не в том порядке.

Это меня раздражало.

– Да,– сказал, поразмыслив, Зоммер.– Так оно, возможно, и есть. Но, заметьте, все это опять же – ваши проблемы. Меня они не касаются…

Он вдруг поднял голову, к чему-то прислушиваясь, и его розовощекая мордочка отвердела.

Безобразные пятна покрыли залысину надо лбом.

– Что такое?..

Ответить я не успел. Дверь квартиры с невероятным грохотом отлетела, и в гостиную ворвались трое рослых мужчин – приседая и сжимая в вытянутых руках пистолеты.

– Стоять!.. Не двигаться!..

Действовали они очень умело, сразу взяв нас обоих под перекрестный прицел, и по оскаленным лицам ясно было, что стрелять они готовы без промедления.

Я мельком глянул на Зоммера.

Тот, как будто медуза, растекся по креслу. Челюсть у него отвалилась, а живот занимал пространство от ручки до ручки.

Шевелились короткие пухлые пальцы на свешивающихся ладонях.

Вероятно, Зоммер находился в отпаде.

– В-в-ва… в-в-ва… в-в-ва…

Рот бессмысленно разевался.

Совершенно некстати я вспомнил, как он разъяснял мне свое теперешнее состояние: дескать в качестве Бога он, разумеется, неуязвим, но как смертный способен испытывать боль и страдания.

Он признался тогда, что мысль о боли его ужасает.

Сейчас это было заметно.

И такая горячая злоба перехватила мне горло – на вмешательство этого существа, на младенческую жестокую его безответственность – что буквально стало нечем дышать, и, чтобы освободиться от этой злобы, я, не знаю уж как, вышвырнул ее из себя – выдрал с корнем, откинул, как будто что-то прилипшее.

На секунду мне даже почудилось, что лопаются какие-то соединения.

Тонкие какие-то ниточки.

Какие-то слабые нервы.

Острая мгновенная боль пронзила все тело.

Я вскрикнул.

И тут случилось невероятное.

Трое рослых мужчин, изготовившихся к стрельбе, тоже вскрикнули, как будто от внутренней боли, лица их потемнели, точно обугливаясь, ближний, что скомандовал нам насчет "стоять", вдруг весь выпрямился и вспыхнул, как сухая коряга. Желтое веселое пламя выскочило из-под одежды.

Загорелась рубашка, дохнули дымом синие джинсы.

И напарники его тоже вспыхнули – раскорячиваясь и падая на паркет.

Их раскрытые рты забило огнем.

Крик обрезало.

Три обугленных тела лежали в гостиной,– спекшиеся лохмотья на них слабо дымились, а от дальнего, навалившегося на плинтус спиной, расползалось по цветастым обоям зловещее траурное кострище.

Миг – и загорелась салфетка под телевизором.

– В-в-ва…– тянул Зоммер беспомощно.

Колыхаясь, как студень, он пытался выкарабкаться из кресла. Ноги его не слушались, а к дрожащей щеке прилипло перышко сажи.

– В-в-ва… Пожалуйста, осторожнее…

И тогда я понял, что сделал это не он, это все сделал я – выплеснул злобу наружу.

Значит, сродни богам.

Раздумывать было некогда. Я повел уверенным твердым взглядом вокруг, и огонь, расползающийся по обоям, послушно остановился. А затем, пыхнув, сник, измазав копотью штукатурку.

Прекратили дымиться обугленные тела.

Только смрад горелого мяса распространялся в гостиной. И отчаянно тикал будильник, показывая четверть двенадцатого.

Зоммер, наконец, выкарабкался из кресла.

– Вы с ума сошли,– тонким голосом сказал он.– Вы рехнулись. Вы чуть меня не убили…

Он сейчас нисколько не походил на бога – рыхлый пожилой обыватель, скомканный потрясением.

Во мне словно умерло что-то.

Дым расползался по комнатам.

– Ладно,– сказал я.– Ладно. Пойдемте отсюда…

– А куда? – спросил Зоммер, отряхиваясь.

– Есть одно место. По-моему, вполне безопасное.

– Это к вашей приятельнице?

– Не хотите – не надо.

И тогда Зоммер стих,– оглянулся, зачем-то ощупал себя от бедер до подбородка, а потом замычал и, как ребенок, неловко переступил через сгоревшее тело…

Семинар был назначен на половину двенадцатого. Я явился в одиннадцать двадцать пять и, войдя в коридорчик, простершийся от конференц-зала до лестницы, был немедленно перехвачен Баггером, который выступил из дверного проема.

Вероятно, он специально меня караулил – взял под локоть и, не давая пройти, завернул в ту часть холла, которая примыкала к буфету.

Крупный мраморный лоб прорезали две морщины.

– Мне надо с вами поговорить…

– Пожалуйста, Томас,– сказал я, незаметно отодвигаясь и пытаясь освободить зажатый пальцами локоть. Мне как-то не нравилось, что он меня держит.– Разумеется. Я – в вашем распоряжении.

– Тогда пройдемте сюда,– сказал Баггер поспешно.

И, затолкав меня за поднимающуюся выше роста горку цветов, разместил в закутке, который эти цветы образовывали. Журчала вода в фонтанчике, и сквозь декоративные камни высовывались глаза фиалок.– У меня есть для вас довольно неприятная новость…

Он облизал губы.

– Томас, слушаю вас…– Я тоже начинал волноваться.

Новость заключалась в том, что сегодня утром к Баггеру, который был членом Оргкомитета, неожиданно вперлись два человека в штатском и, предъявив удостоверения Второго бюро, целый час задавали вопросы, касающиеся моего пребывания. Откуда я взялся, каким образом, не получив визы, въехал в страну, посылалось ли мне официальное приглашение на конференцию? Кто меня из участников лично знает и какие у меня были ранее научные достижения? Причем, дело ограничивалось не только этим, их интересовали мои знакомства на конференции: с кем конкретно я последнее время общаюсь и какие при этом веду конкретные разговоры. И не видел ли Баггер, чтобы ко мне приходили какие-нибудь посторонние? Они дали довольно подробное описание Зоммера: то есть, внешность, одежда, полный словесный портрет. И просили, если такой посетитель появится, чтобы Баггер их известил по соответствующему телефону. Баггер, разумеется, отказался. В общем, стороны разошлись при взаимном неудовольствии.

Старший в паре даже холодно намекнул, что теперь и у Баггера могут быть определенные неприятности. Тогда Баггер вспылил и послал их к черту. На том и расстались. Представители Второго бюро зашли в номер к Дювалю, а взъерошенный Баггер поспешил, чтобы меня предуведомить.

– Это, конечно, полное безобразие! – нервно сказал он.– Я не знаю уж, за кого они вас тут принимают (да и если говорить откровенно, то лично мне все равно), но смешно же искать среди нас наркомафию и террористов. Даже если вы, предположим (простите меня, ради бога!), агент КГБ, то и здесь они явно превысили свои полномочия. Конференция, в конце концов, не секретная. Все имеющиеся материалы будут опубликованы.

Баггер пригладил волосы. Было ясно, что он боится скандала, который бы мог разразиться. Член научного семинара – иностранный шпион.

Все газеты, конечно бы, ухватились за такое известие. Пострадал бы престиж Конференции и Оргкомитет. Между прочим, сам Баггер в первую очередь.

Вероятно, поэтому он так и расстраивался.

