Наступает мезозой

ПОКОЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ

Все началось как-то очень обыденно. Днем, когда Вовчик, ещё немного позевывая, выполз на площадь, чтобы совершить уже давно ставший привычным инспекторский дежурный обход, к нему подошел Малек, заступивший на рабочую смену несколько раньше, и индифферентным голосом сообщил, что «на губе», которую образовывал проспект Энергетиков, заканчиваясь у метро, сегодня утром появились две новых торговых точки.

– Проспись, – посоветовал ему Вовчик. – С чего это вдруг?

– Да нет, точно, – сказал Малек. – Часов в восемь подъехал кран и, значит, поставили.

Вовчик повернулся и приложил руку к глазам. Действительно, на другой стороне площади поблескивали стеклянными гранями два новеньких с иголочки павильона.

– Ни хрена себе, – заключил он. – Кто такие?

Малек поднял и опустил тощие плечи.

– Откуда мне знать?

К тому времени уже подтянулись Бумба, Зозюра и Чайник. Все они тоже посмотрели сначала в сторону нахальных ларьков, а потом перевели ожидающие глаза на Вовчика.

Он был тут старший.

– Так, – сказал Вовчик.

Дело могло оказаться серьезным. Бумбу и Зозюру он поэтому отмел сразу. Чайник для нормального разговора тоже был пока слабоват. Вовчик посмотрел на Малька. Тот по-солдатски выпрямился и сглотнул, будто через горло прошел кусок дерева.

– Пойдешь со мной!

Малек поспешно кивнул.

Они неторопливо двинулись через площадь. Вовчик – вразвалочку, и машины, выскакивающие с проспекта, послушно огибали его. Малек – несколько сзади, вздрагивая и оглядываясь, когда у самого уха взвизгивали тормоза. Он ещё не привык, что его должны объезжать.

– Держись слева, – посоветовал ему Вовчик.

Хлопцев, которые пасли эту точку, он вычислил сразу. Двое довольно крепких, хмурых с виду ребят перетаптывались у заборчика, обклеенного объявлениями. Оба – в спортивных костюмах, со стриженными круглыми бошками. Оба – старательно делали вид, что Вовчика, значит, они в упор не видят.

Вовчик приблизился к ним и остановился, оглядывая каждого по отдельности.

– Ну чё, в натуре? – спросил он наконец секунд через десять.

Парни вяло ответствовали, что в натуре они ничё. Поставили и стоят.

– Кто поставил? – поинтересовался Вовчик.

– Ну, кому надо, тот и поставил.

Не было никакого смысла разговаривать с ними. Вовчик обозрел окрестности, которые, надо сказать, глаз не радовали, и из ближайшей мусорной кучи вытащил увесистый железный прут. Хлопцы тут же присели и напряглись. Однако Вовчик отвернулся от них и шагнул к ларьку.

– Давай отсюда, – сказал он тетке, которая согнулась в окошечке.

Тетка сначала не поняла:

– Ты, парень, чего?

Но открывать с ней дискуссию Вовчик, конечно, не стал. Он поднял прут и с размаху двинул им по железным ребрам. Треснули стекла, посыпалась внутрь ларька мелко упакованная фасовка. Тетка сразу же выскочила наружу и завизжала, как недорезанная. На шум вывернулся откуда-то менток Чингачгук, но узрев, что здесь Вовчик, посуровел и грудью оттеснил тетку.

– Чего ты тут развопилась? Народ пугаешь.

– Так ведь – вот…

– Ну – работает человек. Тебе что за дело?

Тетка все поняла и отодвинулась в сторону. А Чингачгук замахал двум хмырям, которые остановились неподалеку.

– Проходите, граждане, проходите!… Правоохранительные органы держат ситуацию под контролем…

Вовчик между тем двинул по ларьку ещё пару раз. Стекла там провалились, и полочки обрушились внутрь, сталкиваясь друг с другом. Затем он без суеты обработал второй ларек. Тамошняя макуха лишь мелко вздрагивала и всплескивала ладонями. Хлопцы же в спортивных костюмах ковыряли землю кроссовками.

А потом Вовчик аккуратно положил прут в кучу мусора, отряхнул руки и кивком головы подозвал Чингачгука.

– Скажи, чтоб здесь подмели.

– Закончил?

– Ну, может, ещё завтра наведаюсь.

Вовчик посмотрел на него сверху вниз.

Чингачгук истово покивал.

Вечером он доложил о происшествии Кабану. Дескать так и так, возникли какие-то чуваки отмороженные. Понаставили, блин, кругом своих точек.

– Ну и ты чего?

– Ну я им, блин, объяснил, что они не правы.

– Поняли? – спросил Кабан.

– Наверное, поняли.

– Кто такие?

– А хрен его знает, – сказал Вовчик.

– Ладно, – сказал Кабан. – Чувырлы всякие попадаются.

Тем не менее, сообщение это ему, по-видимому, не понравилось. Он без всякого удовольствия хряпнул полагающийся после смены традиционный стакан, громко втянул воздух носом и некоторое время сидел в глубокой задумчивости. Только через минуту двинул голыми, чуть выпирающими, тугими, как у поросенка, бровями.

– Ладно, проехали. Но ты там все-таки за ними присматривай…

Совет был хороший, однако, к сожалению, опоздал. На другой день у братков сгорели сразу две торговые точки. Сначала заполыхал ларек, в котором торговала Мормышка: повалил вдруг дым из угла, и почти сразу же вслед за этим пыхнуло жаркое пламя. Мормышка едва успела выкатиться наружу. Дергала головой и, как ребенка, прижимала к себе пакет с деньгами. Кто, чего и откуда объяснить, разумеется, не могла. Вовчик её немного потряс, но толку от этого не было никакого.

А через час, когда тлеющие останки уже залили, точно также, ни с того ни с сего заполыхал ларек Демыча. Причем, Демыч, в отличие от Мормышки, был человек очень ответственный, и, пытаясь спасти товар от огня, слегка обгорел. Ничего вразумительного он тоже сказать не мог. Просто вдруг стало дымно, и полетели откуда-то жуткие искры.

Пришлось срочно закрыть все остальные ларьки, вытащить оттуда товар и произвести тщательный осмотр помещений. И хотя ничего сколько-нибудь подозрительного в результате найдено не было, все макухи, как сговорившись, отказались сегодня работать дальше.

– Ты нам сначала условия труда обеспечь, – выражая общее мнение, громко заявила Мормышка. – Обеспечь условия, достойные российского гражданина. Соблюди сперва технику безопасности, а уж потом, значит, требуй.

Вовчик было посмотрел на нее, как на дохлого таракана, но Мормышка, будучи пострадавшей, чувствовала неуязвимость своей позиции.

– Заканчиваем на сегодня, девочки, – сказала она.

Другие макухи, хоть жались, но видно было, что полностью с ней согласны.

– Нет, правда, Вовчик, ну – как работать?

