Глава 3 Эксперимент

Женя влетел в комнатушку, которую они делили с разведчиком Славой, без сил упал на кровать.

– Ты чего? – Мальцев сидел на кровати с книгой. Он только утром вернулся из очередной экспедиции на поверхность и теперь наслаждался заслуженным отдыхом.

– Да Светка опять… Теткам нашим мозги прочищает. «Ребенка – на поверхность, он – мутант, мало ли что…» Тьфу. Коза, – в сердцах выговорил парень, глядя в потолок.

– А ты, значит, считаешь, что это нормально – поселить в бункере зубастую тварь?

– Он – не тварь. Он – человек. Да, немного быстрее развивается, но что с того? Если бы Марина была в здравом рассудке, она бы многое нам рассказала, а так ее дневник, по-моему, все доходчиво объяснил. Если бы малыш был кровожадным монстром, он бы таким и появился на свет, – возразил Женя, не глядя на товарища.

– Ты видел этого мутанта? Ну, который Марина. Как непривычно нормальным именем звать хищную гадость, ты бы знал. Нога до сих пор толком не заживает, врач сказала, какую-то дрянь занесли, разодрала она меня – мама не горюй. Еле дохромал тогда до дома, вся повязка в крови была. Ты хоть раз ее видел?

Слава поежился, вспоминая страшную дождливую ночь, когда они с Николаем нашли злополучный дневник и ребенка.

– Видел краем глаза. Мелькнула возле четырнадцатого дома, скрюченная, шерсть на загривке дыбом, и глаза мутные, в половину морды. Страшная такая. Но можно угадать, что когда-то это был человек.

– Человек… Да, на фотографии девочка что надо. А у меня крыша едет, как начинаю об этом думать. Не дай бог ребенок во что-то такое превратится, – Слава вздрогнул, суеверно постучал себя по лбу.

– Да даже если так, мы с тобой вчера в дневнике прочитали еще раз – пока мутация завершится, пройдет не меньше трех дней, как это было у детей в бункере Гуманитарного института. Если Сережа начнет мутировать, мы его успеем вернуть на поверхность. А пока что – это ребенок, совсем малыш, и наверху он погибнет, – пытался убедить друга Евгений.

– Слушай, ты прикинь. Были вот люди, жили себе спокойно, никого не трогали, детей растили, новое общество строили, науку и культуру развивали, в общем, все у них хорошо было. А потом – раз! – и стали все мерзкими тварями. Это же фантастика какая-то, такого даже в книжках не пишут, у кого ума хватит на такое? Только у природы. А Марина эта была раньше женщиной, а стала монстром. Это две разные Марины. И сочувствовать ей нечего, сейчас она любого из нас вместе с химзой сожрет и не поморщится, – Славу начал раздражать этот разговор.

Такие речи звучали в бункере уже месяц. У людей в голове не укладывалась фантастическая история студентов из Гуманитарного института, а необъяснимое порождает страх. И страшнее всего было, оттого что на глазах у изумленных жителей убежища месячный младенец осмысленно глядел и улыбался, молча улыбался во все свои зубы.

– Слав, вот ты со мной вместе читал этот дневник, видел записки, которые писала Марина. Тебе ее не жаль? Мне вот жаль. Я хочу, чтобы ребенок жил хотя бы в память о ней. Она – человек. По крайней мере, когда-то была. И ребенок тоже, – в голосе Жени послышалась грусть.

Парень встал с кровати, зашагал по комнате, явно волнуясь.

– Это тебе Николай Ильич мозги промыл? Его слова – в память, жалко… Чушь какая, нам бы тут самим выжить, а тебе – жалко… – задумчиво и зло выговорил разведчик.

Евгений не ответил. В дверь постучали.

– Мальцев, тебя к командиру, – передал дежурный.

Слава встал с кровати и неохотно направился к двери, слегка прихрамывая.

– Если Светка еще там, то хрен ему покажи, – с обидой на отца напутствовал его друг.

* * *

– Скажи, Слава, куда ты ходил вчера? – вкрадчиво спросил Егор Михайлович.

– Как вы приказывали, на станцию, там ярмарка была в подвале торгового центра. Выменял у военных мяса и овощей, отдал лампочки. Отчитался старшему смены и пошел отдыхать, – удивленно ответил парень.

– Значит, все-таки военные… – задумчиво и грустно протянул командир. – И, видимо, наш дневник Алексеевой находится там же?

– Дневник? – удивился разведчик.

– Да-да, дневник, который ты продал военным, – сквозь зубы процедил командир.

– Егор Михалыч, да вы что, не трогал я ваш дневник. Мы с Жекой его вчера читали, а потом Жека его на место вернул, в сейф, – растерянно оправдывался парень.

– Если это правда, то сейчас мы вместе пойдем к старшему смены, мне доложили, что твой рюкзак еще не прошел дезактивацию. Если в нем обнаружатся патроны, то я буду точно уверен, что дневник взял ты, – зло и холодно ответил начальник.

– Егор Михалыч, вы что? Там только рожок к Калашникову, больше ничего, проверяйте.

Рюкзак действительно стоял нетронутым, смена дежурных у дверей еще не успела его разобрать. Начальник кивнул, и дежурные в резиновых перчатках начали выкладывать на пол содержимое рюкзака. И на пол посыпались патроны, а следом за ними выпала фотография, запечатлевшая Марину и Евгения Иваненко на фоне моря…

– Что это? – разведчик был бледен, как полотно.