– Заверяю вас, что к КГБ я не имею ни малейшего отношения,– сказал я.– Точно так же, как к наркомафии и к международному терроризму. Я действительно российский ученый, Санкт-Петербургский Технологический институт. Ну а то, что вам незнакомы мои научные публикации, так они, в основном, посвящены смежным вопросам. Я не чистый философ, я, так сказать, прикладник. Однако, это – не преступление…

Баггер, наконец, выпустил из пальцев мой локоть.

– Боже мой, мсье профессор, я, разумеется, верю вам.

И не надо мне ваше удостоверение, оно все равно на русском. С визами произошла, конечно, какая-то путаница. Я бы лишь посоветовал обратиться в российское посольство в Париже. Кто их знает, быть может, потребуется юридическая защита…– Важное сенаторское лицо его вдруг на секунду застыло, а затем умильно расплылось, изображая приветствие.

Полные яркие губы сложились сердечком.– Рад вас видеть, мадемуазель. Вы, как всегда, ослепительны…

Он неловко посторонился.

– Здравствуйте, здравствуйте, господа,– сказал женский голос.– Вот вы где, оказывается, от нас скрываетесь. Любопытно, какие у вас секреты? Я, надеюсь, не помешала дискуссии? – Тут же теплая гибкая уверенная рука просунулась мне под локоть, и Октавия, словно разъединяя нас, просочилась, представ во всем своем страстном великолепии: черные дикие волосы, как будто взъерошенные самумом, черные, полные вызова, блистающие глаза, черный брючный костюм из плотного бархата. Под костюмом на черной блузке светился в серебряной оправе топаз, а упругие алые губы были чуть-чуть приоткрыты. Она точно была готова к немедленному поцелую.– Что же вы, господа? Между прочим, семинар уже начинается…

Страстный взор ее обратился на Баггера. И почувствовалось в нем какое-то непонятное ожидание. Словно бы она давала ему что-то понять.

Баггер даже смутился.

– Да, конечно, пора идти,– с запинкой сказал он.

Отступил и сдержанно поклонился, охватывая нас внимательным взглядом.– Мы вас ждем, господа. Какой вы все же счастливец, мсье Волкофф…

Ему, видимо, не хотелось оставлять нас одних. Тем не менее, он вздохнул, показывая, как завидует,– отвернулся и пошел через громадную широту вестибюля. Его ладная внушительная фигура привлекала внимание.

В миг прилипли к ней какие-то участники конференции.

Баггер в качестве Оргкомитета был нарасхват.

Его заслонили.

Встрепенувшаяся Октавия еще плотнее взяла меня под руку.

– Где ты пропадаешь? – капризно спросила она.– Почему я не видела тебя сегодня за завтраком? Мне пришлось провести это время с Бернеттами и Дювалем. Боже мой, они меня совершенно измучили!..

Выразительно просияли белки закатившихся глаз.

– Бедная,– сказал я.

Октавия притопнула каблуком.

– Ты не представляешь себе, какое это проклятие: и Дюваль, и Бернетты. Разговаривают они только по своей специальности, более ни о чем. И причем, идет сплошной английский язык. "Микрохимия естественных социальных движений"… "Миф как косвенный смысл биологического в человеке"… И так – все время. Это были ужасные полчаса.

Ты еще у меня за это поплатишься…

Она быстро подняла горячие губы, и я тут же склонился над ними, почувствовав запах духов. Знакомое гибельное ощущение встрепенулось во мне – с негой темного номера, с дурманным ароматом жасмина. Колыхалась от сквозняка паутинная штора, и шумели за открытым окном парижские улицы.

Это было вчера.

А сегодня тревожащий запах жасмина казался еще сильнее, и еще острее томила неизбежность прощания.

Все уже завершилось.

Октавия отстранилась разочарованно и сказала с упреком и с некоторым негодованием:

– Что-то ты сегодня какой-то отсутствующий, дорогой. Я тебе надоела, тебе вчера что-нибудь не понравилось? Знаешь что, давай поднимемся в номер. Ну их, этих Бернеттов. Пускай без нас обсуждают…

Она медленно, почти незаметно прогнулась и коснулась меня поднявшимися лацканами жакета. Вкус жасмина усилился. Я увидел себя как бы со стороны: озабоченный, хмурый мужчина, непрерывно зачем-то оглядывающийся – в чуть примятом костюме и галстуке, провисшем под горлом.

Зрелище было непривлекательное.

– Разумеется, дорогая,– примирительно сказал я.

– Только мне не мешало бы позвонить по одному мелкому делу. Подожди здесь минуточку, я сейчас буду…

На мгновение мне показалось, что Октавия не хочет меня отпускать: мышцы левой руки ее как бы окаменели, враз и очень отчетливо затвердело плечо, пальцы стали вдруг – жесткими, цепкими, деревянными.

Однако продолжалось это недолго.

Уже в следующую секунду Октавия, видимо, смилостивилась:

– Ну иди. Ничего с тобой не поделаешь…

Я прошел к таксофону, прилепленному на шершавой стене. Таксофон был обычный, с прорезью для кредитных карточек. Карточки у меня, разумеется, не было, но за пару прошедших в Париже дней я уже научился справляться с подобной техникой. Резкое внутреннее усилие – и загорелся глазок, свидетельствующий о готовности. Раздался гудок в трубке. Я набрал длинный ряд цифр. Можно было, конечно, позвонить и из номера, но я чувствовал, что возвращаться в номер нельзя. В номере могла оказаться засада. Интересно, как все-таки они меня вычислили? Я ведь все же не Зоммер, картину мира не искажаю. Никаких аберраций быть не должно.

Вероятно, ниточка протянулась сюда из Петербурга… Я спокойно и даже как бы лениво оглядывал вестибюль. В этот час народа тут было немного.

Пребывал в столбняке за барьером лощеный портье, и топталась у скульптурной карты Парижа туристская пара. Пожилые, самодовольные, пестрые иностранцы.

Более никого. Тишина, горка нежных фиалок у шепчущего фонтанчика.

А в противоположном конце вестибюля – полуоткрытая дверь, и внимательный Баггер, выглядывающий из нее напоследок.

Он заметил меня и укоризненно покачал головой. Мол, опаздываете, это не принято. Лишь вчера договаривались, что – никаких опозданий на семинары.

Он даже прицокнул.

Я почувствовал внезапное раздражение. Сколько времени потеряно здесь впустую. В самом деле, сегодня уже третий день, а я так и не продвинулся ни на шаг в том, что требовалось. И нельзя утверждать, что все это время было потрачено зря. Нет, конечно, я услышал несколько удивительных сообщений. "Одомашнивание европейцев", доклад, например, или, скажем, "Культура письма как бремя цивилизации". Масса нового материала, множество парадоксальных гипотез. Я с такими проблемами еще никогда не сталкивался. Тут есть над чем поразмыслить. И тем не менее, я не продвинулся ни на шаг. Разговоры, дискуссии, вечное сотрясение воздуха. Никакой практической ценности они не имели. Никакого конкретного смысла выудить не удалось. Разве что как исходный материал для последующих раздумий. Вот и все, что почерпнуто… Я прислушивался к гудкам, уходящим отсюда в Санкт-Петербург. К телефону на другом конце линии не подходили.

Вероятно, квартира была в этот момент пуста. Почему-то и Зоммер, и даже Рита отсутствовали.

Пора было возвращаться.

Я бросил трубку, а неслышно приблизившаяся Октавия опять взяла меня под руку.