– Еще сгоришь там…

– Он, девочки, я просто боюсь к себе заходить…

В конце концов Вовчик разрешил им закрыться. Подтянулся Кабан, и, вникнув в суть дела, одобрил это решение. Становилось понятным, что история заваривается надолго. Братки и припомнить уже не могли, когда на них так по наглому в последний раз наезжали. Ведь даже котляковские отморозки начали соблюдать некоторые понятия. А уж с кромешниками там или бубырями вообще наладились вполне культурные отношения. Главное тут было придерживаться некоторых общечеловеческих идеалов. Убивать, например, не сразу, а сначала попытаться договориться. Поискать компромисс, исходить при любой разборке из принципов гуманизма. А не то, чтоб вот так – взять и сделать из двух работающих ларьков две пепельницы. Браткам требовалось понять, как в этой ситуации жить дальше. Мнения, как и следовало ожидать, были высказаны самые разные. Забилла, приняв традиционный стакан, бурчал, что давно уже надо было, в натуре, застолбить это место. Поставили бы с самого начала на «губу» пару точек, и – все, не было бы теперь у них никаких проблем. Кабан, покопавшись в памяти, вспомнил, что ларьки на этом месте, вроде бы, уже ставили. Ничего хорошего из этого, вроде бы, не получилось. И отрезочек, вроде бы, бойкий, а черт его знает, проскакивает почему-то народ мимо. В общем, постояли, вроде бы, месяц-другой, и тем кончилось.

– Тогда, может, и хрен с ними? – резонно сказал Зиппер.

Кабан объяснил ему, что хрен-то хрен, но хрен этот придется грызть хочешь не хочешь. Они покусились на самое дорогое, что у нас есть: на суверенитет. Сегодня «губу» отдадим, а завтра нас вообще отсюда погонят. Уважать больше не будут, если отступимся.

– Нет, разбираться с этим делом придется, – твердым голосом заключил он.

На это Вовчик заметил, что только не надо, блин, выходить за рамки правового пространства. Конституция у нас, елы-палы, или бубок собачий?

– За что мы каждый месяц отстегиваем Алихану? – спросил он.

Однако Кабан объяснил, что у Алихана сейчас свои заморочки. На него наседают сибиряки, которые требуют нового передела района. Не устраивает их, блин, значит, выделенная территория. Алихану пока не до нас, придется обходиться своими силами. Ну и что, обойдемся, братки, не в первый раз на нас наезжают. И в конце концов, блин, мы тоже – не пальцем сделанные.

– Правильно, – наливая себе второй стакан, согласился Забилла. – Какое-такое пространство? – сказал он, накалывая огурчик на вилку. – Нас, значит, мудыкать будут, а мы, значит, в пространстве? Никакого пространства – вломить фуфлыжникам, чтоб сопли из ушей вылезли. Натянуть им глаз, значит, на это самое. Отбебехать так, чтоб, значит, штифты у них раскатились по всему городу.

Он принял стакан и замолчал, надув сизоватые щеки.

Малек, вклинившись в паузу, доложил, что на «губе» работают какие-то новенькие. Откуда они появились, блин, никому неизвестно. Кличут – суханы; и главный у них, значит, тоже какой-то Сухан. Нехорошие, блин, про него ходят слухи.

– Какие, блин, нехорошие? – тут же спросил вновь задышавший Забилла.

– Ну не знаю, а только говорят, что лучше с ними не связываться. Этого, значит, Сухана, в натуре, никто толком не видел. А кто видел, тот, говорят, уже ничего не расскажет.

– Ну и что?

– Не скажи, ильичевцев-то этих, они только так, значит, сделали…

– Ильичевцы? Па-думаешь!…

– Нет, ильичевцы были люди серьезные.

В общем, позиции выявились диаметрально противоположные. Приняли ещё по стакану, но ситуация от этого как-то не прояснилась. Большинство склонялось, скорее, к мирным переговорам.

– Гуманисты мы или где? – сказал по этому поводу Вовчик.

Согласились, что в основном они, разумеется, гуманисты. Возражал лишь Забилла, требовавший не отдавать врагу Дарданеллы. Впрочем даже Забилла через некоторое время заколебался. Но тут с грохотом, точно вязанка дров, ввалился в дежурку совершенно растрепанный Зема, у которого, как все сразу заметили, расплывался под глазом здоровенный фингал, и надсадным голосом сообщил, что суханы разбили ларек на Машиностроительной.

– Жуть, что было, – продолжил он, беря стакан, сразу же поднесенной ему Маракошей. – Шесть каких-то зверюг – с прутами, с палками, значит, все в кожаных куртках. Я было к ним сунулся, блин, вот, – он показал на фингал.

Это неожиданное известие решило исход дискуссии. Кабан тут же встал и сурово посмотрел на присутствующих. Братки подтянулись. Забилла снял руку с плечей млеющей Гетки. Вовчик смял сигарету. Во все помещение вздулась тревожная тишина. Только Зема, ещё не пришедший в себя, громко выдохнул и вытер кулаком мягкие губы.

Кабан подождал, пока до него доедет. А потом раздул ноздри и шевельнул валиками голых бровей.

Лоб его собрался в жирные складки.

– Пошли, – коротко приказал он.

С этого дня война началась по всем правилам. Тем же вечером братки скрытно, обходными путями переправившись поодиночке на вражескую территорию, разгромили четыре торговых точки суханов – там, где Энергетиков возле сквера пересекается с улицей Ленинского Комсомола. Причем, они не просто побили стекла в ларьках и низвергли наземь полки с товаром, но одновременно повыдергали все кабели, чтобы восстанавливать это место было труднее. А макухам, которые, сгрудившись в стороне, молча наблюдали за акцией, посоветовали это запомнить и подыскать себе другое занятие.

– Отдраим прямо на тротуаре, – яростно вращая зрачками, пообещал Забилла. – Сдерем все шмотки и погоним по проспекту, как куриц…

Он в такие минуты походил на припадочного.

Макухи дрожали и ломкими голосами клялись, что их ноги здесь больше не будет.

– Да провалитесь вы все, – сказала одна, которая выглядела пострашнее.

Наверное, чувствовала, что уж ее-то никто драить не станет.

В ответ суханы сожгли ларек, стоящий на отшибе за трамвайными остановками, вырубили на полдня гастроном, раскурочив рубильники и щиты в трансформаторной будке, провели ту же самую операцию с цветочными павильонами и затем, воспользовавшись, что все силы братков были временно стянуты к этим горячим точкам, молниеносным рейдом опрокинули и разогнали ряды лоточников у метро. А когда в отмщение на такую ничем не спровоцированную агрессию братки высадили витрину в кафе возле того же скверика, суханы, видимо, к тому времени почуявшие свою безнаказанность, закидали дымовыми шашками магазин строительных материалов. Кроме того они, наверное, чем-то пригрозили менялам, потому что известная всем точка возле сберкассы внезапно очистилась. Целые сутки там не было ни единого человека. А затем весь тихий чейндж сместился на территорию, контролируемую Двойняшками.

Для братков это было особенно неприятно. Чейндж помимо дохода являлся ещё и признаком политического благополучия. В местах сомнительных, подверженных потрясениям менялы не собирались. На переговоры по этому делу отправился лично Кабан. Однако сколько бы он не заверял чейнджников, что трудности у братков сугубо временные, как бы не клялся, что пополам разорвется, но обеспечит чейнджу надежную «крышу», как бы не намекал дуракам, что им же потом самим хуже будет, ничего хорошего из этого толковища не получилось. Менялы жались, как тараканы, и отвечали, что их дело маленькое. Вы там сначала между собой разберитесь, а мы посмотрим. Переговоры таким образом закончились безрезультатно. Вернуть чейндж на старое место так и не удалось.

Пришлось принимать экстренные меры защиты. Теперь по границам района постоянно дежурили два-три наблюдателя. Вовчик лично раздал браткам специально для этого случая купленные мобильники и предупредил, чтоб дурака не валяли, звонили бы при первых же признаках возможного нападения.