– Слава? Неужели это правда? – чуть слышно прошептал Николай, не веря своим глазам.

Парень в упор посмотрел на командира, но не смог выдержать презрительного взгляда. Он все понял. Оправдываться было бесполезно, его подставили, жестоко и цинично.

– Это не мое. Я не трогал, – прошептал Слава, отходя к стене.

Егор Михайлович вытащил из-за пояса пистолет.

– Егорушка, не надо! Это жестоко! – взвизгнула Светлана, повисая у него на руке.

Начальник оттолкнул ее.

– Последнее слово, предатель! – сухо потребовал Коровин, направляя дуло на разведчика и взводя курок.

– Егор, не надо! Ты не разобрался! Вдруг это и правда не он! – крикнул Николай.

Начальник перевел пистолет на него.

– Еще один писк, и я пристрелю тебя, мутантского выродка и эту мразь, всех вместе! – процедил он. – Последнее слово!

– Передайте Жене, что он был прав, – с трудом выговорил Слава. Его светлые волосы, мокрые от пота, прилипли ко лбу, щеки побелели от ужаса.

Выстрел эхом разнесся под сводами бункера. Накалившуюся до предела ситуацию нужно было спасать кровью. И злые бесы человеческого гнева ее получили. Предатель был найден и казнен без суда и следствия. Тяжелое напряжение последних дней перед бурей лопнуло.

Женя влетел в комнату дезактивации, прежде чем от любопытных глаз закрыли дверь.

– За что? – прошептал он, бросаясь к другу. – Отец, за что?!

Егор Михайлович даже не взглянул на сына.

– Через десять минут жду у себя, – бросил он и вышел прочь. Следом Николай вывел плачущую Светлану.

– За что, Слава? – прошептал парень, глядя в невидящие глаза друга. На губах разведчика вздулся кровавый пузырь, он хотел что-то сказать, но не смог.

– Не прощу, никогда не прощу, – шептал Женя, баюкая на коленях мертвого товарища.

Через четверть часа юноша стоял в кабинете отца. У его ног лежал рюкзак с химзащитой.

– Назначаю тебя старшим. Цель – выяснить, правда ли дневник находится у военных. Если это так, надо найти способ его вернуть, – сухо сказал отец.

– Зачем ты это сделал, отец? – тихо спросил Женя, исподлобья глядя на командира.

– Он предал нас. Продался военным. Предателей надо расстреливать, – Егор не смотрел на сына.

– Без суда и следствия? У нас чрезвычайное положение? Как ты людям это объяснишь? Себе ты как объяснишь? – у юноши не было сил кричать. Его душило ощущение страшной потери, но и оно меркло перед необъяснимым дурным предчувствием. То ли еще будет…

– Надо будет – введем! Ребенка им оставить, дневник прочитать! На кой черт вы с Колей это все затеяли? Это не Света, это вы наше болотце замутили! Не сиделось вам спокойно, не жилось! Ты дров наломал, ты и разгребать будешь! – зло бросил Коровин.

– Мы вернули дневник в твой сейф. Славу подставили. И его смерть – на твоей совести, – устало повторил парень.

– Он последним видел дневник. Он ходил к военным, в его рюкзаке нашли патроны того образца, которыми расплачиваются вояки. Что мне прикажешь думать? Мальцев – предатель.

– Думай, что хочешь, но ты не судья. Ты – убийца, – Женя сделал шаг к двери.

– Уходи! – крикнул отец, теряя самообладание.

– Есть, – по-военному коротко ответил сын.

Через три часа выходили на поверхность.

* * *

Декабрь 2033


Марина присела на кровати, сжала голову руками.

– Тебе хуже? – тихо спросил Женя.

Как-то незаметно они успели перейти на «ты». В полумраке и тишине разговоры спасали, не давали сойти с ума в молчании.

Мальчишка-смертник и женщина-мутант, заключенные в одной клетке на забаву полковнику. Как гладиаторы на арене. Будет ли шанс?

«Будет ли у меня шанс? – думал юноша, внутренне сжимаясь от ужаса. – Я не хочу так. Не хочу умирать!»

Парень коснулся плеча женщины. Марина дернулась, оттолкнула его.

– Отойди! – выговорила она.

Глаза ее подернулись знакомой мутной пленкой, и в них проступало чужое, звериное, рвалось наружу, гонимое голодом.

– Ты – человек!

Говорить. Напоминать. Не дать забыть. Че-ло-век! Призрачная надежда, шанс на спасение – не дать Марине сорваться, не дать звериному альтер эго вылезти на свободу.

– Уйди, – сквозь зубы выговорила женщина.

Она скатилась с кровати и отползла в угол. Села там, обхватив руками колени. Неровный свет керосинки обрисовывал ее вздрагивающий силуэт.

– Марина, говори со мной! Говори! – крикнул Женя, бросаясь к ней.

Он схватил ее за руки, заставил смотреть себе в глаза. Лицо мутанта все быстрее теряло человеческие черты, женщина скалилась, облизывая сухие губы. Ее можно было принять за пьяницу, тянущегося за бутылкой, за наркомана, в ломке готового убить за дозу.

– Говори со мной! – юноша ударил ее ладонью, раз, другой.