– Не дозвонился пока? Ничего, не расстраивайся, попробуем позже…

Она уже вновь подкрасила губы – потянула меня, вытаскивая из-под колпака таксофона, страстно-черные глаза ее просияли. И в этот момент я заметил двух молодых людей, деловым быстрым шагом пересекающих ширь вестибюля.

Оба они были в приличных серых костюмах, в чисто-белых рубашках и даже при галстуках. И они отрывисто переговаривались на ходу, поглощенные якобы какими-то своими проблемами. Оба не обращали на меня никакого внимания, но я сразу же, как ударенный, понял, что – это за мной.

И Октавия тоже, наверное, поняла, потому что сказала казенным непререкаемым тоном:

– Спокойно! Не вырывайся!

И тогда я внезапно сообразил, что она не случайно просунула мне руку под локоть, что она очень мягко и незаметно согнула мне кисть руки и что я зафиксирован крепким профессиональным захватом.

В изумлении я посмотрел на нее, а Октавия, подняв брови, сухо предупредила:

– Гостиница окружена. Сопротивление бесполезно…

У нее даже лицо изменилось: то, что раньше я принимал за страстность, обернулось жестокостью, а сияющие колдовские глаза окатывали презрением.

И держала она меня очень уверенно – надавила на кисть, и боль опоясала мне запястье. Вероятно, Октавия демонстрировала, что будет, если я начну вырываться. Вырываться поэтому было бессмысленно. Душная знакомая ненависть подступила мне к горлу. На мгновение перед взором мелькнуло: покрытый пламенем вестибюль, сизый воющий дым, прорывающийся сквозь окна и двери, и обугленная Октавия, как головешка, валяющаяся у фонтанчика. Уголь вместо лица, запах горелого мяса. Я не мог сделать этого, что бы мне ни грозило. Предыдущего раза мне было вполне достаточно.

И не знаю уж как, но я переплавил ненависть во что-то другое, и без всякого напряжения разогнул железную кисть, и легонько толкнул Октавию, чтоб она не мешала, и Октавия отлетела, ударившись о горку с цветами.

Мышцы у меня были словно из сверхпрочного сплава. Кто-то обхватил меня сзади и, как Октавия,– рухнул, шмякнувшись телом о стену.

Раздался сдавленный хрип.

Все произошло очень быстро.

Молодые энергичные люди, развернувшись на шум, разом сунули руки под мышки, наверное, за оружием, а Октавия, даже не поднимаясь, выхватила откуда-то пистолет, и зрачок его глянул мне будто в самое сердце.

– Не двигаться!..

Мне нужны были две-три секунды, чтобы убраться отсюда. Трех секунд мне, пожалуй бы, хватило с избытком. Я уже представлял обстановку: огромный диван и комод. Возникала в груди знакомая тяга перемещения.

И, однако, у меня не было этих двух-трех секунд. Нужная картинка квартиры почему-то не возникала. Расплывались детали, Октавия давила указательным пальцем курок, и, наверное, выстрел мог грянуть в любое мгновение.

– Руки за голову!..

Но как раз в это время дверь конференц-зала открылась и оттуда выскочил Баггер также с пистолетом в руках и, по-моему, даже не целясь, выстрелил в распластанную по горке Октавию.

Пах!.. Пах!.. Пах!..

Правда, это было все, что он успел сделать. Молодой человек, который поближе, тоже выхватил пистолет, и на белой рубашке Баггера возникли кровавые пятна.

Пах!.. Пах!.. Пах!..

Грохот выстрелов наполнял вестибюль. Треснуло и вывалилось стекло, отделяющее террасу. Разлетелся плафон, бабахнули по стенам осколки.

– Бегите, Серж…

Баггер лежал на спине, и тупые ботинки его конвульсивно подергивались.

И подергивалась обстановка квартиры, которую я пытался представить.

Я не чувствовал, что способен через пространство шагнуть туда. Этот чертов конвейер пальбы, наверное, взбаламутил сознание. Я никак не мог по-настоящему сосредоточиться.

Пах!.. Пах!.. Пах!..

Как во сне я видел, что парни, застрелившие Баггера, поднимая свои пистолеты, медленно поворачиваются ко мне, а из узкого коридорчика выдвигаются еще, сразу трое, и такими же точно жестами засовывают руки под мышки.

У меня оставался единственный выход.

Я рванулся налево через выбитое пулей стекло и с размаху упал на железные перила террасы. Показались – веселая разнобоица крыш, трубы, трубы и Эйфелева башня над ними.

Это был десятый этаж.

Висело жидкое солнце.

– Стой!.. Куда?..

Молодые люди проламывались на террасу.

Однако я уже перевалился через перила, и меня подхватил теплый свистящий воздух…

Демонстрация свернула к Адмиралтейству и застопорилась на трамвайных путях, которые прижимались к саду. Леха сразу же опустил транспарант и сказал, оборачиваясь, недовольным голосом: – Ну вот, опять маринуют…Лицо его исказилось. Он подумал и сунул круглую палку Жаконе, который бессмысленно озирался.– На, пока подержи! – А почему это я? – резонно поинтересовался Жаконя.– А потому что ближе стоишь. Держи, не качайся!..Жаконя обнял транспарант и двумя руками, как тонущий, схватился за перекладину.– Дык, это самое… Хорошо жить, ребята…– Он действительно ощутимо покачивался, и костыль, упирающийся в асфальт, оказался не лишним.– Да здравствуют советские инженеры!..– Между тем Леха извлек из внутреннего кармана бутылку, примерно ноль восемь, и умело, пройдя по пробке ключом, с хлюпом вытащил ее пластмассовую заглушку. Деловито повернул бутылку наклейкой вперед.– Так что, из горла примем или как культурные люди? – Есть, есть посуда! – немедленно откликнулся кто-то. Тут же образовались стаканчики, запахло отвратительным алкоголем, однако выпить не удалось – как из под земли вырос встревоженный Хеня и сказал умоляющим голосом, где вместе с тем чувствовались и командирские интонации.– Ну ребята! Ну мы же вчера договаривались!..– Он насколько мог широко развел руками.– А что такое? – спросил недовольный Леха.– А такое, что договаривались, когда – выйдем с площади.– Дак застряли же, застряли – значит, не виноваты…– Леха с тонким прихлебом высосал из стакана портвейн, крякнул, хмыкнул, выдохнул свежак перегара и с удовлетворением слил в стаканчик остатки. Лицо у него прояснилось.– Ну что, Хеня, будешь? – Чувствовалось, что Хеня заколебался, и тем не менее принял стакан в ладонь, и втянул носом воздух, оценивая содержимое.

– "Иверия",– уважительно констатировал он.– Раскопали "Иверию", где это вы, ребята? – Места надо знать,– ответил Леха.– И между прочим, вот ты подумал бы как парторг: обеспечивать надо трудящихся, делать централизованно, вышел, значит, на демонстрацию – получи бутылек. Вот и явка тогда образуется стопроцентная…– Рита рядом со мной неожиданно засмеялась.

– Ладно-ладно, ты эти шуточки брось,– официальным тоном посоветовал Хеня.– Надо все-таки разбираться, как можно шутить и как нельзя.– А что я такого сказал? – А – думать надо! – С оскорбленным достоинством Хеня выдул стакан, тоже крякнул и вдруг побледнел всем лицом, диковато оглядываясь.