– Лучше уж вы нас с Кабаном лишний раз сдернете, – сверля молодежь взглядом, внушал он, – чем потом иметь бледный вид, когда суханы снова что-нибудь расконтрапупят. Учтите: навар будем снимать за каждую такую промашку.

Молодежь заверяла его, что, блин, все будет путем, в натуре.

– Не беспокойся, мастер, суханов не проморгаем.

– То-то же, – говорил Вовчик, напрягал бицепсы и удовлетворенно сопел.

Кроме того, теперь четыре раза за смену делали общий обход. Внимательно осматривали ларьки – не обнаружатся ли в укромных местах какие-либо подозрительные предметы. Долго ли, например, подсунуть под дверь дымовую шашку? Осматривали также товар: а вдруг что-нибудь этакое заложено, например, в упаковку с чаем?

Все это, разумеется, сказывалась на делах. Макухи нервничали и при каждом тревожном звуке выскакивали наружу. Какая уж тут торговля, если того и гляди где-нибудь загорится. Основные поставщики тоже теперь старались на территории братков не задерживаться. Никому не хотелось угодить под случайное попадание. И даже трудящиеся, как мокрицы, вытекающие в регулярные часы пик из метро, видимо, насторожились и почувствовали что-то неладное. Главный поток покупателей теперь сворачивал к Нырку и к Двойняшкам. Правда оба сгоревших ларька, чтоб не отпугивали народ, уже на другой день убрали, но вот поставить вместо них новые, пока что не получалось. Девять штук каждый; не было у братков таких денег. И потому два пустотных провала по-прежнему порождали тревогу. Народу ведь не прикажешь, блин, как например, тем же макухам. Куда хочут, туда, блин, и чапают за покупками. Навар у братков в результате резко понизился. Теперь бабок еле-еле хватало, чтобы расплатиться с поставщиками.

И ко всему еще, видимо, почуяв слабость, начали возникать котляковцы. Месяца три, погорев на последней разборке, они вели себя тихо и даже до некоторой степени уважительно: соблюдали договоренности, которые были установлены по понятиям, при случайных встречах как знак внимания поднимали ко лбу два пальца. Однако исконная их вражда с братками, наверное, не забылась, и, теперь котляковцы внезапно потребовали перенести границы района. Речь шла о переулке с двумя довольно бойкими магазинами. Прежде всего молочный, и далее – точка, где торговали кассетами и аппаратурой. Котляковцы давно зарились на эту точку. А теперь, оценив невыгодный для братков расклад, заговорили на повышенных интонациях. Дескать, весь этот переулок – их историческая территория. Давайте, вы нам – два магазинчика, а мы вам, блин, – всю улицу Стойкости. На хрена браткам сдалась улица Стойкости! Уже год, по крайней мере, было известно, что это место бесперспективное. Пришлось, тем не менее, уступить, поскольку ещё на одну разборку у братков сил не хватало. Договорились так, что этот молочный они котляковцам, в общем, временно отдают (правда, «временно», как все догадывались, это уже, скорее всего, с концами), а вот точка радиоаппаратуры навечно закрепляется за братками. С колоссальным трудом удалось отстоять эту позицию. Котляковцы, вроде бы, успокоились, но ясно было, что это лишь хрупкое перемирие.

В общем, братки чувствовали себя, как в осаде. Кабан спал с лица и, давая самые простые распоряжения, скрипел зубами. Навтыкал Зипперу, который на минуточку оставил пост наблюдения, пригрозил санкциями Зозюре, по ротозейству не доложившему о появлении в районе кромешников.

– Так с кромешниками же мы, блин, не ссорились, – оправдывался Зозюра.

– Ссорились не ссорились, а нечего, понимаешь, хлопать ушами. Приказано докладать, значит, блин, немедленно докладай. Понял, нет? Откуда я знаю, зачем они здесь, блин, гуляют?…

Главное, не понять было, на кого можно рассчитывать. Алихан все просьбы о помощи пока оставлял без внимания. Его основные силы были втянуты в конфронтацию в сибиряками. Нырок, связанный по рукам и ногам тем же самым, отвечал, что, мол, держитесь, ребята, ждите, сейчас не время. Помочь браткам чем-то реальным он был, видимо, не в состоянии. Двойняшки, подумав, сказали, что им влезать в это дело совершенно не нужно. Не тот у них профиль, чтобы принимать здесь чью-то позицию. И даже обязательный, энергичный, всегда готовый помочь и выручить Топорок, помнящий ещё кому он обязан своей точкой на проспекте Ударников, выяснив суть проблемы, которую ему изложил Кабан за традиционным стаканом, поскучнел и сказал, что с суханами, вообще говоря, лучше не связываться.

– Это ещё цветочки, – сказал он, вытаскивая изо рта непрожеванную колбасную шкурку. – Это они ещё – так, пока пробуют вас на прочность. Это ещё разминка перед тем, как перейти, блин, к настоящему делу. А вот возьмется за вас сам Сухан, тогда запоете.

– Ну это мы еще, блин, посмотрим, кто запоет, – ответил Забилла. – Мы тут, блин, тоже, на хрен, не только с девками кувыркаемся. Запросто укоротим твоего, блин, Сухана.

– Укоротишь, значит?

– В натуре!

Топорок пристально на него посмотрел.

– Может быть, конечно, и укоротишь. А только до сих пор было иначе.

Ничего хорошего из этого разговора братки не вынесли. Настроение падало, девки от такой невезухи совсем приуныли. Требовали, чтобы к ним тоже приставили какую-нибудь охрану. Кто их, суханов, знает; может, отловят во дворике, и того, знаешь, чик-чик…

– Да кому вы, на хрен, нужны? – вяло отмахивался Кабан.

Девки поджимали губы:

– Нужны – не нужны, а ходить страшно…

– Тогда не ходите, – нудил все тот же Забилла.

– Да? А клиентов ты нам из кармана достанешь?

В конце концов порешили, что временно их будет сопровождать Бумба. Тем не менее, девки нервничали и работали без всякого воодушевления. Доход в этой части бюджета тоже ощутимо уменьшился. Точно тугая петля стягивалась вокруг братков. Дышать с каждым днем становилось все тяжелее и тяжелее. Вдруг обнаглел Чингачгук, велев, чтобы они навели, значит, порядок на территории:

– У меня тоже, елы-палы, свое начальство. Устроили тут, понимаешь, Чикаго. Народ жалуется.

Пришлось накинуть ему ещё стольник сверху.

Затем совершенно внезапно уперлись адыгейские поставщики: потребовали предоплаты и заявили, что без этого спирта больше не будет.

– Давай, значит, так. Ты – деловой, я тебе – веру. Денги вперед, тогда, значит, цистерна, бистро приходит…

Ничем не удавалось сдвинуть их с этого пункта. Кабан жутко кряхтел, но бабки для адыгейцев были, тем не менее, собраны.

И даже в «Золотом уголке», где братки всегда чувствовали себя как дома, прежде вежливый Гоги вдруг ни с того ни с сего отказал Бумбе в кредите. А когда Бумба начал справедливый базар: Мол, ты что, охренел? Ну да, я тебе щас побегу за деньгами!… – то поднес Бумбе к носу указательный палец:

– Тебя завтра убьют, да? Кто заплатит?

В «Уголке» браткам тоже стало не слишком уютно.