Пощечины привели Марину в чувство, взгляд прояснился. Она осмысленно посмотрела на парня.

– Прости меня, – выговорила она, пряча лицо в ладонях.

– Рассказывай мне что-нибудь, не молчи!

– Нельзя, – чуть слышно прошептала она. – Если заговорю, ты не сможешь сопротивляться. Женя, если я брошусь, убей меня. Я – чудовище. Не хочу. Не хочу…

– Пока ты говоришь, ты – человек! Не смей молчать! – голос парня предательски дал петуха.

– Нельзя! Женя, я – чудовище! – в полный голос сказала Марина.

Страшное, нисходящее глиссандо. Сверху – вниз. Сверху – вниз. Мысли в голове слипаются, залитые вязким клеем. Нет сил сопротивляться ужасу, он поселяется внизу живота, ледяным кинжалом вонзается в лишенные сил руки. Только бы этот голос замолчал. Сверху – вниз. Кажется, что мозг стекает в ступни, делая их чугунными. Сверху – вниз. Некуда бежать…

Женя побелел и оперся на стену. Слипшиеся от пота волосы падали на глаза, тревожили незаживший шрам, но у парня не было сил даже поднять руку.

Марина сжала его запястье холодными цепкими пальцами. Прикосновение отрезвило, острый лед во внутренностях начал таять.

– Господи, мне страшно! – атеист Женя готов был молиться любым силам, лишь бы только ему позволили выйти отсюда. Прямо сейчас. Сейчас…

Спасительная дверь скрипнула, и парню на секунду почудилось, что бог услышал его слова.

В камеру вошел полковник, как всегда аккуратный, в своем неизменном выглаженном кителе. Марина затравленно взглянула на него из угла, цепляясь за руку Жени. Андрей Сергеевич смотрел на них с любопытством, так маленький ребенок смотрит в зоопарке на опасную змею за стеклом, со смесью страха и восхищения.

– Я смотрю, веселье только начинается, – усмехнулся полковник без приветствия. – Марина, как вы себя чувствуете?

– Рябушев, вы – урод! – выговорила женщина. Ее трясло в ознобе.

– Ошибаетесь. Урод – это вы. Мутант. Чудовище, как вы правильно заметили. Сомневаюсь, что вы можете себя контролировать.

– Я – человек! – Алексеева кусала губы. Полковник внимательно смотрел на нее.

– А вот этого делать не стоит. Укусите себя до крови – сорветесь, – посоветовал он.

– Не сорвусь, – упрямо повторила Марина.

Рябушев подошел к Жене. Парень молчал, умоляюще глядя на него снизу вверх. Сейчас, казалось, он готов был выдать любые тайны, пойти на любые сделки, только бы спастись…

Мужчина ткнул его носком идеально вычищенного сапога, скривился с отвращением.

– Посмотрите на него. Ему страшно. Ему очень страшно. А вы к нему привязались, не так ли? Еще бы, хоть вы и были зверем, этот мальчишка круглыми сутками находился возле вас, пока шел эксперимент. Едва ли вы забудете это. И мне будет очень любопытно посмотреть, насколько тварь доминирует над человеком в вашем сознании, Марина. Хотя я почти на сто процентов уверен, что утром обнаружу кровь и кишки, раскиданные по стенам. Вы его растерзаете, сорветесь. Стоит вам на мгновение забыться, монстр возьмет верх, потому что вы голодны. За пять суток вы съели только тот жалкий кусок мяса в моем кабинете. Как вы думаете, надолго вас хватит?

Полковник смотрел на нее в упор, а ей хотелось броситься на него и разорвать. Лучше его, чем мальчика. Впиться зубами в пульсирующую на шее жилку. Терзать и рвать на куски теплую плоть. Нет. Нет. Не сметь об этом думать! Нельзя!

Марина уткнулась лбом в колени, покачиваясь, уговаривая саму себя, отдавая команды подсознанию, как цепному псу. «Нельзя. Нет. Не думать об этом. Человек. Человек», – мысленно кричала она самой себе. Наконец женщина подняла голову. Рябушев молчал, по-прежнему глядя на нее.

– Заберите парня, – попросила Алексеева.

– С чего бы вдруг? – в притворном удивлении вскинул брови Андрей Сергеевич.

– Заберите его, и я признаю, что вы правы. Я – тварь, мутант. Я готова его растерзать. Пожалуйста, не доводите до такого, – в голосе женщины послышались плохо сдерживаемые слезы.

Марина удивилась самой себе. Она не плакала, когда выстрелила в своего любимого человека, не плакала, когда дети, ее любимые дети мутировали в страшных тварей, не плакала, уходя из бункера, который двадцать лет был ей домом, оставляя его темным, пустым и залитым кровью. Но сейчас ей хотелось зарыдать.

– Вы неубедительны, Марина. Этот парень приговорен к казни. Какая вам разница, как она свершится? – бесстрастно заметил Рябушев, отряхивая с рукава невидимую пылинку.

Женя всхлипнул, скорчившись на полу. Силы его покинули. Марина с жалостью взглянула на него, потом подняла глаза на полковника. Контраст этих двоих вызывал в голове болезненный диссонанс. Андрей Сергеевич казался лишним в этой холодной, вонючей камере – подтянутый, чисто выбритый, аккуратный. Его место было в кабинете, за бумагами, но не здесь. Как может этот чистенький педант отдавать приказ о смерти мальчишки, уткнувшегося лицом в грязный пол, забитого, несчастного?! В груди Марины поднялась волна ненависти. Нет. Неправильно, не так! Женщина тяжело вздохнула, пытаясь успокоиться.