У него даже уши зашевелились.– А где транспарант?..– Вонвон-он!..откликнулись сразу несколько энтузиастов.– Сохранили твою фанеру!.. Жаконя присматривает!..– Мы слегка расступились, чтобы не загораживать фигуру Жакони, тот рыгнул, и в это время я вдруг заметил среди демонстрантов Зоммера. Зоммер стоял с рабочими Металлического завода и о чем-то с ними беседовал, держа в руках майонезную баночку. Вероятно, тоже расслабился по случаю остановки. С его правого локтя свисала авоська, а расстегнутый плащ обнаруживал светлый дешевый костюм. Мятый галстук у горла, старенькие ботиночки. Ни дать ни взять – бухгалтер среднего предприятия.

Он почуял мой взгляд и тоже ответил взглядом, но – с тупым равнодушием, как будто бы не узнав. Тем не менее у меня пробежала холодная дрожь по телу. Я отступил на шаг. Рита, явно обеспокоенная, дернула меня за рукав.– Что случилось, вспомнил что-нибудь нехорошее? – Ничего,отворачиваясь от Зоммера, сказал я.– Как это ничего? У тебя щеки позеленели…– Говорю тебе: ничего.

Не трогай меня, не надо…

Кажется, Рита обиделась. К счастью, в эту секунду где-то впереди грянул оркестр, демонстрация зашевелилась и двинулась по направлению к площади.

Плотные сомкнутые шеренги оттерли Зоммера. Я надеялся, что – навсегда.

Сердце у меня ощутимо постукивало. И поэтому когда из толпы вылез Хеня и плаксиво начал настаивать, чтобы я хотя бы немного понес транспарант – понимаешь, Жаконя нахрюкался, потеряет, мерзавец,– я довольно-таки решительно ему отказал. Дескать, извини, дорогой, рука не сгибается.

А слегка возбужденная Рита не к месту хихикнула.– Ладно,– сказал обиженный Хеня.– Будет обсуждаться твоя работа, припомним.– И, увидев Шаридова, шагающего с женой и с детьми, закричал, продираясь к нему через шеренги идущих: – Подождите, Халид Ибрагимович, одну минуточку!..– А вслед за Хеней вылез из толпы бодрый Леха и, потирая руки, со значением подмигнул: – Ну что, деятели, сваливаем отсюда? – Неудобно, обещали пройти с коллективом,– сказал я.– Неудобно на потолке отдыхать, одеяло спадает. В общем, вы, как хотите, а мы всей конторой фью-ить!..– Леха сделал кому-то из задних призывный жест и, как лезвие сквозь кисель, рванулся поперек демонстрации. Мы с Ритой также начали диффундировать к краю.

Праздничный громадный портрет вождя взирал на нас с ближнего дома.

Занимал он пространство от крыши до первого этажа и, наверное, создавал полумрак в закрытых им помещениях.– Посмотри,– толкнула меня в бок Рита.– Что такое? – Ты – посмотри, посмотри! – Вероятно, материя на портрете была довольно плохо натянута, прямо посередине его вздувался пузырь, и от слабого ветра казалось, что вождь шевелит бровями. Зрелище было забавное.

– Всего через год,– сказал я.– Через год он умрет, а потом это все начнет постепенно разваливаться. Исчезнут партия, КГБ, а республики образуют самостоятельные государства. Вся жизнь переменится.– Я и сам едва верил своим словам.

Слишком уж нереальным казалось такое будущее. Пучина времени, десять лет.– Ты меня, по-моему, все же разыгрываешь,– ответила Рита.– Ну откуда ты можешь знать, тоже мне – прорицатель…– Она пожала плечами.– А чего бы ты хотела больше всего? – спросил я.– В жизни или прямо сегодня? – уточнила Рита.– Разумеется, в жизни…– Чтобы так было всегда…– Как сейчас? – Ну да, как в эту минуту…

Она тихо царапнула меня ногтем по ладони. Обтираясь о куртки и о плащи, мы выбрались из демонстрации. Вероятно, в преддверии площади выходить уже было запрещено: вилась цепь ограждения и кучковались за ней наряды милиционеров. Двое тут же направились в нашу сторону, а один помахал рукой, приказывая вернуться. Рита в нерешительности остановилась.

Однако Леха, подняв над головой пятерню, завопил что-то вроде: – Да здравствует наша доблестная милиция!..– и сержант показал нам тогда, что, дескать, давайте быстрее. Им, наверное, лень было спорить по этому поводу.

На середине улицы я оглянулся: еле-еле бредущий Жаконя упорно пер транспарант, а его самого поддерживал Бампер из технического отдела, причем шли они оба как будто через болотную топь, и башка у Жакони перекатывалась по груди, точно резиновая.

Он все же здорово нагрузился.

А с другой стороны к ним прислонился пухленький Зоммер – тоже, видимо, обессилев, отфыркиваясь и пыхтя, и его перекашивала раздутая посудой авоська.

Подготовился, значит.

Далее неторопливо подтягивались Валечка с Жозефиной.

Команда в полном составе.

– Нормально,– констатировал Леха, дождавшийся нас.

– Пока обошлось без потерь.– И прикрикнул, наверное, сжигаемый нетерпением.– Давай-давай, мужики, шевелите конечностями!..

Светило майское солнце.

– А что это за энтузиаст? – кивая на Зоммера, спросил я.– Что за тип? Он, вроде, раньше в наших мероприятиях не участвовал.

Леха осклабился.

– Кто, этот? Да, толковый мужик, у него с собой четыре фунфурика.

Ну? Пускай посидит, что нам, жалко?..

Он с большим удовольствием потянулся.

Я смотрел на вязкие толпы людей, продавливающиеся в створе улицы.

Колонна была бесконечной: она шла и шла под вопли диктора из репродукторов.

В настоящий момент приветствовали славных советских ученых.– Рра!.. Рра!.. Рра!..– доносилось с площади. Точно ревело слоновье стадо. Плескались флажки и гирлянды. Качались над головами воздушные шарики. Я почему-то вспомнил доклад Дюваля. Одомашнивание человека, создание новых инстинктов. Трансформация психики в систему примитивных рефлексов. Индивидуум исчезает, отсчетом становится популяция. Генетическое единство постепенно устраняет конфликты. Человечество замыкается в благостном оцепенении.

Как-то так. Во всяком случае, близко к тексту.

– Ну ты что, совсем отключился? – Леха двинул меня кулаком.

Жил он, к счастью, недалеко, и когда мы всей гурьбой ввалились в квартиру, то, конечно, первым делом разместили совершенно обеспамятевшего Жаконю.

Положили его на диван, а заботливая Жозефина подоткнула подушку под голову.

Набросили на него покрывало.

Жаконя только мычал, бессмысленные бельмы закатывались, и даже телевизор, врубившийся вдруг на полную мощь, как ни рявкал, не мог его потревожить.

Он лишь вялым движением навалил на ухо подушку.

– Убавьте звук,– посоветовала Жозефина.

Я уже схватился за ручку, чтобы ее повернуть, и в это время женщина, появившаяся на экране, сказала:

– Передаем подробности катастрофы в Санкт-Петербурге.

По предварительным данным, погибло около тридцати человек. Продолжается сильный пожар на заводе "Пластмассы и полимеры", от огня взорвалась батарея, обеспечивавшая производственный цикл, около трех тонн горючих веществ попало на землю. Жители ближайших домов отселяются. Район катастрофы блокирован. Вместе с городскими пожарными действуют воинские соединения…

После этого звук пропал. Появился из кухни Леха, сжимающий в руках два фужера, и, уставясь в дрожащее прыгающее изображение, как ребенок, обалдело спросил:

– А разве телевизор работает? А он уже неделю, как хрюкнулся…

Экран тут же погас, и на нем проступила стеклянная гладкая серость.