А через пару дней суханы, как и предупреждал Топорок, перешли к настоящему делу.

Сначала попался Зозюра, которого трое каких-то парней отмахали в парадной. Зозюра заимел травму челюсти и колоссальную желто-синюю примочку под глазом. Далее получил по мозгам Чайник: ему в открытое на ночь окно бросили дымовую шашку. Затем Штакетник, завернув по случайному делу к Бумбе, обнаружил у того взрывпакет, привязанный к ручке двери. И наконец ещё через сутки, когда братки только-только от всего этого отошли, чуть было не накрыло фугасом и самого Вовчика.

Он возвращался к себе домой около часа ночи, и вдруг в окне лестницы – через двор – вроде бы что-то мелькнуло. В другое время он, может, и не обратил бы на это внимания. Мелькнуло, блин, и мелькнуло, подумаешь, не очень-то интересно. Но тут, словно в каком-то наитии, Вовчик нырнул в ближайшую проходную, пропилил в темноте парадняк и выскочил на соседнюю улицу.

К счастью, выперлась откуда-то из-за поворота драная тачка. А когда Вовчик, без спросу ввалившийся внутрь, крикнул ошалевшему водиле: Гони!… – из парадняка вслед ему выскочили трое здоровенных парней.

Вид у них был – как три тополя на Плющихе.

Тем не менее, Вовчик почувствовал, что у него бурно колотится сердце.

Кажется, первый раз в жизни он испугался по-настоящему.

У него даже горло забухло, как будто от горячей простуды. А желудок стянулся в комок и болезненно затрепыхался.

Пришлось пару раз судорожно сглотнуть.

– Давай-давай, мастер!… – нервно поторопил он водилу.

После этого случая Вовчик стал ночевать у Малька. Тот недавно купил себе вполне приличную комнату в коммунальной квартире. Была некоторая надежда, что этот адрес суханы пока не вычислили. Соседям сказали, что приехал на месяц брат – поступать в трамвайно-троллейбусное училище. Соседям, впрочем, эти объяснения были до лампочки. Правда, один толстый хмырь возник было на тему, что «вам здеся не общежитие». Однако Вовчик только на него глянул разок как следует – хмырь исчез и из своей комнаты больше не появлялся. Кажется, вообще переехал куда-то в другое место. Поставили раскладушку, и Вовчик даже выделил деньги на небольшой холодильник.

– Пиво где будем держать, елы-палы?

Он теперь повсюду носил с собой обернутую в полиэтилен резиновую дубинку. То же самое, кстати, настоятельно посоветовал и Мальку. Малек только отмахивался и говорил, что «припарки мертвому не помогут». Зачем мне дубинка? Вопрос надо решать в принципе. Держался он бодро и никогда не отказывался лишний раз обойти территорию. Видно было, что, конечно, побаивается, как и остальной молодняк, но в отличие, например, от Зозюры, старался этого не показывать. Только однажды, когда суханы поймали-таки и отметелили придурковатого Чайника, неожиданно сказал Вовчику вечером, что самое правильное для них было бы сейчас «раствориться в пространстве».

– Это как? – наливая себе стакан, поинтересовался Вовчик.

– Ну, всю жизнь у ларьков бегать не будешь, – пояснил мысль Малек. – Рано или поздно придется как-то устраиваться, чтобы жить дальше. Разбежаться, значит, в разные стороны и начать сначала. А иначе нас всех так и переквасят по очереди…

– Ты что, не веришь в нашу победу? – сурово спросил его Вовчик.

Он даже опустил поднесенный ко рту стакан.

– Должны же мы когда-нибудь проиграть, – ответил Малек. – Происходит закономерное, на мой взгляд, чередование поколений. Сначала победили мы и заняли место тех, кто держал мазу до нас. А теперь нам на смену идут новые победители.

Вовчик поколебался от этих слов, но стакан все-таки выпил.

– Слушай, – закусывая масляной шпротиной, спросил он невнятно. – С кем ты спишь, слушай, что уже такой умный? Или, может быть, значит, ты в институте учился?

– Учился. Ушел со второго курса, – признался Малек.

Вовчик вздохнул:

– Вот, блин, откуда у тебя такие концепции. Так, значит, думаешь, что суханам мы проиграем?

– Честно?

– Честно.

Малек тоже выпил.

– Знаешь, мы им уже проиграли, – негромко сказал он.

Разумеется, Вовчик был не согласен с такой постановкой вопроса. Что значит, «уже проиграли», из чего это следует? Да, пока ломят, конечно, суханы, обстановка тяжелая, но ведь, если глянуть назад, с котляковскими отморозками было примерно также. Одно время чуть было не поломали их котляковцы. Ну и что? Ничего. Выстояли тогда братки. И не просто выстояли, но – существенно расширили свою зону. Нет, не надо так уж отчаиваться при временных неудачах.

Тем более, что братки в этой ситуации тоже не топтались на месте. За два месяца, истекшие с начала военных действий, они совершили целых четыре рейда на вражескую территорию. Были разгромлены ещё пять ларьков, выстроившихся вдоль Энергетиков, подвергнуты обработке три магазина: винный, специализированный колбасный и универсам – все они после этого недели две не могли открыться – приведен в панику рынок, где братки прокатились наподобие урагана, и разогнаны, в свою очередь, чейнджники, вынужденные переместиться за границы района.

Кроме того, братки нанесли удар в самое сердце противника. Светлой июльской ночью, когда очистившаяся от туч луна, как бешеная, сияла над крышами, вычислив заранее, где находится недавно оборудованная дежурка суханов, братки, вскрыв решетку, проникли в душноватое после дневного жара подвальное помещение, нашли в задней клети центральный канализационный стояк и размонтировали его, выдернув цепями фановую трубу из держателей. Нечистоты, по слухам, выплескивали потом даже из окон. Две недели разносилось над владениями суханов жуткое благоухание. Дежурка их была полностью выведена из стоя. Эта акция добавила браткам известности и авторитета.

То есть, потери в войне несли обе стороны. Нельзя было однозначно сказать, что кто-либо достиг решающего перевеса. Чаши весов колебались пока с переменным успехом. И все-таки внутренне Вовчик чувствовал, что Малек, наверное, в чем-то прав. Слишком уж настойчиво действовали против них суханы. Слишком уж спокойно и ровно относились они к своим весьма серьезным потерям. Слишком уж напористо продвигались они вперед и слишком уж были уверены в конечной победе.

Это неприятное чувство испытывал, вероятно, не только Вовчик. Девки теперь ходили унылые, просто как в воду опущенные. Клиент, глядя на них, морщился и пробегал мимо. Зиппер, Зозюра и Чайник носа не высовывали за пределы района. Забилла ужасно вздыхал и больше обыкновенного кривил серую рожу. Ни одного нормального слова добиться от него было нельзя. И даже Штакетник, который по молодости голоса в делах не имел, однажды пискнул в дежурке, что, может быть, имеет смысл перебраться на Заводскую улицу. Там сейчас заканчивают строительство нового микрорайона. Место спокойное, а главное – его никто ещё по-настоящему не освоил. Что мы тут, блин, на Непокоренных, привязанные? На хрен нам, в принципе, вообще сдались эти разборки?