– Я не хочу быть палачом. Застрелите его, полковник. Или дайте ему пистолет, пусть выберет, убить себя или меня. У осужденного на смерть всегда было право на последнее желание, – она, наконец, заговорила, тихо, через силу. Слова не хотели складываться в предложения, мысли двигались медленно, неохотно, и лейтмотивом в голове звучал голод, от которого сводило живот.

– Вы мне нужны как материал для эксперимента, а у него, – Рябушев брезгливо указал на плачущего парня, – не хватит духу застрелиться самому. Так что я откланиваюсь, Марина.

Полковник говорил только с Алексеевой. На Женю он обращал внимания не больше, чем на грязь на холодном полу, казалось, собственные сапоги занимали офицера сильнее, чем судьба обреченного пленника. Парень был для него отработанным материалом, падалью, чья смерть была только вопросом времени.

– Подождите! Андрей, заберите мальчишку! – в отчаянии крикнула женщина. – Я убью себя, если вы оставите его здесь!

Голос сорвался, на какое-то время лишился своего жуткого глиссандо. Монстр внутри на время отступил, и из глубин сознания показалась испуганная, уставшая от ударов судьбы женщина. Но Рябушев был невозмутим, казалось, ничто не может его задеть или напугать. Надменно прищуренные глаза, четкие команды – полковник держался истинным повелителем этого свихнувшегося мирка.

– Спасибо, что напомнили. Раздеть его, – приказал он часовому. – Ремнем, футболкой или брюками вполне возможно вас задушить, если он вдруг решит, что его жизнь еще чего-то стоит. Кровать сейчас тоже уберут.

– Убьюсь об стену. Вы думаете, мне духа не хватит? – выкрикнула Марина, осознавая глупость и безнадежность своего положения.

– Ну что же, это будет трагической случайностью, – спокойно пожал плечами мужчина. – Но, думаю, вам будет не до того. Если этому сопляку удастся убить голодного монстра в четырех голых стенах, что ж, я признаю свое поражение и даже отпущу его на свободу. Слово офицера.

Женя застонал от страха и унижения, когда двое часовых сдернули с него грязные выцветшие брюки и заляпанную кровью футболку.

Когда солдаты отпустили его, парень не нашел в себе сил встать и остался лежать лицом в пол. Его плечи вздрагивали. А у Марины щемило сердце. Ей было почти физически больно за этого парня, молодого, безрассудного, испуганного. Он напоминал ей ее воспитанников из бункера, мальчишек, творящих юношеские глупости, но таких родных. Всех…

Алексеева цеплялась за эту мысль, за сострадание, сожаление и тяжкую память. Уйдут они – уйдет и все человеческое, что еще оставалось. Помнить. Только бы помнить.

Рябушев коротко кивнул на прощание и вышел. Огонек керосинки дернулся вслед захлопнувшейся двери, будто тоже желая убежать. В тишине было слышно, как всхлипывает Женя, пытаясь справиться с душащими его слезами.

– Женька, – тихо позвала Марина. – Не надо плакать. Верь мне, пожалуйста, я знаю, как нам справиться с этой бедой.

Парень сел у стены, вздрагивая от холода и ужаса. Он чувствовал себя загнанной в угол мышью, добычей, и эта мысль когтями царапала, разрывала, мучила. Женя зажал рот рукой и отполз к отхожему месту в углу камеры. Его рвало желчью.

– Не бойся. Только не бойся. Я знаю, как справиться, – повторила Марина. – Рассказывай мне что-нибудь. Говори и не останавливайся.

Ей было худо. Сознание на короткие мгновения проваливалось в черную бездну, но усилием воли женщина не давала себе забыться. Забытье – смерть. Нельзя. Нет. Нельзя. Думать, помнить.

Алексеева смотрела на Женю, скорчившегося в углу у параши. Жалела его. Представляла, что было бы, если бы он жил в бункере вместе с ее ребятами. Они могли бы подружиться. Наверное. Парень хороший. Такие не должны умирать. Это страшно, когда хорошие умирают. Но они уходят чаще всего. Остаются плохие. Выживают моральные уроды и беспринципные, жалкие людишки. Жалкие… Сквозь пелену бессвязных мыслей пробился голос юноши.

Парень рассказывал про бункер, про своего отца и товарищей, а Марина покачивалась в лихорадочном полубреду, прижимая к вискам холодные ладони. Каждое слово вонзалось в мозг раскаленным гвоздем, каждая мысль – пытка. Не сдаваться. Пережить эту бесконечную ночь, победить себя. Слушать. Думать. Помнить…

* * *

Месяц назад. Ноябрь 2033


Отряд выходил на поверхность поздно вечером. Женя искал глазами отца, но он не пришел. Парень тяжело вздохнул, закидывая на плечо автомат. Обычно Егор провожал сына, напутствовал. Но сейчас его не было. Плохая примета. Нельзя нарушать привычный ход вещей. Не к добру.

На поверхности крупными хлопьями валил снег. Мытищи утопали в нем, луна, то и дело выползая из-за облаков, освещала волшебный пейзаж. Даже лес, подступавший почти вплотную к забору конструкторского бюро, больше не казался страшным. Запорошенные снегом ветки кустов склонялись почти до самой земли.

