Наше дело правое

Сергей Раткевич СТАРШИНА

Жара. Это только вначале кажется, что попал в духовку. Это только вначале… хруст песка на зубах, высасывающий влагу зной и дышать нечем. Потом… Потом это просто становится каждодневной пыткой. Жара — это звон в голове. Жара — это когда распухший язык и во рту горько. А сейчас горько не только во рту.

Потому что — все кончено. Потому что в живых остались только вы двое. Ты и Федька. Потому что все остальные — трупы. Все, кроме тех, которые с той стороны. Которые вот-вот поднимутся в атаку.

— Витек, у тебя патроны остались?

Долгое, как зной, молчание и шелестящий выдох:

— Последний. — У тебя и правда остался последний. Как же это ты так не рассчитал?

— Витек, дай его мне… — Суматошное мельтешение. Слова, как разноцветные пятна, за секунду до обморока.

— Витек, дай, будь другом… ну, пожалуйста, дай!

Слова булькают, как пузырьки, как проклятые пузырьки проклятой воды, которой нет. Ничего нет, кроме синей жары и тех сволочей, тех, которые с той стороны. И ведь патрон и в самом деле единственный.

— Витек, ну дай…

— Последний, — повторяешь ты потрескавшимися губами, не понимая, он что не слышит, что ли? — А у тебя что, кончились? — Ты не узнаешь своего голоса. Быть может, это уже и не твой голос.

— Кончились, Витек, ни одного не осталось. — И такой ужас в этих словах.

— Ну так какая разница? — Какая разница, кто выстрелит последним, хочешь ты сказать, все равно потом придут они, с кучей патронов. И все кончится.

— Витек, я тебя умоляю, дай… дай застрелиться… а то ведь придут, мучить будут, не могу, Витек, боюсь, страшно мне…

Знакомый голос расползается, плавится от синей жары. Ты уже не узнаешь его, ибо он неузнаваем. Застрелиться? Страшно? А то ведь придут, мучить будут?

— А ты отдай, отдай патрончик-то… отдай патрошечку… а я тебе — воды, хочешь? Еще глоточек остался, ну? — Вновь наплывает этот знакомый чужой голос.

Патрон. А ведь ты и не подумал о таком выходе. А ведь все так просто. Один раз нажать на курок — и все кончится. Не будет больше ни этой проклятой жары, ни тех сволочей, что вот-вот пойдут в атаку, ни этого скулящего голоса рядом… друг, называется… товарищ, мать его… он, видите ли, застрелится, а я — как знаешь? Глоток воды у него, видите ли, остался! Словно этим глотком здесь напьешься.

Глоток. Долгий, благословенный, как жизнь, глоток. Еще раз, на миг почувствовать себя человеком. А там и застрелиться можно. Вот только патрон-то всего один… и его придется отдать… за глоток. Или не отдавать? Отобрать? Пусть только попробует сопротивляться! У меня патрон. В автомате. Отдаст как миленький. Или не отдаст? А если не отдаст, я его… И останусь без патрона. Получится, что я его ему отдал. Этому нытику. Этому паникеру. Этому трусу. За какой-то глоток.

Кулаки сжимаются сами собой.

«Сволочь, Федька, сволочь!»

Ты пропускаешь удар, не замечая его. Слабый удар, никуда не годный. Такой же скверный, как и твой собственный. И все же его хватает, чтоб сбить тебя с ног.

«Сволочь, Федька, сволочь! Легкой смерти захотел, гад?!»

— Умереть мне надо, Витек, умереть, — наклоняясь над тобой, бормочет Федька. — Ведь если ж меня мучить станут, я ж не выдержу, я им все скажу… Ну пристрели ж ты меня, сука!

— Господи, — шепчешь ты, давясь сухими рыданиями.

— Вы что, салаги, о*уели? — раздается в ответ Глас Божий, и в окоп спрыгивает старшина Сидоренко. — Вы что не поделили, дурни стоеросовые?!

— Патрон, — выдыхаешь ты.

— Глоток, — шепчет Федька.

— Салабоны, *** вашу мать! Глоток можно и пополам поделить, а патрон должен быть у того, кто стреляет лучше! Пейте, сукины дети, — старшина отстегивает фляжку.

— Не надо воды, патронов, — хрипишь ты, из последних сил стискивая автомат, еще не понимая, что все страшное уже кончилось, а вслед за старшиной в окоп один за другим прыгают и прыгают бойцы.

И трупов сразу становится меньше. Или это живых стало больше?.

Вертолетные винты рубят задыхающийся от жары воздух. Есть вода, патроны, даже еда есть. Вот только чего-то все-таки не хватает.

Кого-то.

— А где товарищ старшина Сидоренко? — спрашиваешь ты.

Недоуменный взгляд сидящего напротив тебя.

— Так ведь погиб он, ребята… Вчера погиб.

Потом много чего было. Но в смерть старшины Сидоренко ты так и не поверил. Потому что однажды кто-то ужасно похожий на него вдруг возник из темноты и повел взвод в страшную, безнадежную — и оказавшуюся спасительной! — атаку. А в другой раз, когда ты уже попрощался было с жизнью, кто-то сунул тебе в руку полный автоматный рожок.

И Федька не верит. Уже хотя бы потому, что старшина Сидоренко после того случая долго с ним беседовал.

Ты до сих пор не веришь в жизнь после смерти, переселение душ, хиромантию, астрологию, оккультизм и прочие глупости. Твоя вера гораздо серьезнее.

Алексей Гридин ДОЖИТЬ ДО ПОБЕДЫ

— Станислав Сергеевич. — Астафьев собрался с духом, глянул в напряженное лицо шефа и твердо закончил: — Станислав Сергеевич, в назначенное время группа Сарычева на связь не вышла.

Шеф молчал. Уперся остекленевшим взглядом куда-то в точку за левым плечом Астафьева и шевелил губами, словно порывался что-то сказать, но никак не мог решить, что именно. Прошло несколько минут. Астафьев молчал тоже, в основном потому, что ему нечего было добавить. Самое главное уже прозвучало. Сарычев, на которого возлагали такие надежды, который мнился золотой рыбкой, способной исполнить любое, самое безумное желание, неожиданно замолчал, хотя за несколько часов до обрыва связи был радостно возбужден и кричал в передатчик, что до цели осталось совсем чуть-чуть и что какой бы зубастой цель ни была, он, Василий Сарычев, еще зубастее. Начальник особой группы докладывал об успехе короткими информативными фразами, однако по его словам чувствовалось, что тот уже ощущает губами вкус близкой победы.

Сарычева тоже можно было понять — несколько месяцев бесплодной работы, метаний, шараханий туда-сюда, осознание унизительной беспомощности, когда гибнут люди, а на тебя возложили задачу сделать так, чтобы это прекратилось, но поделать ты не можешь ровным счетом ничего. И вот наконец группа вплотную подобралась к тому, чтобы решить проблему раз и навсегда, Сарычев — матерый профи, его подчиненные не очень-то уступают ему, готовы что в огонь, что в воду, и за командира, и просто так, лишь бы выиграть. Что же случилось? Неужели умница Василий Константинович непростительно расслабился, не сделав последнего, самого решительного шага, не поставив уверенной жирной точки или, вернее, креста? Впрочем, скорее всего, никто теперь не узнает, что произошло.

Астафьев настолько погрузился в свои мысли, что, когда шеф заговорил, он услышал его лишь с середины фразы.

— …эту тварь, — прошептал Станислав Сергеевич, сжимая кулаки, и тут же мгновенно перешел с шепота на крик: — Эту гадскую тварь!

Рука шефа мелькнула над столом, ладонь нежно обняла горлышко изящного графинчика, пальцы сжались — и вдруг графин взмыл в воздух и разлетелся о стену прозрачными брызгами воды и стекла.

Астафьев даже не пошевелился. За последние месяцы он привык к подобным выходкам начальства, а что до графина, так придет уборщица и наведет порядок. Были проблемы гораздо серьезнее.

— Сам бы убил этого гада, — мечтательно протянул Станислав Сергеевич, лаская пальцами лежащий перед ним карандаш и представляя, наверное, как вонзит его в сердце своего смертельного врага. — Но не могу, Сашенька, не мое это занятие. Для этого и есть такие, как Сарычев и его парни. Ах, какие люди были, Сашенька, какие люди! По ним видно было, что они живут, понимаешь? Они ходили, говорили так, словно сами были жизнью. Как звери на свободе.

— Ларцев был таким же.

— Да, одного поля ягоды, только Ларцев — больной, сумасшедший, по нему психушка плачет, горючими слезами заливается. Понимаешь, Сашенька, мне ничуть не жаль тех, кого он убил, нет, ничуточки. Старый хрыч Басаргин, эта парочка прыщавых юнцов — Ковалев и… как его, Сашенька, забыл?

— Вернер, — услужливо подсказал Астафьев.

— Точно, Вернер. И дурочка эта, Лиза Пантюшева. Их не жалко. А вот за Сарычева обидно.

Карандаш с резким хрустом лопнул в крепких пальцах Станислава Сергеевича, плеснул в стороны щепками, осколками графита.

— Акции падают, Сашенька. Мы скоро разоримся.

— Знаю, Станислав Сергеевич, — кивнул головой Астафьев.

— И что делать? — Станислав Сергеевич метнул в референта тяжелый взгляд исподлобья.

— Не знаю, — твердо ответил Астафьев. — Закрывать контору, продавать все, что можно, спасать то, что еще удастся спасти.

— Так что же, Сашенька, — мучительно простонал Станислав Сергеевич, наливая глаза кровавым бешенством, — так что же, значит, Ларцев, эта сволочь, эта гнида, гадюка, которую мы сами пригрели, он, получается, выиграл?!

Астафьев по своему долгому опыту общения с шефом вдруг понял, что битьем графинов и ломанием карандашей сегодня не кончится. Но был вынужден молча кивнуть, соглашаясь со всем, что сказал Станислав Сергеевич.

Иван Архипыч размеренно скользил на лыжах по вечернему зимнему лесу. Когда лесник выходил из Малаховки, деревья еще не дотягивались ветвями до бледного солнца, а теперь оно с трудом уворачивалось от колючих еловых лап, и синие тени на искрящемся снегу становились все длиннее и темнее. «Ничего, — подумал старик. — Не впервой. Успею до дому вовремя».

Он возвращался по собственной проложенной с утра лыжне. Хорошо, конечно, быть лесником, жить одному в затерянной в чаще избе, подальше от того, что сейчас происходит вокруг. Война не коснулась Ивана Архипыча, махнула своим черным крылом где-то в стороне и унеслась, грохоча гусеницами танков, на восток — враг рвался к Москве. Даже немцев старик, почитай, и не видел. Ему, конечно, пришлось разок сходить в комендатуру, где толстый багроволицый ганс, брызжа слюной и топая ногами, кричал на лесника на ломаном русском:

— Если ты помогать партизанен, мы тебя расстрелять. Понял?

— Понял, — кивнул степенно Иван Архипыч и был отпущен с миром.

Покинув комендатуру, старик подумал, что, будь в округе партизаны, он помог бы борцам против фашистов с превеликой радостью. Но как-то вышло, что не нашлось в окрестных деревнях таких, кто ушел бы в леса сражаться против захватчиков.

Серые клубы туч тем временем сползались на небе в единое покрывало, тяжелое, набухшее снегом. Лесник прибавил ходу, хотя уже и чувствовал усталость. Ну да ладно, какие еще его годы!

И вдруг его цепкий взгляд выхватил из привычной картины зимнего леса что-то чужеродное. Лыжня! В стороне от его собственной, за неглубоким оврагом, она вела в сторону избушки Ивана Архипыча. Пусть лесник был уже стар, но зрение сохраняло остроту, дед и теперь был охотником хоть куда, нередко удивляя своей добычей молодежь Малаховки и прочих деревень. Поэтому ошибиться он не мог: вдоль лыжни розовели пятна крови, уже вмерзшей в снег.

Придется сворачивать! Жаль, конечно, что старик не взял с собой ружье, но, судя по лыжне, там лишь один человек, да еще и раненый. Иван Архипыч, беззлобно ругнувшись, обогнул овраг, свернул с проложенной утром лыжни и пошел по следу загадочного гостя.

Солнце еще не успело закатиться за верхушки сосен, оно еще просверкивало красным сквозь разрывы в тучах, когда лесник нашел неведомого лыжника. Тот лежал ничком, неловко уткнувшись головой в подвернутую руку, и не шевелился. Шапка при падении отлетела в сторону, и набегавший с востока ветер ерошил давно не стриженные черные волосы. Отметив, как торчали в стороны носки лыж, которые так и остались на ногах у раненого, дед неодобрительно пробурчал:

— Вишь, как нехорошо. Хоть бы ноги не переломал, не то не вывихнул.

Лежавший его не слышал, а если и слышал, то не подавал виду. Иван Архипыч подошел ближе, не таясь, и окликнул его.

Молчание.

В морозном вечернем воздухе затанцевали первые снежинки. Это было плохо. Это означало, что человека нужно вытаскивать быстрее, пока не поднялась метель. Конечно, до дома уже недалеко. Заблудиться лесник не боялся, но и приятного мало в том, чтобы тащить на себе взрослого мужика сквозь бесконечную мутно-серую пелену густого вечернего снегопада.

Нагнувшись над упавшим лыжником, лесник первым делом вынул его обутые в добротные меховые унты ноги из лыжных креплений, откинул лыжи в сторону и только потом перевернул тяжелое безвольное тело.

И тогда раненый открыл глаза.

— Сарычев, с-с-скотина, — сказал он четко и разборчиво, хотя и глядел невидящими глазами куда-то мимо дедова плеча, в серое-серое небо. — Ну, стреляй, сука, не мучай.

— Погоди, парень, — прошептал лесник, осматривая непонятного лесного гостя. — Не догнал тебя твой Сарычев, не время еще помирать-то. Куда тебя ранило, ты скажи.

Раненый с трудом всмотрелся в лицо старика, заросшее косматой сивой бородой едва не до самых глаз, и как-то удовлетворенно кивнул.

— Значит, не сейчас… — пробормотал он заплетающимся языком. — Руку мне прострелили дед, у плеча. Рана-то не страшная, но крови я потерял… Не жравши три дня, да с пулей в плече много не навоюешь…

Теперь уже Иван Архипыч и сам заметил, что левое плечо лыжника было перехвачено как попало заскорузлой, пожелтевшей от давно засохшей крови тряпицей, наполовину уже размотавшейся. Видимо, раненый перевязывал себя сам, одной рукой, второпях, и толку с такой повязки было — чуть.

— Идти можешь? — на всякий случай спросил он, наперед зная, что услышит.

Раненый слабо помотал головой.

— Извини, дед. Ты бы бросил меня тут. Нам обоим лучше будет, поверь.

В конце фразы голос его стих, превратился в еле слышный свистящий шепот.

— Ну уж нет, парень, — твердо сказал лесник. — Коли до сих пор не помер, так, глядишь, с помощью моей и еще поживешь. Потерпи, я мигом.

Старик сноровисто сбросил полушубок, смастерил из него и лыж раненого волокушу, взвалил бессильно закрывшего глаза лесного найденыша на хлипкое сооружение и впрягся в веревочную петлю. Натянул ее грудью, выругался натужно — и пошел, пошел, прокладывая широкими лыжами новую лыжню, тяжело дыша и стараясь не думать о том, что, если он не поторопится, раненый на волокуше попросту замерзнет.

Обошлось.

Когда Иван Архипыч, выдыхая ртом клубы пара, мгновенно оседавшего на усах и бороде стылым инеем, вывалился на полянку, где стояла его избенка, и оглянулся на волокушу, то увидел, что раненый открыл глаза.

— Зря ты связался со мной, дед… — прошептал он. — Сарычев все равно за мной придет. Он знает, куда я ушел, просто не торопится. Думает, я у него в руках. И правильно вообще-то думает.

— Помолчи, — досадливо шикнул на него лесник. — Силы береги, дурак.

Он обхватил руками раненого и заволок его в дом. Даже в выстывшей за день его отсутствия избе лучше, чем в лесу, — по крайней мере, ветер не гуляет. А сейчас еще старик растопит печь, нагреет воды… Вообще-то было уже поздно, но найденного в лесу следовало спасать.

Иван Архипыч взвалил раненого на топчан, застеленный толстыми цветастыми одеялами, еще одним одеялом и грудой старых ватников и полушубков накрыл сверху. Парень, подобранный в лесу, попытался благодарно улыбнуться, но получилось плохо, он лишь приоткрыл уголок рта, как-то неприятно, хищно.

Вскоре в печи весело заплясали языки пламени, потянуло теплом. Лесник попытался снять с раненого одежду, одновременно рассматривая его лицо.

Вряд ли спасенному было больше тридцати. Грязная, давно не бритая щетина расползлась по впалым щекам и подбородку, серые глаза то откроются, то закроются бессильно. Небольшой шрам на носу.

«Боксер, что ли», — невольно подумал Иван Архипыч. Плечами, кстати, спасенный тоже напоминал спортсмена.

— Тебя как зовут? — спросил лесник, стягивая с раненого грязный ватник, стараясь не потревожить простреленную руку.