В первую секунду никто даже не сообразил, что ответить. Потом Кабан, разумеется, сдвинул брови, и Штакетник мгновенно увял. Забормотал что-то такое насчет «просто подумал», – сгорбился, отодвинулся, сжался и более не издал ни звука. Старался, чтобы его вообще было как можно меньше. Слово, тем не менее, было сказано и, более того, услышано. Становилось понятным, что эти же мысли приходят в голову и другим браткам. Уныние и разброд овладевали прежде спаянным коллективом. И особенно проявились они после одного довольно-таки неприятного инцидента.

Как-то Вовчик заглянул в дежурку в неурочное время. Он искал Малька, который среди рабочего дня вдруг слинял куда-то налево. Дисциплина у них в коллективе вообще заметно ослабла. Малька он там не нашел, зато неожиданно натолкнулся на мечущуюся по подвалу Гетку. Лицо у неё было какое-то подозрительно бледное. Клетчатая дорожная сумка, используемая обычно для тары, была водружена на столе. Верхние и боковые молнии у этой сумки были расстегнуты, и всклокоченная Генриетта швыряла в неё разные вещи.

Она посмотрела на Вовчика и ничего не сказала.

– Ты это что? – спросил Вовчик, наливая себе, раз уж пришел, внеочередной стакан.

– Уезжаю, – после некоторого молчания сказала Гетка.

– И куда?

– Неважно. Лишь бы подальше отсюда.

Вовчик, конечно, сначала выпил, а уже потом уставился на неё с искренним изумлением.

– Что это с тобой? Клиент сегодня нервный попался?

Гетка как-то странно, будто жалея, глянула на него и одним сильным рывком застегнула на сумке молнию.

– Тебе я тоже советую отсюда сматываться.

– Да ты чё?

– Ничё!

– Нет, Гетка, ты чё, в самом деле?

Тогда Гетка опять как-то странно на него посмотрела, тронула себя за лицо и провела пальцами, быстро его ощупывая. Она словно не верила, что у неё все на месте.

– Учти: это – не люди, – наконец шепотом сказала она.

– Кто? – не понял Вовчик.

– Суханы, эти выползки недодолбанные…

– Ты их видела?

– Да.

– И что?

– Имей в виду – это не люди. Сматывайся отсюда как можно скорее. Сматывайся, уезжай, забейся так, чтобы тебя потом пять лет найти не могли!…

Она сжала себе рот, видимо, чтобы не закричать.

– Ничего не понимаю, – искренне сказал Вовчик.

А Гетка подхватила свою тяжелую, с раздутыми кармашками сумку и, уже устремясь к выходу из подвала, неожиданно обернулась.

Лицо её, оказывается, было не бледным, а стеариновым.

– Сматывайся отсюда Вован. Сматывайся – потом поздно будет…

Это было уже совсем ни в каких понятиях. Если даже Гетка, которая несмотря ни на что пропилила с ними целых три года, давно уже стала для братков не девка, а как родная, переспала за это время, наверное, с половиной района, если даже она вдруг испугалась чего-то и отъезжает в сторону, значит, ситуация у братков – все, кранты, сливай воду. Гетка ни с того, ни с сего на сторону не сорвется.

Вовчик именно так и доложил вечером Кабану. Разумеется, не при всех, а осторожно, вызвав его в соседнюю комнату. Ни к чему, он полагал, было, чтобы молодежь знала про Гетку. Молодежь ещё не прониклась по-настоящему традициями коллектива.

Кабан, впрочем, воспринял его сообщение довольно спокойно.

– Уехала, говоришь? – спросил он, подав вперед круглую, шишковатую голову.

– Уехала, – озабоченно подтвердил Вовчик.

– Ну и хрен с ней, уехала! Одной заморочкой у нас меньше будет.

Он надул щеки и громко почесал их ногтями. А затем выпустил воздух и внимательно посмотрел на Вовчика. Глазки у него округлились и стали совсем крохотные.

– Не люди, значит? Ладно, скоро посмотрим, что это за такие чувырлы с рогами…

План был разработан в обстановке глубокой секретности. Предполагалось, что со всеми суханами будет покончено одним мощным ударом. Для этого передовой отряд, составленный большей частью из молодежи, под руководством Малька открыто вторгнется на вражескую территорию. А когда суханы подтянутся и начнут, как положено, этот отряд метелить, в тыл им, совершенно внезапно ударят главные силы братков. Это, значит, что – сам Кабан, Вовчик, Бумба, Забилла.

– Вот тут сквер за ларьками, – объяснял Кабан, тыча пальцем в только что купленную, новенькую карту города. – Там, значит, пустырь небольшой и дальше – заборчик. За заборчиком – цех ремонтный, в общем, хрен его знает. Отступаете, значит, туда, и вот отсюда мы вводим в бой ударную группировку. Сможешь ты со своими отступить сюда через сквер?

Малек кивнул и быстро облизал губы.

– Только не бегите, блин, как козлы, оказывайте сопротивление.

Малек посмотрел на карту и снова кивнул.

– А потом мы сразу же берем под контроль все их точки. То есть – рынок, толкучку, оба магазина на Энергетиков. Кафе отойдет к кромешникам, это чтобы они, в принципе, не возникали. Ну а чейндж в том районе берет на себя Алихан. Все, блин, отпад, в натуре, выходят суханам. Пока они чухаются после разборки, мы уже – оп, и в дамках.

Кабан вытер рот после стакана и густо выдохнул.

– Алихан в курсе? – сразу же спросил Бумба, прожевывающий кружок сервелата.

– Алихан в курсе и одобряет, – сказал Кабан.

– А кромешники?

– Тоже. Суханы-то уже всем надоели.

Тогда Бумба резко проглотил сервелат:

– Толково придумано.

– Да, толково, – Забилла, морщась, как от тухлятины, повел носом. – Ну, наедем, а если они нас перемахают, тогда чего?

– Ничего, – сказал Бумба. – Их там, что думаешь, будет пятьдесят человек?

– Ну, не пятьдесят, но все-таки народу порядочно…

– А не пятьдесят, так справимся, – ответствовал Бумба. Набуровил себе стакан. – Вот только, чтобы вот он со своими гаврошами все сделал правильно.

– Сделает, – сказал Кабан и неторопливо повернулся к Мальку. – Сделаешь?

– А чего ж?

– Но чтоб все было на высоком идейно-политическом уровне.

Он пошевелил валиками голых бровей.

Малек снова кивнул и в третий раз облизал губы.

Боль была такая, что Вовчик не понимал, откуда она берется. День сейчас или ночь, и почему, если ночь, светит солнце. Или это не солнце, а какая-то синеватая фара? Он мигнул, и боль в затылке сразу же отдалась неожиданным всплеском.

– Вот этот, вроде, ещё шевелится, – сказал кто-то.

– А шевелится – вмажь ему, – посоветовал резкий, как будто несмазанный голос.

Последовал короткий сильный удар, за ним – второй. И затем – тоненько и плаксиво:

– Дяденька, дяденька, я больше не буду!…

– Слово народу даешь?

– Честное пионерское!

– Ладно, вали отсюда. Чтобы – в четыре секунды!…

Послышалось торопливое шарканье ног по асфальту. Краем глаза Вовчик заметил тень, движущуюся вдоль заборчика.

– Что-то ты, блин, добрый сегодня, – сказал резкий голос.

– Ничего, – благодушно сказал второй. – Пусть пока поживет…

– Хорошо, а с этим что будем делать?

– Так ведь договаривались, – сказал кто-то третий, напоминающий интонациями Малька.

– Договаривались-договаривались… О чем, блин, мы с тобой договаривались?

– Ну, об этом. Как видите, я свое задание выполнил.