Я заметил, что и вилка в розетку, оказывается, не была воткнута. То есть, электричество не поступало. Тогда я тихо скользнул в соседнюю комнату и, дождавшись, пока Зоммер так же тихо просочится за мной, посмотрел на него – еле сдерживаясь, стараясь не выплеснуть раздражения:

– Это ваша работа?

– Они пытались меня захватить,– сказал Зоммер.– Они нас опять каким-то образом вычислили. Полагаю, что без поддержки церкви не обошлось. Подтянули военных, наверное, особые подразделения.

Между прочим, я там заметил какой-то чудовищный огнемет. Вероятно, они собирались залить квартиру напалмом. Извините, но как мне было еще отвязаться от них? Я ведь даже не защищался, я просто отодвинул их в сторону…

– Отодвинул? – с отчетливым клокотанием в горле переспросил я.

А задумчивый Зоммер похлопал мягкими веками.

– Вероятно, не стоит так волноваться по незначительным поводам. Если вас укусил, например, какой-нибудь муравей, то вы сами смахнете их всех, оказавшихся в это время на коже. Вы не будете разбираться, какой там именно укусил. Разумеется, всех,– и половину при этом перекалечите. Понимаете, это чисто инстинктивное действие.– Он смотрел сквозь меня, как будто в какие-то дали. Было тихо, лишь раздавался за дверью негромкий звяк. Вероятно, накрывали на стол в смежной комнате. Что-то пискнула Валечка, что-то ответила Жозефина.

Мерной поступью протопал Бампер на кухню. Зоммер сжал смешные маленькие кулачки.– Честно говоря, меня волнуют сейчас совсем другие вопросы. Если вы не вернулись, значит, на квартире – "замок".

Вероятно, вас именно потому и отбросило в прошлое. В то же место, но в совершенно другую точку отсчета. И вот это мне, извините, очень не нравится. Я уже когда-то сталкивался с аналогичной проблемой…

Он, по-моему, целиком погрузился в воспоминания. У него даже дернулась, как будто от тика, щека, а зрачки блеклых глаз необыкновенно расширились.

Я безнадежно сказал:

– А, быть может, вам лучше вообще оставить меня в покое? Десять лет в своем прошлом я уж как-нибудь проживу. Осторожненько так проживу, высовываться не стану. Но зато и гарантия, что здесь-то меня не найдут.

А там, в будущем, вы ко мне просто не явитесь. Вы же видите, как-то не складывается у нас. Все, что я предлагаю, вам не подходит: голод, войны, а также ненависть и любовь. Почему-то вы это все безоговорочно отвергаете. Я уже и не знаю, что можно еще предложить. Семинар в этом смысле ничуть не облегчил ситуацию. Там – теория, а тут – реальная жизнь. Вам, наверное, следовало бы выбрать кого-то другого.

Вы подумайте, время, по-моему, еще есть. И, наверное, вы согласитесь, что так будет значительно проще…

Зоммер, однако, меня не слушал, осторожно втянул в себя воздух, повел, как локатором, головой и расставил ладони, точно принимая сигналы.

– Нет,– сказал он после длительного молчания.– Нет, по-моему, здесь все в порядке. Извините, меня насторожил эпизод с телевизором.– И, наверное, успокоившись, весьма снисходительно объяснил.– К сожалению, тут все не так просто, как кажется.

Вы однажды уже просили хлеба, и тогда начался поворот к земледелию и ремеслу. Вы просили любви и мира, и вам – со всей атрибутикой – дана была Нагорная проповедь. Вы просили затем личной свободы – началась Реформация, приведшая к множественности конфессий.

К сожалению, все это уже было опробовано. А каковы результаты? Хлеба, чтоб накормить голодных, по-прежнему нет, войны стали ожесточеннее, особенно за последний век, а дарованная свобода приводит к затуханию личности. Человек растворился в среде вещественных благ: погружается в быт, превращается в окультуренное животное. Искра божьего духа в нем медленно угасает. Вы, по-моему, слышали об этом на семинаре. Нет, здесь требуется что-то иное.– Зоммер неожиданно замолчал и вдруг, сморщившись, сунул руку куда-то за ворот рубашки – с наслаждением почесался и выпрямился, несколько обескураженный. Мордочка его слабо порозовела.Пррроклятье!..– смущенно сказал он.– Досаждают слабости человеческого организма.

То одно отвлекает внимание, то – другое. Между прочим, как вы полагаете, нас здесь покормят?..

– Наверное,– сказал я.

И тут дверь открылась, и просунулась из гостиной раскрасневшаяся Жозефина.

– Тебя к телефону…

– Меня, точно? – одновременно тревожась и изумляясь, спросил я.

– Тебя, тебя, такой вежливый голос…

И Жозефина исчезла.

Я глянул на Зоммера, который пожал плечами, а затем переместился в прихожую и взял со столика трубку.

– Сергей Петрович, вы нашу передачу смотрели? – сразу же спросили меня.– Вот сейчас, она прошла по первой программе?

– Кто это? – выдавил я, внезапно похолодев от предчувствия.

А серьезный вежливый голос в трубке сказал:

– Неважно. Просто мы хотели увидеться с вами. Возвращайтесь обратно, ваша квартира свободна. Мы восстановили там всю прежнюю обстановку.

А теперь – дополнение к показанному материалу.

В трубке что-то негромко щелкнуло, и Рита, как будто из могилы, произнесла:

– Сережа, я тебя жду. У меня все в порядке, но ты поторопись, пожалуйста. Я тебя очень прошу: приходи обязательно…

И опять внутри что-то щелкнуло.

– Эй!..– растерянным шепотом сказал я.– Подождите минуточку, не разъединяйте!..– Из прихожей я видел Риту, раскладывающую в это время салфетки. Она чуть прогибалась – так, что обрисовывалась фигура. Чувствовалась в ней некоторая оживленность.

И одновременно она находилась за десять лет от меня и безжизненным ровным голосом говорила, точно под чью-то диктовку.

Повеяло сквозняком.

– Алло! Я вас слушаю!..

Трубка, однако, молчала – не было ни обычных легких потрескиваний, ни гудка. И только когда я положил ее обратно на аппарат, что-то слабенько тенькнуло, свидетельствуя, что линия заработала.

– Все в порядке? – спросил Зоммер, появляясь в прихожей.

– Да,– надеясь, что он не прислушивался, кивнул я.

– Ну и отлично! Зовут…

Зоммер что-то жевал, равномерно двигая челюстью,– проглотил и понюхал затем следующий кусок колбасы. И лицо его выразило очевидное наслаждение.

Светлые глазенки замаслились.

– Вкусно,– сказал он…

Мне казалось, что в помещении пахнет дымом. Это было довольно обширное гулкое помещение с мощным каменным нефом, поддерживающим низкий свод, совершенно без окон и находящееся, видимо, ниже земной поверхности.