— Константин, — откликнулся раненый и тут же зашипел от боли — снять ватник, не тронув раны, не удалось. — Константин я, — повторил он, когда боль в плече унялась. — Ларцев Константин Сергеевич.

— Костя, значит. Ладно, ты три дня не ел, а вот мылся ты когда последний раз, парень?

На холоде запаха не чувствовалось, а в тепле от одежды и белья Кости несло перепревшим кислым многодневным потом.

— Не помню, дед.

— Вшей-то хоть нету? — строго спросил Иван Архипыч.

— Нет. Или просто не чувствую.

— Ну, с божьей помощью, глядишь, хоть этой напасти не будет.

Рана на плече выглядела плохо, но, насколько лесник мог судить, заражения парень не подхватил. Что ж, и на том спасибо. Врача бы сюда, да где его, во-первых, найдешь? А во-вторых, как сделать так, чтобы никто не узнал о том, что доктор зачем-то посещал лесникову избу? Проклятые гансы услышат — мигом решат, что у лесника в доме не меньше чем партизанский штаб собирается.

— Пустую ты работу делаешь, дед, — снова подал голос Константин. — Васька Сарычев — он парень настырный, дело свое крепко знает. Ночью он не придет, ему тоже отдохнуть надо, и Васька понимает, что мне все равно деться некуда. А вот с утра, да по свежему следу…

— Твой след нынче же вечером снегом завалит, — возразил дед, срывая с грязного худого тела пропотевшие тряпки.

— Найдет, — с какой-то нечеловеческой уверенностью пробормотал Костя. — Поверь мне… Как тебя зовут?

— Иван Архипыч я.

— Поверь, Архипыч, этот — найдет. Зря ты впутался, и тебе не поздоровиться может.

— Ты не пугай меня! — прикрикнул лесник. — Мы и так пуганые. Все немецкую, ну, ту, что первая, прошли, а потом еще и гражданскую, до самой Варшавы.

— И обратно? — бледно улыбнулся раненый.

— И обратно, — согласился старик.

Позже, когда вскипела вода, старик осторожно обмыл ослабевшее тело своего неожиданного гостя и попытался накормить его. Руками тот ворочал едва-едва, Иван Архипыч кормил его сам. Ел парень жадно, но сдерживал себя, понимал, что нельзя набрасываться на пищу. Это деду понравилось. «Ведь должен выжить, — неожиданно подумал он. — Рана неопасная, в тепле да в сытости — разве ж я его не выхожу? Вот только этот его Сарычев…»

— Костя, — окликнул он раненого. — Кто тебя так?

Дед пальцем показал на рану, укрытую свежей повязкой.

— Сарычев твой, что ль?

Костя кивнул. Ему говорить — и то было трудно.

— Вообще-то их четверо было. Или даже пятеро. Одного я свалил — это точно. А потом меня зацепило. И патроны кончались…

— Чего вы не поделили-то? — вздохнул лесник.

Что случилось с этим странным парнем? Откуда он взялся тут? В окрестных деревнях да селах молодежь по большей части ушла с отступающей Красной Армией. И почему русские гоняются по лесам за русскими же? Что-то лесник, сидящий в своей глуши даже без радиоприемника, прослушал? Новая гражданская? Да нет, с чего бы? Или…

При мысли об этом Иван Архипыч вздрогнул. Слышал он краем уха о том, что в некоторых деревнях гансы призывают местных мужиков, способных держать оружие, вступать в какую-то ихнюю полицию. Нет, но не может же этот простой русский парень Костя быть фашистским прихвостнем? Или это Сарычев, которого Костя так боится, прислуживает оккупантам?

— Расскажи мне, — мягко попросил лесник. — Почему тебя хотели убить? Что с тобой стряслось?

И тут случилось небывалое — Костя рассмеялся. Получалось это у него плохо и оттого выглядело особенно страшно. Голый, закутанный в одеяла парень, которому и рукой-то шевельнуть — непосильная задача, трясся от мелкого булькающего смеха, туда-сюда ходил острый кадык, вздрагивали губы.

— Не, дед, я не сумасшедший, — опередил он уже готового спросить об этом старика. — Но если я правду расскажу, ты точно не поверишь.

Ночь пролетела быстро. Раннее зыбкое утро Иван Архипыч встретил на ногах, выскользнул на лыжах в лес, быстро и сторожко пробежался в ту сторону, откуда вчера притащил Костю. Но все было пока спокойно. Тогда он вернулся домой и принялся вспоминать вчерашний разговор.

Спасенный им парень, просмеявшись, заявил, что прибыл к нему из будущего.

— Это как? — поперхнулся от удивления старик черным горячим густым чаем.

— Да вот так. Там, у нас, вы все, все, что здесь происходит, — это история. Вы для нас уже умерли, дед, а мы для вас не родились еще. Как еще проще объяснить?

— Ну хорошо, — Иван Архипыч махнул рукой. — А к нам вы зачем шастаете?

— Вот в этом все дело… Дай сначала чаю. Потом дальше расскажу.

Напившись, Костя принялся кашлять и кашлял долго, с надрывом. Наконец смог говорить снова.

— Это развлечение такое. Военно-исторический туризм. Заплати денег — и отправляйся на любую войну, воевать за любую сторону. Хочешь — на Куликово поле, хочешь — на Бородино. А хочешь — сюда, на Великую Отечественную. Можешь — за наших, можешь — за фашистов.

Похоже, своими вопросами лесник разбередил что-то у Кости в душе, тот уже не делал долгих пауз, говорил, говорил, лихорадочно, сбиваясь, но не останавливаясь. Старик даже испугался сначала: а ну, парню снова плохо станет? Однако пересилить свой интерес, отказаться от рассказа и заставить раненого замолчать после того, как сам же его спросил, он уже не мог.

— Понимаешь, Архипыч, куча народу отдает бабло за то, чтобы почувствовать себя в шкуре простого немецкого зольдатена, пришедшего покорять дикую Россию. Перед нами все цветет, за нами, блин, все горит… Есть побольше филок — можно и в эсэсовца поиграть. Прикинь, эксклюзив-тур, в программу входят допрос партизанки и расстрел подпольщиков. Каково, а?

Он закашлялся снова, попытался рукою схватиться за грудь, болезненно поморщился.

В его последних словах дед многое не понял, но уловил только, что какие-то люди из будущего платят деньги, чтобы поучаствовать в войне на стороне захватчиков. Вот ведь гады! Как такое только в голову человеку прийти могло?

— Что-то я на те слова перешел от волнения, что мне привычны. Попробую-ка без них, — продолжил Костя Ларцев. — Тут еще, понимаешь, дед, такая штука… По какой-то хитрой физике нам в вашем времени ничто не может вреда причинить. Видишь, к чему я клоню? Вы можете в нас стрелять, ножами резать — без толку все, будет проходить насквозь, и никакого вреда.

— А как же твое плечо? — не утерпел Иван Архипыч, перебил Костю вопросом. — Сарычев твой? Он что, тоже из будущего?

— Да, Архипыч, оттуда. Видишь, — он указал подбородком на простреленное плечо, — родные-то пули, из нашего времени, нас вполне цепляют. Зато вам от них вреда не будет. Так вот, работали мы с Васькой когда-то вместе, да потом раскидало нас. По разные стороны баррикады.

— Бывает, — кивнул дед.

— Так вот, это уже не просто туризм, не просто развлекаловка. Это веселая стрельба по мишенькам, которые ничем ответить не могут. Платит человек деньги, прибывает сюда — ему выдают местное оружие, и он идет в полный рост, хлещет из автомата от пуза очередями, и пули его не берут. Видел я такое, что забыть никогда не смогу, наверное. Одна фирма расщедрилась, проплатила корпоративный выезд своих сотрудников… А, да ты ж не знаешь, что это. В общем, собралось десятка два человек и заказало поучаствовать в атаке на советские позиции. Ну, им устроили уличные бои. Представляешь, картина: рушится горящий дом прямо на этих ребят, а им все по… Поровну, в общем. Идут сквозь огонь, все в черных мундирах, и морды черные от копоти, плюют на сыплющиеся сверху балки, палят из автоматов — и улыбаются.

— Погоди, — перебил дед. — Так что, они наших солдат убивают?

— Ну да, — поморщился досадливо Костя. — Здешнее оружие им дают, из вашего времени.

Мол, дед, я тебе рассказываю-рассказываю, а ты до сих пор главного не понял.

— Ну и сволочи же! — Дед в сердцах ударил кулаком по столу.

— Всякого я насмотрелся, — вздохнул, успокаиваясь, парень. И опять заговорил тише, все же брала свое усталость. — Ты, Архипыч, не знаешь, что такое Хиросима. А вот я там тоже был. Дорогущий тур, для самых богатеньких, но кое-кто себе позволяет, ездят взглянуть собственными глазами, хотя черные очки надевать приходится. Уж больно вспышка яркая…

— Слышь, парень, — неожиданно спросил Иван Архипыч, — ты-то сам какое к этому отношение имеешь?

— Я-то? — Костя задумался. — Я в той компании работал, что все эти приключения организовывает. Вроде как по совместительству и охранник, и экскурсовод. Экскурсовод — это такой человек в музее…

— Знаю, — обиженно перебил его лесник. — Чай, не в тундре живу, а в простом русском лесу, да на двадцать четвертом году советской власти.

— Не ругайся, дед, — примирительно сказал раненый. — В общем, водил я группы туристов, а потом как-то раз иду по улице и вижу: топают нагло так, пальцы на растопырку, четверо ребятишек лет восемнадцати, налысо бритые, в камуфляжных комбезах — и у каждого на груди выставка немецких орденов, кресты, орлы, все, как полагается.

— Где ж они их взяли-то?

— А расскажу сейчас, не торопи. — Костя поерзал на топчане, тяжело вздохнул и попросил: — Поправь одеяло, Архипыч. Сползает, а я рукой пошевелить еле могу.

Дед накинул сползающее одеяло обратно на плечи сидевшего перед ним парня из далекого будущего.

— И вот идет, — продолжил Костя, — им навстречу старик типа тебя, весь бородой зарос, сгорбился, семенит, на тросточку опирается. Увидел он ребятишек, да как начал кричать. Мы, мол, кровь проливали, и все такое. А те послали деда подальше в разных невежливых выражениях. Ну, старый тоже оказался еще тот фрукт и хотел одного из них тростью ударить. Зря он так, я думаю, но пришлось мне за дедка вступиться.

— И как?

— Что — как? Архипыч, это сейчас я так плохо выгляжу, а вообще-то четверо ребят с улицы мне не соперники. Побил я их немножко и сдал в милицию. А потом что-то вдруг такая злость взяла. Ну, думаю, неправильно это, нельзя так. И плевать, что некоторые наши защитники прав и свобод вопят во всю глотку: мол, доказано, что изменения в прошлом никак не отражаются на будущем, и войну-то мы все равно выиграли, и неважно теперь, за кого играть. Это же наша страна, старики за нее умирали, чтобы нам жилось лучше, а эти сопляки сто лет спустя учат меня, какую сторону нужно было тогда выбирать. Мол, эсэсовцы — это рыцари, потому что они — в черных плащах, высокомерные, холеные и несут нам настоящий немецкий орднунг. Белокурые бестии, блин. А наши — окопное мясо, потому что в потных вшивых телогрейках, и никакого, понимаешь, дед, орднунга.

Иван Архипыч не знал, что такое орднунг, но мог согласиться с Костей в том, что гитлеровские захватчики вряд ли могли принести стране что-то доброе.

— Потом я еще выяснил, что те четверо, они действительно в прошлом на войне были, и то — медали свои с трупов поснимали, чтобы там, у нас покрасоваться. Сначала я как-то завелся, пошел к начальству, начал что-то кричать, заявление об увольнении на стол бросил. И вдруг — как молния перед глазами сверкнула — я понял, что это никого не волнует! Ну, уволюсь я — и что? Найдут нового на мое место. И тогда я, Архипыч, взял пистолет и отправился сюда, к вам, на войну. Знаешь, зачем?

Лесник, похоже, понял, что собирается поведать ему Костя, но на всякий случай покачал головой: мол, коли говоришь, так давай, не прерывайся, мало ли что я думаю.

— Я уже четверых на тот свет отправил, — словно похвастался парень. — И каждый раз на курок нажимаю и думаю: может, поймет хотя бы следующий, что война — это не игра? Может, чудо случится, и перестанут они переть сюда, как в тир, по живым людям пострелять. На все войны Земли меня не хватит, так хоть Великую Отечественную от таких туристов постараюсь спасти. Вот мое начальство спохватилось и послало за мной Ваську Сарычева, он-то меня и прищучил. Ну, почти… Говорю тебе, — вновь завел свою песню спасенный, — завтра с утра он за мной придет.

— Утро вчера мудренее, — глубокомысленно заметил лесник. — Все мне рассказал?

Костя опустил голову в знак согласия.

— Спи тогда. Давай я тебе подушки поудобнее положу.

— Высплюсь перед смертью, — вымученно улыбнулся парень.

— А про смерть, — строго велел Иван Архипыч, — и думать забудь. Не станешь ее поминать — она и не придет…

На этом месте старик очнулся от воспоминаний и пристально вгляделся в черневший по краю поляны лес.

И тут за окном он увидел тех, — кто шел по следу Кости Ларцева.

Они не особенно таились, три неясные тени, скользившие от дерева к дереву. Думали, наверное, что никто в этом мире ничего не мог с ними сделать. Никто, кроме одного-единственного человека, забывшегося сном на кровати в лесниковой избушке.

Дед вздохнул, нащупывая в кармане пистолет, который он нашел на поляне рядом с Костей. Парень про оружие и словом не обмолвился, решил, наверное, что потерял с концами. Ну и пусть так думает.

Иван Архипыч еще раз осторожно выглянул в окно. Три тени подошли ближе. Жаль, что в пистолете неизвестной системы осталось всего три патрона, так что бить придется только наверняка. Зато, если лесник правильно понял рассказ спасенного им лесу парня, их оружие не сможет причинить старику никакого вреда, ведь они пришли не за ним, а за Костей.

«Повоюем? — неожиданно весело подумал дед. В нем как будто неожиданно проснулась бесшабашная шальная молодость. — Примем бой за то, чтобы в том далеком будущем, из которого выбросило ко мне странного парня Костю, решившие поразвлечься толстосумы не чувствовали себя в безопасности, стреляя, как в тире по мишеням, по тем, кто защитил их страну от самого страшного в ее истории нашествия?»

Первый из троицы вышел из-под прикрытия деревьев.

Дед медленно поднял руку с пистолетом. И вдруг вспомнил последний вопрос, который задал уже засыпающему Косте. До последнего не хотел спрашивать, так, на всякий случай, чтоб не сглазить. Тем более что из слов пришлеца из будущего вроде и так все было ясно. Однако мало ли…

— Извини, парень, — окликнул он тогда сонно клевавшего носом Костю. — Я тебя все ж таки еще спрошу.

На удивление, Костя понял, о чем идет речь, еще не услыхав дедова вопроса.

— Да все в порядке, Архипыч, — пробормотал он, ворочаясь осторожно под своими одеялами, — ты все верно понял. Не бойся, мы выиграли. Тяжело стране будет, не скрою. Очень тяжело. Но, если повезет, ты еще доживешь до победы.

«Хотелось бы», — подумал Иван Архипыч, нажимая на курок.

Юрий Максимов ЧЕРНЫЙ СНЕГ

— Если вы смотрите эту запись, значит, дело моей жизни осталось незавершенным. — Пожилая женщина строго глядела с экрана. — Однако это дело выходит за рамки амбиций конкретного человека, оно больше, чем я. Мне горько сознавать, что я так и не смогла найти подлинных единомышленников или учеников. С пониманием отношусь к тому, что мой сын не разделяет моих идей, но не вижу другого выхода… — госпожа Феклина на миг запнулась и отступила к серой громадине камина, — …кроме как поставить ему условием… Если Сережа хочет получить наследство, он должен отыскать человека, который мог бы адекватно донести до сведения общественности собранные мною материалы. Прости, сынок, но я действительно не знаю, кому еще это поручить.

Госпожа Феклина вопросительно посмотрела куда-то вправо, и запись прервалась.

— А что за материалы имеются в виду? — поинтересовался щеголеватый следователь с вздернутыми кончиками усов.

— Это касается темы диссертации моей клиентки, — уклончиво ответил нотариус Иваненко и нервно поправил одинокую прядь волос на лысине. Вторжение усатого господина из «Предпоследнего Дознания» ему было крайне неприятно. Пусть представитель спецслужбы, пусть с ордером, а факт остается фактом: пришлось огласить завещание постороннему лицу, да к тому же до фактической смерти клиента. А теперь еще и материалы…

— Я бы хотел взглянуть на них.

— Не вполне уверен, что ваш ордер дает такие полномочия, — осторожно возразил нотариус, разглядывая бланк с характерной эмблемой — два синих треугольничка в круге. — Ведь Ольга Федоровна еще даже не умерла… окончательно.

— Из четвертой стадии комы никто не возвращается, — буднично ответил следователь, оглядывая аскетичное убранство офиса. — Вам, надеюсь, доводилось слышать о специфике нашей службы? Если сомневаетесь в моих полномочиях — проконсультируйтесь с начальством.