Это, кажется, был и в самом деле Малек. Вовчик, хоть и с трудом, но различал его чуть колеблющуюся, водяную фигуру. Все вообще колебалось, будто сделано было из чего-то жидкого. Вечер, сообразил Вовчик, увидев прилепленную к бетону тусклую лампочку. Значит, это было не солнце и вовсе не фара машины. Он опять натужно мигнул, и по затылку вновь прокатилась волна тугой боли. Видимо, веки и то, что в затылке, были соединены тонкими ниточками. Тем не менее, последовательность событий начала понемногу всплывать у него в памяти. Вот они осторожно просочились на Энергетиков, и вот Кабан укрыл главные силы на пустыре. Вот вперед выступил Малек со своим отрядом, и вот он начал бомбить торговые павильоны у сквера. Вот появились суханы, и вот Малек отступил именно туда, куда договаривались. Вот суханы обрадовались, и вот они погнали необстрелянную молодежь к сарайчикам. Вот Кабан выпрямился и издал рык, похожий на рык голодного динозавра. Вот они вчетвером тоже выпрямились и ринулись на ошалевших суханов. И вот здесь произошло что-то, чего Вовчик так до конца и не понял. Кажется, сбоку от них внезапно возникли две или три крепких фигуры. Может быть, даже их было и несколько больше. Вовчик успел разглядеть лишь оскаленную, с твердыми скулами, почти звериную морду. И вот только он было нацелился врезать как следует по этой морде – впрочем, недоумевая уже, откуда, блин, на хрен, эта морда явилась, – как точно граната разорвалась у него под черепом; мир вдруг перевернулся и обрушился на него всей своей земной твердью… Как же это так, блин, елы-палы? Получается, блин, что это не они преподнесли суханам сюрприз. Получается, что суханы, блин, ждали их и заранее подготовились. Елы-палы, Малек, вот, блин, откуда потекли сведения…

Вовчик осторожно переместил взгляд налево. В поле зрения вдвинулась часть пустыря, ограниченная деревянным забором, темные кусты бурьяна, сваленные друг на друга бетонные блоки и как раз перед ними – группа хмырей, по-видимому, в спортивных костюмах. Все это – ещё колеблющееся, размытое, будто наползающими слезами. Один из хмырей тем временем разглагольствовал, жуя, как резинку, каждое слово:

– Выполнил ты, конечно, блин, выполнил, ничё не скажешь. А раз выполнил, то на хрена ты нам теперь, блин, нужен?

– Так я пошел, значит, – сразу же, с торопливой радостью в голосе сказал Малек.

– Стой! Ты куда?

– Ну, сам же сказал, что я вам больше не нужен.

– Вот потому-то, блин, и не следует тебя отпускать…

– Ладно, Дзюба, не пугай ребенка, – сказал благодушный голос.

– А чё такого?

– Хватит базарить, менты скоро приедут.

– Ну, эти менты, блин, пока ещё соберутся.

– Тс-с-с… Сухан!… – быстро и, кажется, испуганно шикнули на них обоих.

Вовчик увидел, как из-за угла заборчика неторопливо вышел высокий и, видимо, очень худой человек. Двигался он так, будто земля под ним немного проваливалась. Вот – повернулся, и стало видно, что лицо у него бледно-мучное. Чернота стояла в глазницах и вывороченных кверху круглых свиных ноздрях. Сухан медленно приблизился к группе хмырей и, будто робот, повернул туда-сюда голову:

– Где?

– Вот!… Вот!… Вот!… – заторопились сразу несколько голосов.

Тогда Сухан неловко переступил с ноги на ногу, сильно сгорбился, став похожим на загогулину уличного фонаря, и вдруг резким движением раскинул ладони по обе стороны тела. Между ними, пошатываясь, как пьяный, неуверенно выпрямился Кабан. Его осветили фонариком, и стали видны такие же черные, залитые мраком глазницы.

Кабан пару раз с явным усилием опустил и поднял веки. Открылся земляной рот:

– Не пойму, я что – живой или мертвый?

– Мертвый-мертвый. Но так даже лучше, – неторопливо ответил Сухан. – Мертвый, конечно. Живым ты уже никогда не будешь.

Он протянул руку и будто бы воткнул пальцы в грудь Кабану. Немного повозил ими, словно прилаживаясь внутри грудной клетки. Чуть присел, напрягаясь и далеко разведя локти, и вдруг выдернул что-то – мокрое, темное, слабо трепещущее на ладони. Посмотрел на него пару секунд, словно оценивая, и сжал пальцы так, что выдавилась сквозь них мерзкая жижа.

– Ну вот, кончено. Теперь мы с тобой будем друзьями.

– А-а-а!… – внезапно закричал Малек, стискивая лицо ладонями.

К нему кинулись, заламывая и прижимая к земле бьющееся в припадке тело.

– А-а-а!… Пустите меня!… Покойники!… Стра-а-а-шно!…

Крик ударил в затылок и натянул ослабшие было нити. Боль, тут же снова плеснувшая в голову, стала невыносимой. Деться от неё было некуда. Вовчик закрыл глаза и провалился в пугающую темноту.

В больнице он провалялся целых три месяца. Причем, первые два, как ему потом объяснили, практически не приходя в сознание. Сам Вовчик сохранил об этом времени очень смутные воспоминания. Просто однажды он распахнул глаза и вдруг увидел перед собой какую-то незнакомую тесную комнату: бледно-желтые стены, белую дверь, сразу же вызвавшую у него чувство тревоги. Впрочем, картинка эта странно качнулась и растворилась в беспамятстве. А когда он через неопределенное время открыл глаза во второй раз, над ним склонилась симпатичная девка в медицинском халате. Она, вроде бы, улыбнулась и что-то сказала.

– Чего это, в принципе? – вяло поинтересовался Вовчик.

Правда, своего голоса он не услышал. А медсестра вновь шевельнула губами и сообщила, видимо, нечто, лишенное даже тени звука. После чего мягко заколебалась и тоже растворилась в пространстве. И лишь когда Вовчик – опять-таки через какое-то время – пришел в себя в третий раз, стало наконец ясно, что он находится в районной больнице, что у него, как сообщила сестра Вилена, сильное сотрясение мозга, что был кризис, который продолжался несколько дней, и что врачи уже не надеялись на благополучный исход.

– Доктор Вениамин Карлович считает, что это чудо, – сказала она.

– А другие?

– Какие другие?

– Ну, кроме меня ещё кого-нибудь привозили?

– В тот день, вроде бы, нет, – подумав, сказала Вилена. – Ты не расстраивайся, приятелей твоих могли направить куда угодно. К нам, знаешь, привозят только самых тяжелых. Лучшее реаниматологическое отделение в городе, – с гордостью сообщила она.

На другой день с утра явился доктор Вениамин Карлович. Он был весь лысый, но из ноздрей у него торчали коричневые жесткие волосы. Вениамин Карлович сначала долго смотрел на Вовчика, как будто не все понимая, а потом ни с того ни с сего, заехал ему молоточком по коленной чашечке.

– Ну ты чего-чего, блин? – подпрыгнув, сказал Вовчик.

Доктор пожал плечами удивленно обернулся в сестре:

– Надо же – разговаривает.

– Больной, выполняйте указания лечащего персонала, – строго сказала Вилена.

– Ну а чего он?

– Больной, повторяю: лежите, пожалуйста, и не прыгайте.