Вероятно, было сделано все, чтобы придать ему некоторое подобие уюта: темным бархатом была задрапирована облезлая штукатурка стен, прикрывая кирпич, висели картины религиозного содержания, громоздился в простенке двух ниш распятый деревянный Христос, причем краска на дереве уже местами облупилась, еле слышно шуршал, по-видимому включенный, кондиционер, и ворсистый ковер растянулся от нефа до каминной решетки. Желтело медное ограждение. Полукругом стояли три кресла с широкими подлокотниками, и торчал перед ними на тумбочке прямоугольник плоского телевизора – видеоаппаратура возле него образовывала уступчатую пирамиду.

Здесь был даже высокий и узкий аквариум: в яркой-зеленой воде, между водорослями, подсвеченные люминесцентными лампами, еле-еле подрагивали плавниками лунообразные рыбы. Сплюснутые их тела походили на игрушки из дымчатого стекляруса, выделялись лишь бусины внимательных глаз и раздвоенные хвосты со слюдяными прожилками.

Дыма, вроде бы, не было.

И тем не менее, мне казалось, что горький раздражающий запах пропитывает помещение. Я сразу закашлялся. Я, наверное, уже сроднился с гарью пожаров. Дымом пахло в квартире, куда я, шагнув, переместился из прошлого, дымом пахло на лестнице, когда я спускался к "мерседесу", ожидающему меня, вдоль всей улицы слоились сиреневые густые усы: воздух был напластован, как будто в призрачной штольне. Солнце создавало ощущение миража. А когда "мерседес", прорываясь к окраинам, мягко вылетел на середину выгибающегося моста, обнаружились в открывшейся панораме проемы развалин – зубы зданий, скорлупы задранных крыш – и колышущаяся над ними поросль рыхлого дыма.

Вероятно, город был наполовину разрушен.

Даже мрачный, как мне показалось, туповатый шофер, соблюдая, по-видимому, инструкцию, не вымолвивший за всю дорогу ни слова, тут слегка покосился на догорающий универмаг и всхрапнул, будто горло его было сделано из железа:

– Сожгли город, сволочи…

– Кто? – спросил я, на всякий случай прикидываясь идиотом.

– Мы куда направляемся? И зачем? Что – вообще происходит?

Но шофер, уже взяв себя в руки, опять замолчал и молчал все то время, которое мы еще ехали. И только когда машина остановилась во дворе кирпичного монастыря, окруженного строительными лесами и, вероятно, бездействующего, открывая дверцу передо мной, он произнес неприветливо:

– Ну, приплыли…– и добавил, уже не скрывая накопившейся яростной злобы.– Шевелись, сейчас тебе все расскажут…

А затем деловито достал из багажника весь обтертый "калашников".

Так что, дымом, наверное, пахло и здесь, но особо прислушиваться к ощущениям времени не было – из ближайшего кресла поднялся навстречу мне человек и кивнул, не подавая руки, как будто боялся испачкаться:

– Наконец-то… Садитесь… А мы вас порядком заждались…

– Это вы мне звонили? – так же без какого-либо приветствия спросил я.

А человек покивал:

– Давайте по порядку. Располагайтесь…

Он был одет во все темное: гладкий черный костюм и бадлон цвета сажи, из чернеющих туфель тянулись черные шелковые носки, а фалангу его безымянного пальца охватывал черный же перстень. Бриллиант, украшавший его, казался каплей воды. И он, видимо, не привык терять время даром, потому что с ходу представился, сказав, что его зовут Флавиан, к сожалению, имя не русское, но так уж принято, усадил меня в кресло рядом с собой и, нажав какую-то кнопку на плате, включил телевизор.

– Вы город – видели? Я сейчас покажу вам еще кое-что – в том же духе, имеющее к вам непосредственное отношение…

Экран телевизора прояснел, появилась заставка: зеленые иероглифы в рамке, а потом без всякого перехода пошли документальные кадры.

Я увидел остатки знакомой деревни в Африке: пропыленную мертвую улицу и купы зонтичных на горизонте. Сохранилась даже станина грузовика – закопченная рама с торчащими электроприводами. Сам ребристый контейнер уже куда-то исчез, а от хижин остались кострища – как скопища головастиков. И по улице сгоревшей деревни равномерно трусило какое-то существо – нечто вроде мохнатого волка на коротеньких лапах. Шерсть у него отливала металлом, и, когда оператор, не дрогнув, дал крупный план, я увидел, что это не шерсть, а никелированные колючки.

Волк действительно был из металла – разинул железную пасть, и оттуда высунулся язык, дымящийся испарениями.– Поселение Бенбе, к юго-западу от Кинталы,– прокомментировал диктор.– Його-його – согласно легендам, мифическое божество. Появление його-його свидетельствует о Великой Кончине.– Картинка сменилась. Теперь это был вполне европейский пейзаж: улицы в гудроне асфальта, каменные ухоженные кварталы. Я заметил коробки автобусов, замерших перед кирхой. Только эти автобусы были безнадежно пусты, корка тротуара потрескалась, и высовывались из нее железные суставчатые растения. А от тронутых ржавчиной, лапчатых листьев их – тоже, медленно и беззвучно, отделялись коричневые испарения. Словно сами растения были разъедаемы изнутри кислотой, над зазубренными шипами ныряли чудовищные стрекозы: вероятно, с полметра, выпуская кинжалы когтей.Любек, данные на шестое июня,– откомментировал диктор.– Апокалипсис, население город покинуло…– А затем я увидел Париж, охваченный паникой, гомерическое нашествие жаб на пригороды Миннеаполиса, вымершие кварталы Нью-Йорка, где бушевала холера, и еще какие-то города и брошенные поселения. И повсюду – железо, чудовища, вспышки болезней.

Я не знаю, сколько эта демонстрация продолжалась: вероятно, недолго, но мне показалось, что – целый час. Наконец, появился лик ведьмы, терроризирующей Афины, а затем – иероглифы, и Флавиан небрежно выключил телевизор.

– Прекрасная операторская работа,– сказал он.– Цвет, изображение, панорамы, японцы это умеют. Между прочим, во время съемок погиб режиссер. Пожран його-його, не успели подхватить с вертолета.

Он беззвучно похлопал ладонью по подлокотнику.

– Патриарх о вашей деятельности осведомлен? – спросил я.

– Патриарх, разумеется, знает о том, что мы существуем. Но с другой стороны, мы по статусу – довольно независимое подразделение.

Служба безопасности церкви – так это называется. Свои методы, свои магические приемы. Интересно, что некоторые идут еще со времен Царства Израилева. Ведь с так называемыми Пришествиями приходилось бороться еще тогда. И тогда еще разработаны были определенные ритуалы: заклинания, заговоры, разная мистическая дребедень. И потом это все копилось и отшлифовывалось тысячелетиями. Ничего, как видите, оправдывают себя. Ну а сам Патриарх – зачем ему знать подробности…– Флавиан улыбнулся мне, точно сообщнику, поведя ладонью по воздуху, сделал обтекаемый жест и, нажав пару клавиш на элегантной панели селектора, как о чем-то давно обговоренном, распорядился.– Люций? Давайте…

Дверь сразу же отворилась, и, как заключенная, держа руки сцепленными за спиной, по ступенькам спустилась Рита, сопровождаемая громоздким шофером. Выглядела она довольно прилично: в джинсах, в блузке, с немного отрешенным лицом, посмотрела на кресло, которое было, наверное, для нее подготовлено, но прошла не к нему, а к стулу, стоящему в отдалении.

Села и тут же нагнулась вперед – изучая меня, как будто раньше не видела.

Глаза ее заблестели.