Начальство уже дало инструкции: оказать всяческое содействие. Вздохнув, Иваненко смирился с неизбежностью беспорядка. Что ж, отчего бы в этот слякотный ноябрьский день и впрямь не случиться какой-нибудь пакости?

Он отыскал формуляры в базе, вывел бланки, положил на стол:

— Заполните здесь и здесь, господин…

— Карев, — напомнил следователь, доставая из кармана пиджака серебряную ручку.

Пока он расписывался, Иваненко с кислой миной на лице открыл сейф. Нотариус был человеком педантичным, поэтому обстоятельства, вынуждавшие не только мириться с нарушением, но и самому его совершать, казались издевкой судьбы.

— Вот и чудненько. — Карев поднялся и протянул руку за инофоконом. Отдавая холодный металлический шарик, Иваненко с удивлением подумал, что для следователя эта ситуация, как раз напротив, выражает привычный порядок. Так при столкновении двух разнонаправленных жизненных векторов воплощение идеала одного неизбежно предполагает нарушение идеала другого…

По такой-то погоде — вещь вполне закономерная.

Свинцовое небо едва удерживалось от дождя, словно всматриваясь в бесчисленные точки аэромобилей-«прыгунов», хаотично сновавших под низкими тучами. Мрачный, сырой мегаполис проплывал внизу вереницами стеклобетонных башен, разбавленных красно-желтыми кляксами деревьев, осыпающих на асфальт последние листья. Но в салоне «прыгуна» было сухо, тепло и светло, и накрытый промозглой осенью город за окном совсем не занимал следователя — Павел Карев читал текст с экрана мини-компьютера-«планшета».

Огромные абзацы, отягощенные научной терминологией, списки, цитаты, сноски, гиперссылки… Ко всему прочему госпожа Феклина явно не была мастером словесности — читались ее материалы с трудом. Но чем больше перед мысленным взором Карева вырисовывалось то самое «дело жизни» подследственной, тем сильнее крепло ощущение, что здесь — перспективный «задел».

Неделя стандартных поисков с опросом свидетелей не дала ничего выдающегося. Пожилая и одинокая учительница истории жила замкнуто, с сыном и его семьёй не общалась, с единственной подругой встречалась не чаще двух раз в год, ученики её не любили, коллеги по школе считали сухой и нелюдимой, впрочем, ценили за аккуратность и обязательность.

Вот и вышла загвоздка: добрые дела совершаются всегда по отношению к кому-то, а где их взять, если подследственная, считай, ни с кем не контактировала? Пришлось запросить ордер и ознакомиться с завещанием. И, кажется, не зря. Но точно определить это можно лишь после консультации со специалистом.

Со специалистом удалось встретиться три дня спустя. Профессор Аркадий Петрович Радужный оказался человеком внушительной комплекции. Жесткая, аккуратно подстриженная борода и цепкий взгляд придавали ему разительное сходство с ликами светил науки, чьи портреты украшали стены его просторного кабинета в Институте истории. Тепло приняв следователя, он уселся в кресло, с почтением взял стопку привезенных распечаток, но, едва скользнув взглядом по титульному листу, отбросил их на стол.

— Ах, Ольга Федоровна, — с грустной улыбкой молвил профессор. — Как же, как же… Наслышан. И даже как-то лично имел случай беседовать. Одиозная личность. Притча во языцех, так сказать.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Карев из «гостевого» кресла.

— Разумеется, ее, скажем так, своеобразные идеи, а также то невероятное упорство, безусловно, достойное лучшего применения, с которым она свои, так сказать, идеи пыталась навязать научному сообществу и параллельно с этим — популяризировать.

Павел мысленно оценил умение профессора под напыщенным многословием скрывать неопределенность ответа и решил прояснить:

— Эти идеи как-то связаны с темой ее диссертации?

— Скажем так, они выросли из нее. Кандидатскую работу Ольга Федоровна защищала… — Радужный глянул на стопку листов, — еще в 2187 году. Насколько я слышал, сама работа касалась вполне конкретного эпизода Второй мировой войны XX века, и, хотя уже тогда имели место некоторые тенденциозные моменты, все же она пока не выходила за рамки академической традиции… Ох, Лидочка, благодарствую!

Последняя реплика относилась к некрасивой носатой девушке, что внесла в кабинет подносик с японским чайником, чашками, сахарницей и печеньем на блюдце.

— Павел Сергеевич, надеюсь, не откажетесь? Натуральный зеленый чай. С жасмином.

— Не откажусь, — кивнул следователь. Чай намного лучше кофе, которым его обычно норовят напоить свидетели.

Пока молчаливая Лида разливала горячий напиток по чашкам, кабинет наполнился душистым ароматом.

— Без сахара пьете? — заметил профессор, позвякивая ложечкой. — Очень правильно. А я вот, знаете ли, к сладкому неравнодушен, никак отвыкнуть не могу.

Цокая каблучками, девушка удалилась и аккуратно прикрыла за собой дверь.

— Так вот, Феклина. — Аркадий Петрович стал серьезен. — Чего уж греха таить, многие ученые хотят совершить заметное открытие в своей области. Такое, в общем, нормально. Но кое у кого это желание доходит до крайности, за которой говорить о научной состоятельности уже невозможно. Появляются фантастические, революционные идеи, под которые наспех подгоняются факты, остальные игнорируются, критика не воспринимается…

— Это случилось и с Ольгой Федоровной? — уточнил следователь, сделав глоток чая.

— Увы. — Профессор потянулся за печеньем. — Да. Она пыталась пересмотреть всю историю Второй мировой войны. В частности, утверждала, будто войну развязал не Советский Союз, а гитлеровская Германия, и что победную точку поставили не США и Англия, а тот же СССР и что зверства советских войск и неудачи командования якобы сильно преувеличены… В общем, делала сильный крен в сторону коммунистов.

— Я, конечно, не специалист и пока что не очень внимательно ознакомился с материалами Ольги Федоровны, — заговорил Карев. — Но мне показалось, что она довольно убедительно обосновывает свои гипотезы, опираясь на источники…

— Да-да! — кивнул профессор. — Как раз в этом и заключается опасность лженауки. Правдоподобность и правда — далеко не одно и то же. Вы, безусловно, знаете это не хуже меня. Иногда отличить одно от другого способен только специалист. Ведь любой источник можно вывернуть так, что все с ног на голову встанет. К примеру, возьмем какой-нибудь дневник филиппинского интеллигента времен той войны — и что увидим? А то, что основные действия происходили на Филиппинах между Японией и США, а вся трагедия Европы была лишь малозначимым фоном. И вот, чтобы подобных казусов не приключалось, существует такая дисциплина, как источниковедение. Которая изучает обстоятельства возникновения данного памятника, объясняет его особенности, сопоставляет с другими памятниками эпохи… И этим занимается уже, простите, не одно поколение ученых. Накоплена аргументация, какие-то взгляды обоснованно стали общепризнанными, другие, напротив, не выдержали критики и оказались отвергнуты. Чтобы в этом ориентироваться, следует знать хотя бы основную научную литературу по данному периоду…

— А Ольга Федоровна, получается, не знала? — Павлу снова пришлось вернуть собеседника к теме разговора.

— Может, и знала, да не учитывала. Не могу сказать, что следил за всем ее творчеством, но одну статью меня как-то просили отрецензировать. Там госпожа Феклина всю аргументацию строила на так называемых «Мемуарах Жукова». Между тем в науке вообще долгое время считалось это произведение апокрифом, написанным много лет спустя после войны коллективом анонимных авторов по заказу компартии. Кстати, обычная для Советского Союза практика. Да, ряд исследователей, например мой учитель Алексей Иванович Лапшин, высказывались в пользу подлинности авторства маршала Жукова. Но и они признают, что памятник нужно понимать в контексте его эпохи. «Мемуары Жукова» — это продукт тоталитарного общества, написанный с пропагандистскими целями в рамках советской историографии, тенденциозность и несостоятельность которой была доказана уже в конце XX века, сразу после падения коммунистического режима. И воспринимать такой источник некритично — это, сами понимаете… — Аркадий Петрович развел руками.

Следователь молча отхлебнул чаю, размышляя над словами Радужного. А профессор тем временем управился с очередным печеньем, погладил бороду, стряхивая крошки, и продолжил:

— Поначалу Ольгу Федоровну пытались переубеждать, дискутировать… Семинар целый устроили. Напоминали бесспорные исторические факты. То, что Вторая мировая началась со вторжения СССР в Финляндию — факт! То, что коммунисты четыре года подряд не могли победить гитлеровцев, пока в дело не вступили США, — тоже факт! Но она этого словно не слышала и упрямо держалась за свои фантазии. Да притом еще пыталась навязать их научному сообществу. Как понимаете, при таких условиях она была обречена стать фигурой комической. Печально. Знаете, я с особым интересом буду ждать вашего отчета и приложу все усилия к тому, чтобы этот выпуск «Бюллетеня Предпоследнего Дознания» прочитали мои коллеги. Думаю, это будет правильно. Им полезно узнать с новой, лучшей стороны человека, чье имя они превратили в анекдот. Ничуть не удивлюсь, прочитав, что Ольга Федоровна была прекрасной женой, идеальной матерью, отзывчивым и милосердным человеком…

Профессор хрустнул печеньем…

— Я вообще с большой симпатией отношусь к вашей службе. Искать и показывать реальное, осязаемое добро в нашем современнике — великое дело, оздоровительный эффект от которого охватывает все общество. Конечно, история не терпит сослагательного наклонения, и все же… как знать, появись такая служба не в XXI веке, а лет на сто-двести раньше — быть может, удалось бы избежать многих бед. Если бы Ленин, Гитлер, Сталин и Мао Цзэ Дун регулярно читали ваш «Бюллетень», возможно, им не пришли бы в голову те злодеяния, которые нам теперь приходится изучать в курсе истории мрачного XX века. Тоталитарные режимы — и фашистский, и коммунистический — исходили из постулата, что человек решительно плох и его надо насильственно улучшить. А ваша служба не словами, но самой деятельностью доказывает, что человек все-таки хорош сам по себе. И это хорошее в нем надо просто уметь увидеть. Я уверен, что у Ольги Федоровны было много такого хорошего. Но искать это в ее околонаучных штудиях — пустое дело.

Карев одним глотком допил подостывший чай и поднялся.

— Спасибо за добрые слова и за консультацию.

— Очень рад был познакомиться и оказаться полезным, — с готовностью отозвался Аркадий Петрович.

Поставив чашку на поднос, Павел взял со стола кипу распечаток и попрощался с профессором.

Выходя, поморщился — чай отдавал горечью.

— Тебе черный, зеленый, красный?

— Красный, — ответил Павел жене и добавил: — Зелёным сегодня меня уже поили.

— Свидетели? — осведомилась высокая брюнетка, поднимая чайник.

— Нет. Консультировался со специалистом. Снова пришлось посетить научное заведение. Вот странное дело: снаружи их здания вроде как разнообразны, а внутри везде одно и то же. Что-то неуловимо общее…

— Ученый дух! — рассмеялась Инна, ставя перед мужем огромную чашку каркаде.

— Да уж… Скажи, а ты бы назвала современного человека — хорошим?

— Тебя, что ли?

— Не только. Собирательный образ. Я серьезно.

Инна задумалась, глядя на струйку пара, вьющуюся над кружкой, а потом улыбнулась:

— Я бы назвала его удовлетворительным. Удовлетворительно с минусом. А что?

— Мне кажется, нынешний человек хорош не сам по себе, а вопреки себе. Пара добрых дел на семьдесят лет жизни, которые нам удается откопать в процессе дознания, — не такой уж большой повод для тотального оптимизма.

— Тотального я что-то не замечала, — сказала Инна. — Людям просто нравится читать ваш «Бюллетень». Повышает настроение. Считается делом хорошего вкуса. Да и вообще интересно… Ваши имиджмейкеры стараются на славу. Ну ладно, поболтали, и хорош. Пора заняться делом.

Карев поднялся из-за стола и послушно проследовал за женой в соседнюю комнату. Здесь он сел на стул возле окна, а она встала у мольберта и взяла кисть.

— На меня не смотри. Вон, лучше… на вазу!

— Но ты намного интереснее. — Павел поиграл бровями.

— Еще насмотришься. А сейчас нужно, чтобы твой взгляд был устремлен за рамки картины, а не на зрителя. И руки сложи на груди.

Карев подчинился, скрестил руки и послушно уставился на пузатую хрустальную вазу — ветерана многих натюрмортов. К пятой годовщине совместной жизни талантливая, но пока малоуспешная художница наконец решилась написать портрет супруга. Глядя на вазу, Павел мысленно возвращался к событиям рабочего дня. Вспомнилась Феклина с видеозаписи завещания — спокойный голос, упрямый взгляд, замкнутое, почти бесстрастное выражение лица… Кажется, за ее спиной, на камине, стояла похожая ваза…

Нет, не была эта женщина ни прекрасной женой, ни идеальной матерью, ни фонтаном альтруизма. Семейная жизнь окончилась ранним разводом, сына Ольга Федоровна воспитывала одна, причем в довольно авторитарной манере. Вырос он слабохарактерным, затюканным парнем, который чуть позже покорно перешел в руки не менее властной, чем мать, супруги. Разумеется, невестка и свекровь друг с другом не сошлись — и Феклина осталась одна. Павел помнил допрошенного неделю назад Сергея — болезненно тощего молодого мужчину с тусклым взглядом и страдальчески изогнутыми губами. Такой точно не найдет преемника идеям матери. Хотя толстуха-жена заставлять будет — ведь на кону квартира в центре, а у них — двое детей.

Дело жизни Феклиной останется незавершенным. Потому что, как оказалось, ее материалы — псевдонаучный бред. Адекватно донести его до общества — невозможно. А значит, чопорный сухарь Иваненко позаботится о том, чтобы наследство никогда не досталось Сергею.

Карев задумался, каково это — когда дело всей твоей жизни оканчивается пшиком? И каково это вообще — подчинить всю жизнь какому-то определенному делу, идее? Какой-то необычной жертвенностью и обстоятельностью веет от самой установки…

— Инна, скажи, у тебя есть то, что ты могла бы назвать делом своей жизни?

— Конечно, — откликнулась красавица, склонившись над холстом. — Рисовать мужа.

— А если серьезно?

— Если серьезно, — то еще кормить и обстирывать его.

— Что ж, буду иметь в виду.

Сидя у окна, скрестив на груди руки и глубокомысленно пялясь на пузатую вазу, Карев понял, что ему все-таки стоит самому изучить материалы Ольги Федоровны.

Даже в очень активном режиме на освоение ушло несколько дней. Стоя в ванной и начищая щеткой зубы, Карев слушал, как в правом ухе бесстрастный голос программы рассказывает о бомбардировках Киева, пролетая в «прыгуне» над городом, читал с экранчика «планшета» про оборону Сталинграда, вернувшись с работы домой, ковырялся правой рукой в тарелке с рисом, а левой перелистывал распечатку, вникая в перипетии Курской битвы…

Древние сражения, гибель тысяч и миллионов людей, великие города, лежащие в руинах, концлагеря, чудовищные преступления, удивительные примеры героизма, сотни беспристрастных источников…

Все статьи прочесть не удалось — начальник требовал внятных результатов по делу Феклиной. Но и того, что Карев успел освоить, было достаточно, чтобы поколебать однозначные суждения профессора Радужного. Назрела необходимость повторной консультации, причем на этот раз с таким специалистом, который не побрезгует ознакомиться с материалами, доводами и аргументами Ольги Федоровны.

В цитатах у нее особенно часто мелькало несколько фамилий ученых, из которых, как подсказала справочная, в Москве проживал только один: Алексей Иванович Лапшин.

Кабинет профессора Лапшина располагался в том же Институте истории, но в другом крыле и по размерам был существенно скромнее, чем у Радужного. Алексей Иванович оказался сурового вида старцем, почти лысым, но с роскошной седой бородой и скептическим прищуром блекло-зеленых глаз.

— Ах, Оленька… — проговорил он, листая распечатки. — Ну, это я читал, ранняя вещица. Ее тогда еще публиковали… Ага… А вот это она мне сама приносила. Обсуждали с ней. Ага, подправила… И на меня ссылается… Да… А вот здесь что-то новенькое… Так, понял. Материалы к учебнику. Ясно. А что, собственно, требуется от меня? — старик посмотрел на следователя.

— Я бы хотел понять, насколько взгляды Ольги Федоровны соответствуют или не соответствуют истине.

— Вот как! Истина. Хм… Сильное слово. Скажите прежде, а насколько официальна наша с вами беседа?

— Совершенно неофициальна. Я просто хочу уяснить вопрос для себя.

— Ага… Что ж… раз так, то могу ответить прямо сейчас. Большинство Олиных статей я знаю… Не считая некоторых частностей, в целом она права.

Карев даже вздрогнул:

— Но почему тогда профессор Радужный убеждал меня в противоположном?