Далее она извлекла откуда-то шприц размером с бутылочку «пепси». Напряглась, надавила на поршень, и с кончика иглы брызнула водяная струйка.

– Уколов делать не дам, – угрюмо сообщил Вовчик.

Доктор Вениамин Карлович, кажется, испытывал некоторые затруднения. Громко втянул носом воздух и пошевелил щеточками торчащих оттуда волос.

– Уникальный случай. Только, можно сказать, очнулся…

– Что? Позвать санитаров? – тут же деловито предложила Вилена.

Однако Вениамин Карлович отодвинул шприц, который она держала наизготовку, как автомат. А затем почмокал губами и озадаченно воззрился на Вовчика.

– Может, ты и прав, – сказал он после краткого размышления. – Ну – лежи, лежи. Такого бугая лечить – только портить.

С этого момента Вовчик явственно пошел на поправку. Через неделю он уже начал вставать и самостоятельно ползать от кровати до стенки. На исходе второй недели он рискнул, несмотря на Виленкины возражения, выглянуть в коридор, а ещё дней через десять уже свободно разгуливал чуть ли не по всему корпусу.

Жить здесь, оказывается, было можно. Дядя Вася, вахтер-сантехник, всегда был готов смотаться для больного за бутыльком, доктора, если и появлялись, лечением особо не донимали, а на втором этаже, где лежали стукнутые и порезанные, он наткнулся на трех ребят из коллектива кромешников. И хотя раньше Вовчик об этих ребятах слыхом не слыхивал, но компания у них сразу же образовалась живая и интересная. Кромешники держали небольшой авторынок в соседнем районе и всегда могли рассказать пару неслабых историй из своей жизни. В общем, Вовчику было теперь с кем культурно провести время.

Кроме того, он довольно быстро подружился с сестрой Виленой. Виленка, в натуре, оказалась девкой вполне своей и не слишком выпендривалась. Уже через пару дней давала ему весьма существенные поблажки. В палату, например, Вовчик возвращался не к десяти вечера, а когда хотел, спал до двенадцати, на полчаса прерываясь лишь во время утреннего обхода, компота он, разумеется, имел теперь неограниченное количество, а как только полностью пришел в норму и отдраил её в каптерке на груде свежевыстиранного белья, Виленка совсем размякла и притаранила ему сразу четыре «столичных». Правда, не забыла сказать строгим голосом, что ему, как больному с сотрясением мозга, это категорически запрещено, но после второго стакана – уже смеялась и называла Вовчика Вовочкой. Теперь они каждое её дежурство наведывались в каптерку.

Некоторую тревогу в нем заронил было следователь, возникший вдруг через несколько дней. Однако Вовчик сразу же ответил ему, что о случившемся практически ничего не помнит. Шел вечером в библиотеку, вдруг – подскользнулся, упал, потерял сознание. Очнулся – гипс. Как это нет в том районе библиотеки? А куда же по-вашему, блин, я тогда направлялся? Я, блин, каждый свой вечер посвящаю, блин, книгам…

Следователь внес эти показания в протокол и больше не появлялся.

В общем, в больнице Вовчику, скорее, даже понравилось. Беспокоило его только то, что никто из братков не дает о себе известий. Вовчик, конечно, помнил, как, пошатываясь, поднялся Кабан между разведенных ладоней Сухана, помнил отчаянный крик Малька и как на него кинулись сразу же с двух сторон – продал их, на хрен, Малек, теперь это было ему вполне очевидно – помнил вывороченные ноздри и пугающую кладбищенскую черноту в глазницах. Но ведь не насмерть же их тогда положили суханы? Большая часть братков, как он понимал, должна была уцелеть. А кроме того – Штакетник, который с ними на дело вообще не ходил, Люська, Маракоша, Кассета и остальные девки. Эти-то в любом случае должны были быть на месте. Тем не менее, в больницу к нему никто из них даже не заглянул, никаких писем или записочек ему, на хрен, не передавали, а по телефонам, которые Вовчик, порывшись в памяти, кое-как вспомнил, либо не брали трубку, либо, блин, отвечали, что таких здесь нет и никогда не было. Неужели братки все-таки поменяли район базирования? Тоже, блин, странно, уж Вовчика могли бы предупредить.

Эти мысли не давали ему покоя. И чем больше выздоравливал Вовчик, тем глубже охватывало его смутное чувство неопределенности. Как там течет жизнь, за больничными стенами? Где сейчас, на хрен, Кабан, и что с ним на самом деле случилось? Почему не подают признаков жизни Бумба с Забиллой? Что там, в натуре, с девками, и, блин, куда все вообще подевались? Вовчик от этих вопросов мрачнел, и настроение у него портилось. Водка казалась невкусной и шла как-то не в жилу. Даже Виленка ему уже изрядно наскучила. Он в каптерке задумывался и разговаривал не слишком охотно.

Виленку такое его невнимание задевало.

– Ну ты чё опять? – спрашивала она, расстегивая пуговицы на халатике.

– Да я-то ничё, – хмуровато, как неприкаянный, отвечал Вовчик.

– А ничего, тогда чё? – тут же интересовалась Виленка.

– Ну, ничё, ничё! Дай человеку подумать.

– Так ты думать сюда пришел или что?

– Ладно-ладно, не егози ты, блин, как намыленная…

Виленка после этого обижалась ещё больше. А Вовчик небрежно отодвигал её и шел курить в конец коридора.

В конце концов ему эта тягомотина надоела. Дни тянулись за днями, а в положении Вовчика никаких изменений не происходило. Он все также лежал в реаниматорской, откуда его почему-то не переводили, время от времени таскался к кромешникам: их состав за последний месяц успел два раза смениться, драил, когда было желание жизнерадостную Виленку, а в оставшееся часы слонялся по корпусу или до опупения таращился в телевизор. Никаких клинических процедур ему почему-то не назначали, пить таблетки не заставляли, уколов не делали. Кажется, его вообще больше не собирались лечить, и у Вовчика постепенно образовывалось недоумение: что он тут делает?

Сначала он подозревал, что в такой длительной задержке его виновата Виленка. Завела себе мужика и теперь не хочет с ним, блин, расставаться. Однако Виленка объяснила ему, что на выписку подает, блин, только доктор.

– Это он тебя не выписывает, а я что, дура последняя, напоминать?

– А почему он меня не выписывает? – спросил Вовчик.

– Откуда я знаю? Может быть, ему физиономия твоя нравится. Веня у нас тоже, извини, знаешь, с задвигами.

Она так хлопала накрашенными ресницами, что Вовчик ей верил.

В общем, пришлось взять пару «столичных» и лично переговорить с доктором. Беседа, надо сказать, у них получилась вполне задушевная. Доктор Вениамин Карлович, узрев два выставленных на стол флакона, нисколько не удивился. Правда, в первый момент он как бы неодобрительно крякнул, вспомнив, наверное, о своем докторском положении. Однако потом человеческая составляющая в нем, видимо, победила. Он запер дверь в кабинет и достал из шкафчика две мензурки. А когда первая порция была принята внутрь и зажевана бутербродами, по-простому объяснил Вовчику, что хрен его знает, зачем он его тут держит. С одной стороны, конечно, Вовчика уже давно пора подавать на выписку, но другой стороны, существует во всем этом деле некая странная заковыка. Делали, значит, тут как-то ему, Вовчику, кардиограмму, и, представь себе, кардиограф показывает, что сердце у тебя как бы не бьется. То есть, попервости, конечно, решили, что это – того, прибор барахлит, но проверили на другом человеке – нет, аппаратура в полном порядке. Подключили затем энцелограф – та же самая катавасия. Понимаешь, лечу уже двадцать три года, ни разу такого не видел.