Ребята из отряда расслабились, повеселели, стоя у бетонного ограждения, отсекавшего знакомую территорию от чужого и враждебного мира. Страх, обычно предшествующий вылазке, ушел, растворившись в красоте ночи. Маршрут был знакомый, изученный почти до мелочей. Дойти до станции, где замерли навсегда ржавые громады поездов, а там – совсем небольшой отрезок незнакомой территории до бункера военных. Что дальше, когда дойдут? Сейчас об этом никто не хотел думать.

Евгению было тревожно. Он всматривался вдаль, в освещенные луной дорожки, и ему, как никогда, хотелось вернуться назад. Но впереди все было чисто и спокойно.

– Женек, чего стоим? Для крылатых погода нелетная, проскочим, – прогудел через фильтры противогаза один из его бойцов.

Парень последний раз обернулся, безнадежно вздохнул.

– Идем, – наконец скомандовал он.

В свежем снегу оставалась цепочка следов. Скрывайся, не скрывайся – предательский снегопад выдавал их.

«Черт с ним! Будь что будет. Вперед, и не оглядываться!» – приказал сам себе Женя. Если бы парень знал, как же он ошибся!

Дорога, когда-то асфальтированная, шла вдоль разрушенных домов микрорайона. Почти прямая, лишь с одним крутым поворотом, она вела почти до самой станции. Если все пойдет по плану, им удастся обогнуть лес, разросшийся на территории больницы, и проскочить дальше.

Улица Попова плавно перетекала в улицу Каргина как раз там, где нужно было осмотреться, повернув. После по правую руку начиналась чаща, которую можно было обойти параллельными улочками, через разрушенный квартал, где низкие дома развалились от старости. Выйти у высотного здания, указующим перстом врезавшегося в небо. Его было видно даже отсюда. Всего ничего, меньше километра.

Там начинались территории бункера «Метровагонмаша», завода, в мирное время поставлявшего вагоны на все линии метро. Но с этими соседями давно был заключен мир и велась торговля. Когда случилась Катастрофа, в то убежище приняли почти всех прихожан церкви, стоявшей неподалеку, поэтому народ там жил верующий и сравнительно мирный. У руля встал начальник завода, пожилой мужчина, проживший, однако, послевоенные двадцать лет в добром здравии и не утративший своего поста. Он справедливо распределил ресурсы и организовал в большом, но малонаселенном бункере вполне налаженную жизнь. Им повезло – через дорогу, с другой стороны Ярославского шоссе, находились рынки и склады, откуда в свое время было натащено много полезных вещей. Однако теперь убежище «Метровагонмаш» переживало не лучшие времена. Лосиный остров, огромный лесной массив, отвоевывал себе территорию. Он вплотную подобрался к дороге, а сквозь огромные ангары крытых рынков и сервисов проросли деревья. Еще до Катастрофы в Лосином острове не стоило появляться ночью, лоси и кабаны довольно ревностно оберегали свою территорию от незнакомцев. Теперь туда мог отправиться только самоубийца.

Пара отчаянных молодых парней пыталась исследовать темную и страшную чащу. Во время их коротких вылазок у дверей бункера дежурил вооруженный отряд, готовый в случае чего отбивать безумцев у лесных тварей, но его помощь не потребовалась. В одну из холодных безлунных ночей ветер донес жуткий вопль, полный такого нечеловеческого ужаса, что один из часовых лишился чувств тут же, прямо на боевом посту.

Вылазки в лес командование бункера запретило, от смельчаков осталась только память. Порой разведчики, бесшумно пробиравшиеся по территории завода в город, останавливались и вглядывались в переплетение черных ветвей. Там бродили тени, порой у самой кромки леса вспыхивали раскосые звериные глаза с вертикальным зрачком. Но чудовища в город не совались. Пока.

Отряд двигался по улице, огибая застывшие в вечной агонии ржавые остовы машин. Слева смотрел пустыми глазницами маленьких окошек торговый центр «Леонидовка». Зачем его сконструировали почти без окон, никто не знал, но его старались обходить стороной. Внутри, в вечном сумраке, не нарушаемом ни луной ни солнцем, расплодились пауки. Изредка они выползали на поверхность. Когда-то давно, когда эта напасть пришла в Мытищи, нескольких ребят твари утащили в свое логово.

Несчастные кричали больше суток, выли на все лады, молили о помощи, запутавшись в паутине, а восьминогие монстры пожирали их заживо. Но никто не отважился им помочь.

Опытные разведчики знали, что появлению паука предшествуют характерные шаркающие звуки – лапы тварей терлись о хитин. Это был сигнал – беги! Но сейчас все было тихо. Зимой пауки были не опасны, они спали в своем логове до весны.

От домов на другой стороне дороги остались только раскрошившиеся стены нижних этажей. Верхние не пережили Катастрофу, обвалившись грудой битого кирпича.

Сквозь темные заросли было видно корпуса больницы, разрушенные, утопающие в лесной чаще.