— Да потому, что он — не ученый! — хмыкнул Алексей Иванович. — Он болтун! Или, как это нынче называют, популяризатор. Ученым Аркаша был лет двадцать назад, когда опубликовал свою книжку по нэпу. Так себе работка, анализ ниже плинтуса, но хоть материал собран и рассортирован добротно… А потом Аркаша подался в когорту болтунов, что занимаются не той историей, которая была на самом деле, а той, какой ее должен представлять обыватель. Только и всего. А настоящие спецы по Второй мировой все то, о чем Оля писала, знают и сами, причем не только знают, но и в целом разделяют.

— Постойте, но если так, то почему она не могла донести свои взгляды до общественности? И почему над ней смеялись?

Алексей Иванович сощурился:

— Вы и в самом деле не догадываетесь?

— Нет. До этого следствия мне не приходилось знакомиться с миром историков.

— В наши дни этот мир разделен на две части: исследователей и популяризаторов. Первые пытаются узнать, «как оно было», а вторые определяют, как это надо представить для «народа». Определяют, естественно, не сами — основные ориентиры им спускают «сверху». А из этих частей никто друг к другу не лезет. Мы печатаем в профильной периодике статьи, каждая из которых столь узка по теме, что для неподготовленного читателя почти ничего не скажет. Специалист же, который знает контекст, разгадывает ссылки и намеки, понимает, что, допустим, статья «Об особенностях применения зенитной техники советскими войсками в 1941 году» на самом деле предъявляет новый аргумент в пользу того, что нападение Гитлера на СССР было неспровоцированным и Союз даже не был толком готов к войне. Мы это знаем, и нам этого достаточно. А ребята типа Аркаши — дают интервью, пишут учебники и популярные книжки «для широкого круга читателей», где излагают историю так, как считается полезным для обывателя. Они — пастухи общественных стереотипов. Ошибка и вина Оли была в том, что она захотела вынести, так сказать, «эзотерическое» знание на профанный уровень, покусилась на чужое поле. Разумеется, она была обречена, как и любой, кто захочет в одиночку бороться со стереотипом. Или с системой.

Несколько секунд Карев ошарашенно осмыслял услышанное. Вся жизнь, труды и усилия Феклиной предстали в совершенно новом свете.

— Но если она была права… почему вы молчали? Почему не поддержали ее… все эти спецы?

Алексей Иванович впервые улыбнулся, на миг превратившись из грозного старца в доброго дедушку.

— Знаете, я не ожидал, — признался он, — что в служебных структурах работают столь открытые и чистосердечные люди. Мне очень приятно это видеть. И, независимо от того, что я сейчас скажу, помните, что теперь я очень рад нашей встрече, которую первоначально воспринял как повинность. А сейчас — к сути вопроса. Давайте-ка вот на что посмотрим: вы — в школе, в институте, по телевидению — годами слышали одно и то же: что в мрачном XX веке ваши предки развязали самую кровопролитную войну в истории, что демократическому миру пришлось выбирать из двух зол — фашистского и коммунистического и что лишь вмешательство свободного мира спасло тоталитарный СССР от поражения… Вы годами ели эту чушь и не подавились. И ни разу не задумались — а не вешают ли вам лапшу на уши? Вы и палец о палец не ударили, чтобы узнать правду. Мы якобы молчали? Нет, молодой человек, мы совсем не молчали. Мы кропотливо, по крупицам доказывали истину, публиковали статьи и монографии — все они лежат в свободном доступе, возьми да узнай. Так почему же вы не озаботились, не взяли, не узнали? А я скажу почему. Потому что вам, и таким, как вы, — наплевать на правду, на историю, на прошлое, на своих предков. Скажут вам в школе или институте, что русские произошли от слонов, и вы послушно будете строчить глубокомысленные рефераты об «экзистенциальной слоновости русской души»! Вы не знаете правды не потому, что от вас ее скрывают, а потому, что она вам — не нужна. Вот Оля в лепешку расшиблась, чтобы до вас ее донести, — и что? А ничего, кроме потраченной зря жизни. Свою научную состоятельность, свое будущее она принесла в жертву — чему? Равнодушному обывательскому…

Алексей Иванович не договорил, полез в стопку распечаток, дрожащей от волнения рукой выдернул оттуда листок:

— Вот, посмотрите список ее публикаций — это же слезы одни! Несколько первых статей — в солидных научных изданиях: «Вопросы источниковедения», «XX век» и так далее. Один раз ей удалось пробиться в научно-популярный «Голос времени». История была почти детективная. Популяризаторы после этого целый семинар устроили по ее «разоблачению». Аркашка, кстати, проводил. С тех пор ей путь в научные издания был заказан. А она все пыталась пробиться к «широкому читателю» и пробивалась, вот, поглядите: «Тайная жизнь», «Секреты и загадки», «Оракул» и прочая бульварная дрянь, где ее вымученный крик о правде совали между россказнями о похищенных инопланетянами идиотах или обнаружении Атлантиды в Бермудском треугольнике… Спрашиваете, почему мы ее не поддерживали? Отчего же. Я ей много раз говорил, когда еще было не поздно: Оля, брось ты это, плетью обуха не перешибешь. Повлиять на стереотип можно лишь, если новая концепция будет поддержана «сверху»: то бишь переписываются учебники, идут новости по серьезным телеканалам, пишутся популярные книги, снимаются блокбастеры — вот тогда обыватель заметит и худо-бедно усвоит. Но кто на такое пойдет? Вы что, думаете, ложные стереотипы существуют только в отношении Второй мировой? Да их пруд пруди. А вы все это кушаете и не давитесь, уж простите за прямоту. Я Оле говорил: зачем ты губишь свою карьеру, ради кого? Им ведь — все равно! А она… — Профессор досадливо махнул рукой. — «Я, мол, делаю, не только ради нынешних, но и ради прошлых, ради тех, чья память, подвиг и жертва поруганы…» А им-то что? Мертвые сраму не имут. Кто о них помнит сейчас? Мало у кого семейная память уходит глубже, чем на сто лет. А тут — больше двухсот! Вы вот, к примеру, знаете, что ваши предки делали во время той войны?

— Нет, — машинально ответил следователь.

— То-то и оно… Мне мой дед рассказывал, что, когда его дед был ребенком, еще жили последние ветераны той войны. И саму ее тогда называли — знаете как? — Великая Отечественная… Н-да. Почему мы молчали… Вот, Оля не молчала — кричала об этом. И что? Хоть одного ученика или единомышленника она нашла?

— Думаю, что одного — точно нашла, — медленно проговорил следователь, глядя перед собой. — Знаете что, Алексей Иванович? Подготовьте, пожалуйста, подборку научных статей наиболее признанных специалистов, которые хотя бы косвенно, хотя бы в частностях подтверждали то, о чем она говорила. Сделайте ради памяти своей ученицы.

Профессор Лапшин нахмурился, задумчиво погладил бороду и наконец кивнул:

— Сделаю.

— Спасибо. — Павел поднялся. — Большое спасибо.

На прощанье они обменялись крепким рукопожатием.

За окном шумел дождь, слева Инна, закусив губу, касалась кистью холста, а прямо напротив тускло блестела пузатая ваза.

— Ну, Паш, опять улыбаешься! Я же просила…

— Извини-извини…

— Потерпи еще полчасика, пока я лицо закончу, а потом — улыбайся на здоровье.

— Все, больше не буду.

— Полчасика… А что ты такой веселый-то?

— Да там… по работе. Очень удачно дело сложилось.

Глядя на вазу, Карев думал о том, как порою под правильным ракурсом может открыться удивительно гармоничное совпадение разнонаправленных векторов. В самоотверженном служении правде и заключался подвиг Феклиной — как раз то, что ему нужно было найти для отчета, который, как и прочие, будет опубликован в «Бюллетене ПД» — самом популярном издании. Правда достигнет наконец «широкого круга читателей», причем в авторитетной и адекватной форме; дело жизни Ольги Федоровны будет завершено, а ее сын беспрепятственно получит наследство.

Можно сказать, провиденциальное совпадение. Осталось только как следует все описать, приложить подготовленную Лапшиным библиографию и подать начальству.

Вежливый стук, скрип двери.

— Викентий Петрович, вызывали?

— Да, Павлик, — ответил шеф, однако привычного «проходи, садись» не последовало, вместо этого начальник сам поднялся из-за массивного стола и сказал: — Пойдем-ка прогуляемся.

Викентий Петрович крайне редко покидал свой кабинет вместе с подчиненными — Павел испытал такое лишь однажды, когда шеф отвел его на засекреченный «минусовой» этаж. Недобрые предчувствия охватили Карева, когда он шел по коридору за упитанным коротышкой-начальником.

Они остановились у лифта, подождали, втиснулись в кабинку, поехали вниз. На первом этаже двери не раскрылись. Викентий Петрович нащупал на запястье браслет, надавил, и кабинка продолжила спуск. Предчувствия не обманули.

«Минусовой» этаж.

Как и в прошлый раз, тут было пусто и тихо. А ещё, кажется, пахло пылью. В коридоре гулко раздавались их шаги. Теперь шеф остановился у другой двери, начал набирать код. Пару секунд спустя дверь плавно отъехала, открывая взгляду комнату с высокими стеллажами по стенам.

— Заходи, — позвал начальник, ступая внутрь.

Едва Павел вошел, дверь бесшумно закрылась за ним.

— Видишь ли, Павлик, с отчетом твоим загвоздка. — Викентий Петрович внимательно разглядывал корешки папок, теснившихся на полках стеллажей. — Задача нашей службы — искать и показывать то лучшее, что реально есть в современниках. Но при этом — не залезая на чужое поле, понимаешь? То есть устраивать всякие революции в науке или общественных представлениях — не надо. О, вот и оно!

Начальник вытащил одну из папок и показал Кареву серую обложку:

— Девятнадцать лет назад я был простым следователем, как и ты. Мне попалось дело одного обрусевшего китайца — Григория Шу. Он всю жизнь бережно хранил дневник своего прадеда, который в XXI веке воевал в составе китайского контингента на индо-пакистанской границе. Дневник с довольно непривычной стороны показывал тот конфликт. Мне это показалось интересным и ярким фактом. Однако старик Егоров, возглавлявший тогда наш отдел, объяснил, что такое не пройдет. Поскольку не соответствует официальной концепции истории. Понимаешь, эти стереотипы всякие, они ведь не с потолка берутся. Дневник моего китайца обелял интервенцию коммунистической державы. Материалы твоей училки воспевают далекое коммунистическое прошлое нашей страны. А это, скажу тебе прямо, совсем не то, что требуется нашему демократическому обществу в условиях идеологического противостояния с Азиатским блоком. Так что, мой тебе совет, — поищи у нее в биографии что-нибудь менее политизированное. Ну, там, тонущего котенка спасла или из хулигана-двоечника достойного человека воспитала…

Начальник вздохнул и продолжил:

— Ты, конечно, можешь на мой совет наплевать и послать отчет в том виде, в котором подал его мне сегодня утром. Помню твой демарш по делу Харчевского. Собственно, я девятнадцать лет назад тоже так поступил. Только знай, что опубликован он никогда не будет. Его распечатают и поставят сюда.

Викентий Петрович втиснул папку с делом Шу обратно на полку и повернулся к следователю.

— Спорить со мной не надо. Я знаю, что ты прав. Ты хорошо поработал. Но, увы, далеко не всё в нашей власти. Есть вещи, которые подчиняются нам, а есть вещи, которым подчиняемся мы. Этого не изменить. Видишь, не одни мы с тобой пытались. — Начальник показал на ряды папок у себя за спиной.

Карев ничего не ответил. Возвращался он в крайне подавленном состоянии духа. Только в лифте, несущемся вверх, решился заговорить:

— Викентий Петрович, можно вопрос?

— Конечно.

— Правильно ли я понимаю, что теперь на месте Егорова — вы?

— Да.

— И что именно вы решаете, отправить отчет в «Бюллетень» или в ту комнату?

— Не только я. Отчет будет смотреть комиссия. А после нее — выпускающий отдел. Впрочем… в последнее время место цензора у них вакантно… Но это ничего не значит. Да, если я пропущу, пройти в печать это может, а что тогда? На оплошность обратят внимание люди из компетентных органов. А там уж — последствия непредсказуемые, но вряд ли положительные. Ты хочешь, чтобы я рисковал своими коллегами ради прихоти старой учительницы истории?

— Нет. Я просто спросил. — Двери раскрылись, двое мужчин вышли из лифта. — Викентий Петрович… нельзя ли мне сегодня уйти пораньше? Я хотел бы все обдумать…

— Да, конечно.

Павел брел под дождем, наступая в лужи. Холодные капли били в лицо, стекали с мокрых волос за шиворот. Деревья с поредевшими кронами роняли на асфальт последние листья, добавляя все новые фрагменты к желто-красной мозаике под ногами.

Наверное, точно так же листья падали и в ноябре 1941-го, когда враг мчался по Родине, сея смерть, боль и разруху, с каждым днем подбираясь к столице. И, должно быть, так же они падали в ноябре 1944-го, когда враг был отброшен за границу и все сильнее ощущалось дыхание победы.

Дело жизни Феклиной останется незавершенным. Не вписывается в спущенные «сверху» ориентиры. И все же Павлу думалось, что читатели «Бюллетеня» станут чуть обделеннее, когда получат выпуск, в котором могла быть, но не оказалась правда об их предках и великой войне.

А еще он чувствовал, что не получится у Инны его портрет. По возвращении домой он увидит очищенный от краски холст и печальное лицо жены. Не вышло. Хотя она старалась. Как и он с этим делом.

Да, не вышло. Хотя могло бы.

Викентий Петрович одиноко сидел в кабинете, сжимая в руке холодный металлический шарик инфокона.

Хороший парень — Павлик. Идеалист. И это правильно, Но иногда чревато казусами. Этическими. Вот Кван бы на его месте спокойно переписал отчет. А Халл, пожалуй, на это место бы и не угодил — соображает сам, что к чему. Потому-то никого из них Викентий Петрович на «минусовой» и не водил. А идеалиста Карева — уже два раза. Ему иначе не объяснишь. Хотя все равно завтра он подаст отчет в том же виде. Переложив тем самым бремя выбора на совесть начальника.

Вспомнилась одна из бабушкиных историй, слышанных в детстве. Незадолго до Второй мировой бабушка бабушки слышала предание, что перед концом света пойдет черный снег. И вот однажды, в декабре 1941-го, выйдя на Лубянскую площадь, девушка увидела, что с неба сыпятся черные хлопья, оседая темными сугробами на обледеневшей мостовой. Это падал пепел от миллионов документов, сжигаемых НКВД в преддверии ожидаемой сдачи Москвы…

А вот сейчас, по сути, в такой же черный снег ему придется превратить отчет Павлика. Электронные циферки и буковки, сокрытые в шарике инфокона…

А если все-таки?… Ведь не уволят же его. Выговор, конечно, гарантирован. Ну так — можно повиниться да заверить, что впредь подобного не будет. Ну, поставят нелестную отметку в личное дело. Ну, дальше начотдела не повысят — да не больно-то и хотелось… Но зато в том, девятнадцатилетней давности споре он сможет последнее слово оставить за собой. Сможет доказать, что, очутившись на месте Егорова, способен поступить по совести, а не по инструкции…

А в остальном… даже если пропустит отчет комиссия и выпускающий внимания не обратит — великого переосмысления истории все равно не случится, что бы там ни фантазировал Павлик. Люди из компетентных органов позаботятся о том, чтобы широкого резонанса не было. Историки и журналисты послушно промолчат. А значит — просто каждый из читателей узнает правду и сам для себя решит, принимать ее или нет. Разделив тем самым груз выбора, который поочередно взваливали на себя Викентий Петрович, Павлик и эта его упёртая историчка… как ее там… Феклина.

— Привет! Как ты сегодня рано…

— Да, начальник отпустил.

— Ой, как же ты вымок, бедняжка! Я же тебе зонтик давала…

— Прости. Забыл на работе. Ничего, сейчас обсохну. Как там… мой портрет поживает?

— Сейчас увидишь. По-моему, удался!

Максим Степовой СВЯЩЕННОЕ ПРАВО НА ЖИЗНЬ

Огромный, размером с маленькую луну, корабль-матка, именуемый «Оплот Свободы», вынырнул из гиперпространства на расстоянии десяти астрономических единиц от желтого карлика, известного по Астрономическому каталогу звезд как Вольта-3, и начал переход к досветовой скорости. Бешеным хороводом пронеслись планеты и скопления астероидов, пока наконец прямо по курсу не показалась ярко-голубая, скрытая пеленой облаков планета. Корабль вышел на планетарную орбиту и выпустил рой спутников слежения. Хозяева «Оплота» желали удостовериться, что планета действительно пригодна для обитания. Результаты первичного сканирования превзошли все их ожидания — они нашли планету-двойника их родного, далекого мира…

…Спустя шесть стандартных земных суток, глубоко в чреве рукотворного металлического монстра, в комфортабельной офицерской каюте, коммандер доблестных десантных войск «BUC»[65] Сэмвел «Джуниор» Льюис с удобством расположился на собственной кровати, трансформированной в «оздоровитель», и любовался вмонтированным в переборку отсека трехмерным анимированным изображением, на коем Бог-Президент Благословленных Корпораций свергал в преисподнюю проклятого Коммунофашиста. Опутанное приводящими ремнями тренажера, огромное, черное как смоль тело десантника сочетало мощь буйвола с грацией ягуара. Грубое лицо коммандера словно высекли из камня, к тому же Льюис был лыс, как шар для пула: чтобы избежать ежедневного бритья, он давно удалил с головы все волосы, кроме ресниц и бровей. Могло показаться, что коммандер представляет собой классический пример бравого вояки, которого ни разу в жизни не посетила ни одна отвлеченная мысль. Это было бы заблуждением. Коммандер Льюис был далеко не так прост, как казался, а иногда умышленно хотел казаться. Вот и сейчас, вместо того чтобы считать количество выполненных упражнений, он неторопливо размышлял на различные темы, редко волнующие даже высокопоставленных сотрудников Корпораций. «Оздоровитель» мерно сокращал могучие мышцы. Для того чтобы не смотреться убого на фоне последнего поколения генетически измененных солдат, необходимо было поддерживать форму даже во время отдыха.