– Я это так и представляла себе,– сказала она.– Разумеется, дьявол и не похож на черта с рогами. Человек – вызывающий симпатию и любовь. И однако, печать Сатаны на нем явственно различима…– Она вдруг вся напряглась и выбросила вперед правую руку. Пальцы, стиснувшиеся в щепоть, прочертили пылающий крест по воздуху. А под кожей лица набрякли синие вены.– Изыди, Сатана!..– Она совершенно преобразилась: кости носа и челюстей заострились, точно в агонии, выступили изогнутые клыки над нижней губой, и начесы волос зашевелились, как черви.– Изыди!.. Сгинь!.. Развейся!.. Провались в огнедышащую геенну!..

Ногти, видимо, покрытые чем-то, немного светились. И казалось, что она сейчас бросится на меня. Жестяные острые плечи, во всяком случае, выдвинулись.

– Достаточно,– сказал я.

Флавиан тут же звонко и как-то замысловато пощелкал пальцами. Точно высыпал короткую ксилофонную трель. И тогда Рита остановилась, распрямившись на стуле, а потом вдруг осела, как будто полностью выключенная.

Глаза ее потускнели.

Клочья огненного креста догорали в воздухе.

А ничуть не взволнованный Флавиан повернулся ко мне – с приветливой выразительностью.

– Вы можете побеседовать с ней,– любезно разрешил он.– Не стесняйтесь, поговорите, она ответит на все ваши вопросы.

Он медленно улыбнулся.

И однако, улыбка его застыла, потому что я спокойно положил ногу на ногу.

И в свою очередь медленно улыбнулся.

– А теперь послушайте меня, Флавиан. Вы подходите к этому делу не так, как надо. Некрасиво, да и бессмысленно прибегать к шантажу.

Это только ухудшит и без того тяжелую ситуацию. Что вы заложили в нее, какие программы? "Ненависть", "любовь" и, наверное, еще "подчинение". Вы напрасно это сделали, Флавиан. Вы не представляете все-таки, с чем конкретно столкнулись. Я заранее чувствую ваши оперативные разработки. Вы сначала продемонстрировали мне знаки Пришествия, Флавиан, и, наверное, будете теперь убеждать, что это – катастрофа для человечества. Что служу я не Богу, а Дьяволу, поддавшись на искушение, и что мой человеческий долг – теперь сотрудничать с вами. Вы, конечно, особенно будете настаивать на сотрудничестве.

И, по-видимому, у вас самая благородная цель: Царство Божие на земле, сошествие благодати. А с другой стороны – давление, типичное для спецслужб. Слежка, шантаж, угрозы. Так, Флавиан? – Флавиан, по-моему, намеревался что-то сказать, но я быстро поднял ладонь, остановив возражения.– Так вот, начинать надо с себя, Флавиан. И учтите, я не предлагаю вам теологический диспут. Я не собираюсь с вами ничего обсуждать, а тем более торговаться по какому бы то ни было поводу. Я сейчас заберу эту женщину, и мы просто уйдем. Понимаете, мы уйдем, а вы не будете нам препятствовать. И тогда вы, быть может, останетесь живы. В противном случае – вряд ли…

Во мне все дрожало.

Флавиан, как будто в задумчивости, опустил глаза.

– Не советую,– очень тихо и вежливо сказал он.– Вы еще не представляете всех наших возможностей. Мы ведь тоже не мальчики, у нас – тысячелетняя практика.

Он как-то странно, точно младенец, причмокнул. Просияла огнем голубоватая капля на перстне. Тут же каменная плита за спиной его повернулась, и из ниши выскочили два человека в зеленых одеждах. Это были, наверное, специально подготовленные монахи: капюшоны, веревки, охватывающие тренированные тела. И у каждого на груди, точно кровь, алела звезда Соломона. Вероятно, как средство против дьявольского наваждения. Они оба сейчас же, пригнувшись, ринулись на меня, и зеленые рясы на спинах вздулись бычьими пузырями: – Й-й-й-е-го-о-о!.. А-а-а!..– Но красивый прыжок их замедлился, точно в воде, и они поплыли по воздуху, колебля рукава облачения.

Будто рыбы в аквариуме.

– Как включается "подчинение"? – сухо спросил я.

Флавиан не мог оторваться от страшноватых фигур, зависших над полом.

Губы его шевелились.

– Вам все равно не уйти – монастырь окружен, подтягиваются части спецназа…

Впрочем, поймав мой взгляд, он нацарапал что-то в открытом блокноте.

Слово было знакомое.

– Фата-моргана…– негромко сказал я Рите.

И она немедленно вспрянула, вытянувшись по стойке "смирно".

– Да, господин учитель.

Глаза у нее были пустые.

– Пойдешь со мной – не отставать, более ничьих приказов не слушать.

– Да, господин учитель.

Флавиан потряс головой.

– Зря вы это,– сказал он с гримасой откровенной досады.– У вас все равно не получится. Очень жаль, могли бы договориться…

Кажется, он был искренен.

Мы поднялись на первый этаж и прошли сквозь паноптикум выдвигающихся навстречу охранников. Все они были в просторных зеленых одеждах и держали кто автомат, а кто – меч с коротким расширенным лезвием.

Непонятно, зачем им такие мечи понадобились. Нам они не мешали. Я лишь время от времени сторонился, чтоб не напороться на кончик. Рита тоже лавировала достаточно ловко. Она двигалась быстро, упруго и, кажется, без тени сомнения. Я сказал: – Не называй меня "господин учитель", просто Сергей.– Слушаюсь, господин Сергей, – ответила Рита.– И без "слушаюсь", и без "господина", пожалуйста,– Да, Сергей, я вас поняла…– Удивительная безмятежность чувствовалась во всем ее облике. Я немного напрягся и как бы ее глазами увидел себя: ослепительный, властный великолепный хозяин, тот, кто обладает правом и миловать и казнить, и кому так легко и сладостно подчиняться. Вероятно, следовало ее тут оставить.

Она была безнадежна.

Я скомандовал, касаясь ее плеча:

– Быстрее!..

Снаружи уже стемнело. Летние крупные звезды горели над монастырем.

Выделялись на фоне их ровные крепостные стены. Двор был полон людьми, одетыми в комбинезоны. Заползал неизвестно откуда взявшийся транспортер, и, как пух одуванчиков, с него тихо соскальзывали солдаты.

Вероятно, спецназ, обещанный Флавианом.

Ерунда, я не боялся никакого спецназа. Две секретные службы соперничали из-за меня в Париже, и потуги обеих распались, как дряхлая паутина.

И здесь будет – то же.

Я абсолютно не волновался.

Но когда мы пересекли этот зачарованный двор и уже миновали ворота, распахнутые навстречу еще одному бронированному чудовищу, над громадой монастыря вдруг раздался тягучий медный удар, и хлестнули сквозь вечернюю тишину несколько выстрелов.

Рита сразу остановилась.

– Бежим!..– крикнул я.

Флавиан, вероятно, не хвастал. Они действительно многому научились.

Я не знаю, как ему удалось разодрать пелену колдовства, но какая-то чугунная тяжесть обрушилась мне на спину. Шлепнул прямо в лицо мелкий гравий покрытия, резь железных когтей распространилась по легким.

Я едва смог вздохнуть, чтобы не погрузиться в беспамятство. А когда я кое-как приподнялся под грохот пальбы, то увидел, что Рита лежит, как будто обнимая дорогу, руки у нее раскинуты по комковатому грунту, а тряпичное тело расслаблено и безжизненно скомкано.