Высокие дома сохранились. Отец как-то рассказывал Жене, что в рыжей девятиэтажке раньше была детская поликлиника…

Мамочки с колясками гуляли в скверах, ожидая приема, на детской площадке раздавался радостный визг. В следующем доме жила преподавательница английского, к которой тогда еще юный студент Егор ходил на занятия. Там же жила его хорошая подруга, к которой он заходил на чай. Довоенный чай, настоящий, в тонких фарфоровых чашечках. Танюша, молодая, улыбчивая, в красивом платье, доставала из шкафа печенье. А потом грянула Катастрофа. Таня в тот день была в Москве, училась. Что с ней стало? Спаслась или погибла вместе с миллионами других?

Отец обычно тяжко вздыхал и затягивался самокруткой. Выпускал сизый дым, горько улыбался своим мыслям. Маленький Женька сидел у него на коленях и был готов хоть до ночи слушать рассказы о том, как раньше жили люди.

Он не знал ничего другого, кроме бело-зеленых стен бункера, не пробовал лакомства слаще, чем кусок сахара, маленький, серый от старости. Такие выдавали детям по воскресеньям. Довоенные запасы. Сахар в убежище кончился три года назад. А теперь подходили к концу последние заготовки.

На нижнем ярусе убежища разводили кур. Непритязательные птицы несли яйца, без удовольствия склевывая ботву с накрошенным туда мелом, а когда они уже не могли нестись, их забивали на мясо. Полгода назад отчего-то сдохли пять петухов-производителей. Медик не смог понять, что их сгубило, он пытался убедить Егора Михайловича в том, что птиц задушили, однако, даже если это была диверсия, виновных не нашли. Но факт оставался фактом: новых птиц было негде взять. Убежище Метровагонмаш не смогло помочь, у них началась какая-то странная эпидемия, и их куры были на карантине. Олег Михайлович, начальник бункера завода, обещал выручить, если ситуация станет совсем критической. Пока что автоконструкторы держались, до голода было далеко. Но поголовье кур стремительно уменьшалось.

Коровин-старший по вечерам устало устраивался в кабинете, сажал сына напротив себя и говорил, говорил, говорил… Потом приходила мама. Строгая и красивая, она целовала отца и велела маленькому Жене идти спать. «Наташ, да пусть посидит!» – миролюбиво ворчал Егор. «Нет уж, завтра учиться, знания постигать», – ласково замечала Наталья и грозила сыну пальцем. Потом укладывала его спать, нежно целуя в щеку, и уходила, оставив зажженной керосиновую лампу в изголовье кровати. Огонек плясал, извивался на сквозняке из вентиляции, а мальчик разглядывал тени на потолке и представлял себе картинки прошлой жизни на поверхности по рассказам отца. Парк, голубая церковь на пригорке, там по праздникам звонили колокола. На качелях катаются дети. А еще были аттракционы. Как отец ни описывал, Женьке не хватало фантазии вообразить их.

Через час заходила мама, и мальчик старательно притворялся спящим. Наталья улыбалась своим мыслям, целовала сорванца. Теплая, добрая, родная. От нее пахло терпким дегтярным мылом, к которому примешивался сыроватый запах грибов, женщина работала на грибной ферме, а по вечерам старательно отмывала загрубевшие от тяжелого труда руки. Она всегда была светлой и радостной, ее любили жители бункера. Но больше всех ее любил маленький сын.

Когда Жене исполнилось шесть, мама стала худеть на глазах, у нее начали выпадать волосы. Прежде густые, до плеч, они потускнели, лезли пучками, Наташе пришлось носить косынку. Порой женщина плакала по ночам у кровати сына. Мальчик не спал, он слушал приглушенные рыданья, но не решался открыть глаза и утешить ее.

А через месяц мамы не стало. Непонятное слово «онкология», которое постоянно повторял медик, еще более непонятное слово «рак», которое неслось из углов, где судачили тетушки. Церемония прощания, восковое, белое, как простыня, которой было укрыто ее тело, лицо Натальи. Окаменевший от горя отец. Женю увели в его комнату, оставили одного. Он сидел в тишине, глядя в пламя керосинки, и плакал. Он не понимал еще страшного слова «смерть». В бункере автоконструкторов детей до последнего оберегали от этого жуткого знания. Мальчик хотел, чтобы мама встала, поскорее вернулась и поцеловала его, как раньше.

Отец заливал горе самогоном и утешался в обществе Светланы. Женщина лет тридцати, почти его ровесница, когда-то работала психологом в конструкторском бюро. На нее и возложили обязанность успокоить начальника бункера. Смерть жены тяжко потрясла мужчину, изменила его.

Про Женю забыли. Он бледной тенью слонялся по убежищу, никому не нужный, прежде чем Егор вспомнил о его существовании.

Когда горе улеглось, Света уже прочно заняла свое место в сердце отца. Коровин-старший больше не беседовал с сыном в кабинете, не приходил укрыть его одеялом. В их комнате стало пусто, Егор Михайлович избегал появляться там, ночуя в кабинете. Нет, он не забыл про сына. Интересовался, как его дела, иногда заходил пожелать доброй ночи. Но теперь на месте мальчика оказалась Светлана. Ей Егор рассказывал истории на ночь, с ней ложился в одну постель и желал сладких снов…

Женя быстро повзрослел. Не по годам серьезный, он старался хорошо учиться и помогать страшим. В память о маме… Он хотел стать разведчиком. Тогда отцу придется обратить на него внимание. Тогда…

Детская обида не давала покоя. В четырнадцать лет парень первый раз вышел на поверхность. С пятнадцати ходил в экспедиции один, без сопровождения. За три года показал, на что он способен. Когда ему исполнилось семнадцать, отец назначил его командиром одного из отрядов. Внимательный к деталям и мелочам, Женя порой видел то, чего не замечали другие. Старшие товарищи быстро приняли его как первого среди равных, сложилась крепкая дружба. Но отец по-прежнему не принадлежал ему…

Погруженный в свои мысли, Евгений продолжал внимательно следить за дорогой. Все было спокойно, с неба падали крупные снежинки, устилали дорогу, оседали на капюшонах.