Льюис повел бровью, хриплым басом позвал:

— Соло…

Застывший у стены бледный и, на взгляд коммандера, противоестественно светловолосый подросток в сером обтягивающем трико и с массивным металлическим ошейником на тощей шее немедленно подбежал к хозяину, подал мягкое полотенце. Льюис промокнул выступившие на лбу и макушке капли благородного пота.

— Меня зовут Сольвейг, господин коммандер Льюис, сэр, — тихо, но отчетливо пробурчал мальчишка и привычно зажмурился, втянув голову в плечи, насколько позволяло нашейное «украшение». Льюис не воспользовался Правом на применение «панишера»[66] и в который раз беззлобно отвесил дерзкому щенку зуботычину лопатообразной ладонью.

— Поговори у меня…

Паренька унесло за койку. Следом полетело полотенце. Подросток подхватил его на лету и юркнул в свой угол. Коммандер осуждающе покачал головой. Рабам, равно как и отребью с Внешних палуб, Права на имя не полагалось, пусть радуются оставленному Праву на идентификационный номер. Другие сотрудники называют своих рабов по двум первым цифрам личного кода, и никто не жалуется. А он, по доброте своей, переделал зубодробительное прозвание, данное сопляку его норшведской мамашей, в имя героического звездного капитана из старого муви, до которых был большим охотником, И где благодарность?! И вообще, если бы он не купил упрямого заморыша у его тетки, тот давно сдох бы с голода, как его отец, или воспользовался Правом быть проданным на внутренние органы, как его мать!

— Послал Бог-Президент нахлебника! — пожаловался Льюис космосу и пригрозил дерзкому рабу: — Вот возьму и продам тебя вирусологам. На опыты.

Мальчишка продолжил старательно пялиться на палубу между собственных ступней. «Совсем распустился, раньше хоть пугался, теперь уже не верит», — огорченно подумал Льюис. Как старший офицер, коммандер имел Право на раба и достаточно средств, чтобы его содержать. Он мог бы позволить себе и двух, но, привыкнув за полвека к суровой простоте казарменной жизни, Льюис с трудом представлял, чем занять хотя бы одного. Коммандер прекрасно обошелся бы вообще без обслуги, но как гласит Святая Конституция: «Священное право, которым не пользуются, перестает быть Священным Правом, а сотрудник, ограничивающий свои Свободы, — хуже животного», а он и так считается «почти чрезмерно консервативным». Да и положение обязывает. В конце концов, этот белый — часть того статуса, которого Льюис добивался всю свою жизнь.

Коммандер приказал «оздоровителю» перейти на менее интенсивный режим и погрузился в воспоминания о трудной судьбе своего рода. Потомственный военный, он не представлял себе альтернативы воинской службе. Его прадед был в числе героев, прорвавшихся через противоракетную оборону и сбросивших «штуку» на Пекин, еще до Исхода. К несчастью, прадед погиб, когда желтокожие вероломно разбомбили военный аэродром в Неваде. Бывший прадедов подчиненный, Стенфорд Дули, сейчас гранд-адмирал флота, а деду пришлось начинать службу без всякой поддержки за спиной. Тогда же он предпочел десант флоту, и с тех пор Льюисы хранили верность своей Корпорации. Дед успел дослужиться до капитана, но его карьеру и Право на жизнь перечеркнул Контакт. В квадрате Бета Драконис удалось найти подходящую для сотрудников планету, но, к несчастью, она оказалась захваченной могучей негуманоидной цивилизацией. Вероломные Чужие коварно атаковали развернувшиеся штурмовые крейсеры и, если отбросить официальную пропаганду, дали «Ковчегу» такого пинка под зад, если, конечно, можно говорить про «зад» и «ноги» применительно к гигантскому космическому кораблю, что тому едва удалось унести ноги в гиперспейс. Отец коммандера, Джонас Льюис, умер своей смертью, не поднявшись выше старшего сержанта. Только и сумел, что обзавестись потомком и устроить его в учебку. Муштра восемнадцать часов в сутки, жизнь как в преисподней, и капрал Хокинс в качестве полномочного представителя Коммунофашиста на борту. Для большинства кадетов посвящение в сотрудники десанта было пределом мечтаний. Но не для Льюиса. И он начал пробиваться наверх. Восемь часов в сутки в тренажерном зале, шесть часов в видеотире, два часа имитации боевых действий, в штурмовой броне или полном скафандре, с разрегулированными или вовсе отключенными сервомышцами… Большинство кадетов доползало до койки и отрубалось, те, у кого хватало сил воспользоваться Правом на личное время, развлекались, играя в кости и карты и бегая за бабами…

Льюис хмыкнул. Это в теперешнее поколение десанта генетически зашита тяга исключительно к ИРНИ,[67] да и молодые офицеры, несмотря на снятые блоки, прогрессивно предпочитают виртуальные сексоимитаторы или молоденьких гардемаринов, коммандер в вопросе взаимоотношений полов остался, как было записано в его личном файле, «узколобым консерватором», что, впрочем, в его Корпорации допускалось.

Дружки гуляли, а он забирался под койку после отбоя и до одури зубрил украденные в хранилище для младших офицеров файлы по тактике и военной истории. И вот результат: его однокашники уже к тридцати годам превратились в заплывшие жиром развалины, организмы не выдерживали нагрузок и грубой химии, последний, не дотянув до сорока, был с надлежащими почестями отправлен в конвертор на встречу к Богу-Президенту, а Льюиса заметили, оценили и произвели в сержанты. Он участвовал в подавлении Латинского мятежа, отличился на войне с Либертарной ересью и быстро продвигался по карьерной лестнице, с самых низов дослужившись до высшего офицерского чина в десанте. И само собой, получил доступ к новым Священным Правам: Праву на медицинское обслуживание третьего класса, Праву на нанотехнологии, Праву на имплантаты и трансплантаты, тем самым здорово продлив свое существование.

В этом году коммандеру исполнилось пятьдесят шесть лет, но никто не дал бы ему больше двадцати пяти. А все потому, что он мог поставить перед собой цель и идти к ней, отбросив все лишнее. Коммандер заслуженно собою гордился и даже тайно презирал изнеженных отпрысков Высших, по Праву рождения получавших все, чего только можно желать. Нет, он, коммандер Сэм Льюис, сделал себя сам, и каждое его Священное Право полито собственными потом и кровью…

Вот и Соло, хоть и недосотрудник из отбросов с Внешних палуб, слеплен из того же теста, может, поэтому коммандер и терпит его дерзости. Наверное, проще было бы разговорить собственную штурмовую винтовку, но спустя полгода после приобретения сопливого имущества коммандеру удалось вызнать, что щенок втайне мечтает стать ни много ни мало — аж звездным навигатором! Коммандер строго-настрого приказал возомнившему невесть что рабу выбросить из головы эту чушь, а через пару дней «случайно забыл» на столе библиотечный микрокомп, содержащий файлы с картой квадрата, «Основами астронавигации для курсантов первого года», каталогом звездных систем и прочей астрономической белибердой. Неделю мальчишка таскался по каюте с глазами, красными, как у вампира в допотопных плоских кинолентах, и засыпал прямо на ходу. На восьмую ночь Льюис застукал преступника с поличным и грозно прорычал, что, если последний не хочет месяц ходить с задницей, синей как у древнего и загадочного существа бабуин, он сейчас же ответит господину коммандеру Льюису, сэру, на целый ряд вопросов, касающихся всего этого «звездного дерьма». К тайному удовольствию коммандера, мальчишка, хоть и волнуясь, толково и правильно ответил на все вопросы трех первых контрольных тестов «Основ». Тогда Льюс грозно насупил брови, кинул микрокомп ослушнику:

— Держи, и чтоб ночью спал, урод… — и удалился на боковую, довольно хихикая про себя.

С той поры, и без того исполнительный, щенок являл собой пример прилежания, хотя дерзить не перестал. Наверное, начал на что-то надеяться. Вот и сейчас, не успел Льюис выключить «оздоровитель», а мальчишка уже протягивал хозяину диетической колы в большой металлической кружке.

Конечно, пилотом корабля Соло никогда не бывать. Десант с флотскими на ножах еще с тех времен, когда предки Льюиса топтали Прародину. Но учеником техника он мальца, пожалуй, устроит. А впрочем, если планета окажется годной для вторжения, кто знает, может, будет у коммандера личная яхта, понадобится и пилот.

Нет, жаль что из Соло уже не выйдет солдата. Настоящий сотрудник Корпорации должен быть, во-первых, военным, а во-вторых — черным. Ну а Высшие на то и Высшие, чтобы быть того цвета, какого пожелают.

Коммандер в очередной раз удивился про себя заботе о судьбе никчемного имущества. Наверное, после пятидесяти с лишним лет в нем начинают пробуждаться отцовские чувства. Коммунофашист, еще одно отклонение от нормы! А все-таки было бы неплохо продолжить славный род Льюисов и обзавестись наследником. Беда в том, что ни одна из многочисленных подружек коммандера на роль продолжательницы рода никогда не согласилась бы. Или не забивать голову ерундой, а пройти обычную процедуру и года через три забрать из питомника наследника, уже говорящего и приученного к туалету?

Коммандер выпил фиолетовой жидкости, неодобрительно покачал головой. Вот в дни его детства кола была колой: оранжевой и приятно светящейся.

Экран головизора моргнул, переключившись на канал служебной связи, мелодичный женский голос бортового компьютера оповестил:

— Коммандер Сэмвел Льюис, вам предоставлено Право в восемнадцать ноль-ноль прибыть на Большой Совет сотрудников Корпораций руководящего звена в Зал номер шестнадцать сектор три Внутренних палуб. Тема: обретение жизненного пространства. Приятного вам дня.

Не дожидаясь приказа, расторопный Соло бросился за парадным мундиром. Коммандер повел саженными плечами и, не сумев сдержать радостных чувств, смял кружку в кулаке, словно бумажный стаканчик. Наконец-то! Никто не будет созывать Большой Совет, чтобы сообщить, что очередная планета не пригодна для обитания сотрудников. Бог-Президент услышал их молитвы.

Двадцать минут спустя, раскланиваясь со знакомыми офицерами и вскидывая руку в приветственном жесте, Льюис подошел к дверям нужного зала, двери которого охранял почетный караул из десантников последнего поколения — настоящих гигантов в осадных боевых скафандрах, усиленных сервомускулами, рядом с которыми даже Льюис выглядел щуплым подростком. Сзади, стараясь не отставать от широко шагающего хозяина, семенил Соло. Мальчишка тащил коммандерский парадный шлем, напичканный электроникой и украшенный высоким плюмажем из красных перьев. У дверей раб передал головной убор хозяину и отправился в боковой коридор, где ожидали своих господ такие же, как он, а коммандер, утвердив шлем на локтевой сгиб левой руки и бухнув кулаком в начищенную до зеркального блеска кирасу, восславил Бога-Президента, вошел в уже битком набитый зал, в ложу своей Корпорации и занял подобающее офицеру его ранга место — в первом ряду, откуда открывался замечательный обзор. В большом, роскошно обставленном помещении сидели, стояли в проходах и ходили по залу высокопоставленные сотрудники — военные и даже штатские, оживленно обсуждая друг с другом значимость ожидаемых новостей.

На возвышении в центре зала в роскошных креслах разместились Высшие. Гранд-адмирал флота, Главный Фабрикатор, роскошная дама из отдела пропаганды и еще многие другие, в том числе грузный, краснолицый и рыжеусый мужчина — непосредственный начальник Льюиса, генерал Кларк Маккарти, герой войны с желтокожими, лично штурмовавший и зачищавший разрушенный Пекин, второй после самого Примарха человек в Корпорации Десанта.

Ровно в назначенное время на подиум поднялся еще один человек, и низко гудящий зал моментально смолк. Корнелиус Дженейро, Прелат-Администратор первого класса, Высший. Невысокий, сухой человек с коротко стриженными седыми волосами, высоким, изрезанным морщинами лбом, крючковатым носом, надменным изгибом губ и колючим взглядом. В целом он очень неплохо сохранился для своего более чем трехсотлетнего возраста.

— Прошу тишины, — голос доверенного лица Совета Примархов разнесся по залу, — Сотрудники Благословленных Корпораций. Сегодня вас собрали здесь, чтобы сообщить приятное известие: мы нашли новый дом!

Слова Администратора утонули в бурных, диких аплодисментах.

Солидные мужчины и женщины кричали, вопили и свистели, словно дети на бейсбольном матче. Льюис поймал себя на мысли, что для полного счастья ему не хватает снующих между рядами разносчиков псевдопопкорна.

— Спасибо, — спустя пять минут воздел руку Дженейро. — А теперь восславим Бога-Президента и наместников его.

Под сводами зала появились сияющие трехмерные изображения Примархов — двенадцати блистательных мужчин и ослепительно красивых женщин. Прекрасные и бессмертные хозяева «Ковчега» и Корпораций. Обитатели Внутренней Сферы, полной технологичных чудес, и сам Вице-Президент, замещающий Бога-Президента на борту «Оплота».

Весь зал в едином порыве поднялся на ноги, штатские аплодировали, военные салютовали, многие вытирали слезы умиления. Коммандер смахнул выступившую на лбу каплю пота. Лицезреть Примархов, пусть и по головидению, — неслыханная честь!

— Садитесь, дети мои, — произнес Вице-Президент и по-отечески улыбнулся. — Господин Прелат-Администратор, мы ждем вашего доклада.

Дженейро с достоинством поклонился и приступил к делу. На многочисленных мониторах возникло изображение планеты.

— Сотрудники, вы видите Новую Землю! Это четвертая планета звезды Вольта 3, которая является практически полным близнецом нашего старого мира. Планета просто превосходна: чистый воздух, множество пресной воды и невыработанные ресурсы. С нашими технологиями мы сможем построить мир, достойный самого Бога-Президента! — Прелат-Администратор снова сорвал аплодисменты. — К сожалению, — Дженейро нахмурился и добавил трагизма в свой красивый бархатный баритон, — на пути реализации нашего Священного Права на эту замечательную планету существует досадное препятствие. Ее оккупировало так называемое местное население, хотя и похожее на нас биологически, но настолько дикое, невежественное и примитивное, что никогда не слышало о Боге-Президенте, Священных Правах и Великих Свободах. Совет Примархов интересуется у сотрудников, как мы сможем устранить это препятствие в кратчайшие сроки и с максимальной эффективностью. Прошу высказываться.

— Величайшие! — Гранд-адмирал флота выбрался из кресла и молодцеватым жестом салютовал Примархам. — Наш доблестный флот силен как никогда и готов обрушить на головы проклятых невежественных оккупантов всю мощь орбитальных бомбардировок. Мы сотрем их с лица этой прекрасной планеты!

Глядя на героического адмирала, Льюис испытал подозрение, сразу переросшее в твердую уверенность, что настоящий разговор состоялся ранее и в гораздо более тесном кругу и решение уже принято. Сейчас же участники собрания будут произносить заранее подготовленные монологи. Впрочем, даже просто присутствовать на таком спектакле весьма почетно.

— Напоминаем вам, господин Гранд-адмирал, что нам нужна планета для жизни и благоденствия сотрудников, а не радиоактивные развалины, — возразил Прелат-Администратор. — Роль флота будет ограничена высадкой сотрудников на планету.

Адмирал опустился в кресло и скорчил печальную гримасу на холеном лице. Так и надо этим флотским ослам.

— А если провести биологическую атаку? — предложил главный медик. — Через две-три недели наши ученые создадут вирус, который быстро и эффективно уничтожит вредоносную биомассу на планете, оставив в целости и сохранности полезную фауну и флору.

— Слишком долго, кроме того, с микромиром неизученной планеты могут возникнуть трудности. Мы должны исключить малейший риск.

— Осмелюсь предложить Совету вариант, который потребует от нас минимальных усилий и затрат, — слово взяла дама из отдела Пропаганды, — мы можем установить контакты с аборигенами, которые прозябают в невежестве, не имея ни науки, ни техники, ни медицины, ни культуры. Пообещав им самые простые из наших технологий, мы предстанем перед ними как высшие существа, какими и являются сотрудники Корпораций. Наиболее смышленых мы сможем облагодетельствовать Истиной о Боге-Президенте и Священных Правах. В то время как они будут работать на благо Корпораций, строптивые и необучаемые будут…

— Чушь! — рявкнул вскочивший на ноги генерал Маккарти. — При всем уважении, мадам, это полная чушь! Разыгрывать роли? Тратить время на этих тупых животных? Да у нас своего отребья с Внешних палуб некуда девать! Позвольте Десанту освободить наш дом от этих грязных дикарей! Я захвачу эту планету силами одного десантного полка!!!