Рита была мертва. Я это сразу же понял. И, наверное, я что-то крикнул в эту минуту. Я, наверное, крикнул что-то отчаянное, не помню. Но я помню, что со всего размаха ударил кулаком по земле, и земля тут же треснула, как корочка теста. Черная зигзагообразная впадина устремилась к монастырю – она слабо гудела внутри и на глазах расширялась, торопливо потек из нее едкий дым, и вдруг глыба строения как будто сложилась посередине. Купола со стуком ударились друг о друга, палец звонницы отчетливо заколебался. А затем монастырь провалился, точно его дернули снизу – донесся протяжный взрыв, огненное тусклое облако поднялось над местом провала, колыхнулась земля, и буран, перемешанный с пеплом, швырнул меня на обочину…

Здесь было тихо. Ласкали воду черные ивы, свежестью дышала река, и подрагивал в зыбкой ее глубине изогнутый ясный месяц. Теплый звездный шатер раскинулся над равниной. Звезд, казалось, было какое-то немыслимое количество – ярких, чистых, как будто промытых дождями. Они складывались в изломы созвездий и чуть меркли, спускаясь до кромки дальнего леса.

Удивительное ночное безмолвие, пряный запах травы. И лишь с темного горизонта докатывалась возня фырчащих моторов – вялый стук, и, как спицы, ощупывали небосвод прожекторные лучи.

Вероятно, там разворачивались сейчас воинские подразделения.

– Танки, кажется,– сказал я, невольно прислушиваясь.

А поднявший голову Зоммер равнодушно ответил:

– Да, по-моему, десятка полтора или два. Но пока они еще сюда доползут, пока разберутся. Успеете скрыться. У вас вся ночь впереди.– Он внезапно чихнул и поежился, видимо, от речной прохлады. А потом извлек из кармана мятый платок и прижал его к опухшему дряблому носу.

Глаза у него заслезились.– Кажется, простудился,– невнятно сказал он.– Знобит что-то, этого еще не хватало.– Посмотрел на платок и издал трубный звук носовыми проходами.– Ладно, все равно уже недолго осталось.Он засунул платок в карман.– Вы, однако, теперь не слишком полагайтесь на промысл Божий. Танки танками, с ними вы, наверное, справитесь, но в дальнейшем вам следует избегать таких ситуаций. Потому что возможности ваши будут несколько меньше.

– Несколько – это насколько? – без особого интереса спросил я.

Зоммер пожал плечами.

– Откуда я знаю? Я уйду, и, соответственно, магический источник ослабнет. Разумеется, вы сможете творить какие-то чудеса, но, как я понимаю, довольно-таки ограниченного масштаба. Там – пройти по воде, воскресить, быть может, кого-нибудь. В общем, разные мелочи, не слишком существенно…– Он слегка на меня покосился, почуяв, наверное, промелькнувшую мысль, и лицо его выразило некоторое удивление. Вздернулись белесые брови.– Нет, мон шер, этого как раз не получится. И психические и телесные повреждения слишком уж велики. К вам вернется безумная больная уродина. Подождите немного, встретитесь на Страшном суде. Там физический облик не будет иметь значения. Да и зачем это вам?..

Он снова звонко чихнул. Его белый летний костюм чуть светился, казалось, на фоне обрыва. Пух волос окаймлял нежную детскую лысинку.

Прожужжало над головой какое-то насекомое.

– Действительно,– сказал я.– Вероятно, вы правы, не следует цепляться за прошлое. Вы мне лучше ответьте вот на такой вопрос: разумеется, физическое бессмертие теперь отменяется, – меня можно убить, меня можно теперь действительно уничтожить.

Ну а все-таки – что случится потом? Я воскресну, как Иисус, или, может быть, смерть является окончательной? Чем я лично располагаю в Царстве Земном, как мне быть и на что мне теперь надеяться?

Зоммер немного подумал.

– Каждый раз одна и та же история,– сказал он.– Для того, чтоб хоть что-то понять, приходится вочеловечиваться. А вочеловеченность, в свою очередь, приводит к мученическому финалу.

В лучшем случае – к отторжению, к одиночеству среди людей. И такая судьба, по-видимому, неизбежна. Я не знаю, по правде, что вам сказать.

Вы, наверное, можете стать основоположником новой религии. Стать пророком, ведущим фанатичные толпы на штурм, и, быть может, воздвигнуть в итоге еще одну земную Империю. Например, Империю Братства и Справедливости…– Зоммер скривился.– К сожалению, это все уже было. А с другой стороны, вы можете и просто угаснуть. И никто никогда не узнает о вас. Только странные слухи, только некие путаные легенды. Между прочим, такой исход гораздо правдоподобнее. Но и в том и в другом варианте то, что вы на своем языке называете нетленной душой и что, в сущности, представляет собой прикосновение Бога, неизбежно вольется в космическую пустоту – став и частью и целым, и Богом и Человеком одновременно.

В этом смысле вы, конечно, бессмертны. Впрочем, как и все остальные.

Он махнул, отгоняя от себя что-то зудящее.

– Так, наверное, в этом и заключается наше предназначение? – спросил я.– Чтобы стать и Человеком и Богом одновременно? Чтоб отдать свою душу вечности, которая – пустота? То есть, Богу, как мы ее называем…

– Может быть,– сказал Зоммер, оглядываясь.– Только надо учесть, что вечность к этому равнодушна. И не следует неизбежность считать выбором осмысленного пути. Вы, наверное, понимаете, что выбора как такового не существует.– Он потрогал мизинцем, по-видимому, вспухший укус и добавил, непроизвольно передернув плечами.– Собственно, мне пора. Сыро, холодно, комары совсем одолели…

Звучно шлепнул себя по шее раскрытой ладонью.

– Прощайте,– сказал я.

Зоммер на меня даже не посмотрел,– он зевнул, опять непроизвольно поежился, и вдруг тело его начало стремительно истончаться – провалились глаза и щеки, сморщились дряблые уши. Что-то хрупнуло, наверное, отслоившись в скелете, соскочил, будто тряпка, излишне свободный пиджак, съехала клетчатая рубашка – высохшая тощая мумия, скаля зубы, опрокинулась с валуна, и ее подхватили, спружинив, густые заросли иван-чая. Чернели дыры в области носа, а на край желтой кости, очерчивающей глазной провал, осторожно уселась ночная серая стрекоза и задергала пленками крыльев, по-видимому, приспосабливаясь.

Шумный протяжный вздох прокатился над луговыми просторами. Задрожал в реке месяц, и бурно вырвались из ивняка какие-то птицы.

Даже комары отлетели.

Я зачем-то потрогал коричневую спеклость предплечья, и оно развалилось, как будто источенное тысячелетиями. А качнувшийся череп осел глубже в заросли.

И все стихло.

Тогда я поднялся и неторопливо побрел по песчаному берегу. Сонно струилась вода, чуть морщинила гладь высовывающаяся лапа коряги, доносилось издалека рычание мощных двигателей – это выдвигалась из района монастыря танковая колонна.

Вероятно, она уже приняла походный порядок, и сейчас могучий бронированный клин надвигался на замершую в обмороке речную излучину.

Меня это, впрочем, не волновало.

Впереди была ночь, и я знал, что она укроет меня от преследования.

Времени было достаточно.

Потому что над лесом, чернеющим в отдалении, затмевая все остальное, как над новым Вифлеемом, загорелась утренняя живая звезда…