Доктор подвигал жилистым носом и налил по второй мензурке.

– Так я живой или нет? – выпив, поинтересовался Вовчик.

И внезапно сообразил, что повторяет вопрос, недавно заданный Кабаном Сухану.

У него даже водка остановилась где-то посередине желудка.

А доктор Вениамин Карлович, крякнув, тоже принял вторую мензурку и, немного вытаращив глаза, задышал – мелко-мелко, сквозь поросль, высовывающуюся из носа.

Наконец продышался и сморгнул выступившие слезы.

– Я бы тоже хотел это знать, – серьезно сказал он.

Сразу же после этого Вовчик выписался из больницы. То есть, никаких документов, требующихся, вероятно, при данном действии, он оформлять, конечно, не стал; просто заглотил пиво, оставшееся от вчерашнего, и велел Виленке, чтоб она притаранила ему рубашку и джинсы.

– Позвоню, – коротко сказал он, зашнуровывая кроссовки.

Виленка спросила:

– Что же ты тогда номер телефона у меня не берешь?

– А зачем?

– Ну, чтобы, значит, действительно позвонить.

– Ладно, не сепети, – с досадой оборвал её Вовчик.

Через полчаса он уже выходил из метро на площади Непокоренных. День был солнечный, теплый, и осень чувствовалась лишь в необыкновенной прозрачности воздуха. Виделось далеко, очень ясно, во всех подробностях, и, естественно, первое же, на что обратил внимание Вовчик, приложив руку к глазам, это то, что «губа», из-за которой, собственно, и начался весь сыр-бор, оказывается, исчезла, поток транспорта теперь, не сворачивая, свободно вырывался на площадь, место по правую сторону от угла было заасфальтировано, а чуть дальше, где когда-то располагались ларьки, была устроена небольшая автостоянка.

– Вот это блин… – задумчиво сказал Вовчик.

Жизнь за эти три месяца, видимо, в корне переменилась.

А когда он в растерянности подергал железную дверь дежурки, на которой теперь почему-то висела табличка «Подростковый клуб «Самострел», к нему сразу же подошли трое накачанных, одетых в униформу парней и вполне миролюбиво спросили, чего, собственно, ему здесь надо.

Вовчик, в свою очередь, поинтересовался, кто держит площадку. Парни объяснили ему, что площадку эту уже давно держит Леха-Чумной.

– А где Кабан? – несколько озадаченно спросил Вовчик.

– Какой Кабан?

– Ну, который, блин, был здесь раньше, в натуре.

Выяснилось, что ни о каком Кабане парни слыхом не слыхивали. Кабана, по их мнению, здесь вообще никогда не было. Да и миролюбия их хватило только на первые две-три минуты. Дальше они уже напрямую спросили у Вовчика, мол, какие проблемы? Нечего тут, понимаешь, блин, двери пробовать.

– Ладно, мастера, все путем, – независимо сказал Вовчик.

Двойняшек на улице Ленинского Комсомола он тоже не обнаружил. Нырок, промышлявший по чейнджу, исчез, не оставив, по-видимому, никаких следов. Девки у строительного вагончика дежурили какие-то абсолютно неведомые. И даже «Золотой уголок», куда Вовчик после некоторых колебаний все-таки заглянул, совершенно поменял облик и выглядел диковато. Назывался он теперь почему-то, на хрен, «Бронзовый закуток», вместо Гоги топтался за стойкой бровастый хмырь в черной футболке, в стены зачем-то вмазаны были зеркальные треугольнички, а за столиками, потягивая через соломинку какое-то разноцветное пойло, как хозяева, располагались девки и пацаны, в кожаных куртках.

К Вовчику сразу же подошли и предложили взять дури.

– Хорошая дурь, свежая, мастер, не сомневайся.

– Да пошли вы туда-сюда, – хмуро ответил Вовчик.

– А чего? – спросили его.

– А то, что не употребляю!

Только дури ему ещё ко всему не хватало.

В общем, единственная знакомая рожа, которая проявилась, была у Мормышки. Да и та посмотрела на Вовчика, как на доисторического человека.

– Кабан, говоришь? Помню я Кабана. Но это же когда было?

– Месяца три назад, – настойчиво сказал Вовчик.

Мормышка шмыгнула носом и радостно заключила:

– Вот видишь!…

Тут же поднырнула в окошечко и посоветовала брать вон ту, с желтоватой головкой.

– Остальное – фуфло. Это я тебе, как старому знакомому, рекомендую.

От ларька Вовчик отъехал, сжимая в руке бутылку «Синявинской». Постоял две минуты, оглядывая прохожих, которые обтекали его, точно дерево. Снова посмотрел на то место, где когда-то находилась «губа». А затем покрутил бутылку и небрежно отбросил её в сторону.

Бутылка попала на выступ булыжника и разлетелась.

Тут же снова возникли те трое накачанных, бритоголовых парней, которые уже подходили. Они посмотрели сначала на весело поблескивающие осколки, потом – на Вовчика. А затем, по-видимому, главный из них цыкнул зубом.

– Ну все, мастер, – спокойно сказал он. – Привет. Допрыгался.

Двое других сразу же цепко взяли Вовчика под руки.

– Нарушение общественного порядка. Пошли!…

– И куда?

– Вон туда, мастер, – сказали парни, – под арочку.

– А зачем?

– Ну, это мы тебе сейчас растолкуем.

Во рту одного из них жирно блеснула фикса. Проехал автобус и протащил за собой синий шлейф дыма. Маракоша, высунувшаяся из ларька, утянулась обратно. Солнце светило так, что приходилось щурить глаза.

– Ну что, мастер, сам будешь двигаться или тебя отнести?

– Ладно, пошли, – лениво, как в прежние времена, сказал Вовчик.

Долго ещё на толчках, примыкающих к площади Непокоренных, у обменников, где народ потихоньку сшибал на доллар копейку, у синюшных разливов, которые вдруг расплодились на улице Комсомола, принимая законный фунфырик, рассказывали эту историю. Как какой-то чумырь, который то ли приехал откуда-то, то ли недавно освободился, ни с того ни с сего прицепился к «быкам» самого Лехи-Чумного, как больной, пошел с ними во двор, чтобы продолжить разборку, и там отметелил их так, что Зюка, Бебеня и Чемодур попали в больницу.

А когда подбежали братки, вызванные встревоженной Маракошей, то чумырь положил и братков, по-видимому, без всяких усилий. После чего вытер руки о новенький клифт Чемодура, вынул у Зюки из куртки пачку сигарет и фирменную зажигалку, прикурил неторопливо, как будто такое побоище ему не впервые, и спокойно зашагал через площадь куда-то по направлению к Энергетиков.

Откуда он такой крутой взялся, никто не ведал. Леха-Чумной потом две недели разыскивал его по всему городу. Ну, естественно, такие бойцы на улице не валяются. Девки слышали, что Леха обещал за него чуть ли не штуку баксов.

Однако потом на самого Леху навалились жлобы из Нижнего парка, началась муторная разборка за право держать под контролем весь Тамбовский проезд, силы братков были скованы этим региональным конфликтом, времени не хватало, и на пришлого чумыря в конце концов махнули рукой.