Генерал получил свою долю аплодисментов.

— А есть ли у Десанта конкретный план? — поинтересовался Главный Фабрикатор.

— Господа сотрудники, как известно лицам с вашим уровнем допуска к Праву на информацию, — отвечал Маккарти, — наши ресурсы уже давно порядком ограничены. Несмотря на все старания наших фабрикаторов, запасы падают. Пока мы не развернем производство на нашей планете, мы вынуждены экономить каждый снаряд и каждый патрон, которые намного ценнее жизней невежественных туземцев. Поэтому Корпорация Десанта предлагает следующий план… — Над головой у Маккарти появилось трехмерное изображение крупнейшего материка Новой Земли. — В качестве места вторжения мы избрали центральную область данного материка. Мягкий климат, несколько полноводных рек с чистейшей водой, равнины и леса. Десант высадится здесь, здесь, здесь и вот здесь, — генерал тыкал толстым пальцем в схему, и голограмма изменялась надлежащим образом, — создав кольцо. Далее мы начнем планомерное наступление. Наша задача — вытеснить местное население к центру данной области. Мы будем уничтожать пытающихся прорваться из окружения, поскольку никакого сопротивления эти дикари оказать не смогут просто физически, и дадим им собраться в одном месте. Вот тут, в самом крупном поселении. После этого…

— После этого, — прервал генерала Дженейро, — будет справедливо предоставить Флоту Право поучаствовать в обретении нашего нового дома и нанести по поселению аборигенов орбитальный удар. Тем самым мы расчистим себе достаточное на первое время жизненное пространство.

— Но стоит ли уничтожать туземцев? — не унималась мадам из отдела Пропаганды. — Конечно, сотрудники Корпораций выгодно отличаются прежде всего развитым правосознанием, но можем ли мы закрывать глаза на состояние недосотрудников с Внешних палуб? Пороки, леность, нежелание работать, к тому же болезни и мутации. Не лучше ли… набрать на их место новых недосотрудников?

Высшие замерли, ожидая реакции зала. Льюис повертел головой. Присутствующие согласно кивали головами и выражали полное одобрение. Действительно, Внешние палубы потребляют чрезмерное количество ресурсов, а планета хоть и большая, но не резиновая — на всех не хватит.

— Мы обсудим этот сложный вопрос отдельно, — кивнул Дженейро. — В любом случае, на планете останется еще много людских ресурсов. Зато мы преподадим туземцам такой урок, который они никогда не забудут. Осмелюсь спросить, достоин ли этот план одобрения Примархов?

— Так и будет! — приговорил Вице-Президент, и коммандер почувствовал гордость за возложенную на десант задачу.

— Совет окончен, — объявил Дженейро. Заиграл Святой Гимн Корпораций.

…Через час доблестные десантники грузились в корабли, с равным рвением восхваляя Бога-Президента и прикидывая «боевые», которые будут начисляться на их счета. Полковые капелланы-адвокаты служили божественные литании. Командиры подымали воинский дух:

— Да здравствуют наши Священные Права и Свободы!

— Да здравствуют Святой Устав и Мать-Конституция!

По головидению показывали, как население «Оплота» провожает героев.

Коммандер Льюис смотрел на дисплей системы внешнего слежения. На экране было видно, как становятся в боевой строй штурмовые крейсера Десанта: «Великая Конституция», «Авраам Линкольн», «Георг Третий», «Джордж Буш», корабль Ордена Освободителей Службы Внутренней безопасности «Ковчега» «Карла Дель Понте», названный именем его Примарха. И, наконец, — флагман всего флота, корабль его дивизии — «Сияющая Политкорректность». Коммандер почувствовал, что его тренированное сердце забилось быстрее. Как и должно квалифицированному сотруднику Корпораций, он соскучился по своей работе.

Дорожная пыль, багровая в свете закатного солнца, кружилась в воздухе, оседала на одежде и сапогах. Кондотьер Рикаред из Гарма, капитан «Рубак Рикареда», шести десятков отчаянных воинов, обученных с равным искусством сражаться пешими и конными, строем и врассыпную, ветеранов множества битв, вместе со своими людьми уходил на юг. За их спинами подымались столбы черного дыма. Горели селения, замки и монастыри. Горела опустевшая Альгавера — столица всего Севера. Рикаред шел позади своих людей, вел в поводу боевого коня.

Его отряд обгонял толпы бредущих по дороге горожан и крестьян окрестных деревень. Мужчины и женщины несли детей, вели под руки стариков, гнали скот, толкали тачки и тележки с нехитрым скарбом. Вдоль дороги лежали груды брошенной рухляди и тела умерших, которых никто не стал хоронить.

Крестьяне смотрели на кондотьера с надеждой и уважением, и от этого на душе становилось особенно тошно. Двадцать лет Рикаред охранял границы Арринора от степняков, гонялся за хисскими работорговцами, отбивал набеги наарских пиратов. Ни разу его люди не участвовали в междоусобицах, ни разу он не присягал Лорду, забывшему про совесть и долг. Он не был наемником, он был воином и считал, что нашел свое место в этой жизни… Пока не пришли демоны. Они спустились с небес, огромные, в железной броне, в чревах ревущих чудовищ, которые с грохотом носились по небу. Подобно стальной саранче, расползлись они по Арринору, окружив королевство со всех сторон и все сильнее сжимая удавку. Демоны могучи, честные мечи и копья против них наверняка бессильны, но Рикаред из Гарма страстно желал это проверить. Да только никому еще не удавалось просто подойти к тварям на расстояние полета стрелы, зато демоны разили колдовским огнем прямо с небес, и не спасали от него ни окованные железом щиты, ни тяжелые доспехи самых лучших оружейников.

Что чувствует воин, не способный защитить тех, кто ему доверился, воин, не способный остановить врага? Впервые ему стыдно смотреть в глаза своим людям. В сердце лишь горечь, пепел и пыль дорог, по которым они отходят все дальше и дальше, а еще тревога за близких.

Далеко на юге, в Гарме, живут его младшая сестренка и двое маленьких племянниц. Живы ли они, успели уйти? И что их ждет? Пока ему удавалось сохранять внешнюю невозмутимость, но он знал правду. Все они обречены.

Если бы святые отцы из Великой Инквизиции узнали, что стремительные элементали воздуха, переносящие тайные сообщения от иерарха к иерарху и от монастыря к монастырю, делятся тайным и сокровенным с простым кондотьером, принять бы Рикареду смерть милостивую, без пролития крови, на костре посреди городской площади, даром что кондотьер в богомерзкой магии не смыслил ровным счетом ничего.

Рикаред отчаянно искал выход и не находил его. Правду говорят монахи — великое знание лишь умножает печаль.

— Рик, о чем задумался? — Идущий впереди Крепыш Ральф, друг и правая рука, замедлил шаг и сравнялся с кондотьером.

Рикаред лишь горько усмехнулся в ответ. Рассказать, о том, что известно в отряде только ему и еще одному человеку? Например, о том, как победитель семи больших королевских турниров, сир Эрвиналь Безупречный выехал в поле перед демонической ордой и трижды протрубил в рог, вызывая любого из наступающих демонов на честный бой. Его оруженосцы рассказали, что от сира и его боевого коня осталась лишь круглая дымящаяся яма в земле. О том, как бургомистр Лиара вместе с лучшими людьми города вынес захватчикам золотой ключ, и с небес упало пламя, оставив лишь обугленные трупы? Демоны-с-небес не знали ни чести, ни жалости, ни сострадания. О неприступной крепости Железный Пик, которая никому не покорялась пятьсот лет и пала за один день, о женском монастыре в Бриаре, монашки-затворницы которого понадеялись на Творца и остались в монастырских стенах?! Нет, вольный кондотьер, тащи свою ношу сам.

Интересно, справились бы с пришельцами те Темные Владыки прошлых веков, что некогда строили башни, подпирающие небо, держали простых людей в повиновении и страхе, искали могущества в волшбе и в схватках друг с другом опустошали земли на множество лиг вокруг? После долгих и кровопролитных войн светские владыки Арринора рука об руку с Церковью Творца положили предел их алчности, и с той поры маги и волшебники, утратившие былое могущество, служили Арринорским королям и лордам. Но пятьдесят лет назад Асперо Молот, Великий Инквизитор, опасаясь, что маги вновь захватят власть, объявил волшбу Великим Злом, и вошедшая в силу Инквизиция нанесла свой удар везде, куда достали ее руки, а руки у скорбящей дочери были — ой и длинные… Три дня и три ночи пылали костры, три дня почтенных волшебников вместе с учениками и слугами жгли на площадях, и с ними в пламя летели колдовские книги. На всем континенте от Последнего моря до Железных гор не осталось ни одного человека, хоть что-нибудь смыслящего в тайных искусствах чародейства, — и люди этому радовались. Волшба осталась лишь в россказнях стариков. А теперь пришли демоны…

В небе разразился нестерпимый грохот, который отогнал черные мысли. Серая тень распорола облака над головой, понеслась к замку местного лорда, упрямо не желавшего спускать флаг и бежать. Люди вокруг валились на землю, Рикаред едва удержал взвившегося на дыбы вороного. Вспышка адского огня, бешеный рев… — и замок осел пыльной каменной грудой.

— Да уж, «И не останется в садах Творца ни бедных, ни богатых, ни гордых, ни смиренных, ни лордов, ни простолюдинов». Вот он, Рай на земле, дождались! — проворчал Майло Огурсон, отрядный лекарь, высокий старик, обладатель засаленной остроконечной шляпы, неопрятной бороды и склочного характера. — Посмотреть бы, может, там живой кто…

— Их предупреждали, — отозвался Крепыш. — А у нас нет времени, демоны у нас за спиной.

Старик сердито застучал посохом по земле; расшитый кривыми звездами плащ развевался на ветру. Крестьяне испуганно косились на знахаря, которому из старческой вредности нравилось изображать колдуна из детских сказок, несмотря на то что однажды за этот самый старый плащ его чуть не сожгли не в меру бдительные миряне. Но лекарем старик был великолепным. И не только лекарем, но об этом знал лишь сам кондотьер.

— Рикаред, мы их видели, видели! — громко заголосили сзади. Еще не пришедший в себя вороной нервно всхрапнул, кондотьер обернулся. Колонну догонял Риккен, за бесполезностью в бою определенный в прознатчики малолетний отрядный талисман, якобы приносящий «рубакам» удачу, в чем кондотьер вовсе не был уверен… зато он исправно поставлял Рикареду головную боль.

— Вернулись-таки, болячка им на одно место! А я уж думал — навсегда избавился. — Лекарь оперся на посох, с притворным неодобрением уставившись на мальчишку. Риккен украдкой показал старику язык, старик в ответ замахнулся палкой. Оба были довольны друг другом.

Кондотьер вздохнул, объявил привал, передал повод подошедшему воину.

— Ну Рикаред, честно, я их видел вот почти как вас сейчас! — От нетерпения Риккен даже приплясывал на месте.

Разведка требует внимания, терпения и хладнокровия. У парня не было ни того, не другого, ни третьего. Он добирал свое выдающимся упрямством и удивительным везением.

— Ну, что у тебя?

— Они выше самого высокого человека вот на сколько, — замахал руками Риккен, сияя как новенький золотой, — и шире в плечах, и у них нет лица, а вместо него такая гладкая штуковина, как зеркало, только темная. Я таких жутких харь сроду не видел!

— Не вертись, — осадил прознатчика кондотьер, — и докладывай как должно.

Риккен вздохнул и встал навытяжку.

— Значит, дошли мы до Альгаверы, взобрались на стену, Арандил ушел, и я это… сидю я, значит, — Риккен замялся, — ну, в общем, пришлось мне поменять эту, позикцию. Забрался я в привратную башню Северных ворот, поднялся наверх, нашел щелку между камнями, приник — демоны как на ладони, прямо на меня идут, страховидны, — и все в ворота. Сначала пешие, потом дракон ползет здо-о-ровый, фырчит, рог у него изо лба, глаза светятся. В драконе дырка, из нее половинка демона торчит. А дракон большой, в ворота не пролазит. Направил демон на ворота этакую железную штуку, вроде палки, только толще, пальцем на крючок нажал — бах! пыль, камни во все стороны, и вместо ворот дырка с целый дом! Туда ихний дракон и пополз. Только один из демонов меня заметил, хоть я хорошо спрятался. Я только наклонился чтобы ползти прочь, — бац, дыра с кулак прям там, где была моя голова! А там стена каменная в два локтя толщиной! Ну я деру дал, вниз ссыпался — и ходу, так они всю башню разнесли, а меня уже и след простыл. — Мальчишку распирало от гордости.

— Вот уж кто в рубашке родился! — фыркнул Рольф.

— Ага, и с шилом в заднице, — едко добавил Майло.

Риккен обиженно засопел, спешно пытаясь придумать ответную гадость, но при кондотьере дерзить старшим не решился.

— А теперь отвечай мне, как посмел удрать с места, где тебя оставили, и зачем полез демонам в пасть? — По тону Рикареда стало ясно, что шутки кончились. Риккен увял.

— Конечно, как надо рассмотреть демонов, так Риккен старайся, — забурчал лазутчик под нос, — а как их рассмотреть, если никуда нельзя лезть?

— Вождь, зачем ругаешь юного воина? — Арандил Воронье Перо возник, как всегда, ниоткуда, как умеют только эльфы. — Несмотря на юные годы, он ловок, как куница, проворен, как хорек… — и, дождавшись, когда мальчишка покраснеет от удовольствия, закончил: — И умен, как дятел. К тому же я уже показал ему глубину ручья его заблуждений.

Рикаред присмотрелся, заметил, что одно ухо у мальчишки заметно больше другого, и сменил гнев на милость.

— Ладно, марш отсюда, вечером поговорим. Да, накормите его. — Риккен немедленно скрылся с глаз. — Ну что скажешь, Воронье Перо?

— Все плохо, вождь, — эльф откинул назад гриву черных волос, — железнокожих не так много, но что толку. Они насылают смерть с помощью железных посохов, правда, их чары не всесильны. Они очень сильны. Я сам видел, как один из них поднял камень, который не сдвинуть с места пятерым воинам. И они видят, не знаю как, но видят, видят издалека, во тьме, даже сквозь стены. Они заметили меня, и я едва ушел, спасибо духам предков. Отряду к ним не подойти. Я сказал, а ты слышал.

Рикаред кивнул. Если эльф сказал, что не подойти, значит, это невозможно.

— Привал окончен, двигаемся, парни, — приказал кондотьер. Воины поднялись на ноги, построились и продолжили путь. Наследник Фордрим собирает великое войско и ждет на Арринорской равнине всех, кто может держать в руках оружие. Если кто и способен остановить демонов, так это Волчий Принц. Они будут драться, они победят или умрут, как подобает воинам.

Коммандерский танк медленно полз по бесконечной пыльной степи. Огромные пространства завораживали и пугали одновременно. Десантники, привыкшие к тесным помещениям «Ковчега», несмотря на все симуляторы и тренажеры, испытывали липкий неотчетливый страх. Сам коммандер Льюис и тот чувствовал себя неуютно под бескрайним куполом местной атмосферы. Чтобы отвлечься, коммандер решил сосредоточиться на приятном. Планета была великолепна. То тут, то там прямо из земли торчали тысячи кубометров ценнейшей древесины, правда, без всякого порядка, что не нравилось основательному коммандеру, зато в огромном количестве. Разнообразные бегающие и летающие твари так и просились в сэндвичи. Глупые создания не были знакомы с автоматическими винтовками и подходили совсем близко. К Коммунофашисту искусственные белки! Коммандер попытался прикинуть, какая часть этого райского уголка достанется лично ему. Разумеется, самые лакомые кусочки растащат Высшие, которые, между прочим, палец о палец не ударили, чтобы получить Права на эту симпатичную планетку, в то время когда Десант делает всю грязную работу, но тут уж ничего не попишешь. Он построит себе ранчо из пятидесяти, нет, из шестидесяти отсеков, рабы будут выращивать натуральные гамбургеры, а он будет сидеть и любоваться на текущую воду и ловить эту… рыбу, а Соло пусть мух отгоняет и прочих вредных тварей, пока их биологи к Комуннофашисту не изведут… Красота!