Вот и крутой поворот. Свернули, задержались на минуту, оглядывая дорогу. Чисто. Тишина нарушалась только скрипом снега под сапогами разведчиков. Даже ветра не было. Слишком уж хорошо. Парня оводом укусила тревога. Он обернулся, глядя назад, на цепочки следов, посмотрел по сторонам.

Краем глаза Женя заметил движение в одном из домов. Жестом велел отряду остановиться, вглядываясь в темные провалы окон. Один из ребят вопросительно вскинул руку. Парень указал ему на покосившуюся вывеску «Овощи и фрукты», под которой за несколько секунд до этого мелькнула тень.

Луна выглянула из-за облака, очертила силуэт. Мутант, заросший шерстью, похожий на собаку, равнодушно скользнул взглядом по отряду разведчиков. Мелькнула в проеме разрушенной стены оскаленная морда, и тварь вернулась к своим делам.

Но опытные сталкеры знали, что это безразличие обманчиво. Эти исковерканные Катастрофой псы обычно ходили стаями. Где один, там еще десяток. Значит, сейчас появятся.

– Отступаем, – скомандовал Женя. – Саня, первым, в мойку.

Сам пошел последним, с автоматом наизготовку. Стаи пока не было видно. Не нарваться бы. Успеть бы.

Отряд скрылся в здании автомойки. Она стояла на повороте, основная дорога уходила к станции, куда и направлялись разведчики, другая вела к больнице, через проржавевшие до дыр гаражи, рухнувшие бетонные плиты забора – прямо в лес.

Коровин дал команду отдыхать, сам встал в тени у окна и наблюдал. Стая появилась бесшумно и внезапно. Твари вырастали, будто из-под земли, из-за перевернутых ларьков, из оконных проемов. Много. Слишком много. Больше десятка матерых псов. Это их территория, просто так не пропустят.

Если уйти к лесу, мутанты отвяжутся. Преследовать не станут, сейчас пока достаточно еды. Так, гавкнут пару раз для острастки, посмотрят вслед крохотными злыми глазками. В середине зимы – да, могли бы и отправиться в погоню, а пока, чтобы они отстали, достаточно было пройти за автомойку и скрыться в чаще. Но этого делать очень не хотелось.

Женя смотрел, как стая принюхивается к их следам. Неужели нападут? Не должны вроде, да вот проверять совсем не хотелось. Времени на размышления оставалось мало. Твари приближались, окружая здание кольцом. Ждать было нельзя, если разведчики упустят момент – не отстреляются.

Вожак стаи вскинул морду к луне и протяжно завыл. По спине Евгения побежали предательские холодные мурашки. Парень нервно сглотнул и решился.

– Подъем. За мной. Саня, страхуешь, – вполголоса скомандовал он.

Отряд выбрался через выбитое окно, под ногами снова захрустел снег. Псы сидели полукругом, выжидая.

– Быстро, быстро, – бросил Женя через плечо, почти переходя на бег.

Вожак коротко рявкнул им вслед, но преследовать не стал. Внимательные глаза собак смотрели им в спины. «Только попробуйте вернуться!» – будто говорили они.

Отряд вошел под сень деревьев и остановился. Женя чувствовал, как под противогазом пульсируют виски. Лес, такой тихий и гостеприимный, укутанный белым одеялом, самим своим спокойствием наводил жуть. С ветки сорвался снежный ком, упал прямо под ноги разведчику. Сердце подпрыгнуло к горлу и упало куда-то в кишки, там забилось, скручивая внутренности страхом. Командир выдохнул, стряхнул снег с плеча тыльной стороной ладони, пытаясь прийти в себя. Интуиция кричала в голос: «Нельзя, не ходи!»

– Идем, – наконец приказал парень, занимая место впереди отряда.

– Жека, может, не надо? – выговорил один из ребят. Ему тоже было страшно. Глаза за мутным плексигласом смотрели жалобно, умоляюще. В них был тот же иррациональный, необъяснимый страх, что плескался у Жени внутри.

– Надо. А куда еще? Сзади собаки, поздняк метаться. Только вперед. Тут проскочить чуть-чуть осталось, мимо вон тех двух корпусов – и железка, через нее перевалим, а там уж ясно станет, – ответил Коровин, успокаивая, скорее, себя.

Двинулись медленно, осторожно, поминутно оглядываясь назад и выверяя каждый шаг. Под деревьями было сумрачно, луна пробивалась полосками, освещала покосившиеся кирпичные корпуса. Голубое здание с черными провалами окон, детское инфекционное отделение. Между деревьев еще угадывалась некогда широкая дорога, по которой ездила скорая помощь.