К сожалению, мысли все время сворачивали не туда. Войны не получилось. Туземцы никакого сопротивления оказать не могли. Десантники день за днем продвигались вперед, зачищали тех, кто не успевал унести ноги или пытался просочиться через кордоны. Кое-кому удавалось уйти, но это неважно — сейчас всех не переловишь. Каждый вечер солдаты Корпораций обустраивали ночной лагерь, окруженный тройным периметром безопасности. Утром сворачивались и двигались дальше. Рутина. Среди сотрудников падала дисциплина. Десантники грабили трупы, врывались в местные жилища и тащили все, что попадалось на глаза. Скульптуры, утварь, украшения. А три дня назад на почве раздела трофейного имущества чуть не дошло до поножовщины между двумя ротами, и коммандеру лично пришлось загонять бузотеров на гауптвахту. Подобное стяжательство коммандер не одобрял, но и не препятствовал. Мало того, спустя несколько дней после высадки доблестные десантники хвастались друг перед другом ожерельями из отрезанных ушей и пальцев. Парни страдали без привычных удобств и развлекали себя, как могли. Брр… гадость какая, и негигиенично… И вообще, дело Десанта — воевать, а не экстерминацией заниматься. Особенно старались братья-освободители из Службы Внутренней безопасности. На марше эти прятались за спинами десантников, зато потом вовсю резвились со своими огнеметами, пироманы хреновы…

Груды обугленных черепов и костей — не самое благоприятное зрелище для поддержания душевного спокойствия, но что поделаешь? Впрочем, эти изображения не попадали в официальные сводки новостей. Отдел пропаганды снимал и отправлял на орбиту трогательные репортажи, состоящие из пасторальных пейзажей планеты и оборванных местных детишек, встречающих десант цветами. Куда девались детишки, когда журналюги заканчивали съемку, коммандер старался не думать. Глубоко в душе он даже несколько сочувствовал туземному населению. Им просто не повезло, что Права на эту планету понадобились Корпорациям. Свобода, неспешно рассуждал коммандер, только тогда свобода, когда она ничем не ограничена. А значит, чем свободнее личность, тем больше у нее Прав. А что происходит, когда два ничем не ограниченных Права сталкиваются между собой? Свое Право реализует тот, кто сильней, только и всего. Говоря по-военному, кто сильный, тот и прав — вот главный закон жизни, и это… правильно. Коммандер прервал размышления и сосредоточился на докладе разведки. Впереди были обнаружены большие скопления аборигенов. Кажется, дикари собирались воевать — ну и прекрасно, он разобьет их и вернется на «Политкорректность», а зачистками пусть без него занимаются.

— Рик, ты с ума сошел. — Крепыш Рольф со злостью оттолкнул от себя пустую кружку.

Придорожный трактир был брошен. Хозяин с домочадцами последовал за остатками отступавшего войска, которое оказалось бессильным перед колдовским огнем демонической орды. Ничего не смогли сделать храбрые воины, бившиеся с мужеством обреченных, безполезными оказались боевые машины — гордость арринорской гильдии инженеров. Принц Фордрим был ранен и в беспамятстве вывезен с поля боя. Бессильными оказались и инквизиторы. Они лучше всех в Арриноре умели подавлять чужое колдовство, вот только своим не обзавелись. Если бы полвека назад Великий Инквизитор Асперо оказался тайным властолюбцем, сокрывшим тайны боевой волшбы прошлого для себя! Но он истово верил в то, что магия приносит лишь зло, и уничтожил все попавшие в руки инквизиторам знания.

— Я их достану, — повторил Рикаред упрямо, — я не скотина, чтобы подставить горло под нож. Я хочу забрать с собой хотя бы одного.

Сегодня кондотьер распустил свой отряд. Его люди ушли спасать родных, он попросил земляка разыскать сестру и передать ей кошель с золотом и вопящего, брыкающегося как мул Риккена. Будет сестре еще одна обуза. В трактире остались лишь самые близкие. Старик-лекарь, который, насупив кустистые брови, курил в углу трубку. Прознатчик-эльф, мерно водящий оселком по лезвию метательного топорика. И лучший друг.

— И как ты собираешься это сделать? Да к ним даже не подойти!

— Правильно, и снаружи в лагерь к ним не проникнуть, — кивнул Рикаред. — А теперь смотрите: до столицы всего одно место, где они смогут завтра встать на ночлег, — Лайенские луга. Это значит, мы можем ждать их прямо на месте — забраться на деревья, зарыться в дерн, уж не знаю. А ночью за все посчитаться. Большой отряд тут только помеха, а для троих — самое то.

— Без меня — хмыкнул Рольф. — Вы меня знаете, я не трус. Но не согласен я вот так взять и подохнуть. Я еще свое не пожил.

— А у нас есть выбор? — Вот так и теряешь друзей.

— Уходить нужно, пока они не замкнули кольцо! — подался вперед Крепыш. — В Железные горы, в болота, в Хисс, наконец. Да мало ли еще королевств?

— Они ведь все равно придут за тобой, рано или поздно, но придут.

— Предпочитаю умереть поздно! А может, они просто запугивают? Они ведь грабили после битвы, а значит, им могут понадобиться слуги и те, кто будет держать их в повиновении. Сечешь, Кари? Надо только дождаться и доказать, что мы можем быть полезными.

— Ну, как знаешь. — Говорить больше было не о чем.

— Каждый выбирает свою дорогу, — подал голос не проронивший ни слова за целый день эльф. — Я свою выбрал и остаюсь. Я сказал, а вы слышали.

— Ну, я пошел. — Крепыш Рольф встал и, не оборачиваясь, вышел из трактира.

— Двое тоже неплохо, — задумчиво произнес Арандил. — Надо лишь решить, как лучше укрыться от всевидящего ока демонов.

— Раз уж вы, бездельники, решили свернуть свои шеи, — проскрипел лекарь, — тогда слушайте меня. Я иду с вами.

— Майло… — Как утихомирить упрямого старца?

— Цыц! — прикрикнул лекарь. — Я уж сам решу, как помирать, все равно недолго осталось. Или ты думаешь, я способен только гонцов святых братьев допрашивать да раны заговаривать? Эх, сколько раз я смотрел в треклятое небо и молил о мести… И накликал-таки, старый дурень! За все надо платить. — Старик задумчиво повертел в руках кружку. — Я был никудышным учеником и трусом к тому же. Когда мне стукнуло шестнадцать, дочка зеленщика из лавки по соседству волновала меня больше всех наставлений учителя. Это меня и спасло. — Майло горько ухмыльнулся. — В ночь, когда за нами пришли, я удрал из дома кружить голову своей горожаночке стихами собственного сочинения. Весьма паршивыми, надо сказать. Мы дошли до поцелуев, мне хотелось большего… Толпа схватила кого-то похожего на меня, беднягу разорвали на части, тем и успокоились. Я… я не пришел смотреть, как жгли моего учителя… Зеленщика с дочерью тоже сожгли — на всякий случай. Какая-то сволочь донесла, что к ним подозрительно часто ходил ученик колдуна, а я ничего не сделал… Потом я вволю порыдал, посыпал голову пеплом и приказал себе забыть. У меня с собой были книги и свитки — я сам их уничтожил, сам! Я прожил глупую, никчемную жизнь, но сейчас я вспомнил каждую страницу. Хватит мне бегать от себя, в моем возрасте это просто смешно.

— Майло, прости, но я не дам тебе пойти с нами. Ты должен учить других. Может, ты последний маг Арринора!

— Я — недоучка, Рикаред! — покачал головой старый маг. — Я знал очень мало. Полвека спустя я кое до чего дошел сам, на ощупь, криво, коряво, но все это жалкие крохи. А знаешь, сколько я успел проучиться к своим шестнадцати? Десять лет! Пять лет уходит на то, что вбить самые простые основы. У тебя есть десять лет или хотя бы пять? Нет? Тогда разговор окончен. Все, что я знал, я записал и отправил принцу, и довольно об этом.

— Теперь, когда снегоголовый мудрец очистил свой дух, может, мы перейдем к менее важным вопросам? Например, как мы будем убивать наших врагов? — невозмутимо протянул эльф.

— Сначала снегоголовый мудрец прибьет нахального эльфа! — фыркнул старик.

— Ладно, хватит вам. Майло, что ты можешь предложить?

— Невидимость, — веско сказал старик. — Я сделаю нас невидимыми.

— Что же ты раньше молчал? — не выдержал Рикаред.

— Не все так просто. Я могу скрыть себя и еще двоих, ну, может, троих. Чары длятся долго, но спадают при первом же резком движении. Так что сидеть придется тихо, поменьше шевелиться и молиться, чтобы чих не напал. И предупреждаю, я их никогда не пробовал! Так что если нам повезет, нас сразу разорвет на куски, и наши души не достанутся на растерзание демонам. Идеи лучше есть? — Маг строго оглядел на собеседников. — Значит, решено.

— Решено, только я с вами пойду. — Из-за стойки высунулась взъерошенная голова.

Сбежал, паршивец! Рикаред мрачно посмотрел на Воронье Перо. Наверняка эльф знал, что мальчишка тут прячется, но молчал. Вот и теперь сидит, улыбается, спокойный, как тотем его племени. Поди пойми этих вечноживущих!

— А ну-ка марш отсюда! — стукнув кулаком по столу, сурово сказал кондотьер. — Дуй туда, куда отправили. Или помочь?

— Я все равно убегу! — Мальчишка торопился, глотал концы слов. Знал, что с Рикареда станется посадить его в мешок и так отправить вслед за отрядом. — Не возьмете с собой, я сам на них пойду! Мне… — Риккен задохнулся от волнения.

И что с ним таким делать? И правда, сунуть в мешок, догнать Рольфа, просить уволочь силой? Так ведь мальчишка снова убежит! И пойдет охотиться на демонов в одиночку. Тогда зачем унижать парня? Ладно, Риккен, проверим твою удачу.

Рикаред тяжело вздохнул.

— Хорошо, пойдешь с нами. Но сначала обещай слушаться меня беспрекословно.

— А ты меня не отошлешь? — совсем по-детски всхлипнул Риккен.

— Обещаешь или нет?

— Да…

— Упрямый осел, старый хрыч, сопливый щенок и бессмертный, которому жить надоело, — подвел итог Майло. — Знали бы демоны, кто придет по их шкуры, небось сами померли бы… от смеха.

— А мы им поможем. — Эльф важно кивнул и начал наносить на лицо боевую раскраску.

В углу тихо всхлипывал абсолютно счастливый Риккен.

Майк Майлз, корреспондент Отдела Пропаганды, предвкушал свой звездный час. Начальство наконец-то выдало разрешение на прямые репортажи с планеты, и он будет первым, кто выйдет в прямой эфир. Его оператор уже настроил камеру, рядом возвышался дуболом-сержант, у которого предстояло брать интервью.

— Начали, — скомандовал корреспондент, отсчитал положенных пять секунд, растянул губы в профессиональной улыбке: — Я веду свой прямой репортаж из лагеря второй дивизии нашего доблестного Десанта, который выполняет важнейшую работу по очистке нашего нового дома от, хе-хе, несознательных вредителей. Рядом со мной — старший сержант Том Рипли. Том, поприветствуйте наших зрителей.

Сержант кое-как кивнул в камеру. Огромный бугай робел как дитя.

— Замечательно. Мой первый вопрос: Том, как вам нравится Новая Земля?

— Хорошая планета. Большая, — заученно улыбнулся дуболом, — только порядка мало. Подкрасить, подстричь, бетоном залить — будет самое то…

— Очень тонко подмечено! Том, говорят, два дня назад наши храбрые десантники разгромили орду дикарей, не желающих сосуществовать с нами в мире и согласии, соблюдать наши Права и Свободы, так ли это?

— Ну, мы им дали хорошего пинка под зад, — выдавил из себя сержант.

— Замечательно, но ведь большинство населения планеты встретило вас с воодушевлением?

Десантник зачем-то покосился на противоположный край лагеря, где его сослуживцы играли в футбол отрезанной женской головой.

— Мы… это… несем им свет наших Прав и Свобод.

— И как, они понимают?

— Ну, во всяком случае, никто не жалуется…

Интервью продолжалось. А чуть в стороне от камеры возились двое десантников из технической службы.

— Ты только посмотри, спутник передает, что внутри периметра четверо неопознанных существ с довольно крупной массой тела, — недоуменно сказал первый.

— Не подтверждаю. — Второй уставился на ручной сканер. — Никого тут нет.

— А со спутника идет сигнал, что есть.

— Да где?

— Прямо тут, перед камерой, — первый техник ткнул пальцем в пустоту. — Может, это у головизионщиков фонит.

— Ты же сам видишь, что никого тут нет! Опять на спутнике неполадки. Что там себе думают эти уроды-фабрикаторы! Сегодня свихнулись сенсоры, а завтра по нам шарахнут с орбиты, как по врагам!

— Не говори… — успел согласиться первый техник. Его коллега не ответил. Он падал на землю, а из его глазницы торчало древко черной стрелы…

— …Риккен, слушай внимательно, — сказал Рикаред. — Для тебя есть очень, очень важное дело. Если у нас получится, ты должен ни во что не вмешиваться, а запоминать. Не перебивай! — Кондотьер грозно сверкнул глазами, и Риккен закрыл рот. — Потом ты дождешься, когда они уйдут, проберешься в столицу, найдешь принца Фордрима и расскажешь все, что увидел.

— Но я…

— Молчи! — прикрикнул Рикаред. — Ты — прознатчик, воин, вот и делай, что должно. Что должно, а не что хочется, понял?! Чем бы ни кончилось нами задуманное, весть об этом гораздо важнее, чем твоя жизнь и моя тоже. Обещай мне!

— Обещаю… — пробормотал сникший Риккен.

— Майло, давай.

Старик долго ходил вокруг них, бормоча под нос всякую чушь, кланяясь во все стороны и размахивая посохом. То и дело сбивался, ругался нехорошими словами и начинал заново.

— А это сработает? Больше похоже на трясучку… — спустя четверть часа прошептал Риккен на ухо эльфу громче, чем следовало.

Старик услышал, скривился как от зубной боли и свирепо погрозил ему посохом. Риккен испуганно втянул голову в плечи. Мгновением позже Арандил и Рикаред исчезли, а затем мир вокруг изменился, стал тусклым и тягучим словно патока, — волшба свершилась! Теперь предстояло самое тяжелое — ждать.

Место они угадали верно. Солнце еще не успело склониться к равнине, а их уже окружало множество уродливых демонов. К восторгу Риккена, чары старика не подвели и демоны их не заметили! Риккен, вытаращив глаза, следил за работой огромных рычащих чудовищ, копавших рвы и возводивших насыпи, за тем, как выросли длинные ряды одинаковых зеленых шатров, и дрожал от нахлынувшего охотничьего азарта. По ушам била громкая незнакомая музыка, демоны лениво слонялись по лагерю, многие отстегнули темные слюдяные маски, за которыми оказались похожие на человеческие, но, по мнению Риккена, все равно весьма уродливые морды.

Нужно было дожидаться ночи, а ночь ну никак не наступала. Совсем близко к месту их засады подошли трое демонов. Один высоченный и весь в железе и двое поменьше, один из которых стоял чуть в стороне, держа в руке странную штуку, а второй трещал без умолку. Риккен попытался прислушаться к их разговору, но ничего не смог разобрать. Он едва не проглядел, как к ним сбоку подобрались еще двое демонов, и один из них ткнул пальцем прямо в невидимок! Их все-таки заметили!

Арандил не стал медлить. Эльф припал на одно колено и спустил тетиву своего лука. Ближайший демон рухнул со стрелой в глазнице прямо под ноги Риккена — так вам, твари, и надо! Второй удивленно уставился на первого и мгновением позже отправился следом в их родной ад.

Рикаред бросился в схватку сразу с троими. Его встретил закованный в броню гигант. Из его перчатки выдвинулось лезвие в локоть длинной, и противники закружились в танце смерти, ужасном и завораживающем одновременно. Великан казался чудовищно сильным и при этом был так быстр, что Риккен едва успевал уследить за его движениями. Демон отражал удары меча стальными руками, так что сыпались искры, и сам рубил воздух в ответ. Стало жутко — как справиться с такой громадиной?! Двое мелких демонов в поединок не вмешивались. Один с загоревшимися глазами водил из стороны в сторону своей штуковиной, но видимого вреда от этого не было. Второй с криком мчался прочь. Воронье Перо послал ему вслед метательный топор. Эльф никогда не промахивался. К месту боя отовсюду бежали демоны, не меньше трех десятков. За ними, громко ревя, надвигался железный дракон. Риккен отвлекся, а когда повернулся, увидел залитого своей и чужой кровью кондотьера и бьющееся в судорогах у его ног огромное тело. Рикаред сильней навалился на меч, и демон издох.

— Кто еще? — Рикаред выдернул меч и шагнул вперед, прикрывая собой стрелка и глядя на подбегающих. Трусливые твари не приняли вызов. Они подняли посохи, которые плюнули смертью. А Риккен смотрел…

Арандил слал стрелу за стрелой, но стрелы были бессильны против колдовской брони, и твари это поняли. Один из демонов не спеша подошел к эльфу вплотную и выпустил из рук поток ревущего жадного пламени — и Воронье Перо ушел в-Страну Вечной Охоты. А Риккен смотрел…

Старый волшебник вступил в бой последним. Майло вынырнул из чародейского марева в двух десятках шагов позади, прямо в середине набежавших врагов.