Белый корпус пульмонологии. Сквозь крышу проросли деревья. Одинокая инвалидная коляска, ржавая, без колес, с истлевшими за долгие годы сиденьями, валялась у стены, до половины занесенная снегом, – памятник погибшим врачам и пациентам. Старшие поколения знали, что никто из врачей не спасся. Они остались с лежачими больными до конца, перенесли их в подвал, но на всех не хватило места. Да и в подвале протянули лишь пару дней. Их страшную смерть описала одна из медсестер. Сама она умерла одной из последних, до конца выстрадала каждое мгновение. Лучевая болезнь забрала ее, но в память о ней остался исписанный медицинский журнал, найденный разведчиками несколько лет спустя. Героический подвиг неизвестных и забытых. Никому не нужный и глупый. Как и все подвиги после Катастрофы…

Оставалось пройти совсем немного. Впереди угадывались очертания забора, за которым уже стадион, Олимпийский проспект, железная дорога… Совсем чуть-чуть.

Женя до боли в глазах вглядывался в темные силуэты деревьев, и на мгновение ему показалось, что одна из теней движется неправильно, не так. Ему сразу вспомнился леденящий душу рассказ Славы, видевшего то же самое. Тень, которая двигалась не в такт, отдельно от всех, живая и пугающая до икоты.

Вдох-выдох. Посмотреть еще раз. Нет. Показалось. Стоит отвернуться, боковым зрением снова видишь то, что выбивается из привычного сонного движения леса. Что-то шевельнулось в темноте возле больничного корпуса. В панике обернулся. И снова ничего. Ничего нет. Ни ветерка. Ни ветерка… Тихо… Почему же это кажется таким важным?

«Если нет ветра… то что там шевелится?!» – Женя на мгновение задохнулся от страха. Тень снова дернулась. Снова ничего. Тихо. Настолько тихо, что, кажется, слышно даже, как там, наверху, на деревья ложится снег.

Парень обернулся к своим, не помня уже наставлений старших: впереди идущему никогда не поворачиваться спиной…

Отряд замер. В гнетущей тишине было слышно хриплое дыхание сквозь фильтры противогазов. Бравые разведчики пошатывались, как сомнамбулы, держа автоматы наизготовку.

А потом раздался выстрел. Женя с ужасом уставился на Саню, их лучшего разведчика. Парень, в которого тот выстрелил, упал, как-то смешно и нелепо взмахнув руками, и на снегу показалось кровавое пятно, дымящееся на холоде.

Отчаянный крик потонул в грохоте. Его товарищи в одно мгновение сошли с ума, они палили друг в друга из автоматов, припадочно смеялись, падали и продолжали стрелять. Истекали кровью, но будто не чувствовали боли, пытались подняться, конвульсивно дергая ранеными конечностями. Женя смотрел на них со смесью ужаса и отвращения, он с трудом сдержал рвотный порыв: Саня, его друг детства, сдернул с себя плащ химзащиты, обнажив простреленное насквозь множеством пуль тело. Коровин-младший с ужасом смотрел, как его глаза закатились, обнажив желтоватые болезненные белки, и разведчик упал навзничь.

Спустя несколько секунд все стихло. На снегу остались лишь мертвые тела.

Тень, скользнувшая за деревьями, подобралась еще ближе, коснулась рукава парня и отпрянула. У Жени в глазах поплыло, и он увидел перед собой не своих товарищей, а покрытых уродливыми струпьями монстров с оскаленными пастями, мало похожих на людей. Они тянули к нему руки, звали с собой, ползли по земле, пытаясь ухватить за ногу. Парню захотелось вскинуть автомат и палить наугад, лишь бы они упали, умерли, ушли! Его переполняло странное чувство отвращения, смешанное с сумасшедшим восторгом от мысли о том, как плоть жутких тварей разлетается под автоматными очередями.

Женя заорал от ужаса, и собственный крик отрезвил его. Ствол в руках дымился, видимо, только что Коровин стрелял в своих товарищей, уже мертвых. Противогаз валялся на земле, и парень полной грудью вдыхал зараженный воздух.

С трудом натянув обратно задубевшую на холоде резину, разведчик бросился бежать. Он задыхался, поскальзывался на мерзлой земле, вставал и снова бежал, прочь, прочь от этого безумства.

Женя не разбирал дороги, не понимал, куда и зачем он бежит. Липкий страх отпустил только тогда, когда парень увидел перед собой железнодорожные пути и красную громаду торгового центра, в подвале которого собирались на ярмарку жители четырех мытищинских убежищ.

Он не помнил, как дошел сюда. Сердце колотилось, как бешеное, воздуха не хватало. Парень с трудом доковылял до входа в здание, спустился в подвал по стертым ступеням лестницы. Там было темно и пусто, стояли столы, на которых обычно раскладывали свой нехитрый товар торговцы.

Здравый смысл подсказывал ему, что сидеть в одиночестве в огромном подвале, где луч фонарика не доставал до противоположной стены, было не лучшей идеей, но ноги его не держали. Силы кончились, каждый шаг казался непосильной задачей. Знакомое до мелочей место, связанное с приятными воспоминаниями о ежемесячной ярмарке, успокаивало, не давало сойти с ума.

Парень сполз на пол по стене и стянул противогаз. Было тихо, с потолка мерно капала вода. Этот звук убаюкивал, бесконечно хотелось спать. Сопротивляться не было сил. «Плевать. Что будет, то будет», – устало подумал Женя, проваливаясь в черный омут тяжелого сна.

Загрузка...