— Огонь? Что ж, будет вам огонь… — пророкотал чародей, поднял посох и произнес слово Силы. Слово было услышано, и окружавшие Майло многочисленные и незримые духи воздуха переродились в духов огня. Воздух вокруг мага вспыхнул, новорожденные духи бросились пировать. Демоны горящими факелами покатились по земле. Пламя хлынуло дальше и обволокло железного дракона. Спустя мгновение в брюхе чудовища надсадно ухнуло, уши заложило от страшного грохота. Почерневший дракон завалился набок, засучил стальными змеями, что были у него вместо ног. В середине огненного безумия Риккен все еще видел Майло. Старик, сосредоточенный и величественный, вздымал над головой горящий посох, его одежда тлела. Маг нашел глазами место, где прятался Риккен, вдруг улыбнулся краешком губ и подмигнул. А потом, не удержав в узде взбесившихся духов, исчез в яркой ослепительной вспышке, оставив после себя широкий круг запекшейся от жара земли, исходящего черным дымом издыхающего дракона и множество мертвых врагов.

А Риккен смотрел…

Твари с опаской подобрались к телам его друзей, один из них пнул неподвижное тело человека, которого Риккен любил, как отца. Риккен отвернулся, и взгляд его уперся в лежащего рядом мертвого демона и его чародейский посох. Прознатчик торопливо стер бегущие по лицу злые слезы, руки потянулись к творению демонов, и Риккен забыл все, что обещал. Чужое оружие словно бы само прыгнуло в руки, неожиданно удобно на них разлеглось — тяжелое, холодное, нетерпеливое. Риккен медленно навел конец посоха на столпившихся врагов и потянул торчащий снизу крючок. Оружие послушно плюнуло колдовским огнем, заточенным в него демонам было все равно, кого убивать: людей или собственных хозяев. Рухнул, сраженный пламенем, один демон, второй, третий — посох задергался, забился, вырываясь из рук. Риккен укротил его и закричал от нахлынувшего восторга;

— Получайте, гады!

Он успел прикончить еще одного, когда демоны разглядели ставшего видимым мальчишку и ответили огнем. Тело разорвала нестерпимая боль, в голове помутилось, и Риккен кубарем полетел в траву… Когда он пришел в себя и, собрав все силы, разлепил ставшие жутко тяжелыми веки, демонов рядом уже не было. Риккен лежал на спине, запрокинув вихрастую голову. Больно не было, только очень холодно. Он казался себе легким, как перышко, казалось, дунет ветерок — и полетишь. Ну почему же он не может встать? По щеке скользнула слеза. Он всех подвел — Рикареда, Майло, Воронье Перо, всех! Теперь никто не узнает, что все, кого он любил в своей жизни, умерли не зря. Они доказали, что демоны тоже смертны, а значит, их можно победить… Риккен лежал и смотрел, как огромные железные чудовища одно за другим с ревом и грохотом подымались в небо и скрывались за пеленой облаков.

Насупив брови, коммандер Льюис смотрел в экран монитора, расположенного на капитанском мостике «Сияющей Политкорректности», пытаясь переварить увиденное. Ничего себе прямой эфирчик для поднятия боевого духа! Четверо аборигенов непонятным образом проникли в ночной лагерь второй дивизии, отправили к Богу-Президенту болвана-корреспондента, оператора, полтора десятка десантников и бронетранспортер. Льюиса не слишком огорчили потери — в конце концов, это война, а не матч за Суперкубок, но выходка аборигенов не укладывалась в голове. Конечно же, туземцы были уничтожены, во всяком случае, так доложили по внутренней связи. Проверить информацию визуально не представлялось возможным, единственная работающая камера все еще показывала ботинки своего мертвого владельца. Глупо, как глупо! Льюис считал себя верным солдатом Корпораций, знающим свой долг и пределы разумного риска. Настоящий профессионал сделает все возможное и наилучшим образом, но никогда не возьмется за заведомо невыполнимую задачу, тем более что его Право на жизнь никто не отменял. То, что сделали эти безумцы, не имело никакого смысла, если не считать смыслом желание закончить свое существование вот таким оригинальным способом. Просто дикость и это, как его, варварство! А с дыркой в периметре надо что-то делать, и как можно скорее. Желая разделить праведное негодование и поделиться жизненной мудростью, коммандер повернулся к Соло, нравоучительно поднял к космосу палец… и настроение испортилось окончательно. Торчащий за его плечом паршивец старательно прятал глаза с самым невинным видом. Значит, наверняка злорадствовал над неудачей всего доблестного Десанта в целом и своего господина в частности.

— И чего они добились? — вопросил Льюс мрачно, меняя конфигурацию начальственной руки с нравоучительного пальца на поучительный кулак.

От справедливого возмездия раба спас офицер связи:

— Гхм… Сэр…

— Чего еще?

— Сэр, Десант возвращается на корабль, — пробормотал связист.

— Извольте доложить яснее! Раненые? Рота? Полк?

— Все, сэр, весь экспедиционный корпус. — У связиста тряслись губы.

— Ты бредишь?

— Кто отдал приказ о возврате? Кто посмел без моего ведома? — раздался хриплый начальственный рык. Коммандер срочно придал лицу приличествующее, то бишь максимально тупое, выражение. Лейтенант побледнел и вытянулся по стойке «смирно», Соло подавился ехидной улыбкой и испуганно шмыгнул за спину хозяина. При виде рассвирепевшего генерала Маккарти любой киношный монстр немедленно спрятался бы под кроватью. С визгом.

— Приказа… приказа вообще не было, господин генерал, сэр. То есть мне о нем не известно.

— Что вам вообще известно?! Льюис, вы понимаете, что происходит?

«Похоже, парни перенервничали и решили передохнуть», — сострил про себя коммандер, но отделался благоразумным:

— Никак нет, сэр!

В самом деле., подчиненные не должны быть умнее начальства.

— Кларк, что там у вас происходит? — По комлинку вклинился холодный, неприязненный голос. Дженейро.

«Ну вот, — подумал коммандер, — пришла пора потеть самому генералу».

— Я выясняю, вы-яс-ня-ю! — Маккарти и не пытался скрыть раздражение вмешательством в его дела.

— Выясняйте скорее. Я сейчас буду. — Прежде чем генерал успел ответить, Администратор оборвал связь.

Пять минут спустя решительным шагом Дженейро поднялся на мостик. Он только что прибыл на личном шаттле. За ним следовали четверо телохранителей из Службы безопасности и шишка из отдела Пропаганды, на свою беду санкционировавшая прямой эфир. Вот уж на чьем месте Льюис не хотел бы оказаться, что бы ему за это ни посулили.

— Мистер Адертон, — шипел Прелат-Администратор, — почему произошла утечка? Почему вы сразу не вышли из эфира? Как случилось, что инцидент наблюдали все сотрудники, имеющее на тот момент доступ к головидению, а значит, девяносто восемь процентов?! Кому-то за это придется ответить, вы понимаете?

— Ваше превосходительство… но ведь не было никакой опасности… откуда я мог знать… прямой эфир, — лепетала бывшая шишка, постоянно стараясь забежать вперед и заглянуть Прелату-Администратору в лицо.

— Весь этот бред вы лично доложите Совету Примархов. Рекомендую хорошенько обдумать свои слова. От них зависит, будет ли ваш поступок расценен как всего лишь преступная халатность или как политический акт. Взять его!

Двое сотрудников Службы безопасности схватили болвана под руки и поволокли в обратном направлении. Кажется, Дженейро нашел козла отпущения. Удовлетворится ли одним?

— Кто первым начал эвакуацию? — спросил Прелат-Администратор.

— Кто начал первым, я спрашиваю? — бушевал Маккарти.

Кипящий, как вулкан, генерал и холодный, как полярная шапка, Администратор — вот и гадай, кто опаснее.

— Десантники ночного лагеря второй дивизии, где произошел инцидент, сэр, — зачастил связист, уставившись в монитор. — Первым сигнал на эвакуацию передало шестое отделение, потом вся их рота, потом полк, а потом…

— Достаточно. Давайте сюда это шестое отделение, — решил Дженейро.

— Сюда этих ублюдков! — словно эхо, разорялся генерал.

Спустя пару минут бесшумно открылись двери, и, чеканя шаг, в отсек вошли шестеро десантников в боевой броне и со штурмовыми винтовками наперевес.

«Почему их не разоружили?» — подумал Льюис, сердце которого кольнуло очень нехорошее предчувствие.

— Коммандер, лейтенант, — Маккарти ткнул пальцем в связиста, — останьтесь. Остальные господа сотрудники — марш отсюда!

Дважды повторять не пришлось, и мостик опустел. Дженейро и его охраны приказ, конечно же, не касался. Соло привычно прикинулся тем, чем и был на самом деле, то есть мебелью, впрочем, к «господам» он точно не относился. Коммандер подумал было вытурить свое имущество от греха вслед за остальными, но потом решил не привлекать внимания начальства. Авось про щенка забудут.

— Сержант Алекс Роу, номер Бета-Альфа 55–16, сэр! Отделение Гамма-Браво-6, — отрапортовал десантник, встав по стойке смирно.

— Ты… — начал Маккарти глядя на сержанта, как Бог-Президент на Коммунофашиста..

— Стойте, генерал. — Дженейро поморщился, — Сержант, вы осознаете, что самовольно, в нарушение всех приказов…

— Сэр, мы отказываемся разговаривать в таком тоне, — невозмутимо заявил Роу, перебив Высшего. Что ни говори, солдаты последнего поколения с их измененной генетикой и вбитой в подкорку Великой Конституцией — полные отморозки. — Вы нарушаете наши Права. Мы требуем присутствия полкового капеллана-адвоката, сэр.

— Ах ты… — Лицо Маккарти побагровело, генерал наклонил голову, словно собрался забодать дезертира насмерть.

— Помолчите, Кларк, — сказал Дженейро, словно хлыстом щелкнул, и совсем другим, вкрадчивым тоном продолжил: — И какие же из своих Прав вы считаете нарушенными?

— Прежде всего, сэр, было нарушено гарантированное нам Святой Конституцией наше Священное Право на Жизнь. Мы не желаем подыхать на этой отсталой планете, сэр. Мы отказываемся высаживаться на поверхность, пока не станет известно, каким образом противнику удалось проникнуть в укрепленный по всем правилам лагерь. Риск слишком велик, сэр.

— Это вы так думаете или и ваши подчиненные тоже?

— Все, сэр, весь Десант так думает.

— Весь Десант?! Вы пойдете под трибунал! — заорал Маккарти. — Лейтенант, передать мой приказ по всей Корпорации. Всех бунтовщиков, самовольно покинувших планету, немедленно арестовать и препроводить в тюремные отсеки. Исполнять!

— С «Авраамом Линкольном» и «Конституцией» пропала связь, сэр, — раздался испуганный голос офицера связи. Лейтенант приносил сегодня исключительно дурные вести, а начальство этого терпеть не может. — «Георг Третий» начал маневр в опасной близости от нас, сэр.

— Свяжитесь с «Карлой Дельпонтой». Пусть Служба безопасности займется наконец своим прямым делом! Это им не варваров скальпировать!

— Связь установлена, сэр.

— Это генерал Маккарти, с кем я говорю?

Вместо ответа из комлинка полился уверенный в себе, мужественный голос:

— Гвардейцы-десантники! Я обращаюсь к вам от имени Бога-Президента и всего экипажа! Преступным приказом так называемые Высшие посягнули на наши Священные Права и Свободы! Они подвергли нас неслыханной опасности, в то время как сами они пребывают в роскоши и праздности! Они ответят за это! Пришло время Десанту взять в свои руки судьбу корпораций и всего человечества! После того как мы восстановим заветы Святой Конституции, мы вернемся и покараем проклятых дикарей, посягнувших на Права сотрудников, и превратим эту мерзкую планету в груду метеоритов. Мы избавимся от так называемых Высших, а равно и от отребья с Внешних палуб, как от ненужного балласта, и займем место, положенное нам по праву, — Священному Праву на Внутреннюю Сферу! Мы покончим с таким уродливым явлением, как рабство, заодно ликвидировав всех рабов!

Коммандер почувствовал, как к ноге прижался Соло, и усмехнулся: «Что, дружок, нравится перспектива?»

— …Я, лейтенант-коммандер штурмовиков Службы безопасности, смиренный брат-освободитель Джон Нагаяма, клянусь Богом-Президентом, что…

Маккарти перспектива тоже не обрадовала:

— Выключить! Выключить! — Генерал рванул ворот мундира.

— Не могу. Трансляция заблокирована и идет на весь флот, сэр.

— Бог-Президент, да это бунт!

Маккарти побагровел еще сильнее и схватился за кобуру, казалось, генерала вот-вот хватит удар, и никакие наностимуляторы не помогут.

— Дайте связь! Всем, всем, всем верным солдатам Корпорации! Служба безопасности предала Совет Примархов! Арестовать! Арестовать мерзавца! Всех арестовать! Карантин! — брызжа слюной, вопил Маккарти в комлинк.

На мониторах связиста было видно — «Карла дель Понте» разворачивается и открывает оружейные порты.

Льюис посмотрел в немигающие, холодные глаза Дженейро и словно увидел, как усиленный нанопроцессорами мозг Высшего производил тысячи операций в секунду. Все еще можно было исправить. Бросить Десанту кость, потянуть время, столкнуть между собой вышедших из повиновения командиров, уступить сейчас, во имя победы в будущем.

К всеобщему несчастью, генерал Кларк Маккарти, покоритель Пекина и великий герой, застрял в далеком и бесправном прошлом.

— Я вам покажу Право на жизнь, мать вашу, свиньи коммунистические!!! — зарычал генерал, его толстые короткие пальцы наконец справились с замком кобуры, он выхватил табельный кольт.

— Прекратите истери… — завизжал Прелат-Администратор.

Крик Дженейро был перекрыт сухим треском выстрела. Сержант Бета-Альфа 55–16 рухнул на палубу с аккуратной дыркой во лбу.

Пять автоматических штурмовых винтовок медленно поднялись, плюнули огнем, и грузное генеральское тело отлетело к стене.

Дженейро с неожиданной быстротой бросился бежать к выходу, один из его охранников открыл ответный огонь, сократив число бунтовщиков до трех, а заодно свалив получившего шальную пулю невезучего связиста, но второй телохранитель застрелил коллегу в упор, а затем прицелился и хладнокровно вышиб из своего бывшего патрона его гениальные мозги.

— Слава Десанту! Вы с нами, сэр? — поинтересовался у коммандера «безопасник».

— А как же! — ухмыльнулся Льюис с доброжелательностью крокодила и ударом ладони размозжил предателю кадык. Счет пошел на доли секунды. Льюис отшвырнул с линии огня Соло, чтобы глупый щенок не путался под ногами, и это стоило ему пули в плечо. Не обращая внимания на боль, коммандер бросился вперед и разметал десантников, словно взбесившийся шар для боулинга кегли. Падая, прикончил одного из мятежников и схватился со вторым. Гигант был моложе и сильнее, зато коммандер — намного опытнее и меньше хотел жить. Это все и решило. Откинув труп, Льюис откатился в сторону, вскочил на ноги и повернулся — последний из десантников успел встать на колени и уже поднимал винтовку. Льюис ощерился, осознавая, что не успевает…

Страшный удар сотряс корабль, и несколько тонн сорвавшихся с места конструкций и приборов, словно волна, снесли коммандера и его врага с ног. Их протащило по отсеку, ударило о стену и погребло под обломками. Крейсер трясло, словно погремушку в руках великана. Металл и сверхпрочный пластик рвались, словно бумага, потом погасло освещение. Примархи не собирались терять свое Священное Право на власть и открыли огонь по штурмовым крейсерам из всех орудий корабля-матки.

Потерявший сознание от удара, Льюис с трудом открыл глаза под рев резервных генераторов и пронзительные вопли сирены. Коммандер был не в силах пошевелиться, но мятежнику повезло еще меньше, ему размозжило голову — и армированный череп не помог. Отсек стремительно затягивало дымом. По лицу текла вода, пахло горящей проводкой и химикатами — сработала система пожаротушения. Коммандер еще успел найти глазами Соло — в дальней, уцелевшей части отсека удирающий раб, срывая ногти, пытался открыть заклинивший люк, ведущий к спасательным капсулам. Потом пришла темнота…

…В сером, блеклом небе плотная пелена облаков расцвечивалась разноцветными вспышками. Падающие в атмосферу корабли вспыхивали огненными цветами. Это было красиво.

Льюис сидел на стабилизаторе еще дымящейся спасательной капсулы и смотрел в мрачное небо. У его ног примостился смертельно усталый Сольвейг, перепачканный копотью, словно коммунистический чертенок из ада. Как хилый мальчишка дотащил его двести пятьдесят фунтов живого веса, да еще в броне, до спасительного люка, коммандер не представлял, как он умудрился провести сквозь атмосферу и посадить спасательную шлюпку, не угробив их обоих, — тоже. Льюис потянулся было снять с шеи щенка рабский ошейник, потом передумал — если местные варвары поймут, что это такое, наверное, у раба будет больше шансов пережить хозяина, чем у свободного, впрочем, на сей счет коммандер не обольщался.

— Сэр, они ведь не будут соблюдать наши Священные Права? — Мальчишка, похоже, думал о том же.

— Нет, парень, не будут, они… — коммандер нахмурился, пытаясь подобрать подходящие слово, — они слишком примитивны для этого. И вообще не доросли до Священных Прав и Свобод. Но знаешь, — Льюис задумчиво хмыкнул, — пожалуй, у них тоже есть чему поучиться…